Один из авторов сайта нас поправил: "Свои воспоминания о Ленине, озаглавленные «Встреча», Анучин напечатал в ленинградском журнале «Литературный современник» в начале 1940 года3. Ровно через год, продолжая тему, Анучин опубликовал в Самарканде, где он тогда жил, историю своей переписки с Лениным4. После войны (Анучина уже не было в живых) обе публикации объединяются в новосибирском журнале «Сибирские огни» под заглавием «Встреча и переписка с Лениным»5. Вывод Яковлева полностью совпадал с мнением Азадовской, также затронувшей в своей статье ленинский эпизод: фальшивка. Не было и не могло быть ни встречи, ни переписки6.
В 1992 году появился первый том биографического словаря «Русские писатели 1800 – 1917», в котором помещена статья об Анучине; ее автор – Е. А. Тенишева, научный сотрудник Института мировой литературы, – соглашалась с Л. В. Азадовской в том, что большая часть горьковских писем к Анучину, как и его красноярская «встреча» с Лениным, – фальсификация."
Статью решили не удалять, а прояснить

Доказательство - книга Козлова В.П. "Обманутая,  но торжествующая Клио. Подлоги письменных источников по российской истории в ХХ веке" и Яковлев Б. Фальсификатор В. И. Анучин. Сибирские огни. 1965. № 11

В. Анучин

Встреча и переписка с Лениным

Встреча

1

21 февраля (по старому стилю) 1897 года я приехал из Томска в родной Красноярск, где мне нужно было устроить свои дела перед отъездом в Петербург. Здесь я узнал, что на днях ждут приезда видного социал-демократа В. И.Ульянова.

Прибытие политических ссыльных всегда служило праздником для красноярской революционной молодежи: ждали политических новостей и поучительных бесед, а приезд автора всем известной статьи «По вопросу о рынках»¹ взволновал публику: ждали острых дискуссий Ульянова с народниками.

Пристанищем для политических ссыльных служили дом и квартира вдовы Поповой; здесь же сам собою образовался и клуб, где собирались молодежь и ссыльные, жившие в Красноярске. Мне до сих пор непонятно: почему этот «клуб» не был разгромлен полицией, но факт тот, что если приезжий ссыльный не знал, где остановиться, то жандармы сами сообщали ему адрес Поповой.

Через несколько дней Валя Попова, в то время гимназистка, сообщила мне, что Ульянов приехал.

— Ну, каков? — спросил я.

— Слишком уж серьёзный... неразговорчивый и не любит народников: Тютчева² назвал прошлогодним снегом, а иногда, впрочем, становится совсем другим, дурачится с ребятишками, Женьке козу-егозу показывает.

В тот же вечер я пошел к Поповым. Народ еще не собрался, и Владимир Ильич сидел за чайным столом в кругу пяти-шести молодых людей.

Когда меня представили Владимиру Ильичу, он прищурено улыбнулся и сказал:

— Ну, вас нечего спрашивать: како веруеши? У вас на лбу написано, что вы народник.

— Не совсем так, — отвечал я.

— А-а?! Стихи пишете? Поэт?

— Тоже нет.

— А отвечаете вот в рифму?

— Случайность, ваше преосвященство, — ответил я фразой из анекдота.

— Так и запишем, — рассмеялся Владимир Ильич, — случайный поэт.

— Пока... просто революционер.

— Вот так диковинка: просто революционер. Не народник и не социал-демократ?

— Да.

— Любопытно... Революционер без программы? Во имя чего же вы хотите его величество огорчить?.. Это у Салтыкова, помните: мальчик в штанах и мальчик без штанов. Значит, вы мальчик без штанов?

Раздался дружный хохот, а меня разбирала обида.

— Я не хочу ничего принимать на веру. Я хочу сам разобраться, своим умом дойти. Вот учусь пока, — неуклюже протестовал я.

— Это другое дело, — сразу посерьезнел Владимир Ильич, — это другое дело... Извините... Над чем вы теперь работаете?

— Штудирую «Науку логики» Гегеля.

— Гегеля, — вскинул бровями Владимир Ильич.

— Он ведь семинарист бывший, у них философию проходят, — сказал кто-то из сидевших за столом.

— Очень хорошо! Очень хорошо! — суховато откликнулся Владимир Ильич, и улыбка у него погасла.

— Кроме того, он областник, — рекомендовали меня.

— Любопытно, — опять оживился Владимир Ильич, — мы с вами должны поговорить об областничестве, но это потом, а пока скажите только: ваше сибирское областничество — это сепаратизм или федерализм?

— Федерализм.

— Любопытно! Это уже лучше... Обязательно расскажите мне подробности как-нибудь потом, наедине.

— это он же устроил семинарский бунт в Томске, — продолжалась информация обо мне.

— Бунта не было — поправил я, — был жандармский разгром.

— Слышал, слышал — сказал Владимир Ильич, — это же кошмарная история... И даже с человеческими жертвами, как говорят?

И мне пришлось рассказать о событиях в Томской духовной семинарии в 1895— 96 годах, причем Владимир Ильич настойчиво допытывался о деталях эпизода.

— Д-дда! — закончил он нашу беседу, — очень знаменательно! Если уже в духовных семинариях будущие попы читают Чернышевского, Герцена, Маркса и Энгельса, то это хороший показатель общих настроений. Жаль, что все идет стихийно. Организация нужна. Ох, ребятки, как нужна организованность! Иначе пустоцвета много будет.

2

В последующие дни я частенько захода в клуб, но беседовать с Владимиром Ильичом не пришлось — всегда было много народа, зато мне представилась возможность понаблюдать. Владимир Ильич явно сторонился очень принятых в то время споров марксистов с народниками. Чуть бывало затеется такая дискуссия, Владимир Ильич как-то поблекнет; потом начнет потирать кончик носа согнутым указательным пальцем и, наконец, не вытерпев, уйдет из комнаты. Оно и понятно. Наши доморощенные марксисты были подкованы, главным образом, доводами из брошюры самого Владимира Ильича, а народники неизменно тянули нудные акафисты всеисцеляющей общине, но кроме того, они никогда не отличались хорошим знакомством с политической экономией. Но надо было видеть, какое живейшее участие Владимир Ильич принял в прениях по докладу одного молодого красноярца — «Беллетристика при социализме». Владимир Ильич сыпал направляющими вопросами, наводящими репликами; подзадоривал ораторов и втягивал в беседу молчальников.

Скептически настроенный юноша Скорняков³ подпустил ложку дегтя:

— Мечты, мечты! Где ваша сладость!

Владимир Ильич взискрился:

— Да, мечты, молодой человек! Мечты! Без мечты человек превращается в животное. Мечты двигают прогресс. Величайшая мечта — социализм...

— А при социализме мечтать будут?— не унимался Скорняков.

— А вы думаете, что тогда будут чмокать у корыта и радостно хрюкать от изобилия? Осуществленная мечта — социализм — откроет новые грандиозные перспективы для самых смелых мечтаний...

Скорняков: - Я предпочитаю синицу в руки.

Голос. «Оклад, медаль, в полоску брюки».

Взрыв хохота, и разговор вернулся к докладу.

Не переносил он также тех крикливых начетчиков из молодежи, которые, не имея своих мыслей и суждений, барабанили градом цитат из философских книг (тогда было в моде кстати и некстати, а часто и с явными натяжками, цитировать Фейербаха, Гегеля и Маркса), — увидев эту неприязнь Владимира Ильича, я понял, почему он поблек, когда я в первой нашей беседе упомянул о работе над Гегелем: он обеспокоился, что я стану глушить его цитатами. Но Владимир Ильич проявил беспредельную предупредительность, когда я попросил его помощи в уяснении трудно понимаемых мест из того же Гегеля.

Явно недолюбливал Владимир Ильич тех женщин и девушек-революционерок, которые подчеркнуто, щеголяли небрежностью туалета. Подметив такое нерасположение, я как-то сказал, что у нас придумана прибаутка: «волос клоком, юбка боком, чулки штопором». Владимир Ильич пришел в восторг и записал прибаутку себе в памятную книжку, заметив: — А и злоязыкий же народ, сибиряки.

Особенно любил Владимир Ильич хоровое пение. Красноярцы народ певучий, и из молодежи всегда составлялся неплохой хор.

Владимир Ильич очень часто просил нас петь, и его особенно волновала фраза из известной песни, которую он тихонько подпевал: - Ты голову честно сложил...

Рокотание басов на последнем слоге слова «сложил» он сопровождал мерным покачиванием головы в такт песне, а глаза у него при этом были такие, словно он смотрел куда-то вдаль.

3

В те дни Владимир Ильич усиленно работал над материалами для своей книги «Развитие капитализма в России», а в квартире у Поповых постоянные сборища и шум, работать было почти невозможно, — тогда Владимиру Ильичу отвели крохотную, об одном оконце, комнатку в соседнем домике.

Вскоре же Владимир Ильич получил (через доктора В. М. Крутовского) разрешение работать в знаменитой Юдинской библиотеке. Библиотека Г. В. Юдина находилась за городом, на даче, и я взялся провожать туда Владимира Ильича, тем более что и у меня была надобность порыться в некоторых редких книгах.

Весна выдалась холодная, с пронизывающим ветром, а пальто у Владимира Ильича, что называется, па рыбьем меху — тогда одолжились где-то овчинной, городского обихода, шубой-барнаулкой и шапкой-ушанкой из песца.

— Хорошо-то, хорошо, — сказал Владимир Ильич, — только очень уж эскимосисто: собаки лаять будут.

Но мы заверили Владимира Ильича, что красноярские собаки не будут шокированы его одеянием.

Сперва Владимир Ильич осмотрел библиотеку, обшарив буквально все закоулки, на что ушел целый день.

За завтраком (любезный владелец библиотеки или его управляющий позаботился и об этом) Владимир Ильич был в приподнятом настроении.

— Да ведь это же клад! Цены нет такому сокровищу! Д-дда!!. Много грехов простится вашему кабатчику за его библиотеку⁴. Весь ваш Красноярск не стоит Юдинской библиотеки.

Владимир Ильич с яростью наголодавшегося набросился на книги и изводил невероятное количество тетрадей (простых, школьных) для своих записок.

На обратном пути я решил отомстить за поношение моего города.

— Вот вы, Владимир Ильич, сказали, что весь Красноярск не стоит Юдинской библиотеки?

— А-а!.. Обиделся?! Ну, что же, еще раз скажу: заурядный, тусклый, мещанско-чиновничий городишко.

— Но молодежь мещанско-чиновничьего происхождения, мне кажется, вам не противна?

— Это ловко подвел, бурсак! — улыбнулся Владимир Ильич. — Ладно! На молодежь сделаем скидку. Но и только?

— Нет, не только.

— Ну, хвастайте дальше.

— Кроме Юдинской библиотеки, Красноярск дал художника Сурикова.

— Как? — даже остановился Владимир Ильич. — Наш знаменитый Суриков родился в этой трущобе?.. И что же, сохранились у вас какие-нибудь памятники о его пребывании?

— Дом, в котором он родился и жил, преспокойно стоит на своем месте.

Наш путь лежал как раз мимо дома Суриковых. Осмотрели его снаружи, заглянули со двора, — обычный красноярский дом.

— Д-да! — задумчиво сказал Владимир Ильич, — великие люди не особенно стесняются в выборе места для своего рождения.

4

Всего мне довелось ходить с Владимиром Ильичом в библиотеку три раза. Однажды он, наконец, вспомнил намеченный разговор об областничестве, а я давно ждал его и, надо признаться, имел затаенную надежду распропагандировать Владимира Ильича. Стараний я приложил много, но по лицу собеседника увидел, что моя агитация не имеет никакого успеха. Тогда я решил взять напором.

— Владимир Ильич, с вашими установками партия весьма считается, — скажите определенно ваше мнение.

— Можно!.. Если сибирское областничество имеет хоть какую-нибудь организующую роль, если областничество не партия, а только демократический блок с лозунгом федеративного устройства России, то... то «до Твери нам по пути».

В другой раз шли мы по тому отрезку Садовой улицы, что пролегал от строившихся тогда вокзальных сооружений к городскому саду. Здесь по обе стороны улицы густо расположилось множество кабаков и харчевок самого низшего пошиба.

Неожиданно нам преградил дорогу до неправдоподобия оборванный субъект в позе провинциального трагика, явный пьянчужка.

— Достопочтенные господа социалисты! Снизойдите к горькому положению погибающего таланта. Последний удар роковой судьбы сокрушил мое сердце! Вчера скончалась моя жена, верный спутник мрачной жизни, — и я не имею на что похоронить ее бренные останки. Владимир Ильич достал свое, серенькой замши, портмоне и, подавая пьянчужке серебряный рубль, сказал:

— Вот возьмите. И, пожалуйста, передайте поклон вашей супруге.

Пьянчужка долго стоял с растерянным видом, держа монету в протянутой руке. Потом догнал нас, подал Владимиру Ильичу его рубль и, уже не ломаясь, сказал:

— Благодарю за урок. На полбутылки, за ваше здоровье, нужно только двадцать копеек. Владимир Ильич с очень серьезным видом обменял ему рубль на двугривенный.

...Владимир Ильич высоко ценил заостренную и меткую мысль. Как-то, будучи в мужской компании, мы сообщили ему несколько терпких с аттическою солью сибирских народных поговорок и прибауток.

— Великолепно! Великолепно! — хлопал себя по колену Владимир Ильич. — Вот где надо учиться нашим писателям. Одной фразой наповал бьет... а знаете что?.. Вам необходимо создать кружок фольклористов и составить большой сборник. Вот будет клад для беллетристов и ораторов.

...Утомившись трехчасовой работой в помощь мне над гегелевскими головоломками, Владимир Ильич по-мальчишески захлопнул книгу.

— Баста. Платите за работу: расскажите что-нибудь о вашем... трижды славном и знаменитом Красноярске.

И я рассказал ему о Мошарихе.

Жил-был в Красноярске крупный золотопромышленник Мошаров. Умер. Его еще молодая, бездетная вдова неожиданно стала пить, чего раньше за нею не водилось, и чем дальше, тем сильнее. Ни дружеские увещания, ни врачебное воздействие не помогают. Пьет. И вот пришел день: Мошариха бросила дом, имущество, бриллианты, парижские наряды, надела рубище, нищенскую суму через плечо к ушла в мир бездомных и голодных.

Весь город знал Мошариху. В грязных отрепьях; на ногах опорки рваные; обрюзгшее от пьянства лицо; живет, собирая милостыню и ночуя под забором. А в банке у нее лежит полмиллиона золотом, и каждый день сюда течет золото с четырех приисков.

Ее считали «во Христе юродивой» и милостыню подавали охотно.

Летом Мошариха обыкновенно жила в шалаше за оградой Старого собора. Она нередко останавливала меня, когда я проходил мимо, идя с рыбалки, и угощала чаем из котелка, кипевшего тут же на костре.

Однажды, видя, что Мошариха совсем трезва, я решился задать ей вопрос, с которым обычно избегали к ней обращаться, так как она всякий раз сильно раздражалась.

— Скажи, тетушка Мошариха, почему ты свои богатства бросила?

После небольшой паузы она хрипло ответила:

— А потому, молодчик, что деньги те душегубные... кровушка на них рабочая, липучая... Сама на приисках была, своими глазаньками видела скотничью жизнь рабочего.

— Какая нелепая, истинно-русская трагедия! — взволнованно сказал Владимир Ильич. — Алмаз, затоптанный в грязь!

Молча, шагает по диагонали комнатушки.

— Д-да! Великая и убогая Русь... А тема-то какая! Огромнейшая глубина и значительность...

В упор остановился передо мною:

— Пишите рассказ: «Мошариха».

— Что вы! Это тема для Достоевского.

— Ну, и что же? Достоевский был у нас первым, но не последним. Нужно захотеть быть Достоевским... Да! Захотеть... Бросьте Гегеля и пишите «Мошариху»⁴.

...В середине марта я уехал из Красноярска.

Переписка

Моя переписка с Владимиром Ильичом обнимает период с 1903 по 1913 год. Так как Владимир Ильич жил в эти годы заграницей, переписку пришлось вести, используя нелегальные партийные связи.

Кратко определить содержание переписки невозможно. Владимир Ильич был ненасытным в отношении материалов и информации, причем диапазон его интересов был исключительно широк. Поэтому остановлюсь здесь только на нескольких, в то время актуальных вопросах, давших темы для писем.

Социальные идеалы Конфуция. Китайский философ Конфуций (род. в 551 г. до нашей эры) сочинил проект организации «единого мирового государства со Всемирным Советом» во главе. Владимир Ильич неоднократно возвращается в письмах к этому вопросу, требует деталей и интересуется попытками осуществления конфуцианской программы и, в частности, опытом национализации земель в Китае.

Индийская материалистическая философия. В широкой публике было распространено мнение, что индийская философия — исключительно мистическая, а на самом деле в Индии существовала и сильная материалистическая школа с резко выраженным антирелигиозным направлением. Владимир Ильич придавал большое значение изучению этой философии и искал возможности перевода книг на русский язык. Последняя задача, к сожалению, не выполнена и до настоящих дней.

Арабские философы. Владимир Ильич очень заинтересовался работой арабского философа Ибн-Калдуна «Пролегомены», в которой говорится о значении производственных отношений и о роли экономических факторов. Ленин спрашивал: «Нет ли еще таких хороших философов на Востоке?»

«Азия для азиатов». Поражение России в русско-японской войне дало Японии титул «великой державы», и в результате японский империализм стал возрастать головокружительно. Лозунг «Азия для азиатов» имел в виду гегемонию Японии над всей Азией, причем границами этой территории на западе японцы намечали... Уральский и Кавказский хребты.

Эту затею Владимир Ильич считал чистейшей авантюрой, но постоянно требовал информации по данному вопросу и рекомендовал сибирской общественности «быть начеку и зорко посматривать на восток».

«Тихоокеанская эра». Из истории известно, что мировые культурные центры перемещались: Месопотамия, Египет, Греция, Рим, Европа, — отсюда названия: «Средиземноморская эра» и «Европейская эра». Американская пресса, горячо поддержанная японской, стала трубить о конце европейской эры и о наступлении тихоокеанской. Роль творцов новой культуры должна, де, перейти, главным образом, к американцам и, частично, к японцам и жителям Австралии. Владимир Ильич относился к «тихоокеанской эре» юмористически:

— А про вашу-то Сибирь и забыли, что она тоже выходит, хотя и задворками, на Тихий океан!

— Хотят через нашу голову культуру перебросить. Ошибаются! Это не так просто, и не вечно Россия будет на правах «земель кабинета его величества»!

Хотя и в шутливых тонах, но к данному вопросу он возвращался несколько раз.

«Сибирская конституция». Один из крупнейших петрашевцев Н. А. Спешнев (1821—1882). отбыв каторгу, был принят на службу генерал-губернатором Восточной Сибири П. Н. Муравьевым-Амурским. Это тот самый Спешнев, который впервые, если я не ошибаюсь, в России сделал доклад (в Иркутске) о «Манифесте коммунистической партии». Спешнев был оценен Муравьевым и стал ближайшим его сотрудником. В 1857 г. 22 декабря Спешнев доложил генерал-губернатору Муравьеву проект «Генерального положения о Сибирских Соединенных Штатах». Это и была «Сибирская конституция». Не надо удивляться поведению генерал-губернатора. Кроме Муравьева, сибирских сепаратистов поддерживали многие крупные чиновники, присланные из России, в том числе тобольский губернатор Деспот-Зенович, иркутский генерал-губернатор граф Игнатьев, томский губернатор Гондатти и красноярский губернатор Крафт. После событий 1905 г. сепаратистское движение стало угасать и, в конце концов, окончательно слилось с левым крылом сибирского областничества, поставившего лозунг: Федеративная Россия.

Владимир Ильич чрезвычайно интересовался данным вопросом.

На запросы Владимира Ильича мне иногда приходилось отвечать не письмами, а целыми «трактатами», как однажды пошутил А. М. Горький.

Из писем Ленина на злобу дня отмечу два - одно дружески-язвительное — о «богостроительстве» А. В. Луначарского и другое гневное — о Троцком (письмо из Кракова, в конце ноября 1913 г.). Отзыв о Троцком был очень резкий: «человек со свихнувшимися мозгами», «почти несомненный прохвост», «пролаза».

Из писем Владимира Ильича я не делал секрета: они читались в кружках, нередко переписывались, а письмо о Троцком было гектографировано и распространено.

Из переписки взято всего несколько моментов, но и они показывают, какой широтой охвата жизни обладал Ленин, каким зорким был кормчий нашей великой революции.

От редакции журнала: В. И. Анучин — научный работник, писатель. Родился в 1875 г. в с Базаиха, Красноярского края. В 1902 г. Анучин окончил Петербургский Археологический институт по этнолого-географическому отделению и работал в музее Антропологии и Этнографии Академии наук. С 1905 по 1907 гг. проживал в г. Красноярске, затем с 1908 по 1911 гг. — в Петербурге, а с 1911 по 1922 г. — в Томске. В последние годы Анучин состоял профессором по кафедре физической географии Пединститута имени Горького в г. Самарканде. Умер в 1943 г. Литературно-художественные произведения Анучина объединены в сборниках: «Рассказы сибиряка», СПБ, 1899; «Сибирские сказки», СПБ, 1905 г.: «По горам и лесам». Анучину принадлежит много научных трудов. Последние его работы: «Исчезнувшие народы Средней Азии» «Роль географических факторов в жизни человечества».

В. И Анучин был высокообразованным человеком, особенно он имел большую эрудицию в вопросах, касающихся Сибири и Азии. Анучин состоял в длительной переписке с В. И. Лениным — с 1903 по 1913 гг. В этот же период он переписывался с А. М. Горьким (письма Горького к Анучину опубликованы в «Сибирских огнях», 1941 г., № 1). Из 23 писем Горького Анучину в пяти письмах говорится о В. И. Ленине. В письме от 2 июня 1912 г. Горький писал Анучину: «По этому вопросищу (т. е. по вопросу о будущем Сибири. Ред.) Влул (т. е. Вл. Ульянов-Ленин. Ред.) будет Вам писать детально, а Вы к нему прислушайтесь — это человек большого плавания». В другом письме Горький сообщал Анучину, что его письмо к Ленину все-таки дошло и, что Ленин будет писать Анучину подробно с оказией. В письме от 7 июня 1909 г. Горький рассказывал, как Владимир Ильич часто вспоминает о беседах с Анучиным, изображая Анучина, завлекающим его в сибирскую веру. В письме от 4 октября 1912 г. Алексей Максимович писал, что Ленин заинтересовался указанием Анучина на то, что один из первых, кто указал на роль экономических факторов и производственных отношений, был арабский историк XIV века Ибн-Калдун. 7 марта 1913 г. Горький попрекал Анучина за неаккуратность по отношению к Ленину: «Кстати, мне случайно известно, что Вы не ответили на очень важное письмо Ул.— ответ очень нужен, имеет большое значение».

В начале 1941 г. редакция «Сибирских огней» обратилась к В. И. Анучину с предложением написать для журнала свои воспоминания о встрече и переписке с В. И. Лениным. Анучин, поддерживавший тесную связь с «Сибирскими огнями», тотчас же ответил согласием и вскоре прислал статью о своей переписке с Владимиром Ильичом. Воспоминания о встрече им были написаны раньше и опубликованы в журнале «Литературный современник» (1940 г., № 1). Для «Сибирских огней» он собирался их расширить. Начавшаяся вскоре война отвлекла Анучина от этой работы. В 1943 г. внезапная смерть оборвала его жизнь. Мы публикуем воспоминания Анучина о встрече с Лениным в их первом варианте и статью о переписке, как они были присланы «Сибирским огням».

1. Брошюра В. И. Ленина „По вопросу о рынках", напечатанная на гектографе, была получена в Томске в 1895 году.
2. Тютчев — ссыльный народник, живший в Красноярске.
3. Скорняков - впоследствии меньшевик.
4. Юдин имел водочный завод и сеть кабаков в Красноярске. В течение многих лет он собирал огромную библиотеку с рядом редчайших книг. Царское правительство отказалось купить Юдинскую библиотеку, и она была приобретена библиотекой конгресса Вашингтона.
5. Владимир Ильич знал, что В. Анучин пишет рассказы.

Сибирские огни 1947 № 2

 

Козлов В.П.

Обманутая, но торжествующая Клио.

Подлоги письменных источников по российской истории в XX веке

2001

Книга руководителя Федеральной архивной службы России члена-корреспондента РАН В.П.Козлова продолжает серию его исследований о подлогах письменных источников по истории России. Начало серии было положено работами автора о фальсификациях XVIII—XIX вв. В этой книге рассказано о подлогах XX в.

В специальной теоретико-методологической главе впервые дается развернутая типология подлогов и формулируются правила их выявления.

Книга была подготовлена автором при его работе в качестве преподавателя на кафедре источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин Историко-архивного института Российского государственного гуманитарного университета.

 

Глава 5.

«Сибирский Пимен»,

или Несостоявшееся открытие гения В.И.Анучина

В 1940 г. в ленинградском журнале «Литературный современник» был опубликован фрагмент мемуаров к тому времени уже мало кому известного ученого и педагога В.И.Анучина1.

Писать воспоминания — право, но и ответственность любого, кто склонен размышлять над прожитым и способен эти размышления «положить на бумагу». Последним качеством Анучин, как мы убедимся ниже, обделен не был. Оказалось, что он обладал и смелостью: в скромном по названию фрагменте воспоминаний рассказывалось о его встречах и беседах в 1903 г. в Красноярске с сосланным туда В.И.Лениным. Мемуары были посвящены, по меньшей мере, четырем темам. Во-первых, они передавали атмосферу общественно-политической жизни Красноярска того времени: споры о путях развития революционного движения и революционной идеологии, место Анучина в жизни Красноярска, его образ как политического деятеля, устроившего бунт семинаристов в Томске в 1895—1896 гг., скромно рекомендующего себя Ленину как «просто революционер», пытающегося постичь жизнь «своим умом». Во-вторых, они содержали любопытные подробности работы Ленина в знаменитой Юдинской библиотеке в Красноярске. В-третьих, они зафиксировали совет Ленина Анучину продолжать его научные разыскания в области истории и этнографии Сибири, «собрать крупных фольклористов и составить большой сборник». И, наконец, в-четвертых, мемуары развивали тему так называемого «сибирского областничества», разрабатывавшуюся рядом сибирских общественных и научных деятелей. На прямой вопрос Ленина, что лежит в основе теории областничества — сепаратизм или федерализм, Анучин в беседе с будущим руководителем Советского государства ответил, что федерализм. По словам мемуариста, Ленин так прокомментировал это заявление Анучина: «Если сибирское областничество имеет хоть какую-нибудь организующую роль, если областничество не партия, а только демократический блок с лозунгом федеративного устройства России, то... то "до Твери нам по пути"».

Публикации воспоминаний о Ленине предшествовали интересные события. Их сохранившийся машинописный вариант имеет дату: «Казань, 7—12 февраля 1924 г.» Их судьбу автор описывает в письме на имя И.В.Сталина от 31 мая 1938 г. следующим образом: «При многократных отказах принять для печати мои воспоминания были приведены следующие соображения:

1. "Автор снизил образ Ленина — необходимо добавить моменты, рисующие его в качестве вождя" (РАПП).

2. "Ваши воспоминания ровно ничего не прибавляют к биографии В.И.Ленина" (Н.Бухарин).

3. "Для того, чтобы писать о великом человеке, нужен особый стиль и особый слог, а ваши заметки написаны косноязычным языком обывателя" (К.Радек)...»

Секретарь Сталина А.Н.Поскребышев направил письмо и воспоминания в Институт Маркса—Энгельса—Ленина, откуда Анучину было сообщено, что они будут привлечены для составления биографии Ленина2.

Благожелательное отношение к воспоминаниям со стороны Института и сыграло положительную роль в решении вопроса об их публикации в литературном издании. Это был ключевой момент в судьбе творческого наследия Анучина, связанного с ленинской, а затем, что особенно важно для темы настоящей главы, и горьковской тематикой.

Ленинская тема получила дальнейшее развитие в новой публикации Анучина, появившейся год спустя в самаркандской газете «Ленинский путь»3. Автор заявил здесь, что он переписывался с Лениным на протяжении 10 лет — с 1903 по 1913 гг. Подлинники ленинских писем, по словам Анучина, оказались утраченными. Однако он предложил их пересказ по сохранившимся копиям. Вскоре этот пересказ в более подробном виде был вновь опубликован в центральной печати4.

Почти одновременно с этим газета «Правда» поместила информацию о том, что редакция журнала «Сибирские огни» получила для публикации 23 письма А.М.Горького к Анучину. «Это, — сообщал новосибирский корреспондент газеты, — наиболее интересные из всех известных писем Горького к сибирякам. В них имеется много глубоких высказываний Алексея Максимовича о Сибири и сибирской литературе»5. Вскоре письма Горького к Анучину увидели свет в «Трудах» Самаркандского государственного педагогического института с предисловием доцента П.В.Вильковского и комментариями жены Анучина — С.Ф.Анучиной. Предисловие сообщало, что письма Горького к Анучину за 1903—1914 гг. печатаются по копиям, снятым самим адресатом с хранившихся у него оригиналов6. Почти одновременно в том же виде они были опубликованы и в журнале «Сибирские огни»7.

23 горьковских письма к Анучину содержали поразительный по своей исторической значимости фактический материал.

Во-первых, в них имелись очень важные горьковские характеристики сибирских писателей и общественных деятелей. Так, например, о поэте и романисте Н.С.Рукавишникове Горький писал Анучину: «Книги Рукавишникова у меня есть. Изломился парень. Толку не будет. Дурно манерничает, как проститутка»8. Знакомство Горького с творчеством драматурга и писателя В.К.Измайлова вызвало у него «кошмарное впечатление». В то же время творчество писателя В.Я.Шишкова породило у Горького большие надежды: «Я, — писал он Анучину, — вполне согласен, что Шишков может развернуться в крупного писателя, но до сих пор он пишет неуверенно, оглядываясь по сторонам, и чуточку под Ремизова, словно боится быть оригинальным, самим собою»л

Во-вторых, письма содержали обширный биографический материал о самом Анучине, а также горьковские оценки его научного, литературного творчества и революционной деятельности. «О вашем участии в "Красноярской республике", — писал, например, Горький, — я узнал из рассказов вашего сподвижника Ур. Он, как говорят, недоволен Вашим максимализмом, находя, что Вы перехватывали крайними предложениями, для которых мы "еще не созрели", но Вы знаете, что я неравнодушен к безумству храбрых, а потому душевный Вам привет»10. В другом письме к Анучину Горький советует ему: «Революционную работу бросить, конечно, невозможно, но еще и советую: откажитесь от научной работы ради писательства. В Вас слишком много писательского, и здесь Вы ближе к народу, больше дадите широкому кругу»11. Письма раскрывали обширные творческие замыслы Анучина, в курсе которых постоянно был его знаменитый корреспондент. «Наконец- то Вы заговорили о романе, — заметил однажды Горький. —- Мое мнение? Оно давно Вам известно... это превосходная мысль!

Способности у Вас большие, материалами богат как никто, — должна получиться прекрасная вещь. Одобряю, благословляю!»12

В-третьих, из писем Горького становилось известно, насколько важную помощь оказывал ему Анучин своими мнениями о литературных, политических и общественных процессах в Сибири и не только там. Так, например, Горький высоко оценил размышления Анучина о социалистическом искусстве, задолго до возникновения идеи социалистического реализма. «Мысль о том, что это будет и не реализм, и не романтизм, а какой-то синтез их обоих, мне кажется приемлемой, — писал он Анучину. — Да, возможно, это так и будет»13.

Но особенно важны для Горького оказались политические размышления Анучина. «Занимается ли Сибирь вопросами внешней политики? — спрашивал, например, он своего корреспондента. — Если да, было бы поучительно и необходимо знать, что именно думают сибиряки о деятельности российской дипломатии и администрации в Монголии, Китае и вообще на Дальнем Востоке?.. Интересно также ваше отношение к делам в Средней Азии, в частности персидским»14. В другом письме Горький нетерпеливо спрашивает Анучина: «Как Вы думаете — надолго ли успокоились японцы и что они предпримут в дальнейшем? Не будут ли обижать вашу прекрасную Сибирь? Черкните пару слов и о Китае»15. Волнует Горького, как и Ленина, близкая Анучину тема «сибирского областничества». «Является ли областничество, — спрашивает писатель своего корреспондента, — только культурным движением, или оно имеет и более острый характер?»16 Горький связывает эту тему с разрешением проблемы будущего Сибири. Словно соглашаясь с присланными ему Анучиным размышлениями, он однажды пишет ему: «Ведь областной Думы Вам хочется? Ведь метрополия, Санкт-Петербургом именуемая, ни к чему Вам? Только грабит. А пора же россиянину учиться не давать себя грабить имперским немцам»17. В другом письме Горький сообщает своему корреспонденту: «Ваша установка по вопросу о будущем Сибири вызвала горячую дискуссию...

По этому вопросу Влул (Ленин. — В.К.) будет Вам писать детально, а Вы к нему прислушивайтесь — это человек большого плавания»18.

Все опубликованные материалы из анучинского архива едва ли не сразу стали фактами жизни и деятельности в равной степени как самого Анучина, так и его знаменитых корреспондентов. Видимо, поэтому им была суждена долгая и славная жизнь. Так, например, письма Горького к Анучину выдержали с 1941 по 1965 гг. не меньше восьми изданий, в том числе частично — в тридцатитомном собрании сочинений писателя. Сюжеты «воспоминаний» Анучина о Ленине, ленинских писем к нему не раз воспроизводились в литературных, драматических произведениях, в исследовательской литературе о Ленине19.

Естественно, после этого и сам Анучин не был забыт. В литературе он традиционно представлялся едва ли не самым серьезным красноярским собеседником Ленина, наиболее авторитетным корреспондентом Горького из Сибири, человеком, активно участвовавшим в революционном движении в Сибири, оказавшим немалые услуги Ленину и Горькому.

Письма Горького к Анучину признавались абсолютно подлинным источником более 20 лет, пока едва ли не одновременно фигура Анучина не попала в сферу научных интересов историка Б.В.Яковлева и филолога Л.М.Азадовской.

Занимаясь сибирским периодом жизни и деятельности Ленина, Яковлев обратил внимание и на факты, приведенные Анучиным. И обнаружил, что все они никакими другими данными, кроме свидетельств самого Анучина, не подтверждаются. По его мнению, достоверность анучинских воспоминаний и писем к нему Ленина красноречиво характеризует, например, «утверждение вроде того, что автор еще в 1895 г. якобы изучал в Томске ленинский реферат "По вопросу о рынках", хотя работа эта стала известна под другим названием по рукописи, впервые обнаруженной лишь в 1937 г. — незадолго до публикации анучинских мемуаров»20. Яковлев особенно подробно остановился на горьковских письмах к Анучину, использовав наблюдения и выводы к тому времени еще не вышедшей в свет, но известной в рукописи статьи Азадовской21. А они оказались не просто поразительными, но и в высшей степени аргументированными.

Проведя тщательный розыск писем Горького к Анучину, Азадовская установила, что формально всего их насчитывается 26, в том числе и 23, опубликованных в 1941 г. Три из них существуют в виде автографов Горького и пять — в виде машинописных копий (отпусков из личного архива писателя), выполненных на пишущей машинке, принадлежавшей Горькому. Уже это обстоятельство вызывало подозрение, хотя, строго говоря, можно было допустить, что их подлинники и отпуски остальных писем Горького к Анучину могли просто не сохраниться.

Однако эти подозрения усилились в связи с другим фактом. Как установила Азадовская, сохранились оригиналы 20 писем Анучина к Горькому за 1911—1935 гг., причем 12 из них — за 1911—1914 гг. Их подавляющая часть тесно связана по содержанию с 8 письмами Горького к Анучину, в отношении которых нет сомнений в их подлинности. И, наоборот, как установила Азадовская, «почти все горьковские письма, подлинность которых документально не зафиксирована.., никак не связаны — ни по содержанию, ни по датировке — ни с одним из двадцати сохранившихся анучинских писем»22.

Но едва ли не самым замечательным открытием Азадовской оказалось обнаруженное ею в архиве Горького собственноручное письмо Анучина писателю от 23 марта 1911 г. Вместе с ним Анучин отправлял ему свою визитную карточку, оговариваясь, что писателю, вероятно, «не приходилось слышать моего имени». Из письма следует, что корреспондент Горького впервые обращается к нему, а значит, этим письмом, пишет Азадовская, «аннулируется буквально половина всего собрания горьковских писем, датированных между 4 ноября 1903 г. и 16 марта 1911 г.», поскольку они не могли быть написаны человеком, о котором Горький узнал только после 23 мая 1911 г.23

Не менее ошеломляющие результаты принес и анализ содержания ряда горьковских писем. В январском 1905 г. письме к Анучину Горький выражает своему корреспонденту сочувствие в связи с тем, что, как ему стало известно из газеты «Биржевые новости», Анучина избили «подлые опричники» царя. «Мое сердце с Вами, — писал Горький. — Я верю, что здесь начало конца кровавого царя. Грядут события, которые вознаградят Вас за ссылки и муки». Однако, во-первых, Анучин в газетном сообщении был назван «ординарным академиком», «профессором», человеком «престарелого возраста», каковым являлся в действительности однофамилец Василия Ивановича — Д.Н.Анучин. Это не могло бы не удивить Горького, если бы он тогда был знаком со своим корреспондентом. Во-вторых, с 12 января 1905 г. Горький находился в заключении в Петропавловской крепости, где только с 25 января ему были выданы письменные принадлежности. И, наконец, в-третьих, невозможно представить, чтобы в письме, посланном из Петропавловской крепости, автор открыто мог написать «о начале конца кровавого царя»24.

В еще одном горьковском письме — от 14 октября 1908 г. — автор делился своими переживаниями по поводу газетных сообщений о смерти теперь уже «молодого, подававшего надежды» сибирского ученого Анучина. Однако такие сообщения в ряде газет появились только в июле 1910 г., т.е. почти спустя два года после этого письма Горького. Точно так же в еще одном письме к Анучину (от 7 февраля 1904 г.) Горький благодарит своего корреспондента за присланную книгу «Сибирские легенды» и статью «Материалы к областному словарю сибирского наречия», увидевшие свет лишь спустя полгода25.

В письме от 7 июня 1909 г. Горький сообщал о полученной им от одного из корреспондентов — сибирского писателя Г.А. Вяткина — «вырезке своей рецензии» на все те же «Сибирские легенды», опубликованной в журнале «Сибирский наблюдатель» за 1903 г. Однако документально установлено, что переписка Вяткина с Горьким началась только через три года после этого письма Горького к Анучину.

В письме, датированном 1910 г., Горький просит прислать на Капри на имя бывшего издателя и редактора «Журнала для всех» В.С.Миролюбова один из рассказов Анучина. Однако Миролюбов прибыл на Капри только 4 марта 1911 г., и, следовательно, Горький не мог делать ранее Анучину столь странное предложение26.

Письмо Горького от 19 февраля 1913 г. сообщает о получении им ряда материалов для намеченного к изданию «Сибирского сборника». Писатель особо выделил среди них рассказ Гл.Байкалова и «этюды» Бахметьева. «Пожалуйста, напишите возможно подробно — кто такой ваш Байкалов, и передайте ему привет», — просил Горький и далее продолжал: «Сообщите подробности и о Бахметьеве, он тоже далеко пойдет — далеко!» Гл.Байкалов — это псевдоним известного писателя Ф. Гладкова, с ним и его творчеством Горький был знаком еще с 1901 г. По этой причине Гладков просто не мог быть для Горького в 1913 г. неизвестным автором. Письмо вообще грубо передергивает факты, связанные с историей подготовки «Сибирского сборника», зафиксированные в подлинных письмах Анучина к Горькому. Из них следует, что, по крайней мере, до апреля 1914 г. Горький не мог ознакомиться ни с какими материалами, предлагавшимися к изданию в «Сибирском сборнике»27.

Как показала Азадовская, почти в каждом из опубликованных горьковских писем к Анучину имеются «недостоверные даты, не совпадающие с реальным положением вещей вопросы или утверждения». Они убедительно свидетельствуют о фальсифицированном характере источников, долгое время использовавшихся в литературе.

Казалось, доказательства Азадовской выглядели исчерпывающими, что нашло свое отражение в позднейшей литературе о Горьком. Однако сравнительно недавно ее выводы были подвергнуты серьезной ревизии в серии работ Е.Н.Никитина28.

Прежде всего Никитин оспаривает один из главных аргументов Азадовской — дату первого письма Анучина к Горькому, полагая, что в письме имеется описка: вместо 1901 г. Анучин поставил 1911 г. Основание для такого заключения более чем серьезное: в письме указан адрес места жительства Анучина (Санкт-Петербург, ул. Канонерская, д. 21, кв. 19), по которому в 1911 г. Анучин точно не проживал. Однако примечательно, что сам Анучин неоднократно заявлял о наличии у него всего 23 писем Горького за 1903-1914 гг.29

Следующий аргумент Никитина — история первого неудавше- гося издания писем Горького (из-за смерти последнего в июне 1936 г.) к Анучину в «Литературном наследстве». Она говорит о том, что все 23 письма Горького в виде подготовленной публикации уже в апреле 1935 г., т.е. при жизни Горького, находились в редакции «Литературного наследства». Автору кажется невероятным, чтобы Анучин пошел на их подлог при здравствующем Горьком, с чем трудно не согласиться. Однако Никитин полностью обходит другие аргументы Азадовской, приведенные нами выше.

Итак, кажется, мы зашли в тупик в отношении подлинности или подложности писем Горького к Анучину. Чтобы хотя бы наметить тропинку для выхода из этого тупика, приглядимся внимательнее к личности и судьбе Анучина, в которую удивительно непостижимым, на первый взгляд, образом оказалась «вплетена» переписка с Горьким.

Кажется, этому человеку фатально не везло. Он пытался стать писателем — получился ниже чем средний бытописатель, автор мало кому известных «Рассказов сибиряка», повести «По горам и лесам». Он пытался прославиться трагедией «Красноярский бунт», над которой работал много лет, но она так и осталась нигде не изданной и не поставленной на сцене. Он задумал роман, действие которого происходило «на фоне социально-мессианского ожидания Азии», — получилось многословное произведение, оставшееся в рукописи как памятник авторскому трудолюбию, не больше. Он мечтал прославить свое имя трудами в области этнографии, антропологии, фольклористики Сибири — и стал автором и издателем посредственных брошюр, статей и сборников «Сибирские легенды», «Сибирские сказки», «Дедовщина в Сибири», «Енисейские сказки», «Сказания». Он потратил много сил и времени на издание собственных газет и альманахов — получалось все вымученно, нескладно, заканчиваясь неизменной неудачей. Охваченный очередной яркой идеей, он надеялся открыть и сформулировать новый «социальный закон», в котором пытайся связать народные движения с максимумом пятен на Солнце, — вышла примитивная компиляция из трудов предшественников. Он хотел быть организующим центром историков, этнографов, литераторов Сибири — и вместо этого в конце жизни был вынужден вести долгий и изматывающий процесс со своими коллегами по Самаркандскому педагогическому институту в связи со своей деятельностью как председателя жилищно-строительного кооператива «Научный работник». Судьба, словно издеваясь над ним, сделала его всего лишь однофамильцем действительно крупного этнографа и антрополога академика Д.Н.Анучина, вынужденного не раз поправлять научные выводы и методы работы своего младшего коллеги. Словно зло шутя над ним, судьба даже подарила ему за 30 лет до смерти печатное сообщение о его гибели в Туруханском крае, которое самому же пришлось и опровергать.

И все это — на фоне многочисленных предприятий, энергичных, порой раздражавших современников действий, грандиозных замыслов. Василий Иванович Анучин (1876—1942), наверное, к концу своей жизни не мог не чувствовать огромной усталости от пережитого, неудовлетворенности от нереализованного. Впрочем, это, вероятно, было следствием отсутствия таланта при нелегком характере, неизменно приводившем к конфликтам с окружающими людьми. Помимо усталости было и нечто такое, что заставило его отчаянно покинуть любимый сибирский край, с которым он связывал свои честолюбивые надежды, устроиться скромным преподавателем физической географии в Самарканде и молчать, долгие годы молчать.

Впрочем, не всегда. Сохранился ряд документов, характеризующих странный эпизод в жизни Анучина первых послереволюционных лет.

21 марта 1921 г. Томская губернская чрезвычайная комиссия сообщила Ф.Э.Дзержинскому о том, что два дня назад гражданин Анучин обратился в ЧК и в губернский партийный комитет. Суть обращения заключалась в следующем. Некое доверенное лицо белогвардейского барона Унгерна доставило ему письмо последнего. В этом письме от имени военного командования Анучину предлагалось «принять на себя тягостное бремя управления Сибирью», став «Президентом Республики Сибири или Председателем Совета Министров, в зависимости от Конституции» будущего государства. Но не только предложение оказалось поразительным. Поражали аргументы, которые приводил Унгерн: «А) Вы, за смертью Г.Н.Потанина, единственный человек, широко популярный в Сибири. Вас знают буквально от Урала до Камчатки и от Монголии до Лед[овитого] океана.

Б) При последних передвижениях наших частей по Сибири мы осведомились, что Вас знают и о Вас любовно говорят в самых глухих деревнях.

В) С Вашим именем сильно считаются и Вам лично готовы доверять наши друзья американцы.

Г) К Вам с глубоким уважением относится наш враг В.Ленин.

Д) Ваша идея об Азиатской Федерации имеет много друзей и горячих сторонников в Корее, Монголии, Китае и Индии.

Е) Вы единственный, кто может объединить вокруг себя многих.

Ж) Ваш отказ повлек бы за собой все ужасы министерской чехарды жадных до власти, но ни на что творческое не способных людей»30.

Ответ Анучина Унгерну был полон достоинства: «Оставаясь при мысли, что применением насилия можно породить только новое насилие, что штыком и пулеметом можно только разрушать, но не создавать, я, естественно, не могу разделять надежд на вооруженное восстание, хотя бы и успешное.

По существу переданного Вами предложения я считаю долгом дать категорический ответ и сообщить, что абсолютно не пригоден на предлагаемую роль и отказываюсь от нее — по той причине, что я совершенно отошел от политической деятельности с намерением никогда к ней не возвращаться»31.

Томская губернская ЧК немедленно провела оперативную работу по сбору сведений об Анучине. Оказалось, что Анучин — «человек способный, обладает большими познаниями, но склонен к прожектерству и с большим неудовольствием относится к тому, что ему пришлось сойти с политической и общественной арены... Анучин склонен ко всяким неожиданным поступкам. В настоящее время он творит новую религию — "твори радость"»32.

По распоряжению Дзержинского копии писем Анучина и барона Унгерна «для сведения» были направлены всем членам ЦК ВКП(б), в том числе Ленину, на «хорошее» знакомство с которым Анучин ссылался при встрече в ЧК33.

К сожалению, нам не удалось обнаружить продолжения «дела» о «президентстве» Анучина в «Республике Сибирь». Но одним из его последствий стала постановка его героя «на учет» в Томской губернской ЧК. Было ли действительно обращение барона Унгерна к Анучину? Ответить на этот вопрос сложно, т.к. подлинника его письма обнаружить не удалось, хотя он, как можно понять, существовал. Если было такое обращение, то фактический «самодо- нос» Анучина мог стать его реакцией на возможную провокацию со стороны ЧК, которая, как показывают документы, отсутствовала. С другой стороны, мы вправе предположить, что это мог быть один из тех «неожиданных поступков», о которых сообщалось в письме Томской губернской ЧК. Во всяком случае, в военно-политической обстановке 1921 г. предложение барона Унгерна выглядит довольно странно, особенно если учесть, что в его основе — не суть будущей государственной деятельности Анучина, а его собственная характеристика, которая могла быть «автохарактеристикой», призванной привлечь к себе внимание.

Сохранились автобиографические воспоминания Анучина за этот и еще один, более поздний, периоды жизни. Если верить им, в марте 1922 г. произошло его «единственное, но очень тяжелое по последствиям столкновение с Советской властью». Человек, по его собственному свидетельству, сидевший при царской власти 17 раз в тюрьме и 7 раз отбывавший ссылку, на одной из партийных конференций обвинил начальника секретной части Томской губернской ЧК в распродаже белогвардейцам нескольких вагонов военного снаряжения. Якобы после этого последовал немедленный арест. «Или меня вызывали к следователю только для того, чтобы ложно сообщить, что моя жена уже вышла замуж. Или под вечер ко мне являлся кто-нибудь из Чека и сообщал, что, согласно приговора, утвержденного Москвой, я сегодня буду расстрелян». «Меня несколько раз били, — свидетельствовал Анучин. — Мне рукоятью нагана вышибли шесть зубов. В декабре при сорокоградусном морозе вынули на всю ночь раму из камеры...»34

В 1923 г. Анучин был выслан на 3 года в Казань, где, однако, занял должность профессора Казанского университета. Здесь, по его собственным словам, сотрудниками ВЧК у него были изъяты подлинники 16 писем Ленина за 1903—1913 гг.

Спасаясь от постоянных угроз ареста и ссылки то в Архангельскую, то в Тверскую губернии, находя поддержку то у Ф.ЭДзержинского, то у П.А.Красикова, Анучин в конце концов в 1928 г. обосновался в Самарканде.

Именно здесь, приблизительно в 1933 г., и произошла обывательская история с ЖСК «Научный работник». Анучин начал «разоблачать воров» в кооперативе, результатом чего стал судебный процесс, едва не приведший к его осуждению. Можно понять состояние нашего героя, когда председатель кооператива, некий Гуревич, объявил, что Анучин — беглый поп, ограбивший подлинного профессора Анучина и живущий по документам последнего35.

На фоне кооперативного скандала и началась история с письмами Горького. Анучин в письме к В.Д.Бонч-Бруевичу описывает ее следующим образом. Уже якобы после того как он подготовил их публикацию и отослал ее в «Литературное наследство», по Самарканду поползли слухи «о письмах Горького, в которых он якобы поносит Ленина (!)». «Я ничего не понимал, — пишет Анучин, — так как ни о письмах, ни о работе для 'Литературного наследства" никому не сообщал. Впоследствии выяснилось, что слухи пустил некий Гуревич... Меня полуофициально спросили: имею ли я письма Горького? Я ответил утвердительно. После этого выступил все тот же Гуревич и публично обвинил меня в самозванстве, упирая на то, что у Горького была переписка с В.А.Анучиным, а не со мною (В.И.)...

Затем ко мне нагрянула комиссия Советского] контроля, проверила все мои документы и дипломы, тщательно ознакомилась с моей библиотекой и, наконец, потребовала предъявить письма Горького.

Они лежали на столе. Один читал вслух копии, другой следил по оригиналам, третий делал заметки в блокноте. Кончили. Дальше такой разговор:

— Зачем у Вас сделаны копии?

— Для печати.

— Неужели Вы не понимаете, что этих писем нельзя опубликовывать?

— Почему?

— Высказывания Горького против смертной казни, о буржуазной философии, об областниках и т.д. неправильны. Он давно отказался от таких троцкистских идеек. Хранить (а не только оглашать) такие письма — деяние антисоветское; Вы должны были давно их уничтожить.

Забрали экземпляр копии и, еще раз пристращав, уехали...

Через 2—3 дня ко мне явился человек в форме и с билетом НКВД. Потребовал письма Горького, долго читал... и наконец заявил, что он письма конфискует. Я отказался отдать их, требуя ордера на конфискацию.

— А, так?! Хорошо! Мы возьмем их через два часа, да кстати и Вас прихватим! Давно в подвале не сидели?»36 Расстроенный, Анучин уничтожил горьковские письма; случайно остались лишь два из них в оригинале: они «были на столе у жены для выписок»37.

Сохранились письма-запросы Бонч-Бруевича в НКВД, прокуратуру и Самаркандский горком ВКП(б). В них содержались высокие характеристики революционных и научных заслуг Анучина и очень жесткие требования принять меры к охране покоя своего подзащитного38. Ответ начальника самаркандского сектора НКВД Бонч-Бруевичу сводил положение Анучина к его «неполадкам с жилищным кооперативом. Встретившись с Анучиным, он выяснил, что «никакого гонения со стороны местных властей по отношению к Анучину не имело места»39. Зато иного мнения придерживалась комиссия партийного контроля, констатировавшая в своем ответе Бонч-Бруевичу: «Сведения, изложенные в Вашем письме, в основном подтвердились»40.

Почти одновременно с этим Анучин дважды (в марте и апреле 1935 г.) обращался за помощью и к Горькому. Ответные письма Горького нам неизвестны.

Но и враги Анучина не дремали. 24 июня 1936 г. правление жилищного кооператива «Научный работник» также обратилось к Горькому с просьбой «возобновить в памяти Вашей переписку в 1907—1912 гг. с Анучиным Василием Ивановичем, если эта переписка действительно имела место»41. По словам авторов письма, Анучин «предъявил в редакцию "Правды Востока" (местное отделение) Ваши письма к нему, написанные еще в 1907 или 1912 году, в коих Вы, Алексей Максимович, сообщаете ему якобы о том, что Владимир Ильич Ленин прочитал произведения Анучина и восхищен ими, а также выражает желание лично повидать Анучина и т.д.» У сослуживцев Анучина его переписка с Горьким вызвала сомнения, поскольку, как сказано в их обращении к Горькому, тот не только своим коллегам, но даже на суде и в прокуратуре не смог показать оригиналов писем, объясняя это тем, что «в минуту горя он уничтожил письма к нему М.Горького», успев, правда, снять с них копии.

В ответном письме Горький подтвердил, что «давно когда-то, еще до Октября 17 г., я действительно переписывался с Анучи- ным-этнографом, автором работы о шаманизме, имя и отчество этого Анучина я не помню...»42 Письмо Горького, казалось бы, все ставило на свои места: оно подтверждало факт его переписки с Анучиным, хотя последний и не выглядел столь значимой фигурой, как в опубликованных позже письмах Горького к Анучину.

Теперь нам следует попытаться установить бесспорно имевшие место факты. Факт первый: Анучин состоял в переписке с Горьким и имел у себя подлинники горьковских писем к нему. Факт второй: из общего комплекса писем Горького к Анучину часть их представляет собой машинописные копии. Факт третий: Анучин смело пошел на публикацию всего комплекса горьковских писем еще при жизни писателя. Факт четвертый: подготовка и легализация писем Горького случились в очень тяжелый период личной жизни Анучина, в сложнейший и мрачный период общественно- политической истории СССР, точно так же как и написание воспоминаний о Ленине, — в 1924 г., когда, спустя три года после эпизода с письмом Унгерна и его постановки на учет в губернской ЧК, он был арестован.

Какие выводы или, более осторожно говоря, предположения, мы можем сделать из этих четырех бесспорных фактов?

Первое. Анучин, имея на руках, по крайней мере, два подлинных письма Горького к нему, мог демонстрировать их любому, говоря о своей «переписке» с писателем, и даже, ссылаясь на них, обращаться к нему с просьбой о помощи. Это значит, что, «прикрываясь» подлинными письмами, он мог какую-то часть остальных придумать в виде машинописных копий.

Второе. Обращают на себя внимание обстоятельства утрат оригиналов писем Горького и Ленина к Анучину: и в том, и в другом случаях они оказались чрезвычайными и очень похожими. Письма Ленина изымает ЧК, и они в 1924 г., когда ленинское эпистолярное наследие начинает активно собираться, бесследно исчезают в архиве ЧК. Сценарий утраты писем Горького почти аналогичен: ГПУ вот-вот должно было изъять письма, и перед угрозой этого Анучин их уничтожает сам, оставляя тем не менее их копии, — странный поступок, лишивший Анучина неких юридических доказательств достоверности его слов о связях с Горьким.

Третье. Вполне допустимые изъятия карательными органами оригиналов писем Ленина и Горького, однако, почему-то не распространяются на их копии, содержавшие столь же «неправильные» мысли, как и их оригиналы. Почему же тогда они остаются в распоряжении Анучина?

Четвертое. Легализация писем Ленина, написание воспоминаний о нем, легализация писем Горького и воспоминаний о Ленине совпадают с тяжелыми эпизодами в личной жизни Анучина, когда подвергалась опасности его свобода.

Читатель, надеюсь, поймет автора. Он, как и автор, имея некоторое представление о деятельности карательных органов советской власти, вправе больше поверить Анучину. Но автор не имеет права рассуждать категориями веры и берет на себя научную и моральную ответственность сделать вывод: совокупность всего рассмотренного материала дает основание выдвинуть гипотезу о том, что Анучин сфальсифицировал часть своей переписки с Горьким и Лениным и стал организатором и инициатором легализации своих подлогов. Это прекрасно видно из его писем к писателю, критику, литературоведу и главному редактору журнала «Сибирские огни» С.Е.Кожевникову. Они показывают, как последовательно автор фальсификаций сумел обмануть своего корреспондента и заставить его стать своим «менеджером», добровольной и преданной «рекламной лошадкой»43.

Что же за цели преследовал Анучин, изобретая свои подлоги? Для ответа на этот вопрос внимательно посмотрим на то, каким на их страницах предстает перед читателями корреспондент Горького. Это революционер, в юности сумевший организовать бунт семинаристов в Томске, затем, во время Первой русской революции, ставший одним из радикальных лидеров в руководстве «Красноярской республики», человек, встречавшийся с Лениным в Красноярске. Это известный общественный деятель Сибири, один из идеологов «сибирского областничества» как общественного движения за превращение региона в особый субъект России (СССР). Это крупный мыслитель, посвятивший себя изучению глобальных проблем мировой и региональной истории, свободно ориентирующийся в философских учениях от Конфуция до современности. Это известный ученый — антрополог, этнограф, фольклорист, труды которого высоко ценили Горький и Ленин, постоянно прибегая к его советам. Это, наконец, признанный писатель, которому по плечу не только написание романа-эпопеи, но и формулирование опередивших время мыслей о теории социалистического реализма в литературе и искусстве. Иначе говоря, «ленинские» и «горьковские» оценки личности и деятельности Анучина рисуют нам человека, имеющего научные, общественно-политические, литературные, организационные заслуги, долгие годы неизвестные его современникам или забытые ими.

Письма Анучина к Кожевникову за декабрь 1940 г. — июнь 1941 г., как представляется, дают по крайней мере частичный ответ на вопрос, для чего Анучину потребовались фальсификации. Анучин страстно мечтал о публикации своих стихов и романов «Волхвы», «Азия для азиатов», «Красноярский бунт». Увы, с публикациями ему не везло. Доморощенного философа и провинциального писателя упорно не хотели признавать ни в центральной печати, ни в издательствах Сибири. Трудно сказать, в чем скрывалась причина столь злосчастной судьбы творчества Анучина: в его ли профессиональном неумении или же в неспособности вписать свое творчество в строгие каноны литературы социалистического реализма. И тогда Анучин решил использовать мнения ушедших из жизни авторитетов. Надо сказать, что поначалу это ему удалось. По его собственному свидетельству в письме к Кожевникову, после появления в «Правде» заметки о письмах к нему Горького «на меня посыпался град предложений об издании их, — одиннадцать предложений!»44 Дальше — больше. 26 февраля 1941 г., когда «ленинская» и «горьковская» линии связей Анучина уже были изрядно прочерчены на страницах многих журналов и газет, он сообщал тому же Кожевникову еще более радостную весть: «Получил от одной из толстых редакций телеграмму, просят спешно выслать роман («Волхвы». — В.К.); получил письмо от издательства, просят спешно выслать всю продукцию; получил милые письма от института М.Э.Л. и от музея им. Горького. А вчера по радио передавали мою биографию». И как самый важный итог усилий Анучина по фальсификации в этом же письме содержится его признание: «Почти четверть века я сидел тихо, скромно и молчал о встречах, переписке и о своих литературных произведениях — и никто мною не интересовался, а теперь, на старости лет, столько внимания»45.

Анучин мог торжествовать. Но судьба в очередной, теперь уже последний, раз отвернулась от него, лишив реальной надежды на издание написанного. Великая Отечественная война изменила приоритеты, шансов быть изданным не стало. Но и в новых условиях он мечтал о признании и бессмертии. Последнее ему удалось больше. Анучин успел передать свой архив в Государственный Литературный музей46. Для потомков остался «след» маленького, честолюбивого и очень невезучего человека.

И все же в чем-то этот человек оказался выше своих современников. Это «что-то» — изобретенный им «жанр» подлогов. Как кажется, Анучин решил посмеяться над своими советскими современниками. 20 декабря 1940 г. он написал в редакцию журнала «Сибирские огни» замечательное письмо. Внимательно вчитаемся в некоторые его строки. «Когда лет 7—8 тому назад Истпарт предложил мне написать воспоминания о встречах и совместной работе с видными революционерами, я охотно принял это предложение.

Будучи не подготовлен к подобной работе, я решил подковаться в отношении техники и засел за штудирование разных авторов, писавших воспоминания. Проработал около двадцати книг — и у меня навсегда пропало желание писать воспоминания.

Все эти мемуары, все без исключения, страдают одним и тем же тяжелым пороком. Всегда получается так, что воспоминатель, нередко третьестепенная величина во всех отношениях, оказывается обязательно в центре, а вокруг него начинают вращаться, как планеты вокруг Солнца, таланты, знаменитости и крупные люди.

Получается претенциозно и комично.

Второе соображение: воспоминания — несомненно труднейшая литературная форма. В них неизбежно выявляются отношения автора к воспоминаемому лицу.

На мой взгляд, воспоминания нужно писать так, чтоб в отношении, скажем, любимого персонажа в книге не было ни похвалы, ни комплиментов, ни панибратского похлопывания по плечу, но чтоб в то же время читатель чувствовал теплое, любовное отношение к данному лицу. Какой-то внутренний согрев нужен»47.

Автору книги кажется, что читатель просто обязан еще раз внимательно прочитать эти строки Анучина. Думается, что после этого можно сделать, по крайней мере, два вывода. Вывод первый. С неожиданной для 1940 г. смелостью тот заявляет, что по меньшей мере 20 опубликованных книг о революционном движении в России не заслуживают никакого доверия. Такое заключение — это приговор той официальной мемуарной историографии, которая пышным цветом расцвела в годы сталинизма. Вывод второй. Автор письма свидетельствует о том, что он будет действовать так же цинично, но в более цивилизованных формах. Подлог истории, подлог прошлого он мечтает осуществить не в уязвимой мемуарной, а в более изощренной форме. И он искал и нашел эту форму.

«Письма» к Анучину Ленина и Горького — продукт не только честолюбивых и меркантильных интересов автора фальсификации. Это — циничный продукт эпохи, в которой жил фальсификатор, судя по всему, далеко не глупый человек, понявший, что его эпоха востребовала ложь, но не желавший, чтобы она была примитивной или, во всяком случае, облекалась в примитивную форму. Это, наконец, и способ самозащиты человека со сложной судьбой и характером от тоталитарного государства. Этот способ оказался эффективным, поэтому в данном случае мы воздержимся от осуждения фальсификатора.

 

Примечания:

1 Анучин В.И. Встреча // Литературный современник. 1940. № 1. С. 5— 10.

2 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 115. Л. 20.

3 Анучин В.И. Переписка с Владимиром Ильичем // Ленинский путь. 1941. 21 января.

4 Литературная газета. 1941. N9 1.

5 Правда. 1941. 1 января.

6 Вилькошевский П.В. Письма А.М.Горького к В.И.Анучину // Труды Самаркандского государственного педагогического института им. А.М.Горького. Самарканд, 1942. Т. IV.

7 Сибирские огни. 1941. № 1.

8 Там же. С. 134.

9 Там же.

10 Там же. С. 133.

11 Там же.

12 Там же. С. 139-140.

13 Там же. С. 139.

14 Там же. С. 137.

15 Там же. С. 134.

16 Там же. С. 133.

17 Там же. С. 135.

18 Там же.

19 Подробнее см.: Азадовская Л. История одной фальсификации // Новый мир. 1965. N° 3. С. 213—229.

20 Яковлев Б. Ленин в Красноярске. М., 1965. С. 14.

21 Азадовская Л. Указ. соч. С. 228, прим. 6.

22 Там же. С. 215.

23 Там же. С. 216.

24 Там же. С. 216-217.

25 Там же.

26 Там же. С. 218.

27 Там же. С. 218, 219.

28 Никитин Е.Н. Был ли фальсификатором В.И.Анучин // Новый мир. 1993 № 4. С. 247—249; он же. Семейная честь или истина? // Там же. 1994 № 11. С. 247—249 (ответ К.М.Азадовскому на его статью в «Литературной газете» от 20 апреля 1994 г.); он же. Письма М.Горького к В.И.Анучину. (История одной публикации) // Неизвестный Горький. Материалы и исследования. Вып. 4. М., 1995. С. 171—175.

29 Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ). Ф. 14. Оп. 2. Д. 1. Л. 2.

30 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 115. Л. 20.

31 Там же. Л. 21.

32 Там же. Л. 20.

33 Там же. Д. 47. Л. 14. В архиве Ленина сохранилась телеграмма Анучина из Томска 25 апреля 1920 г. (машинописная копия) на имя Ленина следующего содержания: «Томский отдел Центропечати запретил перепечатывать твою (подч. нами. — В.К.) речь [о] единоличном управлении предприятий и задачах Интернационала. Прошу телеграфно отменить контрреволюционное запрещение. Анучин». Ленин дал поручение «расследовать» факт запрещения (там же. Ф. 2. On. 1. N9 13712).

34 РГАЛИ. Ф. 14. Оп. 2. Д. 1. Л. 5-6.

35 Там же. Ф. 612. On. 1. Д. 229. Л. 1-4.

36 Там же. Л. 5—5 об.

37 Никитин Е.Н. Письма М.Горького. С. 172.

38 РГАЛИ. Ф. 612. On. 1. Д. 512. Л. 6-7.

39 Там же. Л. 10.

40 Там же. Л. 20.

41 Азадовская Л. Указ. соч. С. 229.

42 Там же.

43 Липецкая Р. Письма В.И.Анучина к С.Е.Кожевникову // Сибирские огни. 1963. N9 10. С. 166, 168 и др.

44 Там же. С. 166.

45 Там же. С. 168.

46 Ныне он хранится в РГАЛИ (Ф. 879).

47 Линецкая Р. Указ. соч. С. 166.

 

 

Б. ЯКОВЛЕВ

ФАЛЬСИФИКАТОР В. И. АНУЧИН

Летом 1918 года «Советская газета» г. Ельца поместила отчет об экстренном собрании местной организации левых эсеров. Выступивший на нем некий Крюков рассказал, что в Москве он будто бы беседовал с руководителями ВЦИК — Свердловым и Аванесовым и управляющим делами Совета Народных Комиссаров Бонч-Бруевичем. Эти большевики,— вскоре после провокационного эсеровского мятежа в Москве, заявили Крюкову «о желательности для Советской власти существования партии левых эсеров». Более того! Ссылаясь на свою встречу с Лениным, оратор привел якобы доверительно сказанные ему слова Владимира Ильича:

— ...коммунисты настолько далеко ушли от своей прежней теории» от книг, что у них вовсе нет программы в настоящее время, а в платформах чрезвычайно много косвенных позаимствований у «народнической» теории.

Нетрудно доказать, обратившись к подлинным ленинским высказываниям этого периода, их полную противоположность эсеровским измышлениям. Однако в подобных доказательствах нет нужды. Ведь шитую белыми нитками фальсификацию незамедлительно опроверг сам Ленин. 5 августа он встретился с представителем елецких большевиков К. Гроднером, а 11-го в той же «Советской газете» появилось ленинское «Письмо к елецким рабочим». Пересказав фантастические «сообщения» Крюкова, Ленин пишет;

«Долгом считаю заявить, что все это сказки и что ни с каким Крюковым я не беседовал. Убедительно прошу товарищей рабочих и крестьян Елецкого уезда относиться с чрезвычайной осторожностью к говорящим слишком часто неправду левым эсерам»1.

Прошло еще два года, и Владимир Ильич, по совершенно аналогичному поводу, телеграфирует в Прагу тогдашнему руководителю советской миссии Красного креста С. И. Гиллерсону:

«Опубликуйте немедленно в прессе и передайте съезду Чехословацкой социал-демократической партии, что ссылка Франца Бенеша на якобы состоявшуюся со мной беседу о возможности или невозможности диктатуры пролетариата в Чехословакии является от начала до конца лживой и что я не только никогда с ним не беседовал, но даже не видал его. Разумеется, мое мнение о Бела Куне и о Венгерской революции, приводимое Бенешем же, является столь же гнусной ложью»2.

Безвестный елецкий эсер Крюков и ренегат Франтишек Бенеш (в 1918—1920 годах сотрудник чехословацкого отдела Народного комиссариата по делам национальностей, а вскоре — крайне правый социал-демократ) едва ли не первые в послеоктябрьские годы фальсификаторы, которые отважились на столь грубую подделку ленинских высказываний.

Первые, но отнюдь не последние... При жизни Владимира Ильича он сам предупреждал о «чрызвычайной осторожности», с которой надо относиться к подобным провокаторам. Сам обличал «гнусную ложь» по своему адресу. К сожалению, эти предупреждения и обличения вскоре были позабыты, и в печать просочилось немало «воспоминаний» о мнимых встречах и никогда не происходивших беседах досужих мемуаристов с Лениным. Сочиненные, как правило, для саморекламы, «воспоминания» эти некритически публиковались, цитировались, восхвалялись. Словом, «имели хождение» наравне с аутентичными ленинскими документами.

Но особенно повезло среди гнусных лжецов, если воспользоваться резким ленинским эпитетом, одному автору. О его «воспоминаниях» давно пришло время сказать всю горькую правду. Но сперва напомним несколько фактов ленинской биографии...

Весной 1897 года Ленин провел пятьдесят шесть дней в Красноярске, по дороге в Шушенское.

Этот период ленинской биографии и решил использовать в своих целях Василий Анучин, выдумав «встречи» и «беседы» с Лениным. Так недоучившийся томский семинарист, а впоследствии бойкий сибирский литератор вошел не только в историческую, но и в художественную литературу. Рассказы Анучина о Владимире Ильиче почти буквально воспроизводят романисты и очеркисты, по их мотивам драматурги сплетают фабулы пьес о Ленине в Сибири.

Хотя в публикациях и архивных данных Института марксизма-ленинизма нет ни слова о письмах Анучина, принято полагать, что он почти десять лет — с 1903 по 1913 год! — переписывался с Лениным,. Правда, никаких следов адресованных ему ленинских писем не сохранилось, но это не помешало феноменальной памяти «мемуариста» сберечь и почти сорок лет спустя дословно воспроизвести их «фрагменты».

Десять (максимум) дней ничем не подтвержденного одновременного пребывания с Лениным в Красноярске в 1897 году Анучин превратил в десять лет «дружбы» и «переписки». Собственную фантазию он выдал за подлинные «высказывания» и даже «письма» Владимира Ильича.

Доказать это и призваны наши заметки, постепенно возникшие в итоге четырехлетнего изучения документов и материалов, связанных с пребыванием Ленина в Красноярске.

I. Встреча

Датируя свои «воспоминания» о Ленине февралем 1924 года, Анучин, однако, не выступает в печати ни в год кончины Владимира Ильича. ни в одну из других памятных ленинских дат последующего пятнадцатилетия.

Как сообщил нам член КПСС с 1920 года доктор медицинских наук А. А. Диковицкий, руководивший в двадцатых годах парторганизацией Казанского университета, Анучин в то время не делился своими «воспоминаниями» о «встречах» с Лениным и никогда не ссылался на свою «переписку» с ним. При жизни А. М. Горького, Н. К. Крупской, П. А. Красикова и других близких Владимиру Ильичу людей Анучин не смел не только публиковать свои измышления, но даже намекать на них преподавателям и слушателям высших учебных заведений Казани. Опасался он, естественно, и протестов со стороны еще здравствовавших тогда руководителей и участников «Красноярской Республики».

Только после трагических событий 1937—1938 годов, после ареста и гибели В. М. Крутовского, Б. 3. Шумяцкого и других красноярцев, он почувствовал себя застрахованным от нежелательных свидетелей.

До 1940 года легенда о «встречах», «беседах» и даже «дружбе» с Лениным распространяется лишь изустно и, видимо, келейно, не выходя за пределы Самарканда, где Анучин преподает в то время географию. Нс вот зимой 1940 года его очерк «Встреча» появляется в ленинградском журнале «Литературный современник».

Ленин приехал в Красноярск поздно вечером 4-го марта. Если верить Анучину, он узнал о.б этом не назавтра и даже не два-три дня спустя, а лишь «через несколько дней», ну, скажем, 8-го. Последняя же строка очерка гласит:

«В середине марта я уехал из Красноярска»3.

«Середина марта» падает на 14—16-е числа. Таким образом, «Встреча» ограничивается весьма немногими, быть может, всего-навсего шестью днями. Но к ним-то Анучин относит «беседу» с Владимиром Ильичей «в кругу пяти-шести молодых людей» (ни один из которых, в отличие от Анучина, никогда о ней почему-то не вспоминал!). Тогда же якобы происходят и другие «встречи», на которых «частенько... было много народа» (опять-таки безмолвствующего по этому поводу, если не считать самого Анучина!)

Этими же числами датируется обсуждение доклада «Беллетристика при социализме» (к нему мы еще вернемся) и даже «хоровые вечера», которые, якобы по настоятельной просьбе Владимира Ильича, устраивались «очень часто».

Постоянные вечерние встречи Анучина с Лениным, утром и днем дополняют три совместных посещения юдинской библиотеки, осмотр «снаружи» и «со двора» дома Суриковых, какие-то неудобные для печати «разговоры в мужской компании», и, наконец, многочасовая работа «над гегелевскими головоломками», почти на 20 лет опережающая «философские тетради».

Чтобы осуществить за шесть (пусть даже за десять!) дней малую часть намеченной здесь многообразной программы, Ленин может разлучаться с Анучиным лишь глубокой ночыо. Но, как точно известно по ленинским письмам к родным и свидетельствам современников, Владимир Ильич в те дни с утра до вечера работает в библиотеке. Между 9 и 15 марта он, к тому же, встречает и провожает в Иркутск товарища по «Союзу борьбы» — доктора Ляховского. Неоднократно беседует с ним и участвует в диспуте с народником Яиевичем в доме бывшего народовольца Караулова, куда Анучин не был вхож... Уже самый приблизительный подсчет времени делает «воспоминания» Анучина совершенно невероятными.

Отбросив беллетристические узоры очерка, вроде истории миллионерши Мошарихи или сцены с пьянчужкой, которому Ленин будто бы назидательно вручает «серебряный рубль», проверим хронологию и библиографию «воспоминаний». Ограничимся при этом лишь наиболее наглядными возражениями, хотя к ним взывает буквально каждая строка...

Как сообщает Анучин, приехав 21 февраля из Томска в Красноярск, дабы «устроить свои дела перед отъездом в Петербург», он тотчас же узнает, что «на днях ждут приезда видного социал-демократа В. И. Ульянова». Однако Владимир Ильич, по требованию охранки, предъявленному ему лишь 22-го, выезжает из Москвы в ночь на 23-е4. В Красноярске у него нет ни одного знакомого. Откуда же Анучину известно то, чего не ведает никто в городе, не говоря уже и о самом Владимире Ильиче, следующем по «проходному свидетельству» в Иркутск, даже не предполагая, что ему придется задержаться в Красноярске?

Ульянова Анучин далее называет «автором всем известной статьи «По вопросу о рынках». Она,— уточняется в подстрочном примечании,— «напечатанная на гектографе, была получена в Томске в 1895 году». Но рукописный реферат Владимира Ильича «По поводу так называемого вопроса о рынках» в 1893 году знали лишь столичные марксисты. Затем рукопись затерялась. Нашли ее и впервые опубликовали только в 1937 году,— незадолго до того, как Анучин стал добиваться публикации своих мемуаров.

О трудах Ленина, которые изучали в то время томские марксисты, писали М. Ф. Владимирский, Я. Ханинсон и другие историки и мемуаристы. Однако ни один из них не сослался на брошюру «По поводу так называемого вопроса о рынках».

Приводит очеркист и такой «рассказ» гимназистки Валентины Поповой о Владимире Ильиче, в доме матери которой он квартирует:

— Неразговорчивый и не любит народников. Тютчева назвал прошлогодним снегом, а иногда, впрочем, становится совсем другим, дурачится с ребятишками...

«Неразговорчивый» Владимир Ильич, тем не менее, вдруг делится (е гимназисткой!) своими оценками политических ссыльных и в их числе лидера партии «Народное право». Но «ссыльный народник, живший в Красноярске», как рекомендует Анучин Н. С. Тютчева, отбывает в то время ссылку в Минусинске. Ленин познакомился с ним там лишь в мае, а может, и октябре 1897 года.

Противоречит Анучин и вполне достоверным свидетельствам современников, утверждая, что в Красноярске Ленин «явно сторонился очень принятых в то время споров марксистов с народниками».

«Чуть бывало затеется такая дискуссия,—пишет Анучин,—Владимир Ильич как-то поблекнет» и «не вытерпев, уйдет из комнаты».

Сохранились, однако, неоспоримые данные об активном участии Ленина в спорах с красноярскими народниками Карауловым, Яцеви- чем, Кулаковым, Крутовским, Мерхолевым, Филипповым, Кудряшовым. Никогда Ленин не уклонялся от подобных политических дискуссий5.

Анучин заявляет, что Красноярские «доморощенные (по его уничижительному определению) марксисты» не интересовали Ленина.

И это неправда! Владимир Ильич был тесно связан с молодой марксистской интеллигенцией и в Красноярске.

Если верить Анучину, Ленин выделяет лишь одного, скромно не названного очеркистом, «молодого краснояра», выступившего с докладом «Беллетристика при социализме». В докладчике сразу угадывается сам мемуарист. Однако он тотчас подрывает доверие к своему сообщению, утверждая, что в обсуждении реферата участвовал «скептически настроенный юноша Скорняков» (...«впоследствии меньшевик»,—добавляет Анучин в подстрочном примечании).

Но Леонид Никитович Скорняков, член ленинского «Союза борьбы» с 1895 года (меньшевиком он никогда не был) в то время находился вовсе не в Красноярске, а в петербургской тюрьме и, следовательно, не подливал «ложку дегтя» в блистательный реферат «молодого краснояра». Не мог Владимир Ильич осадить «скептика» и приведенным в очерке окриком:

— Молодой человек!

Ленину в то время было — всего-навсего 26 лет. Он лишь на два с половиной года старше Скорнякова, с которым познакомился, снова побывав в Красноярске, только через полтора года.

Впрочем, это место воспоминаний Анучина было опровергнуто в том же 1940 году. Речь идет о таком сообщении «От редакции» журнала «Литературный современник», опубликованном полгода спустя:

«В № 1 нашего журнала в очерке В. Анучина «Встреча» на стр. 7 упоминается фамилия Скорняков, а в сноске на той же странице автор сообщает: «Скорняков — впоследствии меньшевик». Эта сноска не соответствует действительности: редакция была введена в заблуждение автором очерка В. Анучиным»6.

Редакция опровергает почему-то лишь сноску. Но ведь старый большевик-ленинец объявлен меньшевиком не только «в сноске на той же странице». В тексте очерка Скорнякову, которого и в помине не было тогда в Красноярске, приписываются нелепые рассуждения о социализме, будто бы, насмешливо отвергнутые Лениным.

Еще сомнительнее уже не полемические, а положительные высказывания, которые Анучин вкладывает в уста Владимиру Ильичу, придавая им форму прямой речи. Чего стоит, к примеру, изречение:

— Мечты!.. Мечты двигают прогресс.

Именно эти строки анучинских «воспоминаний» чаще всего цитируются как подлинные «ленинские слова».

Но подобное истолкование мечты и прогресса типично лишь для идеалистов-народников. Ленин в те годы бичует «сентиментально-мечтательное народничество», которое всегда стремится «еще помечтать». Он обличает народнические «фразы, не имеющие никакого смысла, кроме отворачивания от фактов и сентиментального мечтания»7.

Можно ли поверить поэтому, что в разгар идейной борьбы с народничеством Ленин объявляет именно мечты двигателем прогресса, солидаризуясь со сторонниками субъективной социологии, против которой на самом деле он непримиримо выступает?

Остается предположить, что Анучин краем уха слыхал о знаменитых страницах «Что делать?», на которых Ленин приводит слова Писарева «о разладе между мечтой и действительностью»8. С законами исторического развития и сменой общественно-экономических формаций в очерке Анучина механически отождествлено то, что Ленин писал о деятельности марксистской партии.

«Не соответствует действительности», таким образом, не только злополучная сноска, но и, по крайней мере, весь относящийся к ней эпизод— центральный в очерке. Вводит, мягко выражаясь, в «заблуждение» читателей и весь остальной его текст.

Недостоверность воспоминаний обличают и вопиющие несообразности их языка.

— Владимир Ильич, с вашими указаниями партия весьма считается,—якобы говорит Анучин Ленину весной 1897 года в Красноярске, примерно за год до провозглашения самой партии на ее Первом съезде, состоявшемся весной 1898 года в Минске. Да и личные «указания» товарищам по борьбе — понятие, свойственное политическому словарю не 1897, а, скорее, 1937 года.

Столь же сомнительны в устах Владимира Ильича и выражения типа; «Ох, ребятки!», «Вот так диковина!...», «Кошмарная история», «чмокать у корыта», «радостно хрюкать от изобилия», «истинно-русская трагедия» и т. д.

Напомним, что «истинно-русскими» в то время иронически называли черносотенцев. В лексике и фразеологии ленинской публицистики это выражение употребляется только в таком смысле9.

«Воспоминания» о беседах по дороге из юдинской библиотеки Анучин сопровождает многозначительным примечанием:

«Отклики на эту беседу имеются в письмах Горького В. Анучину (письмо № 6 от июня 1909 года).— «Забавно выходит,— пишет Горький про Владимира Ильича,— когда он в лицах изображает, как вы, рыча октавой, завлекаете его в сибирскую веру».

Мы еще вернемся к «письму № 6» и докажем его недостоверность. А сейчас отметим, что среди сотен мемуаристов, рассказывающих о Владимире Ильиче, только Анучин приписывает ему изображение собеседника «в лицах» и «рыча октавой».

Ленин-публицист не раз пародировал литературный стиль идейных противников. Однако об актерской имитации им чьей-либо манеры говорить нет ни одного свидетельства в мемуарной литературе.

Нумеруя «письма», Анучин как бы намекает, что хранит немало горьковских «писем». О некоторых из них мы расскажем в свое время. А теперь от «Встречи» Анучина с Лениным перейдем к их еще более мифической «Переписке»...

II. „Переписка с Владимиром Ильичей"

Второе выступление Анучина о Ленине — статью «Переписка с Владимиром Ильичей» — впервые опубликовала зимой 1941 года самаркандская газета «Ленинский путь».

«Моя переписка с Владимиром Ильичем,— сообщает Анучин, об- нимает период с 1903 по 1913 год. Так как Владимир Ильич жил эти годы за границей, переписку пришлось вести, используя нелегальные партийные связи...»10.

Но Ленин отнюдь не все «эти годы» жил за границей. Осенью 1905 года он вернулся в Россию, провел на родине весь 1906 год и снова эмигрировал лишь в середине декабря 1907 года.

Ни в одном из тысяч документов ленинского архива за 1903— 1913 годы, как, впрочем, и за последующее десятилетие, имя Анучина не упоминается ни разу.

Совершенно невероятно, чтобы Анучину, в 1906 году на страницах своего «Красноярского дневника» совсем по-черносотенски именовавшему социалистов «краснотряпичниками»11, предоставлялись глубоко законспирированные «нелегальные партийные связи». Ни в адресной книге ЦК, ни в других документальных источниках это имя никогда не фигурирует.

Анучин далее останавливается лишь на «нескольких, в то время актуальных вопросах, давших темы для писем». Какие же вопросы считает он «актуальными» для целого десятилетия революционной борьбы? Организационные или тактические принципы партии, которые Ленин отстаивает в идейной борьбе с меньшевиками? Махистский ревизионизм эмпириокритиков — «впередовцев», выступивших в годы реакции против философии марксизма? Ликвидаторство, о котором гневно пишет Владимир Ильич? Подготовку и проведение партийных съездов? Деятельность «Звезды» или «Правды»?

Ни в одном из мнимых ленинских «писем» даже косвенно не поднимаются действительно насущные для того десятилетия вопросы. С Анучиным — и только с Анучиным! — Ленин «переписывается» на совсем иные темы. Среди них (воспользуемся анучинскими аннотациями): «Социальные идеалы Конфуция»... «Индийская материалистическая философия»... «Арабские философы»... «Тихоокеанская эра»... «Сибирская консультация»...

Если верить Анучину, Владимир Ильич «был ненасытен в отношении материалов и информаций»; «Придавал большое значение изучению» вопросов, которые перед ним ставил Анучин; «Очень заинтересовался» ими; «Постоянно требовал информации»; «Возвращался несколько раз» к поднятым Анучиным проблемам; «Чрезвычайно интересовался» и т. д.

Но почему же тогда во всех дошедших до нас письмах другим адресатам, во всем научном и литературном наследии Ленина, взятом в целом, нет ни строки ни об одной из перечисленных тем?

Ленин никогда не писал о Конфуции и, разумеется, отнюдь гее видел в древнем китайском философе первооткрывателя идеи Советской власти «в мировом масштабе», как это утверждает Анучин.

Никогда, вопреки тому, что приписывал ему Анучин, Ленин не «искал возможности перевода... на русский язык» книг индийских филосо- фов-материалистов, хотя бы потому, что ни одной такой книги или даже одной единственной странички из них не сохранилось.

Не мог Ленин отнести к числу «хороших философов на Востоке» и арабского историка Ибн-Халдуна, якобы на пять столетий «опередившего» Маркса, хотя, на самом деле, этот средневековый кадий Каира ни слова не говорит, вопреки Анучину, «о значении производственных отношений и о роли экономических факторов», а движущие силы истории видит лишь в климате...

Такова фантастическая тематика «писем».

Но где же их оригиналы? Даже если предположить, что они утрачены за годы гражданской войны, необъяснимо исчезновение всех собственных писем Анучина из зарубежных ленинских архивов.

«Мне приходилось отвечать не письмами, а целыми «трактатами»,— заявляет Анучин.

Но ни «трактатов», ни упоминаний о них нигде нет. Столь же неправдоподобно и другое утверждение:

«Из писем Владимира Ильича я не делал секрета (это полученных- то через «нелегальные партийные связи»! — Б. Я.): они читались в кружках, нередко переписывались, а письмо о Троцком было гектографировано и распространено».

Но в 1903—1913 годах, то есть после Второго съезда партии, существовали уже не только «кружки», характерные для революционного движения конца прошлого века, а комитеты и другие организации РСДРП. В их архивах нет ни одного из «нередких» списков писем и даже того, которое якобы издали на гектографе. Таким образом, и эту статью Анучина полностью опровергают исторические факты.

III. „Письма А. М. Горького В. И. Анучину"

Под этим заглавием в 1941 году вышел третий Еыпуск второго тома «Трудов Самаркандского педагогического института им. А. М. Горького». Из двадцати трех опубликованных на его 27 страничках писем мы остановимся лишь на пяти, содержащих мнимые, как мы попытаемся доказать, высказывания Ленина о его красноярском друге.

В первом письме, датированном 1 октября 1908 года, есть такое сообщение:

«Ваше письмо к Влул все-таки до него дошло. Он будет писать Вам подробно с оказией, а пока просит передать большую благодарность и братский привет, к чему и я присоединяюсь...»12

К осени 1908 года Анучин так основательно политически скомпрометировал себя контрреволюционными выступлениями в «Красноярском дневнике», что у Ленина нет и не может быть никаких оснований для передачи ему «братского привета».

Не менее сомнительно, что в годы столыпинской реакции Ленин и Горький могут сообщать кому бы то ни было об ожидаемой ими «оказии», за которой, незамедлительно после перлюстрации подцензурного письма, началась бы полицейская слежка.

К тому же, в этом письме, как и во всех последующих, Ленин именуется «Влулом». Но в подлинных горьковских письмах о Ленине, вопреки анучинским публикациям, он вовсе не «Влул», «Вул» или «Ул а Ильич, Ленин, Старик, Ильинский. Никогда в письмах, которые могут стать достоянием охранки, Горький не упоминает фамилии «Ульянов», с 1887 года занесенной царскими жандармами во все «черные списки».

Еще примечательнее дата письма. Она переносит нас к осени 1908 года. Но ведь еще весной Ленин приезжает на Капри и после безуспешных переговоров с «впередовцами», которых поддерживал тогда Горький, почти на два года прекращает с ним переписку.

Как пишет Владимир Ильич ученикам Каприйской школы, он «был на о. Капри в апреле 1908 г.», объявив «впередовцам» о «безусловном расхождении с ними по философии»13.

Неужто, прервав с Горьким переписку по всем насущным проблемам революционной борьбы, Ленин обращается к писателю лишь для того, чтобы сообщить о намерении «писать... подробно» Анучину, передать ему «большую благодарность» и «братский привет»?

Совсем невероятным представляется и следующее «письмо», датированное на этот раз 25 мая (7 июня) 1909 года. Приведем весь его текст, посвященный Ленину, повторив и тот отрывок, который Анучин опубликовал в примечании к очерку «Встреча»:

«Что общее между Львом и Владимиром?»... Мировоззрение! Что Лев — «истеричка» — с этим нельзя не согласиться. А что он «когда- нибудь свинью подложит»,— не знаю! В каком смысле? Может быть, Вы его лучше знаете. Между прочим, Вул часто вспоминает «сибирского шамана» и о тех беседах, которые Вы вели с ним во время похождения в юдинскую библиотеку. Забавно выходит, когда он в лицах изображает, как вы, рыча октавой, завлекаете его в сибирскую веру».

Итак, анучинский «Горький» утверждает, что «между Льеом и Владимиром», то есть Троцким и Лениным — непримиримыми политическими противниками, начиная с 1903 года, нет идейных противоречий. Их якобы объединяет «общее» мировоззрение!

Но ведь Горький подлинный несомненно знает, как и вся партия, что политические и философские взгляды Троцкого чужды и враждебны ленинизму. Ни Горькому, ни, видимо, Ленину неизвестно, к тому же, о Троцком то, что еще в 1909 году проницательно провидит один Анучин. Не говорим уж и об анекдотичности сопоставления «Владимира» — лидера большевистской партии — со «Львом», прозябавшим тогда в безвестности своей микроскопической фракции.

«Владимира» по тем временам можно было сопоставлять с «Георгием» (Плехановым). На худой конец — с «Юлием» (Мартовым). Даже, быть может, с «Виктором» (Черновым). Но уж никак не со «Львом».

О «Буле» и «забавном» изображении Анучина «в лицах» мы уже писали. Откуда же появляется «сибирский шаман»?

Анучинский «Очерк шаманства у енисейских остяков» выйдет лишь через пять лет после горьковского «письма» и почти двадцать лет спустя после первой (хотя бы предположительной) «встречи» будущего «шамановеда» с Лениным. Весной 1897 года бывший воспитанник Томской духовной семинарии крайне далек от енисейских шаманов.

Но то было в 1897 году! А вот два десятилетия спустя Анучин публикует в Томску «философский» манифест «Твори радость» с многозначительным подзаголовком: «Моя религия». На страницах этой брошюры Анучин, через месяц после победы Октябрьской революции, заявляет, что социализм «умер» и противопоставляет ему... шаманизм.

Оказывается, именно «шаманы находят новые истины, дарят людям откровение, озаряют умы, преображают души, заставляют биться сердца, учат молиться, ведут человечество по пути совершенствования, поднимают людей на подвиг». Шаманы и только шаманы, по Анучину, «соль земли, очи человечества, провидцы грядущего». Все человеческое творчество — исключительно «удел шаманов». Только они «могут выразить... волю народа». Политические партии «лишь исполняют и проводят в жизнь то, что дано шаманами». Если же «во главе организации нет шаманов, она умирает и разлагается...»14

— Ищите шаманов и поставьте их выше,— призывает Анучин.

Вот, следовательно, почему он именует себя «сибирским шаманом»!

По-прежнему обращает на себя внимание и датировка письма маем 1909 года. Но ведь и четыре месяца спустя — в начале сентября того же года,— Владимир Ильич так характеризует свои отношения с богдановнами;

— Полный разрыв и война сильнее, чем с меньшевиками.15

Ленин — во Франции. Горький — на Капри. Они не встречаются и не переписываются вплоть до ноября 1909 года. Можно ли поверить, что в накаленной обстановке борьбы с богдановцами Ленин «часто вспоминает» о красноярском семинаристе и предупредительно извещает об этом Горького, чтобы предоставить ему возможность лишний раз обратиться к Анучину с очередным «письмом»?

Третье по счету «письмо» Горького Анучину о Ленине самаркандская публикация датирует 20 мая 1912 года. В нем говорится:

«Ваша установка по вопросу о будущем Сибири вызвала горячую дискуссию. Вы придаете особое значение мнению Влула — вот оно, между прочим, принятое всеми: поскольку в крестьянской Сибири невозможно в данное время создать рабочее движение, то областничество и именно анучинского толка, т. е. революционное, а не культурническое, должно играть основную роль и быть всемерно поддерживаемым.

Демократическая республика Сибирь — очень хорошо. Республика Сибирь, как единица Федеративной России,— превосходно.

Итак, смело вперед!

По этому вопросищу Влул будет Вам писать детально, а Вы к нему прислушайтесь — это человек большого плавания».

Итак, Ленин и большевики, оставив другие заботы, горячо спорят, получив от Анучина очередную долгожданную «установку».

Но ведь и в этом «письме», как и в своих «воспоминаниях», Анучин приписывает Ленину взгляды, прямо противоположные его подлинным высказываниям. Владимир Ильич отнюдь не считал невозможным рабочее движение «в крестьянской Сибири» не только в данное время, то есть весной 1912 года, но и гораздо раньше. Еще в 1899 году он отмечает первые успехи социалистической пропаганды среди рабочего класса, достигнутые по всей России «от Петербурга до Красноярска»16.

В одном лишь Енисейском (нынешнем Красноярском) крае в начале XX века насчитывалось почти 20 тысяч пролетариев. Только на железной дороге служило более четырех тысяч рабочих.

Противник какого бы то ни было сепаратизма, Ленин не мог объявить «превосходной» и анучинскую идею «республики Сибирь». С помощью этого нехитрого приема делается попытка задним числом провозгласить более чем сомнительную «революционность» областничества «именно анучинского толка», оказавшегося в годы гражданской войны сугубо антисоветским. Анучин выдает себя за родоначальника самостоятельного, якобы поощрявшегося Лениным, течения общественной мысли. Приписывая Владимиру Ильичу солидарность с буржуазными областническими взглядами, он намекает и на необходимость всемерного поддерживания своей «основной роли».

Ленин видел в Сибири «неразрывную часть России». Не Ленин и большевики, а областники носились с планами изоляции от революционной России «Сибирских Штатов», отданных на откуп местным капиталистам. Поглощение Сибири и всех ее богатств японскими и американскими захватчиками,— вот что означали на деле проекты сепаратистов.

«Так называемая самостоятельность Сибири,—предостерегал Ленин весной 1918 года,— только облегчит формальное дело аннексии с Востока». «Не впасть в областничество»,— предписывает он Сибревко- му и два года спустя17.

Мы приводим уже послеоктябрьские высказывания. Но они отнюдь не противоречат ленинским взглядам и 1912 года.

Одно из «писем» Горького датируется 22 февраля 1913 года, в нем «Горький» упрекает Анучина:

«Кстати, мне случайно известно, что Вы не ответили на очень важное письмо Ул. — ответ очень нужен, имеет большое значение...»

Допустим на мгновение, что Ленину, действительно, «очень нужен» ответ Анучина. Но откуда об этом узнает Горький, не встречавшийся в то время с Владимиром Ильичей? Можно ли поверить, что Горький для Ленина стал в 1912—1913 годах лишь посредствующим звеном для связи с незабвенным «сибирским шаманом»?

IV. „Новые встречи"

Весной 1960 года новые сообщения об Анучине и Ленине публикует газета «Комсомолец Узбекистана». В публикации заявляется, что Анучин, оказывается, уже не только в Красноярске, а в Петрограде и Финляндии «несколько раз встречался с Лениным (в 1897, 1900 и 1907 годах)». Газета опирается на обнаруженный ее сотрудниками «небольшой набросок (автограф)... воспоминаний» Анучина;

«Он пишет, что встречался с Лениным в марте 1900 года в Петербурге и обсуждал с Владимиром Ильичей вопрос о «снабжении информацией» «Искры»18.

Но весь март 1900 года Ленин, под надзором полиции, проводит в Пскове. В Петербурге он нелегально появляется лишь 30 мая, получив заграничный паспорт для поездки в Германию. Агентам охранки удалось тогда проследить и зарегистрировать каждую встречу Владимира Ильича, а на следующий день его арестовали.

Неужто один Анучин остается незамеченным? Да и где же упоминаемая «информация» для «Искры»? Ее нет ни на страницах «Искры», ни в ее архивах.

«Последняя встреча Анучина с Лениным,— продолжает газета,— состоялась в начале сентября 1907 года в Куоккале (Финляндия), где они разбирали вопрос о борьбе с сибирскими меньшевиками и махистами, которых Владимир Ильич считал «исключительно твердолобыми».

Но для идейно-политической борьбы «с сибирскими меньшевиками и махистами» Анучин, с его философским невежеством, менее всего мог быть полезен большевикам. К тому же, первые ленинские высказывания о махистах,— не сибирских, а столичных,— относятся лишь к зиме 1908 года, когда выходят в свет «Очерки по философии марксизма»...

В публикуемой далее газетной рукописи Анучин утверждает, что в «беседах» с Лениным, «темою нередко служил вопрос о молодежи»:

«Во время пребывания в Красноярске Владимир Ильич явно предпочитал проводить свои досуги среди молодежи... Какие только вопросы не ставились на обсуждение! «Останется ли при социализме семья», «Какой язык станет мировым», «Как будет организовано плановое хозяйство в мировом масштабе», «Будут ли существовать блестящие столицы и глухие медвежьи уголки»... Владимир Ильич с такой очаровательной непосредственностью принимал участие в этих, как мы их называли, «Ученых спорах», что совершенно забывалась разница в летах и состоянии умственного развития собеседников...»

Ни один из перечисленных вопросов Ленин не поднимает «с очаровательной непосредственностью» в конце прошлого века, да еще за шесть дней своего одновременного с Анучиным пребывания в Красноярске. Перед рабочим движением стоят тогда неизмеримо более насущные задачи. Речь идет о создании марксистской партии и борьбе с царизмом, а не о проблемах социалистического семейного права или «мирового» языка.

Да и о какой «разнице в летах» можно говорить между 26-летним Лениным и его юными собеседниками?

«В сентябре 1903 года,— пишет далее Анучин,— я получил от Ленина рукописную копию его статьи «О задачах революционной молодежи». Статья была немедленно размножена на трех гектографах Красноярским землячеством в Петербурге и распространена среди студенчества».

У Ленина и впрямь есть статья, или, по более точному жанровому обозначению, письмо — «Задачи революционной молодежи». Но зачем Владимиру Ильичу «в сентябре 1903 года» изготовлять для Анучина и посылать ему рукописную копию? Именно тогда «Письмо» печатается в газете «Студент», а впоследствии выходит (двумя изданиями!) и отдельной брошюрой под заглавием «К студенчеству»...19

Таким образом, анучинские «три гектографа» повисают в воздухе.

V. „О встречах и переписке"

«Комсомолец Узбекистана» поведал об Анучине в 1960 году. Три года спустя документальный обзор «О встречах и переписке В. И. Ленина с В. И. Анучиным» публикует — уже в «Коммунисте Узбекистана»— еще один ташкентский исследователь М. Вексельман.

Посетовав на то, что «широким кругам советской общественности мало известна переписка В. И. Ленина с одним из выдающихся представителей русской революционной интеллигенции», автор сообщает новые подробности красноярских «встреч» Анучина с Владимиром Ильичем.

Оказывается, например, что «при первой встрече В. И. Анучин прочел свое стихотворение «Знаю», посвященное В. И. Ульянову». Судя по «стихотворению», Ленин...

Встал на пути не пробитом,

Выкликнул вызов судьбе...

Вслед за этим «поэт» — уже от своего имени! — предсказывает:

Вспыхнут умы и мятежно
Мыслью моей загорят.

И в беспросветном, безбрежном
Новую грань озарят...20

Но посвящение и тем паче чтение Владимиру Ильичу «стихотворения» Анучина — совершенная фантастика; ведь оно напечатано в томском журнале «Сибирский студент» за 1914 год и подписано... Иван Бирюса21. Анучин назван средй сотрудников журнала. Трудно установить, что перед нами в данном случае — плагиат или псевдоним, но публикация 1914 года, естественно, исключает посвящение 1897-го!

То, что сам Анучин более или менее скромно озаглавил как «Встреча» (в единственном числе), М. Вексельман далее превращает в неоднократные «встречи». Первая из них якобы «состоялась на конспиративной квартире в Петербурге 3 марта 1903 года».

О второй «встрече» в обзоре говорится:

«Так как Анучин был тесно связан с многими сосланными в Сибирь большевиками (В. М. Бахметьевым, П. А. Красиковым, Ф. Э. Дзержинским и другими) и сам принимал участие в революции 1905— 1907 годов в Красноярске, будучи членом Ревкома «Красноярской Республики», он очень интересовал Ленина».

В 1907 году, да и позднее, Анучин вовсе не был «тесно связан» с большевиками-подпольщиками и никогда не состоял в мифическом «Ревкоме» все той же «Красноярской республики», которой руководил Исполнительный Комитет Совета рабочих и солдатских депутатов.

В заключение М. Вексельман останавливается на судьбе таинственно исчезнувших «оригиналов» ленинских «писем». Они, оказывается, «были утеряны во время многочисленных перездов В. И. Анучина по России». Устанавливает исследователь и пути их транспортировки. «Несколько ленинских писем,— сообщает он,— передал П. А. Красиков...»

Но в годы, которыми Анучин датирует теперь уже шестнадцать (!) «ленинских писем», Красиков находится в России, а Ленин в эмиграции. Неужто Владимир Ильич использует конспиративные связи с крупным работником для писем на сугубо легальные темы, которые и перечислены в обнаруженном М. Вексельманом письме редакции «Литературного наследства» от 10 мая 1935 года?

К вполне цензурным темам снова присовокупляется «организация Сибирской федерации при социалистическом государстве», а также политически немыслимое «создание единого фронта большевиков и областников»— то есть пролетарских революционеров и буржуазных политиканов, ставших вскоре колчаковцами.

Одновременно Ленину приписывается дополнительная серия адресованных опять-таки именно Анучину «писем», содержавших «много отдельных философских высказываний», «характеристики (отдельных) лиц», оригинальные «высказывания об искусстве вообще и о литературе в частности».

М. Вексельман доверчиво предполагает, что существовавшие лишь в воображении Анучина мнимые ленинские «письма» могут стать «важным источником для наиболее полного освещения биографии Ленина...»

К биографии Ленина вымыслы эти никакого отношения не имеют. Они представляют известный психологический интерес лишь для биографии самого Анучина. Последняя, однако, достояние скорее психиатрии и криминалистики, чем истории...

Имя Анучина не принадлежит истории. Оно войдет лишь в биографию литературных мистификаций, напоминая историкам и литературоведам, издателям и редакторам о губительности слепого доверия к саморекламным публикациям и мемуарам, противоречащим историческим фактам и подлинным документам.

 

Примечания:

1 «Советская газета», 11 августа 1918 г.

2 В. И. Ленин, собр. соч., т. 51, стр. 287.

3 Здесь и далее цитируется названный очерк: «Литературный современник», 1940, № 1, стр. 5—10.

4 «Красный Архив», 1934, № 1, стр. 22.

5 м. Горбунов. Ленин в Красноярске. «Былое», 1924, № 25; В. Букшнис.  Мои воспоминания о В. И. Ленине. «Амурская правда», 22 мая 1927 г.; А. И. Елизарова. Владимир Ильич в ссылке, «Пролетарская революция», 1929, № 2—3.

5 «Литературный современник», 1940, № 5—6, стр. 232.

7 В. И Ленин, собр. соч., т. 1, стр. 215—241, 262, 273, 345, 359, 360.

8 В. И. Ленин, собр. соч., т. 6, стр. 171—173.

9 См., например, собр. соч., т. 22, стр. 163—169; т. 45, стр. 357, 358, 360.

10 Здесь и далее эта статья Анучина цитируется по номеру названной газеты за 21 января 1941 года.

11 «Красноярский дневник», № 2, 23 октября 1906 г., стр. 10.

12 Здесь и далее цитируются «Труды Самаркандского педагогического института им. А. М. Горького», т. 2, вып. 3, Самарканд, 1941.

13 В. И. Ленин, собр. соч., т. 47, стр. 1.98.

14 В. Анучин. Твори радость (Моя религия). Томск. 1918.

15 В. И. Л е н и н, собр. соч., т. 47, стр. 203.

16 В. И. Ленин, собр. соч., т. 4, стр. 188.

17 Ленинский сборник XXXIV, стр. 22 и 273.

18 Здесь и далее цитируется публикация в газете «Комсомолец Узбекистана» за 21 марта 1960 года.

19 В. И. Л е н и н, собр. соч., т. 7, стр. 341—356 и 504.

20 Здесь и далее цитируется публикация в журнале «Коммунист Узбекистана», 1963, № 4, стр. 94—96.

21 «Сибирский студент» (Томск), 1914, № 2, стр. 107—108 (сообщено автору в октябре 1964 года Л. В. Азадовской).