В одну из июньских ночей 1918 года я дежурил в управлении Московско-Курской дороги как член дорожного Военно-революционного комитета.
В то время по нашей дороге шла переброска воинских соединений из Курска на Восточный фронт. По линии было дано указание: «Воинские эшелоны пропускать безостановочно».
В два часа ночи ко мне зашел встревоженный телеграфист:
— Товарищ Хабаров, кто-то непрерывно вызывает по аппарату Военно-революционный комитет, но на мой ответ не откликается...
Пошел и я к аппарату. Наконец выяснилось, что вызывает станция Чернь. У аппарата был телеграфист. Из его несвязного рассказа все же удалось выяснить, что на станцию прибыл первый воинский эшелон, следующий на Восток. Там он был задержан продовольственным заградительным отрядом, который решил проверить содержимое всех вагонов. Красноармейцы спали, когда продотряд начал обыск.
— Мы едем на фронт, а нас подозревают в спекуляции,— возмутились красноармейцы. Завязалась ссора, перешедшая в перестрелку. Несколько пуль попало в окна вокзала, и дежурный по станции сбежал. На посту остался только молодой телеграфист, который с перепугу залез под стол и, вытянув оттуда руку, стал по аппарату вызывать Военно-революционный комитет.
Я немедленно принял меры к срочной отправке эшелона и о случившемся доложил наркому путей сообщений тов. Невскому.
Утром нарком позвонил и сказал:
— В 11 часов я заеду за вами и председателем комитета профсоюза дороги, соберите весь материал о ночном инциденте, и отправимся в Кремль — Владимир Ильич нас вызывает.
Когда мы ехали в Кремль, я все время думал о предстоящей встрече с Лениным, волновался, не знал, как держать себя, что говорить. А все получилось проще простого.
В приемной Совнаркома тов. Невский попросил доложить Владимиру Ильичу, что к нему прибыли с Курской дороги.
Через несколько минут нас пригласили в кабинет. Кроме Ленина там находился Свердлов.
Когда мы вошли, Владимир Ильич и Яков Михайлович поднялись, поздоровались с нами за руку.
— Здравствуйте, здравствуйте,— сказал Ленин,— садитесь, пожалуйста.
Мы сели в кресла у стола.
— Рассказывайте, как у вас дела на дороге, как с ремонтом паровозов и вагонов. Как настроение рабочих, сколько хлеба выдаете на день?..
Видя, что Ильич интересуется нашими насущными вопросами и хочет поговорить с нами по душам, я успокоился. Подробно доложил положение на дороге.
— Иногда, когда хлеба нет, выдаем паек семечками подсолнухов,— откровенно рассказал я.— Рабочие понимают, что с продовольствием трудно, бывает, что ворчат, но работу не бросают. Имеются, правда, нарушения трудовой дисциплины — кое-кто самовольно уезжает в другие губернии за хлебом...
Ильич внимательно слушал мой рассказ и время от времени делал себе пометки в блокноте. В заключение я подробно рассказал об инциденте на станции Чернь.
Когда я кончил, Ильич, повернувшись к Якову Михайловичу, заметил:
— Смотрите, какой хороший народ на Курской дороге, а вот дисциплина у них не совсем...
— А вы, Владимир Иванович,— обратился Ленин к Невскому,— больше помогайте курянам, у них трудное положение, по их дороге устремилась уйма всяких спекулянтов, мешочников, белогвардейцев. Одним курянам тяжело навести порядок без помощи.
Тогда я осмелел и заявил:
— Владимир Ильич, продзаградотряды на дороге мешают нам работать...
Ленин пристально посмотрел на меня и спросил:
— А как вы думаете, можно их снять?
Вижу, Яков Михайлович улыбнулся при этом вопросе. Сознавая, что я «загнул» и снимать заградотряды в данное время нельзя, я сказал, что, во всяком случае, следует ограничить их права, чтобы они не мешали работе дороги.
Владимир Ильич на минуту задумался и тут же позвонил наркому продовольствия Цюрупе о том, что работники Московско-Курской дороги жалуются на продзаградотряды и просят навести порядок в их деятельности.
Прощаясь с нами, Ленин сказал:
— Товарищи, прошу вас, как можно скорей укрепите дисциплину среди железнодорожников.— И словно невзначай, лукаво прищурив глаза, заметил:
— Надеюсь, что вы не очень строго накажете начальника станции Чернь, разберитесь хорошенько...
Последующие мои встречи с Лениным относятся к 1922 — 1924 годам.
В июне 1922 года Московский комитет партии направил меня на работу в Горки, где в это время отдыхал и лечился Владимир Ильич.
Я заведовал там технической частью — электростанцией, водопроводом, центральным отоплением.
В июле мы приступили к осмотру, ремонту и подготовке к зиме центрального отопления. В кабинете Владимира Ильича была обнаружена испорченная секция радиатора, которую нужно было заменить.
Я обратился по этом> поводу к Марии Ильиничне. Она мне ответила:
— Сейчас поговорю с Ильичем,— и пошла к нему в кабинет. Через несколько минут она и Владимир Ильич вышли. Мария
Ильинична представила меня. Ленин обратился ко мне:
— Что это вы задумали меня выселять? И зачем вам это нужно? Ведь зимой жить в доме никто не будет, для чего же вы его будете отапливать?
Я объяснил, что без отопления здание начнет разрушаться.
— А где же вы возьмете топливо? — спросил Ленин.
— У нас в лесу заготовлены выкорчеванные пни.
— Ну, если местное топливо — тогда другое дело. А надолго вы меня хотите оставить без жилья? — улыбаясь, спросил Ильич.
— Самое большое — на один день. Ночевать, во всяком случае, будете у себя...
— Ну, что же с вами делать,— вздохнул Ленин,— техники — народ упорный. Когда же прикажете освобождать помещение?
— Освобождать не нужно, а завтра утром, когда вы будете на прогулке,— ответил я,— мы снимем радиатор, исправим его в мастерской, а во время вечерней прогулки поставим на место.
Ильич удивился.
— Так быстро? Я подтвердил.
— Оперативно,— сказал Ильич и затем, что-то вспомнив, спросил:
— Мне как будто знакомо ваше лицо, мы где-нибудь встречались?
Я рассказал Ильичу о нашей встрече в его кабинете в 1918 году, и Ильич, хитро усмехаясь, сказал:
— Теперь, небось, продотряды железным дорогам работать не мешают...
Во второй половине сентября начались дожди и в доме стало холодно и сыро.
Мария Ильинична пришла ко мне на электростанцию и спросила, можно ли включить центральное отопление, так как в доме холодно и она боится, как бы Ильич не простудился.
Я ответил, что могу затопить хоть сейчас.
— Нет,— сказала она,— я хочу только выяснить, возможно ли это, а затопим лишь тогда, когда согласится на это Ильич. Его не так-то легко на это склонить. Нужен такой довод, чтобы он не подумал, что это делается ради него.
Я предложил ей сказать, что нужно провести испытания исправности центрального отопления, что этого требуют технические условия. Она признала этот довод удачным и предложила мне вечером прийти, вызвать ее в вестибюль и настаивать на том, что необходимо испытать отопление.
Я так и сделал. Когда вышла ко мне Мария Ильинична, я нарочно, чтобы слышно было в столовой, где пили чай, начал с ней разговор на условленную тему. Она мне ответила:
— Хорошо, спросим Ильича, как он на это смотрит.
Ленин вышел из столовой, поздоровался со мной, пытливо посмотрел и сказал:
— Что это вы, батенька мой,— то у вас техническая необходимость выселить меня из кабинета, то у вас снова техническая необходимость — поджарить меня хотите, что ли?
Я серьезно объяснил, что проба отопления абсолютно необходима.
— Ну, хорошо,— сказал Ильич,— я знаю, что все равно вас не переспоришь, только вот что: вы меня научите, как там на этой батарее вы делаете, чтобы было теплее или холоднее. Я буду сам регулировать, а то вы меня, чего доброго, еще поджарите...
Я в шутку заметил:
— Зачем вы хотите у нас хлеб отбивать, начнете сами регулировать, тогда нам что останется делать?
— А вы боитесь остаться безработным? — засмеялся Ленин.— Нет, батенька мой, у нас скоро так много будет дел, что не только безработных не станет, но и рабочих рук не хватит... Ну, ладно, уж если вы не хотите, чтобы я сам регулировал, тогда сделайте такую милость, чтобы у меня в комнате было не выше 14 градусов.
В октябре Владимир Ильич, Надежда Константиновна и Мария Ильинична уехали в Москву. Ленин за лето хорошо отдохнул и поправился.
Но зимой Ленин снова захворал, и на этот раз очень серьезно. Когда в мае Ильича привезли в Горки, он был тяжело болен.
Долгое время к Владимиру Ильичу, кроме медицинского персонала, никого не допускали. Были приняты все меры к созданию для больного абсолютного покоя и тишины. Ильич начал быстро поправляться, и в августе его стали вывозить на прогулку в парк.
С каждым днем улучшалось его здоровье, а к октябрю он уже настолько хорошо себя чувствовал, что накануне закрытия Сельскохозяйственной выставки потребовал машину для поездки в Москву.
Как ни отговаривали Ильича от этой поездки Надежда Константиновна и Мария Ильинична, он настоял на своем, побыл в Москве, посетил выставку и вернулся обратно в Горки.
Из Москвы привезли передвижной киноаппарат, и я стал демонстрировать фильмы, которые Ильич с удовольствием смотрел. Особенно заинтересовал его технический фильм о производстве тракторов на американских заводах Форда. При показе отдельных мест он даже просил уменьшить скорость движения киноленты.
Встречу нового, 1924 года решили ознаменовать елкой, которую устроили в помещении зимнего сада Собрали всех детишек служащих санатория, рабочих совхоза.
На елку пришел Ильич, и как же он был рад детворе! Он играл с ребятишками, гладил их по головкам...
Теперь, вспоминая былое, я вновь и вновь ощущаю биение пульса жизни того времени. И все, что бы тогда ни решалось, что бы ни свершалось,— все было связано с именем великого Ленина — самого человечного человека.
Гудок. 1957. 22 апреля
ХАБАРОВ ИВАН НИКОЛАЕВИЧ (р. 1889) — член партии с 1917 г., работал слесарем-электриком станции Москва-1 Московско-Курской дороги. После Февральской революции 1917 г.— член Военно-революционного дорожного комитета, работал по заданиям НКПС на ряде железных дорог. В 1922—1925 гг. заведовал технической частью совхоза «Горки», затем на хозяйственной работе. С 1953 г.— персональный пенсионер.