Записки Института Ленина. М., 1927. Кн. 2. С. 115 — 127, 135-137, 139—147

Харитонов М. М.

ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

В дни Февральской революции Владимир Ильич жил все еще в Цюрихе. Первая весть о революции появилась в экстренном выпуске буржуазной газеты «Zuricher Post» (Цюрихская почта), газетки явно германской ориентации.

В нашей русской колонии очень многие к этому сообщению отнеслись скептически и считали, что это — очередная выдумка германофильской газетки, которая уже не раз сообщала о бунтах, взрывах и тому подобных вещах в России, оказывавшихся впоследствии выдумкой газетчиков.

Владимир Ильич отнесся иначе к этому сообщению и, хотя говорил нам, что надо выждать подтверждения этих первых известий, про себя, видимо, решил, что на этот раз «Цюрихер пост» сообщила правду.

Уже на второй день, после того как подтвердилось сообщение о свержении царизма, Владимир Ильич ясно видел весь дальнейший ход событий. Реферат о русской революции, который он прочел через несколько дней после этого, имел подзаголовок: «Пойдет ли русская революция по пути Парижской коммуны?». В этом реферате Владимир Ильич излагал все те мысли, которые потом легли в основу его знаменитых «Писем из далека». Владимир Ильич из этого далека прекрасно видел и сознавал, что русская революция, чтобы быть победоносной в обстановке мировой империалистической войны, не может и не должна кончиться созданием буржуазной парламентской республики. Путь Парижской коммуны, завоевание власти рабочим классом — вот единственно правильный путь.

Надо было видеть Владимира Ильича в эти дни. Сказать, что это был лев, только что схваченный и посаженный в клетку, или сравнить его с орлом, которому только что срезали крылья,— все это бледно в сравнении с тем, что представлял собой Владимир Ильич в эти дни. Вся его гигантская воля в это время была сконцентрирована вокруг одной мысли: ехать.

И все мы, кто с Владимиром Ильичем тогда встречался, кто с ним разговаривал в эти дни, чувствовали, что все преграды будут Владимиром Ильичем преодолены и он очутится в ближайшее время в России. Если понадобится «полететь на крыльях», он полетит...

К поездке Ленина в Россию мы вернемся ниже; сначала несколько слов о том, что предшествовало этой поездке.

Как только первые вести о русской революции подтвердились, жизнь всей русской колонии, особенно ее политически-эмигрантской части, приняла совершенно иной характер. Почти все побросали свои обычные занятия и целыми днями толпились в русской читальне и около нее, жадно набрасываясь на каждый свежий номер газеты или экстренный выпуск телеграммы и делясь вслух своими мыслями и предположениями насчет прочности победы и дальнейшего хода событий.

Огромное впечатление произвела русская революция и на швейцарских рабочих. Союз молодежи откликнулся на русские события и организовал большой митинг в Народном доме, докладчиком на котором должен был по первоначальному плану выступить Владимир Ильич, который, однако, перед самым митингом решительно отказался выступить по следующей причине: переговоры о выступлении Владимира Ильича на этом митинге руководители молодежи вели через меня, Владимир Ильич на мой запрос, согласится ли он выступить, сразу, без колебаний дал свое согласие. Но выяснилось, что одновременно с нами молодежь вела переговоры и с меньшевиками. Им хотелось продемонстрировать перед своей аудиторией точку зрения двух частей русской социал-демократии на ход революции, и они заручились поэтому согласием и тов. Мартынова, тогда одного из руководителей меньшевистской партии. Владимир Ильич, как только узнал, что помимо него на митинге будет выступать и тов. Мартынов, наотрез отказался от реферата. Молодежь, которая успела пообещать выступление Владимира Ильича и не то уже опубликовала об этом, не то заготовила объявления, стала нажимать на меня, упрекая в том, что я их подвел, дав от имени Ленина согласие, а теперь, перед самым митингом, это согласие берется назад. Я в свою очередь приставал к Владимиру Ильичу. На мой недоуменный вопрос Ленину, почему его выступление совместно с Мартыновым абсолютно невозможно, он ответил следующим образом:

«Вы, видимо, меньшевиков еще недостаточно хорошо знаете. Если я выступлю здесь на одном митинге с меньшевиком Мартыновым, то содержание моей речи станет известно в России значительно позже, а о самом факте нашего совместного выступления заграничные меньшевики протелеграфируют в Россию, а там Дан и компания сумеют использовать этот факт в целях объединения большевиков с меньшевиками. Раз Ленин и Мартынов объединились за границей, то нам в России и подавно следует объединиться и т. п. Самая большая опасность, которая угрожает русской революции,— это объединение большевиков с меньшевиками».

Никто так не знал природы меньшевиков и того, куда они потянут русскую революцию, как Владимир Ильич, и потому он так боялся, чтобы в угаре первых побед наши русские товарищи не попались на объединительную удочку меньшевиков, которые были большими мастерами по части эксплуатации законного стремления пролетариата к единству своих рядов.

Владимир Ильич так и не выступил на этом митинге, и это дало повод кое-кому из меньшевиков пустить слух, что Ленин потому, мол, не выступил, что он под влиянием революции из интернационалиста стал или становится оборонцем.

РЕФЕРАТ О ФЕВРАЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Этот слух, однако, не успел получить широкого распространения, ибо вскоре после этого Владимир Ильич прочел свой замечательный вышеупомянутый реферат, который имел подзаголовком вопрос: «Пойдет ли русская революция по пути Парижской коммуны?»

Очень досадно, что этот реферат никем не был записан и не сохранился в печатном виде. Впечатление от этого реферата было колоссальное. Владимир Ильич не только поставил общую задачу

о завоевании власти рабочим классом, но и указал форму этой власти. Уже в этом первом своем выступлении после Февральской революции Владимир Ильич развил идею о системе Советов и Советской власти, идею, ставшую основным содержанием борьбы рабочего класса в России на протяжении всех восьми месяцев от февраля до октября. Владимир Ильич тогда уже указал на главные трудности в предстоящей борьбе, остановился на более опасных моментах и дал характеристику деятелей революции.

Помню прекрасно, как Владимир Ильич рисовал Керенского, которого он назвал актером революции, человеком фразы, но которого он в то время считал наиболее опасным человеком для революции на первых ее порах. Помнится, как будто в одной из своих телеграмм, посланных Владимиром Ильичем для наших русских товарищей на имя не то тов. Шляпникова, не то кого-то другого, он прямо говорил о своих опасениях в отношении Керенского.

Была ли после этого реферата дискуссия и какой она носила характер, если только была, я, к сожалению, не помню, хотя был председателем и на этом реферате.

После реферата все внимание большинства членов нашей секции концентрировалось вокруг вопроса о возможной и вероятной поездке.

А Владимир Ильич, видимо уверенный в том, что тем или иным путем он скоро очутится на поле сражения, обдумывал весь стратегический план предстоящей борьбы.

Будучи отделен от революционной России громадным пространством, Владимир Ильич сумел, однако, правильно определить и взвесить основные движущие силы революции и наметить основные вехи ее.

Жадно хватая каждую новую весть из России и о России из огромного количества немецких, французских, английских, русских и других газет, Владимир Ильич составлял себе картину событий.

А эта картина с каждым днем становилась все более яркой и все более обещающей.

Стоит ли говорить о том, как болезненно Владимир Ильич переживал в эти дни свою физическую оторванность от революционной России?

Никогда за тот год, в течение которого я встречался с Владимиром Ильичем и бывал у него, я не видел его таким нервным и возбужденным, как в те дни.

Наряду с обдумыванием основных проблем русской революции и изложением их в «Письмах из далека» Владимир Ильич бился над практическим разрешением вопроса о поездке в Россию. Именно «бился», ибо положение было почти безвыходным. С одной стороны, страны Антанты, правительства которых в большевиках видели своих смертельных врагов. Министерства иностранных дел этих правительств имели подробные списки всех эмигрантов и точно знали, кто какую позицию занимает. И в то время как социал-патриотам всех оттенков французское и английское правительства не только охотно выдавали паспорта и разрешения на поездку в Рос-

сию, но оказывали и прямую поддержку, о пропуске большевиков не могло быть и речи. Полицейски-шпионские условия военного времени делали такую поездку, особенно для такого человека, как Владимир Ильич, совершенно невозможной. С другой стороны — Германия и Австро-Венгрия, страны, с которыми Россия находилась в войне и откуда в свое время почти все русские подданные были либо высланы, либо интернированы.

А ехать все-таки нужно было.

Но как?

Над этим вопросом билась вся политическая эмиграция. В головах отдельных товарищей возникали самые фантастические планы. Возможным средством для разрешения этой крайне трудной задачи было использование противоречий двух воюющих групп капиталистических держав. Если поездка в революционную Россию революционеров-интернационалистов в такой мере нежелательна для правительств Антанты, что те принимают все меры, чтобы ей воспрепятствовать, то не сочтет ли правительство Германии, в силу этого, выгодным для себя такую поездку с точки зрения своих интересов?

Отсюда и родилась высказанная первоначально Мартовым идея поездки через Германию легальным путем.

Свой план Мартов первоначально изложил следующим образом: обратиться от имени политической эмиграции телеграфно через Чхеидзе к Временному правительству и к Петроградскому Совету с предложением устроить обмен политэмигрантов на интернированных немцев.

За разрешение со стороны германского правительства группе политэмигрантов поехать в Россию русское Временное правительство должно было освободить и пропустить в Германию такое же количество гражданских военнопленных, интернированных в России.

Владимир Ильич прекрасно знал, что Милюков и Гучков, которые возглавляли тогда Временное правительство, согласия на проезд эмигрантов ни за что не дадут. От Чхеидзе и Керенского, тогдашних руководителей Петроградского Совета, Владимир Ильич тоже ничего хорошего не ждал, однако он не возражал против официального обращения, сказав себе и нам: «Пусть хлопочут, а мы тем временем подготовим иным путем поездку и поедем».

Началась лихорадочная работа по подготовке этой поездки.

План Мартова предполагал одновременно с перепиской с Россией и переговоры с германским правительством. Эти переговоры, как уже известно из некоторых описаний нашей поездки \ первоначально велись Гриммом, представителем Циммервальдского объединения, от имени меньшевиков группы Мартова, большевиков и эсеров-интернационалистов. Когда же эти переговоры приняли затяжной характер и поведение Гримма стало подозрительным.

Владимир Ильич настоял на том, чтобы мы от услуг Гримма отказались и повели самостоятельно, без меньшевиков, переговоры о поездке. Нашим посредником стал тов. Платтен, который и довел эти переговоры до конца, а затем и сопровождал нашу группу до русской границы

Хотя переговоры под конец велись тов. Платтеном от имени одних большевиков, однако Владимир Ильич прилагал все усилия к тому, чтобы склонить и другие группы к совместной поездке. В отношении одних, как «нашесловцев» и «впередовцев», Владимир Ильич правильно рассчитывал, что лучшая часть из них в России вольется в нашу партию. Меньшевиков же Владимир Ильич хотел привлечь к совместной поездке главным образом для того, чтобы впоследствии легче было отбиваться от шовинистской травли, которую Владимир Ильич прекрасно предвидел и которая, как известно, в первые дни после приезда, и особенно в июльские дни, носила бешеный характер.

Переговорами руководил сам Владимир Ильич. Большое и активное участие, насколько помнится, принимал в этих переговорах тов. Бронский. А мне одно время было поручено вести переговоры о совместной поездке с представителями тех групп, центры которых находились в Цюрихе.

От имени меньшевиков переговоры вел со мной тов. Мартынов, от ППС левицы — Ф. Я. Кон и Валецкий.

Толку от этих переговоров никакого не вышло. Меньшевики и их единомышленники из ППС развили канитель. Ехать без разрешения Милюкова, пока не исчерпаны все попытки получить «разрешение», как они выражались, они считали политической ошибкой и ехать с нами отказались. Группа «нашесловцев» была очень разнородна по своему составу, и тут могла идти речь о поездке только отдельных товарищей из этой группы.

От группы «впередовцев» в Цюрих специально по этому поводу приезжал А. В. Луначарский. Поездке его и других членов группы «Вперед» совместно с нами Ленин придавал большое значение, поэтому он лично вел переговоры с тов. Луначарским, которые, однако, успехом не увенчались.

Переговоры же тов. Платтена тем временем подходили к концу, и наш заграничный ЦК под руководством Владимира Ильича, не колеблясь ни одной секунды, твердо решил, что мы, большевики, едем одни как организованная партийная группа. При этом мы довели до сведения других эмигрантских групп о том, что отдельные эмигранты, желающие примкнуть к нам, могут это сделать.

Владимир Ильич очень заботился о том, чтобы все члены нашей секции, у которых только была физическая возможность, смогли поехать. Особенно он заботился о рабочих. Помню, как за два-три дня до отъезда я получил от него открытку, в которой он просил меня разыскать одного из членов нашей Цюрихской секции, рабочего тов. Линде, о котором он как-то забыл напомнить в устной беседе, для того чтобы помочь ему поехать вместе с нами. Перед самым отъездом в Цюрихе состоялось собрание отъезжающих с участием ряда товарищей, пришедших нас провожать.

Было устроено нечто вроде прощального обеда. А после него под председательством Владимира Ильича состоялось формальное собрание, на котором подвергалось обсуждению несколько вопросов, связанных с поездкой. В числе их был вопрос об эмигранте Блюме, незадолго до войны появившемся на цюрихском горизонте. Блюм называл себя плехановцем или меньшевиком-партийцем, с начала войны причислял себя к интернационалистам, но ни в какой группе членом не состоял. Так как в эмигрантской среде были слухи о том, что Блюм подозревается в сношениях с охранкой, то большинством голосов решено было его не брать. Впоследствии оказалось, что Блюм действительно имел какие-то сношения с охранкой и был Ревтрибуналом присужден не то в 1918-м, не то в 1919 году к пяти годам лишения свободы.

На этом же собрании был оглашен текст подписки, которую все участники поездки должны были подписать.

Из членов нашей партии поехали: Ленин, Н. К. Крупская, Г. Е. Зиновьев, Зинаида Лилина, Инесса Арманд, Г. Сафаров, Гр. Усиевич, Ольга Равич, Абрамович, Валя Сафарова, Гребельская, Розенблюм, Линде, Миха Цхакая, Бойцов и я. Кроме того, с нами поехали товарищи Радек, Сокольников, «нашесловцы» Мария и Илья Мирингофы, Ф. Кон и несколько бундовцев, всего 30 человек. В качестве сопровождающего с нами поехал Фриц Платтен. На вокзале было большое количество русской публики, пришедшей нас «проводить». Пришла и меньшевичка Димка (Елизавета Петровна), которая учинила небольшой скандал, посылая истерическим голосом по нашему адресу всякие ругательные слова. В ее меньшевистской голове мы представлялись изменниками Интернационала и заслуживали всяческих проклятий.

Условия поездки, как и сама поездка, подробно описаны другими товарищами так что мне можно об этом и не писать. Неправильно, мне кажется, что товарищи, которые пишут об этой поездке, употребляют слова «пломбированный вагон», беря эти слова без кавычек.

На самом деле вагон, в котором мы разместились, был с одной стороны совершенно открыт, и всякий мог свободно в него войти и выйти. «Пломбированным» в кавычках он был в том смысле, что, по условиям договора, никто из нас, кроме Платтена, за все время нахождения вагона на территории Германии не имел права из него выходить, как никто, кроме Платтена, не имел права входить в наш вагон.

Мысль Владимира Ильича за все время нашей поездки была исключительно сосредоточена на вопросах, связанных с ближайшей работой партии. Он очень много ходил взад и вперед по вагону, мысленно разрабатывая в деталях стратегический план ближайшего этапа борьбы.

По дороге из Цюриха в Петроград Владимир Ильич почти все время думал, думал почти вслух на глазах у товарищей. Мы все старались, насколько позволяли условия вагона, не мешать Владимиру Ильичу в его работе, но, когда однажды один из товарищей, в согласии с другими, хотел отказаться от своего места, дабы лучше устроить Владимира Ильича, он решительно запротестовал, и притом таким тоном, что никто из нас не стал больше на этом настаивать. В дороге, помнится, было у нас одно собрание, на котором мы обсуждали наше поведение на суде, если нас по приезде арестуют и предадут суду. Повод для такого предположения у нас был, так как во французской газете «Пти Паризьен» ¹ было напечатано заявление Милюкова, в котором он пригрозил преданием суду за измену всех, кто воспользуется услугами Германии для поездки в Россию. Поэтому и в подписке, которую давал каждый из ехавших, было сказано, что нам заявление Милюкова известно и что ответственность за поездку каждый берет на себя. Как известно, руки у Милюкова к моменту нашего приезда оказались несколько подрезанными огромным размахом революции, и ни о каком аресте или предании нас суду в первые дни после приезда не могло быть и речи.

Первое соприкосновение с русской революцией мы получили еще в пути, на территории Финляндии, за несколько часов езды до Петрограда. В нашем поезде ехало много солдат, и по чьей-то инициативе в соседнем с нашим вагоне был устроен небольшой солдатский митинг, на котором, насколько помнится, с короткой речью выступил тов. Зиновьев. Он говорил главным образом о войне, о ее грабительских целях и о том, как ее окончить. Все его выступления, как и беседа Ленина с солдатами, носили характер репетиции, нащупывания настроения. Это настроение в те дни определялось как «добросовестное оборончество». Солдаты тогда еще в своем подавляющем большинстве принимали лозунг обороны революции, вернее, мирились с этим лозунгом, но в то же время жаждали мира.

Встреча, которая была оказана Ленину по прибытии нашем в Петроград, многим из нас впервые раскрыла всю глубину и размах происшедшего в феврале переворота. Владимира Ильича эта встреча в буквальном смысле воспламенила.

Каждого, кто наблюдал Владимира Ильича еще за несколько часов до этого в вагоне и теперь, на броневике у Финляндского вокзала, произносящим свою первую речь перед революционными рабочими, солдатами и матросами тогдашнего Петрограда, не могло не поразить то огромное впечатление, какое эта встреча произвела на Владимира Ильича: вчера еще весь сосредоточенный в глубочайших мыслях, сегодня он был весь в движении, в действии. Точно огромная потенциальная сила вдруг мощным толчком была сразу приведена в движение, и от этого движения все вокруг зашумело и задвигалось.