Ф. Ф. Раскольников ТОВАРИЩ ЛЕНИН И «КРОНШТАДТСКАЯ РЕСПУБЛИКА»
(май 1917)
Это было 17 мая 1917 года, как раз во время приезда в Кронштадт тов. А. В. Луначарского.
Когда мы зашли в Совет, то там обсуждался вопрос об анархистах, самочинно занявших для себя помещение на одной из лучших улиц Кронштадта. Этот поступок вызвал всеобщее возмущение. Анатолий Васильевич потребовал слова и прочел целую лекцию об анархизме. Разумеется, он отмежевал идейных анархистов от тех лиц, которые самовольно, помимо местного Совета, захватывают квартиры, но в общем его речь была проникнута миролюбием и содержала в себе призыв к попытке полюбовного соглашения. Ввиду того что нужно было торопиться на Якорную площадь, где был назначен митинг с участием тов. Луначарского, мы ушли из Совета, не дождавшись конца заседания.
Следующим пунктом порядка дня значился параграф о комиссаре Временного правительства Пепеляеве. Последний был довольно безличным человеком, вел замкнутый образ жизни в четырех стенах своего кабинета и не имел абсолютно никакого влияния на ход политической жизни Кронштадта, кипевшего тогда в огне революции.
Ввиду этого вопрос о Пепеляеве, как не имевший серьезного значения, совершенно не привлек нашего внимания. Мы полагали, что обсуждение этого пункта порядка дня не выйдет из рамок частных конкретных вопросов. Уже не впервые в нашей практике, от времени до времени, происходили трения между представителем Временного правительства, олицетворявшим собою власть буржуазии Временного правительства, и Кронштадтским Советом, отражавшим интересы рабочих, матросов и солдат.
Но оказалось, что из этого обсуждения незначительного вопроса вылилось серьезное принципиальное решение, оказавшееся чреватым большими последствиями.
Митинг на Якорной площади был в полном разгаре; Анатолий Васильевич с горячим воодушевлением произносил страстную речь, когда к трибуне, у которой стояли С. Рошаль и я, сквозь густую толпу протиснулись прибежавшие из Совета товарищи, которые сообщили нам новость, поразившую своей неожиданностью.
Оказалось, что после нашего ухода, при обсуждении вопроса о Пепеляеве, Советом была вынесена резолюция об упразднении должности назначенного сверху правительственного комиссара и о принятии Кронштадтским Советом всей полноты власти исключительно в свои руки1
Это постановление в первый момент поразило нас своим непредвиденным радикализмом. Дело в том, что в то время наша партия, выдвигавшая лозунг о переходе власти в руки Советов во всероссийском масштабе, в Кронштадтском Совете была еще в меньшинстве. Большинство составляло беспартийное «болото», шедшее за своим вождем, законченным обывателем Анатолием Николаевичем Ламановым, который одно время носился с несуразной идеей о создании «партии беспартийных». Конечно, относительное число голосов и политическое влияние большевистской фракции были значительны, особенно когда заодно с нами голосовали левые эсеры, но абсолютного большинства в Совете мы все-таки не имели. Поэтому, не рассчитывая на успех, мы ни разу не выступали с проектом об упразднении, за полной ненадобностью, поста правительственного комиссара. И на этот раз предложение о переходе власти к Совету исходило не от нас, а от фракции беспартийных, и наши товарйщи-большевики совместно с левыми эсерами лишь поддержали расхрабрившееся «болото».
Получив это известие, мы отнеслись к нему положительно. Принятое решение мы считали, по существу, правильным.
Мы не видели в нем ничего иного, как заявление во всеуслышание о том фактическом порядке вещей, который сложился у нас в Кронштадте с первых дней февральско-мартовской революции. С самого начала у нас Совет был — все, а комиссар Временного правительства — ничто.
Едва ли еще где-нибудь в России наместник князя Львова и Керенского был в таком жалком положении, как у нас Пепеляев. В действительности он не обладал никакой властью, а всеми судьбами Кронштадта вершил местный Совет.
На следующее утро после принятия этой достопамятной резолюции, то есть 18 мая, к нам в Кронштадт совершенно неожиданно приехал член ЦК РСДРП (б), молодой рабочий, Григорий Федоров.
Посещение цекистов было для нас вообще большим и редким событием. В данном случае прибытие Г. Федорова, без предварительного извещения, являлось совершенно необычным.
— Что у вас тут такое произошло? В чем дело? Что означает создание «Кронштадтской республики»? ЦК не понимает и не одобряет вашей политики. Вам обоим придется поехать в Петроград для объяснения с Ильичем,— проговорил тов. Г. Федоров мне и С. Рошалю еще в саду, примыкавшем к зданию местного партийного комитета.
Посоветовавшись, мы с С. Рошалем пришли к выводу, что одному из нас необходимо остаться в Кронштадте. Было условлено, что в Питер поеду я.
Быстроходный катер доставил нас к Николаевской набережной, и через некоторое время мы с Г. Федоровым уже стучали в двери редакционного кабинета газеты «Правда», помещавшейся тогда на Мойке.
— Войдите,— послышался хорошо знакомый, отчетливый голос Ильича.
Мы отворили дверь. Тов. Ленин сидел, вплотную прижавшись к письменному столу, и, низко наклонив над бумагой свою голову, нервным почерком бегло писал очередную статью для «Правды».
Закончив писать, он положил ручку в сторону и бросил на меня сумрачный взгляд исподлобья.
— Что вы там такое наделали? Разве можно совершать такие поступки, не посоветовавшись с ЦК? Это нарушение элементарной партийной дисциплины. Вот за такие вещи мы будем расстреливать,— принялся отчитывать меня Владимир Ильич.
Я начал свой ответ с объяснения, что резолюция о переходе власти в руки Кронштадтского Совета была принята по инициативе беспартийных.
— Так нужно было их высмеять,— перебил меня тов. Ленин, -- нужно было им доказать, что декларирование Советской власти в одном Кронштадте, сепаратно от всей остальной России, это — утопия, это — явный абсурд.
Я указал, что в момент решения данного вопроса руководителей большевистской фракции не было в Совете, так как они все выступали на митинге на Якорной площади. Я детально описал Ильичу, что, по существу, положение, создавшееся в Кронштадте, все время было таково, что всей полнотой власти обладал местный Совет, а представитель Временного правительства комиссар Пепеляев не играл абсолютно никакой роли. Таким образом, решение Кронштадтского Совета только оформляло и закрепляло реально создавшееся положение, факт, существовавший в повседневной практике, был превращен в постоянный закон.
— Мне все-таки непонятно, зачем понадобилось подчеркивать это положение и устранять безвредного Пепеляева, по существу служившего вам хорошей ширмой? — спросил Владимир Ильич.
Я уверил тов. Ленина, что наши намерения не преследуют своей целью образование независимой «Кронштадтской республики» и не идут дальше избрания Кронштадтским Советом правительственного комиссара из своей собственной среды.
— Если мы вообще выдвигаем принцип выборности чиновников,— говорил я,— то почему нам частично, когда это возможно, не начать этого делать сейчас? Конечно, этот выборный комиссар не может быть большевиком, так как ему до известной степени придется проводить политику Временного правительства. Но почему не может быть выборного комиссара вообще? Всегда найдется честный беспартийный, который мог бы выполнять такую роль. Почему мы, большевики, должны были бороться против принципа выборности комиссара, если того желает большинство Кронштадтского Совета?
Мои объяснения, видимо, несколько успокоили Ильича. Его выразительное лицо мало-помалу смягчалось.
— Наиболее серьезная опасность заключается в том, что теперь Временное правительство будет стараться поставить вас на колени,— после короткого раздумья, медленно и выразительно произнес Владимир Ильич.
Я обещал, что мы приложим все усилия, дабы не доставить триумфа Временному правительству, не стать перед ним на колени.
— Ну хорошо, вот вам бумага, немедленно пишите заметку в несколько строк о ходе последних кронштадтских событий,— примирительным тоном предложил мне Ильич, протягивая лист чистой бумаги.
Я тут же уселся и написал две страницы. Владимир Ильич сам внимательно просмотрел заметку, внес туда несколько исправлений и отложил ее для сдачи в набор.
На прощание, пожимая мне руку, он попросил передать кронштадтским товарищам, чтобы на следующий раз они не принимали столь ответственных решений без ведома и предварительного согласия Центрального Комитета партии. Разумеется, я с готовностью обещал дорогому вождю строжайшее соблюдение партийной дисциплины.
Владимир Ильич обязал меня ежедневно звонить по телефону из Кронштадта в редакцию «Правды», вызвать к аппарату его самого и докладывать ему важнейшие факты кронштадтской политической жизни.
С облегченным сердцем я возвращался в Кронштадт: было приятно, что Ильич в конце концов примирился с резолюцией Кронштадтского Совета, к которой вначале он относился несочувственно. Тов. Ленин только боялся, что Временное правительство заставит нас капитулировать перед собою, что мы будем вынуждены с позором взять свою резолюцию назад. Любопытно, что тов. Ленин совсем не настаивал на отказе от резолюции, а напротив, опасался нашего отступления от нее. Наконец, до беседы со мною Ильич, видимо, не имел точного представления о положении кронштадтских дел и о размахе наших намерений. Конечно, если бы мы стремились к образованию независимой «Кронштадтской советской республики», то такое создание государства в государстве было бы явной утопией, ребяческой затеей. Но наши помыслы не шли дальше выборности правительственного комиссара Кронштадтским Советом. Таким образом, сознавая свою ответственность перед избирателями, правительственный комиссар был бы вынужден считаться с местным Советом и время от времени делать ему систематические доклады, пользуясь его указаниями и работая под его контролем.
Очередная задача, стоящая сейчас перед нами, заключалась в том, чтобы, с одной стороны, не дать поставить себя на колени, избежать позора капитуляции, а с другой стороны, не дать повода Временному правительству использовать данный конфликт в целях вооруженного разгрома Кронштадта. Прогноз Владимира Ильича оказался как нельзя более справедливым. Временное правительство действительно попыталось поставить нас на колени. Первая ласточка не заставила себя долго ждать.
В воскресенье 21 мая Кронштадт посетила делегация Петроградского исполкома во главе с председателем Петросовета меньшевиком Чхеидзе. Затем наконец пожаловали и более высокие гости: министры-социалисты Церетели и М. Скобелев. Во всех дипломатических переговорах, которые нам пришлось вести с этими подголосками буржуазии, мы твердо помнили завет Ильича, отстояли революционное достоинство Кронштадта и не позволили поставить себя на колени.
Этим обстоятельством мы в значительной степени были обязаны тому же Ильичу, который с этого времени лично руководил по телефону каждым сколько-нибудь ответственным выступлением нашей Кронштадтской партийной организации.
Жизнь Ленина. 1870—1924: Сб. воспоминаний его современников. М., 1925. С. 124 — 128
Примечания:
1. Вот подлинный текст этой исторической резолюции: «Единственной властью в городе Кронштадте является Совет рабочих и солдатских депутатов, который по всем делам государственного порядка входит в непосредственный контакт с Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов». Ф. Р.
РАСКОЛЬНИКОВ (ИЛЬИН) ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ (1892—1939) — государственный, военный деятель, дипломат, журналист. Член партии с 1910 г. Партийную работу вел в Петербурге, сотрудничал в большевистских газетах «Звезда» и «Правда». С начала первой мировой войны мобилизован на флот. После Февральской революции 1917 г.— член Кронштадтского комитета РСДРП (б), товарищ председателя Кронштадтского Совета рабочих и солдатских депутатов и редактор газеты «Голос правды». После Октябрьской социалистической революции — заместитель наркома по морским делам, член Реввоенсовета Республики, Восточного фронта, командующий Волжско-Каспийской флотилией и Балтийским флотом. С 1921 по 1938 г.— на дипломатической работе: полпред СССР в Афганистане, Эстонии, Дании, Болгарии. Необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно.