П. И. Воеводин ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ «20 ЛЕТ РАБОТЫ В БОЛЬШЕВИСТСКИХ ОРГАНИЗАЦИЯХ И ВСТРЕЧА С ТОВ. ЛЕНИНЫМ»
Революция освободила меня из ссылки, а Октябрьская революция поставила во главе самого ответственного в тот период органа Советской власти — председателем краевого Совета Западной Сибири и Урала, главных районов, откуда в тот момент получала продовольствие вся голодная Россия во главе с Питером и Москвой.
Будучи председателем краевого Совета, мне каждый день приходилось сноситься по прямому проводу с Питером по поводу постановки продовольственного дела в Советской Республике.
То была горячая пора и страшное время: армия хлынула по домам, и, видя у себя дома голодных, вооруженные солдаты целыми толпами бросились искать хлеба. Мешочничество, впервые появившееся на фоне хозяйственной жизни России, с примесью бандитизма, запруживало все железные дороги, и хлеб развозился не только пудами, но и целыми поездами, чаще всего попадая не голодным, а спекулянтам и всяким жуликам.
Нужно было спасать положение, надо было быть самым решительным в мероприятиях и тактичным в отношении к солдатской массе, ни с чем не желавшей считаться и грозившей пойти против самих большевиков, которым-де армия помогла добиться власти.
Сибирь буквально отдана была на растерзание, и центр оставил нас, местных работников, без денег, без реальной силы и без руководства. Только благодаря тому что всюду в Сибири во главе Советов сразу встали старые испытанные большевики, удалось с первых же дней наладить все органы государственной власти, несмотря на самый ожесточенный саботаж интеллигенции и малочисленность работников из рабочих.
В ту пору, не получая никаких конкретных руководящих указаний из центра, часто подолгу не видя центральных органов печати, нам в Сибири пришлось руководствоваться собственным политическим чутьем, воспитавшимся целиком в ленинских традициях.
Мы сознавали всю тяжесть, какая была взвалена на плечи нашей партии историей, и твердо решили умереть на своем историческом посту или победить во что бы то ни стало. Будущее показало, что большевики поступили правильно, и в этом самая важная заслуга нашего всеми любимого Ильича.
Каждый день под угрозой самосуда, еще не зная подробностей петербургских событий, в водовороте ужасающих сцен, я лично жил и работал, только поддерживаемый одною мыслью, что товарищ Ленин с его тридцатилетним опытом не может ошибаться в выявлении пролетарской революции, а если и ошибается, то это ошибки истории, приведшие Россию ранее других стран к диктатуре пролетариата.
Еще не слагая с себя обязанностей председателя краевого Совета, я должен был взяться за работу в качестве председателя Совета народного хозяйства Западной Сибири, сменив товарища Яковлева, избранного председателем Центрального Исполнительного Комитета Советов всей Сибири. Взявшись за организацию народного хозяйства в Западной Сибири, этой самой богатейшей в промышленном и сельскохозяйственном отношении и населенной трети всей сибирской территории, я столкнулся с целым рядом таких вопросов, от разрешения которых зависело существование самой Советской власти в Сибири.
Вопросы эти побудили меня ехать в центр для установления живой связи с руководящими органами и обеспечения кредитами всей сибирской народнохозяйственной жизни.
По результатам поездок многих товарищей в центр я убедился в том, что все вопросы, стоявшие в то время передо мною, может разрешить только один товарищ Ленин, и к нему я решил в первую очередь направиться.
До того момента я отклонял всякую мысль о поездке в Питер, отказываясь даже от личного удовольствия принимать участие на происходивших тогда съездах и совещаниях.
Но как только на мое место председателя краевого Совета избрали тов. Шлихтера (бывшего до этого народным комиссаром продовольствия), я пришел к заключению, что начать свою новую работу по организации финансов, промышленности, транспорта и сельскохозяйственной жизни Западной Сибири я могу только после получения личных указаний и советов тов. Ленина.
По дороге из Омска я узнал, что Совет Народных Комиссаров и все ведомства переехали из Питера в Москву. Я свернул в Москву и скоро был уже у тов. Ларина, с которым часто сносился в последнее время по делам, связанным с работой Высшего совета народного хозяйства. Тов. Ларин взялся помочь мне в решении сибирских нужд и после некоторой предварительной работы заготовил проект декрета об утверждении плана хозяйственной деятельности для Сибири — национализации целого ряда предприятий, уже до этого взятых нами в собственность республики, и финансирования Сибири через наши областные центры.
Я просил тов. Ларина обеспечить мне разрешение присутствовать в Совнаркоме при проведении декретов для Сибири, чтобы иметь возможность лично отстаивать те или иные мероприятия.
Однажды тов. Ларин пригласил меня с собою в Кремль, и я, можно сказать, с трепетом сердечным впервые поднимался в помещение Совета Народных Комиссаров.
Просидев несколько минут в канцелярии Управления делами Совнаркома, я узнал, что наши сибирские декреты отложены ввиду заслушания доклада приехавшего одновременно со мной из Сибири чрезвычайного уполномоченного от Совнаркома по продовольствию тов. Шлихтера.
Меня это чрезвычайно заинтересовало, тем более что тов. Шлих-тер уже имел столкновение с нашими сибирскими товарищами на почве своих чрезвычайных полномочий, и я имел поручение осветить перед нашими руководящими кругами роль тов. Шлихтера и ту борьбу, какая велась у нас против чрезвычайных уполномоченных, назначенных непосредственно из центра.
Я просил тов. Ларина передать записку тов. Ленину с просьбой разрешить мне присутствовать на докладе тов. Шлихтера, так как область продовольствия в Сибири, о которой тот должен был докладывать, была больше всего знакома мне, и за нее я был наиболее ответственным, как только что ушедший с поста председателя краевого Совета.
И вот я в зале заседаний Совета Народных Комиссаров, в этом святая святых власти рабочих и крестьян, где витает и царит дух диктатуры пролетариата!
Тесно заставленная тремя длинными простыми столами, покрытыми сукном, со множеством стульев, комната. Слишком просто, слишком тесно — совсем не похоже на то, что обычно связывается с представлением о зале законодательных собраний.
Как небо от земли отличалась эта слишком даже скромная комната от Таврического или Мариинского дворца, где заседали Государственная дума и Совет...
Окна комнаты, находившейся на третьем этаже, выходили на одну из площадей Кремля, как раз против Арсенала, а вдали видна была Кутафья башня Троицких ворот, через которые был единственный доступ в Кремль.
Я уселся скромненько в углу около двери и стал присматриваться к толпившимся у столов народным комиссарам и членам их кол-?????????????????????????????????????????????????????????????????
Здесь я встретил много знакомых товарищей, с которыми приходилось сталкиваться в разные времена работы в подполье и в ссылке.
Вот тов. Рыков, с которым я встречался еще в работе по подготовке саратовской демонстрации в 1902 году и с которым затем в момент Февральской революции был в числе пяти других товарищей избран нарымской колонией ссыльных в первый революционный комитет, взявший власть в Нарымском крае в марте 1917 года; вот тов. Свидерский, сидевший со мной в самарской тюрьме в 1903 году; тов. Брюханов и Цюрупа, живший в Уфе в то время, когда я сидел в уфимской тюрьме в 1906—1908 году; Гуковский, в квартире которого в Баку я скрывался некоторое время, будучи нелегальным по приезде из Америки; Ландер, с которым я работал, живя в Самаре в период возрождения нелегальной организации нашей партии в 1910 и 1911 годах, и еще кое-кто.
Большинство все же было мне незнакомо. Встретил я и таких, которых никак не мог себе представить сидящими в большевистской законодательной палате, и этим я был крайне огорчен, зная таковых в их антипролетарской сущности.
Толпившиеся и сдержанно шумевшие группы наркомов вдруг мгновенно затихли и разместились за столами.
Из двери, расположенной против той, в которую я вошел, показался тов. Ленин и сразу же, быстро перебирая бумаги на столе и обращаясь к секретарю Совнаркома, тов. Горбунову, заговорил о повестке заседания, этим самым начиная работу Совнаркома.
Впервые в жизни я видел близко рядом с собой того, за которым шел, невзирая ни на что, в течение 20 лет моей жизни, я видел его живые, насквозь пронизывающие маленькие, хитрые, но с оттенком добродушия и смешливости глазки, его лысину на своеобразной мужицкой голове и слышал голос, не то картавящий, не то шепелявящий, но ясный и постепенно захватывающий все внимание слушателя. Одет он был очень скромно.
Скоро деловитая и шутливая речь тов. Ленина, информировавшего о положении республики на границе с Украиной, где в то время нажимали на нас немцы, привлекла все мое внимание. Я вслушивался с восхищением в слова тов. Ленина, в смешливом тоне которого по адресу немцев сквозило то превосходное знание международного положения и уверенный анализ развертывавшихся событий, в которых тов. Ленин чувствовал себя точно рыба в воде.
Когда тов. Ленин закончил свое сообщение и осведомил товарищей о принятых мероприятиях, по комнате прошел шумок и начался сдержанный говор, но тов. Ленин сразу, не теряя ни одной минуты, перешел к другому вопросу, тем самым привлекая внимание товарищей к очередной работе. Тов. Ленин, руководя заседанием, все почти время или ходил взад и вперед вдоль своего стола на расстоянии четырех-пяти шагов, или, стоя у своего кресла, точно дирижер, подавал реплики, делал замечания, то и дело концентрируя внимание присутствующих на выступлениях говоривших.
Чаще всего тов. Ленин с добродушной иронией, своеобразно сдерживая особенно разглагольствовавших товарищей, отрывисто бросал: «Факты! Фактов, фактов побольше! Конкретнее!»
Видно было по всему, что все товарищи поддаются такому деловитому и экономному ведению работы, и каждый старался короче излагать свои сообщения, замечания или дополнения.
Когда открылись прения по докладу тов. Цюрупы о продовольственном положении Советской Республики с дополнениями тов. Шлихтера о необходимости введения института чрезвычайных уполномоченных, тов. Ленин вспомнил о моей просьбе допустить меня присутствовать на докладе по продовольствию и спросил тов. Ларина: «А где же Воеводин?» Я поднялся и что-то пробормотал, попросив тов. Ленина дать и мне слово по докладу.
Тов. Ленин пристально взглянул на меня, точно измеряя мою фигуру, и, кивнув головою, бросил: «Записал, записал!»
По докладу выступали все продовольственники, и все они, конечно, сгущали краски о плохой работоспособности местных органов, делая определенный вывод, что продовольственное дело смогут поправить только комиссары с чрезвычайными полномочиями.
Мне странно показалось такое упрощенное и бюрократическое разрешение чрезвычайно сложного и, несомненно, нового для всех говоривших здесь вопроса об усилении продовольственных заготовок.
Сознаюсь, что я весьма скептически смотрел на всех товарищей, с такой смелостью говоривших об улучшении продовольственного аппарата при помощи комиссаров с генерал-губернаторскими функциями.
Я работал в области продовольствия до этого уже целый год, начиная с обязанности секретаря губернского продовольственного комитета и кончая работой в должности председателя краевого Совета, охватывавшего девять губерний, и, конечно, знал цену всем чрезвычайным уполномоченным, вносившим только разлад в местную работу, целиком направленную опять-таки на нужды того же центра и всей республики.
Все комиссары слушали со скукой доклады о продовольствии (в те времена надо всем доминировали вопросы международной политики — более интересные, чем заготовка хлеба и масла) и, по-видимому, относились все же одобрительно к проекту насаждения чрезвычайных уполномоченных.
Но более всего меня поразило и даже повергло в уныние то, что и сам тов. Ленин, по-видимому, был склонен видеть в предложении продовольственников ввести единоличную диктатуру для производящих губерний единственный способ разрешения продовольственной разрухи.
Тов. Ленин в своем слове весьма одобрительно отнесся к проекту внесенного на утверждение Совнаркома декрета наркомпро-дом, и я чувствовал, что мое выступление по докладу будет здесь лишнее. Я, как практик, определенно увидел, что наш центр еще не дорос до понимания всей сложности и запутанности для пролетарской диктатуры продовольственной политики и дальше бюрократического подхода к разрешению задачи не шел.
Более или менее практически подходил к делу тов. Ларин, но его выступление с критикой проекта как-то было сорвано язвительными репликами продовольственников.
В момент моего раздумья о том, стоит ли мне выступать, раз здесь большинство сторонников предложения наркомпродовцев, тов. Ленин сказал, что мне принадлежит слово.
Вначале путаясь от волнения (я еще не мог освоиться с тем, что нахожусь в столь высоком учреждении и в присутствии бесконечно уважаемого мною моего учителя тов. Ленина), я осведомил присутствующих об отношении, какое вызвал к себе тов. Шлихтер со своими чрезвычайными полномочиями со стороны всех сибирских товарищей, во главе с такими испытанными большевиками, как тов. Яковлев (председатель ЦИК сибирских Советов), Косарев (председатель областного исполкома Западной Сибири) и др.
Постепенно овладев собою, я подверг самой резкой критике план наркомпродовцев и внесенный ими проект декрета, подчеркнув, что нужна продовольственная диктатура Советов, всех органов, которые еще слабо организованы и которые нужно поддержать, обеспечив авторитет власти на местах путем разумных и своевременных указаний и мероприятий, исходящих из центра, а отнюдь не генерал-губернаторское поведение, хотя бы и представителей даже самого Совнаркома.
Во все время моей очень горячей и очень резкой по адресу центральных ведомств речи я то и дело слышал реплики вроде следующих: «Ого, вот они сибиряки, сепаратисты!», «Так, так — самые настоящие самостийники!», «Вот именно авторитет власти на местах, знаем мы эту власть на местах!» и пр. и пр.
Я подхватывал эти реплики и, видя, что товарищи из центра, обжегшиеся на молоке (запутавшись на Украине), дуют теперь на воду, решительно заявлял, что в продовольственном деле нужны больше, чем где бы то ни было, свои, но знающие люди, умеющие подойти к деревне, путем не обещаний, а действительной разверсткой всего имеющегося у нас запаса изделий заставить крестьян отдать республике хлеб, и крестьяне тогда повезут хлеб без всяких генерал-губернаторских, строгих, но бумажных распоряжений.
Всю мою речь я всецело основывал на полугодовом опыте в роли руководителя продовольственного отдела Западной Сибири и подкреплял целым рядом материалов, привезенных мною для доклада в центре.
Я решительно подчеркивал, что все товарищи в центре, далекие от провинциальной гущи, находятся под ведомственным гипнозом продовольственников.
К моему великому удивлению и восхищению, тов. Ленин, в своем первом выступлении соглашавшийся с положениями, выдвинутыми продовольственниками, в своем резюме отметил целый ряд моих замечаний и в заключение прений предложил создать особую комиссию, которой Совнарком должен вменить в обязанность в трехдневный срок переработать декрет до представления на окончательное утверждение ВЦИК и тут же сам наметил кандидатов в эту комиссию, назвав тов. Цюрупу и Шлихтера от Наркомпрода, Стучку или Козловского от Наркомюстиции, Троцкого и Воеводина (меня как практика-продовольственника).
Тов. Троцкий отказался за перегруженностью работы, я также просил снять мою кандидатуру, мотивируя тем, что я приехал в Москву на самое короткое время по целому ряду неотложных сибирских дел и должен немедленно выехать обратно.
Тов. Ленин согласился с моими доводами, предложив, однако, представить в письменном виде те замечания практического характера к проекту декрета, которые я считал необходимыми.
Меня чрезвычайно ободрило такое отношение ко мне со стороны тов. Ленина; со стороны других товарищей в Совнаркоме я отклика не встретил.
Здесь сказался тов. Ленин весь целиком, во весь рост великого в своей скромности человека.
В роли общепризнанного вождя пролетариата всего мира, руководителя власти рабочих и крестьян в России тов. Ленин брал от жизни все, что было необходимым в его повседневной работе направления строительства пролетарского государства.
После я видел, как тов. Ленин, вначале, казалось, слабо ориентировавшийся в мелочах повседневной практики, постепенно всасывал в себя все, каждую отдельную мелочь и затем, синтезируя детали, создавал стройную систему мероприятий советской политики.
Больше всего меня пленяла в товарище Ленине та скромность, с которой он прислушивался ко всякому деловому замечанию и к новому практическому предложению; его смелость сознавать свои промахи, желание учиться у жизни — все те достоинства, которыми небогаты весьма многие почтенные руководители наших ответственных учреждений.
Тов. Ленин никогда не боялся и не стыдился приводить в своих речах примеры и сведения, которые он позаимствовал из бесед с рабочими и крестьянами, ходившими к нему за разрешением своих нужд.
Меня однажды поразило такое обстоятельство. Будучи у тов. Ленина с каким-то докладом, я, торопливо излагая ему суть дела, приводил целый ряд примеров канцелярской волокиты наших центральных ведомств и несовершенства нашего советского аппарата.
Тов. Ленин слушал меня, то и дело отвлекаемый по телефону или теми или иными вопросами дежурного секретаря. Лицо тов. Ленина было настолько утомлено и тускло, что он не мог сдержать зевоты и глядел как-то апатично по обыкновению прищуренным одним глазом. Заметив это, я сказал тов. Ленину, что, может быть, удобнее назначить другое время для моего доклада, но тов. Ленин так же вяло ответил:
— Нет, нет, продолжайте сейчас!
Я, однако, постарался кончить свой доклад скорей и ушел от тов. Ленина весьма неудовлетворенным.
Каково же было мое изумление, когда однажды, выступая на заседании ВЦИК или V съезда Советов, тов. Ленин в своей речи вдруг стал приводить те примеры и сведения, которые я передавал ему в моем докладе и которые он слушал, как мне казалось тогда, весьма невнимательно. Я был прямо поражен и в восторге, после чего еще строже стал относиться к своим разговорам при встречах с тов. Лениным, который, не гнушаясь мнением даже самого рядового работника, брал все, что только было ценно и пригодно из него для повседневной работы в борьбе пролетариата.
Пролетарская революция. 1922. № 6. С. 186—193
ВОЕВОДИН ПЕТР ИВАНОВИЧ (1884—1964) — активный участник революционного движения, член партии с 1899 г. Член комитетов РСДРП в Самаре, Чите, Омске и Златоусте. В октябре 1905 г. руководил в Самаре боевой дружиной. Неоднократно подвергался арестам и отбывал тюремное заключение. В 1912 г. эмигрировал в США. В 1913 г. вернулся в Россию, работал в Баку, был арестован и сослан в Нарымский край. Во время Октябрьской революции — председатель краевого Совета Западной Сибири и Урала. В 1919—1923 гг.— на хозяйственной и литературно-издательской работе, с 1923 г.— редактор научно-популярного журнала «Электрификация» и научного журнала «Электричество». Член ВЦИК.