ШОТМАН

ШОТМАН АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ (1880-1937) — государственный и партийный деятель. Член партии с 1899 г. В 1899—1902 гг.— член петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Делегат II съезда партии. В период революции 1905—1907 гг. входил в Петербургский, затем в Одесский комитет РСДРП. В 1911 —1912 гг.— член Гельсингфорс с ко го комитета социал-демократической партии Финляндии. В 1913 г. кооптирован в ЦК и Русское бюро ЦК РСДРП. С июня 1917 г.— член Петроградского окружного комитета партии. После июльских дней поддерживал связь ЦК РСДРП (б) с В. И. Лениным, находившимся в Разливе. Делегат VI съезда РСДРП (б). В августе по заданию ЦК организовывал переезд Ленина из Разлива в Финляндию. Участник Октябрьской социалистической революции. В советское время заместитель наркома почт и телеграфов; член президиума ВСНХ; председатель Сибирского СНХ; председатель ЦИК Карельской АССР; работал в ВСНХ и Президиуме ВЦИК. Делегат XIII—XVII съездов партии. В 1924—1934 гг.— член ЦКК. Член ВЦИК и ЦИК СССР. Необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ «ЛЕНИН НАКАНУНЕ ОКТЯБРЯ»

Первые сведения о революционном подъеме среди питерских рабочих после июльского поражения Владимир Ильич получил в Гельсингфорсе.

Оттуда Владимир Ильич наблюдал за выборами питерских и московских рабочих в городские и районные думы. Как известно, наша партия на этих выборах получила большинство голосов рабочих-избирателей. С каким восторгом Владимир Ильич показывал мне составленные им таблички с подсчетами поданных на этих выборах голосов за партию большевиков! Кроме этих признаков подъема среди рабочих выносимые ими на фабриках и заводах резолюции с требованием перехода власти в руки рабочего класса также указывали, что нарастает новая революционная волна. В войсках все громче и громче стали раздаваться голоса за немедленное прекращение войны. Все эти вести, доходившие до Владимира Ильича, чрезвычайно возбуждающе действовали на него. Он стал настойчиво требовать, чтобы я устроил ему обратный переезд в Петроград, так как решающие бои надвигаются быстро и он не может стоять вдали от них. Это его настойчивое требование я сообщил в ЦК. Помню, вопрос этот в ЦК обсуждался очень тщательно. Все высказывались за немедленный приезд Владимира Ильича в Петроград, и, только когда я подробно рассказал, какому риску подвергался Владимир Ильич при переезде в Финляндию и как тщательно охраняется граница, с какой предприимчивостью проверяются документы всех проезжающих границу, особенно приезжающих из Финляндии, ЦК постановил до поры до времени задержать приезд Владимира Ильича, поручив мне подготовить его переезд с полной гарантией его безопасности.

В один прекрасный день, без ведома ЦК и моего, Владимир Ильич, при содействии Э. Рахьи, переехал из Гельсингфорса в Выборг, по-видимому намереваясь пробраться в Петроград.

Узнав об этом, я немедленно поехал в Выборг и застал его на квартире финского литератора тов. Латукки в чрезвычайно возбужденном состоянии. Одним из первых вопросов, который он задал мне, как только я вошел к нему в комнату, был: правда ли, что Центральный Комитет воспретил ему въезд в Петроград? Когда я ему подтвердил, что такое решение действительно было, что в интересах его личной безопасности ему необходимо пока остаться в Финляндии, он потребовал у меня письменного подтверждения этого постановления. Я взял листок бумаги и в полушутливой форме написал приблизительно следующее:

«Я, нижеподписавшийся, настоящим удостоверяю, что Центральный Комитет РСДРП (б) в заседании своем от такого-то числа постановил: Владимиру Ильичу Ленину, впредь до особого распоряжения ЦК, въезд в город Петроград воспретить (подпись)».

Взяв от меня этот «документ», Владимир Ильич бережно сложил его вчетверо, положил в карман и затем, заложив руки в вырезы жилета, стал быстро ходить по комнате, повторив несколько раз: «Я этого так не оставлю, так этого я не оставлю!»

Немного успокоившись, он стал подробно расспрашивать, что делается в Питере, что говорят рабочие, что думают отдельные члены ЦК о выборах в думы, о настроении в армии и пр. Показывал мне составленные им различные таблицы с цифрами, ясно показывающие огромный рост сторонников большевиков не только среди рабочих и солдат, но и среди городской мелкой буржуазии. Вопли Керенского о развале армии и о крестьянских беспорядках также указывали, что страна явно на нашей стороне. Поэтому основной нашей задачей в данный момент является немедленная организация сил для захвата власти. Я старался доказать, что захват власти в настоящий момент еще невозможен, указывал, что технически мы не подготовлены, людей, умеющих управлять сложным государственным аппаратом, у нас нет, и пр. и пр.

На все эти мои возражения он, по-видимому нарочито упрощая вопрос, отвечал одно: «Пустяки! Любой рабочий любым министерством овладеет в несколько дней; никакого особого уменья тут не требуется, а техники работы и знать не нужно, так как это дело чиновников, которых мы заставим работать так же, как они теперь заставляют работать рабочих-специалистов» — и т. п.

Несколько раз я принимался спорить с Владимиром Ильичем на эту тему. Считая совершенно невозможным в то время захват нами власти, я приводил сотни доказательств, подтверждающих, как мне казалось, правильность моего взгляда. Но Владимир Ильич как-то просто разбивал их, и мне все трудней и трудней было ему возражать. Некоторые его объяснения казались мне настолько фантастическими, что я не считал нужным по поводу их даже спорить, так как мне казалось, что и сам Владимир Ильич как-то несерьезно к ним относится. От некоторых моих назойливых вопросов по поводу могущих возникнуть затруднений при их разрешении на практике Владимир Ильич просто отмахивался, говоря: «Там видно будет!»

Каюсь, придирался я к Владимиру Ильичу по всякому пустяку, благо времени свободного было много, и он охотно пускался со мною в споры по этому основному тогда для него вопросу. Особенно помню, почему-то меня смущало его предложение аннулировать денежные знаки — как царские, так и керенские.

— Откуда же мы возьмем сразу такую уйму денег, чтобы заменить существующие? — спрашивал я его, наперед торжествуя над его безвыходным положением в этом вопросе.

—    А мы пустим в ход все ротационные машины и напечатаем в несколько дней такое количество, какое потребуется,— отвечал, не задумываясь, Владимир Ильич.

—    Да ведь их всякий жулик подделает сколько угодно! — доказывал я.

—    Ну, напечатаем различным сложным шрифтом. Да, впрочем, это дело техников, чего тут спорить, там видно будет!

И опять начинал доказывать мне, что дело не в этом, а в том, чтобы провести в жизнь такие законы, чтобы весь народ увидал, что это его власть, а раз народ это увидит, он нас поддержит; остальное само собою приложится. Как только возьмем власть, сейчас же прекратим войну. Как только мы это сделаем, армия, которая явно устала от войны и воевать не хочет, будет безусловно за нас. У царя, дворян, помещиков и попов земли отберем, передадим их крестьянам,— ясно, крестьянство будет поддерживать нас целиком. Фабрики и заводы также отберем у капиталистов и передадим их в руки самих рабочих, их рабочего государства. «Кто же тогда будет против нас?!» — воскликнул он, близко наклонясь ко мне и пристально смотря мне в глаза, чуть-чуть улыбаясь, прищурив левый глаз.

«Только бы не пропустить момент!» — повторял он десятки раз и опять настаивал, чтобы я скорей организовал ему переезд в Петроград.

Собираясь однажды в очередную поездку в Выборг навестить Владимира Ильича, я встретил на финляндском вокзале Эйно Рахью, который, хитро улыбаясь, сообщил мне, что нет смысла ехать в Выборг, так как Владимир Ильич переехал в Петроград. Затем с виноватым видом покаялся, что привез он его в Питер без ведома ЦК и теперь боится, что ему за это попадет. Я его, конечно, основательно выругал, сказал, что попадет ему от ЦК как полагается, и побежал к тов. Зиновьеву, который проживал в Лесном нелегально, чтобы посоветоваться с ним, как быть. По совету тов. Зиновьева я пошел в ЦК и рассказал Я. М. Свердлову об этой «неприятной» истории. После продолжительной с ним беседы решили «так оставить».

Проживая с конца сентября в Лесном, недалеко от квартиры, где жил нелегально тов. Зиновьев, Владимир Ильич время от времени встречался с некоторыми членами ЦК то на квартире М. И. Калинина, то на квартире Н. Кокко, рабочего завода «Айваз». Выходил из дому Владимир Ильич обычно, когда стемнеет. В парике, без усов и бороды его трудно было и днем узнать. По приезде в Петроград непосредственное руководство подготовкой Октября взял в свои руки. С этого времени ни один более или менее важный вопрос не решался в ЦК без согласования его с Владимиром Ильи чем.

О Ленине: Сборник воспоминаний. Л., 1925. Кн. 1. С. 115   118

ЛЕНИН В ПОДПОЛЬЕ

(Июль — октябрь 1917 года)

Летом 1917 года, когда правительство Керенского после четырех месяцев своего господства убедилось в своей близкой гибели, вся его ненависть обрушилась на великого вождя рабочих и крестьян — Владимира Ильича Ленина, с первого же дня по приезде в Россию после Февральской революции призывавшего к свержению буржуазно-меньшевистского и всего капиталистического строя.

Цепляясь за власть, буржуазия и ее прихвостни — меньшевики и эсеры думали найти свое спасение в гибели тов. Ленина. Просто арестовать его или убить они боялись, ибо чувствовали, что тогда им несдобровать, так как огромное большинство рабочих и солдат уже тогда беззаветно шло за своим вождем. Нужен был другой способ, чтобы избавиться от тов. Ленина. Для этого был применен старый, испытанный буржуазией способ — клевета.

Когда рабочие и солдаты, изверившись наконец в соглашательском правительстве, видя его двойственную, вредную для широких масс политику, вышли 3 июля с оружием в руках на улицу с требованием прекратить войну, передать землю крестьянам, фабрики и заводы рабочим, то есть выступили с теми лозунгами, которые тов. Ленин бросал в широкие массы с первых дней своего приезда, этот момент буржуазия сочла наиболее для себя подходящим, чтобы нанести удар нарастающей пролетарской революции.

Для выполнения этого гнусного дела был выбран «бывший человек» — бывший представитель петербургских рабочих во II Государственной думе Г. Алексинский. Этот прохвост совместно с министром юстиции, «социалистом» Переверзевым и с одним русским шпионом ¹ составили документ, в котором было сказано, что тов. Ленин является германским шпионом. Это обвинение показалось настолько диким, нелепым, что даже тогдашний меньшевистский ВЦИК запретил газетам печатать этот «документ». Но когда одна уличная черносотенная газетка вопреки запрещению все же напечатала его, то и другие «солидные» газеты не удержались и последовали ее примеру.

Нужно отдать справедливость буржуазии — момент она выбрала удачный. Трехдневная стрельба на улицах Питера взвинтила всем нервы до последней степени, благодаря чему эта дикая, совершенно невероятная при нормальных условиях клевета нашла себе благоприятную почву. Поверили ей не только обыватели, но и часть измученных, не разбирающихся в политике солдат.

Этим воспользовалась буржуазия и совместно с эсерами и меньшевиками пошла в наступление против революционных рабочих и солдат. Офицерство и юнкера выступили открыто и в первую очередь разгромили нашу типографию и редакцию газеты «Правда». Недалеко от типографии «Правды» был убит рабочий Воинов, вышедший оттуда с листовкой.

В воздухе чувствовалась близость погрома. Называться в эти дни большевиком открыто значило обречь себя на растерзание толпы озверевших обывателей. Партийные комитеты в городе были разгромлены, многие товарищи были арестованы, пошли слухи о возможности их расстрела.

Центральный Комитет нашей партии, учитывая положение, командировал ряд партийных работников в провинцию, чтобы там разъяснить смысл происшедших событий. Я, между прочим, был командирован в Финляндию, в город Гельсингфорс. Гнусная клевета успела докатиться и сюда. Офицерство и чиновничество Балтийского флота пытались распространить ее среди матросов, но не имели успеха. Когда я выступил перед 12-тысячной массой моряков на Сенатской площади с докладом об июльских событиях, из задних рядов послышались крики: «Долой! Немецкий шпион!..» Но подавляющая масса собрания заглушила эти крики возгласами: «Да здравствуют большевики! Ура!..»

Вернувшись числа 10 или 12 июля в Питер, я встретил в Таври-ческом дворце нескольких членов Центрального Комитета партии, в том числе тов. Орджоникидзе, который передал мне постановление ЦК о том, чтобы я переправил товарищей Ленина и Зиновьева в безопасное место.

До этого момента я, как и многие другие партийные работники, не знал, где находились товарищи Ленин и Зиновьев, хотя все с беспокойством спрашивали об этом друг друга, тем более что мы все знали об аресте товарищей Каменева, Троцкого, Раскольникова, Луначарского, Коллонтай и многих других.

Получив столь ответственное поручение, я в тот же день поехал по указанному адресу. Тов. Орджоникидзе направил меня к тов. Зо-фу (ныне комиссар военного флота республики) 2. Тов. Зоф свел меня с молодым рабочим, который должен был меня проводить на квартиру, где скрывались товарищи Ленин и Зиновьев. Под вечер мы отправились с молодым товарищем в Новую Деревню, где сели на сестрорецкий поезд. Уже смеркалось, когда мы приехали на станцию Разлив около Сестрорецка. Вдали от станции, на одной из глухих улиц, среди дач, заселенных петербургскими дачниками, указал он мне домик тов. Емельянова — сестрорецкого рабочего, и мы расстались. Это был одноэтажный домишко с тремя окнами, выходящими на улицу.

Войдя туда и сообщив хозяйке пароль, я спросил Константина Петровича (так назывался по имевшемуся у него чужому паспорту тов. Ленин). Я сел и огляделся. Домик состоял всего из двух комнат, битком набитых ребятишками. Хозяйка — мать семерых детей — знала, что Константин Петрович — Ленин и, несмотря на огромный риск, которому она подвергалась, укрывая товарищей Ленина и Зиновьева, не выражала ни малейшего волнения и на мой вопрос, как их здоровье, весело сообщила, что оба чувствуют себя превосходно и что Владимир Ильич на одно лишь жалуется, что газеты приходят неаккуратно.

Из дальнейшей беседы выяснилось, что Владимира Ильича и Зиновьева ради их безопасности пришлось переселить в лес, так как тут, по ее словам, их могли бы встретить шпики, которые, по ее сведениям, шныряют кругом. Так как мне нужно было видеть Владимира Ильича в тот же день во что бы то ни стало, то хозяйка позвала своего сынишку и предложила ему отвезти меня. Несмотря на поздний час (было около 11 часов вечера), мальчик лет 12—13 с удовольствием согласился. Пройдя закоулками до берега залива, мы спустили на воду лодку и, я на веслах, мальчик на руле, поплыли среди зарослей при лунном свете к месту жительства товарищей Ленина и Зиновьева. После путешествия около получаса по заливу и десятиминутной ходьбы среди болотного кустарника мы подошли к огромному стогу сена, сложенному на прогалине.

После данного мальчиком сигнала к нам вышли два человека. Было уже темно, и только слабый свет луны освещал закутанные в зимние пальто фигуры, в которых я едва узнал Владимира Ильича и Зиновьева. После горячих приветствий мы уселись у стога сена, и меня засыпали вопросами.

Перед тем как ехать к тов. Ленину, я зашел в Петербургский комитет партии большевиков, в то время помещавшийся на Выборгской стороне; там шла беседа о дальнейшем развитии революции, и тов. Лашевич, между прочим, сказал: «Вот посмотрите, тов. Ленин в сентябре будет премьер-министром!»...

Сидя у стога и сообщая товарищам Ленину и Зиновьеву петербургские новости, я передал им и слова тов. Лашевича. на что тов. Ленин очень спокойно ответил: «В этом ничего нет удивительного». От такого ответа я, признаться, немного опешил и поглядел на него с изумлением. Заметив мое удивление, Владимир Ильич стал обстоятельно мне объяснять, как будет развиваться русская революция. Я очень сожалею, что не записал тогда всего, что говорил он о судьбах революции. Но теперь я вспоминаю беседу на берегу залива у стога сена и убеждаюсь, что многое из того, что произошло после Октябрьской революции, Владимир Ильич предвидел еще тогда. Ведь знаменитые его брошюры «К лозунгам» и «Удержат ли большевики государственную власть?» были написаны им в то время у стога сена3

Вспоминается забавный случай с напечатанной наспех брошюрой Ленина «К лозунгам». Отвезя в город для напечатания рукопись, я через несколько дней вез к нему готовую брошюру, которую, сидя в вагоне, прочел. В ней, в одном месте, я нашел такую фразу: «В России в настоящее время нет ни одной партии, которая последовательно защищала бы интересы рабочего класса» (цитирую на память). Когда я приехал к Владимиру Ильичу и, показав ему это место, спросил: «А как же большевистская партия?» — он сначала схватился за голову, потом рассмеялся и сказал: «Ну, в следующем издании исправим».

Долго мы беседовали, сидя у стога сена в мой первый приезд. Но, несмотря на июль месяц, ночные болотистые испарения давали себя знать. Я дрожал в своем летнем костюме от пронизывающего холода. Спать легли мы в стоге, где заботливая рука Емельянова устроила нечто вроде спальни. Я долго не мог уснуть от холода, несмотря на то что лежал между Лениным и Зиновьевым, покрытый зимним пальто.

После этого я в продолжение двух с лишним недель через день-два приезжал к ним из Питера, носил провизию, газеты и пр., организуя в это же врем я надежное убежище для более продолжительного и приличного их существования. Кроме меня, насколько мне известно, провизию, белье и прочее возила им из города только товарка А. Н. Токарева — петербургская работница.

При первой же встрече было принято решение переехать в Финляндию, где с помощью финских товарищей мы рассчитывали устроиться более или менее безопасно и удобно. Затруднения возникли в выборе способа переправы через границу, которая в то время охранялась с необычайной тщательностью.

Несмотря на то что со времени перехода Ленина и Зиновьева на нелегальное положение прошло около месяца, газеты продолжали травлю с неослабевающей энергией, и как черносотенные, так и либеральные газетчики с пеною у рта требовали ареста Ленина и Зиновьева во что бы то ни стало. Не только контрразведка и уголовные сыщики Керенского были поставлены на ноги, но даже собаки, в том числе знаменитая собака-ищейка Треф, были мобилизованы для поимки неуловимых Ленина и Зиновьева. Наряду с охранниками и собаками в поисках Ленина и Зиновьева принимали участие сотни добровольных сыщиков из среды буржуазных обывателей. В один прекрасный день в газетах появилась заметка, что 50 офицеров «ударного батальона» поклялись или найти Ленина, или умереть.

Пока охранники, собаки и сыщики были заняты поисками Ленина, я — изысканием способа надежной переправы через границу, сам Ленин был занят... работой VI съезда партии большевиков, которым он руководил из своего весьма неудобного убежища. Когда Я. М. Свердлов, председательствовавший на съезде, ставя на голосование написанные рукою В. И. Ленина резолюции, имел неосторожность сообщить, что хотя Ленин и лишен возможности лично присутствовать на съезде, он невидимо участвует и даже руководит его работой, все газеты подняли невероятный вой и с утроенной энергией стали требовать немедленного ареста Ленина. За делегатами съезда была усилена слежка, и мне, как делегату съезда, пришлось быть очень осмотрительным и обставлять свои поездки в Сес-трорецк чрезвычайными мерами предосторожности, чтобы не навести шпиков на след.

Вместе с тем надо было торопиться с переездом в Финляндию, так как дальнейшее пребывание на болоте становилось опасным. Появлявшиеся время от времени вблизи убежища охотники могли случайно наткнуться на скрывающихся; сидеть же целые дни внутри стога и выходить только ночью становилось невыносимым. Общая же обстановка и атмосфера, созданные в городе арестами, газетной травлей и зловещими слухами, были таковы, что рассчитывать на убежище у прежде сочувствовавшей революции интеллигенции, имевшей удобные квартиры, не приходилось. Большинство активных, испытанных партийных работников были или арестованы, или разъехались по постановлению ЦК партии в провинцию. За теми же товарищами, которые остались в Питере на свободе, была установлена тщательная слежка. В выборе людей, помощь которых была необходима, квартиры, способа переезда и прочее надо было быть чрезвычайно осторожным, ибо малейшая неосмотрительность могла повести к аресту, а в то время арест для Ленина и Зиновьева был равносилен убийству их озверевшими агентами Керенского. Все это чрезвычайно затрудняло мою задачу и задерживало переезд.

Проектов перехода через границу было несколько. Каждый проект подвергался тщательному обсуждению и проверке. В конце концов было решено перейти финляндскую границу под видом сестрорецких рабочих (многие сестрорецкие рабочие жили на финляндской территории и для перехода через границу пользовались упрощенными паспортами). Тов. Емельянову было поручено достать такие паспорта у своих товарищей по заводу. Паспорта были получены; оставалось только переменить на них фотографические карточки. Неожиданное затруднение встретилось при розысках парика для тов. Ленина. Охранка Керенского, озабоченная поимкой тов. Ленина и тов. Зиновьева, запретила парикмахерским прокат и продажу париков кому бы то ни было без предъявления удостоверения личности. Во избежание каких-либо недоразумений я заручился удостоверением театрального кружка финляндских железнодорожников Выборгской стороны и таким образом беспрепятственно получил два парика в парикмахерской на Бассейной улице.

Тов. Ленин в парике, без усов и бороды был почти неузнаваем, а у тов. Зиновьева к тому времени отросли усы и борода, волосы были острижены, так что его также трудно было узнать. Приехавший с аппаратом тов. Лещенко сфотографировал Ленина и Зиновьева в их «нелегальном виде».

Прежде чем переправиться через границу, мне было поручено проверить, насколько тщательно пограничники просматривают документы. С этой целью мне пришлось раздобыть для себя через генеральный штаб Керенского разрешение на право свободного перехода через финляндскую границу туда и обратно, каковое мне, как финляндскому гражданину, было выдано без особых затруднений. Для большей верности я решил взять себе помощника. В качестве такового я пригласил беззаветно преданного революции Эйно Рахью, рабочего-финна, впоследствии знаменитого комиссара финской Красной гвардии. Он исхлопотал себе такое же удостоверение в штабе, и мы отправились «проверять границу». Перейдя пешком в нескольких местах границу — от Белоострова на юг до Сестрорец-ка, мы убедились, что этот способ ненадежен, так как при каждом переходе пограничники чуть ли не с лупой просматривали наши документы и чрезвычайно внимательно сличали наши физиономии с наклеенными на удостоверениях фотографическими карточками. При докладе Ленину и Зиновьеву о результатах рекогносцировки этот способ перехода был отклонен и остановились наконец на предложенном мною и Рахьей.

План, выработанный нами на всякий случай еще до «проверки границы», заключался в следующем: Ленин поедет в Финляндию на паровозе в качестве кочегара, а Зиновьев останется в Петрограде, где для него уже приготовлена комната в Лесном, недалеко от станции Удельная Финляндской железной дороги, в квартире айва-зове кого рабочего Эмиля Кальске.

Было решено перебраться сначала с болота на квартиру Кальске, там переночевать и оттуда пойти вечером на станцию Удельная, где Ленин сядет на паровоз, а мы с Рахьей в этом же поезде будем сопровождать его на финляндскую территорию до станции Териоки, где в нескольких верстах от станции была приготовлена надежная квартира. Машинист Г. Ялава, согласившийся взять к себе на паровоз Ленина, был мне хорошо знаком еще с детства. И когда я ему рассказал, какому большому подвергается он риску, он с истинно финским хладнокровием только улыбался и уверял, что «все пойдет очень хорошо».

Когда все было подготовлено, мы с Рахьей поехали в Сестро-рецк, чтобы в тот же день вывезти Ленина и Зиновьева с болота. Емельянов с сыном был уже у стога и укладывал в лодку накопившиеся за три недели пребывания в стогу газеты, пальто, одеяла и прочее.

Согласно нашему плану, мы с Рахьей предлагали добраться до квартиры Кальске таким путем: по Сестрорецкой железной дороге до станции Озерки, а оттуда пешком по Выборгскому шоссе или полотну Финляндской железной дороги до квартиры (около шести верст). Емельянов предложил другой путь: пройти пешком до станции Левашево, а оттуда поездом по Финляндской железной дороге проехать до станции Удельная (от станции Удельная до квартиры около одной версты). После недолгого обсуждения, взвесив «за» и «против», большинством было принято предложение Емельянова.

Наконец вещи уложены, мальчик сел в лодку и поехал домой, а мы, пятеро, побрели вдоль залива, сквозь кустарник, по направлению к Финляндской железной дороге. Идти нужно было верст 10 — 12. Было около девяти с половиной часов вечера, уже смеркалось. Шли гуськом, молча, Емельянов впереди, как знающий дорогу. По выходе на проселочную дорогу стало веселей, дорога пошла хорошая, навстречу — ни души. Следом за Емельяновым свернули с дороги на тропинку. В одном месте из-за темноты сбились с дороги: наткнулись на речку, которую перешли вброд, для чего пришлось раздеться. Разыскивая дорогу, попали на болото, обходя которое незаметно очутились среди торфяного пожарища. После долгих поисков дороги, окруженные тлеющим кустарником и едким дымом, рискуя ежеминутно провалиться в горящий под ногами торф, набрели на тропинку, которая и вывела нас из пожарища. Чувствуем, что окончательно заблудились. В полной темноте, ощупью, руководимые Емельяновым, который утешал нас тем, что он здесь первый раз заблудился, мы двигались вперед.

Наконец где-то прогудел паровозный гудок, Емельянов и Рахья отправились на разведку, а мы уселись под деревом ждать их возвращения. У меня в кармане было три свежих огурца, но хлеба и соли не догадался захватить. Съели так. Минут через 10—15 вернулись наши разведчики с сообщением, что мы находимся близ станции, кажется, Левашево. Надо отдать справедливость Владимиру Ильичу, ругал он нас за плохую организацию пресвирепо. Нужно-де было приобрести карту-трехверстку, почему предварительно не изучили дороги и прочее? За «разведку» тоже досталось: почему «кажется», а не точно узнали, какая станция? Всячески оправдываясь, мы побрели по направлению к станции. Станция оказалась не Левашево, а Дибуны, находящаяся всего в семи верстах от финляндской границы. Положение не из приятных. В лесу мы могли каждую минуту нарваться на разведку пограничной стражи и быть арестованными как подозрительные лица, ибо не будут же порядочные люди шляться в час ночи в стороне от жилых мест около границы. У железнодорожного сторожа узнали, что последний поезд в Питер пойдет в 1 час 30 минут ночи. Оставалось ждать минут 15. В ожидании поезда мы уселись на конце перрона, на противоположной стороне станции, послав Рахью на станцию проверить на всякий случай, нет ли чего подозрительного. Вернувшись со станции с озабоченным лицом, он сообщил, что там стоит патруль из десяти до зубов вооруженных юнкеров. Дело плохо. Могут подойти, поинтересоваться, что за люди вдруг появились на пустынном перроне. Я предложил Ленину, Зиновьеву и Рахье уйти под откос, в темноту, а сам с Емельяновым остался сидеть на месте. Не успели они спуститься вниз, как к нам подходит вооруженный винтовкой юнкер и обращается к Емельянову с вопросом, что он тут делает. Так как Емельянов к такому вопросу не был подготовлен, то дал ответ, который, по-видимому, юнкера не удовлетворил, так как после фантастических объяснений Емельянова он предложил ему следовать за ним. Моя особа, как более прилично одетого, по-видимому, не возбудила в юнкере подозрений, так как он очень вежливо осведомился, не дачник ли я местный и не жду ли поезда, идущего в Петроград, что я ему тоже очень вежливо подтвердил. Затем он молодцевато звякнул шпорами, повернулся и повел с собой арестованного Емельянова. Не успел я очухаться, как подошел поезд. «Как же мне быть?» — думал я и решил остаться, чтобы завтра, проведя остаток ночи и день в лесу, увести их в Удельную. Только я успел прийти к этому решению, как передо мной появился человек с винтовкой, но на этот раз в форме ученика реального училища, и вежливо, но настойчиво докладывает: «Это последний поезд, сегодня больше не будет. Вы на этом едете?» Мне ничего больше не оставалось делать, как подняться на площадку вагона, что я и сделал. Все это произошло так неожиданно, что я был буквально ошеломлен, до того ошеломлен, что выскочил из поезда не на станции Удельная, где я должен был сойти, чтобы предупредить Кальске о случившемся, а на станции Озерки, то есть не доезжая шести верст. Заметил я сзою ошибку только тогда, когда поезд уже ушел. Около трех часов утра я добрался до Кальске. Когда я вошел к нему в комнату, я не верил своим глазам: на полу лежали и хохотали над моим растерянным видом Ленин, Зиновьев и Рахья. Оказывается, что они, сидя под откосом, видели, как арестовали Емельянова и как меня реалист чуть не штыком подсаживал в вагон. Они сели вместе со мною в поезд, и так как они не растерялись, как я, то и доехали спокойно до станции Удельная, а пока я плелся от Озерков, они успели поужинать и уже почти засыпали, когда я пришел.

Теперь предстояло как можно скорей предупредить жену Емельянова об аресте ее мужа (наутро, впрочем, его освободили), чтобы она могла скрыть следы гребывания в Разливе Ленина и Зиновьева. Так как времени терять было нельзя, я, кое-как перекусив, пошел к Полуян, знавшей квартиру Емельянова. Был уже шестой час, когда я доплелся до ее квартиры. Рассказав, что надо сделать, я поспешил на Выборгскую сторону к машинисту Ялаве, который должен был отвезти Ленина в Финляндию.

Наступил вечер. Оставив Зиновьева на квартире Кальске, мы втроем направились к станции. С замиранием сердца ждем мы у перрона прихода поезда. Наконец подходит. На паровозе мелькнула знакомая фигура машиниста, жмем Ильичу руку и направляемся к паровозу. Ильич, бритый, в парике, похож на настоящего финна. Вскочив на паровоз и засучив рукава, он берет полено за поленом и бросает в топку. Все идет хорошо. На каждой остановке мы с Рахьей выскакиваем из вагона, наблюдаем за паровозом, сердце екает. Поезд подходит к Белоострову, предстоит двадцатиминутная остановка и тщательная проверка документов, а иногда и обыск. Поезд едва остановился, как находчивый Ялава отцепляет свой паровоз и уводит его куда-то в темноту за станцию... набирать воду. Мы чуть не аплодируем. И пока жандармы проверяли документы, Ялава «набирал воду». Перед самым третьим звонком подходит паровоз, дает гудок, и минут через 15 мы почти в полной безопасности на финляндской территории. Мы с Рахьей спешим к паровозу, радостно жмем руку Ильичу. У станции Териоки приготовлены лошади, а в четырнадцати верстах — квартира.

Я оставляю Владимира Ильича на попечение Рахьи и со следующим же поездом еду в Гельсингфорс приготовить квартиру и дальнейший переезд по железной дороге до Гельсингфорса. Посланные на другой день4 из Гельсингфорса в Териоки два товариша-финна доставили Ленина в небольшой городок Лахти, в 130 верстах от Гельсингфорса. При помощи депутата финляндского сейма5 устраиваю дальнейшую переправу и наконец встречаю Владимира Ильича в Гельсингфорсе на квартире... гсльсингфорсского полицмейстера.

В то время, еще при буржуазном правительстве, социал-демократы при коммунальных выборах, получив большинство голосов, назначили полицмейстером социал-демократа Густава Ровно. Это мой старый друг, петербургский рабочий, ныне финский коммунист, назначенный впоследствии при красном правительстве начальником милиции города Гельсингфорса. Более надежной квартиры нельзя было придумать.

После водворения Владимира Ильича в столь надежном месте я счел свою миссию выполненной и по приезде в Петроград получил от ЦК командировку на Урал. По возвращении с Урала я застал Владимира Ильича уже в Выборге, а затем в конце сентября в Петрограде6 . С сентября до 24 октября (6 ноября) Владимир Ильич непосредственно руководил подготовкой Октябрьской революции.

И когда наконец было решено взять в руки рабочих государственную власть, Владимир Ильич 24 октября (6 ноября) переехал из Лесного в Смольный. А на другой день, 25 октября (7 ноября) 1917 года Владимир Ильич легализовался вновь, но на этот раз уже в качестве Председателя Совета Народных Комиссаров.

Шотман А. Ленин в подполье. Л, 1924

Примечания:

1. Речь идет о прапорщике Д. С. Ермоленко. Ред

2.  Воспоминания написаны в 1924 г. Ред

3. Работа «Удержат ли большевики государственную власть?» была написана позднее — в конце сентября — 1 (14) октября 1917 г. (См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 34. С. 287—339.) Ред.

4. По свидетельству Л. П. Парвиайнен, жены Э. Рахьи, В. И. Ленин прожил у ее отца в деревне Ялкала несколько дней. Ред.

5. Речь идет о К. X. Вийке. Ред.

6. О дате приезда В. И. Ленина в Петроград см.  настоящий том, с. 187, подстрочное примечание. Ред

ЛЕНИН И ВСНХ

Еще в Смольном, до организации ВСНХ, мне пришлось присутствовать на заседаниях Совнаркома, где Владимир Ильич не раз ставил вопрос о создании органа, который всецело занялся бы вопросами народного хозяйства в широком смысле этого слова.

По поручению Ленина тов. Бухарин, Ларин и Осинский выработали положение о ВСНХ. До переезда в Москву, если не ошибаюсь, ни одно заседание ВСНХ не проходило без участия Владимира Ильича.

По переезде в Москву Владимир Ильич хотя и не присутствовал на заседаниях президиума ВСНХ в «Сибирской гостинице», но в Кремле под его председательством заседания происходили не раз.

В конце июня 1918 года я был в Кремле на одном из собраний президиума ВСНХ под председательством Владимира Ильича.

Вопрос шел о национализации всей промышленности за исключением мелкокустарной. До этого национализировали заводы и фабрики в отдельности по представлении или главка, или местных совнархозов.

По ряду причин, о которых тов. Ларин когда-нибудь, вероятно, расскажет подробно, провести национализацию нужно было не позже как к 30 июня.

Собрались мы у Владимира Ильича 27 июня. Ленин потребовал в течение суток составить список заводов и фабрик России всех отраслей промышленности. Работа была нелегкая.

В то время не все главки и центры знали количество заводов и фабрик в своей отрасли. Мы указывали Владимиру Ильичу на это обстоятельство. Но он нашел из этого положения выход. Он предложил взять прежние справочные книги и по ним составить перечень подлежащих национализации заводов и фабрик.

Конечно, это был перечень весьма неточный, но иного выхода не было. «Неважно, — говорил Владимир Ильич,— если и произойдет маленькая ошибка; важно послезавтра уже объявить, что все это национализировано».

Наши спецы после этого заседания работали всю ночь. На другой день уже в десять часов утра Владимир Ильич звонил мне по телефону: «Готовы ли списки?» Затем через каждые два часа он неустанно справлялся, сделана ли работа. Поздно вечером все главки и центры представили списки. Президиум ВСНХ объявил предприятия национализированными, о чем сейчас же сообщили Владимиру Ильичу.

Был уже первый час ночи 29 июня. Владимир Ильич приказал мне сейчас же ехать в редакцию «Известий» и сдать список в срочный набор, чтобы утром этого же дня он был опубликован. В редакции мне отказали в напечатании, мотивируя тем, что полосы уже сдаются в стереотипную. Я стал звонить в Кремль, вызывая Ленина, но ночной редактор отговаривал меня, не советуя тревожить Ленина, так как все равно ничего нельзя уже сделать.

Я все же дозвонился и рассказал ему положение дел. Владимир Ильич выругался и попросил передать трубку ночному редактору.

Что он ему говорил, я не слышал, но, судя по тому, как вытягивалась физиономия у ночного редактора, я догадался, что Владимир Ильич крепко «нажимает».

Декрет наутро появился...

Второй раз на заседании президиума ВСНХ Владимир Ильич присутствовал уже в «Деловом дворе» в 1921 году.

Тут он не председательствовал, а скромно сидел в сторонке и внимательно прислушивался к прениям о ходе работ Каширской электростанции.

При выходе его ждал автомобиль, но Владимир Ильич, увлекшись разговором с Г. Д. Цюрупой о Каширской электростанции, по-видимому, забыл об автомобиле, прошел мимо него и с Цюрупой по Варварке направился в Кремль.

Хотя Владимир Ильич формально и не входил в состав президиума ВСНХ и на заседаниях, за исключением нескольких случаев, не присутствовал, но работой ВСНХ он очень интересовался, особенно в 1918 и 1919 годах.

Всякое новое начинание его всегда увлекало. Когда начали постройку Шатурской, а затем Каширской электростанций, Владимир Ильич требовал подробной информации о ходе работ. Если происходили задержки в доставке на место работ продовольствия или материалов, находящихся в ведении других наркоматов, то стоило только позвонить об этом Владимиру Ильичу, и затруднения устранялись...

Торгово-промышленная газета. 1924. № 21. 26 января

И. Д. Путинцев у Ленина

Весною 1920 года я ехал на пароходе по Иртышу из Омска в Семипалатинск.

Проходя по палубе, мое внимание привлек сгорбленный лет 75 старик с большой седой бородой, одетый в какой-то парусиновый балахон. На голове у него была помятая шапчонка с перетянутой поперек красной лентой. Разговорившись с ним, я узнал, что он коммунист, едет из Омска, с партийных курсов к себе в станицу Урлю-тунскую. По происхождению казак, имеет сыновей, внуков и правнуков, из которых один сын и несколько внуков и внучек — коммунисты.

—    Мне скоро умирать,— говорил он,— но перед смертью хотелось бы видеть Владимира Ильича Ленина. Только бы увидать его, родного, а потом можно и умереть.

Учтя огромное агитационное значение такого свидания для окрестного казачества, я решил устроить ему свидание с Владимиром Ильичем.

Через несколько дней из Омска с одним из поездов я отправил тов. Путинцева в Москву, дав ему адрес квартиры тов. Правдина. Через дня два я также поехал с очередным докладом в Москву, где и встретился с тов. Путинцевым.

Условившись с Владимиром Ильичем о времени свидания, я в назначенное время поехал в Кремль, захватив с собою тов. Путинцева.

Поговорив с Владимиром Ильичем о сибирских делах, я перед уходом попросил его принять оригинального старика казака. Ленин с удовольствием согласился.

Когда я ввел тов. Путинцева в кабинет, тов. Ленин встал из-за стола, подошел к растерявшемуся старику и, взяв его обеими руками за руку, сказал:

—    Здравствуйте, Илья Данилович!

От неожиданности Илья Данилович совсем растерялся и от волнения едва произнес:

—    Любезный деятель, поклон из Сибири.

Усадив старика против себя на стул у окна, Ленин стал подробно расспрашивать его о жизни сибирских казаков.

Илья Данилович отвечал на все вопросы очень обстоятельно, указывал без стеснения недостатки советского механизма, за хорошие декреты хвалил без лести. Владимиру Ильичу тов. Путинцев, видимо, очень понравился, говорил с ним как со старым знакомым, вспоминал о своей жизни в Сибири и пр.

Я сидел в стороне и все пытался прекратить затянувшееся свидание, так как знал, что каждая минута рабочего дня у Владимира Ильича занята. Но собеседники так увлеклись, что не заметили, как прошел час. Наконец мне удалось прервать их разговор. При прощании тов. Путинцев обращается к Владимиру Ильичу:

—    Любезный деятель, разреши нам поставить в станице Урлютунской тебе при жизни памятник.

Владимир Ильич, улыбаясь, стал его отговаривать от этого.

—    Ну, тогда разреши нам в станице устроить детский сад и назвать твоим именем.

—    Ну, это дело хорошее,— сказал Владимир Ильич.

—    Вот только красок, гвоздей, досок для решетки будет трудно достать: все национализировано,— сокрушенно говорит старик.

—    Ну, это, я думаю, не трудно будет устроить, попросите, вот, Шотмана, ведь он там председатель совнархоза,— отвечает Владимир Ильич.

—    А ты, любезный деятель, напиши ему записку, чтобы дал,— предложил с хитрой улыбкой старик.

Ленин, смеясь, берет свой бланк и пишет: «Прошу оказывать всякое содействие подателю, товарищу Путинцеву Илье Даниловичу, для организации детского сада и других подобных предприятий в его местности, Семипалатинской губернии, Павлодарском уезде. Пред. Совета Труда и Обороны В. Ульянов (Ленин)» ¹.

—    Спасибо, любезный деятель,— говорит практичный старик.— А теперь напиши еще записку, чтобы ЧК выпустила меня из Москвы, а то может выйти задержка.

Владимир Ильич и эту просьбу выполнил, написав на своем бланке просьбу ЧК, чтобы не задерживали тов. И. Д. Путинцева.

—    А теперь, любезный деятель, разреши тебя поцеловать и передать нашим казакам поклон от тебя.

Владимир Ильич обнял старика и крепко, по-товарищески поцеловал его.

Когда вышли из кабинета и проходили через приемную, нас провожали сердитые взгляды секретарей, недовольных тем, что мы так долго задержались у Ильича.

Но Илья Данилович ничего не замечал, он шел с блаженной улыбкой на устах, бережно неся в руках две собственноручных записки В. И. Ленина.

У великой могилы. М., 1924. С. 269