Я. С. Ганецкий
ЛЕНИН И НАЦИОНАЛИЗАЦИЯ ЧАСТНЫХ БАНКОВ
Когда начинаю вспоминать о встречах с Владимиром Ильичем, прихожу к выводу: все мы, сталкивавшиеся с ним непосредственно в работе, были до невозможности некультурными. Мы не только постоянно тревожили и дергали его по всяким мелочам, но, получая от него целый ряд записок, телефонограмм и письменных инструкций, в большинстве случаев уничтожали или забрасывали их. Между тем эти письменные памятки, на вид незначительные, необыкновенно характеризуют Ильича. Тут мы можем проследить не только его гениальный ум, но и его решительность, вместе с тем и осторожность, его стремление подталкивать нас всех к точному, аккуратному исполнению наших задач; тут проявлялась также его чуткость, его доброта.
Во время моего пребывания в Народном (бывшем Государственном) банке мне часто приходилось беседовать с Ильичем о нашей работе и получать от него указания. Многие инструкции получались в письменной форме. Но в большинстве случаев это были не «казенные» бумаги, написанные на машинке с тремя подписями, с номером, регистрированные в канцелярии, а маленькие записки, лично Ильичем написанные... Где они теперь?.. Писать по памяти об Ильиче трудно. Необходимо быть весьма и весьма осторожным, иначе будешь неточным...
И по работе Народного банка Ильич интересовался всякими деталями.
Заставить спецов работать для Советского государства, но одновременно дать им возможность работать в сносных условиях, не слишком прижимая их. Припоминаю следующие характерные случаи.
В Петербурге в начале 1918 года я натолкнулся в банке (бывшем Государственном) на какие-то таинственные документы, доказывающие, что перед самым Октябрьским переворотом было вывезено из Питера в Стокгольм золото в слитках на 5 миллионов. Официально золото вывез Азовско-Донской банк и депонировал в Шведском государственном банке.
От добросовестных работников бывшего Государственного банка я узнал, что Азовско-Донской банк как представитель концерна русских банков выступал здесь лишь формально, а фактически, по указанию Временного правительства, высылал золото Государственный банк. Мне при этом было объяснено, что золото вывозилось весьма конспиративно. Поезд с золотом из Нижнего Новгорода был направлен в Москву, а в пути маршрут был изменен на Петроград, куда поезд «особого назначения» прибыл ночью и тут же был передан на Финляндский вокзал, откуда тотчас же направлен в Финляндию для дальнейшей отправки в Швецию.
У нас, естественно, зародилось подозрение, что Керенский, предвидя свой последний час, постарался вывезти «на всякий случай» крупную сумму. Необходимо было установить точно, в чем дело, и предотвратить возможность получения этих денег Керенским...
Сведения могли дать только оставшиеся в Питере директора частных банков. При существовавшем тогда враждебном отношении у этих господ к Советскому правительству нельзя было сомневаться, что добровольно они никаких объяснений не дадут.
Арестовывать их как-то не хотелось. Ильич одобрил мое предложение. «Задержать» директоров и, если дадут искреннее разъяснение, немедленно отпустить. Делом этим Ильич поручил мне лично заняться и доложить ему, прежде чем выпустить задержанных.
Тов. Дзержинский дал распоряжение ЧК доставить указанных директоров в Сибирский банк (не в ЧК)... Испуганные обыватели веб объяснили. Временное правительство предполагало получить у шведского правительства заем в 30 миллионов шведских крон. В обеспечение займа оно обязалось депонировать в Шведском государственном банке такое же количество золота. Посланные 5 миллионов были первым взносом, но кредита шведы не успели уже дать, так как тут же произошел переворот. Деньги принадлежали казне, русские банки выступали лишь фиктивно. Все документы хранились в Государственном банке. Частные банки не знали даже, как и когда перевозится золото. Они догадывались лишь, что Керенский весьма форсирует перевозку золота в Швецию.
С этими объяснениями я отправился в Смольный, доложил Ильичу полученные сведения и предложил немедленно освободить директоров. Ильич поручил их тут же освободить и успокоить, что их по этому делу больше тревожить не будут, и велел принять меры против получения этих денег Керенским. Так, после нескольких часов задержки директора были на автомобилях отправлены обратно домой...
Вскоре после этого я был командирован в Швецию для зондирования почвы, нельзя ли получить нам обратно эти деньги.
Отношение к нам шведского правительства окончательно еще не выяснилось. Оно не решилось нас признать, но оно вместе с тем с нами не порвало и признавало тов. В. В. Воровского нашим полуофициальным представителем. При известном нажиме и помощи Азовско-Донского банка золото это можно было бы получить...
В Швеции тогда находился председатель Азовско-Донского банка Борис Абрамович Каменка. С тов. Воровским мы решили переговорить с ним и предложить подтвердить наше законное требование относительно выдачи нам золотого депозита. Ясно, Каменка держал себя здесь иначе, чем его коллеги в Питере, в Сибирском банке. В общем он был довольно сдержанным. Вначале как будто колебался и просил дать ему один день для ответа. За этот день он, очевидно, посоветовался со своими друзьями и дал нам отрицательный ответ: дескать, сам он разрешить этого вопроса не вправе, так как Азовско-Донской банк действовал от имени всего концерна... Золото мы, таким образом, не получили (оно и до сих пор не возвращено). Но мы предприняли необходимые шаги для того, чтобы оно не досталось Керенскому и его братии...
Каменка весьма интересовался положением в России. Ему, по-видимому, тяжело было сидеть вдали без дела. Я ему указывал, что он напрасно уходит от работы, наше правительство даст ему полную возможность работать, поскольку он будет придерживаться нашей банковской и финансовой политики. Каменке тяжело было вести этот разговор: работа тянула, но работать по указаниям большевиков казалось ему не особенно приманчивым.
Я сделал еще один приступ. В этот период должны были начаться дополнительные переговоры с Германией по реализации наших брестских обязательств. Я был назначен в делегацию как «специалист» по банковским делам. Перспектива встретиться за зеленым столом с немецкими тузами-банковиками Мендельсоном, Глазенапом и другими не особенно радовала меня. Я думал, хорошо было бы привлечь в помощь кого-нибудь из старых банковских деятелей. Зная отношение Ильича к спецам, я, хотя и не имел указания, решил предложить Каменке поехать в Берлин на переговоры в качестве эксперта. Наше предложение (я всегда беседовал с ним вместе с тов. Воровским, а вначале принимал участие также тов. Л. Б. Красин) произвело на него ошеломляющее впечатление. Он, однако, сразу не отказал, а лишь дискутировал.
— Помилуйте, я являюсь вашим противником, я вашего правительства не признаю, а вы желаете, чтобы я помог вам вести переговоры.
— Но ведь вы должны считаться с фактом, что власть сейчас в руках большевиков и большевики должны договориться с немцами. Если вы утверждаете, что мы недолго удержимся у власти и отечество избавится от большевистского насилия, то тем более должны нам помочь, чтобы мы меньше ошибок сделали.
— Да это невозможно. Ведь немцы знают, что я являюсь противником Брестского договора, и мое появление на конференции было бы для них непонятно.
— Так вы можете указать, что с нами не согласны, но считаете своим долгом помочь нам, так как этого требуют интересы отечества, о котором вы нам столько рассказывали.
— А что сказали бы мои коллеги-единомышленники?
— Поезжайте тогда частным образом в Берлин, и мы в случае надобности будем с вами советоваться.
— Нет, это уже никак неудобно. Ведь меня там все знают, и сразу будет известно, зачем я приехал. Нет, я не поеду...
— Мы так и запомним. Мы лояльно предлагали вам помочь нам вашими советами, а вы окончательно отказываете. Если нам по неопытности нашей придется немцам больше уплатить, это будет ваша вина...
Как известно, делегация наша не так уж плохо вела переговоры. А Брестский мир рухнул скоро и во всяком случае не под напором господ Каменка. Характерно, однако, как эти господа в начале Октябрьского переворота были нерешительны и не знали, как им действовать.
Когда я после возвращения в Москву рассказывал Ильичу о наших переговорах с Каменкой, он сердечно смеялся, одобрил наше поведение и прибавил:
— А вы, Ганецкий, зафиксируйте всю эту историю, может, когда-нибудь пригодится.
Помню инцидент с другим спецом.
Я хотел привлечь к нашей банковской работе более крупных спецов. Во-первых, пригодятся, во-вторых, работая у нас, не будут нам пакостить.
Во второй половине 1918 года в Москве осталось их небольшое количество. Как на более крупных и честных, мне указали двоих — Илью Григорьевича Когана и Игнатия Семеновича Познера1. Первый ответил: «Завтра дам вам ответ». И. С. Познер заявил: «Если Коган согласится, я тоже приступаю к работе».
На следующий день Коган заявляет мне: «Я хотел было уехать из России, однако я готов остаться с вами вместе работать. Я знаю, что, раз я решусь работать, я достаточно известен для того, чтобы пользоваться вашим полным доверием, и в этом смысле у меня никаких сомнений нет. Но я одновременно знаю, что как общественный деятель я гожусь вам в случае надобности в... заложники, и эта опасность меня действительно очень беспокоит».
Я обещал ему, что в тот же день переговорю с Владимиром Ильичем и смогу ему на следующий день представить соответствующие «гарантии». При следующей встрече я сообщил ему, что по поручению Владимира Ильича ему будет выдана за подписью тов. Дзержинского грамота, где будет указано, что всякий обыск и арест его может иметь место только с разрешения Председателя Совета Народных Комиссаров.
Коган остался весьма довольным и решил приступить к работе. Через несколько дней мы уже поехали с ним и с И. С. Познером в Петроград на совещание по балансу частных банков. После двух дней мы с И. С. Познером вернулись, а Коган остался еще для окончания работы...
Но он так и не появился у меня больше... Через 8—10 месяцев в банке И. С. Познер просит, чтобы я принял жену Когана. Сконфуженная, рассказывает о мытарствах своего мужа, которому приходилось постоянно вместе с белыми перекочевывать из города в город. Он по ее настоянию уехал из Советской России. Очень жалеет об этом, но теперь вернуться как-то неудобно. Она просила дать ей возможность пробраться к мужу.
И. С. Познер добросовестно работал в Народном банке в качестве товарища управляющего до конца своей жизни, и у всех нас осталась о нем самая лучшая память.
Я не знаю, как вели себя И. Г. Коган и Б. А. Каменка во время интервенции и что они поделывают сейчас. Но не безынтересно было припомнить об их растерянности в начале революции и о той полной возможности работы у нас добросовестно, которая была им предоставлена по указанию Владимира Ильича.
Будучи решительным при проведении всяких необходимых мероприятий, декретов, Владимир Ильич проявлял вместе с тем большую осторожность. Проекты декретов финансового характера, не имеющие политического значения, но бьющие по мелким держателям, не нравились Владимиру Ильичу.
Помню, у нас была большая возня с залогами ссудной казны.
Залоги не выкупались, ссудные кассы необходимо было ликвидировать, а залогов лежало десятки тысяч. При каждой выдаче необходимо было производить оценку по «современной» стоимости, так как полагалось по декрету выдавать лишь до 10 тысяч рублей.
Здесь, естественно, возможны были всякие ошибки, злоупотребления, а уж выдача в таких случаях всегда затягивалась.
Стоило только Владимиру Ильичу узнать о «маленьких недостатках» нашего механизма, как он делал соответствующие указания.
Вот какая-то просительница обращается к Владимиру Ильичу с просьбой ускорить и облегчить выдачу залога. Владимир Ильич ее сейчас же снабжает следующим собственноручным письмом на официальном бланке председателя Совобороны:
«28/IV 1919
т. Крестинский (или т. Ганецкий),
Подательница имеет просьбу, касающуюся заложенных вещей. Очень прошу как можно скорее рассмотреть ее просьбу и разрешить дело без промедления.
Пр. СНК В. Ульянов (Ленин)»2.
Свои «приказы» Председатель Совета Народных Комиссаров всегда делал в весьма вежливой и корректной форме. Но не из-за их формы всем нам представляло удовольствие быстро исполнять распоряжения Ильича. И в данном случае выдача немедленно была произведена. На сохранившемся у меня письме Владимира Ильича имеется моя пометка: «Исполнено 29.4.19. Ганецкий».
Когда мы предложили издать декрет, ограничивающий срок приемов заявлений по залогам, не понравился Ильичу наш проект. Очевидно было, что он его хочет оттянуть. У меня сохранилась следующая записка, которую тов. Крестинский (тогда наркомфин) написал Владимиру Ильичу во время заседания Совета Обороны:
«Прочтите. Если согласны, подпишите, я соберу подписи остальных членов Совобороны. Н. Крестинский».
Владимир Ильич на обороте отвечает:
«Нельзя сразу реквизировать, и, кроме того, это не проект декрета.
Предлагаю: поручить 2—3 наркомам либо договориться о мерах либо внести в СНК проект декрета»3.
Кто не помнит, какие отчаянные вопли приходили с мест по поводу недостатка денежных знаков. Ведь никогда нельзя было правильно рассчитать. Сметы, бюджеты почти не существовали, денежные знаки изо дня в день падали в цене, фронт требовал постоянно много денег... Владимир Ильич обо всем этом хорошо знал и понимал, что упреки с мест по поводу неполучения денег незаслуженны.
Но лишь только Владимир Ильич получал телеграмму на сию тему, он уже волновался и делал все, чтобы деньги были отправлены.
Вот опять кто-то прислал телеграмму, и Владимир Ильич внушительно запрашивает на заседании Совнаркома тов. Крестин-ского.
Тот успокаивает его и шлет записку: «8 апреля 1919 года.
Я сейчас позвонил Ганецкому, чтобы он послал немедленно вне всякой очереди. Н. Крестинский».
Но и это сообщение не успокаивает Владимира Ильича. Он отсылает записку тов. Крестинскому и прибавляет: «Не забудьте же!»
Вот шлет тов. Раковский из Киева 16 июля 1919 года следующую шифровку:
«Предсовнаркому тов. Ленину.
Настоятельно прошу обещанные деньги. Мы опять переживаем острый кризис. Раковский».
Вечером на заседании Совнаркома Владимир Ильич передает мне эту телеграмму с припиской:
«Ганецкому: составьте текст ответа».
Я немедленно передаю Ильичу следующий проект:
«Сегодня высылается 300, из коих 50 предназначены для Калуги. Впредь высылка будет планомерна».
Но текст этот не нравится Владимиру Ильичу. Он тут же возвращает мне его со следующей запиской:
«Ганецкому: такой текст не годится. Надо составить так: обещано вам столько-то миллионов за такой-то срок. Выслали же мы вам столько-то тогда-то и вышлем еще столько-то тогда-то.
Составьте тотчас такой текст».
И все это делается во время заседаний Совнаркома, где Владимир Ильич председательствует и не упускает ни одного словечка из происходящей кругом дискуссии.
* * *
Владимир Ильич сильно интересовался политикой и деятельностью наших банков. Он волновался, что безграмотно проводится национализация частных банков. Его смущала стачка-бойкот, а затем саботаж банковских служащих, без помощи которых нельзя правильно вести работу, нельзя иметь правильного учета.
Могут ли ликвидировавшиеся национализированные частные банки производить текущие операции и когда ликвидацию их окончательно закончить? Как составить баланс этих банков и с какого срока составить баланс уже от единого тогда Народного банка? Какова должна быть политика нового, советского банка?
Ильич мечтал о том, чтобы советский банк постепенно превратить в «единый аппарат счетоводства и регулирования социалистически организованной хозяйственной жизни всей страны в целом».
Все эти первостепенной важности вопросы, равно как менее важные, касающиеся техники работы банков, являлись постоянной заботой Владимира Ильича. Он о них не переставал думать, постоянно советовался, давал указания.
Перед переездом правительства из Петрограда в Москву в 1918 году народным комиссаром финансов был намечен Исидор Эммануилович Гуковский. Владимир Ильич сообщил мне об этом, предложил предварительно обсудить вместе с И. Э. Гуковским все банковские вопросы и через несколько дней после переезда Владимира Ильича в Москву обязательно и нам переехать туда, где намечалось обсуждение совместно с Ильичем. После нашего приезда мы раза 3—4 по нескольку часов совещались у Ильича, проживавшего тогда в 1-м Доме Советов. В некоторых совещаниях принимал участие и тов. Спундэ (тогда заместитель управляющего Народного банка). На последнее заседание Ильич принес что-то вроде протокола нашего совещания.
Приводим этот интересный документ, написанный собственноручно Владимиром Ильичем:
«Тезисы банковой политики
1. Составить отчет полученного в частных банках, включая в отчет ликвидацию всех дел каждого частного банка.
(Единогласно)
По вопросу о том, как составить отчет, следующие мнения:
(а) Прежнему персоналу служащих (с правом Комиссариата государственного банка отвести некоторых из них) каждого частного банка дается ультимативное поручение в кратчайший срок привести в порядок все дела банка и составить баланс в окончательной форме, во-первых, на 14 декабря 1917 г., во-вторых, на последний день операций.
(б) Частные банки, выполняя эту функцию составления отчетов и ликвидации всех дел банков, действуют исключительно как отделения единого Народного банка Российской республикии лишь в целях ликвидации, никаких новых операций не производя.
Ганецкий и Гуковский и Ленин
Особое мнение Спундэ:
Баланс на 14.XII.1917 составляется особой комиссией по нашему назначению.
Другого баланса составлять не надо.
Производить дальнейшие операции, с 14.XII.1917 г., от имени Народного банка.
Все частные банки, равно как Государственный банк, объявляются единым Народным банком Российской республики.
2. Всей деятельностью составления отчетов руководит Комиссариат государственного банка.
Приглашается возможно большее число опытных сотрудников, в том числе и бывших служащих Государственного и частных банков.
(Единогласно)
3. Банковая политика, не ограничиваясь национализацией банков, должна постепенно, но неуклонно направляться в сторону превращения банков в единый аппарат счетоводства и регулирования социалистически организованной хозяйственной жизни всей страны в целом.
Спундэ и Ленин за
Гуковский против
Ганецкий воздерживается,
считая практически невыполнимым.
4. Экстренные меры для открытия возможно большего числа отделений Народного банка по всей стране.
Наиболее целесообразное размещение этих отделений внутри городов и по деревням в интересах больших удобств для публики.
Использовать, как отделения Народного банка, существующие отделения бывших частных банков.
(Единогласно)
5. Объявление неприкосновенности вкладов (каковая, что само собою разумеется, отнюдь не умаляет прав государства на взимание налогов).
6. Свободный чековый оборот.
7. Полное сохранение рабочего контроля по отношению к выдаче денег из банков.
8. Нормировка выдач денег на потребительные цели сохраняется.
Вводится ряд облегчений для публики в целях ускорения взносов денег в банки и выдачи денег из банков, а равно упрощения формальностей.
9. Принятие мер к тому, чтобы население держало все деньги, не безусловно необходимые на потребительские цели, в банках. Подготовка закона и практических шагов к принудительному осу-
ществлению этого принципа.
(Публикации не подлежит)
10. Все отделения Народного банка в пределах Федеративной Российской Советской Республики руководствуются точно в своей деятельности инструкциями и директивами центрального управления, не имея права устанавливать каких-либо местных правил и ограничений. Исключения допускаются лишь с согласия центрального управления».
Только горсточка воспоминаний об Ильиче, касающихся одного лишь вопроса. Но как характерны эти записки, эти его тезисы.
Необходимо еще и еще раз вменить всем нам в партийную обязанность пошарить в своих архивах и разыскать письменные ильи-чевские документы, вспомнить свои встречи и беседы с Ильичем и все это записать.
Мы должны передать истории, новым поколениям характеристику Владимира Ильича с максимальной точностью, со всеми деталями. Воспоминания отдельных товарищей значительно облегчат эту трудную работу.
Пролетарская революция. 1926. № 6. С. 5—15
Примечания:
1. Заместителем управляющего Народного банка работал Познер Игнатий Адольфович (ЦГАОР СССР, ф. 130, оп. 2, д. 362, л. 49). Ред.
2. Ленинский сб. Т. 24. С. 290.
3. Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 51. С. 43
ГАНЕЦКИЙ (ФЮРСТЕНБЕРГ) ЯКОВ СТАНИСЛАВОВИЧ (1879—1937) — деятель польского и российского революционного движения. Член партии с 1896 г. К ходил в Главное правление Социал-демократии Королевства Польского и Литвы (1903—1909). На V съезде РСДРП был избран членом ЦК партии. После Октябрьской социалистической революции — член коллегии Наркомфина, работал в Центросоюзе, член коллегии Наркомвнешторга, комиссар и управляющий Народным банком. Был необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.