Дудаков Савелий Юрьевич

Ленин как Мессия

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

Уважаемый читатель, перед Вами книга, можно сказать, необыкновенная. Эту необычность недавно выразил представитель одного Петербургского издательства, куда была направлена рукопись книги Савелия Дудакова. «Ощущение после ее прочтения двоякое, – писал редактор издательства. С одной стороны – проделана гигантская работа, собран огромный материал... С другой стороны, и в этом вся проблема – Вы, как мне кажется, не справились с этим объемом, не сумели систематизировать материал. Да, в рукописи много находок, много интересных фактов, но нет сюжета, нет композиции, нет начала, нет предисловия, в котором бы Вы обосновали сущность и необходимость своей работы, нет заключения, в котором подводились итоги размышлений».

На первый взгляд негативная часть этого заключения производит почти убийственное впечатление. Но при ближайшем ознакомлении мы приходим к совершенно иным выводам. Что значит – нет сюжета? Это означает, что книга написана ни о чем. Но ведь этого никак сказать нельзя, даже при самом пылком воображении. Совершенно ясно, что разговор идет, скажем, не об устройстве трактора, а о Владимире Ленине, о его взглядах, деяниях, о значимости этой фигуры и т. п. В выводе издательства правомерно было ожидать качественной оценки содержания приведенного материала, признанием или непризнанием объективности и достоверности, созданный автором картины, ее научного и публицистического уровня и т.д. Ничего подобного в отзыве издания нет. Вместо этого автору предъявлены упреки, скорее относящиеся к форме и структуре изложения. А самое главное – поставлены требования нормативного характера. Редакция видимо забыла, что она имеет дело ни со школьным сочинением, и даже ни с диссертацией, в которых те или иные нормативные каноны приходится как–то соблюдать. Перед нами нечто иное – научное исследование высоко квалифицированного опытного автора, который имеет собственное право выбора структуры и формы своего изложения.

Чем несомненно все-таки привлекает рассматриваемая книга, если говорить о Сущностных категориях? Скажем кратко: она ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ИНТЕРЕСНА – и именно в этом ее отличительная особенность. Интересна новизной многих фактов, ярким, порой увлекательным изложением, богатством и нередко парадоксальностью мысли автора, смелостью творческих подходов, смелостью пловца, устремляющегося наперекор волнам и т.п.

Скажем прямо, все это не всегда убеждает идейных противников автора, но мне доподлинно известно, что и они взахлеб прочли рассматриваемую книгу. Необычность труда С. Дудакова заинтересовала и автора настоящего предисловия.

О В. Ленине и его семье мне приходилось много читать, изучать архивные материалы. Мне принадлежат две книги об А. И. Ульянове (в соавторстве с Б. С. Итенбвргом), ряд статей. В 1988 г., в период начавшейся перестройки, вышла моя книга «В. И. Ленин и научно–техническая книга» – с предисловием всемирно известного ученого–геолога, вице–президента Академии наук СССР А. Я. Яншина, председателя знаменитой академической серии «Научно–биографическая литература». Однако и мне пришлось встретить в книге ряд фактов неизвестных. В их числе мемуары последнего министра земледелия царской России А. Н. Наумова, который в течение шести лет сидел за одной школьной партой с Володей Ульяновым. Особое значение имеет следующее высказывание Наумова: «Наследство оставил Ульянов после себя столь беспримерно–сложное и тяжкое, что разобраться в нем в целях оздоровления исковерканной сверху донизу России сможет лишь недюжинный ум и талант, каким обладал отошедший ныне в историю гениальный разрушитель Ленин». Звучит великолепно! Но блестящая фраза эта вовсе не означает, что всякая попытка «разобраться» в замыслах и деяниях Ленина, их историческом значении, обречена на провал. Напротив, современный исследователь проблемы обладает известным преимуществом перед Лениным, который ушел от мира сего более 80 лет назад. Речь идет, конечно, о факторе времени как исторической категории, которая обладает значительным преимуществом перед современниками героя данной книги (и им самим) во взвешенной, проверенной грядущими после них событиями оценками.

Возвращаясь с «небес на землю», выскажем свое мнение: С Дудаков, автор ряда исторических монографий, по своему таланту исследователя, по научной эрудиции вполне может претендовать на новаторский труд о В. Ленине. Как известно, в советской историографии В. Ленина безраздельно царило безмерное восхваление и идеализация, доходящие до обожествления. Примерно, с конца 80–х годов XX века появляются многочисленные работы, в которых наряду с правильным критическим анализом приводятся характеристики Ленина полные различных негативных преувеличений, передержек, бездоказательных наслоений, деформирующих оценок и пр.

Объективный, не декларируемый смысл книги Савелия Дудакова – дать справедливый, всесторонний портрет В. Ленина, очистив его от наслоений как периода эйфории, так и особенно времени последних двадцати лет.

Конечно, это задача не простая, она требует глубины проникновения во внутренний мир Ленина, большого такта, определенной осторожности и пр. Средством служит широкая источниковая база, привлечение многих редких, запрещенных ранее произведений печати, которые содержат ценные сведения о Ленине. Впечатляет, например, отзыв А. Эйнштейна о Ленине, который можно несколько дополнить. Один из виднейших биографов Эйнштейна отмечал, что «не раз он выражал мысль, что Ленин принадлежит к великим людям ... он взвешивал хорошее против плохого и, именно с вполне поразительной способностью к решениям»^[1].

Весной 1931 году известная деятельница российского театра Наталия Сац посетила Эйнштейна в его доме в Берлине. Она была поражена конкретными сведениями Эйнштейна о музыкальных вкусах Ленина, о соответствующих эпизодах из его жизни. Родственник Эйнштейна Д. Марьянов (муж его падчерицы) тут же отметил, что Эйнштейн «обожает Ленина, называя его совестью человечества»^[2].

Значительное внимание уделяет С. Дудаков взаимоотношениям Ленина с великим русским химиком В. Н. Ипатьевым (1867–1952). Ученый проявил глубокое понимание сущности Гражданской войны, заявил, что ни один участник белого движения не смог претендовать на звание государственного деятеля, который мог бы дать лозунги, объединявшие массы. Таких деятелей Ипатьев видел в Ленине и Троцком. Ленин высоко уважал Ипатьева, доверял ему, сделал своим научным консультантом, называл «главой нашей химической промышленности», нередко встречался с ним; Ипатьев был назначен членом коллегии Научно–технического отдела ВСНХ, директором института высоких давлений и прочее. Ленин не только был знаком с трудами Ипатьева, но и снабдил его брошюру «Необходимость постановки электродного производства из туруханского гранита» (М., 1920) пометками. Одиннадцать из двенадцати страниц этой брошюры буквально испещрены пометками Ленина. Он выделил пять основных групп текстов: тексты технического содержания, геолого-географического, производственно–экономического, оборонного, внешнеторгового. Подобное внимание Ленина объяснялось народнохозяйственной важностью проблемы, широтой и смелостью постановки вопроса Ипатьевым.

По указанию Ленина были проведены мероприятия по осуществлению предложений Ипатьева^[3].

В начале 30–х годов, находясь в командировке за рубежом и опасаясь ареста, Ипатьев отказался вернуться в СССР. В США он возглавил научный переворот в химической промышленности.

С. Дудаков подчеркнул, что в 1937 году Ипатьев был провозглашен «Человеком года». Р. Вильштеттер, Нобелевский лауреат, химик (еврей по национальности) заявил: «Никогда за всю историю химии в ней не появлялся более великий человек, чем Ипатьев». Так Россия при сталинском режиме потеряла великого ученого – никогда этого не произошло бы при жизни Ленина.

Отметим также любовное, трепетное отношение В. Ленина к Д. Менделееву. В известной мере это было связано с памятью об Александре Ульянове. Менделеев был его любимым учителем; сам же ученый сожалел, что революция отняла у него двух выдающихся учеников: Кибальчича и Ульянова. Хорошо зная труды Менделеева, Ленин указывал, что «необходимо издать совершенно полное собрание сочинений Д. И. Менделеева, включая в них решительно все, что написано его рукой». Он предложил дочери великого химика написать воспоминания об отце, что и было сделано^[4].

Известны многочисленные пометки Ленина по нефтяному делу, по электрофикации страны и других материалах технико–экономического содержания. Они характеризуют конкретный интерес Ленина к вопросам науки и техники, стремление максимально привлечь деятелей науки и техники к созданию научно организованного общества и государства. К этому мы еще вернемся.

Несомненной заслугой труда автора служат его обширная мобилизация и введение в публицистический оборот материалов, содержащих характеристики Ленина, данные крупными общественными деятелями, писателями, учеными и другими, всех, без исключения, политических лагерей. Значительная часть их была практически недоступной для читателей. Здесь и первое издание известной статьи Горького о Ленине, тут же подвергшейся цензурной кастрации, в которой, в частности, говорится о высоком интеллектуальном уровне евреев, о полукровках, к которым Ленин, видимо, причислял и себя и пр. Известна роль Горького в налаживании связей Ленина с учеными; гораздо менее известна программа издания научной и научно–технической книги, которую можно назвать программой Ленина–Горького^[5].

В книге Савелия Дудакова собраны и проанализированы отзывы о Ленине, принадлежащие Ф. Шаляпину, А. Куприну, И.Бунину, Л. Андрееву, И. Бунину, Г. Уэллсу, Р. Роллану, Д. Далину, публицисту В. Поссе и других.

Интересны тексты Дудакова, посвященные таким острым, ставшим в последнее время «модными» вопросам, как обвинения Ленина в качестве немецкого агента, дело Парвуса, спекуляции о причинах болезни и смерти Ленина и прочее. Доводы автора исследования представляются довольно обоснованными и убедительными.

Вполне вероятно, что многие места книги С. Дудакова могут рассматриваться как определенная апология Ленина. В этом есть доля истины, она объясняется психологически – не как наступление, а как оборона против различного рода перехлестов, как уже было отмечено, кстати, весьма характерных для публицистики. В то же время Дудаков отмечает и негативные стороны и вопросы деятельности Ленина, в частности, в «деле» проф. Таганцева.

В связи с этим мне хотелось бы привести историческую параллель: Робеспьер – Ленин. Конечно, оба деятеля отдалены друг от друга более чем столетним промежутком времени, но между ними существуют различные формы связи: человеческая, психологическая, нравственная и др. Не вдаваясь в подробности, отметим, что со времен Робеспьера прошло более 200 лет, но во французской, а также и в других историографиях, продолжаются жестокие «споры о Робеспьере. В России они развивались выдающимся историком А. 3. Манфредом (1906–1976), защитником Робеспьера. Полагаю, что и «споры о Ленине» имеют ту же природу и потому также будут продолжаться. Здесь важны здравый смысл, глубокая историчность, обязательный принцип исторической достоверности и справедливости.

Полагаю, что в грядущих дискуссиях важное место займет вопрос и о последних годах сознательной жизни В. Ленина. Речь идет о судьбах НЭПа при условии продолжения жизни Ленина, скажем, в течение еще 10–15 лет, о судьбах страны, о судьбах так называемого ленинизма.

В какой–то мере эти вопросы навеяны книгой Савелия Дудакова. Конечно, нам скажут, что история чужда сослагательного наклонения. Однако мы против абсолютизации этого принципа, хотя понятно, что, нарушая его, мы вступаем в царство знания относительного, точно недоказуемого. И все же история не должна уходить от такого знания, покидать поле научных рассуждений, предположений и вероятностных заключений и выводов.

Нам кажется уместным ввести высказывание Ф. Энгельса. «Люди, – писал он, – хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что сделали, что сделанная революция совсем непохожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, которой избежали немногие исторические деятели»^[6].

Конечно, не следуют принимать это высказывание буквально: все дело не в букве, а в мысли. А она достаточно глубока и несомненно реальна. Политические деятели могут прийти к подобному убеждению вовсе не обязательно «завтра», необходимо другое временное восприятие. Представляется, что в последние годы жизни Ленин стал подпадать под действие ситуации, которую обрисовал

Ф. Энгельс; во всяком случае, имеется в виду самый дух этой ситуации. Естественно, проблема эта не изучалась и не могла изучаться в советское время. С. Дудаков в своей книге не рассматривает ее специально. В письме ко мне от 16 мая 2005 года он все же писал: «Этот человек был способен признаваться в своих ошибках и заблуждениях (однако это стоило ему довольно дорого – А.Ч.) Думаю, что НЭП был рассчитан не на одно десятилетие. Отменить продразверстку еще в 1919 году предлагал Троцкий. Ленин был категорически против. Поворот к НЭПу был произведен через год под грохот кронштадтского восстания и в «атмосфере угрожающих настроений армии»^[7].

Это правда, но не вся правда. В 1921 году вышла в свет книга экономиста П. И. Попова «Производство хлеба в РСФСР и федерирующихся с ней республиках (Хлебная продукция)». Большая часть книги посвящена многостороннему и глубокому анализу хлебной продукции 1920 года. Общие итоги были неутешительны: посевные площади сократились на 25% по сравнению с 1916 годом, снизилась урожайность, общая продукция хлеба РСФСР и федерируемых с ней республик составила 52% довоенной продукции. Автор с цифрами в руках показывает целесообразность и неизбежность перехода от продразверстки к продналогу. Ленин сам продвинул эту книгу в печать срочным образом. «Сделайте, пожалуйста, – указал он, – maximum возможного и верните мне это с пометкой, что сделали»Ч^[8].

Нэп набирал силу, несмотря на трудности и недовольство многих членов партии. Это был решительный и смелый поворот в политике, осуществленный по воле Ленина.

Говоря современным языком это, по существу, был определенный акт конвергенции капитализма и социализма, пока еще робкий. Уже в 1926 году был достигнут довоенный уровень развития хозяйства России. И это все же было пятое место в мире – после США, Германии, Англии, Франции. При этом темпы развития экономики России превышали темпы развития указанных стран. Ленин умер в переломный момент истории новой России – и Сталин послал НЭП к черту, со всеми вытекающими последствиями.

Правильно заявил С. Дудаков, что продолжение НЭПа двинуло бы «промышленный и социальный потенциал далеко вперед. Это были бы не кровавые пятилетки Уса»^[9].

Хочется рассказать об одном, практически неизвестном эпизоде. После XX съезда КПСС в числе других вернулась из заключения Елизавета Яковлевна Драбкина – дочь старейшего революционера С. И. Гусева (Я. Д. Драбкин), бывшая секретарем Н. Крупской. В журнале «Новый мир» было опубликовано ее произведение «Зимний перевал». Она вспоминает, как, видимо, в 1921 году Ленин, Крупская, Мария Ульянова и молодая девушка Лиза гуляли по территории Кремля. Зашел разговор о межпланетных путешествиях, теме тогда модной. Кто–то спросил Ленина, как бы он отнесся к факту свершившихся в будущем таких полетов. Ответ Ленина прозвучал весьма неожиданно: «Мы бы пересмотрели тогда наши концепции». Сразу отмечу; во всех последующих книжных изданиях воспоминаний приведенный эпизод отсутствует – об этом позаботилась бдительная цензура. Как понимать эти слова Ленина? Думается, что дело не в самом факте свершения такого полета, а в том, что человечеству удалось достигнуть такого высочайшего уровня развития науки и техники, при котором прежняя острота социально–экономических противоречий значительно снизится. Значит, Ленин в конечном итоге верил в прогресс человечества.

В завершении – коротко о мессианстве Ленина. Подчеркнем, что Савелий Дудаков нигде не утверждает, что Ленин есть мессия. Автор применяет более осторожную формулировку: «Ленин как мессия». Это некий лексический «эрзац» – в качестве мессии: то ли мессия, то ли нет. Тем не менее, этой проблеме посвящена заключительная глава книги, в которой рассматривается ряд позиций мессианства Ленина. Первая позиция повествует о катаклизме России как следствии и проявлении Первой Мировой войны. Действительно, в России сложились тогда предпосылки появления мессии, спасителя гибнущей страны. Затем речь идет об исторической приверженности русского народа к мессианству. В системе Ленин – Мессия Маркс выступает как теоретик, Ленин – как практик.

Сразу после смерти Ленина появилась адекватная редакция «Нового Евангелия» для детей – «Детям о Ленине» с иллюстрациями Б. Кустодиева. Вышли в свет и другие подобные издания. Важнейшая позиция этой главы – характеристика Ленина как нетипичного русского интеллигента. Ленин – «крайний максималист революции, обладающий тоталитарным революционным мировоззрением, соединенным с гибкостью и оппортунизмом в практической борьбе и политике».

Полагаем, что в основном схвачено верно. Ленин был также аскетичен, чужд позерству, революционной богеме, любил порядок и дисциплину, в личной жизни благодушен. Он проповедовал жестокость, но сам не был жестоким – этот парадокс тоже можно принять.

Конечно, мессианство Ленина выглядит лишь как символ, некая расплывчатая схема. Возникает вопрос: каково соотношение между Лениным и Сталиным? Этого С. Дудаков не касается. Но роняет фразу: «Сталин, обокравший «истинную ленинскую идею о добре», а истинное завещание Ленина – письмо Н. Крупской».

Это верно, но недостаточно, нависает грозный вопрос: «БЫЛ ЛИ СТАЛИН ФАТАЛЬНОЙ НЕИЗБЕЖНОСТЬЮ ЛЕНИНИЗМА?» Именно ныне это главное обвинение в адрес Ленина. Полагаем, что С. Дудаков практически ответил на него ОТРИЦАТЕЛЬНО – и очевидно, это главное в его книге.

Весьма остроумно ответил Дудаков на вопрос о его отношении к Ленину. Как ИСТОРИК он убежден: Истина всегда находится ближе к одной из сторон, но никак не в золотой середине. Как ШАХМАТИСТ он оценил: семь против трех в пользу Ильича. Тут мне хочется несколько поправить автора: я не силен в шахматах, но думаю, что следует остаться в сфере четных цифр, а потому: шесть против четырех в пользу Ленина.

Арон Черняк

кандидат исторических наук, доктор филологических наук,
профессор,
действительный член Международной Академии информатизации.

9 июля 2007 г.

 

 

Примечания

1. ↑ Кларк Р. Альберт Эйнштейн. Жизнь и работа. Биография, М., 1974, с.332
2. ↑ Сац И. Новеллы моей жизни, М., 2001, с.258–259
3. ↑ Черняк А. В. И. Ленин и научно–техническая книга, М., 1988, с.82–85, 115
4. ↑ Черняк А. Указ. соч., с.221
5. ↑ Черняк А. Указ. соч., с.144
6. ↑ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т.36, с.263
7. ↑ см. Л. Д. Троцкий. Моя жизнь. Опыт биографии, т.2, Берлин, 1930, с.168
8. ↑ Черняк А. В. И. Ленин и техническая книга, М., 1988, с. 197–198
9. ↑ Письмо А. Черняку

Ульянов. Знакомый незнакомец

После долгого перерыва с наслаждением пишу книгу о шахматах и в процессе работы наткнулся на редкие воспоминания о Ленине. Естественно, писать нечто положительное о поверженном кумире считается, в лучшем случае, курьезом. Речь идет о «неизвестном Ленине». В какой–то момент я ощутил себя героем поэмы Б. Пастернака. Громадное количество материала, в подавляющим случае – апологетика, все это затрудняло знакомство с оригиналом и отделяла меня от искомого:

«Задача состояла в ловле фраз
О Ленине. Вниманье не дремало.
Вылавливая их как водолаз,
Я по журналам понырял немало»^[1].

Мы имеем свидетельства о детстве и юности Владимира Ульянова «с того берега». Надо же быть такому обстоятельству, что он сидел за одной партой с будущим последним министром земледелия царской России Александром Николаевичем Наумовым (1868–1950), который, как видим, был старше Володи. «Центральной фигурой во всей товарищеской среде моих одноклассников был, несомненно, Владимир Ульянов, с которым мы учились бок о бок, сидя рядом на парте в продолжение всех шести лет, и в 1887 году окончили вместе курс. В течение всего периода совместного нашего с ним учения мы шли с Ульяновым в первой паре: он – первым, я – вторым учеником, а при получении аттестатов зрелости он был награжден золотой, я же – серебряной медалью.

Маленького роста, довольно крепкого телосложения, с немного приподнятыми плечами и большой, слегка сдавленной с боков головой, Владимир Ульянов имел неправильные – я бы сказал – некрасивые черты лица: маленькие уши, заметно выдающиеся скулы, короткий, широкий, немного приплюснутый нос и вдобавок большой рот с желтыми, редко расставленными, зубами.

Совершенно безбровый, покрытый веснушками, Ульянов был светлый блондин с зачесанными назад длинными, жидкими, мягкими, немного вьющимися волосами. По все указанные выше «неправильности» невольно скрашивались его высоким лбом, под которым горели два карих круглых уголька. При беседах с ним невзрачная внешность как бы стушевывалась при виде его небольших, но удивительных глаз, сверкавших недюжинным умом и энергией. Родители его жили в Симбирске. Отец Ульянов долгое время служил директором Народных училищ. Как сейчас помню старичка елейного типа, небольшого роста, худенького, с небольшой, седенькой, жиденькой бородкой, в вицмундире Министерства Просвещения с Владимиром на шее...

Ульянов в гимназическом быту довольно резко отличался от всех нас, товарищей. Начать с того, что он ни в младших, ни тем более в старших классах, никогда не принимал участия в общих детских и юношеских забавах и шалостях, держась постоянно в стороне от всего этого, и будучи беспрерывно занят или учением или какой–либо письменной работой. Гуляя даже во время перемен, Ульянов никогда не покидал книжки и, будучи близорук, ходил обычно вдоль окон, уткнувшись в чтение. Единственное, что он признавал и любил, как развлечение, – это игру в шахматы, в которой обычно оставался победителем даже при единовременной борьбе с несколькими противниками. Способности он имел совершенно исключительные, обладал огромной памятью, отличался ненасытной научной любознательностью и необычайной работоспособностью. Повторяю, я все шесть лет прожил с ним в гимназии бок о бок, и я не знаю случая, когда «Володя Ульянов» не смог найти точного и исчерпывающего ответа на какой–либо вопрос по любому предмету. Воистину, это была ходячая энциклопедия, полезно–справочная для его товарищей и служившая всеобщей гордостью для его учителей. Как только Ульянов появлялся в классе, тотчас же его обычно окружали со всех сторон товарищи, прося то перевести, то решить задачку. Ульянов охотно помогал всем, но насколько мне тогда казалось, он все же недолюбливал таких господ, норовивших жить и учиться за чужой труд и ум.

По характеру своему Ульянов был ровного и скорее веселого нрава, но до чрезвычайности скрытен и в товарищеских отношениях холоден: он ни с кем не дружил, со всеми был на «вы», и я не помню, чтоб когда–нибудь он хоть немного позволил себе со мной быть интимно–откровенным. Его «душа» воистину была «чужая», и как таковая, для всех нас, знавших его, оставалась, согласно известному изречению, всегда лишь «потемки».

В общем, в классе он пользовался среди всех большим уважением и деловым авторитетом, но вместе с тем, нельзя сказать, чтоб его любили, скорее его ценили. Помимо этого, в классе ощущалось его умственное и трудовое превосходство над всеми нами, хотя надо отдать ему справедливость – сам Ульянов никогда его не выказывал и не подчеркивал.

Еще в отдаленные времена Ульянов казался всем окружавшим его каким–то особенным... Предчувствия ... нас не обманули. Прошло много лет и судьба в самом деле исключительным образом отметила моего тихого и скромного школьного товарища, превративши его в мировую известность, в знаменитую отныне историческую личность – Владимира «Ильича» Ульянова–Ленина, сумевшего в 1917 году выхватить из рук безвольного Временного правительства власть, в несколько лет путем беспрерывного кровавого террора стереть старую Россию, превратить ее в СССР-ию, и произвести над ней небывалый в истории человечества опыт – насаждения коммунистического строя на началах Ш-го Интернационала. Ныне положен он в своем нелепом надгробном Московском мавзолее на Красной площади для вечного отдыха от всего им содеянного...

Наследство оставил Ульянов после себя столь беспримерно–сложное и тяжкое, что разобраться в нем в целях оздоровления исковерканной сверху донизу России сможет лишь такой недюжинный ум и талант, каким обладал, отошедший ныне в историю, гениальный разрушитель Ленин».

Недавно мне принесли номер газеты «За свободу» от 2 июня 1924 года, небезынтересный для характеристики Ульянова в описываемое мною время.

В статье озаглавленной: «Аттестат зрелости Ленина» (подлинный документ, хранящийся в Институте Ленина в Москве), – помещен текст протокола о допущении к экзаменам Владимира Ульянова и его аттестат зрелости, а в особом примечании к упомянутому протоколу имеется приписка: «Ульянов и Наумов подают наибольшие надежды на дальнейшие успехи. Оба заявили, что желают поступать на юридический факультет. Ульянов – в Казанский и Наумов – в Московский». Кроме того, директор Симбирской гимназии Ф. Керенский (отец А. Ф. Керенского. – С. Д.) написал Ульянову обширную рекомендацию, в которой, между прочим, говорится, что после смерти мужа, мать Ленина сосредоточила все свое внимание на воспитании сына. Основой воспитания была религия и разумная дисциплина. Рекомендация Керенского кончается следующей фразой: «Мать Ульянова предполагает не оставлять сына без своего надзора и во время университетских занятий». Эта рекомендация была нужна для того, чтобы Ульянов после казни брата Александра был принят без подозрений в Казанский Университет. Воистину – «пути Господни неисповедимы!» . Когда Наумов пришел в 3 класс, в нем было 30 учеников, из которых менее половины дошли до выпускных экзаменов. При таком незначительном количестве учащихся неудивительно, что этот класс дал несколько выдающихся личностей. (Я вообще считаю, что таланты идут кустом. Самый известный «куст» – царскосельский; много дала гимназия Мая – Дягилев, Философов, Бенуа, Н. Рерих, Д. Нувель и др.). К Ульянову и Наумову следует добавить поэта Апполона Апполоновича Коринфского. (1868–1937) («Коринфский» – не псевдоним поэта. Эту фамилию получил его дед, арзамасский мордвин М. П. Варенцов, окончивший Петербургскую Академию художеств, и получивший золотую медаль, звание академика и фамилию за архитектурный проект в «Коринфском стиле»). Коринфский попал в 1879 году в Симбирскую гимназию, где «семь лет, волею судеб и в силу землячества учился в одном классе с В. И. Ульяновым». В 5–м классе он издавал рукописный журнал, а в выпускном был исключен из гимназии за чтение «недозволенных» книг и за связь с политическими ссыльными.

Факт необыкновенно интересный. В биографиях Ленина об этом журнале нет никакой информации, о нем не пишет даже Наумов в своих мемуарах. Это действительно говорит о том, что Володя Ульянов был несколько в стороне от своих однокашников. Либо этот факт мешал авторам работ о Ленине, показывая, что и до него в его классе кто–то занимался антиправительственной деятельностью! Коринфский прожил бурную литературную жизнь, а Октябрь не принял по понятной причине. Вот только одна фраза из его письма поэту Дрожжину в 1921 году: «... не пишу почти ничего, совершенно подавленный и растерзанный в клочки проклинаемой всеми жизнью при современном архинасильническом режиме». Изредка переводил с украинского и белорусского языков (Шевченко, Янка Купала), издавал из рук вон плохие циклы стихов на современные темы: «Моя страна», «Рабоче–крестьянская республика», «В советской деревне», приспосабливаясь к новой жизни. Жил под Ленинградом, на станции Лигово, работая конторщиком, библиотекарем в школе, а с 1929 года до самой смерти в Твери (Калинине), работая корректором в типографии. Умер в неизвестности^[2].

Наумов рассказывает историю, происшедшую в их гимназии накануне выпускных экзаменов. Рассказывает он об этом, испытывая угрызения совести. Все темы на экзаменационной сессии (по словесности, математике – алгебраические, геометрические и тригонометрические задачи, переводы на древние и новые языки) присылались из особого отдела Учебного Округа. Содержание – естественно сохранялось в глубочайшей тайне. Факт, что за неделю до открытия сессии, были получены копии тем. Со всех товарищей выпуска была взята соответствующая мзда. А перед самым экзаменом пронесся слух, что темы заменены, что вызвало переполох и ужас всех, ...кроме Володи Ульянова: «Спокойней всех был Владимир Ульянов, не без усмешки поглядывавший на своих встревоженных товарищей: очевидно, ему с его поразительной памятью и всесторонней осведомленностью, было совершенно безразлично». К счастью, тревога была ложной и «ворованные» темы не были заменены. Экзамены прошли успешно, и Ульянов и Наумов получили медали с изображением Афины Паллады по древним языкам...^[3]

Работоспособность Ульянова была поразительная. Товарищ по Минусинской ссылке вспоминал, что Владимир Ильич, работал с огромным, поражающим всех упорством. «Он работал с методичностью немца... Про каждого гения можно сказать, что он складывается их трех десятых прирожденных способностей и семи десятых упорства и настойчивости. Эта методичность в соединении с огромной силой воли и с большими способностями помогли ему совершить титаническую работу, свидетелями которой мы были»^[4].

Другой, заинтересовавшей меня книгой о Ленине, были воспоминания П. Валентинова (Вольского) «Встречи с Лениным»^[5]. С этой книгой я ознакомился сразу после переезда в Израиль, в 1971 году. Тогда меня интересовал «волчий оскал ленинизма», а ныне я смотрю на все несколько иными глазами. Например, одна из глав книги Валентинова носит название «Ленин – спортсмен...». Я, конечно, тогда почти не обратил на неё внимание, хотя в главе присутствовали детали, которые по словам автора вытравливались из официальных гроссбухов, а мелочи чрезвычайно интересны. Теперь, перечитав Наумова, я удостоверился в том, что вся история Ленина – спортсмена, вписывается в эпоху: восхищение борцами, цирком, увлечение борьбой, гимнастическими упражнениями, гирями и т.п. Вольский, сам изрядный любитель спорта, был в восхищении ленинской хваткой, мгновенно схватывающий новые для него элементы поднятия тяжестей. И теперь для него было ясно, откуда у вождя большевиков, «такая крепкая сложенная фигура», сразу бросающаяся в глаза. «Он был настоящий спортсмен с большим вкусом ко всей гамме спорта. Оказалось, что он умел хорошо грести, плавать, ездить на велосипеде, кататься на коньках, проделывать разные упражнения на трапеции и на кольцах, стрелять, охотиться и, как я мог убедиться, ловко играть на бильярде. Он мне поведал, что каждое утро, полуголый, он проделывает не менее 10 минут разные гимнастические упражнения, среди них на первом месте, разведение и вращение рук, приседание, сгибание корпуса с таким расчетом, чтобы, не сгибая колен, коснуться пола пальцами вытянутых рук». Причем эту систему он установил для себя.

В воспоминаниях Наумова, довольно подробно говорится о собственном юношеском увлечении спортом, вызванное тем, что в классе надо было отстоять свое место: в одной драке «приставала» повалил 14-летнего Наумова на пол. Тренировался Наумов упорно и через четыре года(!) отомстил обидчику. Думаю, что Ульянов отстоял бы себя значительно раньше...

После смерти Ленина вышло множество книг, посвященных его биографии. Естественно, они носили приглаженный характер, но все же это была середина 20-х годов и можно было писать нетрафаретно. Один из таких сборников, изданных в то время имеется у меня. Книга издана в Харькове в 1924 году ЦК КСМУ, что переводится на современный язык: Центральный Комитет Коммунистического Союза Молодежи Украины. Введение написано неким Д. Лебедем. Оно бесхитростно, но позже писать такие вещи стало невозможно. В первом разделе – Карл Радек, затем Н. Бухарин. Третья статья И. Сталина; она убого выглядит в окружении профессиональных писаний, особенно по сравнению с гениальной статьей Льва Давидовича Троцкого. Одно название чего стоит: «Ленин, как национальный тип!»

Основная идея Троцкого-Ленина – есть производное российских условий, Ленин–русак, хотя вопросы, разрешаемые им, конечно, не замыкаются в национальные рамки. Ленин в оценке международных факторов и сил «свободнее, чем кто-либо, от национальных пристрастий». Смелость Троцкого поразительна: он сравнивает Ленина с Марксом, и это – блистательное разоблачение того и другого. Сделано ли это сознательно или писательский талант увлек Героя Октября и Гражданской войны – нам неизвестно. Но судите сами: «Ленин отражает собой русский рабочий класс не только в его пролетарском настоящем, но и в его столь еще свежем крестьянском прошлом. У этого самого бесспорного из вождей пролетариата не только мужицкая внешность, но и крепкая мужицкая подоплека.

Перед Смольным стоит памятник другому большому деятелю мирового пролетариата. Маркс на камне, в черном сюртуке. Конечно, это мелочь, но Ленина даже мысленно никак не оденешь в черный сюртук.

На некоторых портретах Маркс изображен с широкой крахмальной манишкой, на которой болтается нечто вроде монокля. То, что Маркс не был склонен к кокетливости несомненно ясно для тех, кто имеет понятие о духе Маркса. Но Маркс родился и вырос на иной национально–культурной почве, и дышал иной атмосферой, как и верхи немецкого рабочего класса, своими корнями уходящие не в мужицкую деревню, а в цеховое ремесло и в сложную городскую культуру средних веков.

Самый стиль Маркса, богатый и прекрасный, сочетание силы и гибкости, гнева и иронии, суровости и изысканности, несет в себе литературные и эстетические накопления всей предшествующей социально–политической немецкой культуры, начиная с реформации и ранее. Литературный и ораторский стиль Ленина страшно прост, утилитарен, аскетичен, как и весь его уклад. Но в этом могучем аскетизме нет и тени моралистики. Это не принцип, не надуманная система и уже, конечно, не рисовка: это просто внешнее выражение внутреннего сосредоточения сил для действия. (Текст выделен Л. Д. Троцким – С.Д.) Это хозяйская, мужицкая деловитость только в грандиозном масштабе»^[6].

По словам Троцкого, вождь обладал интуицией действия, что в переводе «по–русски зовется сметкой». Тут же и пример, взятый чуть ли не у Лескова, но понятно, с модернизацией: «Когда Ленин, прищурив левый глаз, слушает радиотелеграмму, заключающую в себе парламентскую речь одного из империалистических вершителей судеб, или очередную дипломатическую ноту, сплетенье кровожадного коварства с полированным лицемерием, – он похож на крепко умного мужика, которого словами не проймешь и фразами не обманешь: это мужицкая сметка, только с высоким потенциалом, развернувшаяся до гениальности, вооруженная последним словом научной мысли»^[7]. Интересно, знал ли Троцкий о наличии еврейских корней у Вождя? Тогда политически понятно подчеркиванье мужицкой сущности Ленина, а, следовательно, русского характера течения революции. Так я думаю. И, конечно, в прицеле статья Ленина «Лев Толстой – как зеркало русской революции», где сделан упор на то, что великий писатель – носитель крестьянской идеи...

В свете статьи Троцкого, интересны чуть ли не первые стихи о Ленине, подтверждающие мысли «Героя Октября». Речь идет о цикле под названием «Ленин» и написанные в 1918 году Николаем Алексеевич Клюевым (1884–1937). Ни о каком–либо государственным или партийным «заказе» не могло идти и речи. Так утверждается русский мужицкий характер деятельности революции и Вождя:

«Есть в Ленине керженский дух,
Игуменский окрик в декретах,
Как будто истоки разрух
Он ищет в «Поморских ответах» »^[8].

Для меня интересны стихи сектанта Клюева. (В литературоведенье бытует мнение, что поэт Николай Клюев был сектантом, возможно хлыстом.) Его восприятие Ленина – это признание Нового Учения, создатель которого своей биографией дублирует иудейского Иисуса – Мессию. Во–первых, рождение в прекрасной семье: отец – сеятель народного просвещения, а мать – великомученица; во–вторых – гибель старшего брата, мученика Идеи. Александр Ульянов – ипостась Иоанна Предтечи, кузена Иисуса. Блестящие знания, поражающие учителей – это ли не параллель с Иешуа, удивлявшего раввинов своей осведомленностью? Предательство и смерть Христа перекликается с выстрелом Фанни Каплан:

«Есть в истории рана всех слав величавей,
Миллионами губ зацелованный плат,
Это было в Москве, в человечьей дубраве,
Где идей буреломы и слов листопад».

«Зацелованный плат» должен вызвать ассоциации с платом св. Вероники, отершей кровавый пот Спасителя. Даже приход восточных волхвов и поклонение животных обыгрывает Клюев:

«Стада носорогов в глухом Заонежье,
Бизоний телок в ярославском хлеву.
Я вижу деревни седые, медвежьи,
Где Скрябин расставил силки на молву

...

С Пустозерска пригонят стада бедуины,
Караванный привал узрят Кемь и Валдай,
И с железным Верхарном сказатель Рябинин
Воспоет пламенеющий Ленинский рай.

...

От Великого Сфинкса к тундре
Докатилась волна лучей,
И на полюсе сосны Умбрий
Приютили красных грачей»^[9].

Вероятно, имелся в виду приезд какой–то делегации с Востока, посетившей в это время Москву. Рябинины – семья сказателей былин в четырех поколениях, уроженцы Олонецкой губернии села Гарницы, Речь идет о Иване Герасимовиче Рябинине–Андрееве (1873–1924). Несколько озадачивает появление Скрябина. Какого? Может композитора, пытавшегося заглянуть в иной мир, что духовно должно (по вероятной идее Клюева) быть родственным исканиям Ленина. (Александр Николаевич Скрябин (1871–1915), по словам Клюева «Изумительный русский звукописец»).

Клюев послал оттиск своих стихов лично Ленину с дарственной надписью в своем обычном витиеватом стиле: «Ленину от моржовой поморской зари, от ковриги-матери из русского рая красный гостинец посылаю я – Николай Клюев, а посланник мой – сопостник и сомысленник Николай Архипов. Декабря тысяча девятьсот двадцать первого года»^[10]. Если Ленин просматривал лично почту, в чем я очень сомневаюсь – не то было время, то представляю себе выражение лица «Ильича»... В 1924 году вышло третье издание(!) стихов Клюева о Ленине. Одно из стихотворений озаглавлено: «Ленин на эшафоте,..». Далее игра стихий – суть жизни вождя:

«Волга с Ладогой – Ленина жилы
И чело – грозовой небосклон...

...

Ленин – птичья октябрьская тяга,
Щедрость гумен, янтарность плодов...
Словно вереск дымится бумага
От шаманских волхвующих слов» (1918 г.)^[11]

К этому следует добавить, что в искренность «футуристов», «ничевоков», «имажинистов», и иных «леваков» – никто не верил.

Футуристы и прочие «с радостным ржанием устремились в конюшни имени товарища Луначарского, где им была приготовлена обильная кормушка». (М. Арцыбашев)^[12]. Тот же писатель: «Велика и обильна литературная проституция»^[13].

Другая поэтическая крайность — Игорь Северянин. В 1918 году он публикует стихотворное приветствие Ленину. К сожалению, в моем распоряжении всего четыре строчки:

«Его бесспорная заслуга
Есть окончания войны.
Его приветствовать, как друга
Людей, вы искренне должны...» (1918 г.)^[14].

Возможно близостью к своей троюродной сестре «Шурочке» Домонтович – Александре Коллонтай объясняются некоторые псевдополитические поэзы «непревзойденного Северянина». Так, у него есть стихи унижающие А. Ф. Керенского:

«Да, он поэт!
Да, он фанатик,
Идеалист stille decadance,
Паяц трагичный на канате,
Но идеальность – не баланс...»
(май 1918 – «Александр 1V»)^[15].

Также он резко относился к эмигрантам. Сам же Северянин, застрявший на своей мызе в Эстонии, как, скажем, Леонид Андреев и Илья Репин в Финляндии – в частях бывшей Российской империи писал:

«Они живут политикой, раздорами и войнами,
Нарядами и картами, обжорством и питьем,
Интригами и сплетнями, заразными и гнойными,
Нахальством, злобой, завистью, развратом и нытьем» («Чем они живут», 1923 г.)^[16].

Но будет справедливо сказать, что вся эта филиппика дает характеристику любой эмиграции... Во всяком случае, в большевистский рай его приманила лишь II Мировая война, хотя он пел в 20–е годы близкое нам по теме:

«И может быть, когда–нибудь
В твою страну, товарищ Ленин,
Вернемся мы...»^[17].

И одновременно вещи названы своими именами:

«Ты потерял свою Россию.
Противопоставил ли стихию
Добра стихии мрачной зла?».

Ответить на кардинальный вопрос: что было противопоставлено «стихии мрачного зла» – невозможно. Поражение белых закономерно:

«Нет? Так умолкни: увела
Тебя судьба не без причины
В края неласковой чужбины.
Что толку охать и тужить –
Россию нужно заслужить!»

– так Северянин заканчивает стихотворение и можно только диву даваться, как это стихотворение проникло в советский сборник: кажется, в советской печати никогда нельзя было прочитать о «стихии мрачного зла».

Интересен и поэтический портрет Ленина, исполненный Пастернаком. И в данном случае – не может идти речь о государственном заказе. Цитата длинная, но выбросить из нее что-либо нельзя, ибо теряется смысл шедевра:

«Чем мне закончить мой отрывок
Я помню, говорок его
Пронзил мне искрами загривок
Как шорох молньи шаровой.
Все стали с мест, глазами втуне
Обшаривая крайний стол,
Как вдруг он вырос на трибуне,
И вырос раньше, чем вошел.
Он проскользнул неуследимо
Сквозь строй препятствий и подмог,
Как этот, в комнату без дыма
Грозы влетающий комок.
Тогда раздался гул оваций,
Как облегченья, как разряд
Ядра, не властного не рваться
В кольце поддержек и преград.
И он заговорил. Мы помним
И памятники павшим чтим.
Но я о мимолетном. Что в нем
В тот миг связалось с ним одним?
Он был – как выпад на рапире,
Гонясь за высказанным вслед,
Он гнул свое, пиджак топыря
И пяля передки штиблет.
Слова могли быть о мазуте,
Но корпуса его изгиб
Дышал полетом голой сути,
Прорвавший глупый слой лузги.
И это голая картавость
Отчитывалась вслух во всем,
Что кровью былей начерталось:
Он был их звуковым лицом.
Столетий завистью завистлив,
Ревнив их ревностью одной,
Он управлял теченьем мыслей
И только потому – страной.
Тогда его увидев вьяве,
Я думал, думал без конца
Об авторстве его и праве
Дерзать от первого лица.
Из ряда многих поколений
Выхолит кто–нибудь вперед.
Предвестьем льгот приходит гений
И гнетом мстит за свой уход».
(1923, 1928)

Жирным шрифтом я хотел подчеркнуть главную идею Пастернака: ранняя смерть Ленина в конечном итоге привела к тирании. Это моя расшифровка, ибо никаких цензурных изъятий это место не претерпело. В верстке 1957 года, которую он лишь немного изменил, мы читаем приблизительно то же самое, пожалуй, словесный сгусток еще более жесток, но и только:

«Когда он обращался к фактам,
То знал, что полоща им рот
Его голосовым экстрактом,
Сквозь них история орет.
И вот, хоть и без панибратства,
Но и вольней, чем перед кем,
Всегда готовый к ней придраться,
Лишь с ней он был накоротке.
Столетий завистью завистлив,
Ревнив их ревностью одной,
Он управлял теченьем мыслей
И только потому – страной.
Я только думал о происхожденьи
Века связующих тягот.
Предвестьем льгот приходит гений
И гнетом мстит за свой уход»^[18]

 

Другая мысль: Ленин – это голос масс, плоть от плоти ее, и в этом близость к рассуждениям Льва Троцкого. Например, в описании костюма вождя... Впрочем, в поэме Сергея Есенина «Анна Снегина» разговор поэта, которого крестьяне обзывают «беззаботнйком», с земляками летом 17 года носит тяжелый характер: речь идет о разрухе, земле, войне и раздорах. Поэт не знает ответы на эти вопросы. Поэт и чернь. Знакомо? Угрюмые и опасные лица– все чревато взрывом:

«И каждый с улыбкой угрюмой
Смотрел мне в лицо и в глаза,
А я, отягченной думой,
Не мог ничего сказать.
Дрожали, качались ступени,
Но помню
Под звоном головы:
«Скажи,
Кто такое Ленин?»
Я тихо ответил: «Он – вы».
Сергей Есенин «Анна Снегина» (1925 г.)

(Черновой вариант страшнее: «С улыбкой кривой и угрюмой / Мне каждый глядит в лицо»)^[19].

Интересен образ Ленина в одноименной поэме, задуманной еще в 1921–22 годах, но законченный летом 1924–го, уже после смерти вождя. Безусловное влияние Клюева. И вновь задается вопрос: откуда появился Ленин, как он мог стать символом эпохи? Вот эти строки:

«Россия –
Страшный, чудный звон.
В деревьях березь, в цветь – подснежник.
Откуда закатился он
Тебя встревоживший мятежник?
''Суровый гений! Он меня
Влечет не по своей фигуре.
Он не садился на коня
И не летел навстречу буре.
Сплеча голов он не рубил,
Не обращал в побег пехоту.

...

Для нас условлен стал герой
Мы любим тех, кто в черных масках,
А он с сопливой детворой
Зимой катался на салазках.
И не носил он тех волос,
Что льют успех на женщин томных, –
Он с лысиною, как поднос
Глядел скромней из самых скромных.
Застенчивый, простой и милый,
Он вроде сфинкса предо мной.
Я не пойму, какою силой
Сумел потрясть он шар земной?
Но он потряс...
Шуми и вей!
Крути свирепей, непогода,
Смывай с несчастного народа
Позор острогов и церквей»^[20].

Ленин – сфинкс. Образ заимствован у Клюева. И, действительно, можно ли понять, какой силой вождь потряс земной шар?

Ответа нет. Любопытно, что у Есенина две России: первая – чудный церковный звон и дивный пейзаж Родины; вторая – Россия – позор острогов и церквей. Поэт мечется между прошлым и настоящим. Он пересматривает историю России;

«Была пора жестоких лет,
Нас пестовали злые лапы,
На поприще крестьянских бед
Цвели имперские сатрапы».

Далее политэкономия в духе школы Покровского и не то, что это неправда, но, что называется: правда, да не вся:

«Монархия! Зловещий смрад!
Веками шли пиры за пиром,
И продал власть аристократ
Промышленникам и банкирам.
Народ стонал, и в эту жуть
Страна ждала кого–нибудь...
И Он пришел...
Он мощным словом
Повел нас всех к истокам новым...

...

И мы пошли под визг метели,
Куда глаза Его глядели:
Пошли туда, где видел Он
Освобожденье всех племен...

...

И вот Он умер...

...

Того, кто спас нас, больше нет.
Его уж нет, а те кто вживе,
А те, кого оставил ОН,
Страну в бушующем разливе
Должны заковывать в бетон.
Для них не скажешь: «Ленин умер!»
Их смерть к тоске не привела.
Еще суровей и угрюмей
Они творят Его дела...»^[21].

Страна ожидает Мессию – Он приходит и народ идет за ним. Нечто ветхозаветное в стихах Есенина. Но страна крестьянская и христианская: ожидание чуда, ожидание Избавителя...

Сравнение Ленина с Петром Великим со временем станет расхожим. Правда, с добавлением различных «но». Заключительные слова поэмы «Песнь о великом походе» в варианте, опубликованном в журнале «Октябрь». (Москва, 1924 г., №3), то есть почти сразу же после смерти Ульянова. Есть строки, связывающие геополитические идеи Петра и Ленина в отношении Востока. И на сцене появляется также тень Клюева, плененного Востоком:

«Бродит тень Петра
И дивуется
На кумачный цвет
В наших улицах.
На кумачный цвет,
Нами вспененный
Супротив всех бар
Знаком Ленина.
В берег бьет вода
Пенной индевью
Корабли плывут
Будто в Индию»^[22].

Еще более интересен отрывок из прозы «Сестра моя – жизнь», из автобиографических записок Пастернака. При чем поэт не боится говорить иносказательно о пресловутом «пломбированном вагоне» и терроре.

«Ленин, неожиданность его появления из-за закрытой границы; его зажигательные речи; его в глаза бросающаяся прямота; требовательность и стремительность; не имеющая примера смелость его обращения к разбушевавшейся народной стихии; его готовность не считаться ни с чем, даже с ведущейся и еще и не оконченной войной ради немедленного создания нового невиданного мира; его нетерпеливость и безоговорочность вместе с остротой его ниспровергающих, насмешливых обличений, поражали несогласных, покоряли противников и вызывали восхищение даже у врагов.

Как бы ни отличались друг от друга великие революции разных веков и народов, есть у них, если оглянуться назад, одно общее, что задним числом их объединяет. Все они – исторические исключительности или чрезвычайности, редкие в летописях человечества и требующие от него столько предельных и сокрушительных сил, что они не могут повторяться часто. Ленин был душой и совестью такой редчайшей достопримечательности, лицом и голосом великой русской бури, единственной и необычайной. ОН с горячностью гения, не колеблясь, взял на себя ответственность за кровь и ломку, каких не видел мир, ОН не побоялся кликнуть клич к народу, воззвать к самым затаенным и заветным чаяниям, ОН дал морю разбушеваться, ураган пронесся с его благословения»^[23].

Небольшой эвфемизм: страшные слова об обращении к самым низменным инстинктам народа, вызывают озноб. Здесь же уместно вспомнить, что же мог знать о Ленине средний русский интеллигент в дореволюционное время? Проще всего он заглянул бы в 24–й том Нового энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона и мог бы прочитать довольно скромное сообщение на тридцати четырех строках. Приводится биография политического деятеля, использующего псевдоним Ленин. Исключение из Казанского университета трактуется как следствие того, что Ульянов был «родственником казненному брату». Перечислены его экономические и политические работы. Его представляют как крайнего и последовательного марксиста, лидера большевизма. В Энциклопедическом словаре Ф. Павленкова (СПб, 1913 г.) всего-навсего 7 строк. И это кажется – всё^[24]. Мы перечислили ряд поэтов, заметивших Ленина. Ну, а что «первый поэт России» Александр Блок: «Блок проходит мимо Ленина. Он не слышит «музыки» в речах Ленина. Ему, напротив, кажется, что большевики-то – это какой–то поплавок на поверхности разбушевавшихся народных масс, а Ленин и его разумность, очевидно, казалось Блоку лишь порождением того же интеллигентского разума, который хочет сделать прививку своих программных затей к великому, внезапно выросшему таинственному древу, родившемуся в недрах народа»^[25]. В конце концов в поэме «Двенадцать» появляется Мессия – Иисус Христос, но это не Ленин.

Поэт его не видит. И интересно, что мог увидеть Блок? Разграбление и разорение домашнего очага – Шахматово. Сожженную библиотеку. «Сейчас от этих родных мест, где я провел лучшие времена жизни, ничего не осталось. Может быть, только старые липы шумят, если и с них не содрали кожу». Последнее страшно: содрана кожа у живого существа...

А вот и знаменитый «прогерманизм», якобы присущий Ленину, вызывающий недоумение. Любовь к «фатерланду», скажем, у немецких евреев была в крови (что не спасло их от газовых камер), и не только у немецких евреев: «И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме, и Гёте, свищущий на вьющейся тропе..,» или стихотворение Осипа Мандельштама «К немецкой речи». Или даже стихи Марины Цветаевой о Первой Мировой войне: «Ты (Германия) миру отдана на травлю, И счета нет твоим врагам...» и далее – «Германия – мое безумие, Германия – моя любовь...». Кажется, что ей прогерманизм не ставится в вину.

Одна из самых националистических народных песен Германии «Песнь немецкого солдата в Эльзасе» была написана выдающимся немецким писателем и некрещеным евреем Бертольдом Ауэрбахом:

«В Эльзасе, там за Рейном,
Живет мой брат родной...
И страх мне грудь сжимает:
Мой брат меня не знает,
Он стал уж мне чужой.
Мой бедный, добрый братец,
Иль ты французом стал?
Ты им был завоеван,
В его мундир закован...
А сердце сам отдал?»

Удивительно другое – французы, потеряв Эльзас–Лотарингию, создали песню абсолютно–зеркального содержания. И будущий «немецкий шпион из пломбированного вагона» с наслаждением пел песню–реванш:

«Vous avez pris Г Alsace et la Lorraine,
Mais malgre vous nous rcsterons francais;
Vous avez pu germaniser nos plaines,
Mais notre coeur– vous ne Taurez jamais!»

Перевод: «Вы взяли Эльзас и Лотарингию, но вопреки вам мы останемся французами; вы могли онемечить наши поля, но наше сердце – вы никогда не будете его иметь!» Комментарий Крупской: «Надо было слушать, как победно звучали в его (Ленина) устах слова песни: «Mais notre coeur–vous ne l'aurez jamais!»^[26].

И моя реплика: Ай–да пораженец!, ай да германофил! Старый большевик Н. Осинский – (настоящая фамилия Оболенский Валериан Валерианович, (1887–1938). Не одни евреи были в окружении Ленина – вот и аристократическая фамилия...) но профессии – экономист, литературный критик; впоследствии один из лидеров правой оппозиции. О его эстетическом вкусе говорит то, что к негодованию Владимира Маяковского, Оболенский хвалил творчество Анны Ахматовой в 1923 году. Вот описанный им образ вождя: «Голова его, гладкая, словно полированная, сидит на крепком туловище, одетом в темный, непритязательный костюм. Рыжеватые, отнюдь не гладкие усы и борода, лицо с резкими чертами и блещущие от времени до времени небольшие глаза создают какое–то противоречие к остальному и невольно наворачивается сравнение – отполированный, блестящий снаряд, начиненный взрывчатым веществом колоссальной силы». Далее идет чрезвычайно смелое рассуждение о двуликости Вождя. Не в смысле «двуликого Януса», а в глубинном противоречии личности: «С одной стороны – человек настолько «будничной» и «нормальной» внешности, почему бы ему и в самом деле не встретиться с Ллойд – Джорджем и мирно потолковать об устроении дел Европы. А с другой стороны – как бы в результате не взлетели па воздух и Ллойд–Джордж и вся Генуэзская конференция! Ибо он – с одной стороны Ульянов, а с другой стороны он – Ленин»^[27].

Б. Горев, автор книги «От Мора до Ленина», конечно, еврей, настоящая фамилия Гольдман Борис Исаакович (1875–1937), политический деятель. Один из первых социал–демократов, член «Петербургского Союза борьбы за освобождения рабочего класса», один из близких людей Ленину, разошедшийся с ним, человек, ушедший в науку, что впрочем, не спасло его, равно как и его брата Марка Либера (Михаила Исааковича Гольдмана, 1880–1937). В отрывке из книги, опубликованной в данном сборнике, полное восхищение вождем и вдруг совершенно страшная фраза, немыслимая при будущих изданиях: «Ленин соединяет в себе глубокий революционный энтузиазм и даже фанатизм с холодным политическим расчетом, доходящим до последовательного применения принципа «цель оправдывает средства»^[28].

Что там Сталин, что там Маккиавелли – не только интеллект иной, но и размеры приложения сил! В одном из фельетонов Карла Радека, вышедшем еще при жизни Ленина, мы с удивлением можем прочесть, что Ленин отнюдь не безгрешен: и он совершает ошибки. Радек вспоминает дискуссию о самоопределении наций; тогда польские революционеры боролись против взглядов Ленина, в том числе и сам Радек не разделял их. Товарищ–рабочий, большевик, прочитав тезисы Радека направленные против Ленина, написал следующее: «То, что вы пишите, меня вполне убеждает, но сколько раз я был против Ильича, и всегда оказывался неправым...» Если бы мы закончили цитирование на этом месте, то никакого расхождения с характеристикой Сталина, данной Александром Твардовским в поэме «За далью – даль» не было бы: «он прав, и снова пятилетка...» Но цитата не прерывается: «...а то, что он оказывался неправ, когда под его руководством была сделана ошибка, он говорил открыто: «Мы сделали ошибку, за это нас побили, вот как надо ее исправить». «Многие спрашивали: к чему об ошибках, зачем это ему нужно? Не знаем, почему это делал Ленин, но последствия этого вполне ясны. Рабочий чересчур вырос, чтобы верить в героев–спасителей. Когда Ленин говорит об ошибках, не скрывая ничего, он вводит рабочего в свою лабораторию мысли...»^[29]. Наивный «революционер» Радек! Не прошло и несколько лет, как вся Россия, вся партия, и Радек в том числе, запели Алиллуйю Сталину.

Но концовка эссе о Ленине примечательна и носит в себе элемент Библии: Ленин сравнивается с Моисеем, случайно ли? – «В день двадцатипятилетия партии, которая несет на спине своей не только ответственность за судьбы шестой части земного шара, но которая является главным рычагом победы мирового пролетариата, русские коммунисты, и всё, что есть революционного в мировом пролетариате, будут иметь одну мысль, одно горячее желание, чтобы этот Моисей, который вывел рабов из земли неволи, вошел с нами в Землю Обетованную»^[30]. В 1939 году Карл Собельсон–Радек был расстрелян. Думал ли он тогда о земле обетованной? Как бы то ни было, Радек нас вводит в библейскую символику, которая интересна приложением жизни Ленина к ветхозаветным и новозаветным персонажам.

Уже не странно, что в этом грехе замешан и Михаил Кольцов, вообще заземляющий вождя в еврейское гетто. Статья Михаила Кольцова о Ленине интересна тем, что урожденный Фридлянд, прибегает к еврейскому сюжету. Желание продлить жизнь Ленина, вызывает у него ассоциацию с еврейским местечком, где заболевшего цадика, пытаются спасти «прихожане», даруя ему часть своей жизни для продления жизни святого. Понятно, что Ленин мог бы иметь Муфусаилов век и могучие здоровье, если бы.. (Коринфский и Ленин–Христос. Семья: отец – Иосиф плотник, труженик и т.д., мать –страстотерпица (аналог Мирьям), Богоматерь, старший брат Александр, взошедший на эшафот за идею – Иоанн Предтеча, сестры и брат младший, круг учеников – апостолов новой религии – все это вызывало в сознании русского мужика (и не только его), еще не забытую церковь. Это все вариации на тему Евангелия. Так я думаю, и потому популярность Владимира Ленина была так велика. Далее стрельба Фанни Каплан, способствовала воскресению мифа... Любопытная мысль – об Иуде. Возможно, что «октябрьский эпизод» Зиновьева и Каменева, как сказано в «Завещании», не случайность. То есть почти зеркальное отражение последней вечери: «Один из Вас меня предаст» и т.д.).

Говоря о влиянии семьи, я хочу коснуться личности его старшего брата Александра. Во–первых, Александр был подающим надежды молодым ученым. Золотая медаль в гимназии и золотая медаль в Университете открывала для него научную карьеру. В 1891 году В. И. Ульянов приходил к профессору Ольденбургу, соученику Александра по университету и расспрашивал его о научной деятельности брата. Сергей Федорович Ольденбург (1863–1934), великий ученый–востоковед, академик, летом 1917 года был министром просвещения Временного правительства и другом В. И. Вернадского – тоже великого ученого. Ольденбург понятно, не любил новую власть и, вероятно, отзывался о ней негативно в разговорах со своими знакомыми и друзьями, но об А. Ульянове был самого высокого мнения. Тот был секретарем научно–литературного общества, и получил золотую медаль.

Одновременно с этим, потеряв веру в культурную, созидательную и мирную работу, он готовил террористический акт.

Не раз Ольденбург задавал себе вопрос: «Что побудило А. Ульянова работать в террористической организации?». Долгие годы после гибели товарища по обществу, этот неотвязный вопрос мучил Ольденбурга. Удовлетворительный ответ он получил лишь после знакомства с Владимиром Ульяновым. Первое, бросающее в глаза: оба брата были людьми воли и действия. И эта сторона характера определила для Александра революционную предпочтительность, приведшую к виселице. Но... – и это главное: «...наряду с этим в нем, как в его брате, была заложена глубокая вера и любовь к науке: разрушая старую жизнь, которая рисовалась ему, как сплошное рабство, он понимал, что новую, свободную, рациональную жизнь, для которой он не жалел жизней, и своей и чужих, можно создать, только опираясь на науку с неуклонным свободным исканием.

Оттого он с такой любовью вел свои глубоко специальные лабораторные занятия по зоологии, оттого он писал с таким увлечением специальную, столь, казалось, далекую от жизни, а особенно от террористического акта, работу, за которую ему присудили потом золотую медаль»^[31].

За А. Ульянова заступались видные профессора, но для понимания его личности важен факт нежелания подать просьбу о помиловании. И вот воспоминание с другого берега юриста Князева, присутствующего на свидании матери с сыном. Сын отверг мольбы матери следующими словами: «Не могу сделать этого после всего, что признал на суде. Ведь это будет неискренне». И далее, по словам Князева, он привел такой довод: «Представь себе мама, двое стоят друг против друга на поединке. Один уже выстрелил, в своего противника, другой еще нет, и тот, кто выстрелил, обращается к противнику с просьбой не пользоваться оружием. Нет, я не могу так поступить!»^[32]. Но слово из песни не выкинешь. Под давлением матери Александр Ульянов подал прошение. Правда, это было сделано по совету Матвея Леонтьевича Песковского (о нем ниже), надеявшегося заменить смертную казнь пожизненным заключением.

Но прошение было написано в таких выражениях, что его, по-видимому, и не давали читать императору. Песковский рассказывал, что в прошении не было никакого раскаянья, и даже подпись была не по формуле, то есть не «верноподданный», а просто Александр Ульянов – частное лицо пишет частному лицу Александру III. Оно никого не обманывало. Упор в письме был сделан на здоровье матери и на положение младших детей^[33].

Сам по себе факт прошения о помиловании был изъят из обращения. Текст его никогда не печатался. Досье брата должно было быть чистым для канонизации. Все пять казненных отказались от исповеди и принятия СВ. Тайн. Вешали за два раза: сначала казнили Генералова, Андреюшкина и Осипанова, которые, выслушав приговор, простились друг с другом. Все трое приложились к кресту, бодро взойдя на эшафот и двое (Генералов и Андреюшкин) громким голосом произнесли: «Да здравствует Народная Воля!». Осипенко не успел крикнуть – на него накинули мешок. Затем последовала очередь Шевырева и Ульянова, которые бодро и спокойно взошли на эшафот, причем Шевырев оттолкнул руку священника, а Ульянов приложился к кресту.

Юридический самоотвод Ульянова не выдерживает критики – это говорит о его принципиальности и только. Он был казнен по сомнительным юридическим аргументам, учитывая то, что выстрел не был произведен. Заговорщиков арестовали накануне покушения, и поэтому их казнь юридически не обоснована. Их судили за намерение, а не за сам факт. И еще: Александр просил мать принести томик Генриха Гейне. Книгу купил присутствующий на свидании товарищ прокурора Князев и в тот же вечер передал Ульянову – иные были нравы. Что осужденный искал в стихах немецкого классика?

В течение многих лет не публиковались воспоминания А. Ф. Кони о мартовском покушении 1887 года. «1 марта на Невском проспекте были арестованы пять молодых людей, у двоих из которых оказалась бомба, предназначенная для цареубийства. Хотя деяние их, или, по крайней мере, большинства из них не имело характер приготовления, но при действии нашего старого Уложения, которое валило в одну кучу и совершение, и голый умысел по государственным преступлениям, наказывая их одинаково они были преданы суду Особого присутствия сената, несмотря на свою просьбу о помиловании».

По словам Кони «непримиримый» К. П. Победоносцев, крупный юрист, чувствующий зыбкость обвинения, советовал Александру III помиловать заговорщиков. Все было безрезультатно. На суде же произошла трагедия, потонувшая в ужасе произнесенного приговора...

Прокурором Особого Присутствия был назначен Николай Андрианович Неклюдов (1840–1896), профессор Военно–юридической академии, консультант при министерстве юстиции, затем обер–прокурор общего собрания Сената. В прошлом – либерал, капитулировавший перед наступившим настоящим, автор, не допущенной к защите диссертации под названием «Уголовно–статистические этюды», издатель Джона Стюарта Милля и Джорджа–Генри Льюса, блестящий комментатор Берне и популярный мировой судья – требовал смертной казни. «Он был совсем раздавлен данным ему поручением, тем более, что один из подсудимых, выдающийся по таланту студент–математик Ульянов, был сыном его собственного любимого учителя в Пензенской гимназии», – писал А.Ф. Кони^[34].

Итак, еще одно совпадение в биографии Ленина – ученик его отца Ильи Николаевича – приговаривает брата Александра к смертной казни. Описание состава суда самое омерзительное – все они: Н. А. Неклюдов, председательствующий П. А. Дейер – юдофоб и прокурор, присутствующий при казни осужденных в Шлиссельбургской крепости, будущий министр юстиции И. Г. Щегловитов, прозванный «Ванькой Каином» – послушные орудия «бегемота в эполетах». Что же касается Неклюдова, то, по мнению А. Ф. Кони, участие его в этом позорище укоротило его дни. Но, вошедший в навязанную ему роль, «в заседании общего собрания сената, куда поступили кассационные жалобы осужденных, горячо настаивал на невозможности смягчить наказания за преступления, обложенные смертною казнью». Александр Ульянов отказался от защитника.

История такова: дальний родственник семьи – Матвей Леонтьевич Песковский (1843–1903, муж двоюродный сестры Александра Ульянова – Екатерины Ивановны Веретенниковой) – педагог и журналист, обратился в особое присутствие Правительствующего сената с просьбой назначить адвокатом подсудимого присяжного поверенного Александра Яковлевича Пассовера (1840–1910), одного из лучших юристов царской России. Это прошение было оставлено без последствий, т.к. исходило не от подсудимого. Сомнительный аргумент!

Еще одна деталь. На свидании с матерью Александр, обнимая ее колени, умолял его простить, так у него кроме долга перед семьей, есть долг перед родиной. Он нарисовал Марии Александровне бесправное положение народа и указал, что бороться за его освобождение долг каждого человека.

– «Да, но эти средства так ужасны», – возразила мать.

– «Что делать, если других нет, мама» – ответил он.

На процессе присутствовали некоторые представители либеральной общественности, которые восхищались поведением Александра Ульянова. Знаменитый профессор права, будущий член Госсовета и академик Российской Академии наук Н. С. Таганцев (1843–1923) вспоминал: «Был я и на его процессе, просидел от начала до конца и с болью на сердце выслушал присуждение его в числе других к смертной казни. Вспоминаю, что из соподсудимых он производил наиболее симпатичное впечатление как искренне преданный тому делу, за которое он шел на казнь; тем идеям, осуществление коих, хотя бы и путем террора, он считал необходимым для счастья и блага родины»^[35].

Напомним, что мировое светило Н. С. Таганцев был защитником народовольцев на процессе «193», а также автором знаменитой книги «Смертная казнь» «1913 г.), где, естественно, академик осуждал эту крайнюю меру наказания^[36].

А теперь – внимание! Благодарность за сочувствие: в 1921 году академик Николай Степанович Таганцев направил на имя «Вождя Мирового пролетариата» письмо о смягчении участи своего сына, профессора В. Н. Таганцева, обвиняемого в политическом заговоре. В письме среди прочего сообщалось, что Петроградское ЧК конфисковало вещи, принадлежащие лично академику. Одновременно к Ленину обратилась А. Ю. Кадьян, лично знавшая семью Ульяновых по Симбирску, с просьбой о смягчении участи арестованного сына академика.

Ленин интересовался несколько раз этим делом. 5 июля 1921 года он получил заключение по делу В. Н. Таганцева, где указывалось, что Таганцев должен быть сурово наказан за активную роль в контрреволюционной организации «Союз возрождения России». Заключение было составлено Д. И. Курским – наркомом юстиции и первым советским генеральным прокурором с 1922 г., а после создания прокуратуры он был одновременно прокурором РСФСР до 1928 года. По постановлению Петроградской ЧК от 24 августа 1921 года В. Н. Таганцев был расстрелян в числе многих лиц, включая поэта Н. С. Гумилева. По распоряжению Президиума ВЦИК от 18 июня 1921 года вещи, принадлежавшие академику, были возвращены владельцу – жалкая компенсация за содеянное. Но и этого мало. Не желая отвечать отказом знакомой женщине А. Ю. Кадьян, Ленин поручает Л. А. Фотиевой следующее: – «Напишите ей, что я письмо прочел, по болезни уехал и поручил Вам ответить: Таганцев так серьезно обвиняется и с такими уликами, что освободить сейчас невозможно; я наводил справки о нем не раз»^[37]. Ленин как бы старается быть в стороне. Хотя, думаю, что его одного звонка было бы достаточно для смягчения участи заговорщика. И еще – были ли обращения к Троцкому семей подсудимых? Я не знаю, но предполагаю, что Лев Давидович предпочел бы выслать заговорщиков заграницу, как впоследствии были высланы по его рекомендации русские ученые. Изгнание – это ужасно, но расстрелы и сталинские лагеря хуже...

Небольшая деталь о человеческой благодарности. В дореволюционные годы, даже в ссылке Ульянов вел здоровый образ жизни: регулярно работал определенное количество часов, ежедневно гулял, играл в шахматы. Он был крепкого здоровья и лишь единожды, в 1895 году в Питере, в Казачьем переулке, где жил, (впоследствии там был один из многочисленных музеев его имени), Ульянов заболел воспалением легких. Его приятель и соратник Михаил Александрович Сильвин пригласил доктора Кноха и вызвал из Москвы, по просьбе Владимира Ильича, его мать, а та в свою очередь пригласила профессора Кадьяна. Лечение помогло, и «Ильич» прокомментировал лечение Кадьяна: «Слово в слово повторил Кноха».

Но даже память о своем целителе не остановила руку палача. Целитель – профессор Александр Александрович Кадьян (1849 – после 1914), по окончании в 1873 году Медико–хирургической академии, работал в Самарской губернии. Там же был арестован по делу 193–х в 1877 г. и просидел в тюрьме три года и восемь месяцев и был оправдан (!?). Участник Русско–турецкой войны 1877–1878 года. С 1884 года приват–доцент медицинской академии. С 1900 года состоял профессором Женского медицинского института. Наряду с другими прогрессивными учеными, публицистами и политическими деятелями энергично выступал в защиту Бейлиса. Отказать вдове(?) такого человека – просто неблагородно и неблагодарно... Я не хотел бы оставить «врачебную тему» без продолжения. После ранения Ленина выстрелом Фанни Каплан, к нему был приглашен знаменитый хирург Сергей Михайлович Руднев. Врач отказался смотреть раненого. По поводу его отказа оказать врачебную помощь Ленину, нарушающую клятву Гиппократа, Сергей Михайлович отвечал (!?): «Но ведь Ленин – не человек, он принадлежит к особому виду человекоподобных существ, называемых большевиками». Прямо пассаж из «Собачьего сердца» профессора Преображенского. Впоследствии, когда об отказе Руднева вспомнили в Чека, то Ленин, запретил его трогать и разрешил выехать заграницу. Передавали на уровне анекдота, что якобы вождь мировой революции сказал, что гораздо хуже было бы, если бы этот явный враг советской власти начал бы его лечить, чтобы отправить «в ту страну, из которой нет возврата»^[38]. Почти «убийца в белом халате!» Умер С. М. Руднев в Южной Америке в 60–е годы, дожив до 90 лет...

Для истории характерны парадоксы. Я упоминал отца Керенского, который был директором гимназии, где учились братья Ульяновы. Но вот и другой парадокс. В одной и той же террористической организации участвовали Александр Ульянов и братья Пилсудские – Бронислав и Юзеф, последний основатель («начальник») нового польского государства и противник Ленина в советско–польской войне 1920 года. К месту сказать, Пилсудские отделались десятью и пятью годами каторжных работ каждый, написав полным голосом прошение о помиловании.

В шахматы Володю научил играть брат Александр. Любовь к этой логической игре навсегда осталась в Ленине. Можно предположить, что молодой Ульянов был знаком с новейшей шахматной литературой: Андрей Иванович Хардин (1842–1910) – юрист, в конторе которого проходил практику Ульянов, был шахматным мастером. Он много играл по переписке, занимался теорией, в том числе и исследованием гамбита Эванса. В 1895 году играл матч с Э. С. Шифферсом – вторым по силе шахматистом России. Он устраивал в Самаре домашние турниры, в которых принимал участие и его стажер. Здесь Ульянов числился по 2–й категории; в 1-й был лишь Хардин. Затем в ссылке Ленин постоянно играл со своими товарищами и даже давал сеансы вслепую на трех досках, выигрывая все партии, что само по себе говорит о его силе шахматиста^[39].

В эмиграции Ленин также играл часто легкие партии. Сохранилась фотография, заснявшая его за игрой с Александром Александровичем Богдановым (Малиновским), оппонентом вождя в идеологии и создателем в советское время Института переливания крови (погиб, проводя на себе медицинский эксперимент) и Максимом Горьким, наблюдавшем за игрой. Без сомнения, «Он» был сильным любителем. Играл также «Ильич» и с другим оппонентом – Львом Троцким. Возможно, играли в парижских кафе. Результаты, к сожалению, неизвестны^[40].

Один из мемуаристов наивно описывает игру Ленина в женевском кафе Ландольта: – «Он сидел наклонившись над фигурами, предугадывая ходы противника и озадачивая его новой атакой в том месте, откуда этого никак нельзя было ожидать. И под его нависшими усами пряталась при растерянности противника острая, почти незаметная усмешка»^[41].

Другой из политических оппонентов вождя – Валентинов, вспоминает, что Ленин, играя с ним в шахматы, а играл он превосходно, – добавляет Николай Владиславович, «мастерски» насвистывал различные мелодии – это смежная с шахматами область не осталась незамеченной внимательным критиком^[42].

Это говорит о том, что, вероятно, по тогдашним меркам, Ленин играл в силу 1 категории, по более поздним временам и по «нонешним» в силу «девальвированного» среднего мастера, но с большим эстетическим кругозором. Постараюсь доказать это.

Однажды в письме Дмитрию Ульянову – младшему брату вождя (1873–1943), врачу по профессии (как и дед А. Д. Бланк), имевшему партийную кличку: «Герц», была прислана его же шахматная задача, опубликованная в литературном приложении к «Ниве», что говорит о семейном интересе Ульяновых. Задача была несложная, и Ленин мгновенно ее решил – мат в два хода. Но он обратил внимание брата на помещенный в газете «Речь» №31 от 17 февраля 1910 (1269) этюд № 195, перепечатку этюда братьев Платовых из «Ригер тагеблат» 1909 года, получивший первый приз... Этюд был решен не сразу. Ленин в восхищении писал брату: «Положение такое: белые: Kpg3, Ce7, Kgl и пешки d3 и h5. Черные: КреЗ и пешки h7, d5 и а2 (т.е. последняя за ход до превращения в королеву) Белые начинают и выигрывают. Красивая штучка!»^[43]. В чем дело? Ленин был политик и прекрасно знал закон: в политике важно уметь ждать, выжидать, маневрировать. Что же происходит на шахматной доске? Черные неизбежно ставят нового ферзя – преимущество материальное на стороне черных. Более того – им передается очередь хода и самая сильная шахматная фигура получает возможность передвигаться по доске, но нет: конечный результат предрешен – тихий ход Kcl и все становится ясным... Красивая матовая идея, подкрепленная разнообразными вилками прыгучего коня... Прошли годы. Шел январь 1918 года. Брест–Литовские переговоры были трудны, в том числе и из–за внутренне–партийной борьбы. Но Ленин твердо знал, что надо выждать: революция в Германии неизбежна. Он думал, что она произойдет через 2–3 месяца. Ошибся – она произошла через 8 месяцев. Не помогло ли ему при решении политической задачи воспоминания об этюде братьев Платовых?

Любые аргументы, направленные против заключения «похабного мира» отлетали от Ленина, «как горох от стенки».

– «Войну должен вести мужик».

– «Разве Вы не видите, что мужик голосовал против войны?»

– «Позвольте, как это голосовал?»

– «Ногами голосовал, бежит с фронта».

И этим для Ленина дело было решено . Как ни странно, Ленин предполагал, что мир с Германией не будет столь ужасным. Его надежда зиждилась на здравом смысле. И действительно, руководитель немецкой делегации генерал Макс Гофман, кстати, настоящий творец победы под Таннебергом, по таланту превосходящий Фальгенгайна, Людендорфа и Гинденбурга, предлагал своему правительству для будущего примирения России оставить в их руках Прибалтику и даже Польшу! Ни Германии, ни России возрождение польского государства было ни к чему. Почему для будущего? А для того, чтобы у русских не было причины в стремлении к реваншу. Как в случае с Францией и аннексией Эльзаса и Лотарингии. Но Вильгельм не желал ничего слушать и неминуемо шел к своей гибели. А возникшая из Версаля Польша оказалась «виновницей» 2-ой Мировой войны^[44]. Чтобы не было никаких иллюзий – этюд был оценен не только по заслугам, но и в унисон с другим гением – уже гением шахмат.

Чемпион мира Эмануил Ласкер приводит высший пример эстетики – справедливость: знаменитый этюд братьев Платовых. Конечно же, Ласкер не знал приватного письма Владимира Ульянова своему брату; тем очевиднее ценность свидетельства. Отдадим должное Ульянову–Ленину, его эстетическому вкусу, выделившему это произведение, случайно попавшее ему на глаза. Кажется, есть нечто общее между двумя гениями – шахмат и политики. Возражения принимаю с кротостью^[45].

Необходимое дополнение: Василий Николаевич Платов (1881–1952), врач–эпидемиолог, кандидат медицинских наук, заслуженный врач СССР – был выдающимся шахматным композитором. Его брат и соавтор по этюду (всего совместно составлено свыше 200 произведений), Михаил Николаевич (1883–1942), инженер по профессии, сгинул в сталинских лагерях. Памяти замечательных мастеров шахматного этюда и их решателю Владимиру Ленину, автор сих строк соорудил памятник в Иерусалиме.

На стене дома Дудаковых из красивого белого иерусалимского камня находится большая мраморная шахматная доска с великим этюдом. Каждый проходящий мимо может восхититься творением мастеров.

Наиболее подробные данные об игре в шахматы Ленина подобраны в работе М. С. Когана «Очерки по истории шахмат в СССР» М–Л, Физкультура и спорт, 1938 г.

Существует легенда о Ленине, приписываемая Я. Г. Рохлину, что вождь, якобы, изрек фразу: «Шахматы – гимнастика ума». Мое мнение таково: он действительно говорил нечто подобное, увлекаясь одновременно и гимнастикой и шахматами, да и мысль вполне расхожая...

Но и преувеличивать шахматную силу вождя не следует. Искренне или неискренне «странный» поэт Николай Глазков в стихотворении «Шушенский шахматист» писал:

«Даже в ссылке некогда скучать:
Протекали дни в трудах–работах.
После важных дел у Ильича
Наступал закономерный отдых.
Мысль свою чеканя и граня,
Ленин в шахматах играл толково:
Кржижановскому давал коня,
Без ладьи обыгрывал Старкова!»^[46].

Это бесспорно ненужная гипербола.

В последний раз в жизни Ленин публично говорил о шахматном мотиве в речи, произнесенной на собрании ячеек московской организации. Здесь интерес представляет суждение вождя о международных концессиях – вещь небесполезная и сейчас: – «Рядом с концессионным куском, с концессионным квадратом будет наш квадрат, потом – их квадрат; мы будем учиться у них постановке образцовых предприятий... Учиться на практике, ибо никакими школами, университетами, курсами этого не достигнуть и поэтому мы даем концессии в шахматном порядке»^[47].

Понятно, идея Ленина и Троцкого была отброшена Сталиным, а ныне это бы пригодилось... Во время встречи с Уэллсом Ленин развивал идею концессий.

Был проект американского миллионера – он предусматривал экономическую помощь России и признание большевистского правительства, а также заключение оборонительного союза против японской агрессии.

Речь шла о создании военно–морской базы на Дальнем Востоке и концессии сроком на пятьдесят–шестьдесят лет по разработке естественных ресурсов Камчатки и других обширных районов Сибири.

Кстати, Ленин поставил вопрос перед Уэллсом: укрепит ли это мир, вызовет ли это негодование Англии и не явится ли это предлогом для новой мировой «драки?».

Ленин менялся вместе с изменяющейся обстановкой. Тяжелейший экономический кризис, особенно в сельском хозяйстве и, как следствие этого, Кронштадский мятеж и крестьянские восстания, заставили его перейти к НЭПу. Отсюда он выдвинул идею сознательного соединения противоположностей, таким образом, чтобы получилась «симфония, а не какафония». Этим соединением для Ленина послужил, в частности, «принцип демократического централизма». С одной стороны – в борьбе с централисткими идеями, позднее осуществленными Сталиным, и с другой стороны – с тенденцией демократического самоуправления (например, «рабочая оппозиция»), Ленин пытался найти и удержать среднюю, синтетическую позицию – централизация при контроле снизу. (См. его работы »Как нам реорганизовать Рабкрии», «Лучше меньше, да лучше»), В статье 1922 года «О значении воинствующего материализма» Ленин набросал программу деятельности философов–марксистов, как союз с некоммунистами, с учеными естествоиспытателями и т.п. Отсюда один шаг в сторону конвергенции с Западным капиталистическим миром.

К этому времени (1922 год) и Ленин и Троцкий отказались от экспорта революции. И это несмотря на миф о приверженности Троцкого к перманентной революции, миф, который сознательно или бессознательно продолжает существовать и ныне. Обратные утверждения опровергаются фактами. (См. подробнее об изменении взглядов Ленина и Троцкого в соответствующих статьях словаря «Русская философия», Москва, 1995).

Шахматы, как высшее выражение интеллекта, было патронировано сверху и благодаря тому, что основатель советского государства В. И. Ленин был, как мы указали выше, незаурядным шахматистом–любителем.

В холуйском подхалимаже московские шахматисты вручили Предсовнаркому членский билет за № 1 и заочно выбрали его почетным председателем Московского шахматного общества. Всё как до революции, когда высшие особы государства становились почетными председателями различных клубов. (А может это была естественная защита против сильных мира сего?)

Обычно ко дню рождения отца–основателя в советской шахматной и даже не шахматной прессе появлялись статьи, под названием «Ленин и шахматы». Стабильно это был перепев одного и того же – воспоминаний Н. К. Крупской, Г. М. Кржижановского, П. Н. Лепешинского, В. В. Старкова и брата, доктора Дмитрия Ульянова. Я бы не останавливался на пристрастии вождя к шахматам, но все же она сыграла свою роль в становлении советской шахматной школы, что и было зафиксировано в литературе и в воспоминаниях. Так, В. Маяковский в поэме «Владимир Ильич Ленин», в 1924 году писал:

«Знал он слабости, знакомые у нас,
Как и мы, перемогал болезни.
Скажем, мне бильярд, отращиваю глаз,
Шахматы ему – они вождям полезней.
И от шахмат перейдя к врагу натурой,
В люди выведя вчерашних пешек строй,
Становил рабочей – человечьей диктатурой
Над тюремной капиталовой турой».

Маяковский много читал и ему явно попались на глаза воспоминания П. Н. Лепешинского, где поэт мог прочитать следующее: – «Я не могу отказать себе в удовольствии перенестись мысленно от этого маленького эпизода из моих далеких воспоминаний к нынешнему моменту мировой революции.

Сейчас перед взором Владимира Ильича Ленина расстилается не шахматная доска, а карта всего мира. Он стоит лицом к лицу не с минусинской шахматной «Антантой», а с коалицией лидеров буржуазного хора, хищников всей Европы, Азии и Америки. Игра, что и говорить, – потруднее и посложнее, чем та, которую когда–то Ильич вел с «чемпионами» сибирского ссыльного захолустья.

Но и теперь вся сила его ума, вся его огромная воля мобилизованы полностью, без остатка – для победы во что бы то ни стало. Его великолепно устроенная голова напряженно работает и сейчас над мировой шахматной проблемой. Всмотритесь в эту «игру». Вот он выдвигает вперед пешечную демократию против цитаделей отечественного капитализма. Вот «делает гамбит» – соглашается на брестскую жертву. Вот производит неожиданную рокировку – центр игры переносит из Смольного за Кремлевские стены. Вот развертывает силы – с помощью Красной армии, красной конницы, красной артиллерии (ладей – тур? С. Д.), обороняется, защищает результаты сделанных завоеваний, а если и возможно, то и нападает. Вот «заманивает» противника – выбрасывает идею концессий. Вот как будто отступает и делает чреватые последствиями «тихие ходы» – идет на соглашение с крестьянством, облюбовывает план электрофикации и т. д. Вот приводит пешки на ту линию, где они обращаются в большие фигуры – через аппараты советских партийных организаций подготовляет из рабоче–крестьянской среды новую интеллигенцию, – крупных администраторов, политиков, творцов новой жизни. И хочется думать, что рано или поздно, и скорее рано, чем поздно – весь мир был потрясен финалом «игры»: Ильичевское «шах и мат» по адресу капитализма положит конец «игре», которую будут тщательно изучать следующие поколения на протяжении сотен и тысяч лет...»^[48]

Вот еще одна черта, зафиксированная художником И. И. Бродским (1884–1939). Исаак Израилевич был блестящим портретистом. Понятно, что вполне беспринципным. Рисовать Императорский Государственный Совет вместе с Репиным и Кустодиевым – пожалуйста! А потом – всех одиозов вплоть до наркома К. Е. Ворошилова. А в промежутке – и самого А. Ф. Керенского.

Вспомните у Владимира Маяковского об этом факте «калифа на час»: «Его рисуют и Репин и Бродский...». Допущенный к рисованию вождя революции запиской А. В. Луначарского следующего содержания: «Дорогой Владимир Ильич! Податель сего, художник Бродский, один из талантливейших артистов кисти нашего времени, хочет сделать с Вас портрет.

Я полагаю, что желание его должно быть удовлетворено. Вряд ли кто–нибудь другой может передать для истории со всей желательной полнотой и яркостью Вас, как лицо, принадлежащее отныне не себе, а человечеству. С точки зрения этической (? – С. Д.) и политической художник Бродский заслуживает полного доверия. А. Луначарский». В «Лениниане» Бродскому принадлежит почетное первое место. Но и с ним произошел курьез, несколько схожий с эпизодом Дзержинского и Сарры Лебедевой. При лепке бюста Дзержинского его секретарь, по имени Вениамин Леонардович Герсон, обратил внимание на жестокое выражение лица председателя ВЧК. «Железный Феликс», взглянув на работу, прокомментировал без тени иронии: «На таком деле посидишь – ангелом не станешь – такой и есть». (Это описано у меня в книге «Этюды любви и ненависти» М., МГГУ, 2003, с. 287).

Случай произошел на Марсовом поле после возложения венков, когда «придворному» живописцу хотелось получить автограф «самого» и подписать рисунок. «Пристально всмотревшись в карандашный набросок, Владимир Ильич ответил мне, что он не похож. Окружающие нас стали убеждать Владимира Ильича в том, что он похож, что он совершенно не знает лица в профиль и портрет, без сомнения, удачен. Владимир Ильич усмехнулся и принялся подписывать рисунок. «Первый раз подписываюсь под тем, с чем не согласен!», сказал он с улыбкой, передавая мне обратно набросок. Но через несколько минут, когда рисунок пошел по рукам, и большинство сказало, что сходство уловлено большое, Владимир Ильич, снова посмотрев, промолвил: «А ведь, кажется, действительно похож». В альбом, изданный в честь Второго конгресса Коммунистического Интернационала вошли многие работы Бродского: Карл Радек, Григорий Зиновьев, Лев Каменев, Николай Бухарин, Клара Цеткин и др. Ни Сталина, ни Троцкого он не зафиксировал – странно...

(В коллекции большинство работ Бродского, но есть и Кустодиева и Верейского и Чехонина, кстати, последний успел спрыгнуть с поезда, то есть стал «невозвращенцем».

Кроме этих художников Ленина рисовали и лепили: Н.Андреев, Ф. Малявин, Л.Пастернак, Ю.Анненков, Н.Альтман, Н.Аронсон и др.)

Мое послесловие следующее. В 2000 году я был в Лондонской картинной галерее. Здесь состоялась выставка «Лучший портрет XX века». Было представлено 100 работ знаменитейших художников, среди них и российские: К. С. Петров–Водкин «Анна Ахматова», Борис Григорьев «Всеволод Мейерхольд», М. В. Нестеров «Иван Петрович Павлов» и Бродский «В. И. Ленин на фоне Смольного» (1925 г.).

Честно, я был горд за родное искусство. Несколько смущал меня подбор. Нет слов, портрет Кузьмы Сергеевича изумителен, но мне больше притягателен портрет Ахматовой в исполнении Натана Альтмана, о чем я уже писал. У Михаила Васильевича можно было подобрать, кроме Павлова и иное, но в Англии Иван Петрович очень популярен, тем паче, что, наконец–то, я разглядел книгу в руках великого физиолога – это Библия, что на советских иллюстрациях вообще затушевывается. Портрет Всеволода Эмильевича Мейерхольда, исполненный Борисом Дмитриевичем Григорьевым, иначе, как гениальным не назовешь. Это высокая изломанная фигура – была, по моему мнению, лучшей из всех 100 работ.

Такова субъективность. К месту сказать и о Григорьеве (1886–1939), чтобы не возникло сомнений о его происхождении: оно действительно туманно. Борис был сыном потомственной почетной гражданки Клары Ивановны Линденберг(!?) и в четырехлетнем возрасте был усыновлен работником Волжско–Камского банка(!?) Дмитрием Васильевичем Григорьевым.

Что же касается портрета Ленина работы Бродского, то это нечто мистическое, загадочное. Во дворе Кремля, на фоне церкви, церковных строений, броневиков, часовых, в осенний дождливый день стоит коренастый, сильный человек, попирающий ногами упавшие листья. Взгляд суров и сосредоточен. Кепи скрывает так называемый «сократовский лоб». Ленин весь в черном – пальто, костюм, ботинки, за исключением отворота белой рубахи, галстук, темный, с едва видными светлыми просветами. О чем думает этот угрюмый властелин? Нам не дано этого знать.

От картины исходят токи, хотелось бы сказать Люциферовы, но Светозарного здесь ничего нет. Да, это памятник эпохи!

Выше этой работы в иконографии Ленина я считаю полотно Аркадия Александровича Рылова (1870–1939) «Ленин в Разливе». Писана она в 1934 году, кстати, Рылов несколько раз лично видел вождя. Сюжет не удавался, и по совету своего племянника – композитора Михаила Юдина (1891–1948), он решил изобразить вождя не у шалаша, как дачника, а человека, идущего против ветра^[49].

Картина страшная: на фоне кровавой зари и черных туч, в полутьме, стоит одинокий человек с мощно выписанным лбом и монгольскими чертами лица, современный Чингисхан! Выставлялась эта работа в начале 60–х годов в Академии художеств в Ленинграде. Больше ее я никогда не видел, хотя она воспроизводится в альбомах Рылова с совсем неадекватным текстом. Еще необыкновенно интересны воспоминания художника Юрия Павловича Анненкова (1889–1974). Он из известной фамилии в русской истории. Его предок Павел Васильевич был первым издателем Пушкина, а его отец Павел Семенович, умерший в 1920, был народовольцем, другом и сподвижником Желябова, Перовской, Кибальчича, Веры Фигнер. Фотографический портрет молодой красавицы Веры с дарственной надписью: «Дорогому Павлуше – Вера Фигнер». Их сын, будущий художник родился в ссылке на Камчатке в Петропавловске. В 1892 году отец вернулся на материк и стал директором процветающей страховой и транспортной компании. Ленина Анненков до Октября видел несколько раз, в том числе и в Куоккола, где была дача отца. «Ленин был небольшого роста, бесцветное лицо с хитровато прищуренными глазами». Типичный облик мелкого мещанина, хотя Ленин (Ульянов) и был дворянин. Одну фразу запомнил юноша – раскачиваясь на качелях, будущий вождь произнес: «Какое вредное развлечение: вперед–назад, вперед–назад! Гораздо полезнее было бы «вперед–вперед». Всегда вперед». Все рассмеялись вместе с Лениным^[50].

Вторая встреча произошла в 1911 году на квартире Веры Фигнер в Париже, куда зашел Ульянов и поинтересовался, по какой причине Анненков оказался в эмиграции?

Тот ответил, что, всего–навсего выехал заниматься живописью: это огорчило старую народоволку. Она бы предпочла видеть в сыне революционера новой формации. Думаю, и реакция Ленина была аналогичной.

Третья встреча была «общественной» – Анненков был у Финляндского вокзала, при возвращении Ульянова из эмиграции. Для нас интересно и то, что в этом поезде вместе с «немецким шпионом» ехал и знаменитый эсер Борис Савинков, он же писатель Ропшин. Его–то и встречал художник. Оба не дослушали речи с броневика. Сын–Анненков к марксизму был равнодушен, а его отец во время июльского восстания 1917 года в негодовании порвал и сжег все письма Ленина. Об этой вспышке, конечно, последний не узнал и, находясь у власти, предложил отцу через Марка Елизарова занять пост наркома по народному страхованию. Отец отказался, и все его счета были блокированы – он за минуту стал нищим. Далее интересно то, что после смерти старого народовольца (в его квартире говорили, что повесили не того Ульянова) в 1920 году, мать художника получила приличную пенсию, как «вдова революционера». Это было сделано лично вождем. Юрий Анненков задает вопрос, на который нет ответа: «Был ли это у Ленина просто акт политического лицемерия или жест, вызванный желанием очистить свою совесть, я не берусь судить. Второе предположение так же возможно, как и первое»^[51].

Тут же Анненков приводит воспоминания Лядова, как Владимир Ильич в Женеве на представлении «Дамы с камелиями» вытирал слезы платком. Последнее согласуется с воспоминаниями Горького, который рассказал «Ильичу» о петроградской легенде. Княгиня Ч. просила подаяние для своих собак. Не стерпев голода и унижения, она пыталась утопиться, но преданные собаки спасли хозяйку. – «Если это выдумано, то выдумано неплохо. Шуточка революции» – и, помолчав и перебирая бумаги на столе, сказал задумчиво: – «Да, этим людям туго пришлось, история – мамаша суровая и в деле возмездия ничем не стесняется»^[52].

В 1921 году «советская власть» заказала Анненкову портрет Ленина. Инстинктивно художник предполагал, что вождь будет «играть» занятость: с трудом поднявшись с кресла, якобы оторвавшись от бумаг.

Но ничего подобного не произошло. Как только художник появился в дверях, Ленин быстро и учтиво поднялся навстречу. Между ними произошел диалог, в котором проявилось ленинское обаяние. «Я – жертва нашей партии... она заставляет меня позировать художникам». Он поинтересовался в чем его «обязанность» и как его собираются изображать. Подлинные слова ответа Анненкова следующие: «...Ленин олицетворяет собой движение и волю революции» и именно это он предполагает отразить в портрете.

Ленин (улыбаясь): – «Но, простите, я ведь только скромный журналист. Я предполагал, что на вашем портрете буду изображен просто сидящим за столом. Когда увижу ваш холст осуществленным так, как вы его мне представляете, то я непременно залезу под стол от смущения».

Анненков: «Право и привилегия художника – создавать образы и даже легенды. Если наши произведения оказываются в противоречии с правдой, то будущее наказывает за это прежде всего нас самих. Но лишать себя этого права мы, художники, не можем и не должны. О Ленине–журналисте, простите меня, я не задумывался, а писать портрет обывателя с бородкой я считаю сейчас несвоевременным». Ясно, что художник защищает свободу творчества. Ленин был достаточно чутким, чтобы понять позицию живописца, точнее, оппозицию, к безобразию, творимому в стране. «После короткого молчания (я сказал, конечно, много лишнего), Ленин улыбнулся и произнес: – «Хорошо. Я нахожу недопустимым навязывать художнику чужую волю. Оставим это право буржуазным заказчиком. Поступайте так, как вам кажется наиболее правильным. Я в вашем распоряжении, приказывайте, я буду повиноваться. Но сначала договоримся честно: я подчиняюсь партийной дисциплине, я исполняю волю партии, но я – не ваш сообщник». И рассмеявшись: – «Ответственность, как вы сказали, останется на ваших плечах»^[53].

Весь диалог интересен. Верно, что Ленин не был позером. Он отличался этим от других диктаторов, будь то Муссолини, «обожавшим обожание»; Гитлера с его нарочитыми жестами и любовью к кинематографу; и, конечно же, Сталина, чьи безобразные портреты и бюсты украшали даже выставку, посвященную Рембрандту. (Лион Фейхтвангер «Москва 1937»).

Нет ни одного не художественного портрета или скульптуры Ленина, созданных при жизни вождя. Все они – художественны – это реакция живописцев на естественность поведения вождя. О дальнейших халтурах лучше не говорить.

Можно сравнить воспоминания Анненкова с воспоминаниями Ф. И. Шаляпина в книге «Маска и душа». Шаляпину пришлось защищать хозяйственное состояние театра от разбазаривания: декорации, костюмы, реквизит и пр., накопленное десятилетиями в Мариинском театре. Шаляпин едет в Москву и добивается встречи с Вождем! Это было сложно, но намного проще, чем аудиенция с Г. Е. Зиновьевым. «Я вошел в совершенно пустую комнату, разделенную на две части, большую и меньшую. Стоял большой письменный стол. На нем лежали бумаги, бумаги. У стола стояло кресло. Это был сухой и трезвый рабочий кабинет. И вот из маленькой двери, из угла покатилась фигура татарского типа с широкими скулами, с малой шевелюрой, с бородкой.

Ленин.

Он немного картавил на «Р».

Поздоровались.

Очень любезно пригласил сесть и спросил, в чем дело. И вот я как можно внятнее начал рассусоливать очень простой, в сущности, вопрос. Не успел я сказать несколько фраз, как мой план рассусоливания был немедленно расстроен Владимиром Ильичей. Он коротко сказал:

– «Не беспокойтесь, не беспокойтесь. Я все отлично понимаю». Тут я понял, что имею дело с человеком, который привык понимать с двух слов, и что разжевывать дел ему не надо. Он меня сразу покорил и стал мне симпатичен.

– «Это, пожалуй, вождь», – подумал я.

А Ленин продолжал:

– «Поезжайте в Петроград, не говорите никому ни слова, а я употреблю влияние, если оно есть, на то, чтобы Ваши резонные опасения были приняты во внимание в Вашу сторону». Я поблагодарил и откланялся. Должно быть, влияние было, потому что все костюмы и декорации остались на месте и никто их больше не пытался трогать. Я был счастлив»^[54].

Потрясающий рассказ. Ленин очаровывает певца, быстро схватывая проблему и быстро ее решая. Но, почему нельзя говорить ни слова, что это за кокетство о возможном наличии его влияния? Можно предположить, что Ленин щадил самолюбие «партайгеноссен» и предпочел, чтобы дело спустить на тормозах. Кажется так. Но... на реквизиты хватило власти, а на жизнь человека (Великие князья, Таганцев, Гумилев) нет! Ужас... И это прекрасно понимал Федор Иванович: «...Я не знал, что такое Ленин. Мне вообще кажется, что исторические «фигуры» складываются либо тогда, когда их ведут на эшафот, либо тогда, когда они посылают на эшафот других людей. В то время расстрелы производились еще в частном порядке, так что гений Ленина был мне, абсолютно невежественному политику, мало еще заметен»^[55].

Уместно здесь привести мысли Шаляпина о русской революции: – «Кто же они, сей дух породившие? Одни говорят, что это кровопийцы; другие говорят, что это бандиты; третьи говорят, что это подкупленные люди, подкупленные, чтобы погубить Россию. По совести должен сказать, что крови пролито много, и жестокости было много, и гибелью, действительно, веяло над нашей родиной, – эти объяснения большевизма кажутся мне лубочными и чрезвычайно поверхностными. Мне кажется, что все проще и сложнее, в одно и то же время. В том соединении глупости и жестокости, Содома и Навуходоносора, каким является советский режим, я вижу нечто подлинно российское. Во всех видах, формах и степенях – это наше родное уродство. Я не могу быть до такой степени слепым и пристрастным, чтобы не заметить, что в самой глубокой основе большевистского движения лежало какое–то стремление к действительному переустройству жизни на более справедливых, как казалось Ленину и некоторым другим его сподвижникам, началах. Не простые же это были в конце концов, «воры и супостаты»^[56]. Далее Шаляпин описывает те низы общества, которые пошли на службу новому режиму. По мановению волшебной палочки страна не могла превратиться в рай: горбатенький сапожник не превращался в Апполона Бельведерского. Все сатирические типы русской литературы – от Фонвизинских до Зощенских «пришли и добром своим поклонились Владимиру Ильичу Ленину...»^[57].

Пока же во имя «светлого Завтра» разрушались музеи и «сжигались Рафаэли», в надежде на то, что «девушки в светлом царстве грядущего будут прекрасней Милосской Венеры» (Владимир Кириллов «Мы», 1917 г.), но человеческий материал плохо поддавался усовершенствованию^[58]. Вероятно, в этом нравственная драма, которая укоротила жизнь Ленина.

Хотелось бы в свете выше рассказанного коснуться легенды «О самом человечном». Какие–то основание были, особенно, что касалось его случайного окружения. Легенда основана на знаменитых «ходоках», появлявшихся время от времени в Кремле. Чаще их принимал всесоюзный староста, впоследствии отодвинутый даже от этой номинальной работы: «Уже не баловал Калинин кремлевским чаем ходоков». (А. Т. Твардовский «За далью даль»).

Но иногда ходоки появлялись и у Ленина. Есть рассказ или миф В. А. Карпинского. Крестьяне появляются на пороге кабинета вождя. Им неловко, но робость быстро проходит: Ильич обвораживает просителей. Дело, по которому они решились просить правду у «Самого» действительно деликатное. Крестьяне заготовили кирпичи для постройки деревенской церкви. Но сельсовет бдел и отобрал заготовленный материал. Сам разговор нам неизвестен. Неясно и к каким аргументам прибегал Ленин, чтобы сохранить лицо в вопиющем беззаконии, учиненном местной властью. Если бы дело было только в низших звеньях бюрократии! Государственный аппарат вел войну на уничтожение с «опиумом для народа». Аресты, расстрелы, снятия колоколов, разрушение, ограбление и надругательство над мощами, заселение монастырей и прочее. Следует для вразумления ныне живущих напомнить, что с одинаковым рвением уничтожались мечети и синагоги, молитвенные дома и буддистские храмы.

Компромисс, которого добился Ленин с ходоками был следующий: предсовнаркома дает распоряжение сельсовету вернуть крестьянам кирпичи, а крестьяне построят из него... школу^[59]. Вывод один: большевик ни на йоту не отступил от провозглашенной им линии.

Возвращаясь к иконографии Ленина укажем, что большинство критиков первое место отводят работам Натана Альтмана. К пятидесятилетию со для рождения Ленина (1920 г.) отдел ИЗО Наркомпроса (ну и аббревиатура, язык сломаешь: Отдел Изобразительных Искусств при Наркомате Просвещения), естественно при поддержке

А. В. Луначарского добился разрешения работать в кабинете Ленина именно Альтману, Ленин заочно был знаком с Альтманом: он одобрил первый герб РСФСР, исполненный художником. В семейном архиве сохранилась его рукопись «250 часов с Лениным. Страницы моей жизни». Работал Альтман шесть недель подряд, почти без «прогулов»: вторую половину апреля, май, первые числа июня 1920 года. Работал по пять–шесть часов ежедневно. Ленин имел право в шутку жаловаться английской художнице Клэр Шеридан, что «последний скульптор поселился на целые недели в его кабинете».

По словам англичанки Ленин поклялся, что после такого испытания больше никогда этого не допустит! Началось с пропуска в Кремль с красноречивым текстом «Тов. Альтману, скульптору Владимира Ильича...», так сказать, придворный живописец. «Самого» Ленина «обманули»: Луначарский сказал Предсовнаркому, что все дело займет час–полтора, причем Ленин отказался сидеть неподвижно, говоря, что позирование приведет к «неестественности» в портрете. Альтман должен был лепить вождя. Со своим станком, с ящиком глины, необходимыми инструментами, он занял часть кабинета.

Началось так:

Вошел Ленин.

– «Здравствуйте товарищ Альтман!», сказал он, сел за письменный стол и принялся за работу. Я старался не мешать ему, занялся своей. Когда Ленин сидит, он кажется выше своего роста. У него большая голова, крупное туловище, большой выдающийся вперед лоб, очень своеобразный череп, срезанный на темени, широко расставленные глаза часто щурятся. На второй день моей работы Ленин, сощурясь и не поднимая головы, посмотрел в мою сторону и сделал единственное за все время замечание по поводу работы. Он нашел, что нос сделан не совсем верно. Но работа была в такой стадии, когда носа еще не могло и быть: отдельные черты лишь намечались. Я объяснил ему это. Он удивился и сказал: «А Луначарский говорил, что работа будет продолжаться два–три раза по получасу».

Я заявил, что не говорил этого, и что работа будет продолжаться гораздо дольше. Ленин ничего не ответил»^[60]. Но не в этом суть. Однажды они разговорились. И это понятно: нельзя не замечать человека, маячившего перед Его очами длительное время. Ленин принадлежал к типу людей, сосредоточенность которых в работе была такова, как говорили о шахматисте Вильгельме Стейнице, что ему во время партии можно было делать ампутацию ноги, а тот бы этого не заметил. Друг по ссылке отметил эту высшую интеллектуальную концентрацию: «Легенда гласит, что Архимед, углубленный в решение своей геометрической задачи, не одарил ни малейшим знаком внимания римского солдата, который обнаружил по отношению к нему достаточно явные агрессивные намерения. Ильич в этот момент (во время шахматной партии. – С.Д.) напоминает Архимеда. Повидимому, если бы кто-нибудь крикнул сейчас: «пожар! горим! спасайтесь! ...» – он бы и бровью не пошевельнул. Цель его в жизни в данную минуту заключается в том, чтобы не поддаться, чтобы устоять, чтобы не признать себя побежденным. Лучше умереть от кровоизлияния в мозг, а все-таки – не капитулировать, а все–таки выйти с честью из затруднительного положения»^[61].

Альтман продолжает: – «...Ленину, по–видимому, сказали, что я «футурист». Поэтому Ленин спросил «футуристическая ли скульптура, которую я делаю. Я объяснил, что в данном случае моей целью является сделать его портрет, и что цель диктует и подход к работе». Ленин был любопытен и попросил показать футуристические «шедевры». Альтман принес репродукции и фотографии некоторых художников, которые с интересом были рассмотрены вождем. По–видимому, они были весьма далеки от его передвижнического вкуса и он корректно высказался, что ничего в этом не смыслит, пусть в этом деле разбираются специалисты, он де не компетентен. «С глубокой серьезностью относясь к искусству, он старательно отстранял от себя решение вопросов в этой области, не желая, по–видимому, чтобы из его личных вкусов делались директивы. В вопросах искусства он во всем доверялся Луначарскому»^[62]. Хотя есть любопытное замечание Марка Шагала: «Ленин перевернул ее (Россию) вверх тормашками, как я все переворачиваю на своих картинах»^[63].

Короче, модернизм не воспринимался революционером. Работа Альтмана происходила на фоне работы вождя, который в то время трудился над рукописью «Детская болезнь левизны в коммунизме», принимал посетителей, говорил по телефону, часто подходил к географической карте: в эти дни поляки наступали на Западе. Работать мастеру было тяжело: быстрая смена выражений вождя была схвачена в ряде рисунков. «Лепить скульптурный портрет Ленина было нелегко. Владимир Ильич не позировал, был углублен в свою работу. Обычно он сидел низко наклонившись над столом, и я видел лишь верхнюю часть его головы. Поэтому я должен был пользоваться всяким случаем, чтобы зафиксировать Ленина с разных сторон.

Я решил делать наброски в то время, когда он разговаривал с людьми». Это была как бы стенографическая работа, попытка уловить образ, что оказалось очень тяжелым делом, но благодарным. Из-под рук художника вышел гениальный бюст Ленина. Собственно голова вождя – суть вождя. Мастер понимал, что надо добиться максимального сходства, по крайней мере зафиксировать для будущего Личность! Мало у кого в истории искусства был такой благодатный материал. И понимая, что сложность характера «не уложить» в скульптуру, Альтман ограничивает задачу: надо показать ведущие черты характера. Он строит композицию бюста как композицию круглой скульптуры, воспринять которую можно лишь обойдя со всех сторон. Удивительно, но Альтман сумел передать громадный ум, интуицию, динамику, энергию, концентрацию воли и, хотел того или нет Натан Исаевич, но и жестокость, кроющаяся в монгольском разрезе глаз и в острой бородке. Работу экспонировали в 1925 году в Париже. На нее не могли не обратить внимание. Это был первый Ленин, увиденный на Западе, Несмотря на протесты белой эмиграции, она получила золотую медаль! Возможно, художник был доволен. Работу десятки раз репродуцировали и выставляли на выставках. Но это были двадцатые годы. А уже в тридцатые – шедевр исчезает. Его заменяет добренькие Ленины, тиражируемые в невероятном количестве. Альтмана травили и как художника–формалиста, и как еврея, и мастер, наверно, пожалел, что в ноябре 1917 года «распаковал чемоданы», отказавшись выехать в США.

А была уже виза в руках и билеты... И скажем правду – художник измельчал: после гениального портрета Анны Ахматовой и бюста В. И. Ленина последующие работы его плохо смотрятся.., Искусство должно быть свободным. Хотел ли этого Ленин? Маловероятно. Вождь и Мастер расстались вполне дружески. К 50-летию Ленина Альтман подарил барельеф Степана Халтурина (!?), который до сих пор находится в кабинете Вождя.

Так как рукопись Альтмана по понятным причинам никогда не публиковалась, то любые извлечения из нее очень интересны. Из коротких бесед, которые художник имел с Лениным, следует отметить одну, в которой выяснилось, что Ленин довольно равнодушно относился к искусству: «Я могу двадцать раз слышать одну и ту же мелодию и не запомнить ее»^[64]. Впрочем, это не столько самооговор, а самоотречение: политика съедала всё свободное время. Многие художники, например Верейский и Кустодиев, отметили слишком подвижную фигуру вождя. Кустодиев испытывал потребность увидеть Ленина в кинематографе. «Простая фотография не передает конструкцию головы, жестикуляцию, мимику». И все это совпадает с замечанием А.В.Луначарского, что Ленин похож на себя только в кинематографе: как всякая динамическая натура, он что-то утрачивает в статическом изображении^[65].

Сам Б. М. Кустодиев для статьи «О портретах Ленина», написанной для Лениздата, к изданию сборника, к сожалению не увидевшего свет, писал: «Самое существенное в вопросе о портретах Ленина – это то или иное задание, данное портретисту. Ленин–ученый – одно лицо; Ленин–агитатор, говорящий речь на площади – другое и т.д. На чем же остановиться? Если говорить о каком–то одном портрете, который должен суммировать все стороны характера и деятельности Ленина, то от художника требуется синтез целого ряда образов. Всякий же синтез, понятно, будет субъективен»^[66].

И – раз зашла речь о скульптуре,– стоит вспомнить еще одного мастера. Разговор идет о Науме Львовиче Аронсоне (1872–1943), получившем мировую известность и стоит вспомнить восторженную и забытую статью о его творчестве, принадлежащую А. И. Куприну. Я уже в «Парадоксах ...» о ней писал. Но и здесь можно повторить.

Писатель часто посещал ателье Аронсона в Париже. Однажды, привлеченный слухом о том, что скульптор создал необычный портрет Ленина^[67], Куприн писал об увиденном: – «Вот и Ленин, вылепленный из пластелина слабо–зеленого цвета, Это несомненно он. Именно таким я видел его однажды, глядя не по поверхности, а вглубь. Правда, преувеличены размеры его головы, как преувеличены: его алгебраическая воля, его холодная злоба, его машинный ум, его бесконечное презрение к спасаемому им человечеству, и полное отсутствие милых, прелестных человеческих чувств, подаривших миру и поэзию, и музыку, и любовь, и патриотизм, и геройство.

Голова Ленина совсем голая. Череп, как купол, и видно, как под тонкой натянутой кожей разошлись от невероятного напряжения больного мозга, черепные швы. Рот чересчур массивен, по это рот яростного оратора. Громадная, вдумчивая работа. Но я – косоглазый. Одновременно с бюстом Ленина я вижу висящий на стене давнишний, горельефный портрет Пастера. Там тоже человек, настойчиво углубленный в мысль. Но суровое лицо его прекрасно, и внутренний благой смысл его будет ясен каждому дикарю. Впрочем, и Ленин будет ему ясен. Как же не различить разрушение от созидания»^[68].

Да, однажды А. И. Куприн встретился с Лениным на аудиенции. Дело было, по словам писателя, в начале 1919 года (писатель запамятовал: это было 25 декабря 1918 года, еще до наступления Юденича, когда в октябре следующего года Куприн бежал за границу с остатками белых войск. А может быть Куприн продолжал жить в старом временном измерении...), и по словам писателя, его дело не стоило и ломаного гроша. Но ему пришлось встретиться с «самодержцем всероссийским». Куприн решил издавать беспартийную газету, как он назвал «народную». М. Горький сочувственно отнесся к идее, но предрек неудачу. В Москве Александр Иванович встретился с Львом Борисовичем Каменевым. Для успеха предприятия последний советовал ввести в газету полемику: «Вы можете хоть ругать нас» – сказал он весело. Но про себя писатель подумал: «Спасибо! Мы знаем, что в один прекрасный день эта непринужденная полемика может окончиться дискуссией на Лубянке, в здании Чека», и отказался от «любезного» совета.

Здесь небольшое историческое отступление. Наполеон после 18 брюмера приказал закрыть только в Париже 160 газет из 173(!)^[69]. Диктатура Робеспьера тоже не дремала. Так что у большевиков были хорошие учителя. Воспользовавшись предлогом для встречи с Лениным, Куприн стал хлопотать. Все шло быстрее, чем можно было ожидать. Свидание было очень быстро получено после звонка к «госпоже Фотиевой». А именно, на следующее утро в девять часов дня «монарх» ожидал писателя. Единственное затруднение для Куприна была его идентификация, ибо документов у него не было, но удостоверение личности было выдано в комиссии по ликвидации армии Южного фронта. (Как известно, в начале войны Куприн поступил на службу и занимался обучением новобранцев. В 1915 году демобилизовался по состоянию здоровья и вместе с женой Елизаветой Морицовной Гейнрих открыл у себя в Гатчине небольшой госпиталь), К Куприну присоединился неназванный поэт, «проштрафившейся» перед новой властью, «оскорбив» женщин фразой «красный воин не должен быть бабой», за что был выруган госпожой Крупской в «Московской Правде».

В Кремль пройти тогда можно было без больших трудностей. Писатель специально это оговаривает: «Надо сказать, нигде нас не обыскивали». К сведению – это было спустя всего полгода после покушения на Ленина. (Текст выделен мной. – С. Д.) Посетители шли по запущенному зданию в комендантском крыле. Поднимались они по каменной, грязной, пахнувшей кошками лестнице на 3–й этаж. Приемная – жалкая, пустая, полутемная, с немытыми окнами и единственным хромым столом в углу. И секретарша оказалась невзрачная: бледнолицая, с блекло–голубыми глазами. Ждать было недолго – всего несколько минут. Некий, страшного вида охранник, в поношенной одежде, пропускал посетителей в кабинет. «Подобного рода внушительных мужчин можно было видеть раньше в качестве ночных швейцаров в самых подозрительных гостиницах Киева, Одессы или Варшавы».

Все это описание чисто внешнего неприятия новых господ Кремля, дополняется закономерным отталкиванием от Ленина: «Просторный и такой же мрачный и пустой, как и передняя, в темных обоях кабинет.

Три черных кожаных кресла и огромный стол, на котором соблюден чрезвычайный порядок. Из–за стола подымается Ленин и делает навстречу несколько шагов. У него странная походка: он так переваливается с боку на бок, как будто хромает на обе ноги; так ходят кривоногие, прирожденные всадники. В то же время во всех его движениях есть что–то «облическое», что–то крабье. Но эта наружная неуклюжесть не неприятна: такая же согласованная ловкая неуклюжесть чувствуется в движениях некоторых зверей, например, медведей и слонов. Он маленького роста, широкоплеч и сухощав. На нем скромный темно–синий костюм, очень опрятный, но не щегольской: белый отложной мягкий воротничок, темный, узкий, длинный галстук. И весь он сразу производит впечатление телесной чистоты, свежести и, по–видимому, замечательного равновесия во сне и аппетите.

Он указывает на кресло, просит садиться, спрашивает, в чем дело. Разговор наш очень краток. Я говорю, что мне известно, как ему дорого время, и поэтому не буду утруждать его чтением проспекта будущей газеты; он сам пробежит его на досуге и скажет свое мнение. Но Ленин все-таки наскоро перебрасывает листки рукописи, низко склоняясь к ним головой. Спрашивает – какой я фракции. «Никакой, начинаю дело по личному почину». «Так!» – говорит он и отодвигает листки. – Я увижусь с Каменевым и переговорю с ним». Все это занимает минуты три–четыре». Здесь Куприну повезло: в разговор вступил поэт, и писатель получил роль наблюдателя: «Ни отталкивающего, ни величественного, ни глубокомысленного нет в наружности Ленина. Есть скуластость и разрез глаз вверх, но эти черточки не слишком монгольские: таких лиц очень много среди «русских американцев», расторопных выходцев из Любимовского уезда Ярославской губ. («Ярославский расторопный мужик» –литературный эпитет прошлого. – С. Д..) Купол черепа обширен и высок, но далеко не так преувеличенно, как это выходит на фотографических ракурсах...

Ленин совсем лыс. Но остатки волос на висках, а также борода и усы до сих пор свидетельствуют, что в молодости он был отчаянно, огненно–красно рыж.

Об этом же говорят пурпурные родинки на его щеках, твердых, совсем молодых и таких румяных, как будто бы они только что вымыты холодной водой и крепко–накрепко вытерты. Какое великолепное здоровье! Разговаривая, он делает руками близко к лицу короткие тыкающие жесты. Руки у него большие и очень неприятные: духовного выражения их мне так и не удалось поймать. Но на глаза его я засмотрелся. Другие такие глаза я увидел лишь один раз, гораздо позднее. От природы они узки; кроме того, у Ленина есть привычка щуриться, должно быть, вследствие скрываемой близорукости, и это, вместе с быстрыми взглядами исподлобья, придает им выражение минутной раскосости и, пожалуй, хитрости. Но не эта особенность меня поразила в них, а цвет их райков. Подыскивая сравнение к этому густо и ярко оранжевому цвету, я раньше останавливался на зрелой ягоде шиповника. Но это сравнение не удовлетворяет меня. Лишь прошлым летом в Парижском зоологическом саду, увидев золото–красные глаза обезьяны лемура, я сказал себе удовлетворенно: «Вот, наконец–то, я нашел цвет ленинских глаз». Разница оказывалась только в том, что у лемура зрачки большие, беспокойные, а у Ленина они – точно проколы, сделанные тоненькой иголкой, из них точно выскакивают синие искры.

Голос у него приятный, слишком мужественный для маленького роста и с тем сдержанным запасом силы, который неоценим для трибуны. Реплики в разговоре всегда носят иронический, снисходительный, пренебрежительный оттенок – давняя привычка, приобретенная в бесчисленных словесных битвах – все, что ты скажешь, я заранее знаю и легко опровергну, как здание, возведенное из песка ребенком. Но это только манера, за нею полнейшее спокойствие, равнодушие ко всякой личности.

Вот, кажется, и все. Самого главного, конечно, не скажешь: это всегда так же трудно, как описывать словами пейзаж, мелодию, запах. Я боялся, что мой поэт никогда не кончит говорить, и потому встал и откланялся. Поэту пришлось последовать моему примеру. Мрачный детина опять выпустил нас в щелочку. Тут я заметил, что у него через весь лоб, вплоть до конца правой скулы, идет косой багровый рубец, отчего нижнее веко правого глаза кажется вывороченным.

Я подумал: «Этот по одному знаку может, как волкодав, кинуться человеку на грудь и зубами перегрызть горло». Ночью, уже в постели, без огня, я опять обратился памятью к Ленину, с необычайной ясностью вызвал его образ и... испугался. Мне показалось, что на мгновенье я как будто вошел в него, почувствовал себя им. В сущности, – подумал я, – этот человек, такой простой, вежливый и здоровый, гораздо страшнее Нерона, Тиверия, Иоанна Грозного. Те, при всем своем душевном уродстве, были все–таки людьми, доступные капризам дня и колебаниям характера. Этот же – нечто вроде камня, вроде утеса, который оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая все на своём пути. И при том, подумайте! – камень в силу какого-то волшебства – мыслящий! Нет у него ни чувств, ни желаний, ни инстинктов. Одна острая, сухая непобедимая мысль: падая – уничтожаю»^[70].

Мне кажется, озлобленность у Куприна несколько преувеличена. Все это – горечь голодной безнадежной эмиграции, заставившей его в конце жизни «приползти» умирать к родному очагу. Не в укор, а для справки, Александр Иванович – потомок татарского рода, мог спокойно подойти к зеркалу и увидеть самого себя. Его внешность напоминала внешность Ленина, его монгольский разрез глаз, скуластость. Как хотите, а есть что–то общее в облике писателя и политика. Не отметил, также, писатель картавость Ульянова: это необъяснимо. Обычно все подчеркивают эту особенность речи. Что же касается описания запустения, грязи, бледных барышень и звероподобных охранников – нас это не должно отталкивать. Время Гражданской войны – не для создания идеальной канцелярии, даже для первого лица государства. Длинные ковровые коридоры, кабинеты, обставленные новейшей мебелью, обширные приемные и т.п. – все это было впереди, но вряд ли бы писатель Куприн получил так быстро доступ к «самодержцу».

Мне лично воспоминания Куприна кажутся даже слабыми с точки зрения писательского мастерства. Мастерство отказывает ему, потому, что Александр Иванович не откровенен: Ленин понравился Куприну, Но он поборол в себе это чувство, потому что рядом были расстрельные списки, цензура, голод, война, разруха.

Но если бы писатель покопался в своей памяти, то, конечно же, должен был вспомнить свои собственные предсказания. После «Поединка», принесшего мировую славу, Куприн на немецком языке опубликовал статью «Армия и революция в России» в 1906 году. Опубликовал в бесцензурной венской газете «Neue Freie Presse». (Антисионисты, бдите: это была газета, в которой работал Теодор Герцль и Макс Нордау!) О будущем своей родины Куприн пророчески писал: «Отвратительное невежество прикончит красоту и науку... И вчерашний раб, упившийся и покрытый кровью, будет плясать на этих развалинах при зареве горящих здании с куском человеческого мяса в руках...»^[71].

У Горького в описании Ленина широта мышления на порядок выше, чем у Куприна.

Таков рассказ, как бы мы сказали сейчас, об экологии. Ленин, говоря со своим идеологическим врагом А. А. Богдановым – Малиновском об утопическом романе: «Вот вы бы написали роман для рабочих на тему о том, как хищники капитализма ограбили землю, растратив всю нефть, все железо, весь уголь, это была бы очень полезная книга, господин махист!»^[72]. При этом надо учесть, что высокообразованный, мягкий человек Богданов был влюблен в Ленина. Тот же азартно играл в шахматы с Богдановым и, проигрывая, сердился, даже унывал по–детски. Но и эта детская обидчивость не нарушала целостной слитности его характера.

Горький отмечает удивительное знание вождем «человеков»: в 19–20 годах обостренное чувство будущности: безошибочно предсказывал эволюцию личности. Высказывался откровенно, люди обижались, но, к сожалению, скепсис оправдывался^[73], что произошло и по отношению к Сталину, как известно, так же «обидевшемуся» на пророка... Предвиденье войны и невозможность избежать ее. Речь идет о 1–й Мировой.

Немыслимые жертвы^[74]. «Чего ради сытые гонят голодных на бойню друг против друга? Можете вы назвать преступление более идиотическое и отвратительное...» и далее: «Но враги (пролетариата) – обессилят друг друга. Это тоже неизбежно».

У Горького есть описание внешности Ульянова: оно интересно тем, что портрет пишет литературный классик: – «А этот лысый, картавый, плотный, крепкий человек, потирая одною рукой сократовский лоб, дергая другою мою руку, ласково поблескивая удивительно живыми глазами...»^[75]. Для контраста укажем на Ивана Бунина, который никогда лично не встречался с Лениным и Троцким. Для него Ленин – чудовище, животное, врожденный преступник почти по Чезаре Ломброзо. «Бог шельму метит. Еще в древности была всеобщая ненависть к рыжим и скуластым... А современная уголовная антропология установила: у громадного количества так называемых «прирожденных преступников» – бледные лица, большие скулы, грубая нижняя челюсть, глубоко сидящие глаза. Как не вспомнить после этого Ленина и тысячи прочих?»^[76]. Бунин собирает всевозможные сплетни о Ленине, отнюдь не украшающие вождя. Единственный раз он беседовал с человеком, который знал обоих лидеров Октября – с писателем Л. Н. Тихоновым (1880–1956) из окружения М. Горького: «Возвращались с Тихоновым. Он дорогой много, много рассказывал о большевистских главарях, как человек очень близкий им: Ленин и Троцкий решили держать Россию в накаленном состоянии и не прекращать террора и гражданской войны до момента выступления на сцену европейского пролетариата. Их принадлежность к немецкому штабу? Нет, это вздор, они фанатики, верят в мировой пожар»^[77]. И это, кажется, самое объективное, что вышло из под пера великого писателя...

Стоит сказать несколько слов о «немецких деньгах». О них написаны тонны бумаги, но ясных доказательств до сих пор не обнародовано. Мне кажется, искать подписи Ленина под получением миллионов марок бессмысленно. Хочу указать на некоторые моменты, часто забываемых в пылу полемики. Немецкая социал–демократия, как «богатая тетушка» передавала большие деньги на рабочее движение и была даже держателем «спорных средств» из–за конфликта между большевиками и меньшевиками. Парвус еще до войны занимался подозрительной финансовой деятельностью, в частности «работая» с Горьким, будучи его импресарио – часть средств шла в партийную кассу. Это же делали и многие другие «спонсоры» русской революции: Савва Морозов, Леонид Андреев, Максим Горький, Николай Гарин–Михайловский, племянник Морозовых московский фабрикант Н. Шмит и многие другие. Некоторые давали анонимно и немалые средства.

Это субсидирование революции началось давно. Так Михаил Бакунин лишь благодаря богатейшим чаеторговцам и золотоискателям Сабашниковым сумел бежать из Восточной Сибири в Японию^[78].

Во времена народовольцев средства поступали из самых разнообразных источников, в том числе и из рук первейших чиновников империи. Об этом рассказывает С. М. Степняк–Кравчинский: десятки тысяч рублей, идущих на террор, вроде 30–40 тысяч ушедших на знаменитый подкоп, вносились от высшей аристократии до именитейшего дворянства. Причина ясна – ненависть к существующему строю. Террористы могли действовать лишь в сочувствующем обществе. Этим благодетелям несть числа. Жертвовали средства и некоторые частные лица, жившие за рубежом, возможно, из США. И считать их всех заведомыми негодяями – абсолютно бессмысленно. Например, старинный знакомец с 1890 года Владимира Ульянова – А. И. Ерамасов, предприниматель из Сызрани. Спустя 15 лет обратился к нему уже Ленин из Женевы с просьбой, организовать помощь для издания большевистской газеты. И писал ему он дважды и тот не отказывал.

Было что–то в молодом Ульянове, что навсегда оставило след в биографии Ерамасова. Среди этих «покровителей» большевиков, интересен писатель Н. А. Гарин–Михайловский (1852–1906), отец 11(!) детей. Неужели он желал им «социалистического» будущего, которое мы пережили? Будущее, слава Богу, скрыто от нас непроницаемой завесой. И это важно!

N.B. Считать Парвуса злым гением России и «кукловодом» Ленина – дикая нелепица, с большим запахом юдофобии. Последней атаке на Парвуса, давший толчок антисемитской волне, служил нечитабельный роман Александра Солженицына.

Поступление средств шло также из экспроприации. Наиболее громкое дело в Тифлисе осуществил Сталин и Камо. Были и другие налеты на банки, почты и т.п. Впрочем, следует подчеркнуть, что эти дела носили скорее показной характер, чем приносили реальную пользу. Например, «тифлиские» деньги были в крупных купюрах.

При обмене в западных банках людей арестовывали по наводке русской полиции, приславшей номера ворованных купюр. И большую часть «экса» пришлось сжечь. Это известно, а я просто повторяю все то, что стало расхожей истиной. Идея переезда из Швейцарии через Германию поначалу высказал Мартов. Ленин метался подобно птице в клетке, по выражению Троцкого, в нейтральной стране, и придумывал способ вырваться из плена. Ему приходила в голову нелепая мысль: со шведским паспортом, притворившись глухонемым переехать через Германию.

Ленин ехал через Германию без одобрения Петроградского совета, что вызвало резкую реакцию швейцарских социалистов. Ромен Роллан, так же не советовал это делать, и в знак протеста не принял приглашение явиться на вокзал провожать русских^[79].

Впоследствии был создан миф, что единственной группой людей, проехавшей через Германию, были Ленин и его спутники, Абсолютная ложь! Во время Первой Мировой войны действовала постоянная железнодорожная пассажирская линия из Швейцарии в Копенгаген и далее в Стокгольм. Естественно, это пассажирское сообщение шло и в обратном направлении.

Этим способом пользовались сотни и тысячи людей, застрявших в нейтральной стране, равно и как представители бизнеса и дипломаты нейтральных стран. «Пломбированный вагон» – эта идиома, объясняющая шпиономанию воюющих стран: окна были забиты досками, выйти из вагона на промежуточной станции невозможно: не дай Бог будет сфотографирован секретный объект... Для справки: один из лидеров большевиков Н. И. Бухарин, был интернирован в Австрии, как русский шпион, а Лев Троцкий прибыл в Россию с приключениями из США, но, кажется, никто не говорил, что он американский шпион... (По крайней мере, в то время).

Во время I Мировой войны противоборствующие страны ставили своей целью свержение режимов друг друга. Для Германии был политический интерес предоставить социалистам приехать в Россию для ее ослабления. Война – далеко не благородное дело. Не подлежит сомнению, что существуют в политике дела, к которым военные относятся подозрительно, в том числе и устраивание революций и восстаний в тылу врага.

Уже после войны выяснилось, что сам Людендорф долго колебался при принятии решения отправлять ли Ленина в Россию.

Но, увы, это норма военного времени. Все забывают, что немцы подняли восстание в Ирландии в 1916 году, поддерживая сепаратистскую партию «шин фей», вонзая нож в спину Великобритании, которая с трудом подавила восстание. Германия посылала суда с оружием в Ирландию. Один из кораблей был потоплен, и водолазы извлекли ружья... российского образца. Оказывается, это было трофейное оружие^[80]. Мало кто знает, но деньги и тогда поступали из США на поддержку ирландского движения, что само по себе было предательством по отношению к новой родине. Вооруженное восстание происходило в виде «маленькой октябрьской революции»: в Дублине были захвачены главный почтамт, телеграф» вокзалы, некоторые административные здания и т.д. Восстание с трудом и большими кровавыми потерями было подавлено. Большинство лидеров расстреляно. Но в апреле 1918 года, в самый критический момент боев на континенте, после выхода России из войны, «шин фей» провела всеобщую забастовку и сорвала мобилизацию в английскую армию. В конце 1918 года лидеры «шин фей» провозгласили независимость Ирландии, Наконец, уже в 1921 году Ирландия, кроме Ольстера, получила статус доминиона. Но и этого мало: подобно России, в стране началась гражданская война между соглашателями и республиканцами. Война шла почти 2 года. Считать ли лидеров Ирландии, вроде Джеймса Конноли, Патрика Пирса или де Валеры немецкими агентами – судить читателям. Небольшое добавление: деньги для ирландцев от немцев поступали задолго до начала войны. Еще в 1913 году на эти средства были созданы вооруженные подпольные ячейки. Несколько смешно, но немецкие агенты поддерживали движение «Суфражисток» – феминисток того времени: для ослабления врага надо пользоваться любыми приемами... Кроме того, в самой Англии были влиятельные левые силы, занимающие пацифистские позиции, требующие прекращения мировой бойни. Наиболее видным среди них был Джеймс Рамсей Макдональд (1866–1937), лидер в то время Независимой рабочей партии, стоявшей на левом крыле английского рабочего движения и одной из крупнейших фигур II Интернационала, к которому примыкала и РСДРП. (См. подробнее о Р. Макдональде в книге И. М. Майского «Воспоминания Советского посла», М., «Наука», 1964, кн.1, с.416–419, и кн. 2., М., «Наука», 1964, с.55). Нелишне добавить, что противник войны Макдональд в 1924 году и в 1929–1935 годах возглавлял британское правительство, а в 1924 году установил дипломатические отношения с СССР.

Немцы создали разветвленную сеть шпионажа в США под руководством фон Паппена. Они денежно поддерживали сторонников «нейтрализма» в Америке, так называемых «изоляционистов», пытались спровоцировать мексиканцев на войну с США за возвращение Техаса, Аризоны, Нью–Мексико, Флориды и других территорий.

Британские дешифровальщики сообщили миру, что Германия фактически предложила Мексике военный союз. В 1916 году американцы вынуждены были провести военную операцию против южного соседа, и будущий герой Мировой войны генерал Першинг заключил 15 марта 1916 года выгодный договор, освободивший руки американцев для войны в Европе. Не надо говорить, что фон Паппена за шпионаж и подрывную деятельность выслали из страны. Но дело свое он сделал: максимально затормозил вхождение США в войну на стороне Антанты. Среди его «подвигов» и финансирование ирландских агитаторов для устройства забастовок на оружейных заводах и в доках главнейших портов США на Атлантическом побережье. Не все предприятия немцев удавались, но они тратили средства для поддержания всевозможных оппозиционных групп и движений не скупясь. Германцы, «проклятые гунны», «заклятые враги славянства» создавали польские легионы Пилсудского (в Австрии). Немцы поддерживали «самостийность» Украины гетмана Скоропадского. Немцы поддерживали сепаратистов Русской Финляндии, Латвии, Эстонии, Белоруссии, австрийцы – Семена Петлюру, турки подстрекали мусульман России, и им удалось поднять восстание в Туркестане в 1916 году, с трудом подавленное и т. д. и т. п. Через германскую социал–демократию проводилась пацифистская компания за скорейший мир, естественно выгодный Центристским странам.

На подкуп прессы уходили миллионные деньги. Добились успеха немцы и во Франции. Так, депутат Жозеф Кайо, бывший премьер–министром в 1911–1912 годах, занимавший во время войны пост казначея армии, искал компромисса с Германией. Во время заграничных поездок он неоднократно встречался с германскими агентами и представителями правительства. Его друг Боло-паша был арестован и уличен в получении значительных средств для подкупа французской печати. По аналогичному обвинению был арестован и другой друг Кайо – Альмерейдо. Раздавались голоса, что сам Кайо – изменник. В декабре 1917 года его лишили депутатской неприкосновенности, в январе 1918 года арестовали. Однако, судили его лишь после окончания войны в 1920 году и он отделался «всего–навсего» тремя годами тюрьмы, пяти годами запрещения жить в Париже и лишением гражданских прав на десять лет. Будет справедливо досказать судьбу Жозефа Кайо: в 1924 году он был амнистирован, а в 1925 году «изменник» занял пост министра финансов! Вопросы войны и мира чрезвычайно сложные.

Поиск компромиссов дорого обходится людям, не страдающим комплексом квасного патриотизма. Думаю, что Кайо понимал ловушку Версаля: мирный договор содержал зерна будущей войны. (Кайо был последовательным миротворцем. Он спас Европу от войны во время марокканского кризиса в 1911 году. Стояч за соглашение с Германией в Мюнхене, но наотрез отказачся участвовать в коллаборационистском правительстве Виши. Забавно, но имя Кайо появляется в переписке В. И. Ленина с Инессой Арманд в связи со скандалом – убийством редактора "Фигаро" женой Кайо, отомстившей прессе за вторжение в личную жизнь.)

Антанта не оставалась в долгу. Она подстрекала славян Габсбургской империи на отделение, и Россия создавала чехословацкий легион. Один солидный источник сообщил, что за десятилетия предшествующие Мировой войне русские агенты «наводнили» Австро–Венгрию, Сербию, Черногорию, Болгарию, Грецию, Турцию. Русские неоднократно поднимали греков и славян на борьбу с Оттоманской империей, поставляя неограниченное количество средств и оружия^[81].

По мнению многих ученых, специалистов по Первой Мировой войне (например, проф. Николай Павлович Полетика), русская агентура создала сербскую террористическую организацию «Черная рука», как раз вложившую оружие в руку Гаврилы Принципа, убившего наследника Габсбургского престола, что стало формальным поводом Мировой бойни. Франция создавала в свою очередь польские легионы Дмовского, а также и чешские; русские подстрекали армян, ассирийцев и других христиан Турецкой империи к мятежу, что привело к армянской резне 1915 года – потрясающий цинизм. Англичане поднимали арабов той же самой империи к восстанию, вкладывая громадные средства на князьков пустыни (будущий иракский король Фейсал, его отец Хусейн, князь Геджаса и многие другие), что принесло в конце–концов плоды и новые несчастья человечеству: созданию конгломерата средневековых арабских государств. А ведь надо помнить, что это была империя, во главе которой стоял халиф «верный слуга городов Мекки, Медины и Иерусалима». Это было «предательством» со стороны арабов–мусульман своему владыке...

Итальянцы, «предавшие» Тройственный союз, подстрекали население Трентины к воссоединению. Антанта на подкуп политических деятелей Италии, Румынии, Греции, Болгарии (неудачно) потратились немало... И громадные деньги шли на поддержку политических деятелей, ратующих за продолжение войны, в том числе и в России. На все эти предприятия шли астрономические суммы, несравнимые с пресловутыми миллионами Ленина. (В германском МИДе А. Ф. Керенского охарактеризовали, как «молодого и энергичного человека, настоящего русского по убеждениям, который желает блага своей стране и не скупится на английское золото..». – см.: Анатолий Уткин «Забытая трагедия. Россия в Первой Мировой войне», Смоленск, 2000, с.332.)

Общий долг России Англии составлял 600 миллионов фунтов стерлингов! Распространено было мнение, что России надо выдержать еще год, ибо перевес Антанты с вступлением США в войну стал бы очевиден. Но этого года у России не было.

18 декабря 1914 года, то есть спустя пять месяцев после начала войны, Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич уведомил союзников, что военные запасы русской армии истощились, и что отныне она должна перейти к обороне; самое большое, на что она могла рассчитывать – это продержаться собственными силами, пока Англия и Франция каким–то образом выиграют войну.

Фронт развалился и не мог сдерживать немцев, хотя даже после всех потерь численный перевес был на стороне России. Страна сгнила –ничто не могло ее спасти. Это легенда о Ленине, вонзившем нож в спину своей родины, стала расхожим местом. Но Ленин с полным основанием мог сказать, понятно в других категориях, чем Наполеон, что и он поднял корону, валявшуюся в дерьме на свалке истории, и очистил ее от грязи. «А власть есть власть – организованное принуждение в интересах целого. Готовность служить целому была большая, но способность принуждения отсутствовала, и власть валялась без присмотра, без хозяина, никем не ощущаемая, пока не пришли добрые молодцы и не подобрали ея»^[82].

Русский дипломат в июне 1916 года был вызван из Испании в Россию. Увиденное его потрясло. Разруха и беспорядки дошли до крайних пределов. В воздухе чувствовалось приближение революции. На обратном пути он остановился в Лондоне. Вот что посланник сообщает в мемуарах: «Там в это время, по–видимому, уже мало рассчитывали на русскую помощь, постепенно привыкая к мысли о возможном нашем выходе из рядов союзников. Приведу маленькую, но характерную подробность. Во всех больших лондонских кинематографах в это время показывались военно–патриотические фильмы. После них на экране появлялись портреты глав союзных государств. Это сопровождалось исполнением соответствующих национальных гимнов. Портрета Николая II при этом уже не было, и русский флаг среди союзных флагов, украшавших сцену, в большинстве случаев отсутствовал. Создавалось впечатление, что англичане примирились с нашим выходом из рядов союзников. Это, вероятно, при создавшихся в России условиях считалось в Англии естественным»^[83].

Антанта делала героические усилия, чтобы удержать Россию воюющей стороной. Миллионы франков, фунтов стерлингов, долларов шли на поддержку военного потенциала. Так один лишь банкирский дом Морганов дал царскому правительству двенадцать миллионов долларов взаймы! Сумма умопомрачительная по тому времени^[84].

И, наконец, миф о «ноже в спину» использовали немецкие реваншисты в своих послевоенных писаниях. В свою очередь, немецким генералам было совершенно очевидно, что Германия войну проиграет задолго до лета 1918 года. Людендорф требовал немедленного перемирия, ибо армия не сможет сдержать наступление союзников. Но уже после войны много говорилось, что если бы не ноябрьская революция, то войну можно было выиграть. Этим и питался будущий нацизм. Что же касается Ленина, то еще до Брестских переговоров, а тем паче после них, по его приказу переводились средства на пробуждение революции в Германии. Он очень надеялся, что революция произойдет весной 1918 года, и тогда выполнять условия мирного договора было бы не к чему.

Основания к этому были: восстания моряков в 1917 году и забастовки миллиона рабочих в январе 1918 года в Германии. К лету 1918 года началась агония Германии и ее союзников. В конечном итоге так и произошло:

«Помню квадратные спины и плечи
Грузных немецких солдат.
Год... и в Германии русское вече:
Красные флаги кипят».
Максимилиан Волошин. 28 мая 1919 Коктебель.

Граф В. П. Зубов в своих воспоминаниях писал, что Ленин рассчитывал, что ему никогда не придется исполнять условий мирного договора, так как он предвидел поражение Германии на Западном фронте и не ошибся^[85].

А один из московских обывателей в августе 1918 года записал в своем дневнике: «Неужто военному могуществу Германии и славе Вильгельма и Гинденбурга подходит конец?

И если так, то, действительно, социализм набирает силу, и наш Ленин поднимается на пьедестал мирового значения, как действительный и гениальный проводник идей, долженствующих всю земную жизнь переработать совершенно заново»^[86].

Катастрофа на Западном фронте стала ясна германскому Генштабу значительно раньше лета 1918 года, в связи с постоянно увеличивающимся количеством союзных американских войск. Итог – протокол совещания в главной ставке 14 августа 1918, когда статс–секретарь иностранных дел в присутствии кайзера, Гинденбурга, Людендорфа и других «высоких особ» из окружения Вильгельма II, констатировал следующее: «Начальник штаба действующей армии (П. Гинденбург) охарактеризовал военную ситуацию таким образом, что мы не можем больше надеяться сломить боевую волю наших врагов с помощью военных действий...»^[87].

Между прочим, совсем мало известно, что 17 декабря 1917 года норвежские социал–демократы предложили норвежскому комитету, ведающему ежегодным присуждением Нобелевской премии мира, выставить в качестве кандидатов... Ленина и Троцкого!^[88] Им было отказано по формальному признаку: опоздание с подачей документов.

В историческом аспекте так все уже было. Будущий царь Давид воевал на стороне филистимлян против своего законного государя и тестя царя Саула; Сид Камиеадор чаще воевал с христианами, чем с сарацинами; святой Александр Невский был послушным орудием Батыя и безжалостно подавлял восстания своих же русичей; отец будущего основателя династии Романовых – был в стане Лжедмитрия II и из рук его получил патриаршество и т. д. и т. п. Также Антанта обладала несравненно большими финансовыми возможностями, чем серединные державы. Англия и Франция, а затем США давали не только обещания, но и многомиллионные деньги, для стимуляции России продолжать войну. Все было напрасно. И не немецкие деньги совершили Февраль, не они совершили Октябрь.

Слово Леониду Андрееву, предсказавшему будущее своей Родины. Это не аморфные и общие фразы Ф. Достоевского с непроизнесенной, но подразумеваемой фразой «Жиды погубят Россию» – это мощный поток интуиции и знания русской истории.

Это великий Леонид Андреев лично знакомый с современным Мефистофелем («Анатэма») и Сатаной («Дневник Сатаны»). Статья Леонида Николаевича была опубликована в газете «Русская воля» от 15 сентября 1917 года, более чем за месяц до «Великого Октября». Видящий да увидит; слышащий – да услышит!

 

Примечания

1. ↑ Б. Пастернак «Спекторский». цит. по Б. Пастернак, Стихотворения и поэмы, Советский писатель, Библиотека поэта, M–JL, 1965, с.304.
2. ↑ Почти все сведенья почерпнуты из «Поэты 1880–1890 гг.», Библиотека поэта, Л., Советский писатель, 1972, с.420–454 и из статьи Л. Н. Иванова в «Русские писатели 1800–1917. Биографический словарь», М., Научное издательство «Большая Российская энциклопедия», Научно – внедренческое предприятие Фианит, 1994, т. 3, с. 70–71. В свете увлечения молодого Ульянова шахматами, неожиданно появление имени Аполлона Коринфского в «шахматном» романе В.Набокова «Защита Лужина» (см. В. В. Набоков Собрание соч., М, 1990, т.2., с.28, примеч. с. 437)
3. ↑ А.Н. Наумов... с. 67–68.
4. ↑ Александр Шаповалов «Ленин в ссылке (Отрывки воспоминаний)» –Красная Летопись. Исторический журнал, Л.Н924, №1(10), с. 17.
5. ↑ Н. Валентинов «Встречи с Лениным», Нью–Йорк, 1953, Из–во Чехова.
6. ↑ «Ленин», Харьков, ЦК КСМУ, «Молодой рабочий», 1924, с. 34–35. (Разрядка в тексте – Троцкого – С. Д.)
7. ↑ «Ленин», Харьков, ЦК КСМУ, «Молодой рабочий», 1924, с.33–36.
8. ↑ Первая публикация в двухтомнике «Песнослов», М., 1919г. Публикация осуществлена литературно–издательским отделом Наркомпроса по распоряжению А. В. Луначарского. Героем сборника, кроме Ленина, возможно является Лев Троцкий. Отсюда многократное появление «Льва» – символа силы с заглавной буквы. Например: Багрянова Льва предтечи...», «В багрянова Льва ворота...», «Лев грядет...», «К пришествию Льва...», «То близится Лев – голубая звезда...» и прямо к годовщине Октября: «Отмерили год циферблатные круги Как Лев обручился с родимой землей...» (Николай Клюев. «Сердце единорога». Стихотворения и поэмы. Изд–во Русского Христианского гуманитарного института, СПб, 1999, с. 402 – 405) И, наконец, в Гимне Великой Красной армии читаем: «Мы – красные солдаты, Священные штыки, За трудовые хаты Сомкнулися в полки. От Ладоги до Волги Взывает львиный гром...» (Николай Клюев. «Сердце единорога». Стихотворения и поэмы. Изд–во Русского Христианского гуманитарного института, СПб, 1999, с. 416). Стихотворение было опубликовано в годовщину образования Красной армии, создателем которой, нет причины напоминать, был Лев Троцкий.
9. ↑ Николай Клюев Сочинения, Мюнхен, 1969, т. 1., 499, 501.
10. ↑ «Библиотека В. И. Ленина в Кремле. Каталог», М., 1961, с. 497.
11. ↑ Николай Клюев Сочинения, Мюнхен, 1969, т.2.с.197–198.
12. ↑ М. Арцыбашев «Записки писателя», Варшава, 1925, с.29.
13. ↑ М. Арцыбашев...с.31. Михаил Петрович Арцыбашев (1878–1927), писатель, автор скандального романа «Санин» (1907г.) В 1923 году эмигрировал в Польшу и «пасся в конюшнях пана Пилсудского» – жалкая роль большого русского писателя.
    Но не будем злословить. С ним произошла физическая катастрофа: туберкулез подтачивал его здоровье, он оглох и ослеп и не имел средств к существованью. Бывший «нормальным» писателем, стал откровенным черносотенцем и антисемитом.(см.: Лев Камышников. «Литературные силуэты» – «Новоселье», 1943, №2, с.39–40)
14. ↑ Предисловие к книге: Игорь Северянин, Архангельск, 1988, с. 15.
15. ↑ И.Северянин. Стихотворения, малая серия БП, Л., 1975, с. 301.
16. ↑ И.Северянин. Стихотворения, малая серия БП, Л., 1975, с. 340.
17. ↑ «Колокола свободы чувств» – Предисловие к сборнику: Игорь Северянин Стихотворения, малая серия БП, Л., 1975, с.31.
18. ↑ Б. Пастернак. «Высокая болезнь». БП, М–Л., 1965, с.654–655.
19. ↑ С. Есенин. Собр. соч., М., Госиздат Художественная л–ра, 1962, т.З, с.192–193, с.267.
20. ↑ С. Есенин. Собр. соч., М., Госиздат Худ. л–ра, 1962, т.З, с.142–143.
21. ↑ С. Есенин. Собр. соч., М., Госиздат Худ. л–ра, 1962, т.З, с. 143–144.
22. ↑ С. Есенин. Собр. соч., М., Госиздат Худ. л–ра, 1962, т.З, с.263.
23. ↑ Б. Пастернак. Стихотворения и поэмы, М–Л, Советский писатель, Библиотека поэта, 1965, примечание, с. 655.
24. ↑ Нет, не всё: первая статья о В. И. Ульянове появилась в трехтомном «Энциклопедическом словаре» (издание П. П. Сойкина, СПб, 1901) под редакцией одного из самых интересных людей на рубеже веков Михаила Михайловича Филиппова (1858–1903). Этот гениальный человек волею случая родился не в эпоху Ренессанса: физик, химик, философ, писатель. Погиб при научном опыте, подобно Рихману. Я о нем много писал, как о борце против антисемитизма. Один из первых марксистов России. Переводчик Карла Маркса и Чарльза Дарвина. Публиковал Циолковского.
25. ↑ А. В. Луначарский «Блок и революция» – Статьи о литературе, М., Худ. лит., 1957, с.319.
26. ↑ Н. К. Крупская «Что нравилось Ильичу из художественной литературы» – см.: «О Ленине. Воспоминания. Рассказы. Очерки»., М., 1956, с.115. К месту сказать, что Ульянов любил петь революционные песни и среди них сатирическую песенку, сочиненную Юлием Мартовым:
    «Там в России–люди очень пылки,
    Там к лицу геройский наш наряд,
    Но со многих годы дальней ссылки
    Быстро позолоту соскоблят»
    (см. М. А. Сильвин «К биографии В. И. Ленина. Из воспоминаний» – Пролетарская революция М., 1924, №7(30), июль, с.78.)
27. ↑ «Ленин», Харьков, ЦК КСМУ, «Молодой рабочий», 1924, с.43.
28. ↑ «Ленин», Харьков, ЦК КСМУ, «Молодой рабочий», 1924, с.41.
29. ↑ Карл Радек «Портреты и памфлеты» М–Л, Госиздат, 1927, с.28. Статья писана 23 марта 1923г. Статью Радека о Ленине я цитирую по двум изданиям: 1927 и 1933 г.г. Понятно, какое издание более свободное.
30. ↑ Карл Радек. «Портреты и Памфлеты» М–Л, Госиздат, 1927, с.28.
31. ↑ С. Ф. Ольденбург «Несколько воспоминаний об А. И. и В. И. Ульяновых» – Красная Летопись. Исторический журнал, Л, 1924, №2, с. 16.
32. ↑ «Александр Ильич Ульянов и дело 1 марта 1887 года», Сборник составленный А. И. Ульяновой–Елизаровой, М–Л, 1927, с.125. Лучшая работа об Александре Ульянове: Итенберг Б. С, Черняк А. Я. «Жизнь А.Ульянова, М., 1966».
33. ↑ «Александр Ильич Ульянов и дело 1 марта 1887 года», Сборник составленный А. И. Ульяновой–Елизаровой, М–Л, 1927, с. 349.
34. ↑ А. Ф. Кони «Триумвиры». Собр. Соч. в восьми томах, М., «Юридическая литература», 1966, т.2, с. 314.
35. ↑ Н. С. Таганцев «Пережитое», вып. 2., М., 1919, с.32.
36. ↑ Н. А. Троицкий «Царизм перед судом прогрессивной общественности 1866–1895гг.», М., «Мысль», 1979, с.217, 310.
37. ↑ Ленинский сборник, М., 1970, XXXVIII, с.435.
38. ↑ Ф. П. Богатырчук «Мой жизненный путь к Власову и Пражскому манифесту», Сан–Франциско, 1978, с. 188–190.
39. ↑ М. А. Сильвин «К биографии В.И.Ленина. Из воспоминаний» –Пролетарская революция М, 1924, №7(30), июль, с.78.
40. ↑ Лев Троцкий играл легкие партии с игроками мастерской силы. Иногда в его сочинениях проглядывает шахматный мотив, вроде утверждения, что хороший шахматист, вынужденный долго играть со слабыми игроками, теряет свою силу. (см. Л. Д. Троцкий «Моя жизнь. Опыт биографии», Берлин, 1930, т. II, с.91.
41. ↑ Д. Сверчков «Мои встречи с В. И. Лениным» – «Красная летопись». Исторический журнал, Л, 1924, №1(10), с.31–32. Дм. Сверчков бывший меньшевик.
42. ↑ Н. В. Валентинов «Неизвестный Ленин», Нью–Йорк, 1952, с.77.
43. ↑ Д. И. Ульянов «Очерки разных лет. Воспоминания, переписка, статьи», М., 1974, с. 154–155. Вот мнение специалистов – братьев Карла и Яниса Бетинып, судей конкурса, присудивших первый приз этому шедевру: «Из чрезвычайно простого и незаметного начального положения в ряде тонких и неожиданных ходов развивается роскошная главная игра.» (В. и М. Платовы Сборник шахматных этюдов, М–Л, 1928, с.29). Известен еще один мастер, задачу – трехходовку которого решал Ленин. Это была работа знаменитого американского проблемиста Отто Вюрцбергера (1875–1951).
44. ↑ К. А. Залесский «Кто был кто в Первой Мировой войне». Биографический энциклопедический словарь., М., 2003, с.171; см. также в кн.: А. А. Самойло «Две жизни», Л., 1963, с.214–215. Генерал А. Самойло был военным экспертом Советского правительства на Брестских переговорах. И еще. Ленин не отвергал принципиально возможности союза с Антантой, если Германия продолжит свое наступление. Голосование в ЦК по инициативе Троцкого дало результат шесть против пяти. Ленин продиктовал: «...уполномочить т. Троцкого принять помощь разбойников французского империализма против немецких разбойников». См.: Л. Д. Троцкий «Моя жизнь. Опыт биографии», Берлин, 1930, т. II, с.118.
45. ↑ Наиболее подробные данные об игре в шахматы Ленина подобраны в работе М. С. Когана «Очерки по истории шахмат в СССР», М–Л, Физкультура и спорт, 1938.
46. ↑ Николай Глазков «Любимая игра» – «Шахматы в СССР», М., 1981, №4, с.42. В защиту Николая Глазкова, неординарного человека и страстного «шахматомана», можно привести факт, что к столетию со дня рождения Ленина «случайно» или «неслучайно» им было написано стихотворение: «Тутанхамона видел я в гробу». В это время в Москве проходила выставка из собрания Каирского музея, и Глазков ловко воспользовался случаем... Сообщил мне об этом поэт и переводчик Лев Фрухтман.
47. ↑ В. И. Ленин, Соч., т. XXV, изд. 3, с.511. Кажется единственный раз, когда Ленин имел отношение к «большим шахматам», имел место в 1921 году. Как известно, чемпион России гроссмейстер А. А. Алехин застрял в годы Гражданской войны на родине. После всевозможных приключений, связанных с обвинением в сотрудничестве с деникинской контрразведкой, он был спасен шахматным мастером и чекистом Яковом Семеновичем Вильнером, возможно, при участии Л. Д. Троцкого. (Последнее – антисемитами отрицается с пеной во рту). Алехин вступил в компартию и начал работать в Коминтерне. Он женится на представительнице Швейцарской компартии Анне Луизе Рюэг, которая будучи беременной, добилась встречи с Лениным и убедила его отпустить Алехина с ней в Швейцарию на роды.
    До встречи с вождем все инстанции отказывали Алехину в визе. Так рассказывает эту историю близкий знакомый будущего чемпиона мира. Конец быстротечной любви был обыкновенен: на Западе Алехин расстался и с женой, и партбилетом... (см.: Ф. П. Богатырчук «Мой жизненный путь к Власову и Пражскому манифесту», Сан–Франциско, 1978, с.65)
48. ↑ П. Н. Лепешинский. «На повороте» (от конца 80–х годов к 1905 г.), Петербург, Госиздат, 1922, с. 92.
49. ↑ А. Рылов, «Воспоминания», Л., 1977, с.228.
50. ↑ Юрий Анненков. «Дневник моих встреч», Нью–Йорк, Inter–Language Literature Associates, 1966, с. 256.
51. ↑ Юрий Анненков. «Дневник моих встреч», Нью–Йорк, Inter–Language Literature Associates, 1966, с.264.
52. ↑ М. Горький. Собр. соч., М., Художественная лит–ра, 1963, т. 18, с.278.
53. ↑ Юрий Анненков. «Дневник моих встреч», Нью–Йорк, Inter–Language Literature Associates, 1966, с. 268–269.
54. ↑ Ф. И. Шаляпин, «Маска и душа», Париж, 1932, с.265–266.
55. ↑ Ф. И. Шаляпин, «Маска и душа», Париж, 1932, с.238.
56. ↑ Ф. И. Шаляпин, «Маска и душа», Париж, 1932, с.288.
57. ↑ Ф. И. Шаляпин, «Маска и душа», Париж, 1932, с.290.
58. ↑ Поэт Владимир Тимофеевич Кириллов (1890–1943), уроженец «некрасовского» села Харина Смоленской губернии, профессиональный музыкант: он играл на мандолине, побывал с оркестром народных инструментов В.В. Андреева с гастролями в Америке и в Западной Европе, революционер–романтик, побывший в ссылке:
    «О, Рахиль, о сладкий дух акаций!
    Звезды – очи, звезды в вышине.
    Шепот речи, шелест прокламаций–
    Это было или снилось мне?» (1920)
    Он погиб в сталинских застенках, постигая науку террора и вряд ли размышляя о красоте коммунизма.
59. ↑ В. А. Карпинский. «В.И.Ленин как вождь, товарищ, человек» – цит. по кн.: «Ленин – товарищ, человек», М., Политиздат, 1977, с.235.
60. ↑ Цит. по кн.: Марк Эткинд «Натан Альтман», М., 1971, с.56.
61. ↑ П. Н. Лепешинский. «На повороте» (от конца 80–х годов к 1905 г.), Петербург, Госиздат, 1922, с.92. Лепешинский хорошо знал вождя и даже указал на его болезнь, явившуюся причиной смерти.
62. ↑ Цит. по кн. Марк Эткинд «Натан Альтман», М., 1971, с.56.
63. ↑ Марк Шагал «Моя жизнь», М., 1994, с.133. Из главки с символическим названием «На Россию надвигаются льды».
64. ↑ см. Э. Г. «Художники о Ленине» – «Красная газета» от 1^.1Х.1927.
65. ↑ см. Э.Г. «Художники о Ленине» – «Красная газета» от 14.IX.1927.
66. ↑ см. Э. Г. «Художники о Ленине» – «Красная газета» от 14.IX.1927.
67. ↑ см. Савелий Дудаков «Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России», М., МГГУ, 2000. с.402. Статья А. И. Куприна о Н. Л. Аронсоне впервые напечатана в «Русской газете»; цит. по перепечатке в журнале «Рассвет», Париж, 1926, №9, с.9.
68. ↑ А. И. Куприн о Н–Л.Аронсоне «Рассвет», Париж, 1926, №9, с.9.
69. ↑ А. 3. Манфред . «Наполеон», М., 1971, с.312.
70. ↑ А. И. Куприн. «Ленин (моментальная фотография)» «Неман», Минск, 1988,№4,с.26–28.
71. ↑ Русский перевод цитируется по журналу: "Неман", Минск, 1989, №5, с.73. Несколько слов по поводу неустроенности быта первого лица государства. Анатолий Мариенгоф в воспоминаниях с удивлением и восторгом дважды говорит о том, что Ленин собственноручно накачивал примус, подогревая себя обед. «Только в моем веке председатель Совета Народных комиссаров и вождь мировой революции накачивал примус, чтобы подогреть суп. ...Интересный был век!» /А. Б. Мариненгоф «Роман без вранья. Циники. Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги», Л., Художественная л–ра, 1991, с.343, 347.
72. ↑ М. Горький. Собр. Соч., М, Госиздат «Художественная литература», 1963, т. 18., с.262.
73. ↑ М. Горький. Собр. Соч., М, Госиздат «Художественная литература», 1963, т.18., с.254.
74. ↑ М. Горький. Собр. соч., М., Госиздат «Художественная литература», 1963, т.18, с.263. Предвиденье Мировой войны есть результат анализа создавшейся международной обстановке. Думаю, что Ленин обратил внимание на слова Ф. Энгельса писанные за 27 лет до начала бойни: «Для Пруссии–Германии невозможна уже теперь никакая иная война, кроме всемирной войны. И это была бы всемирная война невиданного раньше размаха, невиданной силы. От 8 до 10 миллионов солдат будут душить друг друга, и объедать при этом всю Европу до такой степени дочиста, как никогда еще не объедали тучи саранчи. Опустошение, причиненное Тридцатилетней войной, сжатое на протяжение 3–4 лет и распространенное на весь континент, голод, эпидемии, всеобщее одичание как войск, так и народных масс, вызванное острой нуждой, безнадежная путаница нашего искусственного механизма в торговле, промышленности и кредите; все это кончается банкротством; крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы поднимать эти короны; абсолютная невозможность предусмотреть, как все это кончится и кто выйдет победителем из борьбы; только один результат абсолютно несомненен; всеобщее истощение и создание условий для окончательной победы рабочего класса». (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, ч.1, с. 303–304) Гениальное предвиденье! И кажется компас Ленина на Мировую революцию и уверенность в этом росла, по мере осуществления пророчества...
75. ↑ М. Горький Собр. Соч., М, Госиздат Художественная литература, 1963, т.18., с.254.
76. ↑ М. А. Бунин «Окаянные дни», Издательство «Заря», Лондон, Канада, 1971, с.171–172.
77. ↑ М. А. Бунин «Окаянные дни», Издательство «Заря», Лондон, Канада, 1971, с.41–42.
78. ↑ см.: «Бегство Бакунина» в книге М. В. Сабашников «Воспоминания», М., «Книга», 1988, с. 44–47.
79. ↑ см. Георг фон Раух, Густав Хильгер. «Ленин. Сталин», М., 1998, с.82–83.
80. ↑ см. подробнее: Ричард Роуан. «Окутанный туманом», М., 1993, с.319–320. На территории Российской империи в Финляндии действовали немецкие агенты, рекрутируя финнов в особый батальон.
    Их переправляли, вероятно, через нейтральную Швецию. Личный приказ кайзера по созданию финской сепаративной единицы последовал 9 августа 1915 года. Через девять месяцев на русском фронте действовала воинская часть численностью в две тысячи человек. (См.: Анатолий Уткин «Забытая трагедия. Россия в Первой Мировой войне», М, Смоленск 2000, с. 148)
81. ↑ А. Дебидур «Дипломатическая история Европы», М., 1947, т. II. с.305–307.
82. ↑ С. Познер. «Дела и дни Петрограда. 1917–1921. Воспоминания –Размышления», Берлин, 1923, с. 18.
83. ↑ Ю. Я. Соловьев. «Воспоминания дипломата. 1893–1922», М., 1959, с.284–285.
84. ↑ Андре Тардье. «Мир», М., 1943, примечание на стр.423.
85. ↑ Граф В. П. Зубов. «Страдные годы России. Воспоминания о Революции [1917–1925]», Munchen, 1968, с.75. Реальная «добыча» немцев по Бресту была не столь велика. Было получено из Украины 9132 вагона хлеба (по 200 центнеров на вагон), из коих на долю Германии пришлось 7/11 добычи – 75 миллионов фунтов хлеба на 67 миллионов человек, т.е. около фунта на человека с небольшим – вот и все, что получила Германия от своих побед и «достославного» мира в Бресте. Повторимся: не ежедневно по фунту хлеба, а один фунт во все время войны. Кроме того, было угнано 56 тысяч лошадей и 5(!?) тысяч голов скота. Не густо. И все это было оплачено пребыванием на востоке 20 дивизий: 17 пехотных и 3–х кавалерийских.
    Они бы пригодились на Западном фронте. Что же касается русского и румынского золота (добытого по Бухарестскому миру), то он был весь выдан Антанте! Учитывая долги России – это тоже немного. Все эти сведенья приводит историк с мировым именем, ссылаясь на комиссию рейхстага и на немецкие издания 20–х годов. (Е. В. Тарле «Война в эпоху империализма», Сочинения, т. V, с.38)
    Политические потери Германии от заключения «похабного» Брестского мира, равно как и от Бухарестского, привело к тому, что Америка энергично стала участвовать в войне, посылая ежемесячно по 330 тысяч человек в Европу, тысячи стволов орудий, тысячи самолетов и сотни танков. Вудро Вильсон, ссылаясь на верх несправедливости и бесчеловечность немцев, заключивших кабальные договора с побежденными странами, требовал полной капитуляции «Серединных» держав, что и произошло спустя полгода.
86. ↑ Н. П. Окунев. «Дневник москвича 1917– 1920», М., 1997, Серия редкая книга, т. I с.215.
87. ↑ Адам Вильгельм. «Трудное решение», М., 1967, с.403.
88. ↑ Лорд Берти. «За кулисами Антанты. Дневник британского посла в Париже 1914–1919», М–Л., 1927, с.164.

VENI CREATOR! Гряди, Создатель!

«По июльским трупам, по лужам красной крови вступает завоеватель Ленин, гордый победитель, триумфатор, – громче приветствуй его русский народ! Вот он, серый в сером автомобиле: как прост и вместе величав его державный лик, сколько силы в каждом движении его благородной руки: одним мановением она приводит в движение пулеметы и воздвигает стихии на головы непокорных...
Ты почти, Бог, Ленин. Что тебе все земное и человеческое? Жалкие людишки трепещут над своей жалкой жизнью, их слабое, непрочное сердце полно терзаний и страха, а ты неподвижен и прям, как гранитная скала. Они плачут – твои глаза сухи. Они молят и проклинают – но ты их не слышишь.
Что тебе земное? Ты выше слез, выше проклятий, выше презрения – ты сам есть великое презрение, ставшее над землею.
Гряди, победитель!
О каком–то отечестве плачут они. Зовут Россию. Земные и жалкие, они любят какую–то родину. Им мила их земля, им мило их небо, их реки и леса, их поля и убогие деревни. Они хотят дышать, этим воздухом и задыхаются в другом, будто не всякий воздух одинаково пригоден для дыхания. Земные дети, они цепляются руками за игрушки и самую любимую из всех зовут отечеством, каким–то отечеством. Но что тебе до земного? Как некий Бог, ты поднялся над их земным и ничтожным – и презрительной ногою встал на их отечество, легким пинком отбросил и растоптал смешную игрушку. Разве для Бога существует география?, границы? свои и чужие земли?...
Гряди спокойно победитель!
Но я вижу, что здесь еще не конец твоему Великому Презрению. Кого еще ты презираешь, победитель? Твой рот презрительно шевелится: на чью же голову ты готовишь свой ядовитый плевок? Кого ты ищешь глазами? – здесь нет никого, кроме русского народа, и он приветствует тебя! Не его ли ты презираешь?
Это было бы слишком жестоко, Великий. И несправедливо! Не он ли расступился перед тобою? Не он ли стомиллионный великий русский народ, имеющий Толстых и Герценов, Каляевых и Петров Великих, покорно склонял перед тобою свою шею и ныне венчает тебя? Смотри, как низко стелется перед тобою вся народная нива! Ни один колос не стоит прямо, все согнулись и кланяются, как Иосифу. Смотри, как по мере приближения твоего затихают проклятия, ложь и судебная клевета, пятнавшее твое чистейшее имя. Благоговеет сын персти, и в благоговейном молчании встречает тебя и твои пулеметы, великий завоеватель! Ты победил русский народ. Единый – ты встал над миллионами.
Маленький, даже щуплый, ты осуществил то, что не удалось и Наполеону: завоевал Россию, под ноги свои бросил всякого врага и супостата.
Разве ты не слышишь, как воют приветственные трубы и гремят фанфары? Чем же ты недоволен, Великий? Улыбнись, взгляни ласково на твоих слуг и рабов, иначе... мы умрем от страха!
– Горе побежденным.
Это ты говоришь?
– Горе побежденным!
Страшные слова, и непонятно, о ком ты говоришь. Если о нас, побежденных тобою, то в чем же наше горе? Не хлеб ли и мир ты сулишь нам, вступая, а мы так хотим мира н хлеба, мы скоро детей продадим за кусок хлеба и день хоть позорного, но сладкого мира. В чем же наше горе? Но ты суров, Ленин, ты даже страшен, Великий. Смотрю на тебя и вижу, как растет вширь и в высоту твое маленькое тело. Вот ты уже выше старой Александровской колонны. Вот ты уже над городом, как дымное облако пожара.
Вот ты уже, как черная туча, простираешься за горизонт и закрываешь все небо: черно на земле, тьма в жилищах, безмолвие, как на кладбище. Уже нет человеческих черт в твоем лице: как хаос, клубится твой дикий образ, что–то указует позади дико откинутая черная рука.
Или ты не один? Или ты только предтеча? Кто же еще идет за тобою? Кто он, столь страшный, что бледнеет от ужаса даже твое дымное и бурное лицо?
Густится мрак, и во мраке я слышу голос: – Идущий за мною сильнее меня. Он будет крестить вас огнем и соберет пшеницу в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым. Идущий за мною сильнее меня.
Густится мрак, клубятся свирепые тучи, разъяренные вихрем, и в их дымных завитках я вижу новый и страшный образ царской короны на царской короне на голове. Кто этот страшный царь? Он худ и злобен – не Царь–Голод ли это? Он весь в огне и крови – не царь ли это Вильгельм? Он с веревочной петлей поверх короны – не царь ли Николай это. Сгущается тьма. Мне страшно!
Сгущается бездонная тьма, кромешный мрак. Ни единого огня, ни единого голоса – безмолвие и тьма. Мне страшно. Как слепой, мечусь я в темноте и ищу Россию: – Где моя Россия? Мне страшно. Я не могу жить без России. Отдайте мне мою Россию! Я на коленях молю вас, укравших Россию: отдайте мне мою Россию, верните, верните!
Ищу и не нахожу. Кричу и плачу в темноте. И мне страшно, о Господи! Где моя Россия? Сердце не хочет биться, кровь не хочет течь, жизнь не хочет жить.
Отдайте Россию!
...Или это только галлюцинация, бредни писателя, который не может спать? А наяву все так спокойно и просто. Вон улица и красные флаги. Вон милиция. Вон министры. И все вообще ждут Ленина.
Гряди же, победитель! Гряди спокойно».

("Русская Воля". 15 сентября 1917 г.)

«(Тебе Ленину) ...все согнулись и кланяются, как Иосифу», «Или ты только предтеча?» Но кого? Иосифа Сталина? ... История дает ответ...

А вот, что вышло из–под пера Горького в первом издании воспоминаний о Ленине. Подчеркивание русскости Ильича приводит к удивительным сравнениям: «И был он насквозь русский человек с «хитрецой» Василия Шуйского, с железной волей Аввакума, с необходимой революционеру прямолинейностью Петра Великого. Он был русский человек, который долго жил вне России, внимательно разглядывал свою страну, – издали она кажется красочнее, ярче. Он правильно оценил потенциальную силу ее – исключительную талантливость народа, еще слабо выраженную, не возбужденную историей, тяжелой и нудной, но талантливость всюду, на темном фоне фантастической русской жизни, блестящую золотыми звездами»^[1].

В этом подчеркиванье русскости Горький переходит границы здравого смысла. Ибо выше есть расхожая цитата о русском народе: о его талантливости и лености.

Ну а уж если русский человек умник, то он обязательно или еврей или человек с примесью еврейской крови^[2]. Этого–то не могут простить Ленину. Ну, а если сравнение Ленина с Аввакумом и Петром – легитимно, то с Василием Шуйским –заведомо подленькой фигурой русской истории, отрицательной даже с социологической точки зрения: ибо он казнил вождя крестьянской России – Болотникова^[3]. Но, если сравнивать с Аввакумом и Петром, то возникают «ножницы» – в конце концов, к чему звал Россию Аввакум? К темному прошлому и у него ничего нет общего с Западником Петром. И все–таки связь с Петром Ленина закономерна. Да, Ленин сохранил империю, но какой ценой?

Небольшой экскурс в историю.

В июне 1831 года А. С. Пушкин получил разрешение пользоваться архивами, документами петровского времени. Если и была у заказчика (императора Николая Павловича) мысль, что из–под пера первого поэта выйдет апофеоз, то этого не произошло. «Медный всадник» при жизни не был допущен цензурой, несмотря на «идеальное вступление».

В чем дело? «...Вступив в архивы, Пушкин дотронулся собственноручно до источников, свидетельствующих о величии реформатора, но вместе с тем и ужасающих, так как из этих документов струилась и капала кровь почти на каждом листе»^[4].

Читатель, даже не историк, который касается томов Ленина и некоторых документов, опубликованных в последние два десятилетия, ошарашен: они наполнены кровью: «террор, расстрел, высылка, арест» и т. п. Петра отделяет от нас триста лет. Он стал знаменем стремления на Запад; потоки крови, пролитые им, забыты. Их знают лишь историки и любопытные. От смерти Ленина нас отделяет «всего» восемьдесят лет, из коих почти семьдесят ушло на его увековеченье. Уверен, что спустя двадцать–тридцать лет о его преступлениях будут знать только историки. Фигура не однозначная. Если вдуматься, то из времен Аввакума, а точнее царя Алексея Михайловича, к большевикам «перешла» стрелецкая форма: шлем с шишаком – «единорожка», что позже стали называть «буденовкой», длинная шинель с характерными косо–пришитыми на груди полосками, напоминающими древнерусские кафтаны военных людей...

А под алым знаменем Дмитрий Донской победил на Куликовом поле...

Родной брат писателя Вениамина Каверина – Лев Зильбер, впоследствии знаменитый врач, во время Гражданской войны получил назначение в штаб 2–й Донской дивизии, которой командовал бывший полковник царской армии Колчигин. На груди комдива – орден Красного Знамени – тогда весьма редкая награда. Недалеко от ордена на гимнастерке нашита желтая лента цвет лейб–гвардии уланского полка, где в иные времена он служил. Такое сочетание было любопытно пытливому доктору, которому было бы интересно узнать: что заставило Колчигина принять Советскую власть и служить ей не за страх, а за совесть. Случай представился – комдив и врач разговорились. Смысл рассуждений бывшего офицера сводились к тому, что большевики собиратели Русской земли, продолжатели дела Ивана Калиты. Если бы не большевики – Россия бы распалась, ее окраины были бы заняты англичанами, японцами, была бы обкорнана Западная граница. Далее следует аргумент, который я использовал в защиту Ленина: «Мы очень много говорим об интернационализме... и, конечно, наша революция имеет международное значение. Но, посмотрите, как одета наша армия и под каким знаменем она сражается.

...ведь эти шлемы, в которые мы одеваем наших красноармейцев, и эти широкие красные петлицы на шинели –это же одежда великокняжеской рати, а красное знамя – это то самое знамя, под которым русский народ сражался при Калке. Это то знамя, под которым русский народ сверг татарское иго. 'Так что большевики совсем не забывают, что они являются политической партией русского народа». (Л.Л.Киселев, Е.С.Левина "Лев Александрович Зильбер (1894–1966). Жизнь в науке", М, 2004, с.96–97)

Я испытал истинное удовольствие от прочтения этих слов. Для меня чехарда со знаменем современной России, которая отказалась от государственного флага СССР – возвращение к Византийщине, а не к русским истокам. Да и двуглавый мутант – символ загнившего православия, которому не место в многоконфессиональной стране. Серп и молот – символы труда намного интернациональнее и справедливее. Я повторяюсь, но это так!

А что же касается шлема, широких петлиц, длиннополой шинели – то спасибо Льву Давидовичу, который был достаточно образован, чтобы подчеркнуть национальный характер революции. Эскизы делал, если не ошибаюсь, Апполинарий Васнецов, знаменитый художник. Кстати красноармейская шинель была лучше и целесообразнее шинели царской армии. Но это так, к слову...

Интересно, кто первый разглядел в Ульянове Ленина? Сложно ответить на этот вопрос. Но одним из первых был Виктор (Вигдор или Вольф) Евсеевич Мандельберг (1869/70–1944, Тель–Авив), врач, бывший член второй Государственной Думы от социал–демократической фракции, меньшевик, с 1907 года в эмиграции. Он был делегатом II съезда РСДРП, где произошел раскол эс-деков на большевиков и меньшевиков. Этот раскол был инспирирован Лениным. Расколовшись на две почти равные части, делегаты понесли со съезда в Россию семена раздора. Отношения между двумя фракциями установились самые скверные и эти возмутительные отношения были занесены в глубинку. Мусор дрязг, сплетен заполнял образовавшуюся щель. И щель росла, разногласия увеличивались. Почему?

Вот ответ Мандельберга: – «Потому, что причина, вызвавшая разногласия на съезде, именно, специфическое ленинское упрощенное отношение и понимание задач партии и сущности революционной борьбы, – не только оставалось, но, наоборот, благодаря расколу получило возможность выкристаллизироваться, в последовательно проводимую систему; собирая вокруг себя элементы Партии, имеющие тенденцию именно к такому пониманию, и ими этими элементами отчасти покоряемое, – оно, чем дальше, тем все больше уходило от меньшевиков... Чем сложнее задачи ставила все стремительнее развивающиеся революция, тем, понятно, все более и более ошибочные ответы должен был давать все упрощающий ленинизм»^[5].

Это потрясающие свидетельство. Во–первых, кажется, впервые употреблено слово «ленинизм». До этого общеупотребительным для обозначения большевиков и меньшевиков были «беки» и «меки» внутри «эс-деков» – социал–демократов.

Ясно, что слово «беки», смахивающее на «бяки» было упразднено. Во–вторых, речь идет о кадрах большевизма, неизмеримо более примитивных, чем их оппоненты. Одна из причин произошедшего – полный отрыв лидеров эмиграции от России. Дрязги, сплетни, взаимные обвинения – эмигрантская клоака выбрасывала все это на территорию империи, и лишь примитивные низы могли быть электоратом нового движения.

Кстати, первые оценки социал–демократов со стороны народовольцев были негативными и проявились в общих ссылках. Конечно, на лицах выживших героев семидесятых–восьмидесятых годов можно было прочесть отпечаток мученичества и трагизма. Но в оценке нового движения они были почти единогласны: «мы»– народовольцы, «аристократы», а «вы» – социал-демократы – «плебс». «...Недавно умерший народоволец и народоправец, позднее правый эсер Н. Тютчев высказался: «Теперь в Сибирь улица пошла»^[6].

Множество версий выдвигалось в отношении псевдонима, который избрал Владимир Ульянов – ЛЕНИНЪ. Н. К. Крупская считала выбор псевдонима делом случая и не более^[7]. Но у меня есть странная версия^[8]. В Германии существует одно стихотворное пророчество no-латыни, приписываемое монаху Герману, жившему в XIII веке.

Иногда называют «точную» дату появления пророчества – 1300 год, но оно получило известность в 1693 году и многократно переиздавалось. Выдвигались различные версия, кто в действительности создал эту фальшивку.

Пророчество называется – Vaticanium Lehninese (Ленинское пророчество), названное по местечку Ленин (ударение на последнем слоге), неподалеку от Потсдама, известное развалинами старинного цистерцианского монастыря Гиммельпфорт, основанное в 1180 году. (Цистерциане – монашеский орден, ветвь бенедектиицев. В Польше их называют берпардинами. Они отличаются строгим уставом). Вероятно, пророчество позднейшая фальшивка^[9]. В этом известном подлоге оплакивается гибель дома Асканиев (им когда–то принадлежал Ленин) и возвышение династии Гогенцоллернов, должное привести к объединению Германии.

Предрекается и гибель последней династии в одиннадцатом поколении. Наследниками Асканийской династии были князья Ангальт–Цербские. Иначе говоря, дом Романовых был тесно связан через Екатерину Великую с этой династией, ибо она была принцессой Ангальт–Цербской. (Кстати, эта династия ведет свой род от славян – сербов (отсюда – цербская). Все эти исторические изыскания, возможно, могут помочь в выяснении странного псевдонима.

Как бы то ни было, но в этом псевдопророчестве имеются антироялистские тенденции, которые, зная биографию Ульянова–Ленина, могли его привлечь к выбору конкретного псевдонима. Учтем, что впервые псевдоним «Ленинъ» появился в газете «Заря» в 1901 году. Том энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона со статьей о «Ленинском пророчестве» вышел в 1896 году – версия имеет право на существование^[10].

Добавим, что псевдоним «Ленин» использовался в артистическом мире. В девяностые годы XIX века этот псевдоним использовал провинциальный актер Н. Ленин–Менделеев. Он был племянником великого химика^[11].

Второй раз этот псевдоним использовал знаменитый актер, народный артист РСФСР Михаил Францевич Игнатюк (1937).

Псевдоним, возможно, был взят у его учителя, великого актера А. П. Ленского, как бы усеченная форма, принятая для бастардов XIX века (Пнин–Репнин, Шафиров – девица Фирова, Селиверстов–Верстовский и т. д.) или по имени женщины. Возможно, этот же псевдоним был взят и другой известной актрисы – Лениной Елены Лазаревны. Но у нее, вероятно, это как раз образование от имени. К сожалению, я не знаю ее девичьей фамилии. Но все эти актеры взяли свой псевдоним в начале XX века.

Информативны и воспоминания Владимира Александровича Поссе (1864–1940). Он был одним из самых интересных людей своего времени, публицистом, народником, марксистом, и по словам Л. Н. Толстого принадлежал к лучшим образцам «интеллигенции»^[12]. Являясь личным другом Горького, Поссе оказал громадное влияние на Ленина и Горького, что несомненно: но оба они отрицали влияние обаятельной личности^[13].

Имея в виду Ленина, Поссе писал: «Искровцы» мечтали о своей диктатуре во всем революционном лагере^[14]. Съезд партии – это турнир между социал–демократами и нарождающей партией социалистов–революционеров. Самый солидный теоретик первых был Плеханов, самый боевой теоретик и практик Ленин^[15].

Удары Ленина пытался парировать Чернов с не всегда удачной помощью, которую оказывали ему хорошие практики, но плохие теоретики – Минор и Гоц. «Минор с обликом ветхозаветного патриарха и Гоц с обычной физиономией доктора, не добившегося ни практики, ни известности – чистокровные евреи, искренне полюбившие русский народ» – кажется это сказано без иронии. Где–то я слышал, что кто–то назвал Поссе дураком, но это далеко не так. Его прямота – это прямота давно вымерших мамонтов – идеалистов. Я не оговорился – не пескарей, а именно мамонтов. (У Владимира Набокова: «Умирают мохнатые мамонты, чуть жива красноглазая мышь...»). Плеханов и Ленин – русские, и в наружности – русское, купеческое, но у каждого своеобразное. «Ленин, почти ровесник Чернова, казался в то время (то есть в 1902 году), значительно старше его, а теперь, пожалуй, выглядит помоложе, ибо Ленин раньше Чернова и внешне и внутренне установился.

Уже тогда у него была очень солидная плешь, обнажавшая хорошо вылепленный череп с остатками рыжих волос. Лицо с сильно развитыми скулами, с рыжей бородкой – некрасиво, но вся суть в глазах, карих, умных, смеющихся и лукаво и ласково. Небольшого роста, коренастый, жилистый с быстрыми уверенными жестами – он мог сойти за смышленого прасола, промышляющего скупкой у крестьян шерсти и льна»^[16].

Блестящий портрет, сделанный вовремя, в будущем он сошел бы за карикатуру. Ещё неожиданнее отношение к Плеханову. Возможно, и здесь имелся ввиду «Старик» (так называли Ульянова его сподвижники). Но так можно было обойти цензуру: «...на подмогу Ленину под шумные аплодисменты поднимается на кафедру пожилой плешивый интеллигент с густыми черными бровями, мефистофельски загнутыми над живыми, во все стороны стреляющими глазами. Это был Плеханов. Говорит он с продуманной жестикуляцией, говорит красно, точнее пестро: так и сыплются остроты, цитаты, в том числе из Крылова, ссылки на героев Гоголя и Щедрина... Несмотря на это или именно поэтому, слушать его было жутко, ибо легкая шутливая форма особенно ярко оттеняла зловещую жестокость содержания. Нападая на террор социалистов–революционеров, он восхвалял террор Великой французской революции, террор Робеспьера. «Каждый социал–демократ, – говорит Плеханов, – должен быть террористом а'lа Робеспьер.

Мы не станем подобно социалистам–революционерам стрелять в царя и его прислужников, но после победы мы воздвигнем для них гильотину на Казанской площади...». Не успел он закончить этой фразы, когда среди жуткой тишины, переполненной залы раздался отчетливый голос: «Какая гадость!». Сказано это было громко, но спокойно, убежденно и потому внушительно, Плеханов побелел, вернее, посерел...»^[17]. На следующий день Поссе написал резкое письмо Плеханову о разрыве с Плехановым, Лениным и другими, и печатно стал выступать против тогдашней социал–демократии. Обратим внимание, что в 1923 году Поссе имел мужество отвергать классовый террор, прозрачно намекая на советский режим:

«Обещание поставить гильотину на Казанской площади стоит в тесной связи с обещаниями, данными Плехановым и его сторонниками на съезде РСДРП в 1903 году разогнать русский парламент через две недели, если состав его не будет соответствовать интересам Социал–Демократической Партии, или, напротив, сделать его бессрочным, если состав его будет этим интересам соответствовать, лишить буржуазию избирательных прав, ограничить свободу слова, не считаться с неприкосновенностью личности...»^[18]

Не надо быть особенно прозорливым, чтобы узреть под анонимными словами «его сторонников» истинных главарей Октября, ускоренно решивших проблему Учредительного собрания и прочих «мелочей»: свободы слова, личности и т.д. Резюме о встрече с Плехановым и Лениным следующее: «Злость сильна, и на этот раз победа осталась за «искровцами», несмотря на гадость Плеханова»^[19].

Интересен рассказ Поссе и о Кропоткине. Оказывается, знаменитый анархист если не был масоном, то, во всяком случае, интересовался масонством. Он спрашивал своего собеседника о том, масон ли Струве? И вообще придавал большое значение связям в высшем обществе, считая, что это может способствовать «движению». Он сожалел, что русские либералы игнорируют масонство^[20]. О будущей власти большевиков: «Если я вернусь в Россию, когда у власти будет Николай II..., то меня, вероятно, пошлют на Сахалин, но не в ссылку, а для геологических исследований, если же у власти будет Плеханов, то, пожалуй, посадят»^[21]. Что и было сделано при большевиках.

И еще одна двусмысленная деталь. Думаю, она касается больше Ленина, чем царя: «Жизнью Николая Романова я интересовался. Будь на месте Николая II человек с такими способностями и с такой могучей волей, какие были у Петра I, русская история конца XIX и начала XX века была бы несколько иной, чем мы ее теперь знаем. Совершенно отрицать роль личности в истории для тех, кому интересно общественное творчество Ленина, невозможно. И надо помнить, что в социологии, как в математике, приходиться считаться с величинами не только положительными, но и отрицательными»^[22].

В 1922 году вышла биография В. Г. Короленко. Автор предисловия к ней безусловно имел в виду Ленина и его противника Мартова. Следует различать между революционерами два основных разряда: «умозрительно–программной и органически–принципиальной. Умозрительно–программные революционеры всегда более или менее начетчики, склонные с чрезвычайным жаром «состязатися о словеси». Во многих из них сидят отцы христианской церкви эпохи вселенских соборов: по букве непримиримая вражда к язычеству, в существе – приятие и укрепление худших сторон того же самого язычества. Как бы наперекор старому афоризму: «из сердца исходят помышления», у революционеров этого типа ум ужасно непреклонный, а сердце чрезвычайно приспособленческое. Горячностью по формальным вопросам символа веры удовлетворяется потребность возместить холодноватое безразличие к вероисповедному существу.

Органически – принципиальным революционерам дорого существо. Для них люди дороже слов. Им в высшей степени понятно, что революционная суббота для человека, а не человек для революционной субботы. Они мягки и уступчивы в тех частностях, относительно которых возможны разные мнения. Но зато горячи и непреклонны в существе»^[23]. Вероятно, речь идет о первом пункте программы по поводу членства в партии социал–демократов, с пеной у рта защищаемого Лениным. Это первый водораздел между книжниками и практиками. Так сказать, школа Шамая против школы Гилеля...

При анализе причин возвышения Ленина, следует отметить его несомненную «харизму». Обратимся к ранним воспоминаниям одного из первых соратников вождя, затем исчезнувшего в «Никуда», хотя он и умер в своей постели. Он, по его словам, рано отошел от революционной деятельности и «потому со временем перестал существовать для Владимира Ильича». Речь идет об экономисте Михаиле Александровиче Сильвине (1874–1955). Дело относится к самому раннему периоду: «остановлюсь на некоторых личных свойствах Владимира Ильича. Как я уже сказал, мы единогласно, бесспорно и молчаливо признали его нашим лидером, нашей главой; это его главенство основывалось не только на его подавляющем авторитете, как теоретика, на его огромных знаниях, необычной трудоспособности, на его умственном превосходстве – он имел для нас и огромный моральный авторитет.... он импонировал нам также моральным величием. Нам казалось, [что] он был совершенен, свободен от тех мелких слабостей, которые можно найти в каждом»^[24].

Примером его «харизмы» стоит привести встречу в Риге с латышскими социал–демократами, которые были предубеждены к россиянам. В течение 3–х дней общения с ними Владимир Ильич полностью очаровал латышей.

«Здесь еще раз убедился я, насколько этот человек был одарен способностью увлекать сердца, внушать к себе беспредельное доверие, наполнить чувством беззаветной преданности единой цели – все это я не раз имел случай наблюдагь и в отношении целых групп и отдельных лиц.

Бывали случаи, что человек достаточно зрелый, независимый в своем образе мыслей в своих суждениях, образованный и опытный, которого никак нельзя упрекнуть в недостатке самостоятельности, после нескольких недель общения с Владимиром Ильичом совершенно подпадал под влияние его железной воли, его сильного ума»^[25].

Одержимость идеей была привлекательной и отталкивающей одновременно: «В личных отношениях В. И. был обаятельный человек с большой выдержкой, деликатный, терпеливый к собеседнику – не всегда интересному, очень гостеприим ный.

[Я] знал его позже в Сибири, во время ссылки, я видел его затем в эмиграции; и знаю, что, когда этот человек имел дело с теми, кого он считал врагами своей идеи, а, стало быть, и своими личными, он был беспощаден. На мои сомнения в некоторых случаях, и с той насмешкой, которая часто смотрела из его глаз, замечал мне: «Революция – не игра в бирюльки».

«Это обывательские соображения – говорил он. Для того чтобы она победила, нужно сосредоточить на ней все внимание, всю свою энергию, все свои силы и всю волю, сосредоточить, отбрасывая все лишнее, все не идущие к цели». И эти, как иногда говорят, односторонность и исключительность, нетерпимость и беспощадность были ему свойственны»^[26].

Илья Лохматый был знакомым Ленина. Они встречались в эмигрантском Париже. Эренбург об этом рассказывает в своих воспоминаниях. Встречались большевики в кафе «д'Орлеан». На втором этаже была небольшая зала заполненная людьми, человек тридцать. Все пили гренадин – приторно сладкий сироп. Ленин пил пиво. Эренбург глядел только на Ленина. Шел 1909 год, но магнетические токи привлекали к вождю людей. Одет Ленин был в темный костюм, со стоячим крахмальным воротничком –выглядел корректно. Не сказано, но, по–видимому, как средний буржуа. Молодой Илья, будучи дерзким мальчишкой (вообще–то он себя чувствовал неловко), попросил слово и высказал возражение по теме обсуждаемого. Ленин ответил мягко, не обругал (обычно в полемике он был несдержан), а разъяснил его неправоту. Молодой человек заинтересовал Первого Большевика. Он подошел к Илье и расспросил его о московских делах. Илья Лохматый к этому времени побывал в большевистской организации со своим однокашником по Первой московской гимназии – Николаем Ивановичем Бухариным, был арестован, а теперь эмигрировал. Ленин пригласил «мальчишку» к себе на улицу Бонье. К этому времени от дерзости ничего не осталось – была робость перед сильной личностью. Открыла дверь Крупская, «Сам» работал у письменного стола, чуть щуря глаза. Илья Лохматый подробно рассказал о провале московской ученической организации, о положении в Полтаве. Вождь внимательно слушал.

Выяснилось, что Эренбург помнил адреса, по которым можно было рассылать газеты. Надежда Константиновна все записала. Настало время обеда, и Илья хотел раскланяться, но не тут–то было: его гостеприимно накормили. Поразил Илью порядок на столе Ленина: он этого никогда не видел среди своих друзей. И еще: – «Меня поразила его голова. Я вспомнил об этом пятнадцать лет спустя, когда увидел Ленина в гробу. Я долго глядел на этот изумительный череп: он заставлял думать не об анатомии, но об архитектуре»^[27].

Наблюдал Эренбург Ленина в библиотеке Сент–Женевьев, слушал его выступления. По его воспоминаниям, сходными с воспоминаниям других, В. И. Ленин говорил спокойно, без пафоса, без красноречия, слегка картавя, иногда усмехался.

Его речи похожи на спираль, для утверждения и разъяснения он возвращался и повторял: многие забывают, что спираль похожа на круг и не похожа – спираль движется дальше. Эренбург подчеркивает простоту жизни вождя, демократичность и участие в судьбе товарищей. Сия простота доступна лишь большим людям. В конце рассуждений о Ленине Эренбург приходит к выводу, что ему (Ленину) чужд культ личности, но это была, неизмеримо со многими политическими деятелями, сложная личность.

В эмиграции встретился с Лениным интересный человек и в будущем сильный шахматный мастер А. Ф. Ильин–Женевский, победитель Капабланки, брат Ф. Ф. Раскольникова. Было это в весенний день 1914 года. Александр Федорович был совсем юным гимназистом, только что исключенным из гимназии Витмера и заканчивающим учебу в Швейцарии на деньги некоего благотворителя. Встреча состоялась в Женеве, куда Ленин приехал на один день с лекцией. Остановился он на квартире своего старого друга Вячеслава Алексеевича Карпинского. Ильин увидел низенького, коренастого человека и сразу в памяти всплыло лицо Сократа. Но затем он подумал, что все же это какой–то крестьянин. Недоразумение прошло сразу, когда Карпинский представил гостю Ильина. Растерянно протянув руку «Ильичу» для приветствия он почувствовал в свою очередь широкое и крепкое рукопожатие. Лицо вождя расплылось в приветливой и ясной улыбке.

Молодой Саша Ильин отвечал на вопросы Ленина по поводу ареста их юношеской организации. Кстати, Женевский говорил, что в их группе дружно работали члены различных партий: большевики, меньшевики, эсеры, анархисты. Наверняка были и сионисты и бундовцы, но они не остались в памяти рассказчика. Жена хозяина – «товарищ Ольга», она же Софья Наумовна Равич, пригласила всех к столу. Разговор перешел на интимную тему – Ленин беспокоился о состоянии здоровья жены. У Надежды Константиновны была «Базедова болезнь». Было два пути решения проблемы: опасная операция или консервативный способ лечения. «С какой заботливостью и тревогой говорил Владимир Ильич о здоровье своей неразлучной и верной подруги».

Как известно, революционер решительно расправившийся «операционным» путем со старой Россией, оказался в личной жизни консерватором: в итоге семья Ульяновых не решилась на операцию. Это вопрос психологический и, несомненно, представляет собой интерес для психологов. Думаю, что Ильин–Женевский приводит этот факт неслучайно. Будучи сильным шахматистом и разбираясь в психологии «противника», он обратил внимание на это, в принципе приватное обстоятельство. В то время можно было писать о болезни Крупской. И, конечно, Ильин обратил внимание на несоответствие личного и общественного.

Оказывается: одно, не есть обязательно продолжение другого. Примеры Александр Федорович мог взять из истории шахмат: романтик Адольф Андерсен, жертвовавший фигуры направо и налево – в жизни скромный учитель, боявшийся потерять преподавательское место в гимназии... Неожиданно Ленин обратил внимание, что юноша не ест мяса, и Равич быстро приготовила для него яичницу. Александр был вегетарианцем и, со свойственной юности горячностью, стал защищать безубойный способ питания. В это время было страшное увлечение толстовством и, как непротивление уживалось в душе большевика – мало понятно. Ленин развеселился: «Ого, – сказал он, хитро улыбаясь и подмигивая Карпинским, – этак вы, пожалуй, произведете новый раскол в партии и организуете новую фракцию большевиков–вегетарианцев». Так смеясь и пикируясь, они перешли в библиотеку, где был приготовлен послеобеденный чай^[28].

Тему для доклада Ленин выбрал вызывающую, (для той космополитической среды эмигрантов, живущих в Женеве): – «Национальный вопрос». Ибо, по словам Ильина, всякого рода эмигрантские национальные социалистические группировки, считали преступлением всякий последовательный интернационализм, будь-то еврейский или польский – всё окрещивалось бранным словом «ассимилятор». Аудитория пришла огромная: яблоку негде было упасть. Все ожидали полемики. Ленина встретили весьма прохладно, исключая маленькую кучку большевиков.

Как оратор Ленин глубоко поразил Ильина, хотя с внешней стороны его нельзя было назвать блестящим оратором. Он не обладал теми артистическими данными, как, например, местная достопримечательность – итальянский анархист Бертони. Итальянец был в первую очередь актер-трагик, обладающий соответствующей внешностью, бархатным голосом и прочими атрибутами, необходимыми для обворожения женской половины публики.

Ленин – антипод. Абсолютно невзрачная внешность, несколько хрипловатый голос и «привычка часто причмокивать в конце фраз» – этим не покоришь зрителя. Но, тем не менее, слушать его было приятно.

Ильин поймал себя на мысли, что он, слушая оратора, как бы читает книгу. «Удивительная стройность мыслей, строгая последовательность изложения и неумолимая логичность сделала то, что вся это большая и, в большинстве чуждая нам аудитория, не двигаясь и почти не дыша, как зачарованная, прослушала до конца лекцию Владимира Ильича». Когда он окончил говорить, уже большая часть зала аплодировала ему. Но настоящее мастерство проявилось во время полемики. Он разделался с ними быстро – «это был не бой, а избиение младенцев!» Враги повержены, собрание закончено, и дружные аплодисменты сопутствовали победе логики полемиста. Карпинские и Ильин провожают Ленина до поезда. Последняя реплика Ильича из окна вагона: «Советую вам перестать быть вегетарианцем!» –«Советую вам сделаться вегетарианцем!» – с юношеским задором отвечаю ему я. Ленин смеется...».

Юноша запомнился Ленину, и он неоднократно справлялся у Карпинских о его житье–бытье и приглашал на отдых в Краков, но этому помешала война. А после приезда Ленина в Петроград они коротко встретились еще раз. Ленин не узнал его: загорелый, запыленный в офицерских погонах – он не был похож на довоенного юнца. Ильин напомнил о себе: «Мы с вами виделись в Женеве». Я – «витмеровец»... «А, Вегетарианец! – воскликнул он, и веселая ласковая улыбка озаряла его лицо. По–видимому, это обстоятельство всего сильнее врезалось ему в память. Милый, добрый Ильич!»^[29]

К месту добавить мнение графа П. Н. Зубова об ораторском искусстве Ленина: «Его ораторское дарование было удивительно: каждое его слово падало, как удар молота и проникало в черепа. Никакой погони за прикрасами, ни малейшей страстности в голосе; именно это было убедительно. Позже я имел случай сравнить способ его речи с Муссолини и Гитлером. Последний сразу начинал с истерического крику и оставался все время на этой форсированной ноте, не имея дальнейшего подъёма; я никогда не мог понять, как этот человек мог влиять на слушателей, разве что они все были истериками.

Прекрасноречие Муссолини могло действовать на настроение итальянцев, но по сравнению с ленинским оно не было таким же толковым. Лишь один европейский оратор мог сравниться с Лениным – Черчилль»^[30].

К этому можно добавить весомое свидетельство московского обывателя Н. П. Окунева, который в годы 1914–1923 вел дневник. Для историка этого времени он необыкновенно интересен важнейшими деталями быта: ценами на хлеб, сахар, рыбу, мясо, на услуги парикмахерской, баню, ценами на одежду и обувь. И все дается в широком аспекте и чуть ли не ежедневно. Наш интерес связан с упоминанием Ленина. Так в записи от 17–30 апреля 1918 года мы читаем следующее: «Ленин все пишет, все говорит... Энергия этого человека действительно выдающаяся, и оратор он, как и Троцкий, – безусловно, замечательный. На их выступления идут уже не одни серые большевики, пошла и «пестрая публика». Залы выступления буквально ломятся от жаждущих послушать их. Ни кадетам, ни Керенскому такого длительного и бесспорного успеха не давалось.

И говорят ведь, в сущности, вещи довольно неутешительные, не хвалятся своими успехами, а вот, подите, каких оваций удостаиваются! Куда тут Шаляпин!»^[31]

Интересно признание, человека относящегося отрицательно к большевизму. Поразительна и честность обращения к толпе. Выше автор дневника дает такую характеристику главным деятелям революции: «Все-таки надо признать, что наши настоящие властители – Ленин и Троцкий люди недюжинные. Идут к своей цели напролом, не пренебрегая никакими средствами.

Если это и нахалы, то не рядовые, а своего рода гении. Керенский перед ними мелок. Он может умереть, про него лучше того, что писали весной и летом, уже не напишут»^[32].

По воспоминаниям Н. К. Крупской во время болезни вождя, она читала ему «Хулио Хуренито». Книга только что (1921) вышла в издательстве «Геликон» в Берлине. Экземпляр был направлен Ленину 28 марта 1922 года представительством РСФСР в Германии. Крупская писала: «Из современных вещей, помню, Ильичу понравился роман Эренбурга, описывающий войну: «Это знаешь, – Илья Лохматый (кличка Эренбурга), – торжествующе рассказывал он. – Хорошо у него вышло».

Собственно, эта оценка потрясающа – ибо в «Хулио Хуренито» достается не только новой власти, но и самому вождю. Ясно, что в девятитомном советском собрании сочинений Эренбурга двадцать седьмая глава о Ленине выпущена. Она же глубоко интересна и, отдадим должное объективности вождя, не обидевшегося на эти страницы. Причина, думается, в том, что Ульянов прекрасно сознавал действительность и искренне верил, что иначе в России – нельзя. Чего стоит одно название выпущенной главы «Великий инквизитор вне легенды?» Ясно, что здесь имеются мотивы, идущие от романа Достоевского «Братья Карамазовы». Обрядный поцелуй, исходящий от Христа у Достоевского, заменяется поцелуем Великого провокатора лба носителя коммунистической идеи. Собственно рассказ о встрече начинается с воспоминаний о своих товарищах, ныне занимающих крупные посты. Автор их боится. Почему? Ответ его убедителен: «Когда мы уже шли по пустынному завьюженному Кремлю к «капитану», я почувствовал, что боюсь. Не то чтоб я верил очаровательным легендам досужих жен бывших товарищей прокуроров, кои изображали большевистских главарей чем-то средним между Джеком Потрошителем и апокалипсической саранчой. Нет, я просто боялся людей, которые чтото могут сделать не только с собой, но и с другими. Этот страх перед властью я испытывал всегда... В последние же годы, увидав ряд своих приятелей, собутыльников, однокашников в роли министров, комиссаров и прочих «могущих», я понял, что страх мой вызывается не лицами, но чем-то посторонним, точнее: шапкой Мономаха, портфелем, крохотным мандатиком.

Кто его знает, что он, собственно, захочет, во всяком случае (это уже безусловно), захотев – сможет»^[33].

Свидание почему–то состоялось ночью, и Илья прячется за тумбу с бюстом Энгельса, становясь невидимым, и все же страх не покидает его. Войдя в кабинет, он успел заметить «чьи-то» глаза, насмешливые, умные... Далее писатель вспоминает различные интервью иностранцам, которые давали «вожди». Понятно, что первым называется Уэллс. Как мы знаем «кремлевский мечтатель» говорил о прогулках в городах будущего: он был учеником Чернышевского и хорошо помнил сны Веры Павловны^[34].

Вторым был рассказ мадридского корреспондента о том, как Троцкий с особенной жадностью пожирает небольшие котлетки из мяса буржуазных младенчиков... Разговор Учителя с первым коммунистом представляет особый интерес. Ирония, сатира, парадокс, фантазия, мистика и жизненная правда переплетаются так, что нам уже не отделить одно от другого. Небольшая комната с высокими потолками, «выходящими на заснеженные пустыри, преображается в капитанскую вышку, а мертвый Кремль и вся ледяная угрюмая Россия – в дикий корабль». Страшно. Вопросы поначалу задавал «Капитан» о состоянии мексиканской социальной революции, применялась ли в Мексике в широком масштабе электрификация и т. п. Но Хулио Хуренито переводит разговор на другие рельсы. Великий Провокатор спрашивает вождя, почему существует такая расточительность, бездеятельность, разгильдяйство в Советской республике, когда на очереди посевная компания, Донбасс, продовольственная агитация, электрификация.

Вопрос Провокатора доводит коммунистическую идею до абсурда: почему поэты пишут стихи о мюридах и черепахах Эпира, художники рисуют бороды и полоскательницы, философы выкачивают философские системы, филологи ковыряют свои корни, математики от них не отстают? Почему не закрыты все театры, не упразднена поэзия, философия и прочее «лодырничество?». Уэллс замечает то же самое, что и «провокатор»: среди большевиков есть тупицы, готовые запретить химию, если не внушить им мысль о наличии «пролетарской химии». Бред.

Но это истина. А бюрократия? Самое элементарное дело ведется из рук вон плохо, у большевиков исключительно беспомощный управленческий аппарат.

Предвиденье Ильи Григорьевича очевидно: через 10 лет все будет упразднено или точнее приведено к одному знаменателю.

Впрочем, вопросы Провокатора понятны. Вот одно чудо-юдо, произведенное комиссаром Хулио Хуренито. Один из абсурдных декретов: – «До выработки центральными советскими органами единого плана рождений на 1919 года, запрещается с 15–го с.м. гражданам г. Кинешма и уезда производить зачатия»^[35].

Не надо думать, что это большое преувеличение: сатира Эренбурга зиждется на фактах. Стоит только перечитать его современников – Всеволода Иванова, Бориса Пильняка, Исаака Бабеля, Евгения Замятина, Андрея Соболя и др.

«Капитан» – политик, потому он миролюбиво отвечает, что по этому вопросу стоит обратиться к Анатолию Васильевичу . «Искусство – его слабость, я же в нем ничего не смыслю и перечисленными вами ремеслами совершенно не интересуюсь». (Понятно, что это не так: искусством, музыкой, кино – вождь интересовался. Но, кивнув в сторону Луначарского, он избавляется от неприятного вопроса. По воспоминаниям Крупской – из поэзии чтились Некрасов и Надсон, а по воспоминаниям Лепешипской восхищался Пушкиным, Шиллером, Шекспиром и менее известными русскими поэтами Тютчевым и Баратынским. В общем, это говорит о среднем вкусе русского интеллигента конца XIX века, хотя последние двое выпадают из вышеприведенного ряда).

И, далее в духе незабвенных Писарева, Базарова и Рахметова: «Мне кажется, гораздо более занимательным писать декреты о национализации мелкого рогатого скота, пробуждающие от сна миллионы, нежели читать стихи Пушкина, от которых я часто засыпаю. Я с детских лет ничего не читал и не читаю, кроме работ по моей специальности. Я не гляжу на картины, ибо мне интереснее смотреть на диаграммы. Я никогда не ходил в театр, вот только в прошлом году пришлось «по долгу службы» с «гостями республики», и это было еще снотворнее гимназического Пушкина.

Чтобы перейти к коммунизму, нужно сосредоточить все силы, всю волю, всю жизнь на одном – на экономике. Засеянная десятина, построенный паровоз, партия мануфактуры – вот путь к нему, а, следовательно, и цель нашей жизни. Оставьте санскритские словеса, любовные охи, постройки новых или ремонт старых богов, картины, стихи, трагедии и прочее. Лучше сделайте одну косу, достаньте один фунт хлеба!»^[36]

Я лично думаю, что в этих словах Первого коммуниста лежит секрет его личности. Он глубоко убежден, что коммунисты могут осчастливить Россию, заставив ее работать... Ирония Эренбурга в словах Учителя: «Я вас понимаю... – вы высокий образец однодумья... Однодумье – дело, движенье, жизнь. Раздумье – прекрасное и блистательное увеселение, десерт предсмертного ужина». (Скажем, «раздумье» о будущем партии в так называемом «Завещание Ленина» – действительно из предсмертного ужина, но не десерт, а цикута в буквальном смысле слова...)

Следующий вопрос Хулио касается терпимости к левым эсерам, а также к миллионам, не согласным уверовать в торжество коммунизма. Первый коммунист, как в случае с Луначарским, отсылает вопрошающего к товарищу... Какому? Имя его не произносится, ибо Илья от страха прослушал фамилию или умышленно умолчал. Речь, конечно, идет о Феликсе Эдмундовиче Дзержинском и его ведомстве. Никто в будущем не будет верить в целительные способности святителя Пантелеймона! (Иначе говоря – будет полное торжество атеизма).

Причина употребления слова «капитан» необыкновенно интересна. Здесь несколько реминисценций. Во–первых – Авраам Линкольн, изображенный Уолтом Уитменом в стихотворении «О, капитан мой, капитан, как труден путь наш был». Речь идет о Гражданской войне между Севером и Югом и убийстве «капитана». С другой стороны возможно речь идет о стихах О. Мандельштама, где Россия сравнивается с громадным судном. В воспоминаниях Эренбурга так и сказано: «...тогда не только я, но многие писатели старшего поколения, да и мои сверстники еще не понимали масштаба событий.

Но именно тогда молодой петроградский поэт, которого считали салонным, ложно-классическим, далеким от жизни, тщедушный мнительный Осип Мандельштам написал замечательные строки: «Ну, что ж попробуем, огромный, неуклюжий, скрипучий поворот руля...»^[37]. А может, он держал в уме другие стихи Осипа Эмильевича: «Когда октябрьский нам готовил временщик / Ярмо насилия и злобы»...^[38]

Ассоциации – это самое интересное в романе «Хулио Хуренито». Упоминание встречи Ленина с Уэллсом чрезвычайно любопытно. Говорить о подкупе брита просто глупо. Тот многое видел и многое понял. Но не понял, пожалуй, еще больше. Основной вывод, сделанный им, заключался в том, что колоссальный, непоправимый крах империи есть результат Мировой бойни. И Уэллс сразу говорит, что нынешнее правительство единственно возможное в России. Большевики – это единственное, что сплачивает громадную страну^[39]. С этим утверждением перекликается мысль Ленина, высказанная Горькому: «...по вашему, миллионы мужиков с винтовками в руках – не угроза культуре, нет? Вы думаете, Учредилка справилась бы с их анархизмом? Вы, который так много шумите об анархизме деревни, должны бы лучше других понять нашу работу. Русской массе надо показать, нечто очень простое, очень доступное ее разуму. Советы и коммунизм – просто»^[40]. Ленин говорит правду, но его цинизм – обжигающ... Иначе говоря, смирительную рубаху на взбунтовавшуюся Русь могли накинуть лишь большевики. Удивительно, что советская цензура выхолостить до конца воспоминания Горького так и не смогла...

Надо заметить, что Уэллс посетил Россию в сентябре–октябре 1920 года: только что проиграна война Польше, в Крыму «сидит» Врангель, Дальний Восток оккупирован японцами. Но Уэллсу ясно: советская власть удержится. Образумить писателя пытался русский коллега А. В. Амфитеатров, но не преуспел: все недостатки, всю жестокость Уэллс видел и ему не «втирали очки», да и невозможно было заштопать все дыры. «Глядя на всех этих выдающихся людей, живущих как беженцы среди жалких обломков империалистического строя, я понял, как безмерно зависят люди большого таланта от прочности цивилизованного общества»^[41].

Вот небольшой перечень «золотого фонда» России, терпящих бедствия на полузатопленном корабле: Шаляпин, Амфитеатров, Павлов, Глазунов. Ирония не покидает Уэллса, прошедшегося по основателю утопии: «Пророк Маркс и его Священное писание не дают никаких наставлений по всем вопросам. Поэтому, не имея готовой программы, большевики вынуждены неуклюже импровизировать...»^[42]

Вывод один – виновата Мировая война. Если бы она продолжилась ещё год или больше, свой вариант катастрофы пережили бы Германия и Австро–Венгрия (что и свершилось) и страны Антанты.

Ленин пометил NB в книге знаменательное место: «Не коммунизм вверг эту огромную, трещавшую по швам, обанкротившуюся империю в изнурительную шестилетнюю войну. Это дело рук европейского империализма»^[43].

Говоря о движущей силы партии, Уэллс, подчеркивает то, что среди них много евреев, но очень малое число из них настроено националистически. Они борются за новый мир, а не за интересы еврейства. Большевики и не собираются продолжать традиции иудаизма. Арестовано большинство сионистских лидеров и запрещен древнееврейский язык, как «реакционный». «У Ленина, любимого вождя всего живого и сильного в сегодняшней России, татарский тип лица, и он, безусловно, не еврей»^[44]. Если бы писатель знал правду, что б он написал тогда? Среди большевиков вне сомнения есть люди с широким взглядом. Это люди большой творческой силы.

Он приводит, не задумываясь, несколько имен: во–первых – Ленин, неизмеримо выросший в эмиграции; во–вторых –Троцкий, который никогда не был экстремистом и обладает большими организационными способностями (оценка Уэллса); затем – Луначарский – нарком просвещения, ну, с этим все ясно; Рыков – руководитель Совета народного хозяйства, Лилина – из Петроградского отдела народного образования, Красин – глава торговой делегации в Лондоне. Для нас в этом перечне интересна Лилина – вторая жена Зиновьева. Бог ее миловал – она умерла своей смертью.

Интересны мысли Уэллса о русском народе как таковом; анализ народного духа приводит писателя к пессимистическому выводу. Только на основе Советской власти Россия сможет вернуться к цивилизации, большевики – становой хребет возрождения. – «Огромная масса населения России – крестьяне, неграмотные, жадные и политически пассивные. Они суеверны, постоянно крестятся и прикладываются к иконам – особенно в Москве – но они далеки от истинной религии... Православный священник совершенно не похож на католического священника Западной Европы; он сам – типичный мужик, грязный и неграмотный, не имеющий влияние на совесть и волю своей паствы. Ни у крестьян, ни у духовенства нет никакого творческого начала»^[45].

Здесь же уместно привести высказывание о Ленине прославленного военачальника, человека далекого от марксизма. Речь идет о генерале А. А. Брусилове. На смерть Ленина он отозвался следующим образом: «Я по своим убеждениям националист, но относился с уважением к широким идеям покойного. Я никогда его не видел, никогда с ним не говорил, имел дело во время службы только с Л. Д. Троцким, С. С. Каменевым и П. П. Лебедевым. (Нелишне отметить, что Сергей Сергеевич Каменев – полковник царской армии, а Павел Павлович Лебедев – генерал.)

Я ценил возможность работать на пользу русского народа, не взирая на то, что не принадлежал к политической партии Ленина, гак как во всю мою долгую жизнь я никогда политикой не занимался, это не моя сфера. Я признаю заслугой его и его партии то, что под каким бы то ни было названием, Россия не была расчленена, и осталось единой, за исключением нескольких западных губерний, которые рано или поздно должны будут с ней вновь воссоединиться. Совершенно очевидно, что при дряблом Временном правительстве этого никогда не могло быть!»^[46]

Великий Провокатор (Хулио Хуренито) попал сравнительно легко в Кремль. Это не то, что было с Уэллсом, который возмущается тем, что при организации встречи с Лениным и Чичериным ему пришлось потратить восемьдесят часов(!?) на разъезды, телефонные разговоры и ожидание. Формальности страшно раздражали писателя.

Наконец, произошла встреча. Ожидаемое свидание началось с разочарования: Уэллс думал, что он встретит нудного марксистского начетчика, с которым нужно вступать в утомительную схватку. Ленин сидел за огромным столом, заваленными книгами и бумагами. «Я сел справа от стола, и невысокий человек, сидевший в кресле так, что ноги его едва касались пола, повернулся ко мне, облокотившись на кипу бумаг». Говорили они по–английски. Изредка Ф. А. Ротштейн, «бывший американец» и дипломат, уточнял детали, следя за беседой. (Ротштейн, Федор Аронович (1871–1953) – историк, дипломат, академик, эмигрант с 1890 года, участвовал в создании Коммунистической партии Англии в 1920 году) Уэллс приглядывался к собеседнику. Он кого–то напоминал. Уже в Лондоне Уэллс разговаривал с Артуром Бальфуром (автором «декларации Бальфура», давшей евреям возможность создать свое государство в Палестине), обратил внимание на внешнюю схожесть. У обоих высокий, покатый, слегка асимметричный лоб... – «У Ленина приятное смугловатое лицо с быстро меняющимся выражением, живая улыбка; он щурит один глаз (возможно, это привычка вызвана каким–то дефектом зрения)^[47].

Он не очень похож на свои фотографии, потому что он один из тех людей, у которых смена выражения гораздо существеннее, чем самые черты лица; во время разговора он слегка жестикулировал, протягивая руки над лежащими на его столе бумагами; говорил быстро, с увлечением, совершенно откровенно и прямо, без всякой позы, как разговаривает настоящий ученый»^[48].

Через весь разговор проходили две темы: как Ленин представляет будущее России, и почему в Англии не происходит социальной революции. Эти темы сталкивались и переплетались. Уэллс неплохо знал марксизм и почти ненавидел самого Маркса («Лучше будет, если я стану писать о Марксе безо всякого лицемерного почтения. Я всегда считал его скучным до последней степени»), посему выяснилось, что революция произошла не на промышленном Западе, а в отсталой России. Ибо до 1918 года марксисты рассматривали социальную революцию как конечную цель.

Уэллс иронизирует по поводу того, что «пролетарии всех стран соединятся» и обретут вечное блаженство. Увы, к своему удивлению, захватив власть, им пришлось доказывать, что они могут осуществить золотой век. С высоты времени мы можем судить о построенной утопии.

Многое Уэллс почерпнул из разговоров с Горьким. Особенно переплетается рассказ о косности русского мужика. В воспоминаниях о Ленине Горький вводит совершенно омерзительный рассказ о съезде бедноты: «Мне отвратительно памятен такой факт: в 19 году, в Петербурге, был съезд «деревенской бедноты». Из северных губерний России явилось несколько тысяч крестьян, и сотни их были помещены в Зимнем дворце Романовых. Когда съезд окончился, и эти люди уехали, то оказалось, что не только ванные дворца, но и огромное количество ценнейших севрских, саксонских и восточных ваз загадили, употребляя их в качестве ночных горшков. Это было сделано не по силе нужды, – уборные дворца оказались в порядке, водопровод действовал. Нет, это хулиганство было выражением желания испортить, опорочить красивые вещи. За время двух революций и войны я сотни раз наблюдал это темное, мстительное стремление людей ломать, искажать, осмеивать, порочить прекрасное». Думаю, Горький рассказал об этом и Уэллсу и Ленину. Вместе с тем Горький хочет подчеркнуть, с каким человеческим материалом должен был работать вождь. Он также делает и другой вывод, что пакостить свойственно и интеллигенции: «Злостное стремление портить вещи исключительной красоты имеет один и тот же источник с гнусным стремлением опорочить во что бы то ни стало человека необыкновенного.

Все необыкновенное мешает людям жить так, как им хочется. Люди жаждут – если они жаждут – вовсе не коренного изменения своих социальных навыков, а только расширения их. Основной стон и вопль большинства: «Не мешайте нам жить, как мы привыкли!» (Герой романа «Мелкий бес» Федора Сологуба – учитель Лередонов – омерзительный пакостник из среды предполагаемой интеллигенции.)

Владимир Ильич был человеком, который так помешал людям жить привычной для них жизнью, как никто до него не умел сделать это»^[49]. Двусмысленный вывод. А отсюда – такая страшная, обнаженная, чумная ненависть к Ленину...

Иллюстрация к последнему. Впервые очерк М. Горького «Владимир Ленин» был опубликован в Берлине в журнале «Русский современник» №1 в 1924 году. (В рукописи очерк носил название «Человек»). Эмиграция обрушилась на Горького. Из письма М. Ф. Андреевой от 23 января 1924 года: «...Только эта гнилая эмиграция изливает на Человека трупный свой яд, впрочем – яд, не способный заразить здоровую кровь. Не люблю я, презираю этих политиканствующих эмигрантов, но – все же жутко становится, когда видишь, как русские люди одичали, озверели, поглупели, будучи оторваны от своей земли. Особенно противны дегенераты Алданов и Айхенвальд. Жалко, что оба – евреи»^[50].

Пришло время и Алексей Максимович пересмотрел свой взгляд на эмиграцию, но было уже поздно... К этим воспоминаниям Уэллса и Брусилова я хочу присовокупить мемуары великого русского ученого–химика Владимира Николаевича Ипатьева (1867–1952)^[51]. Говоря о Ленине, я указал на различные совпадения в его биографии. Жизнь полна удивительных совпадений. Так вот известно, что семья последнего самодержца нашла свой конец в доме Ипатьева в Екатеринбурге. (Не будем говорить, что Романовы начинались в Ипатьевском монастыре – общее место. Менее известно, что начало царствования знаменовалось казнью четырехлетнего ребенка: «Ворёнка» – сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II. Романовы кончились также гибелью ребенка. Для одних пути истории неисповедимы, для других – закономерны...)

Этот дом принадлежал брату В. Н. Ипатьева – Николаю. Последний раз «химик» посещал это здание летом 1917 года. Это был двухэтажный особняк, один из лучших в городе. Размещался он на большой площади с символическим названием – Вознесенская... Перед самой Пасхой 1918 года брат получил приказ очистить дом в сорок восемь часов и одновременно стали строить «семиаршинный» (3,25 м.) забор. Здесь и произошла трагедия...

Ипатьев окончил кадетский корпус и Михайловскую артиллерийскую академию и сравнительно быстро сделал карьеру на кафедре в академии. Работал он и заграницей в Мюнхене у мировой величины Адольфа Байера (еврея по национальности, ставшего в 1905 г. Нобелевским лауреатом). В 1911 году он получает звание генерал–майора, в 1914 становится заслуженным профессором. Во время войны возглавил Химический комитет в звании генерал–лейтенанта. Его сын погиб на фронте. Как такой человек встретил «приход большевиков?» Никакой личной симпатии он к ним не испытывал. Жестокость режима его отталкивала, но... «Первые выступления и речи Ленина производили впечатление, что они являются каким–то бредом сумасшедшего человека, совершенно оторванного от жизни в России и не отдающего себе отчета в проведении программы диктатуры пролетариата, т. е. главным образом беднейших крестьян и рабочих, совершенно не культурных и не понимающих в политических вопросах.

Бездарные члены Временного правительства смеялись над речами Ленина и считали, что тезисы, проповедуемые им, никакой угрозы для них не представляют, поскольку для их выполнения не найдется надлежащего количества последователей. Но Ленин знал, что проповедовал и чего хотел. Он был на голову выше всех своих соратников и имел твердый характер, не метался из стороны в сторону, отлично понимая всю обстановку в России, – как в тылу, так и на фронте, – и отдавал себе отчет, что Временное Правительство в тылу не имеет достаточной физической силы для поддержки своих постановлений, притом, что армия на фронте была больна неизлечимой болезнью: падением дисциплины.

Лозунги Ленина, которые проповедовались по всем углам русской земли, чтобы привлечь на сторону большевиков миллионы крестьян, солдат и рабочих, были так просты и понятны для них, что, не задумываясь, они были готовы признать Ленина своим вождем, безусловно исполняя его приказания. Ленин обещал безвозмездно дать крестьянам землю помещиков, рабочим – все, что раньше принадлежало господам буржуям, а стране немедленный мир, и, следовательно, прекратить ненавистную войну.

Народ был загипнотизирован подобными обещаниями, и наивный пролетариат готов был верить каким угодно мечтам, не будучи в состоянии подвергнуть их критическому анализу»^[52]. Победа большевизма была очевидна, имея против себя импотентную власть Временного правительства. Ипатьев лично очень хорошо знал большевиков и он безоговорочно считает, что ни один другой член партии не мог совершить переворот: ни Рыков, ни образованный, но мягкотелый Каменев и др. Они ужасались проповедям Ленина, но, конечно, не могли выиграть борьбу, кстати, показав «мягкотелость», в борьбе за жизнь со Сталиным...

Как мы видим, ученый Ипатьев прекрасно разобрался в ситуации и, чем негативнее выводы в отношении Ленина, тем удивительнее концовка анализа: – «Можно было совершенно не соглашаться с многими идеями большевиков, можно считать их лозунги за утопию (как подтвердил впоследствии жизненный опыт), но надо быть беспристрастным и признать, что переход власти в руки пролетариата в октябре 1917 года, проведенный Лениным и Троцким, обусловил собою спасение страны, избавив ее от анархии и сохранив в то время в живых интеллигенцию и материальные богатства страны. Мне часто приходилось, как в России, так и за границей, высказывать свои убеждения, что я в 1917–1919 годах остался в живых только благодаря большевикам. Слухи о Варфоломеевских ночах в Петрограде не переставали распространяться, – и несомненно, что они имели бы место, если бы в стране оставалось Временное правительство...»^[53].

Оценим этот анализ в свете близости его к мыслям Брусилова, Уэллса и др. Это говорит генерал–лейтенант и крупнейший ученый. Старший сын Ипатьева – Дмитрий погиб на германском фронте. Сам ученый отказался участвовать в антисоветских заговорах или уйти к белым, или уехать за границу. Его второй сын Николай, покинувший Россию с белогвардейцами, порвавший с отцом, погиб в Африке, испытывая изобретенное им средство против желтой лихорадки.

Младший сын Владимир, тоже химик, публично отрекся от отца 29 декабря 1936 года на общем собрании Академии наук СССР, как от «невозвращенца». К Ипатьеву приходили посланцы с «юга» и предлагали немедленно выехать к белым; угрожая, что после взятие Москвы Деникиным, его расстреляют.

Ученый категорически отверг предложение, убежденный, что у Белого движения нет будущего «... люди, стоящие во главе, главным образом военные не понимают, что такое гражданская война и как надо вести ее, и вдобавок, являются плохими администраторами. (И это–то в сравнение с такой громоздкой бюрократией, как советская! – С. Д.) Ни один участник белого движения не мог претендовать на звание государственного деятеля, могущего взять все в свои руки и дать такие лозунги, которые заставили бы население примкнуть к этому движению. Ведь гражданская война есть борьба лозунгов, и чьи лозунги более приемлемы в данный момент, на той стороне и будет победа. Превосходство в вооружении и военной подготовке имеет гораздо меньшее значение для одержания победы в гражданской войне, чем гипноз и воодушевление народных масс, инспирируемых заманчивыми перспективами нового государственного строя, согласного с теми иллюзиями, которые породили революционное движение».

Далее идет сравнение Гражданской войны в России с гражданской войной между Севером и Югом, где «победа была не на стороне южных штатов, а на стороне севера, потому что лозунги тех воодушевляли каждого честного гражданина и невольно заставляли становится на их защиту»^[54]. Здесь для нас интересен анализ великого химика Гражданской войны. Во–первых, никаких евреев, латышей и китайцев: революция русская и только русская. А сравнение «благородной» войны Севера против рабовладельческого Юга, просто ставит точку на том, на чьей стороне была «Правда». И если к этому добавить, что у Белого движения не было «государственных мужей», то, следовательно, они были в стане красных, которых Ипатьев неплохо изучил. Ипатьев довольно подробно рассказывает о своей деятельности при большевиках и дает характеристики их лидеров: Ленина, Троцкого, Склянского, Кедрова, Ягоду (о последнем: «...не дай Бог попасть в руки этого зверька, сознающего свою силу и свое безапелляционное положение») и многих других. Он работал в Военном совете республики под руководством Троцкого. Если бы не энергия Троцкого, который «безусловно спас дело революции» в 1919 году под Петроградом, то власть большевиков пришла бы к концу.

Остроумное выражение Троцкого во время полного окружения республики: «Мы мертвы, только некому нас хоронить»^[55].

«Заслуга Троцкого перед большевиками неоценима, и она никогда не должна быть забыта. Он много раз спасал почти безнадежное положение на фронтах, и это он достигал не при помощи своих военных талантов, а исключительно своим умением, авторитетным словом зажигать своих единомышленников, убеждая их лучше идти на смерть, чем погубить дело революции. Своим красноречием он действовал не только на товарищей, но и на нашего брата военного. Один мой ученик, очень талантливый артиллерист, занимавшийся всю жизнь опасным делом, снаряжением снарядов разного калибра новыми взрывчатыми веществами, полковник Андрей Андреевич Дзержкович, рассказывал, что ему пришлось не раз присутствовать при речах Троцкого, когда ездил с ним в одном поезде по фронтам во время гражданской войны.

Дзержкович по себе замечал магическое действие речей Троцкого, а также видел, какое впечатление они производят на красногвардейцев и их начальников, бывших царских офицеров. Чувствовалось, что они подкупали своей искренностью и убеждали во что бы то ни стало совершить то дело, которое должно послужить на пользу своей стране и для ее спасения. И люди шли на смерть с мужеством и убеждением, что они служат правому делу. Можно ли после этого верить, что личность не играет главной роли в исторических событиях, а все принадлежит массам, как это утверждал Л. Н. Толстой в романе «Война и мир?»^[56].

Это длинная цитата в равной степени относится как к Троцкому, так и к Ленину. Убежденность в правоте, искренность, которую нельзя было недооценить. Здесь уместно остановиться и сказать несколько слов об «апостолах» Ильича.

В журнале «Красный перец», изображалась «футбольная команда» советских вождей. Присутствуют: в центре – Бог-отец Карл Маркс, одесную – Ленин, вдвоем они держат футбольный мяч в виде глобуса земного шара, Григорий Зиновьев, Лев Каменев, Александр Лозовский, Георгий Чичерин, Карл Радек, Лев Сосновский, Давид Рязанов, Николай Бухарин. Лев Троцкий – центральный нападающий.

Увы, сокола Сталина нет. А на плакате Виктора Дени – Лев Троцкий изображен в виде Георгия Победоносца, убивающего змею контрреволюции^[57]. С мая 1924 года профессор Ипатьев исполнял обязанности заместителя председателя центрального комитета Доброхим (председательствовал Троцкий, в 1927 году общество было реорганизовано в Осоавиахим). Множество раз Ипатьев бывал за границей и пользовался полным доверием верхов государства. Он же, уважительно называемый Лениным «главой нашей химической промышленности», неоднократно встречался с «Ильичем». Это Ипатьев цитирует знаменитую фразу В. И. Ленина: «Дайте мне хорошего специалиста, который обещает честно работать, так я не променяю его на десять коммунистов, которых заслуга состоит в том, что они вступили в партию»^[58].

Также Ипатьев приводит совершенно трагический случай со своим знакомым и коллегой профессором А. П. Сапожниковым, который при наступлении Юденича отсутствовал в Петрограде. Один из сыновей Сапожникова во время перехода на сторону белых был захвачен. Затем был арестован второй сын профессора. В доме Сапожникова и в его лаборатории Института Путей Сообщения был произведен обыск и обнаружено замурованное в стенах оружие. Все это было сделано братьями Сапожниковыми. Их расстреляли. Мать от потрясения потеряла рассудок, вскоре был арестован и сам профессор Сапожников, За него заступилась А. М. Коллонтай и помогла реабилитировать известного ученого, необходимого для советской науки. Общими усилиями комиссара Коллонтай и писателя Горького дело донесли до Ленина. Затем дело было передано «товарищу» Дзержинскому и, к удивлению читателей, Ленин и Дзержинский пришли к единому «гуманному» мнению: нет-нет, не освободить ученого, а помиловать!

При этом Ильич произнес «псевдо-благородные словеса»: «Пускай профессор готовит снадобье против порчи шпал на пользу Советов». Разговор Дзержинского с Лениным был напечатан в одном из номеров журнала «Молодая гвардия»^[59].

Нам осталось только досказать историю жизни Владимира Николаевича Ипатьева.

В 1930 году он почувствовал, что вокруг стало сжиматься кольцо; не только из-за генеральского прошлого, но и в особенности по причине близости к высланному Троцкому и другим оппозиционерам. И это несмотря на получение премии имени Ленина в 1929 году. Арест его друга профессора Е. И. Шпитальского был последней каплей. Выехав с женой в июне 1930 года в Берлин на научный конгресс и получив разрешение от советского правительства и АН СССР задержаться на лечение сроком на один год, он остался за границей. Сложная операция горла окончилась удачно. Он получил приглашение в США, сначала в Нью–Йорк, а затем в Чикаго. В шестидесятилетнем возрасте изучил английский язык. Свои работы он публиковал и в СССР, вплоть до 1936 года и получил приглашение вернуться на родину. В письме Советскому правительству он честно и откровенно изложил причины, мешающие ему вернуться в СССР. Тут же Ипатьев был лишен советского гражданства и звания академика.

Жизнь в Америке предоставила ему громадные возможности, как научные, так и житейские. Он стал состоятельным человеком. В 1937 году Ипатьев был назван «Человеком года». Первым среди тысячи претендентов! Он получил полную компенсацию за потерю советских научных званий: член Национальной АН США, во Франции ему вручили медаль имени А.Лавуазье. На торжестве по поводу 75–летия ученого, лауреат Нобелевский премии Рихард Вильштеттер (еврей по происхождению, изгнанный из нацистской Германии) заявил: «Никогда за всю историю химии в ней не появлялся более великий человек, чем Ипатьев»^[60].

В последние десятилетия довольно много писали о еврейском происхождении Ленина. Одни – ликуя, другие – в восторге от искомого: вот он корень несчастий России! Мне, занимающемуся достаточно много времени генеалогией, сие не удивительно. Среди потомков евреев было великое множество людей одаренных и одухотворенных; не менее по количеству – были люди омерзительные и отвратительные. Но неизмеримо больше было людей средних и серых, и я это говорю не для уничижения оных – это для статистики, если она вообще возможна...

Что же касается Ульянова–Ленина наличие еврейской крови не должно огорчать или радовать – это данность. Российская империя создавалась конгломератом народов, населяющих Восточно–Европейскую равнину. И евреи не исключение в этом плавильном котле. Повторяю: не для гордости и не для озлобления. Что думал сам вождь о своих корнях, он косвенно сказал Максиму Горькому. Ту фразу, которую беспрерывно цитируют. И я не откажусь от стандарта, но свяжу эти мысли с несколько иным. Горький задает прямой вопрос и получает поразительный и жестокий ответ: «Я спросил: кажется мне это, или он действительно жалеет людей?» – «Умных – жалею. Умников мало у нас. Мы – народ, по преимуществу талантливый, но ленивого ума. Русский умник почти всегда еврей или человек с примесью еврейской крови»^[61]. Это выборочная жалость повергает думающего читателя в ужас. В конце–концов пресловутая и вышеупомянутая статистика голосует за среднего человека. И этого середняка или даже дурака – не жаль? Антииудейская и антихристианская мораль. Но на этом я останавливаться не хочу. Дело в том, что «нация рабов и Обломовых», о которой писали Н. Г. Чернышевский и другие публицисты, а в конце двадцатых и начале тридцатых годов говорил Н. И. Бухарин, привела Сталина к атаке на «любимца партии». Взглянув глубже, мы увидим, что под прицелом находится не только Николай Иванович, но и не названные Чернышевский и Ленин. Сталин делает крутой имперский поворот...

А вот действительный случай с «умником». Как известно, Ленин дружил и любил Ю. О. Мартова (Цедербаум, 1873–1923) до политического расхождения с ним. Существует рассказ Эммануила Казакевича «Враги» о том, как Ленин, в обход Дзержинского, выпустил Мартова за границу. Это литературный вымысел, сделанный для благородной цели «очеловечевания» образа вождя. Нелишне отметить, что молодой Казакевич участвовал в троцкистском движении. Есть и другая версия, что это апокриф, гулявший в среде старых большевиков, который Казакевич услышал и перенес на бумагу. Ленин в этом не нуждается.

А на самом деле история такова: в первых числах апреля 1919 года почти все активные деятели меньшевизма были арестованы ЧК и размещены в Бутырках, за исключением Мартова, которого подвергли домашнему аресту. Юлий Осипович протестовал: требовал освобождения товарищей по партии или перевода его в тюрьму. Один из личных друзей наркома просвещения прямо обратился к Луначарскому. В его присутствии Анатолий Васильевич позвонил Ильичу. «Нет, – заявил Ленин, – его освободить нельзя. Мартов слишком умный человек: пускай посидит»^[62]. Вскоре Мартов легально покинул Россию. Умер в Германии.

Был ли Ульянов филосемитом? Безусловно, в том смысле, в каком был любой русский интеллигент того времени. Наиболее полно по еврейскому вопросу с классовых позиций Ленин высказался в грамзаписи в 1919 году (видимо, 23 марта этого года). Название грамзаписи «О погромной травле евреев». Учтем, что всего известно пятнадцать пластинок с речами Ленина. Первая посвящалась памяти председателя ВЦИК Я. М. Свердлова; четвертая – «О погромной травле евреев»^[63]. Советская власть «железной рукой» грозила расправиться с погромщиками и антисемитами. Но это «в общем». А «в частности» вела борьбу с бундовцами и сионистами. Впрочем, у евреев не было выбора во время Гражданской войны. И об этом надо знать и повторять для вразумления, наших современников, равно – евреев, равно и антисемитов.

Еще в «Декрете СНК о пресечении в корне антисемитского движения» от 27 июля 1918 года погромщики поставлены вне закона. Подпись под декретом Владимир (Ульянов) Ленин и Владимир Бонч–Бруевич (Предсовнаркома и управляющий делами Совнаркома)^[64]. А теперь небольшая пикантная возможность поговорить о Ленине и ритуальных процессах. Не надо повторяться: большевики с негодованием встретили так называемое «Дело Бейлиса» (Правильно «Дело об убийстве Ющинского»), И как раз будущий управляющий делами Совнаркома Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, крупнейший специалист по сектантству, выступал с разоблачающими черносотенцев статьями.

А теперь «о ритуальном процессе» в Москве в 1922 году. В девять часов вечера в самом центре Москвы, на Театральной площади, в трамвае был задержан старик–еврей Гиндин, несший в руках два свертка – два завернутых в бумагу детских трупика. Допрошенный на Лубянке старик показал, что он везет на Дорогомиловское кладбище умерших детей. Его отпустили. Но вторично задержанный публикой, заметивший, что один из трупиков весь в кровавых ранах, как будто тело было изгрызено, устроила «разборку»– Толпа окружила старика и стала волноваться. Стали кричать старые и знакомые байки: «Пьют пашу кровушку», «Жиды» и прочее. Трупы попали в клинику профессора Сетова на экспертизу, а старик отправлен в тюрьму и на скамью подсудимых. Дело было доложено на самом верху. Ленин приказал как можно быстрее выяснить истину. Но истина была жутковата и прозаична на то нелегкое время. Мертвые дети были евреями. Труп был изгрызен крысами в морге № 195 «образцового» приемно–пропускного пункта. Сам старик Гиндин – профессиональный «трупоноша» (оказывается, очень распространенная профессия в то время). Суд «оправдал» старика Гиндина, дав ему пенсию и одновременно вынес общественное порицание и осуждение всем виновникам в распространении нелепых слухов.

В деле поражает быстрота принятого расследования и его результаты. Эпизод говорит не о юдофилии Ленина, а о его беспристрастности. Все же остается какой–то неприятный осадок от этого случая. Вероятно, и мы подвержены влиянию дикости происшедшего...^[65] Кем–то Надежда Константиновна Крупская была названа святой дурой, но вот и иной облик верной спутницы вождя. В ответ на многочисленные выражения сочувствия, полученные ею, равно как и на требование Сталина о Мавзолее, Крупская отвечает замечательным письмом, в котором таится мечта Ленина о культурном работнике, о труде на благо России: – «Товарищи рабочие, работницы, крестьяне и крестьянки! Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память и так далее.

Ведь этому он придавал в жизни так мало значения, так тяготился всем этим! Помните – много еще нищеты и неустройства в нашей стране! Хотите почтить имя Владимира Ильича – устраивайте ясли, детские сады, детские дома, школы–библиотеки, амбулатории, больницы, дома инвалидов и так далее. Проводите в жизнь его заветы!»^[66]

Кажется, что это действительно истинное завещание Ленина, где нет места политики, а есть лишь призыв к созидательному труду. Ленин нащупал ахиллесову пяту русского характера – лень. ЛЕНнин, конечно же, был не первым, отметившим эту черту. (Например, Гончаров). Но и силой не удалось заставить русский народ работать. Полное нерадение. Когда говорят о провале большевистского эксперимента, то забывают основополагающую причину. Республики труда не получилось. О других причинах важных, более важных или менее важных я умолчу. В Израиле я познакомился с писателем и педагогом Владимиром Давидовичем Свирским, человеком неординарный судьбы, автором блестящего философского труда «Демонология» о творчестве Салтыкова–Щедрина. Работа, выпадающая из общего нашего представления о русском Свифте. Так вот, в шестидесятые–семидесятые годы он был автором учебников русской словесности для национальных школ.

С издательством «Просвещение» у него завязалась переписка по поводу вышеприведенного письма Н. К. Крупской, хочу напомнить, стоявшей в свое время у истоков советского образования и организации библиотечного дела в СССР, во что ее вклад был огромен^[67]. С разрешения В. Д. Свирского я привожу текст письма редакции «Просвещение»:

«Уважаемый Владимир Давидович!

На стр. 211 корректуры учебника русской литературы для 10 класса Вы просите восстановить слова Н. Е. Крупской. Редакция не считает целесообразным приводить эту цитату в связи с тем, что она в значительной степени утратила актуальность. Слова Крупской относятся к 1924 году, в то время, действительно, было много «нищеты, неустройства», и вместо внешнего почитания личности Ленина следовало строить ясли, детские сады, дома, школы и т.д.

В настоящее время, когда по всей стране идут гигантские стройки, когда весь мир недавно торжественно отмечал 100–летие со дня рождения В. И. Ленина, цитата Н. К. Крупской звучит несколько архаично и не несет в себе той смысловой нагрузки, которая была присуща ей на ранних этапах развития нашего государства. Именно поэтому редакция не поместила данную цитату. Считаем, что мы поступили правильно.

С уважением

Зав. редакцией (Прокофьева)»

Как видим, политический заряд, заложенный в письме жены вождя, не потерял своей силы. Естественно, признаться в том, что Россия в 1913 году занимала последнее место в Европе по уровню жизни и образования, и спустя 50 лет, занимала то же самое «почетное» место, как в прочем и сейчас, было невозможно. Не исключаю, что зав. редакцией разделяла ту же невысказанную Свирским точку зрения, но... Говоря об увековечивании Ленина, припомним фразу Троцкого из своей биографии: «Отношение к Ленину, как революционному вождю, было подменено отношением к нему, как к главе церковной иерархии. На Красной площади был воздвигнут, при моих протестах, недостойный и оскорбительный для революционного сознания, мавзолей... Набальзамированным трупом сражались против живого Ленина и – против Троцкого»^[68].

Лев Давидович не дает развернутого анализа причин построения мавзолея, хотя он прекрасно понимал подноготную не только сталинской интриги, но и сталинского проникновения в русскую душу.

У русского народа только что силой отняли Бога. Взамен ему дается Новый Бог. Его нетленные мощи каждый может лицезреть. Здесь даже не мешает наука.

Наоборот, бальзамирование тела – есть часть новой религии, где наука провозглашена пособницей прогресса. Совсем недавно было открытие мощей Серафима Саровского. И вот спустя одиннадцать лет открыты Новые нетленные мощи. В России идет процесс подмены христианства новым языческим культом.

В последнее время появились, на мой взгляд, спекулятивные работы посредственностей, жаждущих сенсаций. Прежде всего, я говорю о причинах смерти Ленина. С пафосом и откровенным цинизмом говорится о сифилисе, якобы сведшим в могилу тирана. Напомним, две самые страшные болезни XIX и начала XX веков: туберкулез и сифилис. Эти болезни отнюдь не позорные – это состояние медицины того времени. Время пенициллина было впереди. Александр Флеминг сделал свое открытие в 1929 году. Напомним, что от последствий сифилиса умерли Роберт Шуман, Генрих Гейне, Фридрих Ницше, Ги де Мопассан, возможно, и Николай Гоголь, основатель современного турецкого государства Кемаль-паша (Ататюрк), духовный основатель еврейского государства Теодор Герцль и им несть числа. И это нисколько не умаляет гений вышеперечисленных. Но смакование слухов и вымыслов является необходимым поводом для топтания падшего идола. Я же вспоминаю две вещи. Во–первых, даже не «...Так храм оставленный – все храм, Кумир поверженный – все бог!», а стихи Семена Надсона:

«Настанет грозный день – и скажут нам вожди
Исполнены тоски, смятенья и печали:
«Кто знает верный путь, тот выйди и веди,
А мы – мы этот путь давно уж потеряли»,
И мы сорвем венки с поникших их голов,
Растопчем светочи, сиявшие веками,
Воздвигнем вновь ряды страдальческих крестов
И насмеемся вновь над нашими богами –
Мы грубо соль земли сотрем с лица земли...»
(1884)

Мощное пророчество забытого поэта!^[69] А вот письмо А. С. Пушкина к П. А. Вяземскому по поводу Байрона. Оно настолько соответствует моему настроению и мыслям, что стоит его привести на страницах этой книги: «Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? черт с ними! слава Богу, что потеряны. Он исповедовался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо, а там злоба и клевета снова бы торжествовали.

Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением... Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе среди воскрешающей Греции. – Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки и ets., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе»^[70].

Странно, но это как бы перекличка Пушкина с Горьким, писавшем о гнусном стремлении опорочить человека необыкновенного – о чем я сказал выше. Но я привел слова Пушкина не случайно. В 20–е годы прошлого века жил–был знаменитый графолог и психолог Дмитрий Митрофанович Зуев-Инсаров. И вот в одной из его книг, я обнаружил сравнение почерков Пушкина и Ленина. Зуев подчеркивает их идентичность и добавляет, что это почерк гениев...

Вот официальная выписка из заключения, подписанного рядом крупных врачей. Было произведено вскрытие тела вождя. Статья наркома здравоохранения Николая Александровича Семашко (1874–1949) так и носит название «Вскрытие»^[71]. Главной причиной болезни и смерти Ленина являлся артериосклероз. «Основная артерия, которая питает, примерно, три четверти всего мозга – «внутренняя сонная артерия» при самом входе в череп оказалась настолько затверделой, что стенки ее, при поперечном перерезе не спадались, значительно закрывая просвет, а в некоторых местах настолько были пропитаны известью, что пинцетом ударяли по ним, как по кости... На всем левом полушарии мозга оказались «кисты», то есть размягченные участки мозга. Склероз был обнаружен и в некоторых других органах, но степень развития склероза этих органов не могли идти в сравнении с развитием склероза мозга». В чем причина склероза Ульянова?

Ответ следующий: во–первых почву подготовила наследственность. Грегор Мендель был тогда в двадцатые годы в почете. Важный момент – отец Ленина – Илья Николаевич Ульянов умер в возрасте пятидесяти пяти лет, при сравнительно спокойной, равномерной жизни.

Вероятно, от раннего артериосклероза. Но наследственность не главное. Главное: «Гораздо большую роль сыграли не наследственные, а «приобретенные» причины: склероз поразил прежде всего мозг, т. е. тот орган, который выполнял напряженную работу за всю жизнь Владимира Ильича; болезнь поражает обыкновенно «наиболее уязвимое место», таким «уязвимым» местом у Владимира Ильича был головной мозг: он постоянно был в напряженной работе, он систематически переутомлялся, вся напряженная деятельность и все волнения ударяли прежде всего по мозгу». И резюме следующее: «Таким образом, вскрытие тела Владимира Ильича констатировало изнашивание, как основную причину болезни и смерти; оно показало, что нечеловеческая умственная работа, жизнь в постоянных волнениях и непрерывном беспокойстве привели нашего вождя к преждевременной смерти»^[72].

Я предполагаю, что любые спекуляции по вопросу болезни Ленина неуместны. Так же постыдны публикации фотографий смертельно больного человека, с несомненной и единственной целью доказать, какой чудовищный идиот правил Россией. И последнее, для вразумления современников. Президент США Делано Франклин Рузвельт был инвалидом. Кстати, нацисты, говорили, что он был сифилитиком. Что вообще – ложь. При снятии кинохроники, когда его переносили из каталки в кресло, то киноаппараты не работали. А совсем недавно, когда у бывшего американского президента Рейгана обнаружилась болезнь Паркинсона, то никому не пришло в голову публиковать фотографии или видео с деградирующей личностью... Это не этично. Не могу не заметить и то, что все это повтор далекого прошлого. Я всегда вспоминаю стихотворение А. С. Пушкина, навеянного посещением психически больного – поэта Батюшкова:

«Не дай мне Бог сойти с ума,
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад...

...

Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь, как чума,
Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака
И сквозь решетку как зверка
Дразнить тебя придут...»
(1833г.)^[73]

И людям, которые для своих политический целей пользуются столь низкими приемами, следовало бы знать, что и у них нет гарантий от сумасшествия, СПИДа и тому подобного, в конце–концов: ни от тюрьмы, ни от сумы... На последние страницы жизни великого человека следует накинуть вуаль забвения, как было, скажем, с президентом США Вудро Вильсоном.

Отсчет несчастий человечества с ноября 1917 года некорректен. Все это следствие прошлого. Причины надо искать в августе 1914 года, все остальное – следствие страшной войны. Русские поэты, за редчайшим исключением, не поняли раскатов грома. Великий французский поэт славянского происхождения Гийом Аполинер сразу все понял:

«31 августа 1914 года
Я выехал из Довилля около полуночи
В небольшом автомобиле Рувейра.
Вместе с шофером нас было трое
Мы прощались с целой эпохой
Бешенные гиганты наступали на Европу
Орлы взлетали с гнезд в ожидании солнца
Хищные рыбы выплывали из бездн
Народы стекались познать друг друга
Мертвецы от ужаса содрогались в могилах
Собаки выли в сторону фронта
Я чувствовал в себе все сражающиеся армии...

...

Я чувствовал, что во мне новые существа
Воздвигали постройку нового мира
И какой–то щедрый великан
Устраивал изумительно роскошную выставку
И пастухи–гиганты гнали
Огромные немые стада щипавшие слова

...

И когда проехав после полудня Фонтебло Мы прибыли в Париж Где уже расклеивали приказ о мобилизации Мы поняли оба – мой товарищ и я Что небольшой автомобиль привез нас в Новую Эпоху И что нам, хотя мы и взрослые, Предстоит родиться снова». «Небольшой автомобиль» (1914 г.)^[74]

 

Гийом Аполинер (Владимир-Александр Кострицкий, 1880–1918). На фронте был ранен в голову и скончался во время эпидемии гриппа 9 ноября 1918 года, а через два дня капитулировала Германия... Впереди был самый кровавый XX век с его диктаторами и машиной уничтожения. Предсказать судьбу России было несложно. Посол Франции в Петербурге Морис Палеолог, опираясь на своих осведомителей из самых различных слоев общества, поставил диагноз: «революция – неизбежна». 6 января 1916 года мемуарист записывает со слов своего осведомителя удивительную вещь. В декабре 1915 года(!) вожди социалистических партий провели совещания, где председательствующий А. Ф. Керенский обсуждал с коллегами программу революционных действий, «которую «максималист» Ленин, эмигрант живущий в Швейцарии, недавно защищал на социалистическом конгрессе в Циммервальде». Прения открытые Керенским, в которых приняли участия все присутствующие, единогласно приняли следующие пункты:

1. Постоянные неудачи русской армии, беспорядок и нерадивость в управлении, ужасающие легенды об императрице, наконец, скандальное поведение Распутина окончательно уронили царскую власть в глазах народа.

2. Народ очень против войны, причины и цели которой он более не понимает. Запасные все неохотнее идут на фронт; таким образом, боевое значение армии все слабеет. С другой стороны, экономические затруднения растут с каждым днем.

3. Поэтому очень вероятно, что в ближайшем будущем России придется выйти из Союза (Антанты) и заключить сепаратный мир. Тем хуже для союзников.

4. Если мир этот будет заключать царское правительство, то он будет, конечно, миром реакционным и монархическим. А во что бы то ни стало нужно, чтобы мир был демократический, социалистический. Керенский резюмировал... прения таким фактическим выводом: «Когда наступит последний час войны, мы должны будем свергать царизм, власть взять в свои руки и установить социалистическую диктатуру»^[75].

Как видим, Ленин был не в одиночестве: его идеи разделяли по крайней мере все социалистические партии, включая лидера «Трудовиков» А. Ф. Керенского, будущего противника большевизма. Не правда ли, что это странно... И об этом не любят вспоминать. Предвидеть в Ленине будущего властителя неизмеримо тяжелее. Еще задолго до появления Ленина на Финляндском вокзале Палеолог называл его будущим диктатором. 21 апреля 1917 года, на пятый день появления лидера большевизма, посол записал в дневнике: «Утопист и фанатик, пророк и метафизик, чуждый представлению о невозможном и абсурдном, недоступный никакому чувству справедливости и жалости, жестокий и коварный, безумно гордый, Ленин отдает на службу своим мессианским мечтам смелую и холодную волю, неутомимую логику, необыкновенную силу убеждения и уменье повелевать,.. Субъект тем более опасен, что говорят, он целомудрен, умерен, аскет, В нем есть, как я представляю, черты Саванароллы, Бланки и Бакунина»^[76].

Ленин умирал не в самые лучшие времена. Внутреннепартийная борьба, провиденье тирании Сталина и многое другое удручало вождя. Я не собираюсь описывать его последние дни – они достаточно известны. Но есть одно стихотворное воспоминание поэта, который служил в курсантской команде Кремля.

Владимир Луговской, сын действительного статского советника и кремлевский курсант – нет, не все так просто. Это был последний день пребывания Ленина в Москве. Осенняя жуткая «желтая» нота пронизывает стихи поэта.

«Осенний день был золотист и рыж.
Пылали в небе купола соборов.
Наш Малый Николаевский дворец,
Где я служил в Кремле, был полон света.
А Кремль – корабль из камня – плыл над миром,
Курантным боем говоря с Москвой.
Вдруг позвонили мне.
– Иди скорее!
Приехал Ленин. Выздоровел он.
Он в кабинет вошел... Он в Совнаркоме.
Какая сила вынесла меня,
Не знаю. Я бежал и задыхался.
В молчаньи перед аркой Совнаркома
Толпа стояла очень небольшая,
Смятенно как–то и сурово глядя
На черный ленинский автомобиль.
Шофер ходил, как звери ходят в клетке, –
Вперед–назад. Опять вперед–назад.
Москва была еще тогда тиха.
Часы на Спасской медленно пробили.
Весь золотой, по старой мостовой
Скользнул шуршащий лист.
И вышел Ленин.
Он вышел медленно, но как бы быстро,
Ссутулясь и немного припадая,
Зажав в руке потрепанную кепку.
Он вежливо ответил нам. Желтел
Огромный лоб болезненно и влажно.
Он всех коснулся взглядом, но глядел
Прищуренными, жгучими глазами
В такую даль, что и сказать нельзя.
На небо посмотрел, на Совнарком,
На стены – вековечный труд народа,
На золотых орлов, тускневших в небе,
На бронзу пушек – след Наполеона,
На самый верх Никольской блеклой башни,
Что сбили мы снарядом в Октябре,
На всё, что мы зовем Кремлем, Москвой,
Россией, Государством, Нашим миром.
Он на секунду обернулся к нам,
Чуть поднял руку, сделал два движенья
Ладонью – вверх и вниз. Да! Вверх и вниз,
Но он глядел на окна Совнаркома,
Те самые,
Откуда виден мир.
Шофер, блестевший в ярко–черной коже,
Как смерть осунувшись за полчаса,
Рванул наотмашь дверцу. Взвыл мотор.
В последний раз прошла в окне машины
Отцовская крутая голова.
Он понимал:
последний раз
Вы, окна Совнаркома, и последний
Раз караул курсантов у ворот!
И молча в странной тишине осенней
Мы разошлись, ни слова не сказав
Друг другу.
Так простился Ленин
С тобой, Москва!
Он больше не вернулся...(?)»
Поэма «Середина века»^[77].

Определить в дни смерти значение Ленина было трудно. Но вот, что писал 1 февраля 1924 года Ромен Роллан, когда до апологий советской власти было еще далеко:

– «... Я не разделял идей Ленина и русского большевизма. Но именно потому, что я слишком индивидуалист, чтобы присоединиться и слишком идеалист, чтобы присоединиться к марксистскому кредо и его материалистическому фатализму, я придаю огромное значение великим личностям и горячо восторгаюсь личностью Ленина. Я не знаю более могучей индивидуальности в современной Европе. Его воля так глубоко взбороздила хаотический океан дряблого человечества, что еще долго след не исчезнет в волнах, и отныне корабль, наперекор бурям, устремляется на всех парусах вперед, к Новому миру. Никогда еще после Наполеона европейская история не знала такой стальной воли. Никогда еще, со своих героических времен, европейские религии не знали апостола столь несокрушимой веры.

И главное, никогда еще человеческая деятельность не выдвигала вождя, учителя людей, столь чуждого каких-либо личных интересов. Его духовный облик еще при жизни запечатлелся в сердцах людей и останется нетленным в веках»^[78].

В 1929 году была опубликована небольшая заметка Альберта Эйнштейна «Ко дню смерти Ленина»: – «Я почитаю в Ленине человека, который употребив все силы, подчинил свою личность делу осуществления идеалов социальной справедливости. Его методы я считаю нецелесообразными. Но в одном можно быть уверенным: такие люди как он оберегают и обновляют совесть человечества»^[79].

Лапидарность в оценке мирового деятеля поражает. В чем дело? Соотнесемся с одним фактом биографии Эммануила Ласкера, нападавшего на теорию относительности Эйнштейна. Свою позицию экс-чемпион мира защищал против четырнадцати оппонентов – Эйнштейн при жизни великого шахматиста никогда не высказывался по этому поводу. Эйнштейн отказался от полемики, ибо великий физик не хотел участвовать в дискуссии, уважая личность чемпиона мира, «так как Эйнштейну были чужды любые формы подавления интеллекта». Но... и шахматная игра не импонировала Эйнштейну. Почему? Потому что, выступая против насилия личности, он не мог допустить этого даже в шахматах, ибо они определяют насилие одного интеллекта над другим^[80]. Так и в данном случае. Ленин импонировал великому ученому высотой поставленной цели, полной жизненной отдачей. Но высокая планка идеала требовала бесконечных человеческих жертв. Это не для гуманиста старого XIX века....

Все же моя книга не только о Ленине, это книга о России. О той России, о который сказал поэт:

«Мне даже страшно назвать имя ея –
Свирепое имя моей Родины»^[81].

Ну, а кто спасет Россию?:

«Не умники спасут Россию,
В безумстве своего Мессию
Они увидят...» /Яков Полонский/

14.02.2003 г.

 

Примечания

1. ↑ М. Горький. «Владимир Ленин», Госиздат, Л, 1924, с.23.
   В «Несвоевременных мыслях», говоря о большевитском сектанстве и фанататизме, также всплывает имя Аввакума, но в совершенно ином контексте: « Как для полуумного протопопа Аввакума, для них догмат выше человека»./См.: М.Горький «Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре», М., Сов. Писатель, 1990, с. 154/ Кроме Клюева и Горького на близость к староверам обратил внимание Питирим Сорокин: «Лицо этого человека содержало нечто, что очень напоминало религиозный фанатизм староверов». – Цит. по кн.: Николай Клюев «Сердце Единорога», СПб, 1999, примечание 21, с. 18.
2. ↑ М. Горький. «Владимир Ленин», Госиздат, Л, 1924, с.20.
3. ↑ «По Сталину изо всех трех народных движений: Болотникова, Разина и Пугачева, лишь первый был безусловно крестьянским вождем революции, остальные – казаки со всеми вытекающими последствиями». См.: К. Симонов «Глазами человека моего поколения. Размышления о Сталине», М., 1988, с. 185. Стоит добавить, что за спиной Ивана Болотникова стоял Лжедмитрий II, «шкловский вор», человек еврейского происхождения.
4. ↑ В. Спасович. «Пушкин и Мицкевич» – "Вестник Европы", 1887, №4, с.768–769.
5. ↑ В. Мандельберг. «Из Пережитого», Давос (Швейцария), 1910, с.41.
6. ↑ Н. Сергиевский. «Ленин в ссылке» – "Красная летопись. Исторический журнал", Л, 1924, №1(10), с.15.
7. ↑ см.: Энциклопедия псевдонимов, М., Терра, 1999, с. 126.
8. ↑ Я не первый, который наткнулся на это. Думаю, что первыми были сотрудники института Карла Маркса и Фридриха Энгельса во времена директорства Давида Борисовича Рязанова (Гольдендаха) (1870–1938). Рязанов лично знал Ленина и мог задать ему этот вопрос...
9. ↑ По-латыни Vates – пророк, прорицатель. Продолжим исторический экскурс: В Риме на холме носящем имя оракула Vaticinium, ныне располагается государство Ватикан. Стихотворение написано правиль–ными «леонинскими» стихами, с не совсем ясным языком и состоит из ста стихов. Это как раз говорит о влиянии «Центурий» Мишеля Нострадамуса. («Леонинские» стихи, названы в честь средневекового поэта Леона (XII в.), использовавшего внутреннюю рифму в гекзаметре. Иначе говоря, часть до цезуры рифмуется с последнею стопою; в пентаметре обе ее части.
10. ↑ Статья о пророчестве имеется также в «Настольном энциклопедическом словаре», т. IV, М., 1892. Издание А. Гербеля и Ко. Это как раз тот IV том, с которого начинается будущая энциклопедия братьев Гранат. Но вполне вероятно, что Ульянов мог быть знаком с «Ленинским пророчеством» и по немецким источникам.
11. ↑ Кое–какие сведенья о Н. Ленине – Менделееве я почерпнул в воспоминаниях И. П. Перестиани, встречавшего этого Ленина в театриках Дальнего Востока. (И. П. Перестиани «75 лет жизни в искусстве», М., 1962, с. 152. Нелишне добавить, что я разыскал русскую фамилию Ленин еще в начале XVIII века. Она принадлежала шуту Алексею Никифоровичу Ленину, (см.: Я. В. Брук «У истоков русского жанра. XVIII век» ,М–, Искусство, 1990, с.16. Иллюстрация 9.) Я внимательно всматривался в лицо серьезного господина, ничего не имеющего общего со своей профессией, в богатом шитым золотом камзоле и пытался найти «семейные черты». Как вдруг я посмотрел еще раз на полотно и понял, что «сходство» таится в мальчике–калмыке, изображенным рядом с шутом. Вы помните калмыцкое происхождение старшего Ульянова?..
12. ↑ Л.Толстой. Дневник от 24 июля 1909 года – Л.Толстой, ПСС, М., Госиздат «Художественная литература», 1952, т.58, с. 101.
13. ↑ М. Горький. Из литературного наследия Горький и еврейский вопрос. Иерусалим, Еврейский университет в Иерусалиме, Центр по исследованию и документации восточноевропейского еврейства, 1986, составили М. Агурский и М. Шкловская, примечание на с.90.
14. ↑ В. Поссе Воспоминания (1905–1917) Пг., Из–во «Мысль», 1923, с.88.
15. ↑ В. Поссе Воспоминания (1905–1917) Пг., Из–во «Мысль», 1923, с.88.
16. ↑ В. Поссе Воспоминания (1905–1917) Пг., Из–во «Мысль», 1923, с.89.
17. ↑ В. Поссе Воспоминания Пг., Из–во «Мысль», 1923, с.90–91.
18. ↑ В. Поссе Воспоминания Пг., Из–во «Мысль», 1923, с.90–91.
19. ↑ В. Поссе Воспоминания (1905–1917) Пг., Из–во «Мысль», 1923, с.93.
20. ↑ В. Поссе Воспоминания( 1905–1917) Пг., Из–во «Мысль», 1923, с.95.
21. ↑ В. Поссе Воспоминания (1905–1917)Пг., Из–во «Мысль», 1923, с.96.
22. ↑ В. Поссе Воспоминания (1905–1917), Пг., Из–во «Мысль», 1923, с.22–23. (Текст выделен мной – С.Д.).
23. ↑ В. Г. Короленко «Жизнь и творчество». Сборник статей, М., 1922, с. 15. Предисловие А.Б.Петрищева.
24. ↑ М. А. Сильвин «К биографии В.И.Ленина. Из воспоминаний» – Пролетарская революция, М., 1924, №7(30), июль, с.77. (Текст выделен мной – С.Д.).
25. ↑ М.А.Сильвин «К биографии В.И.Ленина. Из воспоминаний» – Пролетарская революция, М., 1924, №7(30), июль, с.80. (Текст выделен мной – С.Д.).
26. ↑ Там же.
27. ↑ Илья Эренбург «Люди, годы, жизнь», М., Советский писатель, 1990, т.1, с.96. (Текст выделен мной – С.Д.).
28. ↑ А. Ф. Ильин-Женевский. «Один день с Лениным» (из воспоминаний «витемеровца»), Л.–М., 1925, с. 11.
29. ↑ А. Ф. Ильин-Женевский. «Один день с Лениным» (Из воспоминаний «витемеровца»), Л–М., 1925, с.18. 19. Следует добавить несколько слов в адрес А. Ф. Ильина-Женевского (1894–1941) Фраза «милый, добрый Ильич» – неслучайная. Ф. П. Богатырчук, профессор-рентгенолог и чемпион СССР по шахматам 1927 года, а впоследствии – власовец писал о нем, как об одном из немногих известных ему коммунистов, «искренне веривших в величие своего пророка Ленина. С ним можно было даже спорить на скользкие темы и высказывать мысли, не боясь, что он донесет... У этого коммуниста было действительно человеческое лицо, но таких, как он – раз, два и обчелся» (Ф. П. Богатырчук «Мой жизненный путь к Власову и Пражскому манифесту», Сан–Франциско, 1978, с.79).
30. ↑ Граф В. П. Зубов. «Страдные годы России. Воспоминания о Революции [1917–1925]», Mьnchen, 1968, с.76.
31. ↑ Н. П. Окунев. «Дневник москвича 1917–1920», М., 1997, Серия редкая книга, с. 174.
32. ↑ Н. П. Окунев. «Дневник москвича 1917–1920», М., 1997, Серия редкая книга, с. 111.
33. ↑ Публикация 27 главы в журнале «Аврора», Л., 1988, №10, с.37.
34. ↑ Один из парадоксов истории: по данным библиографических справочников ЮНЕСКО в канун столетия Ленина (конец 60–х–начало 70–х годов) количество его книг и книг о нем, издаваемых во всем мире, вышло на первое место. Понятно, что после Библии, которая как бы вне конкуренции.
    На втором месте был Шекспир – это тоже понятно. А на третьем... писатель–фантаст Жюль Верн. Тоже мечтатель. Не надо объяснять причину высоких ленинских тиражей – они тоже находятся в области фантастики. Конечно, «принудительные» издания, но, добавим, и не только... см.: Жан Жюль Верн «Жюль Верн», М., «Прогресс», с.8.
35. ↑ И. Эренбург «Хулио Хуренито» – Собрание сочинений, М, Художественная литература, 1962, т.1, с. 175.
36. ↑ И. Эренбург. Публикация 27 главы в журнале «Аврора», Л.,1988, №10, с.37.
37. ↑ Осип Мандельштам. «Сумерки свободы» – Собр. соч., т.1, Inter–Language Literature Associates, Washington, 1964, p.72; Илья Эренбург «Люди, годы, жизнь», М, Советский писатель, 1990, т.1, с.250.
    Образ Кремля – корабля использовали многие писатели и поэты. Это стало расхожим местом. Борис Пастернак в стихотворении «Кремль в буран конца 1918 года» из цикла «Болезнь», написанная в 1918–1919 г.г.:
    «...А иногда,
    Как пригнанный канатом накороть
    Корабль, с гуденьем, прочь к грядам
    Срывающийся чудом с якоря,
    Последней ночью, несравним
    Ни с чем, какой–то странный весь,
    Он, Кремль, в оснастке стольких зим,
    На нынешней срывает ненависть.
    И грандиозный, весь в былом,
    Как визионьера дивинация.
    Несется, грозный, напролом,
    Сквозь неистекший в девятнадцатый».
    Б. Пастернак цит. по: Б.Пастернак, Стихотворения и поэмы, Советский писатель, Библиотека поэта, М–Л., 1965,с.171.
38. ↑ Осип Мандельштам. Собр. соч., т.1, Inter–Language Literature Associates, Washington, 1964, p. 130.
39. ↑ Герберт Уэллс. «Россия во мгле», М., Политиздат, 1959, с. 10, 11.
40. ↑ Максим Горький. Собр. Соч., М, Государственное из–во Художественная литература, 1963, т. 18., с.273.
41. ↑ Герберт Уэллс. «Россия во мгле», М., Политиздат, 1959, с.28.
42. ↑ Герберт Уэллс. «Россия во мгле», М., Политиздат, 1959, с.30. Кстати, в 1922 году СССР посетил известный политический деятель Франции Эдуард Эррио. Он также замечает установление новой религии. «Икона Маркса встречаются повсюду в административных учреждениях, в казармах, в школах.
    Новая религия заняла место традиции, которую олицетворяет, в начале Красной площади, маленькая Иверская часовня. Манифест 1848 года – Евангелие нового режима; из него взят текст призыва, который раздается по всякому поводу: «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» / Эдуард Эррио «Из прошлого» Между двумя войнами 1914–1936, М., Иностранная л–ра, 1958, с.148–149/
    И еще. Эррио встречался в СССР с Л. Б. Каменевым (Ленин был болен) и упрекал его за Брест–Литовский мир. Ссылаясь на опубликованные документы Ленина, Каменев напомнил, что Советы предложили Франции возобновить борьбу, при условии, что союзники помогут восстановить армию, которая больше уже не существовала. Этот же вопрос Троцкий ставил в феврале 1918 года на заседании ЦК. Эррио поспешил встретиться с Л.Троцким, который, как выяснилось, требовал в Брест-Литовске от Германии возвращение Эльзаса и Лотарингии. После прибытия Эррио во Францию бывший посол Франции Нуланс подтвердил, что 17 декабря 1917 года Троцкий пришел к нему, чтобы изыскать средства для продолжения войны. При этом Троцкий, анализируя опасность, грозящую Франции, не выдержал и заплакал... Думаю, что это была не поза, а искренность. Развал русской армии описал и генерал Деникин в своей книге./Эдуард Эррио «Из прошлого» Между двумя войнами 1914–1936, М., Иностранная л–ра, 1958, с.148–149/
43. ↑ Герберт Уэллс. «Россия во мгле», М., Политиздат, 1959, с.87.
44. ↑ Герберт Уэллс. «Россия во мгле», М., Политиздат, 1959, с.43.
45. ↑ Герберт Уэллс. «Россия во мгле», М., Политиздат, 1959, с.50.
46. ↑ А. А. Брусилов. «Мои воспоминания», Минск, 2002, с.397–398.
47. ↑ Насчет дефекта зрения, Уэллс был прав. Когда Ленин читал книгу, то со стороны казалось, что он ее просто перелистывает. Оказывается, что он сразу «схватывал» 10–12 строк. Это известно в медицине. Но и нагрузка на мозг чудовищная – виденное следует осмыслить.
    Ольга Борисовна Лепешинская «имела счастье» плыть на одном пароходе с Лениным и увидеть, что он прочитал за несколько дней множество книг, что иному хватило бы на месяц. «Вы читаете или просматриваете», задала вопрос попутчица с удивлением, видя как он перелистывает страницы. Но он читал и впитывал в себя прочитанное, см.: О. Б. Лепешинская. «Встречи с Ильичем» – цит. по кн. «Ленин – товарищ, человек» М. 1977, с.210
48. ↑ Герберт Уэллс «Россия во мгле», М., Политиздат, 1959, с.70.
49. ↑ М. Горький Собр. Соч., М, Государственное изд–во «Художественная литература», 1963, т.18., с.271.
50. ↑ см.: М. Горький. Из литературного наследия Горький и еврейский вопрос. Иерусалим, Еврейский университет в Иерусалиме, Центр по исследованию и документации восточноевропейского еврейства, 1986, составили М. Агурский и М. Шкловская, примечание на с.352. О чумной ненависти к вождям революции Ленину и Троцкому Алексей Николаевич Толстой говорил И.А.Бунину следующее: «У меня самого рука бы не дрогнула ржавым шилом выколоть глаза Ленину или Троцкому, попадись они мне, – вот как мужики выкалывали глаза заводским жеребцам и маткам в помещичьих усадьбах, когда жгли и фабили их!». Хорош граф, но хорош и народ–богоносец... /См.: И.А.Бунин Воспоминания. «Третий Толстой» Захаров–Москва– 2003г., с?! 175./
51. ↑ Отец будущего ученого – архитектор, мать – Анна Дмитриевна, урожденная Глики, по национальности гречанка. Я в это не верю: с такой фамилией (флексия «и» не помогает) я встречал лишь немцев и, намного чаще, евреев. «Аидышер глик» – это еврейское счастье. Впрочем, это предположение, правда зиждиться на «косвенных уликах»: двоюродный брат матери доктор медицины и доцент Москоского университета В. Глики. Кстати, молочному брату В. Н. Ипатьева – Льву Александровичу Чугаеву (1873–1922, в 1927 году была посмертно присуждена премия им. Ленина), также известному химику! Узнал он о знаменитом брате лишь в 1907 году.
52. ↑ В. Н. Ипатьев. «Жизнь одного химика» Воспоминания. т.П : 1917–1930, Нью–Йорк, 1945, с.34.
53. ↑ В. Н. Ипатьев. «Жизнь одного химика» Воспоминания. т.И: 1917–1930, Нью–Йорк, 1945, с.36.
54. ↑ В. Н. Ипатьев. «Жизнь одного химика» Воспоминания. т.П: 1917–1930, Нью–Йорк, 1945, с.80–81.
55. ↑ В. Н. Ипатьев. «Жизнь одного химика» Воспоминания. т.И: 1917–1930, Нью–Йорк, 1945, с.85.
56. ↑ В. Н. Ипатьев. «Жизнь одного химика» Воспоминания. т.П: 1917–1930, Нью–Йорк, 1945, с.83–84.
57. ↑ см.: Давид Кинг. «Биография Троцкого в фотодокументах», Екатеринбург, 1997, с.61,41.
58. ↑ В. Н. Ипатьев. «Жизнь одного химика» Воспоминания. т.П: 1917–1930, Нью–Йорк, 1945, с.65.
59. ↑ В. Н. Ипатьев. «Жизнь одного химика» Воспоминания. т.П: 1917–1930, Нью–Йорк, 1945, с.86–87.
60. ↑ Все сведения о биофафии В. Н. Ипатьева почерпнуты из книги воспоминаний самого героя и из книги «Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть XX века» Энциклопедический словарь, М., РОССПЭН, 1997, с.271–275.
61. ↑ М. Горький «Владимир Ленин», Л., Госиздат, 1924, с.20. В большинстве других изданий – последнее предложение выброшено.
62. ↑ Д. Ю. Далин «Обрывки воспоминаний» из кн.: «Мартов и его близкие», Нью–Йорк, 1959, с.112.
63. ↑ см. подробнее о грамзаписях В. И. Ленина в кн.: А. Железный «Наш друг – грампластинка», М, 1989, с.209– 252.
64. ↑ Цит. по кн.: «Против антисемитизма», М., 1930, с.20. Там же на с.21. Запись «О погромной травле евреев».
65. ↑ см.: «Ритуальный процесс в Москве» – «Еврейская Трибуна», Берлин, 1922, №123. В «Еврейской трибуне» за тот же год, со ссылкой на московскую идишистскую газету «Тог Вархейт» рассказывается о встрече с В. И. Лениным с московским раввином Мазе и профессором Лейкиным, главным раввином Поволжья. На встрече в кабинете Ленина присутствовали также М. И. Калинин и Л. Б. Каменев. Оба еврейских представителя были обеспокоены распространением антисемитизма и возможностью пофомов. Они просили принять соответствующие меры. Вероятно, руководители страны успокоили делегатов, выразив при этом удивление, что не все евреи поддерживают советскую власть. Раввин Мазе ответил следующим образом: «Идеал равенства и справедливости не чужд еврейской религии. Но все зависит от тактики, применяемой для их достижения. Мы хотим работать путем воспитания и просвещения народа, а вы – при помощи меча». См.: «Еврейская трибуна», Париж 1922, №137.
66. ↑ «Ленин», Харьков, ЦК КСМУ, «Молодой рабочий», 1924, с.220.
67. ↑ см. о Н. К. Крупской статью в энциклопедии «Книга», Б.Р.Э., 1999 г., с.350. (Я сердечно благодарю за информацию Елену Петровну и Владимира Давидовича Свирских, предоставивших в мое распоряжение редчайший материал. – С.Д.).
68. ↑ Лев Троцкий «Моя жизнь. Опыт автобиографии», Берлин, 1930, т. II, с.259.
69. ↑ С. Я. Надсон. Полное собрание стихотворений, М–Л., Советский писатель, 1962, с.371.
70. ↑ А.С.Пушкин. Собр. соч. М, Художественная литература, 1962,.т.9. Письма 1815–1830, с.215–216.
71. ↑ Для меня интересно то, что внучка и правнук наркома Н. А. Семашко живут в Израиле. Я знаком с ними. Правнук – врач, окончил курс университета в Иерусалиме и проходил практику в госпитале «Хадасса».
72. ↑ Н. Семашко. «Вскрытие» – «Ленин», Харьков, ЦК КСМУ, «Молодой рабочий», 1924, с.215–216.
73. ↑ Александр Пушкин. Собр. соч., М., Художественная литература, 1959, т.3., с.384.
74. ↑ Цит. по кн. Мих. Зенкевич. Поэты XX века (Мастера стихотворного перевода), М, Издательство «Прогресс», 1965, с.11–12.
75. ↑ Морис Палеолог «Царская Россия накануне революции», М., 1991, с.6–7.
76. ↑ Морис Палеолог «Царская Россия накануне революции», М., 1991, с.306.
77. ↑ В. Луговской "Середина века. Москва". – Стихотворение, поэмы, М–Л, 1966, с.525–526.
78. ↑ Ромен Роллан «На смерть Ленина» – Ромен Роллан, Собр. соч., «Художественная литература», М., 1958, т. 13, с.117.
79. ↑ «Gelegentliches von Albert Einstein», Berlin, 1929, S.20–21.
80. ↑ см. подробнее: Б. С. Вайнштейн «Мыслитель», М., 1981, с.26, 27.
81. ↑ Владимир Луговской «Дорога» – В. Луговской. Стихотворения и поэмы, Библиотека поэта, Большая серия., М–Л., 1966, с.51. Луговскому никогда не прощали строк о России, типа «И страшная русская, злая земля» и «Будь проклят. После, нынче и раньше, дух страшного снега и страшной природы!». И к месту вспомнить великого ученого Александра Александровича Зимина, которому власть имущие не могли простить изъятия из XII века «Слова о полку Игореве» и перемещения его в XVIII век. Легче закрыть глаза на антисоветизм Зимина, чем покушения на «национальную гордость».

ПРИЛОЖЕНИЯ

Отрывок из доклада «Ленин как Мессия»

«Мессия – Помазанник; обещанный Ветхим Заветом. Искупитель, которого верующие дождались во Христе, а евреи еще ждут...» Вл. Даль «Толковый словарь». В иудейском понимании – «помазанник Божий», «идеальный правитель», «потомок царя Давида, который будет послан Богом для избавления народа Израиля».

1. Появление Мессии всегда связано с катаклизмом. В конкретном случае фон появления Ленина на сцене следующий. Война, жуткие потери, нерешенные социально–экономические проблемы. Национальные проблемы. Из трех держав Антанты, вызванных Германией «на бой» в 1914 году, Россия, хотя и лучше подготовленная, чем в русско–японскую войну, все же являлась худшей по подготовке политической, финансовой, экономической и, как следствие предыдущих факторов, и военной.

По подсчетам Центрального статистического управления, опубликованные в 1925 году, Россия всего выставила на фронт почти 16 миллионов человек, то есть почти половину всех трудоспособных мужчин. Потери, понесенные ею за войну из мобилизованных: 28% общих боевых потерь, 27% санитарных потерь и 3,5 миллиона пленными... Всего – 8,7 миллионов убитых, инвалидов, больных. Дезертирство, начавшееся буквально с первых дней войны и увеличивавшееся по нарастающей до миллионных размеров в еще дофевральские дни и до введения приказа № 1. Этот приказ, принятый первого марта 1917 года, изданный Объединенным Советом рабочих и солдатских депутатов о подчинении войск Объединенному Совету и своим комитетам об установлении выборности офицеров и уничтожении их служебных привилегий, нанес страшный удар по дисциплине армии. К этому приказу большевики не имели отношения: их в Совете было меньшинство.

К октябрю 1917 года по подсчетам военного министра Временного правительства А. И. Верховского в строю числилось не более 2 миллионов человек, из коих 1,5 миллиона служила в пехоте; около 3,5 миллионов служило в тылу(!?); почти столько же в остальных организациях (Красный Крест, Земсоюз и др.) и около 1,5 миллиона в тыловых округах. Итого – около 10 миллионов. Это-то из 16 миллионов! Другие исследователи приводят цифру мобилизованных в 18,6 миллионов человек! (см. Анатолий Уткин «Забытая трагедия. Россия в Первой Мировой войне», Смоленск, 2000, с.229, со ссылкой на сведения посла США в России Дэвида Френсиса). Война была проиграна, что и осознавал А. И. Верховский. (см.: А. А. Самойло «Две жизни», Л., Лениздат, 1963, с. 199–200). Генерал М. А. Беляев, впоследствии последний царский военный министр, заявил, что к концу 1916 года дезертиры составляли 1 миллион 200 тысяч человек! В то время, как в союзной Франции это число составляло 50 тысяч человек, вместе с «уклонившимися» от службы^[1].

Мобилизация мусульман в 1916 году в Средней Азии вызвала восстание всего региона, подавленное с трудом, а впоследствии перешедшее в басмачество. Резкое падение религиозного чувства, что особенно было видно на фронте, когда отменили общие молебны с несоблюдением и неформально.

Неслыханное падение нравственности среди крестьян, что отмечено еще в довоенное время таким одиозным писателем, как Иваном Родионовым в повести «Наше преступление». Редкое единение проявили два полярных человека: царь Николай II и писатель Максим Горький, назвавшие это произведение клеветой на русский народ. Каждый из них должен был пересмотреть свои взгляды в годы войны и революции. Как ни странно или, наоборот, ничего странного не было в крайне непопулярном и угнетающем население «Сухом законе». Произошло резкое падение престижа высшей власти. Процаристские настроения начисто выветриваются из сознания большинства народа. Дело не только в Ходынке и 9 января. Страшное распространение слухов о царице и Распутине.

Все это проникло в самую толщу народного сознания. Картины прошлого, вроде:

«Я видел рабскую Россию;
Перед святыней алтаря:
Гремя цепьми, склоняя выю,
Она молилась за царя»

– ранее приписываемые К. Рылееву – уже не имели места. Название войны, начатой пропагандой, как Вторая Отечественная – не привилась. Вместо нее речь шла о Германской войне. Уже впоследствии в народной памяти осталось: «Это было до Германской войны»; «Я участвовал в германской войне», «Я был в германском плену» и т.д.

Для цели моего доклада важно, что если в Отечественной войне 1812 года престиж Государя был настолько высок, что Александра I называли «Нашим Мессией», то в Мировую войну царя Николая II – никто так не называл. Он не выдерживал сравнения. Лев Николаевич Толстой как исторический писатель довольно точно воспроизвел в «Войне и мире» состояние русского общества во время войны 1812 года. Наташа Ростова присутствует в домовой церкви Разумовских и неожиданно в середине, но не в порядке службы, старый священник, став на колени, стал читать молитву, только что составленную Синодом молитву о спасении России от вражеского нашествия. В этой молитве, мы вдруг ощущаем преемственную связь с прошлым: «Господи Боже сил, Боже спасения нашего! ...Се враг смущаяй землю Твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се люди беззаконнии собрашася, еже погубити достояние Твое, разорити честный Иерусалим Твой, возлюбленную Твою Россию... Владыко Господи! Услышь нас молящихся Тебе: укрепи силою Твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду Его и кротость, воздаждь ему по благости Его, ею же хранит ны, Твой возлюбленный Израиль...подаждь Ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа»^[2]. Несложно уловить в молитве, составленной в Синоде, влияние «Библейского общества».

Обращение к народу в основном зиждется на ветхозаветной лексике и ветхозаветных примерах доблести. Россия приравнивается к Израилю, Москва – к Иерусалиму. Воздействие молитвы на слушающих было подавляющим. Героиня Толстого Наташа переживает слышимое, каждое слово о победе Моисея, Гедеона и Давида и разорении Иерусалима запечатлелось в её сердце. Этот краткий повтор речи священника необходим был писателю для подтверждения того высокого душевного переживания, охватившего население России.

Патриотические письма, составленные в то время в адрес императора Александра I, переходили в своей лести все возможные границы. Письмо, составленное преосвященным Синодом при посылке образа преподобного угодника Сергия и читанное в петербургских гостиных, содержала следующие слова: «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего»^[3].

В новых условиях единство веры, царя и отечества не выдерживали критики. Толстой пишет своему «любезному брату» императору Николаю II: «Ваши советники говорят Вам..., что русскому народу как было свойственно ему и теперь и будет свойственно до конца дней... Но ведь это двойная неправда. Во-первых, никак нельзя сказать, что православие, которое когда–то было свойственно русскому народу, было свойственно ему и теперь. Из отчета обер-прокурора синода Вы можете видеть, что наиболее духовно развитые люди народа, несмотря на все невыгоды и опасности, которым они подвергаются, отступая от православия, с каждым годом все больше и больше переходят в так называемые секты. ...Что же касается самодержавия, то оно точно так же, если и было свойственно русскому народу, когда народ этот верил, что царь – непогрешимый земной Бог и сам управляет народом, то далеко уже не свойственно ему теперь, когда все знают или, как немного образовываются, узнают – во–первых то, что хороший царь есть только «un heureux hasard» [счастливая случайность], а что цари могут быть и бывали и изверги и безумцы, как Иоанн IV или Павел»^[4].

2. В русском языке есть обороты, формулы, понять которые мы можем лишь при анализе исторической обстановки, породившей их. Употребление той или иной формулы, входящей в словесный обиход обуславливается конкретными событиями.

В числе этих устойчивых словосочетаний сохранилась до сих пор формула «Русский Бог». Насколько известно, оно появляется в близком выражении впервые в «Задонщине». Это выражение, восходящее к библейскому богу Саваофу, спасающему избранный народ, постепенно было спроецировано на русский народ. В «Задонщине» так: «Русская земля, что ти есть как за Соломоном царем побывала». Или «И помиловал Бог, Русскую землю...»^[5].

Итак: Кто есть Русский Бог? «Русский Бог велик» – Владимир Даль. Именно «Наш Бог»: у того же Даля – «Дай Бог нашему Богу жить – все жить будем». «Ну, Русский Бог, выходи! Теперь твоё дело – не приложишь рук, мы пропали»^[6]. Полное заземление у Некрасова: «Барин к нам приедет, барин нас рассудит!»^[7]. Чиновник особых поручений Волков 14 ноября 1856 г. доносил министру народного просвещения Аврааму Норову: «Они (читатели – С. Д.) видят здесь... какой–то намек на Россию»^[8]. Цензор недоговаривает – речь идет отнюдь не только о России, не только о барине–царе, но и об уповании на «Русского Всевышнего».

У Н. С. Лескова в повести «На краю света» (1875г.) в оборот вводится апология уютного и доброго «Русского Бога»: «...я более всяких представлений о божестве люблю этого нашего Русского Бога, который творит себе обитель «за пазушкой»^[9].

Иначе говоря, Русский Бог он же Бог вселенной (Карамзин. «Илья Муромец», 1795). У Кюхельбекера уже более близкое: Русский Бог – Он избрал русский народ. Иногда имперская формула – Российский Бог, но именно «иногда». Формула «Российский Бог» – ущемляла крайних националистов. Постепенное деградирование идиомы от первоначального величия до «Русский Бог – авось, небось, да кое–как!»

Упование на Высшую силу. Особенно в связи с неудачами в войнах: Крымской – у Тютчева: «Надо сознаться, что должность Русского Бога – не синекура». Короче, упование на чудо. Е. В. Тарле в работе «Крымская война» опубликовал письмо российского посла в Вене барона П. К. Мейндорфа к своему коллеге в Берлин барону А. Ф. Будбергу по поводу неудач русского оружия и дипломатии. «Венский барон» иронизировал: «Русский Бог может быть и придет к нам на помощь позднее, но вот уже год, как ничего не удается». Переписка двух дипломатов немецкого происхождения писана по–французски, но идиома «Русский Бог» – писана по–русски, ибо она непереводима ни на один язык, а если и переводима, то теряет свою «специфическую остроту»^[10]. Вообще Крымская война тесно связана с этой идиомой. Выкрест и дядя Ильи Мечникова Александр Львович Невахович в стихах о войне аж дважды восклицает «Мы громко воспоем: Российский Бог велик!»

Не избежал штампа и А. С. Пушкин, правда, с большой долей иронии, о спасении России в 1812 году от нашествия врага: «Барклай, зима иль Русский Бог». Ирония очевидна: в одной плоскости человек, природа и национальное Божество. Петру Вяземскому принадлежит итоговое сатирическое стихотворение «Русский Бог»:

«Нужно нам истолкованье
Что такое русский Бог?
Вот его вам начертанье,
Сколько я заметить мог.
Бог мятелей, Бог ухабов,
Бог мучительных дорог и т.д.»
(1828)

Отмирание русского Бога отмечено в «Бесах» Достоевского, вложенное в уста Кармазинова. (Хотя и не следует отождествлять взгляды автора с героями. Как раз для Достоевского понятие Русский Бог предмет пиетета).

В пародии П. В. Шумахера мы можем найти нечто близкое нашей теме. В 1881 году он написал пародию «Сердце царево в руце Божьей»:

 

Пока наш русский Бог
С царем сидел на троне,
Сам черт, и тот не мог
Напакостить короне.

...

Чуть мину где взорвут,
Чуть выстрелят откуда –
Уж Русский Бог как тут
И совершает чудо».

Пародия написана до 1 марта 1881 года. В последнем случае чуда не произошло.

П. И. Якушкин, пародируя, назвал свою статью в «Современнике» – «Велик Бог земли русской». Идиома отмерла, и попытка воскресить ее Николаем II на приеме Государственной Думы и Государственного Совета 26 июня 1914 года, тотчас же после объявления войны Германией словами: «Велик Бог земли русской» успеха не имела. Это был анахронизм, единственно возможный в парадной речи. Народ уже не знал Русского Бога. (Мною собрано несколько десятков выражений и копилка пополняется).

З. Кто же является Богом – отцом, Савофом, в варианте Ленин – Мессия? Вне всякого сомнения – Карл Маркс. Маркс теоретик, Ленин практик. Эта разница подчеркивается в статье Троцкого. Маркс – наследник цеховых средневековых гильдий. Немецкий (западный) рабочий класс, имеющий многовековую историю. Русский пролетариат – имеет глубокие крестьянские корни. Вместе с тем Новый Мессия дуалистичен. Как Ленин – он вождь мирового пролетариата (стандартная формула), как Ульянов – он глава Российского государства. Дуализм не отрицает единства. Новая Россия должна стать примером для всего человечества.

Здесь уместно привести одну записку Ленина, где он с удовольствием ссылается на слова Маркса, дававшего характеристику неординарному человеку, и поэтому Ленин безоговорочно помогает знакомцу Бога-отца:

«Охранная грамота В. И. Танееву 26 апреля 1919 г.

Гражданину Владимиру Ивановичу Танееву

 

Охранная грамота

На основании постановления Совета Народных комиссаров от 25/111 1919 г. выдается эта охранная грамота гражданину Владимиру Ивановичу Танееву, 78 лет, который долгие годы работал научно и, по свидетельству Карла Маркса, проявил себя преданным другом освобождения народа. Гражданину Владимиру Ивановичу Танееву предоставляется право посещать библиотеку Совета Народных Комиссаров, а всем другим государственным библиотекам предлагается оказывать ему всяческое содействие в его научных работах и изысканиях. Всем советским властям предписывается оказывать гражданину Владимиру Ивановичу Танееву содействие в деле охраны как его самого, так и его семьи, жилища и имущества. В случае передвижения его по Российской Социалистической Советской Республике всем железнодорожным и пароходным властям приписывается оказывать гражданину Владимиру Ивановичу Танееву и его семье возможное содействие в деле получения билетов на поезд и предоставления мест в поездах.

Председатель Совета Народных Комиссаров
В.Ульянов (Ленин)»

Несколько слов о Владимире Ивановиче Танееве (1840–1921), русском юристе и общественном деятеле. Он родился в состоятельной дворянской семье с большими культурными запросами. Его отец – Иван Ильич Танеев был магистром словесности, музыкантом – любителем и автором нескольких литературных и музыкальных произведений. Младший брат Владимира Ивановича – был знаменитый композитор С.И.Танеев. Ближайшим его другом был великий ученый К. А. Тимирязев.

Будучи адвокатам, защищал «нечаевцев» на одноименном процессе, а также выступал и на других политических процессах. Автор мемуаров и книги «Мысли о будущем». Встречался с Карлом Марксом, который подарил свою фотокарточку, что по тем временам считалось большой честью.

В письме к Максиму Максимовичу Ковалевскому Маркс обращается за помощью к адвокату Танееву, и из этого письма воспроизводятся эти лестные строки с добавлением, [онъ], «может быть единственный адвокат в Москве, который возьмется за такое неблагодарное дело. Я буду Вам очень благодарен, если Вы от моего имени попросите его принять участие в исключительно тяжелом положении нашего друга»^[11].

В работе Танеева «Ейтихиология («наука о счастье в коммунистическом строе») мы можем прочесть следующее: «Величайший государственный человек нашего времени Карл Маркс, который основал международное общество рабочих. Вторая половина XIX века должна называться веком Дарвина и Карла Маркса, как первая половина XIX века должна называться веком Ламарка и Фурье...

Религия невозможна в настоящее время. Ламарк и Дарвин убили Бога, убили окончательно, навсегда, так, что он никогда не встанет после их ударов. Это великие убийцы заслуживают величайшую и глубочайшую благодарность человечества»^[12]. Попытка заглянуть в будущее оканчивается катастрофой – его коммунистическое общество напоминает коммуны чернышевцев вкупе с регламентированным тюремным режимом, при наличии... полиции!? Не знаю – осознал ли в конце жизни мыслитель, что природу человеческую намного сложнее изменить, чем писать утопии. Как бы то ни было – его богатая библиотека в селе Демьянове, возле г. Клина, находилась под защитой государства, а в 1940 году по постановлению Совета Народных Комиссаров торжественно отмечалось столетие рождения В. И. Танеева. И еще. Умирал Танеев в своей усадьбе, куда он переехал в 1917 году. Неподалеку жил и К. А. Тимирязев. Они встречались каждый день. О чем думали воинствующие старики–дарвинисты, почти одновременно ушедшие из жизни? Идеал новой морали не соответствовал современному жестокому миру. Человеческий отбор был страшен... «И вся-то наша жизнь – есть борьба» –должна была казаться ужасом...

Вместе с тем следовало бы рассмотреть отношение Ленина к религии. Оно несравненно более сложное, чем принято считать. С другой стороны небесполезно знать, что думали верующие о «Вожде и Учителе». У нас есть интереснейшее свидетельство глубоко религиозного человека, читавшего публичные лекции об Иисусе Христе в самом начале двадцатых годов. Ему предоставляли самые обширные аудитории, включая Московский и Петроградский университеты, Политехнический Музей в Москве, университет в Самаре и т.д. В общем, никаких особых препятствий со стороны власти не было. Этот воинствующий верующий – Владимир Филимонович Марцинковский. К сожалению, в моих руках почти нет никаких данных о нем, за исключением того, что в 1929 году он жил в Палестине, в Хайфе. (Можно высчитать, что он видимо родился в селе Дермане Волынской губернии приблизительно в 1884 году). Мать его из известного казацкого рода Майбороды. Родной брат матери –знаменитый русский певец (бас) Владимир Яковлевич Майборода (1854–1917), актер Мариинского театра. Марцинковский до 1913 года семнадцать лет жил в Гродно, за исключением годов учебы в Петербургском университете на историко-филологическом факультете. Уже позже он писал сложную историческую работу о русском масонстве и Новикове. Затем преподавал словесность в Гродненской гимназии, где в свое время и сам учился.

Так вот, в Московском университете, в первой аудитории юридического факультета в 1921 году им была прочитана лекция «Христос Грядущий». Зала была переполнена вплоть до кафедры и вмещала до тысячи человек. Задолго до лекции все билеты были распроданы. По окончанию лекции, как было принято в то время, оглашались поступавшие записки. Одна из них гласила: «Товарищ лектор! Не является ли Ленин Антихристом? Ведь по Писанию, Антихрист сядет в храме, как Бог, А Ленин как раз находится в русском храме, т.е. в Кремле». Внимание в зале напряглось до крайней степени. Лектор, набравшись мужества – он боялся провокации, ответил следующим образом: – «Ленин слишком мал для Антихриста. Антихрист будет чудеса творить, а Ленин не может проявить чуда в борьбе с голодом.

Говоря о храме, слово Божие разумеет иерусалимский храм, а не какой–нибудь другой. Если же разуметь не самого Антихриста, а дух антихристов, т.е. противление Христу, то таковое несет в себе и всякий из нас, кто не со Христом; ибо Христос сказал: – «Кто не со Мной, тот против Меня; и кто не собирает со Мной, тот расточает»...

Итак всякий, кто не со Христом, имеет в себе дух Антихриста»^[13]. Понятно, что в марте 1921 года Марцинковский был арестован, но вскоре был выпущен на свободу: большие репрессии были впереди...

А у большевиков остался лозунг: «Кто не с нами, тот против нас». Одни и те же слова с совершенно противоположным крокодильским смыслом...

В 1923 году Марцинковский был выслан из СССР вместе с В. Ф. Булгаковым, секретарем Льва Толстого и В. Г. Чертковым – сподвижниками великого писателя.

4. Мессия – должен иметь генеалогию и биографию. Житие. Он должен быть из Дома Давидова. У него должна быть земная жизнь, описанная в евангелиях, как канонических, так и апокрифических. Отто Вейнингер считал, что создателем будущей религии будет еврей или человек еврейского происхождения. Так оно и произошло. Семейная мифология. Мать – Мария Александровна – великомученица. Обратить внимание на имя – Мирьям, Мария. «Номинальный» отец – учитель, сеятель «доброго вечного». Истинный Бог-Саваоф – Карл Маркс, величина смахивающая на икону с изображением Бога-Саваофа. Борода. Отсюда такая ненависть Уэллса к «Бороде» Карла Маркса на портретах, висящих в каждом учреждении... Брат – Александр, казненный по спорному юридическому казусу – напоминает кузена Иисуса – Иоанна Предтечу. Жена Мессии – Надежда. Жизнь более духовная, чем плотская: отсутствие детей; сотрудница, преданный друг. Бездетность – вся страна становится детьми и внуками Ленина. Предательство – Каплан. В прошлом – Зиновьев и Каменев; в будущем – Сталин, обокравший «истинную ленинскую идею» о добре.

Смерть и мавзолей. Истинное завещание Ленина – письмо Крупской. Сразу, после смерти Ленина, в 1924 году появилось, так сказать адаптированная редакция Нового Евангелия для детей: «Детям о Ленине», с кратким текстом и иллюстрациями такого крупного художника, как Борис Кустодиев.

[Здесь к месту сказать об отношении самого Ленина к детям. Десятилетиями пропагандировались и растиражировались в миллионных экземплярах сусальные притчи о Ленине и о его любви к младшим. Мифу, правдивому или лживому, отдал дань, вольную или невольную, такой писатель как Михаил Зощенко. В вопиющем противоречии с этим общим местом находятся редчайшие воспоминания близкого друга Ленина – П.Н. Лепешинского, утверждавшего с оговоркой, что вождь любил детей «абстрактно», как вероятно, как все человечество: «Он (Ленин), если не ошибаюсь, не очень–то долюбливал маленьких детей. То есть, он всегда любил эту сумму загадочных потенциальных возможностей грядущего уклада человеческой жизни, но конкретные Митьки, Ваньки и Мишки не вызывали в нем положительной реакции. Мне кажется, если бы его привели в школу, где резвятся восьмилетние малыши, он не знал бы, что с ними делать, и стал бы искать жадными глазами свою шапку. Поскольку его всегда тянуло поиграть с красивым пушистым котенком (кошки – это его слабость, и моя, и многих других – им несть числа. – С. Д.), постольку у него нет ни малейшего аппетита на возню с двуногими «сопляками» (извиняюсь за не совсем изящное выражение)^[14]. Оговорка сделана в примечании: «Это мое личное впечатление, быть может, и не отвечающее действительности». Оговорка сделана ни в коем случае, как уступка времени или самоцензуре, ибо в этих же, никогда не переиздаваемых воспоминаниях мы можем прочитать и такое, что тоже не входит в описание жизни святого. Однажды на митинге меньшевики «обманули доверчивость» большевиков: «Мы ушли с митинга, как будто выкупанные в грязной луже... «Держим курс на Ландольте» – дал лозунг Ильич. У Ландольта он потребовал себе одну кружку пива, затем, залпом осушил первую, взял себе другую, потом третью...

Он сделался шумлив, болтлив и весел ... Но так весел, как я не пожелал бы ему быть никогда. В первый (и единственный) раз в жизни я видел этого человека со стальною волею – прибегающим для успокоения своих расходившихся нервов к такому искусственному и ненадежному средству, как алкоголь...»^[15] («Ландольт» – женевское кафе).

Однажды, еще будучи в Женеве, семья Лепешинских, отправляясь на воскресную прогулку оставила, на руках «Ильича» свое шестилетнее дитя. Ленин не знал, как занять ребенка. Ребенок заскучал и, изучая лицо вождя, задал совсем бестактный вопрос, намекающий на его абсолютную лысость: «Ленин, а Ленин, отчего у тебя на голове два лица? «Как так два лица?» – подскочил вопрошаемый. «А одно спереди, а другое сзади...» Ленин, тот самый Ильич, который никогда не лез за словом в карман, когда нужно было своевременной репликой хлестануть в споре Струве, Мартынова или даже самого Плеханова, теперь, быть может, в первый раз в своей жизни, не сразу нашелся, что ответить. «Это оттого, что я очень много думаю, после некоторой паузы промолвил, наконец, он» «Ага» –удовлетворилась любознательная гостья»^[16].

Не безынтересно, что спустя тридцать лет, в Кремле совсем юная Инна Рубина была приведена матерью в кабинет Надежды Константиновой, где находилась и Мария Ильинична. Девочка заупрямилась поздороваться – возможно, от стеснительности, и надулась. На приставание матери она, наконец, сказала: «Не хочу здороваться с этой жабой!», намекая на выпученные глаза больной базедовой болезнью вдовы Ленина. Наступила неловкость. Надежда Константиновна сказала просто: «Так вам и надо: нечего приставать к ребенку». (Устный пересказ).

Но известно и другое. Владимир Ильич очень любил «Гришу» Зиновьева. Однажды у четы Ульяновых возникла идея усыновления одного из детей Зиновьевых. «Ильич» очень хотел, но...отцовские чувства «Гриши», а вернее его жены – перевесили, и они отказались. Не буду досказывать судьбу самого Гриши и его семьи – она ужасна...

Для сравнения можно взять «Детскую Библию», вышедшую в 1983 году, изданную одним из библейских обществ. (К сожалению, у меня нет под руками детского переложения дореволюционного Евангелия. Но можно сравнить с рассказами для детей Льва Толстого).

«Детское житие» Ленина начинается с анализа уровня жизни крестьян, рабочих, помещиков при царском строе. Вот один из «шедевров» и это не что неправда, а не вся, да и вся эта жестокость и несправедливость напоминает продразверстку:

«Давно, когда еще управлял народом царь, жил в деревне крестьянин Иван. У него была жена Марья и сын Ваня.

* Пришел царский урядник и говорит: «Плати царю подать».

* У Ивана денег не было, он стал просить урядника подождать.

* Урядник закричал: «Если не заплатишь, я возьму и продам твою корову».

* «Не бери у нас корову», – сказал Иван: «Не будет коровы, нечем нам будет мальчика кормить».

* А урядник: «Будешь упираться, силой заставлю, в тюрьму посажу».

* И стал уводить корову со двора. Марья закричала, ей было жалко коровы. Ваня испугался и заплакал.

* У Ивана урядник увел корову.

* У других крестьян, если не было денег, – у кого самовар забрал, у кого овечку.

* Так плохо жилось при царе крестьянам»^[17].

Обратим внимание на звездочку, поставленную почти перед каждым предложением. Это как бы деление на смысловые стихи в духе Библии. Всего глав «жития Ленина» – 31. Можно считать, что Кустодиев, несмотря на свой выдающийся художественный талант и опыт иллюстратора, не смог создать ничего достойного. Хотя «Ленин за партой» многократно воспроизводился в «Лениниане».

Таким образом, первым создателем художественной графики о Ленине был Б. М. Кустодиев. В 1924 году он иллюстрировал книги «Детям о Ленине» и «Ленин и юные пионеры». Художник признал свое поражение, но эти работы были шедеврами, по сравнению с последующими халтурами... Вот эти работы: «Ленин призывает к борьбе» – иллюстрации; «Выполним заветы Ильича» – заставка; «Похороны Ленина» –иллюстрации; «Ленин и юные ленинцы» – заставка, «Ленин и санки» – заставка; «Ленин среди детей» – иллюстрации; «Ленин и девочка» – заставка. И работы близкие по теме: «Похороны вождя» – концовка; «У мавзолея» – заставка; «Демонстрация ребят у мавзолея» – иллюстрации, «Ленин умер – Ленин жив» –заставка); «Ленин – знамя» – заставка и т,д. Собственно, в этой книге для детей утверждается Новое Евангелие, ибо рисунки сопровождаются небольшим текстом. Я сравнивал адаптации Нового Завета для детей с вышеозначенной книгой и нашел ее почти идентичной.

5. Ленин создан из одного куска, он монолитен^[18]. Он напоминает Толстого, тот же самый русский тип, но без сложности внутренней жизни. В части родства с Толстым – точно. Ленин о Толстом – глыба, матерый человечище – отсюда монолит Бердяева. Но внутренняя жизнь Ильича была не менее сложна, чем у великого писателя, и она развивалась по своим законам. Ленин – убедительная демонстрация роли личности в истории. Важнейший вывод: Ленин мог стать вождем революции и реализовать давно выработанный план лишь потому, что он был нетипичным русским интеллигентом. Черты интеллигента сектанта в сочетании с чертами русских государственников, создававших империю.

Иначе говоря: Чернышевский, Ткачев, Нечаев, Желябов – соединяются с чертами русских князей Ивана Калиты, Ивана III, царя Петра Великого и других деятелей деспотического типа, собирающих Россию. Ленин – крайний максималист революции, обладающий тоталитарным революционным мировоззрением, соединенным с гибкостью и оппортунизмом в практической борьбе и политике.

Восприятие Ленина современниками: Клюев: керженский дух. Есенин на вопрос односельчан: «Кто такой Ленин?» дает краткий и точный ответ: «Он – Вы!».

Павел Александрович Аксельрод, родоначальник меньшевизма, ненавидящий Ленина всеми фибрами души, служащий олицетворением того, как любовь переходит в ненависть, рассказывал, как Ленин, впервые попав за границу, пошел вместе с ними гулять и купаться. «Я тогда почувствовал, что имею дело с человеком, который будет вождем русской революции. Он был не только образованным марксистом – таких было очень много – но он знал, что он хочет делать, и как это надо сделать. От него пахло русской землей»^[19].

Пастернак, Северянин. Партийные фигуры: сравнения с Моисеем: «В день 25–летия партии, которая несет на спине своей не только ответственность за судьбы шестой части земного шара, но которая является главным рычагом победы мирового пролетариата, русские коммунисты, и всё, что есть революционного в мировом пролетариате, будут иметь одну мысль, одно горячее желание, чтобы этот Моисей, который вывел рабов из земли неволи, вошел с нами в Землю Обетованную»^[20]. В 1939 году Карл Собельсон–Радек был расстрелян. Думал ли он тогда о земле обетованной? Как бы то ни было, Радек нас вводит в библейскую семантику, которая интересна приложением жизни Ленина к ветхозаветным и новозаветным персонажам. Уже не странно, что в этом грехе замешан и Михаил Кольцов, вообще заземляющий вождя в еврейское гетто.

Статья Михаила Кольцова о Ленине интересна тем, что урожденный Фридлянд, прибегает к еврейскому сюжету. Желание продлить жизнь Ленина, вызывает у него ассоциацию с еврейским местечком, где заболевшего цадика, пытаются спасти «прихожане», даруя ему часть своей жизни для продление жизни святого. Понятно, что Ленин мог бы иметь Муфусаилов век и могучие здоровье, если бы...

Но влияние Ленина не ограничилась лишь иудео–христнанством. В 1923 году художник, путешественник и мыслитель Николай Константинович Рерих доставил в Москву послание и ларец со священной землей Гималаев «мудрецов Востока» Советскому правительству. На ларце краткая надпись: «На могилу брата нашего Махатмы Ленина». Учтем, что в XX веке было всего два Махатмы: Ленина и Ганди...

6. Личный аскетизм. Любил шахматы, как духовное развлечение. Возможно, фигуры или, как в старину говорили «шашки», на 64 клетках напоминали ему вечную политическую игру, где пешки – люди были подвластны его воле.

Отсюда же и сдержанное отношение к классической музыки. Он прекрасно знал классику и любил петь. Но... музыка размягчает Мессию и потому, он редко ее слушает (М.Горький). Бетховен и Шопен: преклоняясь перед мужественной музыкой Бетховена, напротив, улавливает в Шопене, как музыканты говорят о польском композиторе, «шмальц». Замечал родство шахмат и музыки – Гармонию. Поэтому очень любил решать этюды, где наличествует высшая Гармония единения фигур и пешек, а, следовательно, торжествует справедливость. Но в музыке нет борьбы, в шахматах она налицо. Его воля должна подавлять соперника. Кстати, заслушавшись фортепьянным концертом Бетховена проиграл партию: подтверждение вышеприведенного тезиса о размягчении. [Летом 1921 года, отдыхая в Горках, Ленин играл партию с доктором Вейсбордом. Их обступили «болельщики». Одновременно Марин Ильинична, сестра вождя попросила Е. Ямпольскую сыграть что–нибудь на пианино. Она играла «Патетическую» Бетховена. Играла хорошо. А когда окончила играть, с балкона раздался радостный голос Вейсборда, выигравшего партию. «Болельщики» стали подшучивать над поражением вождя. «Смущенно поглаживая лысину, он тихо произнес: «Виновата музыка...» Очевидно он заслушался любимой сонатой и где-то «промазал»... Все много шутили, смеялись...»^[21]

Читал Аристотеля и помнил, что музыка находится в известном отношении с моралью. (Пересказано у Маркса. Начетчик – помнил «всего Маркса»...^[22]

Любопытно, что Ленин, «отрицающий музыку», оказывал покровительство знаменитому физику и музыканту Л. С. Термену (1896–1993), изобретателю электрического музыкального инструмента – терменвокса. (В «Известиях ВЦИК», 163, 2 августа 1918 года за подписью Ленина приведен список лиц, которым следует поставить монументы в г. Москве и других городах. Наряду с революционерами: от Спартака до Кибальчича, внесены писатели, в том числе и правого лагеря – Федор Достоевский и Федор Тютчев. Среди философов и ученых – Сковорода, Ломоносов, Менделеев. В списке был и Владимир Соловьев, как можно думать, «протеже» А. В. Луначарского, но вождь собственноручно его вычеркнул, возможно, из-за идеализма. Представлены художники – от Андрея Рублева и Александра Иванова до модерниста Врубеля, и ни одного передвижника! Артисты – Комиссаржевская, а среди музыкантов: Мусоргский, Скрябин и... Шопен. Последний, вероятно, как уступка полякам... И уже совсем в сторону: великая пианистка М. Юдина подчеркнула русскость Шостаковича именами Андрея Рублева, Пушкина, Достоевского и Ленина!? Не надо подчеркивать всем известную независимость взглядов Марии Вениаминовны^[23].

Ленин не принадлежал к революционной богеме и чуждался ее. В этом отношении Троцкий или Мартов его антиподы. В личной жизни он аскет, любящий порядок и дисциплину, примерный семьянин. (Н.Бердяев) В нем не было ничего анархичного, он презирал анархизм и изобличал его – это отличие от национального типа (Пугачев, Разин). В 1918 году делал нечеловеческие усилия, стремясь дисциплинировать русский народ и своих коммунистов. (Результаты были, но не соответствовали желаемому). Ленин призывал к элементарным вещам: к труду, дисциплине, ответственности, к знанию, к учебе, к строительству.

Терпеть не мог фразерства. Будучи на вершине власти «громил большевиков, комчванство». И, по словам Бердяева, Он совершал заклинание над бездной. Остановил хаотичичный распад России деспотическим, тираническим путем. Сходство с Петром очевидно (см., например, М. Волошина). ОН проповедовал жестокость, но Сам не был жестоким человеком. Отсюда лицемерие, когда Ему жаловались на жестокость Чека, говорил, что это не Его дело, что это в революции неизбежно. (Случай с академиком Таганцевым – наиболее типичен). Бердяев идет дальше, считая, что САМ не мог бы управлять Чека: в личной жизни у него было много благодушия. ОН любил животных, любил шутить, смеяться, прекрасно относился к своей теще.

Л. Д. Троцкий, говоря о жестокости революции, прибегает к софистике, с которой можно согласиться, но от этого нам не легче: «С точки зрения абсолютной ценности человеческой личности революция подлежит «осуждению», как и война, как, впрочем, и вся история человечества в целом»^[24]. Из этого явствует, что собственно Троцкий, как и Ленин, считает революцию детищем войны, а, следовательно, известным оправданием переворота.

Где выработался характер Ленина? Семья – домашнее тепло, мать, дружба с братом. Все рассыпалось после казни брата, когда «общество» отвернулось от семьи Ульянова. С этого момента Он разочаровался в людях. «У него выработалось цинично-равнодушное отношение к людям. Он не верил в человека, но хотел так организовать жизнь, чтобы людям было легче жить».

Бердяев противоречит себе. Я думаю – по сути неверно. ОН любил слабых и беззащитных – сильных мира сего для него не существовало. Ясно, что любовь к нищим духом, к низам общества сближает его с евангельским Христом. Но Христос не практик, Христос проповедник. Ленин – строитель. Говорят, что он разрушитель, но это, по крайней мере, не исторично. Мировая война разрушила Россию – физически и духовно. Время Ленина – собирать камни. Отсюда жестокость – кто не с нами, тот против нас. Жуткое строительство «нового – старого»: упорядоченная деспотия.

Здесь место вспомнить Владимира Соловьева, определяющего разницу между Христом и его антиподом («великим человеком», устами же «антипода: Христос... был исправителем человечества, я же призван быть исправителем этого отчасти неисправимого человечества... Христос принес меч, я принесу мир...»^[25]

7. Довольно часто мне задают вопрос: «В конечном итоге, как вы относитесь к Ленину?». На прямо поставленный вопрос трудно отвечать. Можно прибегнуть к софистике, но я этого не желаю. Можно ответить, что Истина лежит в середине: между хвалой и хулой. «Швиль хазахав» (золотая тропа – иврит), но как историк, я глубоко убежден, что Истина всегда находится ближе к одной из сторон, но ни в коем случае не в золотой середине!

Прибегнем к шахматной оценке. В позициях нарушенного динамического равновесия мастер прибегает к оценке положения по десятибалльной системе следующим образом. Восемь против двух – позиция, несомненно, выигрывающаяся без труда; шесть против четырех – у сильнейшей стороны больше шансов на выигрыш, чем у слабейшей стороны избежать поражения. Но преимущество мизерное и реализация требует тяжелой работы. К сожалению, на вопрос Хулио Хуренито в абстрактном плане в выборе из двух слов: «да» или «нет», я, в отличие от Ильи Лохматого, выбираю: Да! Семь против трех – в пользу Ильича...

 

Письмо профессору А.Я.Черняку

Дорогой Арон Яковлевич!

Я нахожусь в затруднении. Собственно лишь теперь я понял, что зашел в тупик...

Дело в том, что та форма изложения, которую я избрал, меня не вполне устраивает. Рассказ разрастается в геометрической прогрессии. Если так пойдет, то это будет книга, а мне вовсе не хочется быть жизнеописателем моего Героя. Я отнюдь не собираюсь отнимать лавров у Волкогонова и иже с ним. Им несть числа. Я просто хочу коснуться «Чуда», свидетелем которого была многомиллионная Россия. Человек приходит из небытия и в течение нескольких часов становится символом эпохи.

Ленин прибывает на станцию Белоостров и его встречает многочисленная делегация рабочих Сестрорецкого завода. Почему к Финляндскому вокзалу собралась многотысячная толпа, а уже у дворца Кшесинской – их было десятки тысяч? Это был триумф: от вокзала до Кронверкского проспекта он двигался на броневике, и толпа народа численно возрастала геометрически. Почему картавый человек стал оратором, превосходящим Керенского и Троцкого? Почему невзрачный человек одной лишь силой убеждения стал первым в русской социал–демократии? Почему Плеханов и Мартов – пасовали перед ним?

Одним террором большевики не могли удержаться у власти – это аксиома. А чем? Лозунгами? Одними лозунгами – это тоже сомнительно. Фигура Ленина была цементом Новой России. Собственно – он сохранил русскую империю, уступив, скрипя зубами некоторые окраины. И даже удержал полуколонию Монголию и присоединил Бухарский эмират. Площадь России на 1897 год составляла 22,35 миллион кв. км. В 1905 году Россия потерпела поражение в войне с Японией и уступила Южный Сахалин и прилегающие острова, все, что ниже 50 параллели и городов Порт-Артур и Дальний на Ляоданском полуострове.

После Первой Мировой войны, войны с Польшей, отделения Финляндии и Прибалтики, оккупации Румынией Бессарабии и добровольной отдачи Турции Карса площадь СССР уменьшилась до 21,7 миллион кв.км. Как видим, потери не столь значительные, если учесть размеры катастрофы. За это одно – националисты должны быть благодарны Первому коммунисту. Увы, мало кто понял это.... Этот человек был способен признаваться в своих ошибках и заблуждениях. Думаю, что НЭП был рассчитан не на одно десятилетие. (Отменить продразверстку еще в 1919 году предлагал Троцкий. Ленин был категорически против. Поворот к НЭПу был произведен через год под грохот кронштадского восстания и в «атмосфере угрожающих настроений всей армии) (см. Л. И. Троцкий «Моя жизнь. Опыт биографии», Берлин, 1930, т. 11, с. 168). А концессии бы двинули промышленный и социальный потенциал далеко вперед. Это были бы не кровавые пятилетки Уса. Залогом являлось то, что к 1926 году потенциал обкорнанной России достиг уровня 1913 года. Нэп, как Вы знаете, был направлен и против большинства партийных работников. Тонкое замечание И. Эренбурга: « Открывались новые пути и новые возможности. Нечеловеческая воля прозвучала в этом приглашении «учитесь торговать», брошенным бескорыстнейшим борцом своим товарищам, принужденным менять теперь диаграммы главков и карты генштаба на стук костяшек или на книги двойной бухгалтерии. Трезвость, это самая требовательная и, скажем, откровенно, наименее заманчивая изо всех добродетелей, быстро вернула людям сознание времени и пространства». (И.Эренбург, «Рвач», Париж, 1925, с.202) Арон Яковлевич, советская цензура выкинула сии слова из собрания сочинений Ильи Григорьевича, изданном в 1961 году. Невероятно! Это было столь огнеопасно, что подлежало уничтожению. (Прочел об А. А. Зимине приблизительно такую фразу: «они» готовы были простить ему антисоветизм, но не в коем случае «Слово»... Впрочем, «если бы» мы оставим в кавычки... Все не так просто.

Ваш Савва.

Да здравствует Лев Давыдович!

Да здравствует IV Интернационал!

16.V.2005 г. Иерусалим

 

Письмо академику РАН, профессору М. Д. Голобовскому

Дорогой друг Миша!

Высылаю тебе моего «Ленина». Именно «моего». На твои указания, что надо придерживаться некоего плана, системы, поставленной задачи и т.п., я отвечаю так: – Это вольное эссе о человеке, определившим эпоху. Понять феномен его появления и успеха. И только. Конечно, я должен придерживаться каких–то «моралистских» принципов, но и это просто необязательно. Впрочем, если у тебя достанет мужества одолеть эту сотню страниц, то ты увидишь, что в конце работы я изъясняю ее цели и предназначения.

Я дал прочесть работу нескольким своим близким друзьям. Вот эти «избранные»:

профессор Иерусалимского университета, заведующий кафедрой славистики Самуил Шварцбанд,
кинорежиссер Михаил Калик («До свиданья мальчики», «Человек идет за солнцем»),
доктор Владимир Давыдович Свирский – литературовед и писатель,
профессор Эдуард Шифрин, медик с мировым именем,
профессор Арон Яковлевич Черняк – историк, библиограф, ученик Зайончковского,
доктор, историк Юрий Миллер – специалист по информатике и... спорту,
доктора медицинских наук Черняховские: Инна Юрьевна (вдова академика Зельдовича) и её сын Юрий Давыдович,
доктор медицинских наук Норман Сыркин,
художник–монументалист Лев Сыркин,
экономист Лора Сыркина,
писательница и переводчица Майя Улановская;
доктор Валентина Дагмарова, специалист по русской литературе,
профессор Илья Захарович Серман, специалист по русской литературе,
инженер–изобретатель Иосиф Ольшанецкий,
известный поэт Евгений Минин, кстати, редактор данной книги,
профессор Соломон Абрамович Могилевский – историк, специалист по Ближнему Востоку и... 2–му Интернационалу,
доктор исторических наук Мэра Наумовна Свердлова, знаток общей истории,
историк Александр Ярошевский, одно время занимавшийся биографией Ленина и другие.

Ну и, конечно, первым моим читателем была моя верная спутница доктор Инна Иосифовна Дудакова – первый и нелицеприятный критик.

Их регалии я дал, чтобы указать, что это не просто читатели, а Читатели с большой буквы. Нa мякине их не проведешь. Четверо из вышеперечисленных: Улановская, Серман, Калик и Свирский прошли советские лагеря, остальные вполне «тертые» советской властью. Почти все – сионисты 60–70–х годов. Ни у кого не было иллюзий. Получилась такая картина.

Михаил Калик: «Савва, ты пишешь увлекательно и я не смею спорить с фактами. Но не это главное: главное то, что из каждый твоей строчки видно искреннее восхищение личностью: для меня не приемлемо!»

Безоговорочно восприняли Свирский, Черняховские, Черняк, Сыркины. Остальные с оговорками признали необычность изложения и удивительный подбор фактов. В этом отношении профессор Соломон Абрамович Могилевский, работник еще с довоенным партийным стажем, и доктор Мэра Наумовна Свердлова, были удивлены не только «раритетами» фактов, но и тем, что о многом они впервые слышали. Это знаменательно. И это оправдывает название «Неизвестный знакомец». Но и это их не примирило с Вождем.

Поэт Евгений Минин, человек эмоциональный, отметил беспристрастность автора, что, по его мнению, встречается чрезвычайно редко в книгах подобного плана.

Я тебе уже рассказывал, что доклад по своей работе я читал на международной конференции в Иерусалимском университете по теме «Мессианские идеи в иудейской и славянской культурах». На мой доклад сбежались почти все участники съезда и многие посторонние.

На докладе присутствовал Толя Рубашев, старинный ленинградский друг, который на дух не воспринял мою работу, что с кротостью я принял. Так вот, Рубашев сказал, что после первых же моих слов, между залом и мною опустился прозрачный непроницаемый занавес.

Зал слушал меня почти в полном враждебном молчании за исключением одного случая, когда некий «грамотей» вдруг напал на мое заявление о почти 90% неграмотности дореволюционного российского населения. Он еще ляпнул что–то о «благодатных реформах Столыпина». Я растерялся: отвечать «специалисту» у меня не было сил. Страшная опустошенность. Выручил внезапно поднявшийся Володя Бар-Села (Назаров – лингвист, историк и литературовед, доказавший невозможность написания «Тихого Дона» Шолоховым), указав неучу, что понятие «грамотности» в дореволюционной России совсем не то, о чем думают наши современники: человек, умевший подписываться своим именем, но не умеющий читать – уже считался грамотеем. (Кстати, каждый может проверить цифры образованности дореволюционной России в словаре Брокгауза и Ефрона в старом и новом изданиях.) Во время перерыва совершенно растерзанный я вышел в фойе. На диване сидел профессор из Прибалтики, человек пожилой, из русской эмигрантской семьи, жившей между двумя войнами в Латвии. Жестом указал место рядом с собой и спросил: «Савва, очень расстроились?». «Очень», – отвечал я со слезою в голосе. «Успокойтесь. Люди – рабы сегодняшнего момента, люди с короткой памятью, И после двадцатилетия полного забрызгивания грязью бывшего кумира – что же вы хотели услышать? Но, будьте покойны: через 30 лет, то о чем вы писали станет аксиомой. Это не значит, что я хотел бы согласиться с вами – не могу! Долгих лет вам». Профессор легко поднял свое грузное тело с низкого дивана, пожал мне руку и мы расстались...

В свете всего этого я вспомнил одну вещь, которую может быть и ты вспомнишь. Это слова Суслова о романе Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». 30 лет все же не 300..,

Я отказался вносить в текст «почти» личные воспоминания. Дело в том, что лет 25 тому назад в Осло я познакомился со вдовой великого пианиста Исайи Добровейна – Марией Альфредовной. Как известно, Ленин слушал в исполнении Добровейна «Аппассионату» Бетховена и откомментировал музыку.

Вдова рассказала об этом несколько более подробнее и отлично от советского канона. Кстати, Ленин неоднократно слушал Добровейна, а впервые ещё до революции в 1912 году, в Париже, (см. М. А. Добровейн «На рубеже двух эпох», М., 2001, примеч. 98 с. 177).

Мой «потенциальный» (точнее – импотенциальный) московский издатель – наотрез отказался от публикации Ленина.

Пожалуй, в свой текст ничего добавлять не буду: оставлю, как есть. Хотя соблазн велик и жизнь все подкидывает и подкидывает новые «козыри». Остаюсь преданным другом. Твой Савва

23.V.2006 г.

Примечания

1. ↑ см. А. А. Игнатьев «Пятьдесят лет в строю», М., 1959, т.2, с.246–247
2. ↑ Л. Толстой, ПСС, m.II, M., Художественная литература, 1940, с. 76.
3. ↑ Л. Толстой, ПСС, М, Государственное издательство художественной литературы, 1940, т. 12, с.6
4. ↑ Л.Н.Толстой ПСС, т.73,с.186
5. ↑ см.»3адонщина...», М, 1980, с. 55, 97
6. ↑ Тургенев, Письма, Л.,1968, т. XIII–1, примечания на с. 441
7. ↑ И. А. Некрасов. «Забытая деревня» – Собр. соч.М., 1965, т.1, с. 238
8. ↑ Н. А. Некрасов... примеч. на с.298
9. ↑ Н. С. Лесков. Сов. соч., М., 1957, т.5, с.465
10. ↑ Е. В. Тарле Собр. соч., М., Издательство Академии наук СССР, 1959, т. VII.,с. 344
11. ↑ цит. по книге: В. И. Танеев «Детство. Юность. Мысли о будущем», М., 1959, с. 16. Предисловие к этой книге написано профессором М. П. Баскиным
12. ↑ В. И. Танеев «Детство. Юность. Мысли о будущем», М„ 1959, с.557
13. ↑ В.Ф.Марцинковский "Записки верующего. Из истории религиозного движения в Советской России", Прага, 1929, с.126–127
14. ↑ П. Н. Лепешипский. («На повороте» от конца 80–х годов к 1905 г., Петроград, Госиздат, 1922, с.99
15. ↑ П. Н. Лепешинскип ...там же... с. 216.
16. ↑ П. Н. Лепешинский... там же... с. 100
17. ↑ «Детям о Ленине" М–Л, 1926, с. 4. Сост. Институтом по детскому чтению под ред. А. Кравченко. Рисунки Б. Кустодиева. Редактор – А. Кравченко, 1890 года рождения, член партии с 1907 года. Сообщено профессором А. Я. Черняком
18. ↑ Бердяев. Русский коммунизм и революция по книге Н. А. Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма»
19. ↑ цитата по книге Карла Радека «Портреты и памфлеты», М., Советская литература, 1933, с.27
20. ↑ Карл Радек «Портреты и Памфлеты» М–Л, Советский писатель, 1927, с.28
21. ↑ «Патетическая соната», воспоминания Е. Ямпольской – цитата по книге «Ленин – товарищ, человек», М., 1977,с.295
22. ↑ см.: Р. И. Грубер «Всеобщая история музыки», М., I960, т. 1, с.120
23. ↑ См.: М. В. Юдина «Вы спасетесь через музыку» Литературное наследство, М., 2005, с.205.
24. ↑ см. Л.И. Троцкий «Моя жизнь. Опыт биографии», Берлин, 1930, т. 11, с.210
25. ↑ Вл. Соловьев «Три разговора», Нью–Йорк, 1954, с.201