Книги о Ленине

 

РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ

ЮРИДИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В. И. ЛЕНИНА

Глава I

АДВОКАТСКАЯ ПРАКТИКА В. И. УЛЬЯНОВА В САМАРЕ И ПЕТЕРБУРГЕ

1. Судебная практика В. И. Ульянова в Самаре

В. И. Ленин, заполняя 29 марта 1920 г. анкету делегата IX съезда РКП (б), в ответ на вопрос о «бывшей профессии» написал: «Бывш. пом. прис. повер.»¹ (помощник присяжного поверенного — И. С.). Аналогичный ответ дал он и в анкете для делегатов X Всероссийской партийной конференции 24 мая 1921 года².

Ленин — помощник присяжного поверенного... Ленин — помощник адвоката... Сначала в Самаре, потом в Петербурге. Но когда и при каких обстоятельствах он им стал? В каких целях и каким образом он использовал свое пребывание в адвокатуре?

Выбор высшей школы, а несколько позже и практической деятельности был глубоко продуман В. И. Лениным. Еще юношей он понял, что дело, которому он решил посвятить свою жизнь, требует изучения политэкономии и права. Тогда же он пришел к выводу, что только юридическая профессия, в частности адвокатура, позволит ему использовать науку о праве и само право и, в известной мере, суд, в интересах революции.

Так оно впоследствии и получилось. Окончив в порядке экстерната Петербургский университет, В. И. Ульянов занялся своим трудоустройством. Самое казалось бы простое решение вопроса — пойти служить по специальности в одно из казенных учреждений. Но об этом не могло быть и речи. В. И. Ульянова, поднадзорного за казанское прошлое (за активное участие в политической сходке студентов), родного брата «второпервомартовца» не допустили бы к этим учреждениям. Прежде всего этому помешал бы правительственный циркуляр от 19 августа 1888³.

Но В. И. Ульянов и не думал о подобной карьере. Она была несовместима с его идеалами. Владимир Ильич не мог служить самодержавию, непримиримым врагом которого он стал с юношеских лет. Ведь именно в эти годы он твердо решил посвятить все свои силы и знания борьбе с царизмом.

Он не мог, да и не хотел заняться и другой деятельностью. — научно-педагогической. Во-первых, потому, что твердо решил стать революционером, во-вторых, ему претила казенная наука с ее мертвыми канонами, «официально-профессорская юриспруденция», полная схоластики и знаний, «на девять десятых ненужных и на одну десятую искаженных»⁴. В-третьих, наконец, его глубоко возмущала существовавшая на юридических факультетах университетов система образования и воспитания, перед которой стояла задача подготовить подогнанных под один ранжир чиновников — покорных слуг правительства.

Наконец, если бы В. Ульянов и согласился преподавать в университете, его, «скомпрометированного в политическом отношении» кандидата прав, чиновники министерства народного просвещения или, как любил называть его Ленин, «министерство народного затемнения», не допустили бы на университетскую кафедру.

Таким образом, оставался один путь: в адвокатуру. «Свободная профессия» — так называли тогда работу адвокатов, артистов, художников — была для Ульянова, пожалуй, самой в то время подходящей. Она устраивала его по ряду причин: эта профессия оставалась для него единственно открытой и доступной. Находясь в адвокатуре, он мог свободно распоряжаться своим временем, определять объем своей нагрузки. Адвокатура давала ему возможность продолжать заниматься главным для него делом — изучением трудов Маркса, работ идеологов народничества, подготовкой новых рефератов для кружка и т. д. Работа в адвокатуре позволяла ему легально встречаться с представителями «низших сословий», преимущественно с крестьянами — клиентами по судебным делам. Рассматривая обстоятельства преступлений, в совершении которых они обвинялись, он мог выяснить не только то, что важно было для него как для защитника, но и то, что интересовало его как революционера-марксиста.

Он избрал своим поприщем адвокатуру и потому, что она позволяла использовать суд как учреждение, в котором объективно, против воли его деятелей вскрывались язвы буржуазно-помещичьего строя, публично освещались общественно-политические причины преступлений; суд как учреждение, способное дать ценный фактический (и, как правило, неопровержимый) материал для критики существующего режима.

И, надо сказать, Ленин использовал материалы своей практики не только в своих защитительных речах, но и, главным образом, в рефератах и листовках для критики ненавистных ему порядков, для политического просвещения студенческой и рабочей молодежи Самары, а позже и всей России.

Наконец, адвокатура нужна была В. И. Ульянову и как один из источников поддержания семьи, главой которой к этому времени он фактически стал.

Таким образом, три причины привели В. И. Ульянова в адвокатуру.: необходимость надежного прикрытия своей основной, то есть революционной деятельности; возможность использования судебной практики в интересах этой деятельности; материальное положение его семьи. Прав В. Шалагинов, утверждая: «Случай поставил это слово в билет (имеется в виду вопрос «Защита» на государственном экзамене. — И. С.), но не случай сделал судебную защиту родом деятельности молодого юриста»⁵.

Владимир Ильич вступил в адвокатуру в ту пору, когда в России царила реакция, когда особенно ярко проявился антагонизм между правом эксплуататоров и моралью трудящихся классов, между государством и обществом, государством и личностью. Основной заботой большинства защитников было добиваться в деле не подлинной, объективной, а формальной истины. Свою позицию они согласовывали обычно в процессе не с материалами дела, а с суммой полученного или обещанного клиентом вознаграждения, с интересами карьеры.

Адвокатская практика Ленина в Самаре постоянно сочеталась, а точнее, переплеталась с его революционной деятельностью. В этом ее характерная особенность. Но было бы неправильно утверждать, как это делают некоторые авторы, будто Ульянов лишь номинально числился в списках помощников присяжных поверенных и почти не выступал в суде. Архивные документы и воспоминания родных и друзей Ленина говорят о другом. В самарский период жизни, в частности в первом полугодии 1892 г., он имел некоторую и, надо сказать, немалую для своего возраста (ему тогда было 22 года) практику. По словам Анны Ильиничны Ульяновой-Елизаровой, в этот период Ленин «серьезно и с интересом относился к своей юридической деятельности»⁶.

Адвокатской практикой в Самаре Владимир Ильич занимался, хотя и не регулярно, в течение полутора лет. Однако нельзя сказать точно, сколько раз он выступал в судах или какое количество дел было рассмотрено с его участием, потому что архивы судебно-административных учреждений, в которых мог выступать тогда В. И. Ульянов, полностью не сохранились.

В литературе, освещающей самарский период жизни и деятельности Ленина, сообщаются различные данные о его работе в адвокатуре, в частности, о числе проведенных им защит. Так, в научной биографии В. И. Ленина говорится, что за все время его пребывания в самарской адвокатуре им проведено около 15 процессов7. И. Блюменталь⁸, А. Аросев⁹, И. Крылов и А. Бланк¹⁰ считают, что только в 1892 г. Владимир Ильич выступил в суде 10 раз; Б. Волин увеличивает эту цифру до 12.

Фактически, как это видно из подлинных дел, хранящихся в Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, личных воспоминаний Д. И. Ульянова, Владимир Ильич только в 1892 г. участвовал, по меньшей мере, в 14 судебных процессах. А всего за последние полтора года пребывания в Самаре он участвовал в суде не менее чем в 20 делах¹¹.

Дела, рассмотренные с участием В. И. Ульянова, можно классифицировать следующим образом: 16 уголовных и 4 гражданских. Среди уголовных дел 11 — о кражах, одно — о железнодорожном крушении, одно — о богохульстве, одно — о самоуправстве. Процессуальное положение В. Ульянова в перечисленных делах было неодинаковым: в 15 из них он выступал защитником, в одном (дело Арефьева) — в качестве частного обвинителя, в остальных — представителем ответчика.

Большой интерес представляет социальное положение клиентов В. И. Ульянова. Сведения об этом можно почерпнуть в протоколах допросов и в приговорах. Из них явствует, что абсолютное большинство его подзащитных — их было 24 — составляли крестьяне, пострадавшие от засухи, люди, искавшие места чернорабочих и мастеровых, вечно недоедавшие мелкие чиновники. Крайняя нужда, изнурительный труд, неустроенность быта и алкоголизм заставляли их нарушать закон.

По социальному положению подзащитные В. Ульянова подразделялись следующим образом: чиновники — 1, чернорабочие — 4, батраки — 3, мастеровые — 6, крестьяне-бедняки — 10. Их дела были как бы дополнением и подтверждением тех материалов, которые собирал В. И. Ленин для будущих теоретических исследований.

Бывали случаи, когда к Ульянову-защитнику обращались представители других социальных групп, включая крупных купцов. Но по моральным, принципиальным соображениям он обычно отказывался брать на себя защиту лиц, совершивших преступление из низменных побуждений. Уклонялся он и от ведения гражданских дел, если клиент был явно неправ, или будучи человеком состоятельным, нагло требовал во что бы то ни стало выиграть процесс.

Ярким примером может служить дело купца первой гильдии Ф. Ф. Красикова (март 1892 г.). Узнав, что Красиков — спекулянт и мошенник и что дело о нем возбуждено по жалобе ограбленных им крестьян, В. И. Ульянов наотрез отказался вести его тяжбу¹².

Из протоколов судебных заседаний видно, что В. И. Ульянов выступал в процессах в основном по назначению суда, в порядке так называемой казенной защиты, на которую многие адвокаты смотрели как на повинность. Приходилось вести защиту и по приглашению самих обвиняемых или их родственников. В числе подсудимых, которые предпочли иметь в качестве защитника В. И. Ульянова, были В. Красильников, В. Юдин, В. Крылов, В. Муленков, Е. Тишкин, И. Зорин. К. Зайцев, И. Уждин, В. Красноселов, А. Карташов, Ф. Лаптев, В. Алашеев, А. Перушкин, Н. Языков, М. Бамбуров, В. Садлох, М. Опарин, Т. Сахаров, И. Чинов, братья Ф. и Н. Куклевы, Н. Гусев, С. Репин, С. Лавров. Возраст большинства из них не превышал 18 — 23 лет.

Судя по результатам процессов, в которых участвовал Владимир Ильич, к защите как платной, так и бесплатной он готовился самым тщательным образом. Доказательством этого могут служить его досье по делам. Помимо изучения дела, он, как правило, беседовал с подзащитными, сопоставлял содеянное ими с фактами. Владимир Ильич вел всегда себя на процессе просто, но с достоинством, смело и принципиально. Его известность как адвоката непрерывно возрастала.

О характере, стиле ведения дел в суде Владимиром Ильичом, о его активности в судебных процессах, к сожалению, известно не много. Надо иметь в виду, что тогдашние журналы судебных заседаний не имели ничего общего с протоколами, которые ведутся в советском суде. Роль секретаря сводилась к тому, чтобы отметить краткие ответы на несколько десятков вопросов (пунктов), содержавшихся в журналах.

В большинстве случаев в протоколах не приводится аргументация, которой пользовался Ульянов, нет в них и изложения показаний свидетелей и подсудимых. Дело в том, что сам закон предписывал вести именно таким образом журналы судебных заседаний, проходивших с участием присяжных заседателей. Согласно ст. 832 Устава уголовного судопроизводства, «не прописываются показания и объяснения, относящиеся... к самому существу дела». Тем не менее материалы уголовных дел помогают воссоздать, хотя чаще всего и предположительно, содержание или, по крайней мере, направление ленинских защитительных речей.

Первым в адвокатской практике В. И. Ленина уголовным делом было дело В. Ф. Муленкова. Оно рассматривалось в Самарском окружном суде 5 марта 1892 г. Василий Федорович Муленков, портной по профессии, 34 лет, обвинялся в тяжком по тем временам преступлении — богохулении¹³. Подсудимому, как это видно из обвинительного акта, вменялось в вину то, что он 12 апреля 1891 г. в нетрезвом состоянии публично (в бакалейной лавке села Шиланский Ключ) «матерно обругал бога, пресвятую богородицу и пресвятую троицу». Затем, по словам свидетелей, он удостоил своим вниманием императора и его наследников, заключив, что «государь неправильно распоряжается...» Эти действия были квалифицированы по ст. 180 Уложения о наказаниях, согласно которой признавалось преступным произнесение в публичном месте слов, имеющих вид богохульства, или же поношениях святых господних, или порицание веры и церкви православной, учиненные без умысла оскорбить святыню, а по невежеству или пьянству. Та же хула, но «с умыслом совершенная», влекла за собой назначение виновному каторги сроком до 15 лет (ст. 176 Уложения).

Дело слушалось в Самарском окружном суде в коллегии из трех коронных членов присутствия без присяжных заседателей и, по предложению прокурора, при закрытых дверях. Просить суд оставить в зале заседания не более трех родственников (такое право предоставлялось подсудимому) Муленков отказался.

В журнале судебного заседания окружного суда по уголовному отделению «марта 5 дня» отмечено, что защитником подсудимого был помощник присяжного поверенного Ульянов, избранный самим подсудимым. Там же далее указано, что подсудимый отказался дать объяснения.

Каждый из свидетелей уличал подсудимого. Первым выступил с показаниями лавочник, который, якобы, сам слышал, как Муленков «выражался разными неприличными словами и обругал царя и бога скверно, матерно...» Сын лавочника уточнил обстоятельства, при которых он лично «все слышал». В это время, по его словам, он читал книжку про убийство Александра II. В ответ на его вопрос, узнает ли Муленков портрет царя, нарисованный на обложке книги, подсудимый стал ругать царскую фамилию.

Свидетели, подтвердив данные ранее показания, стали «уточнять» лишь одну деталь: степень опьянения Муленкова. Словно сговорившись, они убеждали суд в том, что «богохульственные слова» Муленков произносил, не будучи сильно пьяным. Они только теперь вспомнили, что тогда он «довольно твердо стоял на ногах»¹⁴. Такое «уточнение» было на руку и прокурору Радковскому, и полицейскому уряднику Ралдугину, производившему дознание. В оправке об окончании дознания Ралдугин в противоречие с показаниями свидетелей-очевидцев и объяснениями обвиняемого написал, что последний «во время богохуления был трезв». Разумеется, это обстоятельство было отнесено судом отнюдь не к числу смягчающих вину Муленкова. Аналогичные, но еще более отягчающие вину подсудимого показания, дал полицейский урядник II участка Самарского уезда.

Трудность защиты в этом деле обусловливалась не только характером и доказанностью обвинения, отсутствием присяжных заседателей. Она становилась, казалось, бесполезной, поскольку противником защиты, помимо прокурора, был сам царь, именем которого вершилось правосудие в тогдашней России. Не всякий адвокат согласился бы выступить в таком процессе. Ведь защита в царском суде человека, подобного Муленкову, могла серьезно отразиться на официальной репутации, а следовательно, — на карьере адвоката.

Какой же была защитительная речь по этому делу? Слышать ее довелось немногим: составу суда, прокурору, Муленкову, да конвоирам — процесс был негласным. И все же главное из этой речи дошло до нас через приговор суда.

Верно сказал о защите в деле Муленкова В. Шалагинов: «Слова этой защиты, надо думать, действительно потеряны и для истории, и для права. Но мысль? Разве мысль гения когда-нибудь уходила, ничего не оставив? Она, без сомнения, оставила себя и в этом суде, в этом деле. Но в чем же конкретно? Очевидно, прежде всего в результате»¹⁵.

Приговор по делу Муленкова оказался сравнительно мягким. Перед логикой В. Ульянова не смогли устоять чиновники, решавшие судьбу обвиняемого.

Об основных тезисах защитительной речи в этом процессе можно судить по обстоятельствам дела. Нетрудно понять душевное состояние и мысли виновного до и в момент совершения им «преступления».

Да, такие, как Муленков, могли сказать больше и резче о религии и ее союзнике — царском правительстве. Муленков, как выяснилось на процессе, был давно известен полиции. Еще до случая в лавке он находился под ее надзором. Трудная, полная мытарств жизнь, неурожай 1891 г. и связанные с ним последствия изменили его представления о боге и царе. Враждебное отношение к религии сочеталось у Муленкова с враждебным отношением к самодержавию и его представителям.

Потеряв веру в бога, Муленков и высказал то, что по его разумению — чистая правда. Поэтому ему было странно и непонятно, за что его взяли под стражу и отдали под суд.

Обо всем этом мог сказать (возможно, и пытался) смелый защитник Муленкова. Мог... Но в условиях царской юстиции адвокату ставили жесткие рамки и закон и суд. Разумеется, Владимир Ильич мог поспорить с законом, если бы сделать это не мешали судьи. Для него не составляло особого труда доказать, что не только ст. 180, но и все остальные 66 статей второго раздела Уложения «О преступлениях против веры и о нарушении ограждающих оную постановлений» совершенно несовместимы с принципом свободы совести, все нормы этого раздела демонстрируют «священный союз» буржуазного помещичьего государства с религией и дают понять, почему царское правительство защищала церковь, а церковь прославляла правительство. Анализируя действия Муленкова, защитник мог легко доказать их ненаказуемость, ибо они были совершены без умысла.

Несомненно, помощник присяжного поверенного отверг попытки прокурора доказать, будто, ругаясь, Муленков хотел осквернить святыню или поколебать веру в бога у свидетелей, находившихся в бакалейной лавке; защитник имел основание убеждать суд в том, что «непотребные слова» его подзащитный произнес исключительно под влиянием опьянения¹⁶ и нахлынувших на него воспоминаний о поведении служителей церкви, в которой Муленков был хористом.

Не мог защитник умолчать о тех листах дела, в которых говорилось об оскорблении царя и его семьи. С формально-юридической стороны защита могла об этом и не упоминать: данное обстоятельство не фигурировало в обвинительном акте. Но можно было предположить, что судьи, читавшие показания свидетелей обвинения, непременно обратят внимание на такой факт и учтут его в совещательной комнате в соответствии со своим верноподданническим, буржуазно-помещичьим правосознанием. Учитывая эти обстоятельства, защита, несомненно, должна была обратить внимание «высоких судей» на закон (ст. 752 Устава уголовного судопроизводства), который обязывал их при решении судьбы подсудимого не выходить за рамки первоначально предъявленного ему обвинения.

Благодаря активности В. И. Ульянова в судебном следствии, его искусству допрашивать, сводить на нет значение показаний свидетелей, стремящихся угодить властям, суд не рискнул выйти за рамки обвинительного акта и признал Муленкова виновным только в богохульстве. Это была серьезная победа защиты.

Оправдать подсудимого — значило бы осудить законодателя, создавшего эту нелепую норму. По понятным причинам, отважиться на это суд не мог. Приговор, вынесенный по делу, — заключение в тюрьму на один год — неопровержимо свидетельствует о том, что защитник сделал для Муленкова больше, чем можно было сделать в тех условиях.

В Куйбышевском государственном архиве хранятся еще несколько десятков дел о богохульстве. Читая обвинительные акты и приговоры, лишний раз убеждаешься в том, что в конце XIX в. и даже в начале XX в. в России судили и бросали в тюрьму людей за неверие в бога, непризнание евангелия, непочтительное отношение к особе «всевышнего» и окружающих его святых и ангелов.

Подобных дел в те годы было немало. Они возбуждались и решались на основании диких, архаических законов.

Не эти ли законы, не процессы ли Муленкова, Князева и других имел в виду Владимир Ильич, когда, спустя 13 лет, в статье «Социализм и религия» писал, что это были «средневековые, инквизиторские законы (по сю пору остающиеся в наших уголовных уложениях и уставах), преследование за веру или за неверие, насиловавшие совесть человека...»¹⁷

Туго приходилось в царском суде подсудимым и их защитникам и в тех случаях, когда объектом преступления была частная собственность, а потерпевшими — представители имущих классов. И по таким делам осуществлял защиту молодой адвокат В. И. Ульянов.

В одном из них обвинялись И. Уждин, К. Зайцев, И. Красильников в покушении на кражу хлеба из амбара кулака-хуторянина Ф. Кривякова. Защита была поручена В. И. Ульянову по просьбе подсудимых. Дело слушалось 16 апреля 1892 г. с участием присяжных.

Спорить против доказанности обвинения и правильности юридической квалификации было невозможно. Характер заявленного Ульяновым ходатайства о понижении наказания позволяет предполагать, что линией защиты по этому делу он избрал объяснение мотивов, толкнувших подсудимых на преступление, и указание на смягчающие их вину обстоятельства.

Вот что показали сами обвиняемые о причинах, толкнувших их на кражу. Чернорабочий Игнатий Красильников на допросе у следователя подробно и чистосердечно рассказал при каких обстоятельствах он стал вором. Будучи в Самаре, он зашел навестить знакомого крестьянина Кузьму Зайцева. В квартире последнего застал неизвестного ему человека по имени Илья (это был Уждин). Разговор у них зашел «про нужду и хлеб». Затем Красильников, которого дома дожидались голодные жена и двое детей, предложил забраться в дом Кривякова, где, как ему было известно, «много хлеба»¹⁸.

Кузьма Федорович Зайцев, тоже чернорабочий, обремененный детьми, дал аналогичные показания. Мысль о краже, сказал он, возникла в ходе печального разговора «о голоде, о том, что работы нет и хлеба достать негде».

В том же духе были и объяснения сапожника Ильи Уждина. На вопрос следователя он ответил коротко и ясно: «Положительно есть нечего и взять негде, а между тем — семья и кормить ее нужно». У него на иждивении, кроме больной жены, было трое детей.

В ночь на 28 сентября 1891 г. Уждин, Зайцев и Красильников пошли на хутор к Кривякову. Не успели они открыть амбар, как были схвачены.

Царский суд, страж «священной собственности», признал всех троих виновными. Каждого из них он приговорил к заключению в исправительно-арестантские отделения сроком на три года.

Немало хлопот доставило Владимиру Ильичу уголовное дело № 272 о «лишенном прав отставном рядовом» В. П. Красноселове. Это дело привлекло внимание судебного репортера. В № 255 «Самарской газеты» за 1893 г. он поместил заметку: «18 ноября в Самарском окружном суде слушалось дело по обвинению уже лишенного всех прав состояния отставного рядового из мещан г. Костромы... Василия Петровича Красноселова, 67 лет, в краже. Обвинял товарищ прокурора г. Прохоров, защищал Красноселова пом. присяжного поверенного г. Ульянов».

Подсудимый обвинялся в тайном похищении из незапертой квартиры торговца Сурошникова 113 рублей, то есть в преступлении, предусмотренном ч. 2 ст. 1655 Уложения.

Обвинительная власть и суд располагали весьма скудными доказательствами.

Первой важной уликой следственные и судебные органы считали донос свидетеля Вильгельма Минкеля¹⁹ городовому 2 полицейской части Арсентьеву о том, что у посетителя кухмистерской «голодранца Красноселова» появились «откуда-то деньги», каковых прежде у него не было; второй уликой, ставшей для обвинения опорной, явилось показание Арсентьева о том, что при обыске у доставленного в часть Красноселова «в сапоге за чулком» он обнаружил и изъял кредитный билет сторублевого достоинства. Значение улики власти придали также дерзкому, с их точки зрения, ответу задержанного («Тебе какое дело? Заря мне дала!») на вопрос любопытствующего ключника арестного помещения Антиохина. Таков характер свидетельских показаний по этому делу²⁰

Придерживаясь такой же логики, автор обвинительного акта, товарищ прокурора Мясников и составители приговора усмотрели серьезную улику в справке о нескольких прежних судимостях Красноселова за кражу. Не случайно как в обвинительном акте, так и в приговоре встречается фраза: Красноселов обвиняется (признан виновным), в том, что он «вновь похитил...».

Нельзя без улыбки читать описание следующей, также опорной для следствия и суда, улики: категорическое утверждение потерпевшего Сурошникова, что обвиняемый несколько раз покупал у него капусту, «так что больше сделать кражу некому». И еще: поскольку билет найден при Красноселове, то «нечего тут и думать, что деньги украл не он»²¹.

И, наконец, последняя «неотразимая» улика: ответ начальника городской тюрьмы на запрос следователя. Согласно этому ответу (от 31 июля 1892 г.) разъяснение, которое дал Красноселов относительно 100 руб., изъятых у него при обыске (по его словам, заработанных в тюрьме, откуда он вышел незадолго до возникновения данного дела), «е соответствует действительности. Оказывается, если верить тюремщику, арестант Красноселов, находясь в заключении, «никакими работами не занимался», при освобождении «ни копейки денег не имел» и вообще «все сказанное им — неправда».

Несмотря на очевидную тенденциозность этого документа, судьи приняли его как бесспорное доказательство вины подсудимого. Утруждать себя проверкой суд не стал. Вопрос — кому поверить: арестанту или тюремщику — служители Фемиды решили в пользу последнего. Каких-либо других доказательств ни следствие, ни суд не собрали. И тем не менее, игнорируя неоднократные объяснения обвиняемого о трудовом источнике приобретения обнаруженных у него денег, прокурор Мясников счел возможным 10 августа составить по делу обвинительный акт, который безоговорочно был утвержден уголовным департаментом Саратовской судебной палаты. В ее определении от 1 сентября, в противоречии с правдой, сказано, что по убеждению палаты предварительное следствие является «достаточно полным и произведенным без нарушения существенных форм и обрядов судопроизводства» и потому единогласно решила предать суду «лишенного всех особенных прав» Красноселова.

Дело было назначено к слушанию на 18 ноября. Немногим более месяца до процесса подсудимый просил назначить ему защитника «от суда». Затем в протоколе судебного заседания появляется запись: «Защитником подсудимого явился избранный им помощник присяжного поверенного Ульянов»²².

Об обстоятельствах, при которых В. И. Ульянов вступил в этот процесс, можно лишь догадываться²³. Во время судебного разбирательства перед судьями прошли уже известные нам свидетели — почти все полицейские, которых не раз «подкармливал» торговец, потерпевший по делу. Прокурор, связанный наказом начальства, добивался и добился осуждения подсудимого, невзирая на то, что ценность доказательств обвинения была более чем сомнительной. Речь прокурора могла состоять лишь из пересказа лаконичных и однотипных показаний полицейских и потерпевшего, а также из ссылок на прежние судимости Красноселова.

При ознакомлении с делом для защитника не могло не стать очевидным, что Красноселов привлечен к ответственности зря, без достаточных к тому оснований. Материалы дела давали большую возможность для критики действий и выводов обвинительной власти. Как можно (было приклеить пожилому человеку ярлык вора только на том основании, что он был постоянным покупателем в лавке «потерпевшего» и что, дескать, «больше сделать кражу некому»?

Важно отметить то обстоятельство, что никто из представителей власти (ни полиция, ни следователь) не удосужился выяснить, была ли вообще совершена кража денег у торговца капустой, имел ли он в тот день деньги в перечисленных им купюрах, почему он сообщил полиции о случившемся со значительным опозданием. Но все эти вопросы мало интересовали полицейских. Отмахнулись они и от версии, выдвинутой обвиняемым, согласно которой деньги, найденные у него, заработаны им честно, хотя и в тюрьме: здесь он лудил самовары, делал чайники, которые продавал арестантам, проходившим по этапу дальше.

Материалы дела, нарушения процессуального закона, допущенные следствием и судом, давали защите основание требовать направления дела на доследование. У нее были также серьезные основания просить суд об оправдании Красноселова за недоказанностью его вины.

Прежде всего, защите предстояло обратить внимание суда на явно незаконный отказ в ходатайстве, заявленном обвиняемым во время «приготовительных к суду распоряжений», о вызове новых свидетелей — служащих тюрьмы²⁴. Последние могли бы подтвердить его объяснение о происхождении отобранных у него денег и одновременно опровергнуть оправку начальника тюрьмы. Тем более, что ни один из этих свидетелей ранее, то есть до суда, не допрашивался, из-за чего следствие носило односторонний, обвинительный характер.

Защита не могла не реагировать на мотивировку судебного определения от 16 октября об отказе удовлетворить ходатайство, которое не только не основывалось на законе, но прямо противоречило ему. Ведь суд, отклоняя обоснованное ходатайство Красноселова, исходил из того, что обстоятельства, которые подсудимый желает выяснить через названных свидетелей, «не имеют существенного для дела значения», а, кроме того, «вполне опровергаются имеющимся в деле сообщением начальника тюрьмы». На такое обоснование отказа защита, бесспорно, должна была обрушиться. Считая справку тюремного начальства непогрешимой и не подлежащей критике, суд тем самым, не увидев и не допросив свидетелей защиты, априори признал, что последние не в состоянии будут установить новые или опровергнуть имеющиеся в деле данные, «полностью изобличающие» Красноселова.

Последовательно проанализировав и оценив аргументацию отказа, защитник, хорошо знавший Устав уголовного судопроизводства, назвал вещи своими именами. Он просил суд, рассматривающий дело по существу, иметь в виду, что определение распорядительного заседания от 16 октября явно противоречит не только точному смыслу, но и буквальному содержанию ст. 575 названного Устава. Затем, как имеются все основания предполагать, защитник настаивал на истребовании и приобщении к делу справки, а точнее — выписки из тюремной книги учета заработков заключенных. Ознакомившись с ней, суд мог бы выяснить, занимался ли Красноселов каким-либо ремеслом в период пребывания в тюрьме и сколько денег заработал²⁵.

Предметом внимания защитника не могли не стать и другие, бившие в глаза погрешности предварительного следствия, в том числе то, что не была проведена очная ставка между Красноселовым и Сурошниковым, хотя необходимость в ней диктовалась противоречивостью их показаний. Оказывается, потерпевший в разговоре с Красноселовым сообщил, что кража у него была давно и что в совершении ее он подозревает своего квартиранта; кроме того, при первом предъявлении ему сторублевки он за свою ее не признал. В деле имеются сведения, что то же самое он повторил в присутствии свидетелей Арсентьева и Александрова. Однако очная ставка между этими лицами и потерпевшим также не была проведена.

Важную часть защитительной речи, естественно, составляло обоснование правдоподобности версии, выдвинутой подсудимым, его слов о том, что найденные у него при обыске деньги есть лишь часть заработанных им за время четырехлетнего пребывания в Самарской тюрьме.

И еще. Защитник, бесспорно, обратился к присяжным с просьбой, чтобы они при решении вопроса о виновности не принимали во внимание оглашенные председательствующим справки о прежних судимостях Красноселова, так как никакой связи между ними и тем, за что ныне привлечен Красноселов, нет.

Несмотря на все это, присяжные, нарушив обещание, данное «всевышнему»²⁶, поступили, как велела им их цензовая совесть.

Отказом удовлетворить ходатайство подсудимого и нежеланием подвергнуть тщательному исследованию справку начальника тюрьмы суд продемонстрировал свою предубежденность, свою заведомую уверенность в виновности подсудимого. Предубежденными оказались и присяжные заседатели, близкие «потерпевшему» по социальному положению и психологии. Признав Красноселова виновным, они, как могли, защитили купца Сурошникова, заодно, на всякий случай, — и свою собственность.

Перед удалением коронного состава суда в совещательную комнату вторично с речами выступили стороны. Прокурор, вопреки своей совести (он не мог быть убежден в виновности Красноселова), потребовал отдать «вора-рецидивиста» в исправительно-арестантские отделения сроком на 3 года. Защитник же, связанный вынесенным присяжными обвинительным вердиктом, вынужден был ограничиться просьбой о смягчении наказания²⁷, требуемого прокурором. После процесса приговор суда, которым подзащитный Ульянова направлялся в исправительно-арестантские отделения на 2 года и 9 месяцев, никого уже не удивил.

Недоумевал, вероятно, лишь один Красноселов: его последняя надежда («суд разберется») рухнула. Вещественное доказательство по делу, сторублевый билет, изъятый у подсудимого, суд приказал вернуть «пострадавшему».

Побеседовав со своим подзащитным, В. И. Ульянов решил обжаловать приговор. Он предложил Красноселову получить копию приговора, которая и была вручена осужденному 27 ноября. Судя по тому, что 4 декабря прокурор препроводил жалобу в суд (после внесения защитой 15-рублевого кассационного залога), следует считать, что кассационная жалоба могла быть написана в последние дни ноября, либо в первые три дня декабря. Не ранее 21 декабря жалоба вместе с делом была направлена в сенат. Менее чем через месяц (24 января 1893 г.) жалобу рассмотрел уголовнокассационный департамент сената. Кто автор жалобы? Имеются достаточные основания считать, что она составлена В. И. Ульяновым, хотя и не подписана им²⁸.

В правильности такого вывода убеждает прежде всего ее содержание, обоснованность той критики приговора, перед которой не могли устоять даже сенаторы. Следует также учесть, что кроме защитника некому было позаботиться о судьбе невинно осужденного Красноселова, человека «безродного» и неграмотного. Логичность этого предположения подтверждается также и тем, что при первом и втором (после отмены приговора) рассмотрении дела защитником выступал Владимир Ильич Ульянов.

Кассационная жалоба, судя по ее результатам, произвела на сенаторов должное впечатление. Указом уголовно-кассационного департамента от 14 января 1893 г. приговор по делу был отменен²⁹. Особое место в определении сената заняла критика самарских судей за их ошибочное толкование понятия «существенности свидетельских показаний». В сенатском решении, приобщенном к делу осужденного, отмечалось, что состав суда, рассматривавший дело Красноселова, не уяснил понятия существенности свидетельских показаний. А это понятие, говорится в решении, «определяется важностью обстоятельств, подлежащих разъяснению, т. е. значением их как для установления отдельных признаков преступления и обстоятельств, особо увеличивающих или особо уменьшающих вину, так и для разрешения главного вопроса о виновности, и не имеет ничего общего с предположениями, хотя бы и весьма вероятными, о том, что указанные свидетели не в состоянии будут доказать новые или опровергнуть имеющиеся, хотя и существенные для дела данные, но уже установленные другими доказательствами».

Соглашаясь с доводами кассатора, сенат признал, что данное Самарским окружным судом толкование ст. 575 Устава уголовного судопроизводства³⁰ является в корне ошибочным. Оно, подчеркивается в решении, привело бы к совершенному отрицанию предоставленного этим законом подсудимому права представлять новые доказательства в целях опровержения собранных предварительным следствием изобличающих данных.

Отменив приговор, кассационный суд направил дело на новое рассмотрение. О дне повторного судебного разбирательства В. И. Ульянов был извещен 25 февраля.

12 марта 1893 г. суд, по настоянию защиты и во исполнение указаний сената, вызвал и допросил четырех служителей тюрьмы, которые полностью подтвердили объяснения подсудимого и тем самым опровергли справку своего начальника. Были осмотрены книги (записи) «тюремного эконома». Разумеется, самое активное участие в судебном следствии, как и в первый раз, принял защитник подсудимого В. И. Ульянов. Благодаря этому- обстоятельству обвинение на сей раз окончательно рухнуло. Суд вынужден был признать правду слов подсудимого и заведомую ложь в документах дознания и справке шефа тюремного замка.

Присяжные после короткого совещания объявили:. «Нет, не виновен». Казалось, говорить было больше не о чем. Но иначе считал защитник. Еще надо было выяснить судьбу вещественного доказательства, то есть незаконно отобранных у Красноселова денег. В совещательной комнате надлежало обсудить и этот вопрос. И не только обсудить, но и решить в пользу Красноселова. В конечном итоге, суд реабилитировал «безродного слесаря», возвратив ему вместе со злосчастным кредитным билетом и его доброе имя. Привычным канцелярским языком суд записал в приговоре: «Красноселова... признать по суду оправданным и по вступлении приговора в законную силу возвратить ему отобранный у него в качестве вещественного доказательства 100-рублевый кредитный билет». Оправдание Красноселова объективно прозвучало как осуждение произвола полицейских и прокурорских властей Самары.

Среди 16 уголовных дел, защитником в которых выступал В. Ульянов в Самаре, особое место занимает дело Н. Языкова. Процесс по нему состоялся 17 декабря! 1892 г.

Следует сказать, что тяжелые последствия преступления, в совершении которого обвинялся Языков, и полная доказанность виновности последнего делали защиту нелегкой. Протокольные записи по настоящему делу выгодно отличаются от записей по другим делам, связанным с именем полюбившегося Хардину помощника. Они настолько подробны, что дают возможность судить о позиции каждой из сторон, о доводах и силе логики в речах прокурора и защитника. Секретарь судебного заседания по этому делу Дивногорский, в отличие от своих коллег по службе, почти стенографически зафиксировал действия сторон, ходатайства, предложения и аргументацию защитника Ульянова.

Как явствует из обвинительного акта, по вине начальника станции Безенчук Оренбургской железной дороги, отставного прапорщика Н. Н. Языкова и стрелочника той же станции И. Кузнецова 8 мая 1891 г. на рассвете (в 4 часа 30 минут «по петербургскому времени») на территории станции произошла железнодорожная авария, пять пустых вагонов, гонимые поднявшимся ветром, столкнулись с вагончиком, на котором ремонтный рабочий Наурсков вез бочку с водой. В результате столкновения Наурское получил легкое телесное повреждение, а бывший при нем девятилетний мальчик Андрей Коротин, — смертельное ранение.

Действия подсудимых были подведены под ч. 2 ст. 1085 Уложения о наказаниях, предусматривающую в качестве наказания тюремное заключение. Изучив обстоятельства дела и сопоставив ст. 1085 со ст. 411, содержащей норму о служебном нерадении, защитник пришел к обоснованному выводу, что правовая оценка действий его подзащитного неправильна.

Главным предметом спора между сторонами стал вопрос о юридической квалификации действий Языкова. Прокурор В. Богданович категорически настаивал на применении ч. 2 ст. 1085 Уложения. Защитник же решительно отвергал оценку, данную обвинителем, и просил суд квалифицировать поведение своего подзащитного по ч. 3 той же статьи.

Исходя из этого различия, защитник обосновывал предложение о подведении действий Языкова под ч. 3 ст. 1085.

Учитывая совокупность обстоятельств, Владимир Ильич просил об оправдании Языкова по статье, по которой последний был предан суду. Не будучи, однако, уверенным в полной с ним солидарности состава суда, он в просительной части своей речи выдвинул альтернативу: если суд не сочтет возможным согласиться с мнением защиты, то последняя просила бы избрать Языкову меру наказания, не связанную с лишением свободы.

Иное мнение о позиции В. Ульянова в деле Языкова высказал В. Шалагинов. С его точки зрения, защитник не выдвигал альтернативы; ее по ошибке приписал адвокату судебный секретарь³¹.

С огромным удовольствием читаются строки приговора, в которых формулируется согласие суда с защитой по обоим коренным вопросам дела: и о квалификации, и о мере наказания. Признав в действиях Языкова проявление недостаточного надзора за работой стрелочника, суд признал, что поведение Языкова заключает в в себе все признаки преступления, предусмотренного не 2, а 3 ч. ст. 1085 Уложения о наказаниях. Изменив квалификацию, суд решил взыскать с подзащитного Ульянова штраф в размере 100 руб., но сделал при этом характерную оговорку; в случае «несостоятельности подсудимого Языкова к платежу, его следует выдержать под арестом один месяц».

Может возникнуть вопрос, почему в приговоре ничего не сказано о гражданско-правовых последствиях преступления. Оказывается, потерпевшие: станционный сторож Коротки (отец погибшего мальчика) и ремонтный рабочий Наурсков отказались от своих прав на возмещение ущерба, причиненного им преступлением. Мотивы отказа становятся ясными при ознакомлении с протоколом допроса Наурскова. Он заявил: «С железной дороги ничего не ищу — люди мы неграмотные, ничего не знаем, боюсь, как бы меня не уволили...». Этим же, по-видимому, руководствовался и Коротин.

Имеются все основания сказать, что приведенные строки перекликаются с тем, о чем гневно писал В. И. Ленин спустя несколько лет в статье «Бей, но не до смерти». В ней, как известно, тоже идет речь о гражданском иске, который могла предъявить жена убитого в полиции Воздухова, но не предъявила. Она не сделала этого из-за полной неосведомленности в существовании так называемого права бедности. Судьи же, хотя и знали о нем, остались равнодушными к горю крестьянки. Они не разъяснили ей соответствующих статей закона, ничем не помогли. «Но где же было ей, простой бабе, — говорится в статье, — знать, что существует какой-то гражданский иск в уголовном суде? Да если бы она знала это, в состоянии ли была бы она нанять адвоката?»³².

Не знали всего этого и пострадавшие по делу Н. Языкова. Не под силу было Коротину, станционному сторожу, и Наурскову, ремонтному рабочему, пригласить адвоката. Да и вообще тягаться с управлением железной дороги они не решались: пугала перспектива остаться без работы, без куска хлеба.

Приговор по делу Н. Языкова — победа защиты над обвинением, победа, обусловленная активной, бескомпромиссной позицией адвоката, его тонким анализом фактической и юридической сторон дела.

2. Стиль ленинских судебных защит

Анализ уголовных дел, защиту в которых вел В. И. Ульянов, позволяет ответить на вопрос, как он защищал своих клиентов в царском суде?

Ясно, что ответить на этот вопрос было бы гораздо легче, будь в нашем распоряжении тексты его защитительных речей³³. И тем не менее можно утверждать, что нам известно, хотя бы приблизительно, о чем говорил или, точнее, мог говорить, выступая в суде, молодой Ленин. Представить характер его речей, мотивировку просьб об оправдании одних или смягчении участи других подсудимых можно, ознакомившись с подлинными судебными делами, в которых он участвовал.

Так, например, читая дела Красноселова, Языкова или газетные отчеты о них, ярко представляешь себе, что и как доказывал защитник в этих процессах, при этом почти слышатся его интонации, видятся жесты, которые он мог использовать, чувствуется степень эмоционального накала его выступления в судебных прениях.

Но более точное представление о содержании судебных речей помощника Хардина дают труды самого Ленина, его высказывания о причинах бедственного положения рабочих и крестьян при капитализме, особенно в конце XIX в., о реакционной роли буржуазного суда и буржуазно-помещичьего законодательства, об их отношении к частной собственности, религии, «бунтовщикам» — подпольщикам; необходимо также изучение мемуарной литературы — воспоминаний родных и близких Ленину в те годы людей.

Только на основании данных, полученных из всех доступных источников, проверенных и оцененных порознь и в совокупности, можно сказать «за кого, против кого и как возвышал свой голос адвокат Ульянов»³⁴. Что же касается слов, оборотов речи и ораторских приемов, использованных Лениным в суде, они точно не известны. Но известно другое: мысли, оценки и выводы, которые стремился донести Ульянов-защитник до судей и тех, кто был в зале судебного заседания. Изученные источники дают основание утверждать, что именно так или почти так должен был говорить в защиту своих клиентов помощник присяжного поверенного В. И. Ульянов.

Это были речи Ленина, и, естественно, в них нашли свое воплощение логика и черты его характера, мировоззрения, классовые симпатии и антипатии, правовая эрудиция. В них выражена ленинская нетерпимость к фактам нарушения законов и к подтасовке улик, что обнаруживалось почти в каждом деле. Ясно, что В. И. Ленин не мог пройти мимо выявленных им процессуальных нарушений, явно незаконных приемов судопроизводства, не использовать судебную трибуну в целях опровержения опорных для обвинения доказательств.

О чем же еще шла, во всяком случае, могла идти речь в судебных выступлениях Ленина? Несомненно, большое значение в его речах имело исследование мотивов, толкнувших его подзащитных на преступление (в основном это были кражи). Он не мог не говорить также об истинных подстрекателях, которыми, как видно из протоколов, были бедность, голод, долги, обременявшие подсудимых. Секретарские записи вполне раскрывают содержание «просительной» части судебных речей В. И. Ульянова.

Если иметь в виду, что большая часть дел касалась посягательства на «священную» частную собственность, что виновность подсудимых, как правило, не вызывала сомнений (лишь шестеро из них отрицали свою вину), что участь их определяли судьи, являвшиеся по своему социальному положению врагами трудящихся, то результаты процессов, с точки зрения защиты, следует признать вполне удовлетворительными.

Царские следователи и судьи, как правило, еще до вынесения приговора смотрели на подсудимых как на преступников. Защита же видела в них жертвы современной им действительности. Несмотря на резкое расхождение с позицией обвинения и суда, В. И. Ульянов сумел многое сделать для своих подзащитных. Для четырех из них ему удалось добиться изменения юридической квалификации их действий и применения более мягкого закона, для пятерых — сокращения объема первоначально предъявленного обвинения; для восьми — смягчения наказания и для пяти — оправдания. Дело Лаптева было прекращено производством в силу примирения сторон.

По справедливому замечанию В. Шалагинова, «почти по каждому уголовному делу В. И. Ульянов что-то «выигрывал»: либо у самого обвинения против обвинительного акта, либо у представителя обвинения — против его требований о размере наказания»³⁵.

Вердикты присяжных заседателей по делам, рассмотренным с участием В. И. Ленина, подобно лакмусовой бумаге обнаруживают классовую принадлежность так называемого народного элемента в царском суде. Не удивительно, что 17 подзащитных В. Ульянова были признаны виновными. В отношении 7 из них, осужденных за более или менее серьезные имущественные преступления, присяжные не сделали даже оговорки о возможном смягчении для них наказания. Только 5 из 24 подсудимых, которых защищал Владимир Ильич, суд полностью или частично оправдал.

И все же итоги свидетельствуют об успехе молодого адвоката. Добиться лучших результатов в условиях царской юстиции, к тому же по делам о посягательствах на частную собственность было невозможно.

Немалую роль в этом успехе сыграла тактика, которой придерживался Ульянов-защитник. Сущность ее изложена в известном письме к «Абсолюту» — Е. Д. Стасовой, в котором, как представляется, получили отражение судебные речи К. Маркса³⁶, личный судебный опыт В. И. Ульянова и приемы защиты Хардина и Волькенштейна — первых наставников молодого Ленина-юриста. Из письма следует, что выбор тактики защиты (не только в политических делах) должен обусловливаться особенностями каждого конкретного дела, в частности, степенью убедительности обвинения, количеством и качеством доказательств, лежащих в его основе, и, наконец, тем, насколько законными и нравственными были способы собирания и закрепления улик следственными органами³⁷.

Так, например, В. И. Ленин считал, что в процессах с явно фальсифицированным или необоснованным обвинением, с ущербными доказательствами адвокату непременно надо участвовать в судебном следствии. Долг защитника в таких делах — «исключительно критиковать и «ловить» свидетелей и прокурора на вопросе проверки фактов и подстроенности обвинения...»³⁸, разоблачать «шемякинскне» приемы следствия и суда. В случаях, когда подсудимые вполне изобличены, а обвинение опирается на подлинные документы и на правдивые свидетельские показания, адвокату, как правило, следует воздерживаться от участия в исследовании доказательств. В таких процессах ему лучше все внимание уделить защитительной речи.

Да, приговоры по большей части дел, рассмотренных с участием Ульянова — обвинительные, а некоторые чрезмерно суровые. Но при оценке их нельзя забывать, что на другие решения не было способно буржуазно-помещичье правосудие, вынужденное лишь в известной мере считаться с защитой. Кроме того, при оценке роли защитника В. И. Ульянова необходимо учесть и прямое давление Петербурга на окружные суды, в том числе и на Самарский, а также косвенное влияние на адвокатуру.

Так, в одном из разъяснений к ст. 745 Устава уголовного судопроизводства сенат дал понять, какие неприятности ждут адвоката, посмевшего в суде критиковать существующий государственный строй или действующие в империи законы. В другом своем решении уголовно-кассационный департамент сената обязывал суды принять решительные меры к ослаблению «вредных для правосудия» рассуждений адвоката.

Против дерзкого адвоката суд мог возбудить дисциплинарное преследование, им могло заинтересоваться губернское жандармское управление. Ведь это был период реакции, время, когда, по словам В. И. Ленина, в России за всякое открытое и честное слово могли «схватить человека по простому приказу полиции, бросить его, без суда и следствия, в тюрьму или сослать в Сибирь»³⁹.

Зная высокую принципиальность Владимира Ильича, невозможно представить, чтобы он придерживался рамок адвокатской присяги, требовавшей «не говорить на суде ничего, что могло бы клониться к ослаблению православной церкви, государства, общества.., и не нарушать уважения к судам и властям»⁴⁰. А, судя по характеру дел (например, процесс В. Муленкова или дело Красноселова), В. И. Ульянов не мог не касаться обстоятельств, которые присяга адвоката объявляла не подлежащими критике. Заботясь о справедливом приговоре, он должен был говорить о том, чего страшно боялись судьи и многие его коллеги — о причинах и условиях, заставивших его подзащитных поднять руку на «закон и порядок», о судьбе их детей и родителей.

В условиях тогдашней России В. И. Ульянову было невероятно трудно выполнять свои профессиональные обязанности еще и потому, что судьи смотрели на его подзащитных в большинстве случаев предвзято и что его клиентам и ему самому противостояла могущественная и злая сила в лице потерпевших — собственников (кулаки и купцы), преданных самодержавию судей, несправедливых законов.

Несомненно, адвокатская практика, неоднократное и активное участие в судебном следствии и в прениях сторон помогли Владимиру Ильичу выработать свое отношение к проблеме истины в правосудии. Свои выводы о том, как доискаться правды в условиях противоречащих друг другу мнений и утверждений (что характерно для судебного процесса), он теоретически сформулировал позднее в таких замечательных статьях, как «Спорные вопросы» и «Статистика и социология».

В свете сказанного можно попытаться выявить особенности ленинского стиля ведения защиты в суде: высокая принципиальность и в то же время гибкость; настойчивость в поисках объективной истины; смелость в критике «шемякинских сторон» судопроизводства; последовательность и железная логика; страстность и внутренняя убежденность, и, наконец, высокое ораторское мастерство.

Не будет преувеличением сказать, что успехи Ленина в его адвокатской деятельности не в малой степени обусловливались его удивительным даром воздействовать на судей и присяжных заседателей силой своей необыкновенно ясной мысли, живым словом, искусством аргументации.

Оценивая судебные выступления В. И. Ульянова, следует сказать, что они, с одной стороны, служили защите бедняков, а с другой — обвинению и осуждению царизма, капитализма — прямых виновников тех условий, которые приводили его подзащитных на скамью подсудимых. Судебные речи помощника Хардина объективно способствовали формированию у его подзащитных, а через них и у тысяч других таких же бедняков правильных выводов, ответов на злободневные вопросы жизни.

Самарский период жизни В. И. Ленина имел большое значение для его последующей деятельности. В этот период он приобрел глубокое знание жизни народа и опыт юриста-практика, оформились его марксистские убеждения. «Годы жизни в Самаре и еще ранее год в Казани, — подчеркивает А. И. Ульянова-Елизарова, — явились лишь подготовительными для его работы, разлившейся затем так широко»⁴¹.

 

3. Юридическая практика В. И. Ульянова в Петербурге

31 августа 1893 г. В. И. Ульянов приехал в Петербург. Он прибыл сюда отнюдь не для совершенствования или расширения своих адвокатских занятий. В этот город привела его цель, которую он поставил перед собой: создание организации революционеров, марксистской партии, способной повести народ на штурм самодержавия и капитализма. Именно здесь, а не в торговой Самаре, можно было в полной мере использовать приобретенные организационно-революционные навыки, опыт подпольной работы.

В петербургский период В. И. Ленин ведет громадную теоретическую работу, тесно увязывая ее с практической революционной деятельностью. Об этом свидетельствует, в частности, его замечательная книга «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?», ставшая подлинным манифестом русской революционной социал-демократии. В книге изложены научные и политические основы социал-демократического движения в России. Материал для своих работ Владимир Ильич черпал не только в трудах основоположников научного коммунизма, не только в критически использованных произведениях народников, но и в беседах с рабочими и крестьянами, часть из которых стали его подзащитными. С некоторыми из этих людей у него завязались прочные отношения. Одной из форм связи с массами стала и его деятельность в качестве помощника присяжного поверенного.

Адвокатская деятельность в столице, как и в Самаре, стала для него одним из источников познания жизни и настроений трудящихся. Но не только в этом заключались ее значение и ценность.

Принадлежность к адвокатскому сословию могла неплохо маскировать его основную революционную деятельность.

Имея в виду все эти обстоятельства, В. И. Ульянов сразу же после приезда в Петербург занялся устройством в столичную коллегию адвокатов. Для него важно было, чтобы уже с первых дней и хозяева комнаты, которую он снимал, и полиция, которая была информирована о его прибытии, видели в нем практикующего юриста и только. С той же целью он просил своих знакомых направлять письма на адрес Совета присяжных поверенных⁴².

О том, сколько раз и в каких судах выступал Ульянов-защитник в Петербурге, сказать точно нельзя ввиду отсутствия судебных архивов. По-видимому, они сгорели в здании окружного суда во время пожара в феврале 1917 г. Тем не менее удалось установить некоторые факты, подтверждающие адвокатскую деятельность В. И. Ленина в столичных судах.

Однако отдельные авторы, например А. Киржниц, категорически утверждают, будто в Петербурге Ленин адвокатской практикой не только не занимался, но даже не думал о ней⁴³. Легко доказать необоснованность этого утверждения. То, что в петербургский период жизни В. И. Ленин работал в адвокатуре, подтверждает прежде всего сам Владимир Ильич в ряде анкет, заполненных им в качестве делегата партийных съездов и конференций. О том же свидетельствует сестра Владимира Ильича Анна Ильинична. В Петербурге, вспоминает она, «несколько раз брат выступал (в процессах — И. С.), но, кажется, только по уголовным делам, по назначению суда, т. е. бесплатно»⁴⁴. Фактически, как будет отмечено ниже, вел он и дела гражданские.

Косвенно упоминается об этом в переписке В. И. Ленина с родными. Так, в письме к матери, датированном 5 октября 1893 г., Владимир Ильич сообщает, что он недавно произвел расходы по одному судебному делу, которое, может быть, будет вести⁴⁵. Что это за дело и кто фактически выступал в нем, Ульянов или другой адвокат, остается пока невыясненным.

В другом письме к матери (от 5 декабря 1895 г.) говорится, что нотариус А. А. Ардашев (двоюродный брат Владимира Ильича по матери) предложил ему (Ульянову) «взять дело об утверждении в правах наследства его родственника, но пока мы еще не вполне согласились»⁴⁶.

То, что с сентября 1893 г. по 1895 г. Владимир Ильич проводил юридические консультации и вел судебные дела, удостоверяет и член петербургского «Союза борьбы» М. Сильвин⁴⁷. Этот же факт подтверждается записью в «Биохронике» жизни и деятельности В. И. Ленина: в период с 3 сентября 1893 — 1894 гг. Ленин неоднократно посещает адвоката М. Ф. Волькенштейна, окружной суд, где «... проводит юридические консультации и ведет судебные дела»⁴⁸.

Наконец, сведения о том же содержатся в юридическом календаре М. Острогорского на 1894 — 1895 гг.⁴⁹, а также в отчетах петербургской комиссии помощников присяжных поверенных и Совета столичной адвокатуры за те же годы.

Клиентами его были фабричные рабочие, нуждавшиеся в юридической защите своих прав и человеческого достоинства, грубо попираемых хозяевами. Ради мастеровых, пострадавших от незаконных штрафов или от увечий, он шел в суд, чтобы там разоблачить всевозможные злоупотребления алчных фабрикантов и их адвокатов, доказать необъективность, а часто и необоснованность заключений подкупленных врачей-экспертов о тяжести и причинах увечья (на основании этих заключений, как правило, определялся размер компенсации пострадавшим рабочим). Прямое указание на этот счет содержится в воспоминаниях С. И. Иванова, бывшего секретаря петербургского Совета присяжных поверенных, лично знавшего В. И. Ульянова⁵⁰. Данное обстоятельство подтвердила и Елизавета Васильевна Крупская, мать Надежды Константиновны Крупской⁵¹. В Петербурге, как и в Самаре, Владимир Ильич защищал чернорабочих, мастеровых, получивших увечье.

Следует учесть, что по увечным делам рабочие не могли получить сколько-нибудь крупных адвокатов. Последние, по словам Ленина, требовали «себе громадные доли из присужденного вознаграждения. А если рабочий может получить по суду только небольшое вознаграждение, то он даже не найдет адвоката»⁵².

Помощник же Волькенштейна по делам названной категории выступал бесплатно, и, несомненно, смело, с глубоким знанием причин и последствий случившегося на фабрике. Всесторонняя осведомленность В. И. Ленина об особенностях «штрафных» и увечных дел, о махинациях предпринимателей и их адвокатов по этим тяжбам хорошо видна из его работы «Объяснение закона о штрафах, взимаемых с рабочих на фабриках и заводах».

Достоверно известны, в частности, обстоятельства оказания Лениным юридической помощи двум кружковцам, питерским рабочим, В. Князеву и И. Яковлеву.

Первый просил защитить его право наследования от неправомерных посягательств одного генерала⁵³. Второй же хотел выяснить последствия обжалования действий городового, который безосновательно арестовал его. Из-за этого ему пришлось пропустить занятия в кружке. Узнав причину прогула, Владимир Ильич упрекнул рабочего: «Как жаль, что Вы мне раньше об этом не сказали, я бы выступил в суде, и, конечно, Вас все равно бы посадили, но по крайней мере, можно было хоть душу отвести и попортить крови этим мерзавцам»⁵⁴.

По мере активизации революционной борьбы, руководителем которой стал В. И. Ленин, он, не порывая с адвокатурой, постепенно отходил от нее. Не профессия адвоката, а прежде всего революционная борьба, создание «Союза борьбы» — вот что главным образом влекло в ту пору Ленина.

Перерывы в его адвокатской практике, иногда короткие, иногда длительные вызывались потребностями его основной деятельности, скрытой от властей табличкой «Помощник присяжного поверенного».

Но в адвокатуре он продолжал состоять и даже практиковать вплоть до зимы 1895 г. Как видно из цитировавшегося выше письма к матери (от 5 декабря), Ленин собирался провести в суде еще одно гражданское дело.

Представление о характере и стиле судебных выступлений В. И. Ленина в Петербурге можно составить по воспоминаниям его соратников по «Союзу борьбы...»:

 А.И. Ульяновой, Н. К. Крупской, Г. М. Кржижановского, М. А. Сильвина и др.

Так, по словам Глеба Максимилиановича Кржижановского, эрудиция молодого защитника поражала всех, кому хоть раз посчастливилось слушать его речь в суде. «Несколько выступлений на юридическом поприще, которые пришлось сделать Владимиру Ильичу после окончания университета, сразу дали почувствовать свидетелям этих выступлений, что перед ними человек исключительных дарований»⁵⁵. Его ораторские способности были замечены и другими членами марксистских кружков, в частности Ольгой Борисовной Лепешинской. «Из уст в уста, — рассказывает она, — стало переходить имя нового оратора: «Это Ульянов, молодой адвокат»⁵⁶.

При всей ограниченности фактов, раскрывающих характер публичных (в том числе судебных) выступлений

В. И. Ленина, можно смело утверждать, что они отличались необычайной доказательностью и громадной силой воздействия на слушателя, включая судей. С доводами защитника Ульянова, как и аргументацией «Николая Петровича», нельзя было не соглашаться.

 

4. Использование В. И. Ульяновым юридических знаний для повышения политической активности рабочих

Всесторонне образованный юрист-марксист Ленин широко использовал свои правовые знания для разоблачения угнетательской сущности самодержавия, его законодательства и органов юстиции. В петербургский и последующие периоды он уделяет этому вопросу много внимания в своих теоретических трудах: популярных брошюрах, статьях, листовках, многие из которых носят характер законченных политико-правовых исследований.

В рассматриваемый период В. И. Ленин упорно работал над развертыванием классовой борьбы, используя в этих целях и действующее законодательство и практику разрешения хозяевами и судами таких наболевших вопросов, как длинный рабочий день, кабальные штрафы, вычеты из жалования и др. Пожалуй, подобного рода вопросы больше всего волновали тогда рабочих. Поэтому написание и распространение среди них доступной им литературы (листовок, брошюр) должно было, по мнению Ленина, служить расширению классовой борьбы, революционизированию трудящихся. Кроме того, такая литература, если даже в ней комментировались отдельные законы, являлась важным средством правового и политического просвещения масс. Она помогала использовать выгодные трудящимся нормы права и организовывать борьбу за отмену или изменение явно реакционных правовых актов, а главное — она ускоряла формирование у трудящихся пролетарского правосознания, укрепляла их классовое самосознание.

Считая эту работу чрезвычайно важной, Владимир Ильич тщательно изучил фабричные законы и практику их применения, а затем комментировал их в своих статьях и брошюрах.

Одно из первых печатных произведений В. И. Ульянова — брошюра «О штрафах», написанная осенью 1895 г., разъясняла рабочим истинный характер «Правил о надзоре за заведениями фабричной промышленности и взаимными отношениями фабрикантов и рабочих», утвержденных 4 июня 1886 г. В литературе эти «Правила» известны как закон о штрафах, взимаемых с рабочих на заводах и фабриках. Но разъяснение этого закона не являлось единственной и притом главной целью автора. Его брошюра должна была помочь рабочим правильно понять причины и методы борьбы с фабрикантами, с буржуазно-помещичьим строем. В брошюре убеждали не слова, а факты, примеры: «Они так говорящи, так убедительны, что рабочие, знакомясь с ними, сами делают выводы»⁵⁷, — писала о них позже Н. К. Крупская.

Прежде чем написать брошюру, Владимир Ильич тщательно изучил текст комментируемого закона, а также многостатейный «Устав о промышленности». Затем он проделал сравнительный анализ этих законоположений и аналогичных актов, ранее изданных в России, сопоставил их с фабричными законами стран Западной Европы. Он привлек относящуюся к теме литературу, в частности книгу А. Штадтгатена «Законодательство о труде» и монографию Б. Шенланка «Положение рабочего класса в Баварии», которые привез из Германии. Наконец, чтобы лучше изучить практику наложения штрафов, он беседовал с кадровыми рабочими, испытавшими на себе всю жестокость царского законодательства о штрафах.

Автор брошюры разъяснял рабочим, что представляют собой штрафы, каковы основания (случаи) оштрафования; размеры штрафов, порядок их наложения и обжалования, на какие категории рабочих распространяется закон о штрафах и, наконец, на какие цели расходуются «штрафные деньги».

Брошюра открывается характеристикой юридической природы штрафа. Зная, что многие рабочие смешивают штраф с вознаграждением за убыток, автор решил показать различие между штрафом и вознаграждением. При этом он подчеркнул два момента: если вознаграждение за убыток потерпевший может требовать от равного себе, то штраф налагается только на подчиненного; второе, если возмещение ущерба взыскивается, как правило, через суд, то штраф назначается и удерживается властью хозяина. Таким образом, читателю ясно, что штраф — это не возмещение за причиненный ущерб, а наказание, налагаемое по усмотрению предпринимателя, которому закон разрешает бить рублем тех, кто не согласен с подневольной дисциплиной. Очень подробно освещены в брошюре каждое из трех оснований наложения штрафа. Комментируя, например, второе из них (прогул), автор разъясняет, что с юридической точки зрения считается прогулом, и когда он по закону не влечет отрицательных правовых последствий.

В этой связи выявляется отношение законодателя к уважительным причинам неявки на работу. Разъясняющие их правила В. И. Ленин с полным основанием квалифицирует как чрезмерно суровые, казарменные, канцелярски придирчивые. И действительно, они словно предназначены для преступников. Владимир Ильич доказывает, что эти правила глубоко оскорбительны для рабочих, так как почти слово в слово списаны со ст. 388 Устава уголовного судопроизводства, трактующей о законных причинах неявки обвиняемого к следствию. Следовательно, подчеркивается в брошюре, закон о штрафах «относится к рабочим так же строго, как ко всяким мошенникам, ворам и т. п.»

Подобно названному Уставу, закон о штрафах не признавал уважительной причину прогула — смерть близкого родственника (например, сестры рабочего). Но процессуальный закон, поясняет Владимир Ильич, имеет для этого основание: интерес семьи должен уступить интересам общества, для которого необходимо преследование преступника. Закон о штрафах же исходит исключительно из интересов фабриканта. «И после этого, —  не без сарказма отмечается в брошюре, — чистые господа, составляющие, исполняющие и защищающие такие законы, смеют обвинять рабочих в том, что они не ценят семейной жизни!..»⁵⁸

Ленин-юрист проанализировал третье основание для наложения штрафа — «нарушения порядка». Среди предусмотренных законом восемь разновидностей этого основания (на практике их было гораздо больше), автор особо фиксирует внимание читателя на одной из них: «непослушание». При этом он подчеркивает, что ответственность в виде штрафа может наступить лишь в том случае, когда рабочий не исполнил законного требования администрации, основанного на договоре или правилах внутреннего распорядка. Попутно показано, чем отличаются эти правила от закона и как должны поступать рабочие, оштрафованные на основании явно противозаконных пунктов, включенных в эти правила. Ленин- юрист учит, что в подобных случаях следует жаловаться не на штраф, а на дикий параграф правил и требовать изменения самих правил внутреннего распорядка.

Большое внимание в ленинской работе уделено разоблачению возмутительной несправедливости закона, его классового характера. Кричаще несправедливыми были, в частности, правила, определявшие размер штрафа: он мог доходить до трети заработка рабочего. Штрафы были настолько высоки, что Ленин сравнивал их с ростовщическими процентами⁵⁹. Столь же несправедливыми были правила, регламентировавшие условия наложения штрафов. Например, если рабочий прекращал работу, то он не только терял жалованье, но и подвергался штрафу. Казалось бы, разъясняется в брошюре, в случае остановки производства предприниматель должен оплатить рабочему простой и внести штраф. Но ни того, ни другого закон не предусматривал, к рабочему и к заводчику предъявлялись разные требования.

Придавая важное значение процессуальным вопросам, регламентируемым в июньском законе, Владимир Ильич детально излагает порядок наложения штрафов и условия их обжалования. Предоставляя право управляющим фабриками налагать штрафы, закон 1886 г. по существу отводил капиталисту роль судьи в собственном деле.

Ленин-юрист разоблачает хитрость законодателя при решении вопроса об обжаловании штрафов. С одной стороны, закон не допускает их обжалования, с другой, — заигрывая с рабочими, дает им право заявлять фабричному инспектору о незаконности денежного взыскания. Цель этого кляузного и противоречивого постановления закона, разъясняемая в брошюре, состоит в том, чтобы «стеснить рабочего в праве жаловаться на фабрикантов»⁶⁰. И далее, имея в виду возможные случаи отказа в приеме жалобы по причине «жаловаться нельзя», Ленин не без иронии спрашивает: а многие ли из рабочих сумеют сказать, что они не жалуются, а всего лишь заявляют о незаконных действиях «господина директора»?

Каков же выход? Как должны рабочие поступать в подобных ситуациях на практике? Предвидя такие вопросы, В. И. Ленин отвечает: не оставлять без протеста и обжалования ни одного случая противозаконного наложения штрафа и добиваться через фабричного инспектора или суд возврата неправильно удержанных денег.

В то же время В. И. Ленин предостерегал рабочих от переоценки права жалобы. Следует иметь в виду, резюмировал он, что «...нельзя жалобами добиться никакого серьезного и общего улучшения положения рабочих. Для этого есть один только путь — чтобы рабочие соединились вместе для отстаивания своих прав...»⁶¹

Ленинская брошюра «О штрафах» сыграла огромную роль в политическом воспитании и сплочении рабочих в борьбе с общим и главным их врагом — самодержавием.

Следует отметить, что и в других ленинских работах, в которых шла речь о царском законодательстве, обнаруживаются широта познаний их автора в вопросах теории и догмы действующего права, умение анализировать их с марксистских позиций и разъяснять рабочим.

Анализ царского законодательства В. И. Ленин использовал для того, чтобы помочь читателю, особенно из рабочей среды, разобраться в ряде сложных и важных проблем — социальных и политических — и сделать правильные выводы относительно своего места и роли в борьбе, возглавляемой партией большевиков.

Глубокое знание действующего законодательства, в частности фабричного, ощущается и в тексте листовок, адресованных рабочим Семянниковского завода, рабочим и работницам фабрики Торнтона, а также в формулировках вопросов, содержавшихся в своего рода анкетах, подлежащих заполнению фабричными людьми. Например, в листовках, адресованных работникам фабрики Торнтона, В. И. Ленин обращает внимание мастеровых на незаконные вычеты из их жалования, на противозаконное понижение расценок; приводятся факты обхода законов о штрафах; разъясняется, что, согласно этому закону, штраф может налагаться лишь за порчу, происшедшую по небрежности рабочего, а штрафные суммы должны расходоваться на нужды рабочих. Автор призывает ткачей к изучению фабричного законодательства, чтобы впредь они могли воспрепятствовать господам торнтонам безнаказанно обходить и нарушать его⁶².

Как известно, при изучении условий труда и жизни петербургских рабочих марксисты придавали важное значение беседам кружковцев с рабочими, ответам последних на вопросы, содержащиеся в листовках. Характер и формулировки этих вопросов позволяли определить профессию их составителя. Не вызывало сомнений, что им мог быть только юрист, хорошо знакомый с теорией и практикой правовой регламентации наемного труда и взаимоотношений предпринимателей с рабочими России конца XIX в., юрист, чьи симпатии были целиком на стороне, эксплуатируемых. Так, п. 1 — не нарушает ли хозяин условий найма, например, расценку; п. 5 — сколько часов в сутки продолжается работа, можно ли отказаться от сверхурочной и праздничной работы; п. 8 — не бывает ли при выдаче зарплаты злоупотреблений (задержки, обсчитывания и т. д.); п. 10 — допускаются ли вычеты из заработной платы в рублях и копейках; п. 11 — нет ли злоупотреблений при штрафовании; п. 14 — «есть ли какой толк рабочим от фабричных законов»⁶³.

Автором рассмотренных выше листовок-«анкет» был помощник присяжного поверенного В. И. Ульянов.

Он же являлся автором специального вопросника для изучения условий труда и жизни рабочих, который распространялся зимой 1894 — 1895 гг. «Союзом борьбы»⁶⁴. Листовки и другие издания Союза, содержащие изложение как экономических, так и политических требований рабочих, В. И. Ленин называл «обличительной литературой»⁶⁵. Классическими образцами такой литературы была брошюра В. И. Ульянова «Объяснение закона о штрафах...» и его же прокламация «Царскому правительству».

Высокая эрудиция в вопросах материального и процессуального права, опыт, приобретенный за время адвокатской практики и делового общения с деятелями царской юстиции, чувствуется в каждой работе В. И. Ленина, где речь идет о буржуазном праве, буржуазной юстиции. Его эрудиция и опыт помогли дать яркую характеристику антинародным по природе, реакционным по своим целям суду и законодательству дореволюционной России, наглядно показать читателям сущность капитализма, причины и формы угнетения рабочего класса.

Ленинские брошюры и листовки служили рабочим идейным подспорьем в стремлении понять сложные политические вопросы, казуистические нормы царского законодательства.

О силе непосредственного воздействия первой ленинской брошюры на рабочих можно судить по отзыву о ней петербургского прокурора. По сведениям, которыми он располагал, многие рабочие фабрики Воронина зачитывались брошюрой, выражали желание посоветоваться с ее автором. Фабричный рабочий П. Спиридонов, например, закончив чтение брошюры, размышлял, как бы «познакомиться с лицом, которое могло бы ему разъяснить способы улучшения быта трудящегося класса»⁶⁶.

Не случайно работы В. И. Ленина, в которых разъяснялось фабричное законодательство, распространялись с необычайной быстротой.

Ленинские статьи, брошюры и листовки, разъяснявшие с партийных позиций царские законы, имели не только юридическое и познавательное значение. Они — и в этом состояла их главная роль — служили важным материалом для ведения агитационно-пропагандистской работы в рабочих массах как в 90-х годах, так и в начале нашего века. Благодаря им рабочие еще глубже усваивали ту истину, что законы, которые падают на них «каменным дождем сверху»⁶⁷, представляют собою кнут в руках хозяев, с помощью которого рабочих угнетают и подавляют; что нелепо ждать от кнута и дубинки, а также применяющих их судей, защиты трудящихся.

Разъяснение царских законов, которое давал Ленин в своих трудах, не имело ничего общего с официальным толкованием, в котором упражнялись правительствующий сенат и министры. Оно не было похоже и на доктринальное толкование, исходившее от ученых-правоведов императорских университетов.

Из-за нарочито туманного языка, которым были изложены царские законы, и не менее туманного истолкования их чиновниками, подчеркивал В. И. Ленин, рабочему человеку «никогда не прорваться через проволочные заграждения этих законов»⁶⁸.

В Петербурге В. И. Ленин широко и активно использовал свои знания в области права для просвещения трудящихся, для защиты их прав и интересов. Работая в адвокатуре, справедливо подчеркивается в литературе, разоблачая в печати (в основном, нелегальной) царское законодательство, Ленин тем самым попользовал буржуазно-помещичий суд и право в интересах трудящихся⁶⁹. И он делал это не только за столиком защиты в суде, но и главным образом в кружках, с трибуны, которую давала ему нелегальная или полулегальная революционная печать. Действуя разными методами, он преследовал при этом две цели: помочь рабочим и крестьянам овладеть некоторым минимумом правовых знаний, без которых они не могут успешно воевать за свои права, бить противника его же оружием; возбудить у рабочих ненависть к творцам законов, сознание необходимости вести не только экономическую, но и политическую борьбу.

Подчеркивая большое политическое значение работы социал-демократов по разъяснению фабричных и некоторых других царских законов, В. И. Ленин писал, что благодаря ей «самые неразвитые слои рабочих, самые серые и забитые крестьяне поймут, кому служит правительство и какое правительство нужно народу»⁷⁰.

Годы, проведенные В. И. Лениным в Петербурге (1893 — 1896), оставили неизгладимый след в истории Коммунистической партии. В этот период Владимир Ильич продолжал и успешно завершил начатую в Самаре исторически важную работу по идейному разгрому народников, по подготовке к созданию марксистской партии. В Петербурге еще шире, чем в Самаре, Ленин использовал свою адвокатскую практику, свои громадные знания в области права для борьбы с ненавистным ему строем.

Было бы, однако, ошибочным переоценивать роль адвокатской практики Ленина в Петербурге, как это делают отдельные авторы. М. Сапаргалиев, например, видит в ней средство, ускорившее объединение разрозненных марксистских кружков в Союз борьбы за освобождение рабочего класса⁷¹. Такое утверждение — явная, ничем не оправданная натяжка.

С арестом В. И. Ульянова прекратилась его адвокатская, но не революционная деятельность. Из адвокатуры, в которой он формально продолжал состоять, его отчислили только в 1899 г. по причине... «неизвестности местожительства» и «непредставления отчетов о работе».

17 февраля 1897 г. В. И. Ленин «по высочайшему повелению» царя был отправлен в сибирскую ссылку. Вернулся он в Петербург через несколько лет, чтобы возглавить созданную им большевистскую партию в ее борьбе за подготовку вооруженного восстания.

Примечания:

¹ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 40, стр. 233 — 235.

² Ленинские страницы. Документы. Воспоминания. Очерки. М., I960, стр. 13.

³ Согласно циркуляру, в секретных книгах, имевшихся во всех государственных учреждениях, значились фамилии явно неблагонадежных лиц, которых запрещалось принимать на работу в эти учреждения. В них была внесена и фамилия Владимира Ильича.

⁴ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 41, стр. 305.

⁵ В. Шалагинов. Помощник присяжного поверенного В. Ульянов. Самара. — «Сибирские огни», 1965, № 4, стр. 118.

⁶ А. Ульянова-Елизарова. Воспоминания об Ильиче. М., 1925, стр. 43.

⁷ Владимир Ильич Ленин. Биография. М., 1963, стр. 16. В четвертом же издании Биографии (М., 1970, стр. 19) названа цифра 20.

⁸ И. Блюменталь. В. И. Ленин в Самаре, стр. 31.

⁹ А. Аросев. Некоторые данные о деятельности Владимира Ильича как помощника присяжного поверенного в Самаре. Ленинский сборник, т. 2, стр. 447.

¹⁰ И. Крылов, А. Бланк. Деятельность В. И. Ленина в адвокатуре. По документам и воспоминаниям современников. — «Советская юстиция», 1960, № 4. стр. 41.

¹¹ Издававшийся в 20-х годах в Петрограде журнал «Суд идет» довел эту цифру до 29 («Суд идет», 1924, № 1, стр. 4). По словам бывшего сотрудника Самарского губернского архивного бюро М. Тарасова, дел, рассмотренных с участием В. И. Ленина в Самаре, было около 30 («Коммуна», 25 января 1928 г.). О том же сообщал корреспондент РОСТА в «Правде» 2 февраля 1928 г. Однако все эти сведения не получили подтверждения в Центральном партийном архиве.

¹² Ф. Вентцель. Таким я его помню. «Жизнь, не подвластная времени». J1., 1965, стр. 11 — 13. Много лет спустя сам Владимир Ильич рассказывал, что в Самаре «к нему за защитой обращались заведомые жулики-купчики и он не знал, как от них отделаться» (И. Арманд. Воспоминания о Владимире Ильиче. — «Вопросы истории КПСС», 1966, № 1, стр. 42). Среди них, по мнению куйбышевского историка В. Арнольда, был и купец-промышленник Л. Ясенко («Волга», 1965, № 4, стр. 43).

¹³ ЦПА НМЛ, ф. 461, on. 1, д. 25952.

¹⁴ ЦПА ИМЛ, ф. 461, он. 1, д. 25957, л. 41.

¹⁵ В. Шалагинов. „Помощник присяжного поверенного Ульянов... Самара. — «Сибирские огни», 1965, № 4, стр. 114.

¹⁶ Бесспорно, фиксируя внимание суда на состоянии опьянения, в котором находился Муленков, защита не могла не добиваться придания этому факту значения смягчающего вину обстоятельства. Такой образ действий адвоката диктовался одним из разъяснений сената к ст. 106 Уложения о наказаниях.

¹⁷ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 12, стр. 144.

¹⁸ ЦПА НМЛ, ф. 461, д. 25956, on. 1, л. 39 — 40.

¹⁹ В. Мникель — повар одной из дешевых кухмистерских в Самаре. Другие свидетели обвинения: С. В. Сурошников (потерпевший), В. Арсентьев (городовой), А. Антиохин (ключник арестного помещения 2 полицейской части). Только эти свидетели и допрашивались судом при первом рассмотрении дела 18 ноября 1892 г

²⁰ По удачному замечанию В. Шалагинова, свидетели в этом процессе своими показаниями не воссоздали картину преступления, а осуществили «разоблачение» мнимого преступника. Иначе говоря, они обрисовали «не порядок событий в доме Сурошникова в момент кражи, а порядок событий во 2 полицейской части после задержания отставного солдата» по доносу «своего» человека из кухмистерской Шустермана (В. Шалагинов. Защита поручена Ульянову, стр. 30 — 31).

²¹ ЦПА ИМЛ, ф. 461, on. 1, д. 44180, л. 14.

²² ЦПА НМЛ, ф. 461, on. 1, д. 44180, оп. 2, л. 37.

²³ Вероятно, как и в ряде других случаев назначения дел к рассмотрению с участием сторон, окружной суд и на этот раз обратился к А. Н. Хардину. Последний же, заботясь о «производственной практике» своего помощника, перепоручил защиту В. И. Ульянову.

²⁴ Красноселов просил, в частности, допросить старшего надзирателя С. Борисова, заведующего тюремной мастерской А. Иванова и стоящих у ворот Васильева и Егорова.

²⁵ Основанием для такого предположения служит факт появления соответствующей справки в деле (л. 80) незадолго до его вторичного судебного разбирательства.

²⁶ До вступления в процесс присяжные заседатели, согласно ст. 645 Устава уголовного судопроизводства, клялись перед «всемогущественным богом» приложить «всю силу разумения» в целях тщательного и объективного рассмотрения дела, не оправдывая виновного и не осуждая невиновного. В противном случае, говорилось в тексте присяги, «они будут держать ответ не только перед законом, но и перед богом на страшном суде...»

²⁷ Такой образ действий адвоката диктовался законом: ст. 820 Устава уголовного судопроизводства в этот момент процесса требовала от сторон представить заключение относительно наказания и других последствий виновности.

²⁸ Относительно причины отсутствия подписи Ульянова (фактически жалобу подписал осужденный), вероятно, прав в своем предположении В. Шалагинов. Действительно, если бы Владимир Ильич поставил свою фамилию, он объективно мог бы повредить своему подзащитному. Дело в том, что в сенате подвизался в качестве ответственного чиновника некий А. А. Ходнев, ранее бывший оберсекретарем в процессе Генералова, Андреюшкина, Ульянова. Вышло так, что дело Красноселова попало для изучения именно А. Ходневу. Таким образом, отсутствие на кассационной жалобе в защиту Красноселова подписи его защитника было, очевидно, продиктовано разумной предосторожностью ее автора (подробно об этом см. «Сибирские огни», 1965, № 4, стр. 136 — 138.

²⁹ Интересно, что из 31 жалобы и протеста, поступивших в 1893 г. на приговоры Самарского окружного суда в сенат, 29 были оставлены без последствий. Только по одному делу (Красноселова) приговор был отменен по жалобе защиты, по второму же делу отмена приговора была вызвана протестом прокурора (ЦГИАЛ, ф. 1363, оп. 8, д. 301).

³⁰ Эта статья предусматривала обязанность суда вызвать и допросить свидетелей, чьи показания имеют существенное для дела значение, и вынести обоснованное определение в случае отклонения ходатайства сторон.

³¹ Разбор точки зрения В. Шалагинова и критику его аргументации см. в кн: И. Стерник. Ленин-юрист, Ташкент, 1969, стр. 154 — 158.

³² В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 4, стр. 409.

³³ По-видимому, их и не было. Даже свои политические речи В. И. Ленин никогда не писал. Исключение составляет его заключительное выступление на XI съезде РКП (б). «Это единственная речь, которую я предварительно написал», — говорится б письме В. И. Ленина к Е. С. Варге (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 54, стр. 245).

³⁴ В. Тельпугов. Ожившие документы. — «Литературная газета».

³⁵ В. Шалагинов. Помощник присяжного поверенного В. Ульянов. Самара. — «Сибирские огни», 1965, № 4, стр. 119.

³⁶ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 6, стр. 235 — 253.

³⁷ Хотя в упомянутом письме к Е. Д. Стасовой шла речь о судилищах над социал-демократами, большинство советов, изложенных в нем, приемлемы, думается, и для подсудимых и их защитников в обычных уголовных процессах. Можно предположить, что именно эти рекомендации Ульянов-защитник усвоил и умело реализовывал в делах, в которых выступал сам.

³⁸ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 9, стр. 171, 172.

³⁹ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 4, стр. 286.

⁴⁰ Ст. 381 Учреждения судебных Установлений.

⁴¹ А. И. Ульянова-Елизарова. Воспоминания о В. И. Ленине, т. 1, М., 1956, стр. 28.

⁴² См.: В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 46, стр. 3, 7.

⁴³ А. Киржниц. Ленин-адвокат. — «Красная летопись», 1924, Л? 1, стр. 115.

⁴⁴ А. И. Ульянова-Елизарова. О Ленине. М., 1925, стр. 43.

⁴⁵ См.: В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 55, стр. 2.

⁴⁶ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 55, стр. 14.

⁴⁷ М. Сильвин. Ленин в период зарождения партии. М., 1958, стр. 69.

⁴⁸ Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника, т. 1, Госполитиздат, М., 1970, стр. 78 — 79.

⁴⁹ «Юридический календарь» М. Острогорского на 1894 г., стр. 276. «Юридический календарь» М. Острогорского на 1895 г., стр. 282.

⁵⁰ «Отчет о деятельности президиума Ленинградской коллегии защитников», Л., 1925, стр. 3.

⁵¹ См.: П. Попов. Один день с Лениным. М., 1963, стр. 12.

⁵² В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 2, стр. 43.

⁵³ См.: Воспоминания о В. И. Ленине, т. 1, М., 1956, стр. 118 — 121.

⁵⁴ «Исторический архив», 1969, № 6, стр. 102.

⁵⁵ Г. М. Кржижановский. Ленин и Маркс. М., 1958, стр. 7.

⁵⁶ О. Б. Лепешинская. Воспоминания о Ленине, т. 1, стр. 192.

⁵⁷ Н. К. Крупская. Ленин — редактор и организатор партийной печати. М., 1956, стр. 43.

⁵⁸ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 2, стр. 30.

⁵⁹ Массовый, к тому же грабительский характер штрафов, бесконтрольность их наложения обратили на себя внимание даже некоторых буржуазных юристов. Так, профессор Г. Ф. Шершеневич вынужден был признать, что хозяева, то есть заводчики и фабриканты, путем штрафов нередко лишали рабочего всей его заработной платы (Г. Ф. Шершеневич. Курс торгового права, Казань, 1899, стр. 211).

⁶⁰ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 2, стр. 38.

⁶¹ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 2, стр. 42.

⁶² «Листовки петербургского Союза борьбы за освобождение рабочего класса, 1895 — 1897 гг.», М., 1934, стр. 6 — 11. См. также В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 2, стр. 73.

⁶³ «Рабочее движение в России в XIX в.», т. 4, ч. 1, 18°5 — 1897 гг., М., 1961, стр. 1 — 2.

⁶⁴ М. Сильвин. Ленин в период зарождения партии, стр. 86 — 97; см. также: «Воспоминания о В. И. Ленине», т. 1, стр. 113 — 114.

⁶⁵ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 54.

⁶⁶ «Исторический архив», 1960, № 5, стр. 187.

⁶⁷ М, Горький. Статьи и памфлеты. М., 1949, стр. 271.

⁶⁸ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, стр. 265.

⁶⁹ См.: Д. И. Курский. Избранные статьи и речи. Госюриздат, М., 1958, стр. 157.

⁷⁰ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 5, стр. 92.

⁷¹ М. Сапаргалиев. В. И. Ленин и царская юстиция. Известия АН КазССР. Серия общественная, 1, Алма-Ата 1970, стр. 13.