В. Н. Каюров
МОИ ВСТРЕЧИ И РАБОТА С В. И. ЛЕНИНЫМ В ГОДЫ РЕВОЛЮЦИИ
II. РАБОЧИЕ ОТРЯДЫ
Началось трудное время борьбы за строительство новой России, окруженной со всех сторон врагами. В марте 1918 года правительство принуждено было эвакуироваться в Москву, так как немцы подступали к Петрограду. Нам, питерцам, казалось, что Питер, эту колыбель революции, мы должны отстаивать всеми силами. В голову не приходила мысль, чтобы там, где-то в России, думали по-иному; допустить падение Петрограда — это все равно что допустить гибель революции. Так думали мы, питерцы, в тот момент, когда голод, достигнув высшего напряжения, принудил массы рабочих покидать свой любимый город.
По моим наблюдениям, в мае 1918 года в Питере редко было можно видеть лошадей, часть их была съедена, часть подохла, часть уведена в деревню, а часть была нами реквизирована для нужд нашей гражданской войны. К этому времени я не помню, чтобы где-нибудь встречал кошку или собаку: предприимчивые люди и их использовали. Нередко мне приходилось заходить к знакомым рабочим в их жилища; угощением был чай и лепешка из картофеля с льняными выжимками. Полагаю, что и это не постоянно, так как, будучи членом исполкома и секретарем Выборгского районного Совета, я знал моменты, когда по целым неделям рабочим не выдавали ни фунта хлеба или картофеля, а только семечки и орехи. Тяжелое было время... Но и вера в победу была большая. Одна беспокоила думушка — знает ли Россия о страданиях питерских рабочих? Прошло со времени Октябрьского переворота полгода; питерцы голодают, не получая ниоткуда хлеба. Между тем приезжавшие из провинции передавали, что там о голоде и не знают, всего вдоволь, все есть. В чем дело? Почему же голодаем?..
Думаю поехать в провинцию, чтобы убедиться в ее настроении. Получаю из Совета отпуск, еду в Симбирскую губернию, на свою родину. Первая деревня от железной дороги — Коки. Останавливаюсь в ней. Прошу крестьянку поставить самовар. Безоговорочно ставит. Робко прошу дать кусочек хлеба, дают белого, горячего. Еще пытаюсь просить яиц — отказа не получаю. Глазам не верится, и ум отказывается понимать. Начинаю рассказывать о бедственном положении питерских рабочих. Не верят. Как, мол, можно жить и работать при осьмушке фунта хлеба в день? Я рассказал, что очень часто рабочие, выходя на работу, изможденные, голодные, работали до тех пор, пока не падали у своих станков от голода, что десятками их уносили в приемный покой, но они не бросали своих постов, своей работы, ожидая от крестьян подкрепления. На это мне ответили, что помогать они не собираются, так как боятся Ленина, который продался немцам. Еду дальше, в свое родное село Тереньга. Село большое, торговое, с достаточно развитым кустарным ремеслом, главным образом по выделке мебели. Все тот же достаток, но озлобленность к большевикам проявляется в больших размерах. Главным образом за недопущение свободной торговли, за установление твердых цен на хлеб. До сих пор я пользовался среди крестьян всей волости популярностью по революционной работе 1906—1907 годов и, следовательно, ожидал к себе большого внимания, но оказалось, что я почти не нахожу его.
Встретил товарищей по совместной работе 1906—1907 годов, оказавшихся меньшевиками и эсерами. Эти-то бывшие революционеры вступили со мной в спор, поддерживаемые крестьянами. Крестьяне с пеной у рта клялись, что не дадут ни одного фунта хлеба по установленным Советской властью твердым ценам. Я доказывал, что твердые цены есть самый правильный путь во взаимоотношениях города с деревней. И если крестьяне будут упорствовать, то рабочие, во-первых, не пожалеют керенок, ибо они сами их делают, а во-вторых, также будут вздувать цены на изделия, выпускаемые с фабрик и заводов. После такой аргументации крестьяне ответили:
— Ну, так ни за какие деньги хлеба не получите.
— За что же такая немилость к большевикам? —спрашиваю я,— ведь большевики в первую очередь узаконили за крестьянами помещичью землю, а сами чем были, тем и остались, работая исключительно на государство, получая для себя только самое необходимое.
Вскоре я сознал, что переубедить крестьянина одиночкам не под силу, нужны чрезвычайные меры. В этот момент мне стало понятно, что рабочие слишком увлеклись борьбой в городах, оставив деревню в полное распоряжение эсерствующих кулаков, которые при содействии эсеров и меньшевиков без помехи управляли деревней с присущей им энергией и жадностью. Чтобы узнать, прав ли я, так ли думают в других деревнях, я посылаю своего сына, приехавшего со мной из Питера, в другие села и деревни для агитации против кулаков, засевших в волисполкомах и сельсоветах. Кулаки, обеспокоенные агитацией питерцев, донесли о «злостных» агитаторах в губернию и уезд. По прошествии нескольких дней сына, по предписанию губвоенкома (эсера Иванова), арестовывают якобы за контрреволюционную агитацию против Советов и препровождают в Симбирск. Мои хлопоты перед Ивановым об освобождении не увенчались успехом, наоборот, он заявил мне, что он его расстреляет. Расстрелять сына не удалось, так как он без ведома Иванова был освобожден одним из членов губкома.
Происшедшее в это время чехословацкое восстание окрылило все кулацкое население провинции. Открыто стали поговаривать о ближайшем свержении большевиков. Меры, принятые Советской властью к подавлению чехословаков, были неосуществимы. Когда была объявлена мобилизация, то в нашей волости, например, велась против нее агитация. Приехавшие из уездного города Сенгилея по мобилизации лошадей и двух годов молодежи красногвардейцы были обезоружены и избиты. Не удовлетворившись этим, крестьяне ударили в набат и бросились обезоруживать стоявший в селе симпатизировавший нам отряд, состоявший из пленных австрийцев, немцев, чехословаков; последним пришлось разогнать их пулеметным огнем. Те же, которых удалось мобилизовать, разбегались при первом удобном случае. Были и добровольцы, но их немало шло из-за обмундирования, а в более или менее постоянных частях наблюдалось полное отсутствие дисциплины. При таком соотношении сил — голодной массы городов, с одной стороны, и стомиллионной массы враждебно настроенного крестьянства — с другой, положение Советской власти казалось безвыходным.
Чехословаки успели захватить Сызрань и Самару и повели наступление вверх по Волге, забирая почти без боя села и города, в том числе и мое родное село Тереньгу. Я и товарищ Спирин успели скрыться (тов. Никифор Спирин, односельчанин, большевик с 1905 года, после Февральской революции был в Тереньге председателем Совета; ненавидимый кулаками, за несколько дней до взятия Тереньги был ими избит). При взятии сел и городов эсеровские и чехословацкие банды неистовствовали. Кулаки не уступали им в жестокости. Так, в Тереньге убили двух крестьян по подозрению в сочувствии Советской власти. Моего отца, 65-летнего старика, и крестьянина Василия Колупаева били нагайками. Оба пострадали из-за меня. Первый за то, что я его сын, а второй за то, что имел со мной сношения. Мое семейство было взято под залог.
Я и тов. Спирин, избежав опасности, пробирались к Симбирску, изучая по дороге настроение крестьян. И в Корсунском и в Симбирском уездах настроение крестьян было ничуть не лучше, чем это наблюдалось в Сенгилеевеком. Встречали нас везде подозрительно. Дело не обошлось без курьезов. Верстах в 25 от Симбирска крестьяне, узнав, что я из Питера, обступили с вопросами о житье в Питере и о том, как живет «землячок» Ленин и видел ли я его. Удовлетворив их любопытство, я был поставлен в тупик их просьбой похлопотать перед Лениным о том, чтобы им прибавили земли, так как землицы у них очень мало. Удивленно спрашиваю:
— Какой земли? Ведь существует закон, по которому земля переходит к тем, кто ее обрабатывает.
Мне возражают:
— Земли мало.
Еще больше удивившись, я указал им на окружающий лес, поля и помещичью усадьбу и спросил:
— А это что такое, чьи они?
— Теперь наши. Но все-таки мало.
— Так как же, братцы крестьяне, откуда Ленин возьмет земли, разве Луну подтянет — землячкам черноземцу уделить, если на ней есть, или, может быть, надумает настроить второй этаж?
Все же я пообещал передать их просьбу Ильичу.
Подъезжая к селу Большие Ключи (в 15 верстах от Симбирска), возница крестьянин таинственно и не без гордости сообщил нам, что настоящая фамилия Ленина — Ульянов, и, указывая вдаль, добавил, что за холмами есть деревня Ульяновка. Это, мол, деревня его отца1. К завершению всего добавил:
— Хорош бы мужик, да горячо берет, сразу.
Побыв почти во всех уездах Симбирской губернии и убедившись по настроению крестьян и красногвардейцев, что Советской власти угрожает серьезная опасность, я с сыном выехал в Москву. Явившись к Владимиру Ильичу, я обрисовал ему в самых мрачных красках настроение крестьян, их отношение к большевикам, а также бесформенность, расхлябанность и неустойчивость красногвардейцев, сдающих белогвардейцам громадные территории, с крупными губернскими и уездными городами, часто без всякого сопротивления. И стал делать предложения: 1) дабы спасти революционные завоевания, необходимо бросить все советские пролетарские элементы в деревню для организации и агитации среди беднейшего крестьянского населения, так как эсеры и меньшевики, потерпев поражение в городах, ушли в деревню и ведут отчаянную беззастенчивую кампанию против Советской армии, против большевиков; под влиянием эсеровской кулацкой агитации нетерпимость к большевикам чувствовалась не только со стороны середняка, но и бедняка; 2) чтобы спасти революцию, если потребуется, поступиться даже Петербургом или всей областью; 3) послать две-три канонерки на Волгу; 4) увеличить цены на хлеб, не жалея керенок; 5) бросить пролетариат в деревню, тем самым спасая живую революционную силу от голода; рабочие с успехом дадут отпор контрреволюционным бандам, укрепив деревенскую бедноту.
Во время моего доклада Владимир Ильич был в самом веселом расположении духа, как будто я сообщал ему какой-нибудь юмористический рассказ, а не говорил о серьезной опасности, грозившей Советской власти. Эта беспричинная, на мой взгляд, веселость приводила меня в немалое смущение... Мне стало еще более обидно, когда Владимир Ильич на все мои уверения, что крестьяне нас поколотят, смеясь, ответил: «Конечно-конечно, товарищ, они вам покажут, это им не впервой, если не сломаете хребет кулакам, прежде чем они вам успеют сломать».
Почему «вам», я в первую минуту не понял, уже хотел сделать возражение: «чему, мол, смеешься, ведь и самому попадет» — но удержался. Чему человек так радуется? Сначала мне показалось — тому, что я горячо доказываю, а Владимир Ильич сомневается в правдоподобности доклада, но нет...
По окончании нашего разговора Владимир Ильич предложил написать воззвание к питерским рабочим, что тут же сам и исполнил. Вот это воззвание:
Российская федеративная социалистическая советская республика
Совет Народных Комиссаров
Москва. Кремль.
12—VII—1918 г.
ПИТЕРСКИМ РАБОЧИМ
Дорогие товарищи! Пользуюсь поездкой в Питер т. Каюрова, моего старого знакомого, хорошо известного питерским рабочим, чтобы написать вам несколько слов.
Тов. Каюров побывал в Симбирской губернии, видел сам отношение кулаков к бедноте и к нашей власти. Он понял превосходно то, в чем не может быть сомнения ни для одного марксиста, ни для одного сознательного рабочего: именно — что кулаки ненавидят Советскую власть, власть рабочих и свергнут ее неминуемо, если рабочие не напрягут тотчас же все силы, чтобы предупредить поход кулаков против Советов, чтобы разбить наголову кулаков прежде, чем они успели объединиться.
Сознательные рабочие могут в данный момент осуществить эту задачу, могут объединить вокруг себя деревенскую бедноту, могут победить кулаков и разбить их наголову, если передовые отряды рабочих поймут свой долг, напрягут все силы, организуют массовый поход в деревню.
Сделать это некому, кроме питерских рабочих, ибо столь сознательных, как питерские рабочие, других в России нет. Сидеть в Питере, голодать, торчать около пустых фабрик, забавляться нелепой мечтой восстановить питерскую промышленность или отстоять Питер, это — глупо и преступно. Это — гибель всей нашей революции. Питерские рабочие должны порвать с этой глупостью, прогнать в шею дураков, защищающих ее, и десятками тысяч двинуться на Урал, на Волгу, на Юг, где много хлеба, где можно прокормить себя и семьи, где должно помочь организации бедноты, где необходим питерский рабочий, как организатор, руководитель, вождь.
Каюров расскажет свои личные наблюдения и убедит, я уверен, всех колеблющихся. Революция в опасности. Спасти ее может только массовый поход питерских рабочих. Оружия и денег мы им дадим сколько угодно.
С коммунистическим приветом Ленин 1.
По 3 пункту моих предложений Владимир Ильич писал записку тов. Троцкому, копию которой печатаю здесь: «11/VII—1918 г.
Тов. Троцкий!
Податель — тов. Каюров, великолепный питерский рабочий, старый партийный товарищ. Примите его, пожалуйста, и выслушайте обстоятельно.
Ваш Ленин»2 .
На прощание тов. Ленин сказал:
— Собирайтесь, тов. Каюров, организованно и поезжайте. Все вам отдадим, что имеется на складах России. Уже теперь имеется у Советской власти колоссальное количество конфискованных товаров. Масса оружия, тысячи пулеметов лежат без движения, в особенности много в Вологде. Мы пробовали давать наши запасы, но все раскрадывается, растаскивается, а вы, я уверен, все это используете в интересах революции, в интересах привлечения на свою сторону бедноты деревни.
Ушел я от него все-таки в недоумении, пока, уже едучи в Питер, не прочитал его письмо, небрежно сунутое мной в карман.
И только прочитав в письме фразу: «Товарищ Каюров понял» и т. д.— мне стал понятен смех и веселое настроение Ильича. Мне стало тоже смешно и... немного обидно за свою несообразительность: оказывается, мои горячие доводы для него были не новостью, а лишь подтверждением его собственного взгляда. До сих пор рабочие Питера и его верхушки смотрели на Октябрьский переворот и свои революционные силы со своей питерской колокольни и ни за что не хотели оставлять революционного города.
По приезде в Петербург я познакомил с письмом в нескольких районах партийных товарищей, затем явился к тов. Лашевичу и Зиновьеву. Последний, прочитав письмо, недружелюбно махнул рукой и на мой вопрос: «Даете ли свое согласие на вербовку отрядов?» — ответил мне: «Как хотите, так и делайте». Недружелюбно отнеслись и другие власти. При обсуждении письма в районных комитетах партии петербургской организации некоторые товарищи выявляли свое недовольство, по-видимому, на «недисциплинированность» Владимира Ильича, пославшего письмо через меня, а не обычным порядком.
Видя такое отрицательное отношение «верхушек», я бросился в «низы», где письмо Ильича нашло благодарную почву; рядовые члены партии, по крайней мере в Выборгском районе, по прочтении письма даже не допустили прений, и большинство тотчас же записалось в первую группу; их было 38 человек. Впоследствии я уже в армии встречался с другими отрядами и группами рабочих Питера и других городов, последовавших за нами. Подробности работ этих групп, полагаю, будут описаны другими товарищами.
Перед отъездом из Петрограда я пошел проститься с А. М. Горьким. Он был болен и лежал в постели. Я объяснил ему цель своего прихода и спросил: «Ну, Алексей Максимович, мы уезжаем, может быть, на смерть и, уезжая, нам не хочется верить, что Вы не с нами, а против». В ответ получил следующее: «Кончено, будет! больше нападать не будем, время критики прошло, надо работать. Кйк только встану с постели — еду к Ильичу на примиренье».
Насколько большое значение придавал Владимир Ильич походу питерских рабочих в деревню, можно видеть из того, что по приезде нашего отряда в Москву он вместе с тов. Троцким и Я. М. Свердловым приехал к нам во 2-ой Дом Советов, где мы остановились. К этому времени фронт гражданской войны уже в сильной степени осложнился. Товарищ Троцкий предлагал направлять все отряды в его распоряжение, но так как наш отряд был сформирован не только для завоевания деревни, но и для продовольственной работы, то он поступил в ведение и распоряжение Наркомпрода.
Владимир Ильич отнюдь не считал, что его содействие делу организации рабочих отрядов окончено. В беседе мы указали, что питерские партверхушки с большой неохотой давали людей и делу организации этого первого отряда помогло только собственноручное письмо тов. Ленина. Владимир Ильич, выслушав это, решил подтвердить свое требование еще телеграммой, и в тот же день за подписями Владимира Ильича, Троцкого и Я. М. Свердлова в Питер была отправлена телеграмма с предложением об организации новых отрядов и оказывании им всяческого содействия 1.
По окончании переговоров с тов. Лениным наш отряд был назначен тов. Цюрупой в Казань. Началась обычная в наших условиях канцелярская волокита. В Наркомпроде нам нужно было получить мандаты и авансы. Ходим день, ходим два, толку пока что нет. Спас нас опять тот же Ильич. В разговоре с тов. Свердловым он узнает, что мы еще здесь. Тов. Ленин немедленно вызывает меня и тов. Чу-гурина к телефону (мы находились в это время в Наркомпроде) и спрашивает:
— Почему вы не уехали?
— Да вот, Владимир Ильич, уже два дня ходим в Наркомпрод за документами... получаем только обещания.
— В каком отделе находится ваше дело?
— В общей канцелярии.
— Позовите начальника канцелярии. Вызываем, он подходит к телефону.
— Слушает начальник канцелярии.
Наблюдая за переговорами, слышим голос Ильича.
— Говорит Ленин...
— С-слушаю вас, товарищ Ленин...— голосом, понизившимся сразу на два тона, отвечал злополучный начканц.
— Сколько времени надо вашему отделу на регистрацию и выдачу мандатов отряду?
— Столько-то...
— В каком отделе следующая операция с их документами?
— В таком-то...
В следующих отделах этот разговор повторяется. Взяв со всех начальников слово в скорейшем исполнении канцелярских формальностей, Владимир Ильич просил нас доложить ему, если какой-нибудь отдел затормозит дело. Надо отметить, что слова Ильича оказали магическое действие. Вся «сложная» работа по выдаче мандатов и авансов была исполнена в назначенный тов. Лениным срок. Дело оставалось за вагоном. Как его доставка, так и прицепка тоже не обошлись без личного вмешательства Владимира Ильича. В этот день мы выехали на место.
Нам стало особенно ясно, как трудно было создавать новый аппарат власти из старых людей, и сколько Владимиру Ильичу приходилось тратить энергии на мелкие, но срочного характера вопросы.
Не ограничиваясь напутствием нашему отряду, он просил нас сообщать о настроении крестьян непосредственно ему или Я. М. Свердлову. Скоро мы были в Казани.
Но не суждено было нашему отряду поработать по снабжению городов продовольствием, так как на третий же день нашего приезда туда, пока губпродком раскачивался с назначением, Казань была сдана белогвардейцам, а наш отряд перешел в распоряжение V армии.
Казань пала, как многие другие села и города, благодаря измене, провокации и нашей неорганизованности. Наши отряды питерских и московских рабочих вынуждены отступать. Разрозненные, голодные, ограбленные и избитые крестьянами (были и убитые: Мильда Иван), пешком пробирались на авось сотни верст северными уездами Казанской губернии, пребывая в неизвестности о положении Советской власти, но с надеждой, что наши промышленные пролетарские центры не так легко Отдадут свою свободу. Добрались до Нижнего. Командировали тов. Чугурина с докладом в Москву к Ильичу. Одновременно с приездом Чугурина в Москву явилась другая часть нашего отряда, отделившаяся от нас во время ухода из Казани. Явились к Я. М. Свердлову полураздетые, едва прикрытые кое-каким тряпьем, полученным ими от сердобольных беженцев западных губерний, с синяками, с пробитыми черепами тов. И. Гордиенко, И. Румянцев, И. Попов, Прохоров и Кривоносое, для засвидетельствования своим видом отношения крестьян к большевикам и Советской власти. Яков Михайлович при виде своих «элегантных» приятелей разразился хохотом и тут же сообщил об этом Владимиру Ильичу, который не преминул посмеяться над их сентиментальностью, над их попыткой и уверенностью пропагандой, добрым словом перетянуть на сторону Советской власти расчетливых, положительных крестьян. И на вопрос Ильича, что думают товарищи делать дальше, Гордиенко ответил, что, умудренные крестьянским «опытом», они вернутся к ним более практичными. На вторичный поход в деревню Владимир Ильич выдал тов. Чугурину, Гордиенко, Румянцеву и мне следующего рода документы:
Российская федеративная социалистическая советская республика
Совет Народных Комиссаров
Москва. Кремль. 22-го августа 1918 г. № 2444
Печать Управления делами Крест, и Раб. правительства Республики России.
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Податель сего тов. ... уполномочен Советом Народных Комиссаров действовать при фронтовой полосе для организации продовольственных отрядов, выступать как политический комиссар при военачальниках. Поручается принимать от него телеграммы в Москву, Совнарком, ЦИК.
Всем советским и военным властям оказывать подателю всякое содействие без замедления.
Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)
Секретарь Совета Народных Комиссаров Л. Фотиева
Но и после перехода отряда в армию мы не переставали информировать Владимира Ильича о настроении армии и крестьян и не раз прибегали к его личной помощи. Лично я был вскоре назначен заместителем начальника политотдела V армии. Все же члены отряда вместо продработы были заняты политработой в армии.
III. В БОРЬБЕ С КОЛЧАКОМ (1919 год)
В первых числах марта 1919 года под Уфой победоносная V армия, прошедшая с боем от Казани до Уфы, получила чувствительный удар от Колчака; целая дивизия была разбита и деморализована. Оставшаяся (служившая грозой колчаковцам) 26 дивизия упорно отражала колчаковские офицерские банды, изнемогая в неравной борьбе. Необходимо было срочно сильное, серьезное подкрепление. Подкрепления же не присылали, если не считать несколько небольших эшелонов солдат, в большинстве случаев необученных и недисциплинированных, которые по дороге наполовину или на три четверти разбежались.
Измученной огромными переходами армии нужен был или длительный отдых, или, как упомянуто выше, серьезное, сознательное подкрепление. Не знаю, по каким причинам, но его не присылали. А грозные, в то же время нервные приказы штаба фронта сыпались как из рога изобилия. Над всеми ими доминировал один: не сдавать Уфы, но сил для удержания ее не было. Надо было что-то предпринять. В поисках подкрепления у политотдела армии и у эвакуированных с ним из Уфы губкома и военкомата возникло решение: обратиться к крестьянам с воззванием о добровольном вступлении в ряды Красной Армии.
Измученные империалистической войной и раскрепощенные Октябрьской революцией от помещиков, кулаков и прочих эксплуататоров, крестьяне больше ничего не хотели, кроме мира, недооценивая идущую черную опасность — «верховного правителя» Колчака. Ни личные убеждения агитаторов, ни воззвание (которое, надо сказать, составлено было на редкость удачно по содержанию) совершенно не имели успеха. Добровольцев явилось всего несколько десятков человек. Но, не имея успеха среди крестьянства, мы в то же время видели, что крестьянство, если его мобилизует Колчак, тоже мало принесет ему пользы. Подкрепление, нужное армии, мы могли получить только из России, из ее заводских центров. Мы решили телеграфировать чутко прислушивавшемуся к голосу рядовых работников Владимиру Ильичу о присылке сознательного подкрепления. Вот текст телеграммы, посланной тогда нами Владимиру Ильичу (воспроизвожу по черновику):
Москва. Кремль. Ленину
Уфа сдана. Причина: усталость красноармейцев, прошедших с боем от Казани до Уфы. Не имея подкрепления, армия разжижилась. Несмотря на это, приказы Востфронта — всю зиму армию без передышки, без обуви, по колено в снегу бросали на уральские горы в наступление, результатом чего — поражение. По нашему мнению, не следует посылать какие-либо комиссии для виновности в поражении. Комиссии могут только помешать делу, лучше пришлите сознательное, обученное подкрепление, и враг будет разбит.
Каюров и Путча
В ответ на нашу телеграмму Владимир Ильич ответил следующее:
Телеграмма.
Секретно.
Красная Армия. Пятая армия. Каюрову.
Весьма экстренно. Красная Армия.
Из Москвы 32229737 А 51 сл. 277322, 57
Принята 28/III—1919 г. Получил Вашу непостижимо оптимистическую телеграмму; очень опасаюсь, что подобный оптимизм, уже много повредивший на Востоке, нам повредит и теперь. Сообщите, передали ли Вы Ваше мнение Троцкому и какие меры приняты Вами для улучшения политической работы, для внесения бодрости и сознательности в подкрепления.
Предсовнаркома Ленин'.
Наш ответ был таков:
Телеграмма.
Срочно. Военная.
Москва. Только Ленину. Товарищ, опасаемся, что не так поняли. На вас одна надежда поставить лозунгом: «Урал должен быть наш». Непостижимого оптимизма нет, раз говорим о крупном подкреплении. Наше мнение сообщать не намерены никому, потому что на нас смотрят сверху вниз. Люди интеллигентского труда не верят, что есть предел для людей физического труда, каковыми являются наши красноармейцы, перенесшие столько лишений. Без передышки или сильного подкрепления никакая агитация больших результатов не даст. Все, что можно, все, что было, политотдел отдал армии, хотя в Вашей телеграмме сквозит сомнение. Примеры результатов работ: 5 армии самосознанием выше других, проследите путь продвижения армии от Свияжска до Уфы, увидите, что кулацких восстаний нет. Бодрость внести в подкрепления стараемся, но эту работу затрудняет то, что они идут прямо в бой. Главная работа на фронте может быть только через коммунистические ячейки.
Завполитотделом 5 — Каюров
Завделполитотдела — Михельсон
Марта 1919 г. г. Бугуруслан.
* * *
Хотя Ильич и журил нас в этой телеграмме за излишний оптимизм, все-таки предложенный нами лозунг: «Урал должен быть наш» на третий же день красовался в наших центральных газетах, а впоследствии и на плакатах. Скоро было получено необходимое подкрепление, в результате чего под Самарой колчаковия получила смертельный удар.
Основанием нашего оптимизма послужило не бахвальство, а глубокий анализ настроения крестьянской массы, переживавшей кризис, т. е. начавшей переоценку своих отношений к большевистской власти. Дело в том, что за время царствования Учредилки, а затем колчаковщины велась самая беззастенчивая травля большевиков и руководимой ими армии, вследствие чего в крестьянских головах сложилось о нас определенное мнение, конечно, не в нашу пользу.
С приходом же V Красной Армии крестьяне убедились в лживости эсеровской и прочей агитации, направленной против нас. Так как V армия, в силу сложившихся под Казанью обстоятельств, получила в свое распоряжение лучший пролетарский элемент, главным образом из Питера, то естественно, что пролетарский дух почувствовался как в армии, так и в деревне.
Первой сформировавшись в регулярную, V армия стала наносить учредиловским войскам удар за ударом. Первой пала Казань, за ней Симбирск; под ударом же V армии 1 января 1919 года пала и Уфа, один из самых грозных оборонительных пунктов кол-чаковии.
Вслед за боевыми колоннами Красной Армии политотдел рассылал по деревням и городам сотни пролетариев, искушенных в классовой борьбе еще в дни царизма. Эти сотни «культуртрегеров»3, можно сказать, целиком оправдали надежды Владимира Ильича (см. письмо к питерским рабочим).
Еще до постановления о «комитетах бедноты» под Казанью агитаторы и организаторы политотдела своим пролетарским чутьем предупредили означенное постановление, сумев внушить к Советской власти доверие деревенской бедноты, и тем самым лишили всякой почвы крестьянское кулачество. Беднота указывала нашим снабженцам скрываемый кулаками хлеб и другие продукты и охотно ;лушала наших агитаторов.
Будучи в то время заместителем начальника политотдела и заведующим крестьянской секцией, мне приходилось принимать крестьянских ходоков с просьбами о посылке в их деревни людей для организации комбедов и вообще хозяйственной жизни. Кроме того, политработниками не меньшее внимание уделялось и культурно-просветительной работе в деревне и Красной Армии.
В местностях, освобожденных от белогвардейцев, агитаторы и организаторы армии применяли метод «смычки» с крестьянством, на первый взгляд казавшийся как бы слишком примитивным, но в то же время являвшийся самым рациональным и имевший колоссальный успех: появившиеся в деревнях работники нашего политотдела первым долгом организовывали крестьян для восстановления брошенных кулаками при бегстве мельниц, кожевенных заводов, мастерских валяных сапог, кузниц и открывали школы. Такой практический метод «смычки» резко изменил настроение крестьян в нашу пользу.
IV. 1920 год
Главные силы белогвардейских армий разбиты. Колчака не существует. Но разрушение, произведенное гражданской войной, дает себя чувствовать. В городах грязь, скученность, свирепствует тиф, в Самаре в особенности. Началось санитарное оздоровление города: очистка грязи на улицах и в жилых помещениях. Повелась широкая кампания за воскресники. Рабочие, главным образом партийные и красноармейцы, каждое утро в воскресенье и в праздник приступали к чистке улиц, дворов и т. п., а десятки тысяч мещан и всякого рода другой «чистой публики» не только не хотели помогать, но и насмехались над работавшими.
Работали те люди, которые работали и работают круглый год, для которых праздник является единственным днем отдыха. Они беспрекословно отдают день своего отдыха на общее дело — борьбу с антисанитарными условиями. Скоро, однако, при виде массы бездеятельных начался ропот среди работавших. Я решил сделать предложение об изменении отношения работавших к неработавшим. Как это сделать? С кем вести разговор? Если этот проект предложить местным гражданским и военным властям, то можно заранее считать затею проигранной. Поэтому я решил действовать через Владимира Ильича. Посылаю ему телеграмму следующего содержания (по черновику):
«Самаре грязь по колено. Свирепствует тиф, меры принимаемые недостаточны, на воскресниках работают одни и те же лица — коммунисты и красноармейцы, поэтому естественный ропот. Необходимо заставить работать всех: гражданских — во главе с пред-губисполкома, военных с главнокомандующим.
Каюров».
Через два дня (7/IV 1920 г.) получена телеграмма от Владимира Ильича:
«Вашу телеграмму получил. Меры принимаю. HP 199. Ленин».
Какие приняты меры по отношению самарских воскресников, мне неизвестно. Но 1 мая 1920 года я видел, что председатель Совнаркома РСФСР Владимир Ильич Ульянов работал в Кремле на воскреснике вместе с курсантами, разбирая какой-то склад лесу, таская доски и бревна.
Еще совсем недавно, в самом конце XIX столетия, все граждане города кланялись своему губернатору при встречах, а крестьяне, за сотню сажен увидев ехавшего деревней земского начальника, вставали и, поравнявшись с ним, кланялись в пояс.
Прошло 20—25 лет. Теперь пролетарский диктатор, вождь мировой революции, вышел 1 мая вместе со всеми участвовать во всеобщем труде не по прихоти, а согласно установленной в пролетарском государстве дисциплине. Хороша эта дисциплина, и ее надо сохранить, конечно, на более высокой хозяйственной основе.
Мне хотелось бы отметить одну весьма характерную для Владимира Ильича черточку, на которую, думаю, не мешало бы обратить внимание не одному из наших ответственных работников. Для рабочих эта его черта так ясна и понятна.
В апреле 1920 года являюсь с тов. Серебровым (бывшим сормовским рабочим) на прием к Владимиру Ильичу. Ожидавших было человек 5—6. Полагая, что это «важные» особы, я записался в очередь последним. Минут через двадцать, в течение которых было принято два человека, в приемную входит секретарь, оглашает мою фамилию и немедленно приглашает к Владимиру Ильичу. Являюсь. Первым долгом Владимир Ильич спрашивает: «Сколько времени дожидались приема?» Отвечаю: «Минут 20—30». Сделав укоризненный жест, он сказал: «Я научу вас способу, как в следующий раз попасть ко мне вне очереди, не дожидаясь, пока я окончу часто пустые разговоры с разного рода прожектерами и прочей такого же рода публикой. Подавайте мне всегда личную записку». И он тут же сделал секретарю, видимо, повторное предупреждение: «Я же вам говорил, что представителей от рабочих пускать ко мне вне очереди».
Главной целью нашего приезда из Самары к Владимиру Ильичу было выяснение вопроса о продовольственном положении РСФСР. Как известно, за два года гражданской войны главной продовольственной базой РСФСР были несколько центральных и поволжских губерний. За эти два года Советская власть была вынуждена принимать жесткие, а иногда весьма суровые меры по отношению изъятия у крестьян хлеба. Это изъятие было произведено очень основательно, что сильно подорвало как крестьянское хозяйство, так и авторитет Советской власти. Нужно было ослабить режим и искать какой-нибудь другой выход.
На наше счастье, 1918—1919 годы были благополучны по урожаю, а между тем можно было ждать и обратное (весьма обычное для России) — неурожай, в лучшем случае — недород. Мы задали Ильичу вопрос: «Какие меры приняты правительством на случай неурожая в России? Ведь нельзя же больше, чем можно, сидеть на шее 6—7 губерний!» Владимир Ильич ответил: «У нас этот вопрос в порядке дня не стоял, и пока ничего не предпринимается; кроме метеорологической справки от тов. Брюханова, нет ничего».
На вопрос Владимира Ильича, какие меры мы предлагаем, мы предложили единственный, по нашему мнению, приемлемый план: во-первых, продовольственной базой республики в данной обстановке может быть только Сибирь, и во-вторых, изменение метода «выкачивания» продовольствия, весьма повредившего «смычке» с крестьянством. Наше предложение было то же, что ив 1918 году, когда, при содействии Ильича, были двинуты десятки тысяч пролетариев для организации бедноты. Мы предложили использовать наши практические знания в деле помощи сельскому хозяйству; но изменившееся военное положение не позволяло применить эти знания полностью, так как, кроме имевшегося Южного фронта, Владимир Ильич в нашем присутствии подписывал манифест о войне с поляками. Конкретно наше предложение заключалось в следующем: группой рабочих захватывается одна из сибирских губерний с целью поддержания и восстановления сельскохозяйственных заводиков, мастерских, и этим самым предполагалось подойти в самое близкое соприкосновение с крестьянской массой, помочь ей «натурой» в возмещение за взятый хлеб. Владимир Ильич с нашими доводами согласился и просил ВСНХ оказать необходимое содействие4.
Между прочим Владимир Ильич радостно сообщил: «Сейчас был Горький, и если хотите видеть своего приятеля, то вот вам адрес». От Ильича мы направились к Горькому. Поздоровавшись с нами, Алексей Максимович возбужденно-радостно сообщил: «Был сейчас у Ильича и говорил с ним о практической работе советского строительства, теперь начну организовывать для этой цели интеллигенцию». Пожимая нам руки, он все время стыдливо-радостно твердил: «Ах, хорош мужик, хорош! Ведь хорош, товарищи?! Как мы мало его знали!» Мы засмеялись.
На другой день являюсь для назначения в ВСНХ. Через час получаю назначение с резолюцией о выдаче мандата. Жду день, два, три. Хочу получить его без протекции высшего начальства. Дело не двигается. Начинаю понемногу переругиваться с техническим секретарем и машинистками. Получаю за это выговор и просьбу выйти из канцелярии. И только на четвертый день получаю мандат, на бланке, с готовым типографским текстом и... с припиской не более двух строк: фамилия, имя, отчество и куда направлен.
V. ИЗМЕНЕНИЕ ПРОДОВОЛЬСТВЕННОЙ ПОЛИТИКИ
Кончились военные фронты. Начались хозяйственные. Работники армии рассыпались по всей Сибири, часть боевой армии превращена в трудовую; оставшаяся повела борьбу с остатками бандитизма. Неурожай 1920 года в Европейской России наложил на сибирских крестьян тяжелое бремя — снабжение хлебом голодающих губерний. Потребовалось большое напряжение от продовольственных работников по сбору хлеба и других продуктов.
Во время сбора продразверстки собственнический инстинкт крестьянина Сибири выявился вовсю. Недовольство часто переходило в восстания. Нетактичные действия со стороны продовольственников способствовали усилению озлобления крестьян, давая контрреволюционерам хороший повод к компрометированию Советской власти. Репрессивные меры против восставших и изъятие всего наличия излишков хлеба заставили мужика перейти к пассивному сопротивлению. Он начал сокращать размер посева, доводя его только до нормы, необходимой для удовлетворения своих нужд.
Работая в 1920 г. в Семипалатинской области, пользуясь весьма скудными, отрывочными сведениями из центра, я не мог ориентироваться в сложнейшей в то время политической и экономической обстановке РСФСР. Видел все это и не понимал. Все свои сомнения, мысли и недоразумения я изложил в письме к Владимиру Ильичу. Помещаю содержание:
«Глубокоуважаемый дорогой учитель и товарищ Владимир Ильич.
Причина, вынуждающая меня отнимать у вас драгоценное время, заключается в том, что вот уже целых три года я волею судьбы лишен возможности непосредственно слышать и говорить о нашей политике, наших перспективах в будущем с славнейшими и старейшими ветеранами нашей партии.
Для того чтобы более или менее основательно и верно ориентироваться в новых условиях, в довольно своеобразной стране, усвоить наиболее отвечающую задачам революции линию поведения, мне приходилось в течение этих трех лет пользоваться весьма недостаточным и слабым материалом в виде осколков настоящей мысли, настоящей кипучей жизни.
Но, тем не менее, сохранив способность критически мыслить, исповедуя прежние идеалы и догматы, имея под руками массу сырого материала для наблюдений и введения коррективов в практические методы достижения этих идеалов, я должен сознаться, что бывают случаи, когда становишься в недоумении и даже попадаешь в ложное положение в отдельных вопросах тактики и политики нашей партии.
Переживаемый коммунистической революцией момент несомненно тяжел. Авангард этой революции — Советская Россия, благодаря международной изолированности, переживает величайший кризис. На Западе революция затягивается. Для спасения революции нужны чрезвычайные, героические меры, но в то же время и разумные. Проведение этих мер в жизнь должно быть тоже разумным, чтобы по возможности выиграть время. Быть может, страна дойдет до состояния времен Адама после его грехопадения, но это еще полбеды, если только спасем от грозной опасности революцию: прикроем листьями грешные тела свои или опояшемся козлиными шкурами.
Если все это так, то мне вполне понятна ваша политика от Брестского мира до концессий включительно, и в особенности великолепен этот последний ход.
Но никак не могу понять до сих пор политики продовольственной.
Нужно признать ее, по-моему, для 1920 года невероятно грубой, мало продуманной и даже неразумной, особенно по отношению к окраинам, в данном случае к Сибири, и в тех формах, как она проводится на местах. В такой стране, где очень мало рабочего пролетариата, где почти нет земельного пролетариата, где земледельцы все собственники до мозга костей, благополучие коих зиждется главным образом на хлебе,— нельзя принимать таких мер, как изъятие всего хлеба: это для них равносильно смерти. Ведь неразумно же игнорировать веками сложившуюся психологию такой огромной массы, да еще малокультурной и особенно теперь, когда нам так необходимо, как я говорил выше, выиграть время.
Очень и очень бы хотелось слышать по этому вопросу мнение своего учителя.
Почему нельзя применить тот метод (хотя бы временно), к которому с колыбели привыкло крестьянство и который психологически воспринимается им как наиболее законный и справедливый, а именно: установление определенного налога с десятины, обязательно заранее декретированное, ибо резолюция Ленина «принимается», производит огромное впечатление даже на наших врагов.
На мой взгляд, этот метод мог бы дать самые положительные результаты и почти безболезненно.
Он даст возможность без всяких искусственных принудительных и громоздких мероприятий избежать опасного сокращения посевной площади; ведь крестьянину, с его психологией, нужно знать одно: сколько должен он отдать из своего урожая, сколько ему нужно засеять, чтобы получить в свое полное распоряжение достаточное, по его мнению, количество хлеба, для его «коммерческих» оборотов по самостоятельному снабжению хозяйства всем необходимым.
Использовав же умно эту его природную «коммерческую» жилку, тем же самым «коммерческим» способом легко выкачать все излишки сверх установленного налога.
В этом методе гораздо меньше элемента принуждения, гораздо меньше нужно будет держать штыков для выполнения разверстки, гораздо меньше будет восстаний. При умелом же практическом применении этого метода полагаю, что крестьяне более чем на 50% вывезут налога добровольно и вывозка будет равномернее.
К сожалению, нет у меня цифр о количестве людей в продотрядах, но думаю, что оно велико и содержание их обходится весьма и весьма дорого, а если принять во внимание, что по крайней мере 90% из их руководителей — нетактичный, плохо понимающий свои задачи элемент, неумелыми действиями возбуждающий и озлобляющий крестьян, то ясно, что, кроме материального ущерба, продотряды приносят еще и огромный моральный вред делу Республики.
Вот, дорогой товарищ, где наше слабое и опасное место во внутренней политике.
Я очень извиняюсь, что отнял у вас время, но этот вопрос и наглядные последствия практического его разрешения страшно мучают меня. Никак не могу я понять скрытого смысла и целесообразности такой системы разверстки и практикуемых методов получения ее.
Во всех вопросах я был, как Вы однажды выразились, «непостижимым оптимистом» — и вот в этом вопросе я — буквально «пессимист».
Ваш Каюров».
1 /III—1921.
Ответ был получен мною в начале апреля того же года:
«Дорогой товарищ Каюров!
Получил Ваше письмо от 1/111.21 насчет налога.
Как раз за это время (пока Ваше письмо шло) и на X съезде партии и во ВсеЦИКе налог уже прошел. По газетам, конечно, знаете.
Пишите мне иногда наблюдения с мест. Как сибирские крестьяне встречают налог? Каковы иные требования их и настроения? Как у рабочих?
Всего лучшего! Ваш Ленин»1.
24.111. 1921 г.
VI. ЧИСТКА ПАРТИИ
Колчаковщина в Сибири дала себя почувствовать. Массовые порки, расстрелы рабочих и крестьян, копирование самодержавных традиций с каждым днем отрезвляли население от тех заманчивых обещаний Колчака, которые, мол, осуществятся с уничтожением большевизма. Победы Красной Армии и сочувственное отношение к ним местного населения поднимали бодрость и вселяли в крестьянской и рабочей массе веру в правоту борьбы против царских генералов.
С приходом в Сибирь Красной Армии советская и партийная жизнь закипела. Массы крестьян и рабочих во всех отдаленных уголках Сибири начали вступать в РКП (б). В 1921 году, по данным статистического отдела Сиббюро ЦК РКП в Сибири, кроме ДВР и Киргизской Республики, членов и кандидатов партии насчитывалось свыше 70 тысяч человек.
Центральная комиссия по чистке партии утвердила меня председателем Сибирской комиссии. Устная и печатная кампания по чистке началась, но ни то, ни другое меня не удовлетворяло. Мне казалось непонятным, почему понадобился такой ударный метод чистки.
Что заставило принять центр такой решительный шаг? Как чистить членов партии, пришедших в партию по ее же зову в тяжелые дни, переносивших одинаковые лишения с преданнейшими и старейшими коммунистами? Как и кого надо «чистить» в Сибирской организации, состоящей из 90% крестьян и рабочих, пришедших в партию только в 1920 году? Какой голове пришла эта нездоровая мысль?
На все волнующие вопросы был один ответ: кто-то и где-то фантазирует, оторвавшись от массы, от повседневной практической работы в этой массе, и не понимает, как практически подступить к выравниванию 700-тысячного общепартийного фронта. Но как бы там ни было — решение партии выше индивидуальных рассуждений, надо приниматься за дело. Предварительно думаю высказать свои сомнения ему же — Ильичу. Из Новониколаевска вызываю по прямому проводу Ильича и передаю:
«Меня назначили председателем комиссии по чистке партии в Сибири. Принимаю этот высокий пост с благоговением, но не ожидаю большой пользы от своей работы, так как чистка, по-моему, должна производиться ежедневно 24 часа и круглый год. Во-вторых: как можно судить о коммунистах Якутска, Иркутска или Семипалатинска по бумажкам, сидя в Новониколаевске. Принимая во внимание ваши слова о том, что «мы» не научились распознавать работников по их способностям, то поэтому мы не избавимся от чуждого нам элемента и не сможем правильно использовать силы коммунистов. Считаю, что единственный выход из положения это — распознавание коммунистов по фактической будничной работе в партии и в Советском строительстве. Глубоко убежден, что 25% выкину тех, кого следует, и столько же сделаю ошибок, а завтра начнем снова вербовать и т. д. Таким образом, приступаю к исполнению новых обязанностей с надеждой, что мои сомнения не оправдаются, и не боясь количественного состава РКП (б). Но не мешает ЦК еще раз продумать дальнейшие перспективы и выработать способ повседневной чистки партии до кристаллизации.
Каюров».
Ответ Ильича:
«Относительно очистки партии я передам Ваши соображения в Центральную комиссию по очистке партии. Мое мнение, что первый серьезный опыт очистки партии даст нам ряд практических указаний, которые мы используем в дальнейшем для выработки условий приема. Когда соберете достаточно материалов, пришлите Ваши соображения письмом.
Ленин».
Ясный ответ Владимира Ильича был удовлетворителен в том отношении, что фраза: «мы используем в дальнейшем для выработки условий приема» — давала конкретное указание, которое в будущем такой сложной работы, как чистка партии, не даст возможности повторить этот эксперимент.
Владимир Ильич сразу уловил то, о чем я умолчал в разговоре: о сомнениях в полезности такого метода чистки и боязни повторения, и дал вполне исчерпывающий ответ.
Просимые Ильичем соображения комиссией были представлены. Материал был собран солидный, но вследствие болезненного состояния Ильича представлен ему не был и, не читанный никем, тотчас же попал в архив Центральной комиссии по чистке РКП.
Где искать причины успеха вождя, повергшего весь антипролетарский мир в ужас, посягнувшего на вековые буржуазно-демократические устои, объявившего в малокультурной, на 5/6 земледельческой стране решительную и беспощадную борьбу за немедленное введение социалистического строя, объявившего борьбу с религией, отнявшего у помещиков земли, у банкиров банки, у фабрикантов и заводчиков — фабрики и заводы, разогнав в 24 часа Учредительное собрание, заключившего немедленно Брестский мир с немцами, отказавшегося платить царские долги, уничтожившего мелкобуржуазную эсеровскую партию, буржуазную партию кадетов, заставившего капитулировать партию меньшевиков и объявившего войну всему миру?
Откуда черпал Владимир Ильич уверенность в победе, имея на пути столько препятствий? Почему не другие вожди и не в другой стране? Почему в более культурной, организованной стране — Германии, где отношение пролетариата к другим классам в несколько раз выгоднее, чем это было в России, и где за последнее время пролетариат не менее, чем у нас, проявлял революционность и решимость к борьбе, и революция с 1919 года все же топчется на месте?
Чем объяснить, что при руководстве Ильича многие ошибки были избегнуты?
Объяснений по выдвинутому вопросу будет столько, сколько существует «точек зрения». Несколько раз я проверял свою революционную, пролетарскую точку зрения относительно преимущества того или иного вождя и всегда делал один и тот же вывод, что успех Ильича заключается в том, что он, прежде чем начать проводить в жизнь какое-нибудь серьезное дело, обращался к низам. Он искал через рабочих, в рабочей массе подтверждения и проверки своей мысли. И только проверив свои планы пролетарским мнением, он приступал к их исполнению решительно, несмотря иногда на протесты и несогласия партийных теоретиков. Это значит, что он не вполне доверял «казенной» официальной информации, страдавшей во все времена неточностью, тенденциозностью, вводившей людей у руля в заблуждение, и что он во всех практического характера мероприятиях любого масштаба не был ортодоксом, а с присущей ему решительностью поворачивал руль круто, если этого требовали обстоятельства.
Он на редкость был откровенен в совершенных ошибках, он предпочитал «корявые» речи рабочих и не морщился и не досадовал на них, если их произносили не нытики. Почему в самом деле Ильич, до 1917 года мало известный большинству рабочих и крестьян России, в самый короткий срок завоевал себе их симпатии? Ведь Ильич не отличался ни мягкостью, ни ласковостью, ни прочими подобными качествами в обращении с рабочими, и не раз мы уходили от него оскандаленные и осмеянные? Потому что его прямота и исчерпывающие ответы на труднейшие вопросы удесятеряли веру в вождя даже после «бани» Ильича.
Вот отличительная черта Ильича от других, и мне кажется, что описанные мною факты в достаточной степени подтверждают мою мысль.
Бывший рабочий завода «Эриксон» В. Каюров.
Пролетарская революция. 1924. № з. с. 37—61
Примечания:
1. Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 36. С. 521—522.
2 ЦПА ИМЛ, ф. 2, on. 1, д. 6545.
3. Носитель культуры
4. И этот способ нам не пришлось применить, так как, по приезде в Сибирь к предсибревкому И Н. Смирнову, нас направили на другую работу. В. К.
КАЮРОВ ВАСИЛИЙ НИКОЛАЕВИЧ (1876—1936) — государственный и партийный деятель. Член партии с 1900 г., рабочий-революционер. Активный участник революции 1905—1907 гг. После Февральской революции 1917 г.— член Выборгского комитета РСДРП (б) и исполкома Выборгского районного Совета, секретарь Выборгского районного Совета. Летом 1918 г. возглавлял продовольственный отряд в Казанской губернии, с августа 1918 г.— заместитель начальника политотдела V армии Восточного фронта. В 1920 г.— особоуполномоченный Сибревкома. С 1921 г. находился на хозяйственной и партийной работе. В 1921—1922 гг.— председатель Сибирской краевой комиссии ЦКК РКП (б) по чистке партии, председатель Ураласбеста. В 1924—1925 гг. возглавлял ревизионную комиссию «Грознефти». С 1926 г. работал в Институте В. И. Ленина, Истпарте, Центральном партийном архиве. Был необоснованно репрессирован. Умер в ссылке. Реабилитирован посмертно.