Так называют в Горках дом, где жил Владимир Ильич,— в отличие от двух домиков поменьше, расположенных тут же, поблизости: санаторской столовой и домика, где живет А. А. Преображенский, управляющий совхозом «Горки», старинный знакомый Владимира Ильича еще по Самаре.
Лицом своим Большой дом обращен к небольшой деревушке (это и есть Горки), позади дома — парк, кругом — ограда, за оградой — по одну сторону санаторий и река Пахра, по другую — совхоз. Вот и все.
Я не много раз бывал в Горках, и в моей памяти сохранились поэтому некоторые, очень небольшие воспоминания, связанные с Владимиром Ильичем. Эти воспоминания касаются таких, в общем, незначительных и несущественных эпизодов и мелочей, что о них, по всей справедливости, не следовало бы и говорить, тем более что при этом возникает малоприятная необходимость упоминать и о своей собственной особе, без чего, как известно, не пишутся ни одни воспоминания. Но, с другой стороны, интерес ко всему, что так или иначе связано с Владимиром Ильичем, настолько велик, что, может быть, и нижеследующие беглые, отрывочные и отрывистые заметки не окажутся совершенно ненужными.
* * *
1920 год. Лето. По дороге к реке Владимир Ильич заходит в первый санаторский домик, берет весла. Наша публика, увидав Владимира Ильича, посыпалась со всех окон и дверей, окружила Владимира Ильича, просит разрешить нести весла. Владимир Ильич благожелательно улыбается, шутит, но весел не дает и идет дальше к реке, с веслами на плече, в синей рубашке.
«Грандиозная» рыбная ловля на Пахре. Перетянули поперек реки невод, тащили его с 1/4 версты, хлопали по воде, пугали рыбу. Владимир Ильич принимает в ловле живейшее участие. С большими усилиями выволокли потом невод на отмель и обнаружили в нем всего-навсего две малюсенькие, перепуганные рыбешки, которых и выпустили на волю.
Как-то вечером на санаторскую дачу приходит тов. Шмидель (из Хамовнического района), видимо, обеспокоенный чем-то, и торопливо рассказывает, что он только что встретил Владимира Ильича, который пошел через плотину в Горки один, без всякой охраны. Конечно, Владимир Ильич всегда ходил без охраны, и не было решительно ничего странного в том, что он отправился в Горки, но все-таки нас всех это как-то тревожило: мало ли что может случиться? Решили тотчас же бегом идти в Горки, сопровождать Владимира Ильича, но только издали, чтобы он не видел. Так и сделали. И пока Владимир Ильич не спеша проходил по Горкам, а потом тем же путем возвращался обратно, мы поодаль сопутствовали ему, и Владимир Ильич, конечно, не знал, что он идет не один, а «в обществе» нескольких коммунистов.
Только что вышла «Детская болезнь «левизны» в коммунизме». В связи с этой книгой я обменивался своими впечатлениями с Н. И. Бухариным в парке, около Большого дома. Говорили о Клаузевице и об отношении военной тактики к политической. Подошел на несколько минут Владимир Ильич и, когда Бухарин передал ему тему разговора, заметил буквально следующее: «Клаузевица члены нашей партии и сейчас могли бы с пользой перечитывать. Что касается тактики, то, несомненно, тактика военная и политическая — это соседние смежные области, Grenzgebiete». Это немецкое выражение я тогда же записал. Слова «смежные области» тоже хорошо запомнились.
1921 год, январь (или конец декабря 1920 года). Дискуссия о профсоюзах. Встречаю Владимира Ильича по дороге к воротам, ведущим в парк. Расспрашиваю на ходу о подробностях (я тогда был болен и в первый период дискуссии не был в Москве). У Владимира Ильича лицо озабоченное, и как-то характерно сжимаются губы. По поводу какого-то моего, видимо, не очень ясного вопроса, Владимир Ильич переспросил: «Вы имеете в виду опасность раскола?» Хорошо помню, что как раз о расколе я не думал, просто даже мысли такой у меня не было, но, опасаясь показаться в глазах Владимира Ильича недостаточно вдумчивым и серьезным собеседником, я поспешил (каюсь!) заявить, что да, да, такова именно моя мысль. «Нет, не думаю» или: «Не допускаю мысли». Не ручаюсь за точность этих слов, но отлично помню отрицательный смысл их. Владимир Ильич спросил затем, видел ли я брошюру Троцкого. Если нет, он может дать ее, но не более чем на два часа, с обязательством вернуть своевременно. Тут же Владимир Ильич прибавил, что через очень короткий срок появился и его, Ленина, ответ (должно быть, «Еще раз об ошибке»1. В маленьком домике, где тогда остановился приехавший на несколько дней в Горки Владимир Ильич, он передал мне брошюрку Троцкого. Ряд мест в ней был подчеркнут Владимиром Ильичем. На полях множество его пометок. Ровно через два часа я вернул брошюру Надежде Константиновне.
Ноябрь или декабрь 1921 года. По случаю какого-то праздника мы, трое товарищей, решили съездить в Горки. Раздобыли автосани (их всего тогда на Москву было, кажется, четыре штуки). Поехали часа в два. Отъехали верст 10 от Москвы и, конечно, застряли. Бились, бились — ничего не выходит, а уже стемнело, вечер. Делать нечего: приходится идти обратно в Москву пешком. Шоферы пошли, кажется, в соседнюю деревню. Идем обратно в Москву, приуныли, только тов. А. Л. в энергичных «рабоче-крестьянских» выражениях облегчает душу, крепко ругая всех и вся. Не успели мы отойти и версты от места крушения, как слышим шум: катит наша машина, фонарями большими освещает дорогу. Видно, шоферы наши успели выбраться из выбоины и теперь нагоняют нас. Мы начали размахивать руками, чтобы автосани не проскочили как-нибудь мимо, и автосани остановились в двух шагах от нас. Тов. А. Л. в последний раз «выразился», уже от радости, этак строк на 40, с диаметром «слышимости» не менее одной версты, и мы, обрадованные, полезли внутрь автомобиля. Можете себе представить нашу растерянность и наш конфуз, когда из автомобиля раздался вдруг смех Владимира Ильича и его голос, спрашивающий, не простудились ли мы и очень ли устали. Мы залепетали что-то в знак приветствия, а тов. А. Л., смущенно повторявший: «Владимир Ильич, неужели это вы?», до того растерялся, что вдруг без всякого к тому повода с отчаянием в голосе произнес: «А знаете, Владимир Ильич, ведь меньшевики и эсеры еще до сих пор сидят на АМО». И начал с необыкновенной быстротой и горячностью рассказывать о кознях меньшевиков. Владимир Ильич меньшевиками и эсерами заинтересовался, и тов. А. Л. имел возможность, оправившись от смущения, рассказать Владимиру Ильичу о положении на заводе АМО, где меньшевистско-эсе-ровские элементы действительно очень долго давали о себе знать. (Дело в том, что Владимир Ильич как раз в это время ехал на своих автосанях из Горок в Москву, встретил на пути нашу застрявшую в снегу машину и, узнав от шоферов, что их седоки отправились пешком в Москву, решил нас подобрать. Мы же, конечно, никак не ждали, чтобы на этой дороге могли появиться еще какие-то автосани, кроме наших.) На другой день или через день тов. Рогов из Московского Совета звонил к нам в агитотдел МК и справлялся, по поручению Владимира Ильича, о состоянии партийной организации на АМО и о работе на этом заводе меньшевиков и эсеров.
1923 год. Летом Владимир Ильич пришел однажды сам, опираясь на палку, поднялся на лестницу к А. А. Преображенскому в его маленький домик и пробыл там дня два. Потом опять вернулся к себе в Большой дом2
Как раз во время Сельскохозяйственной выставки, осенью, произошел чрезвычайно знаменательный, никем, к сожалению, не описанный эпизод: поездка, последняя поездка больного Владимира Ильича в Москву. Несмотря на беспокойство близких, Владимир Ильич настоял на этой поездке. Рассказывают, что, завидев Москву, Владимир Ильич, радостный и возбужденный, все время указывал на нее здоровой рукой своим спутникам. Затем Владимир Ильич проехал мимо Сельскохозяйственной выставки, был в Кремле, здоровался с красноармейцами, был у себя на квартире. Вечером автомобиль пошел обратно в Горки, и Владимир Ильич в течение нескольких дней после этой поездки был задумчив и печален3
1924 год. В начале января, вечером, я проходил мимо Большого дома. Кругом стояла особая «горкинская» тишина. И вдруг с балкона я услыхал голос Владимира Ильича. Похоже было, как будто он что-то спрашивал и Надежда Константиновна ему отвечала.
В разное время я довольно близко видал в Горках Владимира Ильича, не показываясь, конечно, ему. Я видел, как изменился Владимир Ильич за полгода — восемь месяцев, как постепенно исчезало болезненное выражение с его лица. И все, кто встречался в это время с Владимиром Ильичем, выносили неотразимое впечатление выздоравливающего Владимира Ильича. Приходил сияющий товарищ Вевер (заведующий санаторием) и рассказывал, как он совершенно неожиданно увиделся с Владимиром Ильичем и как Владимир Ильич с ним поздоровался, такой же приветливый, как всегда. О том же передавали и тов. Панков, показывавший Владимиру Ильичу работу трактора, и товарищи, бывшие в декабре на вечере, устроенном в Большом доме для ребятишек, и видевшие там Владимира Ильича. «Та же улыбка, та же приветливость, только в глазах что-то печальное». Всем нам казалось, что Владимир Ильич выздоравливает, но ничто не могло меня лично так укрепить в этой мысли, как слышанный мною вечером голос Владимира Ильича (а я не слышал его со времени выступления Владимира Ильича в Большом театре в декабре 1922 года): это был настоящий голос настоящего Ильича, глубокий и звучный, такой, какой мы все слышали на собраниях, где выступал Владимир Ильич.
21 января. О Владимире Ильиче известно, что еще совсем недавно он ездил на охоту, но последние два дня ему нездоровится. Так как неоднократно бывали случаи, когда при общем улучшении состояния здоровья Владимира Ильича выпадали и менее счастливые дни, то и этому недомоганию не придавали большого значения. В домике, где живет А. А. Преображенский, всегда известно, в каком состоянии здоровье Владимира Ильича, как он спал, ел, как себя чувствует. Сегодня была Мария Ильинична. Да, немного хуже обыкновенного, но и только. Ничего тревожного. Часов в 12 (или позже?) в санаторий, где теперь, во время болезни Владимира Ильича, живут только доктора и приехавший на пару дней Н. И. Бухарин, пришел из Большого дома один из докторов и сообщил, что дело идет к явному улучшению и «Старик сейчас спит». «К весне вылечим наверняка». Разговор с Николаем Ивановичем: что же, может быть, Владимир Ильич еще будет на съезде, скажет хоть маленькую речь? Почему это невозможно?
И никто не знал, что сегодня последний день в жизни Ленина.
6 часов вечера. Я был в маленьком домике, когда пришел кто-то от Марии Ильиничны с просьбой прислать камфару. Я не знал, для чего вообще существует камфара, и спросил об этом. Мне шепотом ответили, что камфара нужна для усиления деятельности сердца, когда сердце ослабевает. После этих слов сразу стало тревожно и беспокойно. Нельзя было справиться с этой тревогой. И я тотчас же решил пойти к Бухарину в санаторий (это довольно далеко от Большого дома) и сказать ему о камфаре. Бухарин работал, когда я вошел к нему в комнату. Я не решился тотчас же передать о камфаре, боясь, что Николай Иванович упрекнет меня в паникерстве, но Николай Иванович заметил: «Знаете, со Стариком что-то плохо. Все доктора ушли в Большой дом». Тогда я решился сказать о камфаре. Николай Иванович изменился в лице: «Кто вам об этом сказал?» И сейчас же пошел со мною к Большому дому. Мы условились, что Николай Иванович подымется наверх (Владимир Ильич жил на втором этаже) и узнает у Марии Ильиничны о состоянии здоровья Владимира Ильича (вообще чтобы не волновать Владимира Ильича, товарищи не показывались ему), а я подожду Николая Ивановича внизу.
Кругом стояла тишина. Все казалось обычным, как всегда. Но было кое-что и необычное, тревожное: освещенные окна наверху. Кто бывал в Горках, знал, что в это время окна наверху не должны быть освещенными, и если наверху свет, значит, там что-то происходит. И другое: на мой вопрос, где тов. Пакалн, начальник охраны, дежурный товарищ ответил, что Пакалн наверху. Обычно Пакалн не должен был в это время находиться наверху. Смущенный, я обошел кругом Большого дома. Вдали кое-где виднелись черные фигуры товарищей, охраняющих Большой дом. Все как обычно.
Бухарин не возвращался. Я еще раз зашел в Большой дом, посмотрел на часы. Было семь часов вечера. Значит, прошло уже десять минут, как Владимир Ильич умер, но ничто не говорило о его смерти, и даже отдаленной мысли об этом не было: самое большее, о чем можно было предполагать, это возможность какого-нибудь ухудшения в здоровье Владимира Ильича, припадка или удара.
Я вернулся в домик А. Преображенского. Всегда беспокойно, когда с Владимиром Ильичем какое-нибудь ухудшение, и нельзя тогда ничего делать. А из Большого дома никто не приходит, и неизвестно, что с Владимиром Ильичем. Ухо чутко ловит всякий звук.
Вдруг резко, с размаху хлопнула дверь внизу. Все бросились к лестнице. И через секунду, не успел я выбежать на площадку, как раздался чей-то ужасный, ни с чем не сравнимый крик, который без слов говорил о том, что в Большом доме случилось что-то непоправимое...
* * *
Навсегда врезались в сознание большая, ярко освещенная комната и лежащий посередине ее на столе мертвый Ленин.
Самое первое, мгновенное впечатление такое, как будто Владимир Ильич, крепко сжав протянутые вдоль тела руки, застыл на мгновенье в позе человека, собирающегося сейчас, сию минуту привстать или подняться коротким усилием напряженных мышц и мускулов.
Похоронная процессия. По пути каждый уголок напоминает о Ленине. Идут по шоссе-аллее. Здесь, недалеко от ворот, в 20-м году Владимир Ильич стоял, окруженный группой крестьян, должно быть, из какой-нибудь окрестной деревни, и о чем-то с ними беседовал. Идут мимо санатория. Сюда Владимир Ильич приходил в 21-м году и на балконе играл в шахматы с тов. Вейсбродом. Идут мимо площадки. Тут когда-то Владимир Ильич играл в популярные среди «горкинцев» городки и шутил, что Бухарин «бьет все влево»... Все дальше уходит процессия от опустевшего Большого дома. В нем все как обычно. Но уже не слышно больше наверху характерного постукивания палочки, опираясь на которую передвигался больной Владимир Ильич.
День похорон. На Большом доме вывешен черный флаг. Товарищи из военной охраны Владимира Ильича, шесть-семь человек, молча выстроились перед террасой, лицом к деревушке Горки. 4 часа. Далеко-далеко из-под Москвы доносится глухой и протяжный гул. Потом еще и еще... Это пушечные залпы — артиллерийский салют слышен в Горках. Тогда товарищи из военной охраны в свою очередь подняли ружья и трижды выстрелили в память Владимира Ильича. Потом постояли немного, задумчивые и сосредоточенные, и один из них тихо сказал: «Вот нам и некого теперь больше охранять»...
Зимою в парке стоял глубокий снег. А весною, когда снег сошел, на узкой дорожке, ведущей от Большого дома в глубь парка, ясно, ясно проступили борозды и колеи, оставшиеся от кресла, в котором возили по парку больного Ильича. И нельзя было без волнения смотреть на эти следы Ильичева кресла.
Правда. 1927. № 17. 21 января
1 «Еще раз о профсоюзах, о текущем моменте и об ошибках тт. Троцкого и Бухарина» (см.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 42. С. 264—304). Ред.
2 У А. А. Преображенского В. И. Ленин прожил три дня (21—23 июля). Ред.
3 18 октября 1923 г. (около 18 часов) В. И. Ленин приехал в Москву. На следующий день 19 октября (около 15 часов) Ленин выехал на прогулку по Москве в направлении Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки. Около 19 часов Ленин возвращается в Горки. Ред.
СОРИН ВЛАДИМИР ГОРДЕЕВИЧ (1893—1944) — член партии с 1917 г. В 1917 г. работал в органе Московского комитета большевиков — газете «Социал-демократ». В 1918 г.— секретарь Серпуховского гукома, примыкал к «левым коммунистам». Участник гражданской войны — работал в штабе войск Восточного фронта председателем Революционного военного трибунала фронта. В 1919— 1920 гг.— член бюро Московского окружного комитета РКП (б) и член губрев-кома. С 1920 г. по 1925 г.— член МК и член бюро МК РКП(б). С 1924 г. работал в Институте В. И. Ленина, позже в Институте Маркса—Энгельса—Ленина при ЦК ВКП(б). Принимал деятельное участие в подготовке и в издании Сочинений В. И. Ленина и Ленинских сборников. Необоснованно репрессирован; реабилитирован посмертно.