Перед XI съездом партии
В начале января 1922 года меня вызвали из Нижнего Новгорода в ЦК, не сообщив о причине. Когда я прибыл в Москву, то в ЦК сказали, что меня хочет видеть Сталин, и что мне следует пойти к нему на квартиру в Кремле. Он жил в здании, на месте которого теперь стоит Дворец съездов. Я зашел во второй этаж. Сталин занимал две комнаты с узким коридором.
Сталин принял меня приветливо. Сказал, что он вызвал меня по поручению Ленина. Речь идет о работе по подготовке к очередному, XI съезду партии. Он начал с вопроса о том, как обстоит с этой точки зрения положение в нижегородской губернской организации. Я коротко сообщил, что после длительной борьбы партийная организация оздоровилась, сплотилась вокруг ленинских идей и уверенно идет к предстоящему съезду. Отдельные группки и лица, связанные со Шляпниковым, есть, но они потеряли всякое доверие и связи с массами.
Видимо, Сталин задал этот вопрос, чтобы как-то начать беседу, ибо ЦК хорошо знал положение у нас. Поэтому он сразу перешел к делу.
Сталин сказал: условия, в которых идет подготовка к XI съезду, коренным образом отличаются от тех, которые были накануне X съезда. На горизонте не видно никаких разногласий и открытых группировок или политических платформ. Он не придает большого значения тому, что Шляпников с узкой группой своих сторонников, оторванный от масс, скрытно ведет групповую работу. Теперь уже он и его группа не представляют серьезной опасности, и если что-нибудь антипартийное возникнет, то быстро провалится.
Главная опасность может идти от Троцкого и его сторонников. Но пока они ведут себя тихо. Никаких заметных разногласий, могущих отразиться на партии, нет. Конечно, от Троцкого можно всего ожидать. До съезда остается еще два месяца. Он может выкинуть какой-нибудь политический трюк, но, по всему судя, это теперь маловероятно. Надо полагать, что скорее всего он, проученный горьким опытом X съезда, изберет другую тактику: пойдет на съезд без разногласий, платформ, демонстрируя полное единство. Этим он рассчитывает усыпить бдительность партии, восстановить свой авторитет, провести побольше своих сторонников в Центральный Комитет. При отсутствии платформ и разногласий делегаты будут давать свои голоса за кандидатов в центральные органы партии по соображениям только персональных достоинств их, предавая забвению прошлые принципиальные разногласия. И если в таких условиях в ЦК будет избрано относительно много бывших троцкистов, то это будет представлять опасность для работы ЦК после того, как съезд разойдется. Потом Троцкий может поднять голову, вызвать разногласия в ЦК и, опираясь на своих сторонников, затруднять работу ЦК, мешать тому, чтобы партия под руководством Ленина сосредоточилась целиком на положительной работе, может начать борьбу против Центрального Комитета.
Рассуждая так, мы озабочены тем, какие делегаты прибудут на съезд, много ли будет бывших троцкистов. Ведь на губернских конференциях теперь будут выбирать только по персональным качествам кандидатов. А среди ответственных работников много троцкистов, они пользуются доверием в своих организациях. Таких особенно много в сибирских губерниях. Мы опасаемся, что из Сибири может прибыть много делегатов-троцкистов. Поэтому Ленин поручил мне все это сказать вам, и, если вы согласны с этим, не поедете ли в Ново-Николаевск (Новосибирск) к Лашевичу [231] — передать от имени Ленина все, что я вам сказал.
Я без колебаний заявил, что понимаю, согласен с этим и готов поехать в Сибирь с этим поручением, заехав до этого на один день в Нижний Новгород. Сталин согласился. Он предупредил меня особо, что об этом можно рассказать только лично Лашевичу, члену Сиббюро, председателю Сибревкома: он поймет правильно, сообщит, кому найдет нужным, и сделает практические выводы, чтобы поменьше троцкистов оказалось среди сибирских делегатов.
Сталин добавил, что мне надо ехать как бы по личным, семейным делам. Эту беседу в свое время я не записывал, но содержание ее хорошо сохранилось в моей памяти.
В беседе Сталин был спокоен, произвел хорошее впечатление на меня. Я собрался было уходить, как вдруг тихо открывается дверь (это было вечером, уже темнело) — и входит Ленин, в пальто и кепке. Поздоровался и, улыбаясь, смотря на Сталина и на меня, в шутку, с присущим ему одному прищуром глаз, сказал: “Вы свои кавказские разногласия обсуждаете?” Сталин ответил, что он передал мне все, что было условлено, и что я согласен во всем и поеду через день к Лашевичу. Я был смущен этой неожиданной встречей с Лениным и поторопился уйти, попрощавшись с Лениным и Сталиным.
Прибыв в Ново-Николаевск, попал в непривычный для меня 45-градусный мороз. Дыхание мое задерживалось. По дороге от вокзала до Сибревкома я шел пешком, через каждые 5 минут заходя в лавчонки, чтобы перевести дух, согреться. Лашевича на месте не оказалось — он был в отъезде. Устроившись в общежитии, четыре дня я ждал, пока приехал Лашевич. Он обрадовался привезенному ему поручению от Ленина и сказал: “Хорошо, что вы приехали и привезли эти указания. Мы, как провинциалы, ничего подобного не думали, и наверняка немало бывших троцкистов было бы выбрано на съезд. Но теперь мы это учтем, передайте в Москве, чтобы Ленин не беспокоился за Сибирь”.
Вернувшись в Москву, я зашел к Сталину и доложил об исполнении поручения.