Ленин на XI съезде партии: теперь цель — перегруппировка сил
XI съезд партии состоялся 27 марта — 2 апреля 1922 года, ровно через год после X съезда, поворотного в жизни нашей партии и страны.
На X съезде партии Ленин говорил о необходимости истки рядов партии от примазавшихся, от тех, кто пришел в партию ради своих личных выгод, а не для служения революции, от тех пришельцев из других партий, которые не сбросили с себя багаж мелкобуржуазной идеологии.
Ленин был против гонки за большой численностью рядов партии, он добивался, чтобы в партии были только настоящие революционеры, преданные до конца .тему делу, честно выполняющие высокий долг коммуниста. За время между X и XI съездами была проведена чистка партии, в результате которой было исключено или механически выбыло более 25% состава партии.
Делегатов с решающим голосом на XI съезде было всего 522 человека, с совещательным — 146. Съезд проходил в Свердловском зале в Кремле. Мы сидели на венских стульях, которые легко можно было придвинуть друг к другу, и президиум занимал мало места. Сидели плотно, умещались все.
Съезд открыл Ленин кратким вступительным словом Он отметил, что в течение истекшего года империалистические государства на нас не нападали и мы имели возможность все свои силы посвятить задачам социалистического строительства и сделали в этой области только первые шаги. Но, говорил Ленин, “бедствия, которые обрушились на нас в этом году, были едва ли еще не более тяжелыми, чем в предыдущие годы” [232].
Ленин говорил о голоде и разорении — прямых последствиях империалистической войны, интервенции и гражданской войны. И мы вновь и вновь поражались тому, как Ленин умел без прикрас показать тяжесть действительности, одновременно внушая уверенность, что все трудности мы можем успешно преодолеть и преодолеем, если сохраним и укрепим единство нашей партии.
Отметив рост во многих странах силы и влияния компартий, Ленин говорил, что если мы в сотрудничестве с ними “сумеем трезво оценить свое положение и не побоимся сознать свои ошибки, то из всех этих трудностей мы выйдем победителями” [233].
Ленин предоставил слово Енукидзе, который от имени собрания представителей делегаций предложил избрать состав президиума из 19-человек, что было единодушно принято. Затем Томский от имени того же собрания представителей предложил избрать трех секретарей съезда: Енукидзе, Микояна и Кирова. И это было принято.
После продолжительного обсуждения и утверждения порядка дня на том же заседании с политическим докладом ЦК выступил Ленин.
Ленин начал довольно своеобразно: “Позвольте мне политический доклад ЦК начать не с начала года, а с его конца. Сейчас наиболее злободневным вопросом политики является Генуя” [234].
Ленин рассказал, как тщательно из лучших наших дипломатов подбирался состав делегации. “...А у нас теперь,— заметил Ленин,— советских дипломатов порядочное количество, не так, как в начале существования Советской республики” [235].
Подробно обрисовав сложную борьбу вокруг Генуэзской конференции в различных странах и коалициях, противоречивое отношение к ней политических партий, Ленин сказал, что в Геную мы идем, “как купцы. Нам надо торговать, и им надо торговать. Нам хочется, чтобы мы торговали в нашу выгоду, а им хочется, чтобы было в их выгоду. Как развернется борьба, это будет зависеть, хотя и в небольшой степени, от искусства наших дипломатов” [236].
Трудно определить исход этой конференции, но через Генуэзскую конференцию, если объективный ход событий будет для нас благоприятным, то мы целей своих достигнем.
Торговля между нами и капиталистическими странами— объективная хозяйственная необходимость, она проложит себе дорогу и неизбежно будет развиваться.
Ленин чувствовал пульс не только нашей жизни, но и буржуазных стран. Он умел отделить объективную необходимость и субъективные отклонения политики от необходимости, он предвидел, что в конце концов одержит верх объективная необходимость.
Вот уже почти полвека из года в год расширяются наши экономические связи с капиталистическим миром, растет объем торговли и количество стран, имеющих с нами экономические связи.
Сделав обзор главных вопросов политики за истекший год и задач предстоящего года, Ленин сказал: “Мне сдается (или, по крайней мере, такова моя привычка), что в политическом докладе ЦК нам надо вести речь не просто о том, что было за отчетный год, но и о том, какие за отчетный год получились политические уроки - основные, коренные, чтобы свою политику на ближайший год определить верно, чтобы кое-чему за год научиться ” [237].
Весь отчетный год прошел под знаком новой экономической политики, которая научила нас многому. Назрела необходимость нового подхода к социалистической экономике, которая должна сомкнуться с экономикой крестьянской. Мы еще не создали экономической смычки, мы к ней только подходим и уже имеем некоторый опыт. Несомненно, мы создадим смычку социалистической экономики с крестьянской экономикой, и это решит в последнем счете “и судьбу нэпа и судьбу коммунистической власти в России” [238].
Золотыми буквами вписываются в историю нашей партии мудрые ленинские слова:
“Сомкнуться с крестьянской массой, с рядовым трудовым крестьянством, и начать двигаться вперед неизмеримо, бесконечно медленнее, чем мы мечтали, но зато так, что действительно будет двигаться вся масса с нами. Тогда и ускорение этого движения в свое время наступит такое, о котором мы сейчас и мечтать не можем. Это, по-моему, первый основной политический урок новой экономической политики” [239].
Это сказано вскоре после голодного 1921 года, в период ужасающей разрухи. И это не было выражением мечты и фантазии, а, говоря современным языком, явилось научно запрограммированным, математически точным прогнозом хода социалистического строительства в нашей стране, нашей борьбы за коммунизм.
Действительно, около 10 лет мы терпеливо укрепляли смычку с крестьянством, медленно двигались вместе с его основной массой вперед. Терпеливая, политически и практически плодотворная политика нашей партии подготовила уже в 30-е годы такое ускоренное движение вперед, которое привело к победе коллективного ведения сельского хозяйства, а в наши дни — к торжеству социалистических производственных отношений в стране.
В нашей экономической политике мы обязаны были доказать крестьянину на практике, что умеем не хуже капиталистов налаживать торговлю с деревней. Нам это было очень трудно доказать за первый год нэпа ввиду тех объективных трудностей, которые навалились на нас в связи с засухой, тяжелыми последствиями разорительных войн, а также ввиду того, что мы не научились еще торговать.
Бичуя неправильную практику работы многих коммунистов— хозяйственных руководителей, не желающих учиться торговать, Ленин требовал от них осознать, что во многих случаях, хотя они и стоят во главе учреждений, но дело ведут не они, а буржуазные элементы, засевшие в советском аппарате. Ленин критиковал бюрократические методы работы таких товарищей, ибо бюрократизм — это опаснейший враг советского строя.
Мы, говорил Ленин, хозяйничать не умеем, это за год доказано, а мы должны научиться этому делу. Тут предстоит “последний и решительный бой”. Ленин предупреждал: “Либо мы этот экзамен соревнования с частным капиталом выдержим, либо это будет полный провал” [240].
Ленинские предупреждения вселяли тревогу, заставляли всех подтянуться, звали партию к учебе, к напряженному труду. Но тут же, в следующих фразах, Ленин выражал уверенность в грядущей победе: “Чтобы выдержать этот экзамен, для этого мы имеем политическую власть и целую кучу всяких экономических и других ресурсов — все, чего хотите, кроме уменья”. Но “мы и эту трудность победим, несмотря на то что она гораздо больше, чем предыдущая трудность, потому что она лежит в нас самих” [241].
Большое внимание уделил Ленин и выступавшие в прениях товарищи вопросу о госкапитализме. Ленин говорил о Бухарине, Преображенском, Осинском, Шляпникове, которые, не вымолвив ни одного слова против политики нэпа на X съезде, стали критиковать ее теперь. Он высмеял их высказывания о характере и природе госкапитализма.
Для понимания этого вопроса они читают книги и учебники, когда-то написанные о госкапитализме. Но ведь в этих книгах ни слова не сказано, да и не могло быть сказано, о госкапитализме при диктатуре пролетариата.
“Даже Маркс не догадался написать ни одного слова по этому поводу и умер, не оставив ни одной точной цитаты и неопровержимых указаний. Поэтому нам сейчас приходится выкарабкиваться самим” [242].
Анализируя сегодня все, что было сказано в те годы Лениным о госкапитализме, приходишь к выводу, что, хотя госкапиталистическая форма хозяйства и не получила у нас широкого развития, вопрос этот надо было тогда всесторонне теоретически осмыслить. Это было необходимо тем более потому, что Бухарин, Преображенский, Ларин и другие вносили в вопрос о госкапитализме несусветную путаницу.
Госкапитализм при Советской власти “это — тот капитализм, который мы сумеем ограничить, пределы которого мы сумеем установить, этот государственный капитализм связан с государством, а государство это — рабочие, это — передовая часть рабочих, это — авангард, это — мы.
...И уже от нас зависит, каков будет этот государственный капитализм” [243]. У нас есть все необходимое, чтобы подчинить этот госкапитализм себе, а не быть подчиненными.
Перейдя к вопросу об отступлении в экономической политике, Ленин заявил, что мы год отступали. “Мы должны теперь сказать от имени партии: достаточно! Та цель, которая отступлением преследовалась, достигнута. Этот период кончается или кончился. Теперь цель выдвигается другая — перегруппировка сил. Мы пришли в новое место, отступление в общем и целом мы все-таки произвели в сравнительном порядке” [244].
Ленин счел нужным подчеркнуть, что группа Шляпникова сеяла панику, мешала тому, чтобы отступление провести дисциплинированно.
Ленин говорил, что нам надо было “в порядке отступать и сугубо держать дисциплину. Тот, кто сколько-нибудь вносит ноты паники или нарушение дисциплины, погубил бы революцию, потому что нет ничего труднее, как отступление с людьми, которые привыкли завоевывать, которые пропитаны революционными воззрениями и идеалами и в душе всякое отступление считают вроде того, что гнусностью” [245].
Ленин отлично знал закономерности, действующие и при наступлении, и при отступлении, решающую роль организованности и гибельность паники, все объективные и субъективные факторы, действующие в классовых боях и военных действиях. Все это партия вспоминала и учитывала не однажды и прежде всего в ходе Великой Отечественной войны, особенно в ее первые месяцы.
“Самая опасная штука при отступлении — это паника,— говорил Ленин.— Ежели вся армия (тут я говорю в переносном смысле) отступает, тут такого настроения, которое бывает, когда все идут вперед, быть не может. Тут уже на каждом шагу вы встретите настроение до известной степени подавленное... И в этом громадная опасность: отступать после победоносного великого наступления страшно трудно; тут имеются совершенно иные отношения; там дисциплину если и не поддерживаешь, все сами собой прут и летят вперед; тут и дисциплина должна быть сознательней и в сто раз нужнее, потому что, когда вся армия отступает, ей не ясно, она не видит, где остановиться, а видит лишь отступление,— тут иногда достаточно и немногих панических голосов, чтобы все побежали” [246].
Эти глубокие мысли Ленина помогают понять и осмыслить многие трудные минуты нашей революции— и в годы гражданской войны, и в период Великой Отечественной войны. Вскрытые им закономерности психологии масс типичны и для военных действий, и для действий в области социальной борьбы. Это не были абстрактные рассуждения, а вывод, сделанный из реального анализа гражданской войны и года экономического отступления.
Очень запомнились ленинские разоблачения Устрялова, эмигранта, бывшего колчаковского министра. Устрялов представлял в те дни часть русской эмигрантской буржуазии, которая якобы отказывалась от борьбы с Советской властью. Более того, устряловцы объявили себя сторонниками Советов, исходя из того будто, что нэп — это не тактика большевистской партии, а эволюция советского строя, т. е. начало перерождении нашей страны в буржуазное государство [247].
Ленин со всей серьезностью относился к устряловским настроениям. “Враг говорит классовую правду, указывая на ту опасность, которая перед нами стоит. Враг стремится к тому, чтобы это стало неизбежным... Это—основная и действительная опасность” [248]. На нас с оружием в руках пока сегодня не наступают. Тем не менее борьба с капиталистическим обществом стала в сто раз более ожесточенной и опасной, потому что мы не всегда ясно видим, где против нас враг и кто наш друг.
Ленин настойчиво внедрял в наше сознание мысль о том, что в переживаемые дни идет “отчаянная, бешеная, если не последняя, то близкая к тому, борьба не на живот, а на смерть между капитализмом и коммунизмом” [249].
Ленин ставил первейшую задачу — завоевать доверие крестьянина в новых условиях и укрепить смычку. Строить коммунизм руками одних коммунистов невозможно, надо привлечь к этому делу массы беспартийных. Надо добиться того, чтобы крестьянин сказал: “Как ни труден, как ни тяжел, как ни мучителен голод, а я вижу, что власть хотя и непривычная, хотя и необычайная, но от нее получается практическая, реально ощутимая польза” [250].
Вновь перечитывая выступления Ленина, поражаешься, какую убежденность нужно иметь в своей правоте, чтобы так беспощадно критиковать коммунистов, советский аппарат с единственной целью — поскорее исправить недостатки, преодолеть бескультурье, бюрократизм, неумение по-новому хозяйствовать. И как это сочеталось с такой глубокой верой в величие Советского государства!
Ленин говорил: “Ведь, мы живем в XX веке, и единственный народ, который вышел из реакционной войны революционным путем...— это русский народ, и вывела его русская революция. И то, что завоевано русской революцией,— неотъемлемо. Этого никакая сила не может взять, как никакая сила в мире не может взять назад того, что Советское государство было создано. Это — всемирно-историческая победа. Сотни лет государства строились по буржуазному типу, и впервые была найдена форма государства не буржуазного” [251].
И как не вспомнить ленинские слова насчет недостатков нашего госаппарата. “Может быть, наш аппарат и плох, но говорят, что первая паровая машина, которая была изобретена, была тоже плоха, и даже неизвестно, работала ли она. Но не в этом дело, а дело в том, что изобретение было сделано. Пускай первая паровая машина по своей форме и была непригодна, но зато теперь мы имеем паровоз. Пусть наш государственный аппарат из рук вон плох, но все-таки он создан, величайшее историческое изобретение сделано, и государство пролетарского типа создано,— и поэтому... во всем мире все рабочие тяготеют к Советскому государству. Вот те великие завоевания, которые нами достигнуты и которые являются неотъемлемыми” [252].
* * *
В те годы на всех, пожалуй, съездах, конференциях и пленумах всеобщее внимание привлекал своими экстравагантными выступлениями Ларин. И на XI съезде партии Ленин высмеял Ларина, который не имел представления, что такое новая экономическая политика и как к ней нужно относиться. Ларин являлся политическим путаником, который выступал остроумно, с шутками, со всякими фантастическими планами и предложениями. Полемизируя с ним, Ленин очень интересно высказался о роли фантазии. Высмеяв Ларина, Ленин говорил, что он “человек очень способный и обладает большой фантазией. Эта способность чрезвычайно ценна. Напрасно думают, что она нужна только поэту. Это глупый предрассудок! Даже в математике она нужна, даже открытие дифференциального и интегрального исчислений невозможно было бы без фантазии. Фантазия есть качество величайшей ценности, но у тов. Ларина ее маленький избыток. Например, я бы сказал так, что, если бы весь запас фантазии Ларина разделить поровну на все число членов РКП, тогда бы получилось очень хорошо” [253]. Можно себе представить, какой смех и аплодисменты вызвала такая острая ленинская характеристика Ларина!
Преображенский, выступая с критикой руководства экономикой со стороны ЦК партии, предложил создать Экономбюро, т.е. параллельно с Политбюро и Оргбюро новую организацию, которая должна решать вопросы экономической политики. Ленин подверг резкой критике это предложение, принятие которого внесло бы мешанину и кашу в руководство страной, “все, что мы говорим о разделении партийной и советской работы, пойдет насмарку”. Экономические вопросы неотделимы от политических, ибо “политика — это концентрированная экономика”.
Ленин подверг справедливой критике Шляпникова и его группу за поведение после X съезда и неправильное выступление на XI съезде.
Весь истекший год Шляпников продолжал вести фракционную борьбу. Хотя фракция его распалась, но осколки ее остались как руководимая им группировка; выступления против решений ЦК вынуждали в соответствии с резолюцией X съезда о единстве партии ставить вопрос об исключении Шляпникова из ЦК. Такое решение не было принято из-за нехватки одного голоса до законных двух третей, могущих решить вопрос об исключении. Шляпникову было вынесено строгое предупреждение.
Накануне съезда в феврале Шляпников собрал группу своих сторонников из 22 человек и направил заявление Исполкому Коминтерна (жалоба с огульными обвинениями партии).
Ленин отметил примечательное явление: платформу Шляпникова перед X съездом подписало 38 человек, а его новую платформу только 9 человек из них, остальные от Шляпникова отошли.
Ленин не оспаривал права Шляпникова, как и любого коммуниста, подавать заявление в Коминтерн, но напомнил, что большинство членов ЦК было против позиции и действий Шляпникова. Шляпников продолжает фракционную работу, ведет дело к расколу. Мы не можем этого дольше терпеть.
На съезде партии острому обсуждению подверглась деятельность ЦКК в части, где дело касалось борьбы с остатками фракционности, за единство рядов партии. Речь шла главным образом о конфликтах, которые создавала “рабочая оппозиция” во главе со Шляпниковым.
В докладах и речах много говорилось о раскольнической деятельности оппозиции не только в Москве, но и на местах, особенно в промышленных центрах страны. Сторонники “рабочей оппозиции”, в частности, говорили, что в Нижегородской губернии, где я был секретарем губкома, идет преследование сторонников “рабочей оппозиции”, что в ЦК и ЦКК поступили законные жалобы, однако они не дали никаких результатов.
Действительно, Шляпников неоднократно обращался к Ленину с жалобами на якобы преследование его сторонников в нижегородской организации. И в течение менее года по решению ЦК и ЦКК 5 раз выезжали из Москвы руководящие товарищи для разбора конфликтов, искусственно создаваемых местной оппозиционной группой сторонников Шляпникова.
Вызвано это было тем, что лидер нижегородской оппозиции Челышев, состоявший членом ЦКК, вел двурушническую политику, тщательно скрывая продолжение своей фракционной деятельности и после X съезда партии. Он проводил всю работу по указке Шляпникова. Челышев держал связь с местными группками, инспирировал их на фракционные выступления, обещая при этом поддержку, и на посылку жалоб в центр о якобы неблагополучном положении в нижегородской партийной организации.
Первым поводом для жалобы в ЦК был конфликт губкома с руководящими работниками губернского совета профсоюзов. Руководство губпрофсовета в своем большинстве стояло на стороне “рабочей оппозиции”.
Им удалось так организовать дело, что фракция 6-го губсъезда профсоюзов отвела из списка в состав президиума губпрофсовета двух кандидатов, включив вместо них двух сторонников “рабочей оппозиции”, чем обеспечивалось оппозиционное большинство в руководящем органе профсоюзов.
Помню, мы на заседании губкома решили тогда согласиться с вводом в состав президиума одного из предложенных фракцией кандидатов — Козина, как местного работника, и предложили фракции пересмотреть свое решение в отношении московского работника Ищенко, ближайшего соратника Шляпникова, мотивируя тем, что он, постановлением ЦК партии, выведен из состава Цектрана и что в важной работе губпрофсовета нужна политическая выдержка, которой у Ищенко нет.
Они возражали, не соглашались. Губком, пользуясь своими уставными правами, принял решение, обязывающее фракцию голосовать на съезде за список с исправлением, внесенным губкомом.
На новом заседании фракции губсъезда было сообщено решение губкома. После бурных прений фракция отклонила решение губкома и постановила голосовать за собственный список без изменений.
Мы вновь собрались в губкоме с участием представителей фракции и подтвердили свое прежнее решение. Бюро губкома поручило мне пойти на заседание фракции съезда, разъяснить смысл решения губкома и обеспечить его выполнение.
Но оппозиционеры “поработали” основательно, а наши сторонники проморгали, как это было видно из реплик и выкриков участников собрания во время моего выступления. Тогда я достал из кармана Устав РКП(б) и зачитал пункт, который определял права и обязанности фракции во внепартийных организациях. Особо подчеркнул, что после вторичного решения губкома фракция обязана подчиниться, и, ссылаясь на Устав партии, потребовал от товарищей в порядке партийной дисциплины голосовать на съезде за список, санкционированный губкомом.
С мест раздавались выкрики о неправильном поведении губкома, о подавлении демократии, грозили пожаловаться в Центральный Комитет партии на поведение губкома. Я разъяснил, что их законное право послать жалобу в ЦК и изложить в ней свое мнение, но все коммунисты обязаны в соответствии с Уставом голосовать так, как решил губком. Несогласие и подача жалобы никого не освобождает от обязанности строго выполнять решение губкома. Фракция постановила подчиниться решению губкома. Группа сторонников Шляпникова заявила, что пошлет жалобу в Москву с просьбой прислать комиссию для разбора на месте.
К тому же еще до этого возник конфликт со сторонниками Шляпникова в Выксунском промышленном районе. Там местная фракция союза металлистов опротестовала решение райкома партии о переводе с профсоюзной на другую работу председателя райкома союза металлистов, который все время конфликтовал с райкомом партии. Фракция послала жалобу в Москву, прося присылки представителя ЦК для расследования.
Все жалобы в Москве продвигались через Шляпникова, и в июне 1921 года в Нижний для их проверки прибыл член ЦКК т. Литвин-Седой, старый коммунист-рабочий, участник декабрьского вооруженного восстания 1905 года в Москве.
Он побывал в Береговом и Выксунском районах, беседовал с коммунистами, с членами фракции губпрофсовета — авторами жалобы, участвовал в заседании пленума губкома. На нем Литвин-Седой заявил, что, произведя проверку, он считает действия губкома правильными, что жалобы о якобы разгоне сторонников Шляпникова (“рабочей оппозиции”) оказались необоснованными. Он пришел к выводу, что борьба губкома с остатками фракционных группировок велась в соответствии с решением X съезда партии. Заявил, что об этом напишет подробный доклад в ЦКК. Вскоре, 7 июля 1921 года, на заседании Политбюро ЦК, с участием Ленина, председатель ЦКК Сольц докладывал о результатах проведенного ЦКК расследования жалоб, поступивших из Нижнего от сторонников Шляпникова. Политбюро постановило: “Доклад принять к сведению”.
Дважды приезжал в Нижний и Сольц — в августе и ноябре 1921 года. Оба его приезда были связаны с жалобами в ЦК и ЦКК о том, что в Нижнем исключали при чистке партии тех, кто прежде принадлежал к “рабочей оппозиции”, и что якобы имело место групповое исключение.
Сольц оба раза беседовал с авторами жалоб, был в районах, разбирался в решениях комиссий по проверке и на заседании губкома информировал нас о положительной оценке результатов проверки работы комиссий.
Приезжал к нам и председатель Центральной комиссии по проверке, пересмотру и чистке партии Залуцкий в связи с тем, что директор Сормовского завода Чернов, подписавший перед X съездом партии платформу “рабочей оппозиции”, будучи в Москве, жаловался в моем присутствии на заседании Оргбюро ЦК, где стоял вопрос о положении в Сормове. Чернов в докладе изложил, что Нижгубком и Нижгубисполком не руководят Сормовским райкомом партии, всячески дискредитировал секретаря этого райкома.
Оргбюро постановило поручить Залуцкому выехать в Нижний Новгород и принять участие в работе предстоящей губпартконференции, совместно с губкомом разобраться с жалобой Чернова и результаты доложить в ЦК.
Залуцкий проверил работу губкомиссии по чистке партии, рассмотрел имевшиеся жалобы сторонников оппозиции, побеседовав с ними. Проверил жалобу Чернова, обсудив вопрос с губкомом, признал ее необоснованной. Участвуя в работе губконференции, Залуцкий выступил с докладом о чистке партии, одобрив при этом деятельность нашей губернской комиссии. Возвратившись в Москву, Залуцкий представил положительную оценку как работы губкома, так и хода XII губпартконференции, которая продемонстрировала сплоченность и идейное единство организации, несмотря на жалобы отдельных сторонников Шляпникова.
За две недели до XI съезда партии шляпниковцам удалось втайне от райкома партии провести работу среди своих бывших сторонников в первичной партийной организации Канавинского железнодорожного участка и добиться того, что на собрании большинство высказалось за поддержку “заявления 22-х”.
Губком сразу обсудил это событие и немедленно довел его до сведения ЦК. В связи с этим в Нижний прибыл член ЦК партии Томский. Было созвано новое собрание этой организации, где выступал Томский и призывал пересмотреть принятое решение. Однако собрание большинством голосов отказалось отменить прежнее решение, но одновременно постановило, что будет подчиняться тем решениям, которые примет предстоящий XI съезд партии.
Характерно, что это был единственный случай среди партячеек Нижегородской губернии, когда оппозиционерам удалось в это время получить поддержку.
Что касается обоснованности жалоб на действия губкома, то во всех случаях доклады приезжавших для проверки из центра руководящих товарищей содержали положительную оценку деятельности губкома и были одобрены ЦК и ЦКК. Они осуждали поведение сторонников бывшей так называемой “рабочей оппозиции” — ставленников Шляпникова,— фактически продолжавших фракционную борьбу.
Можно только удивляться выдержке и долготерпению Ленина, который ни одну жалобу не оставлял без ответа, хотя, может, чувствовал, что они необоснованны. Ленин считал необходимым объективно проверять все жалобы с помощью безупречных деятелей партии.
Следует отметить, что борьба за ликвидацию фракционной деятельности в соответствии с решением X съезда шла не только в Нижегородской губернии, где “рабочая оппозиция” накануне X съезда была сильна. В Пермской губернии парторганизацию крупнейшего завода возглавлял заядлый сторонник Шляпникова И. Мясников, который долго и упорно вел борьбу против партии, склоняя организацию на путь раскола, и выпустил антипартийную брошюру. Характерным лозунгом Мясникова было: свободу всем — от анархистов до монархистов включительно!
Ленин дорожил каждым коммунистом из рабочей среды (а Мясников был из старых рабочих), терпеливо объяснял и объяснял им политику партии, стремясь сделать все, чтобы вывести их на правильную дорогу, прибегая к уставным мерам принуждения.
Ленин написал специально письмо лично Мясникову, разъяснял, что в практике работы действительно много недостатков, которые надо устранять. Ленин призывал Мясникова переключить свои силы и опыт на устранение этих недостатков партийными методами и отказаться от совершенно неправильного, антисоветского лозунга. Мясников, который, кстати, тоже подписал “заявление 22-х” сторонников Шляпникова в Коминтерн, не поддался уговорам Ленина, прямо встал на путь раскола, за что был исключен из партии. А потом, через некоторое время, сбежал из России за границу.
* * *
На XI съезде я выступал в прениях по докладу Зиновьева об укреплении партии. Касаясь мер, которые он предлагал для укрепления партии, я сказал, что предложенная им формулировка “была расплывчатая, неточная, а между тем здесь требуется уточнение”, и предложил сделать это на заседании секции.
Далее я говорил: “Тов. Зиновьев преувеличивал, когда говорил, что почти что во всех губерниях склока растет. Получилась картина, как будто положение в партии ухудшается. Но я знаю, что, начиная с прошлого года партия на местах растет и оздоровляется. Ряд губерний, которые я знаю, в прошлом году были раздираемы склоками, группировками. Они сейчас оздоровели. Таковы: Нижегородская, Владимирская, Тульская, Самарская губернии”.
Заметив, что докладчик правильно отметил наличие уклона “рабочей оппозиции”, я сказал, что “нужно отметить еще другой уклон — это уклон в рядах партийной интеллигенции и советских работников, оторвавшихся от масс. Они потеряли сейчас перспективу, уверенность в силах рабочего класса, они на каждом собрании ноют и плачут. Это один из признаков неоформленного ликвидаторства...” [254] Оно “опасно, поскольку разлагает психологию ответственных работников, так как внедряет в их сознание уныние” [255].
Далее я говорил о необходимости борьбы с уклоном к национализму.
Касаясь размежевания работы Советов и партии, я сказал: “То, что говорил об этом т. Ленин, совершенно правильно. Правильно и постановление VIII съезда партии. Но не всюду это правильно проводится. По моему мнению, т. Троцкий и т. Зиновьев переборщили, говоря об отстранении партии от советской работы.
Я не удивляюсь, когда т. Троцкий это говорил. Он не имеет представления о губкомах, он военный человек. Но Зиновьев работает в Петроградском губкоме и думает, что все остальные губкомы плохи. Он говорит, что вопросы о посевной кампании губкомами в полторы минуты решаются.
В губкомах никогда так вопросов не решают” [256].
Затем я критиковал предложение докладчика о том, что хороших хозяйственников следует переводить из губкомов на хозяйственную работу. Это приведет к тому, говорил я, что “потом будут говорить губкому, чтобы он не вмешивался в хозяйственную работу, потому что он в ней не компетентен. Это приведет к фактическому отстранению партии от советской работы” [257].
Я заявлял, что губкомы, как органы партии рабочего класса, не могут не руководить хозяйственной работой. “Конечно, мы не должны вмешиваться в администрирование, в мелочи, но политику хозяйственной работы мы должны предопределять. Мы наглядно должны знать, как осуществляется новая экономическая политика” [258].
Я предлагал “предупредить от другого переборщения те губкомы, которые, увлекаясь советской работой, мелочной опекой над ней, очень часто отстраняются от партийной работы... то агитационная, пропагандистская и иная партийная работа слабеет”. Далее я выражал неудовлетворение тем, что докладчик “недостаточно остановился на положении и работе фабрично-заводских ячеек при новой экономической политике” [259]. Коснулся также вопроса работы среди молодежи, в особенности в деревне, а также культмассовой работы среди крестьян, и упрекнул докладчика и том, что и эти вопросы, несмотря на их актуальность, недостаточно освещены.
* * *
Работа съезда подходила к концу. Шло обсуждение и голосование проектов резолюций и постановлений. Вечером 2 апреля во время обсуждения резолюции “О печати и пропаганде”, о которой доложил от Комиссии съезда работник аппарата ЦК Яковлев, выступил с места пресловутый Рязанов. Он стоял около президиума и внес предложение запретить печатание платных рекламных объявлений в партийной печати и сослался при этом на декрет от ноября 1917 года о введении государственной монополии на объявления, предусматривающей сосредоточение публикации всех платных объявлений только в изданиях Советского правительства в Петрограде и в изданиях местных Советов.
Рязанов настаивал на том, что и в условиях новой экономической политики не надо отступать от декрета и запретить печатать платные объявления во всей партийной печати, в том числе и в “Правде”. По своей натуре Рязанов не мог обойтись без демагогии, он утверждал, что чтение объявлений Мосторга в “Правде” и в “Московском рабочем”, например об открытии какого-то ресторана с великолепными закусками или об устройстве ночного клуба, подействует на рабочих провокационным образом. Рязанов предлагал избавить партийную печать от этой пакости. Когда, дескать, у партийной прессы будет отнят этот источник дохода, парторганизации подтянутся и, опираясь на массы, организуют широкое распространение газет, как это мы делали раньше.
Такая постановка вопроса оказалась для всех неожиданной, делегаты не были подготовлены, мы сразу не успели продумать и понять истинное существо вопроса. Кроме того, все были уже утомлены от напряженной работы в течение семи дней.
Выступление Рязанова произвело впечатление не только на делегатов с мест, но, судя по выражению их лиц, и на членов президиума. Никто из них не выступил против, не подал реплики. Создалось впечатление, что все согласны с Рязановым.
Один Яковлев выступил против предложения Рязанова. Он сказал, что на местах пресса партийно-советская, но это и без него было известно делегатам. Исключительно партийных органов печати мало. Касаясь существа поправки Рязанова, он отметил, что мы сможем ее принять, когда придет для этого время. Возвращение же теперь к старому декрету нанесет удар целому ряду местных газет.
Выступление Яковлева убедило меня только в том, что, запретив печатание объявлений, мы нанесем ущерб местным газетам. Но Яковлев ни слова не сказал о том, что запрет может вызвать финансовые затруднения и у “Правды”. Я понял так, что эта большая газета полностью обеспечивает покрытие своих расходов выручкой от продажи тиража.
Поднявшись, я сказал с места: следует отклонить предложение Рязанова о запрещении печатать объявления во всей партийной прессе, ограничившись запретом только “Правды”. Никто ничего другого не предложил и даже не попросил слова по этому вопросу. Председательствующий поставил мое предложение на голосование и оно было принято.
Я сидел недалеко от Марии Ильиничны Ульяновой, работавшей секретарем редакции “Правды”, и видел, с каким напряжением следила она за ходом обсуждения вопроса. В силу присущей ей скромности и стеснительности, она обычно в таких местах не выступала. После голосования вопроса я заметил, как она была возбуждена. Она тихо встала и вышла ил зала через ближайшую дверь. Работа съезда продолжалась. Мне и в голову не приходило, что могло ее так взволновать и заставить внезапно выйти из зала заседания.
Только позже мне все стало ясно. Мария Ильинична знала точку зрения Ленина по вопросу о платных объявлениях и видела, что принятое делегатами решение ей противоречит. Болея за интересы “Правды”, она пошла к Ленину. К самому концу работы съезда дверь за президиумом бесшумно открылась, вошел Ленин и сел на свободный стул у стола президиума. Нам показалось, что он пришел для выступления с заключительной речью. Ленин написан небольшую записку и передал ее председательствующему. Записка сохранилась:
“т. Каменев!
Говорят, съезд провел отмену объявлений в Правде'?
Нельзя ли исправить, ибо это ошибка явная?” [260]
Записку можно понять в том смысле, чтобы инициативу постановки вопроса об отмене принятого решения взял на себя президиум съезда, Ленин хотел избежать необходимости оказывать личное давление на делегатов.
Но Каменев не обратился к съезду с таким предложением.
Тогда Ленин взял слово и выступил “к порядку”. Он просил у съезда в отступление от существующего правила, согласно которому после принятия решения всякое вмешательство в вопрос не практикуется, дать ему 4—5 минут, чтобы высказаться против решения, которое было ошибочно принято. Когда Ленин сказал, что принятое решение защищает Рязанов, то Рязанов, прервав его, громко крикнул с места: это не верно.
Наглый отказ Рязанова от ответственности за это решение вызвал возмущение делегатов. Поднялся шум, начались выкрики, что он говорит неправду. В ответ Рязанов подал новую реплику: за принятие съездом решения отвечают делегаты съезда. Принятое решение было внесено делегатом с места. Продолжая речь, Ленин сказал примерно так: ну и прекрасно, что хоть одно несуразное решение обошлось без Рязанова. Принятое решение ошибочно и выглядит смешно.
Ленин говорил, что мы допустили частную торговлю, сами начали торговать пока очень плохо, учимся у купцов, как это получше делать. И теперь, как бы стесняясь происшедшего, вы запрещаете “Правде” публиковать коммерческие объявления, хотя бы и о ресторанах, принимая наивный вид, как будто вы чистенькие.
А вы подумали, спрашивал Ленин, откуда покрывать расходы на издание газеты “Правда”, если лишить ее объявлений? Вот мы сейчас начинаем переговоры в Генуе, рассчитывая получить от капиталистов золото. Неужели вы думаете, что часть этого золота, если мы его получим, можно будет передать “Правде” на покрытие ее расходов? Или думаете, что можно взять для этого средства из государственного золотого фонда? Это невозможно. Может быть, вы думаете получить средства за счет принудительного сбора налогов с крестьян? Это чертовски трудно и неприемлемо.
Остается одно — разрешить “Правде” печатать платные объявления
Заканчивая речь, Ленин предложил отменить принятое решение о лишении “Правды” объявлений. Как практический результат это даст ей равные с “Известиями” материальные возможности.
Выступление Ленина вызвало у меня чувство недовольства собой. Зачем мне надо было наспех выступать, подходя к вопросу узко практически? Дело оказалось куда серьезнее.
Делегаты с огромным вниманием слушали Ленина. Было ясно, что он всех нас убедил в ошибочности принятого решения.
Тут Рязанов вновь сорвался с места и громко крикнул: пусть тот, кто внес принятое предложение, соберется с мужеством и назовет свое имя!
Меня возмутил тон этого предложения и удивило,— почему Рязанов так ставит вопрос, отлично зная, как и все делегаты съезда, что поправка к его предложению была внесена мной.
Как и еще несколько товарищей, я сидел около трибуны на ступеньках, ведущих из зала в президиум. Оттуда был виден и весь зал, и президиум, а главное — ни одно слово выступавших не могло проскочить мимо наших ушей.
Возмущенный, я встал и с места заявил: Рязанов предложил лишить все наши партийные газеты, включая “Правду”, права печатать объявления. Я же внес поправку не принимать предложения Рязанова в отношении всей партийной прессы, а принять решение только в отношении “Правды”.
Говоря, я смотрел прямо в глаза Ленину. Мои слова для делегатов не были новостью. Ленин слушал меня внимательно, и у него появилась чуть заметная добродушная улыбка. Увидев ее, я сел и успокоился.
Согласовав с Лениным, Каменев не поставил на голосование предложение об отмене принятого решении, а внес предложение: вопрос об объявлениях, как практический, передать на решение ЦК.
Затем он сказал, что прежде чем поставить это предложение на голосование, он даст слово тому, кто хочет защищать старое постановление. Никто из делегатов не пожелал выступить в защиту принятого решения об объявлениях, кроме Рязанова. Выступив развязно, он, по существу, повторил свою демагогическую речь, произнесенную им при защите своего предложения.
Сразу после его выступления председательствующий поставил на голосование предложение о передаче вопроса о печатании объявлений в “Правде” на решение ЦК партии, что и было принято.
* * *
В речи при закрытии XI съезда партии Ленин отметил, что при сравнении этого съезда с предыдущими бросается в глаза “большая сплоченность, большее единодушие, большее организационное единство” [261]. По вопросам о профсоюзах, о нэпе разногласий в нашей партии не оказалось в сколько-нибудь заметном размере
Съезд еще раз показал неправоту наших врагов, утверждавших, будто наша партия впадает в старчество, теряет гибкость ума, гибкость всего своего организма. Когда нужно было, мы наступали на врага с беззаветной смелостью, подняв нашу революцию на невиданную в мире высоту. Мы доказали, что отступали за истекший год в общем и целом в революционном порядке.
Пролетариату развитых стран мира “не удастся решить своей задачи без того, чтобы соединить уменье беззаветно бороться и наступать с уменьем отступать в революционном порядке...
Теперь мы постановили признать отступление законченным.
Это значит, что по-новому ставится вся задача нашей политики” [262].
В заключение Ленин заявил, что “весь гвоздь теперь в том, чтобы авангард не побоялся поработать над самим собой, переделать самого себя, признать открыто свою недостаточную подготовленность, недостаточное уменье. Весь гвоздь в том, чтобы двигаться теперь вперед несравненно более широкой и мощной массой, не иначе как вместе с крестьянством, доказывая ему делом, практикой, опытом, что мы учимся и научимся ему помогать, его вести вперед” [263].
* * *
XI съезд был последним съездом партии, в котором лично участвовал Ленин. Но он незримо присутствовал на XII съезде, когда обсуждались его последние статьи и письма о реорганизации Рабкрина, о кооперировании сельского хозяйства, о национальном и культурном строительстве. Ленин был с нами и на XIII съезде, когда обсуждалось его “Письмо к съезду”.
Ленин жил и живет с партией — всегда и во всем. И как не было Ленина без партии, так нет и никогда не будет партии без Ленина.