Переписка Г. В. Плеханова и П. Б. Аксельрода
Том I
1925
(отрывки о Ленине)
П. Б. АКСЕЛЬРОД О ВСТРЕЧАХ С Е. И. СПОНТИ И В. И. УЛЬЯНОВЫМ-ЛЕНИНЫМ.
Никитин—он же „Учитель жизни» - (см. письма Ленина к Аксельроду; собр. соч. Ленина, т. I, стр. 401), псевдоним, под которым был известен за границей Е. И. Спонти, бывш. офицер, род. в 1863 г., в 1894 — 95 гг. один из виднейших деятелей московского «Рабочего Союза»: 12. XII. 1895 г. был арестован и в 1897 г. по делу этого Союза был выслан в Архангельскую губернию. Весною 1895 г. Е. И. Спонти приезжал за границу для переговоров с группою «Освобождение Труда» о постановке дела издания популярной литературы: именно им привезены на это дело 400 рублей (отчет о расходовании их напечатан в № 1—2 „Работника», отд. II, стр. III, прим.) и рукописи популярных брошюр, изданных „союзом русских с. -д.“ в 1896 г., как издания „группы популярной библиотеки». Приезд Е. И. Спонти (а затем, в гораздо большей степени, В. И. Ленина-Ульянова) был большим событием в жизни группы „Освобождение Труда»; он был едва ли не первым c.-д., приехавшим за границу с поручением от ведшего активную работу с.-д. кружка для деловых переговоров с Группою. В виду значительного интереса, который представляет эта встреча, представителей старого и молодого поколения русских c.-д., мы приводим отрывки из записанных со слов П. Б. Аксельрода с В. С. Войтинским 2 года тому назад черновых набросков II тома его воспоминаний, в которых П. В. Аксельрод рассказывает о своих беседах с Е. И. Спонти (ниже и по тем же мотивам мы приведем такие же отрывки о беседах II. Б. Аксельрода с В. И. Ульяновым-Лениным).
Воспоминания П. Б. Аксельрода о встрече с Е. И. Спонти.
„В один прекрасный день, весною 1895 г., ко мне явился незнакомый мне молодой человек:
— Я недавно приехал из России. Хотел бы познакомиться.
Когда „Учитель жизни» уехал из Цюриха, все мои домашние вздохнули с облегчением. Но я вспоминал о нем с большой теплотой, — так умиляла меня его горячность, искренность и преданность пролетарскому делу, особенно по сравнению с пассивностью и отсутствием революционной стойкости окружавшей нас так называемой социал-демократической молодежи.
Воспоминании П. Б. Аксельрода об его переговорах с В. И. Лениным-Ульяновым в 1895 г.
Спустя несколько дней после отъезда „Учителя жизни» [Е. И. Спонти] ко мне приехал новый гость, тоже молодой человек, невысокого роста, довольно бесцветного вида. Представился:
— Владимир Ульянов, приехал недавно из России. Георгий Валентинович, в Женеве, просил вам кланяться.
Молодой человек передал мне довольно об’емистую книгу, сборник статей под заглавием „Материалы к вопросу о хозяйственном развитии России», незадолго до того вышедшую в России и уже конфискованную и даже сожженную по приговору цензуры. Здесь были статьи марксистов: Плеханова, Струве, Потресова, К. Тулина и др. Я знал о подготовке этого сборника и сам писал для него статью—под заглавием «Главнейшие запросы русской жизни»,— но не смог кончить ее в срок из-за болезни.
Посидев у меня, побеседовав о положении дел в России, молодой человек поднялся и сказал вежливо:
— Завтра, если вы позволите, я зайду к вам, чтобы продолжать разговор.
Вечером и ночью я просмотрел привезенный Ульяновым сборник. Мое внимание привлекла обширная статья К. Тулина, имя которого я встретил здесь впервые. Эта статья произвела на меня самое лучшее впечатление. Тулин выступил здесь с критикой народничества и «Критических Заметок" Струве. Статьи были построены несколько нестройно, пожалуй даже небрежно. Но в них чувствовался темперамент, боевой огонек, чувствовалось, что для автора марксизм является не отвлеченной доктриной, а орудием революционной борьбы
Для меня ознакомление с этим сборником были истинным наслаждением. Наконец-то, — думал я,—появляется в России легальный сборник, проникнутый не просто духом отвлеченного, академического марксизма, но духом социал-демократии, дающей учению марксизма революционное применение».
Но были в статьях Тулина некоторые тенденции, с которыми я не мог согласиться. Автор, разбирая вопрос о задачах социалистов в России, подходил к этому вопросу абстрактно, решал его вне времени и вне пространства, не останавливаясь на особенностях общественно-исторических условий в России, и рассуждал так, как будто мы жили в Западной Европе. В частности, именно так подходил Тулин к вопросу об отношении социалистов к либералам.
Но этот недостаток статьи не нарушал общего благоприятного впечатления.
Утром пришел ко мне Ульянов.
— Просмотрели сборник?
— Да! И должен сказать, что получил большое удовольствие. Наконец-то пробудилась в России настоящая революционная социал-демократическая мысль. Особенно хорошее впечатление произвела на меня статьи Тулина...
— Это мой псевдоним, заметил мой гость.
Тогда я принялся объяснять ему, в чем я не согласен с ним:
У вас, — говорил я,—заметна тенденция, прямо противоположная тенденция, той статьи, которую я писал для этого же самого сборника. Вы отожествляете наши отношения к либералам с отношениями социалистов к либералам на Западе. А я как раз готовил для сборника статью под заглавием „Запросы русской жизни», в которой хотел показать, что в данный исторический момент ближайшие интересы пролетариата в России совпадают с основными интересами других прогрессивных элементов общества. Ибо у нас перед рабочими, как и перед другими прогрессивными общественными элементами, на очереди одна и та же неотложная задача: добиться условий, допускающих развитие их широкой самодеятельности. Точнее говоря, это—задача свержения абсолютизма. Эта задача диктуется всем нам русской жизнью. Так как цензурные условия не позволяют определить эту задачу настоящим словом, то я характеризовал ее формулой: .Создание условий для широкой общественной самодеятельности", требуемой русской жизнью.
Ульянов, улыбаясь, заметил в ответ:
— Знаете, Плеханов сделал по поводу моих статей совершенно такие же замечания. Он образно выразил свою мысль: „Вы,—говорит, поворачиваетесь к либералам спиной, а мы— лицом».
Невольно бросалось в глаза глубокое различие между сидевшим передо мною молодым товарищем и людьми, с которыми мне приходилось иметь дело в Швейцарии. Какой-нибудь Грозовский, приехав из Вильны без всяких знаний, уже считал ниже своего достоинства учиться. А Ульянов, несомненно обладая талантом и имея собственные мысли, вместе с тем обнаруживал готовность и проверять эти мысли, учиться, знакомиться с тем, как думают другие.
У него не было ни малейшего намека на самомнение и тщеславие. Он даже не сказал мне, что порядочно писал в Петербурге и уже приобрел значительное влияние в революционных кружках. Держался он деловито, серьезно и вместе с тем скромно.
В Швейцарию он приехал по своему легальному паспорту и предполагал так же легально вернуться в Россию. Его частые встречи со мной могли обратить на него внимание. А между тем нам о многом еще хотелось переговорить. Мы условились поэтому уехать на несколько дней из Цюриxa в деревню, где могли бы проводить целые дни вместе, не привлекая ничьих подозрительных взглядов.
Переехали в деревушку Афольтерн, в часе езды от Цюриха. Здесь мы провели с неделю. Был май, стояла прекрасная погода. Мы целыми днями гуляли, подымались вместе на гору около Цуга и все время беседовали о волновавших нас обоих вопросах.
И я должен сказать, что эти беседы с Ульяновым были для меня истинным праздником. Я и теперь вспоминаю о них, как об одном из самых радостных, самых светлых моментов в жизни группы «Освобождение Труда».
Первый вопрос, который мы обсуждали, касался отношения русских социал-демократов к либералам. В конце концов, Ульянов заявил, что признает правильность точки зрения «Группы» на этот вопрос.
Рассказал я Ульянову о своих встречах с «Учителей жизни». Оказалось, что оба товарища приехали из России вместе (не помню лишь, ехали ли они вместе из Москвы или встретились в Петербурге).
Я передал Ульянову двойственное впечатление, которое произвел на меня его товарищ: с одной стороны глубокое рабочелюбие, трогательная преданность пролетарскому делу; с другой стороны — поразительная примитивность мышления.
— А знаете, что он говорил мне о вас?—заметил Ульянов:— «Непременно,—говорит,—остановитесь в Цюрихе, побывайте у Аксельрода,—только не рассказывайте ему о разногласиях между нами».
Я был искренно тронут этими словами «Учителя жизни» и принял их за показатель того, что мои беседы с ним не остались совершенно бесплодны.
— Я очень рад тому, что вы сообщили мне,—сказал я Ульянову, — но объясните, чего хотел от нас ваш товарищ, с чего он так донимал меня агитацией».
— А видите ли, он имел в виду экономическую агитацию.
— Чорт возьми! Почему же он не мог прямо сказать мне, в чем дело!
— Это не его личное мнение. Об этом у нас к России за последнее время много было разговоров. Я привез с собой брошюрку, посвященную этому вопросу. По ней вы разберете, о чем шла у нас речь.
— Экономическая агитация, — заметил я,—не только не противоречит ни нашей программе, ни тактике, защищаемой нашей «Группой», а, наоборот, теоретически обусловлена ею. Весь вопрос в том, как вести эту агитацию.
— Как?— переспросил Ульянов.
— Я вам поясню это простым примером. Возьмем Сысойку Решетникова или, еще лучше, целую деревню, населенную Сысойками. Это люди настолько темные, чтоб было бы бессмыслицей начать беседу с ними с вопросов о политической свободе и конституции или с лозунга «Долой самодержавие». Но они непосредственно сталкиваются с ростовщиком, с кулаком. Вот вам почва для самой распроэкономической агитации. При первой же попытке оказать сопротивление кулаку они натолкнутся на защитника кулака — старшину. А старшина—это уже представитель власти, первая ступень начальства. Столкновение Сысоек со старшиной приведет их к столкновению с высшим начальством, хотя бы в виде станового, а затем и исправника и так дальше. Опираясь на эти столкновения, агитатору не трудно привести Сысоек к обобщенному пониманию связи существующего антагонизма между их жизненными интересами и существующей государственной властью. Если мы ведем агитацию среди фабрично-заводского населении, то там дело еще проще: с чего ни начать здесь—с мастера, с фабриканта и с фабричного инспектора, —всегда мы наталкиваемся на вмешательство полиции, и борьба сама собой из экономической плоскости переносится в плоскость политическую…
Говорили мы с Ульяновым и о тех особых исторических задачах, которые предстоят русской социал-демократии в общенациональном движении против абсолютизма.
И я должен признать, что впервые пришлось мне встретить за границей молодого товарища, который проявлял столько любознательности и интереса к этим вопросам.
Разговор коснулся, между прочим, нашей заграничной «оппозиции» и отношений между группой «Освобождение труда» и «Союзом Русских Социал-Демократов».
— Социал-демократическое движение в России, — сказал я по этому поводу,—находится пока лишь в состоянии зародыша.
По мере его развития, по мере расширения его русла, в партию будут вливайся все новые и новые элементы, порою лишь поверхностно усвоившие социал-демократическое мировоззрение. При этом внутри партии легко могут возникнуть центробежные силы, разногласия, борьба тенденций. Представляется поэтому весьма важным, в интересах движения, сохранить нашу «Группу», как самостоятельную ячейку, которая стояла бы на страже революционных традиций и теоретической устойчивости движения. С этим вопросом тесно связан вопрос о будущих взаимоотношениях между «Группой» и российскими товарищами.
— Я не представляю себе такой схемы наших взаимоотношений, которая была бы хороша при всевозможных условиях. В моменты под'ема руководящий центр движения должен быть в России, а в период упадка элементы революционного движения, вынужденные эмигрировать, могут найти пристань около нашей «Группы” и работать вместе с нею.
Чтоб пояснить свой взгляд на задачи нашей «Группы», я привел своему собеседнику такой пример:
— Мы—маленький отряд армии, очутившийся на высокой горе, в безопасном месте, в то время как в долине еще продолжается бой. С вершины мы следим за боем и, благодаря преимуществам нашего положения, мы можем легко обозревать все поле битвы, оценивать общее положение. Но детали борьбы и положения в долине ускользают от нашего взора. Эти детали могут быть учтены лишь нашими товарищами, непосредственно ведущими бой. В интересах дела—необходима самая тесная связь и взаимный контроль между армией и отрядом ее, заброшенным на вершину горы.
Ульянов соглашался со мной. В только восемь лет спустя, на Лондонском с'езде Российской Социал-Демократической Рабочей Партии, я увидел, как своеобразно переработались у него идеи о взаимоотношении между заграничным центром и российской партией. Само собою разумеется, говорили мы о положении социал-демократической работы в России и, в частности, в Петербурге.
— Если у вашего кружка имеются уже более или менее прочные связи с рабочими, — сказал я Ульянову,—то вы должны попытаться оформить их в виде социал-демократической организации под каким-нибудь определенным названием (напр.: «Союз Освобождения Труда»). Нужно, чтобы рабочие и в Петербурге, и в Москве, и в других городах знали о вашем существовании. В этом деле недопустимы шаги, которые отзывались бы рекламой, обманом. Не приписывайте своей группе того значения, какого она в настоящий момент еще не имеет. Но придайте ее работе широкую гласность. Вы знаете, что не только спрос вызывает предложение, но и наоборот. Когда станет известно о существовании социал-демократического кружка, к нему потянутся и передовые рабочие, и революционно-настроенные интеллигенты-марксисты, готовые активно работать. По мере расширения рабочего движения, притягательная сила вашего кружка будет расти, и он может превратиться сперва в центр собирания сил, а затем и в руководящий центр социал-демократического движения в России. Необходимо лишь, чтоб ваш кружок своевременно и ярко откликался на все явления развивающегося в России рабочего и обще-революционного движения.
Этот разговор происходил между нами в мае 1895 г. А уже в конце этого или начале следующего года в Петербурге вышли прокламации по поводу происходивших в то время стачек, за подписью «Союза борьбы за освобождение рабочего класса".
С появлением на нашем горизонте Ульянова у вас завязались, наконец, более или менее правильные сношения с Россией.
Еще из Берлина, куда он уехал из Швейцарии, Ульянов прислал мне различные материалы и рукописи, представлявшие для меня большой интерес. А затем, вернувшись в Россию, он продолжал довольно часто писать мне и сообщать материалы относительно жизни рабочих в Петербурге.
К концу 1895 г. переписка наша оборвалась. Долгое время не получая от Ульянова писем, я начал уже беспокоиться, когда пришло из России известие: Ульянов арестован.
Но наши сношении с Россией из-за этого ареста не расстроились!