Р.Ш. Ганелин.
П.Н. Михрин и вопрос о возвращении В.И. Ленина в Петроград осенью 1917 г.
Старое ЛОИИ — так некогда называлось наше учреждение, Ленинградское отделение Института истории АН СССР, ныне Санкт-Петербургский институт истории РАН, помещавшееся до 1966 г. в здании Библиотеки АН СССР, включало в себя, кроме коридора, заставленного величественными старыми бюро, прозванными рундуками, между которыми проводили «присутственные» часы сотрудники, три не занятых под архивохранилища небольшие комнаты — кабинет заведующего, канцелярию с бухгалтерией и еще одну, служившую читальным залом архива и попеременно с директорским кабинетом и местом для заседаний. Мебель была дореволюционного происхождения, отнятая у Н.П. Лихачева вместе с коллекциями, составившими основу нашего архива. (С.Н. Валк рассказывал, что когда Н.П. Лихачев вернулся из ссылки и пришел в отнятый у него архив, акад. А.С. Орлов, директор Института книги, письма и документа, нашего предшественника, сидя в лихачевском домашнем кресле, строго предупреждал сотрудников о необходимости присмотра за бывшим владельцем всего этого состояния.) Наши нынешний директор и ученый секретарь и сейчас сидят за столами, возвращенными вместе со всем остальным в бывший лихачевский особняк. Тогда оба стола стояли напротив друг друга в директорском кабинете, а в столе ученого секретаря Н.Е. Носова один из ящиков был отведен мне, потому что наш заведующий М.П. Вяткин руководил и сектором истории СССР, в котором я был секретарем, и мне приходилось иногда выполнять эти обязанности, сидя напротив него, становясь слушателем его телефонных разговоров.
Так, однажды в самом конце 1959 или начале 1960 г. раздался звонок из Москвы, и зав. отделом ЦК КПСС Снастин по поручению М.А. Суслова дал указание о приеме на работу в ЛОИИ П.Н. Михрина. Тут же последовал звонок из Президиума АН СССР о выделении для этого штатной единицы. Затем появился он сам, инвалид войны, с протезом вместо ноги, потерянной им вследствие ранения в бою. (Он служил в морской пехоте на полуострове Рыбачий.) П.Н. в 1935 г. заочно окончил Ленинградский институт журналистики и работал газетным корреспондентом в разных районах страны. После войны он был направлен в Академию общественных наук при ЦК КПСС, защитил в 1950 г. кандидатскую диссертацию «Борьба Ленина и Сталина за большевистскую партию после Пражской конференции». Он работал в Институте истории партии при Ленинградском обкоме, но вступил в конфликт с его директором С.П. Князевым и заместителем директора А.П. Константиновым. Формы этого конфликта не были дипломатическими. А.Н. Цамутали рассказывал, что, идя с ним по длинному коридору в Смольном и увидев двигающегося навстречу одного из своих руководителей, Михрин, произнеся: «Осторожно, Алексей Николаевич!», устремился вперед, подняв палку и подтверждая свои намерения самыми выразительными словами. Внутрипартийный конфликт был разрешен Сусловым уже известным читателю способом.[348]
Павел Николаевич Михрин (1912—1963) оказался человеком для нашего коллектива не совсем обычным. Профессионализм его был несколько специфическим, он был, конечно, учеником советской исторической школы, но большой выучки и опыта работы не имел. Это, в частности, выражалось в том, что обычная плановая исследовательская деятельность была ему не совсем по нутру. Но в одном отношении недостатки его профессионализма оказывались необыкновенно полезными для интересов дела: ему была чужда повышенная осмотрительность, составлявшая неотъемлемую часть тогдашнего профессионализма историка. Время располагало к некоторым вольностям. Не в кардинальных, разумеется, вопросах, а в таких, которые после XX съезда, казалось, подлежали свободному обсуждению и могли не иметь обязательного для всех решения. Впрочем, часто бывало так, что вопрос по мере углубления в него оказывался связанным с жизненно важными для историографической доктрины обстоятельствами, и исследователь попадал в запретную зону. С П.Н. Михриным случилось именно это, но, хотя позади уже был устроенный ЦК КПСС скандал с панкратовско-бурджаловскими «Вопросами истории», по отношению к нему настоящая строгость со стороны властей проявлена не была. Ему пришлось встретить сопротивление со стороны тех, кто занимался историей Октябрьской революции и поддерживал официальную ее трактовку, с трудом поддававшуюся пересмотру в некоторых ее частях.
Вскоре после нашего с ним знакомства он дал мне для прочтения три машинописных текста объемом в несколько авторских листов каждый. Первый из них назывался: «Исследование», второй — «Дополнительное исследование» и третий — «Историографическое исследование». Куда делись эти тексты после смерти автора, я не знаю.
Суть дела сводилась к тому, что в отличие от апрельского приезда Ленина в Петроград его осеннее возвращение в покинутый им летом город было тайным, и дата его нигде не была отмечена. Причины конспирации сомнений как будто не вызывали, их видели в тех преследованиях со стороны властей Временного правительства, которые вынудили Ленина покинуть Петроград летом. П.Н. Михрин считал, однако, что приезд Ленина был неожиданным для большевистского руководства, не желавшего этого ввиду разногласий с ним по поводу восстания и взятия власти. 3 октября ЦК разрешил Ленину возвращение. Это был тот краеугольный камень, «официальный партийный документ», на который опирались те, кто отстаивал в качестве даты возвращения Ленина 7 октября, во главе с акад. И.И. Минцем. П.Н. Михрин не был единственным их противником. М.В. Фофанова, хозяйка квартиры, у которой поселился Ленин в Петрограде, утверждала, что он приехал к ней в конце сентября. Позиция ее и Михрина, заявленная ими на многолюдных научных собраниях в конце 1962 г., нашла отражение в изданиях, появившихся в 1964 г., как и полемика с ними. Что же касается работ, отстаивавших сентябрьскую дату, то найти их не удалось (не имею здесь в виду воспоминания, вышедшие в 1920-1930-х гг.). Не нашел я и отчета о специальном совещании по этому поводу, известном по упоминаниям(1).[349] Но Ю.К. Милонов, член большевистской партии с 1912 г., отстаивая на Всесоюзном совещании историков сентябрьскую дату, в частности сказал: «Заслуга в выяснении этого вопроса принадлежит скромному исследователю, не имеющему ни ученого звания, ни ученой степени, — Дмитрию Васильевичу Романовскому»(2). Это имя в известной мне литературе так и не появилось. «Некоторые очень уважаемые историки шутили, — продолжал Ю.К. Милонов, — что по этой проблеме существуют две научные партии: "октябристов" и "сентябристов". Надо понять, что это не просто два научных течения. Утверждение, что В.И. Ленин в сентябре не был в Петрограде, равнозначно признанию, что не он руководил подготовкой к совершению Октябрьской революции»(3). Частично острота вопроса, действительно, этим и объяснялась. Однако он имел и более широкое значение. Некоторые цекисты в Петрограде вообще сомневались в целесообразности вооруженного восстания и захвата власти, по крайней мере, в ближайшем будущем. Об этом много писали в советские годы, сводя дело к позиции Г.Е. Зиновьева и Л.Б. Каменева, считавшейся предательской. В действительности в числе других этой позиции сочувствовал и Сталин, поэтому формула о Ленине и Сталине как «вождях Октября» была совершенно искусственной. После выхода в свет в 1967 г. двухтомника ЛОИИ « Октябрьское вооруженное восстание. Семнадцатый год в Петрограде» на обсуждении его в редакции журнала «История СССР» (я был на этом заседании) П.В. Волобуев, снимая с Зиновьева и Каменева обвинение в предательстве, заявил, что их нерешительное поведение, колебания и проч. были продиктованы чувством политической ответственности. Идя на переворот такого значения, как взятие власти в стране в результате вооруженного восстания, говорил он, следовало действовать именно по тому правилу, которого они придерживались: «семь раз отмерь, один раз отрежь»(4). Отсутствие Ленина в Петрограде этому способствовало, поскольку он все сомнения решительно отвергал. А после смерти Ленина для его соратников стало заманчивым изображать дело так, что они и сами, без Ленина, вели дело к взятию власти.
Таковы были причины, по которым ЦК стремился продлить отсутствие Ленина в Петрограде, а затем была начата игра с неоднократными изменениями даты его приезда (ей-то и была посвящена рукопись П.Н. Михрина, озаглавленная: «Историографическое исследование»). Ввиду отсутствия его рукописей я попытаюсь реконструировать их основное содержание, пользуясь двумя опубликованными выступлениями (его и М.В. Фофановой), о которых уже было сказано, и своими воспоминаниями об этих рукописях и о его выступлении на научной сессии в Ленинграде в ноябре 1962 г.(5) И П.Н. Михрин, и М.В. Фофанова убедительно, с моей точки зре[350]ния, показали, что все напечатанное по этому поводу при жизни самого Ленина сводилось к тому, что он приехал в сентябре и сделал это самовольно. Именно так изображал дело в «Правде» в 1921 г. А.В. Шотман, причем в том же номере, где была напечатана статья самого Ленина о значении золота. Вероятно, первым, еще в 1918 г. о том, что Ленин приехал «самочинно», заявил Зиновьев. Затем в 1920 г. появилось слово «самовольно». Рассказывая об этом на Всесоюзном совещании историков, М.В. Фофанова огласила тот отрывок со стр. 37 выпущенной Моссоветом под редакцией Каменева в 1920 г. книжки «К пятидесятилетию со дня рождения В.И. Ульянова-Ленина. 1870—1920 гг.», который она прочитала Ленину, книжки еще не читавшему, в присутствии Каменева. Она цитировала:
«В.И. Ленин стремится сбросить правительство Керенского и передать всю власть организованным рабочим и крестьянам Необходимо скорее брать власть, не то будет поздно. Он говорит своим товарищам и во время Демократического совещания пишет: "Довольно тянуть канитель, надо окружить Александринку и сбросить всю эту шваль." ЦК не соглашается. И вот он покидает свое убежище и, рискуя попасть в руки Керенского, самовольно приезжает в С.-Петербург для организации восстания».
«Когда я это прочитала, — продолжала М.В. Фофанова, — Владимир Ильич взял у меня из рук книгу, дважды подчеркнул карандашом слово "самовольно" и возвращает ее мне. Я заканчиваю читать, переворачиваю страницу и обращаюсь к Каменеву: "Вы не все еще написали: почему Вы говорите о самовольном приезде, а не говорите о 24-м октября, когда он самовольно ушел в Смольный?" Каменев, показав на В.И. Ленина, ответил: "Если все писать о нем, то этому конца не будет". "Ладно, ладно", — говорит Владимир Ильич. Эта книжка с пометками Ленина хранится у меня. Вот ее фотография. Разве это не документ?»(6).
И Михрин, и Фофанова изложили то объяснение происхождения постановления ЦК, которое дано было Е.Д. Стасовой на конференции в 1960 г. «Стасова тогда разъяснила, что постановление ЦК от 3 октября — вынужденное постановление, связанное с необходимостью легализации Ленина», — сказала Фофанова(7). По словам Михрина, Стасова, как и он, считала, что смысл решения 3 октября состоял в том, чтобы отменить прежнее, запрещавшее Ленину возвращение, и сообщила, что, кроме Я.М. Свердлова, никто из восьми человек, присутствовавших на заседании 3 октября, не знал, что Ленин уже в Петрограде. Стасова не соглашалась с датой 22 сентября, которую одно время называла Фофанова, и отдавала предпочтение, как и Михрин, следующей пятнице — 29-му (Фофанова ссылалась на то, что Ленин приехал именно в пятницу, когда у нее собирались гости)(8).
Одним из аргументов в пользу даты 7 октября считалась запись в табель-календаре машиниста Гуго Ялавы за 7 октября, гласившая на финском языке: «старик при[351]шел». Но предпринятая по инициативе Михрина графологическая экспертиза поставила под сомнение принадлежность этих слов руке Г. Ялавы. С другой стороны, в табель-календаре был отмечен внеочередной рейс в Финляндию 29 сентября(9).
М.В. Фофанова, подчеркивая остроту разногласий между ЦК и Лениным, апеллировавшим против ЦК к Петербургскому и Московскому комитетам, отмечала произвольное обращение с ленинскими текстами при их публикации. Помню, что П.Н. Михрин в одной из своих рукописей воспроизводил корректурную правку, с помощью которой в число адресатов ленинского письма, содержавшего обращение к местным организациям, был ради смягчения остроты дела вставлен ЦК.
Разумеется, обнаружение материалов П.Н. Михрина, Д.В. Романовского, М.В. Фофановой, стенограмм или иных записей совещания 1960 г. сделало бы картину предоктябрьских дней и ярче, и реалистичнее. Выступления П.Н. Михрина и М.В. Фофановой в 1962 г. всколыхнули было зеркальную поверхность пруда, но к тому времени, когда в 1964 г. оба выступления были опубликованы, дело было приведено в первоначальное состояние с нерушимой опорой на решение ЦК 3 октября как официальное(10).
Будь П.Н. Михрин жив, он бы с этим не примирился. Так мне тогда казалось. И, по-видимому, не только мне. Сейчас же после его кончины раздался телефонный звонок из ЦК КПСС с вопросом, действительно ли он умер и на каком кладбище и когда похоронен.[352]
1. П.Н. Михрин говорил о выступлении Е.Д. Стасовой на научной конференции в Институте марксизма-ленинизма 16 ноября 1960 г. (Ленин и Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде. Материалы Всесоюзной научной сессии, состоявшейся 13—16 ноября 1962 г. в Ленинграде. М., 1964. С. 123). М.В. Фофанова упоминала о выступлениях Е.Д. Стасовой и своем на конференции в Доме ученых (Всесоюзное совещание о мерах улучшения подготовки научно-педагогических кадров по историческим наукам. 18—21 декабря 1962 г. М., 1964. С. 282). И.И. Минц говорил о специальном совещании в 1961 г., продолжавшемся «чуть ли не три дня» (там же, с. 292). Итоги его, сказал И.И. Минц, были доложены в ЦК, где согласились с тем, что оснований для пересмотра даты нет, поскольку постановление ЦК — официальный документ, но допустили возможность дальнейших поисков, т. е. разномыслие полностью запрещено не было.
2. Всесоюзное совещание. С. 246.
3. Там же.
4. Вообще обвинение в предательстве после ХХ съезда стало вызывать сомнения потому, что речь шла о статье в газете, редактировавшейся Н. Сухановым, в квартире которого было принято то решение ЦК, в оглашении которого в этой статье и обвинялись Зиновьев и Каменев. В официальных изданиях появились составленные не без стыдливости примечания о том, что квартиру предоставила жена Суханова большевичка Г.Я. Флаксерман, а его самого во время заседания дома не было.
5. Выступление П.Н. Михрина, которое произвело на аудиторию необыкновенно яркое впечатление, появилось в уже упоминавшемся сборнике «Ленин и Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде», вышедшем в свет после его кончины, в значительно сокращенном виде. Вслед за ним была помещена статья А.Я. Великановой (с. 124—139),содержавшая квалифицированную полемику с Михриным, хотя и игнорировавшая ряд его аргументов, поданная как выступление на сессии, хотя, по воспоминаниям моим и других присутствовавших на сессии лиц, А.Я. Великанова там не выступала. В Сборнике отсутствует прозвучавший после речи Михрина ответ И.И. Минца, несколько растерянно упрекавшего своего оппонента, которому он оказал, по его словам, теплый прием, в неблагодарности, но уклонившегося от полемики.
6. Всесоюзное совещание. С. 281.
7. Там же. С. 282.
8. Ленин и Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде. С. 123.
9. Там же. С. 122.
10. См.: Всесоюзное совещание. С. 296; Ленин и Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде. С. 460.
http://yroslav1985.livejournal.com/116525.html