Воспоминания коммунистов ЗАКАВКАЗЬЯ
ЕРЕВАН – 1970
Д.С.Сулиашвили
ИЗ ШВЕЙЦАРИИ В ПЕТРОГРАД — ВМЕСТЕ С ЛЕНИНЫМ
Жить в далекой стране... Много времени прошло с тех пор! А может быть, не так уж много! Скитающемуся в чужой стране, лишенному ласки родины, услаждающего ропота ее рек, что же оставалось мне, кроме жизни с надеждой на будущее?! Бесспорно, тяжела доля эмигранта! Трудно перенести десять лет эмигрантское жизни, полной материальных лишений, бессонных ночей... Но и здесь было нечто, что притягивало нас... Текли годы нашей эмигрантской жизни, но в один прекрасный день...
Как это произошло? Да, в этот день я встал в обычное время и отправился в университетский библиотечный зал, где я читал критические статьи Анатоля Франса. День был солнечный. Как же, хорошо помню! Не мог же тот день
Как обычно, шел я задумчиво по улице Каружа и еще издали заметил, как два русских товарища шли мне на встречу, весело разговаривая о чем-то. Увидев меня, они остановились к начали смеяться. Гляжу на них с удивлением, злюсь и надвигаюсь на них, хмуря брови, но они смеются пуще прежнего, хохочут. Я подхожу к ним вплотную, собираясь выругать их, но слышу их возглас: «Ты что - не знаешь? Увы, он не знает!»
В чем дело, что я должен знать? — сердито спрашиваю я.
В России — революция! Николая свергли!— закричали оба.
Этого можно было ожидать.
Я тотчас же побежал к площади, где обычно продавали цветы, но словно не хватало ног, чтобы как можно скорее добраться до газетчика. Вот я уже вижу продавца газет, хочу крикнуть ему, но до него еще так далеко. Небольшое расстояние, отделявшее меня от него, казалось мне тогда нескончаемым.
Подхожу и выхватываю у него газету. Вместо пяти сантимов сую ему в руку десять сантимов и тотчас поворачиваю обратно. Развернув газету, я убеждаюсь, что эти незнакомцы сказали мне правду.
Я весь дрожу от волнения...
Сразу оборвалось прошлое, как сорвавшаяся с вершины глыба, и, рассыпавшись в прах, исчезло где-то в пропасти. Читаю газету, оглядываюсь по сторонам и кажется мне, что все эти знакомые улицы и витрины я видел во сне.
Очнулся я от легкого толчка в спину. Оборачиваюсь и вижу товарища с улыбкой на лице.
Значит, едем, едем, не так ли? Ведь говорил же я тебе, что на днях свершится, стрясется нечто, а ты не верил! Что ты скажешь теперь? Сегодня вечером будет митинг, придешь, конечно?
Встречаем других товарищей; у всех сияющие лица, все говорят о возвращении, но вся эта радость омрачена одной горькой ноткой: каким путем возвращаться? Мысль об этом беспокоит, удручает всех.
Мы были уверены, что ни Франция, ни Англия не пропустят нас через свою территорию. А другого пути для возвращения нет, так как мы окружены фронтами.
Проходили дни. Наше предположение, что союзники не пропустят нас через свою территорию, оправдалось. Для них в то время было невыгодно возвращение революционеров в Россию, а проехать туда можно было только через их территорию.
Мы все стали нервничать.
День к ночь думали о том — как, каким путем выехать на родину. При встрече друг с другом мы только об этом и говорили.
После многих лет пребывания в эмиграции вдруг открывается возможность вернуться на родину, а путь для возвращения закрыт. Удрученные, бродили мы по знакомым улицам...
Беспомощные, растерянные, примирившиеся с положением, мы вдруг слышим клич:
«Есть путь!.. Я научу вас, как добраться до революции! Следуйте за мной, кто хочет, и я повезу вас в Россию, покажу вам революцию!»
Это был голос великого эмигранта, это был голос товарища Ленина.
Этот клич вызвал в эмиграции большой переполох. Потрясенные и почти озлобленные социалисты всех направлений сочли неприемлемой такую дерзость.
- Как! Разве допустимо ехать в Россию через территорию Германии, которая воюет с нами? Что скажут наши соотечественники? Разве это не предательство? Что мы ответим на это? Или же, разве впустит в Россию нас, приехавших через Германию, Временное правительство? Разве оно не спросит, почему нас пропустила Германия? Нет, нет! Безумно возвращаться таким путем.
Так рассуждала почти вся эмиграция.
Ряд ораторов выступал по этому вопросу на специально созванных собраниях, и почти все они считали неприемлемой подобную мысль, осуждая Ленина и всех тех, кто собирался вернуться через Германию.
Но Ленин на то и был Лениным, что никакие препятствия не могли заставить его отказаться от принятого им решения.
Все, кто решался на это, независимо от партийной принадлежности, могли выехать с Лениным. Во всей швейцарской эмиграции, насчитывавшей несколько тысяч человек, нашлось лишь тридцать человек, решивших вернуться на родину этим путем.
Характерной чертой Ленина являлось и то, что, приняв решение, он не знал промедления в его исполнении.
И то сказать, разве мог человек, рожденный для революции, само олицетворение революции, бездействовать и молчать в то время, когда в его родной стране уже загорелся пожар революции?
И он неистово рвался в Россию.
Для отъезда мы должны были собраться в Берне.
Из Женевы мы, пять или шесть человек, отправились в Берн. Среди нас было двое грузин: Миха Цхакая и автор этих строк.
Решение было принято быстро. Мы должны были приготовиться к отъезду в течение одного дня. Я попрощался с товарищами, знакомыми, улицами и окрестностями Женевы, университетом, с моей доброй хозяйкой...
Открывались новые горизонты, новая перспектива...
На вокзал прибыло много провожающих; один из них дал нам красный шелковый платок. Мы прикрепили его к палке и вывесили в окне вагона.
Мы с улыбкой глядели на провожающих из окна; чувствовалось, что многие из них завидуют нам, сочувствуют нашей решимости... Поезд тронулся…
«Ура! — стали кричать провожающие и, махая платками и шапками, пошли рядом с поездом.
Было десять часов вечера, когда мы прибыли в Берн. На другой день мы долны были выехать из Берна. И в ту ночь я не видел Ленина. Он совещался конспиративно с местными партийными товарищами. Мы разместились в гостинице.
Миха Цхакая и я сняли одни номер. Перед тем, как мы легли спать, один из служащих гостиницы принес бумагу, в которую надлежало вписать нашу фамилию, имя и профессию.
Миха, как старый партийный работник, привыкший к конспирации, спрашивает меня:
- Что ты делаешь? Пишешь свою настоящую фамилию?
- А что же мне делать? — ответил я с удивлением.
- Ну, ладно! Пиши, пиши! Такой-то журналист, но не пиши, что возвращаемся в Россию. Это не нужно...
Ладно, так и сделаю — согласился я.
Когда служащий ушел. Миха сказал мне:
- Вообще не нужно, чтобы знали — кто мы, куда едем...
Мы прилегли на свои кровати, но нам не спалось. Нервничали, курили.
Утром узнали, что в 12 часов мы должны собраться на вокзале и что там увидим Ленина.
В назначенное время мы прибыли на вокзал. Большая часть товарищей уже оказалась на месте. Одна группа стояла возле багажа. Мы присоединились к ней. Там была и супруга Ленина — Крупская.
Ленина все еще не было. Местные товарищи всячески помогали нам: взяли для нас билеты, сдали наши вещи в багаж.
Вскоре вместе с другими товарищами прибыл и Ленин.
Я и раньше много раз видел его, но он никогда не был так возбужден. Ленин пожал руку каждому из нас, вспомнил — кого и когда встречал раньше, но особенно тепло приветствовал он Миха Цхакая.
Тем временем подошел поезд. Взяв свои чемоданы, мы устремились к вагону. Провожающих и здесь было много.
Прибывшие из Женевы смешались с бернскими товарищами и знакомились друг с другом. Мы глядели из окон на швейцарские холмы и навсегда прощались с ними.
От бернских товарищей мы узнали следующее: из Женевы Ленин получил телеграмму, и которой одна группа товарищей сообщала ему и своем решении присоединиться к уезжающим и просила его подождать с отъездом два дня. Но .Ленин не согласился, заявив, что в конце концов все придут к такому же решению, а у нас нет времени дожидаться всех.
Впоследствии так и произошло, и вся эмиграция тем же путем вернулась в Россию.
Когда мы прибыли на швейцарскую границу и таможенные чиновники начали осмотр нашего багажа, мы были удивлены — их отношение к нам было явно враждебным. Придирались ко всяким пустякам.
Они отняли у нас много сьестных припасов, которые мы закупили на дорогу, а также много других вещей.
Вступив на германскую территорию, мы сошли с поезда, взяв с собой все вещи. Чиновники вокзала, чинно выстроившись в шеренгу, препроводили нас в одну комнату.
День клонился к вечеру. Вскоре пришел и поезд. Оказалось. что специально для нас был прицеплен мягкий вагон, в котором мы все и разместились, проехав всю территорию Германии в запертом вагоне.
Наш поезд не останавливался ни на одной станции, лишь в Берлине простояли чуть ли не целый день.
Мы смотрели на вокзал, куда уже не так часто приходили и уходили поезда, как это было раньше.
Нам очень надоело пребывание в запертом вагоне и когда мы на границе Германии пересели на пароход, направлявшийся в Швецию.-- то вздохнули свободно и стали прогуливаться по палубе корабля, радуясь и улыбаясь.
Пароход был грузовой и на его палубе в два ряда стояли товарные вагоны. Кроме нас — других пассажиров не было
Мы рассеялись на палубе и всматривались вдаль.
Молодежь собралась в кружок и затянула революционную песню. Стоявший в центре молодой человек с горящим взором по окончении одной песни начинал другую, а остальные подпевали ему. После Марсельезы пели Карманьолу, после Карманьолы — Интернационал и другие революционные песни.
Пароход был хотя и очень большой и с достаточным грузом, но от шторма его сильно качало, и мы все старались уберечь себя от морской болезни.
По-моему, именно поэтому Ленин, хмурый и бледный, быстро шагал по палубе взад к вперед и было видно, что он с чем-то борется и что-то преодолевает.
Шторм до того обнаглел, что волна опрокинулась на палубу и брызги воды долетели до Ленина.
- Вот тебе, товарищ Ильич! Это — первая революционная волна, которая докатилась до нас из России. Она передала тебе ее поцелуй! — пошутил кто-то.
А Ленин смеялся и платком вытирал лицо.
Вскоре показался город Мальме. Медленно и спокойно пришвартовался пароход к гавани, и качка прекратилась.
Мы не останавливались в Мальме. Той же ночью уехали в Стокгольм и прибыли туда в десять часов утра.
В Стокгольме нас ждали местные социал-демократы. Для нас были заготовлены номера в лучшей гостинице с рестораном. Мы гуськом направились по красивым и крутым улицам Стокгольма к гостинице.
В столовой для нас был накрыт завтрак. Мы обступили этот большой стол и беседовали стоя.
После завтрака мы направились в приемный зал Здесь нас ждали представители местной социал-демократической организации.
Был устроен маленький банкет; с речами выступили представители газеты «Политикэн» и социал-демократических организаций, они поздравляли нас с революцией в России и пожелали нам успешно завершить ее. С ответным словом выступил Ленин.
Лицо Ленина совершенно преобразилось; его глаза горели, он давал распоряжения, спешил и просил местных товарищей о тот же день отправить нас поездом.
Он посылал телеграммы в Петроград. Одна телеграмма, подписанная Миха Цхакая и мною, была послана в адрес К Чхеидзе. чтобы он со своей стороны принял меры к предотвращению нашего ареста кадетским правительством по прибытии в Петроград.
Здесь же должны были быть заготовлены визы для въезда в Россию. Кроме того, нам объявили, что нельзя ввозить в Россию рукописи и некоторые книги. Поэтому каждый из нас перебрал свои вещи; рукописи мы оставили у местных товарищей вместе с нашими адресами, чтобы они после могли переслать их вам.
Нас обступили корреспонденты газет. В тот день уже успели выпустить газету «Политикан» с портретом и биографией Ленина.
Особое внимание корреспондентов привлек к себе Миха Цхакая, как старейшин среди нас, и я подробно знакомил корреспондентов с его биографией, с историей его нелегальной работы, рассказывал об его арестах, о том, как его преследовали и т. п. Я особо подчеркивал, что он — один из основателей Грузинской социал-демократической организации, что свыше десяти лет он провел в эмиграции и теперь вновь возвращается в Грузию.
А Миха, видимо, считал такие подробности совершенно излишними и, не желая выпячивать себя, говорил мне:
- Ну к чему все это? Довольно! Не все ли равно, куда я еду - в Грузию или куда-то в другое место. Я еду в один небольшой уголок космоса.
Из Стокгольма мы выехали в тот же день. Я попал в купе Ленина и до самого Петрограда ехал вместе с ним.
Как только поезд тронулся. Ленин откуда-то извлек целую кучу русских газет, переданных ему товарищами в Стокгольме, снял пиджак, влез на верхнюю койку, .зажег электрическую лампочку, прилег и стал читать газеты. «Володя, ты же так простудишься!»— заметила супруга, собираясь укрыть его покрывалом, но Ленин не захотел.
Я тоже прилег на верхней койке напротив него и видел, как быстро к жадно он просматривал и читал газеты.
Не нужно забывать, что в Швейцарии мы узнавали о революционных событиях в России лишь посредством телеграмм, и только в Швеции нам представилась возможность ознакомиться с неискаженной и непосредственной информацией из поступавших в Стокгольм газет, в которых можно было прочесть отчеты о выступлениях на том или и ином собрании или заседании.
Поезд мчался во мраке ночи.
В нашем купе царили спокойствие и тишина: были слышны лишь резкий шорох переворачиваемых газетных страниц и гневные возгласы Ленина: «Ах, каналья! Ах, изменник!»
Мы знали, что эти слова относятся к Чхеидзе или Церетели в связи с их каким-нибудь оппортунистическим выступлением, и тайком улыбались. Опять доносились слова: «Прихвостни, изменники!».
- Нет, это слово «социал-демократ» настолько испохабили, что мы должны отделаться от него! Стыдно называться так! Мы должны взять себе другое название!— обратился он к нам с горящим взором.
Долго ворочался он на койке без пиджака, прочитанную газету тут же бросал в угол и брался за новую.
Утром, когда мы кончили пить чай, Ленин обратился ко мне:
«Выйдите, пожалуйста, обойдите все купе и предложите всем собраться в коридоре. Мы должны поговорить о том, как нам вести себя и что говорить в том случае, если Временное правительство кадетов арестует нас по прибытии в Россию».
Я обошел все купе и передал поручение Ленина, но никто не выходил из купе.
Ленин спросил меня: «Ну как, вышли в коридор?»
- Я сказал всем, но почему они не выходят, не знаю.
- Да, но как же вы не сумели сказать им так, чтобы они вышли!
Тогда я не понял смысла слов Ленина. Теперь я понимаю, как должен был сказать по-ленински, чтобы они вышли.
Я покраснел и ничего не мог ответить; затем я вторично обошел все купе, и на сей раз все вышли.
Когда мы собрались в узком коридоре, Ленин разъяснил нам, что наши ответы должны носить наступательный характер. Мы сами должны были посадить на скамью подсудимых и предъявить им обвинение в том, что они совершенно не позаботились о нас, не предоставили нам путь для возвращения и не обратились к союзникам с предложением пропустить эмигрантов в Россию.
Приняв такое решение, мы все вернулись в свои купе.
Вскоре прибыли на финскую границу.
Маленькую замерзшую речку Торнео пересекли на санях и вошли в здание вокзала.
Здесь мы впервые встретили русских революционных солдат. У всех лица озарились радостью и восторгом. Хотелось расцеловать каждого солдата и в то же время чувство удивления овладело мною.
Я говорил себе: «Десять лет тому назад меня арестовали такие же солдаты и бросили в тюрьму. А теперь эти же солдаты освобождают меня из плена».
Вскоре расспросили каждого из нас, затем нас допросили офицеры и предложили заполнить анкеты.
Когда мы сели в поезд, сдержанная улыбка Ленина вдруг переросла в заразительный смех... Он уже не скрывал своей радости, восторга.
Возле нашего купе собирались товарищи, и мысли Ленина, которым до сих пор словно преграждала путь какая-то плотина, нашли вдруг выход и зажурчали, как родник, оповестив нас обо всем том что предстояло осуществить Ленину по приезде в Россию.
Недалека от Гельсингфорса один вагон нашего поезда наполнился солдатами. Многие из нас вошли к ним и попросили их рассказать поподробнее — как произошла революция в Питере, что они испытали на фронте, какое участие принимали они в революции и т. д.
Вошел к ним в вагон и Ленин. Ленин по-своему задавал им вопросы и, когда в их ответах находил подтверждение своих положений, он обращался к нам: «Слушайте, слушайте!»
В Белоострове нас встретила рабочая манифестация со знаменами Там же встретил нас И. Сталин. Наш восторг был безграничен,— расширились глаза, мы не узнавали друг друга, участился пульс.
Когда поезд тронулся, мы заметили, как из рядов рабочих в наш вагон поднялся один товарищ и пошел по длинному коридору вагона спокойной, неторопливой походкой. Он был одет в кожаную куртку, на голове была кожаная ушанка. Он вошел в то самое купе, в котором сидел Ленин. Ленин взглянул на него, но не узнал; когда же тот протянул ему руку со словами: «Здравствуйте, Ильич!» - у Ленина радостно заблестели глаза.
- О, это вы?— воскликнул он и пожал ему руку.
Это был Сталин.
- Ты узнал его?— спросил меня Миха Цхакая.— Не изменился, все такой же!
Была уже ночь, когда мы прибыли на Финляндский вокзал.
Наподобие кинематографической ленты замелькали и запомнились следующие картины: поезд остановился, платформа вокзала полна народу. Перед нашим вагоном в два ряда выстроены солдаты и матросы с ружьями и представители рабочих организаций. Слышны возгласы: «Ленина давайте нам сюда, Ленина!». Вывели Ленина и Сталина. Остальные припали к окнам и смотрели, что будет дальше. Послышалась команда. Строй солдат и матросов разомкнулся, образовав проход. При команде «На караул!» все встали в ружье, повели Ленина сквозь строй и обратно с большим букетом цветов. Мы растерялись от удивления.
Ленин вдруг вырос, поднялся ввысь и теперь уже недоступен для нас…
Потом мы вошли в большой зал. Там с приветствиями обратились к Ленину Чхеидзе и представители других партий. С ответным словом выступил Ленин.
Затем вышли на платформу.
Помню прожектора, автомобили, фаэтоны. Мы смешались с толпой. Ленина посадили в автомобиль и умчали. Нас же повезли на фаэтонах.
Мы ждали ареста, а петроградский пролетариат устроил Ленину восторженную встречу.
На следующий день Петроград раскололся на два лагеря: на сторонников и противников возвращения Ленина.
Насчет его возвращения распространялись разного рода ложные слухи и сплетни.
Тогда были Петроград и Ленин. Ленин шагал в будущее, Петроград следовал за ним. Препятствий было множество, Ленин же был один...
Помню одно партийное заседание в одной из комнат здания Государственном думы. Это было не то на второй, не то на третий день нашего приезда. На этом заседании присутствовали только члены Петрогрэдского большевистского комитета и несколько передовых рабочих, прибывших из провинций.
Впервые здесь выступил Ленин со своим докладом. Выступили с докладами также товарищи из провинций. Надо было видеть Ленина, когда кто-либо из передовых рабочих рассказывал — как произошла революция в том или ином городе и какой отклик находила она на фабриках и заводах. Эти факты, рассказанные простыми словами, были для Ленина подлинным кладом с точки зрения подтверждения его положений и для убеждения неверующих. Слушая их, он часто вставлял: «Слушайте, слушайте!».
На этом же заседании Ленин выступил против всякого объединения с меньшевиками. Тогда этот вопрос стоял на повестке дня петроградских рабочих, причем Петроградский комитет также стоял на этой пути.
Помню, как стоявший в углу Каменев нервно крутил пальцем свой длинный ус.
Заседание не было еще окончено, как вошел представитель какой-то организации и заявил: в большом зале началось собрание. Ленина просят спуститься вниз и выступить со своим докладом.
Заседание тотчас же было прервано и все спустились
На этом собрании присутствовали представители всех социалистических партий. Зал был почти полон. Председательствовал К. Чхеидзе. Как только вошел Ленин, ему было предоставлено слово.
Это было первое его выступление перед широкой аудиторией. Он, как тигр, бушевал на трибуне и часто вытирал пот с лысины и лба. Он говорил два с половиной часа с перерывом на десять минут.
Весь зал превратился вслух. Большая часть присутствовавших стала протестовать против выдвинутых Лениным положений, однако этот протест был тусклым и неуверенным. Меньшинство выражало свое согласие со взглядами Ленина аплодисментами, но и здесь проглядывали нерешительность и сомнение.
А вообще весь зал с удивлением взирал на Ленина и, затаив дыхание, слушал его радикальные и смелые предложения. Слова Ленина для социалистически мыслящих людей Петрограда были такими неожиданными как гром средь ясного неба.
В жизни Петрограда начиналась новая эра.
Сулиашвили Д. С.
Из Швейцарии в Петроград вместе с Лениным
Заря Востока (Тифлис). 1925. 17 января
Чудится — с тех пор несколько раз умирал, несколько раз рождался снова и как будто бы прошло много и много веков, полных страданий и горечи. Шли длинные годы за годами. Конца не было видно. Нам, находящимся в чужой стране, лишенным ласки родины, не оставалось ничего больше, как жить одной надеждой.
Тяжела жизнь эмигранта... Десятки лет бродили в нужде, в голоде и холоде, в тяжелых душевных переживаниях. Длинный ряд бессонных ночей.
Ночь темна и бесконечна... И ждешь, ждешь зари... и веришь и надеешься... и вот она!
В тот день я встал в обычный час. Направился в университетскую библиотеку.
Был солнечный день.
И вдруг слышу:
— Не знаешь?.. Не знаешь?.. Не знает, вот не знает!..
— В чем дело? Что я должен знать?
Я побежал к площади, где обыкновенно продавались газеты. Маленькое расстояние до газетчика показалось мне тогда длинным, бесконечным.
— Покупайте газету!.. Революция в России!.. Революция!.. Революция!..
Газета дрожит в руках.
И вдруг все прошлое кануло куда-то в пропасть. Оглянулся на улицу, и эти давно знакомые здания и витрины показались виденными во сне, а не наяву. Все окуталось в темную, серую вуаль. Я мигом перелетел в родную страну...
Удар по плечу отрезвил меня. Оглянулся.
Вижу, товарищ с улыбающимся лицом.
— Едем, едем, значит! Ведь на днях говорил тебе, а ты не верил... Знаешь, вечером назначен митинг в Народном доме... Придешь, конечно...
Еще встречаем группу товарищей. Все улыбаются, все говорят только о поездке.
Но этому общему ликованию мешает одно:
— Каким путем поехать?..
Проходили дни. Союзники категорически отказались пропускать эмигрантов в Россию. Возможность поездки каким-нибудь другим путем была исключена. Мы начали нервничать.
Беспомощные, растерянные, примирившиеся с положением, вдруг слышим голос:
— Есть дорога! Я укажу вам, как нужно ехать в революционную Россию... Идите за мной, я приведу вас в Россию и покажу вам революцию...
Это был голос Ленина.
Этот клич в эмиграции произвел большой переполох. Почти все «социалистические направления» были возмущены дерзостью этого предложения.
Как?! Мыслимо ли ехать через Германию, через территорию государства, с которым ведет войну Россия?.. А что скажут соотечественники?.. Разве это не будет предательством? Что мы можем на это ответить? Наконец, впустит ли Временное правительство... Нет, это недопустимо. Такой путь нам не нужен!
Желающих поехать с Лениным оказалось только 32 человека.
Но рожденный для революции, сам воплощение революции, разве мог он бездействовать, молчать тогда, когда в родной стране уже был зажжен костер революции. И как же мог он не перешагнуть через все препятствия, чтобы самому подложить дрова под этот костер.
И разве не потому он с таким устремлением рвался в Россию?.. Тогда Ленин жил в Берне. Там и должны были мы собраться для поездки.
Был назначен день сбора.
Из Женевы выехали пять или шесть человек, в том числе Миха Цхакая и писавший эти строки.
Прощался с товарищами, с окрестностями Женевы, с университетом, с улицами.
Десяток лет эмигрантства опускались в могилу. Открывался новый горизонт, новое устремление.
На станции провожать нас собралось много товарищей. Кто-то передал красный платок; прикрепили к палочке и вывесили в окно.
— En voiture — послышался голос кондуктора.
Двери вагона заперлись, и поезд тронулся...
Было 10 часов вечера, когда мы приехали в Берн.
Остановились в гостинице, Миха Цхакая и я поместились в одном номере. Служащий гостиницы принес бумаги, в которые мы должны занести свое имя, отчество, фамилию, профессию, куда едем и т. д.
Я начал писать.
Привыкший к конспиративной работе, Миха спрашивает:
— Что ты, настоящую фамилию пишешь?
— А то как же? — удивленно спрашиваю.
— Ну хорошо, пиши, пиши: журналист такой-то. Только не пиши, что в Россию едем. Не надо.
— Ну хорошо, пусть так...
Заполняю бумаги и отдаю служащему.
— Вообще нет необходимости, чтобы знали, кто мы, куда едем, зачем едем...— говорит Миха.
Не спалось, нервничали, курили...
Утром, когда встали, узнали, что в 12 часов должны были собраться на станции железной дороги.
Когда в назначенное время пришли на станцию, большинство товарищей уже были в сборе.
Мы подошли к одной группе,, которая стояла около своих вещей. В этой группе находилась супруга Ленина — Крупская.
Ленина не было видно. Товарищи суетились, подбегая к багажной и билетной кассам.
Вскоре показался Ленин.
Мне и прежде часто приходилось встречаться с Лениным на партийных собраниях в большевистском кружке, только такого неспокойного лица, как в этот день, никогда не замечал у него. Со всеми поздоровался; вспоминал, с кем, когда и где встречался. С особенной улыбкой и лаской поздоровался с Миха Цхакая.
Прибыл наш поезд. Все взялись за свои вещи и направились к вагону. Провожающих и здесь было много.
Приехавшие из Женевы смешались с бернцами, знакомились; из окон смотрели на Юрские горы и посылали им последний привет.
В разговорах бернские товарищи передали следующее: Ленин получил телеграмму из Женевы, в которой группа товарищей просила его отложить отъезд еще на два дня, так как многие собираются выехать с ним, только Ленин не согласился ждать.
— Я знаю,— сказал он,— что все придут к этому заключению, а времени у нас нет.
В Цюрихе остановились на несколько часов. Цюрихская эмигрантская публика встретила враждебно. Нам кричали с перрона:
— Изменники! Предатели!
Мы не подходили к окнам и не отвечали. Так советовал Ленин.
С Цюриха с нами поехал тов. Платтен, секретарь швейцарской социал-демократической партии.
Лицо Ленина было беспокойно и угрюмо. Его глаза скрылись в ресницах. Молчал, не разговаривал.
Через несколько часов переехали германскую границу.
Нас встретили бледные лица немцев с тусклыми глазами с беспокойным и нервным выражением. Как разъяренный медведь в берлоге, боролся народ. Надежда на победу никогда его не покидала.
Не знаю почему, но, очутившись на немецкой территории, я ощутил какой-то страх. Какая-то дрожь пронеслась по телу. Почувствовал, как будто нахожусь в плену у героев в сказочной стране.
Был вечер. Скоро прибыл поезд. Для нас был прицеплен один мягкий вагон. В этом вагоне мы проехали всю Германию при запертых дверях.
— Запломбированный вагон!
Ни на какой станции не останавливались, только в Берлине стояли почти целый день.
Очень надоело сидеть в запертом вагоне. И только когда мы из вагона перешли на шведский пароход, стало легко, и лица прояснились.
Пароход был товарный. На палубе его помещалось два ряда товарных вагонов.
Пассажирами были только мы. Рассеялись по палубе. Смотрели вдаль.
Молодежь собралась группой и начала петь. «Марсельеза» сменялась карманьолой, карманьола — «Интернационалом».
Хотя пароход был большой и порядочно нагруженный, но, вследствие волнения моря, сильно качался. Было заметно, как все сдерживались, чтобы миновать морскую болезнь.
Кажется, это и было причиной того, что Ленин так яростно шагал по палубе.
Волнение усиливалось. На палубу забросило одну волну, которая забрызнула Ленина.
— Вот вам, Ильич, первая революционная волна с берегов России, пославшая вам поцелуй...
Ленин смеялся и платком очищал с себя брызги пены. Пароход разбивал волны и приближал нас к берегам Швеции. Показался город Мальме. Пристали к берегу.
В ту же ночь выехали в Стокгольм и к утру были уже там.
В Стокгольме ожидали нас местные социал-демократы. Нас приняли в лучшем ресторан-отеле.
После закуски собрались в гостиной. Здесь уже успели собраться представители местных социал-демократических организаций.
Устроили маленький банкет. Произнесли речи представители левого крыла социал-демократии, газеты «Politiken»' и других социал-демократических организаций.
Поздравляли с революцией, желали благополучного ее окончания. Им отвечали Ленин и Зиновьев.
Здесь уже переменилось лицо Ленина. Глаза блистали, он отдавал распоряжения, спешил. Просил местных товарищей, чтобы они устроили нашу поездку в тот же день.
Писал телеграммы в Петроград. Послал одну телеграмму и Чхеидзе, подписанную Миха и мной, чтобы он со своей стороны принял бы все меры, чтобы нас не задержали при въезде в Россию.
Нас окружили корреспонденты. В тот день по случаю приезда Ленина был выпущен специальный номер «Politiken», с портретами Ленина и его биографией.
«Politiken» («Политика») — газета шведских левых социал-демократов. Ред.
Внимание корреспондентов было обращено на Миха Цхакая, как на старейшего из нас. Я подробно рассказывал корреспондентам его биографию, про его нелегальную работу, про его аресты, преследование и т. д. Особенно подчеркивал, что он является основателем грузинской социал-демократической партии и, преследуемый самодержавием, десяток лет находился в эмиграции. Теперь снова возвращается в Грузию, чтобы стать во главе грузинской социал-демократической партии.
Только Миха находил все это лишним и останавливал меня.
Из Стокгольма выехали в тот же день.
До самого Питера мне пришлось ехать с Лениным вместе в одном купе.
Как только мы расположились в купе, Ленин достал кипу газет, улегся на верхней полке, зажег электричество и начал читать газеты, которые ему достали в Стокгольме товарищи.
Я улегся на противоположной полке и следил за тем, как Ленин быстро пожирал глазами газеты.
Нужно сказать, что сведения о ходе русской революции мы могли иметь в Швейцарии только из газетных телеграмм. И лишь в Швеции мы имели возможность прочитать русские газеты.
В купе было тихо и уютно. Слышно было только шуршание газет и восклицания Ленина:
— Ах, канальи!.. Ах, изменники!..
Мы знали, что это относится к Чхеидзе или Церетели, по поводу той или иной речи, и мы улыбались про себя.
— Прихвостни!.. Изменники!..— снова слышен был голос Ленина.
— Нет, это слово «социал-демократ» так опротивело, так опошлилось, что стыдно носить это название...— обратился он к нам с горящими глазами.
Снова перевернулся на другую сторону и продолжал читать. Долго он еще возился так с газетами.
На другой день, когда пили чай и супруга Ленина угощала нас бутербродами, Ленин сказал:
— Вот мы приедем в Россию и по примеру немецких товарищей издадим такую газету, как «Спартак», станем в оппозицию социал-демократам и будем принуждать их идти влево, будем обнаруживать их беспринципность и оппортунизм, а с ними работать мы не будем.
После чая все товарищи собрались в коридоре. Ленин разъяснил нам, как мы должны держать себя в случае, если нас задержат.
Скоро подъехали к границе Финляндии, а затем... Улыбка Ленина теперь обратилась в открытый смех. Не мог скрывать своей радости... Глаза блистали... Помню, Ленин спросил меня:
— Как вы думаете, отделится ли Грузия от России?
— Не думаю, только автономию уж непременно потребует.
— Если даже и отделится, то скоро опять присоединится!
— А если она теперь потребует автономию, следует ли ее поддержать?
— Конечно! Обязательно!
— Вот видишь, что говорит Ленин насчет автономии,— сказал я потом Миха.
— Я то же самое говорю. И все те положения, о которых сейчас Ленин говорил, мне рисовались точно так же, только благодаря поспешности не захватил с собой те наброски, какие я делал в Женеве, а то показал бы Ленину, как мы оба одинаково мыслили ход русской революции.
Около Гельсингфорса один вагон нашего поезда наполнился солдатами. Многие из товарищей вышли к ним, расспрашивая их, как они пережили революцию в Питере, как это произошло на фронте, какую роль они сыграли в это время и т. д.
Ленин тоже вышел к ним и тоже задавал вопросы и, когда он получал ответы, подтверждающие его положения, обращаясь к нам, говорил:
— Слушайте, слушайте...
В Выборге нас встретила рабочая манифестация. Зиновьев обратился к ним с речью. В Выборге же встретили нас Каменев и Сталин.
Наш энтузиазм достигал крайних пределов. Сердце усиленно билось.
Была уже ночь, когда прибыли в Петроград. Как живо запомнилась буквально фантастическая картина встречи.
Поезд остановился. Перрон вокзала полон народу. Перед нашим вагоном выстроены в два ряда воинские части, матросы и представители рабочих организаций.
Слышим:
— Ленина давайте нам сюда, Ленина!
Вышел Ленин. Сомкнутые ряды разделились на две части, посредине оставили дорогу.
— На караул!..
Посредине провели Ленина и снова привели обратно с букетом в руках. Мы удивлены, поражены...
Перед Лениным потом проходили тысячные армии... Но тогда нашему изумлению не было предела.
Помню прожекторы, автомобили, фаэтоны, на которых всех нас повезли.
Ожидали ареста — и вдруг такая восторженная встреча! Был Петроград, и был Ленин. Будущее было еще впереди, но Петроград уже шел за Лениным.
В жизни Петрограда начиналась новая эпоха.
ДАВИД СУЛИАШВИЛИ
ВСТРЕЧИ с В. И.ЛЕНИНЫМ В ЭМИГРАЦИИ
Тбилиси 1957
Более полувека тому назад я познакомился с Владимиром Ильичем Лениным, говорил с ним. В 1917 году я вместе с ним ехал из Швейцарии в Петроград.
Сейчас, будучи уже в преклонном возрасте, я вспомнил все пережитое мной в период с 1903 по 1917 год и хочу рассказать о своих встречах с самым гениальным и самым простым человеком из всех, кого я знал, — с дорогим, незабвенным Ильичем.
Автор.
Это было более чем пятьдесят лет назад. Приближались исторические события 1905 года. В то время я с увлечением читал нелегально получаемые из-за границы статьи Ленина, боевые номера газеты «Искра» и мечтал о революции, в которой непременно хотел участвовать.
Для более тесного сближения с рабочими я и мой товарищ М. Давиташвили оставили учебу и поступили работать на завод. Пребывание в рабочей среде многое дало нам, но одновременно и показало, что достаточной политической подготовки мы не имеем. Надо было учиться.
Собрав необходимые средства, осенью 1903 года мы поехали в Германию, чтобы поступить в Лейпцигский университет.
В то время в Лейпциге, как и почти во всех больших городах Европы, существовали группы содействия Российской социал-демократической партии. Эти группы изучали научный марксизм, распространяли марксистские идеи, пересылали в Россию нелегальную революционную литературу, привлекали к работе приезжих студентов, материально поддерживали центральный орган партии — газету «Искра». Активисты групп проводили чтение рефератов, организовывали вечера и концерты, собирали пожертвования, членские
Русские студенты проходили в группах свое боевое крещение. Возвращаясь потом в Россию, они увозили с собой нелегальную литературу, пропагандировали марксистско-ленинские революционные идеи и тактику нелегальной работы.
Лейпцигская группа была одной из наиболее сильных после Женевской и Парижской. Члены ее с самого начала заняли ленинско-искровскѵю позицию и после раскола в партии стали на сторону большевиков. Руководил ею студент (фамилии его я не помню), уволенный за «студенческие беспорядки» из Московского университета. Он был агентом по распространению «Искры» и хорошо знал В. И. Ленина.
Студент был худым, высокого роста человеком, ходил он в полинявшей тужурке, носил русскую студенческую фуражку с синим околышем. Брюки вечно помяты, галстук висел как-то сбоку. Длинные волосы опускались сзади на засаленный воротник. В руках он всегда держал сложенный пополам портфель, наполненный брошюрами и газетами. Все прохожие обращали на него внимание, а мальчишки, бывало, кричали ему вслед: «Если у тебя нет денег, мы дадим тебе пятьдесят пфеннигов, только постригись!»
У него был такой типично студенческий вид, что по имени и фамилии его никто не называл. К нему очень шла кличка «Студент».
Встречаясь с кем-нибудь из знакомых на улице, «Студент» останавливал его и спрашивал: «А вы читали статью Ленина в «Искре»?» — и сейчас же вытаскивал из портфеля последние номера.
Познакомившись со мной, он сразу же заговорил так просто, как будто мы были старыми знакомыми.
На его вопрос о том, как протекает партийная работа в Грузии, я ответил, что революционное движение ширится, но что нет работников, не хватает литературы. Он с досадой произнес:
— Везде одно и то же! Все приезжие товарищи на это жалуются...
- Ну, а другие-то партии работают?
- Какие другие партии?
- Ну, хотя бы националисты!
- Их у нас мало. Мы не отделимся от русского рабочего движения. Мы будем вместе, ибо если Грузия моя родина, то Россия мое отечество,— ответил я.
«Студент» улыбнулся, показав свои белые зубы, и очень тепло взглянул на меня.
Я видел в своем собеседнике типичного русского студента-революционера, все помыслы которого обращены к России. Живет он только для революции, с нетерпением ждет, когда она начнется. А если надоест ждать, поедет в Россию работать нелегально. Может быть, будет там арестован, сослан в Сибирь, оттуда сбежит и снова с головой уйдет в революционную работу.
- Знают ли Ленина в Грузии? — спросил он меня однажды.
- Как же! Многие хорошо знают...
О, его как следует еще не знают! Не ценят, не понимают так, как нужно...
И «Студент», гордившийся тем, что он тоже из Симбирска, начал говорить о Ленине пламенно и увлекательно.
- Ленин большой революционер! Великий организатор рабочей партии. Он победил экономистов и ведет ожесточенную борьбу против всех оппортунистов. Он — великая сила! Что в сравнении с ним другие? Может быть, мы как-нибудь пригласим его в Лейпциг прочитать реферат. Вот тогда вы увидите, какой он!
Мне, тогда еще совсем юному студенту, было лестно, что он, как с равным, говорит со мной о партийных работниках, об Ильиче и о русском революционном движении. Я с интересом слушал «Студента».
- Теперь, когда произошло объединение Российской социал-демократической рабочей партии,-- блестя глазами, продолжал мой собеседник,— рабочий класс может выполнить свою историческую миссию: уничтожить капитализм, освободить народы от политического и экономического рабства. Вы знаете, Ильич — великий организатор нашей партии. Вместе с тем он большой теоретик, дающий подлинно марксистское направление рабочему движению.
Узнав о расколе в партии, происшедшем на втором съезде РСДРП, и отпоре, данном Лениным меньшевикам, явно ведущим кампанию за ослабление партийной дисциплины, мы повели свою работу еще энергичнее. Забросив университетские дела, члены нашей группы усиленно занимались изучением революционного марксизма и пересылкой нелегальной литературы в Россию.
Отправляли мы ее по конспиративным адресам, получаемым из Женевы. Делали это различными способами. Например, устраивали в чемоданах двойное дно и прятали литературу туда. Или же сворачивали трубку из листов цветной бумаги форматом с газету «Вперед», между листами клали напечатанную на папиросной бумаге газету, а в трубку вкладывали какую-либо картинку или иллюстрацию. Отправляли, как посылку, — почтой. Жандармы думали, что трубка предназначается для сохранности иллюстраций, но получатель хорошо знал, что трубку нужно развернуть и извлечь оттуда газету.
Наша группа оказывала и материальную помощь Женевской секции, особенно, когда Ленин начал издавать газету «Вперед». С этой целью мы собирали и пожертвования от русских семейств, живущих в Лейпциге.
Помню, как-то наша группа узнала, что газете нужны средства, и решила устроить вечер-концерт.
В Лейпциге жила богатая дама, сочувствовавшая нашей партии и имевшая большие связи. Звали ее, если не ошибаюсь, Любовь Авраамовна.
К ней мы и обратились за помощью. Любовь Авраамовна охотно согласилась стать организатором вечера.
До одиннадцати часов гостей в зале было очень мало. Мы уже начали беспокоиться, что вечер не даст дохода. Но вскоре в зале собрались купцы, приехавшие в Лейпциг на ярмарку, и местные коммерсанты. Немцы особо интересовались буфетом, разглядывали бутылки и спрашивали:
- Есть настоящая русская водка? А зубровка? Налейте.
Один из русских купцов страшно обрадовался, увидев самовар, стоящий на лотерейном столе.
- Вот не ожидал,— восклицал купец,— в Лейпциге — и русский самовар! Я должен выиграть его во что бы то ни стало, я хочу в Лейпциге пить чай из русского самовара.
Самовар был разыгран так называемым «американским» способом: желающий купить самовар сообщал, какую цену он дает за него, и вносит деньги в кассу. Следующий называл свою цену, большую. Купец не уступил никому и в конце концов забрал самовар. Он ему обошелся в тысячу двести марок. Восемьсот марок мы получили от продажи билетов и буфета. Всю собранную таким образом сумму денег на второй день отправили в Женеву издательству газеты «Вперед».
Я с большим интересом расспрашивал всех, знавших Ленина, о том, каков он: мечтал повидаться с ним, поговорить.
Из Женевы в Лейпциг приехал один из моих знакомых и рассказал о том, как работал Ильич в редакции газеты «Вперед». «Когда в редакцию приходили молодые авторы со статьями, первым их встречал Ленин. Рукопись он читал тут же, не откладывая. Прочитав статью, прохаживался по комнате, заложив большой палец левой руки за жилет. Потом останавливался перед молодым журналистом и начинал разбирать статью. Каждое свое замечание он старался выразить в такой форме, чтобы не задеть авторского самолюбия. Указав, что какой-либо абзац надо поправить, тут же добавлял: «Хотя, подождите, подождите! Посмотрим!»
Снова ходил по комнате, еще раз пересматривал статью. Затем обращался к автору: «Знаете, что? Я зайду к редакторам и узнаю их мнение. Посмотрим, что они скажут...»
Вскоре возвращался и говорил: «Знаете, что? Они того же мнения, что и я. Советую вам взять статью обратно, переработать и после исправления принести снова. Непременно напечатаем! Вот так и сделайте! Извините!»
Ильич крепко пожимал руку автору и обязательно провожал его до дверей».
Естественно, что такие рассказы еще больше возбуждали во мне желание повидать Ленина. Но, к сожалению, желанию этому еще долгое время не суждено было осуществиться. Когда началась революция 1905 года, я вместе с другими студентами выехал на родину.
После того как революция была подавлена самодержавием и реакция усилилась, меня арестовали.
Два года я просидел в кутаисской тюрьме, бежал и снова выехал за границу, на этот раз уже как эмигрант.
В Швейцарии, в Цюрихе, и осуществилась моя мечта о встрече с Лениным.
...Как-то под вечер я зашел в русскую студенческую библиотеку на Universitatstrasse, чтобы обменять книгу. На стене висело объявление. В нем сообщалось, что сегодня в восемь часов вечера, в зале «Eintracht», В. И. Леннн прочтет реферат.
Стоявший рядом товарищ заметил, что я весь вспыхнул от радости, и спросил:
- Разве ты еще не видел Ленина?
- Как же! Конечно видел! — смутился я.
Очень уж не хотелось признаваться, что не видел.
- Посмотришь, что будет сегодня, как на него нападут меньшевики...
- Разве они смогут спорить с ним?
- Нет, но все-таки выступят. Есть ведь такие люди, которые любят, чтобы про них говорили: «Это он выступал против Ленина!»
К восьми часам вечера я первым прибежал в зал «Eintracht», принадлежащий клубу местной социал-демократической партии.
В. И. Ленин придавал огромное значение первой русской революции. Он видел ее исключительное по важности организующее значение для будущих революционных схваток, для грядущей победы рабочего класса. Этому вопросу он посвящал в то время большинство своих статей. Этой же теме и был посвящен его реферат.
Зал постепенно заполнялся. Было очень шумно. Многие за неимением места стояли у стен, у дверей или в проходах. Слышались обрывки разговоров:
- Вот и бундовцы пришли...
- А меньшевики-то!.. Их там целая орава!..
- Полемика будет ожесточенная! — говорили студенты и эмигранты.
Ленин, наверное, тоже уже пришел, но я его не видел. Спрашивать, где он, не хотелось, и я стал рассматривать собравшихся.
Внимание мое привлек столик, у которого сидели и пили пиво трое мужчин. Они о чем-то говорили и смеялись. Один из них держался очень непринужденно и от всей души смеялся, слушая собеседников.
- Посмотрите на Ленина, он смеется, как ребенок! — сказал кто-то позади меня.
Так это Ленин? — Я впился взглядом в Ильича, стараясь лучше разглядеть его.
Странно! Я представлял себе Ленина высоким, брюнетом, с усами и подстриженной бородкой, с длинными волосами, непременно в пенсне, статным и гордым. А он был среднего роста. Его красноватое, монгольского типа мускулистое лицо, сперва не привлекало внимания. Но стоило всмотреться в его блестящие, золотистые глаза, полные внутренней силы и энергии, как сразу чувствовалось, что это человек необыкновенный. Его высокий сократовский лоб был исключительно красив. Хотелось долго смотреть на него.
Ленин сидел и запросто разговаривал с товарищами.
В переполненном зале стоял гул голосов. Пришли все — и старые и новые эмигранты, большевики, меньшевики, бундовцы, социалисты-революционеры, анархисты и представители других партий.
При появлении «лидера» какой-либо партии начиналось шушуканье.
- Это известный бундовец, он будет выступать сегодня!..
- А этот такой полемист, что его ничем не удержишь! Любит много говорить, но все без толку...
- А тот, что пошел в ту сторону, — эсер. У него что ни слово, то цитата!..
- А вот и Дан!
- Я думал, что он старик, оказывается, — молодой.
Все радуются тому, что будет ожесточенная схватка.
А вот еще новоиспеченный меньшевик, этот непременно будет говорить, хотя сам хорошо понимает, что по сравнению с Лениным он полное ничтожество. Ему все равно. Зато про него скажут - «Против Ленина выступал!..» Это все, что ему нужно!..
Ленин встал и, сдвинув брови, обратился к сидящим за столом товарищам:
- Не пора ли начинать?
Председательствующий позвонил маленьким колокольчиком. В зале все стихло.
Ленин подошел к столу с папкой в одной руке и стаканом недопитого пива в другой.
Председатель предоставил ему слово.
Обведя глазами аудиторию, Ильич начал... Начал так просто, как будто продолжал только что прерванную беседу. Но вот руки его задвигались, глаза заблестели. Он нагнулся над столом, стал искать нужную бумагу. Снова выпрямился и сделал шаг назад. Потом поднял правую руку, протянул ее вперед. Голос его звучит громче, и постепенно все тело приходит в движение. Он воодушевляется, подходит вплотную к столу.
С точки зрения ораторских данных в Ильиче как будто бы нет ничего особенного — голос чуть хрипловат, в конце фраз слегка причмокивает. А слушаешь с огромным наслаждением — сразу покоряют простота, стройность мысли, последовательность изложения, необыкновенная, железная логика.
Ленин говорит о революции І905 года и о ликвидаторах. Он жестоко осуждает контрреволюционные меньшевистские вылазки, защищает революционные традиции пролетариата, утверждает, что рабочий класс уже завоевал роль гегемона в демократической революции. Ленин ожесточенно клеймит тех, кто старается свернуть партию с прямого революционного пути, говорит об особенностях текущего момента и о вытекающей отсюда тактике борьбы, он говорит о создании партии нового типа, настоящей марксистской революционной партии.
Он говорил почти полтора часа и, когда закончил, в зале загремели аплодисменты.
Его речь произвела огромное впечатление. Да, перед нами настоящий революционер, подлинный вождь народа.
Десятиминутный перерыв. Одни вышли покурить, другие тут же начали оживленное обсуждение.
- Интересно, кто выступит?
- Разве кто-нибудь осмелится?
- Конечно, найдется кто-нибудь!
- Как ни говорите, это человек с железной логикой! Настоящий революционер!
- Да, да! Вы можете с ним не соглашаться. но не можете отрицать, что он настоящий марксист…
- Но, он же диктатор! Всегда хочет провести свое и никогда никому ни в чем не уступит. Плеханов потому и разошелся с ним.
- Однако нельзя отрицать, что он большая сила.
С большим нетерпением все ждут начала прений. Они-то, в основном, и привлекают аудиторию. Ленин в полемике был неподражаем. Он моментально уничтожал противника своими вескими доводами, и спорить с ним было невозможно. Жестокий и беспощадный в своих доводах, он доказывал, убеждал и всегда оставался победителем.
Когда раздался звонок председателя, все начали шумно занимать места. Однако слушателей ожидало полное разочарование: слова никто не взял, и заседание было закрыто.
Раздались голоса:
- Струсили!
- Что же это меньшевики-то, а?
- Жалко, жалко!
- Сегодня он был в особенном ударе. Здорово досталось меньшевикам!
- Таким я его еще не видел никогда, хотя слушать приходилось много раз.
- Вот потому меньшевики и не вышли.
Так говорили студенты, толпясь в проходах и в дверях.
...Я знал, что товарищи поведут Ильича в ближайший ресторан ужинать.
С одним из своих приятелей я остановился у дверей в ожидании Ленина. И когда он вышел, окруженный друзьями, мы незаметно пошли следом.
Они зашли в кафе-ресторан. Мы вошли за ними, сели неподалеку от них.
Официанты суетились, разнося заказанные блюда и пиво в больших кружках. Ильич заказал ужин. Официант быстро накрыл стол.
Тем временем Ленин снял с гвоздя висевшие на стене газеты: «Vorwarts», «Zuricher Zeitung» и качал внимательно читать их. Просматривая «Vorwarts», сердился, что-то объяснял товарищам.
Когда принесли ужин, он повесил газеты на место.
Собеседники Ильича, очевидно, рассказывали анекдоты, смеялись. Ленин смеялся больше всех.
Я не думал, что Ильич такой простой и веселый. Весь вечер улыбка не сходила с его лица. Когда он смеялся, глаза его щурились, в них загорались озорные огоньки, и тогда он казался особенно привлекательным. Но бывали секунды, когда он хмурился, о чем-то задумывался. На лбу появлялись морщинки. Мы были уверены, что в этот момент у него мелькнула какая-то догадка и тут же оформилась в определенное положение, в определенный лозунг.
Закончив ужинать, товарищи Ленина потребовали счет. Ленин вынул из кармана деньги и положил свою долю на стол. Начался спор. Ленин не соглашался, чтобы за него заплатили, волновался, начал даже сердиться. «Зачем же? Зачем?» — говорил он и сунул деньги в руку официанта. Товарищи протестовали. Но Ленин все-таки настоял на своем.
По его поступкам чувствовалось, что он самый обыкновенный хороший человек. Ильич был одинаково вежлив и обходителен со всеми, обращался со всеми совершенно одинаково, независимо от того, с кем говорил: с членом Центрального Комитета, известным политическим деятелем или рядовым работником партии.
В то время среди нас — студентов и эмигрантов — бытовало такое мнение, будто в обычной жизни мы должны держать себя особенно, не так, как другие, так как мы «не должны походить на буржуев». Так, нам казалось предосудительным вовремя заплатить долг, возвратить в срок товарищу и в библиотеку взятую книгу, своевременно платить хозяйке деньги за квартиру и т. п. Тех товарищей, которые поступали иначе, мы называли педантами, мелочными и, противопоставляя им себя, говорили: «Мы не похожи на них. У нас широкая русская натура».
Ленин вел жестокую борьбу с такими взглядами.
Из Цюриха я вскоре переселился в Женеву. Ленин к этому времени уже перенес свою политическую деятельность в центр эмигрантской жизни, в Париж.
В Женеве находился Георгий Валентинович Плеханов. Этот крупнейший пропагандист идеи марксизма в России, видный теоретик и публицист высоко ценился Владимиром Ильичем за ум и громадные знания.
В те годы, когда я был в Женеве, Плеханов издавал газету «Дневник социал-демократа», читал рефераты. Жил он на окраине города, в обособленной вилле, редко общался с женевскими эмигрантами, держался холодно и надменно.
Ленин же никогда не прерывал общения с эмигрантами, искал их и поэтому переселился в Париж. Жил он на окраине города. Вставал в восемь часов утра и на велосипеде ездил в Национальную библиотеку, которая находилась в центре города. Там работал до двух часов, затем посещал эмигрантские собрания, группы содействия партии, читал рефераты, руководил партийной школой. Остальное время работал дома.
Как-то в маленьком городке Жювизи, около Парижа, демонстрировали полет аэропланов. Весь Париж устремился туда, — кто пешком, кто на автомобиле, мотоцикле, велосипеде, трамвае, фаэтоне. На улицах стоял невероятный шум. Можно было подумать, что в город вторгся враг и люди бегут, чтобы спасти жизнь.
И вот Ленин тоже мчится на своем велосипеде - среди этой толпы. Его перегоняют велосипеды и автомобили. Он лавирует среди машин, согнувшись, видя перед собой только колеса. И вдруг какой-то автомобиль на повороте наскочил на велосипед Ленина. В мгновение ока Ленин спрыгнул с велосипеда в сторону. Велосипед разбился на куски. Ленин остался невредим.
...Началась империалистическая война. Социалистические партии были охвачены шовинистическим угаром. Шла война. Партия переживала кризис. Казалось, что весь мир был окутан черной пеленой.
Ленину, задержанному в начале войны австрийской полицией в Поронино (Галиция), удалось освободиться и приехать в нейтральную Швейцарию. Здесь Ильич повел решительную борьбу со всеми, кто изменил делу революционного движения и стал поборником воины.
У меня и у моего друга Мелитона Пилия (он был известен под партийной кличкой — Августул) было очень мрачное настроение.
- Давай поедем в Берн, к Ленину, — предложил мне Августул. — Поговорим с ним дома. Он нас ободрит. Ты бывал когда-нибудь ѵ него?
- Нет.
- А я с ним встречался. Вот увидишь, он нас примет очень хорошо.
- Поедем, — охотно согласился я.
На другой же день мы поехали к Ильичу. Бодро поднялись по лестнице. Позвонили. Сердце учащенно билось — то ли от того, что быстро поднялись по лестнице, то ли от предстоящей встречи с Ильичем.
Дверь открыла жена Ленина — Надежда Константиновна Крупская.
Она была одета в простое домашнее платье. Волосы были гладко причесаны, так, как и у всех пожилых женщин.
- Вы хотите видеть Ильича?
- Да, — ответили мы.
- Пожалуйте...
Пригласив нас в коридор, она открыла дверь в комнату и сказала:
- Володя, к тебе пришли.
Мы остановились у дверей.
Ленин встал из-за письменного стола, подошел к нам и радушно произнес:
- Входите, пожалуйста, входите!..
Мы вошли и остановились около стола.
Надежда Константиновна ушла в другую комнату, и мы остались с Лениным с глазу на глаз.
По приглашению Ильича сели, стали осматриваться. Воцарилась тишина. Кабинет Ленина ничем не отличался от обычных комнат. Два окна, на которых висели занавески, давали достаточно света. На стенах не было никаких картин. У одной стены стояли диван и книжный шкаф. На большом письменном столе — много книг, бумаг, чернильный прибор, ручки, карандаши, пресс-папье... Заметно было, что Ленин только что оставил работу, — еще мокрое от чернил перо лежало на листе бумаги. Около стола у стены стоял книжный шкаф с открытой дверцей. В комнате было уютно
Августул напомнил Ленину о встрече с ним в Париже. Потом вспомнили Миха Цхакая, Карпинских, и разговор завязался.
Владимир Ильич пододвинул свой стул, положил нам на плечи руки. Мне сразу стало легче.
Многие сошли с революционного пути после начала войны. А как женевские товарищи, — многие оказались социал-патриотами? — спрашивал Ленин.
Он встал, прошелся по комнате, заложив по своей привычке большой палец левой руки за жилет. Разговаривал он с нами так, как будто мы были старыми знакомыми.
Чувствовалось, что ему тяжело переносить создавшееся положение. Ведь Каутский, Плеханов, Гед, Вандервельде и другие, почти весь Интернационал.
— Возможен ли возврат Плеханова к нам? — спросил Августул.
- Возможен, — ответил Владимир Ильич. — Но думаю, что он уже не исправится.
Августул интересовался товарищами — кто где находится, кто что делает.
- Вы еще молоды, — продолжал Ленин, — вы не знаете, как это иногда бывает. Часто случается, что у члена партии личное заслоняет общественное, партийное. Такой товарищ временно отходит от партии и перестает работать активно. Когда же его личные дела поправятся, он снова возвращается в лоно партии. В этом нет ничего особенного. Такова жизнь.
В комнату вошла Н. К. Крупская, неся в руках поднос, на котором лежали бутерброды, булочки, стояли чашки, кофейник, сахарница, молочник. Ленин пододвинул маленький столик, приглашая нас. Мы растерялись.
- Пожалуйста, кушайте! Пейте кофе!.. С дороги-то, небось, проголодались! — говорила Надежда Константиновна, наливая нам кофе с молоком.
Пришлось сесть к столику. Я настолько смутился, что забыл размешать сахар. Он так и остался на дне чашки.
Ленин с аппетитом ел бутерброды, пил кофе и в то же время разговаривал. Он ругал меньшевиков:
- Это настоящая ликвидаторская сволочь! Клянутся Марксом, а на деле бессовестно ему изменяют.
- Ну, какой же ты, Володя, право! Дай людям выпить кофе! Ругать всегда успеешь!..— говорила Надежда Константиновна.
- Каутского я сейчас ненавижу больше всех. Нет ничего более вредного для пролетариата чем самодовольство и двуличие Каутского!
Ленин все больше возбуждался.
- Центризм Троцкого,— говорил он,— явление не случайное.
Надежда Константиновна убрала со стола.
- Как хорошо было бы,— сказал Августул,— если бы в России сейчас собралась конференция, так человек пятьдесят — шестьдесят, и от имени партии выступила против войны.
- Что вы говорите! Пятьдесят—шестьдесят человек?! — вскричал Ленин. — Достаточно четырех-пяти человек,—один из Грузии, один или двое из Сибири и с Урала, один из Москвы и один из Петербурга. Если изо всех центров соберется пять человек, объявят себя партийной конференцией и выпустят воззвание против войны, это будет замечательное дело. Это был бы исторический акт, это очень помогло бы развитию революционного движения в России...
Не помню, сколько времени мы просидели у Ленина. Нам не хотелось расставаться с этим уютным уголком, не хотелось расставаться с Ильичем. Даже вещи, находившиеся в комнате, — стол, стулья, кресло, книги, — стали нам близкими, родными.
За все время долгого пребывания в эмиграции, вдали от родины, не припоминается ни одного случая, чтобы кто-нибудь принял нас так душевно, с таким радушием.
Ленин беседовал с нами, объяснял «проклятые вопросы» так, как старший товарищ младшему.
Наконец, сообразив, что отнимаем у Ильича дорогое время, мы стали прощаться. Ленин долго пожимал нам руки, упрашивал остаться. Просил передать привет женевским товарищам.
- Никогда не забуду этот день! — произнес Августул, когда мы вышли на улицу.
- Что за человек, а? Какая энергия!.. Какой энтузиаст! — восторгался я.— Ты предлагаешь конференцию из пятидесяти человек, а он говорит, что достаточно пятерых.
- В том-то и дело! Великий человек может начать великое дело даже с пятью товарищами, - ответил Августул.
Мы шли к вокзалу молча, погруженные в свои думы.
Когда сели в вагон, я сказал Августулу, что Ленин во время разговора обращал больше внимания на меня, чем на него.
- Ничего подобного! Это тебе так показалось,— начал спорить Августул. И мы чуть было не поссорились.
Вернувшись в Женеву, мы рассказали товарищам о нашем посещении Ленина.
Война продолжалась. Ей не было видно конца. Многие изменили революционным лозунгам и стали сторонниками империалистической войны.
Ленин возмущался:
- Все сподличали!
Только партия большевиков открыто выступала против войны: «Долой империалистическую войну! Да здравствует гражданская война!»
Противники Ленина встречали его со злобой и ненавистью.
С ними Ленин боролся особенно ожесточенно, ни на шаг не отступая и все больше воодушевляясь.
В декабре 1916 года Ленин писал Инессе Арманд: «Вот она, судьба моя. Одна боевая кампания за другой — против политических глупостей, пошлостей, оппортунизма и т. д.
Это с 1893 г. И ненависть пошляков из-за этого. Ну, а я все же не променял бы сей судьбы на «мир» с пошляками».
Мысль Ленина, как стрелка на компасе, всегда клонилась в одну сторону — он всегда верил в победу пролетариата. Искренность и правдивость всегда были отличительной чертой его характера, поступков, намерений. Далеко видя будущее, он хорошо знал, что современники не всегда могли понять его поступки, действия, стремления. Но он хорошо знал также и то, что со временем, как он говорил сам, «все будет понято, все!»
27 февраля (12 .марта) 1917 года самодержавие пало.
Во главе государства стало Временное правительство. Но этому правительству и в голову не приходило вернуть на родину находившихся в эмиграции революционеров. Оно, наоборот, принимало все меры к тому, чтобы задержать приезд Ленина в Россию.
Медленно ползли дни.
Я о революции узнал так: в феврале (марте) меня охватила острая тоска по родине. Я ходил по длинным женевским улицам, глядел на высокие дома и чувствовал себя пленником за тюремной решеткой.
Красиво отливало серебром Женевское озеро, величественно блестела белизной вершина Монблана, зеленели Плен-Пале и Бастион, но сердце мое стремилось на родину. Мне все время вспоминались родные места - Кура, Мгацминда и улицы Тифлиса... Вспоминалась тихая деревня—виноградники, поля и леса. С вершин гор нитями спускаются тропинки, а на склонах приютились одноэтажные, крытые дранью домики.
В селе тихо. Только иногда откуда-то с горы донесется старческий голос:
- Эй, Иакинте! А-у-у! Не слышишь, бичо? Ау- у-у!
- Ау-у! Что надо? — откликнется с. другой горы юноша.
- Иди ко мне, скорее.
И снова—тишина.
Голос родины звал нас. Мы слышали его и наяву и во сне. Он не давал нам покоя, манил, звал.
Я жадно следил за газетами. Сердце трепетало при каждом новом известии о выступлениях пролетариата в России.
Мы ждали.
И вот в одно солнечное утро...
Я направился в университетскую библиотеку, чтобы прочитать критические письма Анатоля Франса.
В раздумье я шел по улице Каруж. Неподалеку заметил двух товарищей со светлыми сияющими лицами; они вели оживленный разговор. Увидев меня, оба засмеялись.
Не понимая, в чем дело, я нахмурился и подошел к ним. Увидев мое лицо, они захохотали.
Я уже хотел было рассердиться на них.
- Не знаешь?.. Ты ничего не знаешь?..— вдруг набросились они на меня.
- В чем дело? — сердито спросил я.
- В России революция! Николай отрекся от престола! — в один голос ответили оба,— Если не веришь, поди купи газету и все узнаешь...
Я стремглав помчался к площади, где обыкновенно продавали газеты.
Еще издали увидел газетчика и, приближаясь к нему, услышал: «Требуйте газету «Трибуна»! Революция в России! «Трибуна»... Революция... - Трибуна»! Революция...»
Эти слова для продавца газет были так же малозначащи и безразличны, как и любые другие, и выкрикивал он их так же, как любую другую сенсацию.
Я подбежал к нему, схватил газету. Вместо пяти сантимов, сунул ему десять и повернул обратно. Развернув газету и пробежав ее, я убедился, что революция — свершившийся факт.
Я весь задрожал.
Читая газету, время от времени оглядываюсь по сторонам. Эти давно знакомые мне улицы, витрины и многоэтажные дома предстали передо мной как будто во сне!
Краткое телеграфное сообщение о революции в России я перечел несколько раз.
Кто-то ударил меня по плечу. Только теперь я очнулся. Рядом со мною стоял, улыбаясь, товарищ.
- Дождались-таки!.. Стало быть, едем в Грузию.
- Едем, едем! Как же, обязательно едем! — воскликнул я.
- Сомневаюсь я только, чтобы союзники — Франция и Англия — пропустили нас в Россию через свою территорию.
- Почему?
- Ясно почему! С приездом революционеров в Россию революция еще более углубится и общи к с союзниками боевой фронт ослабнет. А это, конечно, не в интересах Антанты.
- Правильно! Мы должны разжечь воину гражданскую.
- В том-то и дело! Поэтому Антанта пропустит только социал-патриотов!
- А что же нам делать?
- Не знаю! Сегодня вечером в «Народном доме» назначен митинг. Придешь?
- Конечно!
...Вечером в большом зале «Народного дома» собрались старые эмигранты — народники, члены первых социал-демократических групп, бежавшие из Сибири и с каторги, старые социалисты-революционеры, польские социалисты, молодые эмигранты, — и все они целовались и плакали от радости. На собрание пришли и те, кто десятки лет жили в эмиграции и, потеряв всякую надежду на возвращение в Россию, давно уже числились гражданами Женевы.
Вот старик. Еще молодым бежал он от когтей самодержавия и приехал в Женеву. Он — старый террорист. Его партии давно нет, она распалась, его товарищи давно уже покоятся в холодной сибирской земле. Быть может, еще остался кто-нибудь из них в живых и томится в глухой и холодной сибирской тайге, но они все давно потеряли связь и ничего не знают друг о друге. И вот они, быть может, встретятся снова. Вот другой! Старый социал-демократ. Его ровесников-товарищей также нет в живых. Но он вернется на родину!
В этом зале собрались многие представители разных партий и групп, боровшихся с самодержавием. Всеони бежали в Женеву, нашли здесь приют и защиту. Сегодня они вновь ожили. И до них дошел зов Родины.
В зале давка. Уже негде сесть. Шумно. Люди, радостно улыбаясь , перекликаются друг с другом, поздравляют , пожимают руки.
Раздается звонок, и председатель открывает собрание. Но его никто не слушают. Все кричат:
«Да здравствует Российская революция! Да здравствует Учредительное собрание!..» Председатель опять звонит, призывает к тишине И предлагает почтить вставанием память борцов, погибших за революцию.
Все встают. Воцаряется гробовая тишина. И вот среди тишины медленно, с благоговением бархатный баритон запевает:
Вы жертвою пали в борьбе роковой,
Любви безграничной к народу…
То тут, то там раздаются подхватившие песню голоса, потом их поддерживают со всех сторон зала, и постепенно голоса сливаются в единый могучий хор:
Вы отдали все, что могли за него.
За честь его, жизнь и свободу...
Теперь уже поют все - женщины и мужчины, старые и молодые. Песня гремит мощно, смело, вдохновенно и грозно:
Свой суд беззаконный над нами
Судьи-палачи уж давно изрекли.
Пойдем мы, гремя кандалами...
Все садятся.
Начинаются выступления представителен партий. Шовинистически настроенные оппортунисты призывают к продолжению войны до победного конца. Противники же войны — к победе революции в России и к гражданской воине. Споры продолжались долго. И собрание ни к чему не привело...
Мы опять продолжали искать выход из положения. Но ничего придумать не могли. Уже выяснилось, что Англия и Франция дают разрешение на проезд через их территорию только националистам. Этим путем выехали в Россию анархист П. А. Кропоткин, Г. В. Плеханов и многие их последователи.
Положение было очень трудное. Теперь, когда гнусного насильника — царского правительства — уже нет, когда мы могли бы смело ходить по улицам любимого Тифлиса и вновь продолжать революционную борьбу, нас лишили возможности выехать на родину; для нас туда дороги не было!..
И вот от Ленина из Берна пришла телеграмма, в которой он предлагал проехать в Россию через территорию Германии. Такой проезд устраивали партийные товарищи из Швейцарии и Германии.
Ленин призывал к поездке с ним как своих единомышленников, так и представителей всех других партий.
Среди эмигрантов это предложение возбудило большие толки. Было созвано специальное собрание по этому вопросу при участи» представителей различных партий, и почти все злобно выступали против смелого решения Ленина.
Как? — кричали многие исступленно. — Разве допустимо, чтобы мы использовали для проезда в Россию территорию врага, находящегося с нами в состоянии войны?!
А разве впустит нас после этого в Россию Временное правительство?
Представители различных партий ругали Ленина, угрожали всем тем, кто осмелится поехать путем, намеченным им, требовали привлечь Ленина и его приверженцев к суду, называли Ильича изменником, предателем.
Однако, несмотря на то, что не только социал-демократическая и все другие партии, но и вся эмиграция, насчитывающая несколько тысяч человек, не соглашалась ехать через Германию, несмотря на то, что все шовинистически настроенные лидеры и рядовые были против Ленина, он остался непоколебим.
От него была получена вторая телеграмма, в которой он вновь предлагал ехать с ним в Россию всем, без различия партий.
И вот из всех эмигрантов, проживавших в то время в Швейцарии, на зов Ленина откликнулось только тридцать человек.
Позже мы узнали, что Ленин, стремившийся скорее попасть в Россию, чтобы принять непосредственное участие в революции, намечал очень смелые планы. Сперва он решил выехать в Швецию через Германию по чужому паспорту, под видом шведского подданного, а ввиду незнания шведского языка собирался прикинуться немым. Эта мысль долго занимала Ильича, но впоследствии, послушавшись предостережения товарищей — «а вдруг вас узнают и тогда все пропало», — он отказался
После этого возникла мысль использовать помощь германских товарищей, Ленину этот вариант понравился, и он решил остановиться на нем.
В выполнении плана приняли участие швейцарские социалисты, которые должны были переговорить с немецкими социалистами и согласовать вопрос с ним. За организацию дела взялся член швейцарского парламента, известный социал-демократ Роберт Гримм. Но, получив принципиальное согласие немецких товарищей, Гримм вскоре испугался и свернул работу. Тогда за дело взялся швейцарский социалист-интернационалист Фриц Платтен.
Условия проезда через Германию были таковы: 1) проехать может любой эмигрант, независимо от его взгляда на войну; 2) в вагон, предназначенный для эмигрантов, могут войти только с разрешения Платгена; 3) контроль паспорта или провозимого багажа при проезде через Германию не допускается; 4) уезжающие обязываются организовать агитацию по приезде в Россию в пользу освобождения такого же количества военнопленных немцев, находящихся в России.
Перед выездом был составлен акт. Его подписали представители социал-демократических партий разных стран; в акте, между прочим, было отмечено: российские интернационалисты... могут организовать восстание пролетариата против своего правительства; героическая борьба российского пролетариата будет примером для других стран; ввиду сего, говорилось в акте, мы, интернационалисты нижепоименованных стран (Франции, Швейцарии, Польши, Германии), считаем не только правом каждого русского эмигранта выезд в Россию, но и его обязанностью использовать этот удобный случай, предоставляющий возможность выезда в Россию.
Момент был решительный. Нас могли всячески оклеветать, предъявить любые обвинения, могло также случиться, что Германия не пропустит нас в Россию и оставит на своей территории.
Известно, что Ленин, приняв однажды то или иное решение, уже не останавливался ни перед чем для его выполнения. И действительно! Рожденный для революции, гений революции, мог ли он бездействовать или медлить в тот момент, когда в его родной стране уже разгорался пожар революции? И он рвался в Россию.
Все отъезжающие должны были собраться в Берне.
Был назначен и день выезда.
Десять лет жизни в эмиграции закончились, открывался новый широкий путь.
В нашем распоряжении был лишь один день. Я купил корзину для вещей, стал быстро собираться. «Что взять и что оставить? — спросил я себя.— Ведь я не оставляю Женеву навсегда! После победы революции вновь приеду сюда, как свободный гражданин Российской республики! И тогда я пройду по улицам Женевы с особенным удовольствием, зайду к своей хозяйке и заберу все оставленные вещи. Теперь же захвачу самое нужное!..» И я укладываю в корзину только платье, белье, кое-какие рукописи, книги, письма и фотографии.
Дверь медленно приоткрывается, и в комнату входит хозяйка. Она протягивает мне опрятно завернутый в бумагу бутерброд и говорит:
- Возьмите на дорогу, пригодится!
Она также рада концу моей эмиграции, хотя и жалеет о моем отъезде.
- Ведь вы приедете к нам опять, повидаете нас, не правда ли?
- Непременно, непременно, госпожа Парето, — отвечаю я.
Через некоторое время я уже еду в такси на вокзал.
Мимо проносятся знакомые места. Вот «Плен-Пале»— зеленая площадь, место собраний эмигрантов, место их сходок, встреч и бесед... Вот университет, Бастион, остров Жан-Жака Руссо, Женевское озеро... Много горьких и тяжелых дней пришлось пережить мне в этих местах, но теперь все же жалко расставаться с ними...
На перроне вокзала уже собрались отъезжающие, нас было пять человек, и провожающие.
- Еле нашли Миха!.. — говорит мне один из товарищей. — Если бы не нашли, он так и остался бы здесь.
- Как? Разве он не знал?
- Знал и даже был готов к отъезду. Но не имел понятия, что отъезд назначен на сегодня.
- Где же его нашли?
- В библиотеке Куклина. Он сдавал взятые книги. Все его вещи были сложены в корзину. Но он заметил где-то в углу старые калоши. Корзину пришлось снова открыть. Он тщательно осмотрел комнату, — не забыл ли чего. Но мы спешили, забрали вещи и усадили его в машину. Он до сих пор не пришел в себя, не верит, что едем.
Провожающие хлопочут, входят в вагон, опять выходят, осведомляются о билетах, о багаже, заботятся о том, чтобы нам было удобно ехать.
Вагоны как на подбор, один краше другого, блестят, будто улыбаются. Так, по крайней мере, кажется мне.
Мы стоим на перроне группами, оживленно беседуем, прощаемся со знакомыми, радостные, улыбающиеся.
— Еп voiture! - кричит кондуктор.
Мы в последний раз крепко жмем руки провожающим, обнимаем их и занимаем свои места.
Кто-то передает нам в окно красный шелковый
Поезд трогается. Красный платок развевается, как знамя.
- Ура! — кричат вслед нам — Ура! Да здравствует революция!..
Публика на перроне смотрит на нас. Поезд идет, провожающие бегут за ним, машут руками, прощаются.
Поезд ускоряет ход, и улицы Женевы, с ее высокими домами, телефонные и телеграфные столбы уже мелькают за окном. Женевское озеро далеко — оно отсюда похоже на чернильное пятно, расплывшееся на бумаге. За озером виднеются деревья Английского сада и гордо высящийся на фоне голубого неба седой Монблан.
- Садись. Не надоело тебе все время глядеть в окно? — говорит мне Миха Цхакая. -— Сегодня мы увидимся с Ильичем! Сколько уже времени я его не видел.
Я сажусь.
- Какие- условия выезда? —- спрашиваю я.
- Вот приедем в Берн и узнаем, — отвечает Миха,— жаль, что нас едет так мало, всего пятеро. Остальные-то не решились. А еще революционеры. Стыдно им, стыдно. Они здорово пожалеют об этом!.. Но будет уже поздно! Я убежден, что все кончится благополучно!
- И может статься, что через какую-нибудь недельку мы будем в Тифлисе! — говорю я радостно.
- Обязательно будем! Только прежде остановимся в Петрограде.
- Да, но я, пожалуй, не останусь там и прямо поеду в Тифлис.
- В Петрограде мы увидимся со многими старыми друзьями и товарищами.
Было около десяти часов ночи, когда поезд подошел к бернскому вокзалу. Здесь нас встретили местные товарищи и пригласили в гостиницу. Мы должны были выехать из Берна на другой день— 27 марта.
Ленина в ту ночь не видели — он был на совещании с местными партийными товарищами.
Я с Миха Цхакая заняли номер. Когда мы собирались лечь спать, служащий гостиницы принес книгу, в которую мы должны были внести наши фамилии, имена, указать профессию. Я начал писать.
Привыкший к конспирации по старой партийной работе, Миха удивился:
- Что ты делаешь? Ты пишешь свою настоящую фамилию?
- А как же? Мы ведь теперь свободные граждане!
- Ах, да! Пиши — журналист такой-то. Только не пиши, что едем в Россию. Не нужно.
Я согласился. Книга заполнена. Служащий гостиницы уходит.
- Вообще нет никакой нужды, чтобы все знали, куда мы едем и зачем, — говорит Миха, ложась спать.
Но сон не идет. Мы нервничаем, курим без конца.
Утром нам сообщили, что на вокзале нужно быть в двенадцать часов.
До отъезда на вокзал осматриваем город. Удивительно, что ни один город Швейцарии не похож на другой; у каждого из них свой особый отпечаток, свое лицо. Например, в Берне и дома, и жители как-то одинаково серы. Совсем не похожи на веселых, пестро разодетых женевцев и Женеву.
Ровно в двенадцать Миха Цхакая и я были на вокзале. В одном из углов высокого, крытого стеклом зала заметили наших товарищей.
Я ищу глазами Ленина. Его нигде нет. Спрашиваю о нем Цхакая.
- А вот Надежда Константиновна Крупская,— отвечает он.— Она, наверное, скажет, где Ильич.
Выяснилось, что Ленин еще не приехал. В ожидании его бернские товарищи занялись организацией нашей отправки, бегали за билетами, сдавали багаж.
- Вы знаете, товарищ Миха, Ильич получил сегодня утром телеграмму из Женевы за подписью пяти товарищей. Они тоже решили ехать с нами и просят подождать их два дня, — сказала Н. К. Крупская, обращаясь к Миха Цхакая.
- Ах, вот какі А что на это сказал Ильич?
- Теперь, говорит, многие образумятся и захотят поехать, но ждать уже невозможно!
- Значит, мы их не ждем?
- Конечно, нет! Да вот и Ильич!
Весь раскрасневшийся, усталый, Ленин быстрыми шагами приближался к нашей группе.
- Как дела? Билеты взяты? — спрашивает он быстро. Заметив Миха и меня, он подошел к нам.
- Товарищ Миха, вы здесь? А где остальные товарищи?
Он крепко жмет нам руки.
Я смотрел на Ленина н удивлялся его быстрым движениям. Обыкновенно спокойный, он теперь совсем преобразился. То он обращался к Надежде Константиновне Крупской с вопросами, то поручал кому-нибудь узнать, скоро ли отойдет поезд, то подходил к Миха и расспрашивал его о том или другом оставшемся в Женеве товарище. Он нервничал и поминутно вытирал платком вспотевший лоб.
- Испугались многие, товарищ Ильич, испугались! — отвечал Миха.
- Теперь вот просят подождать, но я не могу, — говорит Ленин и берется за свою дорожнѵю корзину.
- Ну-ка, зайдемте в вагон. Чего мы ждем? Ведь поезд подошел.
В вагоне мы смешались с бернскими товарищами. Знакомились с теми, кого не знали. Завели беседу. Послали последний привет проносящимся за окном швейцарским горам.
В Цюрихе нам пришлось пробыть до отхода поезда несколько часов.
Мы вышли осмотреть город, где последние годы жил Ленин. К нам присоединился секретарь швейцарской социал-демократической партии Фриц Платтен, который сопровождал нас через германскую территорию и приехал в Россию вместе с нами.
Вскоре мы опять собрались на цюрихском вокзале и разместились в одном вагоне. Всего нас, выезжающих в Россию эмигрантов, вместе с цюрихскими товарищами, оказалось человек тридцать.
От цюрихских товарищей мы узнали, что решение о поездке в Россию на таких условиях произвело на местную эмигрантскую колонию неблагоприятное впечатление. Ожидали даже скандала со стороны недовольных нашей поездкой.
И действительно, через некоторое время мы заметали среди суетившейся на платформе публики какую-то группу. Эти люди, по-видимому, искали кого-то, все время глядя на окна вагонов. Наконец они остановились перед нашим вагоном и, размахивая кулаками, стали угрожать нам, крича: «Стыдно вам! Стыдно! Как вы едете? Как? Стыдно!»
Мы отошли от окон, занавесили их и сели на скамьи. Взволнованный Ленин успокаивал нас и советовал не обращать внимания и не отвечать. А угрозы продолжались:
- Изменники! Как вам не стыдно! Какой дорогой вы едете?..
Один даже ударил палкой в стену нашего вагона. Швейцарцы смотрели на эту картину с недоумением, не понимая, к чему весь этот шум.
Группа, уже превратившаяся в толпу, все больше и больше приходила в ярость, шумела, угрожала нам, ругала, свистела...
Наконец послышался голос кондуктора; «Fertig», и поезд тронулся.
Но толпа не унималась и все яростнее кричала, посылая нам вдогонку брань и проклятия. Мы же в ответ раскрыли окно вагона и выставили наш флаг — красный шелковый платок.
- Глупцы! — сказал Ленин, когда мы отъехали от станции на некоторое расстояние и криков толпы уже не было слышно. — Они скоро сами убедятся в правильности нашего решения и последуют нашему примеру!
Но глаза его все же выражали грусть, и лицо было озабочено.
Впоследствии слова Ленина оправдались, и вся швейцарская эмиграция выехала в Россию той же дорогой. Французское правительство не разрешило им проехать через свою территорию. Это было через месяц после нашего отъезда. И два поезда, полных эмигрантами и членами их семей, выехали в Россию через Германию.
Вот мы подъехали и к границе Швейцарии. Как только поезд остановился, в вагон вошли таможенные чиновники. Мы удивились их бесцеремонному отношению к нашим вещам: по всему было видно, что они настроены против нас; таможенники спорили из-за каждого пустяка и отобрали у нас немало вещей и продовольствия, припасенного на дорогу.
Наш спутник Ф. Платтен напрасно выражал свой протест, ничего не помогало. Тогда он послал телеграмму правительству, выражая возмущение таким непристойным и наглым отношением таможенных властей Швейцарии.
На германской территории мы ожидали худшего. Но на первой же германской станции начальство встретило нас очень учтиво. Эмигрантов провели в отдельную комнату, а через некоторое время в специально отведенный для нас мягкий вагон принесли пиво и бутерброды.
Был уже вечер. Мрак постепенно заволакивал станцию. Тоска овладела моей душой, когда я подумал о войне, обо всех ее ужасах, о ее бессмысленности...
Ленин сидел в купе. Я случайно заглянул туда. В глаза бросилось его нахмуренное, задумчивое лицо со складками на широком, выпуклом лбу. В глубоко сидящих прищуренных глазах — беспокойная
Берег Балтийского моря. Мы пересели на пароход.
Теперь уже я вздохнул свободно. Когда Германия осталась позади, я почувствовал себя так, будто прошел через длинный, темный тоннель...
После тесных купе поезда широкая палуба огромного парохода показалась настоящим привольем. Перед нами расстилалось безбрежное Балтийское море. Глаза моих спутников светились радостью.
Вот и Ленин. Твердым, медленным шагом прохаживается он по палубе. Складки на лбу расправились, а в глазах та же напряженная, взволнованная мысль. Временами он останавливается и смотрит на шумящее море, в ту сторону, где находится Россия.
Других пассажиров, кроме нас, на пароходе не было. Мы собрались на носу корабля. Синее море, волны, брызги которых залетали на палубу, совсем уже подняли наше настроение. И все дружно, хором запели. Сперва «Дубинушку»:
Много песен слыхать на родной сторон?
Про дубинушку песнь раздается.
Наши голоса перекрывали шум моря:
Эй, дубинушка, ухнем.
Потом спели «Марсельезу», за ней «Карманьолу», «Варшавянку» и, наконец, — «Интернационал»
Море волновалось... Белые пенистые волны вздымались все выше и выше, бросались на пароход, разбивались о нос корабля и покорно, белыми зайчиками, бежали за пароходом. Палуба покачивалась, словно люлька.
Ильич стоял у самого борта и наслаждался борьбой парохода с волнами. Одну руку он положил в карман пальто, второй придерживал кепку на голове. Ветер развевал полы его пальто. Высоко подняв голову, Ленин смотрел вдаль.
Вдруг брызги волны дождиком хлынули на палубу и обдали пальто Ленина.
- Это вам подарок, товарищ Ильич! - пошутил одни из эмигрантов. — Это первая дружеская волна из революционной России целует вас!
Ленин засмеялся и платком стряхнул с себя капли воды.
Когда он смеялся, его глаза, и без того маленькие, совсем прищуривались и мерцали двумя короткими черточками, под большим выдвинутым вперед лбом. В улыбке Ильича было что-то особенное, чарующее.
Ленин стал опять прогуливаться по палубе, заложив руки за спину. То останавливаясь около поющих, то подходил к борту.
Лейся вдаль наш напев! Мчись кругом!
Над миром наше знамя реет
И несет клич борьбы, мести гром...
- гремел наш хор.
Оно горит и ярко рдеет.
То наша кровь горит огнем,
Пароход разрезал шумные, бурлящие волны...
Через несколько часов наш корабль подошел к шведскому пограничному городу Мальме. Качка кончилась. Пароход медленно вошел в порт. Мы быстро высалились, двинулись со своим багажом к железнодорожной станции, и утром были уже в Стокгольме. Здесь нас встретили местные левые социал-демократы и другие партийные товарищи.
Теперь мы были уже совершенно спокойны за наши вещи. Было кому о них позаботиться, и мы налегке, пешечком отправились в город.
Нас пригласили в фешенебельную гостиницу, в которой бывали лишь посетители с белыми, как снег, накрахмаленными манишками и манжетами, в дорогих костюмах. На нас же обслуживающий персонал смотрел с удивлением. Видно было, что портье и горничные недоумевали: что это за люди?
Нас пригласили в столовую позавтракать. Большой длинный стол был весь уставлен холодными и горячими закусками. Вокруг стояли официанты. Блестящие люстры, большие зеркала на стенах и широкие светлые окна блестели и переливались светом. Обстановка была неуютной, холодной Но закуски оказались вкусными.
После завтрака перешли в просторный зал, где нас ожидали представители местной социал-демократии и репортеры.
Представители левой социал-демократической газеты «Politiken» и местной социал-демократической организации обратились к Ленину с приветствиями, поздравляли его с революцией в России и желали ее полной победы.
Лицо Ленина преобразилось, на нем уже не видно и следов мрачного раздумья, глаза блестят.
Ильич выступил с короткой ответной речью. Поблагодарив за приветствие, он изложил тактику партии на данный период.
Затем нас обступили корреспонденты газет. Особенно заинтересовались они Миха Цхакая. Его обступила и забросала вопросами целая толпа газетчиков. Так как Миха Цхакая не говорил по-немецки, ответы корреспондентам пришлось давать мне. Я подробно рассказал о прошлой революционной работе Миха и подчеркнул его большие заслуги в области пропаганды учения Маркса и Энгельса в нелегальных условиях. Я сообщил им, что Миха Цхакая — старейший член грузинской социал-демократической организации, что, преследуемый царской властью, он десятки лет томился в эмиграции и только теперь возвращается в Грузию.
Мнхп Цхакая, видимо, считал все эти подробности излишними и, конфузясь, говорил мне:
- Ну к чему все это? Хватит. В Грузию ли я еду, или в какое-либо другое место, разве это не все равно?
Хозяева предлагали нам остаться в Стокгольме еще один день, но Ленин решительно отказался и попросил отправить нас дальше немедленно. Теперь, когда мы уже находились совсем близко от революционного Петрограда, Ленин стремился как можно скорее окунуться в практическую революционную работу. Прежде всего было необходимо получить визы на свободный въезд в Россию. Ленин послал телеграммы находящимся в Петрограде товарищам и Петроградскому Комитету, прося принять меры к тому, чтобы Временное правительство не осмелилось нас арестовать.
Как сейчас вижу Ленина в стокгольмской гостинице. Вот он ходит быстрыми шагами по залу, затем подходит к кому-нибудь из эмигрантов, о чем- то энергично с ним говорит, в чем-то его убеждает. Или сядет вдруг за стол, набросает телеграмму в Петроград, перечтет ее и, передав для отправки, требует свежие газеты, полученные из России. Он все время в движении, волнуется, торопится...
Визы мы скоро получили. Ввиду того, что ввозить какие-либо рукописи в Россию не разрешалось, Ленин оставил свои тетради местным товарищам с просьбой переслать их при первой возможности.
Когда подали поезд для посадки, я увидел, что Ленин тащит свой довольно тяжелый чемодан к вагону.
Я подбежал к Ильичу, чтобы взять у него чемодан, но Ленин запротестовал.
- Зачем? Зачем? Я же сам могу? — говорил он.
Но я почти силой выхватил чемодан и, взвалив его на плечо, внес в вагон.
- Останьтесь у нас! — сказал Ленин.— Ты ведь знаешь его? — обратился он к жене.
- Как же, как же! — ответила Надежда Константиновна и тоже попросила меня остаться.
Я занес в купе и свой чемодан.
Мы, мужчины, разместились на верхних полках, а женщины: Н. К. Крупская и Инесса Арманд – внизу.
Как только поезд тронулся, Ленин снял пиджак и, вытащив из карманов целую кипу русских газет, улегся и стал читать их. Чтобы не беспокоить меня, он, предварительно извинившись, задрапировал лампочку с моей стороны.
- Володя, ты без пиджака простудишься! — сказала Надежда Константиновна и хотела было укрыть Владимира Ильича, но он запротестовал.
Я лежал на койке и следил за тем, как Ильич торопливо, запоем читает газетные сообщения о ходе революции в России.
В купе было тихо. Тишину нарушало лишь шуршание газет да изредка произносимые Лениным восклицания, вроде: «Ах, канальи! Ах, изменники!..»
Ясно было, что слова эти адресовались к Чхеидзе или к Церетели, что говорились они по поводу того или иного выступления их в Петрограде.
- Социал-демократ! — воскликнул вдруг Ильич возмущенно. — Это слово стало пошлым. Стыдно носить теперь это имя! Мы должны назвать себя коммунистами и партию коммунистической.
Долго еще ворочался Ленин на своей койке, складывал прочитанные газеты и разворачивал новые.
А внизу волновалась Надежда Константиновна.
- Что делать,— произнесла она вполголоса. - Володя простудится без пиджака! — но побеспокоить его еще раз она не решилась.
На другой день утром, когда мы сидели за чаем, а Надежда Константиновна угощала нас бутербродами, Ленин посмотрел на проносившиеся мимо окна высокие сосны и сказал:
- Вот приедем в Россию и по образцу германских товарищей издадим газету. Она будет стоять в оппозиции к социал-демократам, чтобы принудить их держаться как можно левее, разоблачать их беспринципность, их оппортунизм. Мы с ними, конечно, сотрудничать не будем!
Когда мы кончили пить чай, Ленин обратился
- Пройдите, товарищ, по вагону и попросите всех собраться в коридоре. Надо поговорить, условиться, как держаться и что говорить в случае, если при въезде в Россию, нас арестуют агенты Временного правительства.
Я обошел все купе и, передав предложение Ленина, вернулся к себе.
- Ну что, товарищ, все собрались? — спросил меня Ленин.
- Я передал им ваше распоряжение, но пока еще никто не вышел, — ответил я.
- Как же вы не могли сказать так, чтобы все вышли? — сказал Ленин.
Я не сразу понял Владимира Ильича. Но потом сообразил, что мне надо было сказать по-ленински твердо, так, чтоб вышли все и немедля.
Когда мы собрались в длинном и узком коридоре вагона. Ленин объяснил, что нам следует говорить в суде, если кадетское правительство арестует нас и отдаст под суд за переход территории Германия. Наши слова не должны были носить характера зашиты, а наоборот, мы должны были сами обвинять Временное правительство в том, что око не позаботилось о нас, не дало нам возможности выбраться как-нибудь из эмиграции, не снеслось для этого с правительствами держав-союзников и т. д.
Ильич говорил горячо и убедительно, и мы чувствовали, что самый горячий ревнитель русской революции — это безусловно он и только он — Ленин.
До границы Финляндии мы доехали скоро. Поезд остановился у небольшой пограничной реки Торнео, еще покрытой льдом. Мы покинули поезд и пересели на сани, которые довезли нас до железнодорожной станции, находящейся уже на территории Финляндии.
На станции нас встретили революционные солдаты. Офицеры проверили наши паспорта. Часть из них смотрела на нас злобно, глазами врагов, а остальные проявили искреннюю радость.
Другое дело солдаты, они были в восторге. Многие из них побывали на фронте и были свидетелями фронтовых событий, связанных с отречением Николая II. Они охотно делились с нами своими впечатлениями.
Когда мы наконец сели в поезд, который помчал час к революционному Петрограду, Ленин заулыбался от счастья. Он но мог сдержать свою радость, глаза его блестели,..
В купе то и дело заходили товарищи.
Ленин не уставая высказывал свои мысли о ходе русской революции, объяснял, какой позиции надо держаться нам в борьбе с меньшевиками и эсерами и какую проводить тактику для успешной пропаганды наших лозунгов.
По одному очень меня в то время интересовавшему вопросу Ленин сам обратился ко мне:
- Как вы думаете, Грузия отделится от России
- Не думаю, — возразил я. — Но автономии потребует.
- Даже если и отделится, то впоследствии снова присоединится к России! — убежденно сказал Ильич.
- А если потребует автономии, должны мы поддержать это требование или нет? — спросил я.
- Конечно должны! Обязательно!
- Вот видишь, какого мнения Ленин об автономии! — говорил я впоследствии Миха Цхакая.
- Да и я того же мнения! — ответил мне Миха. — Я придерживаюсь в этом вопросе точно такого же мнения. Жаль, что я не захватил с собой свои записки, а то показал бы их Ленину. Он остался бы ими очень доволен.
Около Гельсингфорса в один из вагонов нашего поезда села большая группа демобилизованных. Мы сообщили об этом Ленину, и он немедленно пошел к ним. Мы последовали за Ильичем.
Солдаты столпились вокруг Ленина, с больший вниманием слушали его. Ленин задавал им много вопросов и, когда получал ответы, подтверждающие правильность его революционной тактики, его взглядов и положений, радостно улыбался и говорил нам: «Слушайте!.. Слушайте!..»
Мы не сразу могли понять, почему Ленин заостряет наше внимание на каком-либо моменте из рассказов солдат. В них как будто не было ничего важного, такого, на что следовало обратить особое внимание. Но, как только Ильич разъяснял нам сказанное, - все подчеркнутое им становилось ясно и понятно
После беседы с солдатами Владимир Ильич долго ходил взад и вперед по коридору вагона. Лоб его был ясен, глаза выражали спокойствие. Я смотрел на Ленина и думал о том, с какой радостью встретит его русский пролетариат и какие изменения внесет приезд Ильича в происходящие событии Ленин часто останавливался у окна и подолгу смотрел далеко-далеко в пространство..,
Наш поезд мчался по местности, поросшей высокими соснами. Мы были уже вблизи от революционного Петрограда.
Ленин еще раз предупредил нас, как держать себя в случае ареста по приезде в Петроград, как использовать судебную трибуну для агитации, какими лозунгами оснащать наши выступления, какую давать оценку революции.
Такова всегда была тактика Ленина — использовать все на пользу революции.
Когда мы приблизились к станции Белоостров, один из товарищей вновь достал красный шелковый платочек, полученный нами в дорогу еще в Женеве, и, привязав к палочке, выставил его в окно нагона.
Как украшало это миниатюрное красное знамя
- Нет! Не посмеет!., Не посмеет Временное правительство арестовать нас! А если посмеет, то тем хуже для него! — говорит убежденно М. Цхакая, обращаясь ко мне.
Поезд с шумом подлетает к Белоостровскому вокзалу.
Наконец-то! Я с трепетом гляжу на дома, людей и замечаю на перроне группу рабочих и матросов. Над их головами развевается красное знамя. Когда поезд останавливается, рабочие направляются к нашему вагону и громко кричат:
- Да здравствует революция! Да здравствует Ленин!
Ленин и все мы стоим у окон, взволнованные неожиданной встречей.
- Да здравствует революция, товарищи! Да здравствует революция! Ура!
Мы поняли, что рабочие пришли встречать Ильича, поняли, что пролетариат встал на защиту Ленина.
- Да здравствует Ленин! — кричат рабочие, подбрасывая свои кепки в воздух.
Один из эмигрантов выходит на ступеньки вагона и произносит короткую речь.
Когда волнение улеглось и все успокоилось, кто-то вышел из рядов рабочие и твердыми медленными шагами направился к нашему вагону. На голове — теплая сибирская ушанка, надвинутая ни лоб так глубоко, что трудно разглядеть лицо.
Он входит в вагон. Спокойным шагом приходит длинный коридор и останавливается у дверей купе, где сидит Ленин, окруженный товарищами. Он смотрит на Ленина и улыбается. Ленин с первого взгляда не узнает вошедшего, но когда тот протягивает ему руку со словами: «Здравствуйте, Ильич, поздравляю с приездом». Ленин вдруг преображается, поднимается с места, протягивает руку.
- Ах, это вы! — говорит он с волнением, кладя руку ему на плечо.
Это был Сталин
- Ты узнал его? — спрашивает меня Миха Цхакая.— Он почти не изменился.
- Ну конечно! — отвечаю я.
Наконец поезд тронулся.
С перрона доносились возгласы рабочих:
- Да здравствует революция! Да здравствует Ленин!
Поезд подошел к Финляндскому вокзалу.
На перроне много народу — сплошное море теплых зимних шапок, бескозырок и кепок. Мы замечаем вооруженных людей — солдат с винтовками, матросов с карабинами и рабочих с берданками.
Заметив красный платок, развевающийся в одном из окон нашего вагона, солдаты, матросы и рабочие выстраиваются перед ним.
Давка на перроне усиливается. Все стремятся подойти поближе к нашему вагону, толкают друг друга, продвигаются вперед. Все хотели видеть Ленина.
Несколько минут мы и встречающие нас молча смотрим друг на друга. Ни мы, ни они не знаем, что делать, как выразить наши чувства. Наконец из публики доносится голос:
- Ленина давайте нам сюда, Ленина!
Ленин выходит из вагона.
Слышна отрывистая команда. Рабочие и военные подымают ружья «на караул».
Ленин идет между рядами вооруженных рабочих и солдат. Лицо его возбуждено, глаза блестят. Он идет, держа шапку в руках, на широком лбу его блики от электрического света.
Какая-то женщина подбегает к Ильичу, обнимает его, протягивает ему букет цветов.
«Да здравствует революция! Да здравствует Ленин! Ура! Ура! Ура!» — кричат все.
Весь светлый, крепкий, мощный, побеждающий, проходит Ленин перед рабочими, моряками, солдатами и студентами, и торжеству нет конца.
Взяв свои вещи, мы перешли на другую сторону вокзала. Ильича подняли на руки и внесли в большой зал. Там к Ленину подошел Чхеидзе.
Он начал произносить «приветственную» речь, в которой «выражал надежду», что Ленин найдет с ними «общий язык».
Рабочие подхватили Ленина на руки, вынесли его из здания вокзала на площадь, полную народа, освещенную лучами прожекторов. Ильич поднялся на броневик и произнес свою знаменитую речь, в которой призывал массы к борьбе за победу социалистической революции.
Утром 4 апреля на хорах Таврического дворца, в помещении большевистской фракции, собрались участники Мартовского партийного совещания и те кто приехал с Ильичем из-за границы.
Мы сидели за большим, длинным столом. Владимир Ильич, ясный, энергичный, полный сил, сидел посередине. На столе перед ним лежали бумаги. Выступали представители районов с сообщениями о положении на местах и о том, какой отклик вызвала революция на фабриках и заводах, Ленин слушал внимательно их простые рассказы, набрасывал заметки по каждому из выступлений, а когда какое-нибудь выступление ему особенно нравилось, он обращался к нам со словами: «Слушайте хорошенько, слушайте!»
Мы с нетерпением ждали выступления Ленина.
И вот Ленин берет слово. Стоящие в углу продвигаются к столу, группируются, бросают окурки папирос в пепельницы и слушают затаив дыхание.
Ильич зачитал тезисы «О задачах пролетариата в данной революции», вошедшие в историю под названием — «Апрельские тезисы». Он говорил о том, что нельзя с доверием относиться к правительству капиталистов. Настоящее правительство — это Совет рабочих депутатов.
В комнату стали заходить меньшевистские делегации. Они торопили с открытием объединенного заседания. Кто-то попросил повторить на нем доклад Ленина.
Ильич собрал свои бумаги, надел кепку и, набросив на плечи пальто, стал быстро спускаться по широкой лестнице. Мы вскочили с мест и побежали
Большой зал заседаний Государственной думы переполнен. Здесь были большевики, меньшевики, социал-революционеры и представители других партий.
За длинным столом сидели члены президиума.
С нашим приходом в зале воцарилась тишина.
- Который Ленин? — спрашивали шепотом друг у друга сидевшие в зале.
- А вон тот самый, который идет впереди всех!
Собрание сперва шло мирно. Выступили Чхеидзе и Церетели. Они доказывали необходимость объединения большевиков и меньшевиков. Потом Чхеидзе предоставил слово Ленину.
Пока Ленин поднимался на трибуну, в зал через все двери стали вваливаться группы депутатов и гостей; они бежали к свободным местам, перегоняя друг друга.
Ленин окинул взором весь зал и начал говорить.
Его слова летели и зал, как поток, сбегающий с горы. Каждое выдвигаемое им положение, каждая мысль, фраза, слово следовали друг за другом с неумолимой, железной логикой. Если вы соглашались с первым его положением, то не могли не согласиться со вторым, затем с третьим и так далее. Вы должны были или принять нее его положения целиком, или их отвергнуть.
Во время речи он наклоняется вперед. Руки все время находятся в движении. Правая рука то сжимается в кулак, то, раскрываясь, высоко вскидывается, и в этом движении чувствуется твердая вера в свою правоту и стальная воля.
Вот звучит его обрывистая фраза: «Диктатура пролетариата уничтожит вконец эту буржуазную гниль!»
Одна часть слушателей — меньшевики — кричала, стучала по пюпитрам, другая — большевики — дружно аплодировала. Ленин выпрямляется, кладет руки в карманы и с минуту молчит. Во всем его лице, в толстых губах и ясных глазах выражается твердая вера в справедливость своих слов, вера в победу.
Ильич продолжает говорить. Речь его чрезвычайно проста. В ней нет напыщенности, высокопарности. Его слова доходчивы и убедительны. Каждый затрагиваемый вопрос он объясняет всесторонне, каждое свое положение доказывает, убеждает всех в своей правоте.
Два с половиной часа говорил Ленин.
Будто струя воздуха ворвалась через открытое окно в душную и смрадную комнату,— такой свежестью повеяло в Таврическом дворце от выступления Ленина.
Снова стали выступать меньшевики. Во время их речей Ленин и затем мы, большевики, покинули зал.
Для революции нужна была сильная, смелая личность, с ясным умом и стальной волей, человек, который мог бы разобраться в сложнейших условиях того времени и безошибочно определить правильный путь борьбы пролетариата для быстрой победы революции. Нужен был революционер необычайной, необыкновенной воли, чтобы указать правильную дорогу пробудившимся к новой жизни массам, нужен был человек, вооруженный глубоким знанием задач пролетариата, имеющий опыт борьбы, энергичный и волевой, чтобы возглавить революцию и повести массы за собой! Таким человеком был Ленин.
Рабочие стремились к Ленину, мечтали ѵвилеть его.
- Мы должны привезти на наш завод Ленина!
- Он должен выступить и у нас!
- А ну-ка, Алеша! Ты знаешь все пути. Иди в комитет! Постарайся выхлопотать для нашего завода хоть один доклад Ленина.
И Ленин шел к рабочим! Он не уставал бывать у них...
В жизни России начиналась новая эпоха.
Близилась Великая Октябрьская социалистическая революция...
ДАВИД СОКРАТОВИЧ СУЛИАШВИЛИ
Вдали от родины
Повести и рассказы. Воспоминания
Тбилиси, 1962
ГЛАВА VI
Война все еще шла. Ленин продолжал борьбу. Преодолевая на своем пути все препятствия, он ни на минуту не прекращал партийную работу, с неисчерпаемой энергией громил всякие проявления оппортунизма. Опорой Ленину пока служило меньшинство, но он был твердо уверен, что единственно правильной политикой, которая обеспечивала будущее, являлась линия последовательного пролетарского интернационализма. У Лёнина был всевидящий глаз. Он знал, что многие современники не понимали его стремлении, его идей, но Ленин также знал, что впоследствии им, как говорил он, все будет понятно, все!
С неиссякаемой энергией боролся Ленин , социал-шовинистов, поэтому они с ненавистью и бой встречали все его выступления.
Мысль Ленина, как стрелка на компасе, всегда вращалась в одну сторону. Это было осуществление идеи пролетариата. Истинность и искренность пронизала все его слова.
Заканчивались десять лет моего пребывания в эмиграции. Боль долгой разлуки с родиной все более усиливалась. Я вспоминал родные места, родителей, и сердце мое ныло. Живописно Женевское озеро на фоне сверкающего вдалеке убеленного сединой Монблана, красивы улицы и городские сады Женевы, театры, но меня тянули к себе Кура и Риони, Лихские горы, карталинские поля, тифлисские улицы... Я вспоминал тихие окрестности родной деревни, ниву, раскинувшуюся вширь, подобно голубому озеру, цветущие виноградники, узкие тропинки, вьющиеся по горам, как веревка, низкие дома, покрытые черепицей... Меня и моих товарищей звала покинутая родина, нас призывали к себе стоны рабочих и крестьян. Сердце мое усиленно билось и во сне и наяву.
Мы не могли не замечать, как постепенно в России расширялось рабочее движение. Все выше вздымались волны надвигающейся революции, расшатывались вековые устои российского самодержавия, все ближе чувствовалось дыхание свободы.
И вот однажды... Это был яркий солнечный день. (Иным он и не мог быть!) Я, как обычно, направлялся в университетскую библиотеку; читать критические письма Анатоля Франса. Я шел по знакомой улице. Мое внимание привлекли два русских товарища, которые стояли в отдалении и, улыбаясь, оживленно о чем-то беседовали. Они уставились на меня пытливыми глазами, видимо стремясь что-то разгадать.
- Нет, — произнес один из них, — он ничего не знает, абсолютно ничего!
В чем дело? Что я должен знать? — сердито пробурчал я.
- Вот чудак! — засмеялся другой. — Ему, действительно, ничего не известно. В России революция! Николай сброшен с престола! Если не веришь — купи газету!
Не сказав им ничего в ответ, я помчался на площадь, где продавались газеты. Я бежал задыхаясь. Мне казалось, что двух моих ног не достаточно для того, чтобы преодолеть расстояние до площади. Наконец-то издали я увидел газетчиков. Хотелось крикнуть им, позвать... Но они все равно не услышали бы моего окрика.... Несколько шагов, оставшихся до ближайшего газетчика, показались мне бесконечными. Я слышал его выкрики:«DemaDdcz la «Tribune»! Revolution en Russie! La «Tribune»!..»
Сообщение об этом величайшем событии в его устах звучало так же обыденно, как и все другие.
Я подбежал, выхватил газету и отдал десять сантимов вместо пяти. Прочитал и убедился: царь отрекся от престола, власть перешла к Временному правительству.
Охваченный трепетом, я стоял на площади, уставившись в одну точку. Все мое прошлое, подобно снежной лавине, вдруг скатилось с высокой горы в пропасть и исчезло. Я оглянулся вокруг. Эта давно знакомая площадь, магазины с их нарядными витринами, прохожие — все показалось сейчас недействительным... Словно между мной и всем этим возникла глухая стена.
Кто-то похлопал меня по плечу, и я пришел в себя. Рядом стоял улыбающийся товарищ.
- Дождались! — воскликнул он. — Вернемся в Грузию!
- Да скоро поедем! — подтвердил я.
- В этом я, правда, немного сомневаюсь, — заметил он, — пропустят ли нас союзные державы Англия и Франция?
- Почему бы им не пропустить?
- Ну, как ты не понимаешь! Не успеют Революционеры пробраться в Россию, как революция еще более углубится и, следовательно, ослабнет фронт. Мы же провозглашаем: «Долой войну империалистическую, да здравствует гражданская воина!» А это ведь не по душе Антанте.
- Действительно, — согласился я.
- Дело в том, — продолжал он, - что и Временному правительству нет никакого смысла ускорять наш приезд.
- Что же нам, в таком случае, делать?
- Откуда мне знать? — пожал плечами товарищ. — Сегодня вечером в „Maison du рeuрlе» состоится митинг. Может быть, там мы получим ответ на этот вопрос. Ты, конечно, будешь?
- Безусловно!
Сердце мое сжималось до боли. Я невольно подумал: «Разве за добром может не следовать зло?»
Вечером в „Maison du peuple“ собралось много эмигрантов. Здесь были старейшие среди них — народники, члены первых групп революционных социал-демократов, бежавшие из сибирской каторги, социал-революционеры, польские социалисты, меньшевики, молодые революционеры. Все, восторженные, радостные, поздравляли друг друга, обнимались, плакали от радости. На митинг пришли даже и те, кто десятки лет прожили в уединении, заделались настоящими гражданами Женевы и давно уже потеряли надежду на возвращение в Россию.
Вот глубокий старец, бывший террорист. Молодым он бежал в Швейцарию, спасаясь от расправы царской охранки. Его партия давно уже прекратила свое существование; кости многих его товарищей десятки лет покоятся в сибирской земле. Может быть, кое-кто из его единомышленников жив, и теперь, вернувшись в освобожденную от царского ига страну, он случайно встретит его.
А вот другой старец, социал-демократ, сверстников которого также уже нет в живых.
Огромный ярко освещенный зал переполнен празднично разодетой публикой. Это — представители разных групп и партий, боровшиеся с царским самодержавием и теперь страстно желающие участвовать в этом воистину торжественном собрании.
Больше всего здесь молодежи, которая эмигрировала в Швейцарию после поражения революции 1905 года. Молодые люди все продолжают входить в зал, восторженно приветствуя друг друга и крепко пожимая руки.
В зале шумно. Слышится звон колокольчика. Один из старейших революционеров объявляет об открытии митинга. Ему не дают возможности произнести речь. Отовсюду несутся возгласы: «Да здравствует русская революция!», «Да здравствует Учредительное собрание!»
Все возбуждены и взволнованы. Председатель продолжительно звонит, призывая к тишине. Он предлагает почтить вставанием память погибших в борьбе за революцию, не дождавшихся ее победы. В зале воцаряется такая тишина, что каждый слышит дыхание стоящего рядом. Все взгляды устремляются в одну точку, как будто там должно произойти что-то невероятное. И вдруг в этом напряженном молчании слышится голос:
Вы жертвою пали в борьбе роковой
В любви безграничной к народу...
Траурную песнь подхватывают многие голоса, и вот уже в зале звучит единый могучий хор:
Вы отдали все, что могли, за него,
За честь его, жизнь и свободу...
В хор включаются все — женщины и мужчины, старики и молодежь. Глаза каждого горят гневом. И слова этого революционного траурного гимна так же гневны, суровы, беспощадны:
Свой суд беззаконный над нами
Судьи-палачи уж давно изрекли.
Пойдем мы, звеня кандалами...
Перед глазами встают холодная Сибирь, тундра, кандалы, жандармы.
Песнь стихает — бурная река, вышедшая из берегов, снова входит в свое русло. Все садятся. После взволнованной речи председателя слово получают представители различных партий. Шовинистически настроенные оппортунисты призывают к продолжению войны до победного конца; противники войны зовут к победе русской революции, к превращению империалистической в войну гражданскую. Спор между ними до того увлекает всех присутствующих в зале, что забывается животрепещущий вопрос о том, как и каким путем эмигрантам вернуться в охваченную революцией Россию.
Вновь опечаленные, мы бродив по улицам Женевы, не находя выхода из создавшегося положения. Уже выяснилось, что Англия и Франция дают разрешение на переезд через их территорию только националистам. В Россию были переотправлены Плеханов и известный анархист Кропоткин.
Рабочие и крестьяне новой России, осуществляя боевые лозунги революции, борются за хлеб и землю, требуют от Временного правительства решительных действий, но правительство остается глухим к жизненным требованиям революционных масс, оно подавно и не думает о том, как вернуть «а родину революционеров, находящихся в эмиграции.
Встречаясь, мы, беспомощные, задаем друг другу наивный вопрос:
- Неужели Временное правительство не поможет нам вернуться домой?
Создалось невыносимое положение. Десятки лет, проведенные на чужбине, не только не заглушили любви к родине, но, наоборот, усилили любовь к ней, тоску по ней.
Внезапно в Швейцарии раздался мощный голос: «Есть путь! Следуйте за мной, кто хочет! Я поведу вас в революционную Россию!»
Это — голос великого стратега, голос Владимира Ильича Ленина. В телеграмме, присланной Лениным из Берна, говорилось, что он решил ехать в Россию через Германию. Безопасность такого пути гарантируют швейцарские и немецкие товарищи. Ленин призывал следовать по этому пути как своих единомышленников, так и представителей других партий. Этот призыв вызвал невероятный переполох среди эмигрантов. Возмущенные и озлобленные женевские социалисты считали предложение Ленина неприемлемым. Они вновь собрались в „Маікоn du peuple“, чтобы обсудить этот вопрос. Около трехсот эмигрантов отвергли предложенный Лениным путь возвращения в Россию. Предателями они назвали тех, кто пожелает следовать за ним. Грохочущий зал напоминал раскаленное торнэ. Никто не смел выступить в защиту предложения Ленина. Охваченный шовинистическим экстазом социал-предатели орали во всю мочь: «Да здравствует война до полной победы! Долой изменников!»
Собрание длилось до двух часов ночи. Его прекратил хозяин ресторана, выключивший электричество.
Такие же собрания состоялись в других городах Швейцарии: в Берне, Цюрихе, Лозанне... везде, где жили эмигранты. Везде было отвергнуто предложение Ленина. Но Ленин стоял па своем. Он рвался в революционную Россию, как жаждущий к студеному источнику. Ожесточенная борьба с рутинерами всех мастей была ему привычна. Он один выступал против многочисленных противников, не отступая ни на шаг.
Злопыхательства врагов революции вокруг имени Ленина не имели для пего никакого значения. Он боролся против оппортунистической позиции меньшевиков, за победу революции в России, за то, чтобы повести массы под лозунгами большевистской партии по истинному революционному марксистскому пути.
Влекомый одним стремлением, созданный для победы, он шел вперед и только вперед.
В Женеву пришла еще одна телеграмма от Ленина. Ильич предлагал всем желающим, независимо от партийности, следовать вместе с ним в Россию через Германию, приехать в Берн, где назначен сбор.
Гений революции, великий Ленин, разве мог он издалека наблюдать за развитием революции, не стоять во главе ее? Правда, он и здесь, в Швейцарии, не сидел сложа руки. Он писал товарищам в Россию «Письма из далека», в которых разъяснял ход событий, но это его абсолютно не удовлетворяло. Как мог Ленин оставаться в чужом краю, когда родина его была объята пламенем революции!
До того как решиться на переезд через Германию, Ленин много думал об этом, проводя бессонные ночи, намечал смелый план действия. Сперва он наметил следующий путь: из Германии в Швецию, с паспортом шведского подданного. Не зная шведского языка, Ленин решил прикинуться немым. Эта мысль давно уже шевелилась у него в голове, но товарищи его отговаривали:
- А вдруг обнаружится, вдруг узнают тебя? Ты ведь не удержишься, чтобы не ругнуть меньшевиков. Что тогда будет?
- И наконец, — убеждала его Надежда Константиновна, — ты можешь во сне произнести какую-нибудь фразу по-русски.
Вскоре и сам Ленин отверг этот вариант возвращения на родину.
После этого возник проект: использовав противоречия в лагере империализма, возвратиться в Россию через Германию. За претворение в жизнь этого проекта взялись деятели швейцарского рабочего движения, которые вступили в переговоры с немецкими социал-демократами. Известный швейцарский социалист Роберт Гримм вскоре же добился их принципиального согласия выхлопотать у германского правительства разрешение на проезд Ленина с группой других эмигрантов, но струсил и не довел дело до конца. Эту ответственную задачу выполнил вместо него секретарь Швейцарской социал-демократической партии Платтен.
В результате переговоров были выработаны условия проезда, записанные в особом протоколе.
Условия проезда через Германию были таковы: 1) проехать может любой эмигрант, независимо от его взглядов на войну; 2) в вагон, предназначенный для эмигрантов, можно войти только с разрешения Платтена; 3) проверка паспорта или провозимого багажа при проезде через Германию не допускается; 4) уезжающие обязываются по приезде в Россию организовать агитацию в пользу освобождения такого же количества военнопленных немцев, находящихся в России.
Перед выездом был составлен акт, подписанный представителями социал-демократических партий разных стран... В этом акте, между прочим, было отмечено: российские интернационалисты... могут организовать восстание пролетариата против своего правительства; героическая борьба российского пролетариата будет примером для других стран; ввиду сего — говорилось далее в акте, — мы, интернационалисты нижепоименованных стран (Франции, Швейцарии, Польши Германии), считаем не только правом каждого русского эмигранта выезд в Россию, но и его обязанностью использовать этот удобный случай, предоставляющий возможность выезда в Россию.
Шаг, предпринимаемый Лениным, был весьма рискованным. С одной стороны, переезд через Германию давал эсерам и меньшевикам пищу для всевозможной клеветы и провокаций против вождя рабочего класса, а с другой стороны, не было твердой уверенности в том, что германское правительство не задержит всех нас на своей территории. Но Ленину стоило принять однажды то или иное решение, и он уже без колебаний и промедления приступал к его выполнению. Такова была одна из основных черт ленинского характера. Рожденный для революции, он был ее великим мастером и руководителем, пророчески предвидевшим все ее пути и извилины.
Из Женевы в Берн, где был назначен сборный пункт, выезжало всего шесть человек, в том числе два грузина — Миха Цхакая и я. Решено было собраться в путь в течение одного дня. Купив дорожную корзину, я тотчас же приступил к отбору самого необходимого: книг, рукописей, писем, фотографии. После победы пролетарской революции в России я вернусь в Женеву уже как гражданин свободной республики и заберу у своей хозяйки все остальное.
Прошло долгих десять лет моего пребывания в эмиграции, а мне сейчас кажется, будто я только вчера перешел со своим скудным багажом границу, чтобы затем найти приют в маленькой Швейцарии. Я укладываю вещи, и меня охватывает волнение; в мыслях, как телеграфные столбы перед окном вагона, проносятся прошедшие годы...
Все готово к отъезду, и автомобиль уже мчит меня на вокзал. Я покидаю «Плен-Пале» место сборища эмигрантов, университет, «Бостон», Женевское озеро, остров Жан-Жак-Руссо. Много печальных, горьких дней провел я в этих местах, но мне все же жаль с ними расставаться. Быстро мчится машина, оставляя позади знакомые улицы.
На вокзале уже собрались отъезжающие.
- Еле нашел Миха, — говорит мне одни из них, — чуть было он не остался в Женеве.
- Разве он не знал, что мы едем сегодня?
- Конечно, знал.
- Что же с ним приключилось?
Оказывается, вот что: когда товарищи, как было условлено, зашли за ним, его не оказалось дома. До отхода поезда оставалось очень мало времени, а вещи Миха еще не были уложены. Два товарища отправились на поиски Цхакая, а двое других принялись укладывать вещи в чемодан. Наконец Миха явился как ни в чем не бывало. Он, видите ли, сдавал книги библиотеке Куклина. Неужели нельзя было это поручить кому-нибудь из остающихся? «А вдруг не сдадут вовремя? — заметил в ответ на это Миха.— Оскандалюсь!»
Оглядев внимательно комнату, Цхакая увидел в углу старые калоши и заставил открыть чемодан... не ограничившись этим, он заглядывал во все углы. Так бы чего не оставить! Товарищам с трудом удалось вывести его из комнаты и усадить в автомобиль. По дороге Миха никак не мог прийти в себя. Ему не верилось, что он уезжает. Не сон ли это?
На перроне было многолюдно и шумно. Мы садились в вагон. Провожающие обступили все окна, прощаясь с каждым из нас.
Кондуктор выкрикнул: „Еn voitiire", и поезд тронулся.
Кто-то из провожающих достал из кармана красный шелковый платок и, взмахнув им, передал нам. Мы прикрепили платок над окном, и он развевался, как флаг. Провожавшие кричали нам вслед: «Ура!»,
„Vіvе la revolution!». «Да здравствует революция!» Выкрики доносились до нас до тех пор, пока вокзал не исчез из виду.
Я глядел из окна вагона на многоэтажные здания Женевы. С головокружительной быстротой мы оставляли их позади себя. Вдали виднелось Женевское озеро, за ним английский парк, а совсем далеко у самого горизонта, возвышался Монблан.
- Да садись же! Не надоело тебе столько смотреть?- говорит мне Миха Цхакая. - Сегодня мы увидим Ильича!
- Какое это счастье! — произнес кто-то - мы будем вместе с ним путешествовать в течение многих дней.
Никто, кроме Ленина, не осмелился бы предпринять такое путешествие, — оказал Миха — Позор тем революционерам, — добавил он сердито — которые не отважились ехать с нами. Впоследствии они пожалеют, но будет поздно. Я уверен, что все у нас закончится благополучно.
Вот именно, может быть, Через неделю мы будем шагать по улицам Тифлиса.
Было около десяти часов вечера, когда мы прибыли в Берн. Нас встретили и поместили в гостинице. Ленина по приезде в Берн мы не видели. Он в это время проводил совещание с местными партийными товарищами по поводу предстоящего отъезда.
Мы с Миха устроились в одном номере. Когда ложились спать, постучал метрдотель. Он принес с собой журнал, в который мы должны были занести сведения о себе.
- Что ты делаешь? Почему пишешь свою настоящую фамилию?! — ужаснулся привыкший к конспирации Миха Цхакая.
— А как же иначе! Ведь мы теперь граждане свободной страны...
- Допустим, что так, — колеблясь согласился Миха. — Пиши, что я журналист. Только не указывай, что мы едем в Россию. Нет надобности всем знать, куда мы едем.
Метрдотель давно уже ушел, а мы никак не можем заснуть. Нервничаем. Беспрестанно курим.
Утром нам сообщили, что к двенадцати часам дня мы должны быть на вокзале, где увидим Ленина. Несколько часов, оставшихся в нашем распоряжении, мы посвятили осмотру города.
К двенадцати часам мы с Михай были на вокзале. В углу высокого, крытого стеклом зала стояла группа отъезжающих эмигрантов. Ленина среди них не было.
- А где Ильич? — спросил я Цхакая, не скрывая беспокойства.
- Вот товарищ Крупская, — ответил он, - ей, наверное, известно...
Выяснилось, что Ленина на вокзале нет. В ожидании его бернские товарищи хлопотали о приобретении билетов и сдавали багаж.
- Ильич сегодня утром получил телеграмму из Женевы, подписанную пятью товарищами. Они решили ехать с нами и просят подождать их два дня, — сказала Надежда Константиновна, обращаясь к Миха.
- Вот оно что! Интересно, что сказал на это Ильич?
- Он сказал: «Теперь многие образумятся и захотят ехать. Но ждать их уже нельзя. Опоздаем!»
- Значит, мы никого не ждем?
- Конечно нет! — ответила Крупская. — А вот и Ильич!
Ленин направлялся к нам быстрыми шагами, возбужденный.
- Как дела? Билеты взяты? — спросил он, еще издали.
Владимир Ильич был взволнован. Глаза его выражали беспокойство. Видимо, какая-то назойливая мысль не давала ему покоя. Поздоровавшись с каждым в отдельности, он обратился к Цхакая:
- Что случилось с остальными женевцами? Почему задержались?
- Не решились, Владимир Ильич, своевременно выехать, испугались! — ответил Миха.
- А теперь вот просят подождать их, но я не могу...
К вокзалу подошел поезд, и Ленин, встрепенувшись, воскликнул:
- Чего мы ждем?! Пора в вагон!
Мы последовали за ним к выходу на перрон.
В вагоне женевцы знакомились с товарищами из Берна, беседовали о предстоящем путешествии и посылали последнее прости проносящимся за окном швейцарским горам.
В Цюрихе у нас была пересадка. До отхода поезда оставалось три часа, и я пошел бродить по знакомым улицам города. Здесь впервые я увидел Ленина, с каждым уголком у меня были связаны воспоминания. В Цюрихе к нам присоединилось несколько товарищей, которые предупредили нас, что местные эмигранты озлоблены против Ленина и, возможно готовят обструкцию. И действительно, через некоторое время мы заметили, как в человеческий водоворот на вокзале влилась мутная струя хмурых людей. Они все время глядели на окна вагона и наконец, увидев нас приблизились и стали размахивать кулаками.
- Куда едете? Какой дорогой? Стыд и позор вам! — орали неистово и свистели они.
Владимир Ильич предложил нам отойти от окон и спустить шторы. Он успокаивал нас и советовал не обращать никакого внимания. Но эти люди продолжали вопить и свистеть, а один даже ударил палкой в стенку нашего вагона.
Кондуктор крикнул: ertig!“, и поезд тронулся.
Толпа разъяренных людей бросилась вслед за вагонами, посылая нам вдогонку брань и проклятия. В ответ им мы вывесили в окне шелковый платок — наш красный флаг.
- Глупцы! — сказал Ленин, когда мы отъехали от станции и криков уже не было слышно. — Скоро они убедятся в правильности нашего шага и последуют за нами.
Так оно и было впоследствии. Спустя два месяца несколько сот эмигрантов, в том числе и из Цюриха, тем же путем вернулись в Россию.
Поезд подошел к границе. Не успел он остановиться, как в наш вагон ворвались швейцарские таможенники. Они были враждебно настроены и остервенело рылись в наших вещах, споря из-за каждой мелочи. Эти, явно инспирированные нашими врагами чиновники дошли до того, что отобрали у нас многие запасенные на дорогу продукты питания. Мы ждали на немецкой стороне еще более грубого обращения и готовились к соответствующему протесту, однако все обошлось благополучно. Выйдя из вагона, мы увидели выстроившихся в ряд железнодорожников с военной выправкой. Они препроводили нас в специально отведенное помещение. Не успели мы оглядеться, как нам подали мягкий вагон, который тут же был прицеплен к поезду.
Вечерело. Сумерки постепенно сгущались. Все предметы вокруг окутывались черной вуалью. В сердца наши вселилась тоска ожидания. Я заглянул в купе Владимира Ильича. Он сидел нахмуренный. Склонив голову, о чем-то сосредоточенно думал.
На рассвете мы были в Берлине. Наш вагон отцепили. Мы провели в нем безвыходно, в ожидании отправки дальше, целый день. В одном из купе два немца совещались с прибывшим вместе с нами из Швейцарии секретарем социал-демократической партии Платтеном. Доступ в это купе был закрыт. Узнав о нашем прибытии, на вокзал явилось несколько берлинских социал-демократов, желавших встретиться с Лениным. Ленин отказал им в приеме, предупредив нас, чтобы мы не общались ни с кем из посторонних. Тогда меня удивили эти предосторожности, но впоследствии я оценил предусмотрительность Владимира Ильича. Ведь стоило ему только заговорить даже с социал-демократами, как наши противники раструбили бы на весь мир о каких-то переговорах Ленина во время переезда через Германию.
В тот же день мы пересели с поезда на пароход. Оставив Германию позади, мы почувствовали себя так, словно прошли через длинный темный тоннель. После тесных купе, где ты сидишь как заключенный в клетке, широкая палуба большого парохода показалась нам настоящим привольем. Мы облегченно вздохнули. Перед нами расстилалась безбрежная морская гладь Балтики. Глаза моих спутников светились радостью,
А вот и Ильич! Он расхаживает по палубе короткими, но твердыми шагами и, останавливаясь на носу корабля, устремляет взор далеко-далеко в пространство, туда, где находится Россия.
Я иду осматривать пароход. Моему удивлению нет конца, когда я вижу стоящие на рельсах железнодорожные вагоны В них обратным рейсом на этом огромном судне будут доставлены в Германию грузы из нейтральной Швеции.
После долгой стоянки в гавани пароход, пассажирами которого являлись только мы, возвращающиеся на родину эмигранты, медленно отплывал от немецкого берега и, как только вышел в открытое море стал слегка покачиваться. Молодежь собралась на палубе. Безграничная синева неба, волны, бьющиеся о борт судна, брызги, освежающие лица, — все это глубоко волновало и веселило сердца, а где веселье, там и песни. От воли Балтийского моря веяло революционной Россией, и молодой баритональный голос запел русскую «Дубинушку»:
Много песен слыхать на родной стороне,
Там про горе и слезы поется;
А из всех этих песен слышнее всего
Про дубинушку песнь раздается.
Припев был подхвачен мощным хором, перекрывшим шум моря:
Эй, дубинушка, ухнем!
Эй, зеленая, сама пойдет,
Подернем, подернем.
Да ухнем!
После «Дубинушки» мы спели «Марсельезу», за ней «Карманьолу», «Варшавянку» и, наконец, «Интернационал»:
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем —
Мы наш, мы новый мир построим:
Кто был ничем, тот станет всем!..
Волны Балтийского моря несли слова «Интернационала» к берегам России. Море волновалось, гребни волн высоко вздымались и, как сказочные драконы со сверкающими зубами, набрасывались на судно. Разбиваясь о корму корабля, они клочками, напоминающими разодранную вуаль, уходили вспять. Пароход приближался к берегам Швеции. Палуба покачивалась как люлька. На ней стоял кормчий революции великий Ленин и смотрел в синеющую даль. Одна рука Ильича была в кармане пальто, другой рукой он придерживал кепку на голове. Сильный ветер развевал полы его пальто. Вдруг брызги волны, окатившей палубу, окропили Владимира Ильича.
- Это вам подарок, товарищ Ильич, — пошутил один из эмигрантов, — это первая дружеская волна из революционной России целует вас.
Ленин засмеялся и стряхнул платком с себя капли воды. Глубоко посаженные его глаза сделались совсем маленькими. В улыбке его было что-то неповторимое, обаятельное.
Море волновалось, раскачивая корабль. Звуки революционных песен уносились в пространство. Владимир Ильич повеселел. Он повернулся лицом к поющим и, обняв за плечи двух товарищей, включился в хор. Сильнее волн забились наши сердца. Мы прыгали от радости и пели:
Лейся вдаль, наш напев, мчись кругом!
Над миром наше знамя реет
И несет клич борьбы, месть и гром...
У нас было такое ощущение, словно лучи солнца проникли в наши сердца, будто красные знамена развевались в бесконечном пространстве.
Оно горит и ярко рдеет —
То наша кровь горит огнем,
То кровь работников на нем.
Пароход с рокотом разрезал шумные, бурлящие волны.
Через несколько часов, когда совсем стемнело, пароход вошел в шведский порт Мальме, а на следующий день мы уже были в Стокгольме. На вокзале нас встретили местные левые социал-демократы и другие партийные товарищи. Сопровождаемые ими, мы направились в город, следуя друг за другом гуськом, как журавли в полете. По дороге любовались красивым видом шведской столицы, расположенной на возвышенности.
Нас поместили в фешенебельной гостинице, в которой обычно останавливалась расфранченная буржуазия Европы, и мы, естественно, вызвали удивление у всего обслуживающего персонала. После того как мы зашли в отведенные нам номера и привели себя в относительный порядок, нас пригласили в столовую, к длинному столу, уставленному блюдами с холодной и горячей закуской. Сверкала люстра, блестели и переливались светом большие зеркала на стенах и широкие светлые окна. Запах вкусной пищи разжигал аппетит и мы, стоя вокруг стола, усердно закусывали.
Одеждой и манерами Миха больше всех походил на эмигранта. Пенсне у него съехало на кончик носа и, в то время, как в руках он держал тарелку и вилку, на изгибе руки у него висели, покачиваясь, палка и зонтик. Не удивительно, что он привлекал внимание многочисленных официантов. Из закусок ему больше всего понравился рыбный майонез, и он ни к чему другому не притрагивался.
- Очень люблю рыбу! — сказал мне Миха.
После завтрака мы прошли в большой зал, где нас ждали члены социал-демократической партии Швеции и репортеры местных газет.
Уселись за стол. Начался банкет. С речами к Ленину обратились представители левой социал-демократической газеты „Politiken“ и социал-демократической организации Стокгольма. Они поздравили Владимира Ильича и всех нас со свержением самодержавия и пожелали полной победы революции в России. В кратком слове, обращенном к присутствующим, Владимир Ильич, настроение которого по мере приближения к России все более улучшалось, рассказал о тактике большевиков в буржуазно-демократической революции.
После банкета репортеры окружили нас и стали знакомиться с биографиями некоторых эмигрантов. Представителей газет, выходивших на немецком языке, заинтересовал Миха Цхакая. Плохо владея немецким языком, он позвал меня на помощь. Я подробно изложил его биографию, рассказал о революционной деятельности, подчеркнул, что Миха — старейший член социал-демократической организации Грузии, преследуемый самодержавием, долгие годы провел в эмиграции и вот сейчас возвращается в Грузию.
На этом месте Миха смутившись прервал меня.
- Для чего все это? — сказал он.— Хватит! Не все ли равно, куда я еду: в Грузию или еще куда-нибудь... Достаточно и того, что я направляюсь в одни из уголков вселенной.
На следующий день и газетах Стокгольма были помещены портреты и биографии Ленина и двух-трех выдающихся большевиков.
Гостеприимные стокгольмцы просили нас задержаться в их городе, но Ленин и слушать не хотел об этом, настаивая на выезде в тот же вечер. Сейчас, когда мы приближались к революционному Петрограду, Ленин стремился как можно скорее окунуться в практическую революционную работу. Он часто совещался с нами, давал нам указания, посылал телеграммы товарищам и родственникам в Петроград... Вот и теперь, перед выездом из Стокгольма, Ленин быстро шагает взад-вперед по залу. Иной раз остановится, заговорит с кем-либо из товарищей, доказывая что-то, подойдет к столу, пересмотрит прибывшие из России газеты, сложит и положит в карман некоторые, затем вновь станет измерять шагами зал, сосредоточившись на какой-либо мысли. Ленин нервничает, спешит с отъездом из Стокгольма. Садясь за стол, он пишет телеграммы Петроградскому комитету партии и Совету рабочих и солдатских депутатов. Они должны принять меры к тому, чтобы Временное правительство не осмелилось нас арестовать.
В Стокгольме работало Общество имени Веры Фигнер, которое оказывало помощь революционерам, возвращавшимся из эмиграции. На деньги, переданные Ленину от имени этого общества, многие товарищи приобрели новую одежду и обувь. Цхакая купил себе костюм, пальто и шляпу.
Получив визы на въезд в Россию, мы поздним вечером отбывали из Стокгольма. Нам запрещено было везти с собой рукописи, и Ленину пришлось оставить своп записи местным товарищам, которые должны были переслать их в Россию при первой же возможности.
Поезд был подан для посадки. Вдруг я увидел па перроне Ленина. Он нес тяжелый чемодан. Я бросился к нему навстречу и ухватился за ручку чемодана.
- Нет, нет, зачем это! — запротестовал Владимир Ильич. - Я и сам донесу!
Настояв все же на своем, я взял у него из рук чемодан и внес в вагон.
- Останьтесь с нами, — предложил мне Ленин и обратился к Крупской: - Ты ведь знакома с товарищем?
- Как же, как же! — воскликнула Надежда Константиновна и тоже попросила меня остаться у них в купе.
Я занес свою корзину и устроился на верхней полке, напротив Владимира Ильича. Нижние полки заняли Надежда Константиновна и Инесса Арманд.
Как только поезд отошел от вокзала, Владимир Ильич снял пиджак и взобрался наверх с пачкой газет. Включив свет, он углубился было в чтение, но, спохватившись, извинился передо мной и задрапировал лампу газетой.
- Володя, ты же простудишься без пиджака,— сказала обеспокоенная Надежда Константиновна и встала, чтобы укрыть Ленина, но он запротестовал.
Поезд прорезал ночную тьму. В нашем купе царили покой и тишина, нарушаемая лишь шелестом перелистываемой газеты.
До прибытия в Швецию мы имели весьма скудные сведения о ходе революционных событий в нашей стране, узнавая о них лишь по телеграммам, которые получал Ленин в пути. Теперь же у нас была возможность обстоятельно информироваться, прочитывая петроградские и московские газеты.
- Ах, каналья! Ах, изменник! — восклицал Ленин, подчеркивая карандашом газетные строчки.
Я улыбался, догадываясь, что эти эпитеты относятся либо к оппортунисту Чхеидзе, либо к его единомышленнику Церетели. - Изменники, прихвостни! - возмущался Ленин.
- Нет, социал-демократ — стало настолько опошленным словом, что нам надо от него отказаться. Стыдно называться социал-демократом. Мы должны называть коммунистами и партия наша — коммунистической, а не социал-демократической.
Это Владимир Ильич говорил, уже обращаясь к присутствующим о купе.
Ленин повернулся на бок и вновь углубился в чтение. Прочитанные газеты он складывал и брался за другие. А внизу сетовала заботливая Надежда Константиновна.
- Что мне делать? Володя без пиджака... простудится! — произнесла она вполголоса, но вторично побеспокоить его не решалась.
На следующий день утром мы пили чай, закусывая бутербродами, которыми нас угощала Надежда Константиновна, и глядели в окно на сплошные леса, на деревья, бегущие, как отступающие солдаты назад.
- Вот приедем в Россию, — говорил между тем Ленин, — создадим по примеру немецких товарищей газету, оппозиционную социал-демократам. Она вынудит их держаться как можно левее! Никакого сотрудничества с оппортунистами! Мы разоблачим их беспринципность!
После завтрака Ленин поручил мне собрать всех товарищей в коридоре вагона.
- Надо, — сказал он, — побеседовать с ними, условится, как себя держать и что говорить в случае, если Временное правительство вздумает нас арестовать.
Я обошел все купе, выполнил поручение Ленина и вернулся обратно.
- Ну что? — спросил меня Ленин. — Собрались все?
- Я передал им ваше предложение, Владимир Ильич, но пока еще никто не вышел...
- Значит, вы не могли сказать так, чтобы все вышли,— нравоучительно заметил Ленин.
Я вторично обошел все купе, и на этот раз все поспешили в коридор.
Тогда-то я понял, как надо по-ленински выполнять распоряжения.
Когда мы собрались в длинном и узком коридоре вагона, Ленин разъяснил нам, что следует говорить на суде, если кадетское правительство арестует нас за переезд через германскую территорию.
- Мы должны будем, — указал Ленин, — держать себя не как подсудимые, а как обвинители правительства, которое не позаботилось о нас, проведших многие годы в эмиграции, не определило маршрута нашего возвращения в революционную Россию, не сделало по этому поводу никаких представлений правительствам держав-союзников.
Ленин беседовал с нами, и каждый сознавал что вот сейчас в Россию едет именно тот человек, который создан для русской революции, который больше всех болеет душой за ее судьбы.
Поезд все мчался вперед и вскоре остановился у границы Финляндии. Пограничная река Торнио была еще затянута льдом, и мы переехали через нее на санях.
На железнодорожной станции, находившейся на территории Финляндии, нас ожидал воинский отряд. Офицеры занялись проверкой наших паспортов. Часть из них была настроена враждебно и смотрела на каждого из нас глазами, полными злобы, другие же не скрывали своего дружелюбия. Что же касается солдат, многие из которых побывали на фронте и явились свидетелями исторического акта отречения Николая II от престола, то они были обрадованы и взволнованы встречей с нами.
Проверка паспортов закончилась, и мы сели в другой поезд, умчавший нас в Петроград. На лице Ленина играла торжествующая улыбка. Заметно было, как ему трудно скрывать радость. В купе к Владимиру Ильичу входили товарищи. Каждого из них интересовали те или другие животрепещущие вопросы, на которые Ленин охотно давал исчерпывающие ответы. Он объяснял, какой позиции мы должны придерживаться в отношениях с меньшевиками и эсерами, какова должна быть наша тактика в борьбе за победу большевистских лозунгов. Я также решился задать Владимиру Ильичу интересующий меня вопрос:
- Если Грузия потребует автономии, как должны будем вести себя мы, грузинские большевики: поддерживать это требование или нет?
-- Конечно, поддерживать, как же иначе? — ответил Ленин, взглянув на меня удивленно. — Если Грузия и отделится вначале, то после нашей победы обязательно присоединится к России!
- Вот видишь! — многозначительно сказал я, подойдя к Миха.
Тот заметил на это:
- И я придерживаюсь такого же мнения. Жаль, не захватил с собой своих записей. Показал бы их Ленину, обрадовал бы его.
Вблизи Гельсингфорса в один из вагонов нашего поезда села большая группа солдат. Мы заходили к ним, расспрашивали о событиях, просили подробно рассказать о революции в Петрограде, о том, что они пережили на фронте...
Солдаты охотно отвечали на наши вопросы. Узнав, что с нами едет Ленин, они высказали свою сокровенную мечту встретиться с ним. Мы сообщили Владимиру Ильичу, что в ближайшем вагоне едут демобилизованные солдаты и что они хотят видеть его. Ленин сейчас же направился к ним в вагон.
Долго длилась беседа. Много вопросов было задано и солдатами и Лениным. Слушая ответы, подтверждавшие его выводы, Ленин смотрел на нас и восклицал торжествующе:
- Слушайте! Слушайте!..
Мы не сразу могли понять, почему Ленин заостряет наше внимание на каком либо моменте из рассказов солдат. Как будто не было ничего важного, такого, - на что следовало обратить особое внимание. Но как только Ильич разъяснял нам, — все подчеркнутое нм становилось ясным и понятным.
Побеседовав с солдатами, Ленин вернулся в свой вагон и, взволнованный, долго шагал по коридору. Я смотрел на него и думал о том, с каким энтузиазмом встретит его пролетариат России, как полюбят его петроградские рабочие, какие неожиданные изменения внесет он в революционную жизнь страны.
Поезд шел между бесконечными рядами елей, приближая нас к конечной цели нашего путешествия. Мог ли знать машинист, что среди пассажиров находится тот, кому предстояло потрясти весь мир! Впрочем, об этом не знал не только машинист. И мы, с которыми Владимир Ильич запросто общался каждый день не представляли себе, что под лозунгами этого коренастого, широкоплечего человека, который сейчас шагает по коридору вагона, через несколько месяцев победит социалистическая революция.
Ленин еще раз напомнил нам, как мы должны себя держать, если агенты Временного правительства подвергнут нас репрессиям, лишний раз подчеркнув что трибуну суда необходимо использовать для агитационных целей. Такова всегда была тактика Ленина — использовать все в интересах революции.
Мы приближались к станции Белоостров. Я достал красный шелковый платок, переданный нам на вокзале Женевы, и, привязав его к ручке зонтика, выставил в окне вагона. Поезд мчался, а миниатюрное красное знамя развевалось на ветру.
- Нет, не посмеет! Не посмеет Временное правительство арестовать нас, — говорил Миха Цхакая, обращаясь ко мне,— а если и посмеет, то тем хуже для него!
Поезд с грохотом подошел к Белоостровскому вокзалу. Невиданная картина представилась нашим взорам. На перроне стояла с красными знаменами большая группа рабочих и матросов. По всему было видно, что они вышли кого-то встречать. Когда поезд остановился, рабочие направились к нашему вагону
- Да здравствует революция! Да здравствует, Ленин! — неслись к нам слова приветствии.
Ленин и мы стояли у окон, взволнованные неожиданной встречей, и со слезами на глазах кричали в ответ:
- Да здравствует революция, товарищи! Да здравствует революция! Ура!
Мы поняли, что рабочие и матросы пришли встречать Ильича, что пролетариат встал на защиту Ленина.
Красные знамена колыхалась над головами. Переливаясь, блестели на знаменах позолоченные слова призыва: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
- Да здравствует Ленин! - восклицали рабочие, подбрасывая кепки в воздух.
Один из эмигрантов вышел на ступеньки вагона и произнес короткую речь, благодаря за горячую встречу.
Наконец поезд отошел, провожаемый возгласами рабочих: «Да здравствует революция! Да здравствует Ленин!»
- Нет, не посмеют теперь нас арестовать! — сказал мне Миха.
- Мне кажется, — ответил я ему, — что это сказка, а не действительность.
Поезд подошел к Финляндскому вокзалу.
На перроне — сплошное море теплых зимних шапок, бескозырок и кепок. В многолюдной толпе мы увидели вооруженных винтовками солдат, матросов с карабинами, рабочих с берданками. Заметив красный платок, развевающийся в одном из окон нашего вагона, солдаты, матросы и рабочие выстроились перед ним. Каждый стремился подойти ближе к вагону. Всем хотелось видеть Ленина. Задние напирали на тех, кто был впереди, давка на перроне усиливалась.
Несколько минут мы и встречавшие нас молча смотрели друг на друга, не зная, что делать, как выразить свои чувства. И вдруг из толпы раздался голос:
- Ленина давайте нам сюда, Ленина!
Владимир Ильич вышел из вагона. Послышалась отрывистая команда. Рабочие, солдаты и матросы подняли ружья «на караул».
Ленин прошел между рядами вооруженных солдат и рабочих. В руках он держал шапку. Лицо его было возбуждено, глаза блестели, на высоком лбу играли блики от электрического света. Какая-то женщина подбежала к Ленину, обняла его и поднесла ему букет цветов.
Неслись возгласы:
- Да здравствует революция!
- Да здравствует Ленин!
- Ура! Ура! Ура!
Весь светлый, крепкий, побеждающий, прошел Ленин перед рабочими, солдатами, моряками, студентами. Торжеству не было предела.
Взяв свои вещи, мы перешли на другую сторону вокзала. Ильича между тем подняли на руки и внесли в большой зал. Там к нему подошел Карло Чхеидзе, который произнес «приветственную» речь «выразив надежду», что Ленин найдет с ним «общий язык».
Когда Чхеидзе закончил речь, Ленин выступит с ответным словом.
- Дорогие товарищи! сказал Владимир Ильич - Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую в России революцию. Приветствую вас, как передовой отряд армии мирового пролетариата. Захватническая империалистическая война - это начало гражданской воины во всей Европе. Факел социалистической революции уже зажжен! Не сегодня-завтра начнется крушение всей системы европейского империализма. Революция в России знаменует начало этого крушения...
Не успел Ленин закончить свою речь, как рабочие подхватили его на руки и вынесли из вокзального зала на площадь, освещенную лучами прожекторов. Здесь, на привокзальной площади, его ждало великое множество народа. Ленин поднялся на броневик и произнес ту знаменитую речь, в которой коротко изложил свои Апрельские тезисы, призвал массы к борьбе за победу социалистической революции.
Петроград в те дни напоминал трясину, взбудораженную свалившейся в нее со скалы глыбой.
Питерские рабочие сразу узнали о приезде Ильича, и со всех сторон неслись призывы: «Ленина, Ленина сюда!»
Всем хотелось видеть и слышать Ильича, каждый жаждал узреть настоящую, прямую пролетарскую дорогу, следуя которой, рабочий класс, все трудящиеся России уничтожат угнетателей и станут подлинными хозяевами своей судьбы. Рабочим нужен бил руководитель, они призывали его к себе, и никто другой, а именно Ленин, должен был разоблачить перед массами двурушничество меньшевиков, продажность эсеров и монархическую сущность кадетов.
На следующий день я вновь встретился с Владимиром Ильичем. Это было утром, в Таврическом дворце - в помещении, отведенном большевистской фракции. В. И. Ленин сидел с нами за длинным столом и внимательно слушал выступления представителен районов о положении на местах и об отклике, вызванном революцией на предприятиях города. Следя за каждым выступлением, Ленин делал заметки на листках бумага, а когда ему особенно нравилось сказанное, он обращался к нам со словами: «Слушайте, слушайте хорошенько!»
Все напрягали слух, стараясь разобраться и понять, почему именно на этом Ленин заостряет внимание. Каждый пристально смотрел на него, как бы спрашивая: «В чем дело? — и каждый знал, что после выступления Ленина все будет совершенно ясно.
И вот Владимир Ильич берет слово.
Задвигались стулья, многие потянулись поближе к столу, бросив в пепельницы недокуренные папиросы. Все замерли и слушали затаив дыхание.
Ленин зачитал тезисы «О задачах пролетариата в данной революции», вошедшие в историю под названием «Апрельских тезисов». Он говорил, что нельзя с доверием относиться к правительству капиталистов. Настоящее правительство — это Совет рабочих депутатов.
Не успел Ленин закончить свою речь, как в комнату вошел один товарищ и сообщил, что Ленина просят опуститься - в зал на объединенное заседание.
Владимир Ильич собрал свои бумаги, надел кепку и, накинув пальто на плечи, стал быстро спускаться по широкой лестнице. Мы вскочили с мест и бросились за ним.
Большой зал заседаний бывшей Государственной думы, ложи и амфитеатр были переполнены. Здесь собрались большевики, меньшевики, эсеры и представители других партий. За столом сидели члены президиума. Председательствовал Карло Чхеидзе.
Как только мы вошли, в зале воцарилась тишина.
- Который из них Ленин? — послышался шепот.
- А вон тот, который идет впереди.
Ленина пригласили на трибуну. Мы все уселись в первом ряду.
Владимир Ильич окинул взглядом огромный зал и начал говорить. Его слова летели в зал, как поток, сбегающий с горы. Каждое выдвигаемое им положение,
каждая мысль, фраза, слово следовали друг за другом, с неумолимой железной логикой. Если вы соглашались с первым его положением, то не могли не согласиться со вторым, затем с третьим и так далее.
Во время своей речи он чуть наклонился и был ясно виден его широкий лоб. Руки Ильича все время находились в движении. Правая рука то сжималась в кулак, то раскрывалась, и тогда ладонь устремлялась вверх. В этих движениях чувствовалась твердая вера в правоту всего сказанного им стальная воля, непоколебимая сила. Отступив на два шага назад, он вновь подавался всем туловищем вперед и взмахивая рукой, действовал на аудиторию как волшебник.
Ленин докладывал с трибуны о разработанном им генеральном плане борьбы за превращение буржуазнодемократической революции в революцию социалистическую. Вот зазвучала его чеканная, отрывистая фраза: «Диктатура пролетариата уничтожит вконец эту буржуазную гниль!»
Одна часть слушателей — меньшевики — сперва с удивлением смотрела на оратора, а затем разразилась криками, другая часть — большевики — приветствовала речь Ленина дружными аплодисментами.
Владимир Ильич выпрямился, заложил руки в карманы и стоял с минуту молча. И вот он уже продолжает свою речь. Она проста и убедительна, в ней отсутствуют высокопарные выражения и вычурные слова. Каждый затронутый вопрос он разъясняет всесторонне и убедительно.
Для многих слушателей Ленина такое новое освещение задач, стоящих перед революцией, являлось откровением.
Ленин говорил полтора часа. Будто струя свежего воздуха ворвалась через открытое окно в душную затхлую комнату,— такой свежестью повеяло в Таврическом дворце от выступления Ленина.
Революции нужна была сильная, несгибаемая личность, человек с ясным умом и стальной волей, способный безошибочно разбираться в сложнейших условиях своего времени и, находя быстрые решения, вести пролетариат намеченным путем к цели, к победе. Революции нужен был человек, способный вести за собой массы, обладающий опытом борьбы, умеющий решать задачи пролетарской революции с научных, марксистских позиций. Таким человеком был Ленин. Полный неиссякаемой энергии, он устремлялся из одного рабочего района в другой и разжигал костер, который разгорелся в пожарище.
В жизни России наступала новая эпоха. Близилась социалистическая революция.
Торопясь вернуться на родину, я пробыл в Петрограде не больше недели. Поезд мчал меня в Тифлис. «Еду! Еду!» — пело сердце...
Четверо суток пути, и поезд со свистом устремляется к тифлисскому вокзалу.
Солнечные лучи еще не успели пробиться сквозь предрассветную пелену, и я с трудом различаю Мтацминду. Подобно белому голубю к ней притулилась церковь. Авлабар. Метехский замок. Нарикальский подъем...
Пассажиры суетятся, готовясь к выходу из вагона. Сердце мое трепетно бьется. А сколько волнений ждет меня впереди!
Вот она, моя беспокойная Кура! Вот Верийский спуск, проспект, Кашвети, семинария, в которой я учился...
Я наслаждаюсь твоими видами, Тифлис, и сегодня же покидаю тебя. Меня зовет Сурами. Мне надо повидать заждавшихся меня родных, я должен увидеть Сурамскую крепость.
Сурамская крепость,
Страстно стремлюсь к тебе...*
Сурамский поезд отходит от вокзала, и снова перед моим взором городские здания. Позади Дидубе, Авчала... Я приближаюсь к Мцхета и неожиданно чувствую, что мои щеки жгут слезы. Я стою у окна и украдкой, чтобы никто не видел, вытираю эти слезы,
слезы радости. Мне хочется сейчас, как тогда, когда мы переезжали границу России, разделить с кем-нибудь свою радость, но пассажиры заняты беседами заботами, им нет до меня никакого дела. Мальчуган, стоявший возле матери, неожиданно сорвался с места и побежал к выходу из вагона. Я бросился за ребенком и, схватив его, так крепко обнял и поцеловал, что он испугался и заплакал. Женщина не поняла моего порыва, выхватила у меня из рук ребенка и сердито взглянула на меня.
Мы проезжали Гори. Здесь, в духовном училище, я провел свое детство. Семь лет! Я вновь увидел бешеную Лиахви, вливающуюся в степенную Куру. Сколько раз я стремглав бросался в бурные волны Лиахви! Она, коварная, хотела меня поглотить, но Кура спасала мне жизнь.
Мимо пронеслись крепость «Горис Джвари», Триалетские горы, на склонах которых расположились деревушки Карели, Гоми, вот Хашури и, наконец, я вижу тебя, Сурамская крепость.
С какой любовью, улыбаясь издалека, ты глядишь на меня! Ты стоишь на гранитном массиве, овеянная вековыми ветрами, и гордо взираешь на Лихские вершины, на дремучие Итрийские леса.
Поезд берет крутой поворот, и меня уже заключают в свои объятия знакомые сады, родной двор, в глубине которого стоит отчий дом.
Вот они, мои деревья: мои вишни, сливы, мой виноградник!.. Вот они, мои родные: отец, старый мой отец, вечно суетящаяся мать, братья, сестры... Как они изменились!
Я вхожу во двор... Сейчас он мне кажется значительно меньшим, чем тогда, когда я покидал родные места.
Я вновь вижу тебя, моя величественная родина Привет тебе, оживившей меня! Пой, мое сердце, воспевай ее!
Родина! Клянусь твоей нежной материнской грудью, вскормившей меня, твоими обширными, нивами, клянусь Курой, моей старой подругой, и отдам всю свою жизнь за твое счастливое будущее
Улыбнись мне, прижми еще раз к своей груди горемычного сына! Я вновь с тобой, моя любимая родина и вновь обращаюсь к тебе:
Страна, где небо бирюзово.
Где изумрудом блещет дол,
Мой край родной! К тебе я снова,
Больной и трепетный, пришел!**
Сурами, 1955 год.
* Слова известной грузинской песни, посвященной Сурамской крепости.
** Стихи классика грузинской поэзия Акакия Церетели.