HTML clipboard
Больной, оторванный от работы и жизни, я только теперь узнал о смерти Ленина. Как тяжело, как невыразимо мучительно сознание, что его уже нет с нами... Словами не выразить всего ужаса этой утраты, а хочется хоть попытаться поделиться с товарищами своими мыслями и чувствами. Оторванность в такой момент совсем невыносима.
Ведь более четверти века сознавалось и чувствовалось всеми, что Ленин здесь, что можно поделиться с ним своими сомнениями и почерпнуть у него уверенность и силы в борьбе. Даже в последний год, когда уж он не работал, оставалось это сознание, сохранялась надежда: авось поправится и займет вновь свое место.
А теперь не может быть никаких надежд, ибо Ленина нет. И сколько бы мы ни храбрились, этой утраты не заменить, и никто из нас никогда еще не переносил такого горя...
Даже когда не соглашались с ним, когда спорили и возражали, его мысль, его точка зрения не только заставляла думать в даваемом им направлении, но колебала уверенность в собственной правоте. А сколько раз бывало — несмотря на эту уверенность,— рука как бы невольно подымалась при голосовании за предложение Ленина. Подойдешь и спросишь такого товарища: «Ведь вы же против, почему же вы голосовали за?» — «Сам не знаю. Столько раз Старик оказывался прав, что как-то боязно голосовать против него. Наверное, опять окажется, что он прав»...
Но, думается, в таком отношении к Ленину — не только уверенность, что он менее всех способен ошибаться и вернее всех видит правильный путь, но и обаяние его личности.
Вот мы говорим, что наши враги устраивали покушения на Ленина, что в безумной ненависти своей к пролетарской революции и ее истинным вождям прекрасно понимая, что именно Ленин — и мозг и сердце мировой революции, буржуазия более всех ненавидела и боялась именно его. А в сущности говоря, это неверно. Боялись? Да. Но ненавидели? Нет. Ленина никто не ненавидел, а скорее все любили. Даже враги, даже те, кто с максимальной решительностью боролись против революции и ее классовой партии.
Когда в 18-м году я был послом в Берлине и произошло проклятой памяти ужасное покушение на жизнь Ленина, то представители германского кайзеровского правительства, выражая свое соболезнование и сочувствие, делали это не только, так сказать, по-казенному, согласно существующим, узаконенным правилам и обычаям международной вежливости, но с действительно искренним сожалением и опасением за исход его болезни.
Таково влияние могучей личности и, особенно, несравненной, кристальной чистоты ее.
Ведь человечество на протяжении всей своей истории не дает второго примера такой кристальности, такой простоты и вместе с тем такой мощи, глубины и величия.
Целую долгую человеческую жизнь прожить для идеи, для дела, без секунды для себя лично. Иметь мужество при уверенности в своей правоте оставаться в самом незначительном меньшинстве в предвидении нового грядущего большинства. Быть готовым остаться даже одному против всех, даже внутри своей собственной партии. Так было пред Октябрем, когда Ленин разошелся с самыми близкими своими друзьями и не убоялся этого, и оказался прав. Так было не один, не два раза. И всегда он шел напролом, никогда ни пред чем не останавливался и ничего не боялся, когда был уверен в своей правоте. Но зато он первый же признавал свою ошибку и первый с тем же мужеством и единственно ему присущей энергией исправлял эту ошибку, если убеждался, что был не прав. Но как редко это бывало. И наоборот, с какой гениальной прозорливостью он, который почти не выходил из своего кремлевского кабинета и, казалось бы, совсем не мог знать России, в действительности знал все лучше всех и после трехминутного доклада разбирался в самом новом и сложнейшем вопросе. А как он работал! Ни одной потерянной секунды, ни одного лишнего слова!.. Потому именно он так скоро и сгорел...
Нет! Такого человека никто не мог, никто не смел ненавидеть. Он подавлял своей гениальностью, своим величием и заставлял даже врагов уважать его и преклоняться перед ним. А друзья? Или даже не друзья, но представители враждебных нам буржуазных и мелкобуржуазных классов, принадлежащих к нациям, угнетаемым буржуазией более сильной и более могущественной... Все угнетенные и оскорбленные, где бы и кто бы они ни были, видели в Ленине своего избавителя и спасителя... Ни одно божество, ни один святой не пользовались таким благоговейным почетом и уважением, как Ленин у угнетенных народов Востока.
Мне нигде и никогда не приходилось видеть такого энтузиазма, как именно у этих народов на Дальнем Востоке, и особенно в Средней Азии, при одном упоминании имени Ленина. В самых глухих углах песчаных пустынь Туркестана, в самых отдаленных юртах Хорезма приходилось видеть портрет Ленина. Про него пелись песни, про него слагались легенды...
Но светлый ореол, которым миллионы людей во всех концах земного шара окружают Ленина, переносился и переносится на его партию, которую он создал, но которая в то же время и сама его создала таким, каким он был и останется вечно жить в этой партии. И если мы, несмотря на неизмеримость и незаменимость утраты Ленина, все же бодро глядим вперед в близкое и далекое будущее, то это только потому, что мы твердо знаем и глубоко убеждены, что со смертью Ленина с ним в могилу ляжет только его бренное тело, а лучшая его сущность, все, бывшее в нем бессмертным, останется навеки с нами.
В монархических странах при смерти монарха, как бы для вящего подчеркивания бессмертия монархизма, восклицают: «Король умер! Да здравствует король!» Но в наше время умирают не только монархи, но и сама идея монархизма.
Однако идеи и идеалы коммунизма не могут умереть, и вместе с ними не может умереть все то, во имя чего жил и работал, боролся и умер Ленин, то есть не может умереть его лучшая сущность, его истинная и живая душа, не может умереть сам бессмертный Ленин.
И поэтому теперь, стоя со скорбно поникшими головами у свежей могилы нашего учителя и друга, мы с полным правом можем воскликнуть: «Ленин умер! Да здравствует Ленин!»
У великой могилы. М., 1924. С. 193—194