ЛИ ФУ-ЦИН
Я БЫЛ БОЙЦОМ ЛИЧНОЙ ОХРАНЫ ЛЕНИНА
После Октябрьской революции наш партизанский отряд, в который я вступил в 1917 году и который действовал на юге России, влился в ряды Красной Армии. В начале 1918 года более 70 китайцев в составе отряда из 200 человек перебросили в Петроград. Прибыв туда, мы и не думали, что будем назначены в охрану Смольного, где работал Ленин. Это — самое важное, навек незабываемое событие в моей жизни.
В Смольном был ряд постов. Я с несколькими товарищами был назначен на третий. Мы должны были проверять пропуска у всех входящих и выходящих.
До этого мы много раз слышали, с какой любовью русские товарищи говорят о Ленине. В нашем представлении он был величайшим вождем. Но мы никогда не думали, что этот великий человек может быть так прост и общителен. Поэтому, когда мы впервые его увидели, нам и в голову не пришло, что это Ленин и что мы можем не узнать его.
Мы уже несколько дней несли службу в Смольном. Однажды с улицы в помещение бодро вошел человек в простом черном пальто и в каракулевой шайке, с портфелем под мышкой. Мы преградили ему путь. Он мягко улыбнулся и ничего не сказал. В это время подошел начальник охраны. Он подал команду, и мы взяли на караул. Человек одобрительно кивнул головой и, улыбаясь, прошел. Только тогда командир сказал нам, кого мы только что видели. Это был Ленин.
В те дни Ленин был очень занят, и часто глубокой ночью можно было видеть в его окне свет. Он был перегружен работой, но, несмотря на это, постоянно интересовался жизнью, учебой, успехами окружающих.
При следующей встрече Ленин спросил нас, откуда мы родом. Мы ответили: из Китая. Ленин же принял нас за монголов. Потом он спросил: «Ну, а как привыкаете? Как кормят, как живете?».
«Очень хорошо. Сейчас мы живем намного лучше, чем прежде», — отвечали мы.
Ленин сказал, что жизнь пока, конечно, еще не совсем хорошая, вот когда прогоним всех белогвардейцев и интервентов, построим цветущее государство, тогда и заживем как следует. Он сказал еще, что в Китае тоже революция. Настанет день, когда китайцы прогонят империалистов, капиталистов и помещиков. Тогда и Китай станет могучей страной.
В другой раз Ленин говорил нам, что мы неплохо говорим по-русски. Но надо много учиться, чтобы хорошенько изучить русский язык. На следующий же день после этой беседы каждый китаец получил ручку и учебник. Ясно было, что об этом позаботился Ленин.
Иногда Ленин заходил к нам в столовую и в общежитие посмотреть, как мы живем, как питаемся. Как-то раз он пришел в общежитие охраны, пощупал постели, одеяла и спросил товарищей, не холодно ли спать. Все, конечно, ответили, что не мерзнут. Только один бросил фразу: «Не холодно, но все же не рискуем раздеваться». Ленин рассмеялся. Вскоре после этого нам привезли дрова. Тогда с дровами было очень плохо. Как нам потом рассказали, эти дрова специально для Ленина прислали русские крестьяне, а он передал их нам. Сам он работал в своем кабинете, бывало, не снимая пальто. Мы были очень тронуты вниманием Ленина к нам и вместе с тем беспокоились за него.
Мы охраняли Смольный около двух месяцев. Затем нас направили в охрану Московского кремля. Здесь у нас было меньше возможности встречаться с Лениным.
Осенью 1918 года меня с другими бойцами охраны отправили на Южный фронт. После этого я Ленина больше не видел.
Печатается по рукописи.
Перевод с китайского.
СУН ШУ-ТАН
В ЛИЧНОЙ ОХРАНЕ ТОВ. ЛЕНИНА
В жизни каждого человека есть самая счастливая пора. Для меня лично самым счастливым в жизни было время, когда я охранял великого вождя Ленина.
Вскоре после победы Октябрьской революции, в начале 1918 года, я вступил в ряды Красной Армии. Прошло несколько дней, и меня назначили в охрану вместе с 70 китайцами и многими русскими бойцами.
На красивой улице, тянувшейся вдоль Невы, стоял двухэтажный кирпичный дом. Его мы и охраняли. Командиром китайских бойцов был переводчик Чжао Пу-сюань. Он поддерживал связь с руководством и определял время и порядок смены караулов. Обычно у ограды несли вахту двое, и один дежурил у входа в здание. Смена караулов происходила через каждые 2—3 часа.
С самого начала нам, китайским бойцам, было известно, что мы охраняем какое-то важное лицо, но кого именно, не знали. Как-то наши бойцы играли в шахматы в комнате отдыха. Вошел человек, который ничем не привлек нашего внимания. Он молча стал в стороне и наблюдал за игрой.
В комнату вошел Чжао Пу-сюань. Увидев незнакомца, он сразу его поприветствовал, а затем тихо сказал нам: «Это товарищ Ленин, его мы охраняем».
Ленин! Это он — руководитель русского народа, свергнувшего царское правительство и буржуазное Временное правительство. Это он, которого так горячо приветствовал народ на Финляндском вокзале!
Я внимательно смотрел на товарища Ленина. Он был невысокого роста, в простом костюме и рабочем кепи, глаза его живо искрились. Да, я не ошибся, именно его я видел на Финляндском вокзале. Какой он скромный, приветливый.
За 30—40 дней нашей службы в охране мы ближе узнали Ленина. Товарищ Ленин проявлял большую заботу о китайских бойцах. Он много раз заходил в наше общежитие. Однажды он заметил, что у некоторых наших красноармейцев потрепанные одеяла и велел заменить их новыми. Его забота о нас чувствовалась во всем. Питались мы даже лучше русских товарищей. Несколько раз в месяц специально для китайцев готовили рис.
Товарищ Ленин — наш вождь. И несмотря на это, какой он был приветливый и доступный. Все наши бойцы восхищались им, и каждый был счастлив служить в его личной охране.
Через месяц с небольшим мы уехали на фронт и больше Ленина не видели.
1960 г.
Печатается по рукописи.
Перевод с китайского.
АДАМ ЭГЕДЕ-НИССЕН
У ЛЕНИНА В СМОЛЬНОМ1
Времени было два часа ночи. Только что возвратился из Смольного, где встречался с Лениным. Он не казался взволнованным после покушения, которому недавно подвергся2. Было произведено четыре выстрела — по крайней мере один из них попал в машину и задел швейцарского товарища Платтена, который сидел вместе с Лениным. «Это покушение показывает, что власть Ленина непрочна», — говорили враги.
Ленин, со своей стороны, сказал мне, пригласив к чаю в скромной столовой Смольного, что внутреннее положение правительства очень хорошее. Его, наоборот, больше беспокоит позиция немцев. Переговоры о мире продолжаются, и Ленин все время получает сообщения о их ходе.
Мы затронули вопрос о расколе между большевиками и меньшевиками. Я напомнил ему, что на съезде в 1906 году между ними было единство3.
— Да, это верно, — сказал Ленин. — Но единство это было более формальным, чем реальным. На съезде в Лондоне мы разделились на две партии. Если меньшевики считают, что следует ограничиться буржуазной революцией, хотя и утверждают, что эта революция носит не только политический характер, мы говорим, что, когда наступит момент, следует осуществить всю нашу социальную программу. Это мы считаем своим долгом. Мы предали бы дело пролетариата, если бы этого не сделали. Программа, которую мы в настоящее время хотим осуществить при участии или без участия Учредительного собрания, будет изложена 18 января, в день открытия этого собрания.
Я спросил Ленина, надеется ли он получить большинство. Он ответил:
— Большинство в Учредительном собрании или же нет, теперь безразлично. Сегодня мы имеем большинство в народе. Мы, то есть большевики и левые эсеры. Да и условия сейчас уже не те, что были во время выборов.
Ленин произвел впечатление человека спокойного. В противоположность многим здешним товарищам он говорит сдержанно и без широких жестов, вместе с тем он, несомненно, обладает чувством юмора.
Очень интересно было встретить председателя большой плановой комиссии, испытанного революционера, с совершенно подорванным здоровьем после многолетнего пребывания в тюрьме, но вполне сильного духовно. По инициативе Ленина комиссии предстояло подготовить предложение о том, где следует расположить новые крупные предприятия. Советская республика должна стать как можно более независимой от импорта. Были вызваны люди из всех крупных губерний русского государства, которые сообщили, что производится в их районах и что можно расширить и изменить.
Планы составлялись и в то время и позднее. Вспомните хотя бы гигантский проект электрификации — также инициативу Ленина. Разрабатывались планы и для тех районов страны, где в то время еще находились враги, — например, Днепрострой.
10(23) января 1918 года после роспуска Учредительного собрания состоялось открытие III съезда Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов всей России. В нем приняло участие свыше семисот делегатов, из них более четырехсот сорока человек составляли большевики.
Как величественно после вступительной речи Свердлова лились звуки «Интернационала» в исполнении военного оркестра!
Затем начались приветственные речи. Представители социалистических партий Швейцарии, Америки, Англии, Румынии, Швеции и Норвегии, делегаты Украины и других частей бескрайней России...
Мне бы очень хотелось передать впечатление от великого съезда рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. «Красный конвент», как его называли многие. Парламент русской Советской республики. Но как описать всю эту страсть, бурный поток слов, столь долго подавлявшееся стремление к освобождению? Я сижу в президиуме и смотрю в зал. Поистине это само море. Никто не остается пассивным. Большие и малые волны... Эти волны хотят теперь властвовать, свободно разливаться вокруг.
Еще немного о Ленине. Как он покоряет людей! Как притягивают его добрые глаза, которые так дружески на вас смотрят! Он говорит:
— Моя мечта — полчасика вздремнуть.
Но все же терпеливо выслушивает все, о чем мы ему рассказываем и просим.
— Я больше не оратор, — говорит он. — Не владею голосом. Полчаса — капут. Хотелось бы мне иметь голос Александры Коллонтай.
Он стремится помочь нашим рыбакам раздобыть сырье для сетей, а также другие нужные Норвегии товары, которые может уступить Россия. Он с нетерпением ожидает, когда наладится организация новой жизни. Но это нелегко.
— Разберите часовой механизм на отдельные части и соберите его снова. Мастер это сделает, но ему потребуется известное время. Однако представьте себе, что часы разобраны и некоторые детали приходится переделывать, и вы поймете, какую гигантскую задачу поставил перед собой Совет Народных Комиссаров России.
Ленин простой, в нем все очень естественно. Так же просто он говорит. Без риторических фраз. Ровно звучат его слова о серьезности положения, организованности и сплочении. Люди его понимают. Они восторженно приветствуют своего вождя, и его словами заканчивает свою работу «Красный конвент». Большая часть ночи ушла на утверждение всех декретов Совнаркома по аграрному вопросу, — крестьяне не хотят покидать Петроград, пока это не будет сделано.
В последний раз под сводами Таврического дворца раздаются вдохновляющие звуки «Интернационала» и «Марсельезы».
Журнал «Новый мира № 3, 1960 г. стр. 172—174%
Примечания:
1 Отрывок из книги. — Ред.
2 Имеется в виду обстрел 1 (14) января 1918 года террористами- контрреволюционерами автомобиля, в котором В. И. Ленин ехал вместе с Ф. Платтеном после выступления в Михайловском манеже. — Ред.
3 IV (Объединительный) съезд РСДРП состоялся 10—25 апреля 1906 года в Стокгольме. — Ред.
ШТЕФАН САЛАЙ
СОЛДАТ АРМИИ ЛЕНИНА
Весна 1918 года была неприветливой, мрачной. Под стать погоде было и положение на фронтах.
В казармах, находившихся неподалеку от Кремля, было так же шумно, как и во всей России. Даже, пожалуй, шумнее, потому что наши казармы похожи были на Вавилон. Кого только не было там: венгры, поляки, эстонцы, немцы, чехи, китайцы, словаки... Сыны девятнадцати народов собрались тогда в тех казармах. По инициативе одного из наших товарищей — коммуниста, венгра — было создано военное подразделение добровольцев, которое потом было названо так: «1-й Коммунистический интернациональный батальон».
Формирование нашего батальона было закончено. Все мы с нетерпением ждали приказа о выступлении на фронт. Вдруг командир получает телефонограмму, в которой было сказано, что утром следующего дня, к 10 часам, он вместе со своим помощником должен прибыть в Кремль. Нам сказали, что телефонограмма была от самого Ленина...
В качестве помощника командира взяли меня.
Я должен был поехать к Ленину!
Представьте себе мое состояние, когда я узнал об этом. Правда, мы, воины интернационального батальона, называли себя «ленинскими солдатами». Все мы знали, что Ленин — очень мудрый человек, что он борется за свободу простого народа. И вот мне предстояло встретиться с ним...
На другой день, около десяти часов утра, мы с командиром представились кремлевской охране. Балтийский матрос, проверив наши документы, отдал честь, а потом проводил до самого кабинета Ленина.
Возле кабинета мы остановились. Наш проводник вошел внутрь. Сквозь дверь мы услышали его рапорт: «Пришел командир Первого Московского коммунистического батальона».
Затем последовалр: «Войдите». И вот мы, как полагается военным, представились Владимиру Ильичу Ленину. Ленин стоял за своим рабочим столом. Рядом с ним я заметил двух военных; один из них держал в руках Красное знамя.
Не спуская с нас своих быстрых, всё замечающих глаз, Ленин дал знак военному со знаменем и сказал: «Возьмите знамя, товарищи».
Командир принял знамя и передал его мне. Я во все глаза глядел на Ленина. Военный передал нашему командиру также документы и саблю.
Ленин сказал:
— Товарищи, идите воевать и освобождать народ!
Мы отдали Ленину честь и вышли из его кабинета.
Не очень много слов сказал нам Ленин, но кажется, то был многочасовой разговор. Ведь в словах его был не только военный приказ — в них был заложен смысл нашей борьбы. До сегодняшнего дня ленинское напутствие звучит у меня в ушах, как будто я вновь стою перед Владимиром Ильичем и на его глазах принимаю из рук командира Красное знамя.
Ленина я видел еще один раз. Вопреки ожиданиям, мы задержались в Москве. Наш интернациональный батальон встречал Первое мая в столице Советской республики. Помню, Ленин говорил тогда о нас, о бывших военнопленных, которые вступили в ряды Красной Армии. Он говорил, что все мы — братья, будь то трудящиеся Германии, Польши, России или других стран1.
Вскоре после праздника мы отправились на фронт. Тысячи москвичей пришли проводить нас. Люди плакали. «Возвращайтесь с победой!» — кричали они нам. Я шел во главе батальона и нес Красное знамя, то знамя, которое вручил нам сам Ленин...
На многих фронтах побывал я, многое пережил, но всякий раз вспоминал я ленинские слова: «Идите воевать и освобождать народ!». Это не только приказ, это был голос сердца.
«Глазами человечества». Иностранные писатели и общественные деятели о В. И. Ленине М. Детгиз, 1957, стр. 35—36.
Примечания:
1 1 мая 1918 года В. И. Ленин выступил с речами на митинге на Красной площади перед демонстрантами и на митинге латышских стрелков и работников Кремля. — Ред.
ДЕЖЁ ФАРАГО
Я БЫЛ СОЛДАТОМ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ
В 1917 году я находился в одном приволжском лагере для военнопленных, который размещался на холме среди леса, в четырех-пяти километрах от города Симбирска. Весть об Октябрьской революции дошла до нас в конце ноября — начале декабря.
Благотворные последствия Октябрьской революции мы, военнопленные, почувствовали в декабре, как только прислужников правительства Керенского сменила охрана Красной гвардии во главе с новым комендантом лагеря.
Прежде всего комендант-большевик объявил, что все военнопленные, кроме офицеров, могут покинуть лагерь, уйти в город и поступить там на работу — словом, жить на равных правах с русскими рабочими. Затем новая администрация лагеря выяснила, кто нуждается в одежде и обуви, и на другой день каждый сделавший заявку получил все необходимое. Приближалась суровая зима, и мы получили фуфайки и шинели на вате.
...В первых числах марта 1918 года меня вызвали в комендатуру лагеря и вручили письмо и большой пакет, прибывшие на мое имя из Москвы. В письме Бела Кун и Тибор Самуэли просили меня раздать венгерским военнопленным нашего лагеря находившиеся в пакете экземпляры газеты «Социалиш форрадалом» и листовки. Товарищи Кун и Самуэли знали меня еще по рабочему движению в Венгрии, а мой адрес получили в Москве, в Центральном бюро по учету военнопленных.
Я роздал все газеты и листовки. Так развернулась в лагере большевистская пропаганда.
Примерно 10 марта в лагерь пришла из Москвы официальная телеграмма, подписанная товарищами Бела Куном и Тибором Самуэли. Администрацию лагеря просили срочно выдать мне командировочное удостоверение для безотлагательного выезда в Москву, в редакцию газеты «Социалиш форрадалом»1.
На следующий день я уже ехал в Москву.
Через двое суток, утром, поезд прибыл на московский вокзал. На перроне двигались, шумели такие огромные, пестрые людские толпы, что у меня буквально закружилась голова. Вдруг кто-то окликнул меня по имени. О, да это Тибор Самуэли и Бела Кун! Они встретили меня и тут же повезли к себе в гостиницу.
...В то время товарищи Бела Кун и Тибор Самуэли часто встречались с Владимиром Ильичем Лениным. На одну из таких встреч был приглашен и я. Меня представили товарищу Ленину как бывшего руководителя рабочего движения железнодорожников.
В. И. Ленин говорил с нами о массовом вовлечении военнопленных в Красную гвардию.
Товарищи Самуэли и Кун изложили широко задуманные планы вовлечения венгерских военнопленных в Красную гвардию, а также сбора и отправки венгерских красных частей на родину в случае возникновения в Венгрии революционной ситуации.
Товарищ Ленин одобрил наш план и обратил внимание на необходимость установления контакта с левыми руководителями рабочего класса Венгрии. По его сведениям, среди рабочих, крестьянских и солдатских масс Венгрии назревало серьезное недовольство политикой правительства. Ленин разъяснил нам, что уже в 1918 году в Венгрии непременно вспыхнет буржуазная революция. Стало быть, наша задача — вернуться после ее начала на родину и перевести буржуазную революцию на рельсы социалистической. Надо ли говорить, что мудрое предвидение Ленина целиком оправдалось!
Затем товарищ Ленин задал мне несколько вопросов о развертывании организационной работы и о настроениях среди железнодорожников. Я признался, что с революционной точки зрения можно принимать в расчет только рабочих ремонтных мастерских, депо и пакгаузов. А стотысячная масса железнодорожников, назначавшихся на должности, была объединена в «патриотическую» организацию, в которой верховодили начальники.
Ленин поинтересовался, насколько революционны венгерские индустриальные рабочие и крестьянство. Я рассказал о славных революционных традициях промышленного рабочего класса, который провел немало ожесточенных классовых битв. Подробно охарактеризовал я и положение широких масс безземельного крестьянства и рабочих-землекопов.
Слушая мой рассказ, Владимир Ильич одобрительно кивал головой. Я знал, что он лучше меня осведомлен об обстановке в Венгрии. Вероятно, Ленин задавал собеседнику эти вопросы для того, чтобы по ответам понять его взгляды.
И вот, видимо, составив обо мне определенное мнение, товарищ Ленин спросил меня, не соглашусь ли я на два-три месяца поехать в Самару, чтобы руководить на территории губернии организацией отрядов Красной гвардии из военнопленных крупных лагерей. Надо было немедленно подавить контрреволюционный мятеж, вспыхнувший в Сибири и Поволжье.
После минутного раздумья я согласился.
Владимир Ильич Ленин собственноручно написал мне командировочное удостоверение, обязав гражданские и военные власти Самарской губернии оказывать мне всестороннюю поддержку.
Поскольку меня направляли в командировку на территорию, где происходила суровая вооруженная борьба с поднявшей голову контрреволюцией, товарищи Кун и Самуэли предложили Владимиру Ильичу Ленину выдать мне удостоверение на вымышленное имя Дежё Фаркаш. Я было возразил, но товарищи заметили, что это вымышленное имя еще может оказать мне услугу. Позже их предположение оправдалось.
Во время встречи с Лениным разговор шел на немецком языке: товарищи Кун и Самуэли в совершенстве владели русским языком, а я еще с трудом объяснялся по-русски.
Совещание закончилось, и мы сердечно попрощались с нашим дорогим учителем.
1955 г.
«Венгерские интернационалисты в Великой Октябрьской социалистической революции»
(Перевод с венгерского). М., Воениздат, 1959, стр. 252—254
Примечания:
1 «Социальная революция» — орган венгерской группы при ЦК РКП (б). — Ред.
РОБЕРТ МАЙНОР
У ЛЕНИНА
Не помню, в какой аудитории я впервые встретил Владимира Ильича. Возможно, что это было в зале гостиницы «Метрополь», где происходили заседания ВЦИК. Во всяком случае там был тов. Свердлов, председатель ВЦИК, один из первых вождей русских большевиков, с которым я познакомился.
Мне помнится, что я стоял в стороне и смотрел на группу, окружавшую трибуну, — вождей большевистской революции! Помню, какое радостное возбуждение овладело мной, как мне хотелось узнать имя каждого из них. На первых порах я мог судить о них только по внешнему впечатлению.
Один из русских товарищей, побывавший в Америке, по моей просьбе показал мне Ленина. Ленин — небольшого роста, очень скромный по виду — стоял в углу; одет он был необычайно просто: на голове у него было обыкновенное рабочее кепи, и он даже не был обут в высокие блестящие сапоги, которые тогда носили многие. Словом, Ленин никак не отвечал моему представлению о великом человеке. Я внимательно всмотрелся в него: уж не ошибся ли я...
Но нет, это был Ленин, которого я видел на снимках.
Несколько минут я предавался размышлениям о том, что это — вожди победоносной революции, гиганты, двигавшие величайшими событиями в истории человечества! Мои взоры то и дело возвращались к человеку в углу, который с кем-то разговаривал.
Я обратил внимание на подвижность его лица, на то, как оно менялось, когда он говорил и когда слушал. Мало-помалу он стал в центре моего внимания. Все остальное отодвинулось, растворилось. Не поняв ни единого слова из того, что говорилось в зале, я ушел, полный впечатлений только об одном человеке — о Ленине.
Не знаю, как Ленин ухитрился урвать для меня время в те тяжелые месяцы весны и лета 1918 года. Но я думаю, что это следует приписать глубокому интересу, который он проявлял в любой момент русской революции к революционному движению во «внешнем мире», к позиции социалистов других стран. На этот раз я пробыл у него (было это, кажется, в конце апреля) минут пятнадцать.
Сам Ленин говорил немного. Он умел всегда развязать язык собеседнику — сам же ограничивался тем, что слушал.
Его интересовали малейшие подробности того, как рабочий класс США реагирует на революцию. Он расспрашивал меня об отношении профсоюзов к большевистской революции.
Я рассказал ему, как передовые слои рабочих АФТ1 оценивают действия рабочих и моряков Петрограда, которые спасли жизнь Тому Муни2, добившись вмешательства президента Вильсона, заставив заменить смертный приговор тюремным заключением.
Рассказывая об этом, я от имени профсоюзов, входивших в состав организации защиты Муни, передал Ленину, как главе большевистской партии, официальную благодарность за прекрасный акт интернациональной солидарности. Ленин не произнес ни слова — у него только заблестели глаза.
Мы говорили о перспективах революции в Европе. Ленин упомянул о недостатке надежной информации и коснулся технических методов получения информации из-за границы. Сознаюсь, я был изумлен, когда услыхал, как виднейший вождь мировой революции с интересом говорит о мельчайших деталях: о бумаге, картоне, чернилах и тому подобных «мелочах» и технических вопросах.
Ленин забросал меня вопросами.
При этой нашей первой встрече Ленин заговорил со мной по-русски. Я смог ему только ответить, что по-русски не говорю, но знаю французский язык. Ленин сначала сказал, что он недостаточно хорошо знает английский, и мы некоторое время говорили по-французски, затем Ленин перешел на немецкий, а потом, к моему изумлению, продолжал на безукоризненном английском языке, не делая ни одной ошибки и лишь время от времени останавливаясь в поисках слова (все наши последующие беседы велись по-английски, и я не припоминаю у Ленина ни одной грамматической ошибки).
Вторично я попал к Ленину как раз в то время, когда белогвардейцы систематически совершали покушения на вождей революции. Едва поздоровавшись со мной, Ленин прямо задал мне вопрос:
— Каково ваше мнение о красном терроре?
Я ответил, что, по-моему, если не дать почувствовать буржуазии, что ее старания уничтожить революцию приведут к ее собственному физическому уничтожению, то революция действительно погибнет. На это Ленин ничего не ответил, но из того, как он ощупывал меня глазами, я почувствовал, что вопрос не был случайным.
После паузы, обменявшись со мной еще несколькими словами, Ленин неожиданно и без всякой видимой связи с предыдущим спросил:
— Видели вы Кропоткина?3
— Да.
— Что он такое?
— Он безнадежный буржуа.
— Да? — произнес Ленин вопросительным тоном. — Как так?
Я рассказал о своем посещении Кропоткина, о том, как Кропоткин, которого я прежде идеализировал, резко осуждал меня за нежелание поддержать войну союзников «за демократию» и как он продолжал меня порицать в присутствии явившейся к нему группы американцев в военной форме, членов Христианской ассоциации молодых людей[89]. Я рассказал о том, как эти американцы рассыпались в комплиментах перед Кропоткиным, титулуя его (к его явному удовольствию) «князем», и как я ушел, разочаровавшись в своем «герое».
Ленин произнес только:
— Гм! Любопытно...
Позднее следующее обстоятельство разъяснило мне, почему Ленин вдруг заговорил со мной о Кропоткине. Один мой знакомый, работавший в Москве переводчиком, встретившись со мной на улице, в возбуждении пролепетал:
— Буржуазия переживает чудовищный страх и тревогу; некоторые наиболее влиятельные буржуа добиваются, чтобы Ленин принял Кропоткина и чтобы тот побудил его прекратить красный террор...
Ленин как будто не придавал никакого значения своему положению, и эта черта все больше изумляла меня, по мере того как я ближе знакомился с его ролью величайшего вождя человечества в этот величайший в истории момент.
Однажды, собираясь уходить от него и надевая пальто, я нечаянно толкнул локтем большую вращающуюся полку для книг — несколько тяжелых томов упало на пол. Ленин тотчас же опустился на колено и, продолжая разговор, стал подбирать книги.
В конце лета того же года один случай осветил мне твердость Ленина-большевика.
В Москве появился человек, бывший чикагский швейник М. Ч., который утверждал, что он знает меня по борьбе за спасение Тома Муни. Этот человек заявил мне, что он анархист и командует «партизанским» отрядом на фронте против контрреволюционной армии Каледина.
Впрочем, его отлучка с фронта в такое время казалась необъяснимой. Неожиданно он исчез. Несколько дней спустя ко мне пришла с плачем его жена и сказала, что муж ее арестован, предан суду за дезертирство и кражу и приговорен военным трибуналом к расстрелу. Она уверяла меня, что муж ее невиновен, что он жертва чересчур поспешного судебного разбирательства и, может быть, даже «жертва заговора злонамеренных элементов». Она умоляла меня просить Ленина распорядиться о пересмотре дела4.
Я поспешно набросал записку, в которой изложил то, что она мне рассказала. С этой запиской я поспешил к Ленину.
Один из его секретарей взял у меня записку и вышел. Вскоре он вернулся и сказал, что товарищ Ленин сейчас на заседании Политбюро, выйти ко мне он не может, но внимательно прочел мою записку и не замедлит выполнить мою просьбу.
Поздно ночью нарочный постучался ко мне и вручил мне ответ Ленина: записку, написанную чернилами его рукой. Я тогда еще едва мог читать по-русски, но содержание ее навсегда врезалось мне в память:
«Товарищ Майнор! Я распорядился, как и обещал, о расследовании дела Ч. Выяснились такие факты: Ч. дезертировал со своего поста на фронте во время военных действий. Он похитил деньги, предназначенные для выдачи жалованья его полку. За такого человека я не могу хлопотать. Его надо расстрелять.
Ленин».
Я привожу этот текст по памяти. Я свято хранил эту записку и носил ее при себе до середины ноября 1918 года, когда мне пришлось перейти советско-германский фронт и надо было избавиться от всех документов большевистского происхождения.
После инцидента с осужденным дезертиром я еще несколько раз был у товарища Ленина по разным делам, но об этом деле ни разу не упоминалось.
На мой взгляд, наиболее изумительной чертой Ленина была его привычка отодвигать себя в разговоре на задний план.
После III конгресса Коминтерна я пошел к Ленину. Был я сильно простужен. Ленин и сам был нездоров, но сочувственно расспрашивал меня о моем состоянии.
Вскоре после этого он серьезно заболел, и я несколько недель не видел его. О его состоянии я узнавал от товарищей и из газет. Когда он вернулся к работе, я посетил его. Когда я пришел к нему, он спросил:
— Оправились вы уже от простуды?
Уходя, я с огорчением вспомнил, что мы не говорили о его здоровье, а только о моем.
Осенью 1921 года мне пришлось послать Ленину срочное письмо по важному делу, о котором мне нужно было с ним поговорить. Отнести письмо в Кремль я поручил десяти-двенадцатилетнему мальчугану, сыну красноармейца, убитого на фронте. Я разъяснил мальчику, что письмо адресовано товарищу Ленину, что он должен поторопиться немедленно сдать письмо, получить ответ и сейчас же вернуться.
Мальчуган, на которого это произвело громадное впечатление, стрелой понесся в Кремль. Я жду и жду, час проходит за часом, а моего посланца все нет и нет. Наконец, когда уже стемнело, мальчик является, задрав нос, с весьма важным видом. Я обрушился на него:
— Ты где пропадал?
— О, — сказал мальчик, — я беседовал с товарищем Лениным!
Позднее мне в Кремле рассказали, что это так и было в действительности. Мальчик не пожелал передать письмо никому другому, кроме Ленина: он ждал до конца заседания, после чего товарищ Ленин задержал его и забросал вопросами о том, как заботятся о детях павших красноармейцев.
Вернусь к этому письму. Это было длинное послание — около трех страниц. Когда я пришел к Ленину, он сразу же сказал мне:
— Прежде всего, товарищ Майнор, вам надо знать, что, обращаясь с таким пространным письмом к человеку, который так занят, как я, следует указать в верхнем левом углу очень сжатым телеграфным слогом, чему посвящено письмо. Затем вы должны указать, что вы рекомендуете. Не думаете ли вы, что так следует поступать?
Меня всегда поражало то обстоятельство, что, когда бы мне ни понадобилось видеть товарища Ленина (а я был у него десять-двенадцать, а то и более раз), это всегда оказывалось возможным (за одним исключением, о котором я упоминал: Ленин был на заседании Политбюро). Ленин особенно интересовался связью с людьми, приехавшими из-за границы, даже если они не играли сколько-нибудь важной роли. Товарищ Ленин организовал свое время так, чтобы наилучшим образом его использовать.
Однажды я даже допустил неловкость: пораженный тем, что Ленин нашел время принять меня и в несколько минут урегулировать вопрос, разрешения которого я у других не мог добиться много дней, я воскликнул:
— Товарищ Ленин, у вас больше времени, чем у кого-либо другого во всей Москве!
Конечно, я не имел этого в виду буквально. Но Ленин недоумевающе посмотрел на меня.
— Нет, товарищ Майнор, — сказал он, — у меня не больше времени, чем у других!
И я прочел у него на лице, какое гигантское бремя нес на себе вождь пролетариата, бремя, которое, несомненно, способствовало тому, что жизнь величайшего в мире человека пресеклась на пятьдесят четвертом году.
Тотчас же после III конгресса Коминтерна я с несколькими американскими товарищами посетил Ленина в двенадцать часов ночн (раньше он не мог освободиться), чтобы обсудить с ним вопрос об организационных формах партии в тогдашней обстановке, вопрос о не осуществленном в то время плане издания газеты «Дейли уоркер» и т. п.
Ленин подсказал нам ряд весьма четких и ясных мыслей по этим вопросам.
Один из присутствовавших, придерживавшийся ярко выраженных фракционных взглядов «ультралевого» характера, то и дело прерывал Ленина. Ленин каждый раз останавливался и терпеливо ждал, пока тот закончит, и лишь после этого продолжал говорить.
В последний раз я видел товарища Ленина в конце 1921 года. Я должен был вернуться в Америку и попросил у него разрешения представить ему товарища, который меня заменит в ИККИ5. Товарищ Ленин глубоко интересовался всеми приезжающими из США. Особенно его интересовали все симптомы поворота коренных американских рабочих на революционный путь в то время, когда Компартия США опиралась главным образом на революционные иммигрантские слои рабочего класса. Первый вопрос, с которым Ленин обратился к приведенному мною товарищу, был:
— Вы — американец?
— Да, — ответил товарищ.
— Американский американец? — переспросил товарищ Ленин.
— Да, — отвечал тот.
— Где вы родились? В Америке?
— Да.
— А ваш отец?
Услышав, что отец этого товарища был сыном европейского фермера, эмигрировавшего в Америку, товарищ Ленин протянул:
— А-а... — Затем, насмешливо улыбаясь, он сказал: — А вот Майнор американский американец. Товарищ Майнор, ваш отец родился в Америке, и ваша мать тоже? Правда? — и продолжал: — А ваши деды? С обеих сторон?
— Родились в Америке.
— Хорошо. Скажите, сколько поколений ваших близких родилось в Америке?
Я ответил, что мои предки жили в Америке задолго до революционной войны против Англии. Товарищ Ленин тотчас же спросил:
— А что они делали во время американской революции?
Я ответил, что, насколько я знаю, все участвовали в революции.
— Ага! — произнес он. — Это сможет вам когда-нибудь пригодиться на процессе!
Мы долго обсуждали вопрос о фракционной борьбе в Коммунистической партии США, причем товарищ Ленин больше спрашивал. Я не помню, тогда ли или в другой раз он спросил меня о природе этой борьбы, и я очень неудачно ответил, что это борьба между «мечтателями» от революции и «реалистами». При слове «реалисты» лицо Ленина омрачилось.
— Надеюсь, вы имеете в виду реалистов в лучшем смысле слова, — сказал товарищ Ленин.
1935 г,
«Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине», ч 2 М, Госполитиздат, 1957, стр. 327—332.
Примечания:
1 Американская федерация труда. — Ред.
2 Муни, Том (р. 1882) — активный участник рабочего движения США. По провокационному обвинению был приговорен к смертной казни. — Ред.
3 Кропоткин, П. А. (1842—1921) — один из деятелей и теоретиков анархизма, противник диктатуры пролетариата. — Ред.
4 Христианская ассоциация молодых людей — одна из буржуазных молодежных организаций, насаждает буржуазную идеологию и религиозные взгляды среди молодежи. В России ее представители занимались религиозно-пропагандистской и антисоветской деятельностью. — Ред.
5 ИККИ — Исполнительный комитет Коммунистического Интернационала. — Ред.