Глава I
ФЕВРАЛЬСКИЙ РУБЕЖ.
ИДЕЯ УЧРЕДИТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯ В МАРТЕ-АПРЕЛЕ 1917 г.
1. Вопрос об Учредительном собрании в ходе Февральской революции
23 февраля 1917 г. стало первым днем второй русской революции. Как видно из хода ее, довольно обстоятельно изученного советскими историками,1 среди политических лозунгов, с которыми революционные массы выходили в февральские дни на улицы Петрограда, требование созыва Учредительного собрания фигурировало весьма и весьма редко. 23 февраля наиболее громко звучало требования «Хлеба!», которое в последующие дни все чаще дополнялось призывами: «Долой войну!». «Долой царя!», «Да здравствует республика!». Следовательно, рабочий класс — гегемон революции — и его союзники шли на штурм твердыни самодержавия не под знаменем Учредительного собрания.
Если требование Учредительного собрания в февральские дни 1917 г. не всплыло стихийно, то это вполне понятно, ибо, как уже отмечалось, идея Учредительного собрания никогда глубоко не волновала народные массы России. На первый взгляд непонятна позиция партий, для которых созыв Учредительного собрания был давним программным требованием. Сколько-нибудь широкую соответствующую агитацию эти партии не развили. Однако и здесь все было закономерно.
Меньшевистский деятель Н. Н. Суханов уверял, будто лозунг Учредительного собрания в февральские дни «оставался совершенно в тени» по следующей причине: «социалистические партии» не думали об организации новой власти и именно в связи с этим не считали Учредительное собрание «очередной проблемой дня». Но это сухановское «откровение» касается партий меньшевиков и эсеров. Действительно, многие мелкобуржуазные лидеры, особенно меньшевистские, были склонны возложить заботу о решении проблемы власти на думский Прогрессивный блок.2 Правда, меньшевистские группы левого направления (Межрайонный комитет, Петроградская инициативная группа) при содействии эсеровских одиночек пытались агитировать за созыв Учредительного собрания3, но это практически ничего не изменило. Лозунг Учредительного собрания так и остался «совершенно в тени».
Отношение к этому лозунгу со стороны руководящих органов партии большевиков (Русского бюро ЦК, ПК РСДРП (б)) перед 27 февраля определялось прежде всего стремлением не отвлекаться от борьбы за достижение ближайшей цели — ликвидации царской монархии. До свержения царизма и образования Временного революционного правительства не может быть Учредительного собрания — этот вывод под влиянием В. И. Ленина давно и прочно закрепился в сознании большевиков. Иное дело — лозунг демократической республики. Он звучал как логически ясная альтернатива монархии, и его, в отличие от лозунга Учредительного собрания, большевики пропагандировали в самые горячие революционные дни. Наиболее же серьезное внимание уделялось задаче создания Советов. Известно, например, что представитель ПК большевиков, посетив в февральские дни 1917 г. (вероятно, 25 или 26 февраля) одно из совещаний Информационно-контактного межпартийного бюро, предложил считать «практическим боевым лозунгом» выборы Совета рабочих депутатов, а не созыв Учредительного собрания4.
С 27 февраля политический и психологический климат Петрограда, а затем и всей страны начал кардинально изменяться. Крушение царского самодержавия открыло невиданные ранее перспективы, вынудило все партии заново переосмысливать и конкретизировать свои планы. В этой обстановке вопрос об Учредительном собрании постепенно стал выдвигаться на политическую авансцену. Первым программным документом тех дней, который указывал на задачу созыва Учредительного собрания, был Манифест Бюро ЦК РСДРП (б)5. А вскоре произошло чрезвычайно важное для судьбы давней идеи событие: за нее высказались не только многие партии, но и созданное после победы революции буржуазное правительство. Ближайшая предыстория этого такова.
Как известно, уже 27 февраля началось оформление системы двоевластия, осью которой сперва являлись Временный исполком, смененный Исполкомом Петроградского Совета рабочих депутатов, и Временный комитет Государственной думы. Эти органы имели в своем составе членов различных партий, испытывали влияние, а порой и прямое давление стоявших за ними классов. Следовательно, классовым содержанием возникавшего в те дни двоевластия было переплетение двух диктатур: революционно- демократической и буржуазной. Но для лучшего уяснения некоторых особенностей позиций Исполкома Петроградского Совета и Временного комитета Государственной думы следует, кроме того, иметь в виду, что в составе первого органа тогда преобладали меньшевики, а на деятельность второго большое влияние оказывали кадеты.
Традиционная меньшевистская боязнь отпугнуть от революции буржуазные элементы отчетливо проявилась в первом воззвании Петроградского Совета к населению Петрограда и России. Воззвание, как заявил впоследствии трудовик Л. М. Брамсон, сделало Учредительное собрание «лозунгом нашей революции»6. Но это было слишком громкое пропагандистское заявление. Один из авторов упомянутого документа писал: «Мы решили изъять из воззвания всякую политику и посвятить его лишь элементарному выяснению событий... Лишь в конце было упомянуто об Учредительном собрании как воплощении демократического строя, который объявлялся целью революции!». Авторы воззвания были настолько осторожны, что не употребили термина «республика», ограничившись расплывчатым призывом к борьбе за «народное правление»7. А в прокламации ОК меньшевиков, опубликованной 1 марта, «фигура умолчания» использовалась не только по отношению к республике, но и по отношению к Учредительному собранию8. И тут руководящий меньшевистский орган, надо признать, проявил последовательность — ведь буржуазные элементы отпугивало не только требование республики, но и требование Учредительного собрания.
Позднее, на Всероссийском совещании Советов, Ю. М. Стеклов пытался оправдать позицию соглашателей тем, что в конце февраля—начале марта 1917 г. отношение армии, народных масс России к республиканскому строю представлялось невыясненным9. Н. Н. Суханов тоже признавался в плохом знании устремлений масс, но делал ударение на другом: оказывается, он вообще не придавал вопросу о форме правления «кардинального значения» и поэтому вместе со своими единомышленниками в Исполкоме Петроградского Совета полагал нужным отстаивать «идею одного лишь обеспечения свободы борьбы». Такое умонастроение у меньшевистских деятелей появилось не вдруг.
Еще в 1902—1903 гг. В. И. Ленину пришлось потратить немало усилий, прежде чем требование республики вошло в программу российской социал-демократии. Но и после этого многих меньшевистских деятелей не оставляла подспудная мысль об отсутствии коренной разницы между республикой и конституционной монархией. Груз прошлого размягчал позицию оппортунистов и в дни Февраля, делал их более уступчивыми в торге с думцами, желавшими сохранения монархии. А тут возникло еще одно немаловажное обстоятельство. Вечером 1 марта, когда в Исполкоме Петроградского Совета готовились к переговорам с думским комитетом о создании правительства и обсуждались условия передачи ему власти, соглашатели находились под удручающим впечатлением от сообщений о движении к Петрограду карательных войск генерала Н. И. Иванова. «Не скажу, чтобы [мы] не устрашились...», — откровенно говорил Ю. М. Стеклов на заседании Петроградского Совета 2 марта11.
Протоколы заседаний Исполкома Петроградского Совета до 3 марта не велись или не сохранились, что крайне затрудняет восстановление хода обсуждения вопроса о власти. Но можно с уверенностью предположить: на заседании Исполкома вечером 1 марта часть представителей меньшевиков противилась принятию предложений требовать на переговорах с Временным комитетом Государственной думы провозглашения республики. Подтверждением этого является признание Н. Н. Суханова, который говорил об «интенсивных поисках надлежащей формулировки», «особой остроте» предложений сторонников немедленного введения республиканского строя (среди них, несомненно, были большевики) и принятии Исполкомом «компромиссного решения». Оно якобы заключалось в общем согласии членов Исполкома настаивать на полновластии Учредительного собрания, что «обеспечивало республику» в будущем. Последнее свидетельство, как уже отмечалось в нашей литературе, вряд ли является верным12. Судя по протоколу заседания Петроградского Совета от 2 марта, предложение объявить республику фигурировало на переговорах с думским комитетом13 и, следовательно, не могло не быть предварительно одобрено Исполкомом. Возможно, однако, что за одобрение высказалось слабое большинство и что делегация Исполкома, назначенная для ведения переговоров, не была обязана считать соответствующий пункт полученного ею наказа императивным мандатом.
Требование созыва Учредительного собрания на основе всеобщего избирательного права в конце концов стало центральным пунктом программы предстоявших переговоров с думцами. Но и это требование соглашатели были не прочь по крайней мере смягчить. На заседании Исполкома вспоминали, что П. Н. Милюков незадолго до революции говорил в Государственной думе о «нелепости и нецелесообразности» лозунга Учредительного собрания. Отсюда делался вывод о неготовности думских руководителей «переварить» термин «Учредительное собрание» и нецелесообразности настаивать на одиозном названии, вместо которого можно, мол, предложить «национальное собрание», «законодательное собрание» или «что-нибудь в этом роде». Можно только предполагать, как повели бы себя на переговорах делегаты Исполкома, если бы Милюков продолжал настаивать на «нелепости» созыва Учредительного собрания. На заседании же Исполкома сторонники некоторых уступок в этом вопросе вели себя сравнительно тихо, ибо идея Учредительного собрания им пришлась кстати в полемике с теми, кто требовал добиваться во что бы то ни стало немедленного провозглашения республики.
Глубокие разногласия обнаружились при обсуждении вопроса о характере и составе нового правительства, важнейшим формальным назначением которого считался бы созыв Учредительного собрания. Большевики требовали создания Временного революционного правительства, которое было бы образовано из представителей партий, входивших в состав Совета рабочих и солдатских депутатов. В Исполкоме Петроградского Совета примерно такого же взгляда на решение проблемы власти придерживались межрайонец К. К. Юренев и эсер П. Александрович. Часть членов Исполкома (бундовцы, некоторые правые меньшевики) ратовали за создание коалиционного правительства с участием представителей Советов и Государственной думы, но большинство, включая меньшевиков-интернационалистов и внефракционных социал-демократов, стояло за передачу власти буржуазному правительству. При голосовании спор решился в пользу сторонников последней точки зрения13. Следовательно, задача созыва Учредительного собрания в соответствии с решением Исполкома передоверялась буржуазному Временному правительству.
Обратимся теперь к положению в лагере буржуазной оппозиции царскому самодержавию. До 27 февраля здесь не замечалось никаких признаков готовности всерьез обсуждать вопрос о созыве Учредительного собрания. По мере нарастания революционной волны смятение среди буржуазных либералов увеличивалось, но члены Прогрессивного блока, в том числе кадеты, еще надеялись сохранить свои программные и тактические установки в неприкосновенности. Особенно консервативны были местные организации, которым и не полагалось забегать вперед, действуя вопреки официально не отмененным общепартийным решениям. Естественно, что, например, саратовские кадеты и 1 марта на заседании городской думы «решительно и весьма горячо протестовали против требования Учредительного собрания»14. Партийные центры чувствовали себя свободнее, и по мере развития событий их приверженность старым решениям ослабевала. Однако по мерке революционного времени перестройка осуществлялась крайне медленно.
Показательные события разыгрались в Таврическом дворце днем 27 февраля. В ночь на 27 февраля пришла весть о царском указе прервать занятия Государственной думы. А утром в столице началось и стремительно ширилось победоносное народное восстание, ведущей силой которого был героический рабочий класс и его партия большевиков. Восставшие еще не имели своего легального центра, а политически малоразвитая солдатская масса на первых порах желала обрести его в лице Государственной думы. В этот решающий момент лидеры Прогрессивного блока не проявили даже минимума политической смелости и проницательности. Ничего подобного действиям Генеральных штатов Франции, объявивших себя в 1789 г. Национальным, а затем и Учредительным собранием, не было и не могло быть предпринято: представители российской буржуазии еще раз продемонстрировали политическую трусость, контрреволюционность и неспособность наладить контакты с народной массой. И эти люди впоследствии заявляли о своей «руководящей роли» в Феврале 1917 г.!
По получении царского указа о перерыве в занятиях думы Совет старейшин постановил: «Государственной думе не расходиться. Всем депутатам оставаться на своих местах»15. Это решение могло бы стать началом решительных действий. Но что же последовало дальше? Согласно воспоминаниям П. Н. Милюкова, дума собралась для заслушивания царского указа и встретила его молчанием, если не считать возгласов одобрения со стороны правых депутатов. М. В. Родзянко заявил, что дума для этой цели — заслушивание указа — не собиралась, ибо при сложившихся обстоятельствах созыв официального заседания обязал бы думу объявить себя Учредительным собранием16. Трудно сказать, чьи свидетельства более правильны, но ясно одно: впервые после лета 1906 г. перед думскими лидерами встал вопрос об Учредительном собрании практически, и вновь этот вопрос был решен отрицательно.
Однако в феврале 1917 г. обстановка была несравненно сложнее и острее, чем в июле 1906 г. Вопросы, от решения которых отмахивались, возникали снова, и притом со все большей неотвратимостью. В середине дня 27 февраля думцы собрались в Полуциркульном зале Таврического дворца на частное совещание.
В ходе беспорядочных, нервозных прений вносились различные предложения, среди которых было и предложение трудовика В. И. Дзюбинского объявить Государственную думу Учредительным собранием. Дзюбинского поддержали его коллеги по фракции Н. О. Янушкевич и прогрессист С. П. Мансырев17. Дело принимало нежелательный для большинства лидеров Прогрессивного блока оборот. Собравшиеся оценили эти предложения «отчасти как несвоевременные, отчасти как принципиально неправильные»18. Но расходиться, ничего не решив, уже не представлялось возможным. При голосовании прошла «неуклюжая формула» П. Н. Милюкова (как позднее выразился сам автор), предусматривавшая создание Временного комитета Государственной думы «для восстановления порядка и для сношений с лицами и учреждениями»19.
Здесь же, в Таврическом дворце, образовался Петроградский Совет рабочих депутатов, который тотчас стал реальной властью. Это очень серьезно изменяло всю политическую обстановку. Весть о возникновении властного революционного учреждения думские буржуазные деятели услышали и восприняли со смешанным чувством. С одной стороны, усиливался страх за будущее, беспокойство ввиду угрозы оказаться полностью вне игры, а с другой — появилась возможность в трудный момент прятаться за чужую спину. В такой обстановке думский комитет в ночь на 28 февраля «нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка»20. Это было ответственное решение, подготовившее создание буржуазного Временного правительства. Между тем события продолжали развиваться с головокружительной быстротой. И вот уже рассеиваются последние надежды на успех попыток «восстановить государственный и общественный порядок», на получение прочной поддержки со стороны хотя бы некоторых воинских частей. А вместе с этим исчезают надежды на гальванизацию монархических настроений среди солдат-крестьян, на спасение трона Николая II путем не слишком запоздалого соглашения с ним. Более того, перед самим Временным комитетом Государственной думы возникала опасность разделить участь царского самодержавия.
Уж теперь-то такие решения, как объявление Государственной думы Учредительным собранием, и впрямь были бы «несвоевременны и неправильны». Теперь приходилось определять отношение к всплывавшей на поверхность идее Учредительного собрания, созванного на основе всеобщего избирательного права.
С 28 февраля лидеры Прогрессивного блока все чаще и серьезнее задумывались над вопросом об Учредительном собрании. Мнения, конечно, были разные. Подавляющее большинство буржуазных деятелей, в том числе кадетов, сначала решало этот вопрос отрицательно. Во всяком случае в первых публичных обращениях Временного комитета Государственной думы нет и намека на готовность принять идею Учредительного собрания. О любопытном и весьма выразительном эпизоде поведал в своих воспоминаниях член думского комитета националист В. В. Шульгин. Вечером 1 марта к нему явились представители офицеров, собравшихся на большой митинг, и попросили высказать мнение о тексте проекта резолюции.
«Я, — пишет Шульгин, — прочел резолюцию. В общем все было более или менее возможно, принимая во внимание сумасшествие момента. Но были вещи, которые, с моей точки зрения, и сейчас нельзя было провозглашать. Было сказано, не помню точно что, но в том смысле, что необходимо добиваться Всероссийского Учредительного собрания, избранного всеобщим, тайным, равным — словом, по четыреххвостке. Я кратко объяснил, что говорить об Учредительном собрании не нужно, что это еще вовсе не решено.
— А мы думали, что это уже кончено. . . Если нет, тем лучше, еще бы! Черт с ним...
Они обещали Учредительное собрание вычеркнуть и провести это в собрании... Но они не смогли... Перепрыгнуло ли настроение, или что другое помешало, но, словом, когда я прочел эту резолюцию позже в печатном виде, в ней уже стояло требование Учредительного собрания»21.
Итак, по словам Шульгина, к вечеру 1 марта, по крайней мере в думском комитете, об Учредительном собрании было «еще вовсе не решено». Однако это не совсем так. Конечно, продолжая безнадежную операцию по спасению трона, многие буржуазные лидеры по-прежнему не чувствовали никакой симпатии к идее Учредительного собрания. Особого мнения придерживались лишь представители партии прогрессистов, верные своей склонности к радикальным и, с точки зрения их союзников по думскому блоку, рискованным тактическим мерам. Член Временного комитета Государственной думы М. А. Караулов, примыкавший к прогрессистам, еще утром 1 марта, по сообщению «Известий Петроградского Совета», публично «высказался за необходимость предоставить вопрос о форме правления Учредительному собранию, которое должно быть созвано при первой возможности, хотя бы и в военное время»22. Впрочем, 1 марта не только среди представителей прогрессистов росли опасения, что стремительный разлив революции, пожалуй, приведет к незамедлительному провозглашению республики. Как воспрепятствовать этому и сберечь хотя бы некоторые шансы на сохранение монархического строя? Уж не попытаться ли, на худой конец, использовать в этих целях идею Учредительного собрания? Судя по последующим событиям, подобные мысли пришли в голову даже такого упрямца и хранителя догматов российского либерализма, как П. Н. Милюков. Следовательно, к вечеру 1 марта не только и среде офицеров, но и у некоторых влиятельных членов думского комитета настроение тоже «перепрыгнуло» или «перепрыгивало».
Как видим, участники предстоявших переговоров между Исполкомом Петроградского Совета и Временным комитетом Государственной думы не очень-то верно оценивали исходные позиции и степень решимости оппонентов. Обе стороны готовились к худшему, испытывали неуверенность и в связи с этим настраивались на поиски формулы, которая давала бы приемлемый компромисс, помогала бы обойти наиболее острые углы и в то же время не связывала бы руки на будущее. А в такой атмосфере мысль вольно или невольно обращалась к туманным очертаниям Учредительного собрания.
На переговорах главным пунктом расхождений стал вопрос о форме правления. Представители Исполкома Петроградского Совета, по свидетельству участников переговоров, не слишком настойчиво предлагали провозгласить республику, а думцы, возглавляемые П. Н. Милюковым, более настойчиво, но не ультимативно добивались сохранения романовской монархии (отречение Николая II в пользу его сына Алексея и назначение регентом великого князя Михаила Александровича). Однако Милюков, что оказалось приятной неожиданностью для делегации Исполкома, не высказал никаких возражений против созыва Учредительного собрания. Не заявили о несогласии и другие члены думского комитета. Один только М. В. Родзянко попытался, да и то нерешительно, протестовать против выборов и созыва Учредительного собрания во время войны.
Поскольку вопрос об Учредительном собрании решался положительно, соглашение становилось вполне достижимым. Делегаты Исполкома, а затем и думцы оставили исходные позиции, читая друг другу нравоучения о недопустимости предвосхищать волю народа, которая будет выражена Учредительным собранием23. В итоге уже на первом этапе переговоров (в ночь на 2 марта) стороны в принципе согласились, что окончательное определение формы правления — прерогатива Учредительного собрания.
Днем 2 марта участники переговоров получили дополнительные сведения о политической обстановке и настроении масс. Эти сведения шли на пользу членам Исполкома Петроградского Совета, должны были способствовать укреплению у них чувства уверенности и решимости более твердо отстаивать свои требования. Так, опасения, связанные с карательной экспедицией генерала Иванова, явно становились совершенно неосновательными — экспедиция потерпела крах. П. Н. Милюков, выступивший на митинге в Таврическом дворце и рискнувший открыто высказаться за монархию, не мог не почувствовать, как бурно нарастали республиканские настроения среди народной массы24. Возмущение речью Милюкова быстро перекинулось за стены Таврического дворца, и к вечеру многие, если не все, участники переговоров могли лично увериться в резко отрицательном отношении масс к замыслам спасения престола. «Только и слышно в толпе: земли и воли, долой династию, долой Романовых, долой офицеров», — жаловался М. В. Родзянко генералу Рузскому25. На дневном заседании Петроградского Совета члены делегации Исполкома подверглись критике за отказ добиваться немедленного провозглашения республики. В резолюции, принятой на заседании, говорилось, что новое правительство «в ближайшем [будущем должно] исполнить требование рабочего класса [о провозглашении] демократической республики»26.
Интересно проследить, как сказалось упомянутое выше на позициях участников переговоров, собравшихся вечером 2 марта для окончательного согласования программы действий Временного правительства. И тут выясняется, что мелкобуржуазные соглашатели из Исполкома Петроградского Совета не только не усилили нажима на думцев, но, в нарушение прямого наказа Совета, сделали еще один шаг назад: они выразили готовность не добиваться от министров обязательства не предрешать форму правления до созыва Учредительного собрания27. Иными словами, делегаты Исполкома согласились не обязывать буржуазное Временное правительство отказаться от попыток спасти династию Романовых. Что же касается вопроса об Учредительном собрании, то соответствующий пункт правительственной декларации (п. 4) принял следующий вид: «Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, тайного и прямого голосования Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны»28.
Конечно, это был компромисс. Но какая сторона пошла на большие уступки? Объективно провозглашение политической свободы и обязательство готовить созыв Учредительного собрания расчищало почву для строительства демократической республики. На это надеялись меньшевистские члены Исполкома, но в ходе переговоров с думским комитетом, особенно 1 марта, они вовсе не были преисполнены спокойной уверенности. Напротив, по их собственным признаниям, сомнения в успехе принятой тактики терзали каждого. Следовательно, если учитывать все обстоятельства, существовавшие во время переговоров, то делегаты Исполкома субъективно проявили большую уступчивость и податливость. Их оппоненты во главе с П. Н. Милюковым 1—2 марта могли считать себя в выигрыше: они получали официальную государственную власть, разрешение на попытки спасти царский трон, право заведовать созывом Учредительного собрания и др. Милюков имел основание заявить, что для лидеров Прогрессивного блока в правительственной декларации почти все «не только было вполне приемлемо или допускало приемлемое толкование, но и прямо вытекало из собственных взглядов вновь сформированного правительства на его задачи»29.
Между прочим, для кадетов и их союзников «приемлемым» был и пункт декларации, касавшийся Учредительного собрания. Формальное обязательство «немедленно» приступить к подготовке его созыва еще не было обязательством незамедлительно созвать Учредительное собрание. Ведь никакие, даже приблизительные, сроки в правительственной декларации не указывались. Несомненно, это явилось следствием стремления оттянуть выборы и созыв Учредительного собрания на послевоенное время. Такая отсрочка уже сама по себе создавала возможность для различного рода маневров. Однако это было еще не все.
Толкование идеи Учредительного собрания мелкобуржуазными социалистами и кадетами имело различие. Среди последних в день согласования правительственной декларации вынашивались планы приспособления чуждого лозунга к своим традиционным воззрениям. Большинство, возглавляемое П. Н. Милюковым, по-видимому, находило возможным добиваться упреждения и ограничения полномочий будущего Учредительного собрания предначертаниями нового монарха. Лично Милюков еще и 3 марта призывал обеспечить воцарение Михаила Романова, мобилизуя силы в Москве, что, как надеялся глава кадетов, привело бы к изменению обстановки в пользу монархистов.30 Некоторые буржуазные деятели 2 марта вынашивали мысль подменить созыв Учредительного собрания расширением полномочий Государственной думы. Недаром в тексте манифеста об отречении Николая II Учредительное собрание не упоминалось. По просьбе А. И. Гучкова и В. В. Шульгина в текст была вставлена фраза о «заповедовании» Михаилу «править делами государственными в полном и нерушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены»31. Речь шла, конечно, о Государственной думе, наделенной учредительными функциями. «Таким образом, — рассказывал несколько позднее Шульгин, — Михаил Александрович должен был принести присягу на верность конституции и был бы строго конституционным монархом. Мне казалось, что этого совершенно достаточно, но события пошли дальше».32
События действительно «пошли дальше», и уже 3 марта попытки буржуазных деятелей отстоять монархический принцип и пресечь «анархию» имели очень малое реальное значение. Утратив, за исключением отдельных лиц, последние надежды, монархически настроенные либералы по существу могли заботиться лишь о соблюдении правовых формальностей, которые придали бы «пристойность» пережитому краху, облегчили бы «очистку совести» перед отходившей в небытие династией, могли бы (чего не бывает!) пригодиться в будущем. И вот в отредактированном кадетскими правоведами акте от 3 марта об отречении Михаила прямо и недвусмысленно было сказано об Учредительном собрании, через посредство которого народу надлежало «установить образ правления и новые основные законы государства Российского». Таким образом, созыв Учредительного собрания формально вроде бы становился не революционным, а вполне «законным» делом, дозволенным старой монархической властью. Из текста отречения Михаила следовало также, что он был готов «восприять верховную власть» при соответствующем решении Учредительного собрания33.
Но получилось так, что маневр думских лидеров пошел им не столько на пользу, сколько во вред. М. В. Родзянко и его сотоварищи могли, конечно, тешиться иллюзией, заявляя, что «при предложенной форме возвращение династии не исключено»34. Реально же действия думцев настораживали и еще более настраивали против монархии и ее сторонников все революционно-демократические силы. «Известия Петроградского Совета» сочли нужным предупредить общественность, что «ловкий ход» монархистов угрожает «новой кровавой распрей»35. С другой стороны, остались недовольны и даже возмущены приверженцы царского самодержавия. Николай Романов, узнав о поддержке Михаилом идеи Учредительного собрания, заметил в своем дневнике: «Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость»36. «Призыв Михаила Александровича к всеобщим выборам ужаснее всего», — откликался великий князь Андрей Владимирович37. Черносотенно-монархические элементы со злостью вспоминали о «капитуляции 3 марта» и много позднее. Так, летом 1918 г. киевские монархисты заявили об отказе поддерживать легитимистский принцип, в частности по той причине, что Михаил Романов «связал себя» согласием на созыв Учредительного собрания38.