Содержание материала

 

 

§ 2. ЛЕНИН И СТАЛИН: ВРЕМЯ НАИБОЛЬШЕЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ БЛИЗОСТИ

Взаимоотношения Ленина и Сталина после избрания последнего генеральным секретарем ЦК РКП (б), всегда служившие предметом политических спекуляций, были и остаются в центре внимания историков. Концептуально традиционная историография в освещении этого вопроса идет за Троцким, задавшим общий тон и направление исследования. В статье «Что я думаю о Сталине?» (1 марта 1929 г.) Троцкий писал, что в середине 1922 г. Сталин «развил лихорадочную деятельность, ставя своих друзей на все важные посты партии. Когда Ленин выздоровел от первого приступа болезни и вернулся за работу, бюрократия хорошо окопалась, и Сталин приобрел большое влияние»[592]. От него же идет принятое в традиционной историографии утверждение об обострении политических противоречий между Лениным и Сталиным по поводу работы последнего в РКИ, образования СССР, конфликта в ЦК Компартии Грузии, нарастания бюрократизма в государственном и партийном аппарате.

М.И. Ульянова, будучи активной сторонницей Бухарина и, соответственно, политической противницей Сталина, специально искала подтверждения недовольства Ленина Сталиным. Собранный ею перечень фактов оказался весьма скудным. В качестве дополнительных она смогла указать только на недовольство, связанное с отказом Сталина предоставить денежные средства для лечения О.Ю. Мартову, находящемуся за границей, и на обиду на «молодых» членов ЦК, которые не всегда прислушивались к мнению Ленина[593]. Из документов рисуется совсем иная картина. Начнем с мелких фактов, приведенных М.И. Ульяновой.

Жалоба Ленина, высказанная в письме Г.Л. Шкловскому на «молодых членов ЦК», не может быть отнесена к Сталину*, поскольку его невозможно причислить к «молодым» членам ЦК и, кроме того, документы говорят, что он всегда шел навстречу пожеланиям Ленина в кадровых вопросах, в том числе и в отношении Шкловского, который был удовлетворен решением вопроса о его работе. Ленин знал об этом[594]. Сообщаемый М.И. Ульяновой факт просьбы Лениным денег для Мартова и отказа Сталина, к сожалению, не поддается проверке.

Документы говорят о сохранении хороших личных и нормальных деловых отношений и политической близости между Лениным и Сталиным, об отсутствии каких-либо серьезных проявлений недовольства Ленина генеральным секретарем.

Наиболее ярко их личные отношения в этот период характеризует история с ядом. В конце мая у Ленина произошел первый инсульт, заставивший его обратиться к Сталину с просьбой выполнить данное прежде обещание и дать ему яд, чтобы свести счеты с жизнью ввиду угрозы паралича и утраты речи[595]. Воспоминания об этом оставила М.И. Ульянова. Они представлены двумя версиями, пространной[596] и краткой[597], разнящимися в деталях, но совпадающими в главном, поэтому мы попытаемся реконструировать произошедшее на основе обоих вариантов.

30 мая В.И. Ленин «решил... что все кончено для него, и потребовал чтобы к нему вызвали на самый короткий срок Ст[алина]». «Уговоры Кожевникова отказаться от этого свидания, так как это может повредить ему, не возымели действия». «Владимир Ильич сказал, что Сталин нужен ему для совсем короткого разговора, стал волноваться, и пришлось выполнить его желание. Позвонили Сталину, и через некоторое время он приехал вместе с Бухариным. Сталин прошел в комнату Владимира Ильича, плотно прикрыв за собой, по просьбе Ильича, дверь. Бухарин остался с нами и как-то таинственно заявил: "Я догадываюсь, зачем Владимир Ильич хочет видеть Сталина". Но о догадке своей он нам на этот раз не рассказал» (видимо, Сталин не делал тайны из этой просьбы Ленина для руководства партии). «Ст[алин] пробыл у В.И. действительно минут 5, не больше». «Через несколько минут дверь в комнату Владимира Ильича открылась и Сталин, который показался мне несколько расстроенным, вышел. Простившись с нами, оба они (Бухарин и Сталин) направились мимо Большого дома через садик санатория во двор к автомобилю. Я пошла проводить их. Они о чем-то разговаривали друг с другом вполголоса, но во дворе Сталин обернулся ко мне и сказал: "Ей (он имел в виду меня) можно сказать, а Наде (Надежде Константинове) не надо". И Сталин передал мне, что Владимир Ильич вызывал его для того, чтобы напомнить ему обещание, данное ранее, помочь ему вовремя уйти со сцены, если у него будет паралич. "Теперь момент, о котором я Вам раньше говорил, — сказал Владимир Ильич, — наступил, у меня паралич и мне нужна Ваша помощь". Владимир Ильич просил Сталина привезти ему яду. Сталин обещал. Поцеловался с Владимиром Ильичом и вышел из его комнаты. Но тут, во время нашего разговора, Сталина взяло сомнение: не понял ли Владимир Ильич его согласие таким образом, что действительно момент покончить счеты с жизнью наступил, и надежды на выздоровление больше нет? "Я обещал, чтобы его успокоить, — сказал Сталин, — но, если он в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? И выйдет как бы подтверждение его безнадежности?"» «Обсудив это, мы решили, что Сталину надо еще раз зайти к Владимиру Ильичу и сказать, что он переговорил с врачами и последние заверили его, что положение Владимира Ильича совсем не так безнадежно, болезнь его не неизлечима и что надо с исполнением просьбы Владимира Ильича подождать. Так и было сделано». «Сталин вернулся снова к В.И. Он сказал ему, что, переговорив с врачами, он убедился, что не все еще потеряно, и время исполнить его просьбу не пришло». «Сталин пробыл на этот раз еще меньше, чем в первый раз, и, выйдя, сказал нам с Бухариным, что Владимир Ильич согласился подождать и что сообщение Сталина о его состоянии со слов врачей Владимира Ильича, видимо, обрадовало». «В.И. заметно повеселел и согласился, хотя и сказал Сталину: "Лукавите"? "Когда же Вы видели, чтобы я лукавил", — ответил ему Сталин». «А уверение Сталина, что когда, мол, надежды действительно не будет, он выполнит свое обещание, успокоило несколько Владимира Ильича, хотя он не совсем поверил ему: "Дипломатничаете, мол"». «Они расстались и не виделись до тех пор, пока В.И. не стал поправляться и ему не были разрешены свидания с товарищами».

Факт этого визита и разговора подтверждает в своих записях проф. А.М. Кожевников: «Приезжал Сталин. Беседа о suicidium», т.е. о самоубийстве[598]. Видимо, слова Сталина не рассеяли сомнений Ленина. После его ухода Ленина обследовали врачи, когда он оказался в комнате наедине с профессором М.И. Авербахом, то с волнением схватил его за руку и спросил: "Говорят, Вы хороший человек, скажите же правду — ведь это паралич и пойдет дальше? Поймите, для чего и кому я нужен с параличом?" Но в это время вошла сестра и разговор был прерван»[599].

В исторической литературе смысл этого обращения Ленина представляется свидетельством того, что Ленин видел в Сталине человека, способного убить своего товарища, мешавшего свершению его честолюбивых замыслов. Эта версия также восходит к Троцкому, но в документах и в воспоминаниях людей, близких к Ленину, она не находит никакой опоры. Против этой версии Троцкого также говорит то, что договоренность о яде и первое обращение к Сталину за ядом относятся ко времени наибольшей политической и личной близости Ленина и Сталина. Это признается практически всеми, кто пытался проанализировать динамику их отношений. Так, М.И. Ульянова в заявлении объединенному (1926) Пленуму ЦК и ЦКК писала: «Вообще за весь период болезни, пока он имел возможность общаться с товарищами, он чаще всего вызывал к себе т. Сталина, а в самые тяжелые моменты болезни вообще не вызывал никого из членов ЦК, кроме Сталина»[600]. Могут сказать, что эта оценка дезавуирована другими воспоминаниями, написанными, видимо, в начале — середине 1930-х годов и содержащими критические оценки Сталина. Это так, но только отчасти. Ульянова позднее писала, что в 1926 г. она не сказала всего, и далее сообщает о нескольких фактах недовольства Ленина Сталиным, об отрицательных чертах характера последнего и т.д., но из этого не следует, что сказанное ею в заявлении Пленуму является неправдой. Наоборот, все написанное в 1926 г. она подтвердила, заявив, что «В.И. ценил Сталина. Это, конечно, верно»[601].

Наступившее вскоре некоторое улучшение и стабилизация состояния здоровья, видимо, вновь позволили Ленину отложить роковой шаг. Сталин был последним, с кем разговаривал Ленин, перед тем как по требованию врачей прекратить всякую политическую деятельность и контакты с товарищами. Он же стал первым, с кем Ленин захотел повидаться после разрешения врачей на свидания. Вспоминая о разговоре, М.И. Ульянова писала: «Ильич встретил его дружески, шутил, смеялся, требовал, чтобы я угощала Сталина, принесла вина и пр.»[602].  Это первое свидание оставило документальные следы. 14 июля 1922 г. Сталин сообщал телеграммой Орджоникидзе свои впечатления: «Вчера (время указано неточно. — B.C.) первый раз после полуторамесячного перерыва врачи разрешили Ильичу посещение друзей. Был я у Ильича и нашел, что он поправился окончательно. Сегодня уже имеем от него письмецо с директивами. Врачи думают, что через месяц он сможет войти в работу по-старому»[603]. А профессор А.М. Кожевников записал, что их свидание «было продолжительнее, чем предполагалось, потому, что трудно было прервать его»[604]. На следующий день Ленин направил Каменеву письмо с директивами (Сталин о нем упомянул в телеграмме Орджоникидзе): «12/VII. Т. Каменев В виду чрезвычайно благоприятного факта, сообщенного мне вчера Сталиным из области внутренней] жизни нашего ЦК (о чем конкретно шла речь, установить пока не удалось. — B.C.) предлагаю ЦК сократить до Молотова, Рыкова и Куйбышева, с кандидатами Кам[енев], Зин[овьев] и Томск[ий]**. Всех остальных на отдых, лечиться. Сталину разрешить приехать на августовскую] конференцию. Дела замедлить — выгодно кстати и с дипломатической] точки зрения». Далее следовало приглашение Каменева к себе в Горки[605]. Каменев, как и Сталин, нашел состояние Ленина мало отличающимся от того, каким оно было зимой[606].

С этого времени между Лениным и Сталиным возобновляются постоянные личные и политические контакты. Он бывал у Ленина в Горках гораздо чаще других — 11 раз (11 и 30 июля, 5, 9, 15, 19, 23 и 30 августа, 12, 19 и 26 сентября 1922 г.), Каменев — 4 раза (14 июля, 3, 27 августа, 13 сентября), Бухарин также 4 раза (16 июля, 20, 23, 25 сентября), Зиновьев всего 2 раза (1 августа и 2 сентября)[607]. В первом письме, направленном Сталину 18 июля 1922 г., Ленин писал: «т. Сталин! Очень внимательно обдумал Ваш ответ и не согласен с Вами». И далее: «Поздравьте меня!» Ленин с радостью обращается к человеку, к которому расположен и от которого рад принять поздравления, с сознанием того, что следующее далее известие о разрешении читать газеты порадует Сталина[608].

К сожалению, мы мало знаем о содержании большинства их бесед. 12 августа 1922 г. Сталин в Горках беседовал с Лениным о РКИ[609]. Встреча 15 сентября описана Сталиным в опубликованной 24 сентября статье в «Правде»[610].

Сталин участвует в организации лечения Ленина, который обращается именно к нему с некоторыми «деликатными» вопросами, например, пишет ему письмо с просьбой «избавить от некоторых иностранных врачей, оставить отечественных»[611]. Ленин, в свою очередь, как и прежде, проявляет заботу о здоровье Сталина, об организации его отдыха, чтобы поддержать его работоспособность. 24 июня 1922 г. после врачебной консультации он передал через Семашко Дзержинскому предложение для Политбюро: «Обязать через Политбюро т. Сталина один день в неделю, кроме воскресенья, целиком проводить на даче за городом»[612]. Вот еще одна записка: «т. Сталин. Вид Ваш мне не нравится. Предлагаю Политбюро постановить: обязать Сталина проводить в Зубалово*** с четверга вечера до вторника утром...»[613]. 13 июля 1922 г. Политбюро рассмотрело вопрос об отдыхе Сталина и обязало его «проводить 3 дня в неделю за городом»[614]. 5 августа 1922 г. наркомздрав НА. Семашко написал М.И. Ульяновой для передачи Ленину: «Передайте пожалуйста] при случае Влад[имиру] Ильичу, что т. Сталин недавно осматривался проф. Ферстером; ему прописано 2 дня в неделю отдыха, что он в общем выполняет», а также о том, что, по его внешнему наблюдению состояние всех товарищей лучше. Так что пусть Влад[имир] Ил[ьич] не беспокоится»[615].

В целом круг вопросов, по которым Сталин контактировал с Лениным, оставался прежним, однако из-за болезни Ленина интенсивность всех контактов Ленина, в том числе и со Сталиным, снизилась. Период после возвращения Ленина к работе, октябрь—декабрь, отмечен все той же нормальной деловой работой и хорошими личными отношениями. Этому не помешали разногласия по вопросам национально-государственного строительства и монополии внешней торговли. М.И. Ульянова вспоминала, что «вернувшись к работе осенью 1922 г., Ленин по вечерам устраивал встречи с Каменевым, Зиновьевым и Сталиным, нарушавшие режим работы, установленный врачами»[616].

В эти месяцы Ленина кроме вопросов образования СССР и монополии внешней торговли, о которых речь пойдет дальше, беспокоил ряд других вопросов, в которых у него со Сталиным отмечается нормальное сотрудничество, взаимопонимание, единство позиций. Это относится к реорганизации РКИ (о чем шла речь выше), а также формированию бюджета 1923 г., в процессе которого встал вопрос о сокращении судостроительной программы и направлении сэкономленных средств на нужды просвещения. В этом вопросе Ленин оказался в противостоянии с Троцким. Сталин поддержал Ленина[617]. В конце сентября 1922 г. заместитель председателя Госплана Пятаков подписал военную смету, превышающую сумму, предложенную наркомом финансов, на 26 триллионов руб. 28 октября СНК под председательством Каменева в отсутствие Ленина утвердил ее, о чем Каменев сообщил Ленину, одновременно указав, что «эта сумма явно непосильна для государства» и предложив отменить решение СНК, а для изучения этого вопроса создать комиссию[618]. 30 октября 1922 г. Ленин пригласил к себе для обсуждения этого вопроса Сталина, Каменева, Зиновьева и Молотова. Примечательно, что наркомвоенмора Троцкого для обсуждения сметы военного ведомства в узком кругу Ленин не пригласил. Это совещание оценило допущенную ошибку как «архиопасный путь» и предложило впредь таких ошибок не допускать[619]. 30 ноября Политбюро приняло решение сократить расходы на судостроительную программу до 8 млн золотых рублей[620].

Осень 1922 г. принесла Сталину расширение если не власти, то своего политического влияния, что не могло произойти без ведома Ленина. Накануне начала работы IV конгресса Коминтерна, 2 ноября 1922 г., Политбюро утвердило принятое накануне «опросом» предложение Зиновьева об увеличении числа представителей РКГТ(б) в Коминтерне за счет включения в их число Сталина, Каменева, Луначарского, Пятакова, Мануильского[621]. А 30 ноября 1922 г. накануне окончания конгресса Коминтерна Политбюро утвердило новый состав представительства РКП(б) в Коминтерне: члены — Бухарин, Радек, Зиновьев («прежняя «тройка») и кандидаты — Ленин, Троцкий и Сталин[622]. А ведь это было уже после известной дискуссии Сталина и Ленина об основах строительства СССР, т.е. по вопросу, принципиально важному для Коминтерна.

С другой стороны, нет никаких оснований считать, что Ленина беспокоило усиление политических позиций Сталина. Нам неизвестны документы, которые бы свидетельствовали о том, что Сталин расширял свою власть дальше установленных (если такие установления были) пределов или злоупотреблял ею, проявлял грубость, «нелояльность», т.е. то, что ставилось ему в упрек в «Письме к съезду». Наоборот, он держал себя подчеркнуто скромно, что удивляло тех, кто знал истинную расстановку сил в руководстве партии. Любопытные воспоминания об этом оставил Микоян, настроенный к Сталину критически. Рассказывая о работе XII партконференции (4—7 августа 1922 г.), он пишет, что был поражен скромным поведением Сталина, которое у него и других делегатов «вызывало недоумение. «Вначале я подумал, не было ли это проявлением его чрезмерной скромности... Но в данном случае такая скромность уже выходила за пределы необходимого... такое поведение генерального секретаря, как я понимал, не мешало, а скорее содействовало сплочению сложившегося руководящего ядра партии. Оно повышало в глазах делегатов личный престиж Сталина»[623]. Скромное поведение Сталина бросалось в глаза и удивляло несоответствием его авторитету и положению в партии.

Сказанное, конечно, не означает, что в отношениях между Лениным и Сталиным в это время не было никаких проблем. Проблемы были, отрицать или игнорировать их было бы наивно и неправильно. У Сталина были свои сложившиеся политические взгляды, свой политический почерк, свои представления, что и как надо делать. На этой почве возникали разногласия, которые не выходили за рамки обычных трений, возникающих в процессе работы. Показательна, например, телефонограмма Сталина Ленину (6 мая 1922 г.), вызванная недоразумениями в связи с отправлением телеграммы членам советской делегации на Генуэзской международной конференции Чичерину и Красину. «Проект ответа т. Рыкова на телеграмму Чичерина и Красина о топливе послан как ответ т. Рыкова за его подписью. Я не возражал против вашего предложения о посылке телеграммы Чичерину и Красину в советском порядке, хотя ни по существу, ни формально я не согласен с Вами. Поступил я так потому, что ответ требовался немедленный и невозможно было откладывать дело. Я пустил на голосование проект ответа Рыкова после телефонного разговора с Вами, имея Ваше согласие узнать мнение членов Политбюро по интересующему Красина и Чичерина вопросу: я не мог допустить, чтобы ответ был послан в советском порядке, без ведома и контроля Политбюро. Это, во-первых, во-вторых, ясно, что кем бы ни была послана телеграмма, она будет расценена, как ответ, санкционированный Политбюро, и, в-третьих, запрос Чичерина и Красина был направлен в Политбюро, и последнее не могло ответить молчанием. Я не знаю других средств для определения мнения членов Политбюро о телеграмме, посланной, скажем, в советском порядке, кроме опроса последних.

Вы, оказывается, упрекали т. Манучарьянц за опрос членов Политбюро и советовали ей по вопросам советского порядка не опрашивать членов Политбюро. Если есть тут чья-либо вина (я ее не вижу), я принимаю ее целиком на себя, ибо Манучарьянц только исполнительница моих распоряжений. Я думаю, что по вопросам, касающимся направления дел, следует делать замечания или давать советы не исполнительнице распоряжений, а автору последних, т.е. мне. В противном случае мы рискуем разрушить всякую дисциплину в техническом аппарате Политбюро»[624].

Вот еще один подобный документ. 13 ноября 1922 г. Сталин писал Ленину о том, что в связи с одним из его выступлений возникли политические проблемы. «Я получил ряд заявлений от практиков московской парторганизации и от членов Российской фракции конгресса Коминтерна о некотором неудобстве, создаваемом Вашим интервью корреспонденту Обсервера о левых и правых коммунистах»[625]. Заявления говорят о том, что интервью т. Ленина освящает существование левого коммунизма (может быть, рабочей оппозиции), как партийно-законного явления. Практики считают, что теперь, когда левый коммунизм во всех его формах (не исключая рабочей оппозиции) ликвидирован, опасно и нецелесообразно говорить о левом коммунизме, как о законном явлении, могущем конкурировать с коммунизмом официально-партийным, тем более что на XI-м съезде нами констатировано полное единство нашей партии, а период, следующий за XI-м съездом, говорит о дальнейшем укреплении партии в смысле ее единства и сплоченности. Я думаю, что если в дипломатическом отношении подчеркивание существования левого коммунизма может быть и полезно, то в отношении партийном это подчеркивание ведет к некоторым отрицательным результатам в ущерб партии и в угоду рабочей оппозиции, создает сумбур, неясности. Хорошо бы в дальнейшем исправить этот недочет»[626].

По существу поднятых вопросов Сталин, думается, был прав. Со стороны Ленина не последовало никакой отрицательной реакции, хотя можно допустить, что Ленину эти письма не понравились. Но в любом случае их нельзя расценивать как злоупотребление властью генерального секретаря ЦК РКП (б), проявление грубости и пр. Эти письма остались без видимого последствия, как и проявления других разногласий в текущей политической работе. Более того, в тех мерах, которые Ленин в это время предлагал для совершенствования работы ЦК и его аппарата, нет и намека на то, что он был недоволен Сталиным, ростом его политической активности, общим ходом дел в ЦК партии и его аппарате. Это, например, проявилось в направленных Лениным 8 декабря 1922 г. ЦК партии «Предложениях Пленуму, касающиеся регламента работы Политбюро»[627].

Показательным является также то, что именно Сталину Ленин направил 15 декабря 1922 г. свое последнее деловое письмо с сообщением о том, что он закончил «ликвидацию» своих дел и может уезжать спокойно. «Осталось только одно обстоятельство, которое меня волнует в чрезвычайно сильной мере, — это невозможность выступить на съезде Советов»[628]. В этом выступлении, насколько можно судить о намерениях Ленина по подготовленным материалам и плану, он не собирался затрагивать ни одного вопроса, по которому прежде имели место какие-то разногласия со Сталиным, в том числе и вопросы национально-государственного строительства и монополии внешней торговли[629]. И самый факт этого письма, и поставленные в нем вопросы, и его тон говорят о том, что доверительные политические и личные отношения между Лениным и Сталиным, несмотря на имевшие место разногласия, продолжали сохраняться.

Д. А. Волкогонов опубликовал очень важное для нашей темы письмо Ленина Сталину, не датировав его. Мы сначала воспроизведем его текст, а затем попробуем определить время, к которому оно относится. «Т. Сталин! Врачи, видимо, создают легенду, которую нельзя оставить без опровержения. Они растерялись от сильного припадка в пятницу и сделали сугубую глупость: пытались запретить "политические" совещания (сами, плохо понимая, что это значит). Я чрезвычайно рассердился и отчитал их. В четверг у меня был Каменев. Оживленный политический разговор. Прекрасный сон, чудесное самочувствие. В пятницу паралич. Я требую Вас экстренно, чтобы успеть сказать на случай обострения болезни. Только дураки могут тут валить на политические разговоры. Если я когда волнуюсь, то из-за отсутствия своевременных разговоров. Надеюсь Вы поймете это, и дурака немецкого профессора и К° отошлете. О пленуме ЦК непременно приезжайте рассказать или присылайте кого-либо из участников...»[630].

Точная привязка событий к дням недели, упоминание о предстоящем Пленуме ЦК РКП(б), факт запрета врачами «политических совещаний», а также состояние здоровья и работоспособности Ленина позволяют уверенно датировать это письмо кануном декабрьского (1922) Пленума. 14 декабря обозначен как четверг. «Дневник дежурных секретарей» в этот день не фиксирует посещение Каменевым Ленина в кабинете[631], но нельзя исключить, что Каменев был у Ленина на квартире. Опубликованный «Дневник дежурных врачей» не содержит записей за 15 декабря 1922 г., однако запись за 16 декабря говорит о том, что накануне, 15-го (т.е. в пятницу), у Ленина действительно был приступ паралича: «Вчера весь день было чувство тяжести в правых конечностях. Мелких движений правой рукой почти не может совершать. Попробовал писать. Но с очень большим трудом написал письмо, которое секретарша разобрать не могла, и Владимиру Ильичу пришлось его продиктовать»[632]. В этой записи имеется еще одно указание на 15 декабря — о тексте, написанном Лениным так плохо, что его пришлось переписывать. Известно, что начиная с 15 декабря Ленин уже не мог писать сам. В этот день он не смог написать письмо Троцкому и вынужден был прибегнуть к помощи Фотиевой, которая записала его под диктовку[633]. Таким образом, письмо было написано не ранее 16 и не позднее 18 декабря 1922 г., так как в этот день работал Пленум ЦК РКП(б).

Это письмо «на корню» убивает легенду об охлаждении Ленина к Сталину, о недоверии к нему и пр. и пр. На 16 декабря между Лениным и Сталиным сохраняются все те же, знакомые по предыдущему времени тесные, хорошие деловые и близкие, доверительные человеческие отношения.

Был ли Сталин у Ленина, неизвестно****. О чем хотел говорить с ним Ленин «на случай обострения болезни», мы тоже не знаем, но можем сделать аргументированное предположение на основе воспоминаний Л.А. Фотиевой и М.И. Ульяновой. 22 декабря после второго инсульта вновь возникла угроза паралича и утраты речи*****, т.е. то состояние, с которым Ленин связывал самоубийство. Он опять обратился к Сталину за ядом. Фотиева писала: «22 декабря Владимир Ильич вызвал меня в 6 часов вечера и продиктовал следующее: "Не забыть принять все меры достать и доставить... в случае если паралич перейдет на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргам..." И прибавил при этом: "Эта записка вне дневника. Ведь Вы понимаете? Понимаете? И, я надеюсь, что Вы это исполните". Пропущенную фразу в начале я не могла припомнить. В конце — я не разобрала, т.к. говорил очень тихо. Когда переспросила, не ответил. Велел хранить в абсолютной тайне»[634]. М.И. Ульянова в заявлении объединенному (1926) Пленуму ЦК и ЦКК писала, что во время второго удара в декабре 1922 г. «В.И. вызывал к себе Сталина и обращался к нему с самыми интимнейшими поручениями... И при этом Ильич подчеркивал, что хочет говорить именно со Сталиным» (выделено нами. — В. С)[635]. «Вызывал» и «обращался» — значит, Сталин был у Ленина в период от 16 до 22 или 23 декабря.

Анализ доступных историкам документов и воспоминаний приводит нас к выводу, что в середине — конце 1922 г. личные и политические отношения Ленина и Сталина носили спокойный, деловой, товарищеский характер. Политические бури последних месяцев 1922 г. не изменили в принципе отношения Ленина к Сталину. Ничто из достоверно известных нам фактов не указывает на какую-либо чрезвычайную политическую напряженность между ними или охлаждение в их личных отношениях. Ничто не говорит о том, что Ленин вдруг стал опасаться своего союзника, ставшего сосредоточивать в своих руках «необъятную власть», в то время как он из-за болезни все больше и больше утрачивал способность влиять на текущие дела. Ничто не указывает на то, что Ленин разочаровался в системе власти, созданной им для проведения его же собственного политического курса, настолько, что решил сломать тот политический баланс в ЦК партии, без которого эта система существовать не могла и политический курс, выработанный им, проводиться не мог бы. Вплоть до 22—23 декабря 1922 г. ничто не указывает на то, что Ленин увидел в деятельности и поведении Сталина что-то такое, что заставило его пожалеть о том, что Сталин стал генеральным секретарем ЦК РКП (б). Имевшиеся разногласия носили не принципиальный, а тактический характер, и не доходили до грани политического или личного конфликта. Они решались в обычном «рабочем» порядке и не могли служить причиной радикального изменения Лениным своих прежних оценок Сталина как политика и человека.

Теперь обратимся к истории наиболее крупных разногласий Ленина и Сталина по вопросам образования СССР и монополии внешней торговли. Начнем с последнего. Предваряя анализ материала по этим проблемам, скажем, что они не повлияли на их отношения так, как обычно представляется, — драматическим образом.

 

* На несостоятельность отнесения этого упрека к Сталину указывал Волкогонов (Волкогонов Д.А. Ленин. Политический портрет. Кн. 2. С. 36—37).

** Очевидно, речь идет об организации работы Политбюро. Члены Политбюро Каменев, Зиновьев и Томский должны были в это время принимать участие в его работе только для замены Молотова, Рыкова и секретаря ЦК Куйбышева, т.е. в таком режиме, в котором к его работе привлекались кандидаты в члены Политбюро.

*** Летом 1922 г. в Зубалово рядом строили четыре дачи: для Ленина, Сталина, Каменева и Дзержинского (См.: Волкогонов Д.А. Ленин... Кн. 2. С. 34).

**** «Дневник дежурных секретарей» не фиксирует посещение Сталина, но он мог быть на квартире у Ленина. Косвенно эту датировку подтверждает и М.И. Ульянова, которая так же, как и Ленин, в этом письме писала, что инициатива в ограничении Ленина на политинформацию после 16 декабря исходила от врачей (Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 198).

***** Предчувствия Ленина не обманули. Несколько часов спустя в ночь на 23 декабря врачи зафиксировали наступление стойкого паралича: утром уже «совершенно не было никаких движений ни в руке, ни в ноге» (Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 45).

Примечания:

 

[592] РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Д. 373. Л. 2.

 

[593] Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 197.

 

[594] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 59–60, 246–247, 640.

 

[595] Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 197–198.

 

[596] Там же. 1991. № 3. С. 188.

 

[597] Там же. 1989. № 12. С. 198.

 

[598] Там же. 1991. № 3. С. 198.

 

[599] Там же. С. 188–189.

 

[600] Там же. 1989. № 12. С. 196.

 

[601] Там же.

 

[602] Там же. С. 198.

 

[603] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 2397. Л. 1.

 

[604] Известия ЦК КПСС. 1991. № 4. С. 181.

 

[605] Там же. С. 188.

 

[606] Там же. С. 181.

 

[607] Там же. 1989. № 12. С. 200–201.

 

[608] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 273.

 

[609] Известия ЦК КПСС. 1991. № 9. С. 5.

 

[610] Сталин И.В. Соч. Т. 5. С. 134–135.

 

[611] Документ из АПРФ. См.: Волкогонов Д.А. Ленин... Кн. 2. С. 329; Известия ЦК КПСС. 1991. № 3. С. 191–192.

 

[612] Известия ЦК КПСС. 1989. № 4. С. 185.

 

[613] Ленинский сборник. Т. XL. С. 100.

 

[614] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 303. Л. 5.

 

[615] Там же. Ф. 14. Оп. 1.Д. 409. Л. 1–1 об.

 

[616] Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 198; 1991. № 5. С. 186.

 

[617] Там же. 1991. № 5. С. 196.

 

[618] РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 1043. Л. 1–2.

 

[619] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 302, 304–305, 663.

 

[620] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 324. Л. 2.

 

[621] Там же. Д. 320. Л. 7.

 

[622] Там же. Д. 324. Л. 1.

 

[623]  Микоян А.И. На Северном Кавказе // Новый мир. 1972. № 12. С. 202.

 

[624] РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 2. Д. 270. Л. 1.

 

[625] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 237–251.

 

[626] РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 2. Д. 272. Л. 1.

 

[627] См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 327.

 

[628] Там же. С. 338.

 

[629] Там же. С. 440–441.

 

[630] Волкогонов Д.А. Ленин... Кн. 2. С. 329.

 

[631] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 471–472.

 

[632] Вопросы истории КПСС. 1991. № 9. С. 43–44.

 

[633] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 472; Т. 54. С. 325–326.

 

[634] Известия ЦК КПСС. 1991. № 6. С. 191.

 

[635] Там же. 1989. №12. С. 196.

 

 

Joomla templates by a4joomla