Это было в начале декабря 1905 года. На предварительных совещаниях в Питере был подготовлен вопрос о конференции, и делегаты разными путями направлялись в Таммерфорс. Только что выпущенный из казанской губернской тюрьмы после захвата нами в октябрьские дни на два с половиной дня власти, я был выбран от большевистской организации на эту конференцию. В Питере я встретился с Иваном Адамовичем Саммером, и вместе с ним после предварительных совещаний мы отправились в Таммерфорс. На одной из финляндских станций я пошел вместе с тов. Саммером в буфет, причем помню, меня особенно поразило то, что можно было, уплатив одну марку, есть сколько угодно различных блюд. Когда я принялся серьезно за это дело, Иван Адамович сказал мне: «Посмотрите вон на того скромно одетого человека, который сидит в углу рядом с женщиной. Как вы думаете, на кого он похож?» В углу за столиком сидел среднего роста коренастый человек, с рыжей бородкой, в каком-то неопределенном пальто и в каракулевой полушляпе. Он тихо разговаривал с рядом сидевшей женщиной и внимательно начал смотреть на нас, когда Иван Адамович обратил на него мое внимание. «Это,— сказал я, какой-нибудь мелкий торговец или прасол». Иван Адамович рассмеялся и сказал: «Да ведь это — Ленин!» Я подскочил. Так вот он — Ленин. Я уже к тому времени знал о нем. Правда, обстоятельства так сложились, что я был арестован в октябре 1903 года, т. е. в то время, когда результаты II съезда партии еще не были хорошо известны в России. Выпущен я был в начале ноября 1904 года. Сидя в Доме предварительного заключения, ко мне через перестукивание и подчеркнутые буквы в книгах дошли впервые слова «большинство», «меньшинство». В начале ноября 1904 года я был выслан в Казань и здесь впервые столкнулся с вопросом о большевиках и меньшевиках. В Казани пришлось занять позицию. Надо иметь в виду, что в то время, особенно в провинциальных городах, были довольно смутные сведения о происходящих за границей разногласиях. Литература приходила с громадным опозданием, и тем не менее громадное большинство казанской организации высказалось за большинство, получив благодаря этому большевистское крещение. Если я получил представление о первых шагах большевизма только в 1904 году, то Ленин мне был известен по имени с 1899 года. В 1901 —1902 годах мне попадались «Искра» и «Заря», в 1903 году мне удалось прочитать «Что делать?». Я не помню, чтобы какая-нибудь другая книга оказала на меня такое влияние, как эта. Вторая книга Ленина, которая на меня произвела громадное впечатление, это «Развитие капитализма в России». Я вошел в Дом предварительного заключения довольно серым парнем. Там мне пришлось заняться Марксом, и я помню, сколько усилий пришлось потратить для того, чтобы одолеть первый том. Но когда я дошел до второго, а затем до третьего тома, я почувствовал, что окончательно тону. Третий том я понял благодаря Ленину, который посвятил этому несколько глав в «Развитии капитализма в России». Еще не видя его, мы, все работники подполья, знали о нем. Знали по «Искре», «Заре», легальным и полулегальным брошюрам. Особенно меня поражала в его статьях исключительная простота. Мне, оторвавшемуся недавно от молота и наковальни, довольно трудно было вникать в теоретические споры, но каждый раз, когда попадалась статья Ленина, она впитывалась мною без остатка. Его особенность как журналиста заключалась в том, что у него не было никаких интеллигентских вывертов и литературных фейерверков. Он писал просто, причем самую сложную мысль излагал такими простыми словами, что после этого мне становилось стыдно, как это я раньше не понял такой простой вещи. Так просто изложить сложные экономические и политические проблемы может только тот, кто мыслит конкретно-диалектически.
До нас в провинцию доходили слухи, что Ленин сектант, человек неуживчивый, крайне непочтителен к старикам, обнаруживает явно якобинские черты, имеет склонность к бланкизму, человек, не останавливающийся ни перед чем, и т. д. Эти слухи шли со стороны складывавшегося тогда меньшевизма, причем в центре всех обвинений против Ленина стояла его «нетоварищеская» резкость, незаслуженные оскорбления и т. д. Уже тогда, как видите, Ленина обвиняли в плохом обращении с противниками.
В 1905 году я знал уже хорошо Ленина, ибо, читая «Вперед», «Шаг вперед, два шага назад», «Земская кампания и план «Искры» и пр., я понял, «что нужно делать». Вот почему я с особым вниманием начал смотреть на этого странного «прасола». В Таммерфорсе конференция приступила к работе. В центре внимания конференции стояло два вопроса: объединение с меньшевиками и вооруженное восстание. Ленин выступил решительным сторонником объединения с меньшевиками, несмотря на выяснившийся к тому времени их оппортунизм. Он исходил, насколько я помню, из той точки зрения, что объединение организаций в момент революционных событий может быть только на пользу революционному крылу социал-демократии, а не ее оппортунистическому крылу. Были противники объединения, но они оказались в меньшинстве. Было решено составить паритетную с меньшевиками комиссию, которая должна была подготовить объединительный съезд. Вопрос вооруженного восстания стал тогда в конкретной форме. Как раз во время конференции началось Московское восстание. Известно, что между меньшевиками и большевиками того периода разногласия по вопросу о вооруженном восстании сводились к тому, нужно ли подготовлять технически вооруженное восстание, или достаточна только идейная подготовка рабочих. Меньшевики настаивали на том, что основная задача заключается в идейной подготовке рабочих, тогда как большевики говорили, что одновременно и рядом с идейно-политической подготовкой рабочих масс должна идти серьезная техническая работа по созданию боевых дружин, по обучению их, добыче оружия и пр. На этой конференции уже сказались основные черты политической физиономии Ленина. Он дышал энергией и инициативой, и видно было во время его докладов и прений, что его мысль постоянно и лихорадочно работает над основным вопросом, что и как дальше делать.
После Таммерфорсской конференции мы вернулись в Петроград, и к тому времени началась выборная кампания в I Думу. Известно, что большевики были против выборов, а меньшевики были за выборы в первых двух стадиях и за уход из избирательных собраний на третьей стадии. Я помню, какой интенсивной жизнью жила вся петроградская организация в конце декабря и в январе в связи с вопросом о предстоящих выборах. На каждом собрании являлись представители двух точек зрения и после многочасовых дебатов происходило голосование. Мне пришлось выступить на Васильевском острове, на Петроградской стороне и вести ожесточенную борьбу с меньшевиками по вопросу за и против бойкота. В результате оказалось, что сторонники бойкота получили большинство в петроградской организации. В этой борьбе Ленин принимал энергичное участие. Затем, когда началась в январе серия предвыборных митингов, Ленин несколько раз выступал публично под именем Карпов, причем кадетам не поздоровилось от его выступлений. В этот период конца 1905 и начала 1906 года я его несколько раз встречал на конспиративных квартирах, раза два был у него, не помню уже сейчас, по какому вопросу, и после каждой встречи я становился увереннее и набрасывался с яростью на работу. Ленин был постоянным источником излучения революционной энергии. Это действовало на окружающих, увеличивая быстроту хода и темп работы большевистской организации...
Отправив из Торна в Россию телеграмму «Да здравствует жизнь!», я сразу решил ехать в Женеву, где можно было потолковать с основным большевистским ядром В конце октября я добрался до Женевы и здесь, в редакции «Пролетария», я нашел тех, кого мне нужно было. Я пришел в редакцию под вечер и обратился прямо к Надежде Константиновне. Сперва она отнеслась ко мне недоверчиво, а затем спросила меня, не знаю ли я Алексея Казанского. Когда я ей сказал, что я и есть Алексей Казанский, она очень обрадовалась и повела меня к себе на квартиру. Здесь я опять увидел Владимира Ильича. Он был совершенно такой же, каким я его видел около трех лет тому назад. Он забросал меня вопросами, причем самое главное, что он хотел знать, это положение дел в России. После этого мы отправились в кафе, где долго толковали о русских делах. «Вы студент?» — спросил он меня. «Нет, тов. Ленин,— ответил я,— я кузнец по профессии».— «Надя, а ведь он не студент, он рабочий»,— сказал Ильич, обращаясь к Надежде Константиновне, и лицо его озарилось радостной улыбкой. Наша беседа продолжалась непринужденно, и к концу ее у меня получилось такое впечатление, что я от него мало узнал, а он все, что хотел, а главное, какое место я могу занять в большевистской армии. С этого времени началось мое более близкое знакомство с ним.
К этому времени атмосфера эмигрантская в Женеве стала совершенно невыносимой, и большевики решили центр свой перенести в Париж. Там эмиграция более деловая и жить можно более изолированно от русской колонии. Женева — провинциальный город, где все друг друга знают и в достаточной степени мешают. Сказано — сделано. В конце декабря 1908 года все переехали туда. В начале января я также переехал в Париж. Еще в Женеве во время одного разговора Ильич меня мимоходом спросил: «Вы пишете?» Я смущенно ответил, что молоток я хорошо держу в руках, а вот перо у меня в руках не держится, выпадает. Он засмеялся и сказал: «Попробуйте и научитесь!» Мне давно уже хотелось писать, но мне довольно трудно было связать несколько слов, особенно когда нужно было написать на определенную тему. Я, бывало, хожу день, два и три вокруг стола, напишу несколько строк, затем перемараю, а потом начну сначала. Совет Ильича мне запал в душу, вселил в меня бодрость, и я, порывшись в русских газетах того периода, написал для «Пролетария» статью «Наступление капитала». Когда я принес статью в редакцию, Каменев удивленго сказал: «У нас уже о наступлении капитала была статья».— «Ничего,— подмигнул Ильич,— на эту тему будет полезно поместить еще одну статью». Через две недели я видел свою статью в «Пролетарии», причем, сейчас могу совершенно свободно признаться, я смотрел с биением сердца на газету и удивленно спрашивал себя: «Неужели это я написал?» Но факт был налицо. Черным по белому статья была напечатана, причем видно было, что по ней прошлась рука опытного редактора. Когда все переехали в Париж, мне пришлось несколько раз писать для «Пролетария». Каждый раз, когда я относил статью, меня мучил вопрос о том, что будет с ней. Авторское самолюбие страдало от диктатуры редактора, но, прочитав свою статью после того, как она побывала в руках Ильича, я вынужден был признать, что статья выигрывала от редакторского карандаша.
Что более всего осталось в памяти от этих четырех лет моего пребывания в большевистской группе в Париже? Ленин не только сам умел работать, но умел заставлять работать других. Я помню, что мы (Ленин, Зиновьев, Каменев, Семашко, Владимиров, Владимирский, пишущий эти строки и др.), как руководящая группа парижских большевиков, часто собирались для того, чтобы предварительно обсуждать все вопросы. Собирались мы не раз на квартире доктора Якова Житомирского, который впоследствии оказался провокатором. Здесь, в этих предварительных совещаниях, намечались все вопросы, примерные резолюции, а затем пускалась в ход вся хотя и небольшая, но регулярно действующая большевистская машина.
Впечатление, которое тогда производил на меня Ленин, было таково, что его мучает эмигрантская обстановка. Правда, Ленин никогда не бездействовал. В этот период он много писал, занимался организационной работой, много читал и т. д. Мы неоднократно собирались в этот период в редакции «Социал-демократа» (Avenue d'Orle ans, ПО) — Центрального Органа партии, где обсуждали вопросы, связанные с нашей тактикой в Думе. Было создано несколько вспомогательных комиссий, которые должны были подготовлять с точки зрения технической и политической материалы для думской фракции. От времени до времени эти комиссии собирались. После обсуждения очередного вопроса материалы отправлялись в Питер. Из того времени наиболее ярко у меня осталась в памяти борьба с отзовизмом, эмпириокритицизмом, с ликвидаторством и, наконец, расколом в парижской большевистской группе.
Отзовизм возвел тактику бойкота I Думы в принцип и хотел применить ее при изменившихся условиях. Ленин выступил самым решительным противником политического рационализма и повел решительную борьбу против отзовизма и ультиматизма, довольно распространенных в большевистских рядах.
Борьба началась еще в России, но развернулась и закончилась полным поражением отзовизма за границей. Ленин никогда не любил останавливаться на полдороге, вот почему отзовисты через некоторое время оказались за пределами большевистской парижской группы. Собрания, на которых мы размежевывались с отзовистами, обычно происходили при активнейшем участии Ильича, который считал борьбу со всякого рода фразой, в том числе и левой, важнейшей задачей партии.
Вместе с победой Столыпина началась в интеллигентских кругах идейная реакция. Особенно тревожило Ленина то, что идейная реакция докатилась до большевистской организации и коснулась своим крылом некоторых элементов ее. Выражением этого идейного послереволюционного развала была в литературе «санинщина», а в области «чистой» идеологии то, что потом приняло название богоискательства. Ленин органически не переваривал интеллигентских вывертов и выкрутасов (любимое его выражение), но обычно до начала 1908 года он проходил мимо этого. Когда же эти выверты и выкрутасы начали облекаться в некоторые философские формы и начались попытки установления родственной связи между Марксом, с одной стороны, Авенариусом и Махом — с другой, когда отвлеченная, рационалистически вымученная, богдановская философия начала встречать сочувствие в некоторых партийных кругах, Ленин бросился, со свойственной ему энергией, в философские споры. У Ленина был глубокий практический ум. Он никогда не мог оставаться в сфере чисто отвлеченных и рационалистических построений, и, чем более он зарывался в чистую философию, тем убедительнее становился для него чисто реакционный характер всех этих рационалистических систем. Незадолго до того, как он начал свою книгу «Материализм и эмпириокритицизм», я был свидетелем такого разговора: один из товарищей,— кажется, это было перед заседанием большевистской группы — сказал Ильичу: «Да ведь многие из нынешних эмпириомонистов и эмпириокритиков уже во время революции 1905 года выступали со своими философскими разъяснениями марксизма. Почему же вы тогда не обратили на них внимания?» На это Ленин ответил: «Какой же дурак во время революции будет обращать внимание на интеллигентские выверты! Рабочим не было никакого дела до всех этих штук. Другое дело сейчас — в период политической и идейной реакции. Сейчас есть опасность заражения верхушки рабочих, и надо объявить самую решительную борьбу этому новому ревизионизму». Выходя как-то из заседания со мной, он сказал мне: «Сегодня получил, наконец, первые экземпляры моей книжки «Эмпириокритицизм». Идемте, я вам дам книжку. Почитайте ее,— сказал он,— и вы увидите, какие рабовладельческие идеи очень часто преподносятся под флагом чистой науки». Я помню, что книга вызвала бурю негодования со стороны буржуазных философов и ученых критиков. Особенно шокировал их непочтительный отзыв Ильича о философских ученых колпаках. Но почтительность к авторитетам, к именам и количеству написанных страниц никогда не принадлежала к числу добродетелей Ильича. Я помню, что А. Богданов добивался, после выхода книги Ильича, публичной с ним дискуссии, на что Ильич отвечал: «О чем я с ним буду дискутировать? — не о чем. Пути настолько разошлись, что не стоит время зря тратить».
Ленин умел убеждать, но всегда быстро нащупывал, где кончаются границы убеждения и где нужно начать борьбу. В этом отношении у меня ярко запечатлелась в памяти борьба Ленина против ликвидаторства. По первым выступлениям ликвидаторов он сразу оценил весь реакционный характер этого нового политического течения. По какой линии вел Ленин борьбу против ликвидаторства? Он писал и говорил, что ликвидаторам нечего делать в партии. Это не течение внутри социал-демократии, а течение, борющееся против самого существования социал-демократии, и поэтому нужно с корнем его вырвать из социал-демократических рядов. Я помню, как на одном собрании парижской большевистской группы я при обсуждении вопроса о ликвидаторах употребил по поводу издаваемого ликвидаторами в Москве журнала следующее неосторожное выражение: «Все-таки этот журнал приносит некоторую пользу». Ленин обрушился на том же собрании на меня и затем много раз на собраниях, излагая реакционный, антипролетарский характер ликвидаторства, ядовито подчеркивал «некоторую пользу ликвидаторских журналов».
За границей издавна было большое количество эмигрантов, но только меньшинство их жило активной политической жизнью. Ленин органически не понимал, как вообще можно не интересоваться революцией, ее подготовкой. Поэтому та часть эмиграции, которая под влиянием европейской культуры распускалась, переставала для него существовать. Он терпеть не мог поверхностного отношения некоторых литераторов к партийной работе за границей. Он рассматривал каждого находящегося за границей большевика как солдата, который в определенный момент должен идти на фронт, и поэтому он самым внимательным образом следил за работой большевистских групп и организаций за границей. Само собою разумеется, что для него эти группы имели смысл только в той мере, в какой можно было из них выудить работников и послать их в Россию. С этой практической точки зрения он и подходил ко всем группам. Помимо громадной и постоянной переписки с русскими организациями (в этом отношении незаменимым его товарищем и помощником была Надежда Константиновна), он поддерживал самую живую связь со всеми заграничными группами, как бы малы они ни были. Там, где он жил,— я более всего наблюдал его в Париже — он непосредственно принимал участие в заседаниях групп, где ставились всегда серьезные вопросы партийной жизни. Благодаря постоянному его присутствию на заседаниях и интересу, проявляемому им к работе групп содействия, он держал их, особенно парижскую, на высоком идейном уровне. Его доклады и рефераты всегда поднимали вопрос на принципиальную высоту, и группа жила полной, насколько это было возможно за границей, жизнью. Нам удалось организовать в центре экономической эмиграции Парижа — Бастилии — рабочий клуб, и Ленин согласился охотно читать там доклады и лекции для рабочих. Само собою разумеется, что такого рода работа не могла его удовлетворить. Все помыслы его были устремлены на одно — как организовать политическую работу в России и создать поколение рабочих руководителей. Вот почему он очень серьезно отнесся к партийной школе, где сам усердно преподавал. Все ученики, с которыми приходилось сталкиваться тогда в Париже, из его лекций и занятий черпали, помимо теоретических знаний (он читал им политическую экономию), уменье разбираться в конкретных политических вопросах. Ленин имел исключительную особенность так просто и внешне элементарно излагать сложные вопросы, иллюстрируя их практическими примерами, что его преподавание носило всегда конкретный марксистски-диалектический характер.
Знал ли Ленин рабочее движение той страны, где он прожил несколько лет? На первый взгляд могло казаться, что он и не интересуется им. На собрания социалистические он не ходил, крайне редко — насколько мне известно — встречался с французскими социалистами, зарывшись всецело в научные работы и в русские дела. А между тем Ленин знал, Ленин следил за внутренней жизнью объединенной французской партии. Мне, работавшему в рабочем движении Франции, неоднократно приходилось выслушивать от него характеристику не только политических направлений, но и лиц, причем эти замечания свидетельствовали о том, что он внимательно следил за внутренней борьбой в самой социалистической партии. Годы 1909-й и 1912-й были во Франции как раз годами полного расцвета жоресизма и стушевывания Геда и его фракции в объединенной социалистической партии. Я помню, что после Сент-Этьен-ского конгресса партии в 1910 году я дал для «Пролетария» или «Социал-демократа» статью об этом съезде, причем резко высказался против оппортунистической политики гедистов на этом съезде. Ильич, редактируя статью, смягчил мои выражения и сказал: «Верно, что Компер Морель и даже Гед наговорили глупостей, но крайне неудобно нам в нашей газете давать такую резкую оценку. Резко выступать против оппортунизма и сектантского искажения марксизма надо во французской прессе». Помню, как Ленин возмущался чисто парламентским социализмом объединенной партии и умеренно социалистическими речами Жореса. На одном из социалистических конгрессов гедисты сделали робкую попытку добиться участия в руководстве «Юманите», но это им не удалось. Прежде всего, потому, что их выступления были в высшей степени вялы, плохо организованы, недостаточно принципиальны. «Ну, и оппозиция,— сказал мне Ильич.— Они уже на 3Д засосаны оппортунистическим болотом, не могут дать боя по вопросу об единоличной и коллективной редакции!» — «А что бы вы сделали, тов. Ленин, если бы вы были на этом съезде?» — спросил я. «Если бы я был в объединенной социалистической партии,— сказал Ильич,— то я гарантирую вам, что Жорес не был бы единоличным редактором «Юманите». Ильич этим не хотел сказать, что он не ценил Жореса. Нет, он считал его одним из выдающихся деятелей того времени, но именно потому, что он был выдающимся деятелем и вел за собою по парламентскому оппортунистическому пути всю партию,— именно поэтому он считал, что нужно создать крепкую фракционную организацию, для того чтобы оказать противодействие реформистскому социализму. Он считал гедизм более здоровым крылом французского рабочего движения, чем жоресизм, но видел все отрицательные стороны гедизма, который в то время в значительной степени потерял свою определенность и оформленность. Что же касается анархо-синдикализма, то к нему он относился, как к левому реформизму. Он ненавидел революционные фразы и поэтому относился с глубоким недоверием к анархо-синдикалистской фразеологии, прекрасно давая себе отчет в том, что анархо-синдикализм мог привиться и оформиться во Франции только лишь благодаря оппортунизму социалистической партии.
Ленин был всегда определенен и резок в своих суждениях и политических выступлениях. Он не был любителем закруглять углы. Наоборот, он всегда заострял углы своих предложений, для того чтобы установить определенную грань между своей точкой зрения и точкой зрения противника. Он органически не переваривал средней линии, исходя из той точки зрения, что средняя линия должна получиться в результате борьбы. Была ли эта тактика результатом его темперамента или расчета? Несомненно, это был результат политического и стратегического расчета. Он неоднократно говаривал: «Чем дальше мы загнем влево, тем ближе к нам пройдет равнодействующая». Это было суждение большого политика, который предоставлял другим искать средних путей. Именно поэтому он органически ненавидел меньшевизм, примиренчество и т. д. Меньшевизм всегда стремился уловить равнодействующую исторических сил и идти по этой линии. Тогда как Ленин со всей энергией шел налево, отклоняя этим самым равнодействующую. Он терпеть не мог примиренчества и попытки сгладить углы, замазать неясной резолюцией серьезные разногласия, и его поэтому крайне раздражали резолюции французских социалистических съездов, которые обычно всех удовлетворяли ввиду их расплывчатости. Он терпеть не мог принципиального примиренчества или компромиссов. Но это не значит, что он не готов был пойти на примирение или компромиссы; он шел на это, когда считал политически нужным, но заранее резко очертив свою позицию от позиции противника, чтобы не было никаких недоразумений...
Что меня поражало всегда в Ленине непосредственно с первых дней знакомства — это его исключительная работоспособность и высокое напряжение мысли. Он ежедневно работал в библиотеке, массу писал, засиживался за полночь и умел быстро выжимать из книги ее содержание. Известно, что из тысячи книг не менее девятисот пятидесяти являются компиляциями или, попросту говоря, разменной монетой нескольких основных идей. Он умел из громадного количества появляющихся новых книг выбирать наиболее существенные и из этих наиболее существенных книг быстро выбирать и выжать все то, что наиболее интересно, с точки зрения революционного деятеля и мыслителя. В нашей партии были люди более знающие, чем Ленин, и более всесторонне образованные, чем он. Но никто не умел, как он, претворять в жизнь вычитанную книжную премудрость. В этом отношении он представлял исключение в партии. Он обладал особым свойством не засаривать свой мозг мелочами и побочными вопросами, а концентрировать свое и чужое внимание на главных вопросах, которые в данное время имели наибольшее политическое значение. Этим и объясняется умелое и своевременное выдвигание лозунгов, которые сразу ошарашивали даже его сторонников, но которые затем принимались и входили в инвентарь нашей партии.
В 1912 году Ленин переезжает в Галицию, откуда он непосредственно руководит работой в России. До самой войны Ленин отдается практической и литературно-политической работе, поселившись недалеко от русской границы, в галицийском захолустье. Ленин, привыкший работать в крупных европейских библиотеках, должен был, несомненно, чувствовать себя крайне тяжело далеко от богатых книгохранилищ. Но так как непосредственная революционная работа была для него важнее всего, то вопрос им был быстро решен. В этот период мне не пришлось столкнуться с ним. После начала военных действий, когда Ленин был изгнан из Австрии и поселился в Швейцарии, в Париже уже выходила интернационалистская газета «Голос», превращенная затем в «Наш голос», «Наше слово» и пр. Я был одним из соредакторов этой газеты (редакция состояла из Мануильского, Антонова-Овсеенко, Владимирова, Троцкого и меня)
Ленин отнесся очень хорошо к издаваемой нами газете, хотя отказался непосредственно в ней сотрудничать. Вообще, Ленин никогда не писал в газетах, не находящихся непосредственно под редакцией большевиков. Только после Циммервальдской конференции началась полемика между «Социал-демократом» и «Нашим словом», причем центральным пунктом полемических статей «Социал-демократа» было доказательство непоследовательности нашей линии. Смысл всех этих статей можно формулировать так: «Настоящий интернационализм — это большевизм». Но эта полемика не мешала нам вести параллельную работу по борьбе с социал-патриотизмом, и мне известно, что Ленин придавал большое значение проделанной нами работе, причем особенно ценил он ту практическую работу, которую небольшая группа русских, в том числе и я, вела среди французских рабочих во время войны.
Лозовский А. Великий стратег классовой войны. М., 1924. С. 37—40, 42—52
ЛОЗОВСКИЙ А. (ДРИДЗО) СОЛОМОН АБРАМОВИЧ (1878—1952) — партийный, государственный деятель, в партии состоял с 1901 г. Участник революции 1905—1906 гг. в Казани. С 1909 по 1917 г. жил в эмиграции. В июне 1917 г. возвратился в Россию; на III Всероссийской конференции профсоюзов (июль 1917 г.) был избран секретарем ВЦСПС. В декабре 1917 г. был исключен из рядов РСДРП (б). Позднее возглавлял группу социал-демократов интернационалистов, в составе которой в декабре 1919 г. был вновь принят в РКП (б). В 1920 г.— председатель Московского губернского Совета профессиональных союзов. С 1921 по 1937 г.— генеральный секретарь Профинтерна, затем директор Гослитиздата. В 1939—1946 гг.— заместитель народного комиссара (затем министра) иностранных дел СССР. С XV съезда партии — кандидат в члены ЦК ВКП(б), на XIII съезде избран членом ЦК ВКП(б). Необоснованно репрессирован; реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.