Языком револьвера
Вернувшись из Москвы в Петроград, Лидия Коноплева была приятно удивлена: под руководством Григория Семенова ЦК ПСР в ударном порядке создавал глубоко законспирированный Центральный боевой отряд для выполнения особо важных партийных заданий. Вербовали в него не всех, а только годами проверенных террористов. Естественно, Коноплева встретилась с Семеновым и вопрос о ее членстве решился как бы сам собой. Григорию Ивановичу нужен был энергичный и надежный помощник, а Коноплева не нуждалась ни в рекомендациях, ни в согласованных в "верхах". Ее там давно и хорошо знали. Вся предыдущая биография ставила Коноплеву в первый ряд эсеровских активистов-боевиков.
Лидия Васильевна уже пять дней не выходила из дому. Приболела. Не то простудилась, не то ослабла. Все еще сказывались на самочувствии последствия московских передряг. В полдень позвонил Семенов. Спросил, можно ли собраться у нее на квартире. Потолковать. Попить чайку. Послушать музыку. Не раздумывая, Коноплева ответили:
- Буду ждать. Угощу пирогами.
Лидия Коноплева знала Григория Семенова как человека стальных нервов. Он благополучно выходил сухим из самых, казалось бы, невероятных переделок. С четырнадцатилетнего возраста ходил с бомбой за пазухой и спал с револьвером под подушкой. Григорий Семенов родился в 1891 году в городе Юрьеве Лифляндской губернии в семье чиновника. Первый раз попал в царскую тюрьму в 1907 году. Последовали побег, ссылка, снова побег и эмиграция во Францию. Оттуда вернулся в Петроград в феврале 1917 года. Окунулся в самую гущу событий. Сколачивал эсеровские боевые дружины. Производил экспроприации. Расстреливал бывших жандармов. Агитировал солдат за продолжение войны до победного конца.
На IV съезде ПСР Григория Семенова избрали членом военной комиссии при ЦК ПСР. Он развернул бурную деятельность: направил на подрывную работу в наиболее революционные войска Петроградского гарнизона опытных эсеровских агитаторов Леппера, Усенко, Бианки, Ковалева, Фалунина. Они создали эсеровские ячейки в Семеновском, Преображенском, Гренадерском, Измайловском полках, в моторно-понтонном, химическом и саперном батальонах, в 5-ом броневом дивизионе.
И все же результаты лихорадочного труда не удовлетворяли Семенова. Солдатские массы не шли за эсерами. Военная работа ПСР приобретала характер согласованных действий только с белогвардейцами и на белогвардейцев. Эсерам приходилось отдавать кадетам громадный опыт подпольной борьбы, систему явок, конспиративных квартир, "окна" для переправы "нужных" людей за границу и на внутренние фронты.
Пресмыкаясь и унижаясь, эсеры усердно выполняли за кадетов всю черную и неблагодарную "работу". Расстреливали рабочих в городах, пороли непокорных крестьян в селах, вешали коммунистов на фонарных столбах и ссылали их на острова в Северное море. За одно только слово "товарищ" бросали в тюрьму. За переход на сторону Красной Армии уничтожали целые семьи.
На юге, в Закаспийских степях, эсеры И.И.Седых и Ф.А.Фунтиков организовали вместе с английскими интервентами подлое убийство 26 бакинских комиссаров во главе со Степаном Шаумяном. В Грозном эсеры учинили дикий большевистский погром. Более 10.000 рабочих и крестьян, оставшихся верными Советской власти, уничтожили в Терской области.
На Украине эсеры Фрумкин и Зарубин призывали генерала Скоропадского к активной вооруженной борьбе с Советской Россией.
Эсеры Руднев и Бунаков помогли Деникину создать Добровольческую армию. Чернов и Год тайно санкционировали применение в борьбе с большевиками терроры, это, как им казалось, старое, испытанное оружия эсеров.
Террор как политическое оружие имел чрезвычайно странный вид в арсенале мелкой буржуазии, выразительницей интересов которой выступала партия эсеров. Террор использовался социалистами-революционерами не как социалистическое оружие против буржуазии, а как контрреволюционное оружие против социалистического государства и его руководителей.
Лидеры эсеров ненавидели большевизм даже больше, чем царизм. Склонные ко всякого рода авантюрным "мероприятиям", они с исключительной быстротой, заслуживающей лучшего применения, стали создавать при ЦК ПСР боевой отряд, который должен был заняться "делами" сомнительного свойства во имя корыстных интересов узкой кучки лидеров заблудившейся партии.
Кого поставить во главе конспиративного отряда? Конечно, личность среди боевиков незаурядную - двадцатисемилетнего Григория Ивановича Семенова. Он не однажды оказывал партии чрезвычайные услуги. Воплощал в себе образец эсера - террориста. Был достаточно тщеславен и не допускал мысли, что ему есть равный боевик в партии. Впрочем, ЦК ПСР и сам не знал ему равных.
В отличие от многих, Семенов неплохо владел английским и немецким языками. Бывал по партийным делам за границей. Верил в непогрешимость эсеровских догм. С большим уважением относился к ЦК ПСР, а с Гоцем дружил особенно крепко, старался даже кое в чем ему подражать. Не терпел пустопорожних разговоров. Предпочитал противника разить не словами, а револьверными пулями...
Раздался звонок. Первым пришел террорист Федоров-Козлов. На вид ничем не примечательный, однако хорошо известный в эсеровских рабочих кругах. Отличился в дни Февральской революции. Проявил завидное мужество и решительность. Опознал на улице закоренелого черносотенца Лаврова и тут же его убил. Козлова хотели судить: рабочие Невско-Заставского района взяли его на поруки.
- Первая ласточка, -улыбнулась Коноплева. - Входите, Филипп Федорович, не стесняйтесь.
- Благодарствуем, - Федоров-Козлов осторожно сел на краешек стула и сразу как бы слился со стеной. Он удивительно умел выбирать места. На партийных совещаниях и митингах всегда стоял в стороне. Не выделялся, не обращал на себя внимания. Коноплева подумала, что если бы ей пришлось описать внешность и деловые качества Федорова-Козлова, она просто не смогла бы этого сделать. Он какой-то безликий. И совершенно не похож на террориста. Филипп Федорович не любил распространяться о совершенных "подвигах", зато охотно говорил о... цветах. Знал о них все досконально. Восторженно описывал их красоту, подробно объяснял как выращивать рассаду, когда нужно ее пересаживать из горшков в почву. Голос боевика, тусклый и сиповатый, когда он говорил о цветах, становился мягким и бархатным.
- Взять мяконькой землицы. Потомить ее в печке. Спрыснуть колодезной водой. Дать водице впитаться. В грунте ямочку выдавить, опустить в нее разбухшее семечко, присыпать землицей и накрыть влажной тряпочкой. Утром тряпочку осторожно снять: росток нежный, как дитя, долго ли до беды...
Заматеревшие на экспроприациях и покушениях боевики от "лекций" Федорова-Козлова балдели и называли его не иначе, как "блажной". Диву давались, как он в их компанию затесался. Но Коноплева знала, что Семенов включил "садовника" в Центральный боевой отряд (ЦБО) не спроста. Семенов сто раз обдумает, прежде чем что-либо решит. Взял Федорова-Козлова, значит были на то у Григория Ивановича свои основания и притом веские.
Федоров-Козлов был фаталистом. Хотя, пожалуй, не знал смысла этого слова. Во всем и всегда он покорялся судьбе. Бояться смерти глупо. Она человека хоть под землей разыщет, коли пришел его час. А коли так, никакие опасения не страшны. Суждено человеку погибнуть, к примеру, сегодня в полночь, значит, приберет его смерть в указанное время, минуту в минуту - ловчить с костлявой бессмысленно. Доморощенная философия сделала Федорова-Козлова абсолютно невосприимчивым к вещам, которые его сообщникам казались губительными и страшными. "Садовник" был готов идти куда угодно и на что угодно. Ему безразлично, на каком расстоянии взрывать бомбу - вблизи или подальше от себя. Если не суждено умереть - в руках разорвется и жив останешься, а написано на роду - не спасешься, хоть зашвырни за версту.
Накинув узорную шаль, Коноплева подошла к окну: лето, а она зябнет. Нервы!?
Снова позвонили, пришли сразу трое - Зеленков, Иванова и Усов. Едва поздоровались, явился Семенов, а с ним щуплый, но очень подвижный, по виду мастеровой, боевик Сергеев. В прихожей Семенов, незаметно для спутника, коснулся руки Коноплевой. Она зарделась: Григорий скуп на ласки. Но и это мимолетное, едва ощутимое прикосновение значило для Лидии Васильевны очень много...
- Все в сборе, Григорий Иванович.
- Очень хорошо. Начнем...
К белому террору Семенов пришел не сразу. Мысль о терроре против большевистских руководителей зрела постепенно, подспудно, и, наконец, оформилась в нечто конкретное. Большевики захватили власть насильственно. Правят против воли народа. Губят революцию, режут ее крылья, значит они - злейшие ее враги. Следовательно, большевиков надо уничтожить, в борьбе с ними хороши любые средства, в том числе и индивидуальный террор. Проводить террористические акты нужно под флагом Учредительного собрания, используя недовольство Советами значительной части общества, особенно интеллигенции и бывшего царского офицерства.
Мысли о терроре теснились в голове, мутили душу Семенова, и он решил поделиться ими с видным членом ЦК ПСР Дмитрием Дмитриевичем Донским. К этому его побудила Елена Иванова. Узнав о сомнениях Семенова относительно индивидуального террора, она посоветовала побеседовать с Донским, который, по ее выражению, "просто бредит индивидуальным террором".
Иванова оказалась права. Донской решительно поддерживал индивидуальный террор. Семенов воспрянул духом. Раньше ему казалось, что время террористов-одиночек, стреляющих в лидеров противника, безвозвратно миновало.
Не ограничившись разговорами с Донским, Семенов нагрянул в издательство "Революционной мысли" к Гоцу. Правда, Абрам Рафаилович держался почему-то покровительственно и чрезвычайно официально, но когда речь зашла об индивидуальном терроре, Семенов снова увидел Гоца таким, каким он был всегда: решительным, жестким, неуступчивым. Потеплевшим голосом, доверительно сказал:
- Большинство членов ЦК - за террор.
- А Чернов?
- И Виктор Михайлович тоже.
Семенов помолчал и, считая вопрос решенным, спросил в упор:
- С кого начать?
- С Володарского. Он - душитель свободы слова и печати. К тому же -превосходный оратор. После его выступления немало наших переметнулись к большевикам.
Итак - Володарского! Все без исключения противники Советской власти считали его последовательным проводником в жизнь ленинского Декрета о печати, принятого Совнаркомом на третий день Октябрьской революции 27 октября 1917 года.
"В тяжкий решительный час переворота и дней, непосредственно за ним следующих, - говорилось в Декрете, - Временный революционный комитет вынужден был предпринять целый ряд мер против контрреволюционной печати разных оттенков..."
Немедленно со всех сторон поднялись крики о том, что новая власть посягнула на свободу слова и печати. На самом же деле, Советское правительство обращало внимание трудящихся на то, что кадетская, меньшевистская и эсеровская пресса отравляет умы и вносит смуту в сознание народных масс. И потому невозможно целиком оставить это оружие в руках врага в то время, когда оно не менее опасное. чем бомба и пулеметы. Экстренные меры пресекут потоки грязи и клеветы, в которых охотно потопила бы великую победу народа желтая и зеленая пресса... Считаясь, однако, с тем, что стеснение печати, даже в критические моменты, допустимо только в пределах абсолютно необходимых, Совет Народных Комиссаров постановил, что закрытию подлежит лишь органы прессы, призывающие к открытому сопротивлению Рабочему и Крестьянскому правительству, сеющие смуты путем явно клеветнического извращения фактов. Закрывались и те органы прессы, которые подстрекали к деяниям явно преступного, т.е.уголовно наказуемого характера. Обращалось внимание, что запрещение органов прессы, временное или постоянное, проводится только по постановлению Совнаркома. Ставилось в известность, что постановление имеет временный характер и будет отменено особым указом с наступлением нормальных условии общественной жизни.
Удивительно, сколь либерален был Декрет о печати в отношении враждебной прессы. Запрещению подлежали только печатные органы сугубо контрреволюционного направления. Отнюдь не за критику, не за высказывание взглядов, противоречащих политике партии и правительства, не за "инакомыслие", а за призыв к вооруженной борьбе против Советской власти.
В 1917-1918 годах было закрыто 337 буржуазных и мелкобуржуазных газет. Цифра сама по себе весьма незначительная, так как только в одной Москве, где политическая жизнь не была столь бурной, как в Петрограде, выходило около 600 подобных газет. Интервенция и гражданская война, мятежи и заговоры заставили Советскую власть ускорить принятие мер для окончательной ликвидации реакционной прессы в Москве. К концу 1918 года в столице молодого Советского государства было закрыто 150 буржуазных и мелкобуржуазных изданий, выходивших тиражом около 2 млн. экземпляров. Эти меры мешали контрреволюционерам использовать органы печати, находившиеся под их влиянием, в антисоветских целях.
Для проведения Декрета в жизнь создавались специальные комиссариаты по делам печати. В Петрограде комиссаром по делам печати, пропаганды и агитации стал член Петроградского совета В.Володарский. Под этим псевдонимом был известен в большевистской партии Моисей Маркович Гольдштейн. В апреле 1917 года он вернулся в Россию из Соединенных Штатов Америки. В мае месяце оказался уже в Петрограде, примкнул к "межрайонцам", колебавшимся между меньшевиками и большевиками, затем вступил в ленинскую партию. И вскоре стал ее талантливейшим пропагандистом и агитатором.
В цирке "Модерн" на митинге от большевиков выступал Володарский, к тому времени член Петербургского комитета РСДРП/б/. Говорили, что Юлий Мартов, идеолог меньшевиков, подошел к Моисею Марковичу после его речи и прочувствованно сказал: "Вы далеко пойдете, молодой человек". Сказано это было серьезно, без иронии. Популярность Володарского росла не по дням, а по часам. В городской комитет то и дело поступали заявки: "Пришлите к нам на митинг Володарского, митинг будет многолюдным, нужен хороший оратор". "У нас сильны меньшевики, но дайте нам Володарского и мы ручаемся за победу". Ручались не зря. После июльских событий, на Путиловском заводе Володарский один сумел убедить колеблющуюся десятитысячную массу рабочих принять большевистскую резолюцию.
27 мая 1918 года, выступая по делу газеты "Новый вечерний час", Володарский говорил, что окопавшиеся в этой газете люди под видом опечаток распространяли лживые, провокационные слухи. Создавали в массах нервное, агрессивное настроение. С помощью сенсаций пытались поколебать умы. Нанести удар в спину Октябрьской революции. Подорвать основы Советской власти. В тяжелый момент, когда общественного спокойствия и так мало, когда жизнь каждую минуту хлещет трудящихся по нервам, красть это неустойчивое спокойствие, воровски подкладывать поленья в костер, на котором и без того достаточно жарко;- колоссальное преступление. Обращаясь к эсерам и меньшевикам, Володарский говорил:
- Печать - оружие огромной силы, и если вы сознательно им пользуетесь против Советской власти, мы вырвем его из ваших рук...
Никто не обратил внимание на маляра Сергеева, который необычайно внимательно слушал комиссара Володарского. В закапанной красной куртке, он скромно сидел в сторонке, чтобы не испачкать соседей - видимо, прямо с работы. Лицо у него было круглое и добродушное. Курносый нос усеян рыжими конопушками...
В июне 1918 года В.Володарский стал часто бывать на митингах у рабочих Обуховского завода. Семенов установил за ним постоянную слежку. Наметил, где лучше стрелять: у часовни, на повороте дороги.
Глухое место, пустырь, за ним - река. Чтобы остановить автомобиль, именно на этом месте, предполагалось набросать на дорогу гвоздей, битого стекла, в крайнем случае, бросить гранату.
Семенов обратился к Гоцу: считает ли ЦК ПСР возможным перейти к немедленным действиям? Гоц попросил Семенова еще и еще раз все проверить, прорепетировать, рассчитать. Дело не шуточное. Володарский есть Володарский. Недопустима никакая кустарщина - слишком многое ставилось на карту...
Семенов наметил непосредственных исполнителей террористической акции. Устранить Володарского должен рабочий. Только рабочий. Это вызовет определенный резонанс. Не студенты, не интеллигенты, а пролетарии стреляют в своих рабочих вождей! Сергеев, как никто другой, подходил для исполнения воли ЦК ПСР. Конопатый маляр обрадовался: пришло время громко заявить о себе...
Путь в эсеровские боевики лежал у Сергеева через воскресную школу. Верховодили там восторженные девицы. Горячо проповедовали идеи народовластия. "Сладкое слово" "свобода" постоянно звучало в ушах маляра, отождествлялось со словами "самопожертвование", "подвиг" "подвижничество". Он мечтал, как сказано было в одной из народовольческих книг" положить жизнь на алтарь Отечества"...
Несколько раз Сергеев присутствовал на занятиях в марксистском кружке. Не увлекло... Не захватило... Социал-демократы толковали про забастовки и стачки, призывали сокрушить царское самодержавие. А кого призывали? Народ. Массы. Толпу... А где же героическая личность? Марксисты показались Сергееву чрезмерно осторожными, лишенными личной отваги и мужества, уповающими на "безликую коллективность". Такие не ринутся, очертя голову, на врага. Где же "безумство храбрых", воспетое Горьким?
Сергеев жил одиноко. Родственников не имел. Никто ему не помогал, да он и не нуждался в помощи, зарабатывал прилично, а перед войной и вовсе зажил неплохо. Однако не пил, не гулял, зато на книги тратиться не стеснялся. Букинисты его заприметили, кланялись и снабжали весьма щедро редкими книгами.
После Февральской революции Сергеев сначала прибился к анархистам. Ему нравились бесшабашные речи, желание разрушить все старое до основания, полное пренебрежение к законам общества - уж там-то героическая личность может себя проверить. Делай что хочешь во имя свободы. Анархия - мать порядка!
И все же Сергеев не прижился среди анархистов. Постепенно черные знамена с рахитичными костями и оскаленными в мертвой улыбке черепами, пьяные дебоши, истерические завывания анархистских горлопанов набили оскомину мечтательному маляру. Он начисто разочаровался в недавних своих товарищах, на деле оказавшимися грабителями, насильниками, бандюгами и наркоманами...
Долгими вечерами Сергеев слонялся по Питеру и однажды забрел в шалый кабачок, где не только ели и пили, но и читали стихи, произносили "революционные" речи. Сергеев впервые увидел живых поэтов, писателей и глядел на них, как на иконы. Здесь он и познакомился с Григорием Семеновым. Чутьем понял, что попал в компанию человека умного, понимающего слабости ближнего. Григорий Иванович оказался не барином, не белоручкой. Таким же, как и он, рабочим, жаждущим борьбы за народ. Пострадал за революцию. Хлебнул каторги и ссылки. Скитался по чужим углам в эмиграции. И главное: ценил в человеке личность, индивидуальность, неповторимую в другом. Личность может многое, вплоть до вступления в единоборство с любым правительством, в том числе и с большевиками. Повод к тому веский. В самом деле, большевики разогнали ни с того ни с сего Учредительное собрание. И ничего, сошло с рук.
Сергеев соглашался со своим другом. Большевики зарвались. Придется с ними столкнуться в борьбе за Учредительное собрание - опоры свободы и демократии в России. Большевики думают, что они его прихлопнули, а оно возрождается на Волге, Урале и в Сибири. Любые способы борьбы за Учредительное собрание допустимы, вплоть до террора.
Семенов и Сергеев симпатизировали друг другу. Они покинули кабачок и шли по набережной Невы. Часто останавливались, говорили, будто знали друг друга давным-давно. Восторженная душа Сергеева ликовала. Наконец-то он отыскал настоящего борца за свободу. Перед ним открывались широкие возможности проявления индивидуальных качеств героической личности.
Сергеев говорил и говорил. Семенов слушал, все больше убеждался в том, что отряд боевиков-террористов, которым он руководил, пополнится еще одним боевиком, готовым к самопожертвованию во имя партии социалистов-революционеров.
Маляр окончательно был покорен, когда Семенов рассказал ему о том, как убили Григория Распутина, царского фаворита и сибирского конокрада. Семенов особо подчеркнул, что убийцы Распутина - князь Юсупов и помещик Пуришкевич - настоящие герои, сильные личности, имена которых уже вошли в историю.
- Глава союза "Михаила Архангела" - Пуришкевич, - говорил Семенов, -подсыпал Распутину в фужер с вином цианистый калий...
- А дальше? Что было дальше? - тормошил Семенова взъерошенный Сергеев. - Выпил Распутин отравленное вино?
- Выпить-то выпил, но яд на него не подействовал, - ответил Григорий Иванович. - Здоровенный был мужик. И духом крепок. Одним слово - яркая личность. Но и те, кто решился его убрать, тоже были выдающиеся индивиды. Не отступили - пошли ва-банк. 3астрелили "старца"... Пули оказались вернее яда...
- Григорий Иванович, - спросил Сергеев, - какую роль играет террор в революции?
- Террор, - просвещал Семенов подопечного, - радикальное средство борьбы. Но применять его надо с умом: он не терпит промашки. Террор, как горячие угли: схватишь голыми руками - обожжешься.
Семенов рассказывал. Сергеев слушал. Он весь горел. Террор - лекарство от спячки. Революционеры обязаны его применять. Скажем, так же, как то или иное правительство применяет смертную казнь. Читал Семенов специальное исследование о смертной казни. Чего только не придумали люди для уничтожения самих себя! Виновных /а может и безвинных/ четвертовали, колесовали, гильотинировали, отрубали им головы на плахе; варили живыми в кипятке, масле, в вине; сжигали на кострах и в паровозных топках; вздергивали на деревьях; закапывали в землю, подвешивали за ноги, засекали плетьми, батогами, шпицрутенами; сбрасывали в пропасть; травили газом, ядом, дымом; гноили в застенках; заливали глотки расплавленным металлом; вспарывали животы; замораживали; морили голодом, бессонницей; замуровывали в стены; сажали на кол...
- Разумеется, - говорил Семенов, - все это подло, мерзко и гнусно. Врагов нужно уничтожать, не мучая, без пыток. Для этого и существует индивидуальный террор - благородная форма борьбы.
Довольные друг другом, Семенов и Сергеев расстались. Сергеев уходил полным надежд: наконец-то он встретил человека, за которым можно идти в революцию, не оглядываясь назад. Отныне он посвящает себя индивидуальному террору во имя свободы и народовластия. Отныне он эсер и член Центрального боевого отряда при ЦК ПСР.
Сергеев вступил в партию социалистов-революционеров и стал одним из самых активных членов Центрального боевого отряда. Семенов поручил ему наблюдение за Володарским. Маляр преуспел: изучил расписание рабочего дня, возможные маршруты поездок, выявил круг близких друзей Володарского. По крупице собирал ценную информацию, которая накапливалась в Центральном отряде при ЦК ПСР.
Сергееву, как могла, помогала Елена Иванова. Она несколько дней подряд прогуливалась возле Смольного. И однажды услышала, как Володарский приказал шоферу подготовить машину для поездки на Обуховский завод. Иванова тотчас же побежала к Семенову и доложила:
- Володарский собрался ехать на Обуховский завод. Слышала, как он об этом говорил шоферу.
- На Обуховский завод? - переспросил Семенов. - Если поедет по дороге мимо часовни, тут ему и крышка. Там сегодня дежурит боевик Сергеев.
Трудно себе представить окраину города, более безотрадную и унылую, чем та, которую облюбовал Сергеев для покушения. Заброшенность, безлюдье. Крутой поворот дороги. Часовня. Старые дома. Глухие заборы. Овраги. Заболоченные берега речушки...
- Как поступить, - спросил Сергеев, отправляясь на задание, - если представится удобный случай убить Володарского?
- В таком случае надо действовать, - ответил Семенов.
Как обычно в четверть десятого утра шофер гаража N 6 Гуго Юргенс подал "Бенц" к подъезду гостиницы "Астория", на Большой морской улице, где жили ответственные работники Петроградских партийных и советских учреждений. Володарский поехал в редакцию "Красной газеты". До Галерной недалеко, добрались за несколько минут... В половине одиннадцатого Юргенс отвез Володарского в Смольный. Там Моисей Маркович пообедал в столовой - все та же пшенка с селедкой, ломоть ржаного, остистого хлеба. Потом отправились на Васильевский остров, в трамвайный парк, оттуда - на Средний проспект в районный Совет и снова в Трамвайный парк, и опять в Совет, и на часок-другой в Смольный. Оттуда - на Николаевский вокзал, где проходил митинг. Страсти здесь бурлили во всю. После Володарского (его то и дело прерывали) на трибуну один за другим поднимались железнодорожники. Какие-то явно подставные лица кричали: голодаем, жрать нечего, детишки пухнут от голода! Володарский успокаивал людей. Снова и снова объяснял в чем загвоздка с хлебом. Слушать его не хотели. Было ясно, что от дальнейших разговоров проку не будет. Рабочие требовали, чтобы на митинг немедленно приехал председатель Петроградского Совета Зиновьев. Володарский пообещал. Пошел было к машине, но его не пропустили. Подоспел большевик - железнодорожник и вывел к машине черным ходом.
- Ни в коем случае Зиновьеву здесь выступать нельзя, - говорил озабоченный Володарский.
- И то правда, - согласился шофер. - Осатанел народ.
- Зиновьева надо предупредить. Давай в Смольный...
Елизавета Яковлевна Зорина и Нина Аркадьевна Богословская, сотрудницы секретариата Совета, сказали, что он на Обуховском заводе.
- Давайте искать его вместе, - предложил Володарский. Зорина и Богословская согласились и сели в машину. По дороге заехали в Невский районный Совет. Володарский пошел справиться о Зиновьеве. Обе женщины остались в машине. Показался встречный автомобиль, еще издали Богословская узнала Луначарского. Выскочила из автомобиля, подняла руку:
- Вы с Обуховского, Анатолий Васильевич? Нет ли там Зиновьева?
- Григорий Евсеевич сейчас выступает. Но поторопитесь, можете не застать.
Луначарский уехал. Вышел Володарский и, узнав, что Зиновьев на Обуховском заводе, сказал шоферу:
- Поехали.
Машина рванулась вперед, но через несколько минут замедлила ход и остановилась.
- Вот незадача - кончился бензин, - обескуражено сказал шофер.
- О чем ты раньше думал? - рассердился Володарский. Шофер начал оправдываться: рассчитывал, что горючего хватит на целый день...
- Ладно, стой тут. Я пойду позвоню - на Обуховский и в гараж, чтобы прислали горючее.
- Моисей Маркович! Я попробую зайти в этот домик. Кажется, там какое-то учреждение. От них и позвоню. - Зорина вышла из машины и направилась к дому, но заметив на калитке замок, вернулась. В этот момент раздались выстрелы...
В Прямом переулке, в доме N 13, квартировал некий обыватель с диковатой фамилией Пещеров. От нечего делать, с полудни баловался чайком. Чаёк у него был настоящий, дореволюционный, и к нему вишневое, без косточек, варенье, сдобные лепешки, испеченные соседкой. Павел Михайлович вдовствовал, а Мария Ивановна имела на него виды. Продукты же Пещеров добывал у спекулянтов в обмен на золотишко, которым запасся, когда сдуру (не иначе - бес попутал) примкнул к банде анархистов. Страшновато было, зато выгодно. Анархистов прихлопнули. Пещеров - уцелел - не тронули. Прикинулся в ВЧК дурачком, подержали двое суток и выпустили.
Жил Пещеров в страхе... На всякий стук вздрагивал. Людей в дом не впускал. Хранил золотишко в старом валенке, завернутым в домотканые портянки. И частенько поглядывал в окошко - не отираются ли поблизости налетчики? Вдруг кто-нибудь из прежних собутыльников объявился? Смотрел, смотрел и дождался: с полдня у часовни торчал парень, похоже, мастеровой. На вид - беззаботный простак. А может чекист? Нет, не похож, и чего чекисту тут болтаться? Не иначе ворюга, жулик, напарника дожидается...
Солнце припекало, тень от часовенки перемещалась, следом переходил и Сергеев. Скучно. "Ждать да догонять - самое муторное дело, - размышлял боевик. - Если меня сцапают чекисты - финтить не стану. Гордо назову себя социалистом - революционером. Хотя Семенов почему-то делать этого не советовал. Террорист - одиночка. Сильная личность. За что боролся? За попранные идеи народовластия. И я не одинок. Греметь и греметь выстрелам в Петрограде. До тех пор, пока вы, большевики, не выкинете белый флаг!"
Хотелось пить. "Зря колбасы наелся, - подумал Сергеев. - Она из конины и переперченная сильно." В доме напротив окошко открылось. Самовар на столе поставили. Не чаю бы, а квасу стакан осушить. Может пойти, попросить хоть воды? Нет, оставить пост ни на минуту нельзя. Кажется, автомобиль гудит. Точно! Сергеев зашел за часовню, проверил браунинг, вставил в гранаты запалы... На всякий случай...
Сергеев выглянул из-за часовни. Солнце слепило глаза. Но он все же разглядел автомобиль Володарского. Сам комиссар на переднем сиденье, рядом с шофером, а позади - две женщины...
Машина остановилась недалеко от часовни. Шофер начал копаться в моторе. Володарский с наслаждением разминался, потирал онемевшую ногу. У него приятная, располагающая внешность. Правильные черты доброго лица. В черных, широко открытых глазах светится ум. Строго очерченный подбородок свидетельствует о твердом характере.
Сергеев несколько минут разглядывал Володарского. Затем вышел из-за часовни и направился к машине. Шофер все еще возился с мотором и Сергеева не видел.
Володарский, заметив незнакомца, направился к нему. Сергеев выхватил револьвер. Прогремел выстрел. Испуганно закричали женщины, кинулись к Володарскому. Не успели сделать несколько шагов, как раздались новые выстрелы. Богословская почувствовала, как Володарский толкнул ее локтем и она отлетела в сторону. Отбросив портфель, Володарский сунул руку в карман, но выхватить револьвер не успел... У автомобиля застыл ошеломленный шофер.
Богословская, увидев человека, стрелявшего в Володарского, истошно закричала:
- Держите его, держите!
Из окошка перепуганный Пещеров видел, как террорист побежал вверх по Ивановской улице. За ним погнались случайные прохожие. Сергеев метнул в них гранату. Перелез через высокую ограду и скатился кубарем вниз, к реке. Привязанная к старой коряге лодка оказалась на месте. Облегченно вздохнул. Перерезал веревку и оттолкнулся от берега...
Опомнившись, Богословская и Зорина бросились к Володарскому. Он лежал навзничь, широко раскинув руки. На груди все явственнее проступало кровавое пятно.
Минут через пять подъехал Зиновьев. Склонился над Володарским. Тихо сказал шоферу Гуго Юргенсу:
- Возьмите у нас немного бензина. Труп немедленно отвезите в ближайшую больницу.
Труп! Богословская содрогнулась. Только сейчас она осознала происшедшее.
Сергеев бежал, задыхаясь, глухими переулками. Петлял как заяц. Путал следы, хотя погони за собой больше не слышал. Но памятуя наставления Семенова, бежал из последних сил. Стремился во что бы то ни стало оторваться от несуществующего "хвоста".
Не страх подгонял его. Бодрила, добавляла сил бившаяся в воспаленном мозгу мысль: сделано, сделано, совершен подвиг! Еще вчера он - маленький, никому не известный маляр, а теперь его имя узнают люди и простая русская фамилия "Сергеев" запестрит в газетах всего мира!
Сергеев беспредельно гордился содеянным и спешил доложить своему кумиру, что особое задание выполнено.Он расскажет товарищам о своей невероятной удаче, о сказочном везении.
Показалась Невская застава. Сергеев неплохо ориентировался в темноте. Удачно избегал патрулей. Прятался от милиции. А вот, наконец, и дом боевика Федорова-Козлова. Еще с порога, срывая пересохшую глотку, Сергеев прохрипел:
- Срезал я его! Володарского! Наповал!
Козлов, весь вечер беспокойно выглядывавший в окно, прислушиваясь к долетавшим с улицы звукам, вскочил, опрокинув табуретку, поспешно закрыл форточку. Сергеев тараторил без умолку: на ловца и зверь бежит. Автомобиль его остановился, испортилось что-то видать, а может бензин кончился -мне-то один черт. Ну, вышел Володарский из машины и направился пряма ко мне! - горячо блестя глазами, рассказывал Сергеев. - Как от такого фарта отказаться?! Стрельнул я, сколько раз - не помню. За мной погнались прохожие. Едва ушел. Нева помогла...
- Молодец, Никита, большое дело ты совершил. Пойдем к Семенову. Ему надо подробно доложить. Он базируется у Морачевского.
Через час - полтора Сергеев негромко постучал в окно дома, где квартировал начальник Центрального боевого отряда при ЦК ПСР. На условленный сигнал никто не отозвался. Постояли несколько минут. Посмотрели молча друг на друга. В доме кто-то был. Теперь постучал не в окно, а в раму Федоров-Козлов. Отодвинулась занавеска. Террористы увидели лицо Лидии Коноплевой. За ней стоял Семенов.
============
ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЯ ВЕРХОВНОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО ТРИБУНАЛА
КРЫЛЕНКО: Что же, Коноплева осталась с вами?
ФЕДОРОВ-КОЗЛОВ: Про Коноплеву не помню, но Семенов остался.
КРЫЛЕНКО: А утром пошли?
ФЕДОРОВ-КОЗЛОВ: Утром я пошел к себе в район. Сергеев - не знаю. Он, кажется, в этот же день или на следующий - был на квартире Томашевича в Лесном.
КРЫЛЕНКО: А Семенов куда пошел?
ФЕДОРОВ-КОЗЛОВ: Семенов не знаю куда пошел.
============
Семенов утром отправился к Рабиновичу. Особоуполномоченный ЦК ПСР, ближайший помощник Гоца вставал на заре и сразу же принимался за работу. Спокойные утренние часы он отводил на составление различных писем, отчетов, партийных документов - голова свежая, пишется легко. Потом начинались всевозможные дела в городе, которые нередко затягивались до поздней ночи. Рабинович не любил, когда ему мешали в эти часы, но Семенов - не рядовой боевик и из-за пустяков беспокоить бы не стал.
- Ранняя пташка! Кто рано встает, тому бог подает. Не так ли Григорий Иванович? - шутливо начал Рабинович, но посмотрев на усталого, озабоченного Семенова, посерьезнел. Выслушал короткий доклад начальника Центрального боевого отряда. Изменился в лице:
- Ты понимаешь, что твои боевики натворили? 0тдаешь отчет? Не могли подождать?
- Зачем?
- Зачем, зачем... Нам в ЦК виднее, зачем! 3аварили кашу, черт вас всех подери, а на носу выборы в Петроградский Совет. Ну что теперь делать?
Раздраженный до крайности, взволнованный Рабинович быстро собрал со стола бумаги, запихнул их в папку, втиснул в ящик и запер его на ключ. Он куда-то очень заспешил, и Семенов вдруг почувствовал себя всего лишь маленьким винтиком в огромном механизме партии, вернее пешкой, которая передвигается только по приказанию свыше. "Что-то сделали не так, - угрюмо подумал Семенов, - спутали ЦК ПСР какие-то карты? Высокая политика, дипломаты, будь они прокляты! Говорят одно, делают другое, а замышляют третье. Мы для них просто исполнители. Не более".
- Я тебя скоро разыщу, Григорий Иванович. Жди указаний. И никакой самодеятельности - головой отвечаешь!"
============
СВИДЕТЕЛЬСТВА ВРЕМЕНИ
ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА ШОФЕРА В.ВОЛОДАРСКОГО ГУГО ПЕТРОВИЧА ЮРГЕНСА
Г.П.Юргенс сообщил, что он является шофером гаража N6. Выехал к Володарскому на автомобиле "Бенц" N 2628. Было четверть десятого утра. Подъехал к "Астории". Поехали с Володарским на Галерную 40. Там он пошел в редакцию "Красной газеты". С Галерной отвез одну даму в Смольный, а Володарский оставался в редакции и велел шоферу из Смольного заехать за ним. Юргенс приехал на Галерную снова в половине одиннадцатого. Поехал с Володарским в Смольный. Пообедали и около четырех часов выехали на Васильевский остров в Трамвайный парк, где пробыли минут пять. Поехали в Совет, где были минут пять. Поехали опять в Трамвайный парк, где прибыли полчаса. Из Трамвайного парка поехали в Смольный, где задержались около часа. Из Смольного поехали на Николаевский вокзал, где проходил митинг.
Г.П.ЮРГЕНС: Против Володарского выступали усиленно. Он не мог подойти к мотору. Железнодорожник провел его через другие ворота тайком от митинга. Я поехал кругом, к Смольному за Зиновьевым, предупредить его, чтобы он на товарной станции не выступал, ибо настроение там у людей опасное. В Смольном узнали, что Зиновьев на фарфоровом заводе. Из Смольного около семи часов вечера поехали на фарфоровый завод. Я перед этим сказал Володарскому, что у меня мало бензина, на то он ответил: "Доедем и там достанем".
Мы приехали в районный Совет около фарфорового завода. Туда зашел Володарский и находился там минут восемнадцать. Мимо нас проехал Луначарский. Одна из женщин, сопровождавших Володарского, остановила Луначарского и о чем-то с ним говорила. Потом вышел из Совета Володарский и женщина сказала ему, что Зиновьев на фарфоровом заводе. Мы поехали дальше: Володарский и с ним две женщины. Едва доехали до "Кассы" - бензин кончился. Я сказал об этом Володарскому. Он вышел из машины с женщинами и хотел идти в районный Совет.
Когда мотор остановился, я заметил шагах в двадцати от мотора человека, который на нас смотрел. Был он в кепке темного цвета, темно-сером открытом пиджаке, темных брюках. Сапог не помню. Бритый, молодой. Среднего роста, худенький. Костюм не совсем новый, по-моему, рабочий. В очках не был. Приблизительно 25-27 лет.
Когда Володарский с женщинами отошел от мотора шагов тридцать, то убийца быстрыми шагами пошел за ними и догнав их, дал с расстояния приблизительно трех шагов три выстрела. Направил их в Володарского и женщин, которые с тротуара убежали к середине улицы, а убийца побежал за ними. Женщины побежали к Совету, а Володарский, бросив портфель, засунул руку в карман, чтобы достать револьвер. Но убийца успел к нему подбежать совсем близко и выстрелить ... в грудь.
Володарский, схватившись рукой за грудь, направился к мотору, а убийца побежал по переулку по направлению к полям. Когда раздались первые выстрелы, то я испугался и спрятался за мотор. У меня не было револьвера.
Володарский подбежал к мотору. Я поднялся к нему навстречу и поддержал его. Он стал падать. Подбежали его спутницы. Посмотрели, что он прострелен в сердце. Потом я слышал где-то за домом был взрыв бомбы.
Володарский скоро умер. Минуты через три. Ничего не говорил, ни звука не издавая.
Через несколько минут к нам подъехал Зиновьев, мотор которого я остановил.
============
ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА Н.А.БОГОСЛОВСКОЙ
...Когда я увидела, что Володарский уже мертв, я подняла голову, оглянулась и увидела в пятнадцати шагах от себя и в нескольких шагах от конца дома-кассы по направлению Ивановской улицы, стоящего человека. Этот человек упорно смотрел на нас, держа в правой руке, поднятой и согнутой в локте, черный револьвер...
Был он среднего роста, плотный, приземистый, в темно-сером полотняном костюме и темной кепке. Лицо у него было очень загорелое, скуластое, бритое. Ни усов, ни бороды. На вид лет тридцати. Кажется, глаза не черные, а стального цвета. Брюки, мне показалось, были одинакового цвета с пиджаком. Навыпуск. Как только он увидел, что я на него гляжу, он моментально сделал поворот и побежал. Я закричала: "Держите!" Вскочила и побежала за убийцей по Ивановской улице. Услышала крик нашего шофера: "Караул !...
Увидела впереди себя сначала двух, а потом нескольких человек. Показывала им, куда бежать. Кричала: "Налево! Держите!" Все побежали к дверям дома-кассы и в калитку этого дома. В калитке встретила чиновника и откуда-то слышала голос: "Не беспокойтесь, уже позвонили".
Я вернулась к Володарскому. Едва я успела склониться над ним, как к нам вплотную подъехали два автомобиля. На одном из них - Зиновьев, а на другом - какие-то солдаты. Тело Володарского положили в последний автомобиль и повезли в амбулаторию Семянниковской больницы. Там нас долго не пускали. Дверь открыли только через 10-15 минут. Вышел человек в военной форме. Взглянул на Володарского и сказал: "Мертвый. Чего же смотреть..."
Мы все запротестовали. Потребовали докторского осмотра. Носилки. После долгих споров вышла женщина - врач, едва выглянула и сказала: "Да, умер, надо везти". Я горячо настаивала на осмотре ран. Кое-как расстегнув костюм, докторша осмотрела рану в области сердца. Пыталась установить, навылет ли прострелен Володарский. Результата я не услышала.
Я не помню, чтобы Володарский после первого выстрела обернулся и бросил ли портфель.
Предъявленный мне шофер Петр Юргенсон имеет большое сходство с убийцей: лицом, особенно скулами, глазами и взглядом, ростом и всей его фигурой. Несмотря на большое сходство, я не могу утверждать, был ли убийцей Петр Юргенсон.
Предъявленного мне мальчики Ивана Федоровича Никифорова решительно не признаю за убившего, также не видела его во время убийства и погони за убийцей по улице.
============
ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ П.М.ПЕЩЕРОВА
Допрошенный Павел Михайлович Пещеров заявил:
"...Выглядел бегущий молодой человек так: среднего роста, в темном пиджаке и рыжеватой кепке. Какие на нем были сапоги, я не запомнил. Но штаны были тоже темные. С виду он казался молодым, лет 22-х - не больше... Похож он был на рабочего. Еще я видел из окна, как он бросил бомбу, но саму бомбу не видел, а видел взрыв, после чего я бегущего больше не видел. Мария Ивановна, жительница по Ивановской улице знает больше, ибо видела происходящее лучше..."