Книги о Ленине

Ульянов. Знакомый незнакомец

После долгого перерыва с наслаждением пишу книгу о шахматах и в процессе работы наткнулся на редкие воспоминания о Ленине. Естественно, писать нечто положительное о поверженном кумире считается, в лучшем случае, курьезом. Речь идет о «неизвестном Ленине». В какой–то момент я ощутил себя героем поэмы Б. Пастернака. Громадное количество материала, в подавляющим случае – апологетика, все это затрудняло знакомство с оригиналом и отделяла меня от искомого:

«Задача состояла в ловле фраз
О Ленине. Вниманье не дремало.
Вылавливая их как водолаз,
Я по журналам понырял немало»^[1].

Мы имеем свидетельства о детстве и юности Владимира Ульянова «с того берега». Надо же быть такому обстоятельству, что он сидел за одной партой с будущим последним министром земледелия царской России Александром Николаевичем Наумовым (1868–1950), который, как видим, был старше Володи. «Центральной фигурой во всей товарищеской среде моих одноклассников был, несомненно, Владимир Ульянов, с которым мы учились бок о бок, сидя рядом на парте в продолжение всех шести лет, и в 1887 году окончили вместе курс. В течение всего периода совместного нашего с ним учения мы шли с Ульяновым в первой паре: он – первым, я – вторым учеником, а при получении аттестатов зрелости он был награжден золотой, я же – серебряной медалью.

Маленького роста, довольно крепкого телосложения, с немного приподнятыми плечами и большой, слегка сдавленной с боков головой, Владимир Ульянов имел неправильные – я бы сказал – некрасивые черты лица: маленькие уши, заметно выдающиеся скулы, короткий, широкий, немного приплюснутый нос и вдобавок большой рот с желтыми, редко расставленными, зубами.

Совершенно безбровый, покрытый веснушками, Ульянов был светлый блондин с зачесанными назад длинными, жидкими, мягкими, немного вьющимися волосами. По все указанные выше «неправильности» невольно скрашивались его высоким лбом, под которым горели два карих круглых уголька. При беседах с ним невзрачная внешность как бы стушевывалась при виде его небольших, но удивительных глаз, сверкавших недюжинным умом и энергией. Родители его жили в Симбирске. Отец Ульянов долгое время служил директором Народных училищ. Как сейчас помню старичка елейного типа, небольшого роста, худенького, с небольшой, седенькой, жиденькой бородкой, в вицмундире Министерства Просвещения с Владимиром на шее...

Ульянов в гимназическом быту довольно резко отличался от всех нас, товарищей. Начать с того, что он ни в младших, ни тем более в старших классах, никогда не принимал участия в общих детских и юношеских забавах и шалостях, держась постоянно в стороне от всего этого, и будучи беспрерывно занят или учением или какой–либо письменной работой. Гуляя даже во время перемен, Ульянов никогда не покидал книжки и, будучи близорук, ходил обычно вдоль окон, уткнувшись в чтение. Единственное, что он признавал и любил, как развлечение, – это игру в шахматы, в которой обычно оставался победителем даже при единовременной борьбе с несколькими противниками. Способности он имел совершенно исключительные, обладал огромной памятью, отличался ненасытной научной любознательностью и необычайной работоспособностью. Повторяю, я все шесть лет прожил с ним в гимназии бок о бок, и я не знаю случая, когда «Володя Ульянов» не смог найти точного и исчерпывающего ответа на какой–либо вопрос по любому предмету. Воистину, это была ходячая энциклопедия, полезно–справочная для его товарищей и служившая всеобщей гордостью для его учителей. Как только Ульянов появлялся в классе, тотчас же его обычно окружали со всех сторон товарищи, прося то перевести, то решить задачку. Ульянов охотно помогал всем, но насколько мне тогда казалось, он все же недолюбливал таких господ, норовивших жить и учиться за чужой труд и ум.

По характеру своему Ульянов был ровного и скорее веселого нрава, но до чрезвычайности скрытен и в товарищеских отношениях холоден: он ни с кем не дружил, со всеми был на «вы», и я не помню, чтоб когда–нибудь он хоть немного позволил себе со мной быть интимно–откровенным. Его «душа» воистину была «чужая», и как таковая, для всех нас, знавших его, оставалась, согласно известному изречению, всегда лишь «потемки».

В общем, в классе он пользовался среди всех большим уважением и деловым авторитетом, но вместе с тем, нельзя сказать, чтоб его любили, скорее его ценили. Помимо этого, в классе ощущалось его умственное и трудовое превосходство над всеми нами, хотя надо отдать ему справедливость – сам Ульянов никогда его не выказывал и не подчеркивал.

Еще в отдаленные времена Ульянов казался всем окружавшим его каким–то особенным... Предчувствия ... нас не обманули. Прошло много лет и судьба в самом деле исключительным образом отметила моего тихого и скромного школьного товарища, превративши его в мировую известность, в знаменитую отныне историческую личность – Владимира «Ильича» Ульянова–Ленина, сумевшего в 1917 году выхватить из рук безвольного Временного правительства власть, в несколько лет путем беспрерывного кровавого террора стереть старую Россию, превратить ее в СССР-ию, и произвести над ней небывалый в истории человечества опыт – насаждения коммунистического строя на началах Ш-го Интернационала. Ныне положен он в своем нелепом надгробном Московском мавзолее на Красной площади для вечного отдыха от всего им содеянного...

Наследство оставил Ульянов после себя столь беспримерно–сложное и тяжкое, что разобраться в нем в целях оздоровления исковерканной сверху донизу России сможет лишь такой недюжинный ум и талант, каким обладал, отошедший ныне в историю, гениальный разрушитель Ленин».

Недавно мне принесли номер газеты «За свободу» от 2 июня 1924 года, небезынтересный для характеристики Ульянова в описываемое мною время.

В статье озаглавленной: «Аттестат зрелости Ленина» (подлинный документ, хранящийся в Институте Ленина в Москве), – помещен текст протокола о допущении к экзаменам Владимира Ульянова и его аттестат зрелости, а в особом примечании к упомянутому протоколу имеется приписка: «Ульянов и Наумов подают наибольшие надежды на дальнейшие успехи. Оба заявили, что желают поступать на юридический факультет. Ульянов – в Казанский и Наумов – в Московский». Кроме того, директор Симбирской гимназии Ф. Керенский (отец А. Ф. Керенского. – С. Д.) написал Ульянову обширную рекомендацию, в которой, между прочим, говорится, что после смерти мужа, мать Ленина сосредоточила все свое внимание на воспитании сына. Основой воспитания была религия и разумная дисциплина. Рекомендация Керенского кончается следующей фразой: «Мать Ульянова предполагает не оставлять сына без своего надзора и во время университетских занятий». Эта рекомендация была нужна для того, чтобы Ульянов после казни брата Александра был принят без подозрений в Казанский Университет. Воистину – «пути Господни неисповедимы!» . Когда Наумов пришел в 3 класс, в нем было 30 учеников, из которых менее половины дошли до выпускных экзаменов. При таком незначительном количестве учащихся неудивительно, что этот класс дал несколько выдающихся личностей. (Я вообще считаю, что таланты идут кустом. Самый известный «куст» – царскосельский; много дала гимназия Мая – Дягилев, Философов, Бенуа, Н. Рерих, Д. Нувель и др.). К Ульянову и Наумову следует добавить поэта Апполона Апполоновича Коринфского. (1868–1937) («Коринфский» – не псевдоним поэта. Эту фамилию получил его дед, арзамасский мордвин М. П. Варенцов, окончивший Петербургскую Академию художеств, и получивший золотую медаль, звание академика и фамилию за архитектурный проект в «Коринфском стиле»). Коринфский попал в 1879 году в Симбирскую гимназию, где «семь лет, волею судеб и в силу землячества учился в одном классе с В. И. Ульяновым». В 5–м классе он издавал рукописный журнал, а в выпускном был исключен из гимназии за чтение «недозволенных» книг и за связь с политическими ссыльными.

Факт необыкновенно интересный. В биографиях Ленина об этом журнале нет никакой информации, о нем не пишет даже Наумов в своих мемуарах. Это действительно говорит о том, что Володя Ульянов был несколько в стороне от своих однокашников. Либо этот факт мешал авторам работ о Ленине, показывая, что и до него в его классе кто–то занимался антиправительственной деятельностью! Коринфский прожил бурную литературную жизнь, а Октябрь не принял по понятной причине. Вот только одна фраза из его письма поэту Дрожжину в 1921 году: «... не пишу почти ничего, совершенно подавленный и растерзанный в клочки проклинаемой всеми жизнью при современном архинасильническом режиме». Изредка переводил с украинского и белорусского языков (Шевченко, Янка Купала), издавал из рук вон плохие циклы стихов на современные темы: «Моя страна», «Рабоче–крестьянская республика», «В советской деревне», приспосабливаясь к новой жизни. Жил под Ленинградом, на станции Лигово, работая конторщиком, библиотекарем в школе, а с 1929 года до самой смерти в Твери (Калинине), работая корректором в типографии. Умер в неизвестности^[2].

Наумов рассказывает историю, происшедшую в их гимназии накануне выпускных экзаменов. Рассказывает он об этом, испытывая угрызения совести. Все темы на экзаменационной сессии (по словесности, математике – алгебраические, геометрические и тригонометрические задачи, переводы на древние и новые языки) присылались из особого отдела Учебного Округа. Содержание – естественно сохранялось в глубочайшей тайне. Факт, что за неделю до открытия сессии, были получены копии тем. Со всех товарищей выпуска была взята соответствующая мзда. А перед самым экзаменом пронесся слух, что темы заменены, что вызвало переполох и ужас всех, ...кроме Володи Ульянова: «Спокойней всех был Владимир Ульянов, не без усмешки поглядывавший на своих встревоженных товарищей: очевидно, ему с его поразительной памятью и всесторонней осведомленностью, было совершенно безразлично». К счастью, тревога была ложной и «ворованные» темы не были заменены. Экзамены прошли успешно, и Ульянов и Наумов получили медали с изображением Афины Паллады по древним языкам...^[3]

Работоспособность Ульянова была поразительная. Товарищ по Минусинской ссылке вспоминал, что Владимир Ильич, работал с огромным, поражающим всех упорством. «Он работал с методичностью немца... Про каждого гения можно сказать, что он складывается их трех десятых прирожденных способностей и семи десятых упорства и настойчивости. Эта методичность в соединении с огромной силой воли и с большими способностями помогли ему совершить титаническую работу, свидетелями которой мы были»^[4].

Другой, заинтересовавшей меня книгой о Ленине, были воспоминания П. Валентинова (Вольского) «Встречи с Лениным»^[5]. С этой книгой я ознакомился сразу после переезда в Израиль, в 1971 году. Тогда меня интересовал «волчий оскал ленинизма», а ныне я смотрю на все несколько иными глазами. Например, одна из глав книги Валентинова носит название «Ленин – спортсмен...». Я, конечно, тогда почти не обратил на неё внимание, хотя в главе присутствовали детали, которые по словам автора вытравливались из официальных гроссбухов, а мелочи чрезвычайно интересны. Теперь, перечитав Наумова, я удостоверился в том, что вся история Ленина – спортсмена, вписывается в эпоху: восхищение борцами, цирком, увлечение борьбой, гимнастическими упражнениями, гирями и т.п. Вольский, сам изрядный любитель спорта, был в восхищении ленинской хваткой, мгновенно схватывающий новые для него элементы поднятия тяжестей. И теперь для него было ясно, откуда у вождя большевиков, «такая крепкая сложенная фигура», сразу бросающаяся в глаза. «Он был настоящий спортсмен с большим вкусом ко всей гамме спорта. Оказалось, что он умел хорошо грести, плавать, ездить на велосипеде, кататься на коньках, проделывать разные упражнения на трапеции и на кольцах, стрелять, охотиться и, как я мог убедиться, ловко играть на бильярде. Он мне поведал, что каждое утро, полуголый, он проделывает не менее 10 минут разные гимнастические упражнения, среди них на первом месте, разведение и вращение рук, приседание, сгибание корпуса с таким расчетом, чтобы, не сгибая колен, коснуться пола пальцами вытянутых рук». Причем эту систему он установил для себя.

В воспоминаниях Наумова, довольно подробно говорится о собственном юношеском увлечении спортом, вызванное тем, что в классе надо было отстоять свое место: в одной драке «приставала» повалил 14-летнего Наумова на пол. Тренировался Наумов упорно и через четыре года(!) отомстил обидчику. Думаю, что Ульянов отстоял бы себя значительно раньше...

После смерти Ленина вышло множество книг, посвященных его биографии. Естественно, они носили приглаженный характер, но все же это была середина 20-х годов и можно было писать нетрафаретно. Один из таких сборников, изданных в то время имеется у меня. Книга издана в Харькове в 1924 году ЦК КСМУ, что переводится на современный язык: Центральный Комитет Коммунистического Союза Молодежи Украины. Введение написано неким Д. Лебедем. Оно бесхитростно, но позже писать такие вещи стало невозможно. В первом разделе – Карл Радек, затем Н. Бухарин. Третья статья И. Сталина; она убого выглядит в окружении профессиональных писаний, особенно по сравнению с гениальной статьей Льва Давидовича Троцкого. Одно название чего стоит: «Ленин, как национальный тип!»

Основная идея Троцкого-Ленина – есть производное российских условий, Ленин–русак, хотя вопросы, разрешаемые им, конечно, не замыкаются в национальные рамки. Ленин в оценке международных факторов и сил «свободнее, чем кто-либо, от национальных пристрастий». Смелость Троцкого поразительна: он сравнивает Ленина с Марксом, и это – блистательное разоблачение того и другого. Сделано ли это сознательно или писательский талант увлек Героя Октября и Гражданской войны – нам неизвестно. Но судите сами: «Ленин отражает собой русский рабочий класс не только в его пролетарском настоящем, но и в его столь еще свежем крестьянском прошлом. У этого самого бесспорного из вождей пролетариата не только мужицкая внешность, но и крепкая мужицкая подоплека.

Перед Смольным стоит памятник другому большому деятелю мирового пролетариата. Маркс на камне, в черном сюртуке. Конечно, это мелочь, но Ленина даже мысленно никак не оденешь в черный сюртук.

На некоторых портретах Маркс изображен с широкой крахмальной манишкой, на которой болтается нечто вроде монокля. То, что Маркс не был склонен к кокетливости несомненно ясно для тех, кто имеет понятие о духе Маркса. Но Маркс родился и вырос на иной национально–культурной почве, и дышал иной атмосферой, как и верхи немецкого рабочего класса, своими корнями уходящие не в мужицкую деревню, а в цеховое ремесло и в сложную городскую культуру средних веков.

Самый стиль Маркса, богатый и прекрасный, сочетание силы и гибкости, гнева и иронии, суровости и изысканности, несет в себе литературные и эстетические накопления всей предшествующей социально–политической немецкой культуры, начиная с реформации и ранее. Литературный и ораторский стиль Ленина страшно прост, утилитарен, аскетичен, как и весь его уклад. Но в этом могучем аскетизме нет и тени моралистики. Это не принцип, не надуманная система и уже, конечно, не рисовка: это просто внешнее выражение внутреннего сосредоточения сил для действия. (Текст выделен Л. Д. Троцким – С.Д.) Это хозяйская, мужицкая деловитость только в грандиозном масштабе»^[6].

По словам Троцкого, вождь обладал интуицией действия, что в переводе «по–русски зовется сметкой». Тут же и пример, взятый чуть ли не у Лескова, но понятно, с модернизацией: «Когда Ленин, прищурив левый глаз, слушает радиотелеграмму, заключающую в себе парламентскую речь одного из империалистических вершителей судеб, или очередную дипломатическую ноту, сплетенье кровожадного коварства с полированным лицемерием, – он похож на крепко умного мужика, которого словами не проймешь и фразами не обманешь: это мужицкая сметка, только с высоким потенциалом, развернувшаяся до гениальности, вооруженная последним словом научной мысли»^[7]. Интересно, знал ли Троцкий о наличии еврейских корней у Вождя? Тогда политически понятно подчеркиванье мужицкой сущности Ленина, а, следовательно, русского характера течения революции. Так я думаю. И, конечно, в прицеле статья Ленина «Лев Толстой – как зеркало русской революции», где сделан упор на то, что великий писатель – носитель крестьянской идеи...

В свете статьи Троцкого, интересны чуть ли не первые стихи о Ленине, подтверждающие мысли «Героя Октября». Речь идет о цикле под названием «Ленин» и написанные в 1918 году Николаем Алексеевич Клюевым (1884–1937). Ни о каком–либо государственным или партийным «заказе» не могло идти и речи. Так утверждается русский мужицкий характер деятельности революции и Вождя:

«Есть в Ленине керженский дух,
Игуменский окрик в декретах,
Как будто истоки разрух
Он ищет в «Поморских ответах» »^[8].

Для меня интересны стихи сектанта Клюева. (В литературоведенье бытует мнение, что поэт Николай Клюев был сектантом, возможно хлыстом.) Его восприятие Ленина – это признание Нового Учения, создатель которого своей биографией дублирует иудейского Иисуса – Мессию. Во–первых, рождение в прекрасной семье: отец – сеятель народного просвещения, а мать – великомученица; во–вторых – гибель старшего брата, мученика Идеи. Александр Ульянов – ипостась Иоанна Предтечи, кузена Иисуса. Блестящие знания, поражающие учителей – это ли не параллель с Иешуа, удивлявшего раввинов своей осведомленностью? Предательство и смерть Христа перекликается с выстрелом Фанни Каплан:

«Есть в истории рана всех слав величавей,
Миллионами губ зацелованный плат,
Это было в Москве, в человечьей дубраве,
Где идей буреломы и слов листопад».

«Зацелованный плат» должен вызвать ассоциации с платом св. Вероники, отершей кровавый пот Спасителя. Даже приход восточных волхвов и поклонение животных обыгрывает Клюев:

«Стада носорогов в глухом Заонежье,
Бизоний телок в ярославском хлеву.
Я вижу деревни седые, медвежьи,
Где Скрябин расставил силки на молву

...

С Пустозерска пригонят стада бедуины,
Караванный привал узрят Кемь и Валдай,
И с железным Верхарном сказатель Рябинин
Воспоет пламенеющий Ленинский рай.

...

От Великого Сфинкса к тундре
Докатилась волна лучей,
И на полюсе сосны Умбрий
Приютили красных грачей»^[9].

Вероятно, имелся в виду приезд какой–то делегации с Востока, посетившей в это время Москву. Рябинины – семья сказателей былин в четырех поколениях, уроженцы Олонецкой губернии села Гарницы, Речь идет о Иване Герасимовиче Рябинине–Андрееве (1873–1924). Несколько озадачивает появление Скрябина. Какого? Может композитора, пытавшегося заглянуть в иной мир, что духовно должно (по вероятной идее Клюева) быть родственным исканиям Ленина. (Александр Николаевич Скрябин (1871–1915), по словам Клюева «Изумительный русский звукописец»).

Клюев послал оттиск своих стихов лично Ленину с дарственной надписью в своем обычном витиеватом стиле: «Ленину от моржовой поморской зари, от ковриги-матери из русского рая красный гостинец посылаю я – Николай Клюев, а посланник мой – сопостник и сомысленник Николай Архипов. Декабря тысяча девятьсот двадцать первого года»^[10]. Если Ленин просматривал лично почту, в чем я очень сомневаюсь – не то было время, то представляю себе выражение лица «Ильича»... В 1924 году вышло третье издание(!) стихов Клюева о Ленине. Одно из стихотворений озаглавлено: «Ленин на эшафоте,..». Далее игра стихий – суть жизни вождя:

«Волга с Ладогой – Ленина жилы
И чело – грозовой небосклон...

...

Ленин – птичья октябрьская тяга,
Щедрость гумен, янтарность плодов...
Словно вереск дымится бумага
От шаманских волхвующих слов» (1918 г.)^[11]

К этому следует добавить, что в искренность «футуристов», «ничевоков», «имажинистов», и иных «леваков» – никто не верил.

Футуристы и прочие «с радостным ржанием устремились в конюшни имени товарища Луначарского, где им была приготовлена обильная кормушка». (М. Арцыбашев)^[12]. Тот же писатель: «Велика и обильна литературная проституция»^[13].

Другая поэтическая крайность — Игорь Северянин. В 1918 году он публикует стихотворное приветствие Ленину. К сожалению, в моем распоряжении всего четыре строчки:

«Его бесспорная заслуга
Есть окончания войны.
Его приветствовать, как друга
Людей, вы искренне должны...» (1918 г.)^[14].

Возможно близостью к своей троюродной сестре «Шурочке» Домонтович – Александре Коллонтай объясняются некоторые псевдополитические поэзы «непревзойденного Северянина». Так, у него есть стихи унижающие А. Ф. Керенского:

«Да, он поэт!
Да, он фанатик,
Идеалист stille decadance,
Паяц трагичный на канате,
Но идеальность – не баланс...»
(май 1918 – «Александр 1V»)^[15].

Также он резко относился к эмигрантам. Сам же Северянин, застрявший на своей мызе в Эстонии, как, скажем, Леонид Андреев и Илья Репин в Финляндии – в частях бывшей Российской империи писал:

«Они живут политикой, раздорами и войнами,
Нарядами и картами, обжорством и питьем,
Интригами и сплетнями, заразными и гнойными,
Нахальством, злобой, завистью, развратом и нытьем» («Чем они живут», 1923 г.)^[16].

Но будет справедливо сказать, что вся эта филиппика дает характеристику любой эмиграции... Во всяком случае, в большевистский рай его приманила лишь II Мировая война, хотя он пел в 20–е годы близкое нам по теме:

«И может быть, когда–нибудь
В твою страну, товарищ Ленин,
Вернемся мы...»^[17].

И одновременно вещи названы своими именами:

«Ты потерял свою Россию.
Противопоставил ли стихию
Добра стихии мрачной зла?».

Ответить на кардинальный вопрос: что было противопоставлено «стихии мрачного зла» – невозможно. Поражение белых закономерно:

«Нет? Так умолкни: увела
Тебя судьба не без причины
В края неласковой чужбины.
Что толку охать и тужить –
Россию нужно заслужить!»

– так Северянин заканчивает стихотворение и можно только диву даваться, как это стихотворение проникло в советский сборник: кажется, в советской печати никогда нельзя было прочитать о «стихии мрачного зла».

Интересен и поэтический портрет Ленина, исполненный Пастернаком. И в данном случае – не может идти речь о государственном заказе. Цитата длинная, но выбросить из нее что-либо нельзя, ибо теряется смысл шедевра:

«Чем мне закончить мой отрывок
Я помню, говорок его
Пронзил мне искрами загривок
Как шорох молньи шаровой.
Все стали с мест, глазами втуне
Обшаривая крайний стол,
Как вдруг он вырос на трибуне,
И вырос раньше, чем вошел.
Он проскользнул неуследимо
Сквозь строй препятствий и подмог,
Как этот, в комнату без дыма
Грозы влетающий комок.
Тогда раздался гул оваций,
Как облегченья, как разряд
Ядра, не властного не рваться
В кольце поддержек и преград.
И он заговорил. Мы помним
И памятники павшим чтим.
Но я о мимолетном. Что в нем
В тот миг связалось с ним одним?
Он был – как выпад на рапире,
Гонясь за высказанным вслед,
Он гнул свое, пиджак топыря
И пяля передки штиблет.
Слова могли быть о мазуте,
Но корпуса его изгиб
Дышал полетом голой сути,
Прорвавший глупый слой лузги.
И это голая картавость
Отчитывалась вслух во всем,
Что кровью былей начерталось:
Он был их звуковым лицом.
Столетий завистью завистлив,
Ревнив их ревностью одной,
Он управлял теченьем мыслей
И только потому – страной.
Тогда его увидев вьяве,
Я думал, думал без конца
Об авторстве его и праве
Дерзать от первого лица.
Из ряда многих поколений
Выхолит кто–нибудь вперед.
Предвестьем льгот приходит гений
И гнетом мстит за свой уход».
(1923, 1928)

Жирным шрифтом я хотел подчеркнуть главную идею Пастернака: ранняя смерть Ленина в конечном итоге привела к тирании. Это моя расшифровка, ибо никаких цензурных изъятий это место не претерпело. В верстке 1957 года, которую он лишь немного изменил, мы читаем приблизительно то же самое, пожалуй, словесный сгусток еще более жесток, но и только:

«Когда он обращался к фактам,
То знал, что полоща им рот
Его голосовым экстрактом,
Сквозь них история орет.
И вот, хоть и без панибратства,
Но и вольней, чем перед кем,
Всегда готовый к ней придраться,
Лишь с ней он был накоротке.
Столетий завистью завистлив,
Ревнив их ревностью одной,
Он управлял теченьем мыслей
И только потому – страной.
Я только думал о происхожденьи
Века связующих тягот.
Предвестьем льгот приходит гений
И гнетом мстит за свой уход»^[18]

 

Другая мысль: Ленин – это голос масс, плоть от плоти ее, и в этом близость к рассуждениям Льва Троцкого. Например, в описании костюма вождя... Впрочем, в поэме Сергея Есенина «Анна Снегина» разговор поэта, которого крестьяне обзывают «беззаботнйком», с земляками летом 17 года носит тяжелый характер: речь идет о разрухе, земле, войне и раздорах. Поэт не знает ответы на эти вопросы. Поэт и чернь. Знакомо? Угрюмые и опасные лица– все чревато взрывом:

«И каждый с улыбкой угрюмой
Смотрел мне в лицо и в глаза,
А я, отягченной думой,
Не мог ничего сказать.
Дрожали, качались ступени,
Но помню
Под звоном головы:
«Скажи,
Кто такое Ленин?»
Я тихо ответил: «Он – вы».
Сергей Есенин «Анна Снегина» (1925 г.)

(Черновой вариант страшнее: «С улыбкой кривой и угрюмой / Мне каждый глядит в лицо»)^[19].

Интересен образ Ленина в одноименной поэме, задуманной еще в 1921–22 годах, но законченный летом 1924–го, уже после смерти вождя. Безусловное влияние Клюева. И вновь задается вопрос: откуда появился Ленин, как он мог стать символом эпохи? Вот эти строки:

«Россия –
Страшный, чудный звон.
В деревьях березь, в цветь – подснежник.
Откуда закатился он
Тебя встревоживший мятежник?
''Суровый гений! Он меня
Влечет не по своей фигуре.
Он не садился на коня
И не летел навстречу буре.
Сплеча голов он не рубил,
Не обращал в побег пехоту.

...

Для нас условлен стал герой
Мы любим тех, кто в черных масках,
А он с сопливой детворой
Зимой катался на салазках.
И не носил он тех волос,
Что льют успех на женщин томных, –
Он с лысиною, как поднос
Глядел скромней из самых скромных.
Застенчивый, простой и милый,
Он вроде сфинкса предо мной.
Я не пойму, какою силой
Сумел потрясть он шар земной?
Но он потряс...
Шуми и вей!
Крути свирепей, непогода,
Смывай с несчастного народа
Позор острогов и церквей»^[20].

Ленин – сфинкс. Образ заимствован у Клюева. И, действительно, можно ли понять, какой силой вождь потряс земной шар?

Ответа нет. Любопытно, что у Есенина две России: первая – чудный церковный звон и дивный пейзаж Родины; вторая – Россия – позор острогов и церквей. Поэт мечется между прошлым и настоящим. Он пересматривает историю России;

«Была пора жестоких лет,
Нас пестовали злые лапы,
На поприще крестьянских бед
Цвели имперские сатрапы».

Далее политэкономия в духе школы Покровского и не то, что это неправда, но, что называется: правда, да не вся:

«Монархия! Зловещий смрад!
Веками шли пиры за пиром,
И продал власть аристократ
Промышленникам и банкирам.
Народ стонал, и в эту жуть
Страна ждала кого–нибудь...
И Он пришел...
Он мощным словом
Повел нас всех к истокам новым...

...

И мы пошли под визг метели,
Куда глаза Его глядели:
Пошли туда, где видел Он
Освобожденье всех племен...

...

И вот Он умер...

...

Того, кто спас нас, больше нет.
Его уж нет, а те кто вживе,
А те, кого оставил ОН,
Страну в бушующем разливе
Должны заковывать в бетон.
Для них не скажешь: «Ленин умер!»
Их смерть к тоске не привела.
Еще суровей и угрюмей
Они творят Его дела...»^[21].

Страна ожидает Мессию – Он приходит и народ идет за ним. Нечто ветхозаветное в стихах Есенина. Но страна крестьянская и христианская: ожидание чуда, ожидание Избавителя...

Сравнение Ленина с Петром Великим со временем станет расхожим. Правда, с добавлением различных «но». Заключительные слова поэмы «Песнь о великом походе» в варианте, опубликованном в журнале «Октябрь». (Москва, 1924 г., №3), то есть почти сразу же после смерти Ульянова. Есть строки, связывающие геополитические идеи Петра и Ленина в отношении Востока. И на сцене появляется также тень Клюева, плененного Востоком:

«Бродит тень Петра
И дивуется
На кумачный цвет
В наших улицах.
На кумачный цвет,
Нами вспененный
Супротив всех бар
Знаком Ленина.
В берег бьет вода
Пенной индевью
Корабли плывут
Будто в Индию»^[22].

Еще более интересен отрывок из прозы «Сестра моя – жизнь», из автобиографических записок Пастернака. При чем поэт не боится говорить иносказательно о пресловутом «пломбированном вагоне» и терроре.

«Ленин, неожиданность его появления из-за закрытой границы; его зажигательные речи; его в глаза бросающаяся прямота; требовательность и стремительность; не имеющая примера смелость его обращения к разбушевавшейся народной стихии; его готовность не считаться ни с чем, даже с ведущейся и еще и не оконченной войной ради немедленного создания нового невиданного мира; его нетерпеливость и безоговорочность вместе с остротой его ниспровергающих, насмешливых обличений, поражали несогласных, покоряли противников и вызывали восхищение даже у врагов.

Как бы ни отличались друг от друга великие революции разных веков и народов, есть у них, если оглянуться назад, одно общее, что задним числом их объединяет. Все они – исторические исключительности или чрезвычайности, редкие в летописях человечества и требующие от него столько предельных и сокрушительных сил, что они не могут повторяться часто. Ленин был душой и совестью такой редчайшей достопримечательности, лицом и голосом великой русской бури, единственной и необычайной. ОН с горячностью гения, не колеблясь, взял на себя ответственность за кровь и ломку, каких не видел мир, ОН не побоялся кликнуть клич к народу, воззвать к самым затаенным и заветным чаяниям, ОН дал морю разбушеваться, ураган пронесся с его благословения»^[23].

Небольшой эвфемизм: страшные слова об обращении к самым низменным инстинктам народа, вызывают озноб. Здесь же уместно вспомнить, что же мог знать о Ленине средний русский интеллигент в дореволюционное время? Проще всего он заглянул бы в 24–й том Нового энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона и мог бы прочитать довольно скромное сообщение на тридцати четырех строках. Приводится биография политического деятеля, использующего псевдоним Ленин. Исключение из Казанского университета трактуется как следствие того, что Ульянов был «родственником казненному брату». Перечислены его экономические и политические работы. Его представляют как крайнего и последовательного марксиста, лидера большевизма. В Энциклопедическом словаре Ф. Павленкова (СПб, 1913 г.) всего-навсего 7 строк. И это кажется – всё^[24]. Мы перечислили ряд поэтов, заметивших Ленина. Ну, а что «первый поэт России» Александр Блок: «Блок проходит мимо Ленина. Он не слышит «музыки» в речах Ленина. Ему, напротив, кажется, что большевики-то – это какой–то поплавок на поверхности разбушевавшихся народных масс, а Ленин и его разумность, очевидно, казалось Блоку лишь порождением того же интеллигентского разума, который хочет сделать прививку своих программных затей к великому, внезапно выросшему таинственному древу, родившемуся в недрах народа»^[25]. В конце концов в поэме «Двенадцать» появляется Мессия – Иисус Христос, но это не Ленин.

Поэт его не видит. И интересно, что мог увидеть Блок? Разграбление и разорение домашнего очага – Шахматово. Сожженную библиотеку. «Сейчас от этих родных мест, где я провел лучшие времена жизни, ничего не осталось. Может быть, только старые липы шумят, если и с них не содрали кожу». Последнее страшно: содрана кожа у живого существа...

А вот и знаменитый «прогерманизм», якобы присущий Ленину, вызывающий недоумение. Любовь к «фатерланду», скажем, у немецких евреев была в крови (что не спасло их от газовых камер), и не только у немецких евреев: «И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме, и Гёте, свищущий на вьющейся тропе..,» или стихотворение Осипа Мандельштама «К немецкой речи». Или даже стихи Марины Цветаевой о Первой Мировой войне: «Ты (Германия) миру отдана на травлю, И счета нет твоим врагам...» и далее – «Германия – мое безумие, Германия – моя любовь...». Кажется, что ей прогерманизм не ставится в вину.

Одна из самых националистических народных песен Германии «Песнь немецкого солдата в Эльзасе» была написана выдающимся немецким писателем и некрещеным евреем Бертольдом Ауэрбахом:

«В Эльзасе, там за Рейном,
Живет мой брат родной...
И страх мне грудь сжимает:
Мой брат меня не знает,
Он стал уж мне чужой.
Мой бедный, добрый братец,
Иль ты французом стал?
Ты им был завоеван,
В его мундир закован...
А сердце сам отдал?»

Удивительно другое – французы, потеряв Эльзас–Лотарингию, создали песню абсолютно–зеркального содержания. И будущий «немецкий шпион из пломбированного вагона» с наслаждением пел песню–реванш:

«Vous avez pris Г Alsace et la Lorraine,
Mais malgre vous nous rcsterons francais;
Vous avez pu germaniser nos plaines,
Mais notre coeur– vous ne Taurez jamais!»

Перевод: «Вы взяли Эльзас и Лотарингию, но вопреки вам мы останемся французами; вы могли онемечить наши поля, но наше сердце – вы никогда не будете его иметь!» Комментарий Крупской: «Надо было слушать, как победно звучали в его (Ленина) устах слова песни: «Mais notre coeur–vous ne l'aurez jamais!»^[26].

И моя реплика: Ай–да пораженец!, ай да германофил! Старый большевик Н. Осинский – (настоящая фамилия Оболенский Валериан Валерианович, (1887–1938). Не одни евреи были в окружении Ленина – вот и аристократическая фамилия...) но профессии – экономист, литературный критик; впоследствии один из лидеров правой оппозиции. О его эстетическом вкусе говорит то, что к негодованию Владимира Маяковского, Оболенский хвалил творчество Анны Ахматовой в 1923 году. Вот описанный им образ вождя: «Голова его, гладкая, словно полированная, сидит на крепком туловище, одетом в темный, непритязательный костюм. Рыжеватые, отнюдь не гладкие усы и борода, лицо с резкими чертами и блещущие от времени до времени небольшие глаза создают какое–то противоречие к остальному и невольно наворачивается сравнение – отполированный, блестящий снаряд, начиненный взрывчатым веществом колоссальной силы». Далее идет чрезвычайно смелое рассуждение о двуликости Вождя. Не в смысле «двуликого Януса», а в глубинном противоречии личности: «С одной стороны – человек настолько «будничной» и «нормальной» внешности, почему бы ему и в самом деле не встретиться с Ллойд – Джорджем и мирно потолковать об устроении дел Европы. А с другой стороны – как бы в результате не взлетели па воздух и Ллойд–Джордж и вся Генуэзская конференция! Ибо он – с одной стороны Ульянов, а с другой стороны он – Ленин»^[27].

Б. Горев, автор книги «От Мора до Ленина», конечно, еврей, настоящая фамилия Гольдман Борис Исаакович (1875–1937), политический деятель. Один из первых социал–демократов, член «Петербургского Союза борьбы за освобождения рабочего класса», один из близких людей Ленину, разошедшийся с ним, человек, ушедший в науку, что впрочем, не спасло его, равно как и его брата Марка Либера (Михаила Исааковича Гольдмана, 1880–1937). В отрывке из книги, опубликованной в данном сборнике, полное восхищение вождем и вдруг совершенно страшная фраза, немыслимая при будущих изданиях: «Ленин соединяет в себе глубокий революционный энтузиазм и даже фанатизм с холодным политическим расчетом, доходящим до последовательного применения принципа «цель оправдывает средства»^[28].

Что там Сталин, что там Маккиавелли – не только интеллект иной, но и размеры приложения сил! В одном из фельетонов Карла Радека, вышедшем еще при жизни Ленина, мы с удивлением можем прочесть, что Ленин отнюдь не безгрешен: и он совершает ошибки. Радек вспоминает дискуссию о самоопределении наций; тогда польские революционеры боролись против взглядов Ленина, в том числе и сам Радек не разделял их. Товарищ–рабочий, большевик, прочитав тезисы Радека направленные против Ленина, написал следующее: «То, что вы пишите, меня вполне убеждает, но сколько раз я был против Ильича, и всегда оказывался неправым...» Если бы мы закончили цитирование на этом месте, то никакого расхождения с характеристикой Сталина, данной Александром Твардовским в поэме «За далью – даль» не было бы: «он прав, и снова пятилетка...» Но цитата не прерывается: «...а то, что он оказывался неправ, когда под его руководством была сделана ошибка, он говорил открыто: «Мы сделали ошибку, за это нас побили, вот как надо ее исправить». «Многие спрашивали: к чему об ошибках, зачем это ему нужно? Не знаем, почему это делал Ленин, но последствия этого вполне ясны. Рабочий чересчур вырос, чтобы верить в героев–спасителей. Когда Ленин говорит об ошибках, не скрывая ничего, он вводит рабочего в свою лабораторию мысли...»^[29]. Наивный «революционер» Радек! Не прошло и несколько лет, как вся Россия, вся партия, и Радек в том числе, запели Алиллуйю Сталину.

Но концовка эссе о Ленине примечательна и носит в себе элемент Библии: Ленин сравнивается с Моисеем, случайно ли? – «В день двадцатипятилетия партии, которая несет на спине своей не только ответственность за судьбы шестой части земного шара, но которая является главным рычагом победы мирового пролетариата, русские коммунисты, и всё, что есть революционного в мировом пролетариате, будут иметь одну мысль, одно горячее желание, чтобы этот Моисей, который вывел рабов из земли неволи, вошел с нами в Землю Обетованную»^[30]. В 1939 году Карл Собельсон–Радек был расстрелян. Думал ли он тогда о земле обетованной? Как бы то ни было, Радек нас вводит в библейскую символику, которая интересна приложением жизни Ленина к ветхозаветным и новозаветным персонажам.

Уже не странно, что в этом грехе замешан и Михаил Кольцов, вообще заземляющий вождя в еврейское гетто. Статья Михаила Кольцова о Ленине интересна тем, что урожденный Фридлянд, прибегает к еврейскому сюжету. Желание продлить жизнь Ленина, вызывает у него ассоциацию с еврейским местечком, где заболевшего цадика, пытаются спасти «прихожане», даруя ему часть своей жизни для продления жизни святого. Понятно, что Ленин мог бы иметь Муфусаилов век и могучие здоровье, если бы.. (Коринфский и Ленин–Христос. Семья: отец – Иосиф плотник, труженик и т.д., мать –страстотерпица (аналог Мирьям), Богоматерь, старший брат Александр, взошедший на эшафот за идею – Иоанн Предтеча, сестры и брат младший, круг учеников – апостолов новой религии – все это вызывало в сознании русского мужика (и не только его), еще не забытую церковь. Это все вариации на тему Евангелия. Так я думаю, и потому популярность Владимира Ленина была так велика. Далее стрельба Фанни Каплан, способствовала воскресению мифа... Любопытная мысль – об Иуде. Возможно, что «октябрьский эпизод» Зиновьева и Каменева, как сказано в «Завещании», не случайность. То есть почти зеркальное отражение последней вечери: «Один из Вас меня предаст» и т.д.).

Говоря о влиянии семьи, я хочу коснуться личности его старшего брата Александра. Во–первых, Александр был подающим надежды молодым ученым. Золотая медаль в гимназии и золотая медаль в Университете открывала для него научную карьеру. В 1891 году В. И. Ульянов приходил к профессору Ольденбургу, соученику Александра по университету и расспрашивал его о научной деятельности брата. Сергей Федорович Ольденбург (1863–1934), великий ученый–востоковед, академик, летом 1917 года был министром просвещения Временного правительства и другом В. И. Вернадского – тоже великого ученого. Ольденбург понятно, не любил новую власть и, вероятно, отзывался о ней негативно в разговорах со своими знакомыми и друзьями, но об А. Ульянове был самого высокого мнения. Тот был секретарем научно–литературного общества, и получил золотую медаль.

Одновременно с этим, потеряв веру в культурную, созидательную и мирную работу, он готовил террористический акт.

Не раз Ольденбург задавал себе вопрос: «Что побудило А. Ульянова работать в террористической организации?». Долгие годы после гибели товарища по обществу, этот неотвязный вопрос мучил Ольденбурга. Удовлетворительный ответ он получил лишь после знакомства с Владимиром Ульяновым. Первое, бросающее в глаза: оба брата были людьми воли и действия. И эта сторона характера определила для Александра революционную предпочтительность, приведшую к виселице. Но... – и это главное: «...наряду с этим в нем, как в его брате, была заложена глубокая вера и любовь к науке: разрушая старую жизнь, которая рисовалась ему, как сплошное рабство, он понимал, что новую, свободную, рациональную жизнь, для которой он не жалел жизней, и своей и чужих, можно создать, только опираясь на науку с неуклонным свободным исканием.

Оттого он с такой любовью вел свои глубоко специальные лабораторные занятия по зоологии, оттого он писал с таким увлечением специальную, столь, казалось, далекую от жизни, а особенно от террористического акта, работу, за которую ему присудили потом золотую медаль»^[31].

За А. Ульянова заступались видные профессора, но для понимания его личности важен факт нежелания подать просьбу о помиловании. И вот воспоминание с другого берега юриста Князева, присутствующего на свидании матери с сыном. Сын отверг мольбы матери следующими словами: «Не могу сделать этого после всего, что признал на суде. Ведь это будет неискренне». И далее, по словам Князева, он привел такой довод: «Представь себе мама, двое стоят друг против друга на поединке. Один уже выстрелил, в своего противника, другой еще нет, и тот, кто выстрелил, обращается к противнику с просьбой не пользоваться оружием. Нет, я не могу так поступить!»^[32]. Но слово из песни не выкинешь. Под давлением матери Александр Ульянов подал прошение. Правда, это было сделано по совету Матвея Леонтьевича Песковского (о нем ниже), надеявшегося заменить смертную казнь пожизненным заключением.

Но прошение было написано в таких выражениях, что его, по-видимому, и не давали читать императору. Песковский рассказывал, что в прошении не было никакого раскаянья, и даже подпись была не по формуле, то есть не «верноподданный», а просто Александр Ульянов – частное лицо пишет частному лицу Александру III. Оно никого не обманывало. Упор в письме был сделан на здоровье матери и на положение младших детей^[33].

Сам по себе факт прошения о помиловании был изъят из обращения. Текст его никогда не печатался. Досье брата должно было быть чистым для канонизации. Все пять казненных отказались от исповеди и принятия СВ. Тайн. Вешали за два раза: сначала казнили Генералова, Андреюшкина и Осипанова, которые, выслушав приговор, простились друг с другом. Все трое приложились к кресту, бодро взойдя на эшафот и двое (Генералов и Андреюшкин) громким голосом произнесли: «Да здравствует Народная Воля!». Осипенко не успел крикнуть – на него накинули мешок. Затем последовала очередь Шевырева и Ульянова, которые бодро и спокойно взошли на эшафот, причем Шевырев оттолкнул руку священника, а Ульянов приложился к кресту.

Юридический самоотвод Ульянова не выдерживает критики – это говорит о его принципиальности и только. Он был казнен по сомнительным юридическим аргументам, учитывая то, что выстрел не был произведен. Заговорщиков арестовали накануне покушения, и поэтому их казнь юридически не обоснована. Их судили за намерение, а не за сам факт. И еще: Александр просил мать принести томик Генриха Гейне. Книгу купил присутствующий на свидании товарищ прокурора Князев и в тот же вечер передал Ульянову – иные были нравы. Что осужденный искал в стихах немецкого классика?

В течение многих лет не публиковались воспоминания А. Ф. Кони о мартовском покушении 1887 года. «1 марта на Невском проспекте были арестованы пять молодых людей, у двоих из которых оказалась бомба, предназначенная для цареубийства. Хотя деяние их, или, по крайней мере, большинства из них не имело характер приготовления, но при действии нашего старого Уложения, которое валило в одну кучу и совершение, и голый умысел по государственным преступлениям, наказывая их одинаково они были преданы суду Особого присутствия сената, несмотря на свою просьбу о помиловании».

По словам Кони «непримиримый» К. П. Победоносцев, крупный юрист, чувствующий зыбкость обвинения, советовал Александру III помиловать заговорщиков. Все было безрезультатно. На суде же произошла трагедия, потонувшая в ужасе произнесенного приговора...

Прокурором Особого Присутствия был назначен Николай Андрианович Неклюдов (1840–1896), профессор Военно–юридической академии, консультант при министерстве юстиции, затем обер–прокурор общего собрания Сената. В прошлом – либерал, капитулировавший перед наступившим настоящим, автор, не допущенной к защите диссертации под названием «Уголовно–статистические этюды», издатель Джона Стюарта Милля и Джорджа–Генри Льюса, блестящий комментатор Берне и популярный мировой судья – требовал смертной казни. «Он был совсем раздавлен данным ему поручением, тем более, что один из подсудимых, выдающийся по таланту студент–математик Ульянов, был сыном его собственного любимого учителя в Пензенской гимназии», – писал А.Ф. Кони^[34].

Итак, еще одно совпадение в биографии Ленина – ученик его отца Ильи Николаевича – приговаривает брата Александра к смертной казни. Описание состава суда самое омерзительное – все они: Н. А. Неклюдов, председательствующий П. А. Дейер – юдофоб и прокурор, присутствующий при казни осужденных в Шлиссельбургской крепости, будущий министр юстиции И. Г. Щегловитов, прозванный «Ванькой Каином» – послушные орудия «бегемота в эполетах». Что же касается Неклюдова, то, по мнению А. Ф. Кони, участие его в этом позорище укоротило его дни. Но, вошедший в навязанную ему роль, «в заседании общего собрания сената, куда поступили кассационные жалобы осужденных, горячо настаивал на невозможности смягчить наказания за преступления, обложенные смертною казнью». Александр Ульянов отказался от защитника.

История такова: дальний родственник семьи – Матвей Леонтьевич Песковский (1843–1903, муж двоюродный сестры Александра Ульянова – Екатерины Ивановны Веретенниковой) – педагог и журналист, обратился в особое присутствие Правительствующего сената с просьбой назначить адвокатом подсудимого присяжного поверенного Александра Яковлевича Пассовера (1840–1910), одного из лучших юристов царской России. Это прошение было оставлено без последствий, т.к. исходило не от подсудимого. Сомнительный аргумент!

Еще одна деталь. На свидании с матерью Александр, обнимая ее колени, умолял его простить, так у него кроме долга перед семьей, есть долг перед родиной. Он нарисовал Марии Александровне бесправное положение народа и указал, что бороться за его освобождение долг каждого человека.

– «Да, но эти средства так ужасны», – возразила мать.

– «Что делать, если других нет, мама» – ответил он.

На процессе присутствовали некоторые представители либеральной общественности, которые восхищались поведением Александра Ульянова. Знаменитый профессор права, будущий член Госсовета и академик Российской Академии наук Н. С. Таганцев (1843–1923) вспоминал: «Был я и на его процессе, просидел от начала до конца и с болью на сердце выслушал присуждение его в числе других к смертной казни. Вспоминаю, что из соподсудимых он производил наиболее симпатичное впечатление как искренне преданный тому делу, за которое он шел на казнь; тем идеям, осуществление коих, хотя бы и путем террора, он считал необходимым для счастья и блага родины»^[35].

Напомним, что мировое светило Н. С. Таганцев был защитником народовольцев на процессе «193», а также автором знаменитой книги «Смертная казнь» «1913 г.), где, естественно, академик осуждал эту крайнюю меру наказания^[36].

А теперь – внимание! Благодарность за сочувствие: в 1921 году академик Николай Степанович Таганцев направил на имя «Вождя Мирового пролетариата» письмо о смягчении участи своего сына, профессора В. Н. Таганцева, обвиняемого в политическом заговоре. В письме среди прочего сообщалось, что Петроградское ЧК конфисковало вещи, принадлежащие лично академику. Одновременно к Ленину обратилась А. Ю. Кадьян, лично знавшая семью Ульяновых по Симбирску, с просьбой о смягчении участи арестованного сына академика.

Ленин интересовался несколько раз этим делом. 5 июля 1921 года он получил заключение по делу В. Н. Таганцева, где указывалось, что Таганцев должен быть сурово наказан за активную роль в контрреволюционной организации «Союз возрождения России». Заключение было составлено Д. И. Курским – наркомом юстиции и первым советским генеральным прокурором с 1922 г., а после создания прокуратуры он был одновременно прокурором РСФСР до 1928 года. По постановлению Петроградской ЧК от 24 августа 1921 года В. Н. Таганцев был расстрелян в числе многих лиц, включая поэта Н. С. Гумилева. По распоряжению Президиума ВЦИК от 18 июня 1921 года вещи, принадлежавшие академику, были возвращены владельцу – жалкая компенсация за содеянное. Но и этого мало. Не желая отвечать отказом знакомой женщине А. Ю. Кадьян, Ленин поручает Л. А. Фотиевой следующее: – «Напишите ей, что я письмо прочел, по болезни уехал и поручил Вам ответить: Таганцев так серьезно обвиняется и с такими уликами, что освободить сейчас невозможно; я наводил справки о нем не раз»^[37]. Ленин как бы старается быть в стороне. Хотя, думаю, что его одного звонка было бы достаточно для смягчения участи заговорщика. И еще – были ли обращения к Троцкому семей подсудимых? Я не знаю, но предполагаю, что Лев Давидович предпочел бы выслать заговорщиков заграницу, как впоследствии были высланы по его рекомендации русские ученые. Изгнание – это ужасно, но расстрелы и сталинские лагеря хуже...

Небольшая деталь о человеческой благодарности. В дореволюционные годы, даже в ссылке Ульянов вел здоровый образ жизни: регулярно работал определенное количество часов, ежедневно гулял, играл в шахматы. Он был крепкого здоровья и лишь единожды, в 1895 году в Питере, в Казачьем переулке, где жил, (впоследствии там был один из многочисленных музеев его имени), Ульянов заболел воспалением легких. Его приятель и соратник Михаил Александрович Сильвин пригласил доктора Кноха и вызвал из Москвы, по просьбе Владимира Ильича, его мать, а та в свою очередь пригласила профессора Кадьяна. Лечение помогло, и «Ильич» прокомментировал лечение Кадьяна: «Слово в слово повторил Кноха».

Но даже память о своем целителе не остановила руку палача. Целитель – профессор Александр Александрович Кадьян (1849 – после 1914), по окончании в 1873 году Медико–хирургической академии, работал в Самарской губернии. Там же был арестован по делу 193–х в 1877 г. и просидел в тюрьме три года и восемь месяцев и был оправдан (!?). Участник Русско–турецкой войны 1877–1878 года. С 1884 года приват–доцент медицинской академии. С 1900 года состоял профессором Женского медицинского института. Наряду с другими прогрессивными учеными, публицистами и политическими деятелями энергично выступал в защиту Бейлиса. Отказать вдове(?) такого человека – просто неблагородно и неблагодарно... Я не хотел бы оставить «врачебную тему» без продолжения. После ранения Ленина выстрелом Фанни Каплан, к нему был приглашен знаменитый хирург Сергей Михайлович Руднев. Врач отказался смотреть раненого. По поводу его отказа оказать врачебную помощь Ленину, нарушающую клятву Гиппократа, Сергей Михайлович отвечал (!?): «Но ведь Ленин – не человек, он принадлежит к особому виду человекоподобных существ, называемых большевиками». Прямо пассаж из «Собачьего сердца» профессора Преображенского. Впоследствии, когда об отказе Руднева вспомнили в Чека, то Ленин, запретил его трогать и разрешил выехать заграницу. Передавали на уровне анекдота, что якобы вождь мировой революции сказал, что гораздо хуже было бы, если бы этот явный враг советской власти начал бы его лечить, чтобы отправить «в ту страну, из которой нет возврата»^[38]. Почти «убийца в белом халате!» Умер С. М. Руднев в Южной Америке в 60–е годы, дожив до 90 лет...

Для истории характерны парадоксы. Я упоминал отца Керенского, который был директором гимназии, где учились братья Ульяновы. Но вот и другой парадокс. В одной и той же террористической организации участвовали Александр Ульянов и братья Пилсудские – Бронислав и Юзеф, последний основатель («начальник») нового польского государства и противник Ленина в советско–польской войне 1920 года. К месту сказать, Пилсудские отделались десятью и пятью годами каторжных работ каждый, написав полным голосом прошение о помиловании.

В шахматы Володю научил играть брат Александр. Любовь к этой логической игре навсегда осталась в Ленине. Можно предположить, что молодой Ульянов был знаком с новейшей шахматной литературой: Андрей Иванович Хардин (1842–1910) – юрист, в конторе которого проходил практику Ульянов, был шахматным мастером. Он много играл по переписке, занимался теорией, в том числе и исследованием гамбита Эванса. В 1895 году играл матч с Э. С. Шифферсом – вторым по силе шахматистом России. Он устраивал в Самаре домашние турниры, в которых принимал участие и его стажер. Здесь Ульянов числился по 2–й категории; в 1-й был лишь Хардин. Затем в ссылке Ленин постоянно играл со своими товарищами и даже давал сеансы вслепую на трех досках, выигрывая все партии, что само по себе говорит о его силе шахматиста^[39].

В эмиграции Ленин также играл часто легкие партии. Сохранилась фотография, заснявшая его за игрой с Александром Александровичем Богдановым (Малиновским), оппонентом вождя в идеологии и создателем в советское время Института переливания крови (погиб, проводя на себе медицинский эксперимент) и Максимом Горьким, наблюдавшем за игрой. Без сомнения, «Он» был сильным любителем. Играл также «Ильич» и с другим оппонентом – Львом Троцким. Возможно, играли в парижских кафе. Результаты, к сожалению, неизвестны^[40].

Один из мемуаристов наивно описывает игру Ленина в женевском кафе Ландольта: – «Он сидел наклонившись над фигурами, предугадывая ходы противника и озадачивая его новой атакой в том месте, откуда этого никак нельзя было ожидать. И под его нависшими усами пряталась при растерянности противника острая, почти незаметная усмешка»^[41].

Другой из политических оппонентов вождя – Валентинов, вспоминает, что Ленин, играя с ним в шахматы, а играл он превосходно, – добавляет Николай Владиславович, «мастерски» насвистывал различные мелодии – это смежная с шахматами область не осталась незамеченной внимательным критиком^[42].

Это говорит о том, что, вероятно, по тогдашним меркам, Ленин играл в силу 1 категории, по более поздним временам и по «нонешним» в силу «девальвированного» среднего мастера, но с большим эстетическим кругозором. Постараюсь доказать это.

Однажды в письме Дмитрию Ульянову – младшему брату вождя (1873–1943), врачу по профессии (как и дед А. Д. Бланк), имевшему партийную кличку: «Герц», была прислана его же шахматная задача, опубликованная в литературном приложении к «Ниве», что говорит о семейном интересе Ульяновых. Задача была несложная, и Ленин мгновенно ее решил – мат в два хода. Но он обратил внимание брата на помещенный в газете «Речь» №31 от 17 февраля 1910 (1269) этюд № 195, перепечатку этюда братьев Платовых из «Ригер тагеблат» 1909 года, получивший первый приз... Этюд был решен не сразу. Ленин в восхищении писал брату: «Положение такое: белые: Kpg3, Ce7, Kgl и пешки d3 и h5. Черные: КреЗ и пешки h7, d5 и а2 (т.е. последняя за ход до превращения в королеву) Белые начинают и выигрывают. Красивая штучка!»^[43]. В чем дело? Ленин был политик и прекрасно знал закон: в политике важно уметь ждать, выжидать, маневрировать. Что же происходит на шахматной доске? Черные неизбежно ставят нового ферзя – преимущество материальное на стороне черных. Более того – им передается очередь хода и самая сильная шахматная фигура получает возможность передвигаться по доске, но нет: конечный результат предрешен – тихий ход Kcl и все становится ясным... Красивая матовая идея, подкрепленная разнообразными вилками прыгучего коня... Прошли годы. Шел январь 1918 года. Брест–Литовские переговоры были трудны, в том числе и из–за внутренне–партийной борьбы. Но Ленин твердо знал, что надо выждать: революция в Германии неизбежна. Он думал, что она произойдет через 2–3 месяца. Ошибся – она произошла через 8 месяцев. Не помогло ли ему при решении политической задачи воспоминания об этюде братьев Платовых?

Любые аргументы, направленные против заключения «похабного мира» отлетали от Ленина, «как горох от стенки».

– «Войну должен вести мужик».

– «Разве Вы не видите, что мужик голосовал против войны?»

– «Позвольте, как это голосовал?»

– «Ногами голосовал, бежит с фронта».

И этим для Ленина дело было решено . Как ни странно, Ленин предполагал, что мир с Германией не будет столь ужасным. Его надежда зиждилась на здравом смысле. И действительно, руководитель немецкой делегации генерал Макс Гофман, кстати, настоящий творец победы под Таннебергом, по таланту превосходящий Фальгенгайна, Людендорфа и Гинденбурга, предлагал своему правительству для будущего примирения России оставить в их руках Прибалтику и даже Польшу! Ни Германии, ни России возрождение польского государства было ни к чему. Почему для будущего? А для того, чтобы у русских не было причины в стремлении к реваншу. Как в случае с Францией и аннексией Эльзаса и Лотарингии. Но Вильгельм не желал ничего слушать и неминуемо шел к своей гибели. А возникшая из Версаля Польша оказалась «виновницей» 2-ой Мировой войны^[44]. Чтобы не было никаких иллюзий – этюд был оценен не только по заслугам, но и в унисон с другим гением – уже гением шахмат.

Чемпион мира Эмануил Ласкер приводит высший пример эстетики – справедливость: знаменитый этюд братьев Платовых. Конечно же, Ласкер не знал приватного письма Владимира Ульянова своему брату; тем очевиднее ценность свидетельства. Отдадим должное Ульянову–Ленину, его эстетическому вкусу, выделившему это произведение, случайно попавшее ему на глаза. Кажется, есть нечто общее между двумя гениями – шахмат и политики. Возражения принимаю с кротостью^[45].

Необходимое дополнение: Василий Николаевич Платов (1881–1952), врач–эпидемиолог, кандидат медицинских наук, заслуженный врач СССР – был выдающимся шахматным композитором. Его брат и соавтор по этюду (всего совместно составлено свыше 200 произведений), Михаил Николаевич (1883–1942), инженер по профессии, сгинул в сталинских лагерях. Памяти замечательных мастеров шахматного этюда и их решателю Владимиру Ленину, автор сих строк соорудил памятник в Иерусалиме.

На стене дома Дудаковых из красивого белого иерусалимского камня находится большая мраморная шахматная доска с великим этюдом. Каждый проходящий мимо может восхититься творением мастеров.

Наиболее подробные данные об игре в шахматы Ленина подобраны в работе М. С. Когана «Очерки по истории шахмат в СССР» М–Л, Физкультура и спорт, 1938 г.

Существует легенда о Ленине, приписываемая Я. Г. Рохлину, что вождь, якобы, изрек фразу: «Шахматы – гимнастика ума». Мое мнение таково: он действительно говорил нечто подобное, увлекаясь одновременно и гимнастикой и шахматами, да и мысль вполне расхожая...

Но и преувеличивать шахматную силу вождя не следует. Искренне или неискренне «странный» поэт Николай Глазков в стихотворении «Шушенский шахматист» писал:

«Даже в ссылке некогда скучать:
Протекали дни в трудах–работах.
После важных дел у Ильича
Наступал закономерный отдых.
Мысль свою чеканя и граня,
Ленин в шахматах играл толково:
Кржижановскому давал коня,
Без ладьи обыгрывал Старкова!»^[46].

Это бесспорно ненужная гипербола.

В последний раз в жизни Ленин публично говорил о шахматном мотиве в речи, произнесенной на собрании ячеек московской организации. Здесь интерес представляет суждение вождя о международных концессиях – вещь небесполезная и сейчас: – «Рядом с концессионным куском, с концессионным квадратом будет наш квадрат, потом – их квадрат; мы будем учиться у них постановке образцовых предприятий... Учиться на практике, ибо никакими школами, университетами, курсами этого не достигнуть и поэтому мы даем концессии в шахматном порядке»^[47].

Понятно, идея Ленина и Троцкого была отброшена Сталиным, а ныне это бы пригодилось... Во время встречи с Уэллсом Ленин развивал идею концессий.

Был проект американского миллионера – он предусматривал экономическую помощь России и признание большевистского правительства, а также заключение оборонительного союза против японской агрессии.

Речь шла о создании военно–морской базы на Дальнем Востоке и концессии сроком на пятьдесят–шестьдесят лет по разработке естественных ресурсов Камчатки и других обширных районов Сибири.

Кстати, Ленин поставил вопрос перед Уэллсом: укрепит ли это мир, вызовет ли это негодование Англии и не явится ли это предлогом для новой мировой «драки?».

Ленин менялся вместе с изменяющейся обстановкой. Тяжелейший экономический кризис, особенно в сельском хозяйстве и, как следствие этого, Кронштадский мятеж и крестьянские восстания, заставили его перейти к НЭПу. Отсюда он выдвинул идею сознательного соединения противоположностей, таким образом, чтобы получилась «симфония, а не какафония». Этим соединением для Ленина послужил, в частности, «принцип демократического централизма». С одной стороны – в борьбе с централисткими идеями, позднее осуществленными Сталиным, и с другой стороны – с тенденцией демократического самоуправления (например, «рабочая оппозиция»), Ленин пытался найти и удержать среднюю, синтетическую позицию – централизация при контроле снизу. (См. его работы »Как нам реорганизовать Рабкрии», «Лучше меньше, да лучше»), В статье 1922 года «О значении воинствующего материализма» Ленин набросал программу деятельности философов–марксистов, как союз с некоммунистами, с учеными естествоиспытателями и т.п. Отсюда один шаг в сторону конвергенции с Западным капиталистическим миром.

К этому времени (1922 год) и Ленин и Троцкий отказались от экспорта революции. И это несмотря на миф о приверженности Троцкого к перманентной революции, миф, который сознательно или бессознательно продолжает существовать и ныне. Обратные утверждения опровергаются фактами. (См. подробнее об изменении взглядов Ленина и Троцкого в соответствующих статьях словаря «Русская философия», Москва, 1995).

Шахматы, как высшее выражение интеллекта, было патронировано сверху и благодаря тому, что основатель советского государства В. И. Ленин был, как мы указали выше, незаурядным шахматистом–любителем.

В холуйском подхалимаже московские шахматисты вручили Предсовнаркому членский билет за № 1 и заочно выбрали его почетным председателем Московского шахматного общества. Всё как до революции, когда высшие особы государства становились почетными председателями различных клубов. (А может это была естественная защита против сильных мира сего?)

Обычно ко дню рождения отца–основателя в советской шахматной и даже не шахматной прессе появлялись статьи, под названием «Ленин и шахматы». Стабильно это был перепев одного и того же – воспоминаний Н. К. Крупской, Г. М. Кржижановского, П. Н. Лепешинского, В. В. Старкова и брата, доктора Дмитрия Ульянова. Я бы не останавливался на пристрастии вождя к шахматам, но все же она сыграла свою роль в становлении советской шахматной школы, что и было зафиксировано в литературе и в воспоминаниях. Так, В. Маяковский в поэме «Владимир Ильич Ленин», в 1924 году писал:

«Знал он слабости, знакомые у нас,
Как и мы, перемогал болезни.
Скажем, мне бильярд, отращиваю глаз,
Шахматы ему – они вождям полезней.
И от шахмат перейдя к врагу натурой,
В люди выведя вчерашних пешек строй,
Становил рабочей – человечьей диктатурой
Над тюремной капиталовой турой».

Маяковский много читал и ему явно попались на глаза воспоминания П. Н. Лепешинского, где поэт мог прочитать следующее: – «Я не могу отказать себе в удовольствии перенестись мысленно от этого маленького эпизода из моих далеких воспоминаний к нынешнему моменту мировой революции.

Сейчас перед взором Владимира Ильича Ленина расстилается не шахматная доска, а карта всего мира. Он стоит лицом к лицу не с минусинской шахматной «Антантой», а с коалицией лидеров буржуазного хора, хищников всей Европы, Азии и Америки. Игра, что и говорить, – потруднее и посложнее, чем та, которую когда–то Ильич вел с «чемпионами» сибирского ссыльного захолустья.

Но и теперь вся сила его ума, вся его огромная воля мобилизованы полностью, без остатка – для победы во что бы то ни стало. Его великолепно устроенная голова напряженно работает и сейчас над мировой шахматной проблемой. Всмотритесь в эту «игру». Вот он выдвигает вперед пешечную демократию против цитаделей отечественного капитализма. Вот «делает гамбит» – соглашается на брестскую жертву. Вот производит неожиданную рокировку – центр игры переносит из Смольного за Кремлевские стены. Вот развертывает силы – с помощью Красной армии, красной конницы, красной артиллерии (ладей – тур? С. Д.), обороняется, защищает результаты сделанных завоеваний, а если и возможно, то и нападает. Вот «заманивает» противника – выбрасывает идею концессий. Вот как будто отступает и делает чреватые последствиями «тихие ходы» – идет на соглашение с крестьянством, облюбовывает план электрофикации и т. д. Вот приводит пешки на ту линию, где они обращаются в большие фигуры – через аппараты советских партийных организаций подготовляет из рабоче–крестьянской среды новую интеллигенцию, – крупных администраторов, политиков, творцов новой жизни. И хочется думать, что рано или поздно, и скорее рано, чем поздно – весь мир был потрясен финалом «игры»: Ильичевское «шах и мат» по адресу капитализма положит конец «игре», которую будут тщательно изучать следующие поколения на протяжении сотен и тысяч лет...»^[48]

Вот еще одна черта, зафиксированная художником И. И. Бродским (1884–1939). Исаак Израилевич был блестящим портретистом. Понятно, что вполне беспринципным. Рисовать Императорский Государственный Совет вместе с Репиным и Кустодиевым – пожалуйста! А потом – всех одиозов вплоть до наркома К. Е. Ворошилова. А в промежутке – и самого А. Ф. Керенского.

Вспомните у Владимира Маяковского об этом факте «калифа на час»: «Его рисуют и Репин и Бродский...». Допущенный к рисованию вождя революции запиской А. В. Луначарского следующего содержания: «Дорогой Владимир Ильич! Податель сего, художник Бродский, один из талантливейших артистов кисти нашего времени, хочет сделать с Вас портрет.

Я полагаю, что желание его должно быть удовлетворено. Вряд ли кто–нибудь другой может передать для истории со всей желательной полнотой и яркостью Вас, как лицо, принадлежащее отныне не себе, а человечеству. С точки зрения этической (? – С. Д.) и политической художник Бродский заслуживает полного доверия. А. Луначарский». В «Лениниане» Бродскому принадлежит почетное первое место. Но и с ним произошел курьез, несколько схожий с эпизодом Дзержинского и Сарры Лебедевой. При лепке бюста Дзержинского его секретарь, по имени Вениамин Леонардович Герсон, обратил внимание на жестокое выражение лица председателя ВЧК. «Железный Феликс», взглянув на работу, прокомментировал без тени иронии: «На таком деле посидишь – ангелом не станешь – такой и есть». (Это описано у меня в книге «Этюды любви и ненависти» М., МГГУ, 2003, с. 287).

Случай произошел на Марсовом поле после возложения венков, когда «придворному» живописцу хотелось получить автограф «самого» и подписать рисунок. «Пристально всмотревшись в карандашный набросок, Владимир Ильич ответил мне, что он не похож. Окружающие нас стали убеждать Владимира Ильича в том, что он похож, что он совершенно не знает лица в профиль и портрет, без сомнения, удачен. Владимир Ильич усмехнулся и принялся подписывать рисунок. «Первый раз подписываюсь под тем, с чем не согласен!», сказал он с улыбкой, передавая мне обратно набросок. Но через несколько минут, когда рисунок пошел по рукам, и большинство сказало, что сходство уловлено большое, Владимир Ильич, снова посмотрев, промолвил: «А ведь, кажется, действительно похож». В альбом, изданный в честь Второго конгресса Коммунистического Интернационала вошли многие работы Бродского: Карл Радек, Григорий Зиновьев, Лев Каменев, Николай Бухарин, Клара Цеткин и др. Ни Сталина, ни Троцкого он не зафиксировал – странно...

(В коллекции большинство работ Бродского, но есть и Кустодиева и Верейского и Чехонина, кстати, последний успел спрыгнуть с поезда, то есть стал «невозвращенцем».

Кроме этих художников Ленина рисовали и лепили: Н.Андреев, Ф. Малявин, Л.Пастернак, Ю.Анненков, Н.Альтман, Н.Аронсон и др.)

Мое послесловие следующее. В 2000 году я был в Лондонской картинной галерее. Здесь состоялась выставка «Лучший портрет XX века». Было представлено 100 работ знаменитейших художников, среди них и российские: К. С. Петров–Водкин «Анна Ахматова», Борис Григорьев «Всеволод Мейерхольд», М. В. Нестеров «Иван Петрович Павлов» и Бродский «В. И. Ленин на фоне Смольного» (1925 г.).

Честно, я был горд за родное искусство. Несколько смущал меня подбор. Нет слов, портрет Кузьмы Сергеевича изумителен, но мне больше притягателен портрет Ахматовой в исполнении Натана Альтмана, о чем я уже писал. У Михаила Васильевича можно было подобрать, кроме Павлова и иное, но в Англии Иван Петрович очень популярен, тем паче, что, наконец–то, я разглядел книгу в руках великого физиолога – это Библия, что на советских иллюстрациях вообще затушевывается. Портрет Всеволода Эмильевича Мейерхольда, исполненный Борисом Дмитриевичем Григорьевым, иначе, как гениальным не назовешь. Это высокая изломанная фигура – была, по моему мнению, лучшей из всех 100 работ.

Такова субъективность. К месту сказать и о Григорьеве (1886–1939), чтобы не возникло сомнений о его происхождении: оно действительно туманно. Борис был сыном потомственной почетной гражданки Клары Ивановны Линденберг(!?) и в четырехлетнем возрасте был усыновлен работником Волжско–Камского банка(!?) Дмитрием Васильевичем Григорьевым.

Что же касается портрета Ленина работы Бродского, то это нечто мистическое, загадочное. Во дворе Кремля, на фоне церкви, церковных строений, броневиков, часовых, в осенний дождливый день стоит коренастый, сильный человек, попирающий ногами упавшие листья. Взгляд суров и сосредоточен. Кепи скрывает так называемый «сократовский лоб». Ленин весь в черном – пальто, костюм, ботинки, за исключением отворота белой рубахи, галстук, темный, с едва видными светлыми просветами. О чем думает этот угрюмый властелин? Нам не дано этого знать.

От картины исходят токи, хотелось бы сказать Люциферовы, но Светозарного здесь ничего нет. Да, это памятник эпохи!

Выше этой работы в иконографии Ленина я считаю полотно Аркадия Александровича Рылова (1870–1939) «Ленин в Разливе». Писана она в 1934 году, кстати, Рылов несколько раз лично видел вождя. Сюжет не удавался, и по совету своего племянника – композитора Михаила Юдина (1891–1948), он решил изобразить вождя не у шалаша, как дачника, а человека, идущего против ветра^[49].

Картина страшная: на фоне кровавой зари и черных туч, в полутьме, стоит одинокий человек с мощно выписанным лбом и монгольскими чертами лица, современный Чингисхан! Выставлялась эта работа в начале 60–х годов в Академии художеств в Ленинграде. Больше ее я никогда не видел, хотя она воспроизводится в альбомах Рылова с совсем неадекватным текстом. Еще необыкновенно интересны воспоминания художника Юрия Павловича Анненкова (1889–1974). Он из известной фамилии в русской истории. Его предок Павел Васильевич был первым издателем Пушкина, а его отец Павел Семенович, умерший в 1920, был народовольцем, другом и сподвижником Желябова, Перовской, Кибальчича, Веры Фигнер. Фотографический портрет молодой красавицы Веры с дарственной надписью: «Дорогому Павлуше – Вера Фигнер». Их сын, будущий художник родился в ссылке на Камчатке в Петропавловске. В 1892 году отец вернулся на материк и стал директором процветающей страховой и транспортной компании. Ленина Анненков до Октября видел несколько раз, в том числе и в Куоккола, где была дача отца. «Ленин был небольшого роста, бесцветное лицо с хитровато прищуренными глазами». Типичный облик мелкого мещанина, хотя Ленин (Ульянов) и был дворянин. Одну фразу запомнил юноша – раскачиваясь на качелях, будущий вождь произнес: «Какое вредное развлечение: вперед–назад, вперед–назад! Гораздо полезнее было бы «вперед–вперед». Всегда вперед». Все рассмеялись вместе с Лениным^[50].

Вторая встреча произошла в 1911 году на квартире Веры Фигнер в Париже, куда зашел Ульянов и поинтересовался, по какой причине Анненков оказался в эмиграции?

Тот ответил, что, всего–навсего выехал заниматься живописью: это огорчило старую народоволку. Она бы предпочла видеть в сыне революционера новой формации. Думаю, и реакция Ленина была аналогичной.

Третья встреча была «общественной» – Анненков был у Финляндского вокзала, при возвращении Ульянова из эмиграции. Для нас интересно и то, что в этом поезде вместе с «немецким шпионом» ехал и знаменитый эсер Борис Савинков, он же писатель Ропшин. Его–то и встречал художник. Оба не дослушали речи с броневика. Сын–Анненков к марксизму был равнодушен, а его отец во время июльского восстания 1917 года в негодовании порвал и сжег все письма Ленина. Об этой вспышке, конечно, последний не узнал и, находясь у власти, предложил отцу через Марка Елизарова занять пост наркома по народному страхованию. Отец отказался, и все его счета были блокированы – он за минуту стал нищим. Далее интересно то, что после смерти старого народовольца (в его квартире говорили, что повесили не того Ульянова) в 1920 году, мать художника получила приличную пенсию, как «вдова революционера». Это было сделано лично вождем. Юрий Анненков задает вопрос, на который нет ответа: «Был ли это у Ленина просто акт политического лицемерия или жест, вызванный желанием очистить свою совесть, я не берусь судить. Второе предположение так же возможно, как и первое»^[51].

Тут же Анненков приводит воспоминания Лядова, как Владимир Ильич в Женеве на представлении «Дамы с камелиями» вытирал слезы платком. Последнее согласуется с воспоминаниями Горького, который рассказал «Ильичу» о петроградской легенде. Княгиня Ч. просила подаяние для своих собак. Не стерпев голода и унижения, она пыталась утопиться, но преданные собаки спасли хозяйку. – «Если это выдумано, то выдумано неплохо. Шуточка революции» – и, помолчав и перебирая бумаги на столе, сказал задумчиво: – «Да, этим людям туго пришлось, история – мамаша суровая и в деле возмездия ничем не стесняется»^[52].

В 1921 году «советская власть» заказала Анненкову портрет Ленина. Инстинктивно художник предполагал, что вождь будет «играть» занятость: с трудом поднявшись с кресла, якобы оторвавшись от бумаг.

Но ничего подобного не произошло. Как только художник появился в дверях, Ленин быстро и учтиво поднялся навстречу. Между ними произошел диалог, в котором проявилось ленинское обаяние. «Я – жертва нашей партии... она заставляет меня позировать художникам». Он поинтересовался в чем его «обязанность» и как его собираются изображать. Подлинные слова ответа Анненкова следующие: «...Ленин олицетворяет собой движение и волю революции» и именно это он предполагает отразить в портрете.

Ленин (улыбаясь): – «Но, простите, я ведь только скромный журналист. Я предполагал, что на вашем портрете буду изображен просто сидящим за столом. Когда увижу ваш холст осуществленным так, как вы его мне представляете, то я непременно залезу под стол от смущения».

Анненков: «Право и привилегия художника – создавать образы и даже легенды. Если наши произведения оказываются в противоречии с правдой, то будущее наказывает за это прежде всего нас самих. Но лишать себя этого права мы, художники, не можем и не должны. О Ленине–журналисте, простите меня, я не задумывался, а писать портрет обывателя с бородкой я считаю сейчас несвоевременным». Ясно, что художник защищает свободу творчества. Ленин был достаточно чутким, чтобы понять позицию живописца, точнее, оппозицию, к безобразию, творимому в стране. «После короткого молчания (я сказал, конечно, много лишнего), Ленин улыбнулся и произнес: – «Хорошо. Я нахожу недопустимым навязывать художнику чужую волю. Оставим это право буржуазным заказчиком. Поступайте так, как вам кажется наиболее правильным. Я в вашем распоряжении, приказывайте, я буду повиноваться. Но сначала договоримся честно: я подчиняюсь партийной дисциплине, я исполняю волю партии, но я – не ваш сообщник». И рассмеявшись: – «Ответственность, как вы сказали, останется на ваших плечах»^[53].

Весь диалог интересен. Верно, что Ленин не был позером. Он отличался этим от других диктаторов, будь то Муссолини, «обожавшим обожание»; Гитлера с его нарочитыми жестами и любовью к кинематографу; и, конечно же, Сталина, чьи безобразные портреты и бюсты украшали даже выставку, посвященную Рембрандту. (Лион Фейхтвангер «Москва 1937»).

Нет ни одного не художественного портрета или скульптуры Ленина, созданных при жизни вождя. Все они – художественны – это реакция живописцев на естественность поведения вождя. О дальнейших халтурах лучше не говорить.

Можно сравнить воспоминания Анненкова с воспоминаниями Ф. И. Шаляпина в книге «Маска и душа». Шаляпину пришлось защищать хозяйственное состояние театра от разбазаривания: декорации, костюмы, реквизит и пр., накопленное десятилетиями в Мариинском театре. Шаляпин едет в Москву и добивается встречи с Вождем! Это было сложно, но намного проще, чем аудиенция с Г. Е. Зиновьевым. «Я вошел в совершенно пустую комнату, разделенную на две части, большую и меньшую. Стоял большой письменный стол. На нем лежали бумаги, бумаги. У стола стояло кресло. Это был сухой и трезвый рабочий кабинет. И вот из маленькой двери, из угла покатилась фигура татарского типа с широкими скулами, с малой шевелюрой, с бородкой.

Ленин.

Он немного картавил на «Р».

Поздоровались.

Очень любезно пригласил сесть и спросил, в чем дело. И вот я как можно внятнее начал рассусоливать очень простой, в сущности, вопрос. Не успел я сказать несколько фраз, как мой план рассусоливания был немедленно расстроен Владимиром Ильичей. Он коротко сказал:

– «Не беспокойтесь, не беспокойтесь. Я все отлично понимаю». Тут я понял, что имею дело с человеком, который привык понимать с двух слов, и что разжевывать дел ему не надо. Он меня сразу покорил и стал мне симпатичен.

– «Это, пожалуй, вождь», – подумал я.

А Ленин продолжал:

– «Поезжайте в Петроград, не говорите никому ни слова, а я употреблю влияние, если оно есть, на то, чтобы Ваши резонные опасения были приняты во внимание в Вашу сторону». Я поблагодарил и откланялся. Должно быть, влияние было, потому что все костюмы и декорации остались на месте и никто их больше не пытался трогать. Я был счастлив»^[54].

Потрясающий рассказ. Ленин очаровывает певца, быстро схватывая проблему и быстро ее решая. Но, почему нельзя говорить ни слова, что это за кокетство о возможном наличии его влияния? Можно предположить, что Ленин щадил самолюбие «партайгеноссен» и предпочел, чтобы дело спустить на тормозах. Кажется так. Но... на реквизиты хватило власти, а на жизнь человека (Великие князья, Таганцев, Гумилев) нет! Ужас... И это прекрасно понимал Федор Иванович: «...Я не знал, что такое Ленин. Мне вообще кажется, что исторические «фигуры» складываются либо тогда, когда их ведут на эшафот, либо тогда, когда они посылают на эшафот других людей. В то время расстрелы производились еще в частном порядке, так что гений Ленина был мне, абсолютно невежественному политику, мало еще заметен»^[55].

Уместно здесь привести мысли Шаляпина о русской революции: – «Кто же они, сей дух породившие? Одни говорят, что это кровопийцы; другие говорят, что это бандиты; третьи говорят, что это подкупленные люди, подкупленные, чтобы погубить Россию. По совести должен сказать, что крови пролито много, и жестокости было много, и гибелью, действительно, веяло над нашей родиной, – эти объяснения большевизма кажутся мне лубочными и чрезвычайно поверхностными. Мне кажется, что все проще и сложнее, в одно и то же время. В том соединении глупости и жестокости, Содома и Навуходоносора, каким является советский режим, я вижу нечто подлинно российское. Во всех видах, формах и степенях – это наше родное уродство. Я не могу быть до такой степени слепым и пристрастным, чтобы не заметить, что в самой глубокой основе большевистского движения лежало какое–то стремление к действительному переустройству жизни на более справедливых, как казалось Ленину и некоторым другим его сподвижникам, началах. Не простые же это были в конце концов, «воры и супостаты»^[56]. Далее Шаляпин описывает те низы общества, которые пошли на службу новому режиму. По мановению волшебной палочки страна не могла превратиться в рай: горбатенький сапожник не превращался в Апполона Бельведерского. Все сатирические типы русской литературы – от Фонвизинских до Зощенских «пришли и добром своим поклонились Владимиру Ильичу Ленину...»^[57].

Пока же во имя «светлого Завтра» разрушались музеи и «сжигались Рафаэли», в надежде на то, что «девушки в светлом царстве грядущего будут прекрасней Милосской Венеры» (Владимир Кириллов «Мы», 1917 г.), но человеческий материал плохо поддавался усовершенствованию^[58]. Вероятно, в этом нравственная драма, которая укоротила жизнь Ленина.

Хотелось бы в свете выше рассказанного коснуться легенды «О самом человечном». Какие–то основание были, особенно, что касалось его случайного окружения. Легенда основана на знаменитых «ходоках», появлявшихся время от времени в Кремле. Чаще их принимал всесоюзный староста, впоследствии отодвинутый даже от этой номинальной работы: «Уже не баловал Калинин кремлевским чаем ходоков». (А. Т. Твардовский «За далью даль»).

Но иногда ходоки появлялись и у Ленина. Есть рассказ или миф В. А. Карпинского. Крестьяне появляются на пороге кабинета вождя. Им неловко, но робость быстро проходит: Ильич обвораживает просителей. Дело, по которому они решились просить правду у «Самого» действительно деликатное. Крестьяне заготовили кирпичи для постройки деревенской церкви. Но сельсовет бдел и отобрал заготовленный материал. Сам разговор нам неизвестен. Неясно и к каким аргументам прибегал Ленин, чтобы сохранить лицо в вопиющем беззаконии, учиненном местной властью. Если бы дело было только в низших звеньях бюрократии! Государственный аппарат вел войну на уничтожение с «опиумом для народа». Аресты, расстрелы, снятия колоколов, разрушение, ограбление и надругательство над мощами, заселение монастырей и прочее. Следует для вразумления ныне живущих напомнить, что с одинаковым рвением уничтожались мечети и синагоги, молитвенные дома и буддистские храмы.

Компромисс, которого добился Ленин с ходоками был следующий: предсовнаркома дает распоряжение сельсовету вернуть крестьянам кирпичи, а крестьяне построят из него... школу^[59]. Вывод один: большевик ни на йоту не отступил от провозглашенной им линии.

Возвращаясь к иконографии Ленина укажем, что большинство критиков первое место отводят работам Натана Альтмана. К пятидесятилетию со для рождения Ленина (1920 г.) отдел ИЗО Наркомпроса (ну и аббревиатура, язык сломаешь: Отдел Изобразительных Искусств при Наркомате Просвещения), естественно при поддержке

А. В. Луначарского добился разрешения работать в кабинете Ленина именно Альтману, Ленин заочно был знаком с Альтманом: он одобрил первый герб РСФСР, исполненный художником. В семейном архиве сохранилась его рукопись «250 часов с Лениным. Страницы моей жизни». Работал Альтман шесть недель подряд, почти без «прогулов»: вторую половину апреля, май, первые числа июня 1920 года. Работал по пять–шесть часов ежедневно. Ленин имел право в шутку жаловаться английской художнице Клэр Шеридан, что «последний скульптор поселился на целые недели в его кабинете».

По словам англичанки Ленин поклялся, что после такого испытания больше никогда этого не допустит! Началось с пропуска в Кремль с красноречивым текстом «Тов. Альтману, скульптору Владимира Ильича...», так сказать, придворный живописец. «Самого» Ленина «обманули»: Луначарский сказал Предсовнаркому, что все дело займет час–полтора, причем Ленин отказался сидеть неподвижно, говоря, что позирование приведет к «неестественности» в портрете. Альтман должен был лепить вождя. Со своим станком, с ящиком глины, необходимыми инструментами, он занял часть кабинета.

Началось так:

Вошел Ленин.

– «Здравствуйте товарищ Альтман!», сказал он, сел за письменный стол и принялся за работу. Я старался не мешать ему, занялся своей. Когда Ленин сидит, он кажется выше своего роста. У него большая голова, крупное туловище, большой выдающийся вперед лоб, очень своеобразный череп, срезанный на темени, широко расставленные глаза часто щурятся. На второй день моей работы Ленин, сощурясь и не поднимая головы, посмотрел в мою сторону и сделал единственное за все время замечание по поводу работы. Он нашел, что нос сделан не совсем верно. Но работа была в такой стадии, когда носа еще не могло и быть: отдельные черты лишь намечались. Я объяснил ему это. Он удивился и сказал: «А Луначарский говорил, что работа будет продолжаться два–три раза по получасу».

Я заявил, что не говорил этого, и что работа будет продолжаться гораздо дольше. Ленин ничего не ответил»^[60]. Но не в этом суть. Однажды они разговорились. И это понятно: нельзя не замечать человека, маячившего перед Его очами длительное время. Ленин принадлежал к типу людей, сосредоточенность которых в работе была такова, как говорили о шахматисте Вильгельме Стейнице, что ему во время партии можно было делать ампутацию ноги, а тот бы этого не заметил. Друг по ссылке отметил эту высшую интеллектуальную концентрацию: «Легенда гласит, что Архимед, углубленный в решение своей геометрической задачи, не одарил ни малейшим знаком внимания римского солдата, который обнаружил по отношению к нему достаточно явные агрессивные намерения. Ильич в этот момент (во время шахматной партии. – С.Д.) напоминает Архимеда. Повидимому, если бы кто-нибудь крикнул сейчас: «пожар! горим! спасайтесь! ...» – он бы и бровью не пошевельнул. Цель его в жизни в данную минуту заключается в том, чтобы не поддаться, чтобы устоять, чтобы не признать себя побежденным. Лучше умереть от кровоизлияния в мозг, а все-таки – не капитулировать, а все–таки выйти с честью из затруднительного положения»^[61].

Альтман продолжает: – «...Ленину, по–видимому, сказали, что я «футурист». Поэтому Ленин спросил «футуристическая ли скульптура, которую я делаю. Я объяснил, что в данном случае моей целью является сделать его портрет, и что цель диктует и подход к работе». Ленин был любопытен и попросил показать футуристические «шедевры». Альтман принес репродукции и фотографии некоторых художников, которые с интересом были рассмотрены вождем. По–видимому, они были весьма далеки от его передвижнического вкуса и он корректно высказался, что ничего в этом не смыслит, пусть в этом деле разбираются специалисты, он де не компетентен. «С глубокой серьезностью относясь к искусству, он старательно отстранял от себя решение вопросов в этой области, не желая, по–видимому, чтобы из его личных вкусов делались директивы. В вопросах искусства он во всем доверялся Луначарскому»^[62]. Хотя есть любопытное замечание Марка Шагала: «Ленин перевернул ее (Россию) вверх тормашками, как я все переворачиваю на своих картинах»^[63].

Короче, модернизм не воспринимался революционером. Работа Альтмана происходила на фоне работы вождя, который в то время трудился над рукописью «Детская болезнь левизны в коммунизме», принимал посетителей, говорил по телефону, часто подходил к географической карте: в эти дни поляки наступали на Западе. Работать мастеру было тяжело: быстрая смена выражений вождя была схвачена в ряде рисунков. «Лепить скульптурный портрет Ленина было нелегко. Владимир Ильич не позировал, был углублен в свою работу. Обычно он сидел низко наклонившись над столом, и я видел лишь верхнюю часть его головы. Поэтому я должен был пользоваться всяким случаем, чтобы зафиксировать Ленина с разных сторон.

Я решил делать наброски в то время, когда он разговаривал с людьми». Это была как бы стенографическая работа, попытка уловить образ, что оказалось очень тяжелым делом, но благодарным. Из-под рук художника вышел гениальный бюст Ленина. Собственно голова вождя – суть вождя. Мастер понимал, что надо добиться максимального сходства, по крайней мере зафиксировать для будущего Личность! Мало у кого в истории искусства был такой благодатный материал. И понимая, что сложность характера «не уложить» в скульптуру, Альтман ограничивает задачу: надо показать ведущие черты характера. Он строит композицию бюста как композицию круглой скульптуры, воспринять которую можно лишь обойдя со всех сторон. Удивительно, но Альтман сумел передать громадный ум, интуицию, динамику, энергию, концентрацию воли и, хотел того или нет Натан Исаевич, но и жестокость, кроющаяся в монгольском разрезе глаз и в острой бородке. Работу экспонировали в 1925 году в Париже. На нее не могли не обратить внимание. Это был первый Ленин, увиденный на Западе, Несмотря на протесты белой эмиграции, она получила золотую медаль! Возможно, художник был доволен. Работу десятки раз репродуцировали и выставляли на выставках. Но это были двадцатые годы. А уже в тридцатые – шедевр исчезает. Его заменяет добренькие Ленины, тиражируемые в невероятном количестве. Альтмана травили и как художника–формалиста, и как еврея, и мастер, наверно, пожалел, что в ноябре 1917 года «распаковал чемоданы», отказавшись выехать в США.

А была уже виза в руках и билеты... И скажем правду – художник измельчал: после гениального портрета Анны Ахматовой и бюста В. И. Ленина последующие работы его плохо смотрятся.., Искусство должно быть свободным. Хотел ли этого Ленин? Маловероятно. Вождь и Мастер расстались вполне дружески. К 50-летию Ленина Альтман подарил барельеф Степана Халтурина (!?), который до сих пор находится в кабинете Вождя.

Так как рукопись Альтмана по понятным причинам никогда не публиковалась, то любые извлечения из нее очень интересны. Из коротких бесед, которые художник имел с Лениным, следует отметить одну, в которой выяснилось, что Ленин довольно равнодушно относился к искусству: «Я могу двадцать раз слышать одну и ту же мелодию и не запомнить ее»^[64]. Впрочем, это не столько самооговор, а самоотречение: политика съедала всё свободное время. Многие художники, например Верейский и Кустодиев, отметили слишком подвижную фигуру вождя. Кустодиев испытывал потребность увидеть Ленина в кинематографе. «Простая фотография не передает конструкцию головы, жестикуляцию, мимику». И все это совпадает с замечанием А.В.Луначарского, что Ленин похож на себя только в кинематографе: как всякая динамическая натура, он что-то утрачивает в статическом изображении^[65].

Сам Б. М. Кустодиев для статьи «О портретах Ленина», написанной для Лениздата, к изданию сборника, к сожалению не увидевшего свет, писал: «Самое существенное в вопросе о портретах Ленина – это то или иное задание, данное портретисту. Ленин–ученый – одно лицо; Ленин–агитатор, говорящий речь на площади – другое и т.д. На чем же остановиться? Если говорить о каком–то одном портрете, который должен суммировать все стороны характера и деятельности Ленина, то от художника требуется синтез целого ряда образов. Всякий же синтез, понятно, будет субъективен»^[66].

И – раз зашла речь о скульптуре,– стоит вспомнить еще одного мастера. Разговор идет о Науме Львовиче Аронсоне (1872–1943), получившем мировую известность и стоит вспомнить восторженную и забытую статью о его творчестве, принадлежащую А. И. Куприну. Я уже в «Парадоксах ...» о ней писал. Но и здесь можно повторить.

Писатель часто посещал ателье Аронсона в Париже. Однажды, привлеченный слухом о том, что скульптор создал необычный портрет Ленина^[67], Куприн писал об увиденном: – «Вот и Ленин, вылепленный из пластелина слабо–зеленого цвета, Это несомненно он. Именно таким я видел его однажды, глядя не по поверхности, а вглубь. Правда, преувеличены размеры его головы, как преувеличены: его алгебраическая воля, его холодная злоба, его машинный ум, его бесконечное презрение к спасаемому им человечеству, и полное отсутствие милых, прелестных человеческих чувств, подаривших миру и поэзию, и музыку, и любовь, и патриотизм, и геройство.

Голова Ленина совсем голая. Череп, как купол, и видно, как под тонкой натянутой кожей разошлись от невероятного напряжения больного мозга, черепные швы. Рот чересчур массивен, по это рот яростного оратора. Громадная, вдумчивая работа. Но я – косоглазый. Одновременно с бюстом Ленина я вижу висящий на стене давнишний, горельефный портрет Пастера. Там тоже человек, настойчиво углубленный в мысль. Но суровое лицо его прекрасно, и внутренний благой смысл его будет ясен каждому дикарю. Впрочем, и Ленин будет ему ясен. Как же не различить разрушение от созидания»^[68].

Да, однажды А. И. Куприн встретился с Лениным на аудиенции. Дело было, по словам писателя, в начале 1919 года (писатель запамятовал: это было 25 декабря 1918 года, еще до наступления Юденича, когда в октябре следующего года Куприн бежал за границу с остатками белых войск. А может быть Куприн продолжал жить в старом временном измерении...), и по словам писателя, его дело не стоило и ломаного гроша. Но ему пришлось встретиться с «самодержцем всероссийским». Куприн решил издавать беспартийную газету, как он назвал «народную». М. Горький сочувственно отнесся к идее, но предрек неудачу. В Москве Александр Иванович встретился с Львом Борисовичем Каменевым. Для успеха предприятия последний советовал ввести в газету полемику: «Вы можете хоть ругать нас» – сказал он весело. Но про себя писатель подумал: «Спасибо! Мы знаем, что в один прекрасный день эта непринужденная полемика может окончиться дискуссией на Лубянке, в здании Чека», и отказался от «любезного» совета.

Здесь небольшое историческое отступление. Наполеон после 18 брюмера приказал закрыть только в Париже 160 газет из 173(!)^[69]. Диктатура Робеспьера тоже не дремала. Так что у большевиков были хорошие учителя. Воспользовавшись предлогом для встречи с Лениным, Куприн стал хлопотать. Все шло быстрее, чем можно было ожидать. Свидание было очень быстро получено после звонка к «госпоже Фотиевой». А именно, на следующее утро в девять часов дня «монарх» ожидал писателя. Единственное затруднение для Куприна была его идентификация, ибо документов у него не было, но удостоверение личности было выдано в комиссии по ликвидации армии Южного фронта. (Как известно, в начале войны Куприн поступил на службу и занимался обучением новобранцев. В 1915 году демобилизовался по состоянию здоровья и вместе с женой Елизаветой Морицовной Гейнрих открыл у себя в Гатчине небольшой госпиталь), К Куприну присоединился неназванный поэт, «проштрафившейся» перед новой властью, «оскорбив» женщин фразой «красный воин не должен быть бабой», за что был выруган госпожой Крупской в «Московской Правде».

В Кремль пройти тогда можно было без больших трудностей. Писатель специально это оговаривает: «Надо сказать, нигде нас не обыскивали». К сведению – это было спустя всего полгода после покушения на Ленина. (Текст выделен мной. – С. Д.) Посетители шли по запущенному зданию в комендантском крыле. Поднимались они по каменной, грязной, пахнувшей кошками лестнице на 3–й этаж. Приемная – жалкая, пустая, полутемная, с немытыми окнами и единственным хромым столом в углу. И секретарша оказалась невзрачная: бледнолицая, с блекло–голубыми глазами. Ждать было недолго – всего несколько минут. Некий, страшного вида охранник, в поношенной одежде, пропускал посетителей в кабинет. «Подобного рода внушительных мужчин можно было видеть раньше в качестве ночных швейцаров в самых подозрительных гостиницах Киева, Одессы или Варшавы».

Все это описание чисто внешнего неприятия новых господ Кремля, дополняется закономерным отталкиванием от Ленина: «Просторный и такой же мрачный и пустой, как и передняя, в темных обоях кабинет.

Три черных кожаных кресла и огромный стол, на котором соблюден чрезвычайный порядок. Из–за стола подымается Ленин и делает навстречу несколько шагов. У него странная походка: он так переваливается с боку на бок, как будто хромает на обе ноги; так ходят кривоногие, прирожденные всадники. В то же время во всех его движениях есть что–то «облическое», что–то крабье. Но эта наружная неуклюжесть не неприятна: такая же согласованная ловкая неуклюжесть чувствуется в движениях некоторых зверей, например, медведей и слонов. Он маленького роста, широкоплеч и сухощав. На нем скромный темно–синий костюм, очень опрятный, но не щегольской: белый отложной мягкий воротничок, темный, узкий, длинный галстук. И весь он сразу производит впечатление телесной чистоты, свежести и, по–видимому, замечательного равновесия во сне и аппетите.

Он указывает на кресло, просит садиться, спрашивает, в чем дело. Разговор наш очень краток. Я говорю, что мне известно, как ему дорого время, и поэтому не буду утруждать его чтением проспекта будущей газеты; он сам пробежит его на досуге и скажет свое мнение. Но Ленин все-таки наскоро перебрасывает листки рукописи, низко склоняясь к ним головой. Спрашивает – какой я фракции. «Никакой, начинаю дело по личному почину». «Так!» – говорит он и отодвигает листки. – Я увижусь с Каменевым и переговорю с ним». Все это занимает минуты три–четыре». Здесь Куприну повезло: в разговор вступил поэт, и писатель получил роль наблюдателя: «Ни отталкивающего, ни величественного, ни глубокомысленного нет в наружности Ленина. Есть скуластость и разрез глаз вверх, но эти черточки не слишком монгольские: таких лиц очень много среди «русских американцев», расторопных выходцев из Любимовского уезда Ярославской губ. («Ярославский расторопный мужик» –литературный эпитет прошлого. – С. Д..) Купол черепа обширен и высок, но далеко не так преувеличенно, как это выходит на фотографических ракурсах...

Ленин совсем лыс. Но остатки волос на висках, а также борода и усы до сих пор свидетельствуют, что в молодости он был отчаянно, огненно–красно рыж.

Об этом же говорят пурпурные родинки на его щеках, твердых, совсем молодых и таких румяных, как будто бы они только что вымыты холодной водой и крепко–накрепко вытерты. Какое великолепное здоровье! Разговаривая, он делает руками близко к лицу короткие тыкающие жесты. Руки у него большие и очень неприятные: духовного выражения их мне так и не удалось поймать. Но на глаза его я засмотрелся. Другие такие глаза я увидел лишь один раз, гораздо позднее. От природы они узки; кроме того, у Ленина есть привычка щуриться, должно быть, вследствие скрываемой близорукости, и это, вместе с быстрыми взглядами исподлобья, придает им выражение минутной раскосости и, пожалуй, хитрости. Но не эта особенность меня поразила в них, а цвет их райков. Подыскивая сравнение к этому густо и ярко оранжевому цвету, я раньше останавливался на зрелой ягоде шиповника. Но это сравнение не удовлетворяет меня. Лишь прошлым летом в Парижском зоологическом саду, увидев золото–красные глаза обезьяны лемура, я сказал себе удовлетворенно: «Вот, наконец–то, я нашел цвет ленинских глаз». Разница оказывалась только в том, что у лемура зрачки большие, беспокойные, а у Ленина они – точно проколы, сделанные тоненькой иголкой, из них точно выскакивают синие искры.

Голос у него приятный, слишком мужественный для маленького роста и с тем сдержанным запасом силы, который неоценим для трибуны. Реплики в разговоре всегда носят иронический, снисходительный, пренебрежительный оттенок – давняя привычка, приобретенная в бесчисленных словесных битвах – все, что ты скажешь, я заранее знаю и легко опровергну, как здание, возведенное из песка ребенком. Но это только манера, за нею полнейшее спокойствие, равнодушие ко всякой личности.

Вот, кажется, и все. Самого главного, конечно, не скажешь: это всегда так же трудно, как описывать словами пейзаж, мелодию, запах. Я боялся, что мой поэт никогда не кончит говорить, и потому встал и откланялся. Поэту пришлось последовать моему примеру. Мрачный детина опять выпустил нас в щелочку. Тут я заметил, что у него через весь лоб, вплоть до конца правой скулы, идет косой багровый рубец, отчего нижнее веко правого глаза кажется вывороченным.

Я подумал: «Этот по одному знаку может, как волкодав, кинуться человеку на грудь и зубами перегрызть горло». Ночью, уже в постели, без огня, я опять обратился памятью к Ленину, с необычайной ясностью вызвал его образ и... испугался. Мне показалось, что на мгновенье я как будто вошел в него, почувствовал себя им. В сущности, – подумал я, – этот человек, такой простой, вежливый и здоровый, гораздо страшнее Нерона, Тиверия, Иоанна Грозного. Те, при всем своем душевном уродстве, были все–таки людьми, доступные капризам дня и колебаниям характера. Этот же – нечто вроде камня, вроде утеса, который оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая все на своём пути. И при том, подумайте! – камень в силу какого-то волшебства – мыслящий! Нет у него ни чувств, ни желаний, ни инстинктов. Одна острая, сухая непобедимая мысль: падая – уничтожаю»^[70].

Мне кажется, озлобленность у Куприна несколько преувеличена. Все это – горечь голодной безнадежной эмиграции, заставившей его в конце жизни «приползти» умирать к родному очагу. Не в укор, а для справки, Александр Иванович – потомок татарского рода, мог спокойно подойти к зеркалу и увидеть самого себя. Его внешность напоминала внешность Ленина, его монгольский разрез глаз, скуластость. Как хотите, а есть что–то общее в облике писателя и политика. Не отметил, также, писатель картавость Ульянова: это необъяснимо. Обычно все подчеркивают эту особенность речи. Что же касается описания запустения, грязи, бледных барышень и звероподобных охранников – нас это не должно отталкивать. Время Гражданской войны – не для создания идеальной канцелярии, даже для первого лица государства. Длинные ковровые коридоры, кабинеты, обставленные новейшей мебелью, обширные приемные и т.п. – все это было впереди, но вряд ли бы писатель Куприн получил так быстро доступ к «самодержцу».

Мне лично воспоминания Куприна кажутся даже слабыми с точки зрения писательского мастерства. Мастерство отказывает ему, потому, что Александр Иванович не откровенен: Ленин понравился Куприну, Но он поборол в себе это чувство, потому что рядом были расстрельные списки, цензура, голод, война, разруха.

Но если бы писатель покопался в своей памяти, то, конечно же, должен был вспомнить свои собственные предсказания. После «Поединка», принесшего мировую славу, Куприн на немецком языке опубликовал статью «Армия и революция в России» в 1906 году. Опубликовал в бесцензурной венской газете «Neue Freie Presse». (Антисионисты, бдите: это была газета, в которой работал Теодор Герцль и Макс Нордау!) О будущем своей родины Куприн пророчески писал: «Отвратительное невежество прикончит красоту и науку... И вчерашний раб, упившийся и покрытый кровью, будет плясать на этих развалинах при зареве горящих здании с куском человеческого мяса в руках...»^[71].

У Горького в описании Ленина широта мышления на порядок выше, чем у Куприна.

Таков рассказ, как бы мы сказали сейчас, об экологии. Ленин, говоря со своим идеологическим врагом А. А. Богдановым – Малиновском об утопическом романе: «Вот вы бы написали роман для рабочих на тему о том, как хищники капитализма ограбили землю, растратив всю нефть, все железо, весь уголь, это была бы очень полезная книга, господин махист!»^[72]. При этом надо учесть, что высокообразованный, мягкий человек Богданов был влюблен в Ленина. Тот же азартно играл в шахматы с Богдановым и, проигрывая, сердился, даже унывал по–детски. Но и эта детская обидчивость не нарушала целостной слитности его характера.

Горький отмечает удивительное знание вождем «человеков»: в 19–20 годах обостренное чувство будущности: безошибочно предсказывал эволюцию личности. Высказывался откровенно, люди обижались, но, к сожалению, скепсис оправдывался^[73], что произошло и по отношению к Сталину, как известно, так же «обидевшемуся» на пророка... Предвиденье войны и невозможность избежать ее. Речь идет о 1–й Мировой.

Немыслимые жертвы^[74]. «Чего ради сытые гонят голодных на бойню друг против друга? Можете вы назвать преступление более идиотическое и отвратительное...» и далее: «Но враги (пролетариата) – обессилят друг друга. Это тоже неизбежно».

У Горького есть описание внешности Ульянова: оно интересно тем, что портрет пишет литературный классик: – «А этот лысый, картавый, плотный, крепкий человек, потирая одною рукой сократовский лоб, дергая другою мою руку, ласково поблескивая удивительно живыми глазами...»^[75]. Для контраста укажем на Ивана Бунина, который никогда лично не встречался с Лениным и Троцким. Для него Ленин – чудовище, животное, врожденный преступник почти по Чезаре Ломброзо. «Бог шельму метит. Еще в древности была всеобщая ненависть к рыжим и скуластым... А современная уголовная антропология установила: у громадного количества так называемых «прирожденных преступников» – бледные лица, большие скулы, грубая нижняя челюсть, глубоко сидящие глаза. Как не вспомнить после этого Ленина и тысячи прочих?»^[76]. Бунин собирает всевозможные сплетни о Ленине, отнюдь не украшающие вождя. Единственный раз он беседовал с человеком, который знал обоих лидеров Октября – с писателем Л. Н. Тихоновым (1880–1956) из окружения М. Горького: «Возвращались с Тихоновым. Он дорогой много, много рассказывал о большевистских главарях, как человек очень близкий им: Ленин и Троцкий решили держать Россию в накаленном состоянии и не прекращать террора и гражданской войны до момента выступления на сцену европейского пролетариата. Их принадлежность к немецкому штабу? Нет, это вздор, они фанатики, верят в мировой пожар»^[77]. И это, кажется, самое объективное, что вышло из под пера великого писателя...

Стоит сказать несколько слов о «немецких деньгах». О них написаны тонны бумаги, но ясных доказательств до сих пор не обнародовано. Мне кажется, искать подписи Ленина под получением миллионов марок бессмысленно. Хочу указать на некоторые моменты, часто забываемых в пылу полемики. Немецкая социал–демократия, как «богатая тетушка» передавала большие деньги на рабочее движение и была даже держателем «спорных средств» из–за конфликта между большевиками и меньшевиками. Парвус еще до войны занимался подозрительной финансовой деятельностью, в частности «работая» с Горьким, будучи его импресарио – часть средств шла в партийную кассу. Это же делали и многие другие «спонсоры» русской революции: Савва Морозов, Леонид Андреев, Максим Горький, Николай Гарин–Михайловский, племянник Морозовых московский фабрикант Н. Шмит и многие другие. Некоторые давали анонимно и немалые средства.

Это субсидирование революции началось давно. Так Михаил Бакунин лишь благодаря богатейшим чаеторговцам и золотоискателям Сабашниковым сумел бежать из Восточной Сибири в Японию^[78].

Во времена народовольцев средства поступали из самых разнообразных источников, в том числе и из рук первейших чиновников империи. Об этом рассказывает С. М. Степняк–Кравчинский: десятки тысяч рублей, идущих на террор, вроде 30–40 тысяч ушедших на знаменитый подкоп, вносились от высшей аристократии до именитейшего дворянства. Причина ясна – ненависть к существующему строю. Террористы могли действовать лишь в сочувствующем обществе. Этим благодетелям несть числа. Жертвовали средства и некоторые частные лица, жившие за рубежом, возможно, из США. И считать их всех заведомыми негодяями – абсолютно бессмысленно. Например, старинный знакомец с 1890 года Владимира Ульянова – А. И. Ерамасов, предприниматель из Сызрани. Спустя 15 лет обратился к нему уже Ленин из Женевы с просьбой, организовать помощь для издания большевистской газеты. И писал ему он дважды и тот не отказывал.

Было что–то в молодом Ульянове, что навсегда оставило след в биографии Ерамасова. Среди этих «покровителей» большевиков, интересен писатель Н. А. Гарин–Михайловский (1852–1906), отец 11(!) детей. Неужели он желал им «социалистического» будущего, которое мы пережили? Будущее, слава Богу, скрыто от нас непроницаемой завесой. И это важно!

N.B. Считать Парвуса злым гением России и «кукловодом» Ленина – дикая нелепица, с большим запахом юдофобии. Последней атаке на Парвуса, давший толчок антисемитской волне, служил нечитабельный роман Александра Солженицына.

Поступление средств шло также из экспроприации. Наиболее громкое дело в Тифлисе осуществил Сталин и Камо. Были и другие налеты на банки, почты и т.п. Впрочем, следует подчеркнуть, что эти дела носили скорее показной характер, чем приносили реальную пользу. Например, «тифлиские» деньги были в крупных купюрах.

При обмене в западных банках людей арестовывали по наводке русской полиции, приславшей номера ворованных купюр. И большую часть «экса» пришлось сжечь. Это известно, а я просто повторяю все то, что стало расхожей истиной. Идея переезда из Швейцарии через Германию поначалу высказал Мартов. Ленин метался подобно птице в клетке, по выражению Троцкого, в нейтральной стране, и придумывал способ вырваться из плена. Ему приходила в голову нелепая мысль: со шведским паспортом, притворившись глухонемым переехать через Германию.

Ленин ехал через Германию без одобрения Петроградского совета, что вызвало резкую реакцию швейцарских социалистов. Ромен Роллан, так же не советовал это делать, и в знак протеста не принял приглашение явиться на вокзал провожать русских^[79].

Впоследствии был создан миф, что единственной группой людей, проехавшей через Германию, были Ленин и его спутники, Абсолютная ложь! Во время Первой Мировой войны действовала постоянная железнодорожная пассажирская линия из Швейцарии в Копенгаген и далее в Стокгольм. Естественно, это пассажирское сообщение шло и в обратном направлении.

Этим способом пользовались сотни и тысячи людей, застрявших в нейтральной стране, равно и как представители бизнеса и дипломаты нейтральных стран. «Пломбированный вагон» – эта идиома, объясняющая шпиономанию воюющих стран: окна были забиты досками, выйти из вагона на промежуточной станции невозможно: не дай Бог будет сфотографирован секретный объект... Для справки: один из лидеров большевиков Н. И. Бухарин, был интернирован в Австрии, как русский шпион, а Лев Троцкий прибыл в Россию с приключениями из США, но, кажется, никто не говорил, что он американский шпион... (По крайней мере, в то время).

Во время I Мировой войны противоборствующие страны ставили своей целью свержение режимов друг друга. Для Германии был политический интерес предоставить социалистам приехать в Россию для ее ослабления. Война – далеко не благородное дело. Не подлежит сомнению, что существуют в политике дела, к которым военные относятся подозрительно, в том числе и устраивание революций и восстаний в тылу врага.

Уже после войны выяснилось, что сам Людендорф долго колебался при принятии решения отправлять ли Ленина в Россию.

Но, увы, это норма военного времени. Все забывают, что немцы подняли восстание в Ирландии в 1916 году, поддерживая сепаратистскую партию «шин фей», вонзая нож в спину Великобритании, которая с трудом подавила восстание. Германия посылала суда с оружием в Ирландию. Один из кораблей был потоплен, и водолазы извлекли ружья... российского образца. Оказывается, это было трофейное оружие^[80]. Мало кто знает, но деньги и тогда поступали из США на поддержку ирландского движения, что само по себе было предательством по отношению к новой родине. Вооруженное восстание происходило в виде «маленькой октябрьской революции»: в Дублине были захвачены главный почтамт, телеграф» вокзалы, некоторые административные здания и т.д. Восстание с трудом и большими кровавыми потерями было подавлено. Большинство лидеров расстреляно. Но в апреле 1918 года, в самый критический момент боев на континенте, после выхода России из войны, «шин фей» провела всеобщую забастовку и сорвала мобилизацию в английскую армию. В конце 1918 года лидеры «шин фей» провозгласили независимость Ирландии, Наконец, уже в 1921 году Ирландия, кроме Ольстера, получила статус доминиона. Но и этого мало: подобно России, в стране началась гражданская война между соглашателями и республиканцами. Война шла почти 2 года. Считать ли лидеров Ирландии, вроде Джеймса Конноли, Патрика Пирса или де Валеры немецкими агентами – судить читателям. Небольшое добавление: деньги для ирландцев от немцев поступали задолго до начала войны. Еще в 1913 году на эти средства были созданы вооруженные подпольные ячейки. Несколько смешно, но немецкие агенты поддерживали движение «Суфражисток» – феминисток того времени: для ослабления врага надо пользоваться любыми приемами... Кроме того, в самой Англии были влиятельные левые силы, занимающие пацифистские позиции, требующие прекращения мировой бойни. Наиболее видным среди них был Джеймс Рамсей Макдональд (1866–1937), лидер в то время Независимой рабочей партии, стоявшей на левом крыле английского рабочего движения и одной из крупнейших фигур II Интернационала, к которому примыкала и РСДРП. (См. подробнее о Р. Макдональде в книге И. М. Майского «Воспоминания Советского посла», М., «Наука», 1964, кн.1, с.416–419, и кн. 2., М., «Наука», 1964, с.55). Нелишне добавить, что противник войны Макдональд в 1924 году и в 1929–1935 годах возглавлял британское правительство, а в 1924 году установил дипломатические отношения с СССР.

Немцы создали разветвленную сеть шпионажа в США под руководством фон Паппена. Они денежно поддерживали сторонников «нейтрализма» в Америке, так называемых «изоляционистов», пытались спровоцировать мексиканцев на войну с США за возвращение Техаса, Аризоны, Нью–Мексико, Флориды и других территорий.

Британские дешифровальщики сообщили миру, что Германия фактически предложила Мексике военный союз. В 1916 году американцы вынуждены были провести военную операцию против южного соседа, и будущий герой Мировой войны генерал Першинг заключил 15 марта 1916 года выгодный договор, освободивший руки американцев для войны в Европе. Не надо говорить, что фон Паппена за шпионаж и подрывную деятельность выслали из страны. Но дело свое он сделал: максимально затормозил вхождение США в войну на стороне Антанты. Среди его «подвигов» и финансирование ирландских агитаторов для устройства забастовок на оружейных заводах и в доках главнейших портов США на Атлантическом побережье. Не все предприятия немцев удавались, но они тратили средства для поддержания всевозможных оппозиционных групп и движений не скупясь. Германцы, «проклятые гунны», «заклятые враги славянства» создавали польские легионы Пилсудского (в Австрии). Немцы поддерживали «самостийность» Украины гетмана Скоропадского. Немцы поддерживали сепаратистов Русской Финляндии, Латвии, Эстонии, Белоруссии, австрийцы – Семена Петлюру, турки подстрекали мусульман России, и им удалось поднять восстание в Туркестане в 1916 году, с трудом подавленное и т. д. и т. п. Через германскую социал–демократию проводилась пацифистская компания за скорейший мир, естественно выгодный Центристским странам.

На подкуп прессы уходили миллионные деньги. Добились успеха немцы и во Франции. Так, депутат Жозеф Кайо, бывший премьер–министром в 1911–1912 годах, занимавший во время войны пост казначея армии, искал компромисса с Германией. Во время заграничных поездок он неоднократно встречался с германскими агентами и представителями правительства. Его друг Боло-паша был арестован и уличен в получении значительных средств для подкупа французской печати. По аналогичному обвинению был арестован и другой друг Кайо – Альмерейдо. Раздавались голоса, что сам Кайо – изменник. В декабре 1917 года его лишили депутатской неприкосновенности, в январе 1918 года арестовали. Однако, судили его лишь после окончания войны в 1920 году и он отделался «всего–навсего» тремя годами тюрьмы, пяти годами запрещения жить в Париже и лишением гражданских прав на десять лет. Будет справедливо досказать судьбу Жозефа Кайо: в 1924 году он был амнистирован, а в 1925 году «изменник» занял пост министра финансов! Вопросы войны и мира чрезвычайно сложные.

Поиск компромиссов дорого обходится людям, не страдающим комплексом квасного патриотизма. Думаю, что Кайо понимал ловушку Версаля: мирный договор содержал зерна будущей войны. (Кайо был последовательным миротворцем. Он спас Европу от войны во время марокканского кризиса в 1911 году. Стояч за соглашение с Германией в Мюнхене, но наотрез отказачся участвовать в коллаборационистском правительстве Виши. Забавно, но имя Кайо появляется в переписке В. И. Ленина с Инессой Арманд в связи со скандалом – убийством редактора "Фигаро" женой Кайо, отомстившей прессе за вторжение в личную жизнь.)

Антанта не оставалась в долгу. Она подстрекала славян Габсбургской империи на отделение, и Россия создавала чехословацкий легион. Один солидный источник сообщил, что за десятилетия предшествующие Мировой войне русские агенты «наводнили» Австро–Венгрию, Сербию, Черногорию, Болгарию, Грецию, Турцию. Русские неоднократно поднимали греков и славян на борьбу с Оттоманской империей, поставляя неограниченное количество средств и оружия^[81].

По мнению многих ученых, специалистов по Первой Мировой войне (например, проф. Николай Павлович Полетика), русская агентура создала сербскую террористическую организацию «Черная рука», как раз вложившую оружие в руку Гаврилы Принципа, убившего наследника Габсбургского престола, что стало формальным поводом Мировой бойни. Франция создавала в свою очередь польские легионы Дмовского, а также и чешские; русские подстрекали армян, ассирийцев и других христиан Турецкой империи к мятежу, что привело к армянской резне 1915 года – потрясающий цинизм. Англичане поднимали арабов той же самой империи к восстанию, вкладывая громадные средства на князьков пустыни (будущий иракский король Фейсал, его отец Хусейн, князь Геджаса и многие другие), что принесло в конце–концов плоды и новые несчастья человечеству: созданию конгломерата средневековых арабских государств. А ведь надо помнить, что это была империя, во главе которой стоял халиф «верный слуга городов Мекки, Медины и Иерусалима». Это было «предательством» со стороны арабов–мусульман своему владыке...

Итальянцы, «предавшие» Тройственный союз, подстрекали население Трентины к воссоединению. Антанта на подкуп политических деятелей Италии, Румынии, Греции, Болгарии (неудачно) потратились немало... И громадные деньги шли на поддержку политических деятелей, ратующих за продолжение войны, в том числе и в России. На все эти предприятия шли астрономические суммы, несравнимые с пресловутыми миллионами Ленина. (В германском МИДе А. Ф. Керенского охарактеризовали, как «молодого и энергичного человека, настоящего русского по убеждениям, который желает блага своей стране и не скупится на английское золото..». – см.: Анатолий Уткин «Забытая трагедия. Россия в Первой Мировой войне», Смоленск, 2000, с.332.)

Общий долг России Англии составлял 600 миллионов фунтов стерлингов! Распространено было мнение, что России надо выдержать еще год, ибо перевес Антанты с вступлением США в войну стал бы очевиден. Но этого года у России не было.

18 декабря 1914 года, то есть спустя пять месяцев после начала войны, Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич уведомил союзников, что военные запасы русской армии истощились, и что отныне она должна перейти к обороне; самое большое, на что она могла рассчитывать – это продержаться собственными силами, пока Англия и Франция каким–то образом выиграют войну.

Фронт развалился и не мог сдерживать немцев, хотя даже после всех потерь численный перевес был на стороне России. Страна сгнила –ничто не могло ее спасти. Это легенда о Ленине, вонзившем нож в спину своей родины, стала расхожим местом. Но Ленин с полным основанием мог сказать, понятно в других категориях, чем Наполеон, что и он поднял корону, валявшуюся в дерьме на свалке истории, и очистил ее от грязи. «А власть есть власть – организованное принуждение в интересах целого. Готовность служить целому была большая, но способность принуждения отсутствовала, и власть валялась без присмотра, без хозяина, никем не ощущаемая, пока не пришли добрые молодцы и не подобрали ея»^[82].

Русский дипломат в июне 1916 года был вызван из Испании в Россию. Увиденное его потрясло. Разруха и беспорядки дошли до крайних пределов. В воздухе чувствовалось приближение революции. На обратном пути он остановился в Лондоне. Вот что посланник сообщает в мемуарах: «Там в это время, по–видимому, уже мало рассчитывали на русскую помощь, постепенно привыкая к мысли о возможном нашем выходе из рядов союзников. Приведу маленькую, но характерную подробность. Во всех больших лондонских кинематографах в это время показывались военно–патриотические фильмы. После них на экране появлялись портреты глав союзных государств. Это сопровождалось исполнением соответствующих национальных гимнов. Портрета Николая II при этом уже не было, и русский флаг среди союзных флагов, украшавших сцену, в большинстве случаев отсутствовал. Создавалось впечатление, что англичане примирились с нашим выходом из рядов союзников. Это, вероятно, при создавшихся в России условиях считалось в Англии естественным»^[83].

Антанта делала героические усилия, чтобы удержать Россию воюющей стороной. Миллионы франков, фунтов стерлингов, долларов шли на поддержку военного потенциала. Так один лишь банкирский дом Морганов дал царскому правительству двенадцать миллионов долларов взаймы! Сумма умопомрачительная по тому времени^[84].

И, наконец, миф о «ноже в спину» использовали немецкие реваншисты в своих послевоенных писаниях. В свою очередь, немецким генералам было совершенно очевидно, что Германия войну проиграет задолго до лета 1918 года. Людендорф требовал немедленного перемирия, ибо армия не сможет сдержать наступление союзников. Но уже после войны много говорилось, что если бы не ноябрьская революция, то войну можно было выиграть. Этим и питался будущий нацизм. Что же касается Ленина, то еще до Брестских переговоров, а тем паче после них, по его приказу переводились средства на пробуждение революции в Германии. Он очень надеялся, что революция произойдет весной 1918 года, и тогда выполнять условия мирного договора было бы не к чему.

Основания к этому были: восстания моряков в 1917 году и забастовки миллиона рабочих в январе 1918 года в Германии. К лету 1918 года началась агония Германии и ее союзников. В конечном итоге так и произошло:

«Помню квадратные спины и плечи
Грузных немецких солдат.
Год... и в Германии русское вече:
Красные флаги кипят».
Максимилиан Волошин. 28 мая 1919 Коктебель.

Граф В. П. Зубов в своих воспоминаниях писал, что Ленин рассчитывал, что ему никогда не придется исполнять условий мирного договора, так как он предвидел поражение Германии на Западном фронте и не ошибся^[85].

А один из московских обывателей в августе 1918 года записал в своем дневнике: «Неужто военному могуществу Германии и славе Вильгельма и Гинденбурга подходит конец?

И если так, то, действительно, социализм набирает силу, и наш Ленин поднимается на пьедестал мирового значения, как действительный и гениальный проводник идей, долженствующих всю земную жизнь переработать совершенно заново»^[86].

Катастрофа на Западном фронте стала ясна германскому Генштабу значительно раньше лета 1918 года, в связи с постоянно увеличивающимся количеством союзных американских войск. Итог – протокол совещания в главной ставке 14 августа 1918, когда статс–секретарь иностранных дел в присутствии кайзера, Гинденбурга, Людендорфа и других «высоких особ» из окружения Вильгельма II, констатировал следующее: «Начальник штаба действующей армии (П. Гинденбург) охарактеризовал военную ситуацию таким образом, что мы не можем больше надеяться сломить боевую волю наших врагов с помощью военных действий...»^[87].

Между прочим, совсем мало известно, что 17 декабря 1917 года норвежские социал–демократы предложили норвежскому комитету, ведающему ежегодным присуждением Нобелевской премии мира, выставить в качестве кандидатов... Ленина и Троцкого!^[88] Им было отказано по формальному признаку: опоздание с подачей документов.

В историческом аспекте так все уже было. Будущий царь Давид воевал на стороне филистимлян против своего законного государя и тестя царя Саула; Сид Камиеадор чаще воевал с христианами, чем с сарацинами; святой Александр Невский был послушным орудием Батыя и безжалостно подавлял восстания своих же русичей; отец будущего основателя династии Романовых – был в стане Лжедмитрия II и из рук его получил патриаршество и т. д. и т. п. Также Антанта обладала несравненно большими финансовыми возможностями, чем серединные державы. Англия и Франция, а затем США давали не только обещания, но и многомиллионные деньги, для стимуляции России продолжать войну. Все было напрасно. И не немецкие деньги совершили Февраль, не они совершили Октябрь.

Слово Леониду Андрееву, предсказавшему будущее своей Родины. Это не аморфные и общие фразы Ф. Достоевского с непроизнесенной, но подразумеваемой фразой «Жиды погубят Россию» – это мощный поток интуиции и знания русской истории.

Это великий Леонид Андреев лично знакомый с современным Мефистофелем («Анатэма») и Сатаной («Дневник Сатаны»). Статья Леонида Николаевича была опубликована в газете «Русская воля» от 15 сентября 1917 года, более чем за месяц до «Великого Октября». Видящий да увидит; слышащий – да услышит!

 

Примечания

1. ↑ Б. Пастернак «Спекторский». цит. по Б. Пастернак, Стихотворения и поэмы, Советский писатель, Библиотека поэта, M–JL, 1965, с.304.
2. ↑ Почти все сведенья почерпнуты из «Поэты 1880–1890 гг.», Библиотека поэта, Л., Советский писатель, 1972, с.420–454 и из статьи Л. Н. Иванова в «Русские писатели 1800–1917. Биографический словарь», М., Научное издательство «Большая Российская энциклопедия», Научно – внедренческое предприятие Фианит, 1994, т. 3, с. 70–71. В свете увлечения молодого Ульянова шахматами, неожиданно появление имени Аполлона Коринфского в «шахматном» романе В.Набокова «Защита Лужина» (см. В. В. Набоков Собрание соч., М, 1990, т.2., с.28, примеч. с. 437)
3. ↑ А.Н. Наумов... с. 67–68.
4. ↑ Александр Шаповалов «Ленин в ссылке (Отрывки воспоминаний)» –Красная Летопись. Исторический журнал, Л.Н924, №1(10), с. 17.
5. ↑ Н. Валентинов «Встречи с Лениным», Нью–Йорк, 1953, Из–во Чехова.
6. ↑ «Ленин», Харьков, ЦК КСМУ, «Молодой рабочий», 1924, с. 34–35. (Разрядка в тексте – Троцкого – С. Д.)
7. ↑ «Ленин», Харьков, ЦК КСМУ, «Молодой рабочий», 1924, с.33–36.
8. ↑ Первая публикация в двухтомнике «Песнослов», М., 1919г. Публикация осуществлена литературно–издательским отделом Наркомпроса по распоряжению А. В. Луначарского. Героем сборника, кроме Ленина, возможно является Лев Троцкий. Отсюда многократное появление «Льва» – символа силы с заглавной буквы. Например: Багрянова Льва предтечи...», «В багрянова Льва ворота...», «Лев грядет...», «К пришествию Льва...», «То близится Лев – голубая звезда...» и прямо к годовщине Октября: «Отмерили год циферблатные круги Как Лев обручился с родимой землей...» (Николай Клюев. «Сердце единорога». Стихотворения и поэмы. Изд–во Русского Христианского гуманитарного института, СПб, 1999, с. 402 – 405) И, наконец, в Гимне Великой Красной армии читаем: «Мы – красные солдаты, Священные штыки, За трудовые хаты Сомкнулися в полки. От Ладоги до Волги Взывает львиный гром...» (Николай Клюев. «Сердце единорога». Стихотворения и поэмы. Изд–во Русского Христианского гуманитарного института, СПб, 1999, с. 416). Стихотворение было опубликовано в годовщину образования Красной армии, создателем которой, нет причины напоминать, был Лев Троцкий.
9. ↑ Николай Клюев Сочинения, Мюнхен, 1969, т. 1., 499, 501.
10. ↑ «Библиотека В. И. Ленина в Кремле. Каталог», М., 1961, с. 497.
11. ↑ Николай Клюев Сочинения, Мюнхен, 1969, т.2.с.197–198.
12. ↑ М. Арцыбашев «Записки писателя», Варшава, 1925, с.29.
13. ↑ М. Арцыбашев...с.31. Михаил Петрович Арцыбашев (1878–1927), писатель, автор скандального романа «Санин» (1907г.) В 1923 году эмигрировал в Польшу и «пасся в конюшнях пана Пилсудского» – жалкая роль большого русского писателя.
    Но не будем злословить. С ним произошла физическая катастрофа: туберкулез подтачивал его здоровье, он оглох и ослеп и не имел средств к существованью. Бывший «нормальным» писателем, стал откровенным черносотенцем и антисемитом.(см.: Лев Камышников. «Литературные силуэты» – «Новоселье», 1943, №2, с.39–40)
14. ↑ Предисловие к книге: Игорь Северянин, Архангельск, 1988, с. 15.
15. ↑ И.Северянин. Стихотворения, малая серия БП, Л., 1975, с. 301.
16. ↑ И.Северянин. Стихотворения, малая серия БП, Л., 1975, с. 340.
17. ↑ «Колокола свободы чувств» – Предисловие к сборнику: Игорь Северянин Стихотворения, малая серия БП, Л., 1975, с.31.
18. ↑ Б. Пастернак. «Высокая болезнь». БП, М–Л., 1965, с.654–655.
19. ↑ С. Есенин. Собр. соч., М., Госиздат Художественная л–ра, 1962, т.З, с.192–193, с.267.
20. ↑ С. Есенин. Собр. соч., М., Госиздат Худ. л–ра, 1962, т.З, с.142–143.
21. ↑ С. Есенин. Собр. соч., М., Госиздат Худ. л–ра, 1962, т.З, с. 143–144.
22. ↑ С. Есенин. Собр. соч., М., Госиздат Худ. л–ра, 1962, т.З, с.263.
23. ↑ Б. Пастернак. Стихотворения и поэмы, М–Л, Советский писатель, Библиотека поэта, 1965, примечание, с. 655.
24. ↑ Нет, не всё: первая статья о В. И. Ульянове появилась в трехтомном «Энциклопедическом словаре» (издание П. П. Сойкина, СПб, 1901) под редакцией одного из самых интересных людей на рубеже веков Михаила Михайловича Филиппова (1858–1903). Этот гениальный человек волею случая родился не в эпоху Ренессанса: физик, химик, философ, писатель. Погиб при научном опыте, подобно Рихману. Я о нем много писал, как о борце против антисемитизма. Один из первых марксистов России. Переводчик Карла Маркса и Чарльза Дарвина. Публиковал Циолковского.
25. ↑ А. В. Луначарский «Блок и революция» – Статьи о литературе, М., Худ. лит., 1957, с.319.
26. ↑ Н. К. Крупская «Что нравилось Ильичу из художественной литературы» – см.: «О Ленине. Воспоминания. Рассказы. Очерки»., М., 1956, с.115. К месту сказать, что Ульянов любил петь революционные песни и среди них сатирическую песенку, сочиненную Юлием Мартовым:
    «Там в России–люди очень пылки,
    Там к лицу геройский наш наряд,
    Но со многих годы дальней ссылки
    Быстро позолоту соскоблят»
    (см. М. А. Сильвин «К биографии В. И. Ленина. Из воспоминаний» – Пролетарская революция М., 1924, №7(30), июль, с.78.)
27. ↑ «Ленин», Харьков, ЦК КСМУ, «Молодой рабочий», 1924, с.43.
28. ↑ «Ленин», Харьков, ЦК КСМУ, «Молодой рабочий», 1924, с.41.
29. ↑ Карл Радек «Портреты и памфлеты» М–Л, Госиздат, 1927, с.28. Статья писана 23 марта 1923г. Статью Радека о Ленине я цитирую по двум изданиям: 1927 и 1933 г.г. Понятно, какое издание более свободное.
30. ↑ Карл Радек. «Портреты и Памфлеты» М–Л, Госиздат, 1927, с.28.
31. ↑ С. Ф. Ольденбург «Несколько воспоминаний об А. И. и В. И. Ульяновых» – Красная Летопись. Исторический журнал, Л, 1924, №2, с. 16.
32. ↑ «Александр Ильич Ульянов и дело 1 марта 1887 года», Сборник составленный А. И. Ульяновой–Елизаровой, М–Л, 1927, с.125. Лучшая работа об Александре Ульянове: Итенберг Б. С, Черняк А. Я. «Жизнь А.Ульянова, М., 1966».
33. ↑ «Александр Ильич Ульянов и дело 1 марта 1887 года», Сборник составленный А. И. Ульяновой–Елизаровой, М–Л, 1927, с. 349.
34. ↑ А. Ф. Кони «Триумвиры». Собр. Соч. в восьми томах, М., «Юридическая литература», 1966, т.2, с. 314.
35. ↑ Н. С. Таганцев «Пережитое», вып. 2., М., 1919, с.32.
36. ↑ Н. А. Троицкий «Царизм перед судом прогрессивной общественности 1866–1895гг.», М., «Мысль», 1979, с.217, 310.
37. ↑ Ленинский сборник, М., 1970, XXXVIII, с.435.
38. ↑ Ф. П. Богатырчук «Мой жизненный путь к Власову и Пражскому манифесту», Сан–Франциско, 1978, с. 188–190.
39. ↑ М. А. Сильвин «К биографии В.И.Ленина. Из воспоминаний» –Пролетарская революция М, 1924, №7(30), июль, с.78.
40. ↑ Лев Троцкий играл легкие партии с игроками мастерской силы. Иногда в его сочинениях проглядывает шахматный мотив, вроде утверждения, что хороший шахматист, вынужденный долго играть со слабыми игроками, теряет свою силу. (см. Л. Д. Троцкий «Моя жизнь. Опыт биографии», Берлин, 1930, т. II, с.91.
41. ↑ Д. Сверчков «Мои встречи с В. И. Лениным» – «Красная летопись». Исторический журнал, Л, 1924, №1(10), с.31–32. Дм. Сверчков бывший меньшевик.
42. ↑ Н. В. Валентинов «Неизвестный Ленин», Нью–Йорк, 1952, с.77.
43. ↑ Д. И. Ульянов «Очерки разных лет. Воспоминания, переписка, статьи», М., 1974, с. 154–155. Вот мнение специалистов – братьев Карла и Яниса Бетинып, судей конкурса, присудивших первый приз этому шедевру: «Из чрезвычайно простого и незаметного начального положения в ряде тонких и неожиданных ходов развивается роскошная главная игра.» (В. и М. Платовы Сборник шахматных этюдов, М–Л, 1928, с.29). Известен еще один мастер, задачу – трехходовку которого решал Ленин. Это была работа знаменитого американского проблемиста Отто Вюрцбергера (1875–1951).
44. ↑ К. А. Залесский «Кто был кто в Первой Мировой войне». Биографический энциклопедический словарь., М., 2003, с.171; см. также в кн.: А. А. Самойло «Две жизни», Л., 1963, с.214–215. Генерал А. Самойло был военным экспертом Советского правительства на Брестских переговорах. И еще. Ленин не отвергал принципиально возможности союза с Антантой, если Германия продолжит свое наступление. Голосование в ЦК по инициативе Троцкого дало результат шесть против пяти. Ленин продиктовал: «...уполномочить т. Троцкого принять помощь разбойников французского империализма против немецких разбойников». См.: Л. Д. Троцкий «Моя жизнь. Опыт биографии», Берлин, 1930, т. II, с.118.
45. ↑ Наиболее подробные данные об игре в шахматы Ленина подобраны в работе М. С. Когана «Очерки по истории шахмат в СССР», М–Л, Физкультура и спорт, 1938.
46. ↑ Николай Глазков «Любимая игра» – «Шахматы в СССР», М., 1981, №4, с.42. В защиту Николая Глазкова, неординарного человека и страстного «шахматомана», можно привести факт, что к столетию со дня рождения Ленина «случайно» или «неслучайно» им было написано стихотворение: «Тутанхамона видел я в гробу». В это время в Москве проходила выставка из собрания Каирского музея, и Глазков ловко воспользовался случаем... Сообщил мне об этом поэт и переводчик Лев Фрухтман.
47. ↑ В. И. Ленин, Соч., т. XXV, изд. 3, с.511. Кажется единственный раз, когда Ленин имел отношение к «большим шахматам», имел место в 1921 году. Как известно, чемпион России гроссмейстер А. А. Алехин застрял в годы Гражданской войны на родине. После всевозможных приключений, связанных с обвинением в сотрудничестве с деникинской контрразведкой, он был спасен шахматным мастером и чекистом Яковом Семеновичем Вильнером, возможно, при участии Л. Д. Троцкого. (Последнее – антисемитами отрицается с пеной во рту). Алехин вступил в компартию и начал работать в Коминтерне. Он женится на представительнице Швейцарской компартии Анне Луизе Рюэг, которая будучи беременной, добилась встречи с Лениным и убедила его отпустить Алехина с ней в Швейцарию на роды.
    До встречи с вождем все инстанции отказывали Алехину в визе. Так рассказывает эту историю близкий знакомый будущего чемпиона мира. Конец быстротечной любви был обыкновенен: на Западе Алехин расстался и с женой, и партбилетом... (см.: Ф. П. Богатырчук «Мой жизненный путь к Власову и Пражскому манифесту», Сан–Франциско, 1978, с.65)
48. ↑ П. Н. Лепешинский. «На повороте» (от конца 80–х годов к 1905 г.), Петербург, Госиздат, 1922, с. 92.
49. ↑ А. Рылов, «Воспоминания», Л., 1977, с.228.
50. ↑ Юрий Анненков. «Дневник моих встреч», Нью–Йорк, Inter–Language Literature Associates, 1966, с. 256.
51. ↑ Юрий Анненков. «Дневник моих встреч», Нью–Йорк, Inter–Language Literature Associates, 1966, с.264.
52. ↑ М. Горький. Собр. соч., М., Художественная лит–ра, 1963, т. 18, с.278.
53. ↑ Юрий Анненков. «Дневник моих встреч», Нью–Йорк, Inter–Language Literature Associates, 1966, с. 268–269.
54. ↑ Ф. И. Шаляпин, «Маска и душа», Париж, 1932, с.265–266.
55. ↑ Ф. И. Шаляпин, «Маска и душа», Париж, 1932, с.238.
56. ↑ Ф. И. Шаляпин, «Маска и душа», Париж, 1932, с.288.
57. ↑ Ф. И. Шаляпин, «Маска и душа», Париж, 1932, с.290.
58. ↑ Поэт Владимир Тимофеевич Кириллов (1890–1943), уроженец «некрасовского» села Харина Смоленской губернии, профессиональный музыкант: он играл на мандолине, побывал с оркестром народных инструментов В.В. Андреева с гастролями в Америке и в Западной Европе, революционер–романтик, побывший в ссылке:
    «О, Рахиль, о сладкий дух акаций!
    Звезды – очи, звезды в вышине.
    Шепот речи, шелест прокламаций–
    Это было или снилось мне?» (1920)
    Он погиб в сталинских застенках, постигая науку террора и вряд ли размышляя о красоте коммунизма.
59. ↑ В. А. Карпинский. «В.И.Ленин как вождь, товарищ, человек» – цит. по кн.: «Ленин – товарищ, человек», М., Политиздат, 1977, с.235.
60. ↑ Цит. по кн.: Марк Эткинд «Натан Альтман», М., 1971, с.56.
61. ↑ П. Н. Лепешинский. «На повороте» (от конца 80–х годов к 1905 г.), Петербург, Госиздат, 1922, с.92. Лепешинский хорошо знал вождя и даже указал на его болезнь, явившуюся причиной смерти.
62. ↑ Цит. по кн. Марк Эткинд «Натан Альтман», М., 1971, с.56.
63. ↑ Марк Шагал «Моя жизнь», М., 1994, с.133. Из главки с символическим названием «На Россию надвигаются льды».
64. ↑ см. Э. Г. «Художники о Ленине» – «Красная газета» от 1^.1Х.1927.
65. ↑ см. Э.Г. «Художники о Ленине» – «Красная газета» от 14.IX.1927.
66. ↑ см. Э. Г. «Художники о Ленине» – «Красная газета» от 14.IX.1927.
67. ↑ см. Савелий Дудаков «Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России», М., МГГУ, 2000. с.402. Статья А. И. Куприна о Н. Л. Аронсоне впервые напечатана в «Русской газете»; цит. по перепечатке в журнале «Рассвет», Париж, 1926, №9, с.9.
68. ↑ А. И. Куприн о Н–Л.Аронсоне «Рассвет», Париж, 1926, №9, с.9.
69. ↑ А. 3. Манфред . «Наполеон», М., 1971, с.312.
70. ↑ А. И. Куприн. «Ленин (моментальная фотография)» «Неман», Минск, 1988,№4,с.26–28.
71. ↑ Русский перевод цитируется по журналу: "Неман", Минск, 1989, №5, с.73. Несколько слов по поводу неустроенности быта первого лица государства. Анатолий Мариенгоф в воспоминаниях с удивлением и восторгом дважды говорит о том, что Ленин собственноручно накачивал примус, подогревая себя обед. «Только в моем веке председатель Совета Народных комиссаров и вождь мировой революции накачивал примус, чтобы подогреть суп. ...Интересный был век!» /А. Б. Мариненгоф «Роман без вранья. Циники. Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги», Л., Художественная л–ра, 1991, с.343, 347.
72. ↑ М. Горький. Собр. Соч., М, Госиздат «Художественная литература», 1963, т. 18., с.262.
73. ↑ М. Горький. Собр. Соч., М, Госиздат «Художественная литература», 1963, т.18., с.254.
74. ↑ М. Горький. Собр. соч., М., Госиздат «Художественная литература», 1963, т.18, с.263. Предвиденье Мировой войны есть результат анализа создавшейся международной обстановке. Думаю, что Ленин обратил внимание на слова Ф. Энгельса писанные за 27 лет до начала бойни: «Для Пруссии–Германии невозможна уже теперь никакая иная война, кроме всемирной войны. И это была бы всемирная война невиданного раньше размаха, невиданной силы. От 8 до 10 миллионов солдат будут душить друг друга, и объедать при этом всю Европу до такой степени дочиста, как никогда еще не объедали тучи саранчи. Опустошение, причиненное Тридцатилетней войной, сжатое на протяжение 3–4 лет и распространенное на весь континент, голод, эпидемии, всеобщее одичание как войск, так и народных масс, вызванное острой нуждой, безнадежная путаница нашего искусственного механизма в торговле, промышленности и кредите; все это кончается банкротством; крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы поднимать эти короны; абсолютная невозможность предусмотреть, как все это кончится и кто выйдет победителем из борьбы; только один результат абсолютно несомненен; всеобщее истощение и создание условий для окончательной победы рабочего класса». (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, ч.1, с. 303–304) Гениальное предвиденье! И кажется компас Ленина на Мировую революцию и уверенность в этом росла, по мере осуществления пророчества...
75. ↑ М. Горький Собр. Соч., М, Госиздат Художественная литература, 1963, т.18., с.254.
76. ↑ М. А. Бунин «Окаянные дни», Издательство «Заря», Лондон, Канада, 1971, с.171–172.
77. ↑ М. А. Бунин «Окаянные дни», Издательство «Заря», Лондон, Канада, 1971, с.41–42.
78. ↑ см.: «Бегство Бакунина» в книге М. В. Сабашников «Воспоминания», М., «Книга», 1988, с. 44–47.
79. ↑ см. Георг фон Раух, Густав Хильгер. «Ленин. Сталин», М., 1998, с.82–83.
80. ↑ см. подробнее: Ричард Роуан. «Окутанный туманом», М., 1993, с.319–320. На территории Российской империи в Финляндии действовали немецкие агенты, рекрутируя финнов в особый батальон.
    Их переправляли, вероятно, через нейтральную Швецию. Личный приказ кайзера по созданию финской сепаративной единицы последовал 9 августа 1915 года. Через девять месяцев на русском фронте действовала воинская часть численностью в две тысячи человек. (См.: Анатолий Уткин «Забытая трагедия. Россия в Первой Мировой войне», М, Смоленск 2000, с. 148)
81. ↑ А. Дебидур «Дипломатическая история Европы», М., 1947, т. II. с.305–307.
82. ↑ С. Познер. «Дела и дни Петрограда. 1917–1921. Воспоминания –Размышления», Берлин, 1923, с. 18.
83. ↑ Ю. Я. Соловьев. «Воспоминания дипломата. 1893–1922», М., 1959, с.284–285.
84. ↑ Андре Тардье. «Мир», М., 1943, примечание на стр.423.
85. ↑ Граф В. П. Зубов. «Страдные годы России. Воспоминания о Революции [1917–1925]», Munchen, 1968, с.75. Реальная «добыча» немцев по Бресту была не столь велика. Было получено из Украины 9132 вагона хлеба (по 200 центнеров на вагон), из коих на долю Германии пришлось 7/11 добычи – 75 миллионов фунтов хлеба на 67 миллионов человек, т.е. около фунта на человека с небольшим – вот и все, что получила Германия от своих побед и «достославного» мира в Бресте. Повторимся: не ежедневно по фунту хлеба, а один фунт во все время войны. Кроме того, было угнано 56 тысяч лошадей и 5(!?) тысяч голов скота. Не густо. И все это было оплачено пребыванием на востоке 20 дивизий: 17 пехотных и 3–х кавалерийских.
    Они бы пригодились на Западном фронте. Что же касается русского и румынского золота (добытого по Бухарестскому миру), то он был весь выдан Антанте! Учитывая долги России – это тоже немного. Все эти сведенья приводит историк с мировым именем, ссылаясь на комиссию рейхстага и на немецкие издания 20–х годов. (Е. В. Тарле «Война в эпоху империализма», Сочинения, т. V, с.38)
    Политические потери Германии от заключения «похабного» Брестского мира, равно как и от Бухарестского, привело к тому, что Америка энергично стала участвовать в войне, посылая ежемесячно по 330 тысяч человек в Европу, тысячи стволов орудий, тысячи самолетов и сотни танков. Вудро Вильсон, ссылаясь на верх несправедливости и бесчеловечность немцев, заключивших кабальные договора с побежденными странами, требовал полной капитуляции «Серединных» держав, что и произошло спустя полгода.
86. ↑ Н. П. Окунев. «Дневник москвича 1917– 1920», М., 1997, Серия редкая книга, т. I с.215.
87. ↑ Адам Вильгельм. «Трудное решение», М., 1967, с.403.
88. ↑ Лорд Берти. «За кулисами Антанты. Дневник британского посла в Париже 1914–1919», М–Л., 1927, с.164.