Глава IV
Новые условия, формы и тактика революционной борьбы.
Крах системы «полицейского социализма»
Начало XX века ознаменовалось двумя важнейшими явлениями классовой борьбы в России: расширением масштабов рабочего движения, приобретавшего все более политический характер, и оформлением социал-демократических организаций в политическую партию, целеустремленно направлявшую борьбу рабочего класса к достижению главной цели — свержению самодержавия.
Эти годы отмечены усилением революционной пропаганды среди рабочих, крестьян и прогрессивной интеллигенции, что вынуждена была признать и царская политическая полиция. «...В настоящее время нет такого уголка в империи,— писал в июне 1902 г. заведующий особым отделом департамента полиции Ратаев,— где бы не воспроизводились на мимеографе или гектографе революционные воззвания. Подобные воззвания свидетельствуют о несомненном существовании хотя бы небольших революционных организаций, слухи о деятельности коих, хотя и весьма смутные, доходят до начальников губернских жандармских управлений, которые и спешат довести о том до сведения департамента. При таких условиях сыплются донесения не только из центров, но даже из глухих уездных городов Европейской России и Сибири, чего до сего времени не замечалось. При дальнейшем изыскании причин необходимо отвести также место и революционной пропаганде не только среди рабочих, но и среди крестьян, которая как-то сразу приняла весьма широкие размеры»1.
В связи с таким положением охранка, естественно, стремилась не только усилить свою обычную деятельность, но и найти новые пути борьбы против растущего революционного движения. Изменившаяся политическая обстановка в стране и вызвала изменения в методах работы тайной полиции. Наряду со старыми приемами прямой провокации она попыталась провести в жизнь «рабочую политику царского правительства», так называемую систему «полицейского социализма».
В основу новой системы ее создатель Зубатов положил четыре принципа:
1. В противовес революционерам, призывающим к насильственной ломке существующего строя,— отрицание всех форм и видов насилия и замена революционного движения «эволюционным».
2. Самодержавная форма правления, по своей «внеклассовости», является в области социальных отношений предпочтительной, так как включает в себя «третейское начало, склонное к справедливости».
3. Противопоставление профессионального движения, не отрицающего капиталистический строй, революционному рабочему движению, исходящему из социалистических начал.
4. Строгое разграничение самодеятельности населения и власти. Самодеятельность оканчивается там, где начинаются права власти,— все должно идти через власть и направляться властью.
Исходя из указанных принципов, Зубатов и его покровители пошли на легализацию в России несоциалистических и «неполитических» рабочих организаций. По данному поводу В. И. Ленин писал: «Мы обязаны неуклонно разоблачать всякое участие Зубатовых и Васильевых, жандармов и попов в этом течении и разъяснять рабочим истинные намерения этих участников». И дальше: «Но делать все это — вовсе не значит забывать о том, что в конце концов легализация рабочего движения принесет пользу именно нам, а отнюдь не Зубатовым»2.
Появление нового полицейского курса в какой-то мере было вызвано и протестами русских фабрикантов, которые наконец поняли, что чрезмерное усердие полиции нередко приносит больше вреда, чем пользы. Интересно на этот счет высказывание Ленина в статье «Проект нового закона о стачках», помещенной в № 24 «Искры». Рассматривая записку министерства финансов, Владимир Ильич отмечает: «Невтерпеж! Надоело! Не суйся! — вот что говорит русский фабрикант русской полиции устами автора министерской записки»3. Значит, налицо «несоответствие интересов развивающейся буржуазии и отживающего абсолютизма»4.
Зубатов, конечно, учел складывающуюся в стране обстановку и попытался перестроить работу охранки, дополнить арсенал полиции новыми средствами. Не случайно автором новых идей оказался Зубатов. К этому он был подготовлен всей своей предшествующей деятельностью. Участник московских кружков начала 80-х годов, он вскоре пошел на службу в полицию, где карьеру начал с рядового провокатора, выдавая отдельных революционеров. Эти «заслуги» выдвинули Зубатова в полицейских кругах. В 1898 г. он уже помощник начальника, а потом и начальник Московского охранного отделения.
Зубатов ввел в практику не предусмотренный законом порядок следствия, когда охранка проводила дознание в особом порядке, без участия прокуратуры. Допросы он превращал в интимные беседы, сопровождавшиеся чаепитием, отпускал некоторых подследственных под честное слово для устройства личных дел, даже снабжал их деньгами, лишь бы расположить, приблизить, а потом и завербовать. При этом всячески стремился противопоставить подследственных рабочих интеллигенции. Но в то же время Зубатов мог и лично избивать арестованных, отдавая дань и приемам полицейских держиморд.
Знакомясь с деятельностью западноевропейских социалистических и социал-демократических партий, Зубатов особое внимание уделял ревизионистскому течению в германской социал-демократии — бернштейнианству. «Прочел сегодня заметку в «Русских ведомостях»,— писал он о вышедшей книге Бернштейна «Исторический материализм»,— душою затрепетал. Вот наш союзник против безобразной русской социал-демократии»5.
Одно из первых начинаний Зубатова в Москве — организация лекций для рабочих силами так называемой либеральной профессуры. Вот что вспоминал об этом профессор И. И. Янжул: «Общее содержание указанных чтений — социальный мир, то есть установление мира и согласия вместо борьбы и раздора с различными якобы классовыми интересами в промышленных классах»6.
Ясно и отчетливо выступила по этому поводу ленинская газета «Искра». В ноябре 1901 г. она писала: «Мануйлов студентам на лекции объявил громогласно: «Нет более у нас ни народников, ни марксистов, есть социал-политическое направление, которое стремится улучшить быт рабочих и народа на почве существующего строя». И вот стала применяться на русской почве система бернштейнианства под непосредственным наблюдением Зубатова»7.
Одна из революционных прокламаций весьма характерно описывает лекцию профессора-либерала, «друга рабочих» Озерова, состоявшуюся в марте 1902 г. в аудитории Исторического музея: «...значительную часть всей собравшейся публики составляли какие-то странные типы, одетые в не менее странные костюмы, шубки и поддевки. Многие из этих господ отличались крайне развитой мускулатурой и крепким сложением... Оставалось только порадоваться столь большому интересу к вопросам финансовой и экономической жизни в среде дворников и городовых. Вот показался почтенный лектор, и аудитория вздрогнула от рукоплесканий. Здоровые ладони финансистов из дворницкой и экономистов из Гнездниковского переулка ревностно исполняли заданную работу... Это было публичное оскорбление науки... Если до сих пор можно было сомневаться в справедливости слухов, рисующих г. Озерова как зубатовского провокатора, то, право, после 6 марта в это можно поверить, не рискуя ошибиться...»8 По-видимому, эта прокламация показалась Зубатову столь важной, что он специально послал ее для ознакомления начальству9.
Таким образом, складывался союз «экономизма» и ревизионизма, «либеральной» интеллигенции и полицейской охранки для борьбы с растущим влиянием марксизма и революционным подъемом. Таким путем Зубатов полагал ввести русское рабочее движение в контролируемое властью русло мирного легального развития. Он даже составил специальную «Записку по развитию профессионального рабочего движения в Москве» и послал ее для ознакомления заведующему особым отделом департамента полиции. А в мае 1901 г. создал в Москве свою первую организацию — «Общество взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве».
Был выработан проект устава. Его 3-й параграф гласил, что все общество, даже формально, должно быть под контролем полиции. «В случае протеста со стороны собрания рабочих механического производства или со стороны московского обер-полицмейстера данный кандидат к зачислению в списки (общества) не допускается»10.
В дальнейшем подобные организации создавались и в других отраслях промышленности. Под разными названиями они были в таких крупных центрах, как Киев, Харьков, Одесса. Одновременно для достижения своих целей Зубатов покровительствовал возникновению и деятельности в Северо-Западном крае Еврейской независимой рабочей партии и поставил во главе ее бывшую революционерку, а в будущем сионистку Марию Вильбушевич.
Но наиболее сильными позиции Зубатова были в Москве. Здесь ему удалось даже организовать в феврале 1902 г. массовое рабочее шествие к памятнику Александру II. Подобную по численности демонстрацию, причем явно промонархического характера, можно было, конечно, провести лишь в результате основательной предварительной работы.
Неизвестный корреспондент-рабочий так обрисовал на страницах «Искры» проведение этой манифестации: «За несколько дней до 19 февраля агенты г-на Зубатова начали агитировать среди фабричных рабочих, чтобы устроить подписку на приобретение венка для возложения на памятник Александру II, на что многие из рабочих подписывали, кто 20 копеек, а кто и рубль. Денег собрали столько, что могли приобрести серебряный венок. 19 февраля около памятника собралось тысяч 50 народа. К народу вышел московский владыка богдыхан Сергий и сказал подходящую к случаю речь, после чего народ упал на колени и кричал или ревел подходящие случаю звуки. А на следующий день все рабочие, подписавшиеся на венок, получили от своих хозяев каждый в 5 раз больше того, сколько подписал. По слухам, на эту затею охранное отделение израсходовало 100.000 рублей»11.
Безусловно, здесь конкретно сказалась деятельность зубатовских обществ. Уже к концу 1902 г. Зубатову удалось создать общемосковский «Совет рабочих механического производства», включавший в себя представителей районов. Функции «Совета рабочих»: прием жалоб на хозяев, расследование и ликвидация конфликтов между ними и рабочими. Тем самым делалась попытка ввести борьбу рабочих в определенные, контролируемые полицией рамки, не допуская уличных демонстраций и «беспорядков». В то же время это давало возможность выявить наиболее революционно настроенных рабочих и систематически их «устранять».
В. И. Ленин в связи с этим писал: «Мы обязаны, наконец, предостерегать рабочих от той ловушки, которую им ставит зачастую полиция, высматривая «людей с огоньком» на этих открытых собраниях и в дозволенных обществах, пытаясь чрез посредство легальных организаций ввести провокаторов и в нелегальные»12.
Зубатовские организации, таким образом, являлись рассадниками шпионажа и провокации. Охранка расходовала большие деньги на прямой подкуп отдельных рабочих, выступавших с восхвалением зубатовской идеи, и как бы исподволь подготавливала из них предателей, провокаторов. Облагодетельствованные, а вернее, подкупленные Зубатовым, они выступали на собраниях, защищая его курс, помещали в газетах хвалебные статьи и даже прочувствованные вирши.
Следует подчеркнуть, что идеи Зубатова нашли полную поддержку со стороны правительства и особенно департамента полиции, а также имели последователей и сторонников в самых «высших сферах». Поэтому Зубатову и выделялись значительные денежные средства.
Ленинская «Искра» вела непримиримую борьбу с зубатовщиной, на ее страницах неоднократно появлялись статьи, разоблачавшие «новый курс» самодержавия. В одном из номеров газета писала: «Зубатов хочет сменить нетерпимость революционеров к рыцарям застенка — добродушием, вражду — амикошонскими отношениями, на почве этого добродушия и амикошонства он будет вселять доверие к себе в рядах нелегальных деятелей с тряпичной душой, а там — там недалеко будет и до бессознательного предательства по доверию». Что же делать русским социал-демократам, спрашивает автор статьи, как откликнуться им на всю эту «зубатовскую политику, во всей ее совокупности, от заигрывания с отдельными лицами до заигрывания со всей рабочей массой? Остается одно: встречать эту политику резким словом ненависти, строго осуждать всякое амикошонство с русским правительством и его отдельными агентами и горячим призывом к революционной борьбе парализовать усилия интеллигентов и рабочих, насаждающих в России овечью самодеятельность»13.
Против зубатовщины постоянно и активно выступали московские социал-демократы. Они разъясняли рабочим цели, которые преследовал Зубатов. В январе 1902 г. московские революционеры писали в одной из своих листовок: «Товарищи, нас обманывают, нас развращают, хотят нас всех превратить в шпионов, убеждают нас, что правительство, то самое правительство, которое лишает нас свободы, которое помогает капиталистам, которое набрасывает на нас войска с оружием, казаков с нагайками, полицейских с дубинками, которое нас морит, это самое правительство не враг нам — говорят эти ставленники Трепова и Зубатова. Товарищи, собрания, которые нам разрешили, имеют единственную цель — ввести в нашу среду измену и облегчить шпионам возможность узнать действительно хороших и честных из нас. Руки членов Совета наполнены жандармским золотом и держат железные цепи, чтобы сковать нас и нашу свободу. Они передают нас в руки жандармов, объявим... позорным и бесчестным вести с ними дружбу... Позор и презрение этим иудам рабочего класса»14.
В 1902 г. Зубатов уезжает в Петербург — он назначен начальником особого отдела департамента полиции. «Искра» сразу же откликнулась на эту акцию правительства, строго предупреждая социал-демократическое подполье: «Вероятно, фактически Зубатов явится руководителем политической полиции, а следовательно, и руководителем борьбы с социалистами. Следует ожидать, что специфические приемы «зубатовской» провокации и более тонкого сыска станут применяться более систематически по всей России. Ввиду этого обращаем внимание всех товарищей на необходимость «подтянуться» и подтянуть более молодых деятелей со стороны конспиративности постановки революционной работы. Возможно больше осторожности с адресами, в выборе псевдонимов, в устройстве конспиративных квартир, в употреблении шифров. Возможно более строгое отношение к себе и к своим сотрудникам, возможно более активное воздействие на неопытных товарищей со стороны более опытных — в интересах революционного воспитания первых.
Зубатов, конечно, не преминет повторить во всероссийском масштабе свои московские опыты дурачения рабочих»15.
Эта статья «Искры», по существу, представляла собой инструкцию, как надо революционерам вести борьбу не только с зубатовщиной, но и вообще с царской полицией. Значение статьи велико, поскольку в противоборство с царизмом втягивалась масса рабочих, мало знакомая с провокационной тактикой политической полиции.
Усиливал борьбу с зубатовцами Петербургский комитет - РСДРП. Для этого Ленин направил в Петербург И. В. Бабушкина, продолжая неустанно требовать настороженности к зубатовским проискам. «Приняты ли меры для слежения за каждым шагом питерской зубатовщины?»16 — спрашивал Владимир Ильич Бабушкина в январе 1903 г. Ленин знал, что Иван Васильевич с честью выполнит его задание. Гарантией была вся его прошлая боевая жизнь. Рабочий, большевик с 1894 г., человек больших способностей и твердого характера. Занимаясь в петербургском кружке Ленина, Бабушкин стал активным революционером, членом петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», а затем и екатеринославского, агентом «Искры». Участвовал в революции 1905 г., подвергался арестам, бежал из тюрьмы, был в ссылке.
Жизнь Бабушкина — волнующая история большевика, полная самоотверженности и преданности партии. Он жил борьбой и был постоянно в борьбе, сражаясь с зубатовцами в Петербурге, с царскими опричниками в Забайкалье. Ленин назвал его гордостью партии17. И самый последний день в короткой жизни Бабушкина был достоин ленинских слов. Во время транспортировки оружия в Читу он был схвачен на станции Слюдянка карателями. Вместе с пятью сопровождавшими его товарищами Бабушкин мужественно встретил смерть тут же, у железнодорожных путей.
18 декабря 1910 г. в «Некрологе», посвященном памяти И. В. Бабушкина, Ленин писал: «Без таких людей русский народ остался бы навсегда народом рабов, народом холопов. С такими людьми русский народ завоюет себе полное освобождение от всякой эксплуатации»18.
В период назревания первой русской революции Петербургский комитет обратился к рабочим столицы со специальной листовкой, в которой вновь обстоятельно разъяснялась сущность зубатовщины: «Зубатовские собрания рабочих являются следствием все того же рабочего движения. Правительство хочет прибрать рабочее движение к рукам не мытьем, так катаньем. Не помогают солдатские винтовки и казацкие нагайки, авось помогут поповское гнусавое пение, сладкие речи шпионов на жалованьи, вроде Соколова. Поздно, голубчики, спохватились: старого воробья на мякине не проведешь, а если и проведешь, то только глупого воробья. Рабочее движение растет не по дням, а по часам; а правительство как угорелое мечется и не знает, что делать. С козел долой! Довольно морочить народ!» Листовка заканчивалась требованием политических свобод и лозунгом: «Долой самодержавие!»19
Энергичное разоблачение социал-демократами подрывной роли зубатовских организаций, разъяснение рабочим истинных намерений полицейских «благодетелей», а также широкая пропагандистская работа — все это привело к тому, что, помимо воли и желания полицейских организаторов, рабочие стали усиливать свои экономические требования к заводчикам и фабрикантам. В результате классовая борьба стала обостряться и расширяться.
Жизнь подтвердила предсказание Ленина о том, что легализация рабочего движения в конечном итоге принесет пользу революции, а не Зубатовым.
Это поняли, между прочим, и московские заводчики и фабриканты. Напуганные организованностью и активностью рабочих, они потребовали ликвидировать организованный Зубатовым «Совет рабочих механического производства». Охранка, продолжая линию Зубатова, выступила, конечно, с протестом против ликвидации «Совета рабочих». Московский обер-полицмейстер по охранному отделению писал в департамент полиции: «Приостановка всякой деятельности «Совета рабочих», хотя бы на время, представляется ныне крайне нежелательной, несвоевременной и опасной. Производимый в городе Москве опыт легализации рабочего движения является предметом жадного внимания рабочего и интеллигентского слоя всей России и около него сосредоточена борьба всевозможных мнений и направлений... Такая крутая мера, как парализация деятельности Совета, вместо ожидавшегося узаконения ее правительством внесет большую сумятицу в умы, вновь разгорячит страсти... Очевидно, что репрессии со стороны правительства в отношении «Совета рабочих» вызовут радость в антиправительственных рядах и окрыленная сей мерой идея революции найдет себе энергичное и широкое применение»20.
Но это уже не могло ничего изменить. Зубатовский «новый курс» проваливался. Созданные Зубатовым легальные рабочие организации под влиянием развивающегося движения все больше превращались в опорные пункты борьбы рабочего класса. Здесь все чаще раздавались требования восьмичасового рабочего дня, демократических свобод, повышения заработной платы. Зубатовская политика оказывалась бессильной перед сознательной борьбой рабочего класса. Тем более, что социал-демократы день ото дня усиливали свое влияние в широких массах пролетариата.
В этом отношении показательны материалы департамента полиции, полученные в 1901—1902 гг. от 18 начальников губернских жандармских управлений21. Их доклады насыщены фактами и примерами угрожающего роста революционного движения. Так, начальник Нижегородского губернского жандармского управления генерал- майор Шеманин 15 января 1902 г. сообщал: «Появление чисто революционного направления в среде населения Нижегородской губернии особенно резко возросло во второй половине истекшего 1901 г. как результат деятельности организовавшегося в октябре месяце в городе Нижнем Новгороде преступного сообщества, именующего себя «Нижегородским комитетом Российской социал-демократической партии». Деятельность этого комитета выразилась в подпольном издании печатного органа под наименованием «Нижегородская Рабочая Газета», цель которой ясно выражена в первом выпущенном номере, а именно: «ускорить политическое воспитание рабочей массы и, призывая ее на борьбу с царским правительством, стремиться к ниспровержению самодержавия», а также в составлении и распространении отдельных воззваний революционного содержания...»
Далее уведомлялось о бурных демонстрациях по случаю отъезда из Нижнего Новгорода Алексея Пешкова (Максима Горького). «Незадолго до его отъезда, — говорилось в докладе, — оппозиционной партией был устроен ему прощальный обед, сопровождавшийся овациями, оказанными ему не только как талантливому писателю, но и как борцу за свободу, несправедливо гонимому правительством»22.
По своему содержанию доклады всех 18 начальников губернских жандармских управлений были почти одинаковы. Они фиксировали подъем революционного движения, усиление деятельности социал-демократических организаций, трудности борьбы с ними. Начальник Грозненского губернского жандармского управления писал: «Борьба с постепенно разрастающимся рабочим движением становится для правительственных органов все труднее и труднее, и если бы департамент полиции не пришел на помощь... то в результате эта борьба стала бы непосильной»23.
Характерно, что начальники жандармских управлений уже не надеялись на спасительный полицейский контроль. Это видно из сообщения начальника Саратовского губернского жандармского управления, сообщавшего, что у него в губернии под надзором состояло 570 человек. «Эти цифровые данные могут служить ясным доказательством того, что в районе управления элемента для агитации всякого рода слишком достаточно... пропаганда среди рабочих... усилилась весной 1901 г. и результатом этой пропаганды и агитации были, последовательно, забастовки в железнодорожных мастерских, на заводе Макарова и Беринга»24.
В целом доклады жандармов были не только признанием того, что никакого зубатовского умиротворения нет и в помине, но и свидетельствовали о боевом духе рабочего класса, выступавшего с социал-демократическими требованиями.
Общий итог нерадостных для царизма фактов подвел особый отдел департамента полиции. Он призывал своих коллег по службе повсеместно усилить и ужесточить борьбу с расширяющимся революционным движением: «Интенсивность развития русского революционного и оппозиционного движений и постепенное совершенствование антиправительственных элементов в способах политической борьбы побуждают и правительственные органы к не менее энергичному и действительному противодействию, вполне отвечающему обстоятельствам времени»25.
Становилось очевидным, что при таком быстром и повсеместном распространении революционного движения планы Зубатова обречены на провал. Это подтверждал уже 1903 год, ознаменовавшийся еще более острыми классовыми столкновениями рабочих с сатрапами царизма. Крупные забастовки, политические демонстрации, первомайские манифестации проходили в Ростове, Баку, Тифлисе, Одессе и многих других городах. Гнев и возмущение в народе вызвал расстрел рабочих в Златоусте. Даже зубатовские агенты на местах стали нередко примыкать к демонстрантам. А в Одессе, например, зубатовец Шаевич, близкий к Еврейской независимой партии, возглавил забастовавших рабочих. Сам Зубатов вынужден был признать: «Успехи всеобщей политической забастовки, поставленной революционерами, сбили с толку рабочих профессионалов, деморализовали их, и Шаевич в качестве аполитика оказался бессилен с нею бороться»26.
О тесном сотрудничестве зубатовцев с одесской полицией свидетельствует и тот факт, что многие арестованные на улицах были после проверки освобождены полицмейстером, так как у них оказались охранные грамоты департамента полиции.
Развернувшиеся в 1903 г. стачки на юге страны оказались последним испытанием системы «полицейского социализма», и она рухнула, не достигнув целей — ни разгрома организованного революционного движения, ни укрепления позиций самодержавия и русского капитализма. А ее «организатор и вдохновитель» был уволен в отставку и административно выслан во Владимир.
Несмотря, однако, на провал «нового курса», многие его сторонники продолжали объяснять неудачи лишь неправильной формой руководства рабочими со стороны властей, слишком обнаженной связью между созданными рабочими организациями и полицией. Кроме того, считали они, Зубатов допустил крупную ошибку, включив экономические требования в программу деятельности созданных им рабочих объединений.
И делается новая попытка взять под контроль властей рабочее движение. Появляется такая разновидность «полицейского социализма», как гапоновщина. Руководители министерства внутренних дел и департамента полиции, стремясь любыми средствами обезоружить рабочий класс и разгромить его революционные организации, находят на этот раз Гапона — провокатора в церковном облачении, заменяя мундир жандарма на поповскую рясу. Гапоновщину, этот рецидив зубатовщины, надо рассматривать как особый этап деятельности царской тайной полиции. В основу «нового курса» было положено религиозно-нравственное и культурно-просветительное «воспитание» рабочего класса, и главной фигурой на полицейской арене стал теперь священник. Гапон был сторонником системы Зубатова, пользовался его личными советами и наставлениями. Зубатов понял, что Гапон может оказаться ценным сотрудником тайной полиции. Он ввел его в круг охранников и активистов из полицейско-рабочих организаций. «Знакомства Гапона в охранных сферах расширялись, он становился там своим человеком»27,— писал Зубатов. Неудивительно, что уже тогда Гапон получал 100 рублей от градоначальника и 100 рублей — от Зубатова, причем по указанию свыше шпионил за последним28.
Итак, практика «полицейского социализма» была, как эстафета, передана Зубатовым Гапону. Это подтверждают факты, приводимые жандармом А. Спиридовичем в его воспоминаниях. Он рассказывает о регулярных совещаниях, происходивших на квартире Зубатова. На них присутствовали обычно Вильбушевич, «предназначенный для постановки дела в Одессе некий Шаевич», сотрудники охранки, ряд петербургских профессоров и другие «видные петербургские деятели», а также «оканчивающий в том же году духовную академию священник Гапон, который должен был начать работу среди рабочих в Петербурге». Эти совещания, пишет Спиридович, «в сущности, лишь утверждали те основные начала организации, которые вырабатывались в более интимных беседах на конспиративной квартире Медникова между Зубатовым, Вильбушевич, Шаевичем и Гапоном, то есть непосредственными работниками».
Зубатов, преследуя свои цели, неоднократно советовал Гапону расширить миссионерскую работу среди рабочих «на благо престола». В феврале 1904 г. Гапон получил разрешение на организацию рабочего общества, предназначенного для удовлетворения религиозно-нравственных и культурно-просветительных запросов рабочих. Располагая поддержкой самого Плеве и денежными субсидиями охранного отделения, это сделать было не так уж трудно. В апреле 1904 г. гапоновское «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга» открылось. Характерная деталь: оборудование помещения и чайной для «Собрания» обошлось Гапону в 360 рублей. Расходы оплатили, как и следовало ожидать, особый отдел департамента полиции (150 рублей) и петербургское охранное отделение (210 рублей)29.
Началось воспитание рабочих «на началах русского национального самосознания», а проще говоря, в духе черносотенства. Дабы не повторить прошлых ошибок, из зубатовской программы были изъяты те разделы, которые серьезно обостряли политическую обстановку в стране. Исключался ее главный пункт, имевший непосредственно практическое значение, — экономические требования.
Происходила, таким образом, замена обанкротившихся «экономических основ» полицейской программы «идеологическими — религиозно-нравственными и культурно- просветительными» с целью черносотенно-монархического воспитания рабочих. Но и на гапоновских рабочих собраниях повторилось то же, что было в зубатовских организациях. Провокатору в рясе, как раньше и провокатору в мундире, не удалось удержать рабочих от революционной борьбы. Речи и выступления на гапоновских сборищах не оставляли сомнений в том, что революционный накал в массах, влияние на них социал-демократических организаций — реальные признаки надвигающейся революционной бури. Поэтому понадобился незначительный повод, чтобы вспыхнула забастовка, в которой вместе с рабочими Путиловского завода, а затем и других заводов и фабрик Петербурга активное участие приняли и «питомцы» духовного пастыря. Да и сама забастовка началась из-за увольнения четырех рабочих Путиловского завода — членов гапоновского собрания.
Классовые интересы рабочих и социал-демократическая пропаганда оказались сильнее проповеди смирения. Гапон понял, что нужна незамедлительная разрядка воинственного настроения рабочих, и нашел выход в идее земской петиционной кампании. Он решил повторить прием земцев, но уже в другой интерпретации: в организации «всенародного» шествия к царю с петицией о нуждах петербургских рабочих. Это произошло 9 января 1905 г. Однако еще до начала данного шествия Гапон смог (в который раз!) убедиться, насколько велико влияние революционной социал-демократической пропаганды: петиция, намечавшаяся им как верноподданническая просьба о царской милости, превратилась в своей главной части в настойчивое требование восьмичасового рабочего дня и отразила другие пункты социал-демократической программы. Кровавое воскресенье прозвучало грозным эхом по всей стране и, как известно, явилось началом первой русской буржуазно-демократической революции.
В январе еще не были известны документальные свидетельства, изобличающие Гапона как ставленника охранки. Но независимо от этого большевистская партия проводила твердый курс в отношении гапоновского «движения» в целом. Листовки, прокламации, выступления большевиков на рабочих собраниях беспощадно разоблачали полицейскую провокацию. Большевистская «энергичная проповедь социал-демократических воззрений и лозунгов» привела к тому, что «революционная энергия и революционный инстинкт рабочего класса прорвались с неудержимой силой вопреки всяким полицейским уловкам и ухищрениям»30. Что же касается лично Гапона, то вся его предшествовавшая деятельность протекала по инструкциям и на деньги охранки. И тот факт, что Гапон в критический момент бросил безоружных, отчаявшихся рабочих, подставив их под дула винтовок царских солдат, со всей очевидностью свидетельствует о его провокаторской роли. Это подтверждалось и тем, что накануне трагического дня, 8 января, Гапон сообщил князю Святополк-Мирскому о предстоящей 9 января в 2 часа дня демонстрации рабочих и основных требованиях к царю. Прямое предупреждение: демонстрация обязательно состоится в назначенное время. И царские власти отдали соответствующие приказы о подготовке к расстрелу мирного шествия рабочих.
Характерно поведение Гапона после бегства за границу. Появившись в эмигрантских кругах, он занял самые крайне экстремистские позиции — требовал неограниченного террора против царя и царизма вообще. Чем мог быть вызван такой резкий переход от преданности монарху к требованию его уничтожения? Ответ один: 9 января катастрофически провалилась провокационная гапоновская затея. В этот день кончилась его роль «народного пастыря», не оправдались честолюбивые надежды на руководство «трудовым народом». Что ему оставалось делать? Замести следы преступления и найти хоть какое-нибудь политическое пристанище. Поскольку он стал предлагать террор, как индивидуальный, так и массовый, его опекунами, естественно, оказались эсеры. Они продолжали поддерживать с ним связь до полного его разоблачения.
События и факты того времени раскрывают морально-нравственный облик Гапона. Беспринципность, предательство, трусость, неуравновешенность на грани истерии — вот четко выявившиеся личные качества Гапона. Они вновь подтвердились, когда он в том же 1905 г. возвратился из-за границы. Вызвала его из Парижа охранка. После свиданий с Рачковским Гапон написал письмо министру внутренних дел Дурново, в котором подчеркивал, что особа государя для него свята. Затем он встречался с начальником петербургской охранки Герасимовым и бывшим директором департамента полиции Лопухиным. Все это доказало: Гапон восстановил старые связи со своими полицейскими шефами и покровителями, он провокатор и предатель. Убедившись в этом, эсеры вынесли постановление о казни Гапона и привели его в исполнение весной 1906 г.
На всех этапах «гапоновщины» — при ее возникновении, в период трагических январских событий и на последней, заключительной стадии — большевики в отличие от всех других партий последовательно и неизменно вели борьбу с этой полицейской провокацией. С самого начала появления Гапона они выступали с разъяснением, что собой представляют гапоновцы.
В. И. Ленин писал: «...социал-демократы не только не поддерживали наивных иллюзий насчет возможности мирного ходатайства, они спорили с Гапоном, они прямо и решительно отстаивали все свои взгляды и всю свою тактику»31. В специально выпущенной листовке Владимир Ильич обращался непосредственно к рабочим: «Устраивайте тайные сходки, составляйте дружины, запасайтесь каким только можете оружием, посылайте доверенных людей для совета с Российской социал-демократической рабочей партией!»32.
Авторитетное мнение и твердая позиция большевиков оказали в рабочей среде большое воздействие на отношение к провокатору и тем не допустили возникновения мифа о «Гапоне-герое». Попытки же создать такой миф имели место в прошлом, а в западной печати и в настоящем. Вместе с тем разоблачения большевиков сорвали предпосылки к подобным полицейским провокациям, и рабочий класс был огражден от каких-либо рецидивов «нового курса».
Однако влияние Гапона на петербургских рабочих поначалу игнорировать было нельзя, особенно в доянварский период. «...Тактика социал-демократов,— указывал Ленин,— по отношению к новому вожаку намечалась сама собой: необходимо осторожное, выжидательное, недоверчивое отношение к зубатовцу»33. И к этому были основания: «Человек, носивший рясу, веривший в бога и действовавший под высоким покровительством Зубатова и охранного отделения, не мог не внушать подозрений»34.
И уже в начале января все отчетливее выявлялась действительная роль Гапона. Не случайно в охранном отделении стали обнаруживаться признаки беспокойства, связанные с появлением споров и разногласий в рядах сторонников Гапона, чем, по утверждению самой охранки, пользовались большевики, наносился вред деятельности «пастыря», усиливалось брожение среди рабочих. Особое беспокойство охранки вызывали антигапоновские большевистские листовки и выступления на заводах и фабриках партийных агитаторов. Полиция в своих донесениях отмечала, что рабочие тщательно скрывали выступавших большевиков от агентов наружного наблюдения, причем делали это все более организованно и решительно.
Борьба большевиков в данный период проходила в сложных условиях. Для политически сознательных рабочих курс и цели социал-демократической партии были понятны и близки. Но в массе политически отсталых рабочих, находившихся под влиянием Гапона, вести пропаганду было значительно труднее. Здесь не все и не сразу воспринимали революционное слово. Однако классовый инстинкт и пример окружающих товарищей заставлял и их выступать против царя. Поведение этой части рабочих Ленин выразил так. «...темный русский рабочий в гапонаде выражал робкий протест против царя»35. Как же мог «робкий протест» перерасти в активный политический протест? Это смогло произойти тогда, когда на собственном опыте рабочие убедились, что в действительности представляют собой царь и его власть. Убедились 9 января, в Кровавое воскресенье.
Наступившие годы первой русской революции были наполнены многими драматическими событиями. Как известно, ее вершиной явилось Декабрьское вооруженное восстание в Москве. Ожесточенная борьба на пресненских баррикадах показала решимость и отвагу рабочего класса, его преданность большевистской партии, звавшей к вооруженной борьбе с царизмом и возглавившей эту борьбу. Объединенные силы царской армии и полиции, «черной сотни» и секретной полицейской агентуры были брошены против рабочих, боевых дружин, слабо вооруженных, не имеющих военной выучки. Боевые дружины держались подчас только на революционном энтузиазме, взаимовыручке, героическом самопожертвовании. Памятник, установленный ныне на Красной Пресне, олицетворяет величественную эпопею неравной борьбы рабочих с ненавистным царизмом.
Незабываемые дни Московского вооруженного восстания вызывают в памяти имена многих отважных революционеров большевиков. Один из них — Зиновий Яковлевич Литвин-Седой, начальник штаба боевых дружин Пресни, член Московского комитета РСДРП, сражавшийся и раненный на баррикадах. Рабочий металлист, член партии с 1897 г., он координировал боевые действия дружин, боролся с враждебными вылазками в революционном тылу.
С его помощью в декабре 1905 г. Боевая организация при Московском комитете РСДРП выработала и распространила инструкцию «Советы восставшим рабочим». В ней говорилось: «Строго отличайте ваших сознательных врагов от врагов бессознательных, случайных. Первых уничтожайте, вторых щадите. Пехоты, по возможности, не трогайте. Солдаты — дети народа и по своей воле против народа не пойдут. Их натравливают офицеры и высшее начальство. Против этих офицеров и начальства вы и направьте свои силы... В борьбе с полицией поступайте так. Всех высших чинов до пристава включительно при всяком удобном случае убивайте. Околоточных обезоруживайте и арестовывайте, тех же, которые известны своей жестокостью и подлостью, тоже убивайте. У городовых только отнимайте оружие и заставляйте служить не полиции, а вам».
В. И. Ленин считал, что в условиях вооруженной борьбы допустима и даже необходима физическая расправа с врагами. Он писал: «Начинать нападения, при благоприятных условиях, не только право, но прямая обязанность всякого революционера. Убийство шпионов, полицейских, жандармов, взрывы полицейских участков, освобождение арестованных, отнятие правительственных денежных средств для обращения их на нужды восстания... и каждый отряд революционной армии должен быть немедленно готов к таким операциям»36.
Большевики строго следовали указаниям Ленина.
З.Я. Литвин-Седой впоследствии вспоминал: «При штабе была группа, осуществлявшая карательные меры. Мы ее называли «политическое розыскное управление». Она производила обыски и аресты. Ею руководил Володя Фидлеровский. Помню, как нашими «управленцами» был доставлен связанным начальник сыскного отделения Войлошников. Он был изобличен по отобранным у него фотокарточкам политических заключенных. По решению штаба он был расстрелян розыскной группой... Был у нас и суд. Он судил предателей, провокаторов, а приговоры приводили в исполнение члены штаба».
Реакция, однако, наступала, произвол царизма достигал невероятных размеров. Особенно бесчинствовали в 1905—1907 гг. губернаторы. Они наперебой стремились отличиться в кровавых репрессиях, чем явно нарушали даже формальные предписания «законоположений» и полностью игнорировали манифест 17 октября 1905 г.
Так, сувалкский губернатор 30 декабря 1905 г. сообщал по начальству: «Нужен не военный, а военно-полевой суд, направленный не только против лиц, пойманных с оружием в руках, но и признанных революционерами... Надо бить не по отдельному изобличенному преступнику, а по воображению»37, то есть по всем, кто кажется революционером. Еще более свирепым оказался лодзинский губернатор Радкевич. Он поддержал осенью 1906 г. проект лодзинских фабрикантов, предложивших в целях борьбы с революцией «немедленно арестовать 150—200 главарей и немедленно истребить их на месте без остатка»38.
Не отстал от них в своем рвении и екатеринославский губернатор, издавший в 1907 г. приказ, «по которому домовладельцы и квартиранты, в помещениях которых обнаружены бомбы или взрывчатые вещества, должны были предаваться военному суду и только в случае представления неопровержимых доказательств о полном неведении домовладельцы (но не квартиранты) подлежали штрафу в размере 3 тысяч рублей с заменой тремя месяцами тюрьмы. Бомбы и взрывчатые вещества должны были уничтожаться на месте даже в жилых помещениях по предварительному удалению обитателей. В каждом отдельном случае ставился вопрос об отобрании дома и построек в казну»39. Профессор В. М. Гессен назвал подобную практику властей «системой принципиального беззакония»40.
Перед большевистской партией стала задача — восстановить и укрепить временно ослабленные ряды рабочего класса, сохранить партийные организации и, учитывая опыт прошедших бурных лет, готовить народные массы к новому этапу революционных битв. В создавшейся обстановке, при открытом отходе меньшевиков от активной борьбы с самодержавием и усилившейся деморализации эсеров, еще более замкнувшихся в узкие рамки террора, при переходе значительной части либеральной интеллигенции в лагерь реакции, только большевистская партия сохраняла способность к революционной борьбе. И борьба продолжалась.
Примечания:
1 ЦГАОР. Фонд департамента полиции, особый отдел, д. 444, л. А 12—14.
2 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 6, с,. 115.
3 Там же, с. 401.
4 Там же, с. 405.
5 Исторический журнал, 1939, № 1, с. 113.
6 Воспоминания И. И. Янжула о пережитом и виденном (1864—* 1909 гг.).— Русская старина, 1911, т. 6, с. 490—491.
7 Искра, 1901, № 11, 20 ноября, с. 1.
8 ЦГАОР. Фонд департамента полиции, особый отдел, д 801, ч. 1, л. 137.
9 Там же, л. 136.
10 ЦГАОР. Фонд департамента полиции, особый отдел, д. 801, л. 32.
11 Искра, 1902, № 18, 10 марта, с. 5
12 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 6, с. 115.
13 Искра, 1901, № 10, ноябрь, с. 1—2.
14 Каторга и ссылка, 1924, № 1 (14), с. 75.
15 Искра, 1902, № 25, 15 ноября, с. 6.
16 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 46, с. 250.
17 См. там же, т. 20, с. 79.
18 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 82.
19 Листовки петербургских большевиков в 1902—1917 гг. М., 1939, т. 1, с. 76—78.
20 ЦГАОР. Фонд департамента полиции, особый отдел, д, 961, ч. 1, л. 146—150.
21 ЦГАОР. Фонд департамента полиции, особый отдел, д. 560.
22 Там же, д. 498, л. 18—21.
23 ЦГАОР. Фонд департамента полиции, особый отдел, д. 967, л. 38—39.
24 Там же, л. 22—25.
25 ЦГАОР. Фонд департамента полиции, особый отдел, д. 444, л. А 1.
26 Былое, 1917, № 4, с. 168.
27 Былое, 1917, № 4, с. 169—170.
28 Былое, 1917, № 4, с. 169—170.
29 Красная летопись, 1922, № 2, с. 299
30 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 211.
31 Ленин В. И. Полн. собр.. соч., т. 9, с. 218.
32 Там же, т. 10, с. 83.
33 Там же, т. 9, с. 211.
34 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 218.
35 Там же, т. 26, с. 299—300.
36 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 342.
37 Полянский Н. Н. Царские военные суды в борьбе с революцией 1905—1907 гг. Изд. МГУ, 1938, с. 31—40.
38 Там же.
39 Там же, с. 14—15.
40 Гессен В. М. Исключительное положение. СПБ, 1908, с. 177—178