Ленин В.И. Полное собрание сочинений Том 20
«СОЖАЛЕНИЕ» И «СТЫД»
Всякие кризисы вскрывают суть явлений или процессов, отметают прочь поверхностное, мелкое, внешнее, обнаруживают более глубокие основы происходящего. Возьмите, например, такой наиболее обычный и наименее сложный кризис в области экономических явлений, каким является всякая стачка. Ничто так не обнаруживает действительных отношений между классами, действительную природу современного общества, подчинение силе голода громаднейшей массы населения, апелляцию имущего меньшинства к организованному насилию для поддержания своего господства. Возьмите торговые и промышленные кризисы: ничто не опровергает так наглядно всевозможные речи апологетов и апостолов «гармонии интересов», ничто не обнаруживает так рельефно весь механизм современного, капиталистического, уклада, всю «анархию производства», всю раздробленность производителей, всю войну каждого против всех и всех против каждого. Возьмите, наконец, такой кризис, как война: все политические и социальные учреждения подвергаются проверке и испытанию «огнем и мечом». Сила и слабость учреждений и порядков любого народа определяется исходом войны и последствиями ее. Сущность международных отношений при капитализме: открытый грабеж слабого — вскрывается с полной ясностью.
Значение нашего пресловутого «парламентского» кризиса состоит тоже в том, что он вскрыл глубокие
246 В. И. ЛЕНИН
противоречия всего общественного и политического уклада России. К сожалению, большинство участников и действующих лиц кризиса — частью сознательно, частью по недомыслию, или подчиняясь рутине и традиции — не только не ставят своей целью объяснить кризис, указать его настоящие причины и значение, а, напротив, изо всех сил затемняют его фразой, фразой и фразой. «Большой день» в III Думе, день прений со Столыпиным, 27 апреля, был большим днем «парламентского» празднословия. Но, как ни неумеренны были потоки фраз самого Столыпина, его друзей и его противников, а все же затопить сути дела им не удалось. И чем больше органы ежедневной нашей печати отвлекают внимание читателя повторением либеральных фраз, деталями и юридическими формальностями, тем уместнее будет бросить еще раз общий взгляд на раскрывшуюся 27 апреля картину кризиса.
Основной мотив речи Столыпина — защита «прав короны» от всякого «умаления». «Значение 87 статьи, — говорил Столыпин, — определяет права короны и не может быть умалено без создания нежелательного прецедента». Столыпин восстает против «опорочения права верховной власти применять ст. 87 при чрезвычайных обстоятельствах, возникших до роспуска палат». «Это право неопровержимо, — заявил Столыпин, — оно зиждется, основано на жизненных условиях», «Всякое другое толкование этого права неприемлемо, оно нарушало бы смысл и разум закона, оно сводило бы и право монарха применять чрезвычайные указы на нет».
Все это очень ясно и все это не фраза. Вопрос ставится цинично — «реалистически». Корона и попытки умаления... Если возникает спор, кому в последнем счете истолковывать смысл права, то решает этот спор сила. Все это очень ясно и все это не фраза.
Напротив, чистейшей фразой и жонглерством, юридическими фикциями были «пылкие, горячие, страстные, убежденные» упреки Маклакова: «к великому сожалению и к великому стыду» (отчет «Речи» 28 апреля, стр. 4) я услышал-де несколько ссылок на корону.
«СОЖАЛЕНИЕ» И «СТЫД» 247
Маклаков от имени всего так называемого «конституционного центра» (т. е. от имени кадетов и октябристов) защищает обычную фикцию конституционной монархии. Но кадетская или кадетско-октябристская «защита» сводится к пустой фразе. При чем тут сожаление и стыд, когда вопрос идет о силе? Желающая иметь конституцию буржуазия сожалеет о том, что корона не дает конституции, и «стыдится» этого. Корона «стыдится» того, чтобы ей могли навязать конституцию, рассматривая ее, как «умаление», «сожалея» о всех и всяческих, о каких бы то ни было, толкованиях какого бы то ни было закона, направленного к «умалению».
Две стороны. Два толкования права. Сожаления и стыд с обеих сторон. Разница лишь та, что одна сторона только «сожалеет и стыдится»; другая же сторона не говорит ни о сожалении, ни о стыде, а говорит о том, что умаление «неприемлемо».
Не ясно ли, что на самом деле «стыдиться» такого положения вещей, стыдиться своего бессилия надо именно господам Маклаковым, надо именно всей нашей кадетской и октябристской буржуазии? Уполномоченный Совета объединенного дворянства цинично говорит о цинично созданном им кризисе, бросает вызов, кидает меч на весы. А либеральная буржуазия, точно купчишка, запуганный городничим, трусливо пятится и, пятясь, бормочет: я сожалею, мне стыдно... что вы меня так третируете!
«Я скажу, — распинается Маклаков, — что я конституционалист больше председателя Совета министров (воображаю, как смеялся про себя и у себя дома Столыпин по поводу этих слов: не в том дело, чтобы провозглашать себя конституционалистом, любезный, а в том, у кого сила определить, есть ли конституция и какова эта конституция!), но монархист не меньше его». (Столыпин улыбается еще более удовлетворенно: то-то, сначала погрозил, а потом прощения просит! Ну и вояка же этот Маклаков.) «Я считаю безумием создавать монархию там, где нет для нее корней, но точно так же безумием отрицать ее там, где ее исторические корни крепки...».
248 В. И. ЛЕНИН
Сначала погрозив, потом попросив прощения, теперь начинает приводить аргумент в пользу Столыпина. О, великолепный парламентарий либерализма! О, несравненный вождь «конституционного» (lucus a non lucendo*: «конституционного» по случаю отсутствия конституции) центра, кадетско-октябристского центра!
«Председатель Совета министров, — гремит наш трибун «народной свободы» (читай: нашего исторического народного рабства), — еще может остаться у власти, его удержит у ней и боязнь той революции, которую его же агенты творят (голоса сπрава: «стыдно»; шум)... удержит и опасность создавать прецедент»!!
Повесть о том, как Иван Иванович стыдил Ивана Никифорыча, а Иван Никифорыч стыдил Ивана Ивановича. Стыдно не соблюдать обычных норм конституционализма, говорит Иван Иваныч Ивану Никифорычу. Стыдно грозить революцией, которой сам боишься, в которую не веришь, которой не помогаешь, — говорит Иван Никифорыч Ивану Иванычу.
Как вы думаете, читатель, который из двух спорящих больше «пристыдил» другого?
Представитель «конституционного центра» Львов 1-й говорит после Гегечкори, который вполне правильно разъяснял, что либеральная пресса неверно представляет кризис в качестве «конституционного», что кадеты «устами своих ораторов поддерживали преступную иллюзию о конституционном центре», что для конституции недостает еще кое-какого движения (неловко было лишь у Гегечкори в конце речи упоминание об «анархии»: не то слово надо бы здесь сказать).
По речи Львова 1-го можно было одно время подумать, что даже некоторые помещики кое-что поняли из разъяснений Гегечкори. «То, что произошло, — говорит Львов 1-й, — действительно показывает, что у нас конституции нет, парламентаризма нет, но у нас и основных законов нет и вообще никакого организованного строя нет (вот тебе раз! а существование
___________
* — непереводимое ироническое выражение, буквально означающее: «слово роща происходит от слова не светить» (на латинском языке слово «роща» созвучно слову «свет»). Ред.
«СОЖАЛЕНИЕ» И «СТЫД» 249
помещиков разве не означает организованного помещичьего строя? язык ваш — враг ваш, господа из «конституционного центра»), а есть лишь произвол (это как раз и есть один из основных и существеннейших признаков организованного помещичьего строя) и демагогия».
Под демагогией «прогрессивный» помещик Николай Николаевич Львов 1-й разумеет нечто самое такое неприятное. Слушайте дальше:
«И этой демагогией пользуются люди, стоящие у власти, для того, чтобы увеличить свое собственное влияние и свою власть. Этой демагогией будут пользоваться другие, которые хотят эту власть захватить»... (брр... какое возмутительное, какое безнравственное стремление! вот уже русские либеральные буржуа, как небо от земли далеки от такого стремления. Это только на гнилом Западе безнравственная буржуазия стремится к захвату власти и породила даже превратные учения, будто только буржуазная власть обеспечивает буржуазную конституцию. Мы, русские либералы, просвещены моральной, идеалистической проповедью Струве, Бердяева и Ко, мы думаем поэтому, что власть должна остаться у Толмачевых, а наказы об истинно конституционном употреблении этой власти должны писаться Маклаковыми)... «для которых демагогия гораздо более близкий инструмент. Бойтесь этой демагогии, ибо ей будет все принесено в жертву: и ваше достоинство, и ваше достояние, и ваша честь, и гражданственность России».
Хорошо говорит «прогрессист» Николай Николаевич Львов 1-й. Насчет «достояния» он даже довольно ясно говорит: например, если вчера у помещика было 10 000 десятин, а сегодня осталось 50 десятин, то это означает, что 9950 десятин «принесены в жертву» «демагогии». Это понятно. Это не фразы. Но вот насчет «достоинства» и «чести» дело не так ясно; хочет ли наш прогрессист сказать, что помещик может быть «достойным» и «честным» человеком лишь при обладании 10 000 десятин земли и что он обязательно станет недостойным и бесчестным, если потеряет из них
250 В. И. ЛЕНИН
9950 десятин? Или Львов 1-й хочет сказать, что достоинство и честь будут принесены в жертву демагогии, если не будет справедливой оценки, — ну, примерно, рублей, эдак, в 500 за десятину?
Насчет «гражданственности России» «прогрессист» Львов 1-й совсем не свел концов с концами. Если он сказал правду, что у нас нет ни конституции, ни парламентаризма, ни основных законов, — то, значит, у нас нет и гражданственности, а то, чего нет, нельзя и принести в жертву. Если Львов 1-й сказал правду, то, значит, наша гражданственность принесена в жертву нашему «организованному (помещичьему) строю». Не обмолвился ли наш «прогрессист»? не хотел ли он сказать, что наш организованный помещичий строй будет принесен в жертву гражданственности России? не хотел ли он именно такой, гипотетический, оборот событий назвать демагогией? не хотел ли он сказать, когда он говорил: «бойтесь этой демагогии», что большинство третьей Думы должно бояться этого гипотетического оборота событий?
Повесть о том, как Иван Иваныч обвинял в демагогии Ивана Никифорыча, а Иван Никифорыч Ивана Иваныча. Вы демагог, сказал Иван Иваныч Ивану Никифорычу, ибо вы стоите у власти и пользуетесь этим для увеличения своего собственного влияния и своей власти, причем ссылаетесь на национальные интересы населения. Нет, вы — демагог, сказал Иван Никифорыч Ивану Иванычу, ибо вы кричите громко в публичном месте, будто у нас только произвол и нет ни конституции, ни основных законов, причем намекаете довольно невежливо на какое-то принесение в жертву нашего достояния.
Кто кого изобличил в конце концов в демагогии, — неизвестно. Но известно, что, когда два вора дерутся, от этого всегда бывает некоторая польза.
«Звезда» № 21, 7 мая 1911 г.
Подпись: В. Ильин
Печатается по тексту газеты «Звезда»