Впервые имя тов. Ленина стало для меня известным в 1903 году. Будучи еще в архангельской ссылке, я состоял в переписке с моим старым товарищем Матвеем Александровичем Фишером — рабочим-механиком, который был выслан самодержавным правительством за участие в социал-демократических кружках по отбытии ссылки и тюрьмы за границу.
Товарищ Фишер жил в Англии и, общаясь с эмигрантами-революционерами, в своих письмах очень подробно информировал меня о происходившем в то время расколе на втором партийном съезде.
Говоря о борьбе между большинством и меньшинством, он часто упоминал имя Владимира Ильича Ленина как лидера большинства, защитника централистического плана организации партии, впервые выдвинувшего идею создания в качестве основного ядра партии профессиональных революционеров, которые были бы, как он выражается, «революционных дел мастерами».
Как относилась к этому наша немногочисленная колония политических ссыльных в одном из глухих углов Архангельской губернии, я уже сейчас не помню. Впоследствии, вернувшись из ссылки в конце 1904 года, сначала в Саратове, а затем в Москве я прочитал сам «Что делать?» и «Шаг вперед, два шага назад» и, ознакомившись с этими книжками товарища Ленина, стал горячим сторонником ленинского плана, и по предложению Алексея Ивановича Рыкова сам сделался профессиональным революционером. С тех пор имя товарища Ленина стало для меня символом вождя большевизма.
Впервые я увидел Владимира Ильича Ленина в конце 1905 года, во время «дней свобод», на заседании Питерского комитета, куда он явился по приезде из-за границы.
Насколько мне память не изменяет, на этом заседании обсуждался вопрос об участии нашей социал-демократии в Питерском Совете рабочих депутатов.
Некоторые из членов нашего большевистского комитета высказывали ту мысль, что участвовать в этом Совете нет необходимости, ибо это уменьшит влияние партии на рабочие массы и центр внимания рабочих перенесет на беспартийный Совет. Владимир Ильич долго слушал наши прения, и, только когда высказалось значительное число членов Петроградского комитета, он взял себе слово и в очень убедительной краткой речи нарисовал перед нами картину значения массовых рабочих организаций и возможную роль Совета рабочих депутатов, в случае развития революции дальше, как зародыша органа власти. Однако доводы Владимира Ильича не могли убедить некоторых членов Петроградского комитета, они пробовали ему возражать, говоря, что нам нужно усиливать влияние нашей партии и стремиться к тому, чтобы поставить ее во главе р е во л юци о н н о го движения, а между тем Совет рабочих депутатов явится конкурентом партийной организации. Несмотря на эти возражения, подавляющим большинством голосов было принято предложение Владимира Ильича участвовать в Совете рабочих депутатов и стремиться подчинить его влиянию и руководству партии.
На этом же заседании Петроградского комитета после официальной части мы, обступив Владимира Ильича, долго и горячо спорили с ним по вопросу о подготовке вооруженного восстания. Помнится, на первый план выдвигали необходимость организации боевых дружин, а некоторые высказывались и за террористические акты по отношению к видным черносотенцам. Владимир Ильич резко обрушился на последних и предупреждал, что это увлечение некоторых горячих голов может повести к революционному авантюризму.
Он говорил, что подготовка к вооруженному восстанию должна носить планомерный, организованный характер и что боевые дружины следует главным образом организовывать среди рабочих, членов партии, привлекая к участию в них и беспартийных рабочих.
После этого заседания для меня авторитет Владимира Ильича не только как теоретика, с которым я уже был знаком по книгам и статьям в нелегальных газетах, но и как политического вождя партии не подлежал никакому сомнению.
Вплоть до января месяца 1906 года мне приходилось как члену Петроградского комитета встречаться с тов. Лениным на заседаниях, а также и на различных рабочих собраниях, где он выступал с блестящими политическими докладами, в которых очень умело и глубоко схватывал стоящие на очереди дня политические вопросы. Особенно вырастала его могучая фигура, когда он выступал на том или ином большом собрании, в борьбе с меньшевистским оппортунизмом. Он громил, уничтожал, высмеивал своих противников, и если иногда и не перетягивал большинства на свою сторону там, где меньшевики были сильны, то все же они в частной беседе вынуждены были признать его способность и умение подчинять силой железной логики и убеждения даже враждебно настроенных к большевикам слушателей.
Один мой старый приятель, очень влиятельный в то время рабочий-меньшевик, делясь со мной впечатлениями о том знаменитом собрании, о котором товарищ Ленин написал брошюру «Лицемерие 31 меньшевика»1, говорил мне: «Ваш Ленин дрался с нами как лев. Несмотря на все бурные атаки наших меньшевистских лидеров, он был тверд, как скала, и бил наших, как молотом. Я, как меньшевик, с вами во многом не согласен, но такого сильного человека, как Ленин, среди наших меньшевиков — нет».
Следующая моя встреча с тов. Лениным у меня была в 1906 году на Стокгольмском съезде, где я являлся делегатом от Урала. Как известно, на этом съезде мы, большевики, были представлены в меньшинстве, и в силу этого были приняты меньшевистские резолюции, которые мы старались обезвредить нашими поправками.
Но, оставшись в меньшинстве, мы политически нанесли сильный урон меньшевикам, разоблачив их оппортунистическую природу.
Когда выяснилось, что меньшевики будут в большинстве, перед нами стал вопрос о подчинении постановлениям съезда. Мы устроили ряд фракционных совещаний, на которых часть наших более непримиримо настроенных делегатов поднимала вопрос об уходе со съезда и о неподчинении его решениям. Тов. Ленин тогда со свойственной ему убедительностью стал доказывать нам необходимость подчинения постановлениям этого съезда, говоря, что, подчинившись им, мы тем самым покажем пример дисциплинированности, и наше теперешнее поражение побудит нас повести более энергичную работу в рабочих массах, и на будущий съезд мы, несомненно, явимся в большинстве, ибо меньшевистские резолюции являются нежизненными и не могут удовлетворить рабочих.
Наиболее ярким и сильным местом съезда был поединок между Плехановым и Лениным по аграрному вопросу. Как известно, тов. Ленин на этом съезде выдвигал вопрос о национализации земли. Выступление Плеханова было блестящим и остроумным. Он пересыпал свою речь насмешками, анекдотами, остроумными сравнениями, но все это скользило только по поверхности вопроса.
Иной характер носило выступление тов. Ленина. Сделав вначале несколько едких замечаний по поводу «колбасных» анекдотов Плеханова, он обрушился с резкой критикой на меньшевистскую программу муниципализации земли, приспособленную не к победоносной грядущей революции, а рассчитанную на «конституционный выкидыш». С удивительной глубиной и ясностью он вскрыл истинную природу самодержавно-помещичьего государства и ненасытный земельный голод русского крестьянства, которое явится надежным союзником пролетариата в борьбе за помещичьи земли.
Его речь произвела настолько сильное впечатление на членов съезда, что даже сами меньшевики это почувствовали.
Этого обстоятельства не мог не отметить Плеханов и в своей речи сказал, обращаясь к Ленину: «Из вас, Владимир Ильич, вышел бы хороший адвокат, но вы адвокат проигранного дела».
История показала неправду Плеханова, ибо адвокатом проигранного дела оказался он сам.
Стокгольмский съезд затянулся довольно долго, и мы пробыли там около месяца. За это время у меня было несколько личных встреч и разговоров с Владимиром Ильичем.
Урал тогда был опорой большевиков, и Владимир Ильич очень интересовался положением дел на Урале. Однажды во время перерыва работы съезда при встрече со мной в кулуарах Владимир Ильич спросил меня: «Каково настроение уральских рабочих?» Я ответил: «Боевое!», но заметил, что предложенная им аграрная программа, пожалуй, не встретит сочувствия уральских рабочих и, выдвигая ее, будет трудно вести борьбу с эсерами, которые в некоторых местах Урала пользовались большим влиянием в рабочих кругах. Я напомнил еще ему о существовании на Урале посессионных рабочих, своеобразных остатков крепостничества.
На это он мне ответил, что необходимо уметь связывать отдельные местные интересы с общей борьбой рабочего класса, что самое важное — подорвать материальную основу господства класса помещиков.
В то время наша большевистская фракция вела усиленную работу на местах по подготовке к вооруженному восстанию: организовывала боевые дружины, вела революционную работу в войсках, старалась добывать оружие и предлагала обучаться стрельбе и умению владеть оружием.
Приехав в Стокгольм, мы увидели там на некоторых улицах тиры, где шведы упражнялись в стрельбе в цель из автоматических ружей. Наша большевистская делегация в свободное время усиленно начала посещать эти тиры. Идя однажды по улице целой группой, мы встретили тов. Ленина. Он спросил нас, куда мы направляемся. Мы ответили: «В тир» — и предложили ему пойти вместе с нами. Он охотно согласился и очень одобрительно отнесся к нашим упражнениям. В тире он долгое время и с большим увлечением состязался с нами в стрельбе в цель. После первого опыта он неоднократно посещал тир и в разговорах с нами очень гордился своими успехами.
По окончании съезда наша большевистская делегация решила отпраздновать свое «поражение».
Мы собрались в одном ресторане, заказали ужин, к которому нам дали немного вина. Настроение у всех было оживленное, Владимир Ильич был вместе с нами. Во время ужина мы продолжали вести «послесъездовские» споры. Владимир Ильич, очень весело настроенный, предложил всем спеть хором. Мы пели революционные песни под аккомпанемент рояля, и Владимир Ильич, принимая во всем живейшее участие, шутил, острил по поводу нашего «поражения» и был, что называется, «душой общества».
По возвращении со Стокгольмского съезда Владимир Ильич в Питере на одном из многолюдных собраний сделал блестящий отчетный доклад, обрисовав картину съезда и происходившую на нем борьбу двух основных течений — правого и левого крыла партии по боевым вопросам текущего момента.
Этот его доклад, весьма умело выделявший наиболее слабые стороны наших противников — меньшевиков, настолько воодушевил и укрепил нас, что нам, делегатам, разъехавшимся по местам, было очень легко, руководствуясь им, делать в свою очередь отчетные доклады местным партийным организациям.
Имя Владимира Ильича уже и в то время не только в наших партийных кругах, но далеко и за пределами этого круга, в рабочей среде пользовалось большим обаянием.
В годы реакции, находясь на партийной работе, мы всегда чутко прислушивались к тому, что скажет по тому или иному волнующему нас вопросу Владимир Ильич. Мы всегда с нетерпением ждали появления его статьи в легальной газете или журнале, с нетерпением ожидали получения нелегальной литературы из-за границы, в которой мы всегда находили ясные и точные лозунги, директивы и указания по тому или иному злободневному вопросу революционного движения.
Особенно ценны были его указания и ободряющие статьи, зовущие к созиданию и восстановлению нелегальной партийной организации.
Эпоха реакции породила разброд и шатание даже и в нашей большевистской среде. Под напором различных «исканий» в так называемом «культурном обществе» стали появляться таковые и в нашей среде. Отдельные группы товарищей, не хотевшие примириться с поражением революции, начали говорить о необходимости в ближайшем будущем готовиться к новому подъему революционной волны, и в первую очередь организовать боевые дружины, доставить оружие, обучаться стрельбе и т. д. А работу в легальных рабочих организациях и в думской фракции они стали считать изменой делу революции. В среде этих же товарищей появилась усиленная тяга к изучению эмпириомонистической философии Богданова, философии Маха и Авенариуса. С этими философскими системами некоторые пропагандисты даже стали знакомить рабочих в подпольных пропагандистских кружках. Появление в легальной печати статей и целых сборников, пытавшихся сочетать религиозные «искания» с марксизмом или дополнить Маха и Авенариуса Марксом и Энгельсом, за подписью наших видных литераторов вносило большую сумятицу и идейный разброд в наши ряды. Мы, рядовые подпольные работники, оставшиеся на местах, тяжело и больно переживали все это, смутно чувствуя всю неправоту и вред этих увлечений, но были бессильны что-либо сделать.
Но вот мало-помалу стали появляться отдельные статьи в легальной и нелегальной печати, направленные против «богоискательства» и «богостроительства». А затем стали появляться статьи в нелегальной печати, направленные против «отзовизма» и «богоискательства», а также и о необходимости работы в легальных организациях и о том, как сочетать легальную работу с нелегальной. Кроме того, стали получаться личные письма некоторыми товарищами из-за границы от Владимира Ильича, в которых он давал оценку момента и указания, как вести работу в новых условиях.
В 1909 году вышла книга тов. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм».
Эта книга составила целую эпоху в области идеологии революционного марксизма того времени.
К тому времени я прочитал много книг по основным философским вопросам марксизма, и все-таки эти вопросы для меня были весьма неясны. Книга же товарища Ленина так отчетливо и ясно ставила вопросы о сущности идеализма и материализма, что я сразу же почувствовал в этих вопросах твердую почву под ногами.
С этого времени мне стало легко вести борьбу с эмпириомонизмом и махизмом, которые было прочно угнездились в рядах большевиков...
Великий вождь: Художественно-литературный сборник. М., 1924. С. 45—48
КАНАТЧИКОВ СЕМЕН ИВАНОВИЧ (1879—1940) — член партии с 1898 г. Участвовал в работе петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». В 1900—1902 гг.— член комитета РСДРП в Саратове. Участник революции 1905—1907 гг., член Московского, затем Петербургского партийных комитетов. Делегат IV съезда РСДРП. Неоднократно подвергался арестам. Во время Октябрьской социалистической революции — губкомиссар и заместитель председателя Томского губисполкома. В последующие годы находился на руководящей советской и партийной работе. Необоснованно репрессирован; реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.