Будённый Семён Михайлович

Пройдённый путь

(отрывки)

Книга вторая

I. У Ильича на приеме

1. У Ильича на приеме 1

К концу марта 1920 года Красная Армия разгромила полчища Деникина и освободила Дон, Северный Кавказ, большую часть Украины, Ставрополье, многие станицы Кубани. Могучим валом надвигались советские войска на юг — к Черному, Азовскому и Каспийскому морям, ликвидируя отдельные очаги сопротивления деникинцев.

Вместе с войсками 8, 9, 10 и 11-й советских армий бойцы Первой Конной завершали разгром белогвардейцев на Северном Кавказе. Многие из них уже надеялись на скорое возвращение в родные края — к семьям, мечтали обнять матерей, жен и детей, взяться за плуг и поднять первую борозду освобожденной земли. Но, видно, не все версты к мирной жизни и семейному счастью были пройдены. Стране Советов грозил новый враг.

К 24 марта 1920 года Первая Конная армия с подчиненными ей в оперативном отношении 34-й стрелковой, 1-й Кавказской и 2-й имени Блинова кавалерийскими дивизиями, преследуя деникинцев, достигла казачьих станиц южнее и юго-западнее Майкопа. В Майкопе нас и застала телеграмма Реввоенсовета Кавказского фронта.

Командование фронта — М. Н. Тухачевский и Г. К. Орджоникидзе — сообщало, что армии предстоят новые задачи, и главком приказал мне и Ворошилову прибыть в Москву. Нам предлагалось подготовить с собой в столицу маршрутный состав с нефтью или машинным маслом.

На сбор эшелона с нефтепродуктами потребовалось три дня. За это время подготовили для доклада главкому [9] сведения о боевом и численном составе дивизий, о материальном и техническом обеспечении войск.

И вот наконец наш поезд тронулся в путь. Утром 29 марта прибыли в Ростов. Город встретил хлопотливой суетой. На вокзале и привокзальных улицах толкались сотни пассажиров с узлами, корзинами, сундучками. В толпе виднелось много военных. И не удивительно: в Ростове размещались штаб Кавказского фронта и штабы двух армий, в том числе и основной штаб нашей Конной.

С трудом добрались до ожидавшей нас машины. Почти на каждом шагу приходилось останавливаться — знакомые или просто знавшие нас расспрашивали о Конармии, делились радостью по случаю разгрома белых.

В основном штабе словно в разворошенном улье. Командиры и политработники в приподнятом настроении: они уже прослышали, что мы с К. Е. Ворошиловым едем в Москву и там будет решаться вопрос о переброске Первой Конармии на другой фронт.

Начальник штаба Н. К. Щелоков доложил о неотложных делах. Из его сообщений меня особенно обеспокоил приказ фронта к 30 марта овладеть городом Туапсе. Были веские причины, чтобы сомневаться в возможности его выполнить. Мы с Климентом Ефремовичем решили сразу же направиться в Реввоенсовет фронта и просить М. Н. Тухачевского об отмене приказа. К тому же следовало получить у него указания перед поездкой к главкому.

В штабе фронта первым увидели Г. К. Орджоникидзе. Встречи с Григорием Константиновичем всегда доставляли мне большое удовольствие. В этом человеке я видел партийца-ленинца, жизнь которого полностью подчинена интересам революции. Орджоникидзе был человеком необычайной сердечности и простоты. Его умные ясные глаза располагали к дружбе и доверию.

— Ну вот и освободители Майкопа! — улыбаясь, приветствовал он нас.

— Ну какие мы освободители. Вы, Григорий Константинович, преувеличиваете наши заслуги, — заметил Ворошилов. — Эту честь следует отдать черноморцам{1}.

— Нет, нет, не скромничайте. Все прекрасно понимают, [10] что без натиска ваших частей с фронта повстанцы не смогли бы освободить город... И вообще, нужно сказать, дела наши идут блестяще, — оживился Орджоникидзе. — Народы Кавказа прониклись доверием к Советской власти. Со всех мест поступают сообщения о том, что еще до прихода войск Красной Армии горцы свергают белогвардейцев. Вы понимаете, как меня это радует?

Подошел М. Н. Тухачевский. Пожимая нам руки, спросил:

— Как дела на фронте, товарищи? Чем порадуете?

— Все складывается очень хорошо, — доложил я. — Разбитые и деморализованные части второго Кубанского корпуса и примкнувшие к нему подразделения Чеченской и Астраханской дивизий под прикрытием бронепоездов отходят в направлении станиц Хадыжинской и Кабардинской. Наши передовые войска успешно преследуют их. Но теперь мы достигли горных районов, где действия крупных масс конницы затруднены. К тому же в горах совершенно отсутствует фураж. Все это заставляет просить вас освободить Первую Конную армию от боев за Туапсе и вывести ее на отдых. В предвидении новых задач, которые нам предстоит выполнять, это крайне необходимо.

— Противник основательно потрепан, теперь его добьют наши стрелковые части, — добавил Ворошилов. — Можно использовать тридцать четвертую дивизию, а также приданные нам две кавалерийские — Кавказскую и имени Блинова.

— Но они малочисленны и тоже утомлены, — возразил командующий фронтом.

— Как малочисленны?! — не сдавался Ворошилов. — Все три пополнены добровольцами и усилены отбитым у противника оружием.

— Михаил Николаевич, а ведь товарищи, пожалуй, правы, — поддержал нас Орджоникидзе. — От Кабардинской до Туапсе вдоль железной дороги, на перевалах и в ущельях коннице действовать будет трудно. Кроме того, нельзя не учитывать, что Кубань скоро разольется и тогда Первая Конная окажется отрезанной в голодных местах.

— Все это правильно, — согласился Тухачевский. — Я представляю, Григорий Константинович, с какими трудностями [11] встретится конница в горах. Но удар по противнику всеми силами скорее бы решил дело. Нам нужно прижать белых к морю и не позволить им ускользнуть через порты. Поэтому-то я и рассчитывал использовать Конную армию, надеясь после овладения Туапсе предоставить ей отдых.

Тухачевский взглянул на карту и на минуту задумался. Потом поднял голову:

— Ну хорошо, убедили. Учитывая, что вам предстоит переброска на другой фронт, и, вероятно, даже походным порядком, считаю возможным удовлетворить вашу просьбу. Только учтите — противника в районе Хадыжинской и Кабардинской Конармия должна уничтожить. После этого можете отвести дивизии на отдых на северный берег Кубани. А тридцать четвертую направьте к Туапсе, она перейдет в девятую армию.

Затем командующий фронтом начал расспрашивать о состоянии войск, их нуждах, интересовался настроением конармейцев, просил рассказать о начдивах и начальниках штабов дивизий.

Выслушав нас, он заметил:

— У нас Первая Конная на хорошем счету. Но в центре по чьим-то недобросовестным докладам о ней сложилось неправильное мнение.

— А какие к нам претензии? — поинтересовался я.

— Да вот, говорят, что конармейцы разграбили Новочеркасск. И вообще, мол, из-за низкой дисциплины армия потеряла боеспособность.

— Но ведь это же клевета! — воскликнул Ворошилов.

— Мы знаем и сами не меньше вас возмущены, — отозвался Тухачевский.

— И что особенно неприятно, — Орджоникидзе поднял глаза от документов, которые рассматривал, — ложно информировали даже Владимира Ильича. Вы помните, еще при первой нашей встрече в Батайске я говорил вам о телеграмме Ленина, в которой выражалось беспокойство «полным разложением у Буденного».

Видно, Григорий Константинович заметил мое волнение. Он обменялся взглядом с Тухачевским, улыбнулся в усы и подошел ко мне:

— Не волнуйтесь, дорогой Семен Михайлович. Все будет в порядке. Мы с Михаилом Николаевичем опровергли эти нелепые утверждения ваших и наших недоброжелателей. [12] Вот познакомьтесь, — и протянул копию письма В. И. Ленину и главкому С. С. Каменеву.

— «Со слов Лебедева, — прочитал я, — нам стало известно, что в РВСР благодаря неточной информации создалось неправильное представление о Конной армии и об ее командарме... Конная армия в смысле боеспособности выше всяких похвал. Отличается дисциплиной в бою и чрезвычайной смелостью... Ни одна кавчасть противника, даже сильнейшая, не выдерживала стремительных атак частей Конной армии. Начдивы очень способные и смелые начальники... Неправда абсолютная, будто бы 11-я кавдивизия разгромила Новочеркасск. Ни одна часть Конармии в Новочеркасск не заходила. ...Начиная с Воронежа Конная армия не получала жалованья и не имела надлежащего продовольственного аппарата. Почему и приходилось заниматься самоснабжением, что при условии обычной скученности Конной армии, конечно, не могло пройти безболезненно для населения»{2}.

Все же мы были серьезно встревожены. Еще неясно, удалось ли Реввоенсовету фронта разбить сложившееся в Москве предвзятое мнение о Конармии? Как-то нас встретит главком? Но М. Н. Тухачевский и Г. К. Орджоникидзе успокоили нас, заверив, что они еще переговорят с С. С. Каменевым.

— Теперь о цели вашего вызова в Москву, — сказал Тухачевский. — Вероятно, речь будет идти о способе переброски Конармии на запад. Главком запросил наше мнение. Мы ответили, что целесообразнее всего двигаться походом. У нас нет подвижного состава, чтобы за короткий срок перебросить такую массу конницы по железной дороге. Командующий Юго-Западным фронтом согласен с нами и свое мнение тоже сообщил главкому.

В этом мы были единодушны с Реввоенсоветом фронта. Действительно, из-за малой пропускной способности железные дороги юга не могли обеспечить своевременную переброску армии. Кроме того, и это являлось не менее важным, на станциях не было запасов фуража, продовольствия, а подчас и воды.

— Революционный Военный Совет Республики. [13]

Когда мы уже уходили, пожимая нам на прощание руки, Орджоникидзе сказал:

— Завидую вам. Едете в Москву. Там сегодня открывается девятый съезд партии.

— А вы, Григорий Константинович, почему не на съезде? — удивился я.

— Нельзя, Семен Михайлович. С Деникиным надо кончать, да и в Закавказье неспокойно. Меньшевики, дашнаки и мусаватисты не сидят сложа руки.

В 8 утра 30 марта тронулись в путь. С нами в Москву выехал секретарь Реввоенсовета армии С. Н. Орловский. Наш поезд «особого назначения» представлял собой большой состав цистерн с нефтью. В конце его прицепили два вагона — один для нас, служебный, другой с мукой и сахаром — подарок Владимиру Ильичу от конармейцев.

На преодоление пути от Ростова до Москвы ныне требуется часов около двадцати, а мы ехали несколько суток. Эшелон часто останавливался и подолгу стоял: то оказывалось неисправным железнодорожное полотно или чинили мост, то на станции не было топлива или воды для паровоза, а то просто пропускали встречный поезд.

Но вот наконец добрались до столицы. Остановились в гостинице «Националь», а через час уже были в полевом штабе РВСР. Там нас принял Главнокомандующий Вооруженных Сил Республики С. С. Каменев.

С Сергеем Сергеевичем я до того времени не встречался, а слышал о нем много хорошего. Мне было известно, что он — бывший полковник старой армии — с первых дней революции встал на сторону Советской власти. Уже в борьбе против Колчака, командуя войсками Восточного фронта, показал себя талантливым военачальником. Ему принадлежали большие заслуги и в разгроме Деникина. Г. К. Орджоникидзе отзывался о Каменеве как о человеке, достойном уважения, пользующемся доверием Владимира Ильича.

Главком встретил нас приветливо, попросил рассказать о состоянии Конной армии. Выслушав мой краткий доклад, он пригласил к себе начальника полевого штаба [14] Реввоенсовета Республики П. П. Лебедева и начальника Оперативного управления Б. М. Шапошникова.

Их я тоже видел впервые. Оба они — в прошлом офицеры русской армии — после Октября преданно служили Советской республике. П. П. Лебедев отличился в боях против Юденича, затем служил начальником штаба Восточного фронта, а теперь успешно работал на высоком посту начальника полевого штаба РВСР. Б. М. Шапошников с отличием окончил Академию Генерального штаба, в звании полковника участвовал в первой мировой войне. В мае 1918 года вступил в Красную Армию и проявил недюжинные способности на оперативной работе.

Борис Михайлович вошел в комнату первым. Выше среднего роста, с крупными чертами лица, причесанный на пробор и почему-то одетый в штатский костюм, он вежливо поздоровался с нами и отошел в сторону.

В противоположность Шапошникову Павел Павлович Лебедев был невысок, подвижен, в тщательно выглаженном френче, с лицом, обрамленным коротко подстриженной русой бородкой, и волнистой шевелюрой. Встретил он нас довольно холодно. Возможно, все еще находился под впечатлением ложного доклада о Конной армии и обо мне. Резкий его тон в последовавшем затем разговоре оставил у меня неприятное впечатление, хотя после мы с ним были в самых дружеских отношениях.

Как только Лебедев вошел, главком спросил его:

— Павел Павлович, каково ваше мнение о порядке переброски Конной на Западный фронт?

— Считаю целесообразным направить ее по железной дороге в район Знаменки. Борис Михайлович может доложить расчеты потребности подвижного состава и времени.

— Ну что же, давайте посмотрим, — кивнул Каменев Шапошникову.

Тот, разложив перед главкомом бумаги, обстоятельно доложил.

— А теперь послушаем мнение Реввоенсовета армии, — обратился к нам Сергей Сергеевич.

Я ответил, что вопрос этот обсуждался нами детально. Из-за плохого состояния путей, неисправности водонапорных башен и, главное, из-за отсутствия на станциях баз с фуражом и продовольствием мы считаем переброску Конармии по железной дороге невозможной. [15]

Лебедев недовольно поморщился:

— Что же вы предлагаете?

— Двигаться походным порядком.

— Но ведь сейчас не времена Чингисхана. Наш век — век техники, и ныне все цивилизованные войска перебрасываются с фронта на фронт железнодорожным транспортом. Марш потребует много времени... Да дело и не только в этом, — продолжал Павел Павлович после небольшой паузы. — Движение походным порядком измотает армию, снизит ее боеспособность. И с подходом к фронту окажется, что ее не к операции надо привлекать, а выводить на отдых. Таковы мои соображения. Надеюсь, Борис Михайлович согласится со мной. Шапошников промолчал,

— Каждому понятны преимущества переброски войск по железным дорогам, — ответил я. — Но это, если говорить вообще, не учитывая состояния транспорта. При существующем же положении на юге страны перевозка Конармии эшелонами займет в лучшем случае три с половиной — четыре месяца.

— Откуда у вас такие расчеты? — резко спросил Лебедев.

На помощь мне пришел Ворошилов:

— А вы посмотрите представленные вам сведения о боевом и численном составе армии. Из них видно, что для погрузки людей, лошадей и вооружения потребуется четыре тысячи шестьсот вагонов, или девяносто два эшелона по пятьдесят вагонов. Перевозка автобронеотрядов, авиации, тылов, штабов займет еще пятнадцать — двадцать эшелонов. Следовательно, всего необходимо будет что-нибудь около ста десяти. Принимая во внимание недостаток подвижного состава, трудности комплектования эшелонов, время, необходимое на погрузку, можно легко понять, что нам не удастся отправлять более одного поезда в сутки. Вот и выходит, что на переброску армии уйдет четыре месяца.

— Но ведь на движение походом при сохранении полной боеспособности войск времени потребуется не меньше, — заметил Каменев. — Не так ли, Семен Михайлович?

— Меньше, и почти в два раза, — ответил я. — От Майкопа до Знаменки примерно тысяча верст. При суточном переходе в тридцать — тридцать пять верст для [16] преодоления этого расстояния необходимо тридцать — тридцать пять суток. Прибавим еще десять — двенадцать — на дневки после каждого трехсуточного перехода, пять — семь — на возможные стычки с бандитами и на' неблагоприятные условия погоды. Следовательно, через полтора-два месяца армия выйдет в район сосредоточения.

— Надо учитывать также потребность в продовольствии и фураже, — снова заговорил Ворошилов. — При движении походом дивизии смогут удовлетворять свои нужды за счет местных ресурсов, в случае же переброски поездами такой возможности не будет. Кроме того, в ходе марша части всегда останутся в поле зрения командиров, комиссаров и Реввоенсовета армии. А это, как вам известно, имеет немаловажное значение для поддержания дисциплины и укрепления боеспособности.

Казалось, наши доводы были убедительными, но Каменев все еще колебался.

— За дивизиями будут следовать обозы, как и во время боевых действий, и, значит, армия подойдет к фронту готовой прямо с марша вступить в бой, — решил я использовать последние аргументы. — И еще: в полосе движения мы ликвидируем контрреволюционные банды.

Все же окончательного решения главком не принял. Закончив разговор, он поднялся с кресла и, пригладив ладонью свои пышные усы, повернулся к Лебедеву:

— Павел Павлович, вы с Борисом Михайловичем еще раз проверьте расчеты и подумайте над предложением Реввоенсовета Конной армии.

Мы ушли от Каменева неудовлетворенными. Удивляли его колебания, неуверенность после того, как за предложение перебросить армию походным порядком высказались командующие Кавказским и Юго-Западным фронтами. А что, если вопреки очевидной выгоде он согласится с Лебедевым?

Решили попытаться попасть на прием к председателю Реввоенсовета Республики Троцкому. Но он нас не принял. Через секретаря передал, что занят работой на съезде партии, а по вопросу переброски Конармии рекомендовал разговаривать с полевым штабом Республики.

Вернулись в гостиницу расстроенными. Хорошо еще удалось связаться по телефону с М. И. Калининым и [17] И. В. Сталиным. Они пригласили нас на IX съезд РКП (б) и обещали организовать встречу с Владимиром Ильичем. И вот мы в Кремле, в Свердловском зале, где после обеденного перерыва собирались делегаты съезда на очередное заседание. Остановились в коридоре с группой военных, приехавших из действующей армии. Видно, многие знали, что именно здесь пройдет Ленин.

Сильное волнение овладело мной. «Вот, — думал, — и сбывается мечта. Может, через минуту увижу Ильича». Из разговоров с красноармейцами я знал, что каждый боец, каждый командир и политработник, сознательно вставший на путь вооруженной борьбы за Советскую власть, носил образ Владимира Ильича в своем сердце. С именем Ленина связывались сокровенные надежды на получение земли и воли, на свободный труд и счастье. Без него никто не мыслил победы Советской республики, не представлял себе власти рабочих и крестьян.

В голове пронеслись незабываемые картины совсем близкого прошлого. Вот лето грозного 1918 года. Я вижу бойцов своего отряда и тысячные толпы беженцев. Терзаемые со всех сторон озверевшими белоказаками, мы пробивались на север, к Царицыну. Тифозные больные и раненые стонали на тряских скрипучих повозках; душераздирающе кричали измученные голодом, жаждой и страхом дети; задыхаясь едкой пылью, кашляли и ругались старики; прижимая к высохшим грудям умирающих младенцев, в отчаянии проклинали судьбу женщины.

Все это было страшным кошмаром. Но когда под Царицыном до нас дошла весть о злодейском покушении эсерки Каплан на Владимира Ильича, люди, казалось, забыли свои муки. Для них жизнь вождя была дороже собственной, тревога за него оттеснила все личные переживания. Бойцы потребовали подробного отчета о покушении на В. И. Ленина и постановили послать делегацию в Царицын. Вскоре из штаба 10-й армии привезли газету «Правда», поместившую бюллетень о состоянии здоровья Владимира Ильича. Комиссар прочитал сообщение. Несколько минут длилось гнетущее молчание. Все словно оцепенели. Потом тишина взорвалась сотнями возмущенных голосов. Люди плакали, грозили сжатыми кулаками, потрясали оружием, сыпали проклятиями и успокоились лишь тогда, когда осознали, что Ильич жив, что Ильич будет жить. [18]

Мне было известно, как ценили бойцы мудрое ленинское слово. «Правду», напечатавшую речь В. И. Ленина, читали и перечитывали, берегли не меньше, чем винтовку. Часто приходилось наблюдать, как неграмотный красноармеец протягивал аккуратно разглаженный газетный лист грамотному и просил: «А ну-ка, брат, почитай еще раз, сам Ленин пишет...»

Да и я, когда мне было невыносимо тяжело, писал Ильичу. Сейчас в ожидании Ленина на память пришли строки из письма, которое я посылал ему из станицы Батаевской в феврале 1920 года. «Глубокоуважаемый вождь Владимир Ильич! — мысленно повторял я слова, написанные в минуту горьких переживаний. — Я очень хочу лично Вас видеть и преклониться перед Вами как великим вождем всех бедных крестьян и рабочих. Но дела фронта и банды Деникина мешают мне сделать это. Я должен сообщить Вам, товарищ Ленин, что Конная армия переживает тяжелое время... Мне стыдно Вам об этом говорить, но я люблю Конную армию и еще больше люблю революцию...»

Великие дела, совершаемые Владимиром Ильичем, создавали в моем воображении образ его какой-то особенный, могучий. И хотя я слышал, что Ленин на вид обыкновенный человек, мое воображение все-таки рисовало его высоким, широкоплечим, с большой головой и суровым взглядом, в одежде рабочего и кожаной фуражке пролетария-металлиста. Почему в одежде рабочего? Да потому, видно, что в сознании крестьянина с обликом Ленина связывалась руководящая роль рабочего класса...

Мои мысли прервало движение среди делегатов. Я посмотрел туда, куда устремили свои взоры окружающие, и увидел Владимира Ильича. Он быстро шел по коридору. Смотрю — и действительно человек он такой же, как все: среднего роста, совсем обыкновенный, только голова большая, широколобая. Сверкающие глаза, живое, подвижное лицо придавали Ильичу какую-то особую привлекательность.

Ленин направлялся к нам, а я, робея, лихорадочно соображал, что же мне сказать, да так, чтобы от всех бойцов?

А Владимир Ильич уже подходил, окидывая нас проницательным взглядом. Остановившись, подал мне руку. [19]

— Вот это и есть тот самый Буденный? — быстро спросил, щуря свои умные глаза и внимательно рассматривая меня. — Как дела, товарищ Буденный?

Я смутился и, сам того не замечая, выпалил:

— Слава богу, Владимир Ильич!

— Это, выходит, по-русски хорошо. Значит, «слава богу»? — повторил он и рассмеялся звонко и заразительно.

От простоты, с которой держал себя Ленин, робость моя как-то сразу пропала, и я почувствовал себя легко, непринужденно.

— О вашем приезде мне известно, но не ожидал видеть вас так скоро. Сейчас пойдемте на заседание, а о ваших делах поговорим позже.

Во время работы съезда, который обсуждал важнейшие вопросы хозяйственного строительства и роли профсоюзов, я слушал выступавших делегатов, но смотрел больше на Владимира Ильича. Он весь был поглощен работой. Что-то записывал, тихонько обращался к рядом сидящим, в знак согласия или несогласия покачивал головой, снова делал пометки в блокноте. На его лице живо отражались и чувство одобрения, когда оратор высказывал правильные мысли, и недовольство ошибочными взглядами.

После заседания В. И. Ленин пригласил нас с К. Е. Ворошиловым к себе в кабинет, здесь же, в Кремле.

— Прошу вас рассказать, и как можно подробнее, о ваших делах, о бойцах, об армии, — сказал он, заботливо усаживая нас в кресла.

Мы доложили обо всем, что Ленина интересовало. А он хотел знать буквально все: состояние политической работы в частях, отношение конармейцев к политике партии, к Советской власти, настроение бойцов, классовый, национальный и даже возрастной состав армии.

Рассказывая о людях, я упомянул, что у нас есть и моряки, которые с кораблей пересели на коней и стали отчаянными рубаками.

Глаза Ленина как-то по-особому заискрились.

— Вы подумайте, какие герои! — воскликнул Владимир Ильич. — Будто созданы для революции! Да они и начали ее выстрелом «Авроры». Это есть образец борьбы за социализм! [20]

— Советскую власть бойцы считают родной властью, партии нашей верят. Доказательством этому служат рост партийных рядов армии и высокая политическая активность красноармейских масс.

— Очень хорошо. Используйте этот подъем. Постоянно опирайтесь на коммунистов и беспартийный актив, — посоветовал Владимир Ильич. — Будьте в самой гуще красноармейцев, прислушивайтесь к их мнению, запросам, советуйтесь с ними, направляйте их революционную энергию к единой цели — к победе над врагом.

С живым интересом выслушал В. И. Ленин мой рассказ о действиях конницы на Южном и Кавказском фронтах.

— Что же, выходит, мы правильно поступили, создав Конную армию. Таких армий не было в истории. Белые имели только конные корпуса... Да, товарищи, — продолжал Ильич, воодушевляясь, — революция ломает все старое, отжившее и выдвигает новые, прогрессивные формы организации, в том числе и в военном строительстве.

В. И. Ленин поинтересовался результатами наших переговоров с главкомом о переброске Конной армии на Украину. Мы ответили, что вопрос остался нерешенным.

— Какие же у вас встретились трудности? — спросил Владимир Ильич.

— Не сошлись в способе переброски армии, — ответил я. — Нам предлагают перевозить армию поездами, а это невозможно.

— Почему? — удивился Ильич.

— Железные дороги плохие, разрушены войной. Мы вот, когда ехали в Москву, насмотрелись. На станциях ничего нет, порой даже воды не найдешь. Не прокормим мы ни людей, ни лошадей, если закупорим их в вагоны.

— Да, Владимир Ильич, — добавил К. Е. Ворошилов, — это действительно так. Мы хорошо понимаем стремление главного командования как можно быстрее перебросить Конармию на новый фронт. Но перевозить тысячи бойцов и лошадей железнодорожным транспортом нельзя. Таково же мнение товарищей Тухачевского и Егорова. [21]

— А вы что предлагаете?

— Двигаться походом, — ответил я.

— И сколько же для этого потребуется времени?

— Гораздо меньше, чем может быть затрачено на перевозку по железной дороге.

Мы доложили все расчеты, которые были представлены главкому. Владимир Ильич внимательно выслушал, подумал и сказал:

— Хорошо, я с вами согласен. Так и передайте Сергею Сергеевичу Каменеву. Он очень внимательный товарищ и нас с вами поймет. — Потом добавил: — Только, пожалуйста, не растягивайте сроки, нужно торопиться.

Владимир Ильич рассказал нам о внутреннем и международном положении страны, с большой теплотой говорил о трудовом энтузиазме рабочих и о победе Красной Армии над Деникиным.

— А как вы думаете, — неожиданно обратился он ко мне, — белополяки нападут на нас или нет? Я пожал плечами:

— Вам, Владимир Ильич, виднее. У вас больше данных о намерениях белополяков.

— Вы хитрый, уклоняетесь от прямого ответа, — добродушно засмеялся Ильич. А затем уже серьезно добавил: — Пилсудский готовит армию, берет на службу иностранцев, главным образом французов. Империалисты Антанты вооружают его войска и готовят к войне.

— Ну, раз так, то, видно, нападут, — согласился я. — А что империалистам? Они же будут воевать руками рабочих и крестьян.

— Верно, очень верно, — быстро проговорил Ильич. — Вы правильно заметили: империалисты намерены именно польский пролетариат и беднейшее крестьянство бросить в новый пожар войны, а на их крови умножить свои богатства.

— Но мы постоим за себя, — сказал я. — На Конную армию, Владимир Ильич, можете положиться. Врагов Республики будем бить беспощадно, кто бы они ни были.

— Это великолепно, что вы так уверены в своих бойцах. А драться с врагами еще придется. Именно поэтому я и прошу вас, товарищи, поторопиться с переходом. [22]

Прощаясь с Владимиром Ильичем, я сообщил, что конармейцы прислали ему скромный подарок — вагон муки и сахара.

— Да, ничего себе, скромный!.. Хотя, как сказать, — Ленин посмотрел на меня, прищурив улыбающиеся глаза, — как-то Михаил Иванович Калинин рассказывал, что в память пребывания его в Конном корпусе вы прислали ему несколько вагонов с продовольствием и каменным углем. Вероятно, тогда расщедрились потому, что он Всероссийский староста? — И тут же стал серьезным. Пожимая мне руку, сказал: — Большое спасибо, товарищ Буденный. Передайте мою благодарность и мой привет конармейцам. Скажите им, что партия и наш народ высоко ценят их героизм и преданность Советской власти... Что же касается вашего подарка, то, извините, лично для себя принять его не могу, не имею права. Прошу передать муку и сахар детским домам. Для меня же лучшим подарком являются ваши победы на фронте.

На другой день, в перерыве утреннего заседания съезда, мы еще раз встретились с В. И. Лениным. И снова Ильич подтвердил свою просьбу поторопиться с переходом армии.

Днем нас с К. Е. Ворошиловым пригласили к главкому. У него был и П. П. Лебедев. Мы рассказали о встрече с В. И. Лениным.

— Владимир Ильич поддерживает наше предложение о переброске Конармии походом и просил сообщить вам об этом, Сергей Сергеевич, — доложил я главкому.

— Ну что ж, будем считать вопрос решенным, — согласился Каменев. — Пока можете планировать марш на Ростов. Дальнейший маршрут вам укажет командующий Юго-Западным фронтом. Армия переходит в его подчинение.

— Но эшелоны нам все-таки потребуются, — заметил Ворошилов. — Придется перевозить бронеотряды, авиацию, медикаменты, артиллерийские и оружейные мастерские, госпитали, небольшие запасы продфуража.

— И сколько составов вам необходимо? — спросил Сергей Сергеевич.

— Пятнадцать — двадцать.

— Почему так много? — Лебедев поднял глаза на Ворошилова. — Вы же сами утверждали, что с железнодорожным [23] транспортом у нас плохо. Больше чем восемь-десять эшелонов не дадим.

Может быть, я был не совсем прав, но резкий тон Павла Павловича вывел меня из равновесия:

— Товарищ Лебедев, зачем так ставить вопрос: «дадим — не дадим»? Разве вагоны ваша собственность, или они нам с Ворошиловым нужны?

Я, очевидно, сказал бы еще кое-что, если бы Ворошилов не дернул меня за рукав.

Павел Павлович решил сгладить впечатление от своего тона.

— А горячиться не следует, — улыбнулся он. — Поймите, что нам тоже не легко. Приходится учитывать не только эшелоны, но и вагоны. Вы сами это хорошо знаете. Однако будьте уверены в моем искреннем расположении к вам и славной Конной армии. Сделаем все, что в наших силах.

— Да, да, — заверил главком. — Дадим указание Реввоенсовету Кавказского фронта и начальнику Управления военных сообщений о всемерном содействии вам.

После этого мы обсудили вопрос о материальном обеспечении Конной армии, снабжении ее обмундированием, вооружением и автомобильным транспортом. Каменев и Лебедев сочувственно отнеслись к нашей просьбе.

Главком делал для себя какие-то пометки.

— Что еще? — спросил он, закончив писать.

— Нам представляется очень важным усилить Конармию двумя-тремя стрелковыми дивизиями, — сказал я. — У нас имеется удачный опыт взаимодействия конницы с пехотой. На Южном фронте приданные нам девятая и двенадцатая стрелковые дивизии сковывали противника с фронта, обеспечивая коннице маневр для удара по флангам и тылу неприятеля. Столь же успешно использовались на Северном Кавказе подчиненные Конармии двадцатая, тридцать четвертая и пятидесятая стрелковые дивизии.

— Хорошо, я дам указания командующему Юго-Западным фронтом, — пообещал Сергей Сергеевич.

В заключение я попросил подчинить Конармию главному командованию, мотивируя тем, что частое переподчинение не позволяет широко использовать ее в общих [24] интересах фронтов и отрицательно сказывается на снабжении.

Каменев ответил, что он подумает над этим предложением, обсудит его в Реввоенсовете и, если будет Положительное решение, сообщит...

Вечером мы отправили Н. К. Щелокову телеграмму с приказом начать движение дивизий из Майкопа к Ростову. Основному штабу армии дали задачу готовить переправы через Дон и эшелоны для погрузки армейских тылов.

 

 

 

 

Книга третья

X. На съезде партии

10. На съезде партии

27 марта 1922 года в Москве, в Свердловском зале Кремля, открылся XI съезд нашей партии. Мы с Ворошиловым были избраны делегатами съезда. Я — от Донской парторганизации, Климент Ефремович — = от коммунистов Северо-Кавказского военного округа.

Как всегда, собираясь в Москву, мы мысленно отчитывались перед партией, перед Владимиром Ильичем: все ли сделали, что нам поручила партия, что можно было сделать быстрее, лучше... С тревогой думали, увидим ли вновь Ильича, будет ли он на съезде. Мы знали, что он тяжело болен, работает с предельным напряжением сил. Вот не смог быть даже на Пленуме ЦК, заседавшем перед съездом, сообщив в ЦК, что присутствия и на Пленуме, и на съезде не выдержит. Как хотелось сказать Ильичу, чтобы он берег себя, свои силы. Ведь он был еще молод — чуть-чуть больше пятидесяти лет...

Устроившись в гостинице, мы с Ворошиловым встретились с М. В. Фрунзе, И. В. Сталиным, Г. К. Орджоникидзе и другими товарищами. Говорили о том, чем жил весь наш народ в те дни, — настала мирная передышка, и теперь все силы партия направляла на социалистическое строительство. Михаил Васильевич Фрунзе забросал нас вопросами о положении дел на Дону и Северном Кавказе. Михаил Васильевич, помнится, был весел, шутил. Я спросил, будет ли он выступать на съезде по вопросам Красной Армии.

— Вашу статью в журнале мы прочли с большим интересом, очень нужная статья, — заметил я.

— Правильно вы написали о единой военной доктрине, — добавил Ворошилов. [275]

Фрунзе нахмурился:

— Да, вопрос о единой военной доктрине чрезвычайно важен для нас, и я был уверен, что мои тезисы на украинском совещании командного состава все поймут. Но нет... — И Михаил Васильевич с ожесточением добавил: — И кто против? Троцкий!

— А что он предлагает? — спросил Ворошилов.

— Оборончество. Мы, военные, не должны, мол, говорить своим бойцам, что при известных условиях пойдем в наступление за пределы нашей земли. А я говорю: должны! Комсостав должен это знать. Нельзя, недопустимо воспитание бойцов вести в духе оборончества...

К нам подошел Сталин. Я давно заметил, что Иосиф Виссарионович всегда считал для себя важным встретиться с военными, поговорить с ними. И в этот раз Сталин почти час беседовал с нами, и мы выкладывали ему все, что волновало нас.

Я спросил его о здоровье Владимира Ильича, будет ли он на съезде. Иосиф Виссарионович ответил, что Ленин выступит с политическим отчетом Центрального Комитета партии.

И вот настал волнующий день. Съезд открыл Владимир Ильич. Был он, как всегда, подвижен, стремителен. Делегаты приветствовали его бурной овацией. Забегая вперед, скажу, что в дни съезда Ленин беседовал со многими, в том числе и со мной, спрашивал, как на Дону укрепляется Советская власть, о чем говорят крестьяне и рабочие, как они переносят голод и т. д. И конечно же, Ленин интересовался положением дел в Красной Армии, в войсках Северо-Кавказского округа. Для меня было большой честью слушать вождя мировой революции, отвечать на его вопросы. Ленин еще и еще раз наказывал нам повышать боеготовность армии, укреплять в ее рядах дисциплину, организованность.

Открыв по поручению ЦК партии XI съезд РКП (б), Владимир Ильич сказал:

— Товарищи! Мы собрались на этот съезд впервые после целого года, в течение которого интервенция и нашествия капиталистических государств, по крайней мере в наиболее прямой их форме, не тревожат нас. Первый год мы имеем возможность посвятить свои силы настоящим, [276] главным, основным задачам социалистического строительства.

В этом отношении мы сделали, несомненно, только, первые шаги. Но я уверен, что если мы сделанное нами оценим с надлежащей трезвостью и не побоимся глядеть прямо в глаза действительности, не всегда приятной, а иногда и совсем неприятной, то все трудности, которые только теперь вырисовываются перед нами во всем размере, все эти трудности мы, несомненно, преодолеем...

После краткой вступительной речи Владимира Ильича был избран президиум. В него вошли Ленин, Сталин, Петровский, Чубарь, Фрунзе, Орджоникидзе, Ярославский, Ворошилов и другие. М. В. Фрунзе и К. Е. Ворошилов председательствовали на ряде заседаний. Потом, при выборах, оба вошли в состав нового Центрального Комитета.

Съезд собрался в трудный для Родины момент. К последствиям войны прибавилась засуха 1921 года, охватившая районы, которые были житницей России. Голодали миллионы людей. Трудно было с финансами. Не хватало сырья, топлива. «Бедствия, которые обрушились на нас в этом году, — говорил Владимир Ильич, открывая съезд, — были едва ли еще не более тяжелыми, чем в предыдущие годы.

Точно все последствия войны империалистической и той войны, которую нам навязали капиталисты, точно все они собрались вместе и обрушились на нас голодом и самым отчаянным разорением. Эти бедствия сейчас далеко еще не преодолены. И никто из нас не рассчитывает, что их можно одолеть быстро»{84}.

И все-таки восстановление хозяйства шло относительно высокими темпами. Сама жизнь показывала, что генеральная линия партии верна, что нэп приносит первые плоды. Оживление мелкой промышленности создавало предпосылки для возрождения крупной. По сравнению с 1920 годом выпуск продукции в конце 1921 года увеличился на 42 процента. Донецкие шахтеры дали стране 350 миллионов пудов угля вместо 272 в 1920 году. Росла добыча нефти. Продолжалось строительство первенцев ГОЭЛРО. Все это укрепляло уверенность народа в социалистическом [277] строительстве, в преимуществах советской системы хозяйства.

Было много трудностей, много недостатков в работе центрального аппарата и на местах, мы порой очень плохо хозяйничали — и об этом говорилось на съезде. В отчетном докладе ЦК В. И. Ленин обрисовал положение — и международное и в стране — таким, каким оно было на деле.

Он говорил со съездом, со всей партией, а каждому казалось, что Ленин беседует лично с ним, разъясняет обстановку, учит, как следует работать дальше, как надо вести социалистическое строительство в данных условиях.

В. И. Ленин подвел итоги первого года новой экономической политики. Прошедший год подтвердил правильность этой политики. На новой экономической основе укреплялся союз рабочих и крестьян. Партия добилась перелома на хозяйственном фронте. И пусть пока еще очень медленный, но верный хозяйственный подъем начинался! Всесторонне оценив обстановку, В. И. Ленин с полным основанием заявил с трибуны съезда: «Мы год отступали. Мы должны теперь сказать от имени партии: достаточно! Та цель, которая отступлением преследовалась, достигнута. Этот период кончается или кончился. Теперь цель выдвигается другая — перегруппировка сил»{85}.

Говоря о перегруппировке, Ленин имел в виду подготовку наступления на частнохозяйственный капитал. Для победы в этом наступлении есть все объективные условия. Но надо уметь ими воспользоваться, надо повести за собой массу. Надо укрепить смычку между социалистической промышленностью и крестьянской экономикой. Основным звеном, центральной задачей партии сейчас является развитие торговли между городом и деревней, подбор и расстановка кадров.

А как остро, непримиримо Ильич вскрывал и критиковал наши недостатки!..

— За этот год мы доказали с полной ясностью, что хозяйничать не умеем, — бросал в притихший зал Владимир Ильич. Больно было слышать такие слова, да что поделаешь, когда в них горькая правда. [278]

— Это основной урок. Либо в ближайший год мы докажем обратное, либо Советская власть существовать не может. И самая большая опасность — что не все это сознают... — И далее Ленин говорил: — Нет, извините, не в том дело, что крестьянин, беспартийный рабочий не учились коммунизму, а в том дело, что миновали времена, когда нужно было развить программу и призвать народ к выполнению этой великой программы. Это время прошло, теперь нужно доказать, что умеете практически помочь хозяйству рабочего и мужика...

Я поднял голову. В зале стояла напряженная тишина. Делегаты жадно смотрели на Ленина. А Владимир Ильич призывал их не успокаиваться на том, что везде в государственных трестах и смешанных обществах ответственные и лучшие коммунисты. Толку от этого нет никакого, если они не умеют хозяйничать. В этом смысле они хуже рядового капиталистического приказчика, прошедшего школу крупной фирмы. А мы не сознаем этого. Не хотим учиться. Это, подчеркивал Владимир Ильич, есть коммунистическое чванство! Вопрос в том, что ответственный коммунист — и лучший, и заведомо честный, и преданный, который каторгу выносил и смерти не боялся, — он должен учиться хозяйничать, торговать. Учиться даже от вчерашнего рядового приказчика, который это дело знает. Владимир Ильич призывал учиться с азов, подчеркивал, что в новом, необыкновенно трудном деле надо уметь начинать с начала несколько раз: начали, уперлись в тупик — начинай снова — и так десять раз переделывай, но добейся своего! Если ты ответственный коммунист, если ты это поймешь, тогда ты своей цели достигнешь, ибо научиться этому можно!..

То, о чем говорил Ленин, касалось всех нас, в том числе и военных.

«Какое дело знаю помимо военного? — размышлял я. — Теперь — курс на мирное строительство, и если раньше только воевал, то сейчас надо активно помогать тем, кто строит, кто ликвидирует последствия войны. Беречь Родину — это не только воевать, но в мирное время укреплять ее могущество».

Да, Красная Армия в тяжелой неравной борьбе с силами реакции спасла социалистическую революцию. Красные бойцы, перенеся неслыханные тяготы, разутые, раздетые, разбили многотысячные армии империалистов [279] и белогвардейцев... Но враг еще действовал, давали о себе знать и остатки белогвардейского охвостья. Враги всех мастей срывали мероприятия партии по хозяйственному возрождению важнейших районов страны. Мы не все, что могли, сделали в свое время в борьбе с бандитами, вели эту борьбу порой без должного напряжения.

А все ли мы делаем теперь на Северном Кавказе? Разъяснили ли комсоставу, коммунистам, всем бойцам, какая возложена на нас ответственнейшая обязанность — всемерно укреплять Советскую власть на Дону и Северном Кавказе, в самые сжатые сроки ликвидировать бандитизм, дать возможность населению — рабочим, крестьянам — мирно трудиться, залечивать раны войны, строить новое общество? Многое зависит от нас. Мы тоже отвечаем за положение в округе, за все те бедствия, какие терпит население из-за хозяйственного хаоса и произвола бандитов.

Вернусь в округ, решил я, подниму на ноги всех командиров, весь политаппарат, будем работать по-новому, так, как учит Владимир Ильич, с полным напряжением сил, с полной мерой ответственности за порученное дело, с оценкой работы по достигнутым практическим результатам!..

У некоторых делегатов, в том числе и у меня, невольно возник вопрос: а надо ли так вот прямо, так открыто говорить о наших недостатках? Ведь мировая буржуазия все это узнает, использует против нас... Видимо, этот «беспокойный» вопрос не был новым для В. И. Ленина. Он дал на него прямой и ясный ответ: пролетариат не боится признать, что в революции у него то-то вышло великолепно, а то-то не вышло. Все революционные партии, которые до сих пор гибли, гибли оттого, что зазнавались и не умели видеть, в чем их сила, и боялись говорить о своих слабостях. А мы не погибнем, потому что не боимся говорить о своих слабостях и научимся преодолевать слабости.

Весь гвоздь теперь в том, отмечал Владимир Ильич, чтобы авангард не побоялся поработать над самим собой, переделать самого себя, признать открыто свою недостаточную подготовленность, недостаточное умение. Весь гвоздь в том, чтобы двигаться теперь вперед несравненно более широкой и мощной массой, не иначе как вместе с крестьянством, доказывая ему делом, практикой, [280] опытом, что мы учимся и научимся ему помогать, его вести вперед. Такую задачу при данном международном положении, при данном состоянии производительных сил России можно решить, лишь решая ее очень медленно, осторожно, деловито, тысячу раз проверяя практически каждый свой шаг.

Ночью после первого заседания я долго не мог уснуть. Лежал с открытыми глазами и думал. Совсем недавно мы звали народ свергнуть капитализм, бороться за социалистическую революцию, за коммунизм. Сейчас пришло время практически начинать строительство социализма.

Как? С чего начинать? Теперь эти вопросы ясны — учиться делать самые будничные вещи. Налаживать производство, поднимать сельское хозяйство. Расширять, по-новому строить народное образование, открывать столовые, рестораны, бани, больницы, родильные дома — все, что нужно для человека сейчас и что будет нужно всегда и при коммунизме. И делать так, чтобы любое наше предприятие было лучше, чем у капиталиста. Сюда сейчас переносится фронт борьбы с капитализмом...

Но нам, военным прежде всего, нельзя при этом забывать об опасности новой военной интервенции.

Международная буржуазия, подчеркивал В. И. Ленин в докладе на съезде, ищет повода, чтобы задушить рабоче-крестьянскую Республику. В этом ей помогают ее агенты — меньшевики и эсеры. Надо быть начеку, крепить Красную Армию, идя при этом на известные жертвы.

В числе других съезд рассматривал вопросы и сельского хозяйства. В. И. Ленин встречался с членами секции по работе в деревне, советовал больше вдумываться в практические дела. Некоторые товарищи пытались изобретать различные рецепты для быстрейшего, по их мнению, подъема сельскохозяйственного производства. Владимир Ильич решительно отверг эти скороспелые рецепты. В письме к члену секции заместителю наркома земледелия Н. Осинскому I апреля 1922 года Ленин писал, что всего насущнее теперь не связывать себе рук какими-либо предписаниями, директивами или правилами, пока мы недостаточно собрали фактов хозяйственной [281] жизни на местах, пока мы недостаточно изучили действительные условия и потребности теперешнего крестьянского хозяйства. По мнению Ленина, резолюция партсъезда, основанная на выводах работы сельскохозяйственной секции, могла быть примерно такой: «1. Партсъезд, заслушав сообщение о работах сельскохозяйственной секции, принимает его к сведению; констатирует недостаточность собранного материала об опыте работы на местах и ставит первоочередной задачей как партии, так и, комфракций во всех совучреждениях тщательный сбор и внимательнейшее изучение местного практического опыта.

2. Съезд считает ошибочными меры разгона (или поспешной переделки?) учреждений сельскохозяйственной кооперации, рекомендуя наибольшую осторожность в этом отношении.

3. По вопросу об условиях применения наемного труда в сельском хозяйстве и аренды земли партсъезд рекомендует всем работникам в данной области не стеснять излишними формальностями ни того, ни другого явления и ограничиться проведением решения последнего съезда Советов, а также изучением того, какими именно практическими мерами было бы целесообразно ограничивать крайности и вредные преувеличения в указанных отношениях.

4. Первоочередной и главнейшей целью всей партработы в крестьянстве съезд признает практическую помощь делу немедленного расширения засевов, увеличению запашки, увеличению количества сельскохозяйственных продуктов, уменьшению тяжелой нужды крестьянства; при этом надо всеми силами и средствами поддержать и поощрить помощь беднейшей части крестьянства, добиваясь упорным трудом выработки мер, которые на практике показывают себя пригодными в этом отношении даже при современных трудных условиях»{86}.

Письмо Владимира Ильича съезд положил в основу резолюции о подъеме сельского хозяйства. Съезд указал сельским коммунистам, что работа партии в деревне должна быть направлена преимущественно в сторону хозяйственно-организационную и культурно-просветительную взамен предлагавшегося ранее административно-принудительного [282] и политико-агитационного подхода. Участие коммунистов в сельскохозяйственных кооперативах и коллективах своего района или области безусловно обязательно. Равным образом обязателен для них почин создания этих организаций, если таковых не имеется.

Съезд предписал партийным организациям в течение года добиться того, чтобы все деревенские коммунисты были пропущены хотя бы через краткосрочные курсы по сельскому хозяйству и сельскохозяйственной кооперации.

Эта резолюция съезда оказала нам большую помощь в работе с крестьянами на Дону и Северном Кавказе, о чем я расскажу ниже.

Перед XI съездом партия провела чистку своих рядов. Сложная задача борьбы на экономическом фронте за социализм, решение вопроса «кто кого» потребовали удалить из партии всех примазавшихся, карьеристов, неспособных, чурающихся черновой работы, чтобы сделать партию еще более монолитной, единой, боеспособной. Съезд установил новый порядок приема в партию.

Большое внимание съезд уделил Красной Армии. Как известно, после окончания гражданской войны Советское правительство приступило к сокращению Красной Армии. В отдельные периоды ее численность доходила до 5 миллионов человек. К марту 1922 года осталось 1 640 тысяч, примерно столько, сколько было в армии дореволюционной России. Флот же сократился во много раз.

Вопросы военного строительства, военной политики партии по важности стояли в одном ряду с хозяйственными вопросами.

После утреннего пленарного заседания съезда 1 апреля делегаты работали по секциям. Мы, военные, обсуждали вопросы военного строительства, готовили по ним предложения на обсуждение съезда. Наша работа вошла в историю партии как военное совещание делегатов XI съезда. Фактически совещание вылилось в дискуссию о советской военной науке, о единой военной доктрине Советского государства, его Вооруженных Сил.

В предыдущей главе я писал о статье Михаила Васильевича Фрунзе в журнале «Армия и революция». Не [283] только Фрунзе, но и многие военачальники решительно выступали против антимарксистских, антипартийных установок Троцкого в военных вопросах, против его вульгарного эмпиризма в строительстве Красной Армии. Уже в 1921 — 1922 годах в тезисах к X съезду РКП(б),в статье «Единая военная доктрина и Красная Армия», в докладе «Военное и политическое воспитание Красной Армии» на совещании командного состава войск Украины и Крыма в марте 1922 года и в других своих выступлениях Михаил Васильевич Фрунзе настоятельно и решительно ставил вопрос о строительстве Вооруженных Сил Республики Советов по единому централизованному плану, с учетом опыта последних войн, и прежде всего гражданской войны, которая еще недавно бушевала в России.

Наиболее четко все положения Фрунзе были изложены в его тезисах о советской военной доктрине на совещании командного состава войск Украины. Эти тезисы и легли в основу дискуссии на совещании военных делегатов XI съезда партии. Именно против них яро ополчился Троцкий.

Мы с Ворошиловым полностью одобряли тезисы М. В. Фрунзе. Можно спорить по отдельным формулировкам, уточнять некоторые слова, но в целом тезисы были написаны с принципиальных, партийных позиций, на основе марксизма. Нас радовало, что это сделал именно Михаил Васильевич, под командованием которого два года назад мы громили войска Врангеля, что он так блестяще отстаивает политику партии в строительстве Советских Вооруженных Сил, в укреплении могущества Красной Армии. Надо сказать, что Фрунзе не сразу пришел к тем серьезным выводам, которые изложил теперь в своих тезисах. Михаил Васильевич очень много размышлял, изучал труды и военные операции многих полководцев буржуазных армий. А главное — Фрунзе обобщил опыт боевых действий советских войск на полях гражданской войны.

Хорошо помню, как в октябре 1920 года Фрунзе проводил совещание с нами, командирами армий и соединений, перед решающим наступлением на Врангеля. После официальной части, когда уже был утвержден план выступления и боевых действий для каждой армии, Михаил Васильевич в задушевной беседе рассказал о том, что [284] работает над вопросами дальнейшего строительства Красной Армии.

— Мы понесли тяжелые потери в боях против вражьих сил, — говорил Фрунзе. — Теперь у нас один враг — Врангель. Мы разобьем «черного барона» в короткий срок, в этом я ничуть не сомневаюсь. Ну, а потом? Потом нам надо подумать, как строить и укреплять нашу армию дальше. Вот тут-то и пригодится опыт наших талантливых военачальников. Победа на фронте военном потребовала от нас много крови. Тысячи лучших сынов рабочего класса и крестьянства отдали свои жизни за свободную Россию, и мы, оставшиеся в живых, в ответе за мирный труд...

Перед началом совещания я подошел к Михаилу Васильевичу:

— Слышал, что вы сделаете сегодня доклад.

Михаил Васильевич улыбнулся.

— У меня содоклад, Семен Михайлович. Кстати, будете выступать?

Я ответил, что выступлю, что Ворошилов тоже возьмет слово. Далее я сказал Михаилу Васильевичу, что его мнение единственно верное и что буду горячо поддерживать его.

— Спасибо, Семен Михайлович, спасибо, дорогой...

В числе участников совещания я увидел С. К. Минина — бывшего члена Реввоенсовета 1-й Конной. Мы тепло поздоровались.

— Как настроение, конармеец? — пошутил я.

— Боевое, — в тон мне ответил Минин. — Но борьба будет ой-ой! Троцкий против тезисов...

Когда все собрались, слово взял Троцкий. Скрипя сапогами, он медленно подошел к трибуне, снял пенсне, достал платок, стал протирать стекла. Минин нагнулся ко мне и шепнул:

— Видите... Ох и любит позу! Стоит и ждет, когда все на него насмотрятся.

Свое выступление Троцкий построил в форме разбора каждого тезиса М. В. Фрунзе. Мы привыкли к строгим, чеканным, предельно ясным формулировкам Владимира Ильича. Слушать же Троцкого было чрезвычайно тяжело. Он как будто умышленно обволакивал свои мысли плотной словесной мишурой, маскировал трескучими фразами. Подойдет к вопросу, но тут же снова сделает [285] скачок от него, возвратится и опять уйдет, снова и снова петляет. Казалось, Троцкий боялся говорить о том, что думал. Да и не удивительно. Его взгляды на военный вопрос были прямо противоположны взглядам Фрунзе. Все мы были буквально поражены: то, что он утверждал, противоречило марксизму, принципам пролетарского строительства Красной Армии.

«О чем он говорит? — недоумевал я. — Или ничего не понимает в военном деле, или умышленно запутывает предельно ясный вопрос».

Троцкий заявлял, что марксизм, мол, вообще к военному делу неприложим, что война — это ремесло, совокупность практических навыков и потому не может быть науки о войне. Он обливал грязью весь боевой опыт Красной Армии в гражданской войне, говоря, что нет там ничего поучительного.

Характерно, что в течение всей речи Троцкий ни разу не сослался на Ленина. Он обходил тот общеизвестный факт, что Владимир Ильич — создатель учения о войнах справедливых и несправедливых, создатель Красной Армии, что он руководил обороной Советской Республики, призывал советский народ крепить оборону Родины, ставил задачи воинам Красной Армии, разрабатывал основы советской военной науки. А ведь, отмечая в тезисах необходимость решительных наступательных действий и воспитания воинов в духе высокой боевой активности, Фрунзе опирался именно на труды В. И. Ленина, в частности руководствовался его речью на VIII съезде Советов.

Выходило, что не Фрунзе «опровергал» Троцкий, а Ленина!

Я уже писал, что Троцкий чурался повседневной черновой работы. Да только ли чурался! В военном деле он был недалек, но старательно скрывал это от окружающих. Теперь, когда пришло время, засучив рукава, практически строить социализм, бороться за его окончательную победу, укреплять оборону страны, создавать военную промышленность, вооружать армию революционной советской военной наукой, давать армии и всему народу перспективу в вопросах защиты Родины, Троцкий продолжал произносить пышные и громкие фразы о революции и по-прежнему всячески избегал решения практических вопросов. [286]

А его иронические замечания о маневрах и рейдах явно были камешком в мой огород, очередным выпадом против кавалерии. Да и чего можно было ждать от него? Кавалерию он просто ненавидел. Она не подходила к его теории обороны.

— Готов к выступлению? — спросил меня Ворошилов в перерыве. — Смотри: Троцкий под шумок о сокращении армии может всю конницу ликвидировать{87}. Поневоле засядем в окопах...

— Всем надо выступать, — сказал я. — И не обороняться, а наступать на него.

— По всем правилам советской военной науки! — поддержал Ворошилов.

Содоклад сделал М. В. Фрунзе. Он же произнес заключительное слово. Михаил Васильевич показал полную несостоятельность выводов Троцкого, вред его взглядов на военное дело и боевой опыт Красной Армии.

В прениях выступили Муралов, Кузьмин, Тухачевский, я, Михаленок, Минин, Каширин, Петровский, Ворошилов.

Все выступавшие по основным вопросам, кроме Михаленка и Петровского, резко критиковали позицию «оборончества», говорили, что воинов Красной Армии надо воспитывать в боевом наступательном духе, в духе пролетарской солидарности, верности интернациональному долгу.

Хорошо сказал о необходимости единой советской военной доктрины и об особенностях стратегии Красной Армии Михаил Николаевич Тухачевский:

— Я думаю, товарищи, что в войнах армий пролетарского государства будет все-таки немало отличного от того, что мы видели в прошлом. Если кое в чем и будут общие места, может быть даже и значительные, то, во всяком случае, марксистский метод исследования показывает, что в вопросах комплектования, в вопросах организации тыла (в широком смысле) будет очень существенная разница. А эта разница уже меняет в значительной степени и характер стратегии, которой мы будем придерживаться. [287]

Тухачевский высказал свое резкое несогласие с тем, что главной задачей в воспитательной работе является подготовка младшего командного состава. Конечно, это тоже надо делать, но, заметил Тухачевский, надо усилить наше внимание к подготовке высшего командного состава, которому надлежало решать очень важные и серьезные вопросы стратегии и тактики, а не только обучать и воспитывать личный состав.

— Теперь относительно того, — продолжал Тухачевский, — была ли у нас маневренность в прошлой гражданской войне и какая это была маневренность... Она была, и такая хорошая, которая войдет, вероятно, в историю. И не у белых мы учились этой маневренности. В восемнадцатом и девятнадцатом годах, когда белые не проявляли образцовости нигде, кроме Южного фронта, у нас все-таки умело действовали, значит, учились мы в своей собственной среде.

Я хорошо знал Тухачевского. Он был еще молод — в 1922 году ему исполнилось всего 28 лет, — но уже показал себя талантливым военачальником. В годы гражданской войны ему поручались ответственные посты, и Тухачевский оправдывал доверие партии.

Я полностью соглашался с ним, что маневренность была свойством Красной Армии, вытекала из ее революционного духа. Нужна ли конница теперь? Говорят, что техника превосходит ее, что сейчас есть аэропланы. Но нужно изменить применение конницы, приспособить ее к новейшей технике. Мы можем и должны избегать всякой позиционной войны. Конечно, не в том смысле, чтобы вообще не занимать позиции, а просто маневрировать, переходить без цели туда и сюда. Наоборот, занимать позиции там, где начинаются операции, а когда намечается ее исход, действовать маневрами, чтобы добиться успеха в кратчайшее время. Об этом я и сказал в своем выступлении.

Замечательной была речь С. К. Минина.

— Если вы присмотритесь к тому, как ведется политическое воспитание в разных дивизиях и корпусах, — сказал он, — вы увидите самые разнообразные оттенки одни — в духе пассивной обороны, другие — в духе активной обороны, третьи — в ярко наступательном направлении, четвертые — без всякого направления. Вот почему так необходима единая, общая основная мысль воспитания. [288] А основная мысль — это воспитание в духе пролетарской революции...

Но мы должны не на одном съезде, не по поводу тех или иных «уколов» и «стрел» противника так говорить, а воспитывать постоянно и регулярно громадную толщу крестьянства в армии в духе наступления, в духе начавшейся пролетарской революции, разумеется, поскольку мы все признаем, что пролетарская революция началась и что она развернется до конца. При этом, конечно, никто, кажется, не предлагает отбросить заботу о сапогах, о стеклах в казармах и т. д., о чем говорит Троцкий. То и другое не противоречит друг другу, а, наоборот, совпадает и усиливает одно другое. Это ясно не только мне, Минину, а и другим. Если мы займемся только повседневностью, то погрязнем в мелочах, утеряем перспективу, заслоним перед красноармейцем цель борьбы. И останется только скелет, а Красной Армии не будет...

...Наконец, о революции и военном деле. Если каждый режим создает свой особый «военный слепок», как говорит Энгельс, то, очевидно, такой слепок должен быть и у нас, он должен проявиться в процессе пролетарской революции. На самом деле так оно и есть. Например, та особая роль, которую играла у нас кавалерия по сравнению с империалистической царской войной, особые формы организации кавалерии — создание целых конных армий, особые действия нашей кавалерии... или в другой области — политотделы, их роль и значение в воспитании и руководстве армией классом-диктатором — пролетариатом, это и есть характерные черты «военного слепка» нашей революции. Много и другого характерного для нашей революции найдется в военной области. Нужно только это все новое выявить, объединить и двинуть дальше, чтобы нам не оказаться безоружными в будущих столкновениях. Кстати, наши враги уже давно заметили то новое, что внесла у нас революция в военную область, и не только заметили, тщательно изучают эти особенности и подражают нашим достижениям. А мы пока все еще спорим о том, создали ли мы что-то особенное в военной области или нет и нужно ли нам изучать эти особенности или это не стоит труда.

— Нельзя оборонять Россию, сидя у себя, — метко сказал Ворошилов, делясь со мной своими мыслями. — Мы должны воспитывать красноармейцев на том, на чем [289] воспитывается весь международный пролетариат. Помнишь, когда наша конница подошла к польской границе, то некоторые конармейцы, не знавшие ранее трусости, заявили, что дальше не пойдут. Вот результат «оборончества». Сколько, нам тогда пришлось потратить усилий, чтобы такое настроение, абсолютно вредное, чреватое тяжелыми последствиями, переломить...

То, что Климент Ефремович говорил мне, он развил в своем выступлении.

Последующие события, особенно Великая Отечественная война, со всей очевидностью показали, какую колоссальную роль в наших победах над врагами сыграла подготовка страны к обороне, проводившаяся в строгом соответствии с положениями ленинской военной науки.

Об итогах военного совещания по поручению его участников съезду доложил М. В. Фрунзе на вечернем заседании 2 апреля. Съезд принял решение, в котором, в частности, отмечалось, что, несмотря на трудные хозяйственные условия страны, армия усилиями всех своих сознательных элементов повысилась за истекший год в качественном отношении. Ее преданность рабоче-крестьянской Республике несокрушима. Всякое покушение на власть трудящихся по-прежнему встретит со стороны армии победоносный отпор.

Съезд потребовал и дальше всесторонне повышать боеспособность армии, определил конкретную программу военного строительства, обратив особое внимание на усиление партийного влияния в армии и на флоте.

Дискуссия о единой военной доктрине для меня была очень важной в связи с тем, что позже мне довелось принимать активное участие в разработке воинских уставов. В частности, я был председателем Уставной подкомиссии по разработке Боевого устава кавалерии. Попутно замечу, что в разработку воинских уставов и наставлений, на которых строилась вся жизнь и деятельность Красней Армии, большой вклад внес М. В. Фрунзе, с которым после моего переезда на службу в Москву мне довелось не раз обсуждать важные вопросы строительства и укрепления Советских Вооруженных Сил.

Закрывая съезд, В. И. Ленин говорил о партии, о ее сплоченности и единстве, о роли партии как авангарде масс, руководящей силе Советского государства. И подчеркнул, [290] что теперь никакая сила в мире не может взять назад основных завоеваний нашей революции, «ибо это уже теперь не «наши», а всемирно-исторические завоевания»{88}.

Сразу же после съезда, 3 апреля, состоялся Пленум ЦК партии, на котором И. В. Сталин был избран Генеральным секретарем Центрального Комитета РКП (б). Это я узнал от М. В. Фрунзе.

— Пленум правильно поступил, — задумчиво произнес Фрунзе. — Давно нужно было разгрузить Ленина, предельно разгрузить. Наша вина — затянули мы это. Сталин — достойный кандидат. До последнего вздоха верен партии, делу рабочего класса. По-ленински непримирим к врагам партии, к бездельникам с партбилетом…

Еще на съезде, когда Сталин беседовал с военными, он сказал, что хотел бы после съезда подробно поговорить со мной о кавалерии, о развитии в нашей стране коневодства и о других, как он сказал, «неотложных вопросах».

Желание Сталина побеседовать со мной было как нельзя кстати: судьба кавалерии, судьба коневодства в стране меня глубоко волновали. Я был рад предложению Иосифа Виссарионовича и сказал, что в любое время могу зайти в ЦК.

— Зачем в ЦК, улыбнулся Сталин. — Помните декабрь 1919 года, когда я приезжал в Велико-Михайловку и мы проводили первое заседание Реввоенсовета Конной армии?

— Помню, Иосиф Виссарионович.

— Вы тогда меня очень тепло встретили... А почему я должен вас обижать? Приходите ко мне домой.

— Хорошо, Иосиф Виссарионович.

Я долго не решался звонить Сталину. Теперь, после избрания его на пост Генерального секретаря, он был, конечно, страшно загружен. Не время сейчас говорить о кавалерии да коневодстве. Есть более важные вопросы. Лучше отложить нашу беседу на другое время. Возможно, я так и уехал бы. Но о моем разговоре со Сталиным узнал М. В. Фрунзе. Он сказал:

— Обязательно позвоните, настоятельно рекомендую. Сталин очень интересуется кавалерией. А теперь ему и по долгу службы надо заниматься вопросами строительства и укрепления Красной Армии.

Собравшись с духом, я позвонил Сталину. Ответ был коротким:

— Приходите. Жду.

Когда я пришел, Сталин не сразу заговорил, давая мне возможность собраться с мыслями.

— Ну, как дискуссия? — спросил он. — Троцкий и его сторонники против военной доктрины. Старая песня... — Он помолчал, задумчиво раскуривая папиросу. — Владимир Ильич серьезно заболел, а обстановка в стране тяжелая. Переход на мирное строительство, ликвидация последствий войны — дело сложное, потребует от коммунистов больших знаний, практических навыков, умения организовать массы, возглавить массы и опереться на массы, и больше внимания мелочам, именно мелочам. Все великое строится из малого.

Сталин заговорил о взглядах Фрунзе на единую военную доктрину. Он сказал, что полностью разделяет точку зрения Михаила Васильевича.

— Красную Армию мы будем укреплять, поднимать ее боеготовность из года в год. И кавалерия нам еще крайне необходима, — продолжал Сталин. — Что нужно сделать для ее развития как стратегического рода войск? В этом вопросе вы человек более компетентный, чем кто-либо другой.

Я сказал, что конница находится сейчас в тяжелом положении и, чтобы видеть это, не надо быть большим теоретиком. Проводимая реорганизация кавалерийских соединений сводится, по сути дела, лишь к их сокращению, другие вопросы пока не затрагиваются.

— Какие же это вопросы? — спросил Сталин.

О них мы не раз сообщали Главкому и РВС Республики, в частности, давно шла речь об увеличении числа, орудий для кавалерийских частей, да и для всей армий, но все остается без изменения. В полку отдельной кавалерийской дивизии лишь два орудия, в полку отдельной кавбригады — одно.

— А у Пилсудского, как мне помнится, было шесть орудий? — спросил Сталин.

— Пять, Иосиф Виссарионович. [292]

— Еще что вас тревожит?

При современных средствах наблюдения и поражения, говорил я Сталину, конница становится все более, уязвимой с земли и воздуха. Важнейшее условие успеха ее атак — внезапность. Только при этом она наносит большой урон противнику. Стремительная атака конных масс наводит ужас на врага, подавляет волю к сопротивлению. Но условия для успешной атаки конница обязана подготовить сама. Она должна уметь вести пеший бой, а также комбинированный (смешанный). Для этого ей нужно обладать достаточной огневой мощью, чтобы перед атакой расстроить, деморализовать противника. Ей надо придать авиацию и бронечасти. Усилить средства связи, ввести в штаты специалистов по химической обороне. Учитывая специфику службы, конницу надо комплектовать грамотной молодежью с хорошей допризывной подготовкой.

Структура и организация частей кавалерии также оставляет желать лучшего. В одних дивизиях по четыре полка, в других — по шесть. В полках — где четыре эскадрона, где — три. Надо для всей кавалерии иметь единый штат. Разноголосица в этом деле только на руку нашим противникам.

Всех нас волновало то, что почти половина личного состава кавалерии нуждалась в замене по разным причинам. Был большой некомплект лошадей. Требовалось новое, современное оружие, а у бойцов еще преобладала старая изношенная винтовка, легких пулеметов было лишь 25 процентов; не хватало также пулеметных тачанок.

Опыт 1-й Конной убеждал в том, что в Красной Армии необходимо сохранить стратегическую конницу, действующую самостоятельно. Кроме того, конные части следовало придавать стрелковым дивизиям, корпусам. Реорганизация проводилась без достаточного учета опыта гражданской войны. Все это поставило конницу в очень тяжелое положение...

Сталин слушал меня не перебивая.

— Да, вижу, с кавалерией совсем худо, — сказал он. — Вам бы следовало вместе с Климентом Ефремовичем представить по этому вопросу специальное письмо. Но будем считать ваше сообщение за мнение Реввоенсовета 1-й Конной. [293] Я сказал, что, если надо, через неделю такое письмо представим. Сталин махнул рукой.

— Не будем терять времени. Лучше подумайте, как успешнее подготовить Боевой устав кавалерии. Дело это очень нужное.

Затем разговор зашел о коневодстве и коннозаводстве. Признаться, я не ожидал, что Сталин сведущ в этом деле. Он знал, сколько было в стране лошадей, сколько осталось после революции.

— Будем брать курс на полную механизацию народного хозяйства, в том числе земледелия, — сказал Сталин, — но пока построим заводы, пока научимся, делать машины, придется выезжать на лошади. Ныне она — главное средство производства. Поэтому развитие коневодства — сейчас важнейшая задача...

Я сказал Сталину, что, если не будут приняты чрезвычайные меры, мы обречем наше коневодство на страшный упадок. Помимо восстановления конского поголовья надо особое внимание обратить на улучшение качества лошадей, выделить для деревни достаточное количество племенных, кровных. Этим мы заинтересуем самих крестьян, которые охотно помогут нам, и тогда сможем закупать хороших лошадей для армии.

Сталин заметил, что, на его взгляд, необходимо разработать единый государственный план использования племенного материала и расходования спецкредита.

— Но прошу учесть, — предупредил Сталин, — что нужно максимально использовать резервы на местах. А то у нас есть немало фактов, когда на местах с лошадью обращаются безобразно. Кстати, Семен Михайлович, тут в РВС Республики поступила жалоба. — И он многозначительно глянул на меня.

— Какая жалоба? — спрашиваю.

— На вас, Семен Михайлович. Говорят, что вы самоуправством занимаетесь. Что там у вас в Ростове приключилось?

И тут я вспомнил. Однажды утром направляюсь в штаб округа. Вижу: на полном галопе скачет по тротуару кавалерист. Люди шарахаются от него в стороны. Крикнул кавалеристу, чтобы остановился и подъехал ко мне.

— Откуда? — спрашиваю. [294]

Он назвал кавалерийскую часть и доложил, что ездил в штаб округа с донесением, а сейчас спешит в часть. Приказал кавалеристу слезть с лошади.

— Это что? — Я показал на окровавленные копыта лошади. Она была не подкована, а конник гнал ее по камням.

Да, я был крут и суров к тем, кто по-варварски относился к лошадям. Поэтому тот случай не оставил без внимания. Приказал забрать у бойца лошадь, а самого арестовать на десять суток. Вот он и написал на меня жалобу: дескать, поступает Буденный на манер царского офицера.

Уже когда я собрался уходить, Сталин сказал:

— Есть предложение, Семен Михайлович. Мы тут посоветовались в Реввоенсовете Республики и решили учредить должность помощника Главкома по кавалерии{89}. Как вы на это смотрите?

— Я — за. Мера важная и нужная. Уверен, что это принесет большую пользу нашему общему делу — укреплению Красной Армии.

— Да, конечно, польза будет, но при одном условии — если на эту должность подберем знающего человека. — Он в упор посмотрел на меня. И вдруг сказал: — Вас рекомендуем, Семен Михайлович.

Я опешил и не сразу нашелся, что сказать. Предложение было по душе. Я смог бы вплотную заняться вопросами дальнейшего укрепления красной кавалерии. И в то же время вполне отчетливо сознавал и как командир, и как коммунист, что много еще незавершенных дел осталось на Северном Кавказе.

Сталин, конечно, заметил мое смущение.

— Вы не решаетесь принять эту должность?

— Иосиф Виссарионович, спасибо за доверие, но разрешите мне еще побыть командармом и членом Реввоенсовета округа. — И я рассказал Сталину, почему считал это необходимым.

— Ну что ж, — сказал Сталин, — понимаю вас. Основания для такой просьбы с вашей стороны вполне убедительны. Давайте отложим все на год. [295]

Весной 1922 года ЦК РКП (б) направил Анастаса Ивановича Микояна на партийную работу, к нам», в Ростов-на-Дону, где он сначала был секретарем Юго-Восточного бюро ЦК, а затем до 1926 года работал секретарем Северо-Кавказского крайкома партии.

Мы с Ворошиловым хорошо знали Анастаса Ивановича и были рады его назначению в Ростов-на-Дону. Микоян еще в 1915 году вступил в партию большевиков, был на партийной работе в Баку, где с особой силой проявился его талант революционера-организатора. Осенью 1918 года, в период обороны Баку от войск германо-турецких империалистов, Анастас Иванович был комиссаром бригады Красной Армии и вместе с командовавшим революционными войсками Г. Н. Коргановым руководил боевыми операциями на фронте. Когда в августе 1918 года в Баку временно пала Советская власть, Микоян возглавил группу большевиков, которая, оставшись в занятом английскими интервентами городе, вела подпольную работу. В те дни английские интервенты зверски расстреляли 26 бакинских комиссаров. Микояну и некоторым другим большевикам удалось избежать расстрела, хотя они и находились в тюрьме. В феврале 1919 года по требованию бакинских рабочих английские оккупанты вынуждены были освободить и выслать этапом Анастаса Ивановича и его товарищей по борьбе.

В. И. Ленин хорошо знал Микояна как закаленного большевика-революционера и не случайно, когда встал вопрос о назначении Анастаса Ивановича секретарем Юго-Восточного бюро ЦК, Владимир Ильич поддержал его кандидатуру.

Прибыв в Ростов-на-Дону, Микоян с большой энергией взялся за работу. Мы, члены Реввоенсовета Северо-Кавказского округа, сразу ощутили это на себе. Анастас Иванович бывал почти на всех заседаниях РВС, делился своими мыслями о том, как скорее ликвидировать бандитизм на Дону и Северном Кавказе, как наладить работу промышленных предприятий и т. д. Работать с Микояном было интересно. По складу характера Анастас Иванович отличался большой выдержкой, тактом, умел поправлять ошибки партийных работников и не боялся признать свои. Импонировала нам его личная храбрость. Как-то [296] вскоре после приезда Микояна в Ростов-на-Дону мне стало известно, что он, секретарь Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б), ходит без охраны. А ведь в то время в Ростове было небезопасно: под видом рабочих скрывалось еще немало белогвардейских офицеров-деникинцев, всякого рода бандитов, которые покушались на ответственных партийных работников. При встрече с Микояном я сказал ему об этом. Анастас Иванович усмехнулся:

— А вы сами, Семен Михайлович, тоже ходите без охраны.

Позже и Ворошилов то же самое сказал Микояну, но Анастас Иванович в ответ лишь улыбнулся.

Положение на Северном Кавказе и в 1922 году оставалось тяжелым. Недоставало самого необходимого, что вызывало недовольство населения и даже рабочих.

В июле и августе 1922 года я был в станице Динской, под Краснодаром. Там получил телеграмму Микояна, в которой он просил связаться с местными партийными органами и оказать им помощь людьми и транспортом в заготовке хлеба. Хлеб предназначался для голодающей Москвы и Ростова-на-Дону. В короткий срок мы снарядили несколько эшелонов, хотя для этого пришлось преодолеть большие трудности.

Прибыл я с первым эшелоном в Ростов-на-Дону утром. И сразу — к Микояну на квартиру. Встретил он меня приветливо. Веселый такой, ходит по комнате, потирает руки. А потом остановился около меня и сказал:

— А у меня, Семен Михайлович, радость большая — сын родился. Степаном назвал, в честь Шаумяна. Вот иди сюда, посмотри...

Анастас Иванович провел меня в другую комнату, приоткрыл на кроватке марлевую простыню.

— Значит, нашего полку прибыло! — пошутил я и от души поздравил Микояна и его жену с рождением сына.

Я сообщил Анастасу Ивановичу, что привел эшелоны с хлебом. Микоян обрадовался:

— Владимир Ильич очень просил прислать в Москву хоть несколько вагонов хлеба. Тяжело в столице. Да и здесь дела неважные... — Он сделал паузу. — Итак, хлеб есть. Я сейчас поручу товарищам распределить егоз третью часть — Ростову-на-Дону, а две трети — Москве. И сегодня же отправим хлеб. [297]

Я рассказал Анастасу Ивановичу об обстановке в тех краях, где части Конармии ликвидировали последние отряды бандитов. Когда собрался уходить, Микоян попросил меня выступить на фабрике «Дукат», в железнодорожных мастерских и на заводе «Аксай».

— Там были срывы в работе из-за недостатка хлеба. Надо поговорить с рабочими по душам. Я прошу, Семен Михайлович, найти для этого время. Люди знают вас, и я уверен, что поймут наши трудности.

Моя встреча с рабочими фабрики прошла хорошо, а вот в железнодорожных мастерских некоторые рабочие настороженно встретили меня. Я рассказал, что все бандитские отряды в камышах и горах уничтожены частями Конармии, если кто и сбежал, то недолго ему бродить, как волку. Сейчас у нас перебои с хлебом. Вся Россия голодает. Товарищ Ленин тоже на пайке, как и все мы. А кто в этом виноват? Виноваты наши враги да война, которую только что закончили. Советская власть принимает все меры, чтобы скорее выйти из тяжелого положения. На Кубани заготовлено для вас несколько эшелонов. Они прибыли. Прошу вас помочь разгрузить.

Наступила напряженная тишина, кое-кто стал перешептываться.

— В странах капитала, — продолжал я, — где у власти стоит буржуазия, там рабочие бастуют потому, что буржуи сосут из них кровь, эксплуатируют их труд, а барыши кладут себе в карман. А у нас власть-то наша. Работаем на себя. И товарищ Ленин призывает нас не покладая рук трудиться во имя Республики. От вас, товарищи, зависит многое. Если каждый будет честно работать, то мы скорее ликвидируем голод и разруху. А тех, кто будет идти против нас, наше советское правосудие будет карать.

— Правильно! — раздались голоса. — Надо разделаться с подстрекателями.

Зачинщиками срыва работы оказались меньшевики и эсеры. При обыске у каждого из них были найдены большие запасы муки и зерна.

В декабре 1922 года нам с Ворошиловым вновь довелось побывать в Москве — делегатами I Всесоюзного съезда Советов. [298]

Задолго до начала работы съезда у Главкома С. С. Каменева состоялось совещание командующих и членов реввоенсоветов округов. Главком сообщил тогда нам, что ему поручено выступить на I Всесоюзном съезде Советов от имени личного состава Вооруженных Сил Республики.

С. С. Каменев очень заботливо относился к делам и нуждам войск Северо-Кавказского военного округа, куда входила и 1-я Конная армия. Он часто звонил нам в Ростов, интересовался состоянием дел в войсках, нередко лично оказывал Реввоенсовету округа практическую помощь. И в этот раз С. С. Каменев выслушал нас с большим вниманием. К. Е. Ворошилов обстоятельно доложил Главкому обстановку в округе. Прошел всего год, как был организован наш округ. Трудности ощущались во всем. Но, несмотря на это, войска округа настойчиво выполняли задачи, поставленные командованием Красной Армии. Как известно, численность войск была сокращена, однако требовалось не снижать их боевой мощи.

— Самое трудное для нас, — докладывал Ворошилов Главкому, — это неграмотность. Одна треть бойцов округа не умела ни читать, ни писать. Реввоенсовет округа обязал командиров и политработников обучить бойцов грамоте. В окружной газете ведется специальный раздел... Словом, приняли все меры. Однако и сейчас в частях еще много неграмотных.

Главком заметил, что Реввоенсовет округа делает очень нужное дело.

— Когда боец умеет писать и читать, ему легче разобраться в политике, легче усваивать военное дело. Тут уж, товарищи, старайтесь.

Были обсуждены также насущные вопросы обучения войск, строительства для них казарм и т. д.

— Это не дело, когда бойцы размещены на частных квартирах, — сказал С. С. Каменев. — Бойцы должны жить в казармах, тогда легче крепить в войсках дисциплину, легче обучать их.

На совещании были затронуты и вопросы военной реформы, которая уже стояла на повестке дня.

А 30 декабря все спешили в Большой театр на съезд Советов, которому предстояло принять решение и соответствующие документы об образовании СССР. Зал и прилегающие помещения быстро заполнились, В состав российской [299] делегации входили К. Е. Ворошилов, Г. К. Орджоникидзе, С. С. Каменев, М. Н. Тухачевский, А. С. Бубнов, А. И. Микоян, Таштемир Эльдерханов. М. В. Фрунзе был делегатом от Украинской ССР. Много было и других знакомых и сослуживцев. У всех приподнятое настроение. Среди делегатов — закаленные в невзгодах революционеры, побывавшие в тюрьмах и в ссылках, активные участники Октябрьской революции и гражданской войны. Они вынесли на своих плечах всю тяжесть создания новой армии и организации отпора врагу. Было о чем поговорить во время встреч, что вспомнить в такой торжественный день.

Я давно уже не виделся с Серго Орджоникидзе, и вот — встреча. Серго очень много сделал для укрепления Советской власти на Дону и Северном Кавказе. Когда 1-я Конная армия в марте — апреле 1920 года направлялась на польский фронт, Серго Орджоникидзе был назначен председателем вновь образованного Северо-Кавказского ревкома, который первое время был руководящим органом Советской власти в крае. Вместе с С. М. Кировым, входившим тогда в Реввоенсовет 11-й армии, которая освободила Ставрополь, он побывал во многих станицах и городах Северного Кавказа. Позже, работая в Азербайджане, Г. К. Орджоникидзе не забывал и Северный Кавказ. Он не раз выезжал из Баку в Ростов, на Ставрополье, Терек, в Дагестан. На I Всесоюзный съезд Советов Серго Орджоникидзе приехал из Закавказья. Его роль в разработке и проведении в жизнь мероприятий, связанных с государственным устройством Закавказской Федерации и вхождением республик Закавказья в состав СССР, была огромной, и мы все это знали.

Серго пожурил меня, что засел я, как он выразился, в Ростове и до сих пор не приехал в Закавказье.

— Я помогал вам, Семен Михайлович, на Северном Кавказе, а вы, дружок, ко мне еще ни разу не приехали. Негоже так. Вот возьму и пожалуюсь в ЦК, — шутливо добавил Серго.

— В округе у нас столько дел, что мы с Ворошиловым и дома-то редко бываем!..

— Это правда, Григорий Константинович, — подтвердил Климент Ефремович.

День образования Союза Советских Социалистических Республик стал большим праздником нашего народа. Потоком шли к Большому театру трудящиеся Москвы, демонстрируя свое единение с партией, приветствуя делегатов.

На съезд прибыло 2215 делегатов. Почетным председателем съезда делегаты избрали В. И. Ленина, Под бурные аплодисменты было оглашено и принято приветствие почетному председателю съезда, вождю мирового пролетариата Владимиру Ильичу Ленину. Председателем съезда избрали М. И. Калинина, М. В. Фрунзе вошел в состав президиума съезда.

.Владимир Ильич из-за болезни не присутствовал на съезде, но подготовка съезда, разработка исторических государственных документов велись под его непосредственным руководством.

В ряде своих работ Владимир Ильич подчеркивал насущную необходимость для всех наций и народностей бывшей России объединиться в единое демократическое централизованное Советское государство, имея в виду, во-первых, невозможность отстоять существование советских республик, окруженных несравненно более могущественными в военном отношении империалистическими державами всего мира, без теснейшего союза советских республик; во-вторых, необходимость тесного экономического союза советских республик, без чего неосуществимо восстановление разрушенных империализмом производительных сил и обеспечение благосостояния трудящихся; в-третьих, тенденцию к созданию единого, по общему плану регулируемого пролетариатом всех наций, всемирного хозяйства как целого. Эта тенденция вполне явственно обнаружена уже при капитализме и безусловно подлежит дальнейшему развитию и полному завершению при социализме{90}.