Книги о Ленине

3

Петроград в период реакции

Разительный контраст между политической атмосферой в Петрограде накануне июльского кризиса и преобладающими настроениями после него ярче всего проявился в событии, которое в иное время не имело бы сколько-нибудь важного значения: это были организованные правительством похороны семерых казаков, убитых в стычках с восставшими в разгар июльских дней¹.

В субботу 15 июля Временное правительство решило отдать последнюю дань памяти убитым казакам; за несколько дней до этого правительственные чиновники, центральные органы Советов, Временный комитет Государственной думы и Петроградская городская дума начали кампанию, чтобы вызвать интерес общественности к этому мероприятию. Организаторы рассматривали его как очередное средство дискредитировать большевиков и продемонстрировать свою поддержку закона и правопорядка. Городской голова Григорий Шрейдер от имени Городской думы призвал «всех сторонников революции и всех, воодушевленных ее духом», отдать последние почести погибшим казакам. Накануне Центральный Исполнительный Комитет разослал указание каждому промышленному предприятию столицы избрать делегацию из 30 человек для участия в похоронах. Опасаясь повторения провалившейся манифестации 18 июня, ЦИК постановил не выступать со знаменами и плакатами.

Судя по отчетам прессы, усилия, направленные на организацию похорон, увенчались успехом. «Голос солдата» отмечал, что ранним утром Невский проспект приобрел «совершенно особый вид». Хотя некоторые магазины были открыты и вели торговлю, улицы были запружены людьми. Особенно большие толпы собрались около Исаакия, самого крупного собора в Петрограде, где обычно проводились главные службы. Масса людей выстроилась вдоль пути следования кортежа из собора до Александро-Невской лавры, где должно было состояться погребение.

Накануне ночью горожане вместе с друзьями и родственниками погибших выстроились в длинную очередь у входа в Исаакиевский собор, чтобы проститься с ними. В огромном, ярко освещенном храме стояли открытые белые гробы с телами казаков. Рядом в почетном карауле застыли казаки. Многие из пришедших, войдя в собор, оставались там на всю ночь, так что к утру собор был переполнен и вход был закрыт для всех, кроме приглашенных сановников. Они начали прибывать задолго до начала заупокойной службы. Представители различных дипломатических миссий в России, среди них Дэвид Фрэнсис от США, Жозеф Нуланс от Франции и Джордж Бьюкенен от Великобритании, каждый в сопровождении военного атташе в парадной форме, заняли свои места рядом с членами Российского кабинета, руководителями социалистического большинства в Советах, чиновниками земства и городской администрации, представителями купечества и промышленников, делегатами от всех частей казачьих войск в России и Петроградского гарнизона, а также от крупных фабрик столицы и множества мелких групп и организаций.

Около 10 часов утра в соборе появился Керенский. Бледный, напряженный, по свидетельству очевидцев (это был самый трудный период в его деятельности по формированию правительства), он наблюдал за тем, как бывшая придворная капелла, сводный хор Исаакиевского и Казанского соборов и метрополичий хор занимали отведенные для них места. Присутствующие затихли, когда архиепископ Петрограда в сопровождении экзарха грузинской православной церкви и членов Святейшего синода поднялся на возвышение перед алтарем: началась заупокойная служба. Вначале процессия сановников возложила венки из ярких летних цветов к подножию гробов. Одной из первых цветы поднесла делегация казаков. Надпись на лентах гласила: «Тем, кто верно выполнял свой долг и погиб от рук немецких агентов». За казаками следовали лидеры кадетов — Федор Родичев, Павел Милюков и Василий Маклаков, которые несли огромный венок, перевитый зелеными лентами с надписью «Верным сынам свободной России, павшим в борьбе с предателями Родины». Присутствовавший на церемонии обозреватель газеты «Живое слово» сообщал, что, когда сотни голосов сводного хора нарушили тишину, запев торжественный гимн, все собравшиеся в соборе упали на колени. Как заявила видная деятельница партии кадетов Ариадна Тыркова, в этой берущей за сердце заупокойной службе был слышен голос самой России.

Служба продолжалась почти три часа. После ее окончания караульные закрыли гробы крышками. Важные чиновники, избранные заранее, вынесли их на площадь перед собором, где собрались отряды казаков и драгун, полки Петроградского гарнизона, несколько военных оркестров и отряд трубачей, чтобы сопровождать процессию к Александро-Невской лавре. Когда несшие первый гроб члены кабинета министров во главе с Керенским покинули собор, командующий Петроградского военного округа приказал: «Взять на караул!» Полковые знамена развевались на дующем с Невы легком ветерке. Послышались звуки горна. Затем воздух разорвал громкий выстрел пушки Петропавловской крепости. Начищенные сабли казаков сверкнули на ярком солнце, и по команде офицера лес штыков поднялся и опустился в приветственном салюте. Керенский выступил вперед: «Граждане!» — прогремел его голос.

«Граждане, мы переживаем сейчас исключительный и очень печальный исторический момент. Каждый из нас должен склонить голову перед героями, павшими на улицах столицы в борьбе за нашу Родину, за свободу и за честное имя гражданина России. От лица правительства я говорю вам, что Россия переживает драматический момент. Она ближе к гибели, чем когда-либо в своей истории... Перед всеми вами я открыто заявляю, что все попытки подстрекательства к анархии и беспорядкам, откуда бы они ни проистекали, будут безжалостно пресекаться... Перед телами погибших я призываю вас поклясться, что вместе с нами вы приложите все силы, чтобы спасти государство и свободу».

Подняв правую руку, Керенский прокричал: «Клянусь!» Наступила короткая тишина. Затем тысячи рук взметнулись вверх, и толпа громогласным эхом отозвалась: «Клянемся!» Те, кто находился возле Керенского, подняли его на плечи и понесли к ожидавшему его автомобилю.

Кортеж двинулся вперед. Звонили колокола Исаакия, а оркестр играл торжественный псалом «Коль славен наш господь в Сионе». Процессию возглавляли трубачи, за ними следовал эскадрон казаков с пиками, украшенными черным крепом, священнослужители в развевающихся черных одеждах, несшие высокие кресты, хоругви и курящиеся кадила, ряды мальчиков-хористов, высшие чины церкви, Исаакиевский и метрополичий хоры. Останки убитых казаков поместили на семь пушечных лафетов, запряженных лошадьми. За каждым из первых шести лафетов скакала лошадь без всадника. За последним лафетом ехал в седле мальчик лет десяти, с узким лицом — сын одного из убитых казаков; на нем была приметная темно-синяя с малиновой отделкой форма донских казаков. Замыкали этот длинный кортеж правительственные служащие, представители Советов, делегации, присутствовавшие на заупокойной службе, бесконечные шеренги воинских частей.

Процессия повернула с Морской улицы на Невский проспект, и к звону колоколов Исаакия присоединились колокола нескольких соседних церквей. Когда процессия достигла Казанского собора, она остановилась для короткой службы. Та же процедура повторилась и перед Знаменской церковью. В результате всех этих остановок кортеж достиг своего конечного пункта далеко за полдень. Примечательно, что все обошлось без единого инцидента.

Обозреватели газет, принимавшие участие в похоронах казаков, не могли не противопоставить это событие антиправительственным демонстрациям, проходившим в предшествующие месяцы. В процессии 15 июля приняло участие лишь незначительное число рабочих и, как отметил один репортер, «за всю дорогу к кладбищу военный оркестр ни разу не сыграл Марсельезу». 16 июля комментатор газеты «Речь» выразил огромное удовлетворение по поводу того, что явные симпатии общественности к убитым казакам ознаменовали очевидные перемены в общественном настроении. «Дни 3—5 июля выбросили на улицу весь тот смрад, который копился целые месяцы, они показали во всем ужасе и неприглядности картину того, к чему приводит безвозвратное господство «взбунтовавшихся рабов» и «пьяных илотов». День 15 июля показал тот здоровый кряж, который появился на свете, когда логика революции сбросила с поверхности эту темную накипь». Похороны казаков были событием не только печальным, но и радостным, заключает автор статьи в «Речи» — грустным из-за понесенных утрат и радостным, потому что Россия могла теперь вступить в период «национального возрождения».

Самым примечательным в послеиюльские дни реакции было быстрое изменение общего политического климата. В то время один газетный обозреватель, отмечая разницу в настроении между 4 и 5 июля, писал, что «нельзя даже говорить об изменении, впечатление столь сильно, как будто перенесся в какой-то другой город и очутился среди других людей и настроений»². Много лет спустя левый меньшевик Владимир Войтинский вспоминал 5 июля, когда улицы Петрограда стали ареной «контрреволюционных оргий» и «бесчинств черносотенцев, угрожавших свести на нет победу над восставшими», как один из самых печальных дней своей жизни³.

Уже 6 июля исполкомы Советов предупредили, что незаконные аресты и акты насилия, предпринятые в ответ на выступления народных масс 3—4 июля, представляют серьезную угрозу революции (т.е. свержению царизма и установлению демократической политической системы). Сессия Петроградской городской думы, проходившая 7 июля, неоднократно прерывалась сообщениями о беспорядках в столице. Депутат от меньшевиков заявил: «Граждане, внешним видом напоминающие рабочих или заподозренные в принадлежности к партии большевиков, постоянно находятся под угрозой быть избитыми». «Весьма интеллигентные люди ведут разнузданную антисемитскую пропаганду», — отмечал другой депутат. В ответ на подобные сообщения депутаты Государственной думы решили принять постановление, осуждающее уличные беспорядки. Оно было опубликовано на следующий день и предостерегало население против того, чтобы не стать жертвой «безответственных агитаторов, возлагающих всю вину за бедствия, переносимые страной, на евреев, буржуазию, рабочих и внушающих крайне опасные мысли восставшим массам»⁴.

В петроградской прессе этого периода появились сообщения, отмечающие внезапный взрыв активности со стороны крайне правых группировок. Одной из самых деятельных, пожалуй, была группа «Святая Россия», которая, как следовало из газеты «Известия», обосновалась в книжном магазине на Пушкинской улице⁵. «Святая Россия» издавала свою собственную одностраничную газету «Гроза», возлагавшую вину за все беды России на граждан нерусской национальности, главным образом евреев, а также на социалистов, либералов, буржуазию и пролетариат. Согласно «Грозе», только царь Николай II был в состоянии обеспечить хлеб и мир русскому народу и спасти страну от полного краха⁶. В прессе также сообщалось о подстрекательствах к погромам. «Петроградский листок», например, поместил отчет об уличном митинге, на котором несколько ораторов призывали собравшихся «громить жидов и буржуазию, потому что они виновны в братоубийственной войне». Один оратор в своей речи акцентировал внимание на «засилии евреев в центральных органах российской демократии». Уличная толпа разошлась лишь после вмешательства солдат и милиции⁷.

Примерно в это время были разгромлены местные комитеты партии большевиков. Так, например, во второй половине дня 9 июля солдаты совершили нападение на штаб большевиков в Литейном районе. Вечером того же дня штаб большевиков Петроградского района был атакован «сотней юнкеров, прибывших на 4 грузовиках и двух броневиках». Юнкера арестовали трех членов партии, находившихся в штабе, и обнаружили деньги. Наткнувшись на бумажные рубли, один из них с любопытством спросил, «не от немцев ли они»⁸. Не только евреи и большевики, но также неполитические организации, группы меньшевиков и эсеров подверглись подобным акциям. Так, 5 июля было разгромлено издательство «Труд», печатавшее профсоюзную и большевистскую литературу. Несколько дней спустя подвергся нападению штаб крупнейшего в России союза рабочих-металлистов⁹. Местное отделение партии меньшевиков, примыкавшее к штабу большевиков в Петроградском районе, постигла та же участь 9 июля¹⁰, когда служащие отделения уже закончили работу и покинули помещение.

В эти дни не избежали карательных мер, направленных против большевиков, и некоторые умеренные социалисты. Так, представитель трудовиков в ЦИК был сильно избит и на некоторое время заключен в тюрьму за призыв не считать Ленина шпионом до того, как его дело будет должным образом расследовано¹¹; 5 июля Марк Либер, один из наиболее влиятельных меньшевиков в Совете и ярый критик большевизма, был арестован солдатами, ошибочно принявшими его за Зиновьева¹².

Юрий Стеклов (видный радикальный социал-демократ, тесно связанный с умеренными большевиками) трижды подвергался преследованию. Ночью 7 июля в его квартиру ворвался отряд Петроградского военного округа. Стеклов немедленно позвонил Керенскому, который прибыл на место событий и уговорил солдат оставить хозяина квартиры в покое. Однако позже группа штатских и солдат, возмущенная неудачей первого рейда, снова собралась около двери квартиры Стеклова, готовая расправиться с ним. И вновь вызвали Керенского, который поспешил освободить Стеклова. На следующий день Стеклов покинул столицу, чтобы провести несколько дней на даче в Финляндии. Однако даже это не спасло его. Дача Стеклова находилась рядом с домом Бонч-Бруевича, где накануне июльских событий останавливался Ленин. Ночью 10 июля юнкера разыскивали Ленина, но, не обнаружив его на даче Бонч-Бруевича, направились к Стеклову, схватили его и заставили вернуться в Петроград. Касаясь этого происшествия, газета Московского Совета «Известия» с горечью отмечала: «Юнкера плохо разбираются в наших разногласиях...»¹³

18 июля Временный комитет Думы провел сенсационное, широко разрекламированное заседание, ставшее своего рода барометром текущего момента. В февральские дни депутаты Государственной думы в целях восстановления порядка в стране создали Временный комитет, который наряду с исполнительным комитетом Петроградского Совета сыграл важную роль в образовании первого Временного правительства. Впоследствии Временный комитет не проявлял особенной активности; его 50—60 самых активных членов во главе с Михаилом Родзянко, похоже, довольствовались периодическими неофициальными обсуждениями государственных проблем и еще более редкими высказываниями в прессе по политическим вопросам. Однако, когда в начале лета либеральным и консервативным членам комитета пришлось отражать атаки левых сил, когда они осознали очевидную неспособность правительства решать злободневные проблемы, заседания комитета и его заявления стали принимать все более воинствующий характер. В преддверии июньских и июльских событий многие депутаты считали, что участие Думы в свержении старого режима было трагической ошибкой и что Российское государство находится на грани краха. Значительная же часть депутатов пришла к выводу, что Дума, единственный выборный представительный орган в России, должна попытаться спасти страну, помогая созданию сильного правительства, свободного от влияния левых сил.

Эта позиция была изложена 18 июля на заседании Временного комитета, созванного для выработки публичной декларации, определяющей создавшуюся в стране политическую ситуацию, и, что еще более важно, для обсуждения характера деятельности Думы¹⁴. На этом заседании правые депутаты А.М.Масленников и В.М.Пуришкевич, последний был широко известен как участник убийства Распутина, выступили с резкой критикой сложившейся в стране обстановки.

Масленников возложил вину за несчастья, выпавшие на долю России, на руководство Советов, называя их «мечтателями», «лунатиками, выдающими себя, за пацифистов», «мелкими карьеристами» и «группой фанатиков, временными попутчиками и предателями». (Масленников подразумевал, что все участники событий были преимущественно евреи, и не делал никаких различий между умеренными социалистами и большевиками.) С одобрения многих депутатов он потребовал созыва официальной сессии Думы в полном составе, на которой члены кабинета дали бы полный самоотчет. После этого Дума могла бы установить, какие изменения необходимо произвести в правительстве и какой политике оно должно следовать. «Государственная дума — это окоп, защищающий честь, достоинство и само существование России. В этом окопе мы либо победим, либо погибнем», — заключил он.

Пуришкевич полностью согласился с Масленниковым и с горечью отозвался о тех, кто продолжал защищать революцию в то время, когда, по его словам, патриоты должны кричать с каждой колокольни: «Спасите Россию, спасите родину. Она находится на краю гибели в большей степени из-за внутренних врагов, чем из-за иностранной опасности». По мнению Пуришкевича, в чем страна больше всего нуждалась, так это в сильном голосе, который кричал бы о несчастьях, обрушившихся на Россию, и в щедром применении петли. «Если бы было покончено с тысячью, двумя, пусть пятью тысячами негодяев на фронте и несколькими десятками в тылу, то мы не страдали бы от такого беспрецедентного позора», — заявлял он. Применять смертную казнь через повешение только на фронте, считал он, лишено смысла; необходимо «уничтожить первопричину смуты, а не ее последствия». Как и Масленников, Пуришкевич рассматривал деятельность Совета как исключительно пагубную и «ждал от Думы, что она заявит о себе в полный голос и отмерит должное наказание каждому, кто его заслуживает». «Да здравствует Государственная дума!» — взволнованно воскликнул Пуришкевич в конце своей речи. «Это единственный орган, способный спасти Россию... И пусть сгинут зловещие силы, примкнувшие к Временному правительству... Этими силами руководят люди, которые не имеют ничего общего ни с крестьянами, ни с солдатами или рабочими и которые ловят рыбку в мутной воде вместе с провокаторами, поддерживаемыми немецким кайзером».

Несмотря на все красноречие Масленникова и Пуришкевича, общественность высказалась весьма сдержанно в пользу сильной власти (без влияния Советов) и за курс на продолжение войны с полным напряжением сил, который впоследствии избрал Временный комитет. Более того, комитет отверг предложение созвать Думу в полном составе, чтобы «отмерить должное наказание». Большинство депутатов в конце концов согласились с мнением Милюкова, что подобный шаг неуместен.

Для левых сил и особенно для большевиков это были действительно тяжелые дни. Ветераны-революционеры позже вспоминали их как самое сложное время в истории партии. В своих ранних мемуарах об этом периоде редактор «Солдатской правды» Александр Ильин-Женевский рассказал о трудностях, с которыми он столкнулся в поисках типографии для печатания большевистских изданий. Куда бы он ни приходил, он всюду получал оскорбительный отказ, иногда даже не успев представиться; и он вспоминал, как тогда удивлялся, не узнают ли большевиков по их внешнему виду¹⁵. Большевик из Кронштадта Иван Флеровский описал свою прогулку с Луначарским 5 июля. На Невском проспекте, сразу за Аничковым мостом, Флеровского «схватил за рукав какой-то человек с крестом Святого Георгия на лацкане пиджака и закричал: «Вот они... анархисты... Этот из Кронштадта». Враждебно настроенная толпа окружила Флеровского и Луначарского и повела их к помещению Генерального штаба. Флеровский подробно рассказывает о пережитых им тревожных моментах. Площадь, отделяющая штаб от Зимнего дворца, была занята войсками, мобилизованными правительством для наведения порядка в городе, заполнена палатками, пулеметами, артиллерией, сложенными вместе винтовками. Когда через нее вели Флеровского и Луначарского, толпы возбужденных солдат угрожали кулаками и выкрикивали всякого рода ругательства в адрес двух «немецких агентов»¹⁶.

Большевистские газеты в послеиюльские дни содержат многочисленные примеры унижений и оскорблений, которым подвергались люди, заподозренные в принадлежности к левым силам. Так, например, «Пролетарское дело»¹⁷ 14 июля напечатало письмо, с болью написанное двумя брошенными в тюрьму моряками А.Фадеевым и М.Михайловым.

«7 июля в 9 часов утра мы направлялись в свою часть в Кронштадте, когда вдруг были схвачены группой кадетов, которые повели нас в помещение Генерального штаба... Пока нас вели по улицам, на нас набрасывались интеллигенты, намереваясь расправиться с нами. В наш адрес бросали возмутительные обвинения, называли нас немецкими агентами. ...Когда мы проходили здание военно-морского штаба, даже швейцар стал подстрекать наш конвой поставить нас на набережной и расстрелять... Когда мы пришли в штаб... другой конвой привел десятерых арестованных. Все они были избиты, лица окровавлены».

Многие из задержанных подобным образом были допрошены и вскоре освобождены. Некоторые арестованные, однако, провели недели и даже месяцы в тюрьме. Троцкий, заключенный в тюрьме «Кресты», описал свои встречи с теми, кто там находился. Так, рабочего Антона Ивашина избили и арестовали в общественной бане. Услышав разговоры о том, что Петроградский гарнизон получал деньги от немцев, Ивашин спросил, имеют ли солдаты какие-либо доказательства. Его немедленно препроводили в тюрьму. Находившийся с Троцким в камере Иван Пискунов также был арестован за неосторожное высказывание. Услышав на уличном митинге, что в карманах одного из восставших солдат нашли 6 тысяч рублей, он едва успел произнести: «Не может этого быть», как был избит и отправлен в тюрьму¹⁸. Хотя подобные инциденты происходили весьма часто в дни послеиюльской реакции, убит был только один большевик, двадцатитрехлетний Иван Воинов, работник типографии газеты «Правда». 6 июля Воинова арестовали в момент распространения «Листка правды». Когда его везли на допрос, один из конвоиров ударил его по голове, и молодой большевик тут же скончался¹⁹.

Трудно установить число брошенных в тюрьму большевиков в дни, последовавшие за июльскими событиями, частично потому, что многие из арестованных были вскоре освобождены и не фигурируют в общедоступных источниках, и потому, что «политические» содержались в многочисленных местах заключения, разбросанных по всей столице. Около тридцати «политических», среди них Петр Дашкевич, Николай Крыленко, И.Ю.Куделько, Михаил Тер-Арутюнянц, Освальд Дзенис, Николай Вишневетский и Юрий Коцюбинский, — все офицеры и руководители Военной организации гарнизона содержались в 1-м районном управлении милиции. Ильин-Женевский, который часто проходил мимо этого здания, позже вспоминал, что видел соратников, выглядывавших через зарешеченные окна камер; заметив его, они улыбались и махали рукой²⁰.

Около 150 арестованных, значительную часть которых составляли кронштадтские моряки, без разбора схваченные на улицах, содержались во 2-м районном управлении милиции. В «Крестах» находилось около 130 «политических». Многие из них считались крайне левыми и были задержаны на улицах часто за неосторожное слово. В «Крестах» содержались также наиболее опасные для правительства лица, среди них Троцкий, Каменев, Луначарский, Раскольников, Василий Сахаров, Рошаль, Ремнев, Хаустов и некоторые солдаты первого пулеметного полка, выступившего первым в июльские дни, а также Антонов-Овсеенко, Дыбенко и Ховрин от Центробалта. Женщины-заключенные, среди них знаменитая Коллонтай, содержались в Выборгской районной женской исправительно-трудовой тюрьме; двадцать большевиков находились в пересыльной тюрьме; свыше десяти членов партии, очевидно, те, кому требовалась медицинская помощь, содержались в Николаевском военном госпитале²¹.

Режим в этих местах заключения был разным, но условия, за исключением разве что пищи, были значительно менее суровыми, чем при царизме. Хотя надзиратели в большинстве тюрем служили здесь еще до Февральской революции, даже и они теперь стали терпимее. Раскольников вспоминал, что многие надзиратели в «Крестах» относились к «политическим» с опаской и даже побаивались их. Ведь в результате Февральской революции вчерашние высокопоставленные чиновники оказались в тюрьме, а недавние заключенные стали министрами кабинета. Служащие тюрьмы сознавали, что подобное может повториться²².

Большевики, находившиеся в общих камерах, также содержались вполне сносно. Хуже относились к заключенным во 2-м районном управлении милиции, где камеры были крайне переполнены, а также к таким особенно известным фигурам, как Раскольников, Троцкий, Каменев и Луначарский, которых вначале поместили в одиночные камеры в «Крестах»²³.

Условия содержания арестованных большевиков зависели от политической атмосферы. Так, с «политическими» обходились строже всего в послеиюльские дни, когда Временное правительство проявило свою силу и казалось, что большевики окончательно сокрушены. Но когда партия большевиков начала укреплять свои позиции, режим в тюрьме стал свободнее. Например, спустя несколько недель Раскольников, переведенный из камеры-одиночки, был удивлен, обнаружив, что камеры в «Крестах» теперь открыты целый день. «С началом подобной политики открытых дверей, — писал он, —одиночки были превращены в якобинские клубы. Перемещаясь шумною гурьбой из одной камеры в другую, мы спорили, играли в шахматы и обсуждали прочитанные газеты». Раскольников отмечал, что, несмотря на различия во взглядах товарищей по заключению, все они верили в неизбежную победу пролетариата. Однако, если до революции политическими заключенными были идеологически стойкие профессиональные революционеры, то теперь значительную часть его товарищей в «Крестах» составляла молодежь, недавно примкнувшая к большевикам. Вследствие этого часто вспыхивали бурные дебаты о революционной тактике между горячими, нетерпеливыми молодыми революционерами, считавшими, что партия сделала серьезную ошибку, не взяв власть в июле, и более опытными старшими товарищами, отстаивавшими позицию ЦК. В то время как Раскольников убеждал, что нельзя захватить власть, пока большинство рабочих не поддерживает большевиков, эти «горячие головы» считали, что энергичный революционный авангард мог бы взять власть в интересах рабочего класса. По словам Раскольникова, в июльские дни Троцкий полностью поддерживал осторожную политику ЦК; сейчас же, находясь в тюрьме, он высказывал иные мысли: «Возможно, нам следовало бы рискнуть. Возможно, нас поддержал бы фронт. Тогда все обернулось бы по-иному». Но эти импульсивные мысли вскоре неизбежно уступали место более логичному анализу сложившегося соотношения сил²⁴.

Почти всем заключенным разрешалось иметь письменные принадлежности, и многие, пользуясь мягким режимом, посылали петиции, писали статьи, пересылали на волю записки. Некоторые заключенные, например Рошаль, начали писать мемуары. Среди содержавшихся в «Крестах» самым плодовитым автором был Троцкий. За исключением времени, отведенного для прогулок, он дни напролет проводил за столом, сочиняя политические памфлеты и готовя ежедневные статьи для большевистской прессы.

Через неделю после ареста Каменев обратился с личной просьбой в ЦИК помочь ускорить начало процесса против него: «Я отдал себя в распоряжение судебной власти, ибо надеялся, что мне немедленно предъявлено будет точно формулированное обвинение судебными властями и я получу возможность представить все объяснения, между тем за всю неделю я не видел ни одного представителя судебной власти... А в то же время самим фактом заключения я лишен возможности лично бороться с гнусной клеветой о моей причастности к деньгам или вообще к планам Германского правительства... Я хочу думать, что Совет своим поведением не заставит меня признать, что товарищи, уклонившиеся от подчинения его указаниям, поступили благоразумнее, чем я, предавши себя в руки судебной власти, согласно желанию Центр. Исполнительного Комитета»²⁵.

Немного позднее группа политических заключенных, назвавших себя просто «солдатами, брошенными в тюрьму», сформулировала обращение к своим «товарищам самокатчикам и солдатам других воинских частей, приехавшим с фронта»: «Вы, дорогие товарищи, все знаете, что вот уже больше месяца в питерских тюрьмах без суда и следствия сидят наши товарищи, рабочие, солдаты... Знаете ли вы... что многие из наших товарищей, солдат и рабочих, обвиняются в измене только за то, что имели мужество назвать себя большевиками. И если вы это знаете и молчите, товарищи, не протестуете... горько нам. Правда ли это? Мы думаем, нет! Мы думаем, что вы на нашей стороне, что вы сочувствуете нам, что вы придете к нам...»²⁶ Документального свидетельства ответов на эти послания нет.

Конечно, находившиеся на свободе большевики делали все, что было в их силах, чтобы помочь арестованным товарищам, пробуждая общественный интерес к их судьбе и по возможности оказывая давление на правительство в целях их освобождения. Петербургский комитет большевиков создал специальную организацию «Пролетарский Красный Крест» по сбору средств в помощь арестованным и их семьям. Были созданы районные организации взаимопомощи²⁷.

После нескольких недель заключения, когда стала очевидна возможность правого переворота, нетерпение некоторых заключенных достигло предела, несмотря на улучшение условий их содержания. Больше всего их угнетало равнодушие правительства к их положению: их не допрашивали, не предъявляли им официального обвинения. То, что их считали немецкими агентами, возмущало каждого арестованного, включая и всегда выдержанного Троцкого. «В наших каменных камерах эта клевета действовала на нас как удушающий газ», — рассказывал впоследствии один заключенный²⁸.

Растущее негодование томящихся в тюрьмах отражалось в их все более горьких письмах и заявлениях, публикуемых левой прессой. 2 августа политические заключенные 2-го районного управления милиции решили выразить протест, объявив голодовку. Голодовка была прекращена три дня спустя, после того как представители ЦИК гарантировали, что дела заключенных будут безотлагательно рассмотрены и что лица, против которых нет серьезных улик, вскоре будут освобождены²⁹. Начиная с середины августа заключенные 2-го районного управления милиции постепенно освобождались, и результат голодовки послужил толчком для подобных протестов в других тюрьмах. Впоследствии эти протесты вызвали симпатии большей части населения Петрограда. Однако в то время было освобождено лишь незначительное число заключенных большевиков.

Примечания:

¹ Источники, использованные для описания похорон казаков: «Известия», 14, 15 и 16 июля; «Голос солдата», 16 июля; «Речь», 16 июля; «Воля народа», 16 июля; «Дело народа», 15 и 16 июля; «Живое слово», 16 июля.

² «Речь», 7 июля.

³ Войтинский В.Годы побед и поражений, 1917 год. Николаевский архив, Институт Гувера, Стэнфорд, Калифорния, с. 209.

⁴ «Голос солдата», 7 июля; «Известия», 7 июля; Владимирова В. Революция 1917 года, т. 3, с. 161.

⁵ «Известия», 19 июля; «Газета-копейка», 19 июля.

⁶ См., напр., «Гроза», 20 и 27 августа.

⁷ «Петроградский листок», 27 июля

⁸ Граф Т. В июльские дни 1917 г.—«Красная летопись», 1928, № 2 (26), с. 47; «Новая жизнь», 21 июля.

⁹ Владимирова В. Революция 1917 года, т. 3, с. 149, 165, 319—20.

¹⁰ Граф Т. В июльские дни 1917 г., с. 69—73; «Голос солдата», 12 июля.

¹¹ Ильин-Женевский А. Большевики в тюрьме Керенского.—«Красная летопись», 1928, № 2 (26), с. 47.

¹² «Известия», 6 июля; «День», 6 июля.

¹³ «Газета-копейка», 8 и 11 июля; «Голос солдата», 12 июля; «Известия Московского совета рабочих депутатов», 13 июля.

¹⁴ Описание заседания Временного комитета, состоявшегося 18 июля, дается по изданию «Буржуазия и пролетариат в 1917 году. Частные совещания членов Государственной думы» Ред. Дрезена А. М.—Л., 1932, с. 192—205.

¹⁵ Ильин-Женевский А. От февраля к захвату власти: Воспоминания о 1917 г. Л., 1927, с. 87.

¹⁶ Флеровский И.П. Июльский политический урок.—«Пролетарская революция», № 7 (54), с. 83—84.

¹⁷ «Пролетарское дело» публиковалось фракцией большевиков Кронштадского совета с 14 июля 1917 г. вместо запрещенной властями газеты «Голос правды».

¹⁸ Троцкий Л. Соч., т. 3, часть I. От февраля до октября. М.—Л., 1925, с. 206—211.

¹⁹ Герои Октября, биографии активных участников подготовки и проведения Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде. В 2-х томах, Институт истории партии Ленинградского обкома КПСС. Л., 1967, т. I, с. 239—40. Как единственный член партии, погибший в период послеиюльских репрессий против большевиков, Воинов после Октябрьской революции был провозглашен героем. Улица, где он убит, названа его именем.

²⁰ Ильин-Женевский А. От февраля к захвату власти, с. 93.

²¹ Ильин-Женевский А. Большевики в тюрьме Керенского, с. 48.

²² Там же, с. 51; Раскольников Ф. В тюрьме Керенского, с. 137. Как вспоминает Татьяна Граф, молодой член большевистского комитета Петроградского района, среди членов партии, брошенных в тюрьму в послеиюльские дни, самый мягкий режим был у заключенных в Николаевском военном госпитале. Граф рассказывает, как она была удивлена, когда, придя в госпиталь, чтобы передать еду и одежду трем содержавшимся там большевикам, она не могла их найти. Позже она узнала, что надзиратели в госпитале без какого-либо разрешения сверху отпускали арестованных в город, иногда на несколько дней. Граф Т. В июльские дни 1917 г., с. 75.

²³ Заключенная в тюрьму Коллонтай содержалась в одиночной камере, которую ей не разрешалось покидать в течение нескольких недель; она была изолирована от других арестованных, лишена книг и газет. Те отрывки новостей, которые до нее доходили, были безрадостными. Переживания за судьбу партии стало наваждением. Вскоре она серьезно заболела. Когда М. Горький и Л. Красин опубликовали в прессе протест против жестокого с ней обращения, газета «Живое слово» рассказала о том, какова же была «подлинная» жизнь Коллонтай в тюрьме. Согласно этому вызывающему недоумение сообщению Коллонтай так полюбила тюремные щи и кашу, что когда ей передали с воли большую корзинку с сардинами, шпротами, сыром и жареным гусем, она отдала все продукты товарищам по заключению. Коллонтай была освобождена из тюрьмы 19 августа. Коллонтай А. В тюрьме Керенского, с. 37—41; «Живое слово», 13 августа.

²⁴ Раскольников Ф. В тюрьме Керенского, с. 138, 142, 144— 145, 155.

²⁵ «Рабочий и солдат», 29 июля.

²⁶ «Солдат», 20 августа.

²⁷ Ильин-Женевский А. Большевики в тюрьме Керенского, с. 51 —52.

²⁸ Раскольников Ф. В тюрьме Керенского, с. 149.

²⁹ Ильин-Женевский А. Большевики в тюрьме Керенского, с. 55— 58; «Известия Кронштадского Совета», 8 августа.