Мне привелось видеть Ленина в кругу близких товарищей. Было это в период эмиграции, в конце 1915 года, вскоре после моего переезда из Лозанны в Берн.
Как меня волновала мысль, что увижу Ленина! Казалось почему-то, что встреча эта произойдет обязательно в торжественной обстановке. Я подбирала слова, какими буду его приветствовать...
Конечно, случилось вовсе не так. Я до того робела перед Владимиром Ильичем, что ни разу не осмелилась заговорить с ним, только глядела на него во все глаза.
Какова же была моя первая встреча с Лениным?
Был хмурый декабрьский вечер. Мы с Ф. Н. Ильиным шли по тихой, почти безлюдной улице. Погода стояла отвратительная — ветер, колючий дождь, холодно. Навстречу быстро шел человек невысокого роста, в котелке, в легком пальто с поднятым воротником.
— Ленин,— шепнул мой спутник. Мы поравнялись. Слабо мерцали редкие фонари, и я даже не могла разглядеть Ленина как следует. Ф. Н. Ильин поздоровался с Владимиром Ильичем.
— Жена? — Ленин повернулся ко мне.— Здравствуйте! — Крепкое, сердечное рукопожатие. Владимир Ильич заговорил. Я слышала его гневные слова:
— Сидят сложа руки, срывают большое дело! Пойдите, Ильин, подтолкните! Это же черт знает что!
Дождь усиливался, от бурных порывов ветра мигали фонари, а он не замечал ничего, кипел, негодовал.
Дома Ильин растолковал мне, что из-за нерадивости некоторых товарищей задерживалась отправка литературы в Германию, в лагеря для военнопленных русских солдат.
В партийной работе Ленин не терпел промедлений. За каждой большевистской листовкой ему виделся будущий боец революции, поэтому нельзя было терять ни дня, ни часа. Медлительность была в его глазах преступлением.
Есть такая улица в Берне — Зайденвег. Кто из швейцарцев не знает ее теперь? А в то далекое время лишь знали, что здесь живут иностранцы, русские, очень скромные и вежливые, совсем небогатые, а люди к ним ходят и ходят. И зачем — неизвестно.
Совсем неказистая, кое-как мощенная улица. Грязно-белые дома-коробки, чахлые деревья, от одного вида которых становилось нестерпимо скучно.
В доме № 9, на втором этаже в меблированной комнате, жили Ульяновы. Меблированная — понятие условное, потому что никакой почти мебели там не было. Две железные койки, два канцелярских стола с литературой да круглый столик посредине — вот и все убранство. У одной из стен, у выхода,— вешалка на три гвоздя. На ней висело пальто Владимира Ильича. Все нехитрое имущество обитателей этой комнаты помещалось в стенном шкафу, оклеенном обоями. Ни соринки, ни пылинки, ни одного лишнего предмета.
Не помню, по какому делу мы пришли к Владимиру Ильичу. Все время появлялись и исчезали люди — кто на минутку, кто поговорить основательно. По каким только делам не обращались к Ленину! Часто — по личным. С неистощимым терпением выслушивал он каждого, кого надо было поддержать, ободрить.
Вскоре мы снова были у Ленина. Он писал статью по поводу изменнической позиции социалистических лидеров Франции, Бельгии, Германии. При нашем появлении он положил перо и как бы продолжал свою статью вслух:.
— Эти люди, называющие себя социалистами, интернационалистами, стали предателями социализма, интернационализма! Они, которые еще вчера клялись в верности международному объединению рабочих, сегодня, в вопросе о войне, пошли на поводу у своих буржуазных правительств!
Ленин цитировал их выступления и статьи, в которых они пытались оправдать свою измену, изобличал во лжи и лицемерии, комментировал их мысли с убийственным сарказмом, пересыпая свою речь язвительными словечками то по-французски, когда говорил о французах, то по-немецки, когда говорил о немцах... Казалось, они здесь, перед ним и он наносит им удар за ударом.
Глаза Владимира Ильича сверкали. Он шагал по комнате, по временам останавливаясь, засунув руки восарманы. Дойдя до угла, резко поворачивался и снова мерил комнату по диагонали. И столько боли, столько страсти было в его словах, в его глазах, голосе...
Таким я его вижу перед собою, пламенного, яростного, страдающего от своей вынужденной «неволи» и от невозможности выйти на широкий простор.
Знал ли он, чувствовал ли, что не пройдет и двух лет, как этот простор будет завоеван, открыт, открыт для него и для народа.
* * *
Когда Ленину случалось приезжать в Лозанну, он в гостинице не останавливался — не по карману было,— а ночевал у Володи (партийная кличка М. И. Мовшовича). Это был старый партийный работник, по профессии сапожник, который и здесь, в эмиграции, занимался прежним ремеслом. Владимир Ильич очень его ценил и уважал.
Жена Мовшовича Мира, тоже старая партийка, бывшая швея, теперь кормила обедами одиночек из эмигрантской братии.
Мастерская Мовшовича — с наперсток величиной — была местом конспиративных встреч. В двух шагах от нее находилась квартира Володи: крохотная комнатушка, где едва умещались кровать, старинный комод и постелька пятилетней дочки, да кухня. Кухня служила и столовой, и гостиной, а также дискуссионным клубом.
У этих простых, сердечных людей всякий чувствовал себя как дома. И Владимиру Ильичу было хорошо у них. Но в первый приезд он сильно поспорил с хозяевами.
После разговора в кухне Володя повел гостя в спальню. Мира стояла у постели и разворачивала свежие простыни.
— Это не для меня ли? — смекнул Владимир Ильич.
— Для вас,— подтвердил Володя.
Ленин оглянулся, посмотрел вокруг. Другой кровати в комнате не было.
— А вы где будете спать? — спросил он. Володя пожал плечами:
— На полу.
— И Мира?
— Ну да.
— Э, нет, на это я не согласен. На полу постелите мне. Володя возмутился:
— А на это я не согласен. Где это слыхано, чтобы гостя... Ленин перебил его:
— А это вы хорошо придумали: я, мужчина, буду спать на кровати, а женщина — на полу?
Тут вмешалась Мира. Бросив простыни на кровать, она подбоченилась с самым решительным видом, прищурила глаз (видимо, подражая Владимиру Ильичу), заговорила:
— Владимир Ильич, за что вы меня оскорбляете? Равноправие так равноправие! В чем дело? Что за привилегии в мою пользу! Я протестую, Владимир Ильич!
Надо себе представить Миру, маленькую, кругленькую, курносенькую, в этой воинственной позе! Владимир Ильич так и закатился смехом.
— Вот так равноправие! Нет, Мира, мы с вами, как я вижу, этот вопрос по-разному понимаем, вот в чем дело! И в данном случае я категорически за отмену равноправия! Уж вы там как хотите, а я — против!
Спор еще продолжался, но в конце концов сторонники женского равноправия были разбиты наголову. Владимир Ильич с торжеством растянулся на разостланном на полу ватном одеяле, заменившем матрац.
— И скажу вам, между прочим, что постель превосходная! — заявил он.
С тех пор вопрос о том, кому где спать, не поднимался.
* * *
Как-то Владимир Ильич зашел к Володе и застал у него несколько товарищей.
— Мне надо повидаться с товарищами в Шайи (предместье Лозанны),— сказал он.— Как туда добраться?
Володя подошел к окну и стал показывать рукой:
— Выйдете на улицу и возьмете налево. Видите, тут проходит трамвай. Он делает по площади круг, затем идет налево и поднимается вверх, вон по той улице. Это и есть дорога в Шайи. Сядете на кругу и мигом доедете.
— По этой улице? А как она называется? — спросил Ленин. Все переглянулись: никто не знал.
— Да ведь это так просто,— сказал Володя.— Трамвай идет в
олном наппавлении. вот сюда. - 3 дело опять был лущен указатель-ный палец.— Красивая улица, не так ли/ Но крута очень. Однако можно и пешком, это близко, и все равно вдоль трамвайной линии.
— А как же все-таки,— допрашивал Владимир Ильич,— называется улица? Это, как я понял, единственная связь между городом и Шайи?
— Совершенно верно. Да разве вам непонятно? — удивился кто-то другой, кажется Сафаров.— Сперва направо, потом налево...
На всех лицах было написано недоумение. Ленин явно дразнит их. Но что он задумал?
Володя снял с вешалки кепку.
— Я провожу вас.
— Как, вы сказали, называется улица? — повторил Владимир Ильич, как бы не расслышав и сделав вид, будто напряженно старается понять, что ему говорят.
— Да ведь я уже сказал — не знаю,— с отчаянием проговорил Володя. Он уже укрепился в убеждении, что тут кроется подвох, и пошел к выходу, полагая, что Ленин последует за ним.
Резким жестом Владимир Ильич остановил его:
— Не надо! Один доберусь. Наступила пауза. Ленин спросил:
— Сколько лет вы здесь живете?
— Восемь,— тихо сказал Володя.
Владимир Ильич повернулся к нему всем корпусом. Брови сдвинулись, глаза как щелки, на лице гнев. Произнес отрывисто, жестко:
— Направо—налево, направо—налево! Живете здесь восемь лет, по этой улице ходите восемь лет — и не удосужились узнать, как она называется! Работнички! Организаторы! Конспираторы!
Конечно, это относилось не к одному Володе. Все стояли, не зная, куда деваться. Впервые они поняли, какое значение имеет такая «мелочь». И запомнили, конечно, на всю жизнь.
В Берне партийные собрания и всякие собеседования устраивались обычно у Шкловских. Инженер-химик Григорий Львович Шкловский был единственным из всей большевистской братии «солидным» человеком. Он имел большую семью, достаточные средства к жизни, занимал приличную квартиру в буржуазном квартале. Местные буржуа считали его «своим». Кто бы подумал, что у него в доме «штаб красных»?
Для Ленина его дом обладал особой притягательной силой из-за детей. Их было четверо, и все — девочки. Владимир Ильич для них вовсе не был «большим дядей»: в их обществе он сам становился ребенком, самозабвенно и с восторгом отдающимся игре. Неистощимый на выдумки, Владимир Ильич всякий раз вносил в эти забавы что-то новое, но некоторые «номера» повторял охотно и с неизменным успехом у своих маленьких друзей. Иногда он изображал разки бойника, иногда — страшного зверя и гонялся за ними, громко «рыча». Девочки спасались от него под кроватями, за шкафами, опрокидывались стулья, сдвигались столы, этажерки, воздвигались баррикады... Ленин эти баррикады разбрасывал, начиналась возня, еще более азартная и захватывающая.
Бурное веселье продолжалось до прихода взрослых. И веселого, озорного товарища их детских игр как не бывало, кончались шутки и проказы. Приходилось, под строгим взглядом матери, уходить в детскую. Но иногда в утешение девочкам Владимир Ильич хитро подмигивал, как бы обещая хорошую компенсацию в будущем за нанесенную обиду.
Младшая из девочек, двухлетняя Люда, была любимицей Ильича. Черноглазая, пухленькая, подвижная, как живчик, она отлично сознавала свою власть над ним. Едва только он появлялся, как она завладевала своим другом. Быстро взбиралась к нему на колени, давая всем понять, что сейчас он принадлежит ей одной. Торопливо, захлебываясь, теребя его за бороду и пуговицы пиджака, она принималась выкладывать на своем уморительном ребячьем языке все домашние новости. Ленин понимал ее, слушал с сосредоточенным вниманием, пресерьезно задавал ей вопросы, а сестренки ревниво ждали, когда он освободится из плена и настанет их очередь. И не только для игр, а и для серьезного разговора.
Дружба Владимира Ильича с младшей дочерью Шкловского и в дальнейшем не была забыта. В письмах Ленина к Шкловскому можно часто прочесть такие приписки: «Привет всем, начиная от Люды», или «Привет всей семье, особенно Люде», или «персонально Люде».
О Владимире Ильиче Ленине. Воспоминания. 1900—1922 годы. М., 1963. С. 184—188