ЛЕНИН И ОКТЯБРЬ

А. ДЕНИСОВ,

народный депутат СССР, член ЦК КПСС

ШТУРМОВАВШИЕ НЕБО

Юбилей Октябрьской революции дает повод задуматься: каким образом гуманнейшая идея социализма воплотилась в нашей стране вначале в ГУЛАГ, а затем в тормоз общественного развития? Это важно понять, во-первых, для того, чтобы социалистическая фразеология никогда больше не служила прикрытием для преступлений и произвола. Во-вторых, чтобы наши невежественные и преступные псевдосоциалистические эксперименты перестали служить отправной точкой для недобросовестной критики и отрицания идеи социализма, как таковой.

Действительно, пороки советской модели реального социализма подвергли идею общества социальной справедливости и вообще марксистскую научную методологию таким испытаниям, которых они могут и не пережить. А жаль! Поскольку неграмотное и неумелое использование той или иной теории само по себе не ставит ее под сомнение. Как ошибки в вычислениях не ставят под сомнение математику. Это тем более справедливо, когда ссылки на теорию служат лишь камуфляжем, прикрытием для не имеющих к ней никакого отношения честолюбивых, корыстных или преступных поползновений. Но ведь именно эти явления, к тому же замешенные на невежестве и шарлатанстве, и определили лицо реального социализма. Надо ли обсуждать, насколько образ жизни и методы управления недавних вождей социалистического лагеря далеки от принятых в цивилизованном обществе, а их невежественный догматизм— от марксистской диалектики? И тем не менее в общественном мнении весь этот волюнтаристский абсурд неправомерно отождествляется с коммунизмом и марксистским диалектическим методом научного познания общества, что делает необходимой и неотложной реабилитацию восходящей к Гегелю марксистской методологии.

С другой стороны, тенденция партийного раскола, проявившаяся на съездах Компартии РСФСР и КПСС и после них, также подталкивает к выводу, ибо свидетельствует о непонимании раскольниками как правого, так и левого толка духа партийной методологии; ведь только дремучий догматизм может лежать в основе раскола, поскольку лишь ему присущи претензии на непререкаемость и безупречность позиций одной из сторон, На никчемность и порочность всех остальных, вера в несовместимость и неизменность этих позиций и унылый пессимизм, в оценках перспективы. И только догматизм порождает, с одной стороны, наглую и тупую манеру вещать от лица всей партии или даже от лица Маркса и Ленина, которые чтили диалектику превыше всего, а с другой стороны — не менее тупое отрицание марксизма вообще и Октябрьской революции в частности.

А между тем марксистско-ленинское учение — всего лишь теория. И как всякая теория, оно строится на базе абстрактных категорий, которые, строго говоря, не имеют аналогов в реальной жизни. Они в лучшем случае отражают лишь наиболее характерные черты реальности в момент своего формирования, но не могут претендовать на отражение всего богатства и неисчерпаемости бытия. Поэтому стало трюизмом сравнение социальной теории с компасом, указывающим направление общественного развития. И это очень верно. Но разве кто-нибудь ходит по компасу, не глядя под ноги и не обходя препятствия, которые попадаются по дороге? Ведь компас указывает лишь общее направление, а не конкретный путь к цели, который следует выбирать, руководствуясь собственными мозгами, а не бесплодными ссылками на классиков. При этом, если стрелка компаса показывает на окно, это вовсе не значит, что нужно прыгать с верхнего этажа здания, а полезно воспользоваться дверью, даже если она в противоположном направлении.

Однако по причинам, о которых мы поговорим ниже, большевики восприняли марксизм не как нуждающуюся в конкретизации теорию, а как руководство к действию, программу социальных преобразований. И как и следовало ожидать, вскоре уперлись в стену реальности, которая никак не укладывалась в теорию. Этой стеной оказалась рыночная экономика, отрицаемая в теории, но незаменимая на практике. Ибо иной экономики мир не знал, не знает и вряд ли узнает в обозримом будущем, поскольку рынок — естественное следствие разделения труда. В этой ситуации как раз и следовало воспользоваться головой, но не для того, чтобы пробивать ею стену, а для поиска обходных путей. Но даже Ленин, лишь «разбив голову» о военный коммунизм, попытался обойти стену по пути нэпа. Большинство же «верных марксистов» во главе со Сталиным, а потом и без него продолжали биться о стену в течение 70 лет, а некоторые и сейчас предлагают, отойдя, разбежаться и вновь долбануть стену разбитой головой. И все от пренебрежения диалектикой!

Диалектика Гегеля — мощное и обоюдоострое оружие в борьбе за право на управление общественным развитием. Обладание им дает не только авторитет научного знания, но и определенную гарантию успеха, хотя и порождает соблазн невежественного самомнения и высокомерного пренебрежения реальностью под прикрытием авторитета науки. Однако овладение учением Гегеля и марксистским историческим материализмом на его основе — нелегкая задача, а полузнание диалектики чаще всего превращается в апологию догматизма. В популярном изложении основы диалектики состоят в следующих шести положениях.

Первое. Истина всегда конкретна, так как абстрактные научные и иные общие выводы справедливы лишь в среднем как некая тенденция, которая в каждый данный момент и в каждом конкретном месте под напором, сопутствующих обстоятельств может и не реализоваться. Так, бесспорна мировая тенденция движения к социализму, но в отдельных странах в отдельные моменты времени она может сопровождаться мощным попятным движением, за которым эта тенденция кажется незаметной. В более общем плане это означает, что чем более широко понятие, с которым мы имеем дело, тем меньше в нем конкретного содержания и с тем большей осторожностью им следует пользоваться. Так, исходя лишь из общих представлений о дворянстве как реакционном феодальном пережитке, невозможно объяснить высокий процент дворян среди революционной российской интеллигенции, а исходя из прогрессивности пролетариата — обилие полицейских, провокаторов вполне рабоче-крестьянского происхождения.

Второе. Все течет, и все изменяется. Это значит, что становление истины идет непрерывно и никогда не заканчивается. Во-первых, потому что изменяется реальность, а во-вторых, потому что совершенствуется самознание. Так что никто не может претендовать на знание истины в последней инстанции. Действительно, если марксизм строился на анализе современного ему патриархального капитализма и вскрывал лишь часть присущих ему черт и особенностей, то последующие поколения столкнулись с необходимостью изучения сначала общества монополистического капитализма, а затем постиндустриального общества. Это требует не только соответствующей трансформации марксизма, но и углубления его в отношении специфических деталей, которые либо отсутствовали при жизни классиков, либо не попали в сферу их интересов и внимания.

Третье. Закон отрицания отрицания трактует, что развитие чревато циклическими возвратами к изначальным формам (развитие по спирали), из чего, в частности, следует, что если на определенном этапе развития общественного производства частная собственность отрицается общественной, то на следующей стадии развития вероятен возврат к частной собственности в иной форме и качестве, то есть как индивидуальной и в основном интеллектуальной собственности. Так же и Марксов социал-демократизм, пройдя через отрицание тоталитарным социализмом, с неизбежностью возродится в демократическом и гуманном коммунизме.

Четвертое. Единство и борьба противоположностей, то есть необходимость избегать абсолютизации как момента борьбы, так и момента субъективного расчленения единого целого и познания противоречивых частей его. Это в полной мере относится к расчленению общества по классовому признаку, когда необходимо считаться не только с борьбой, но и с сотрудничеством классов. Ведь работодатель не только присваивает прибавочный продукт, но и берет на себя коммерческий риск производства, снабжение и сбыт, создание условий для эффективного труда, избавляя своего работника от этих забот.

Пятое. Переход количественных изменений в качественные свидетельствует о необходимости избегать абсолютизации тенденций развития, выявленных в начале процесса, ибо в дальнейшем они могут измениться вплоть до своей противоположности. Это относится и к Марксовым прогнозам общественного развития, которые были вполне справедливы в ситуации того времени, но потеряли актуальность сначала при переходе капитализма в качественно иную — империалистическую стадию и в еще большей степени — при переходе к постиндустриальному обществу.

Шестое. Всеобщая взаимосвязь и взаимозависимость явлений требует учета всех факторов, определяющих исследуемые явления, а не только тех, что кажутся доминирующими. Так, классовый анализ в отрыве от национальных, территориальных и социокультурных факторов нередко приводит к неверным выводам и разрушительным последствиям.

Вообще диалектика трактует об относительности любой истины, о необходимости критического к ней отношения, выступает против обожествления и догматизации любого учения либо его положений и выводов, включая и саму диалектику. Она апеллирует только к разуму и совести коммуниста, для которого превыше всего общечеловеческие ценности и лишь затем — его модельные представления о коммунистической перспективе, которые он обязан постоянно совершенствовать в свете новых тенденций общественного развития. Отсюда же проистекают не только самокритичность и терпимость к инакомыслию, но и понимание того, что многоплатформность является нормой жизни, способом существования компартий.

Диалектика подвигла Ленина ревизовать патриархальный марксизм под напором реальностей империалистической стадии капитализма, то есть подвигла к отказу от мировой революции и отрицанию рыночной экономики с заменой их теорией построения социализма в отдельно взятой стране на базе новой экономической политики. А теперь реальности постиндустриального общества требуют дальнейшей ревизии марксизма на базе нового мышления с учетом неимоверного роста удельного веса знания в общественном производстве и соответственного изменения роли рабочего класса, который во всевозрастающей мере превращается в класс программистов и операторов ЭВМ и АСУ. Главной ценностью все больше -становятся не средства производства, а секреты технологии, интеллектуальная собственность, которая, с одной стороны, не поддается обобществлению, а с другой стороны (в отличие от материальной собственности), может неограниченно тиражироваться практически без затрат энергии.

Но в отличие от взглядов идеалиста Гегеля марксистская диалектика опирается на философский материализм, так как отдает приоритет бытию по отношению к сознанию и исходит из того, что состояние производительных сил определяет состояние производственных отношений, а не наоборот. Однако этот тезис в согласии с диалектикой следует рассматривать в развитии и ни в коем случае не абсолютизировать в практической работе, не принижая роли сознания, культурного уровня общества в формировании производительных сил. Кроме того, материализм исходит из отсутствия априорного знания, что требует отказа от чистого умственного и постоянного обращения к практике как к критерию истины, не забывая, впрочем, и указания Ленина на относительность этого критерия. Владея этой мудростью, коммунисты не просто борются за насущные нужды трудящихся, они стремятся к авангардной роли, проповедуя в обществе коммунистический идеал и метод его познания. В этом их историческая миссия и источник социального оптимизма, которые не могут зависеть от превратностей текущего момента.

Так почему же диалектика была очевидным образом проигнорирована как в Октябре, так и в последующее время? Почему диктатура пролетариата, как форма господства идеологии пролетарской партии, была прямолинейно подменена вооруженной диктатурой партийной верхушки?

Думается, что основной причиной была традиционная для нашей истории политическая и экономическая отсталость и невежество, диктатура которого накладывала свой отпечаток на все, что когда-либо происходило в стране. Причины этой отсталости отнюдь не только в огромных размерах страны и неразвитости коммуникаций, инфраструктуры прогресса, но и в динамичном росте державы за счет постоянного присоединения еще более отсталых, нередко иноукладных территорий, которые тормозили развитие старых областей. В этом Солженицын, пожалуй, отчасти и прав, хотя истощались ресурсы не только русской наций, а всех наций, населявших старые территории, которым приходилось ожидать, пока новые территории в той или иной4мере интегрируются в единую систему хозяйства. Эта постоянная отсталость и невежество широких слоев населения на обширных территориях испокон веку диктовали свои условия нередко весьма просвещенным и даже прогрессивным правителям империи, которые либо уступали диктатуре невежества, либо одерживали временные победы над ней ценой варварской жестокости и истребления непокорных.

Иван Грозный и Петр Великий истребляли консерваторов посредством топора: один — бояр, другой — стрельцов. Остальные были вынуждены без конца оттягивать реформы, ибо новые присоединения тянули назад. О том, что эти оттяжки были вынужденными, а не проистекали из ультрареакционных взглядов правителей, свидетельствует их благосклонное отношение к более демократическим укладам на вновь приобретенных западных территориях (Польша, Финляндия).

И именно диктатура невежества стала глубинной сутью всех форм правления в нашей стране. Накануне Февральской революции эта диктатура была феодальной по форме, но буржуазной по содержанию. Между Февралем и Октябрем она стала демократической по форме, но анархической по содержанию, что и привело к очередному социальному взрыву. После Октября диктатура невежества только усилилась: она стала пролетарской по форме и феодальной по содержанию, то есть сделала шаг назад под покрывалом прогресса. Наконец, сейчас мы вновь наблюдаем ту же диктатуру невежества, вновь, как и при Временном правительстве, демократическую по форме и анархическую по содержанию, что, как и тогда, чревато кровавыми катаклизмами.

Но если до Февраля власти, глядя на Запад, все же считались с местным колоритом, то потом невежеством отличались уже и сами новые власти, которые либо слепо копировали западную демократию, внедряя ее в чужеродную среду (Временное правительство, наши демократы), либо бездумно насаждали плоды западного интеллектуализма в российскую патриархальщину (большевики), что было совершенно немыслимо иначе, как через насилие из самых лучших побуждений. Поскольку абстрактная теория без учета диалектики никак не укладывалась в патриархальное сознание российского обывателя, из него стали выбивать обычаи, традиции, религию, даже трудовые навыки и тем усугубили его невежество и неуважение к своей истории.

Точно так же и нынешние демократические власти, страдающие невежественным нигилизмом, бодро рубят сук, на котором сидят, отменяя празднование юбилея Октября, снося памятники В. И. Ленину, рисуя только черной краской послереволюционную историю страны. А ведь, не будь Октября, вся мировая история пошла бы иным путем и вряд ли мир сейчас был бы деколонизован, а идея социальной справедливости столь доминирующей.

Да, мы по невежеству принесли себя в жертву идее, испепелили страну в пламени революции, но это пламя, как сердце Данко, осветило путь другим, более разумным, к обществу социальной справедливости в условиях демократии, что и есть социализм.

Идея коммунизма неискоренима, ибо в ней воплотилась тысячелетняя тоска по царству гуманизма, красоты и справедливости. Многочисленные неудачи в реализации этой идеи, большей частью утопические, свидетельствуют только о неадекватности средств, к которым прибегали снедаемые нетерпением революционеры, но вовсе не о порочности самой идей, которая неизбежно будет всяческий раз возрождаться из пепла подобно Фениксу. Поэтому близоруки те, кто, искореняя само имя коммунистической идеи, надеются нажить на этом политический капитал. История не помнит имен инквизиторов, но помнит имена их жертв, поэтому имена тех, кто «штурмовал небо» в Октябре, останутся в истории, хотя эта попытка, как видим, и была обречена в конкретных условиях нашей действительности.

Неделя. 1990. М 45

 

А. ДЕГТЯРЕВ,

доктор исторических наук

Г. СОБОЛЕВ,

доктор исторических наук

И. ФРОЯНОВ,

доктор исторических наук

МЕСТО В ИСТОРИИ, МЕСТО В ПОЛИТИКЕ

КРИТИКА ПО СЦЕНАРИЮ ВМЕСТО БЕЛЫХ ПЯТЕН — ЧЕРНАЯ ДЫРА ЗАБЛУЖДЕНИЕ ИЛИ МИФЫ?

«Даже боги не могут сделать бывшее небывшим»,— гласит древняя мудрость. И все же с памятных октябрьских дней семнадцатого года и до сих пор не прекращаются попытки делом или словом «отменить» Октябрь, объявить его уродливым отклонением от «естественного» хода истории. В последнее время такого рода попытки обозначились и у нас, будучи порожденными процессами демократизации, гласности и плюрализма, с одной стороны, а также экономическим и политическим кризисом — с другой. В подобной ситуации переоценка ценностей — вещь вполне нормальная, даже необходимая. Но переосмысление истории ничего общего не имеет с ее огульным отрицанием и проклятием. К сожалению, анафемствующих ныне почти легион.

Точное историческое знание оказалось одним из самых дефицитных материалов на площадке перестройки. Различных версий минувшего хоть отбавляй, но чаще всего они опираются не на выверенный исторический анализ и знание социологических законов, а являют собой неполную и случайную мозаику произвольно скомпонованных событий. А цементирующей основой ее выступает то вольноприхотливое видение мира, а то и явный идеологический заказ.

Более того, прослеживается определенная, чем-то напоминающая сценарий последовательность в разрушении нашего прошлого. Сперва справедливо и резко были осуждены преступления Сталина и олицетворяемой им системы. Но вскоре оказалась перечеркнутой и облитой грязью сама народная история, приходящаяся на времена сталинщины. Многие публицисты и историки, похоже, вернулись к главной методе средневековой историографии — писать и понимать историю народов как историю правителей. И коль правитель плох, то плохи и эпоха и народ, который жил и страдал в это время.

Затем критика перешла на В. И. Ленина. Его стали изображать, не утруждая себя попытками рассматривать несомненно великую личность в контексте грандиозного революционного катаклизма, как ограниченного доктринера и политика, утвердившего, причем из-за стечения случайных обстоятельств, власть большевиков посредством террора и насилия. Горькая ирония текущего публицистического момента состоит в том, что Ленина сегодня гораздо активнее соотечественников защищают зарубежные журналисты, ученые, писатели.

Надо было ожидать, что в дальнейшем удар будет направлен уже против Октября. И он воспоследовал. В средствах массовой информации стал все чаще ставиться вопрос, насколько закономерны Октябрь и социалистический выбор, последовавший за ним. При этом попросту игнорируется, что социалистическая идея уже в течение столетий в разных видах прорастала в бытии человечества, а в наше время ее практические формы успешно Воплощены в жизни многих стран. Октябрь преподносится как безответственный, лишенный корней и смысла эксперимент, как авантюра.

Вместо белых пятен в нашей истории образовалась зияющая черная дыра, трезвые голоса тонут в хоре клишированных, миллиардно умноженных проклятий. Тем большую ценность приобретают пробивающиеся сквозь это суждения тех, кто стремится объективно разобраться в событиях семнадцатого года.

Недавно «Правда» опубликовала статью доктора философских наук А. Бутенко «Был ли неизбежен Октябрь?». Она подкупает своей установкой исходить из фактов, а не эмоциональных оценок. Однако автор не всегда последователен при осуществлении избранного принципа. Говоря о сталинской версии Октября, едва ли можно сводить ее суть только к тому, что Ленин, как творческий марксист, отверг после возвращения в Россию в апреле 1917 года догматически-меньшевистские утверждения о незрелости России и призвал массы непосредственно к социалистической революции. Сталинская версия Октября основывалась на фальсификации ленинской концепции социалистической революции. Вывод Ленина о возможности победы социализма первоначально в немногих или даже в одной отдельно взятой капиталистической стране Сталин с присущим всякому тирану стремлением к упрощению ограничил одной страной — Россией. Ведь это так согласовывалось с его собственным планом построения социализма в одной стране.

Но предложенная В. И. Лениным в 1917 году программа перехода к социализму в России вовсе не исходила из возможности победы социализма первоначально в одной, отдельно взятой капиталистической стране. Социалистическая революция в России рассматривалась им как составная часть международной пролетарской революции. Еще в марте 1917 года В. И. Ленин высказывает чрезвычайно важное для понимания его концепции положение: «Русскому пролетариату выпала на долю великая честь начать ряд революций, с объективной неизбежностью порождаемых империалистической войной. Но нам абсолютно чужда мысль считать русский пролетариат избранным революционным пролетариатом среди рабочих других стран. Мы прекрасно знаем, что пролетариат России менее организован, подготовлен и сознателен, чем рабочие других стран. Не особые качества, а лишь особенно сложившиеся исторические условия сделали пролетариат России на известное, может быть, очень короткое, время застрельщиком революционного пролетариата всего мира». И даже потом, когда эйфорические надежды на мировую революцию стали расходиться с реальной действительностью, Ленин при

знавал, что революция в России совершилась «исключительно в расчете на мировую революцию». Не учитывать это важное обстоятельство — значит искажать ленинскую концепцию и тем самым волей-неволей оставаться в рамках сталинской версии Октября.

Сегодня немного найдется сторонников сталинской версии, согласно которой Ленин ни в чем не ошибался, последовательно осуществлял один и тот же курс социалистического строительства и при политике «военного коммунизма», и при нэпе. Однако и мнение о том, что сразу -после Октября Ленин и большевики допустили «принципиальный просчет», приступив к непосредственному социалистическому строительству, нуждается в более серьезных обоснованиях. Ведь сколько-нибудь цельной программы социалистических преобразований не было. Ведь между 25 октября 1917 года и так называемой «кавалерийской атакой» на капитал и политикой «военного коммунизма» лежала целая полоса теоретических поисков и практических шагов в области конкретной политики. В ноябре 1917 года Ленин еще считал, что «социализм не создается по указам сверху», что «его духу чужд казенно-бюрократический автоматизм», что «социализм живой, творческий есть создание самих народных масс». Но если задаваться вопросом, почему не состоялось это живое творчество масс, то искать объяснение в одних просчетах Ленина и его окружения было бы крайним упрощением, которое с неизбежной логикой ведет к ошибочной оценке всей ситуации. Конкретные события обусловили неизбежные повороты в политике и практике строительства нового общества. Это признавали и политические оппоненты большевиков, такие, например, как меньшевик А. Мартынов, который писал: «...не только в вопросе о ликвидации войны, ближе всего касающемся солдат, не только в земельном вопросе, ближе всего касающемся крестьян, даже в рабочем вопросе правительство Народных Комиссаров вынуждено было отказаться от классово-пролетарской, социал-демократической точки зрения».

Чрезвычайно важным является вопрос об оценке «военного коммунизма», который в новейших публикациях рассматривается только как ошибочная политика, питавшая и поддерживавшая гражданскую войну с ее кровавыми жертвами, нетерпимостью и вандализмом. Правильно, конечно, что Ленин сам признал допущенную ошибку и совершил поворот от политики «военного коммунизма» к нэпу, предложив опосредованный путь к социализму. Все это верно. Но верно и то, что политику «военного коммунизма» невозможно понять вне контекста гражданской войны и иностранной военной интервенции, которые с неумолимой логикой толкали к чрезвычайным мерам. Ясно, что односторонние подходы здесь противопоказаны, они не ведут к постижению истины. Сегодня мы стыдливо умалчиваем, что против рождения Советской Республики восстал весь капиталистический мир, делая все возможное (вплоть до вооруженного вмешательства), чтобы обречь социалистический эксперимент на неудачу. Из истории этого не выкинешь и замалчивать это не стоит, несмотря на происшедшие радикальные изменения в международных делах.

Уже давно подмечено, что в критические моменты развития общество склонно искать причины своего бедственного положения в недавней истории, выявляя при этом преимущественно критическое и даже нигилистическое к ней отношение. Именно в такие периоды особенно остро и глубоко осознается одна из великих истин древности: история — мать гражданина. Лекарство истины, которое она подносит обществу, подчас бывает резким и горьким, но испивший его прозревает и возвращается к жизни, тогда как отвергнувший обречен на слепоту, а часто и безумие.

Но важнейший вопрос состоит еще и в том, как отличить Истину от искренних заблуждений или сознательно насаждаемых мифов, в которые, словно в яркие обертки, упакованы весьма конкретные политические идеи и идеологические установки.

Октябрьская революция — событие мирового значения. В этом сходятся все — и друзья наши, и индифферентные наблюдатели, и недруги. Ее современная оценка требует взвешенного, научного анализа, свободного от преходящих настроений и эмоций момента, от сталинских извращений и от новоявленных, вполне сознательных попыток поставить критику Октября на политическую службу.

«На исторические события не сетуют,— писал Ф. Энгельс,— напротив, стараются понять их причины, а вместе с тем и результаты, которые далеко еще не исчерпаны».

Правда. 1990. 6 ноября

 

А. ПОНОМАРЕВ,

доктор исторических наук

ГОД ГЕРОИЧЕСКИЙ, ГОД ТРАГИЧЕСКИЙ

Никогда еще, за исключением, пожалуй, двух-трех лет периода гражданской и Великой Отечественной войн не отмечали мы годовщину Великого Октября в такой тревожной обстановке. Одни сравнивают нынешнее экономическое и политическое положение страны с началом нэпа, другие — с мартом—ноябрем 1917 года. И хотя исторические аналогии не только условны, но и опасны, в этом случае они вполне допустимы. И действительно. Очень уж разве отличаются некоторые оценки нынешних публицистов от следующего места из дневников писателя В. Г. Короленко, относящегося к осени 1917 года?!

«В горнило политической борьбы брошено все, чем до сих пор дорожил и мог гордиться человек. И ничего не осталось не оклеветанным, не оскверненным, не обруганным. Партия на партию, класс на класс, человек на человека выливают все худшее, что может подсказать слепая, непримиримая вражда, что может выдумать и изменить недружелюбие, зависть, месть. Нет в России ни одного большого, уважаемого имени, которого бы сейчас кто-нибудь не пытался осквернить, унизить, обесчестить, ужалить отравленной стрелой позора и самого тягостного подозрения.

...Даже в среде самой демократии ругательски ругают все и вся: и Керенского, и Ленина, и Чернова, и Либера, и Дана, и Троцкого, и Плеханова, и Иорданского... Ругают с ненавистью, с жестокой злобностью, с остервенением, не останавливаясь в обвинениях, самых ужасных для честного человека.

...Забыты, обесценены и растоптаны все прежние заслуги перед обществом, перед литературой, перед Родиной».

На читателя обрушилась целая лавина материалов, дающих зачастую диаметрально противоположные оценки событиям 1917 года. Мы вновь пытаемся оценить истинную роль Великого Октября в мировой истории, в судьбах нашей Родины, определить для себя место в нынешней идейно-политической борьбе, пути выхода из обостряющегося и углубляющегося кризиса.

Вновь, как и 73 года назад, кипят на страницах печати, на конференциях и «круглых столах» споры о причинах и характере Февральской и Октябрьской революций: о том, какая из них — подлинно народная; неизбежно ли было вооруженное восстание, или Советская власть могла победить мирным- путем; кто начал и несет ответственность за начало гражданской войны, развертывание массового террора и т. д.

Противоположные оценки этим явлениям давали не только представители враждебных лагерей, но и люди одинаково талантливые, стоявшие многие годы по одну сторону баррикад, мировоззренчески близкие. Например, Ленин и Плеханов, Спиридонова и Савинков, Маяковский и Горький, Блок и Куприн, Тимирязев и Павлов, Брусилов и Деникин.

«Старая власть была бездарна...— писал Горький. -  Результаты — Россия оказалась перед лицом культурного и прекрасно организованного врага немощной и безоружной... Лучше сгореть в огне революции, чем медленно гнить в помойной яме монархии; как мы гнили до февраля» (что не помешало писателю весьма критически отнестись к первым шагам Советской власти).

Иначе отнесся к свержению царского самодержавия другой великий русский писатель — Бунин. «Падение России,— утверждал он,— ничем не оправдано... Россия цвела, росла, со сказочной быстротой развивалась и видоизменялась во всех отношениях».

«Большевики начали гражданскую войну»,— любят утверждать многие и по сей день. А «10 тысяч зверских и бессмысленных самосудов», которые произошли, по подсчетам А. Ф. Керенского, к концу августа 1917 года; многочисленные карательные экспедиции против бунтовавших крестьян, голодных выступлений горожан, непокорных Советов, протестовавших против отправки солдат на фронт; корниловский мятеж — разве эти и другие факты не означали начала гражданской войны, террора против трудящихся масс, попытки наведения «железного порядка» в стране? А чем бы все это закончилось, очень четко сформулировал любимец российской контрреволюции Корнилов: «Пора немецких ставленников и шпионов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать, да разогнать так, чтобы он никогда и не собрался». Намечен был и главный исполнитель «умиротворения» — генерал Крымов, который, не задумываясь, готов был «перевешать весь состав рабочих и солдатских депутатов» (куда, напомним, не меньше, чем большевиков, входило меньшевиков, эсеров и прочих «демократов» и «леворадикалов»).

К осени 1917 года положение в стране достигло критической отметки, произошла полная поляризация сил. Наиболее трезвым политикам было ясно: дни окончательно обанкротившегося Временного правительства и поддерживавших его соглашательских партий сочтены.

Если в июне 1917 года большевики во время выборов в Московскую городскую думу получили 11 процентов, кадеты.— 18 процентов, меньшевики и эсеры вместе— 70 процентов, то уже в сентябре во время выборов в районные думы положение резко изменилось. За большевиков проголосовало почти 52 процента избирателей (причем среди солдат гарнизона — 83 процента), за кадетскую партию — 26 процентов, за меньшевиков и эсеров — всего лишь 18 процентов. Подобная же картина наблюдалась в Петрограде, в ряде других крупнейших промышленных центров России. К началу сентября партия Ленина возглавила руководство двух столичных Советов, приняв большевистскую резолюцию о власти.

Но и в этих условиях большевики не стремились к единоличному захвату власти, добиваясь создания правительства народного доверия из представителей всех социалистических партий, т. е. мирного перехода власти к Советам.

В своей статье «Русская революция и гражданская война» В. И. Ленин писал: «Исключительно союз большевиков с эсерами и меньшевиками, исключительно немедленный переход всей власти к Советам сделал бы гражданскую войну в России невозможной. Ибо против такого союза, против Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов никакая буржуазией начатая гражданская война немыслима...» (Т. 34. С. 222).

К сожалению, и на этот раз соглашательские партии не смогли правильно оценить обстановку, порвать с правительством Керенского. Не согласились они войти в состав первого Советского правительства и после победы рабоче-крестьянской революции. А ведь главным условием их сотрудничества было одно: признать решения II съезда Советов, его исторические декреты о земле и мире.

Уже на другой день после 25 октября внутренняя и внешняя контрреволюция подняла вопли о зверствах большевиков, готовя почву для оправдания белого террора. Отвечая на эту клевету, Ленин писал: «Мы взяли власть почти без кровопролития. Если были жертвы, то только с нашей стороны». «Мы не хотим гражданской войны... Мы против гражданской войны» (Т. 35. С. 37,53).

И далее: «Нас упрекают, что мы арестовываем. Да, мы арестовываем... Нас упрекают, что мы применяем террор, но террор, какой применяли французские революционеры, которые гильотинировали безоружных людей, мы не применяем и, надеюсь, не будем применять» (Т. 35. С. 63).

И на первых порах, даже подавляя заговоры и противодействие врагов революции, Советская власть придерживалась этих принципов.

Даже после подавления мятежа Керенского — Краснова, ареста руководителя монархической организации во главе с В. М. Пуришкевичем заговорщики были помилованы и отпущены на свободу под честное слово (они немедленно уехали на Дон и активно включились в )белое движение). А ведь в распоряжении чекистов (были достоверные сведения о том, чем обернулась бы для рабочих и солдат победа заговорщиков. Вот, например, о чем мечтал один из помощников Пуришкевича — Е. Зеленский: «Необходимо... ударить в тыл и уничтожить их беспощадно: вешать и расстреливать публично в пример другим. Надо начать со Смольного института и потом пройти по всем казармам и заводам, расстреливая солдат и рабочих массами» (Красный архив. 1928. № 1 (26). С. 183).

Поэтому можно соглашаться и не соглашаться с мнением небезызвестного В. Шульгина, что белое движение начато «почти святыми», но оно попало в руки «почти [бандитов». А события в Москве? Руководители восстания делали все возможное, чтобы осуществить мирный переход власти в руки Советов, вступили в переговоры с руководителями «Комитета общественной безопасности», предложили рвавшимся в бой районам не начинать первыми боевые действия.

В ответ последовали вероломные акты: пролитая кровь солдат-двинцев на Красной площади, солдат и рабочих, расстрелянных юнкерами в Кремле. Около тысячи красногвардейцев было убито и ранено в октябрьско-ноябрьских боях 1917 года в Москве. И несмотря на это, ни один из белогвардейцев не был арестован, всем им было разрешено покинуть Москву.

Большое, говорил поэт, видится на расстоянии. Но не всегда, к сожалению, если речь идет об исторических событиях, видится оно лучше, отчетливее. Особенно если смотреть в бинокль перевернутый или в замутненные политиканством стекла. Давно уже многие крупные российские деятели, даже относившиеся к социалистической революции вначале враждебно или нейтрально, высоко оценили ее. значение для восстановления государственной мощи страны. В подтверждение можно привести высказывания от Шульгина и Брусилова до Богданова и Вернадского. Закономерный характер революции подчеркивают в своих трудах и многие крупные западные историки. И вдруг, усердно повторяя зады давно забытых фальсификаторов истории, на страницах ряда наших изданий запестрели заплесневелые утверждения о дооктябрьской «благодати» России, об «узурпаторстве власти», «планетарном злодее» — Ленине и его «кровожадном» окружении, «о сознательно организованном большевиками, голоде в городах» и другие благоглупости. И пропагандируют ведь их зачастую люди с дипломами и высокими званиями, хорошо осознавая в душе, что лукавят, насилуют историю, истину.

А цепочка тянется: повели большевики страну по неверному пути, виноваты — так покайтесь, отойдите в сторону. Другие идут дальше, в открытую призывая к расправе над коммунистами. Забывая или не зная, что бесноватый фюрер в июле 1941 года, когда казалось, что Страна Советов обречена, провозгласил: «Национал-социалистическая революция получает свое завершение подавлением большевизма и установлением нового порядка». Насколько дальновиднее, а главное, честнее был один из лидеров меньшевиков — Ф. Дан, который октября 1917 года предупреждал о том, что если большевистское восстание «будет затоплено в крови и вооруженной рукой будет водворен «порядок», на деле это будет торжество той третьей силы, которая сметет большевиков, правительство, демократию и революцию». Прислушаться бы...

Мы не имеем права предавать идеалы Великого Октября, игнорировать его уроки и не должны повторять допущенные ошибки.

Московская правда. 1990. 6 ноября

 

В. ИЗМОЗИК,

кандидат исторических наук

1917 ГОД: ЛЕГЕНДЫ И ФАКТЫ

Размышления по поводу

Чем тщательнее вглядываемся мы в нашу историю, тем больше находим в ней аналогий с днем сегодняшним.

В особенности это относится к событиям 1917 года и, в частности, к той экономической ситуации, которая сложилась в стране накануне Октябрьского переворота.

Анализ этой ситуации, основанный на документах и материалах противостоявших большевикам сил, дается в настоящей публикации.

Следует отметить и одно существенное отличие экономического положения в те годы от нынешнего, которое состоит в том, что 73 года назад Россия участвовала в первой мировой войне.

На протяжении десятилетий складывались легенды о событиях 1917,года. Они внушали, что Ленину, большевикам было ясно все заранее и наперед, что эсеры и меньшевики лишь слепые прихвостни буржуазии, что никакой альтернативы Октябрьской революции не было и быть могло.

Теперь эти мифы рухнули. Но на их месте спешат утвердиться новые легенды. Зрителя, читателя убеждают, что голод, развал экономики, введение продразверстки, трудовой повинности, террор — все мыслимые и немыслимые беды страны связаны с «большевистским экспериментом».

Вот как описывает Октябрьское вооруженное восстание один из авторов газеты «Меньшевик», выходящей в Риге, в сентябре 1990 года: «Четыре дня Петроград жил без хлеба. Эшелоны с зерном по никому не ведомым причинам накапливались на подъездных путях к городу, никто их не разгружал, не развозил хлеб по пекарням. Толпы возмущенных людей высыпали на улицы и.пошли в центр города. «Вчера было еще рано, а завтра будет уже поздно!» — истерически кричал Ленин... И на гребне голодного бунта въехала «партия нового типа» в Зимний дворец».

Подобное выдается за откровение, за новое слово в истории.

Попробуем же восстановить подлинную картину 1917 года на основе официальных документов и материалов антибольшевистского лагеря, сосредоточив внимание на экономическом положении страны.

20 сентября 1916 года Николай II писал жене, что, по полученным сведениям, «цены все растут и народ начинает голодать».

«Самый проклятый вопрос, с которым я когда-либо сталкивался! — делился российский император.— Я никогда не был купцом и просто ничего не понимаю в этих вопросах о продовольствии и снабжении!»

Эта проблема стала тем фокусом, в котором отражалась неспособность царизма управлять страной. В оппозиции правительству оказались все классы и партии, за исключением крайне правых. Трехсотлетний политический порядок рухнул в феврале 1917 года в течение недели. 2 марта с согласия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов сформировалось Временное правительство. Подавляющее большинство населения его приветствовало.

Вообще все составы Временного правительства за восемь месяцев (их было четыре) отличались, как мы говорим сегодня, высоким интеллектуальным рейтингом.

На 37 человек, входивших в правительство со 2 марта по 25 октября, приходилось семь инженеров, шесть юристов, пять экономистов, три врача и три историка. Пять человек имели звание профессора, один — академик. Средний возраст министров составлял 45,5 года.

Известный философ князь Е. И. Трубецкой говорил, что «первое послереволюционное правительство заключало в себе цвет России».

Казалось, этому руководству должен был сопутствовать успех, ибо все ведущие партии, за исключением большевиков, обещали ему свою поддержку.

Как же распорядилось правительство предоставленным ему авансом? Почему за восемь месяцев сменилось четыре его состава?

Из пяти важнейших проблем: войны и мира, аграрной, национальной, государственного устройства, нормализации экономической жизни — остановимся лишь на последней.

Каждый состав правительства заявлял о своей решимости наладить хозяйственную жизнь в условиях продолжавшейся войны. Все они обещали «крайнюю бережливость в расходовании народных денег», «установление твердых цен на предметы первой необходимости» и доставку их населению «по возможно пониженным ценам». Все они сходились на необходимости государственного регулирования экономики, усиления контроля за деятельностью частных торговцев и предпринимателей.

Один из руководителей партии кадетов, министр земледелия в первом правительстве — А. И. Шингарев говорил летом 1917 года: «Суровая экономическая необходимость момента неизбежно будет толкать всякую власть — социалистическую или несоциалистическую, безразлично — на этот путь монополизации».

Возражая защитникам «свободы торговли», тот же А. И. Шингарев разъяснял: «Государство не может допустить, чтобы в такую минуту установилась бы на товары бешеная спекуляция и получали бы их те, кто мог бы только платить. Государство не может допустить, чтобы один получал пять фунтов хлеба, а другой не имел бы ни куска».

Вот эта неспособность классического капитализма обеспечить потребность страны заставляла искать механизмы регулирования, социальной защиты неимущих слоев.

25 марта 1917 года появилось постановление Временного правительства о передаче хлеба в распоряжение государства. Пункт первый гласил: «Все количество хлеба... за вычетом запаса... необходимого для продовольственных и хозяйственных нужд владельца, поступает… в распоряжение государства...»

Это означало введение продразверстки. Вслед за этим в весенние и летние месяцы были установлены твердые цены на уголь, нефть, металл, кожи, шерсть, соль, яйца, мясо, масло и т. д.

Расчеты показывали наличие в стране достаточных запасов хлеба, картофеля, овощей. Принимались экстренные меры для успешной уборки урожая. На сельхозработы было направлено около 500 тысяч военнопленных и более 500 тысяч солдат тыловых гарнизонов. Впервые «для содействия производству сельскохозяйственных работ» было решено «образовать трудовые дружины учащихся».

Одновременно министры продовольствия и труда приглашали всех граждан, «кто не боится труда и хочет помочь Родине», помочь «деревне в самое трудное для нее время».

Для регулирования потребления по всей стране вводилась карточная система, постепенно включавшая все больше предметов первой необходимости.

В Петрограде хлебные карточки появились 24 марта. Они были двух видов: основные и дополнительные, для лиц физического труда. На основную карточку полагался 1 фунт хлеба (1 ф = 409,5 грамма) в день, на дополнительную — 0,5 фунта. Через месяц, с 27 апреля, на оба вида карточек была установлена выдача по 3/4 фунта. В конце мая Центральный продовольственный, комитет столицы решил: «Впредь макароны будут отпускаться лишь для общественных столовый по 1 фунту на каждого посетителя в месяц». Были введены карточки на крупы, в июле — на масло — 1/4 фунта в неделю.

Для экономии сахара в городе с 20 мая были запрещены изготовление и продажа французских булок, сдобного теста, пирожков, пирожных, пряников, печений и других кондитерских изделий, а также мороженого.

Подобное происходило по всей стране. Нормировалась продажа промышленных товаров.

При этом местные власти действовали по своему разумению. В Петрограде решили распределять обувь и калоши через общие домовые собрания жильцов, а протокол представлять в районную управу. В Москве комиссар Временного правительства Н. М. Кишкин, впоследствии министр в последнем составе правительства, издал приказ о том, что 4 мая «продажа обуви в розничных магазинах Москвы будет производиться исключительно населению г. Москвы по предъявлении покупателем паспорта... причем каждому лицу может быть продана только одна пара обуви».

Дефицитным оказалось буквально все: молоко, чай, кофе, газетная бумага, парфюмерия и т. д. Летом 1917 года в Петрограде разразился «табачный кризис». В столице с 10 августа молоко в первую очередь отпускалось гражданам, имеющим детей до 3 лет (1,5 бутылки в день), во вторую — больным по справке врача.

Но даже карточки не гарантировали приобретение указанных норм продуктов. Это создавало колоссальные очереди.

Взволнованно говорил об этом П. А. Кропоткин: «У нас в Петрограде я видел хвосты, в которых жены рабочих стоят по два, по три, по четыре и пять часов, чтобы получить хлеб и немножко молока для своих грудных детей».

Реально житель Петрограда, по данным городского самоуправления, имел в среднем в марте 4/5 фунта хлеба в день, в апреле — 1/3 фунта, в мае — почти целый фунт, в июле — менее 1/3 фунта. Вместо 1/4 фунта масла в неделю власти могли выдать 1/8 фунта, мяса — 2/5 фунта в неделю, яиц — 2 штуки на душу в неделю.

Положение в экономике становилось все более угрожающим. Особенно плохо было с топливом. Все жаловались на безобразную работу транспорта. К этому добавлялось отсутствие элементарного порядка, падение трудовой дисциплины, нераспорядительность руководителей.

Одновременно нарастал финансовый кризис. Расходы росли гигантскими темпами. В этом беге зарплата постоянно отставала от роста цен. В сентябре был налажен выпуск так называемых «керенок» — казначейских билетов достоинством в 20 и 40 рублей. Они печатались большими неразрезанными листами, без всякой нумерации.

Все это вело к разрушению торговли, замене ее простым товарообменом. Уже в конце весны отмечалось «запрещение вывоза хлеба из одной губернии в другую».

Правая печать и торгово-промышленные круги обвиняли «анархию» и непомерные претензии рабочего класса. «Сейчас не до социальных реформ, не до 8-часового рабочего дня»,— объясняла «Торгово-промышленная газета».

В свою очередь, умеренные и левые круги обвиняли буржуазию в стремлении к наживе путем взвинчивания цен, припрятывания товаров и в других ухищрениях. При проверке складов комиссии находили большие запасы муки, окороков, сахара, сардин и т. п., отсутствовавших в продаже. В июле ряд магазинов был разгромлен в Москве. Начались обыски на квартирах.

Летом все настойчивее стала звучать мысль о необходимости «сильной власти» для решения насущных проблем. Атаман донского казачества А. М. Каледин требовал полного запрещения митингов, собраний с их партийной борьбой и распрями, упразднения всех Советов и комитетов, предоставления «вождям армии» полной мощи «для проведения войны до победного конца». Очень популярна у части политиков была идея трудовой повинности.

Осень только обострила экономические неурядицы. Официальные донесения сообщали о реальном голоде, охватившем ряд городов и губерний.

«Голод в Калужской губернии разрастается... Дети умирают массами,— информировали в октябре.— В Егорьевском уезде. Рязанской губ. ...наступил настоящий голод. Вместо хлеба жителям выдают подсолнечные выжимки... Были случаи голодной смерти».

О подобном писали из Гомеля, Саратова, Симбирска, других мест.

В Петрограде решили подмешивать в муку до 25 процентов ячменя. 12 сентября А. Блок записал в дневнике: «Все разлагается... Просветов нет. Наступает голод и холод».

Еще рельефнее выступало социальное расслоение. 21 октября орган кадетов газета «Речь» сообщала, что «в течение четвертой недели октября будет выдаваться по одному яйцу на недельный купон». Городской голова извещал жителей: «...положение с топливом катастрофическое». И тут же — «...господин Девятов высказывал желание приобрести доходный дом... с доплатой от 200 до 500 тысяч».

Почему же новая власть, породившая столько надежд, потерпела столь быстрый и сокрушительный крах?

Прежде всего, «мартовский капитал» доверия был стремительно растрачен. Правительство призывало народ к терпению, все к новым и новым жертвам. При этом не решался ни один из острейших вопросов, стоявших перед страной. Опасность словесной болтовни, казалось, понимали многие, особенно представители социалистических партий меньшевиков и эсеров.

Уже в начале августа «Известия Всероссийского Совета крестьянских депутатов» поместили передовицу «Нельзя медлить». Автор предупреждал: «Нельзя без конца испытывать народное долготерпение.. Всему бывает предел. ...Чаша с краями полна».

Но над эсеро-меньшевистскими министрами, острее ощущавшими необходимость решительных перемен, довлела идея «консенсуса», страха нарушить непрочное, согласие с торгово-промышленными кругами.

Родившийся было в дни борьбы с Корниловым союз большевиков, меньшевиков и эсеров оказался крайне недолговечным. Эсеры и меньшевики отвергали предложение большевиков взять власть.

В летние месяцы 1917 года стремительно растет влияние большевистской партии. Если в июне на выборах в районные думы Москвы большевики собрали 11 процентов голосов, а эсеры и меньшевики — 70 процентов, то в сентябре за большевиков голосовал 51 процент избирателей, а за другие социалистические партии — 18 процентов.

В результате постоянно колеблющееся, подвергающееся нападкам слева и справа, вынужденное оглядываться на Петроградский Совет и ВЦИК неспособное предложить массам реального облегчения, это правительство ждал неизбежный и заслуженный крах.

«Продержаться на поверхности, — размышлял позднее П. Н. Милюков,— правительство могло лишь до первого сильного толчка». Разочаровавшийся во Временном правительстве народ решительно поддержал взятие власти большевиками.

Совесть. 1990. 10

 

А. ТКАЧЕВ,

кандидат исторических наук

ЕСЛИ СУДИТЬ НЕПРЕДВЗЯТО, ИЛИ БЫЛИ ЛИ БОЛЬШЕВИКИ, ЛЕНИН «НЕМЕЦКИМИ ШПИОНАМИ»

История революционных событий 1917 года в России, деятельность политических партий в этот период привлекала и привлекает внимание не только историков, но и широких читательских кругов как в нашей стране, так и за ее пределами.

Особый интерес в наши дни вновь вызывают обстоятельства возвращения В. И. Ленина с группой политэмигрантов в Россию в марте — апреле 1917 года и, более конкретно, версия о «германской финансовой поддержке» большевиков.

О том, что для современников событий тех лет ответ на этот вопрос был ясен, свидетельствуют, в частности, недавно опубликованные в еженедельнике «Неделя» (№ 30, 1990) отрывки из мемуаров французского посла в России в 1914—1917 годах Мориса Палеолога, запрашивающего своего агента, не является ли Ленин немецким провокатором. На что агент отвечал: «Нет. Ленин человек неподкупный. Это фанатик, но необыкновенно честный, внушающий к себе всеобщее уважение».

Для наших современников доводов, подобного рода, видимо, недостаточно, и версия о Ленине как «немецком шпионе» вновь охотно муссируется в публицистике.

В связи с этим мы обратились к исследованию ленинградского историка, кандидата исторических наук, доцента А. В. Ткачева, много лет занимающегося изучением советских и зарубежных источников. об обстоятельствах проезда В. И. Ленина через территорию Германии в пломбированном вагоне.

Не имея возможности в газетной публикации привести ссылки на весь корпус используемых автором источников, редакция готова предоставить их список тем, кто более глубоко заинтересуется этим материалом.

Главный аргумент в споре той стороны, которая считала и считает, что деятельность большевиков и В. И. Ленина на определенном этапе инспирировалась внешними силами, — это совпадение интересов германского правительства и одного из отрядов политической оппозиции царизму, а затем и буржуазному Временному правительству. Бесспорно, что рост революционного движения в России вполне устраивал воюющую с ней Германию. Поэтому российское правительство преследовало, любые партии, выступающие в той или иной мере против его внешней и внутренней политики, включая наиболее радикально настроенные антимонархические элементы не только большевиков, но и кадетов, эсеров, меньшевиков, националов и т. п.

Все эти силы почти равным образом подвергались гонениям со стороны охранительных органов, и не случайно почти всем им инкриминировалась финансовая поддержка их деятельности враждебной стороной во время войны. Когда же, уже после Февральской революции, полярные ранее силы были вынуждены искать возможности к консолидаций, большевики и их немногочисленные союзники (социал-демократы-интернационалисты, анархисты, позже левые эсеры) оказались, как считали их противники, в определенной изоляции от подлинных патриотических сил. И после событий 1—8 июля 1917 года, весьма неоднозначно и противоречиво оцениваемых в настоящее время, крайние силы контрреволюции, стараясь опорочить именно большевиков, вновь выдвинули обвинение в шпионаже и подкупе.

В чем же суть этих обвинений?

Во-первых, в том, что в первой партии эмигрантов проехала через Германию и группа большевиков во главе с Лениным.

Во-вторых, утверждается, что факт проезда через страну, воевавшую с Россией, большевиков (хотя в первой партии были и эсеры и бундовцы) непреложно свидетельствует о связях большевиков с германской стороной, обеспечившей им маршрут «без хлопот и опасностей».

И наконец, в-третьих, большевики, Ленин обвиняются в том, что необходимые средства они получили из рук германского правительства.

Разберемся, насколько это возможно в данной, весьма ограниченной по объему, статье, с теми аргументами, которые начиная с июля 1917 года выдвигали против большевиков их оппоненты.

Итак: инкриминируемый большевикам, Ленину проезд через Германию.

Прежде всего в нескольких словах повторим известнее: В. И. Ленин и Г. Е. Зиновьев, так же, как и Ю. О. Мартов, которому поступило аналогичное предложение, отказались вести какие-либо переговоры с германской

стороной через немецких посредников. Все переговоры по вопросу, связанному с переездом, велись через лидеров швейцарской социал-демократии — Р. Гримма и Ф. Платтена. И этот факт, в конечном итоге, снял подозрения в отношении не только большевиков, но и других эмигрантов, вернувшихся в Россию через Германию. А среди более 400 эмигрантов, проехавших через Германию из Швейцарии и Болгарии за март — декабрь года, были представители почти всех оппозиционных течений, существовавших тогда в России. Поэтому, когда в июле 1917 года развернулась борьба с большевиками как носителями прогерманской политики, эту кампанию были вынуждены свернуть сами ее инициаторы как из-за шаткости обвинений, так и потому, что и среди членов других партий, были те, кто к этому времени проехал через Германию, включая Мартова и Чернова. А специальная комиссия, созданная исполкомом Петроградского Совета, не смогла найти в их деятельности ничего предосудительного.

Данная комиссия исполкома Петросовета работала еще в апреле, и до июля вопрос о якобы компрометирующем эмигрантов факте проезда через Германию был снят, хотя уже в мае в руках русского Генерального штаба, то есть и Временного правительства, находились показания бежавшего из плена прапорщика Ермоленко. Тот сообщил, что, будучи сам завербован германской разведкой, узнал от ее представителей — среди агентов германского Генерального штаба значатся Ленин и украинский самостиец Иолтуховский. Однако эта информация была столь малоаргументированной, что тогда, в мае, ее положили под сукно. Растиражирована она была буржуазной прессой только после июльских событий.

Наряду с этим в газетах появились сообщения о возможных связях большевиков с германским коммерсантом, в прошлом русским революционером, А. Парвусом (Хельфандом), которые осуществлялись через польского социал-демократа Я. Ганецкого — торгового компаньона Парвуса. Данную информацию предоставил торговый агент Парвуса Бурштейн. Но так как последний не смог привести убедительных доказательств того, что связи Парвуса и Ганецкого носили кроме коммерческого и политический характер, то дело о «шпионаже» большевиков было вскоре закрыто.

В немалой степени разоблачению начатой газетной шумихи послужили статьи самого В. И. Ленина: «Где власть и где контрреволюция?», «Гнусные клеветы черносотенных газет и Алексинского», «Новое дело Дрейфуса», «Ответ», «Дрейфусиада», в которых Ленин, с присущим ему сарказмом, камня на камне не оставил от обвинений, направлявшихся против него и партии.

Однако «шпионская кампания» июля 1917 года сделала свое дело. И в обывательских кругах сначала в России, а потом и за границей нездоровый интерес к «германским деньгам» большевиков, то спадая, то вновь поднимаясь, продолжается до настоящего времени.

Особенно преуспела в подогревании этого интереса эмигрантская пресса. В начале 20-х годов были опубликованы так называемые документы Сиссона, представляющие собой конгломерат из писаний Алексинского, показаний Ермоленко и Бурштейна. Потребовались десятилетия, чтобы сами представители западной историографии в середине 50-х годов признали фальшивый характер этих «документов».

Тем не менее тогда же, в 50-е годы, в ряде работ буржуазных историков появляются ссылки на трофейные документы МИД Германии, хранящиеся после второй мировой войны в архивах США и Англии. Они, по мысли авторов, должны подтвердить «связи большевиков с немцами». Хотя вопрос об этих связях, как вынуждены признать авторы биографии Парвуса, «можно решить только косвенно, рассматривая документы Министерства иностранных дел методом индукции».

Шарлау и Земон — авторы жизнеописания Парвуса— еще во введении в него сделали такое умозаключение: «Парвус и германское правительство всеми средствами помогали большевикам свергнуть Временное правительство и удержаться у власти».

К такому же выводу приходит и В. Хальвег в своей книге «Возвращение Ленина в Россию. 1917. Германские документы». Однако в отличие от Шарлау и Земона, которые по своему выбору приводили отдельные вырванные из контекста цитаты и пересказы документов, Хальвег пошел по другому пути. Его книга состоит из трех разделов: предисловия и двух частей, в которых в хронологическом порядке помещены документы германского МИДа, относящиеся к возвращению В. И. Ленина из эмиграции.

Всего в книгу включено 100 документов.

Первая часть документов названа Хальвегом «Русская революция в комбинациях и мероприятиях германской политики к достижению сепаратного мира на Востоке».

Одиннадцать из них являются донесениями посланника в Швейцарии барона фон Ромберга. Семь — в МИД государственному секретарю Циммерману; четыре—: рейхсканцлеру Бетман-Польвегу; четыре телеграммы от государственного секретаря Ромбергу и по одному донесению в МИД от посланника в Копенгагене Брондорфа-Рантцау и секретаря посольства в Берне Грюнау.

Во всей этой переписке четко прослеживается одна мысль: насколько революционное движение в России может способствовать ее военному ослаблению и как результат его — выходу из войны и заключению сепаратного мира с Германией. В связи с этим вопросом в переписке рассматривается деятельность российских политических партий и их программы.

Так, еще 30 октября 1915 года Ромберг доносил Бетман-Гольвегу о полученной им от эстонского националиста А. Кескулы, в то время выдававшего себя за социал-демократа, информации о содержании программы большевиков.

В передаче Кескулы — Ромберга программа Ленина выглядела следующим образом: «1) Провозглашение республики, 2) Конфискация помещичьих земель, 3) Введение 8-часового рабочего дня, 4) Полная автономия национальностей, 5) Предложение мира, не принимая во внимание позицию Франции, причем Германия должна отказаться от аннексий и контрибуций. Это условие не исключает свободно отделившихся национальных государств, которые будут использованы Россией как буферные, 6) Русские армии покидают Турцию, тем самым отказываются от Константинополя и Дарданелл, 7) Русская армия вступает в Индию».

Несомненно, что абсурдный седьмой пункт появился в изложении программы как «творчество» Кескулы, который либо не понял, а скорее всего намеренно исказил интернациональную политику партии.

Однако программа большевиков, как это видно из переписки, особенно вопрос о выходе России из войны, привлекла внимание германского правительства, которое не вникало в самую суть постановки большевиками этого вопроса — мира не с буржуазными правительствами, а с пролетариями воюющих стран.

Одним из источников информации о положении в России, о расстановке политических сил в стране после Февральской революции и, главное, об отношении той или иной партии к наиболее важному вопросу для Германии, к вопросу о войне и мире, а точнее, о выходе

России из войны, являлся агент Вайс — «доверенное лицо» Ромберга. Член партии эсеров Вайс в 1917 году постоянно, как это видно из донесений Ромберга Бетман-Гольвегу и Циммерману, поставлял германскому посольству в Швейцарии имеющиеся у него сведения, в которых были заинтересованы германские правительственные круги.

Следует особо отметить, что из всех приводимых Хальвегом документов только в одном, касающемся деятельности Вайса, имеется упоминание о финансовой поддержке русских революционеров со стороны Германии. В донесении в МИД от 4 апреля 1917 года Ромберг писал: в беседе с ним Вайс, сославшись на то, что «кадеты в союзе с Антантой располагают неограниченными средствами для своей пропаганды, а революционеры, напротив, вынуждены в этих условиях бороться с большими трудностями», попросил «незначительную сумму» (30 000 франков), на выдачу которой он испрашивал разрешения, мотивируя фактическую «премию» для своего агента словами: «Чем большую сумму мы предоставим в его распоряжение, тем больше он бы смог сделать для дела мира».

Информация Вайса об отношении к войне и условиям мира различных партий, Временного правительства и «Комитета рабочих и солдатских депутатов» весьма точна. Вайс показал и непримиримость большевиков по отношению к империалистической войне, и колебания в среде меньшевиков, и проантантовскую позицию кадетов и Временного правительства, и позицию эсеров в этом вопросе. Выявив для себя представителей «пацифистских настроений» в революционной России, германское правительство сделало вывод о желательности присутствия в Скандинавии и в России как можно большего числа революционеров, высказывающихся за прекращение войны.

В. Хальвег, «осветив» в приведенных документах «миролюбивые» устремления кайзеровской Германии в отношении России и показав на примерах Кескулы и Вайса связи русских «революционеров» с германской стороной, подводит читателя к высказанному им в предисловии положению, что такого рода контакты были или должны были «быть и с представителями большевиков. Однако сами документы такого вывода сделать не позволяют, они лишь свидетельствуют о той спекуляции, которую вело правительство Германии вокруг революционных событий в России.

Вторая часть книги Хальвега названа им «Чрезвычайная транспортировка русских революционеров из Швейцарии и из Болгарии через Германию в Россию. Март 1917 — июль 1917 г.». Этот раздел, по мысли автора, должен подтвердить его вывод о том, как на практике осуществлялась связь большевиков с представителями Германии. Из 82 документов, помещенных в этой части, 46 имеют отношение к возвращению в Россию первой группы эмигрантов во главе с В. И. Лениным.

Как свидетельствуют документы, уже 23 марта, в тот день, когда член Союзного Совета Швейцарии Хофман по просьбе русского эмигрантского Комитета по возвращению на родину обратился в германское посольство за разрешением на проезд эмигрантов через Германию, между Ромбергом и членами германского правительства завязалась переписка. 23 марта Ромберг сообщал в МИД: «Член Союзного Совета Хофман узнал, что здешние выдающиеся революционеры хотели бы вернуться в Россию через Германию, так как они боятся пути через Францию из-за подводных лодок. Прошу дать указание на случай, чтобы я приступил к выполнению подобных предложений».

В тот же день Циммерман телеграфировал представителю МИДа при Главной штаб-квартире барону Лерзнеру: «Так как мы заинтересованы в том, чтобы в России одержало верх радикальное крыло революционеров, то мне кажется подходящим дать обычное разрешение на транзит через Германию. Ваше высокоблагородие могло бы сообщить об этой точке зрения Верховному главнокомандующему с просьбой выразить свое мнение».

И уже через день, 25 марта, помощник государственного секретаря Штумм сообщил Ромбергу: «Верховное главнокомандование не имеет возражений против проезда русских революционеров, если они проследуют в отдельном транспорте».

Таким образом, подтвердилось  предвидение В. И. Ленина. 19 марта в письме к И. Ф. Арманд В. И. Ленин, рассматривая варианты возвращения в Россию, писал: «Я уверен, что меня арестуют или просто задержат в Англии... В Кларане (и около) есть много русских богатых и небогатых русских социал-патриотов и т. п. (Трояновский, Рубакин и проч.), которые должны бы попросить у немцев пропуска — вагон до Копенгагена для разных революционеров. Почему бы нет? Я не могу этого сделать. Я «пораженец». А Трояновский и Рубакин + К° могут. О, если бы я мог научить эту сволочь

и дурней быть умными!.. Вы скажете, может быть, что немцы не дадут вагона. Давайте пари держать, что дадут!»

Заинтересованность в скорейшей отправке эмигрантов в Россию отчетливо видна из дальнейшей переписки между сотрудниками МИДа и членами правительства. Например, 1 апреля помощник государственного секретаря Штумм писал Ромбергу: «По полученному здесь сообщению желателен, по возможности, скорый проезд русских революционеров через Германию, так как проведена встречная обработка Швейцарии со стороны Антанты».

31 марта в генеральном штабе состоялось совещание об эвакуации русских революционеров, о котором сообщал в МИД секретарь посольства Вахендорф. На нем ротмистр Люрн выразил опасение, «пропустят ли финские пограничные власти, которым приданы английские чиновники, враждебные войне элементы». Он считал также, что «если мы без предложения Швейцарии внезапно вышлем все эти беспокойные элементы в Швецию, то это может быть использовано против нас. Швейцария уже однажды летом 1915 года сделала официальное заявление об обратном транспорте для персон без средств».

Как видно из приведенной Хальвегом в его книге телеграммы Циммермана послу в Швеции, принимались меры и для того, чтобы и шведское правительство не отказывало во въезде эмигрантам.

В эти дни высказал свою точку зрения по вопросу о репатриации русских революционеров и сам кайзер. В письме Бетман-Гольвегу он отметил, что проезд в Россию эмигрантам был бы разрешен для того, чтобы в качестве ответной услуги они выступили за немедленное заключение мира.

Следует отметить, что, как явствует из тех же документов, германское посольство в Швейцарии было информировано о положении в среде эмигрантов. Этому оно обязано в первую очередь своим агентам, внедренным в русскую эмиграцию. Благодаря им Ромберг посылал Циммерману и Бетман-Гольвегу свежие сведения о представителях эмиграции и анализ происходящих в России процессов. Так, в письме Бетман-Гольвегу от 5 февраля Ромберг сообщал о реферате Ленина «Русская революция, ее значение и задачи».

Передавая содержание реферата, Ромберг отмечал: «...Ленин, кажется, ясно высказался за мир и остро — против войны и ее апологетов Милюкова, Гучкова и Керенского. Такую же самую позицию приняло, согласно письму одного доверенного лица, собрание русского Центрального комитета 31 марта в Народном доме, в г. Берне».

В другом письме канцлеру Ромберг, ссылаясь на донесение агента военному атташе посольства, подчеркивает: «Для предположительного развития революции следует отметить: революционерам в настоящее время недостает практического и теоретического руководства... «Духовные» и теоретические вожди движения, такие как Ленин и другие, находятся за границей. Что от них остается ожидать, как только они смогут вмешаться в революционное движение, исходя из характеристики, которую дал им господин Корнблюм, так это то, что они полностью стоят на стороне Либкнехта. Поэтому объяснимо, почему они не имеют никакой надежды репатриироваться с помощью Антанты».

Было хорошо известно в посольстве и о разногласиях среди эмигрантов различных направлений по вопросу о возможности самого переезда через Германию. И когда стало ясно, что меньшевики и эсеры, опасаясь негативного отношения к переезду через Германию в Россию, прервали переговоры с германским посольством, обусловив их продолжение согласием на переезд Временного правительства или Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, германская сторона предприняла шаги для того, чтобы обеспечить возвращение большевиков «как наиболее радикального крыла революционеров».

3 апреля Ромберг писал в МИД: «Хотя, я велел сообщить о нашей готовности эмигрантам через различные каналы, еще никто не вступил со мной в связь, очевиден страх скомпрометировать себя в Санкт-Петербурге. Одна часть хочет на всякий случай подождать все инструкции петербургского правительства или комитета рабочих, другие еще колеблются, должны ли они воспользоваться нашим предложением. Я думаю, мы не можем сделать ничего другого, как выждать. Возможно также, немецкие социалисты могли бы войти в контакт с эмигрантами».

Однако Ромберг в это время не знал, что такие попытки германскими социалистами уже были предприняты. Так, еще 30 марта начальник берлинской секции политического отдела Генерального штаба писал в своем докладе в МИД: «Доверенное лицо по эту сторону границы, которое по здешнему поручению было несколько дней в Швейцарии и 29 марта вернулось оттуда назад, вступило в переговоры с эмигрантами об условиях переезда через Германию».

Из донесения посланника в Мюнхене Трейтлера выясняется имя этого доверенного лица — Скларц и то, что он был компаньоном Парвуса.

Следует подчеркнуть, что упоминания в документах имен Скларца и Парвуса используются фальсификаторами для доказательства связей большевиков с германскими социал-шовинистами. О том, в какой мере они на самом деле были замешаны в этой истории, пишет в своей книге «Ленин из эмиграции в Россию. 1917» один из организаторов переезда русских эмигрантов через Германию Ф. Платтен. Он, в частности, сообщает: «Парвус играл в этом деле вполне определенную роль и оказывал в качестве эксперта по русским делам известное влияние на немецкое правительство и высшее военное командование в смысле благоприятного разрешения вопроса о пропуске русских революционеров через Германию. Из приведенной в нашей статье копии протокола ясно видно, что в меньшевистских эмигрантских кругах в Швейцарии делались лихорадочные усилия разузнать, какие средства пускал в ход агент Парвуса для того, чтобы добиться скорейшего возвращения в Россию Ленина и Зиновьева».

Упомянутый Платтеном протокол был составлен в сентябре 1917 года, когда он давал показания эмигрантскому комитету о своем участии в подготовке к возвращению группы Ленина и о ее переезде.

Кампания дискредитации Ганецкого, Коллонтай, Вронского и других началась в июле, после «сенсационных разоблачений» в буржуазной печати.

В августе В. И. Ленин предлагал Я. С. Ганецкому, чтобы он «документально опроверг клеветников, издав поскорее финансовый отчет своей торговли». «Против этой гнусной дрейфусиады,— продолжал Лекин в письме Заграничному бюро ЦК, — против этого клеветничества надо бороться выпуском брошюры и поскорее, не жалея труда, хлопот, денег, дабы заклеймить клеветников и по возможности помочь арестованным по этому гнусному клеветническому обвинению».

Однако личные торговые контакты Я. С. Ганецкого с Парвусом для некоторых авторов и сегодня являются доказательством связей Ганецкого, а вместе с ним и Ленина не только с Парвусом, но и с германским правительством.

Сам Парвус еще в августе 1917 года, а затем в апреле 1918 года отвергал какое бы то ни было содействие большевикам: «Я революционер мысли, моя мысль неподкупна».

Однако его биографы всеми силами стараются доказать обратное. В подтверждение своей правоты они приводят высказывание Парвуса: «...я всеми средствами всю свою жизнь поддерживал русское социалистическое движение» — и начинают пространно рассуждать, как Парвус мог передавать деньги польским социалистам, которые затем якобы оседали в шведских банках на имена большевистских представителей.

Парвус говорил: «...обвинение против большевиков было основано на торговой переписке Фюрстенберга — Ганецкого, которой хотели придать политический характер. От меня во всех актах не было ни строчки. Мои денежные сношения с Фюрстенбергом были чисто коммерческие и проходили в Копенгагене открыто, у всех на виду... Со своей стороны я заявляю, что я не давал большевикам денежных средств». Его же почитатели заявляют: «Не подлежит сомнению, что Парвус другого ответа и не мог дать. Историк же должен рассматривать обе стороны этих открытых заявлений».

Давайте попытаемся и мы проделать такой сравнительный анализ.

Итак, с одной стороны, Парвус подчеркивает свою постоянную помощь «российскому социалистическому движению», с другой — отвергает какую-либо финансовую поддержку большевиков.

Действительно, на первом этапе своей политической биографии, особенно в 1905 году, Парвус активно участвовал в революционных событиях в России. Однако после поражения революции, уехав в Германию и разбогатев там, он, будучи одновременно коммерсантом и политиком, стал издавать газету «Колокол». На ее страницах постоянно появлялись его статьи, носившие большей частью антибольшевистский характер. И не случайно Ленин на страницах «Социал-демократа», назвав Парвуса ренегатом, выступил против него с беспощадным осуждением.

Отношения между Парвусом и большевиками с 1915 года исключали, как об этом свидетельствуют факты, какое-либо сотрудничество. С другой стороны, Ганецкий, будучи торговым компаньоном Парвуса, бросил определенную тень и на большевиков. Вот почему в своей статье «Где власть и где контрреволюция?» В. И. Ленин 5 июля 1917 года первоначально был вынужден даже отказаться признать принадлежность Ганецкого к большевистской партии.

Однако в статье «Дрейфусиада», впервые опубликованной в 1925 году и датированной 6-7 июля 1917 года, В. И. Ленин уже пишет: «Ганецкий вел торговые дела как служащий фирмы, в коей участвовал Парвус. Коммерческая и денежная переписка, конечно, шла под цензурой и вполне доступна контролю целиком. Стараются спутать эти коммерческие дела с политикой,, хотя ровно ничем этого не доказывают!!!»

Биографы Парвуса утверждают: он после Февральской революции «намекнул через Ганецкого Ленину, что существует возможность проезда через Германию», которую, как известно, Ленин категорически отверг в телеграмме Ганецкому от 23 марта. Тем не менее авторы биографии Парвуса Шарлау и Земон, пытаясь доказать связь большевиков с Парвусом, приводят именно этот ленинский документ как, на их взгляд, «бесспорное» ее свидетельство. И лишь вскользь они упоминают о последующих телеграммах и письме Ленина Ганецкому, в которых он отклонял все возможности воспользоваться берлинским разрешением и услугами людей, имеющих касательство к изданию «Колокола».

Какие же цели преследовал Парвус, предлагая свои консультации кайзеровскому правительству и содействие русским эмигрантам? Парвус, взяв на себя роль непрошеного помощника, действовал, как это видно из его собственных признаний, в интересах германской социал-демократии и Германии в целом.

Свою политическую доктрину он изложил в апреле 1918 года в брошюре со звонким названием «Правда глаза колет».

Парвус считал, что победа Антанты приведет к господству на континенте англо-американского империализма, что, в свою очередь, вызовет не только экономический упадок в Европе, но и упадок европейской социал-демократии. В результате же победы Германии, в чем, как писал Парвус, «нет и тени сомнения», германские социал-демократы быстро затушуют негативные последствия ее победы для побежденных стран. Выход же России из войны вследствие революционных возмущений только приблизит конец мировой войны.

Другим немаловажным обстоятельством, заставившим Парвуса искать сближения с большевиками, было следующее. Возникшие в социал-демократических кругах нейтральных стран пацифистские настроения постепенно под влиянием тягот войны распространились и среди социал-демократов воюющих стран. Все настойчивее начинали раздаваться голоса за проведение социалистической конференции, на которой центральным должен был стать вопрос о мире. В те дни, о которых идет речь, Парвус вынашивал мысль объединить европейских социал-демократов для подготовки заключения полюбовного мира для всех буржуазных правительств.

С этой целью, стараясь придать конференции больший политический вес и подчеркнуть единство социалистов всех направлений хотя бы в вопросе предлагаемого им" мира, Парвус настойчиво добивался участия большевиков в этом социалистическом форуме. Хотел начать он с налаживания контактов с большевиками, находящимися в Швейцарии в тяжелой ситуации. В Швейцарию, как явствует из очередного документа, Парвус послал свое доверенное лицо — Георга Скларца, от посреднических услуг которого, как было сказано, большевики отказались.

Таким образом, действия Парвуса и кайзеровского правительства были схожи во многом. Но большевики во главе с Лениным не имели и не могли иметь ничего общего с их замыслами, они лишь использовали спекуляцию империалистов в интересах революции.

В своих воспоминаниях генерал Э. Людендорф прямо писал о мотивах, которые лежали в основе его санкции на пропуск русских эмигрантов-националистов через Германию: «До сих пор события в России развивались в нашу пользу, и там все резче сказывались стремления к миру. Нашей первой. задачей являлось внимательно следить за процессом разложения России, содействовать ему и идти навстречу ее попыткам найти почву для заключения мира, с тем чтобы эти попытки привели к реальным мирным переговорам. Может быть, им суждено будет стать и прелюдией к общему миру».

Людендорф, конечно, имел в виду только сепаратный мир на Востоке, чтобы таким образом, развязав себе руки, продолжать войну на Западе.

Не было и никакого «союза поневоле», о котором пишут буржуазные историки, между большевиками и германским правительством. Как говорилось в обращении зарубежных интернационалистов к отъезжающим эмигрантам: «Если бы Карл Либкнехт был сейчас в России, Милюковы охотно выпустили бы его в Германию».

Документы министерства иностранных дел Германии ни в коей мере не являются тем «обвинительным источником», каким их представляют отдельные авторы «разоблачительных» публикаций.

Информация же, содержащаяся в этих документах, в совокупности с ленинскими работами, партийными документами, уже известными и еще не опубликованными, и мемуарными свидетельствами может во многом расширить представление о деятельности политических партий и отдельных их представителей, остававшихся в эмиграции после Февральской революции.

Во всяком случае, совокупность доступных нам сегодня документов не дает никаких оснований для обвинений В. И. Ленина «в шпионаже в пользу Германии».

Совесть. 1990. №7, 8