Глава вторая
«Я ЛЮБЛЮ КОННУЮ АРМИЮ, НО ЕЩЕ БОЛЬШЕ ЛЮБЛЮ РЕВОЛЮЦИЮ...»
К весне 1920 года положение молодой Советской Республики несколько упрочилось. Разгром отборных войск генерала Деникина дал возможность Красной Армии ликвидировать другие звенья контрреволюционного кольца вокруг Советской страны. Пусть только империалисты еще попробуют войной испытать силу революционной России, говорил Владимир Ильич Ленин, их постигнет та же судьба, что и Колчака, и Юденича, и Деникина. Теперь всем было ясно, что попытки империалистов вооруженным путем уничтожить Советскую власть потерпели крах.
Поражение врагов на Южном фронте дало возможность завершить ликвидацию фронтов в Туркестане.
Первая Конная армия в эти весенние дни также успешно провела боевые операции. Преследуя остатки деникинских войск, мы достигли казачьих станиц южнее и юго-западнее Майкопа. В Майкопе меня и застала телеграмма Реввоенсовета Кавказского фронта. М. Н. Тухачевский и Г. К. Орджоникидзе сообщали, что мне и Ворошилову приказано прибыть в Москву.
Я радовался поездке: встречусь с Лениным. Это была моя давняя мечта. Завидовал Ворошилову, которому еще в 1906 году довелось близко познакомиться с Лениным. Тогда еще совсем молодой рабочий-большевик Климент Ефремович был избран делегатом IV (Объединительного) съезда партии от «Донецкого Союза». Приехав в Питер, Ворошилов направился в издательство «Вперед», которым тогда руководил В. Д. Бонч-Бруевич. В одной из комнат издательства Ленин проводил совещание с делегатами, прибывшими на съезд партии. Ворошилов тогда рассказывал Владимиру Ильичу о составе луганской партийной организации, о том, как трудятся рабочие, как ведут революционную борьбу, о горловском восстании, где хорошо проявили себя рабочие боевых дружин.
В долгие зимние вечера, в перерывах между боями, у нас в штабе не раз завязывались задушевные беседы. Мы мечтали о том, когда, наконец, закончится война и мы сможем взяться за мирное строительство. Однако неизменно беседы завершались думами о Ленине, об этом величайшем мыслителе, вожде революции, самом близком друге всех угнетенных народов мира. И когда заходил такой разговор, я просил Климента Ефремовича как можно больше рассказать о Ленине. Ворошилов усаживался поудобнее и рассказывал о нем, рассказывал с какой-то подкупающей задушевностью, и мы, слушавшие его, невольно завидовали Клименту Ефремовичу. Каждому из нас самому хотелось быстрее увидеть Ильича.
- Владимир Ильич, — говорил Ворошилов, — самый простой человек. Энергичный, живой, внимательно слушает тебя, не перебивает. Побеседуешь с ним — и будто сил прибавится. Сила его разума поражает. Говорит с тобой просто, без всякой учености, но мысли глубокие, и вся его забота — о трудовом человеке.
Потом вдруг Ворошилов спохватывался:
- Нет, Семен Михайлович, о Ленине не так просто рассказывать. Не умею. Тут самому увидеть и послушать его надо.
А сейчас, когда мы получили телеграмму о поездке в Москву, Ворошилов дружески тронул меня за плечо:
- Ну, кажется, и тебе на этот раз повезет. На съезде будет Ленин.
- Так ведь мы не делегаты, — возразил я.
Ворошилов улыбнулся:
- Приедем — будем гостями. Я уверен, что нас тоже пригласят на съезд.
«Что я за командарм, если до сих пор не увиделся с Лениным? — мысленно попрекал я себя. — Нет, надо увидеть Владимира Ильича. Письмо ему писал, поддержал он меня в одном важном деле, а вот свидеться с вождем не удалось».
Ленин... Это имя было свято для каждого из нас, и все то, что касалось вождя пролетарской революции, никого не оставляло равнодушным. Красным бойцам хотелось больше узнать о нем. Нечто подобное испытывал и я. Правда, от большевиков-революционеров я уже немного знал о Ленине, но никогда его не видел и не слышал.
Имя Ленина было на устах каждого бойца. Невольно мне вспоминается лето грозного 1918 года. Мы тогда пробивались с отрядами на север, к Царицыну. Со всех сторон на нас наседали озверевшие белоказаки, они не щадили ни старых, ни молодых и даже детей. А если к ним попадали в плен наши бойцы, они сразу уничтожали их. Нам было очень тяжело. Тифозные больные и раненые стонали на тряских скрипучих повозках, душераздирающе кричали измученные голодом, жаждой и страхом дети; задыхаясь едкой пылью, кашляли и ругались старики; прижимая к высохшим грудям умирающих младенцев, в отчаянии проклинали судьбу женщины. Все это было страшным кошмаром. Но когда под Царицыном до нас дошла весть о злодейском покушении эсерки Каплан на жизнь В. И. Ленина, люди, казалось, забыли свое бедственное положение. Для них жизнь Ильича была дороже собственной, тревога за В. И. Ленина оттеснила на второй план все страдания и муки. Бойцы потребовали подробного отчета о покушении на В. И. Ленина и постановили послать делегацию в Царицын. Вскоре из штаба 10-й армии привезли «Правду», поместившую бюллетень о состоянии здоровья Владимира Ильича. Комиссар прочитал сообщение. Несколько минут длилось гнетущее молчание. Люди оцепенели от боли в сердце. Потом тишина взорвалась сотнями возмущенных голосов. Плакали, грозили сжатыми кулаками, потрясали оружием, сыпали проклятиями и успокоились лишь тогда, когда осознали, что Ильич жив, что Ильич будет жить.
Когда в армию приезжал кто-либо из центра, его сразу забрасывали вопросами, и главным из них был: «Как там, Ленин?» Почему так — нетрудно ответить: имя Владимира Ильича олицетворяли с революцией, ему доверяли самые сокровенные мысли, с его именем связывали все свои надежды на мирную, свободную от рабства и эксплуатации трудовую жизнь.
В ноябре 1919 года, когда я командовал Конным корпусом, у нас приключился такой эпизод. После взятия нами Воронежа дивизии корпуса продолжали наступать в сторону Касторной. 3 ноября 4-я и 6-я дивизии корпуса оставались в районе Меловатка — Стар — Ведуга — Гнилуша и вели разведку противника. 11-я дивизия была еще на подходе к Землянску. Однажды утром я собрался поехать в 4-ю дивизию, чтобы обсудить с ее начальником Окой Ивановичем Городовиковым некоторые вопросы наших дальнейших действий (штаб корпуса тогда помещался в селе Стадница). Неожиданно ко мне в штаб явился боец и доложил о том, что разъезд второй бригады 6-й дивизии захватил в плен двух буржуев.
- Буржуев? — переспросил я.
- А может, купцы, — улыбнулся боец. — Бежали с Воронежа к белым, так мы их придержали. Чудные какие-то. Вас требуют, товарищ командир корпуса. Говорят, веди к самому Буденному.
- Кто такие? — вновь спрашиваю бойца, а сам сажусь к столу. — Буржуи?
- А может, купцы! — вновь улыбался боец. — Хитрющие, видать. Один называет себя председателем России, а другой — председателем Украины. Всю дорогу нас агитировали. А чтоб мы поверили им, стали про товарища Ленина рассказывать. Один, который пониже ростом да с бородой, уверяет, что с товарищем Лениным работает, там, в Москве.
Меня такой доклад заинтересовал. Обычно, если к нам кто ехал из центра, нас предупреждали, и мы о таких людях информировали бойцов. А тут — председатели, да еще сразу два.
- Давай-ка купцов сюда, разберемся.
Задержанных ввели. Меня удивило, что они были одеты в длиннополые, купеческого пошива шубы. Человек с остренькой бородкой снял запотевшие очки, протер их кончиком шарфа и, подав свои документы комиссару Кивгеле, посмотрел на меня пристальным, изучающим взглядом. Комиссар торопливо подскочил ко мне и молча указал на подпись в мандате — Ульянов (Ленин).
«Вот тебе и купцы», — подумал я и пригласил гостей присесть с дороги. Это были Председатель ВЦИК РСФСР Михаил Иванович Калинин и Председатель ЦИК УССР Григорий Иванович Петровский.
Я представился гостям и просил их извинить за столь нелюбезный прием.
- Ничего, ничего, — сказал, дружелюбно улыбаясь, Михаил Иванович. — Теперь мы с Григорием Ивановичем спасены и от мороза и от молодцов. Снимай, говорят, шубы, хватит, погрелись, а на тот свет и голых принимают. Я-то замерз совсем, — смеется Михаил Иванович, — а вот Григорий Иванович показывает одному мандат: читай, мол, сам Ленин подписал. А тот говорит: «Ты, буржуй, товарища Ленина не марай, читать я не умею, а вас, таких угнетателей, не впервой вижу». Второй боец говорит: «Чего рассуждать, давай кончать с этой контрой, а то от своих отстанем». Нет, — говорю — братцы, — расстрелять вы нас всегда успеете. Везите к Буденному, он разберется, кто мы такие.
Я еще раз попросил Калинина извинить меня.
- Не думал, что так получится. Виновные будут строго наказаны.
- Нет, нет, дорогой мой, — горячо возразил Михаил Иванович. — Мы сами во всем виноваты. Понесло же нас из Воронежа к вам без охраны. Мы этих бойцов должны еще благодарить. В такую-то погоду и к белым не мудрено попасть и попали бы, если бы не подвернулся ваш разъезд.
Дорогих гостей мы угощали горячим чаем, по такому торжественному случаю дали им по чарке водки. Михаил Иванович и Григорий Иванович основательно прозябли, и погреться им было кстати.
Потом завязалась дружеская беседа. Калинин рассказал нам о положении в республике — разруха, голод, топлива нет, керосина нет, спичек и то нет. Как бы в подтверждение сказанного он за чаем вытащил из кармана три черных сухарика и кусочек сахара, аккуратно завернутые в обрывок газеты.
- Да, нам тяжело. И все же, — продолжал Михаил Иванович, — наши рабочие и революционные крестьяне полны решимости отстоять свою власть Советов. Именно свою, в этом все твердо убеждены, поэтому и будут бороться до победы. И мы вот с Григорием Ивановичем приехали к вам, чтобы еще раз убедиться в этом. Много слышали о вашем корпусе и не вытерпели, приехали посмотреть.
Гости побывали в бригадах, поговорили по душам с бойцами и снова вернулись в штаб.
- Настоящие герои у вас, Семен Михайлович, — сказал Калинин. — Они любого врага одолеют.
- Не жалуюсь, бойцы — кремень, — согласился я и после паузы спросил:
- Ну, а как там товарищ Ленин?
- Он рад, что с победой под Воронежем Деникину теперь не удастся продолжить наступление. Просил от имени ЦК партии поблагодарить бойцов корпуса и вас лично за боевые успехи.
- Спасибо, для нас похвала Ильича дорога сердцу, — сказал я.
В честь победы и взятия Воронежа я сфотографировался. У меня мелькнула мысль: «А что если подарить свою карточку Ленину?». Мигом достал из сумки фотокарточку, взял синий карандаш и подписал ее.
- Что у вас там, Семен Михайлович? — спросил Калинин, не догадываясь о моей задумке.
Я протянул Михаилу Ивановичу свою карточку.
- Пожалуйста, если это вас не затруднит, передайте товарищу Ленину.
Сказал это, а сам подумал: «А не рассердится ли Владимир Ильич». Высказал свою мысль вслух. Калинин успокоил меня:
- Владимир Ильич рад будет познакомиться с вами заочно. Кстати, о вас я ему уже рассказывал. Говорит, очень интересная фигура, Буденный. Это настоящий красный командир.
Потом стало известно, что мою просьбу Калинин выполнил. И сейчас в комнате Ленина в Кремле на письменном столе лежит небольшой, пожелтевший от времени снимок — я в полной военной форме. Это та самая фотография... На обороте надпись: «Тов. Ленину — ком. конкорп. Буденный. 28/ХІ».
Недавно я вновь посетил кабинет Ильича, где был более сорока лет назад. Долго смотрел на свою фотографию и удивлялся, как это она уцелела.
Но вернемся к тем памятным дням.
Всем бойцам было дорого мудрое ленинское слово, «Правду» со статьей или речью В. И. Ленина читали и перечитывали, берегли не меньше чем винтовку. Часто приходилось наблюдать, как неграмотный красноармеец протягивал аккуратно разглаженный газетный лист грамотному бойцу и говорил:
- А ну-ка, брат, прочитай еще раз — сам Ленин пишет...
В тяжелые минуты, когда дело касалось красной конницы и надо было принимать важное решение, я всегда обращался к Ильичу, «потому, что для нас он был учителем и отцом нашей революции, человеком, способным больше других не только понять сердце и душу революционного солдата, но и оказать всемерную помощь и поддержку.
Так было в феврале 1920 года. Месяцем раньше, в январе, Первая Конная армия с боями взяла Ростов. Командующий Кавказским фронтом Шорин отдал приказ с ходу занять Батайск. Нам предстояло нанести удар в лоб главным силам противника, сосредоточенным в Батайске и Ольгинской. Однако после оценки обстановки мы пришли к выводу, что наносить удар в лоб нецелесообразно, ибо при форсировании Дона армия попадет в болотистую местность, и конники понесут большие потери; противник имел возможность бить по нашим частям из орудий и пулеметов прямой наводкой. Конная армия лишалась своего главного качества — подвижности и маневра. Дело ухудшалось еще и тем, что в этом районе поймы рек Дона и Койсуг, отделявшие нас от Ольгинской и Батайска, были затоплены водой и покрыты тонким слоем льда. Попытались было возразить, но Шорин был неумолим — наступать! Конармия понесла большие потери: мы действовали в крайне невыгодных для конницы условиях против превосходящих по численности вражеских сил. У белых было до 15 тысяч сабель и 10 тысяч штыков, они занимали хорошую для обороны местность.
- Вот что, Климент Ефремович, — сказал я Ворошилову, — не могу видеть, как гибнут люди. Мои любимые конармейцы гибнут. Давай обратимся по прямому проводу к Шорину? Ведь это же преступление посылать бойцов на смерть, когда обстановка вынуждает нас действовать по-другому.
- Да, ты прав. Давай!
Немедленно связались с командующим фронтом, доложили обо всем, как есть, попросили Шорина отменить его приказ на атаку Батайска со стороны Ростова. Еще раньше мы предложили Шорину перебросить Конармию в район станицы Константиновской, переправиться там на левый берег реки Дон, форсированным маршем повести наступление на юго-запад, уничтожая все на своем пути. Однако наш план не был принят. В разговоре по прямому проводу Шорин даже допустил оскорбительные выражения в адрес Конармии.
У нас не оставалось другого выхода, как прекратить бесцельные атаки. Реввоенсовет Конармии 22 января отдал приказ отвести все части за Дон, а на другой день утром мы послали телеграмму И. В. Сталину и председателю Реввоенсовета республики Троцкому6. Доложив создавшуюся обстановку, мы заверяли, что наш план — это разгром врага без каких-либо больших потерь. «Просим вашего вмешательства, дабы не погубить Конармию и не ликвидировать успехи, достигнутые Красной Армией в этом направлении»7.
На сердце было тяжело. Я только и думал, как нам спасти армию? Ведь если конники снова пойдут в наступление на врага по болотам, где даже не провезешь пулеметные тачанки, не то, что орудия, мы вновь понесем большие потери. Не дожидаясь ответа на телеграмму, я твердо решил написать В. И. Ленину.
- Верно, Владимир Ильич поймет нас, — поддержал меня Ворошилов.
Я взял карандаш и при свете фитиля начал писать:
«Станица Багаевская на р. Дон, 1-го февраля 1920 года.
Глубокоуважаемый вождь, Владимир Ильич! Простите меня за то, что обращаюсь к Вам с этим письмом. Я очень хочу лично Вас видеть и преклониться перед Вами как Великим вождем всех бедных крестьян и рабочих. Но дело фронта и банды Деникина мешают мне сделать это. Я должен сообщить Вам, тов. Ленин, что Конная армия переживает тяжелое время. Еще никогда так мою конницу не били, как побили теперь белые. А побили ее потому, что командующий фронтом поставил Конную армию в такие условия, что она может погибнуть совсем. Мне стыдно Вам об этом говорить, но я люблю Конную армию, но еще больше люблю революцию. А конница еще очень нужна революции. Командующий фронтом товарищ Шорин вначале поставил конницу в болота Дона и заставил форсировать р. Дон. Противник этим воспользовался и чуть было не уничтожил всю нашу конницу. А когда Реввоенсовет потребовал, чтобы изменить направление Конной армии, тов. Шорин лишил вверенную мне армию пехоты. Он передал две пехотные дивизии 8-й армии, а Конная армия была брошена одна на противника и вторично оказалась сильно помятой. За все мое командование подобных печальных явлений не было. А как только Шорин получил право распоряжаться вверенной мне армией, так и полились несчастья. Еще 26-го октября 1919 года, когда я был в подчинении тов. Шорина, он мне дал задачу, которая была вредна и полезна противнику. Тогда я по телеграфу ему об этом сказал, и он, наверно, обиделся и запомнил, а теперь все это отражается на общем нашем революционном деле. На сегодня получил задачу разбить противника и продвинуться вперед на 60 верст, а соседние армии стоят согласно приказу Шорина на месте и тем самым дают возможность противнику снимать свои части с фронта и бросать их против Конной армии. Это явное преступление. Прошу обратить Ваше внимание на Красную Конную армию и другие армии, иначе они понапрасно погибнут от такого преступного командования.
Крепко жму Вашу руку. Командарм I Конной
Буденный».
Вскоре Шорин был переведен на другую должность. В Реввоенсовет фронта назначили Серго Орджоникидзе, который очень хорошо относился к Конармии.
Я знал, что мое письмо не останется без ответа. Уже после гражданской войны мне стало известно, что Владимир Ильич Ленин получил мое письмо и лично расписался на конверте. Это письмо с пометкой Ленина ныне хранится в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
Вызывали нас в Москву не случайно: решался вопрос о порядке переброски Конной армии на Западный фронт. Как известно, еще летом 1919 года, воспользовавшись тем, что основные силы Красной Армии были брошены на борьбу с Колчаком, Деникиным и Юденичем, белопольские паны вторглись в западные районы Украины и Белоруссии. Захватив большую территорию, они установили на ней власть помещиков и капиталистов, ввели террор, расстреливали коммунистов и всех тех, кто лояльно был настроен к Советской власти. Нам было ясно, что вот-вот белополяки начнут наступление, и что переброска Первой Конной на Западный фронт— дело большой государственной важности.
В этом мы убедились еще раз, когда 29 марта утром прибыли в Ростов. Здесь встретились с Реввоенсоветом фронта — М. Н. Тухачевским и Г. К. Орджоникидзе. На вопрос Тухачевского, как дела на фронте, я доложил, что все идет хорошо. Разбитые части второго Кубанского корпуса вместе с примкнувшими к нему подразделениями Астраханской и Чеченской дивизий отступают в направлении станиц Хадыжинской и Кабардинской. Конечно, конники могли бы этого не допустить, но враг уходит под прикрытием бронепоездов, упорно сопротивляется. Наши передовые части преследуют его по пятам. Достигнув горных районов, мы встретились с большими трудностями. Конница лишилась маневра, быстрого передвижения, к тому же не хватало фуража. Я просил командующего фронтом освободить Первую Конную от боев за Туапсе и вывести ее на отдых — противник основательно потрепан и теперь его легко добьют наши стрелковые части. Кроме того, добавил я, река Кубань скоро разольется, и тогда Первая Конная окажется отрезанной в голодных местах. Мою просьбу поддержал и Орджоникидзе.
- Ну, хорошо, убедили, — согласился Тухачевский.
Потом зашла речь о вызове нас с Ворошиловым в Москву. Тухачевский сказал, что будет решаться вопрос о переброске Конармии на запад. Главком С. С. Каменев на днях запросил мнение Реввоенсовета фронта на этот счет.
- И что вы ответили? — насторожился я.
- Мы ответили, что целесообразнее всего двигаться походом, — сказал Тухачевский. — У нас нет подвижного состава, чтобы за короткий срок перебросить такую массу конницы по железной дороге. Главком обещал помочь, но вам, видимо, в Москве придется выдержать бой с Троцким. Почему-то он против этого.
- Если что, — сказал Орджоникидзе, слушавший нашу беседу, — немедленно идите к товарищу Ленину.
- А если к нему не удастся попасть? — возразил я.
- Тогда свяжитесь с Иосифом Виссарионовичем. Он вас поймет. — Помолчав, Георгий Константинович с грустью в голосе добавил: — Завидую вам. Ёдете в Москву. Там открывается IX съезд партии. А мне вот нельзя ехать: с Деникиным надо кончать, да и в Закавказье неспокойно... А Ленина, Семен Михайлович, обязательно увидишь, — улыбнувшись, добавил Орджоникидзе. — Передайте Ильичу, что Реввоенсовет фронта приложит все силы, чтобы добить врага.
С большим трудом добрались в Москву.
Сразу же к Главнокомандующему Вооруженными Силами Республики С. С. Каменеву. После долгой дискуссии он так и не принял окончательного решения (как потом мне стало известно, еще 25—26 марта С. С. Каменевым были подписаны директивы о переброске Конармии на новый фронт походным порядком. Но Троцкий был против, и это поколебало Главкома, почему и не была выполнена директива. — С. Б.). Тогда мы попытались попасть на прием к Троцкому, но он нас не принял. Вернулись в гостиницу в удрученном состоянии, я просто не находил себе места. Ворошилов, видя, в каком я смятении, ободрил:
- Не надо так переживать. Вот только бы пробиться на прием к Владимиру Ильичу. Как это лучше сделать, а?
Я и сам этого не знал. Тогда решил позвонить по телефону И. В. Сталину. Он был большим другом Конармии, он понимал наши нужды и заботы.
- Вы уже приехали? — услышал я в телефоне голос Иосифа Виссарионовича.
Он спрашивает, как доехали, где остановились, почему перед отъездом не дали ему знать. А я толкую Сталину о переброске Конармии на Западный фронт, доказываю, что из-за малой пропускной способности железные дороги юга не смогут обеспечить своевременную переброску армии, к тому же на станциях нет запасов фуража, продовольствия, воды...
Сталин, внимательно выслушав меня, сказал:
- Я вам организую встречу с Владимиром Ильичем. А сейчас вместе с Ворошиловым приглашаю вас на съезд партии.
Повесил трубку телефона в радостном возбуждении. Ворошилов, одеваясь, подмигнул:
- А что? Уж если Иосиф Виссарионович нас понял, тогда все будет в порядке.
И вот мы в Кремле, в Свердловском зале. На очередное заседание собирались делегаты IX съезда партии. Нас встретил Сталин. Поздоровавшись с нами, сказал:
- Владимир Ильич примет вас в Кремле, я уже говорил с ним... Ну, рассказывайте, - как там Конармия?..
Не успел ответить на вопрос, как стоявшие рядом делегаты съезда расступились, и я увидел Владимира Ильича. Он быстро шел по коридору. Великие дела, совершаемые Лениным, рисовали в моем воображении образ его какой-то особенный, могучий. И хотя нам Ворошилов рассказывал, что Владимир Ильич на вид самый обыкновенный человек, мне виделся он высоким, широкоплечим, с большой головой и суровым взглядом, в одежде рабочего и кожаной фуражке пролетария-металлиста. Почему в одежде рабочего? Да потому, видно, что в сознании крестьянина с обликом Ленина связывалась руководящая роль рабочего класса. Теперь вот он, Ленин, рядом. Самый обыкновенный человек: среднего роста, только вот голова большая, широколобая. Добрые глаза, живое, подвижное лицо придавали Ильичу какую-то особую красоту и, должно быть, покоряли тех, кто впервые с ним встречался. Сильное волнение овладело мной. Оробел, почувствовал себя как-то неловко, чего со мной еще никогда не было. От смущения вытянул руки вдоль туловища, а у самого в голове мысли вихрятся: что сказать Ильичу, с чего начать разговор?
«Конечно, скажу о переброске Конармии, а потом... А что скажу потом?»
А Владимир Ильич уже подошел к нам. Здороваясь, подал руку.
- Вот это и есть тот самый Буденный? — быстро спросил он, щуря свои умные глаза и внимательно рассматривая меня.
Стоявший рядом Сталин сказал:
- Да, это наш Буденный.
- Ну, как дела, товарищ Буденный?
Я смутился и, сам того не замечая, выпалил:
- Слава богу, Владимир Ильич!
- Это, выходит, по-русски хорошо. Значит, «слава богу»? — повторил он и рассмеялся звонко и заразительно.
От простоты, с которой держал себя Ленин, робость моя как-то сразу пропала, и я почувствовал себя легко, непринужденно. Мне уже казалось, что Ленина я видел раньше, и что он для меня не чужой, а близкий и родной человек.
Мне о вас Калинин рассказывал, как вы там на Дону создали краснопартизанский отряд, и дерзким, неожиданным налетом на белые части освободили станицу Платовскую... — Владимир Ильич сделал паузу, потом с воодушевлением продолжал: — Это хорошо, что наши командиры выходят из рядовых бойцов, им больше доверия со стороны масс. Да, раньше вы, Семен Михайлович, командовали небольшим отрядом, а сейчас у вас целая Конная армия. Не трудно командовать?
Не успел я ответить, как заговорил Сталин.
- Владимир Ильич, товарищ Буденный пользуется в армии непререкаемым авторитетом. Я в этом убедился, когда в ноябре прошлого года был в Конармии. Мы тогда проводили первое заседание Реввоенсовета. За своим командиром товарищем Буденным конармейцы пойдут в огонь и в воду.
Ленин взглянул на Ворошилова:
- А что вы скажете?
- Это правда, Владимир Ильич.
Ворошилов собрался о чем-то спросить Ленина, но Ильич заговорил первым:
- Кажется, нам пора на заседание. Пойдемте, а о ваших делах поговорим позже.
На съезде партии обсуждались важнейшие вопросы хозяйственного строительства и роли профсоюзов. Еще при открытии съезда Ленин произнес речь, которая по сути и явилась программой деятельности делегатов. Владимир Ильич отметил, что внутреннее развитие нашей революции привело к самым большим, быстрым победам над противником в гражданской войне, а в силу международного положения эти победы оказались не чем иным, как победой советской революции в первой стране, совершившей эту революцию, в стране самой слабой и отсталой, победой над соединенными всемирным капитализмом и империализмом. И после этих побед мы можем теперь со спокойной и твердой уверенностью приступить к очередным задачам мирного хозяйственного строительства, с уверенностью, что настоящий съезд подведет итоги более чем двухлетнему опыту советской работы и сумеет воспользоваться приобретенным уроком для решения предстоящей, более трудной и сложной задачи хозяйственного строительства.
Экономическое положение Советской Республики было тяжелым. Сельское хозяйство, например, давало только половину довоенной продукции. Не хватало топлива. Многие предприятия были разрушены. Особенно сказалась разруха на транспорте, что, в свою очередь, ухудшало продовольственное положение республики, затруднив подвоз продовольствия на фронт и в промышленные центры. В. И. Ленин в своей речи на III Всероссийском съезде рабочих водного транспорта 15 марта 1920 года (она была опубликована в «Правде» 17 и 18 марта) указывал, что все сейчас должно быть подчинено интересам производства. Нам ждать нельзя, указывал Ленин. Страна так разорена» бедствия достигли теперь такой громадной силы, — голод, холод и общая нужда, — что так дальше продолжаться не может. Никакая преданность, никакое самопожертвование не спасут нас, если мы не спасем физического существования рабочих, если мы не предоставим им хлеба, если не сумеем заготовить в громадном количестве соли, чтобы вознаграждать крестьян не цветными бумажками, на которых долго держаться нельзя, а правильно организовав товарообмен. Тут вопрос самого существования всей власти рабочих и крестьян, самого существования Советской России стоит на карте. Чтобы победить, нужна величайшая борьба, нужна железная, военная дисциплина. Кто этого не понял, тот ничего не понял в условиях сохранения рабочей власти и приносит своими соображениями большой вред этой самой рабоче-крестьянской власти.
Мы еще там, на юге, ознакомились с письмом В. И. Ленина к организациям РКП о подготовке к партийному съезду, которое было напечатано в газете «Известия» за .2 марта 1920 года. Не раз я в свободные часы читал это письмо Ильича, делал себе выписки и удивлялся, с каким энтузиазмом, научно и глубоко партийно, он доказывал необходимость, что называется, обеими руками взяться за наше мирное строительство.
Всем тем, кто слушал доклад В. И. Ленина, было ясно, что молодая Республика Советов понесла неслыханные жертвы во имя победы революции, что тысячи и тысячи лучших представителей рабочего класса отдали свои жизни, отстаивая в боях с врагом родную Советскую власть. Что же лежало в самой глубокой основе того, что слабая, обессиленная, отсталая страна победила сильнейшие страны мира? На этот вопрос многих делегатов съезда Владимир Ильич дал исчерпывающий ответ. Он говорил:
«И только благодаря тому, что партия была на страже, что партия была строжайше дисциплинирована, и потому, что авторитет партии объединял все ведомства и учреждения, и по лозунгу, который был дан ЦК, как один человек шли десятки, сотни, тысячи, и в конечном счете миллионы, и только потому, что неслыханные жертвы были принесены,—только поэтому чудо, которое произошло, могло произойти. Только поэтому, несмотря на двухкратный, трехкратный и четырехкратный поход империалистов Антанты и империалистов всего мира, мы оказались в состоянии победить...»8.
В. И. Ленин отметил в своем докладе, что Советская Республика стоит теперь в международном отношении прочнее, чем когда бы то ни было. Однако Владимир Ильич призывал всех нас относиться к международному кризису с чрезвычайной внимательностью и готовностью встретить какие бы то ни было неожиданности. Наши шаги к миру мы должны сопровождать напряжением всей нашей военной готовности, безусловно, не разоружая нашей армии. Наша армия, отмечал Ильич, является реальной гарантией того, что ни малейших попыток, ни малейших посягательств империалистические державы делать не будут.
Как глубоко прав был Ленин, произнося эти слова, полные уверенности в победе Республики Советов!
Ленин подробно остановился на задачах текущего момента: хозяйственном строительстве и восстановлении разрушенного производства. Тут нужна железная дисциплина, подчеркнул Владимир Ильич, железный строй, без которого мы не продержались бы не только два с лишним года, — даже и двух месяцев. Нужно уметь применить нашу победу. С другой стороны, нужно понять, что этот переход требует многих жертв, которых и без того много понесла страна. Перед нами теперь очень сложная задача: победив на кровавом фронте, победить на фронте бескровном. Это война более трудная, говорил Ленин, этот фронт самый тяжелый.
Ленин хорошо знал обстановку в стране, знал, что надо делать теперь, как никто другой он чувствовал настроение масс, и поэтому говорил емко, без пышных фраз, понятным трудовому народу языком.
Мы должны помнить, что этот план (хозяйственный план. — С. Б.) рассчитан на много лет, — сказал в заключение своего доклада Ленин. — Мы не обещаем сразу избавить страну от голода. Мы говорим, что борьба будет более трудная, чем на боевом фронте, но она нас более интересует, она составляет более близкий подход к нашим настоящим, основным задачам. Она требует максимального напряжения сил, того единства воли, которое мы проявили раньше и которое мы должны проявить теперь. Если мы эту задачу решим, тогда мы одержим не меньшую победу на фронте бескровном, чем на фронте гражданской войны.
Позже, присутствуя на заседании съезда, я убедился, с каким вдохновением делегаты обсуждали доклад Ильича. Внимательно слушая выступавших, я больше всего смотрел на Владимира Ильича. Он был весь углублен в работу. Что-то записывал, тихонько обращался к рядом сидящим, утвердительно или отрицательно покачивал головой, снова делал пометки в блокноте. На его лице живо отражались и чувства одобрения, когда он был согласен с оратором на трибуне, и недовольство ошибочными высказываниями.
После дневного заседания съезда В. И. Ленин пригласил нас с Ворошиловым к себе в кабинет, в Кремле.
- Прошу вас рассказать, и как можно подробнее, о ваших делах, о бойцах, об армии, — сказал Владимир Ильич, заботливо усаживая нас в кресла.
Доложили обо всем, что интересовало Ленина. Он хотел знать буквально все: уровень политической работы в частях, отношение бойцов к партии и Советской власти, их настроение, классовый, национальный и даже возрастной состав армии. Выслушав меня, Владимир Ильич неожиданно спросил:
- Скажите, вы на меня не обиделись? — и хитровато сощурил глаза.
Я недоуменно пожал плечами.
- За что обижаться, Владимир Ильич?
— Забыли, да? А моя телеграмма?
Тут я должен сделать экскурс в прошлое. В центре по чьим-то недобросовестным докладам о Конармии сложилось неправильное представление, хотя она и была на хорошем счету. Нас обвиняли в том, будто конармейцы разграбили Новочеркасск, и вообще, мол, армия потеряла свою боеспособность. И что особенно неприятно, разговоры дошли до Ленина. На имя Орджоникидзе Владимир Ильич послал телеграмму, в которой выражалось беспокойство «полным разложением у Буденного».
Я узнал об этой телеграмме еще в Батайске при встрече с Г. К. Орджоникидзе и М. И. Тухачевским. Меня очень обидела клевета на бойцов, и я не мог не высказать своего возмущения. Орджоникидзе и Тухачевский заверили меня, что опровергнут эти нелепые утверждения недоброжелателей. И действительно Реввоенсовет Кавказского фронта вскоре послал письмо В. И. Ленину и Главкому С. С. Каменеву.
Со слов Лебедева (начальник полевого штаба Реввоенсовета республики. — С. Б.), писали Орджоникидзе и Тухачевский, нам стало известно, что в Реввоенсовете республики благодаря неточной информации создалось неправильное представление о Конной армии и об ее командарме... Конная армия в смысле боеспособности выше всяких похвал. Отличается дисциплиной в бою и чрезвычайной смелостью... Ни одна кавчасть противника, даже сильнейшая, не выдерживала стремительных атак частей Конной армии. Начдивы очень способные и смелые начальники. Неправда абсолютная, будто бы 11-я кавдивизия разгромила Новочеркасск. Ни одна часть Конармии в Новочеркасск не заходила... Начиная с Воронежа Конная армия не получала жалованья и не имела надлежащего продовольственного аппарата. Почему и приходилось заниматься самоснабжением, что при условии обычной скученности Конной армии, конечно, не могло пройти безболезненно для населения.
Обо всем этом сейчас и напомнил мне В. И. Ленин. После паузы я доложил Ильичу, что бойцы Конармии высоко несут честь и достоинство защитника Советской Республики.
Конармия успешно громит врага, — сказал я.— А этого можно достичь при условии высокой дисциплины и организованности.
Ленин улыбнулся:
- Верю вам, товарищ Буденный. А за телеграмму не сердитесь. Так надо. Красная Армия — детище народа, его страж и надежда. И нам вовсе не безразлично, как ведут себя бойцы. Надо свято дорожить именем солдата революционной армии. — Ленин с минуту помолчал. — Ну, ну, я слушаю вас, товарищ Буденный. Рассказывайте, что у вас интересного? Кстати, Реввоенсовет дружно работает?
Я ответил, что все узловые вопросы обсуждаем сообща.
- Делить нам нечего, товарищ Ленин. Врага надо скорее разбить, изгнать с советской земли. Воюем так, как полагается, шальной пуле голову не подставляем.
- Да, да, скорее врага разбить... — Ленин заложил руки в карманы брюк. — А вы хитрый командир. Мне рассказывали, как вы полковника взяли с постели, а белых разоружили.
- Было такое, Владимир Ильич, в хуторе Золотаревском...
- С горсткой людей пойти в хутор? Это же риск, да еще какой!
Владимир Ильич напомнил мне тот самый эпизод... В то время я командовал эскадроном. Разведка донесла, что в хуторе Золотаревском, что находился неподалеку от станицы Платовской, обосновался штаб белых во главе с полковником Золотаревым. «Надо взять его в плен, а охрану разоружить!» — приказал я своим бойцам.
Ночь выдалась темной. Часовые, стоявшие в центре хутора у пушек, приняли нас за своих. Я спросил, где находится полковник Золотарев (в своем отряде он имел 12 000 конных казаков и 700 пехотинцев). Солдат ответил: «Вон там, в доме священника», — и он кивнул в сторону, где вдали чернела крыша дома.
Я приказал своему заместителю обезоружить казаков, расквартированных в хуторе, а сам с группой бойцов решил захватить полковника.
Стучу в дверь дома. На стук отозвалась женщина.
- Кто тут?
- Свои, открывайте. Срочное донесение полковнику.
- Да не кричите, господин полковник спит...
Хозяйка ушла, но вскоре вернулась, открыла дверь, и я с пятью бойцами вошел в дом. Полковник, натянув брюки, спросил:
- Ну, что, братец, гремишь? Давай, что привез...
- Хорош братец! Я — красный командир, собирайтесь, да живее...
Полковник побледнел, широко открыл глаза.
- Красный? Откуда, братец? Не может быть! А мои войска, где мои войска? — забормотал он. — Нет, нет, это же несовместимо с понятием о тактике.
Всех белых казаков мы разоружили, забрали орудия и вскоре вернулись в хутор Соленый, где располагались главные силы Платовского отряда.
Об этом эпизоде я в ноябре 1919 года рассказал Михаилу Ивановичу Калинину, а он, видимо, Ленину.
До начала работы заседания съезда было еще время, и мы продолжали беседовать. Ленин — веселый, жизнерадостный, улыбался, задавал вопросы. Я и Ворошилов едва успевали отвечать на эти вопросы. Было видно, что Конармия, ее командиры и бойцы постоянно интересовали Ильича. Нас это радовало, потому что мы видели — партия, Ленин проявляют о нас заботу.
Ленин задумался, что-то припоминая, потом вдруг сказал:
- Да, чуть не забыл. Спасибо вам за фотографию. Михаил Иванович передал мне месяца четыре назад. Все собирался вам написать, да сами видите, не дают покоя капиталисты. То в одном месте нападут, то в другом... Да, а на фотографии вы суровее, нежели вот так, в жизни.
Я улыбнулся:
- Наскоро фотографировался, буквально сразу же после освобождения от белых Воронежа.
- Вижу, что наскоро...
Владимир Ильич вновь заговорил о Конной армии, спросил, как бойцы относятся к Советской власти.
- Конники самоотверженно выполняли приказ Советского правительства, — сказал я Ленину. — Они проявляли массовый героизм, многие из них отдали свои жизни.
- Народ, революция никогда не забудут их подвигов, — задумчиво сказал Ленин. — Но вы не думайте, что война закончится скоро. Буржуазным правительствам, — продолжал Ильич, — не по душе Советское государство, поэтому Антанта прилагает все силы, чтобы задушить Советскую Республику, а ее народ вновь закабалить. Мы еще много принесем жертв во. имя революции, но победим. Непременно победим!
В словах Ильича было столько уверенности, что любой собеседник, которому доводилось слушать вождя революции, не сомневался в справедливости того, о чем говорилось. Для меня, как и для Ворошилова,— об этом он не раз говорил мне, — было большим счастьем слушать Владимира Ильича, беседовать с ним по самым различным вопросам. Порой я удивлялся, откуда так много знает Ленин, как ему удается точно предвидеть не только политические, но и военные шаги, которые в то или иное время предпринимали наши враги против молодого, еще не окрепшего Советского государства. Но такие мысли возникали у меня до того, как я встретился с вождем революции. А послушал Ильича и сразу понял, что Ленин — человек необыкновенный, что в себе он сочетает и великого революционера, и ученого, и блестящего публициста, равного которому не было в мире. Владимир Ильич, как никто другой, понимал душу трудового народа, он ценил рабочих и крестьян за то, что они поверили в силу идей коммунизма, смело и решительно пошли на штурм старого мира, завоевали себе свободу и независимость.
С глубоким вниманием я всегда слушал Ильича, потому что он был для меня образцом во всем.
- Сейчас для нас важнейшая задача — это хозяйственное строительство, — продолжал Ленин. Он, весело сощурив глаза, посмотрел сначала на меня, потом на Ворошилова. — Вы это заметили на съезде?
Я ответил, что все делегаты только и говорят о хозяйственном строительстве.
- Да, — оживился Ленин, — этот вопрос есть главный вопрос на партийном съезде, ибо стал главным для всего советского строительства в России, а поскольку ей пришлось стать очагом всемирной революции — в значительной степени и вопросом международного коммунизма является переход от борьбы на фронте кровавом к борьбе на фронте бескровном, на фронте труда, на фронте войны против разрухи» за восстановление, улучшение, развитие всего народного хозяйства России.
- Хозяйственное строительство — теперь это боевая задача, от решения ее зависит жизнеспособность Республики, — веско сказал до этого молчавший Ворошилов.
- Совершенно согласен, — воскликнул Ленин.
Далее он сказал, что самое важное сейчас — это сбор и подвоз продовольствия, а также восстановление разрушенного войной транспорта.
- Иные товарищи полагают, что делать это можно не спеша, — продолжал Ленин. — По их мнению, если война прекратилась, то чего же бояться? Странные люди! — Владимир Ильич усмехнулся. — Сейчас наш враг не менее опасный, чем тот, которого разбила наша Красная Армия, это — разруха и голод. Вы понимаете, как это страшно для России?
- Тут нужна не менее железная дисциплина, чем на фронте, — сказал Климент Ефремович.
- Вот именно — железная дисциплина, доведенная до высших пределов, — Ленин сделал паузу, посмотрел на меня. — Почему ваша Конармия одерживала победы? Да потому, в частности, наряду с другими факторами, что бойцы сознательно шли на любые жертвы во имя революции, во имя победы. Это и есть дисциплина. Теперь же и бойцы, и рабочие, и крестьяне должны понять, что наши мирные дела должны осуществляться с военной быстротой, энергией, дисциплиной. И еще — производительность труда. Да, да, товарищи, работать надо с высоким напряжением, изгонять из всех ведомств и учреждений бюрократизм, пресекать саботаж.
То, о чем сейчас говорил Ленин, было для нас с Ворошиловым понятно, а с отрицательными случаями на трудовом фронте мы уже встречались в Ростове после его освобождения.
- Значит, нам надо начинать сызнова? — спросил Ворошилов, когда Ленин умолк.
Ильич усмехнулся:
- Нет, почему же? Мы кое-чему научились...
Слушая Ленина, я вспомнил письмо ЦК к организациям РКП (б) о подготовке к IX партийному съезду, в котором Владимир Ильич писал: чтобы победить разруху, надо не начинать сызнова, не перестраивать направо и налево, а суметь в наибольшей степени использовать уже созданное. Как можно меньше общих перестроек, как можно больше деловых, практически испробованных, проверенных достигнутыми уже результатами мер, приемов, способов, указаний для достижения нашей главной цели: еще дальше, еще шире, еще быстрее, еще лучше «орабочить» наши аппараты, — привлечь еще больше рабочих и трудящихся к управлению промышленностью и народным хозяйством вообще, — привлечь не только отдельных, наилучше испытавших себя на работе крестьян и рабочих, привлечь обязательно в большей степени профессиональные союзы, привлечь затем беспартийные рабочие и крестьянские конференции, привлечь всех до последнего (ибо их у нас невероятно мало) буржуазных, т. е. воспитавшихся в буржуазной обстановке и усвоивших плоды буржуазной культуры, специалистов,— сделать так, чтобы наши трудящиеся массы действительно, сообразно требованию нашей партийной программы, учились у них и в то же время осуществляли «товарищеский общий труд буржуазных специалистов рука об руку с массой рядовых рабочих, руководимых сознательными коммунистами» (как говорит наша партийная программа) —вот каковы наши главные практические задачи.
Владимир Ильич напоминал и о том, что мы умели побеждать до сих пор неслыханные трудности, которые история поставила на пути первой социалистической республики, ибо пролетариат правильно понимал свои задачи диктатора, т. е. руководителя, организатора, воспитателя всех трудящихся. Мы умели побеждать, ибо правильно определяли самую неотложную, самую насущную, самую злободневную задачу и на ней сосредоточивали действительно все силы всех трудящихся, всего народа.
- Военная победа легче, чем победа хозяйственная, — отмечал Ленин. — Победить Колчака, Юденича, Деникина было много легче, чем победить старые мелкобуржуазные привычки, отношения, навыки, хозяйственные условия, отстаиваемые и воспроизводимые миллионами и миллионами мелких хозяев рядом с рабочими, вместе с ними, среди них. Чтобы победить здесь, нужно больше выдержки, больше терпения, больше настойчивости, больше упорства, больше систематичности в труде, больше организаторского и административного искусства в большом масштабе. Этого нам, нации отсталой, больше всего недостает.
Потом разговор вновь зашел о Конной армии, и я видел, с каким интересом слушал нас Владимир Ильич. Рассказывая о составе нашей армии, я упомянул, что в ее рядах есть и моряки, которые с палубы кораблей пересели на коней и стали отчаянными рубаками. Глаза Ленина как-то по-особому заискрились.
- Вы подумайте, какие герои! — воскликнул Владимир Ильич. — Они как будто созданы для революции и начали ее залпом «Авроры». Вот это образец борьбы за социализм!
Доложив Владимиру Ильичу о том, что Советскую власть бойцы считают родной властью, партии нашей верят, я сослался на факт роста партийных рядов армии и высокую политическую активность красноармейских масс.
- Очень хорошо. Используйте этот подъем. Постоянно опирайтесь на коммунистов и беспартийный актив, — посоветовал Владимир Ильич. — Будьте в самой гуще красноармейцев, прислушивайтесь к их мнению, запросам, советуйтесь с ними, направляйте их революционную энергию к единой цели — к победе над врагом.
Когда мы коснулись вопроса о действиях конницы на Южном и Кавказском фронтах, Владимир Ильич проявил к нему исключительно большое внимание. Ленин спросил:
- Ну, а как Конармия, как крупнейшее объединение, оправдала себя? Впрочем, — спохватился Ильич,— это не то слово. Да, конечно, она оправдала себя. А какое ваше мнение?
Ворошилов сразу сказал:
- Оправдала себя Конармия, да еще как!
- Ну, а как же? Расскажите подробнее, — попросил Ленин.
Ворошилов моргнул мне, мол, давай, говори. Я доложил Ленину, что боевой работой Первой Конной армии Реввоенсовет доволен. В боях с деникинцами она с честью выполнила свое предназначение и свой долг перед советским народом и Коммунистической партией.
- Возьмем, к примеру, Южный фронт. Усиленная двумя стрелковыми дивизиями, Конармия совместно с главными силами двух фронтов решила основную оперативно стратегическую задачу Главного командования по разделению деникинских войск на две изолированные группировки. В тесном взаимодействии с пехотой 10-й армии Конармия разгромила отборные силы генерала Деникина, что и привело советские войска к окончательной победе.
Говоря об этом Ленину, я особо подчеркнул то, что Первая Конная армия доказала жизненность армейского объединения кавалерии и свое право на существование в суровых условиях классовой войны. Выдержав все испытания, она показала классические образцы крупных операций — Воронежская, Касторненская, Донбасская, Ростовская, Белоглинская, Егорлыкская и другие операции. Что характерно в них было для Конармии? Гибкость маневра и быстрота перегруппировок, сосредоточение превосходящих сил и средств на направлении главного удара, внезапность нападения и четкое взаимодействие частей и соединений, постоянная поддержка конных атак огнем, активная разведка — все это было характерно для нас.
- А самое главное, Владимир Ильич, — продолжал я свой доклад, — это — люди. Их у нас много — смелых и отважных, для которых дело революции — их святое дело, и ради победы они шли на все, даже не щадили своих жизней. Бойцы, командиры и комиссары частей армии, воодушевленные Коммунистической партией на священную борьбу против эксплуататоров, спаянные единством воли и ясностью целей, решительно шли на врага, проявляя массовый героизм.
Я умолк. Молчал и Ленин, о чем-то задумавшись. Потом оказал:
- Люди у нас замечательные, для них революция стала главным в жизни и, конечно же, они не позволят врагам задушить ее... Что же, выходит, мы правильно поступили, создав Конную армию. Таких армий не было в истории. Белые имели только конные корпуса... Да, товарищи, — продолжал Ильич, воодушевляясь, — революция ломает все старое, отжившее и выдвигает новые, прогрессивные формы организации, в том числе и в военном строительстве.
Владимир Ильич поинтересовался результатами наших переговоров с Главкомом о переброске Конной армии на Украину. Мы сказали, что пока вопрос не решен.
- Какие же у вас встретились трудности? — спросил Владимир Ильич.
- Не сошлись в способе переброски армии, — ответил я. — Нам предлагают перевозить армию поездами, а это невозможно.
- Почему? — удивился Ильич.
- Железные дороги плохи, разрушены войной. Мы вот, когда ехали в Москву, насмотрелись. На станциях ничего нет, порой даже воды не найдешь. Не прокормим мы ни людей, ни лошадей, если закупорим их в вагоны.
- Да, Владимир Ильич, — дополнил меня К. Е. Ворошилов. — Это действительно так. Мы хорошо понимаем стремление Главного командования как можно быстрее перебросить Конармию на новый фронт. Но перевозить тысячи бойцов и лошадей железнодорожным транспортом нельзя.
- А вы что предлагаете?
- Двигаться походом, — ответил я.
- И сколько же для этого потребуется времени? — спросил Владимир Ильич.
Мы ответили, что гораздо меньше, чем может быть затрачено на перевозку по железной дороге.
- Хорошо, я с вами согласен. Так и передайте Сергею Сергеевичу Каменеву. Он очень внимательный товарищ и нас с вами поймет. Только, пожалуйста, не растягивайте сроки, нужно торопиться.
Владимир Ильич рассказал нам о внутреннем и международном положении страны, с большой теплотой говорил о трудовом энтузиазме рабочих и о победе Красной Армии над Деникиным.
- А как вы думаете, — неожиданно обратился он ко мне, — белополяки нападут на нас или нет?
- Вам, Владимир Ильич, виднее. У вас ведь больше данных о намерениях белополяков.
- Вы хитрый, уклоняетесь от прямого ответа, — добродушно засмеялся Ильич. А затем уже серьезно добавил:
- Пилсудский готовит армию, берет на службу иностранцев, главным образом французов. Империалисты Антанты вооружают его войска и готовят к войне. За спиной польской буржуазии стоит международный империализм.
Владимир Ильич сообщил нам, что еще до полного краха деникинской авантюры империалисты приступили к поискам пушечного мяса для продолжения войны против Республики Советов. Навербовать контрреволюционную армию внутри России Антанта уже не могла. Подавляющее большинство населения страны стояло за Советскую власть, а отдельные буржуазно-националистические и кулацкие банды не представляли серьезной силы. Использовать свои войска в борьбе с Советской Республикой империалисты не решались. Солдаты армий буржуазных государств все больше проникались революционным духом и могли повернуть штыки против своих угнетателей. Вот почему Антанта решила использовать захватнические устремления буржуазно-помещичьего правительства Польши, оказавшейся к этому времени в полной экономической зависимости от могущественных империалистических держав. Рассматривая польские войска в качестве тарана против Советской России, империалисты толкали их на агрессивные действия. Владимир Ильич принимал все меры, чтобы предотвратить конфликт России с Польшей. Еще 28 января он подписал заявление Совета Народных Комиссаров РСФСР об основах советской политики в отношении Польши. В заявлении отмечалось, что Польша стоит перед решением, которое может иметь тягчайшие последствия на долгий ряд лет для жизни обоих народов. Все данные свидетельствуют о том, что крайние империалисты, сторонники и агенты Черчилля—Клемансо напрягают в настоящий момент все усилия к тому, чтобы ввергнуть Польшу в беспричинную, бессмысленную и преступную войну с Советской Россией.
Совет Народных Комиссаров заявил, что политика РСФСР в отношении Польши, исходя из незыблемого принципа национального самоопределения, безусловно и безоговорочно признавала и признает независимость и суверенность Польской республики. Советское правительство не заключало ни с Германией, ни с какими- либо другими странами соглашения или договоров, прямо или косвенно направленных против Польши. Между Польшей и Россией не существует ни одного вопроса — территориального, экономического или иного, который не мог быть разрешен мирно, путем переговоров, взаимных уступок и соглашений.
Однако враги польского и русского трудового народа, не довольствуясь тем, что пятилетней войной они залили мир кровью, старались толкнуть польский и русский народы друг против друга. Политическая цель войны оставалась прежней — ликвидация Советской власти в России и восстановление буржуазно-помещичьего строя. Но не последними по значимости были и экономические интересы. Захватом богатых промышленных, сырьевых и продовольственных районов Украины польское правительство рассчитывало поправить истощенную экономику своей страны. Французские империалисты надеялись наложить руку на зону своих интересов— Донбасс и украинский железнорудный район, куда до революции французы вложили большие капиталы.
Внимательно выслушав Ленина, я сказал:
- Ну, раз так, то, видно, нападут. А что империалистам? Они же будут воевать руками рабочих и крестьян.
- По-другому они не могут, — проговорил Ильич. — Вы правильно заметили: империалисты намерены именно польский пролетариат и беднейшее крестьянство бросить в новый пожар войны, а на их крови умножить свои богатства. Французское капиталистическое правительство подстрекает Польшу напасть на нас. А мы — люди мира и труда. Мы не собираемся нападать ни на Польшу, ни на Румынию. Я об этом говорил в своих ответах на вопросы корреспондента американской буржуазной «Нью-йоркской вечерней газеты».
Мы с Ворошиловым уже были знакомы с этими ответами.
- И все-таки империалисты столкнут нас с Польшей. Войны не миновать, — подчеркнул Ленин.
- Но мы постоим за себя, — сказал я. — На Конную армию вы, Владимир Ильич, можете положиться, не подведет. Врагов республики будем бить беспощадно!
- Это великолепно, что вы так уверены в своих бойцах. А драться с врагами еще придется. Именно поэтому я и прошу вас, товарищи, поторопиться с переходом, — напутствовал нас Владимир Ильич. — А скажите, пожалуйста, как вы сами расцениваете, не сложно ли руководить целой армией конницы? Может быть, нам лучше иметь отдельные корпуса?
- Конечно, Владимир Ильич, сложно и управлять армией и особенно снабжать ее, — ответил я. — Но зато с созданием Конной армии мы получили свою стратегическую конницу, которая может наносить удары мощным кулаком.
- Выходит, правильно сделали, противопоставив деникинской коннице свою массовую конницу! — заметил Ленин.
- Очень даже правильно, Владимир Ильич, — сказал Ворошилов. — Ведь Деникин теснил нас в значительной мере потому, что имел казачью конницу, которая просачивалась повсюду и наносила внезапные удары по флангам и тылу наших пехотных частей. С появлением Конной армии деникинцы вынуждены были стягивать против нас свои конные корпуса.
- Так, так, понимаю, — поддакивал Ленин, слушая Ворошилова. А когда тот умолк, Владимир Ильич вдруг с улыбкой спросил:
- Семен Михайлович, мне как-то рассказывал Михаил Иванович Калинин, что вы, воюя под Воронежем, написали письмо генералу Шкуро по образцу письма запорожских казаков турецкому султану, и Шкуро настолько разозлился, что сразу же решил начать наступление и... потерпел поражение. Это что, психологическое воздействие на противника?
- Разумеется, Владимир Ильич, — ответил Ворошилов.
Ленин учил нас всегда обстоятельно докладывать о делах на фронте, о наших удачах и просчетах, если таковые были, поэтому я не ограничивался двумя-тремя фразами, а старался шире нарисовать обстановку.
А в то время обстановка была очень тяжелой. Позволю рассказать о ней подробно.
В октябре 1919 года, когда Деникин поставил задачу — задушить Республику Советов, положение на участке фронта 14-й Красной Армии (она действовала в районе Орла и Кром) оставалось тревожным. Член Реввоенсовета 14-й армии Орджоникидзе в разговоре со Сталиным по прямому проводу говорил, что бои под Кромами и Орлом принимают ожесточенный характер: противник стянул сюда лучшие силы. «Ночью мы оставили Кромы, — сообщил Орджоникидзе. — Если в ближайший срок нам не удастся подготовить резервы — мы выдохнемся. Выводим 7-ю дивизию в резерв, но там не больше 800 штыков. Необходимо нам не менее 10 тысяч вооруженного, обученного и обмундированного пополнения, а затем через две недели столько же... Дело за вами, помогите как-нибудь...»9.
Активными боевыми действиями под Воронежем наш Конный корпус должен был сорвать попытки деникинского командования перебросить с этого направления войска в район Кром и Орла, где у нас было крайне тяжелое положение. Успех Конного корпуса не дал бы возможность Деникину предпринять наступление в широкой полосе разрыва между флангами наших 8-й и 13-й армий. Оценив сложившуюся обстановку, я поставил задачу — во что бы то ни стало разбить конницу Шкуро и Мамонтова и овладеть Воронежем.
Обычно мы всегда наступали, а тут, взвесив все, я принял решение ждать наступления противника. Почему? В те дни (вторая половина октября) несколько суток подряд лил дождь. Размыло все дороги. Подступы к Воронежу стали почти непроходимыми, так как поймы рек Усмань и Воронеж покрыты сетью болот и мелких озер. Куда уж тут наступать. К тому же корпус не имел численного превосходства: у меня было лишь две кавалерийские дивизии, а у белых шесть. Правда, корпусу была придана конная группа Филиппова, но она была малочисленной и плохо вооруженной. Стрелковые же части, подчиненные корпусу в оперативном отношении, могли лишь обеспечить его фланги, сковать противника с фронта.
Белые имели и то преимущество, что в случае неудачи они могли отойти в Воронеж и укрыться там от огня орудий и пулеметов, в то время как нашим конникам пришлось бы действовать под сильным огнем на открытой, заболоченной местности, которую со всех сторон обстреливал противник. Вывод напрашивался один: ждать наступления белых, чтобы огнем расстроить их боевые порядки и, перейдя в контрнаступление, нанести им решительное поражение.
Наша разведка установила, что в конных частях Шкуро и Мамонтова было немало трудовых казаков с Дона, Кубани и Терека. Многие из них заблуждались и попали к белым по стечению обстоятельств. Надо было раскрыть им глаза, призвать воевать не против Советской власти, а против ее врагов. С этой целью я созвал совещание командиров и политработников, на котором предложил составить обращение к трудовому казачеству, находившемуся в рядах белой армии. Вот это обращение, которое теперь стало историческим:
«Братья трудовые казаки!
Отпуская ваших станичников, захваченных в плен нашими разведчиками 16 октября с. г., Федора Зозеля и Андрея Ресуна 1-го партизанского полка 5-й сотни, заявляем вам, что вы напрасно губите себя и свои семьи, оставленные вами далеко на Кубани и Дону, воюя с нами. Мы знаем, за что воюем — за свободу своего трудового народа, а вы — за генералов, помещиков, которые забирают у ваших отцов и жен хлеб и скот, отправляют его в Англию в обмен на патроны, снаряды и пушки, которыми вы слепо убиваете таких же трудовых братьев крестьян и казаков, сражающихся за лучшее будущее всего трудового народа.
Бросайте, братья, воевать, расходитесь по домам или переходите на нашу сторону...
Командир Конного корпуса старший урядник С. Буденный.
Донской казак, инспектор Конкорпуса Е. Щаденко.
Казак Голубинской станицы С. А. Зотов».
Это обращение мы отправили в Воронеж с двумя пленными казаками. И оно сыграло свою роль: без боя нам сдались в плен сотни казаков.
- Ну, а как поступили со Шкуро? — вновь спросил Ленин.
- Мы ему письмо сочинили, без дипломатических тонкостей, не стесняясь в выражениях.
Шкуро прославился среди белых генералов . своей жестокостью. Он мнил себя полководцем нового времени и питал зависть к славе других. Ему, например, не давала покоя темная слава генерала Мамонтова, и Шкуро страшно ненавидел его. Он считал себя хозяином Воронежа, и когда сюда пришли казачьи сотни Мамонтова, поспешил поскорее выпроводить их из города. И после этого заявил:
- Конницу Буденного, если она еще не убежала, я разгромлю.
Все это было учтено нами при составлении письма. Вот его текст:
«Завтра мною будет взят Воронеж. Обязываю все контрреволюционные силы построить на площади Круглых рядов. Парад принимать буду я. Командовать парадом приказываю тебе, белогвардейский ублюдок. После парада ты за все злодеяния, кровь и слезы рабочих и крестьян будешь повешен на телеграфном столбе там же, на площади Круглых рядов. А если тебе память отшибло, то напоминаю: это там, где ты, кровавый головорез, вешал и расстреливал трудящихся и красных бойцов.
Мой приказ объявить всему личному составу Воронежского белогвардейского гарнизона. Буденный».
Письмо вручили Шкуро, и сделал эго один из наших лихих храбрецов Олеко Дундич, переодевшись в форму белогвардейского офицера. Пока Шкуро читал письмо, Дундич объездил весь город, изучил систему обороны противника. Потом вернулся к штабу Шкуро и запустил в окно две ручные гранаты... Письмо, как позже мы узнали от пленных казаков, привело Шкуро в ярость, и на четвертые сутки нашего ожидания он перешел в наступление. Это было 19 октября, а уже 24 октября в шесть часов утра мы заняли Воронеж. Шкуро так поспешно бежал, что даже забыл свой вагон-салон.
- Здорово вы его перехитрили! — весело засмеялся Ленин. — Выходит, вы, товарищ Буденный, к тому же и дипломат. Так-так, это по-русски, прямо, без всяких намеков...
В заключение беседы я сообщил Владимиру Ильичу, что конармейцы в знак глубочайшей любви к вождю революции прислали ему скромный подарок — вагон муки и сахара.
- Да, ничего себе, скромный!.. Хотя как сказать, — Ленин посмотрел на меня, прищурив улыбающиеся глаза. — Как-то Михаил Иванович Калинин рассказывал, что в память пребывания его в Конном корпусе вы прислали ему несколько вагонов с продовольствием и каменным углем. Вероятно, тогда расщедрились потому, что он всероссийский староста. — И тут же стал серьезным. Пожимая мне руку, Владимир Ильич сказал:
- Большое спасибо, товарищ Буденный. Передайте мою благодарность конармейцам. А что касается их подарка, то извините, лично для себя принять его не могу, не имею права. Прошу передать муку к сахар детским домам. Для меня же лучшим подарком являются ваши победы на фронте...
На другой день мы с Ворошиловым снова присутствовали на заседании съезда. Делегаты горячо обсуждали все вопросы, вносили свои предложения.
Съезд прошел успешно. В резолюции «Об очередных задачах хозяйственного строительства» подчеркивалось, что главным условием экономического возрождения страны является неуклонное проведение в жизнь единого хозяйственного плана, в основу которого положена электрификация страны.
Решение съезда о хозяйственном строительстве основывалось на политике военного коммунизма, так как интервенция и гражданская война еще не кончились.
С живым интересом делегаты слушали заключительную речь В. И. Ленина. Подводя краткий итог работе съезда, Владимир Ильич призвал всех коммунистов сосредоточить все силы, все внимание на хозяйственных задачах.
Мы стояли в коридоре, когда шел Ленин. Увидев нас, он подошел. Поинтересовался, как мы отдохнули за ночь, есть ли какие неясности, а в заключение сказал:
- Так вы, пожалуйста, постарайтесь побыстрее с переходом армии... Очень важно, чтобы армия прибыла на фронт своевременно.
- Обязательно, Владимир Ильич. Сегодня же, после встречи с Главкомом, дадим указание о начале движения.
- Вот-вот, не теряйте ни минуты, действуйте энергично. И не забудьте, пожалуйста, передать мой привет бойцам, командирам и политработникам вашей армии. Скажите им, что партия и наш народ высоко ценят их героизм и преданность Советской власти.
Уходили мы от Ленина радостные,; возбужденнее. «Вот он, вождь мирового пролетариата, дорогой наш Владимир Ильич — простой, понятливый, умеет слушать людей и тут же решать важные государственные вопросы», — думал я.
Видимо, Ворошилов догадался, о чем я размышлял, потому что спросил:
- Ну, как тебе Ленин?
- Чего спрашивать-то? — улыбнулся я. — Сам знаешь, с таким человеком поговоришь и будто сил наберешься.
- Теперь Главком послушает нас насчет переброски Конармии, — заметил Ворошилов.
- И я так думаю. А впрочем, сегодня все выяснится.
Главком С. С. Каменев принял нас в своем кабинете. Тут же находился и П. П. Лебедев.
- Ну, с чем пришли? — спросил нас Сергей Сергеевич.
Мы рассказали Главкому о своей встрече с Лениным, о том, что Владимир Ильич поддерживает наше предложение о переброске Конармии походом.
- Товарищ Ленин просил сообщить вам об этом,— добавил я.
- Ну, что же, будем считать вопрос решенным, — согласился Каменев. — Пока можете планировать марш на Ростов. Дальнейший маршрут вам укажет командующий Юго-Западным фронтом. Ваша Конармия переходит в его подчинение.
Через несколько суток мы вернулись в свою армию. Сразу же собрали на совещание весь командный и политический состав. Мы с Ворошиловым подробно рассказали о работе IX съезда партии, о своих беседах с В. И. Лениным, призвали крепить в частях дисциплину и организованность.
- Товарищ Ленин, партия, — говорил я, — надеются, что Первая Конная армия до конца выполнит свой долг перед революцией.
Когда все разошлись по своим полкам и бригадам, мы с Ворошиловым до глубокой ночи сидели над составлением приказа Реввоенсовета. Надо было определить конкретные задачи армии на Польском фронте. Из слов командующего Юго-Западным фронтом А. И. Егорова (с ним мы встретились в Харькове, когда ехали из Москвы в Ростов) нам стало известно, что положение на фронте обостряется с каждым днем, что польское командование сосредоточивает против 12-й и 14-й армий Юго-Западного фронта сильную группировку войск. Основная задача, для которой Конармия направлялась на новый фронт, заключалась в нанесении такого удара по польским войскам на Украине, которым был бы сломан весь их фронт. К выполнению такой трудной задачи требовалось всесторонне подготовить людей.
После долгих раздумий и наметок Реввоенсовет Ю мая отдал приказ № 061. Приведу некоторые выдержки из приказа:
«Красные кавалеристы!
Два с половиной года тому назад под Красным знаменем Российской Коммунистической партии, на котором было написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», вышел в бушующее море Российский советский корабль, рулевое колесо которого управлялось мозолистой рукой рабочего и крестьянина.
В это время недовольные Советской властью помещики, у которых отобрали поместья, фабриканты и банкиры, у которых отняли заводы и капиталы, князья и генералы, которых лишили титулов, чинов и орденов, повели бешеные атаки на баррикады революции, и тогда Российской Коммунистической партией по всему советскому государству был кликнут боевой клич: «Революция в опасности! Пролетарии, к оружию и на коней!».
И вы, красные орлы Дона, Кубани, Ставрополя и Кавказа, объединенные желанием мщения золотопогонникам за разоренные станицы, измученные семьи, отозвавшись пролетарским сердцем на этот клич, создали красоту и гордость могучей Красной Армии — Первую Конную армию.
...Когда Красная Армия в великой трехлетней героической схватке разбила помещиков, генералов и уничтожила фронты севера, востока и юга, в то время, когда Советская власть собиралась бросить силы Красной Армии на внутренний трудовой фронт, на борьбу с разрухой, голодом и холодом, дабы залечить кровоточащие раны на теле советских республик России и Украины,— в это время польская буржуазия с целью захвата богатств украинских и российских рабочих и крестьян... двинула армию на Украину и захватила красный Киев.
...Товарищи! Победа Красной Армии на Северном и Восточном фронтах, ваша победа на Юге явилась не только следствием физической мощи Красной Армии, но в значительной мере следствием вашей уверенности в победе.
Вы знали, что вы должны или победить или умереть, и вы победили и стали бессмертны.
Для того чтобы выполнить задачу, возложенную на вас рабочими и крестьянами — разбить наголову и уничтожить последнюю силу контрреволюции в лице польской помещичьей армии, — вы должны не только захотеть победить во что бы то ни стало, но вы должны от командира и военкома до последнего бойца напрячь все свои силы при выполнении этой задачи, потому что этот бой есть действительно наш последний и решительный бой против остатков контрреволюции.
...Красные орлы! Вы пролетели тысячу верст для того, чтобы победа осталась за вами... Вы победите потому, что уже не раз побеждали помещиков и капиталистов.
Вы победите потому, что боретесь за правое дело освобождения угнетенных. Вы победите потому, что стремитесь к победе, потому что она идет вместе с вами.
Итак, вперед в последний решительный бой!
Да здравствует могучая Красная Армия!
Реввоенсовет ВОРОШИЛОВ,
БУДЕННЫЙ».
* * *
Славные бойцы Первой Конной армии до конца вы- полнили свой долг перед революцией. На Польском фронте они проявили чудеса храбрости и героизма. В своих мемуарах (2-я книга «Пройденный путь») я подробно об этом рассказал. Отмечу лишь, что сами враги признали свое полное и окончательное поражение. Вот что писал в своей книге «1920 год» Пилсудский:
«Я предполагал, что нам (белополякам. — С. Б.) относительно легко удастся при помощи совместных действий пехоты и конницы разбить хотя бы по частям конницу Буденного... Паника вспыхивала в местностях, расположенных даже на расстоянии сотен километров от фронта, а иногда даже в высших штабах и переходила все глубже и глубже в тыл. Стала давать трещины даже работа государственных органов: в ней можно было заметить какой-то неуверенный, колеблющийся пульс. Рядом с необоснованными обвинениями наступали моменты непреодолимой тревоги с нервными потрясениями. Я наблюдал это постоянно вокруг себя. Новое оружие борьбы, каким оказалась для наших неподготовленных к этому войск конница Буденного, становилась какой-то легендарной, непобедимой силой. И можно сказать, что чем дальше от фронта, тем влияние этого непобедимого рассудком гипноза было сильнее и непреодолимее»11.
Острые сабли конармейцев беспощадно разили врага.
* * *