Горечь утраты и сердечная боль мешают всем нам отчетливо понять, кого мы утратили.
Мне кажется, что у этого изумительного существа — два лица. Одно — это Ленин. Лицо, обращенное к грядущим десятилетиям и векам, ко всем народам и племенам, которые живут и будут жить на земле. Это — лицо Ленина.
Другое — Ильич. Это — лицо, обращенное к нам, современникам, соратникам, ученикам, друзьям, близким и родным.
Кто сказал, что умер Ленин?! Неправда!
Ленин не только жив, он лишь начинает жить, он только рождается для настоящей жизни, он только начал завоевывать умы и сердца людей. Ленину удалось утвердиться в умах и сердцах нескольких миллионов людей, населяющих советские республики. Но и в этих республиках Ленин еще не завоевал полностью и прочно большинства. Еще борьба за проникновение ленинизма в сознание и здесь впереди.
А в буржуазной Европе? В сверхбуржуазной Америке? В колониальных и полуколониальных странах Азии, Африки, Австралии и Америки? Там работа Ленина вся впереди. Она только что начинается.
Сомневается ли кто-нибудь в мире, что Ленин победит и в Азии, и в Африке, и в Америке? Мы-то, во всяком случае, не сомневаемся ни капли. Но даже и владыки капиталистического мира в минуты откровенности с собой понимают неотвратимость победного пришествия Ленина в их царства. Они только стремятся насилием и ложью отдалить победу исторической справедливости над вековым злом...
И даже тогда, когда бесчисленные толпы иод траурный марш понесут его тело к братским могилам, даже и тогда исполинское шествие Ленина к победе не остановится ни на мгновение. Наоборот, в эти скорбные часы, как никогда, раскроются во всем мире сердца «голодных и рабов», сердца заклейменных проклятьем капитализма и обратятся к Ленину и будут слушать Ленина, ибо Ленин жив, ибо Ленин стучит в сердца и будет стучать, пока не будут загнаны в преисподнюю демоны капитализма и эксплуатации.
Да, Ленин живет и будет жить. Об этом позаботимся и мы, насколько хватит сил. Первое, что мы сделаем в России,— это вместо гранитных и мраморных памятников (для них время еще придет) мы в каждую хижину, в каждую рабочую квартиру пустим теперь же бесплатно по меньшей мере по одной книжке о жизни и трудах Ленина. Книжка будет составлена ближайшими учениками Ленина, написана просто и понятно, напечатана на хорошей бумаге крупными буквами, снабжена портретом и издана на всех языках, какие имеют уже письменность. Книжку, вероятно, раздадут через школьников, ибо в редком семействе нет школьника. Второе, что мы сделаем,— издадим то же о жизни и трудах Ленина, но более подробную книгу для бесплатной раздачи всем школьным работникам нашей страны как пособие для преподавания ленинизма в школах.
Ленин проникнет тогда в такие уголки, где о нем еще мало слышали, и завоюет новые миллионы умов и сердец для дела коммунизма.
Но если Ленин не умер и не умрет, почему же такая скорбь, такое горе? Почему сотни тысяч тружеников в трескучие морозы часами ждут очереди на улицах и площадях Москвы, чтобы на минуту подойти к красному гробу в Колонном зале и, молча, со сдавленным сердцем проститься с любимым?..
Это прощаются с Ильичем. Да, к великому несчастью, от нас ушел Ильич. Живой человек, такой знакомый, такой близкий, такой дорогой и любимый...
Ленин и Ильич. Великий вождь. Историческая исполинская фигура. И вместе с тем такая изумительная, обаятельная, чудесная личность.
Этого совпадения могло и не быть. Мог быть вождь, мыслитель, борец, правитель без всех тех личных душевных свойств, какие оказались у Ильича. Вождь бросал бы в массы великие мысли, давал бы прекрасные приказы и законы. Но личность его могла быть чуждой, непонятной, замкнутой. Он мог лично быть даже человеком со многими человеческими недостатками и слабостями. Его могли бы, допустим, только чтить и уважать, но не любить. У него могло быть множество личных врагов и недоброжелателей, обиженных его несправедливыми поступками.
В конечном счете, пред судом истории все личное померкло бы в свете заслуг политических и общественных. И за гробом такого вождя шли бы, вероятно, тоже большие толпы, только... только с другими чувствами.
Но именно потому не утихают в Колонном зале рыдания, не высыхают слезы на лицах, именно потому щемит сердца общая боль, что мы потеряли Ильича.
Ильича, то есть кого-то исключительно родного, интимно-близкого, нежно любимого. Кем он был для всех нас? Отцом? Братом? Возлюбленным? Единственным сыном? Или все эти семейные понятия устарели и мизерно малы для выражения тех новых, невиданных доселе чувств, что родила новая человеческая семья, новый коллектив — пролетарская партия?
Да, Ильич был для нас более, чем отцом, или братом, или сыном. Мы любили в нем, в сущности говоря, то л у ч ш е е, что хоть частичкой заложено в каждом из нас, во всем коллективе.
Его обаятельная простота, его доступность, трогательное внимание и заботливость, его мудрость и справедливость, готовность помочь кому только может — всех покоряли.
Человек редкой моральной чистоты, скромности и выдержки в личной жизни (по-старому сказали бы: святой жизни человек), наш милый Ильич чужд был и тени ригоризма в отношении других. Он отлично знал наши слабости, знал, кто чем грешен. Но никогда даже намека на морализирование и наставничество себе не позволял. Только иногда, без слов, прищурив насмешливо глаз, он незлобиво улыбался, и провинившийся чувствовал себя хуже, чем после 10 резолюций ЦК или ЦКК.
До чего нежен и чуток к людям был этот диктатор — едва ли могут себе представить более далекие от него люди. Незадолго пред кончиной Ильича тов. Енукидзе передал Ленинскому институту пачку сохранившихся у него записок от Ильича. Во всех записках непременно просьбы за кого-нибудь. Кого-то подкормить, кого-то одеть, дать комнату, кого-то полечить, отправить в санаторий и т. п. И каждый раз с подробной горячей мотивировкой. Точно для тов. Енукидзе или для любого из нас слово Ильича не было законом и без лишней мотивировки. Но деликатный и скромный Ильич, даже хлопоча о паре сапог для разутого человека, старался и здесь убедить, что его просьба справедлива.
До каких пределов чуткости и мягкости доходил наш Ильич, трудно себе представить. Все знают, и об этом писалось, что наибольшую беспощадность и непримиримость проявлял Ильич к людям, которые, по его мнению, причиняли своей неправильной деятельностью вр^д партии и революции. Тут он способен бывал вырвать из сердца даже лучших друзей.
Нечего и говорить, как быстро откликался Ильич, когда кто-нибудь из «свихнувшихся» пытался вернуться на правильную стезю. Так было, например, когда я обратился к нему по делу одного рабочего, высланного тогда в Архангельск за организацию антипартийной группы. Едва я успел сказать Ильичу, что этот парень пишет о понятых им теперь заблуждениях, как Ильич заторопился: «Непременно напишите в ЦК о пересмотре его дела. Я поддержу».
Недаром люди, которых Ильич публично и жестоко стегал на собраниях и в печати, никогда не чувствовали против Ильича раздражения или озлобления. Как раз в эти скорбные дни я видел в глубочайшем горе одного товарища, которому больше всего доставалось от Ильича за его позицию. Любовь, доверие, уважение и преданность Ильичу покрывали без остатка всякую личную и фракционную обиду.
Оттого у Ильича были классовые враги, но едва ли были враги личные. Это — редкое в жизни явление. И потому так легко было жить, имея над собой и возле себя человека такой чистоты, мудрости, беспристрастия и справедливости.
Я сам редко беспокоил Ильича телефонными разговорами и посещениями. Но сознание, что в трудную минуту можно позвонить, и через несколько секунд услышишь голос Ильича, это сознание прибавляло силы, бодрости, энергии в работе. Так было, вероятно, и со многими. Вот это мы потеряли, и никто на свете этой утраты не возместит. Каждому человеку нужно знать, что есть такое место, где выслушают его боль, его обиду (хотя бы и не личную). Без этого трудно жить.
Ильич в сознании всей партии, всего пролетариата, всего крестьянства стал именно таким прибежищем, олицетворением справедливости, правды, человечности.
«До самого Ильича дойду»,— кто не слышал в городе и деревне такую фразу, как вопль разочаровавшегося в местной правде человека. И доходили до Ильича. Многие доходили. И один дошедший, выслушанный, обласканный, овеянный простотой, душевностью, вниманием великого человека шел в низы и нес массам повесть (разрастающуюся в легенду) о справедливом, о нашем Ильиче.
Вот что мы утратили.
Широкие круги народа не знают, какую настойчивость проявлял Ильич в отношении ремонта и отдыха партийных товарищей.
За последние годы он чуть не каждого товарища допрашивал: в отпуске были? Поправились? И искренне радовался, когда слышал утвердительный ответ. Он настоял на принятии в ЦК целого ряда специальных мер в заботе о сохранении здоровья старой гвардии, вроде обязательного периодического осмотра врачами и т. п. Добивался (иногда против воли товарища) принудительной посылки в отпуск человека, показавшегося ему уставшим.
Но сам о себе не только мало заботился, но ясно нарушал многие постановления ЦК об отпусках для него. Такой дисциплинированный и требовательный к другим, только в отношении охранения здоровья своего Ильич нарушал партийные постановления.
И вот Ильича уже нет. Мы прощаемся с ним. Нежным, безгранично благодарным взором мы ласкаем его спокойное застывшее лицо.
Прощай, Ильич! Прощай, любимый, единственный! Спасибо тебе за то, что ты помог всем нам стать тем, чем мы стали,— твоими учениками, помощниками, соратниками, а ныне наследниками и продолжателями твоего дела.
Спасибо тебе за то невыразимое счастье, которое мы испытали, работая вместе с тобой, под твоим руководством для блага всего человечества.
Прощай, милый Ильич!.. При жизни твоей мы стыдились, щадя твою великую скромность, говорить тебе о нашей любви, преданности, доверии и уважении. Теперь тебя не стало. Все мы по отдельности — маленькие люди, в совокупности же — могучий коллектив, постараемся проявить то лучшее ленинское, что в нас есть, и на деле показать, как мы тебя любили и любим. Нашим врагам не дожить до чаемого ими раскола в рядах ленинцев. Недаром мы десятки лет учились у тебя, дорогой Ильич.
У великой могилы. М., 1924. С. 265—267
СОСНОВСКИЙ ЛЕВ СЕМЕНОВИЧ (1886—1937) — деятель революционного движения, публицист. Член партии с 1904 г. Участник трех революций. В 1917 г.— член Уральского обкома РСДРП (б). В 1918—1924 гг. (с перерывами) — редактор газеты «Беднота». В 1919—1920 гг.— председатель Харьковского губкома КШб) Украины, затем на журналистской работе. Во время профсоюзной дискуссии под держивал платформу Троцкого. В 1927 г. исключен из партии, в 1935 г. был восстановлен, в 1936 г. вновь исключен. Необоснованно репрессирован; реабилитирован.