П. Е. Дыбенко
ИЗ ГЛАВЫ «ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ»
ПОСЛЕ ОКТЯБРЯ
Знакомый кабинет. На тех же местах стоят столы, кресла, всевозможные морские модели, эскизы. У входа тот же учтиво раскланивающийся швейцар. Это — подлинная живая история морского ведомства. Сколько на его веку сменилось министров, продефилировало всевозможных посетителей. Он служил при царе, при всех временных правительствах и достался даже большевикам. Только трудно ему понять, как все это быстро совершается и меняется. Пять месяцев назад он говорил делегации Центробалта1.
— Его превосходительство министр Керенский еще не прибыл. Зайдите через часок.
А теперь те же делегаты, но уже как хозяева заходят в тот самый кабинет, в котором еще в мае Александр Федорович недоверчиво морщился на Центробалт,— чуяло его сердце, что в Центробалте он найдет своего заклятого врага. Но тогда он, конечно, не думал, что ему придется не только покинуть морское министерство и председательское кресло, но даже и пределы России.
В наследство Керенский оставил в морском ведомстве «верных» людей. Они ни за что не хотели верить в окончательную победу большевиков и не собирались сдавать им постов. Вердеревский, которого так отстаивали матросы в июльские дни, теперь их не признавал, манкировал службой, не являлся. Прислал только собственноручную записку первому помощнику графу Капнисту: «Оставаясь верным своему долгу и Временному правительству и не считая возможным служить захватчикам власти — большевикам, временное исполнение обязанностей морского министра возлагаю на вас. Морской министр адмирал Вердеревский. Ноябрь 4 дня 1917 г.».
Граф Капнист, написав, со своей стороны, рапорт о непризнании большевистского правительства, передал министерство капитану первого ранга Кукелю, а Кукель — Игнатьеву. Игнатьев оказался беднее всех: он не нашел себе подходящего преемника и решил, оставаясь в чине морского министра Временного правительства, совместно с графом Капнистом и Кукелем отправиться в Петропавловку. Стоило ему за три минуты ношения чина министра знакомиться с Петропавловской крепостью,— ведь все равно работает с большевиками!.. Но эта бутафорская игра в министры сразу выявила, кто с нами, кто против нас.
Сторонников Керенского оказалось мало. Все служащие, без лишних вздохов и воспоминаний о минувших днях, взялись за работу. Даже известный черноморец лейтенант Вербов, для которого Керенский был кумиром, с легкой болью в груди согласился помогать большевикам. Особых потрясений морской комиссариат не переживал. Ему не пришлось, подобно другим комиссариатам, обращаться к наркомтруду, чтобы из биржи получить красных советских чиновников. Там, где недоставало бывших офицеров, работу выполняли матросы — те самые матросы, которых еще несколько дней назад считали «чернью»; теперь они великолепно налаживали государственный аппарат. Одна беда: всем им не по душе были кабинетная работа да груды бумаг.
Приходят с докладом, морщатся и все просятся на фронт.
— Там я на своем месте буду и больше пользы принесу.
— А кого же мы посадим вместо вас? Не Вердеревского же, который и разговаривать не хочет с нами?
— Так-то оно так, но нельзя ли обратно во флот? А то с кораблей всех нас повыдернули — как бы оставшиеся меньшевики не завладели умами матросов. Вот ряд телеграмм от т. Измайлова, просит вернуться в Центробалт. Хотя он и изворотливый и работать может 24 часа, а видно — и ему трудно.
Но отпустить их нельзя. Разочарованно возвращаются они к своему столу, чтобы снова разбираться в бумагах.
Кончаются доклады, начинается заседание коллегии. Томительная работа, не знаешь, как от нее избавиться. Недаром раньше в министры назначали стариков; для них эта работа действительно по костям. В заседании коллегии бывший командующий Балтийским флотом адмирал Максимов докладывает о своих грандиознейших планах эксплуатации военной промышленности, использовании водопадов для добывания торфа и пр. Во время заседания Измайлов вызывает к аппарату. Требует срочно. Экстренные дела... Ну и времена настали! Все срочно да экстренно, притом не то, что тебя просят, а прямо требуют. Живой ты или мертвый, а должен немедленно отвечать на сотни вопросов.
— У аппарата председатель Центробалта Измайлов. Я получил целый десяток нарядов для отправки матросских отрядов на фронт. На кораблях и так команды недостает, а, кроме того, выдергивание матросов ослабит флот и работу среди моряков. На кораблях мало остается активных работников.
— Товарищ Измайлов, все это верно. Но пока мы не победили и не уничтожили контрреволюцию, отправка моряков неизбежна. Там, где матросы, мы имеем успех. Наряды должны быть выполнены немедленно. Сообщи, как настроение во флоте. Возможно создание коалиционного правительства с включением меньшевиков и правых эсеров. Кажется, сегодня в Совете Народных Комиссаров будет обсуждаться этот вопрос.
— Настроение во флоте великолепное. Меньшевики и эсеры совершенно исчезли с нашего фронта и нашего кругозора. Ввод меньшевиков в правительство вызовет недовольство среди флота. Нужно от имени флота настаивать перед Советом Народных Комиссаров о недопущении создания коалиционного правительства. Сейчас же передам резолюцию, где моряки клеймят меньшевиков и эсеров изменниками.
— Хорошо, все будет принято во внимание.
Ну и времена!.. Власть на местах диктует центру, а не посчитаешься с ней — прямо кричат: «Что же, мы переворот делали для того, чтобы опять меньшевиков да Милюкова сажать?!»
Один за другим к Смольному подкатывают автомобили. Одиночные пассажиры торопливо выскакивают с толстыми портфелями под мышкой и на ходу показывают пропуск часовым; они спешат подняться на второй этаж. Сегодня важное заседание Совета Народных Комиссаров. При въезде в Смольный дежурят броневики и латышский полк. Охрана надежна, никаких «чужестранцев» не пропустят. Сегодня охрана о чем-то оживленно разговаривает, спорит между собой.
Ведь охрана раньше всех узнает о новостях. Спорят: можно ли допустить меньшевиков в правительство? Но прислушиваться и узнавать их заключение некогда. И так опоздал. Заседание уже началось, а тут еще не знаю, в какой комнате; вообще плохо знаю внутреннее расположение Смольного. Пропутаешься, и пока найдешь, где заседают, собрание может кончиться. Голос флота так и не будет принят во внимание.
Поднимаюсь на второй этаж. С трудом разыскиваю комнату заседания Совета Народных Комиссаров. Маленькая, плохо освещенная комнатка едва вмещает всех народных комиссаров. Луначарский, за ним Зиновьев и некоторые другие горячо, с раздражением доказывают невозможность удержать власть без меньшевиков, отстаивают необходимость создания коалиционного правительства.
— Гражданская война началась, льется народная кровь. Нужно сегодня же решить вопрос и начать переговоры с меньшевиками.
За столиком в стороне, опершись на руки, сидит Владимир Ильич, спокойный, с иронической улыбкой.
— Ну, дальше, дальше! Все? Вы испугались революции? Вы боитесь, что не удержите ее? Рабочий и солдат ее начал, он ее и удержит. А я предпочитаю остаться с двадцатью стойкими рабочими и матросами, чем с тысячью мягкотелых интеллигентов.
Ленин неожиданно покидает комнату. На минуту воцаряется тишина. Недоумение пробегает по лицам. Затем вновь быстро завязывается спор между отдельными товарищами. Выхожу вслед за Лениным сообщить ему лично настроение флота...
На второй день уже всем было известно, что точка зрения Владимира Ильича победила. Владимир Ильич со своей глубокой проницательностью и умением глядеть в будущее спас Октябрьскую революцию...
РАЗГОН УЧРЕДИТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯ
Наступила суровая русская зима. Ее морозы не сломили упорства одних, не охладили пыла других. Гражданская война ширилась. Одну за другой одерживала Советская власть победы над организующейся белогвардейщиной. В период этой обостряющейся классовой схватки обывательский элемент еще беспечно посещал кинематографы и театры, плакался на дороговизну и ждал конца большевиков. Он оставался пассивен. Мелкобуржуазная демократия, чиновники, кооператоры, представители так называемых свободных профессий — интеллигенция саботажем боролись с Советской властью. Выбитые из колеи, совершенно потерявшие опору в массах, меньшевики и эсеры, обанкротившиеся политически, бессильные и жалкие, жили платоническим упованием на Учредительное собрание. Эти чудаки еще верили, что в пролетарском центре, в Петрограде, возможно существование и возрождение власти из суррогата трудовых масс, из всех живых (фактически мертвых) прослоек страны. Они ждали момента, когда их пророк займет трибуну и, томно вращая глазами, начнет произносить бесконечные слащавые речи. Они наивно верили в непогрешимость лозунга: «Вся власть Учредительному собранию».
Но не менее наивны были и некоторые большевики, которые не без боязни ожидали приближающегося момента, когда воссядут на свои депутатские кресла столь давно жданные представители Всероссийского Учредительного собрания. Тревога жила во многих сердцах. А день «суда над большевиками живых сил страны» все приближался. Наконец страна оповещена Советом Народных Комиссаров о дне созыва Учредительного собрания. Наивные кадеты, меньшевики, эсеры, представители буржуазной демократии через баррикады спешили на званый вечер. Им, очевидно, снился сладкий сон: покаявшиеся в своих заблуждениях и в пролитии гражданской крови большевики сойдут со сцены истории с опущенными головами и скажут: «Вы — законная власть всей Руси, ключи ее вручаем вам. Берите и правьте».
В эти дни снова раздался непримиримый голос флота: «Долой Учредительное собрание! Вся власть Советам! Мы завоевали ее — мы ее удержим».
Накануне открытия Учредилки прибывает в Петроград отряд моряков, спаянный и дисциплинированный. Как и в Октябрьские дни, флот пришел защитить Советскую власть. Защитить от кого? От демонстрантов-обывателей и мягкотелой интеллигенции. А может быть, вдохновители Учредилки выступят грудью на защиту обреченного на смерть детища?
Но на это они не оказались способными.
17 января. С раннего утра, пока обыватель еще мирно спал, иа главных улицах Петрограда заняли свои посты верные часовые Советской власти — отряды моряков. Им дан был строгий приказ: следить за порядком в городе. Начальники отрядов — все боевые, испытанные еще в июле и октябре товарищи.
Железняк со своим отрядом торжественно выступает охранять Таврический дворец — Учредительное собрание. Моряк-анархист, он искренне возмущался еще на втором съезде Балтфлота, что его имя предложили выставить кандидатом в Учредительное собрание. Теперь, гордо выступая с отрядом, он с лукавой улыбкой заявляет:
«Почетное место займу». Да, он не ошибся. Он занял почетное место в истории.
В 3 часа дня, проверив с т. Мясниковым караулы, спешу в Таврический. Входы в него охраняются матросами. В коридоре Таврического встречаю Бонч-Бруевича.
— Ну как? Все спокойно в городе? Демонстрантов много? Куда направляются? Есть сведения, будто направляются прямо к Таврическому?
На лице его заметны нервность и некоторая растерянность.
— Только что объехал караулы. Все на местах. Никакие демонстранты не движутся к Таврическому, а если и двинутся, матросы не пропустят. Им строго приказано.
— Все это прекрасно, но говорят, будто вместе с демонстрантами выступили петроградские полки.
— Товарищ Бонч-Бруевич, все это — ерунда. Что теперь петроградские полки? Из них нет ни одного боеспособного. В город же втянуто 5 тысяч моряков.
Бонч-Бруевич, несколько успокоенный, уходит на совещание. Около пяти часов Бонч-Бруевич снова подходит и растерянным, взволнованным голосом сообщает:
— Вы говорили, что в городе все спокойно; между тем сейчас получены сведения, что на углу Кирочной и Литейного проспекта движется демонстрация около 10 тысяч, вместе с солдатами. Направляются прямо к Таврическому. Какие приняты меры?
— На углу Литейного стоит отряд в 500 человек под командой товарища Ховрина. Демонстранты к Таврическому не проникнут.
— Все же поезжайте сейчас сами. Посмотрите всюду и немедленно сообщите. Товарищ Ленин беспокоится.
На автомобиле объезжаю караулы. К углу Литейного действительно подошла довольно внушительная демонстрация, требовала пропустить ее к Таврическому дворцу. Матросы не пропускали. Был момент, когда казалось, что демонстранты бросятся на матросский отряд. Было произведено несколько выстрелов в автомобиль. Взвод матросов дал залп в воздух. Толпа рассыпалась во все стороны. Но еще до позднего вечера отдельные незначительные группы демонстрировали по городу, пытаясь пробраться к Таврическому. Доступ был твердо прегражден.
После партийных совещаний открывается Учредительное собрание. Перед тем состоялось и партсовещание большевиков. Только несколько товарищей голосовали против открытия Учредительного собрания. Вся процедура открытия и выборов президиума Учредительного собрания носила шутовской, несерьезный характер. Осыпали друг друга остротами, заполняли пикировкой праздное время. Для общего смеха и увеселения окарауливающих матросов мною была послана в президиум Учредилки записка с предложением избрать Керенского и Корнилова секретарями. Чернов на это только руками развел и несколько умиленно заявил: «Ведь Корнилова и Керенского здесь нет».
Президиум выбран. Чернов в полуторачасовой речи излил все горести и обиды, нанесенные большевиками многострадальной демократии. Выступают и другие живые тени канувшего в вечность Временного правительства. Около часа ночи большевики покидают Учредительное собрание. Левые эсеры еще остаются.
В одной из отдаленных от зала заседания комнат Таврического дворца находятся тов. Ленин и несколько других товарищей. Относительно Учредительного собрания принято решение: на следующий день никого из членов Учредилки в Таврический дворец не пропускать и тем самым считать Учредительное собрание распущенным.
Около двух с половиною часов зал собрания покидают и левые эсеры. В этот момент ко мне подходит тов. Железняк и докладывает:
— Матросы устали, хотят спать. Как быть?
Я отдал приказ разогнать Учредительное собрание, после того как из Таврического уйдут народные комиссары. Об этом приказе узнал тов. Ленин. Он обратился ко мне и потребовал его отмены.
— А вы дадите подписку, Владимир Ильич, что завтра не падет ни одна матросская голова на улицах Петрограда?
Тов. Ленин прибегает к содействию тов. Коллонтай, чтобы заставить меня отменить приказ. Вызываю Железняка. Ленин предлагает ему приказа не выполнять и накладывает на мой письменный приказ свою резолюцию: «Т. Железняку. Учредительное собрание не разгонять до окончания сегодняшнего заседания». На словах он добавляет: «Завтра с утра в Таврический никого не пропускать».
Железняк, обращаясь к Владимиру Ильичу, просит надпись «Железняку» заменить «приказанием Дыбенко». Владимир Ильич полушутливо отмахивается и тут же уезжает в автомобиле. Для охраны с Владимиром Ильичем едут два матроса.
За тов. Лениным покидают Таврический и остальные народные комиссары. При выходе встречаю Железняка.
Железняк:
— Что мне будет, если я не выполню приказание товарища Ленина?
— Учредилку разгоните, а завтра разберемся.
Железняк только этого и ждал. Без шума, спокойно и просто он подошел к председателю Учредилки Чернову, положил ему руку на плечо и заявил, что, ввиду того, что караул устал, он предлагает собранию разойтись по домам.
«Живые силы» страны без малейшего сопротивления быстро испарились.
Так закончил свое существование долгожданный Всероссийский парламент. Фактически он был разогнан не в день своего открытия, а 25 октября. Отряд моряков под командованием тов. Железняка только привел в исполнение приказ Октябрьской революции.
Дыбенко П. Е. Из недр царского флота к Великому Октябрю. Из воспоминаний о революции. 1917. 7. XI 1927. М., 1928. С. 193—196, 201—205
Примечание:
1. Центробалт - Центральный комитет Балтийского флота
ДЫБЕНКО ПАВЕЛ ЕФИМОВИЧ (1889—1938) — военный и государственный деятель. Член партии с 1912 г. В 1917—1918 гг. избирался в Гельсингфорсский Совет, был председателем Центробалта, членом Петроградского BP К. На II Всероссийском съезде Советов вошел в состав Совнаркома в качестве члена Комитета по военным и морским делам, нарком по морским делам. 29 октября (11 ноября) руководил боями под Пулковом, в районе Красного Села и Гатчины против контрреволюционных войск Керенского — Краснова. В годы гражданской войны командовал частями и соединениями Красной Армии на Украинском, Южном, Кавказском и других фронтах. С 1921 г. на командных должностях в Красной Армии, на партийной и государственной работе. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.