Книги о Ленине

 

Глава вторая

Среди питерских рабочих

Русские Бебели

Народовольцы и социал-демократы

К рабочим с Марксом

«Поговорим о социализме...»

Николай Петрович

Каждый завод — наша крепость

За Невской заставой

Первая листовка

Забастовка в Новом порту

 

Русские Бебели

В. И. Ленин:

Капитализм довел главные отрасли промышленности до стадии крупной машинной индустрии; обобществив таким образом производство, он создал материальные условия новых порядков и в то же время создал новую социальную силу: класс фабрично-заводских рабочих, городского пролетариата. Подвергаясь такой же буржуазной эксплуатации, каковою является по своей экономической сущности эксплуатация всего трудящегося населения России,— этот класс поставлен, однако, в особо выгодные условия по отношению к своему освобождению: он ничем не связан уже со старым, целиком построенным на эксплуатации, обществом; самые условия его труда и обстановка жизни организуют его, заставляют мыслить, дают возможность выступить на арену политической борьбы. Естественно, что социал-демократы обратили все свое внимание и все надежды на этот класс, что они свели свою программу к развитию его классового самосознания, направили всю свою деятельность к тому, чтобы помочь ему подняться на прямую политическую борьбу против современного режима и втянуть в эту борьбу весь русский пролетариат.

 

Н. К. Крупская:

Это были 90-е годы. Тогда он (В. И. Ленин) не мог говорить на митингах. Он пошел в Петроград (тогда еще Петербург), в рабочие кружки. Пошел рассказывать то, что он сам узнал у Маркса, рассказать о тех ответах, которые он у него нашел. Пришел он к рабочим не как надменный учитель, а как товарищ.

 

Н. И. Подвойский:

Ленин... начинал свою революционную работу среди отдельных рабочих, среди рабочих групп, старался сам от них научиться, узнать то, чего он не мог узнать из книг, чего не мог добиться размышлениями и наблюдениями.

 

В. И. Ленин:

Из петербургских рабочих, действовавших в то время, можно назвать Василия Андреевича Шелгунова, который впоследствии ослеп и лишен был возможности действовать с прежней активностью, и Ивана Васильевича Бабушкина, горячего «искровца» (1900—1903) и «большевика» (1903—1905), который был расстрелян за участие в восстании в Сибири в конце 1905 или в начале 1906 года.

 

Н. К. Крупская:

В числе старых товарищей, встретивших Ленина в день его приезда (в Россию в 1917 году), был слепой ветеран русского социал-демократического движения, рабочий, имя которого хорошо знакомо многим петербургским пролетариям, Василий Андреевич Шелгунов.

 

Из воспоминаний Ивана Ольбрахта о II конгрессе Коминтерна:

Когда члены Исполнительного Комитета партии заняли свои места в президиуме, на сцену вышел и тов. Ленин. Он обвел взглядом огромный зал собрания, потом почему-то вдруг спустился в партер и направился вверх по проходу амфитеатра. Все оборачивались и не сводили с него глаз. Где-то в задних рядах сидел старый друг Ленина, ослепший питерский рабочий и революционер Шелгунов...

Когда Ленин подходил к его креслу, ослепшего большевика предупредили об этом. Шелгунов встал, сделал два шага навстречу Владимиру Ильичу, и оба борца крепко расцеловались.

Вот и все. Мне кажется, что они не сказали друг другу ни слова.

И все же их встреча была прекрасна своей яркой человечностью. Потом Ленин вернулся на сцену, и вскоре заседание началось.

 

В. А. Шелгунов:

В 1877 году, 9 лет, я поступил на чугунолитейный завод Петрова и нагревал там трубочки для шишек, получая 65 копеек в день при 11-часовом рабочем дне. Через 5 месяцев я заболел брюшным тифом. Завод пришлось оставить; в школу тоже ходить не мог — болели глаза, а учиться хотелось...

Помню первое марта 1881 года¹⁴... В (переплетную) мастерскую (где в то время работал Шелгунов) пришли чиновники и конфисковали журнал «Слово». Тут только впервые я узнал, что есть книжки, которые можно читать, и есть такие, какие читать нельзя. В марте из журнала «Новое обозрение» в мастерской стали делать вырезки запрещенных мест, и я начал почитывать газеты...

В переплетной же появился у меня интерес к книге вообще... Иногда читали вслух, читал я тогда недурно. Из книг мне больше нравились тогда Некрасов и Шевченко...

Осенью... 1885 года поступил чернорабочим на судостроительный завод «Новое Адмиралтейство» за 50 копеек в день. За поступление отец дал взятку 5 рублей жене указателя (мастера).

По дороге на работу прочитал объявление о вечерней школе, где преподавались физика, химия, геометрия, география... Я был принят в 1-й класс, где проучился с месяц, изучил 4 правила арифметики и мог делать правильные переносы, обогнав других... В 3-м классе, когда стали преподавать космографию, геометрию, стал беседовать с товарищами-учениками. Критиковали библию, сотворение мира, критиковали то, что говорил священник.

В 3-м классе один из учеников дал мне первую нелегальную книжку: «Слово на Великий Пяток» Тихона Задонского, потом — «Царь-голод»...

В 1888 году я призывался и был забракован; в этом же году окончил и вечернюю школу...

Общество «Борьба» организовалось нелегально и преследовало уже революционные цели—просвещение и пропаганду среди рабочих. Членский взнос — по 25 копеек в месяц. Казначей и главный руководитель был Климанов¹⁵. Я ушел на службу в солдаты; но связь поддерживал... Помню, состоялась в Питере вечеринка рабочих-революционеров, куда был приглашен и я. Собралось человек 30. Я умышленно явился в солдатской форме, чтобы показать, что и солдаты принимают участие...

Получал я книжки через Бруснева¹⁶, когда приезжал в Питер в отпуск, а сам писал им с подписью «Солдат»; книжки эти я давал читать солдатам в казарме...

По выходе с военной службы я приехал в Питер и поступил на Путиловский завод за 70 копеек в день. В 1893 году летом перешел на Балтийский завод, получая 1 рубль 30 копеек в день, а после ареста рабочей группы в 1894 году ушел с него и поступил на Обуховский завод за 1 рубль 40 копеек в день. Многие товарищи уже были арестованы, и только после некоторых розысков удалось мне найти Владимира Илларионовича Прошина ¹⁷.

Прошин имел связь с интеллигенцией, и я обратился к нему с просьбой свести меня с кем-либо из интеллигентов с целью подготовиться на звание учителя. Это было сделано с двойным умыслом: во-первых, с целью конспирации; во-вторых, подготовиться побольше по общему образованию.

 

К. М. Тахтарев:

Василий Андреевич Шелгунов казался мне положительно самым выдающимся рабочим, каких я когда-либо знал... Он отдался целиком рабочему делу и был головою рабочего движения, как называл его Бабушкин. Я бывал у него, и меня удивляли чистота и уют его комнаты, где все было аккуратно прибрано, словно женской рукой. На полке лежали в определенном порядке книги, журналы и газеты, за которыми он внимательно следил. Несмотря на недостаток времени, он очень много читал, интересуясь самыми различными вопросами... Василий Андреевич пользовался всякими способами, чтобы пополнить свое образование, и его можно было увидеть иногда и на какой-нибудь публичной лекции в городе, и даже в университете, на защите особо интересной в общественном отношении научной диссертации... В. А. Шелгунов в это время имел очень обширный круг знакомств как среди рабочих, так и среди интеллигенции, социал-демократической в особенности.

 

В. А. Шелгунов:

Владимир Илларионович (Прошин) свел меня с Германом Борисовичем Красиным (в конце 1892 года или в начале 1893 года). Первые несколько уроков были посвящены исключительно грамматике и арифметике, но дальше, установив общих знакомых, грамоту забросили — разговоры стали политические. Я брал книжки: К. Маркса «Наемный труд и капитал» и другие. Тут же я познакомился с Глебом Максимилиановичем Кржижановским... Герман Красин познакомил меня с литератором; это был В. И. Ленин.

...Когда меня знакомили с другими интеллигентами — Старковым, Кржижановским, Ванеевым,— то это происходило просто: назначали свидание или посылали по определенному адресу и никаких особых характеристик о них не давали. Но когда Герман Борисович (Красин) заговорил со мной о Владимире Ильиче, то сказал:

— С вами хочет познакомиться один очень интересный человек, который пишет.

Конечно, в это слово «пишет» вкладывался смысл, что он пишет то, что нужно для нас...

Свидание было назначено у Германа Борисовича... Я пришел в назначенное время, и минут через пять в комнату вошел человек. Одет он был больше чем скромно... Когда он снял фуражку, то мне представился лоб с уже намечающимися углами лысинки, рыженькие усы и бородка, видно еще не стриженная...

Хотя он вошел непринужденно, просто и как-то весело поздоровался, но настоящее лицо его я увидел только в процессе разговора.

У Германа Борисовича на столе лежала книга Николая — она «Очерки нашего пореформенного (общественного) хозяйства». Как-то сразу мы об этой книге и заговорили. В то время о ней вообще много говорили. Не помню, в каких выражениях, но Владимир Ильич говорил об этой книге как-то пренебрежительно. Я эту книгу тоже просматривал и, может быть, под влиянием разговоров с Германом Борисовичем, но, как мне тогда казалось, я имел и свой собственный взгляд, и в особенности на взгляды этого писателя на характер развития нашей промышленности, высказал свое мнение, которое сходилось с мнением Владимира Ильича...

Говорили мы недолго. Владимир Ильич дал мне адрес своей квартиры.

...Вошел я тогда в квартиру (Владимира Ильича) — его дверь была направо; показавшаяся хозяйка говорит:

- Кого надо?

Я назвал. Она открыла дверь. Он мне навстречу:

- Как раз,— говорит,— кстати пришли, у меня есть интересная книжка.

На столе лежит немецкая книжка («Промышленные синдикаты, картели и тресты» Бруно Шенланка). Я хочу сказать, что немецкого не знаю, а он свое:

- Мы сейчас будем читать.

И он начал читать эту книжку по-русски. Читал он ее так бегло, что если бы я был за ширмой, то не поверил бы, что можно так бегло читать с немецкого. Книга говорила о «синдикатах, картелях и трестах». На книжку эту он потратил часа 3, не меньше. Закончили мы ее; он сразу же стал задавать мне вопросы. Конечно, когда он начал читать книжку, я не думал, что это так будет проходить. Как с Красиным мы читали, так, думаю, и тут он читает, чтобы пропагандировать меня. Но он начал задавать мне массу вопросов. Я тогда даже сразу не понял, почему он так усердно читал эту книжку и затратил на это только на одного человека целых 3 часа. Ушел я от него довольно поздно. Потом только я понял, что это был прием Владимира Ильича. Вопросами он пытался изучить меня, а через меня и ту обстановку, в которой я нахожусь, и тех, с которыми я вхожу в общение...

Мне пришлось встретить еще одного человека... это Струве. Я с ним встретился у Александры Михайловны Калмыковой. После некоторых разговоров я ему предложил:

- А вот вы бы согласились читать у нас на политических кружках?

Он скорчил физиономию какого-то божества,— очевидно, ему и хотелось, но в то же время, прикидывая в уме, не будет ли это с его стороны большой щедростью, он сказал:

- Видите ли, у меня сейчас более серьезные задачи, я решил посвятить себя более серьезному труду.

Сопоставьте теперь... ответ Струве мне и манеру Владимира Ильича, который считал нужным, важным делом прочесть только одному лицу почти целую книжку и затратить на это 3 часа. Мы здесь видим два разных подхода к рабочим массам.

 

Г. М. Фишер:

С Владимиром Ильичем мы проходили вопрос о положении народного хозяйства. Владимир Ильич читал со мной, вернее, я читал, а он объяснял непонятные места книги Николая — она «Наше пореформенное хозяйство» (точнее, «Очерки нашего пореформенного общественного хозяйства»). В этой книге, написанной в доказательство взглядов народников, как раз было много материала, опровергающего эту точку зрения, и это послужило поводом Владимиру Ильичу доказывать как раз обратное тому, о чем писал автор. В руках Владимира Ильича эта книга для меня стала неопровержимым доказательством существования и развития капиталистических отношений в отсталой России. Мною была усвоена прочтенная под руководством Ильича книга Николая —она. Такое понимание помогло нам (я пишу «нам», потому что мы, рабочие, делились друг с другом) разобраться в разногласиях, существовавших между группой «Народной воли» и группой социал-демократов.

Был я у Ильича несколько раз, и его образ или, лучше, способ подхода остался у меня в памяти на всю жизнь.

 

И. И. Яковлев:

Осенью 1894 года не помню точно кто, Фишер или Шелгунов направили меня к Владимиру Ильичу Ленину для изучения «Капитала» Маркса, и я ходил к нему всю зиму, каждое воскресенье от 10 до 12 часов дня... Меня провели в небольшую комнатку...

Смотрю, за столом сидит рыжеватый, лысый человек и пишет. Увидев меня, отложил свою работу и, наскоро допив чай, стал меня спрашивать: где я работаю, как обстоят дела на заводе, что и как я проходил в кружках, и лишь после этого стал читать Маркса. Конечно, из чтения я немного почерпнул бы — ведь я и сам умел читать,— но каждый абзац, где встречались какие-либо трудности, он объяснял, и объяснял так, как только он один и мог: коротко и ясно. За все время наших занятий я никого у него не встречал и лишь один раз в дверях столкнулся с В. А. Шелгуновым.

 

В. И. Ленин:

История рабочего движения всех стран показывает, что раньше всего и легче всего воспринимают идеи социализма наилучше поставленные слои рабочих. Из них главным образом берутся те рабочие-передовики, которых выдвигает всякое рабочее движение, рабочие, умеющие приобретать полное доверие рабочих масс, рабочие, которые посвящают себя всецело делу просвещения и организации пролетариата, рабочие, которые вполне сознательно воспринимают социализм и которые даже самостоятельно вырабатывали социалистические теории. Всякое жизненное рабочее движение выдвигало таких вождей рабочих, своих Прудонов и Вальянов, Вейтлингов и Бебелей. И наше русское рабочее движение обещает не отстать в этом отношении от европейского.

 

П. Ф. Куделли:

В занятиях с рабочими Владимир Ильич преследовал цель воспитать из более способных рабочих твердых, убежденных и преданных профессионалов- революционеров, то есть таких, которые уже не работают на предприятиях, а исключительно занимаются революционной деятельностью и способны вести работу самостоятельно, где бы ни пришлось им жить по воле охранного отделения и царской полиции...

При подпольных условиях работы в то время он считал настоятельно необходимой организацию революционеров-профессионалов как из интеллигенции, так в особенности из рабочих, которые имели бы возможность все свое время отдавать делу революции...

Мы видим, что Владимир Ильич старался поднять рабочего на высшую ступень, сделать его сознательным борцом за дело пролетариата, заложить остов пролетарской партии в России. И усилия его не пропали даром. Несмотря на краткий срок своей подпольной работы в 90-е годы среди петербургских рабочих (неполных два года: 9 декабря 1895 года Владимир Ильич был арестован), он воспитал несколько десятков петербургских рабочих, сыгравших большую роль не только в петербургском, но и в общероссийском рабочем движении. В партийной работе они были верными проводниками ленинских идей, ленинских организационных и тактических взглядов.

 

В. И. Ленин:

Когда у нас будут отряды специально подготовленных и прошедших длинную школу рабочих-революционеров (и притом, разумеется, революционеров «всех родов оружия»),— тогда с этими отрядами не совладает никакая политическая полиция в мире, ибо эти отряды людей, беззаветно преданных революции, будут пользоваться также беззаветным доверием самых широких рабочих масс.

 

Народовольцы и социал-демократы

Н. К. Крупская:

Еще до того времени, как возникла в России социал-демократическая рабочая партия, из которой выросла потом наша большевистская коммунистическая партия, была партия «Народной воли», которая вела борьбу против царского гнета, вела борьбу с произволом царских чиновников, стояла за крестьянство, темное тогда, забитое. В партии «Народной воли» было много героев, которые, идя на убийство царя, его чиновников, жандармов, сознательно шли на верную смерть во имя дела. С величайшим уважением относился Ленин к героям «Народной воли», хотя и считал, что они идут по неправильному пути, что изменить существующий строй можно лишь усилиями миллионов организованных масс, их борьбой, а не борьбой одиночек.

 

П. Н. Лепешинский:

...Революционная работа... выходцев из народовольческих организаций носила в то время... характер приспособления к неудержимо растущему рабочему движению...

В центрах рабочего движения жизнь забила ключом. Стачечная волна подняла полуразбитое суденышко русской революции с мели реакции и бросила его вместе с обновленным его командным составом в водоворот бурной политической жизни...

Как известно, главная роль по работе среди петербургского пролетариата в 1894—1895 годах принадлежала группе социал-демократов...

Следующую ступень занимали народовольцы, по большей части предоставленные самим себе и действовавшие за свой собственный риск и страх.

 

А. И. Ульянова-Елизарова:

Хотя... условия революционного момента на практике сближали их работу с однородной деятельностью социал-демократических кружков, но ни идейной выдержки, ни определенности в методах работы у них, конечно, не могло быть. Центр притяжения у всех этих элементов был общий, но если группу В. И. Ульянова можно было бы сравнить с планетой, окончательно сформировавшейся из революционных сгустков, то одиночек из народовольческой «туманности» хочется уподобить блуждающим кометам, которые то приближаются к своему центру тяготения, то удаляются от него черт знает на какое расстояние.

Полиция, власти считали тогда... опаснее представителей народовольчества, идущих на насилие, несущих смерть для других и ставящих на карту и свою жизнь. По сравнению с ними социал-демократы, ставящие себе целью мирную пропаганду среди рабочих, казались мало опасными. «Маленькая кучка, да когда-то что будет — через пятьдесят лет»,— говорил о них директор департамента полиции Зволянский.

Таково же приблизительно было воззрение на социал-демократов и в обществе. Если такой руководитель умов того времени, как Михайловский, настолько не понимал взглядов Маркса, что не видел — или затушевывал — революционное значение их, то чего же можно было ожидать от широких слоев.

В. А. Шелгунов:

...Когда в один и тот же кружок протестантски настроенных рабочих приходили представители, члены двух направлений (народовольческого и социал-демократического), то рабочие задавали себе вопрос, почему это и те и другие как будто хотят устроить все к лучшему, а между тем у них у самих чувствуется какое-то несогласие. Для рабочих интеллигент или студент представлялся какой-то неоспоримой истиной. И когда рабочий слышал, что один начинает оспаривать то, что говорит другой, то он становился в какой- то тупик и некоторые из начинающих рабочих просто отходили прочь, говоря: «Да они и сами не знают, что нужно делать». Более же определенные рабочие, конечно, не отходили прочь, но под влиянием этих споров стали задаваться вопросом, как бы сделать так, чтобы не было разногласий. С этой целью некоторые отдельные рабочие делали наивные попытки уговорить интеллигентов не спорить между собой, так как это вредит общему делу пробуждения рабочих. Убедившись же, что из этого ничего не выйдет, решили позвать и тех и других для того, чтобы выслушать, в чем заключается разница взглядов как одной группы интеллигенции, так и другой. С этой целью в декабре 1893 года на моей квартире был устроен диспут: со стороны народовольцев был некий Сущинский, по кличке Василий Михайлович ¹⁸, и с ним еще какой-то другой, ни фамилии, ни клички которого я не знал; со стороны социал-демократов были Василий Васильевич Старков и Герман Борисович Красин. Из рабочих присутствовали кроме меня Фишер, И. И. Кейзер (расстрелянный в 1920 году в январе белыми) и Константин Максимович Норинский. Перед нами были изложены взгляды как народовольцев, так и социал-демократов. Разницу мы усмотрели только в том, что народовольцы хотят немедленно вести агитацию, как нам показалось, за немедленный переворот, а социал-демократы говорили, что нужно сперва вести более глубокую пропаганду. Из нас четверых тут же выяснилось, что один склонялся больше к народовольчеству, хотя нам казалось, думали, что мы только протестанты и разницы между собой никакой не чувствовали. Впоследствии, когда стали организовываться пропагандистские кружки, мы увидели, что разница есть и что уничтожить ее просто нам не удастся; тогда мы задались целью выяснить себе на более широком собрании, кого нужно допустить к работе в более широких кружках.

С этой целью в марте 1894 года мы решили устроить новый диспут, на который пригласили рабочих по возможности со всех районов Петербурга. Кроме нас четверых, то есть Фишера, Кейзера, Норинского и меня, было еще приглашено человек 15 как рабочих, так и работниц. Со стороны народовольцев на этом собрании присутствовали: Сущинский, Зотов ¹⁹ и Михаил Степанович Александров-Ольминский. Со стороны социал-демократов — Василий Васильевич Старков, Герман Борисович Красин и, кажется, Степан Иванович Радченко. Кроме того, нами были приглашены еще помимо этих двух групп два интеллигента: Константин Михайлович Тахтарев и Николай Николаевич Михайлов, зубной врач (известный по «Союзу борьбы» провокатор). Со стороны народовольцев был приглашен один рабочий Василий Кузьмич Кузюткин (Кузьмин), как впоследствии выяснилось тоже провокатор. На этом собрании после заслушания докладов как социал-демократов, так и народовольцев мы постановили, чтобы интеллигенты в кружках говорили только то, что считает нужным рабочая организация. На этом собрании выяснилось, что все рабочие, за исключением Кузюткина, соглашались с социал-демократами, ввиду этого мы пришли к выводу, чтобы народовольцы в кружках вели социал-демократическую пропаганду. С этой целью во всякий кружок, куда шел народоволец, должен был идти один из более передовых рабочих, для того чтобы, как мы выражались, «одергивать» интеллигента...

Осенью 1895 года, когда съезжается студенчество, ко мне за Невскую заставу снова начали ходить Василий Васильевич Старков и Александр Леонтьевич Малченко, и вообще интеллигенция, группировавшаяся около Владимира Ильича.

 

П. Ф. Куделли:

Работая в рабочих кружках как пропагандист и агитатор, выступая с теоретическими докладами среди марксистской интеллигенции того времени, он (Владимир Ильич) тогда уже прокладывал путь к победе революционного марксизма над пережитками народовольческих взглядов и всяческими извращениями научного социализма, подготавливая основу для создания рабочей партии.

 

К рабочим с Марксом

В. А. Шелгунов:

Владимир Ильич живо интересовался положением питерских рабочих: кто из них участвует в кружках и есть ли у меня знакомые рабочие, способные руководить кружками.

...Я ему назвал товарищей по центральному кружку, и он тут же попросил, чтобы я его с ними познакомил.

 

Н. К. Крупская:

...Были отдельные сознательные рабочие. Из этих сознательных рабочих Шелгунов организовал небольшой кружок за Невской заставой, где он вел среди рабочих энергичную организаторскую и пропагандистскую работу. В этот кружок ездил каждое воскресенье Ленин...

 

М. А. Сильвин:

По воскресеньям утром, часов в одиннадцать, приходил пропагандист в прибранную по-праздничному комнату, в которой жил ее хозяин, часто бывший главой, организатором кружка... На овальном старомодном столе перед диваном водружался огромный «хозяйский» самовар со всеми принадлежностями чаепития, ставился белый, нарезанный большими кусками хлеб, масло. На случай неожиданного посещения дворника или полицейского чина ставилась на стол бутылка водки, так и остававшаяся непочатой до ухода пропагандиста. О чае, вообще об угощении никто не думал, все это было только декорацией, потому что собравшиеся позавтракали уже до этого...

Близ порта, в прилегающих к нему улицах, или в линиях Васильевского острова, в районе Гавани и Балтийского завода население жило менее скученно, чем за Невской или Нарвской заставой или на Обводном канале, где пропагандист в дешевых, до отказа переполненных квартирах с трудом находил искомую комнату, узкую, как щель, душную, убого обставленную; да еще иной раз хозяин комнаты был семейный человек и жена его, с грудным ребенком на руках, простая женщина, не искушенная в отвлеченном мышлении, сидела тут же на кровати, внимательно прислушиваясь к разговору четырех-пяти членов кружка...

Ниже в социальном отношении стоявшие рабочие, так или иначе, родством или повинностями, связанные с деревней, у которых еще свежа была в памяти вся тьма деревенского существования: и трудности в получении паспорта, и принудительные платежи за землю, давно брошенную, высокомерие и алчность помещиков и кулаков, и произвол административных сошек, и продажи животишек за недоимки, и порка за ослушание начальства,— такие рабочие с особенной жадностью слушали проповедь о равенстве всех людей, о праве каждого на человеческое существование. Они внимали словам пропагандиста как новому откровению, как проповеди новой веры, служению которой они себя отдавали самоотверженно и безвозвратно, всегда готовые пострадать за эту веру. В отличие от них «умственные», главным образом рабочие металлообрабатывающих предприятий, распропагандированные нами, хотели учиться, быть прежде всего образованными людьми, постигнуть учение К. Маркса и Ф. Энгельса во всей полноте, чтобы распространять его затем шире и глубже...

Пропагандист вел свой кружок — а случалось, и два,— пока какие-нибудь «объективные» обстоятельства не разрушали его: бытовые условия, переезды рабочих, отъезд самого пропагандиста или полицейские преследования...

Идя в рабочий кружок, мы, интеллигенты, никак не маскировались, шли в нашем обыденном платье, конечно, не в форменном студенческом пальто. Я, помню, удивился однажды, направляясь в воскресный день к Путиловскому заводу и встретив в районе Огородного переулка Владимира Ильича Ленина в новом пальто и круглой меховой шапке с бархатным верхом.

 

Г. М. Кржижановский:

Как бы мал по числу слушателей ни был кружок, с которым по тем временам приходилось заниматься Владимиру Ильичу, он с неизменным рвением, в определенно назначенный час всегда был в распоряжении своих слушателей.

 

Н. К. Крупская:

...Он (Владимир Ильич)... объяснял рабочим, как оценивал Маркс существующее положение вещей, как смотрел он на то, куда идет общественное развитие, какое значение придавал Маркс рабочему классу, его борьбе с классом капиталистов, почему считал, что победа рабочего класса неизбежна...

Учение Маркса хотел сделать он близким и понятным рабочим массам. В 90-х годах, занимаясь в кружках, он старался изложить им прежде всего первый том «Капитала», иллюстрируя изложенные там положения примерами из жизни своих слушателей.

...Половину времени он уделял на то, чтобы объяснять рабочим «Капитал» Маркса. Надо сказать, это может показаться странным, что как это он такую трудную и толстую книгу сразу несет рабочим, неквалифицированным рабочим 1894 года, рабочим, мало еще развитым, идет с объяснением научной большой книги. Это вытекало из всех взглядов Владимира Ильича. Он не считал, что рабочему надо давать что-то такое упрощенное, а считал, что ему нужно дать всю науку целиком... С рабочими он занимался чтением Маркса половину времени, а половину времени он употреблял на то, чтобы спрашивать рабочих об их условиях труда и об условиях жизни. И один рабочий в своих воспоминаниях говорит: «Вспотеешь, так закидает вопросами».

Характерно, что в разговоре с рабочими Владимир Ильич очень внимательно вслушивался и во все, что рабочий говорит и как он говорит. Разговаривая с рабочим где-нибудь в кружке... Владимир Ильич потом долго... этот разговор со всех сторон обдумывает.

Владимир Ильич обладал умением вслушиваться и обдумывать каждую мелочь.

...Он говорил, что до конца положиться мы можем только на рабочий класс. Говоря это, он в то же время тщательно изучал все особенности рабочего в данный период...

Он вслушивался в то, что говорит рабочий, и сам говорил всерьез, как с близким товарищем. Поэтому рабочие относились к нему как к особенно близкому

человеку, который умеет подойти, умеет передать и рассказать свои мысли...

Вся эта тяга к рабочим у Ильича была связана с пониманием той роли рабочего класса, которую, по убеждению Владимира Ильича, он должен сыграть, она была связана со всеми надеждами, которые он возлагал на рабочий класс. Это отношение к рабочему классу вытекало из его понимания тех задач, которые стоят перед рабочим классом.

...Рабочие, участвовавшие в то время в кружках Ильича, вспоминают: бывало, он прочтет им ту или иную главу из «Капитала», а потом мобилизует на собирание соответствующего материала на их фабрике по цехам.

 

М. А. Сильвин:

Вопрос об изучении условий работы и жизни рабочих на каждом заводе был уже поставлен Владимиром Ильичем. Теперь он составил подробный «вопросник»... Вопросник этот занимал несколько более четырех четвертушек листа, исписанных его убористым почерком. Этот вопросник имелся у каждого из нас. Мы размножили его на гектографе и раздавали пропагандистам других кружков...

В вопроснике Владимира Ильича главное место отводилось выяснению условий работы и жизни рабочих данного предприятия, рабочему дню, связи с деревней, зарплате во всех ее формах — цеховой, сверхурочной, ночной, сдельной работы, браковке, вычетам, штрафам, расплате товарами, а также степени соблюдения заводской администрацией тех постановлений и законов, которые, хотя и недостаточно, ограждали права рабочих. Уделялось в нем также место характеристике бытовых условий, жилища, питания, алкоголизма, умственных интересов, религиозных устремлений.

 

Из вопросника, изданного «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса»:

1) Число рабочих в заведении — мужчин, женщин, подростков, детей, общее число? 2) Когда и на какие сроки или без срока производится наем? Нет ли при этом особенностей? (Наем через подрядчика, волостные правления, артелью и т. п.) 3) Не нарушает ли хозяин до срока условия найма, например расценку? 4) Уходят ли от хозяина рабочие до срока? Гуртом или в одиночку? Как поступает тогда хозяин — жалуется в суд или инспектору, заявляет другим хозяевам? 5) Сколько часов в сутки продолжается работа?

Есть ли ночная и праздничная работа? Всегда или временно? Как распределяются смены? Часто ли бывает сверхурочная работа? Можно ли отказываться от сверхурочной и праздничной работы? 6) Сведения о месячной выработке. Число рабочих. Занятия мужчин и женщин, вместе или отдельно? Месячная выработка: заурядного рабочего, искусного, тихого. Чей харч? Чья квартира? Работа сдельная, поденная или месячная? 7) Насколько выше плата за сверхурочную и праздничную работу? 8) Сколько раз в месяц выдается заработок и чем: деньгами, товаром, талоном в лавку? Не бывает ли при выдаче злоупотреблений (задержки, обсчитывания и т. п.)? 9) Не повышалась ли и не понижалась ли последнее время заработная плата? Если да, то чем это объясняется? 10) Вычеты из заработной платы в рублях и копейках: в артель, в лавки, в недоимки. 11) Список штрафов. Сколько круглым счетом приходится в месяц на человека? Нет ли злоупотреблений при штрафовании? 12) Как обращаются мастера и хозяева с рабочими? Привести примеры. 13) Нет ли недовольства среди рабочих фабричными порядками? В чем это недовольство сказывается? Бунты. Возможно подробнее сообщить обо всех стачках в этом заведении и о других, в которых участвовали или хорошо знали: когда, по какому поводу, сколько человек участвовало, как шло — мирно или буйно, вызывались ли войска, чем кончилось — удачей или неудачей и почему так кончилось? 14) Есть ли какой толк рабочим от фабричных законов? Что за человек фабричный инспектор? Как обходится с рабочими? Привести для примера несколько поступков его. 15) Существуют ли при заведении фабричные лавки и потребительные товарищества? Если да, то вписать следующую таблицу: каковы цены на рынке и в фабричной лавке на ржаную муку, пшеничный первач, говядину-солонину, сало, яйца, молоко, картофель, сахар, соль, керосин и т. п.? 16) Во что обходится рабочему — холостому и семейному — в месяц: квартира, харч (в артели, в одиночку), отопление, освещение, и в год: подати, заем в долг, одежда, обувь, табак, водка?

 

М. А. Сильвин:

Мы так увлекались собиранием сведений, что на некоторое время забросили всякую пропаганду. Владимир Ильич также занялся этим делом очень ретиво... Получить точные ответы на, казалось бы, простые вопросы о рабочей жизни было не так легко по той причине, что, как это ни странно, наши «умственные» рабочие не останавливались на них, не замечали многого, не задумывались над тем, что было обыденно, повседневно и что было вместе с тем особенно важно, с нашей точки зрения.

Мы спрашивали, например, чем в особенности недовольны рабочие в данный момент, на что они жалуются, что они хотели бы устранить на заводе, и получали иногда неожиданный ответ: «Перестали давать кипяток, вот и волнуются по этому поводу, требуют кипятку». Или из другой области: «Убавлена расценка на пятачок, предвидится из-за этого пятачка забастовка».

Эти «кипяток» и «пятачок» были у всех на языке и испортили нам впоследствии немало крови, после того как агитация развернулась. Нашим рабочим, да и многим из нас также эти вопросы, естественно, казались мелкими, ничтожными, не стоящими внимания революционера...

Как практически использовать материал, полученный путем расспросов рабочих, мы некоторое время себе не представляли, и Владимир Ильич выдвинул новую идею: начать агитацию на почве «законных» требований. Собранные при помощи вопросника сведения по каждому заводу показывали, насколько и в каких отношениях нарушаются уже существующие законы, худо ли, хорошо ли охраняющие права рабочих. Агитация должна была начаться на почве требований соблюдения закона.

Владимир Ильич указывал при этом на тактику Моисеенко и его товарищей во время Орехово-Зуевской забастовки 1885 года.

 

С. П. Шестернин:

Этот вопросник послужил для меня необходимым руководством в моей дальнейшей работе по собиранию сведений о положении ивановских рабочих. Один экземпляр этого вопросника-программы я получил и для Иванова.

 

И. К. Крупская:

...Питерские рабочие говорили ему (Владимиру Ильичу) не только о порядках на фабриках, не только об угнетении рабочих. Они говорили ему о своей деревне.

В зале Дома союзов, у гроба Владимира Ильича, я видела одного из рабочих, который был тогда в кружке у Владимира Ильича. Это тульский крестьянин. И вот этот тульский крестьянин, рабочий Семянниковского завода, говорил Владимиру Ильичу:

— Тут — говорит,— в городе, мне все трудно объяснять, пойду я в свою Тульскую губернию и скажу все, что вы говорите; я скажу своим родным, другим крестьянам. Они мне поверят. Я ведь свой. И тут никакие жандармы нам не помешают...

Работа среди питерских рабочих, разговоры с ними, внимательное прислушивание к их речам дали Владимиру Ильичу понимание великой мысли Маркса, той мысли, что рабочий класс является передовым отрядом всех трудящихся и что за ним идут далее трудящиеся массы, все угнетенные, что в этом его сила и залог его победы. Только как вождь всех трудящихся рабочий класс может победить. Это понял Владимир Ильич, когда он работал среди питерских рабочих. И эта мысль, эта идея освещала всю дальнейшую его деятельность, каждый его шаг. Он хотел власти для рабочего класса. Он понимал, что... историческая задача рабочего класса — освободить всех угнетенных, освободить всех трудящихся. Эта основная идея наложила отпечаток на всю деятельность Владимира Ильича.

 

В. В. Старков:

Этого человека (Владимира Ильича), непрерывно горящего пламенем революции и непрерывно переваривающего в своем мозгу все, что может иметь хотя бы косвенное отношение к поставленной им себе цели, я видел и на маленьких пропагандистских рабочих собраниях, и в рабочих кружках. Надо было видеть, с каким огромным терпением и чуткостью к уровню понимания слушателей он развивал им теорию Маркса о стоимости и об основах буржуазного строя. И, надо сказать, рабочие платили ему за это данью огромного уважения и любви.

 

В. А. Шелгунов:

Это был период 1893—1895 годов... Уже жилось значительно веселее, чем в 80-е годы. Тогда была действительно страшная пустота, а тут уж и кружки стали организовываться и больше уже мы стали задаваться вопросом, как бы это сделать, чтобы на каждом крупном заводе у нас был бы хотя бы один товарищ... И вот Владимир Ильич в те времена, занимаясь в... кружке, знал, что работа предстоит куда более трудная, но что она должна быть выполнена; и он знал при этом, что она будет выполнена.

 

В. И. Ленин:

И. В. Бабушкин — один из тех рабочих-передовиков, которые за 10 лет до революции начали создавать рабочую социал-демократическую партию...

...Народные герои есть. Это — люди, подобные Бабушкину. Это — люди, которые не год и не два, а целые 10 лет перед революцией посвятили себя целиком борьбе за освобождение рабочего класса. Это люди, которые не растратили себя на бесполезные террористические предприятия одиночек, а действовали упорно, неуклонно среди пролетарских масс, помогая развитию их сознания, их организации, их революционной самодеятельности. Это — люди, которые встали во главе вооруженной массовой борьбы против царского самодержавия, когда кризис наступил, когда революция разразилась, когда миллионы и миллионы пришли в движение. Все, что отвоевано было у царского самодержавия, отвоевано исключительно борьбой масс, руководимых такими людьми, как Бабушкин.

 

И. В. Бабушкин:

...Я поступил на работу в Петербурге на (Семянниковский) завод. При поступлении мне удалось попасть на аккордную (штучную) работу... На этой работе человек себя не жалеет, он положительно забывает о своем здоровье, не заглядывает вперед своей жизни, никогда не задумывается, как влияет работа на продолжительность его жизни...

Однажды, в такой же день, как и в бесчисленные дни раньше, когда так же монотонно вращались приводы и скользили ремни по шкивам, так же всюду по мастерской кипела работа и усиленно трудились рабочие, так же суетливо бегал мастер, появляясь то в одном, то в другом конце мастерской, и не менее суетливо вертелось множество разного рода старших дармоедов, я стоял у своих тисков на ящике и, навалившись всем корпусом на 18-й (18-дюймовый) напильник, продолжал отделывать хомут для эксцентрика паровоза...

- Будет стараться-то, все равно всей работы не переработаешь! — раздался около меня голос незнакомого слесаря из другой партии, такого же молодого человека, как и я...

Хотя в то время знакомых у меня было уже достаточно много, но совершенно не было таких, каким мне представлялся Костя (Илья Федорович Костин). С работы мы пошли вместе...

Около часу дня в воскресенье я направился к Косте и без труда разыскал квартиру, в которой он жил... Комната была небольшая, квадратная. Кроме хозяина в ней сидело два молодых человека... Я сел, мы перекинулись парой слов... В это время Костя вынимает откуда-то печатный листок...

- Может, хочешь почитать? Так почитай,— сказал Костя, подавая мне листок.

Я развернул и приступил к чтению. С первых же слов я понял, что это что-то особенное, чего мне ни

когда в течение своей жизни не приходилось видеть и слышать... В листке говорилось про попов, про царя и правительство, говорилось в ругательской форме, и я тут же каждым словом проникался насквозь, верил и убеждался, что это так и есть и нужно поступать так, как советует этот листок... Я молча передал листок Косте, сразу уразумел цель моего приглашения и решил, что нужно жертвовать для этого дела всем, вплоть до своей жизни...

Ближе знакомясь с разного рода нелегальной литературой, с людьми революционных убеждений, разговаривая с товарищами на те же темы, создавая всевозможные планы изменения всего строя жизни, при строгом разборе не выдерживающие критики, мы жили в постоянном волнении. Та жизнь, которая ранее казалась нам самой обыкновенной, которой мы раньше не замечали, давала нам все новые и новые впечатления...

...Утром или вечером каждого воскресенья мы собирались у Фунтикова²⁰... Тут же, у Фунтикова, мы познакомились с П. А. Морозовым²¹, который в наших глазах являлся самым образованным человеком из рабочих, и мы постоянно мечтали сделаться когда-нибудь таковыми же...

Мы знали, что уже за Фунтиковым следят, и постепенно подготовлялись к его утрате. А П. А. Морозов решил для наибольшей осторожности снять отдельную квартиру, что вскорости и привел в исполнение...

В этой квартире у Фунтикова находилась библиотека, кажется, всей Невской заставы, и мы находили большое удовольствие в ней порыться...

Арест Фунтикова еще больше влил энергии в наши молодые натуры... Костя в это время поступил в другую мастерскую, где его поставили распорядителем над мальчиками, и у него сейчас же появилась масса пропагандистской работы... Дело у нас уже было: мы должны были начинать развивать молодежь, такую же, как и мы, и много моложе нас, и выводить наружу некоторые злоупотребления, производившиеся заводской администрацией...

Итак, мы приступили в это лето (1894 года) к пропагандистской деятельности на правах совершеннолетних, хотя и чувствовали себя не вполне подготовленными для самостоятельной работы, но делать нечего, приходилось мириться с обстоятельствами. Не было Фунтикова, не было... Морозова, и поневоле частенько чувствовали мы кругом осиротелость. Но вот направляется к нам за Невскую заставу человек, уже давно знакомый со всякого рода революционной деятельностью, одаренный опытом и безусловно преданный делу. Мы тотчас же почувствовали новый прилив энергии, и наше положение быстро начало поправляться. Не проходило ни одно воскресенье, чтобы мы кого-либо не приглашали к себе или сами не сходили к другим. Сношения с фабрикой Паля, Максвеля, Торнтона и Николаевскими железнодорожными мастерскими уже были налажены, и происходили частые собрания, которые хотя и носили чисто личный характер знакомства, однако цель и стремления были у всех одни, и потому чувствовался подъем движения...

Как только настала питерская осень, со всех сторон понаехала интеллигенция и закипела бурная умственная жизнь. Мы с Костей просто не приходили в себя от нахлынувшей со всех сторон бурной жизни. Новый знакомый (Василий Андреевич Шелгунов)... рабочий, поселившийся за Невскою заставой, связанный с интеллигенцией, которая имела, видимо, широкий круг своих работников и потому желала и за Невской вести кружковые систематические занятия, организовал кружок. Местом для занятий послужила моя комната, как наиболее удобная, где не было посторонних лиц. Кружок составился из шести человек и седьмого лектора, и начались занятия по политической экономии, по Марксу. Лектор (Владимир Ильич Ленин) излагал нам эту науку словесно, без всякой тетради, часто стараясь вызывать у нас или возражения, или желание завязать спор, и тогда подзадоривал, заставляя одного доказывать другому справедливость своей точки зрения на данный вопрос. Таким образом, наши лекции носили характер очень живой, интересный, с претензией к навыку стать ораторами; этот способ занятий служил лучшим средством для уяснения данного вопроса слушателями. Мы все бывали очень довольны этими лекциями и постоянно восхищались умом нашего лектора... Но эти лекции в то же время приучили нас к самостоятельной работе, к добыванию материалов. Мы получали от лектора листки с разработанными вопросами, которые требовали от нас внимательного знакомства и наблюдения заводской и фабричной жизни. И вот во время работы на заводе часто приходилось отправляться в другую мастерскую... за собиранием необходимых сведений посредством наблюдений, а иногда, при удобном случае, и для разговоров. Мой ящик для инструмента был всегда набит разного рода записками, и я старался во время обеда незаметно переписывать количество дней и заработков в нашей мастерской...

Это время у нас было самое интенсивное в смысле умственного развития, каждая минута нам была очень дорога, каждый свободный от работы час был заранее определен и назначен, и вся неделя так же строго распределялась. Когда припоминаешь теперь это время, просто удивительно становится, откуда только бралась энергия для столь интенсивной жизни... Мы в это время были просто подавлены со всех сторон окружающими нас знаниями и желанием переливать в нас эти знания...

Так шла и подготовлялась работа в Петербурге, за Невской заставой, в конце осени 1894 года, когда происходила медленная созидательная работа в кружках.

 

«Поговорим о социализме...»

Ф.И. Бодров:

На квартире мы жили втроем, занимая маленькую каморку, да еще я позвал Байкова с Семянниковского завода. Вот сюда к нам и пришел Владимир Ильич. Поздоровались. Сел он на табуретку. Окинул глазами всю неприглядную картину нашего житья... Спросил, где мы работаем. Рассказали о жалованье, что получаем 15 рублей да штрафа выплачиваем в месяц рубля два,— и так обо всем. Покачал головой и говорит:

- А семейные еще, должно быть, хуже живут.

- Да,— отвечали мы.

- А ведь можно улучшить положение ткачей, и вот каким путем. Путем организации. Должны быть организованы кружки. Организованный рабочий должен развивать своих товарищей рабочих, нужно давать хорошие книги читать. Надо разъяснять им, как появились на свет фабриканты и как они не выдают рабочему всю заработную плату, удерживая добрую половину, считая ее своей прибылью. Когда мы научим рабочих, как нужно бороться с капиталистами, сделаем общую забастовку всех фабрик и заводов. Предъявим им требование уменьшить рабочий день и увеличить заработок. Развитые кружковые рабочие будут руководителями забастовок. Полиция будет арестовывать и сажать в тюрьмы, но, чтобы лучше было бороться рабочим с капиталистами, рабочие должны требовать освобождения товарищей из-под ареста. Не освободят — рабочие должны увеличить требования, кроме экономических нужно выставлять и политические, как-то: свобода стачек, свобода союзов, слова и печати. Ничего сразу не дадут. Вот рабочие сразу и поймут, что царь на стороне капиталистов, что нужно вести борьбу против царя и капиталистов.

 

рабочие текстильной фабрики Максвелл братья Филипп Ильич и Арсений Ильич Бодровы.

 

А. И. Бодров:

Уверенный голос, незабываемые глаза, речь, зовущая и требующая, притягивали к себе. Крепла воля. С этого момента каждый из нас понял, что за дело Ильича, за угнетенных мы готовы биться до последней капли крови...

...В этот дом, где жил я и мой брат Филипп Бодров, каждое воскресенье приходил к нам в нашу каморку Владимир Ильич Ленин.

А было это так...

...Одна учительница (воскресной школы) — не помню, как ее фамилия,— сказала мне:

- Почему бы вам не организоваться в кружок? Небольшой такой кружок организуйте, а к вам и будет ходить на дом студент или курсистка... Только вам надо переехать на отдельную квартиру, а то в артели у вас народ все разный и, может быть, с подлецой, да потом для кружка шестнадцать человек — это очень много, оно заметно сразу станет...

Мы, значит, я и мой брат, Филипп Бодров, и переехали в дом № 42 за Невской заставой. В этом доме мы сняли маленькую каморку — кладовочку. Деревянная койка, крохотный столик и две табуретки, а больше ничего не вмещалось. Так и порешили мы с братом моим Филиппом Бодровым: спать на одной койке будем, зато ума-разума наберемся.

Пожили мы в этой комнатке месяц, и никто к нам не приходил. Но потом одна из учительниц, кажется Надежда Константиновна (Крупская), говорит мне:

- Завтра, значит, в воскресенье, будьте дома. К вам часа в четыре вечера придет студент для занятий.

А потом еще тише, почти шепотом, добавила:

- Но смотрите не забудьте спросить у него пароль.

А пароль был не то «серп», не то «молот» — не вспомню точно.

Ну и вот. На следующий день мы с моим братом Филиппом Бодровым да еще рабочим нашей фабрики Борисом Жуковым еще с утра прибрали, подмели пол и ждем. Ровно в четыре часа в дверь к нам постучали. Открыли мы дверь и смотрим — стоит молодой человек в плохоньком пальтишке и в треушке на голове, стоит и улыбается. Славный такой юноша. И одет хоть и бедно, плохо одет по зимнему времени, а аккуратный такой, на мастерового немножко похож.

Мы сразу догадались: студент. Спросили пароль — он еще пуще заулыбался и ответил нам. Ну, мы тут сразу ввели его в комнату, прикрыли дверь и для начала угостили его чаем с ситным хлебом, чтобы согрелся. Холодно, зима на дворе стояла, а другого угощения у нас не было. За чаем, значит, и начали наш разговор.

Разговор у нас сразу как-то получился интересный. Умел он начать разговаривать, заинтересовать умел. И все, бывало, улыбается. А улыбка светлая, чистая такая, глаза очень дружелюбно смотрят, и словно тепло от них идет.

- Организовались? — спросил он.

- Да,— ответили мы.

- Вот и хорошо,— сказал он.— Таких кружков надо побольше организовать, чтобы рабочие скорее узнали, как кто живет и чем живет.

Пьем это мы чай, прихлебываем и ведем беседу. И вдруг он спрашивает:

- А вот знаете ли вы, откуда капиталист прибыль себе добывает?

Мы ничего не знали.

Тогда он прищурился немного и сказал:

- Ну, вот возьмем, к примеру, какую-нибудь кустарную мастерскую. Скажем, где чайники делают. В этой мастерской работает народу, ну, человек сто. И вот теперь давайте прикинем следующее: хозяин покупает лист жести; платит за него, скажем для ровного счета, один рубль. Сколько чайников может выйти из одного листа жести? Ну, скажем, четыре. Значит, хозяину чайник обходится в двадцать пять копеек. Так? Теперь дальше: за работу за каждый чайник он платит рабочему, к примеру, один гривенник. Значит, чайник уже стоит ему тридцать пять копеек. Ну, еще отопление, освещение и ремонт вкруговую тоже стоят пять копеек, если разложить это на каждый чайник. Значит, всего чайник обходится хозяину сорок копеек. Цифры, конечно, приблизительные... Хозяин эти чайники продает и получает прибыль. Откуда же она берется, эта прибыль?..

Долго и подробно говорил наш студент. Он объяснил, что хозяин богатеет за счет рабочего, платит ему меньше, чем он вырабатывает.

Еще приводились примеры. Очень много примеров приводилось. И все так просто, ясно, что сидишь, бывало, слушаешь его и думаешь: отчего тебе самому раньше не пришло это в голову?

Массу всяких вопросов освещал он перед нами в такой доступной рабочему человеку форме. О чем только не рассказывал он!

О национальном вопросе, например.

- Вот,— говорит,— вы часто оскорбляете евреев, татар, поляков. Часто кричите им: «жидовская морда» или «татарская морда». А вот вы вдумайтесь, товарищи: какая разница — родился человек евреем, татарином или поляком? Носит ли он белую кожу, желтую или черную? Если он рабочий, так все равно с него капиталист сдирает прибыль и он, так же как и вы, живет в голоде, в бесправии, в темноте. А капиталист набивает себе карман за счет его труда, за счет его заработной платы, за счет его нужды и лиха. Почему же он хуже вас?

И действительно. Мы, например, считали, что самый первый человек на земле — это православный человек. А все остальные — мразь. Так нам внушали в церкви, так говорили в кабаке, в трактире и всюду. А тут мы действительно поняли, что дело совсем не в православии, а в слезах нужды и эксплуатации — вот в чем дело-то!

Или о войне рассказал он нам:

- Вот священная история считает, что православный человек — это божеский человек, а турки — «басурманская нехристь». И потому их надо уничтожать. Враги, дескать, они. А знаете ли вы этих своих врагов? Видели ли вы их когда-нибудь? Ведь те, кого убивают сейчас на войне, такие же рабочие или крестьяне, как вы. И никогда вы с ними не ссорились и ничего плохого друг другу не сделали. С какой же стороны вам нужна война? Капиталистам — да, им война нужна. Они делают ружья и пушки и богатеют

от этого. Там завоюют какую-нибудь землю, в колонию ее превращают. А вы?.. На войне вас убивают. А в тылу после войны, когда уже не надо делать пушки и ружья, хозяин выбрасывает вас с завода. Вот и высчитайте свою выгоду от войны...

Каждое воскресенье приходил он к нам в четыре часа. Это были лучшие наши дни. У нас прямо глаза открывались. Мы чувствовали, что светлее нам становится после бесед с ним. Вот так придет, бывало, снимет свое худенькое пальтишко, шапочку-треушку, аккуратно сложит их, пожмет нам руки и ласково спросит:

- Ну, не надоел ли я вам еще?

Как можно было задавать нам такие вопросы! Мы даже обижались. А он прищурится, бывало, посмотрит на нас внимательно, улыбнется и скажет:

- Ну-ну, не обижайтесь, товарищи, пошутил я...

И садится за стол. Тут, значит, у нас уже приготовлено — чай и ситный, хотя и не всегда деньги были и на чай и на ситный. Так вот. Сидим мы, пьем чай и беседуем. На столе горит лампа — жестяная банка для керосина и семилинейное стекло. Тогда электричества у нас вообще не было. Даже на фабриках горел светильный газ. Слушаем мы, что он нам рассказывает, и забываем про все.

Вот сейчас я вспоминаю про эти вечера и волнуюсь. Как живой стоит он перед нами — ласковый, простой такой, доступный. Бывало, иногда лицо у него на минуту затуманится заботой — верно, и ему несладко жилось. А потом сразу как-то улыбнется и спросит:

- О чем это вы задумались?

Мы задумались... Он задумался, а не мы! Но мы стали уже поумнее: чувствовали, понимали.

Однажды пришел он к нам, как всегда, в четыре часа, разделся, сел.

- Ну,— говорит,— сегодня, ребятки, мы поговорим о социализме. Знаете вы, что такое социализм?

Мы, конечно, не знали. Слышали это слово, а что оно такое, что за вещь — не видать ее. Мы так и сказали ему:

- Нет, не знаем.

А Жуков Борис даже спросил:

- Может быть, это какая-нибудь интересная машина?

Смешно, право, спросил. Но тогда мы ведь мало что знали. И вот он нам рассказал. Сколько жить буду, никогда не забуду этого дня. Он говорил нам о свержении самодержавия, о революции. Как говорил! Сидели мы и слушали во все уши. Огонь в человеке был. Тут и ненависть, и восторг — порох, а не человек. И все так ясно! Большая голова была у него и мысли большие, грандиозные мысли.

Вот когда свергнем царя,— говорил,— и капиталистов, когда возьмем власть в свои руки, тогда и будем строить социализм... При полном социализме,— говорил он,— рабочий будет работать не больше пяти-шести часов в сутки. А потом, после работы, будет развлекаться, отдыхать, в театры ходить, учиться, читать лучшие книжки, которые написали самые великие люди, на скрипке играть, стихи даже писать будет...

Мы сидели, слушали его словно зачарованные. Не верилось. Это мы-то, которые работаем по пятнадцати часов в сутки и хлеба не едим вдоволь, в театры ходить будем? Это мы-то, голь перекатная, да со скрипкой и стихами возиться будем?!

Но он так горячо, так здорово говорил, что потом мы начали верить. Мы только не понимали, как же это так выйдет.

Он объяснил нам.

- Конечно,— говорил он,— при социализме рабочие будут работать не на таких фабриках. Мы построим большие новые предприятия, где будут и солнце, и цветы, где машины будут мощнее, чем сейчас. А то,— говорит,— если мы вступим в социализм с этими старыми склепами, как ваша фабрика, никакого социализма тогда не будет. При социализме у всех должно быть много одежды, хлеба, мяса, масла. Чтобы никто ни в чем не нуждался. Тогда можно рабочему заниматься и удовольствиями, и искусством...

В тот день, когда мы услыхали о том, что такое социализм, мы спросили:

- А скажите, пожалуйста, неужели такое счастье может когда-нибудь случиться? Прямо сказка какая-то.

- Не может, а будет,— ответил он нам.— И обязательно будет! Рабочим только надо хорошо и крепко сорганизоваться.

Потом он встал, оделся и сказал:

- Ну, товарищи, я у вас сегодня последний раз занимался...

Мы знали почему: опасно им было ходить в один и тот же район. Полицейские, как собаки, нюхали их следы. Но нам было так тяжело расставаться, что мы все разом вскрикнули:

- Как так?

- Не могу больше, товарищи, - сказал он.

Трудно передать, как стало нам грустно в тот миг.

Смотрели мы тогда на него, как стоял он у дверей, уже

одетый, готовый к выходу, и к горлу у нас у всех подкатывал ком. Ясный такой юноша, чистый, светлый, непохожий на других. Полюбили мы его страшно. Он был для нас самым дорогим. И вдруг уходит. Мы даже не знали тогда, как его зовут! «Товарищ студент» — так называли его, и все...

Помолчали еще немножко. Потом он улыбнулся, подал нам руку и сказал:

- Ну, прощайте, товарищи, прощайте... Не бросайте кружок. И помните, о чем мы здесь с вами говорили...

Как будто это можно забыть! Жило это у нас не только в голове, но и в сердце.

- Прощайте, — сказали мы,— всего вам хорошего. Всего самого лучшего и самого счастливого!..

Ушел. И в каморке у нас стало серо, пасмурно. Как будто было солнце и зашло оно.

 

Николай Петрович

В. А. Князев:

...Когда я сорганизовал несколько рабочих кружков... и заявил, что необходимо прислать интеллигентов в эти кружки для чтения лекций, то мне в нашем центре сказали:

- Хорошо, к вам придет Николай Петрович. Это один из лучших, поэтому люди в кружках должны быть благонадежными и серьезными.

В силу этой директивы я отобрал среди завербованных в члены кружков рабочих, более мне известных: Ильина, Астафьева, Крылова, Ниляндера, сам же был пятым. Первое собрание этого нашего кружка состоялось на Петербургской стороне, в доме на углу Съезжинской и Большой Пушкарской улиц, в комнате, в которой я жил и которая имела отдельный ход с лестницы, так что мои квартирные хозяева не видели, кто ко мне приходил.

В назначенный час ко мне кто-то постучал. Открыв дверь, я увидел мужчину лет тридцати, с рыжеватой маленькой бородкой, круглым лицом, с проницательными глазами, с нахлобученной на глаза фуражкой, в осеннем пальто с поднятым воротником, хотя дело было летом, вообще на вид этот человек показался мне самым неопределенным по среде человеком. Войдя в комнату, он спросил:

- Здесь живет Князев?

На мой утвердительный ответ заметил:

- А я — Николай Петрович.

- Мы вас ждем,— сказал я.

- Дело в том, что я не мог прийти прямым сообщением... Вот и задержался. Ну как, все налицо? — спросил он, снимая пальто.

Лицо его казалось настолько серьезным и повелительным, что его слова заставляли невольно подчиняться, и я поторопился успокоить его, что все пришли и можно начинать.

Подойдя к собравшимся, он познакомился с ними, сел на указанное ему место и начал знакомить собрание с планом той работы, для которой мы все собрались. Речь его отличалась серьезностью, определенностью, обдуманностью и была как бы не терпящей возражений. Собравшиеся слушали его внимательно. Они отвечали на его вопросы: кто и где работает, на каком заводе, каково развитие рабочих завода, каковы их взгляды, способны ли они воспринимать социалистические идеи, что больше всего интересует рабочих...

Главной мыслью Николая Петровича, как мы поняли, было то, что люди неясно представляют себе свои интересы, а главное, не умеют пользоваться тем, чем могли бы воспользоваться. Они не знают, что, если бы они сумели объединиться, сплотиться, в них была бы такая сила, которая могла бы разрушить все препятствия на пути к достижению лучшего. Приобретя знания, они смогли бы самостоятельно улучшить свое положение, вывести себя из рабского состояния и т. п.

Речь Николая Петровича продолжалась более двух часов; слушать его было легко, так как он все объяснял, что было нам непонятно. Сравнивая его речь с речами других интеллигентов, становилось ясно, что она была совсем иной, выделялась, и когда Николай Петрович ушел, назначив нам день следующего собрания, то собравшиеся стали спрашивать меня:

— Кто это такой? Здорово говорит.

Но я им объяснить не мог, кто был Николай Петрович, так как сам его в то время не знал. Он посещал нас часто — раз в неделю...

Так как я был членом центрального кружка, то у меня на квартире собирались и представители других кружков, и интеллигенты. Эти собрания были еще более конспиративны. На этих собраниях руководителем был тот же Николай Петрович. Но как его звали по-настоящему, никто из рабочих и здесь не знал. Николай Петрович на этих собраниях распределял по кружкам интеллигентов-пропагандистов и давал им указания, знакомил их с тем, что представляли из себя эти кружки и что читать в них.

Позже В. А. Князев узнал, что Николай Петрович — это В. И. Ульянов. Однажды в беседе с ним Владимир Ильич расспрашивал:

- Как дело в кружках? Что на заводах?..

Я едва успевал ему отвечать.

- Вы, — сказал он мне, — как непосредственно связанный с кружками, должны узнавать, что происходит на заводах, чем недовольны рабочие и кто в этом виновен. Вы должны знать интересы рабочих, чем они больше интересуются, как к ним подойти.

Я слушал и чувствовал, что все эти требования выполнить довольно трудно, но Николай Петрович так уверенно все говорил, что я не осмелился отказаться.

- Вот,— продолжал он,— вы сорганизовали кружок. Сами вы должны стать выше их по знанию, чтобы руководить. Вы должны больше читать, развиваться и развивать других. Я слышал, что вы любите ходить на танцы, но это бросьте — надо работать вовсю. Вы должны развиваться политически, и тогда вся ваша работа в кружке будет для вас наслаждением...

Мы расстались. От мысли о возложенных на меня обязанностях мне стало тяжело. Выйдя от него на улицу, я стал обдумывать, как все выполнить. Встретясь дня через два с Запорожцем, я рассказал ему про свою встречу с Николаем Петровичем — В. И. Ульяновым и о том, что он мне наказал сделать. Выслушав меня, Запорожец засмеялся и сказал:

- Ничего, ничего, берите с него пример. Он и сам очень много работает. Надо же и нам работать и помогать ему.

С тех пор я стал периодически посещать В. И. Ульянова, давая ему сведения, которые получал с завода, и каждый раз получал от него новые инструкции.

- Погодите, погодите,— говорил он,— придет время, когда мы заставим слушать нас и добьемся права организации. Нам будет легче. Важно, чтобы нас поняли рабочие, и тогда мы приобретем силу и поставим нашу жизнь так, как мы захотим.

Говорил это В. И. Ульянов с большим оживлением. Я уходил от него в приподнятом настроении и с усиленным желанием работать.

На заводе я в свою очередь старался рассказывать обо всем, что слышал от Владимира Ильича. Рабочие слушали меня со вниманием, их отношение ко мне переменилось, и меня они стали уважать. Но не долго это продолжалось. Слухи о моей пропаганде дошли до начальства, и мне пришлось уйти с завода.

Придя как-то к В. И. Ульянову, я услыхал от него вопрос:

- А что?! Если бы вас арестовали, вы знаете, как держаться на допросе, на суде?

- Да,— ответил я...

Рецепт, как держаться на допросе, состоял в том, чтобы не давать никаких показаний.

- Ну так вот,— продолжал он,— если знаете, то объясните и всем товарищам. Имеется ли у вас касса? Библиотека? Из каких книг она состоит? Нам надо сорганизовать хорошую библиотеку, составить соответствующую программу чтения. Надо знать, как надо помогать арестованным и ссыльным. Для этого необходимы средства. Надо обязать членов партии вносить членские взносы, устраивать лотереи и пользоваться всеми возможными источниками для добывания денежных средств.

Владимир Ильич старался передать мне все, что было необходимо для нашей организации. Просидев у него около часа, я ушел, обещая ему все по возможности выполнить.

 

А. П. Ильин:

Еще к лету 1894 года мы предупредили тов. Сильвина, что нам необходим какой-нибудь лектор по вопросам политической экономии, в которой ни я, ни Князев почти ничего не знали. Но время шло, а занятия в нашем кружке, в котором мы все так дружно начинали свою культурную работу, делались все более скучными.

Помню темный, слякотный вечер осенью 1894 года. Пробираясь к Черной речке на наше собрание и все время думая о теме наших сегодняшних занятий, чувствую, что темы нет, а прекратить собрания никто из нас не может решиться. К моему приходу в маленькой комнатке уже собрались все. Принялись за беседу, начали обсуждать происшествия последних дней. Но все же как-то темы для кружка не видно.

В нашу комнатушку, которая находилась под крышей, кто-то постучал. Оглядываемся — все в сборе. Не товарищ Сильвин ли? — подумали мы.

- Войдите.

В комнату вошел, без пальто, в широком пиджаке и в шляпе с широкими полями, небольшой, коренастый человек с небольшой бородкой... Назвал себя какой-то фамилией, которой я... не помню, и сказал, что он прислан тов. Сильвиным.

Новый человек в нашем кружке — с виду интеллигент, с небольшой лысиной, с острыми глазами, с какой-то необычайной речью, нервной и быстрой, был для нас уже с первого взгляда новинкой. Его умение выслушивать каждого из нас, популярное толкование разных «ученостей», для нас с первого взгляда непонятных, сделали этого человека нашим любимцем уже с первого вечера.

 

В. А. Шелгунов:

Всю осень и зиму 1894 года В. И. Ульянов (имя, отчество и фамилию этого незнакомца мне сообщил тогда же тов. Сильвин) приходил к нам в кружок. Его популярные лекции по политической экономии, его острые ответы и нередко злые характеристики еще и сейчас в обрывках мелькают у меня в памяти. Помню Владимира Ильича зимой 1894/95 года. В осеннем пальто без воротника, он, несмотря на мороз, доходивший до 15—20 градусов, не забывал нашего кружка, а если и случался пропуск, то при следующем свидании он сообщал нам, почему это случилось.

Характерной чертой Владимира Ильича было стремление, что называется, выуживать отдельных способных и подающих надежды рабочих. И когда он выуживал таких рабочих, то производил на них особенный нажим.

 

А. П. Ильин:

Нажим заключался в том, что он расспрашивал их о работе, о настроении рабочих, об отношении администрации и часто заставлял излагать ответы в письменной форме.

Меня он чаще других расспрашивал о разных фактах из жизни завода и рабочих, а через несколько дней после первого прихода к нам Владимира Ильича Сильвин попросил меня прийти к нему на квартиру (он в то время был студентом и жил на Садовой, угол Екатерингофского). В маленькой комнатке, находившейся на втором этаже, кроме тов. Сильвина я нашел Владимира Ильича. Сейчас же по моем приходе Сильвин ушел, и я остался с глазу на глаз с Владимиром Ильичей.

Сказав, что он работает над какой-то книгой, тов. Ульянов попросил меня сообщать ему самым точным образом все то, о чем он будет меня спрашивать, заметив, что от этого зависит для него очень много важного. Первые его вопросы относились к основанию нашего завода, о котором я ему мог сообщить точные факты, так как сам когда-то этим интересовался. По имеющейся на эллинге нашего судостроительного завода надписи ясно, что первым годом существования этого завода нужно считать 1825 год. Это я сообщил Ленину, который все мои ответы записывал. Детально расспрашивал меня об основании мастерских, где раньше работали «кадровые мастеровые» (солдаты, отданные на завод). Солдаты эти после 25 лет военной службы должны были за какие-то проступки оканчивать свою жизнь на заводе за копеечное вознаграждение.

Много фактов сообщил я в вечера наших свиданий Владимиру Ильичу о штрафах, которые форменным образом съедали весь заработок рабочего. К тому же времени начальником завода был назначен знаменитый деспот, генерал Верховский, который завел «расценочные комиссии», и, несмотря на то что эти комиссии расценивали работу, скажем, в 5 рублей, по его приказу выплачивалось всего 2 рубля — 2 рубля 50 копеек. Такие «порядки» вызывали забастовки, и каждый раз при каком-либо волнении и новых требованиях рабочих я детально сообщал все Ленину.

Помню, как-то В. И. Ульянов спрашивал меня о создании на нашем заводе бухгалтерии. Я ему сообщил все, что знал, приведя даже кое-какие цифровые данные.

-— А у меня такие сведения,— быстро ответил он, вынимая из кармана какую-то записку, испещренную цифрами.

На следующий же день я пошел в бухгалтерию, где достал самые точные сведения у бухгалтера Кляве (сын которого приходился мне товарищем), и при следующей встрече с Лениным передал ему эти сведения, которые были ближе к моим, чем к его.

На квартире у тов. Сильвина мы обычно просиживали с В. И. Ульяновым от 8 до 11 вечера. Последняя наша встреча на этой квартире произошла 20 октября 1894 года. Это число мне особенно запомнилось потому, что, идя на свидание с тов. Ульяновым, я купил вечернюю газету, в которой сообщалось о смерти Александра III.

— А знаете, Александр III умер,— сказал я ему, войдя в комнату и передавая газету.

В ответ на это тов. Ульянов, улыбаясь, сказал какой-то каламбур...

 

Каждый завод — наша крепость

В. А. Шелгунов:

...Он (Владимир Ильич) познакомился... с двумя видными, очень юными путиловскими рабочими: Борисом Зиновьевым и Петром Карамышевым. Б. Зиновьев и П. Карамышев жили в одной комнате. Владимир Ильич посещал их довольно часто. Особенно хорошо отзывался Владимир Ильич о... Бабушкине, Зиновьеве и Карамышеве.

 

М. А. Сильвин:

...После первых же встреч с Владимиром Ильичем они (Борис Зиновьев и Петр Карамышев) обратили на себя его внимание своей подвижностью, молодым задором, пылкой восприимчивостью к учению марксизма и той страстностью, с которой они восприняли идею широкой массовой агитации.

В противоположность старым кружковцам типа Богданова, Шелгунова или Бабушкина, они не обнаруживали особой склонности к углублению в кладезь премудрости, к теоретическим занятиям, к книжному чтению... Они и по внешности своей были иными. Какой-то порыв чувствовался во всем их поведении — в движениях, жестах, в манере выражаться. Зиновьев, высокий и тонкий, был, однако, более сдержан и молчалив и, когда говорил, выражался сжато, кратко, как будто сухо роняя слова, соглашаясь с собеседником жестом или взглядом или возражая критически, насмешливо, если расходился во мнениях...

Петяшка (Петр Карамышев), как всегда называл его Зиновьев, был низкого роста, коренастый, с живыми блещущими глазами, со здоровым цветом лица, с кудрями темно-русых волос, выбивавшихся из-под фуражки, которую носил он с каким-то ухарством; одет он был не в длинное пальто, мягкую шляпу и ботинки, как Зиновьев (мы видели их главным образом по воскресеньям, в их выходных костюмах), а в суконную русскую поддевку — не застегнутую плотно, так что полы развевались в стороны на ходу,— картуз и низкие лаковые сапоги, над которыми пузырями раздувались широкие брюки. Жизнью, бодростью, энергией веяло от обоих. Они, горожане по своему происхождению, прошли, очевидно, школу и были хорошо грамотны, имели привычку читать газеты, говорили правильным, интеллигентским языком... Листовку, предлагавшуюся им на обсуждение, подвергали тщательному разбору и по существу и по изложению, внося поправки и дополнения, критикуя те или иные обороты речи, обсуждали дельно, без лишних слов и часто давая ценные указания...

Они стояли за открытую агитацию и вели ее всюду, где только могли,— на заводах, в трактирах, на улицах, на квартирах рабочих, в фабричных казармах. С осени 1895 года они играли важнейшую роль во всей нашей работе. Они появлялись в кружках пропаганды, слушая, о чем ведется беседа, неизменно переводя ее на злободневные вопросы рабочей жизни.

 

В. А. Шелгунов:

В отдельных районах работали авторитетные рабочие организации. Они организовывали или поручали организовать кружки, выискивали квартиры, приглашали интеллигентов для занятий. В Невском районе таким организатором был я, а до меня Морозов; на Васильевском острове — Фишер и Кейзер; в Городском районе — Норинский. В каждом районе было кружка по 3; за Невской заставой — больше. В кружок входило 5—10 человек... Я заходил и вместе с Фишером, и один к Ильичу. Беседовали о работе.

 

И. Н. Чеботарев:

По служебным делам я имел отношение к Путиловскому заводу. По просьбе Владимира Ильича я получил от правления завода разрешение на осмотр завода вместе с Владимиром Ильичем и Анной Ильиничной, которая была тогда тоже в Петербурге. Мастера цехов и молодые инженеры очень охотно давали ответы на вопросы Владимира Ильича. Завод произвел на него огромное впечатление: он видел тогда в первый раз завод в полном ходу.

 

В. И. Ленин:

Каждый завод должен быть нашей крепостью.

 

В. А. Шелгунов.

К осени 1894 года мы стали задаваться вопросом об организации представителей по возможности со всех заводов. С этой целью зимой 1894 года на квартире рабочего Ивана Яковлева было созвано собрание, на котором присутствовало человек двадцать

пять... Было избрано четыре человека. Эту «четверку» мы просто называли «центром»; на обязанности каждого из этой четверки лежало заводить знакомства и связи на всех заводах его района, узнавать, что на этих заводах делается, и организовывать кружки; эта же четверка должна была собираться не меньше раза в месяц, чтобы узнавать, что делается в каждом районе, и заботиться о том, чтобы на всех крупных заводах имелись представители.

 

За Невской заставой

К. М. Тахтарев:

...Хорошими средствами служили и открывавшиеся в то время в рабочих районах вечерние и воскресные школы, в которые стремилась рабочая молодежь, жаждавшая знаний, с целью образования, а учащаяся молодежь — с целью дать рабочим эти знания, а попутно и с целью пропаганды своих революционных идей.

Образцом такой школы служила школа, устроенная Варгуниным за Невской заставой, среди преподавательского состава которой можно было найти целый ряд лиц, которые потом стали видными деятелями социал-демократического рабочего движения. Достаточно назвать Н. К. Крупскую, 3. П. Невзорову, А. А. Якубову, которые принимали самое деятельное участие в работе этой школы. Можно сказать, что эта школа была настоящей лабораторией для выработки сознательных рабочих. При ней существовала хорошо подобранная библиотека, книгами которой можно было пользоваться не только как учебными пособиями, но и для зондирования умов читателей и выяснения их личностей.

Групповые занятия с рабочими служили хорошим средством для того, чтобы разобраться в составе учеников и находить в них элементы, заслуживающие особого внимания при занятиях... С помощью варгунинской школы было завязано немало ценных связей с рабочими, и она сослужила свою службу рабочему движению...

Кружковые рабочие теснились около этой школы, можно сказать, как пчелы около улья. Она была настоящим центром умственной жизни за Невской заставой.

 

П. Н. Лепешинский:

...Н. К. Крупская, работавшая в варгунинской вечерне-воскресной Смоленской школе, по ее собственным словам, через школу хорошо знала рабочую публику на близлежащих фабриках и заводах, знала, где кто имеет влияние и т. п. Большинство рабочих, посещавших кружки, ходило и в школу, заводило и там новые связи и т. п. Хотя прямого разговора не было, но ученики прекрасно знали, что она принадлежит к определенной группе, и учительница знала, кто из них в какие кружки ходит.

 

С. П. Шестернин:

Эти школы пользовались громадной популярностью среди питерских рабочих и подготовили многих выдающихся революционеров (И. В. Бабушкин, В. А. Шелгунов и другие).

 

И. В. Бабушкин:

...Мы все до одного записались в школу, которая являлась в одно и то же время и сильным культурным учреждением, и тем решетом, которое отделяло чистое зерно от примесей, и тем механизмом, который сталкивал одного субъекта с другим; здесь происходило хотя не очень большое, но довольно прочное сплетение сети знакомств...

Живое и смелое слово учительниц вызывало у нас особую страсть к школе, и нашим суждениям не было конца. Приемы, употребляемые учительницами, мы отлично понимали и просто диву давались их умению вызвать откровенность в каждом ученике: и горожанине, и фабричном, и деревенском. Каждое посещение все тесней и тесней сближало нас со школой и учительницами, мы чувствовали необыкновенную симпатию к ним, и между нами зародилась какая-то родственная, чисто идейная близость. Придя в школу и садясь за парту, с каким-то особенным чувством ожидали учительницу, прибытие которой вызывало трудно передаваемую радость. И это одинаково происходило в каждой группе. Все ученики, посещающие школу, не могли надивиться и нахвалиться всем виденным и слышанным в школе, и потому-то эта школа так высоко и смело несла свои знания. Мало того, часто один ученик тащил своего товарища хоть раз посмотреть и послушать занятия в школе и учительницу, и я сам ходил в другие группы с этой целью.

 

Ф. И. Бодров:

В 1894 году я работал в Питере на фабрике за Невской заставой. В этом районе открылась воскресная вечерняя школа, где обучали рабочих фабрик и заводов, куда записался и я. Попал я в класс к Надежде Константиновне Крупской. Учился ревностно, не пропуская учебных дней. Надежда Константиновна заметила мою тягу к учебе, стала давать мне читать хорошие книги, а потом, познакомившись ближе, сказала, что нам нужно организовать социал-демократический кружок.

 

П. Н. Лепешинский:

Предмет ее (Н. К. Крупской) постоянных дум и симпатий — пролетариат, да не тот пролетариат, отвлеченный, книжно-схематичный, пролетариат как социальная категория, который является фетишем многих теоретиков-социалистов, а живой, осязательный, состоящий из конкретных лиц, из товарищей А, В, С, Д — из всех этих фигур в рабочих блузах и потертых пиджачках, столь знакомых ей... с 1894—1896 годов по... ее работе в вечерне-воскресной школе за Невской заставой. Быть может, самым красочным периодом в ее жизни было то время, когда она занималась именно в этой школе или обучала политической грамоте рабочих Выборгского района.

Н. К. Крупская:  «Марксизм дал мне величайшее счастье, какого только может желать человек...» С рисунка художника Н. Жукова

 

Н. К. Крупская:

Когда я кончила гимназию, мне попался 13-й том Л. Толстого, том, где Л. Толстой подвергал жестокой критике существующий строй. Особенно сильное впечатление произвела его статья «О труде и роскоши». Может быть, в статьях Л. Толстого я вычитывала не совсем то, что он хотел сказать.

— А что, если пойти по пути, указываемому Л. Толстым, отказаться от всякого пользования чужим трудом, вообще начать с перевоспитания себя?..

Я стала принимать меры, чтобы перебраться в деревню, но дело это затягивалось. Коренной перемены жизни не выходило. В то время... происходили собеседования толстовцев с радикалами; я была там раза два и ушла оттуда разочарованная. Я не могла принять толстовства в целом, с его непротивлением злу, с его религиозным миропониманием.

Осенью 1889 года открылись в Петрограде (тогда еще Петербурге) Высшие женские курсы. Я поступила на них, надеясь получить там то, что мне надо было... Погрузилась в математику, в то же время ходила и на лекции филологического факультета... Конечно, все это плюс работа для заработка съедало время, и к рождеству я уже твердо решила бросить курсы.

В это время моя гимназическая подруга познакомилась с кружком технологов, и у них в квартире стала собираться молодежь. Меня сразу же, с первого же дня, захватили новые интересы. Всех интересовали, и так же интенсивно, те же вопросы, что и меня.

После одного общего собрания (присутствовало на нем человек 40) решили разделиться на кружки. Я вошла (это было уже в начале 1890 года) в этический кружок. Собственно говоря, об этике в кружке разговора было мало, говорили об общих вопросах мировоззрения. В связи с занятиями в кружке пришлось мне прочитать книжку Миртова (Лаврова) «Исторические письма»²². Не отрываясь, с громадным волнением прочла я эту книжку,— это была первая книжка, говорившая о тех вопросах, которые не давали мне покоя, говорила прямо о вещах, которые я так хотела знать. Курсы я бросила и вся отдалась новым впечатлениям. Впервые услышала я в кружке слово «Интернационал», узнала, что существует целый ряд наук, разбирающих вопросы общественной жизни, узнала, что существует политическая экономия, в первый раз услыхала имена Карла Маркса и Фридриха Энгельса, услыхала, что что-то известно о том, как жили первобытные люди, и что вообще существовало какое-то первобытное общество. Весной (1891 года)... я отправилась к С. Н. Южакову, бывавшему в семье моей подруги, и попросила его дать мне первый том «Капитала» Маркса и еще книг, которые мне будут полезны. Маркса тогда не выдавали даже в Публичной библиотеке, и его очень трудно было достать. Кроме «Капитала» Южаков дал мне еще Зибера «Очерки первобытной культуры»²³, «Развитие капитализма в России» В. В. (Воронцова) ²⁴, Ефименко «Исследование Севера» (точнее, «Крестьянское землевладение на крайнем Севере»)…

...Я... усердно читала «Капитал». Первые две главы были очень трудны, но начиная с третьей главы дело пошло на лад. Я точно живую воду пила. Не в терроре одиночек, не в толстовском самоусовершенствовании надо искать путь. Могучее рабочее движение — вот где выход...

Марксизм дал мне величайшее счастье, какого только может желать человек: знание, куда надо идти, спокойную уверенность в конечном исходе дела, с которым связала свою жизнь...

Кроме «Капитала» я прочла и все другие книжки, данные мне Южаковым. Много дал мне Зибер... Передо мной открывались совершенно новые горизонты...

Осенью, когда съехалась учащаяся молодежь, возобновилась кружковая деятельность...

Я вошла в марксистский кружок. Еще раз я прочитала «Капитал», на этот раз уже гораздо основательнее. Прочитанное перерабатывалось и обсуждалось в кружке. У нас был на руках написанный вопросник, который значительно помогал работе. Параллельно я ходила в Публичную библиотеку и перечитала все, что было там из имевшего отношение к марксизму...

Мне хотелось поскорее принять активное участие в рабочем движении. Сначала я попросила дать мне кружок рабочих у наших технологов, но связи у них с рабочими были в то время невелики, и кружка мне дать не сумели. Попыталась было получить кружок у народовольцев, но тут у меня потребовали принадлежности к партии «Народная воля». Я не могла отказаться от марксизма. Тогда я решила завязать связи через, воскресно-вечернюю школу Варгунина за Невской заставой...

В этой школе я проработала пять лет, завязала очень большие связи, близко узнала рабочую жизнь, рабочих... Мы... старались, не поминая имени Маркса, разъяснять ученикам марксизм. Меня удивляло, как легко было, стоя на почве марксизма, объяснять рабочим самые трудные вещи. Вся жизненная обстановка подводила их к восприятию марксизма...

Эти пять лет, проведенные в школе, влили живую кровь в мой марксизм, навсегда спаяли меня с рабочим классом.

 

Прокурор Петербургской судебной палаты:

...Надежда Крупская злоупотребляла своим положением учительницы при воскресной школе на Шлиссельбургском проспекте, играла за Невской заставой роль представительницы интеллигенции, то есть преступного социал-демократического сообщества, и к ней рабочие обращались, имея надобность в интеллигенте-руководителе.

 

Н. К. Крупская:

На Охте, у инженера Классона, одного из видных питерских марксистов, с которым я года два перед тем была в марксистском кружке, решено было устроить совещание некоторых питерских марксистов с приезжим волжанином (В. И. Лениным). Для ради конспирации были устроены блины. На этом свидании кроме Владимира Ильича были: Классон, Я. П. Коробко, Серебровский, Степан Иванович Радченко и другие; должны были прийти Потресов и Струве, но, кажется, не пришли. Мне запомнился один момент. Речь шла о путях, какими надо идти. Общего языка как-то не находилось. Кто-то сказал,— кажется, Шевлягин,— что очень важна вот работа в комитете грамотности. Владимир Ильич засмеялся, и как-то зло и сухо звучал его смех — я потом никогда не слыхала у него такого смеха:

- Ну, что ж, кто хочет спасать отечество в комитете грамотности, что ж, мы не мешаем...

Злое замечание Владимира Ильича было понятно. Он пришел сговариваться о том, как идти вместе на борьбу, а в ответ услышал призыв распространять брошюры комитета грамотности...

На «блинах» ни до чего не договорились, конечно. Владимир Ильич говорил мало, больше присматривался к публике. Людям, называвшим себя марксистами, стало неловко под пристальными взорами Владимира Ильича.

 

П. Ф. Куделли:

...Надежда Константиновна Крупская, с которою мы обменивались иногда мнениями о преподавании (в воскресной школе), шепнула мне на ухо:

- Можно на ваши занятия сегодня прийти одному моему знакомому?

Я была так уверена в себе, в успехе своей лекции, что без всяких колебаний ответила:

- Пожалуйста, буду очень и очень рада.

...Звонок. Вхожу в свой класс — вслед за мною легкою тенью входит человек невысокого роста, бледный, с огромным лбом и редеющими волосами около лба, и садится на последней парте. Мы слегка кивнули друг другу. Одет он был как вообще одевались интеллигенты: в черную пару, в белой манишке, черном галстуке.

С развязностью, достойной лучшей участи, я приступила к уроку, благополучно изложила классовый состав Франции накануне революции.

Незнакомец (В. И. Ленин) внимательно слушал...

А затем пошли у меня исключительно описания и драматизация эффектных революционных эпизодов. Незнакомец нахмурился, сдвинул брови и еще более прищурил глаза.

Я сразу почувствовала, что в моем уроке есть что-то неладное, что говорю не по существу, не даю марксистского анализа и освещения. Дать его я, конечно, и не могла в полной мере, так как в то время делала еще первые шаги в изучении новой для меня теории.

Через полчаса незнакомец ушел, и я вздохнула с облегчением. После урока спросила Надежду Константиновну с волнением:

- Ну, как ваш знакомый отнесся к моему уроку?

- Он сказал, что вы, наметив классы во Франции, потом и забыли о них...

 

Н. К. Крупская:

Было страшно не по себе. Но с этих пор я стала гораздо строже относиться к своим лекциям, штудировать первый том «Капитала».

Ученики (Смоленской воскресно-вечерней школы) писали очень интересные сочинения. Любимой темой была «Моя жизнь». Каждое сочинение давало яркие картинки крестьянского и рабочего быта. Некоторые писали стихи. Один, помню, в стихах описывал, как издеваются мастера над рабочими. Скажешь слово — и вылетишь с фабрики.

И пойдешь потом скитаться

возле фабрик, у ворот

год целый дожидаться

работы...

Не было тогда широкой рабочей прессы, не было рабкорства. Только учительницы да их знакомые читали эти повести тогдашних рабочих о днях их крестьянской и рабочей жизни. Усердно читал их Ильич.

...Зимою 1894/95 года я познакомилась с Владимиром Ильичем уже довольно близко. Он занимался в рабочих кружках за Невской заставой, я там же четвертый год учительствовала в Смоленской вечерневоскресной школе и довольно хорошо знала жизнь Шлиссельбургского тракта. Целый ряд рабочих из кружков, где занимался Владимир Ильич, были моими учениками по воскресной школе: Бабушкин, Боровков, Грибакин, Бодровы — Арсений и Филипп, Жуков и другие. В те времена вечерне-воскресная школа была прекрасным средством широкого знакомства с повседневной жизнью, с условиями труда, настроением рабочей массы. Смоленская школа была на 600 человек, не считая вечерних технических классов и примыкавших к ней школ женской и Обуховской... Рабочие, входившие в организацию, ходили в школу, чтобы приглядываться к народу и намечать, кого можно втянуть в кружки, вовлечь в организацию. Для них учительницы не все уже были на одно лицо, они уж различали, кто из них насколько подготовлен. Если признают, что учительница «своя», дают ей знать о себе какой-нибудь фразой, например при обсуждении вопроса о кустарной промышленности скажут: «Кустарь не может выдержать конкуренции с крупным производством», или вопрос загнут: «А какая разница между петербургским рабочим и архангельским мужиком?» — и после этого смотрят уж на учительницу особым взглядом и кланяются ей по-особенному: «Наша, мол, знаем».

Что случится на тракту, сейчас же все рассказывали, знали — учительницы передадут в организацию.

Точно молчаливый уговор какой-то был...

Я жила в то время на Старо-Невском (Невский проспект, дом № 97), в доме с проходным двором, и Владимир Ильич по воскресеньям, возвращаясь с занятий в кружке, обычно заходил ко мне, и у нас начинались бесконечные разговоры. Я была в то время влюблена в школу, и меня можно было хлебом не кормить, лишь бы дать поговорить о школе, об учениках, о Семянниковском заводе, о Торнтоне, Максвеле и других фабриках и заводах Невского тракта. Владимир Ильич интересовался каждой мелочью, рисовавшей быт, жизнь рабочих, по отдельным черточкам старался охватить жизнь рабочего в целом, найти то, за что можно ухватиться, чтобы лучше подойти к рабочему с революционной пропагандой.

 

3. П. Невзорова-Кржижановская:

...Владимир Ильич... быстро оценил эту сторону работы школы и использовал ее как базу для разворота и расширения подпольной революционной работы, как возможность проникновения через школу в широкие рабочие массы. На этой почве между ним и Надеждой Константиновной скоро возникла тесная товарищеская спайка и большая дружба.

 

Н. К. Крупская:

Мы тогда много говорили с Владимиром Ильичем о методах пропаганды, об агитации, о содержании пропаганды. Ученики Владимира Ильича (члены рабочих кружков, посещавшие также воскресную школу) догадывались о нашем знакомстве.

...Я крепко любила Ильича; то, что его волновало, волновало и меня; я старалась в меру своих сил и умения помогать ему в работе...

...Мещанства мы терпеть не могли, мама также, и обывательщины не было в нашей жизни. Мы встретились с Ильичем уже как сложившиеся революционные марксисты, и это наложило печать на нашу совместную жизнь и работу.

 

Г. М. Кржижановский:

Трудно было бы найти более верного друга. Трудно было бы найти друга, который давал бы такой минимум осложнений в жизни и такой максимум крепкой поддержки. Пути борца и гения исключительно тернисты...

И вот на всех путях этой великой жизни он (Владимир Ильич) имел рядом с собой совершенно исключительную поддержку от своего верного соратника Надежды Константиновны. Человечество никогда не забудет того, что сделала эта женщина для человека, наиболее дорогого всему миру трудящихся.

 

Первая листовка

Н. К. Крупская:

Ленин (на занятиях в кружках) старался говорить как можно проще, приводил примеры из жизни русских рабочих; он видел, что рабочие слушают с громадным интересом и хорошо усваивают основы учения Маркса, но в то же время он чувствовал, что мало

только говорить — «нужно широко развернуть классовую борьбу», надо показать, как эту классовую борьбу развертывать, около каких вопросов ее организовывать. Задача заключалась в том, чтобы взять те факты, которые особенно волновали рабочую массу, осветить их и показать, что надо делать, чтобы устранить их, изменить их.

И. В. Бабушкин:

Дело было накануне рождества 1894 года. Окончив работу за два дня перед праздником и имея расчетные книжки на руках, рабочие (Семянниковского завода) разошлись по домам, как и всегда после окончания работы...

На другой день после окончания работ мастеровые собрались около пополудня в завод за получением денег. Ждут час, другой, третий, а денег все нет и нет. Многие жалуются, что нет денег и потому не на что закупить провизию, а завтра, мол, не поспеть в один день управиться; другие жалуются, что хотели поехать в деревню, а теперь, пожалуй, не поспеешь, и т. п. Наступил вечер, а денег все нет и даже не удается подробно узнать о положении дел. Некоторые говорят, что хозяева прогорели и поэтому, мол, денег рабочим совсем не дадут. Многие этому начинают верить, и пущенный слух находит почву. Много еще слухов возникает, и, конечно, все не в пользу рабочих. Получается что-то очень тревожное. Мастера тоже нервничают, мастеровые ходят поминутно то в мастерскую, то из нее. Около завода на улице образовываются кучки из мастеровых и ведут оживленные разговоры о хозяевах и получке, пересыпая разговор всевозможными ругательствами. Могла бы произойти порядочная неприятность, но заводская администрация в 7 часов или около этого часу объявила, что выдача заработка будет производиться завтра в 10 часов дня. Это значит — в рождественский сочельник. Хотя все были страшно недовольны, все же определенное заявление подействовало успокоительно, и народ кучами повалил вон из завода...

Почти та же история повторилась и в рождественский сочельник. День клонился к вечеру, и на улице серело, всюду зажигались фонари, и в мастерских горели по верстакам, станкам и на других местах свечи. Всюду слышны были тревожные разговоры. Публика была взволнована, и не могла ни стоять, ни сидеть на одном месте, и потому переливалась из мастерских на двор, на улицу, а оттуда опять в мастерские. Я тоже ходил от одной кучки к другой, прислушиваясь к разговорам, и местами сам вступал в разговоры. Вышел

на двор, а потом на улицу, всюду было много народу, и, видимо, было немало и посторонних, то есть не заводских. Они тоже входили в завод, в мастерские и обратно. Потолкавшись немного по улице, я вернулся обратно в мастерскую, как вдруг слышу, что на улице у ворот бунт... Наша проходная подверглась разрушению. Там били стекла и ломали рамы. С улицы на наши ворота летели камни и палки, брошенные с целью сбить фонари и орла. Фонари скоро потухли, стекла побились, и, кажется, существенно пострадал также и двуглавый орел...

Рядом с воротами находилось длинное одноэтажное здание, в котором жил управляющий завода, человек, вызывавший у всех рабочих ненависть. Его-то и хотели наказать рабочие; но как это сделать? Пробовали раскрыть дверь, но не сумели и решили поджечь парадный вход.

— Керосину сюда, скорей! — кричали суетившиеся у парадного люди, но керосина взять было негде. Доставали из разбитых фонарей лампы, тащили к крыльцу и поливали собранную кучу разных деревянных щепочек...

Одновременно с нападением на проходные толпа рабочих направилась и к заводской хозяйской общественной лавке. Эта лавка являлась бичом рабочих, в ней рабочий-заборщик чувствовал презрение к себе не только со стороны прохвоста управляющего лавкой, но и всякого приказчика. Забирающий товар не мог быть требовательным за свои деньги, он получал то, что ему давали, а не то, что ему было необходимо. Особенно это чувствовалось при покупке мяса, когда давали одни кости, а будешь разговаривать, то выкинут с завода. Понятно, что во время такого протеста не могла уцелеть эта ненавистная для всех лавка, и, действительно, ее разгромили. Были побиты банки с вареньем, много других товаров было попорчено; сахар и чай выкидывали на улицу, посуду били и т. д...

Первым спасителем для управляющего явилась пожарная часть местной полицейской части, которая, расположившись около ворот дома управляющего, парализовала действия толпы в этом пункте. Вскоре прискакали казаки и встали вдоль улицы против завода. Узнавши о погроме лавки, они направились туда...

Во время рождественских праздников в селе Смоленском произошла масса арестов...

 

М. А. Сильвин:

В ближайшее же посещение кружка (один из кружков на этом (Семянниковском) заводе вел сам Владимир Ильич) он спросил своих слушателей, в чем дело и почему они никак не сигнализировали о назревающих событиях. Кружковцы давали общие объяснения на тему о том, что движение должно идти сначала вглубь, а потом вширь и т. п. Еще раз подтвердилось, что наши кружковые рабочие далеки от массы. Собрав материал о событиях, Владимир Ильич написал листок-воззвание к забастовщикам с формулировкой их требований и отправился с ним к Запорожцу, также имевшему кружок у семянниковцев, выяснить, нет ли какой-нибудь возможности размножить листок. Таких возможностей не было, готовой гектографической массы мы не держали, ее еще только пришлось бы готовить, закупать желатин, глицерин, варить и т. д. Дело было спешное, и они вдвоем переписали от руки печатными буквами несколько экземпляров листка, которые затем и передали в семянниковский кружок для распространения.

 

В. И. Ленин:

Он (И. В. Бабушкин) принимает деятельное участие в составлении первого агитационного листка, выпущенного в С.-Петербурге осенью 1894 года, листка к семянниковским рабочим, и самолично распространяет его.

 

Н. К. Крупская:

Бабушкин разбросал (листок) по заводу. 2 листка подняли сторожа, а два подняты были рабочими и пошли по рукам — это считалось большим успехом тогда.

 

И. В. Бабушкин:

Мне поручили руководить этим делом (распространением листовок), между тем я даже не знал, как приступить. Рассовать брошюры по ящикам было неудобно, могут заметить. Притом для первого раза этих брошюрок было не особенно много. Не помню, в субботу или в понедельник вечером я разнес часть брошюрок по ретирадам, остальные рассовал, как мог; где сунул в разбитое стекло в мастерскую, где в дверь, где в котел, где на паровозную раму. Словом, старался, чтобы они попали по всем мастерским. На другой стороне завода точно так же все было выполнено, местами клали в ящики с инструментами, за вальцы, где часто сидят рабочие, и т. д. Эта работа оказалась очень простой и легкой, но так как выполнялась она в первый раз, то, естественно, вызывала некоторого рода робость... Опыт можно было считать удачным...

 

М, А. Сильвин:

...Листок читали вслух в разных местах на заводе, он оказался интересным, понравился и вызвал разговоры.

 

Забастовка в Новом порту

В. И. Ленин:

На казенных заводах имеется свое «попечительное» о рабочих начальство, которое закон не хочет утруждать правилами о штрафах. В самом деле, к чему надзирать за казенными заводами, когда начальник завода сам чиновник? Рабочие могут жаловаться на него ему же. Неудивительно, что среди этих начальников казенных заводов попадаются такие безобразники, как, например, командир Петербургского порта, г. Верховский.

 

В «Летучих листках» (№ 23 от 15 августа 1895 года), издаваемых Фондом вольной русской прессы в Лондоне, излагались обстоятельства забастовки в петербургском Новом порту:

До 1895 года рабочий день на Галерном островке продолжался, как и в Новом Адмиралтействе С.-Петербургского порта, отделение которого составляет Галерный островок, от 7 часов утра до 6 часов вечера, причем один час полагался на обед (от 12—1 дня), так что все рабочее время составляло 10 часов в день. При этом давалось 15 минут льготных, то есть рабочие могли приходить на завод в 7 1/4 часа утра и в обед в 1 1/4.

В 1895 году командир порта (Верховский) отнял эту льготу, так что на работу нужно было являться в 7 часов утра, на обед тоже давалось ровно 1 час вместо 7 1/4, как это было раньше. В понедельник 6 февраля были объявлены новые правила: являться на работу в половине седьмого и обед был сокращен еще на четверть часа. Во вторник 7-го числа часть рабочих пришла на работу по-старому, к 7 часам, но на завод их уже не пустили, двери были заперты, и они должны были заплатить штраф, как не работавшие часть дня. Запоздавших собралось человек сто. Рабочие просили сторожей впустить их на завод, но, получив отказ, разломали ворота и вошли в мастерские. Действуя дружно и энергично, они обратились к работавшим товарищам, приглашая их выйти вон и бросить работу. Это приглашение имело желаемое действие, и воодушевление сделалось всеобщим. Но догадливая администрация, справедливо решив, что рабочие угрожают ее «порядку» и могут устроить «бунт», уже послала за полицией. Явившийся с отрядом городовых полицейский чиновник тотчас же принялся со свойственным этим господам полудиким рвением «усмирять». На его окрик: «вы что? бунтовать?!» и т. п.— один из толпы рабочих рассказал повод к неудовольствию и прибавил, что таких «порядков» рабочие терпеть не намерены.

- Кто это сказал? — горячился держиморда.— Я его!..

- Я сказал.— И говоривший вышел вперед.

- Как ты смел, бунтовщик! Арестовать его!!!

- Не сметь! — закричала толпа, и при попытке городовых взять «бунтовщика» приставу пришлось испытать пренеприятные ощущения, настолько неприятные, что он просил пощады...

 

М. А. Сильвин:

Однажды вечером приходит к Ванееву Владимир Ильич и спрашивает меня, не слышал ли я чего-нибудь в своих кружках о брожении среди рабочих Нового порта и о назревающей там забастовке. Тут же при обсуждении этого вопроса я предложил Владимиру Ильичу написать листовку на основании имевшихся у меня сведений, но выразил сомнения в возможности ее размножения и распространения.

- Это мы сделаем,— заметил Владимир Ильич...

...Она была выпущена и распространена... в количестве... нескольких экземпляров, переписанных, насколько мне помнится, на ремингтоне.

 

Из листовки «Чего следует добиваться портовым рабочим?»:

Товарищи! Все мы знаем, как тяжело живется портовым рабочим. Все мы знаем, что нелегко найти в Петербурге другой завод, на котором так низка заработная плата, так много придирок и вычетов, так плохо питаются и живут рабочие. Но далеко не все знают, что многие притеснения составляют даже нарушение условия, заключенного рабочим с заводом. Далеко не все знают, чего прежде всего следует добиваться рабочим и как им следует действовать, чтобы хоть несколько улучшить свое положение...

Если рабочие не будут ясно сознавать, чего именно нужно требовать, если недовольство их будет слепое и будет выражаться в бросании камней в начальство, тогда рабочим ничего не добиться. Но если они будут знать точно каждый, какие именно требования должны они защищать перед начальством, если они спокойно и твердо будут предъявлять эти требования, тогда начальству нельзя уже будет ссылаться на то, что рабочие просто «бунтуют», тогда начальство поймет, что таких рабочих, которые понимают свои интересы и дружно стоят за них, уж не проведешь, и оно должно будет уступить. Оно не посмеет нарушать условий с рабочими и вводить новые прижимки, когда рабочие станут сознательно и твердо отстаивать каждую статью этого условия и сообща станут восставать против новых притеснений.

 

Т. М. Копельзон:

Владимир Ильич показывал мне прокламации существовавшей уже тогда организации, во главе которой он стоял и из которой вырос в 1895 году «Союз борьбы за освобождение рабочего класса».

Прокламации были обращены к портовым рабочим и к рабочим Семянниковского завода. По мастерству изложения, популярности и умению выдвигать наболевшие требования повседневной жизни рабочих они превосходили все, что я видел до тех пор. Ясно было, что они писались после обсуждения главных затрагиваемых в них пунктов самими рабочими или их ближайшими руководителями.

 

И. В. Бабушкин:

...Таким же образом были подброшены листки в мастерские при петербургском порте, где они произвели более сильное действие, чем на Семянниковском заводе.

 

Из «Летучих листков»:

Рабочие (петербургского порта)… разошлись по домам и пришли на работу только в понедельник 13-го числа, причем «порядки» остались старые: по- прежнему существует льготная четверть часа и обед продолжается час.

 

Из доклада министра внутренних дел  И. Л. Горемыкина Александру III:

...Замечено... усиление брожения среди рабочих на некоторых фабриках и заводах г. С.-Петербурга, выразившееся в неоднократных стачках и забастовках. Обстановка последних позволяла заключить, что они происходят не без влияния извне со стороны лиц, занимающихся в столице преступной пропагандой среди рабочих. Вследствие сего были приняты меры особого наблюдения и розыски, выяснившие действительное существование в Петербурге особого кружка «социал-демократов», состоящего как из лиц интеллигентных, преимущественно учащейся молодежи, так и распропагандированных ими рабочих.

 

Г. М. Кржижановский:

- Начиная с зимы 1894 года шпионско-полицейскому механизму Петербурга пришлось в усиленном масштабе познакомиться с той «возмутительной» литературой «подметных листков», которые, несмотря на примитивную гектографскую форму своего производства, весьма заметно стали распространяться именно с этого времени в стенах главнейших петербургских фабрик и заводов. В этих листках, составленных на основании наших бесед с рабочими, мы старались исходить из повседневных нужд, из данной конкретной обстановки той или другой фабрики, возможно более быстрым темпом переходя к лозунгам политического характера, явно вытекавшим из тех препятствий, которые царское правительство громоздило на путях борьбы рабочих за чисто экономические блага.

 

Н. К. Крупская:

Вначале, в 90-х годах, рабочих больше всего волновали вопросы продолжительности рабочего дня, штрафы, вычеты из заработной платы, грубое обращение. И вот кружок Ленина пошел по такому пути: на отдельных фабриках приходивший к рабочим товарищ помогал им формулировать определенные требования к администрации, эти требования объяснялись и печатались в особых листках. Листки сплачивали рабочих, они дружно, единодушно поддерживали требования, выставленные в листках.

 

Г. М. Кржижановский:

Начиная с осени 1893 года занятия нашего кружка с Владимиром Ильичем во главе с различными группами петербургских рабочих дали целый ряд плодотворных результатов. У нас стал накопляться значительный материал по фактическому положению рабочих на главнейших фабриках и заводах столицы. Наша обличительная проповедь все теснее и теснее смыкалась с повседневными нуждами и требованиями самих рабочих. Мы напрягали все свои силы, чтобы наиболее ярко и в форме, доступной пониманию широких масс, иллюстрировать необходимость перехода от борьбы за экономические достижения к борьбе политической.

...Конечно, и наш доленинский эксперимент марксистской пропаганды среди столичных рабочих сам по себе уже учил нас многому. Передовики столичного пролетариата не могли не поражать нас своей исключительно напористой тягой к знанию вопреки тяжким условиям тогдашнего фабричного труда и жизни на убогих питерских окраинах, своей восприимчивостью к революционной науке Маркса, своей товарищеской самоотверженностью. Но переход быстрый и решительный от единиц к массам, от пропаганды к агитации, образование первых ячеек организации «Союза

борьбы за освобождение рабочего класса»... все это могло бы пойти по-иному, не будь в нашей среде Ленина тех юных лет.

 

Н. К. Крупская:

У Владимира Ильича была глубочайшая вера в классовый инстинкт пролетариата, в его творческие силы, в его историческую миссию. Эта вера родилась у Владимира Ильича не вдруг, она выковалась в нем в те годы, когда он изучал и продумывал теорию Маркса о классовой борьбе, когда он изучал русскую действительность, когда он в борьбе с мировоззрением старых революционеров научился героизму борцов- одиночек противопоставлять силу и героизм классовой борьбы. Это была не слепая вера в неведомую силу, это была глубокая уверенность в силе пролетариата, в его громадной роли в деле освобождения трудящихся, уверенность, покоившаяся на глубоком знании дела, на добросовестнейшем изучении действительности. Работа среди питерского пролетариата облекла в живые образы эту веру в мощь рабочего класса.