ЛЕНИН В ПОДПОЛЬЕ
(Июль — октябрь 1917 года)
Летом 1917 года, когда правительство Керенского после четырех месяцев своего господства убедилось в своей близкой гибели, вся его ненависть обрушилась на великого вождя рабочих и крестьян — Владимира Ильича Ленина, с первого же дня по приезде в Россию после Февральской революции призывавшего к свержению буржуазно-меньшевистского и всего капиталистического строя.
Цепляясь за власть, буржуазия и ее прихвостни — меньшевики и эсеры думали найти свое спасение в гибели тов. Ленина. Просто арестовать его или убить они боялись, ибо чувствовали, что тогда им несдобровать, так как огромное большинство рабочих и солдат уже тогда беззаветно шло за своим вождем. Нужен был другой способ, чтобы избавиться от тов. Ленина. Для этого был применен старый, испытанный буржуазией способ — клевета.
Когда рабочие и солдаты, изверившись наконец в соглашательском правительстве, видя его двойственную, вредную для широких масс политику, вышли 3 июля с оружием в руках на улицу с требованием прекратить войну, передать землю крестьянам, фабрики и заводы рабочим, то есть выступили с теми лозунгами, которые тов. Ленин бросал в широкие массы с первых дней своего приезда, этот момент буржуазия сочла наиболее для себя подходящим, чтобы нанести удар нарастающей пролетарской революции.
Для выполнения этого гнусного дела был выбран «бывший человек» — бывший представитель петербургских рабочих во II Государственной думе Г. Алексинский. Этот прохвост совместно с министром юстиции, «социалистом» Переверзевым и с одним русским шпионом 1 составили документ, в котором было сказано, что тов. Ленин является германским шпионом. Это обвинение показалось настолько диким, нелепым, что даже тогдашний меньшевистский ВЦИК запретил газетам печатать этот «документ». Но когда одна уличная черносотенная газетка вопреки запрещению все же напечатала его, то и другие «солидные» газеты не удержались и последовали ее примеру.
Нужно отдать справедливость буржуазии — момент она выбрала удачный. Трехдневная стрельба на улицах Питера взвинтила всем нервы до последней степени, благодаря чему эта дикая, совершенно невероятная при нормальных условиях клевета нашла себе благоприятную почву. Поверили ей не только обыватели, но и часть измученных, не разбирающихся в политике солдат.
Этим воспользовалась буржуазия и совместно с эсерами и меньшевиками пошла в наступление против революционных рабочих и солдат. Офицерство и юнкера выступили открыто и в первую очередь разгромили нашу типографию и редакцию газеты «Правда». Недалеко от типографии «Правды» был убит рабочий Воинов, вышедший оттуда с листовкой.
В воздухе чувствовалась близость погрома. Называться в эти дни большевиком открыто значило обречь себя на растерзание толпы озверевших обывателей. Партийные комитеты в городе были разгромлены, многие товарищи были арестованы, пошли слухи о возможности их расстрела.
Центральный Комитет нашей партии, учитывая положение, командировал ряд партийных работников в провинцию, чтобы там разъяснить смысл происшедших событий. Я, между прочим, был командирован в Финляндию, в город Гельсингфорс. Гнусная клевета успела докатиться и сюда. Офицерство и чиновничество Балтийского флота пытались распространить ее среди матросов, но не имели успеха. Когда я выступил перед 12-тысячной массой моряков на Сенатской площади с докладом об июльских событиях, из задних рядов послышались крики: «Долой! Немецкий шпион!..» Но подавляющая масса собрания заглушила эти крики возгласами: «Да здравствуют большевики! Ура!..»
Вернувшись числа 10 или 12 июля в Питер, я встретил в Таври-ческом дворце нескольких членов Центрального Комитета партии, в том числе тов. Орджоникидзе, который передал мне постановление ЦК о том, чтобы я переправил товарищей Ленина и Зиновьева в безопасное место.
До этого момента я, как и многие другие партийные работники, не знал, где находились товарищи Ленин и Зиновьев, хотя все с беспокойством спрашивали об этом друг друга, тем более что мы все знали об аресте товарищей Каменева, Троцкого, Раскольникова, Луначарского, Коллонтай и многих других.
Получив столь ответственное поручение, я в тот же день поехал по указанному адресу. Тов. Орджоникидзе направил меня к тов. Зо-фу (ныне комиссар военного флота республики) 2. Тов. Зоф свел меня с молодым рабочим, который должен был меня проводить на квартиру, где скрывались товарищи Ленин и Зиновьев. Под вечер мы отправились с молодым товарищем в Новую Деревню, где сели на сестрорецкий поезд. Уже смеркалось, когда мы приехали на станцию Разлив около Сестрорецка. Вдали от станции, на одной из глухих улиц, среди дач, заселенных петербургскими дачниками, указал он мне домик тов. Емельянова — сестрорецкого рабочего, и мы расстались. Это был одноэтажный домишко с тремя окнами, выходящими на улицу.
Войдя туда и сообщив хозяйке пароль, я спросил Константина Петровича (так назывался по имевшемуся у него чужому паспорту тов. Ленин). Я сел и огляделся. Домик состоял всего из двух комнат, битком набитых ребятишками. Хозяйка — мать семерых детей — знала, что Константин Петрович — Ленин и, несмотря на огромный риск, которому она подвергалась, укрывая товарищей Ленина и Зиновьева, не выражала ни малейшего волнения и на мой вопрос, как их здоровье, весело сообщила, что оба чувствуют себя превосходно и что Владимир Ильич на одно лишь жалуется, что газеты приходят неаккуратно.
Из дальнейшей беседы выяснилось, что Владимира Ильича и Зиновьева ради их безопасности пришлось переселить в лес, так как тут, по ее словам, их могли бы встретить шпики, которые, по ее сведениям, шныряют кругом. Так как мне нужно было видеть Владимира Ильича в тот же день во что бы то ни стало, то хозяйка позвала своего сынишку и предложила ему отвезти меня. Несмотря на поздний час (было около 11 часов вечера), мальчик лет 12—13 с удовольствием согласился. Пройдя закоулками до берега залива, мы спустили на воду лодку и, я на веслах, мальчик на руле, поплыли среди зарослей при лунном свете к месту жительства товарищей Ленина и Зиновьева. После путешествия около получаса по заливу и десятиминутной ходьбы среди болотного кустарника мы подошли к огромному стогу сена, сложенному на прогалине.
После данного мальчиком сигнала к нам вышли два человека. Было уже темно, и только слабый свет луны освещал закутанные в зимние пальто фигуры, в которых я едва узнал Владимира Ильича и Зиновьева. После горячих приветствий мы уселись у стога сена, и меня засыпали вопросами.
Перед тем как ехать к тов. Ленину, я зашел в Петербургский комитет партии большевиков, в то время помещавшийся на Выборгской стороне; там шла беседа о дальнейшем развитии революции, и тов. Лашевич, между прочим, сказал: «Вот посмотрите, тов. Ленин в сентябре будет премьер-министром!»...
Сидя у стога и сообщая товарищам Ленину и Зиновьеву петербургские новости, я передал им и слова тов. Лашевича. на что тов. Ленин очень спокойно ответил: «В этом ничего нет удивительного». От такого ответа я, признаться, немного опешил и поглядел на него с изумлением. Заметив мое удивление, Владимир Ильич стал обстоятельно мне объяснять, как будет развиваться русская революция. Я очень сожалею, что не записал тогда всего, что говорил он о судьбах революции. Но теперь я вспоминаю беседу на берегу залива у стога сена и убеждаюсь, что многое из того, что произошло после Октябрьской революции, Владимир Ильич предвидел еще тогда. Ведь знаменитые его брошюры «К лозунгам» и «Удержат ли большевики государственную власть?» были написаны им в то время у стога сена3
Вспоминается забавный случай с напечатанной наспех брошюрой Ленина «К лозунгам». Отвезя в город для напечатания рукопись, я через несколько дней вез к нему готовую брошюру, которую, сидя в вагоне, прочел. В ней, в одном месте, я нашел такую фразу: «В России в настоящее время нет ни одной партии, которая последовательно защищала бы интересы рабочего класса» (цитирую на память). Когда я приехал к Владимиру Ильичу и, показав ему это место, спросил: «А как же большевистская партия?» — он сначала схватился за голову, потом рассмеялся и сказал: «Ну, в следующем издании исправим».
Долго мы беседовали, сидя у стога сена в мой первый приезд. Но, несмотря на июль месяц, ночные болотистые испарения давали себя знать. Я дрожал в своем летнем костюме от пронизывающего холода. Спать легли мы в стоге, где заботливая рука Емельянова устроила нечто вроде спальни. Я долго не мог уснуть от холода, несмотря на то что лежал между Лениным и Зиновьевым, покрытый зимним пальто.
После этого я в продолжение двух с лишним недель через день-два приезжал к ним из Питера, носил провизию, газеты и пр., организуя в это же врем я надежное убежище для более продолжительного и приличного их существования. Кроме меня, насколько мне известно, провизию, белье и прочее возила им из города только товарка А. Н. Токарева — петербургская работница.
При первой же встрече было принято решение переехать в Финляндию, где с помощью финских товарищей мы рассчитывали устроиться более или менее безопасно и удобно. Затруднения возникли в выборе способа переправы через границу, которая в то время охранялась с необычайной тщательностью.
Несмотря на то что со времени перехода Ленина и Зиновьева на нелегальное положение прошло около месяца, газеты продолжали травлю с неослабевающей энергией, и как черносотенные, так и либеральные газетчики с пеною у рта требовали ареста Ленина и Зиновьева во что бы то ни стало. Не только контрразведка и уголовные сыщики Керенского были поставлены на ноги, но даже собаки, в том числе знаменитая собака-ищейка Треф, были мобилизованы для поимки неуловимых Ленина и Зиновьева. Наряду с охранниками и собаками в поисках Ленина и Зиновьева принимали участие сотни добровольных сыщиков из среды буржуазных обывателей. В один прекрасный день в газетах появилась заметка, что 50 офицеров «ударного батальона» поклялись или найти Ленина, или умереть.
Пока охранники, собаки и сыщики были заняты поисками Ленина, я — изысканием способа надежной переправы через границу, сам Ленин был занят... работой VI съезда партии большевиков, которым он руководил из своего весьма неудобного убежища. Когда Я. М. Свердлов, председательствовавший на съезде, ставя на голосование написанные рукою В. И. Ленина резолюции, имел неосторожность сообщить, что хотя Ленин и лишен возможности лично присутствовать на съезде, он невидимо участвует и даже руководит его работой, все газеты подняли невероятный вой и с утроенной энергией стали требовать немедленного ареста Ленина. За делегатами съезда была усилена слежка, и мне, как делегату съезда, пришлось быть очень осмотрительным и обставлять свои поездки в Сес-трорецк чрезвычайными мерами предосторожности, чтобы не навести шпиков на след.
Вместе с тем надо было торопиться с переездом в Финляндию, так как дальнейшее пребывание на болоте становилось опасным. Появлявшиеся время от времени вблизи убежища охотники могли случайно наткнуться на скрывающихся; сидеть же целые дни внутри стога и выходить только ночью становилось невыносимым. Общая же обстановка и атмосфера, созданные в городе арестами, газетной травлей и зловещими слухами, были таковы, что рассчитывать на убежище у прежде сочувствовавшей революции интеллигенции, имевшей удобные квартиры, не приходилось. Большинство активных, испытанных партийных работников были или арестованы, или разъехались по постановлению ЦК партии в провинцию. За теми же товарищами, которые остались в Питере на свободе, была установлена тщательная слежка. В выборе людей, помощь которых была необходима, квартиры, способа переезда и прочее надо было быть чрезвычайно осторожным, ибо малейшая неосмотрительность могла повести к аресту, а в то время арест для Ленина и Зиновьева был равносилен убийству их озверевшими агентами Керенского. Все это чрезвычайно затрудняло мою задачу и задерживало переезд.
Проектов перехода через границу было несколько. Каждый проект подвергался тщательному обсуждению и проверке. В конце концов было решено перейти финляндскую границу под видом сестрорецких рабочих (многие сестрорецкие рабочие жили на финляндской территории и для перехода через границу пользовались упрощенными паспортами). Тов. Емельянову было поручено достать такие паспорта у своих товарищей по заводу. Паспорта были получены; оставалось только переменить на них фотографические карточки. Неожиданное затруднение встретилось при розысках парика для тов. Ленина. Охранка Керенского, озабоченная поимкой тов. Ленина и тов. Зиновьева, запретила парикмахерским прокат и продажу париков кому бы то ни было без предъявления удостоверения личности. Во избежание каких-либо недоразумений я заручился удостоверением театрального кружка финляндских железнодорожников Выборгской стороны и таким образом беспрепятственно получил два парика в парикмахерской на Бассейной улице.
Тов. Ленин в парике, без усов и бороды был почти неузнаваем, а у тов. Зиновьева к тому времени отросли усы и борода, волосы были острижены, так что его также трудно было узнать. Приехавший с аппаратом тов. Лещенко сфотографировал Ленина и Зиновьева в их «нелегальном виде».
Прежде чем переправиться через границу, мне было поручено проверить, насколько тщательно пограничники просматривают документы. С этой целью мне пришлось раздобыть для себя через генеральный штаб Керенского разрешение на право свободного перехода через финляндскую границу туда и обратно, каковое мне, как финляндскому гражданину, было выдано без особых затруднений. Для большей верности я решил взять себе помощника. В качестве такового я пригласил беззаветно преданного революции Эйно Рахью, рабочего-финна, впоследствии знаменитого комиссара финской Красной гвардии. Он исхлопотал себе такое же удостоверение в штабе, и мы отправились «проверять границу». Перейдя пешком в нескольких местах границу — от Белоострова на юг до Сестрорец-ка, мы убедились, что этот способ ненадежен, так как при каждом переходе пограничники чуть ли не с лупой просматривали наши документы и чрезвычайно внимательно сличали наши физиономии с наклеенными на удостоверениях фотографическими карточками. При докладе Ленину и Зиновьеву о результатах рекогносцировки этот способ перехода был отклонен и остановились наконец на предложенном мною и Рахьей.
План, выработанный нами на всякий случай еще до «проверки границы», заключался в следующем: Ленин поедет в Финляндию на паровозе в качестве кочегара, а Зиновьев останется в Петрограде, где для него уже приготовлена комната в Лесном, недалеко от станции Удельная Финляндской железной дороги, в квартире айва-зове кого рабочего Эмиля Кальске.
Было решено перебраться сначала с болота на квартиру Кальске, там переночевать и оттуда пойти вечером на станцию Удельная, где Ленин сядет на паровоз, а мы с Рахьей в этом же поезде будем сопровождать его на финляндскую территорию до станции Териоки, где в нескольких верстах от станции была приготовлена надежная квартира. Машинист Г. Ялава, согласившийся взять к себе на паровоз Ленина, был мне хорошо знаком еще с детства. И когда я ему рассказал, какому большому подвергается он риску, он с истинно финским хладнокровием только улыбался и уверял, что «все пойдет очень хорошо».
Когда все было подготовлено, мы с Рахьей поехали в Сестро-рецк, чтобы в тот же день вывезти Ленина и Зиновьева с болота. Емельянов с сыном был уже у стога и укладывал в лодку накопившиеся за три недели пребывания в стогу газеты, пальто, одеяла и прочее.
Согласно нашему плану, мы с Рахьей предлагали добраться до квартиры Кальске таким путем: по Сестрорецкой железной дороге до станции Озерки, а оттуда пешком по Выборгскому шоссе или полотну Финляндской железной дороги до квартиры (около шести верст). Емельянов предложил другой путь: пройти пешком до станции Левашево, а оттуда поездом по Финляндской железной дороге проехать до станции Удельная (от станции Удельная до квартиры около одной версты). После недолгого обсуждения, взвесив «за» и «против», большинством было принято предложение Емельянова.
Наконец вещи уложены, мальчик сел в лодку и поехал домой, а мы, пятеро, побрели вдоль залива, сквозь кустарник, по направлению к Финляндской железной дороге. Идти нужно было верст 10 — 12. Было около девяти с половиной часов вечера, уже смеркалось. Шли гуськом, молча, Емельянов впереди, как знающий дорогу. По выходе на проселочную дорогу стало веселей, дорога пошла хорошая, навстречу — ни души. Следом за Емельяновым свернули с дороги на тропинку. В одном месте из-за темноты сбились с дороги: наткнулись на речку, которую перешли вброд, для чего пришлось раздеться. Разыскивая дорогу, попали на болото, обходя которое незаметно очутились среди торфяного пожарища. После долгих поисков дороги, окруженные тлеющим кустарником и едким дымом, рискуя ежеминутно провалиться в горящий под ногами торф, набрели на тропинку, которая и вывела нас из пожарища. Чувствуем, что окончательно заблудились. В полной темноте, ощупью, руководимые Емельяновым, который утешал нас тем, что он здесь первый раз заблудился, мы двигались вперед.
Наконец где-то прогудел паровозный гудок, Емельянов и Рахья отправились на разведку, а мы уселись под деревом ждать их возвращения. У меня в кармане было три свежих огурца, но хлеба и соли не догадался захватить. Съели так. Минут через 10—15 вернулись наши разведчики с сообщением, что мы находимся близ станции, кажется, Левашево. Надо отдать справедливость Владимиру Ильичу, ругал он нас за плохую организацию пресвирепо. Нужно-де было приобрести карту-трехверстку, почему предварительно не изучили дороги и прочее? За «разведку» тоже досталось: почему «кажется», а не точно узнали, какая станция? Всячески оправдываясь, мы побрели по направлению к станции. Станция оказалась не Левашево, а Дибуны, находящаяся всего в семи верстах от финляндской границы. Положение не из приятных. В лесу мы могли каждую минуту нарваться на разведку пограничной стражи и быть арестованными как подозрительные лица, ибо не будут же порядочные люди шляться в час ночи в стороне от жилых мест около границы. У железнодорожного сторожа узнали, что последний поезд в Питер пойдет в 1 час 30 минут ночи. Оставалось ждать минут 15. В ожидании поезда мы уселись на конце перрона, на противоположной стороне станции, послав Рахью на станцию проверить на всякий случай, нет ли чего подозрительного. Вернувшись со станции с озабоченным лицом, он сообщил, что там стоит патруль из десяти до зубов вооруженных юнкеров. Дело плохо. Могут подойти, поинтересоваться, что за люди вдруг появились на пустынном перроне. Я предложил Ленину, Зиновьеву и Рахье уйти под откос, в темноту, а сам с Емельяновым остался сидеть на месте. Не успели они спуститься вниз, как к нам подходит вооруженный винтовкой юнкер и обращается к Емельянову с вопросом, что он тут делает. Так как Емельянов к такому вопросу не был подготовлен, то дал ответ, который, по-видимому, юнкера не удовлетворил, так как после фантастических объяснений Емельянова он предложил ему следовать за ним. Моя особа, как более прилично одетого, по-видимому, не возбудила в юнкере подозрений, так как он очень вежливо осведомился, не дачник ли я местный и не жду ли поезда, идущего в Петроград, что я ему тоже очень вежливо подтвердил. Затем он молодцевато звякнул шпорами, повернулся и повел с собой арестованного Емельянова. Не успел я очухаться, как подошел поезд. «Как же мне быть?» — думал я и решил остаться, чтобы завтра, проведя остаток ночи и день в лесу, увести их в Удельную. Только я успел прийти к этому решению, как передо мной появился человек с винтовкой, но на этот раз в форме ученика реального училища, и вежливо, но настойчиво докладывает: «Это последний поезд, сегодня больше не будет. Вы на этом едете?» Мне ничего больше не оставалось делать, как подняться на площадку вагона, что я и сделал. Все это произошло так неожиданно, что я был буквально ошеломлен, до того ошеломлен, что выскочил из поезда не на станции Удельная, где я должен был сойти, чтобы предупредить Кальске о случившемся, а на станции Озерки, то есть не доезжая шести верст. Заметил я сзою ошибку только тогда, когда поезд уже ушел. Около трех часов утра я добрался до Кальске. Когда я вошел к нему в комнату, я не верил своим глазам: на полу лежали и хохотали над моим растерянным видом Ленин, Зиновьев и Рахья. Оказывается, что они, сидя под откосом, видели, как арестовали Емельянова и как меня реалист чуть не штыком подсаживал в вагон. Они сели вместе со мною в поезд, и так как они не растерялись, как я, то и доехали спокойно до станции Удельная, а пока я плелся от Озерков, они успели поужинать и уже почти засыпали, когда я пришел.
Теперь предстояло как можно скорей предупредить жену Емельянова об аресте ее мужа (наутро, впрочем, его освободили), чтобы она могла скрыть следы гребывания в Разливе Ленина и Зиновьева. Так как времени терять было нельзя, я, кое-как перекусив, пошел к Полуян, знавшей квартиру Емельянова. Был уже шестой час, когда я доплелся до ее квартиры. Рассказав, что надо сделать, я поспешил на Выборгскую сторону к машинисту Ялаве, который должен был отвезти Ленина в Финляндию.
Наступил вечер. Оставив Зиновьева на квартире Кальске, мы втроем направились к станции. С замиранием сердца ждем мы у перрона прихода поезда. Наконец подходит. На паровозе мелькнула знакомая фигура машиниста, жмем Ильичу руку и направляемся к паровозу. Ильич, бритый, в парике, похож на настоящего финна. Вскочив на паровоз и засучив рукава, он берет полено за поленом и бросает в топку. Все идет хорошо. На каждой остановке мы с Рахьей выскакиваем из вагона, наблюдаем за паровозом, сердце екает. Поезд подходит к Белоострову, предстоит двадцатиминутная остановка и тщательная проверка документов, а иногда и обыск. Поезд едва остановился, как находчивый Ялава отцепляет свой паровоз и уводит его куда-то в темноту за станцию... набирать воду. Мы чуть не аплодируем. И пока жандармы проверяли документы, Ялава «набирал воду». Перед самым третьим звонком подходит паровоз, дает гудок, и минут через 15 мы почти в полной безопасности на финляндской территории. Мы с Рахьей спешим к паровозу, радостно жмем руку Ильичу. У станции Териоки приготовлены лошади, а в четырнадцати верстах — квартира.
Я оставляю Владимира Ильича на попечение Рахьи и со следующим же поездом еду в Гельсингфорс приготовить квартиру и дальнейший переезд по железной дороге до Гельсингфорса. Посланные на другой день4 из Гельсингфорса в Териоки два товариша-финна доставили Ленина в небольшой городок Лахти, в 130 верстах от Гельсингфорса. При помощи депутата финляндского сейма5 устраиваю дальнейшую переправу и наконец встречаю Владимира Ильича в Гельсингфорсе на квартире... гсльсингфорсского полицмейстера.
В то время, еще при буржуазном правительстве, социал-демократы при коммунальных выборах, получив большинство голосов, назначили полицмейстером социал-демократа Густава Ровно. Это мой старый друг, петербургский рабочий, ныне финский коммунист, назначенный впоследствии при красном правительстве начальником милиции города Гельсингфорса. Более надежной квартиры нельзя было придумать.
После водворения Владимира Ильича в столь надежном месте я счел свою миссию выполненной и по приезде в Петроград получил от ЦК командировку на Урал. По возвращении с Урала я застал Владимира Ильича уже в Выборге, а затем в конце сентября в Петрограде6 . С сентября до 24 октября (6 ноября) Владимир Ильич непосредственно руководил подготовкой Октябрьской революции.
И когда наконец было решено взять в руки рабочих государственную власть, Владимир Ильич 24 октября (6 ноября) переехал из Лесного в Смольный. А на другой день, 25 октября (7 ноября) 1917 года Владимир Ильич легализовался вновь, но на этот раз уже в качестве Председателя Совета Народных Комиссаров.
Шотман А. Ленин в подполье. Л, 1924
Примечания:
1. Речь идет о прапорщике Д. С. Ермоленко. Ред
2. Воспоминания написаны в 1924 г. Ред
3. Работа «Удержат ли большевики государственную власть?» была написана позднее — в конце сентября — 1 (14) октября 1917 г. (См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 34. С. 287—339.) Ред.
4. По свидетельству Л. П. Парвиайнен, жены Э. Рахьи, В. И. Ленин прожил у ее отца в деревне Ялкала несколько дней. Ред.
5. Речь идет о К. X. Вийке. Ред.
6. О дате приезда В. И. Ленина в Петроград см. настоящий том, с. 187, подстрочное примечание. Ред