ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ М. И. ФРУМКИНА
...Приблизительно в конце февраля 1910 года приехал в Москву из-за границы с пленума ЦК — В. П. Ногин (Макар). Основная его задача была организовать часть ЦК, которая должна была работать в России. В эту русскую часть, по соглашению с заграничными меньшевиками, должны были войти три их представителя: Роман, Михаил (Исув) и, если память мне не изменяет, Ю. Чацкий. Но эта тройка категорически отказалась вступить в грешную деловую связь с большевиками. Положение в Москве было таково, что Макар воздерживался делать доклады на собраниях представителей районов из-за опасения провала. По его просьбе были созваны два собрания (в Ростокинской больнице, на кв. фельдшерицы Бланк) представителей большевистских ячеек профсоюзов. Все решения пленума по его докладу были одобрены, в том числе и необходимость введения в ЦК в первую очередь рабочих.
Обсуждая кандидатуру рабочего в ЦК, мы не могли найти более яркой фигуры, чем Малиновский. Он, правда, часто колебался в сторону меньшевиков, но мы считали эти колебания присущими легальной работе профсоюзов, рассчитывая, что активное вступление на руководящую политическую работу выпрямит зигзаги прошлого.
На совещании пишущего эти строки с Ногиным было решено предложить ЦК утвердить следующий список пятерки,— русской части ЦК: Ногин, Дубровинский Иннокентий (приезд его из-за границы был решен), Р. В. Малиновский, К. Сталин* и Владимир Павлович Милютин.
Милютин был включен по соображениям «дипломатическим». По заграничному соглашению в российскую часть должны были войти меньшевики, но, как указано выше, российские меньшевики, более ликвидаторски настроенные, отказались от этой чести. Мы считали необходимым включить приемлемого для нас меньшевика: В. П. Милютин,— в то время плехановец, периода «Под градом пуль»,— дружно работал с нами во всех легальных организациях. Сталин был нам обоим лично известен как один из лучших и более активных бакинских работников. В. П. Ногин поехал в Баку договориться с ним; но по ряду причин Сталин не мог взять на себя обязанности члена ЦК.
Приблизительно в начале апреля Ногин вернулся из Баку. После нескольких свиданий с Малиновским они {240} оба попали в охранку (последнее свидание было на Ходынке) в смежные камеры. Малиновский стал спрашивать в форточку фамилию соседа. На ответ «Ногин»,— Малиновский стал кричать: «Я вас знаю, я встречался с вами в Петербурге, интересуясь вопросами страхования!» Ногин, возмущенный, ответил, что никакого Малиновского не знает, что он путает. В результате Ногин совершил свое (вероятно) восьмое путешествие в Сибирь (Тобольскую губернию), а Малиновский был выпущен...
В мае приехал Иннокентий. Он часто бывал у Кржижановских, из которых активное участие в работе принимала Зинаида Павловна Кржижановская. Она поддерживала сношения с заграницей, выполняя поручения ЦК, и выступала как лектор в рабочих клубах, «по географии», пользуясь аудиторией для легальной агитации. После двух свиданий с Малиновским Иннокентий также был арестован и осенью отправлен в Туруханский край. Таким образом, русская часть ЦК не наладилась. Малиновский «проявлял осторожность», часто бывал у своего приятеля меньшевика В. В. Шера. До осени он в работу не путался.
Через год предстояли выборы в IV Государственную думу. В легальной нашей полупрофессиональной, полуполитической газете «Наш путь» мы напечатали статью о необходимости готовиться к выборам заблаговременно. Летом, при встрече с Малиновским, я спросил его, будет ли он возражать против внесения предложения в ЦК о выставлении его кандидатуры в члены Государственной думы от рабочих Московской губернии. Само собой разумеется, что Малиновский принял предложение...
Профессиональные союзы продолжали крепнуть и расти, преобладающее влияние большевиков не ослабевало, за исключением союза печатников, в котором после ареста секретаря Исидора Любимова мы не имели своих активных работников. Меньшевики пытались проводить кампанию за подачу петиции о закреплении свободы коалиции к открытию осенней сессии Государственной думы, но мы без особенного труда эту кампанию провалили. Мы дали лозунг непрерывной борьбой активно проводить право коалиции**...
Ногин успел попутешествовать туда и обратно. В конце октября или начале ноября он вернулся из Тобольской губернии и поселился в Туле представлять ЦК совместно с Линдовым, жившим там же. Приблизительно в это же время был выпущен из тюрьмы видный рабочий Поляков (Кацап), который был оставлен на жительство в Москве. Он скоро сделался агентом ЦК (помимо Ногина) и часто ездил в Петербург во фракцию III Думы для связи с ЦК. Ногину во время приезда в Москву удалось случайно узнать некоторые подробности о Полякове, заставившие нас быть с ним настороже.
В ноябре выбыл из Гос. думы московский депутат Ф. Головин, по случаю вступления в какую-то промышленную компанию 228. В середине декабря москвичи потребовали моего приезда в Москву для участия в избирательной кампании. Я поселился в Кускове во избежание прописки в Москве.
Решено было привлечь к этой работе меньшевиков; составилось центральное избирательное бюро из следующих товарищей: И. Скворцова229, Обуха 230 и Германова — от большевиков, Колокольникова и Хинчука — от меньшевиков. Единогласно решили выставить кандидатуру Скворцова. Стали подбирать публику для организации кампании. В том числе был намечен д-р Канель, который в это время отошел от всякой работы.
Центральное избирательное бюро несколько раз собиралось в квартире Обуха и Голенко231. Никто из нас не замечал за собою слежки. Малиновский при встрече спросил меня, думаем ли мы выступить на выборах; я отговорился отсутствием указаний от ЦК. В действительности Ногин от имени ЦК утвердил уже состав избирательного бюро и кандидатуру Скворцова. 8 января (1911 г.) Малиновский и Поляков поехали к Ногину в Тулу. После их возвращения из Тулы мы все сразу заметили слежку за собой. На свидании с Ногиным мы решили отстранить Малиновского от всякой работы под предлогом его проваленности. У нас не было данных лишить его политического доверия, но у нас накопилось достаточно оснований считать его идейно ненадежным человеком, не в меру болтливым и сверх меры честолюбивым. Тут же мы решили прекратить разговоры о выставлении его кандидатуры от рабочей курии в IV Гос. думу по Московской губернии. Решили отдалить от работы и Полякова. Мы уже не сомневались, что кто-то из парочки нечист, но, кто кого обхаживает, нам неясно было***. {242}
Канель232, ни разу нигде не выступавший, продолжавший жить в нетях, был вскоре арестован, за ним последовал арест Ив. Ив. Скворцова. Мы все-таки решили продолжать кампанию, которая была чрезвычайно затруднена. Хинчук и Колокольников укрылись от шпионов, Обух не отличался большой поворотливостью. Я поехал в Питер, в думскую фракцию; там настаивали на ведении избирательной кампании и обещали всякую помощь.
Условия все-таки были таковы, что и мне необходимо было убраться из Москвы. Я наметил день отъезда 27 февраля. 24 февраля в о-ве фабричных врачей на Арбате читался доклад о страховании рабочих. Я должен был выступить в качестве официального оппонента от ЦБ профсоюзов. Явившись на собрание, я увидел Малиновского, с которым не встречался уже в течение месяца. Вскоре он подошел ко мне вместе с интеллигентного вида рабочим, с длинной бородой, фигурой апостола, который отрекомендовался Поляковым: «Мне необходимо с вами повидаться». Впечатление было таково, что я твердо решил не повидаться с ним и назначил ему свидание на 1 марта, т. е. через два дня после моего предполагавшегося отъезда.
Я ушел, не дожидаясь конца заседания. Выйдя в переднюю, я услышал шепотом сказанное одним швейцаром другому: «Вот этот». Вслед за этим из зала заседания вышел пом. пристава. «Кончено»,— подумал я. Я оделся и стал спускаться по лестнице; меня догоняет швейцар, который любезно раскрыл дверь на улицу, где не было швейцара. Отойдя шагов сто, я вскочил в трамвай, за мной вскочили. Пересел на другой трамвай, за мной вошел тот же субъект. Я вертелся часа два и на извозчике уехал с Покровского бульвара на Рогожскую платформу, чтобы попасть к себе в Кусково. 26-го я заметил на платформе Рогожской того же шпика. 27-го я не уехал — попутал театр Зимина. Получив билеты на 28-е в оперу, я, грешный человек, не отказался от этого удовольствия, решил поехать из театра прямо на вокзал, вещи мои уже были там. 28-го меня арестовали на улице — на Б. Лубянке.
В охранке мне задали один вопрос: «Мы вас зря выпустили весной. Вы не Рубин, кто вы такой?» Через три дня я решил сыграть ва-банк, открыться, чтобы сразу избавиться от дела, по которому привлекался в 1906 году (дело военной организации при ЦК во время Свеаборгского восстания). Меня отправили в военно-окружной суд {243} в Питер. В качестве адвоката ходил ко мне на свидание мой друг Н. Н. Крестинский. Я долго говорил с ним от имени Ногина и своего о Малиновском как о человеке, недостойном доверия, и настаивал на снятии его кандидатуры в Государственную думу.
Скворцов угодил в Астраханскую губернию. Я — в ссылку на поселение в Енисейской губернии, Ногин — в Якутку. Малиновский, вопреки нашим настояниям и ожиданиям, попал в лидеры рабочей фракции IV Государственной думы...
Примечания:
* Так напечатано. Видимо, назван так по партийной кличке — Коба Сталин.— Ю. Ш.
** Характерно, что Малиновский убеждал пишущего эти строки взять в свои руки инициативу по проведению петиционной камлании, дабы меньшевики не усилили своего влияния в рабочей среде. М. Ф.
*** Впоследствии, как известно, оказалось, что они оба были провокаторами. М Ф.
Германов Л. Из партийной жизни в 1910 г.//
Пролетарская революция. 1922. № 5. С. 231 — 237
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ С. А. КОРЕНЕВА233
...Куда тише и без всяких уже привходящих инцидентов проходят [в Чрезвычайной следственной комиссии] мертвые дела, давно уже завядшие и теперь снова вынырнувшие на свет Божий. Таких дел несколько, но главные из них — это о провокации Азефа и дело о Малиновском — том самом Малиновском, который большевиками был проведен в члены Государственной думы и впоследствии оказался агентом охранного отделения.
Самого Малиновского, кажется, нет уже в живых или он где-то скрывается, но главные свидетели здесь в Петрограде налицо. Эти свидетели — Ленин и Зиновьев. Малиновский прошел в Думу именно от группы социалистов, которую они тогда возглавляли. Следствие по этому делу производил следователь по особо важным делам Александров 234.
Когда он допрашивал Ленина, у нас в комиссии переполох. Все стремятся посмотреть на продавца России и хоть вслед ему плюнуть: на большее пороху ни у кого не хватает, да и Ленин-то пока еще многим из нас кажется всего лишь клоуном от революции — Пуришкевичем навыворот.
На допросе Ленин и Зиновьев ведут себя совершенно различно. Последний — рыжеватый, плотный мужчина, не старый, но уже с потрепанной пухнущей физиономией, и по манерам, и по костюму не то частный поверенный из плохеньких, не то коммивояжер по галантерейной части.
Он намерен, кажется, свое посещение комиссии превратить в некоторую демонстрацию наглости: меня, мол, {244} сюда никто не тащил, а я сам по дороге заехал посмотреть, какую вы тут комедию разыгрываете. Голова у него задрана кверху — развалился в кресле, курит, на предлагаемые ему вопросы отвечает нехотя, а то и вовсе не отвечает и с места же сцепляется с Александровым из-за своей фамилии:
«Я вам не Апфельбаум 235, а был, есть и буду Зиновьев,— таким меня знают и в партии, и в печати, и не вам это переделывать».
Допрос его продолжается недолго,— он изображает в своей партии вторую скрипку,— и весь интерес следователя сосредоточивается на Ленине.
Здесь получается уже совсем другая картина. Ленин на допросе оказывается не только приличным, но и крайне скромным. Положим, по сравнению с Зиновьевым его роль на следствии очень невыгодная. Ленин здесь если не обвиняемый, то наиболее ответственное лицо — глава партии, который лично наметил ответственного представителя от своей группы в законодательное собрание, чтобы оттуда «через головы капиталистических прихвостней говорить с народом», а там получился этакий скандал.
И Ленин оправдывается. Он приводит данные, излагает свои соображения, которые объясняют, почему он доверял, не мог не доверять Малиновскому и — в душу человеческую ведь не влезешь, но у нас, присутствовавших при этом допросе, складывается впечатление, что, пожалуй, по этому-то делу Ленин душой не кривит, когда отрицает всякое свое знакомство с русской охранкой...
Коренев С. А. Чрезвычайная комиссия по делам о бывших министрах //
Архив русской революции. № VII. Берлин, 1922. С. 25 — 26
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ И. П. ХОНЯВКО236
...Осенью 1913 года в Париж приехал Ильич с Р. Малиновским 237. Секция назначила открытое собрание с докладом Малиновского о рабочем движении в России, расколе думской с.-д. фракции. Последний вопрос настолько сильно волновал русскую эмиграцию, что огромный зал (на площади Д’Орлеан) был битком набит. Настроение у всех напряженное; наши враги — ликвидаторы, бундовцы, плехановцы, «впередовцы» и примиренцы — приготовились, что называется, разбить нас в пух и прах за деяния Малиновского. {245}
Но вот вышел Малиновский, и публика сразу сосредоточила свои взоры на нем. В зале полная тишина. Малиновский начал свой доклад с обзора развития рабочего движения в России и его борьбы с царизмом и русской буржуазией как за улучшение своего материального положения, так и за укрепление тех легальных возможностей, какие представлял ему царизм, и подошел к тому, как на этой почве думская с.-д. фракция должна была разделиться, вследствие разногласий, на две самостоятельные фракции. Он тут же указал, что, несмотря на то что Чхеидзе, как человек, заслуживает самого глубокого уважения («и я особенно его уважал»), но, как политик и представитель революционных рабочих масс, он не хотел целиком и полно защищать интересы рабочих в черносотенной Думе. Почти в каждом вопросе занимал половинчатую позицию, с чем часть фракции так называемых ленинцев не могла дальше мириться и решилась на то, чтобы отделиться от сторонников Чхеидзе; в подавляющем большинстве русские рабочие массы одобрили этот поступок шести депутатов с Малиновским во главе238. В прениях выступили Луначарский 239, Алексинский 240, Павлович 241 и целый ряд других противников с ярыми нападками на Малиновского, обвиняя его в расколе думской фракции.
А в это время за кулисами сцены произошла трагическая картина: Малиновский плакал навзрыд, как маленький ребенок, и так долго, что прения уже были закончены, а Малиновский все еще не мог прийти в себя. В зале среди публики начали недоумевать, почему докладчик не выходит с заключительным словом. Когда же Малиновский вышел на трибуну, все еще плача и вытирая глаза, он заявил, что он со своими товарищами по фракции исполнил долг революционера для полной и неурезанной защиты интересов русских рабочих и отнюдь не преследовал цели делить рабочих на «овец и козлищ», как это определил г. Алексинский в своих нападках на фракцию большевиков.
...Приблизительно в октябре 242 ликвидаторы несколько было утихли после ряда удачных наших выступлений, но снова повели кампанию против нас и уже на совершенно неожиданной для нас почве — о провокаторстве Малиновского. Так как об этом мы еще ничего не знали, и, с другой стороны, трудно было допустить, что Малиновский, выдвинутый на столь высокий пост почти вождя рабочего движения, мог пойти на такую позорную роль. {246} Но ликвидаторы не унимались и упорно приставали к нам; я особенно находился под влиянием Малиновского с того момента, когда он несколько месяцев тому назад, во время своего доклада, как ребенок, плакал по поводу раскола фракции, который он сделал только во имя интересов рабочего класса. Нам приходилось отмалчиваться незнанием до получения проверенных данных. Это стоило нам много больших душевных переживаний.
Хонявко И. П. В подполье и в эмиграции (1911 —1917 гг.) //
Пролетарская революция. 1923. №4 (16). С. 166—167
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ А. С. КИСЕЛЕВА243
...Для проведения подготовительной кампании к парт. конференции были привлечены тт. Авилов-Глебов 244, А. Никифорова 245 и пишущий эти строки. Но прежде чем начать объезд по России, нам было предложено отправиться за границу для детального выяснения планов и намерений ЦК партии.
...Через 2—3 часа после нашего приезда пришел член ЦК нашей партии тов. Г. Зиновьев, который торопился к определенному времени в больницу навестить больную жену и просил нас в свободное время зайти к нему побеседовать о питерских делах. Так как мы имели свободное время, то Над. Конст. предложила нам пойти осмотреть окрестности Поронина, пригласив с нами одного товарища-эмигранта, который жил неподалеку от квартиры Ульяновых. Мы были очень рады сделанному предложению и, быстро собравшись, двинулись в путь. Прошли мы не более полуверсты, как навстречу нам попалась крестьянская бричка, на которой сидело несколько человек, по внешнему виду, крестьян, и среди них небезызвестный Роман Малиновский. Малиновский только что оставил при загадочных, для того времени, обстоятельствах Гос. думу, но то, что он — провокатор, еще не было установлено. Рабочие, подстрекаемые ликвидаторами и той неожиданной поспешностью, с которой Малиновский оставил Думу, распространяли массу всевозможных толков и сплетен. Многие не только массовики-партийцы, но даже активная партийная публика находилась в большом недоумении по поводу происшедшего. Печатавшиеся и выходившие в то время в «Правде» документы нас не удовлетворяли, хотя они и были очень категоричны.
Помню, мы говорили рабочим: «Допустим, что Малиновский поступил плохо; может быть, он окажется даже {247} очень плохим членом партии, но ведь партия оттого, что один из членов ее плох, не перестанет быть пролетарской партией, борющейся за конечные цели рабочего класса — свержение капиталистического рабства. Можно допустить ошибки отдельных лиц, но это не есть «ошибки партии» и т. д. Нам, большевикам, тогда пришлось выдержать огромный нажим рабочих масс. И вот после недавно пережитой нами острой фракционной борьбы попадается нам навстречу виновник всего этого Малиновский. Мы, не предполагая так неожиданно его встретить, предварительно ничего не говоривши о нем, как по команде все трое отвернулись, как будто он нам совсем незнаком. Когда бричка немного проехала, мы из любопытства оглянулись, оглянулся также и Малиновский, и у него на лице отразился такой испуг, что мы были поражены происшедшей с ним переменой.
По возвращении с прогулки мы зашли к тов. Зиновьеву. Он сообщил нам, что у него был Малиновский и жаловался на то, что приезжие из Питера товарищи (это говорилось про нас) так жестоко обошлись с ним, что при встрече даже не поздоровались. «Что, они мне не доверяют, что ли?»— закончил свою жалобу Малиновский. Мы сделали заключение, что Малиновский решил, что его как провокатора открыли и мы приехали доложить об этом в ЦК партии, а вероятнее всего, он сделал предположение, что мы приехали для расправы с ним как провокатором. Во время нашего пребывания в Поронине (а мы прожили там около 3 недель) мы ни разу не встретили у Вл. Ильича Малиновского, несмотря на то что жили по соседству и ежедневно бывали у В. И. по нескольку раз. Тов. Никифорова все время жила в их квартире. Позднее приехал в Поронино тов. Г. И. Петровский — член Гос. думы, с которым Малиновский работал, и все же Малиновский, кажется, не пришел с ним повидаться 246. Конец Малиновского после революции известен, и об этом писать я считаю излишним...
Киселев А. В июле 1914 года //
Пролетарская революция. 1924. № 7. С. 40—42
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Г. К. ОРДЖОНИКИДЗЕ
...Как был проведен в ЦК провокатор Малиновский.
Далее идут выборы ЦК партии. Ильич ставит кандидатуры, и каков был мой ужас, когда намечает и мою кандидатуру. Я говорю: «Что вы, в самом деле. Что я буду там делать в ЦК? Вы подумайте, наряду с Ильичем заседать в ЦК». Ильич убеждает, что как раз в ЦК нужно сидеть таким, как я, Голощекин, Залуцкий 247 и прочие совсем молодые, рядовые работники. Мы говорим: «Что вы, Владимир Ильич, как мы будем руководить?»— «Ничего,— говорит,— рабочими будете хорошо руководить. Так и надо. Вы думаете, что из интеллигенции выйдет толк? А поезжайте, соберите каждый из вас хотя бы по десятку рабочих, организуйте, и это будет большое дело». Конечно, он нас убедил, что мы должны быть в ЦК.
Был тогда такой момент. Был Малиновский, как депутат IV Государственной думы — лидер нашей большевистской группы, на самом деле провокатор. Малиновский приехал от профсоюзной фракции. Он выступал великолепно, сделав великолепный доклад, и мы стали настаивать, чтобы его ввести в ЦК. Ильич против. Идем мы с ним по улице, и он доказывает, что не надо вводить Малиновского в ЦК. Мы говорим: «Вы же говорили, что нужны рабочие, это же рабочий». Он ответил: «Рабочих нужно вводить в ЦК, но нужно вводить таких рабочих, которых знаешь. Вы говорите о Малиновском, а если он завтра выкинет какую-нибудь штуку? Если он выскочит из ЦК и создаст оппозицию, что вы будете делать?» Конечно, никто не мог додуматься, что мы имеем дело с провокатором, но характерно то, что Владимир Ильич стоит за то, чтобы нас, молодых работников, которые стояли ниже этого Малиновского, по крайней мере по выступлениям, обязательно поставить в ЦК, а Малиновского не хочет. Он чувствует, что в нем что-то предательское будет. Мы голоснули и все же провели. «Ну, смотрите,— говорит,— ребята, чтобы не раскаяться». Никто, конечно, не мог подумать, что Малиновский провокатор, но факт остается, что чутье Ленина не могло его обмануть...248
Воспоминания об Ильиче тов. Серго Орджоникидзе //
Под знаменем Ильича. № 2. 1925. 26 января
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ В. КРАЕВСКОГО 249
...За несколько недель до войны, когда Ленин пребывал в Галиции и жил на даче в Белом Дунайце (около Поронина, в нескольких верстах от города Закопане), к нему приехал Роман Малиновский, который по непонятным для нас тогда причинам сложил мандат депутата в Гос. думу и спустя некоторое время явился к Ленину с повинной головой. Малиновский поселился в Поронине, где в то время жило несколько товарищей из польской СД. Поблизости Поронина, в деревушке Зупсухе, проживал тов. Зиновьев.
О том, что Малиновский — провокатор, никто из нас, конечно, не догадывался. Но в связи с бегством Малиновского из Думы в питерской меньшевистской газете (кажется, тогда выходила «Новая рабочая газета») появилась заметка, намекающая на то, что Малиновский — провокатор, но не дающая никаких данных, ни даже сколько-нибудь серьезных опорных пунктов для подтверждения этого обвинения. Эта заметка сильно взволновала Владимира Ильича. Он раздраженно говорил: «Бросят же, сволочи, такое обвинение, а о доказательствах не заботятся».
Все мы считали эту заметку злостной клеветой, низким фракционным выпадом. Несмотря на то, Ильич чрезвычайно сильно волновался самой возможностью такого обвинения, хотя старался не показывать этого. Он публично потребовал от меньшевиков доказательств или отказа от обвинения. Но ни одного, ни другого не последовало 250.
Хотя в провокаторство Малиновского никто из нас не верил, хотя у Ильича было к Малиновскому самое теплое отношение, все же факт его ухода из Думы все мы считали не только недопустимым нарушением партийной дисциплины, но и темной, требующей разъяснения загадкой. А в таких делах Владимир Ильич, несмотря на всю свою симпатию к Малиновскому, не склонен был шутить. Когда газеты принесли первое известие о неслыханном поступке Малиновского, Ильич сначала вообще не поверил, считая это репортерской выдумкой. Когда же известие подтвердилось, Ильич, пожимая плечами, говорил со злобой: «Что же это с ним случилось? Ведь не сошел же он, черт возьми, с ума!» А когда получились подробности ухода Малиновского из Думы, когда пришлось убедиться, что это был самовольный поступок Малиновского, без ведома и против воли всей большевистской думской фракции, Ленин сказал: «Да, тут что-то неладно. Это дело надо основательным образом выяснить. Но есть ли тут неизвестные нам более глубокие причины, или это просто какое-то непостижимое сумасбродство, одно ясно: из партии его придется исключить». {250}
Еще до приезда Малиновского в Поронин была установлена Следственная комиссия по его делу. Если не ошибаюсь, в состав ее вошли: сам Ильич и тов. Зиновьев и — по предложению Владимира Ильича — от польских с.-д. тов. Ганецкий.
Комиссия эта самым тщательным образом рассмотрела все, что было тогда доступно по этому делу. Доступно, впрочем, было, к сожалению, очень немного данных. Никаких улик провокации Малиновского не было найдено; как я уже упоминал, меньшевики тоже ответили молчанием на публичный запрос Владимира Ильича относительно провокации Малиновского.
К тому же времени приехал и сам Малиновский. Допрошенный Ильичем относительно причин его ухода из Думы, Малиновский стал увертываться, говорить, что он сейчас же после своего поступка понял, что он сделал непростительную глупость, что он сам не понимает, что его попутало. Но когда Ильич, раздраженный этими бессмысленными объяснениями, стал еще настойчивее, Малиновский начал как будто сдаваться и, полуговоря, полунамекая, дал понять, что причины его поступка просто романтического характера. Он, дескать, в порыве какой-то страсти забыл все, бросил политическую работу, бросил семью и поехал за какой-то женщиной за границу. Теперь только он как будто пришел в себя, понял, что он наделал, и является к Ильичу с повинной головой.
Говоря с нами об объяснениях Малиновского, Ильич качал головой: «Черт знает что думать обо всем этом. Может быть, он говорит правду. Но тогда он, при всех своих громадных способностях, при своем крупном политическом темпераменте просто сумасброд и безответственный человек. Его надо исключить. Ничего тут не поделаешь!» В провокацию Малиновского по-прежнему никто из нас не верил.
Исключение из партии было для Малиновского полной неожиданностью. Он, очевидно, рассчитывал, зная благорасположение к себе Ильича, что дело ограничится каким-нибудь «строгим выговором». Но Малиновскому пришлось на собственном опыте убедиться, что Ильич умел быть непримиримым.
Малиновский не уехал из Поронина, надеясь, по-видимому, повлиять со временем на Ленина и выклянчить себе облегчение приговора. Но это было, конечно, вполне безнадежное дело.
Все расчеты Малиновского сорвались. Он надеялся на {251} то, что, несмотря на свой поступок, он останется членом партии и сможет и в дальнейшем вести свою провокаторскую двойную игру.
Незадолго до начала мировой войны Малиновский уехал в Россию, чтобы — как он говаривал — заслужить себе снова доверие партии. Спустя некоторое время, мы, находясь уже в Швейцарии, получили известие, что Малиновский взят на фронт, а затем, что он, тяжело раненный в бою, умер в австрийском плену. Известие это впоследствии оказалось ложным (Малиновский попал живым в плен и, вернувшись в конце 1918 года в РСФСР, был приговорен к смерти и расстрелян), но тогда оно казалось верным. Известие это произвело очень сильное впечатление на Ильича. В одном из номеров издаваемого тогда в Швейцарии «Социал-демократа» он посвятил Малиновскому товарищеское воспоминание, в котором писал, что хотя Малиновского пришлось исключить из партии, но все же, глядя на его недюжинные способности, верилось, что этот человек не пропадет, что он упорным трудом загладит свое преступление перед партией, завоюет себе снова доверие рабочего класса.
Да, Ильич ошибся в Малиновском. Как и все мы, Ильич не раскусил провокатора, не разглядел маски на его лице. Но ничто не характеризует так Ильича, как его непримиримость к Малиновскому, когда эта непримиримость была необходима для пользы партии, и одновременно его дружеское, непоколебимо верное отношение к нему как к одному из соратников в борьбе против капитализма...
Краевский В. Из воспоминаний о В. И. Ленине //
Печать и революция. М., 1922. № 1—2. С. 5—7
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ А. К. ВОРОНСКОГО 251
...[Пражская] Конференция уже успела принять ряд решений, когда приехал делегат от Москвы Роман Малиновский. По внешнему своему виду он производил отрицательное впечатление. Он был высок ростом, крепок, почти щегольски одет. Глубокие и многочисленные оспины придавали его лицу свирепое выражение, оно казалось обожженным. Рыжие волосы жестко и густо покрывали голову, желтые глаза быстро скользили и перебегали с одного предмета на другой. Он казался излишне суетливым и шумным. От разговора с ним я сразу уставал. Русские делегаты встретили его настороженно и {252} холодно. Он часто вертелся около Ленина, Зиновьева и Каменева, на заседаниях усердно им поддакивал, доводил до крайности их положения. Все это мы отметили, впрочем, неясно и полусознательно. Прошлое Малиновского было безупречно. Исконный рабочий, он имел большие связи в профессиональных союзах, обладал даром слова, практической сметкой и большим запасом энергии. Кто-то на конференции назвал его русским Бебелем. Ему доверяли заграничные товарищи. Наше сдержанное к нему отношение казалось совсем им не заслуженным. ...Еще за несколько дней до закрытия конференции среди ее участников оживленно обсуждался вопрос о составе Центрального Комитета. Ленин настаивал на введении в него Малиновского. Русские делегаты его отводили. Узнав о нашем сговоре, Ленин убеждал нас, как он выражался, «голоснуть» за Малиновского: его надо провести в Думу, у него связи, он рабочий. Кой-кого из нас Ленину удалось перетянуть на свою сторону, но большинство было против Малиновского, и за своего кандидата. Мы подсчитали свои голоса: провал Малиновского казался обеспеченным. Голосование происходило тайное. Избранный состав Центрального Комитета по вполне понятным соображениям не оглашался. Вышло так, что ни Малиновский, ни наш кандидат не собрали нужного большинства. Решили переголосовать. Ленин обходил делегатов, шепотом сообщал имена кандидатов, отбирал записки. Вечером «по секрету» сделалось известно, что избран Малиновский. Все были удивлены. В «измене» одни заподозрили Серго, другие Филиппа. И тот и другой клялись, что они неповинны в предательстве 252. Об этом избрании Малиновского в центр я беседовал с тов. Лениным спустя семь лет на III съезде Советов, при первом свидании с ним 253. Мы гуляли по залу Таврического дворца, Ленин расспрашивал об Одессе и румынском фронте. В конце беседы я напомнил ему былые споры в Праге, указав, что он напрасно отстаивал тогда Малиновского, оказавшегося провокатором. Почему-то очень хотелось, чтобы Ленин признал эту свою ошибку. Я ждал, что он с готовностью скажет: «Да, да, вы были правы, я тогда опростоволосился». Выслушав меня, Ленин отвел взгляд куда-то в сторону, мельком скользнул по пустым группам делегатов, перевел его затем вверх, куда-то сначала на стенку, потом на потолок, прищурился и, как бы не понимая, куда я направляю разговор, действительно с сокрушением промолвил: {253}
— Да, что поделаешь: помимо Малиновского, у нас был тогда еще провокатор.
Он посмотрел на меня с добродушным соболезнованием. Огорошенный, я стал опять рассказывать о румынском фронте...
Воронский А. За живой и мертвой водой. М., 1934. С. 516, 518
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ П. П. ЗАВАРЗИНА
...В 1910 г. в Москве был арестован Малиновский — член так называемой семерки ЦК РСДРП, «фракции большевиков».
Слесарь по ремеслу, 30 лет, высокого роста, шатен с застенчивым взглядом серых глаз, Малиновский производил впечатление заурядного фабричного рабочего, но из агентурных источников было известно, что он смелый и бойкий митинговый оратор и видный деятель фракции 254.
На основании таких данных было решено попытаться склонить Малиновского работать по розыску в качестве секретного сотрудника. Прямого предложения ему не было сделано, но осторожно, касаясь общих принципиальных вопросов, партийных тенденций и даже обстоятельств частной жизни, Малиновскому дано было понять, что убежденности в его поступках как большевика нет и что в нем сквозит деятель, толкаемый на революционную работу лишь авантюризмом его натуры, денежным расчетом и желанием быть в глазах рабочих окруженным ореолом борца за народную свободу. Ему было также указано на не совсем устойчивое его прошлое и преследование по суду за присвоение чужой собственности255.
Долго Малиновский молчал и размышлял. Он понял, что настроение его учтено верно.
Наконец после долгого разговора Малиновский выразил согласие и на заданные ему вопросы, относительно текущего момента и его сопартийников, дал правдивые ответы и тем убедил в искренности своего решения.
Свидание с ним затянулось до утра. Чтобы маскировать столь продолжительное пребывание Малиновского в охранном отделении, а также и его освобождение, пришлось немедленно же вызвать из тюрьмы остальных членов большевистской группы, опросить их и одновременно всех освободить256.
Все меры предосторожности были приняты, и образ действия охранного отделения никому из членов партии {254} не дал никакого подозрения, что Малиновский сделался секретным сотрудником, сначала под кличкой Портной, а потом под псевдонимом Икс.
Малиновский оказался весьма обстоятельным агентом, его свидания всегда отличались точностью и полнотою, почему, когда он был избран членом Государственной думы, все намерения революционных кругов были известны правительству.
Впоследствии Малиновский продолжал своё тайное сотрудничество с директором департамента полиции С. П. Белецким; последний, между прочим, дал указания Малиновскому искусственно вызвать между думскими социал-демократами раскол и тем ослабить, при голосовании, значение фракции с.-д., насчитывающей в своей среде тринадцать человек. Сотрудник это поручение выполнил, совершенно незаметно для своих товарищей, которые, может быть, до сего времени не догадались, что все их распри и последовавший затем раскол фракции на две группы — одна в шесть, а другая в семь человек — были вызваны и проведены изложенным выше путем.
Малиновский официально, как секретный сотрудник, был разоблачен после февральского переворота 1917 года; деятельность его получила совершенно несоответствующее действительности освещение в прессе, будто бы при посредстве этого и других сотрудников департамент полиции поддерживал большевиков. Кроме того, следует отметить, что в условиях порядка вещей, до Временного правительства, деятельность большевиков в России проявлялась весьма замкнуто и только после переворота она развилась до пределов, позволивших им захватить государственную власть в свои руки...
Заварзин П. П. Жандармы и большевики. Париж, 1930. С. 195—198
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Н. К. КРУПСКОЙ
...Первое совещание с депутатами состоялось в конце декабря — начале января.
Первым приехал Малиновский, приехал какой-то очень возбужденный. В первую минуту он мне очень не понравился, глаза показались какими-то неприятными, не понравилась его деланная развязность, но это впечатление стерлось при первом же деловом разговоре257. Затем подъехали еще Петровский и Бадаев. Депутаты рассказали о первом месяце своей работы, о своей работе с массами. Я помню, как Бадаич, стоя в дверях и размахивая фуражкой, говорил: «Массы, они ведь подросли за эти годы». Малиновский производил впечатление очень развитого, влиятельного рабочего. Бадаев и Петровский, видимо, смущались, но сразу было видно — настоящие, надежные пролетарии, на которых можно положиться. Намечен был на этом совещании план работы, обсужден характер выступлений, характер работы с массами, необходимость самой тесной увязки с работой партии, с ее нелегальной деятельностью...
...В Краков заезжало теперь много народу. Ехавшие в Россию товарищи заезжали условиться о работе. Одно время у нас недели две жил Николай Николаевич Яковлев, брат Варвары Николаевны. Он ехал в Москву налаживать большевистский «Наш путь». Был он твердокаменным надежным большевиком. Ильич очень много с ним разговаривал. Газету Николай Николаевич наладил, но она скоро была закрыта, а Николай Николаевич арестован. Дело немудреное, ибо «помогал» налаживать «Наш путь» Малиновский, депутат от Москвы. Малиновский много рассказывал о своих объездах Московской губернии, о рабочих собраниях, которые он проводил. Помню его рассказ о том, как на одном из собраний присутствовал городовой, очень внимательно слушал и старался услужить. И, рассказывая это, Малиновский смеялся. Малиновский много рассказывал о себе. Между прочим, рассказывал и о том, почему он пошел добровольцем в русско-японскую войну, как во время призыва проходила мимо демонстрация, как он не выдержал и сказал из окна речь, как был за это арестован и как потом полковник говорил с ним и сказал, что он его сгноит в тюрьме, в арестантских ротах, если он не пойдет добровольцем на войну. У него, говорил Малиновский, не было иного выхода. Рассказывал также, что жена его была верующей и, когда она узнала, что он — атеист, она чуть не кончила самоубийством, что и сейчас у ней бывают нервные припадки. Странны были рассказы Малиновского. Несомненно, доля правды в них была, он рассказывал о пережитом, очевидно, только не все договаривал до конца, опускал существенное, неверно излагал многое.
Я потом думала, может быть, вся эта история во {256} время призыва и была правдой и, может быть, она и была причиной, что по возвращении с фронта ему поставили ультиматум или стать провокатором, или идти в тюрьму. Жена его действительно что-то болезненно переживала, покушалась на самоубийство, но, может быть, причина покушения была другая, может быть, причиной было подозрение мужа в провокатуре. Во всяком случае, в рассказах Малиновского ложь переплеталась с правдой, что придавало всем его рассказам характер правдоподобности. Вначале и в голову никому не приходило, что Малиновский может быть провокатором...
...Шла подготовка партийной конференции, так называемого «летнего совещания». Оно состоялось в Поронине 22 сентября — 1 октября. Приехали на него все депутаты, кроме Самойлова, двое московских выборщиков, Новожилов и Балашов, Розмирович из Киева, Сима Дерябина — от Урала, Шотман — от Питера и другие. От «Просвещения» был Трояновский, от поляков — Ганецкий и Домский и еще двое розламовцев (влияние розламовцев распространялось тогда на четыре крупнейших промышленных района — Варшавский, Лодзинский, Домбровский и Калишский).
Из депутатов помню только Малиновского...
На этот раз Малиновский нервничал вовсю. По ночам напивался пьяным, рыдал, говорил, что к нему относятся с недоверием. Я помню, как возмущались его поведением московские выборщики Балашов и Новожилов. Почувствовали они какую-то фальшь, комедию во всех этих объяснениях Малиновского 258...
...В январе 1914 г. приехал в Краков Малиновский, и они вместе с Владимиром Ильичем поехали в Париж, а оттуда в Брюссель, чтобы присутствовать на IV съезде Социал-демократии Латышского края, который открылся 13 января.
В Париже Малиновский сделал очень удачный — по словам Ильича — доклад о работе думской фракции, а Ильич делал большой открытый доклад по национальному вопросу, выступал на митинге, посвященном 9 января, а в группе парижских большевиков выступал по поводу желания Международного социалистического бюро вмешаться в русские дела с целью примирения и речи Каутского на декабрьском совещании Международного бюро о том, что социал-демократическая партия в России умерла...
...Одновременно с брюссельской объединительной канителью внимание Ильича было летом 1914 г. поглощено другим крайне тяжелым делом — делом Малиновского.
Когда товарищем министра внутренних дел назначен был генерал Джунковский и когда он узнал о провокаторской роли Малиновского, он сообщил об этом председателю Государственной думы Родзянко и заговорил о необходимости ликвидировать это дело во избежание громадного политического скандала.
8 мая Малиновский подал Родзянко заявление об уходе своем из числа членов Думы и уехал за границу. Местные и центральные учреждения осудили анархический, дезорганизаторский поступок Малиновского и исключили его из партии. Но что касается провокатуры, то обвинение в ней Малиновского казалось настолько чудовищным, что ЦК назначил особую комиссию под председательством Ганецкого, куда вошли Ленин и Зиновьев.
Слухи о провокатуре Малиновского ползли уже давно: шли они из меньшевистских кругов, были серьезные подозрения у Елены Федоровны Розмирович в связи с ее арестом — она работала при думской фракции, жандармы оказались осведомлены о таких деталях, которые иначе как путем провокации нельзя было им узнать. Были какие-то сведения у Бухарина. Владимир Ильич считал совершенно невероятным, чтобы Малиновский был провокатором. Раз только у него мелькнуло сомнение. Помню, как-то в Поронине, когда мы возвращались от Зиновьевых и говорили о ползущих слухах, Ильич вдруг остановился на мостике и сказал: «А вдруг правда?» И лицо его было полно тревоги. «Ну что ты»,— ответила я. И Ильич успокоился, принялся ругательски ругать меньшевиков за то, что те никакими средствами не брезгуют в борьбе с большевиками. Больше у него не было никаких колебаний в этом вопросе.
Расследовав все слухи о провокатуре Малиновского, получив заявление Бурцева, что тот считает провокатуру Малиновского невероятной, заслушав Бухарина, Розмирович, комиссия все же не могла установить факт провокатуры Малиновского. {258}
Совершенно выбитый из колеи, растерянный Малиновский околачивался в Поронине. Аллах ведает, что переживал он в это время. Куда он делся из Поронина — никто не знал. Февральская революция разоблачила его.
После Октябрьской революции он добровольно вернулся в Россию, отдался в руки Советской власти и был расстрелян по приговору Верховного трибунала...
Крупская Н. К. Воспоминания о Ленине.
М., 1989. С. 198—199, 210—211, 215—216, 217, 218—219, 222—223
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Ф. Н. САМОЙЛОВА
...Вначале Малиновский в «Правде» стремился вести себя как хозяин, вмешиваясь во все без исключения стороны жизни газеты, а потом роли разделились так: Петровский вошел в редакцию, Бадаев и Шагов стали заведовать хозяйственной и издательской частью (Бадаев был официальным издателем), а Малиновскому было поручено ведать вопросами профессионального движения, держать связь с профессиональными союзами и информировать фракцию о положении дел в этой области. Связь с «Правдой» установилась у нас самая тесная и неразрывная. Мы, депутаты, находились в постоянном общении со всеми виднейшими сотрудниками и руководителями газеты, как-то: Савельевым М. А., Самойловой К. Н., Еремеевым, Гертиком и т. д.
...Нам предлагали поехать туда месяца на 11/2 — на 2, но проект не осуществился. На совещании шестерки после роспуска Думы на летние каникулы было решено сначала ехать на места, а за границу уже потом. Помню, на этом совещании Малиновский настаивал во что бы то ни стало на поездке сначала за границу, но подавляющее большинство решило ехать на места для докладов местным организациям. Недовольный решением, Малиновский сорвал с себя часы и бросил их о стол так, что они разбились. Возмущенные его поведением, мы, остальные члены шестерки, призвали его к порядку, однако он еще долго кричал и волновался 259.
Вообще, Малиновский по характеру своему был горяч и вспыльчив, самолюбив и властолюбив. Он имел о себе очень высокое мнение и заметно проявлял тенденцию {259} играть роль руководителя, обладая при этом изрядной долей нахальства. Наблюдалось у него и желание подделаться к нам, как бы выслужиться перед нами, чтобы прочнее себя чувствовать в своей роли руководителя. Но это был безусловно способный человек, хорошо, ясно и убедительно высказывавший свои мысли, а в спорах всегда довольно умело отражавший удары противника. Часто все же у него не хватало необходимой сдержанности, и из-за этой его излишней горячности на заседаниях нашей фракции у меня, тов. Муранова и других нередко бывали с ним горячие схватки...
* В партийную школу в Поронин. Сост.
Самойлов Ф. Н. По следам минувшего М., 1934. С. 314, 320 {260}