Я была работницей на золотошвейной фабрике № 36, в Москве, а всего я уже работаю на производстве 18 лет.
Прошлый год, в марте месяце, заведующая мастерской и говорит мне:
— Я хочу послать тебя работать на дому к Владимиру Ильичу. Я начала сильно отказываться.
Не служила я никогда в домашних-то работницах, думаю, не угожу, а может быть, требовательные будут.
Я вот и готовить ничего не умею, разве что простое...
— Ничего,— говорит заведующая,— ты не бойся, люди они простые, а Владимиру Ильичу надо помочь, это ты сумеешь...
Уговорила,— пошла.
С первого же разу я увидела, что напрасно боялась. Семья простая, все попросту.
А уж Владимир Ильич — что и говорить! Правда, больного я уже его застала, и говорить-то он уже не мог. И то пройдет, бывало, мимо, всегда сам первый поклонится, приветливо так улыбнется...
Киносеансы устраивали иногда для него, так всегда меня позовет, знал, что я их очень люблю.
Такой внимательный...
А уж кто бы ни приехал, он всегда мне укажет, чтобы покормили гостя.
Помню, как он был доволен, когда к нему делегации от рабочих приезжали и от крестьян, подарки ему привозили...
А как уж он был внимателен к Надежде Константиновне и к Марье Ильиничне!.. Все время, бывало, следит за ними, не устали ли, беспокоится...
К Надежде Константиновне-то из города, из Политпросвета, на заседания все приезжали. Так он, бывало, спустится сверху, чтобы посмотреть на Надежду Константиновну. А если уж Надежда Константиновна или Марья Ильинична отдыхают, то он на цыпочках ходит мимо их комнаты, чтобы не разбудить.
Летом любил «по грибы» ходить. Как утро, встанет, бывало, и просит у меня корзиночку. И пойдет в лес с Марьей Ильиничной или с Надеждой Константиновной, а то все втроем...
Цветы любил, только не садовые, а полевые. На садовые и не смотрит, рукой только махнет, когда покажешь ему.
Сразу всем веселее становилось, как только Владимир Ильич лучше себя чувствовал.
— Ну,— думаем, бывало, мы— «выходили!»...
А чуть похуже,— и мы все ходим с опущенными головами, всем грустно делается.
Так и жили все окружающие — то в надежде, то в огорчении.
А уж того тяжелого дня, как умер наш Владимир Ильич, никогда не забудешь.
Утром в понедельник я, как всегда, подала ему кофе, а он поклонился приветливо и прошел мимо стола. Пить не стал. Ушел к себе в комнату и лег. Я ждала его до 4 часов, с горячим кофе. Все думала, проснется, выпьет... А уж ему плохо стало. Спросили у меня горячие бутылки. Пока их наливали да принесли — они уже не нужны ему были...
Вбежала я наверх, смотрю, Марья Ильинична стоит сама не своя, черная какая-то. Вижу, что плохо.
— Что с вами? — спрашиваю ее.
— Наш Володя безнадежен,— только и сказала.
Я было стала ее успокаивать... Выбежала она в соседнюю комнату — заплакала. Тогда я вбежала к Владимиру Ильичу и вижу...
Ох! Не забыть мне этого, дорогие товарищи работницы!..
Смотрю — все врачи схватились за голову, а санитары по углам все плачут.
Вошла я в комнату... Сидит Надежда Константиновна у него на постели и держит его руку...
Раздались рыдания женщин. Я уж совладала с собой, стала их уговаривать. Кого из них вывела, а самое слезы душат...
Потом попросила Надежду Константиновну, чтобы она разрешила мне переодеть Владимира Ильича. А она спрашивает меня:
— А вы его аккуратненько?
— Ну, конечно,— говорю я,— уж врагом ему не буду... Надежда Константиновна принесла белье... Обмыли мы ему лицо,
переодели и вынесли в другую комнату... Ох, и тяжело было на эту картину смотреть! Повсюду в углах плач. Все хмурые...
А тут стали из деревни, из города приезжать — еще тяжелее стало.
Осиротели мы теперь... Особенно Надежда Константиновна и Марья Ильинична. Слезы у меня навертываются, как посмотрю я на них.
Теперь уже так около них и буду.
Беспартийная я была, а теперь вступила в партию, в ленинский набор. И вас зову, товарищи работницы, идите в партию Ленина!..
Об Ильиче. Рабселькоровские заметки и воспоминания. Л., 1924. С. 201 — 204
СМИРНОВА ЕВДОКИЯ ИВАНОВНА (р. 1890) — работница фабрики Москвошвей, член партии с 1927 г.; с марта 1923 г. по 1927 г. жила в семье Ульяновых. Впоследствии персональная пенсионерка.