Глава 4. Забавное «братство по оружию», или Как у русских закончились снаряды
Великий мастер слова пропадает в лице г-на Старикова, романы бы ему писать… А он и не дает таланту сгинуть, любит он в начале главы выкладывать результаты своих опытов в беллетристике. Особенно поражает воображение кавалерийская атака Врангелем немецкой батареи.
«Снаряд с яростью врезался в землю», — так и представляешь, как летит такой снаряд, весь из себя злой-презлой, зубы оскалил, глаза красные, да как даст яростно по земле, аж на три вершка вглубь вошел.
«Мозг лихорадочно, на полном скаку искал решение», — какая экспрессия! Мозг даже скакал, полным скоком! Да, конечно, после всего этого мы простим великому знатоку стратегии, тактики и всяческой политики незнание элементарных в военном деле вещей: прицел в артиллерии не опускают, как пишет наш писатель в придуманных им приключениях барона Врангеля, а уменьшают. Был прицел 200, уменьшают до ста… да и не мог видеть барон, со своим скачущим мозгом, манипуляций с прицелом, эти действия наводчика орудия скрыты от него орудийным щитком. Мог он только широко открытыми глазами наблюдать поворот ствола в его сторону. Ну да ладно, так за мелочами великое можем не разглядеть…
А после того как будущий черный барон Врангель доскакал до немецких позиций и порубил в капусту пулеметчиков, начинается великое.
То, что беллетрист наш удивляется, почему 16 дней после объявления войны русские не воевали — это ладно, он имеет привычку, как мы уже видели ранее, быстро забывать некоторые факты, которыми сам же и оперировал, как, например, сроки мобилизации. Но зачем же так шокировать:
«Пытаясь остановить мощный напор русской армии, пытавшейся прорваться в глубину немецкой территории, германская армия испытала серьезные трудности. Приходилось импровизировать на ходу словно карточный шулер, вытаскивая неизвестно откуда новые воинские подразделения.
Германия к войне не готовилась.
Не будем считать немецких военных пацифистами и уточним:
Германия не готовилась к нападению на Россию! У немецких генералов действительно не было отдельного плана сокрушения России.
Германский генштаб имел планы на случай войны с Францией, которую поддержит Россия, но не против России»?
Ведь среди читателей могут быть и люди с больным сердцем, как им такое пережить? Вы же, Николай Викторович, ранее почти весь план Шлиффена изложили?! И сами там написали, что немцы планировали русских сдерживать, а французов разгромить на первом этапе! Или вы решили, что в военном плане сдерживание — это увещевание добрым, ласковым словом, а к войне готовиться не надо?
«Поэтому своим объявлением войны германский кайзер в Петербурге всех невероятно удивил. В недоумении были и его собственные, и русские военные. В тяжелом положении оказались и будущие историки, занимающиеся историей возникновения конфликта. Полное изумление охватило и русского императора…»
Где фамилии удивленных? И также фамилии этих историков, которые в тяжелом положении? Вот вы, Николай Викторович, любите М. Палеолога цитировать, только, видимо, читали его даже не через строчку, а через страницу как минимум, а мы сейчас посмотрим на одного «удивленного». М. Палеолог передает разговор с Николаем Вторым после начала войны:
«…он напоминает мне начало войны, предшествовавшую ей тревожную неделю с 25 июля по 2 августа; он восстанавливает малейшие подробности; особенно охотно он вспоминает те личные телеграммы, которыми он обменялся с императором Вильгельмом.
— Ни одного мгновения он не был искренен. В конце концов, он сам запутался в своей лжи и коварстве… Так могли ли бы вы когда-нибудь объяснить себе телеграмму, которую он мне послал через шесть часов после того, как мне было от него передано объявление войны? То, что произошло, на самом деле непонятно. Не знаю, рассказывал ли я вам об этом… Была половина второго ночи на 2 августа. Я только что принял вашего английского коллегу, который принес мне телеграмму короля Георга, умолявшего меня сделать все возможное для спасения мира; я составил с сэром Джорджем Бьюкененом известный вам ответ, заканчивавшийся призывом к вооруженной помощи Англии — поскольку война была уже навязана нам Германией. По отъезду Бьюкенена я отправился в комнату императрицы, уже бывшей в постели, чтобы показать ей телеграмму короля Георга и выпить чашку чая перед тем, как ложиться самому. Я оставался около нее до 2-х часов ночи. Затем, чувствуя себя очень усталым, я захотел принять ванну. Только что я собрался войти в воду, как мой камердинер постучался в дверь, говоря, что должен передать мне телеграмму: «Очень спешная телеграмма, очень спешная… Телеграмма от Его Величества императора Вильгельма». Я читаю и перечитываю телеграмму, я повторяю ее себе вслух — и ничего не могу в ней понять. Как — Вильгельм думает, что еще от меня зависит избежать войны?.. Он заклинает меня не позволять моим войскам переходить границу… Уж не сошел ли я с ума? Разве министр Двора, мой старый Фредерике, не принес мне меньше шести часов тому назад объявление войны, которое германский посол только что передал Сазонову? Я вернулся в комнату императрицы и прочел ей телеграмму Вильгельма. Она захотела сама ее прочесть, чтобы удостовериться. И тотчас сказала мне: «Ты, конечно, не будешь на нее отвечать?» — Конечно, нет… Эта невероятная, безумная телеграмма имела целью, конечно, меня поколебать, сбить с толку, увлечь на какой-нибудь смешной и бесчестный шаг. Случилось как раз напротив. Выходя из комнаты императрицы, я почувствовал, что между мною и Вильгельмом все кончено и навсегда. Я крепко спал. …Когда я проснулся в обычное время, я почувствовал огромное облегчение. Ответственность моя перед Богом и перед моим народом была по-прежнему велика. Но я знал, что мне нужно делать».
Где здесь «полное изумление»? Или кто-то еще сомневается, что эти кузены доверяли друг другу так же, как пауки в банке?
«Давайте на минутку передохнем, выйдем из кровавого кошмара, охватившего Европу, и зададимся очень простым вопросом: а действительно, почему русская армия стала атаковать немцев? Зачем вслед за этим начала она наступление на Австро-Венгрию?»
Ну давайте передохнем, хотя из кровавых кошмаров пока была только ваша фантазия о не успевших опустить прицел немцах. Но вопрос интересный, как загадка про трех летящих на юг красных крокодилов. Вроде же немцы и австрийцы войну России объявили? И что, с ними воевать не надо?
Если верить Старикову, то, конечно, не надо. Они же ничего плохого еще не сделали. Только на союзника русских напали главными силами и громят его. Поэтому куда спешить? Понимаете логику стратега?
«У англичан и французов в самом начале войны было две реальные проблемы, имевших одно и то же решение. Первая — это возможность германо-русского замирения. Такое развитие событий надо было раз и навсегда перечеркнуть. Вариант «войны без войны» путал все карты англичан и сводил на нет всю их хитроумную комбинацию. Нужна была кровь германских и русских солдат, море крови и тогда замирение между противниками будет уже невозможно. Немцы и австрийцы наступать не собираются, значит — наступать должны русские армии».
С чего бы это вдруг замиряться надумали? Австрияки из Сербии ушли? Или русские с ума сошли окончательно, командование бросило вверенные им части и поехало смотреть балет, в котором блистала панталонами Кшесинская? Не встречалось мне и намека, что русские собирались вести «войну без войны», в Петербурге даже посольство немецкое погромили и в лавках немецких стекла перебили, так что не было у наших войск никакого повода спокойно харчи народные потреблять, а свой долг по защите Отечества игнорировать. Это у г-на Старикова такая логика.
А на самом деле в Генштабе русской армии сидели не клинические идиоты, чтобы ждать, когда рак на горе свистнет. Что творится у союзников, и что немцы запланировали и в жизнь воплотить пытаются, видно было отчетливо, весь план Шлиффена во всей его оперативной красе предстал наглядно.
«Начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Н. Н. Янушкевич написал 10 августа (28.07.) 1914 года командующему армиями, сосредоточенными против Германии, Я. Г. Жилинскому:
«Принимая во внимание, что война Германией была объявлена сначала нам и что Франция как союзница наша считала своим долгом немедленно поддержать нас и выступить против Германии, естественно, необходимо и нам в силу тех же союзнических обязательств поддержать французов ввиду готовящегося против них главного удара немцев».
Никаких ссылок на плаксивые просьбы французов в этом письме Янушкевича я не вижу, нет здесь и горьких вздохов: эх, не хотелось воевать, да придется, — только ясная аргументация необходимости ударить по немцам в связи с тем, что их главный удар пришелся по союзнице — Франции.
У меня даже есть такая надежда, что сам автор «Кто убил РИ?» это смог бы понять, если бы не травмировал свою логику англосаксонским планом революции. Все настолько просто, что даже стыдно писать об этом: если немцы разобьют французов, то у Германии освобождаются все войска плюс ресурсы Франции (не самая последняя страна в те годы была), и всем этим — ка-а-к — хрясь по России! Мало бы не показалось.
Традицию не нарушаем, традиции святы, даже если это традиционный плагиат:
«Французский посол Палеолог со своей стороны «умолял» Государя повелеть наступление, так как иначе Франция будет «неминуемо раздавлена»» (А. А. Керсновский. История русской армии).
«…посол в России Морис Палеолог «умолял» Николая II «повелеть наступление», так как иначе Франция будет «неминуемо раздавлена» (Н. Стариков «Кто убил РИ?»).
Какая зеркальная комбинация одних и тех же слов. Удивительно, не правда ли?
Ладно, умолял так умолял, в чем проблема? Это дело посла «умолять», он делал ту же работу, что и любой патриот Франции — противостоял вторжению. Солдаты французские противостояли огневыми средствами поражения врага, рабочие — у станков, вытачивая корпуса снарядов, а посол — этими мольбами.
Конечно, д’артаньяны к войне подготовились, мягко говоря, легкомысленно, даже красные штаны с пехоты не сняли. Но не сдрейфили, всех, вплоть до таксистов своих, запрягли на оборону работать. Если бы тогдашняя немецкая армия так же навалилась на наших, то неизвестно еще, кто бы лучшие показатели в беге по пересеченной местности показал — мы или французы. На что уж гитлеровские войска были сильны, и то наши солдаты Великой Отечественной войны, которые видели и фашистов, и кайзеровцев, были единодушны — не тот немец пошел, в 1914 посильнее у него бойцы были…
И не надо бить себя лаптем в грудь, никакую Францию не бросились спасать, ради себя самих двинули две армии в район Мазурских озер, в самое сердце фатерлянда, прямо в Пруссию, чтоб немцам было больнее всего. Их империя оттуда зародилась, там поместья почти всех генералов германских. С одной надеждой туда двинули, чтобы кайзер как можно больше войск с западного фронта снял, не было других надежд, потому как рухнет Франция — такие проблемы будут!
Я непатриотичные мысли излагаю? Коробит от того, что вроде бы не так по-рыцарски выглядит наше наступление в 1914-м? Конечно, более патриотично жить с образом карикатурно-глупого русского командования, которое все действия по собственному спасению могло предпринимать только после истерик посла союзнической державы.
И теперь я совершу очередной акт «убийства» г-на Старикова с его песнями о спасении Франции. Цитата из «Кто убил РИ?»:
«Генерал Брусилов, несомненный герой той войны, автор знаменитого Брусиловского прорыва вспоминает: «С начала войны, чтобы спасти Францию (главнокомандующий)… решил нарушить выработанный раньше план войны и быстро перейти в наступление, не ожидая окончания сосредоточения и развертывания армий».
А теперь «ушастый кролик»:
«С начала войны, чтобы спасти Францию, Николай Николаевич совершенно правильно решил нарушить выработанный раньше план войны и быстро перейти в наступление, не ожидая окончания сосредоточения и развертывания армий. Потом это ставилось ему в вину, но в действительности это было единственно верное решение. Немцы, действуя по внутренним операционным линиям, естественно, должны были стараться бить врагов поочередно, пользуясь своей развитой сетью железных дорог. Мы же с союзниками, действуя по внешним линиям, должны были навалиться на врага сразу со всех сторон, чтобы не дать немцам возможности уничтожать противников поочередно и перекидывать свои войска по собственному произволу».
Почувствуйте, как говорится, разницу. Ну и фокусник вы, Николай Викторович! Но и этого мало, тремя абзацами ниже в мемуарах Брусилова читаем:
«Францию же необходимо было спасти, иначе и мы с выбытием ее из строя сразу проиграли бы войну».
Теперь вопрос к Николаю Викторовичу: а зачем он это утаил? И себя спросим: так кого же спасали, себя или только союзников?
Вот так скоропостижно тонет версия о бескорыстной помощи союзникам. И вся эта баллада о русском неподготовленном наступлении в виде жертвы на алтарь союза — яйца выеденного не стоит. Не так ли?
Но я еще больше скажу: того недоумка, который в 1914 году стал бы опровергать утверждение г-на Старикова о бескорыстном спасении Парижа, без лишних разговоров надо было бы повесить на фонаре, который стоял на улице рядом с аптекой.
Потому как предстоял раздел мира послевоенного. Только вот торт нужно делить и кушать после того, как он испекся, а не сырое тесто в рот запихивать прямо на глазах приличной публики.
Я уже писал, что за сам процесс вступления в Первую мировую войну, Никки достоин звания императора или, по крайней мере, должности министра иностранных дел, но дальше…
То, что он начал творить дальше, если принять на веру существующее мнение о Николае Втором как о маленько глупом, набожном чудаке, можно объяснить только одним: парень почувствовал себя реально великим, у него от осознания этого величия снесло крышу. Иначе нельзя объяснить, зачем он сказал такие вещи французскому послу 21 ноября 1914 года. Прочитайте полностью, что пишет М. Палеолог:
«Зажегши папиросу и предложив мне огня, он сразу приступает к делу:
— За эти три месяца, что я вас не видал, совершились великие события. Чудесные французские войска и моя дорогая армия дали такие доказательства своей доблести, что победа уже не может от нас ускользнуть. Конечно, я не строю себе никаких иллюзий относительно тех испытаний и жертв, которых еще потребует от нас война. Но уже сейчас мы имеем право, мы даже обязаны посоветоваться друг с другом о том, что бы мы стали делать, если бы Австрия и Германия запросили у нас мира. Заметьте, что, действительно, для Германии было бы очень выгодно вступить в переговоры, пока военная сила еще грозна. Что же касается Австрии, то разве она уже не истощена вконец? Итак, что же мы стали бы делать, если бы Германия и Австрия запросили у нас мира?
— Вопрос первостепенной важности, — сказал я, — это знать, сможем ли мы договариваться о мире, и не явится ли необходимым диктовать его нашим врагам. Какова бы ни была наша умеренность, мы, очевидно, должны будем потребовать у центральных империй таких гарантий и таких возмещений, на которые они никогда не согласятся, если только не будут принуждены просить пощады.
— Это и мое убеждение. Мы должны будем диктовать мир, и я решил продолжать войну, пока германские державы не будут раздавлены. Но я решительно настаиваю, чтобы условия этого мира были выработаны нами тремя — Францией, Англией и Россией, только нами одними. Следовательно, не нужно конгрессов, не нужно посредничеств. Позже, когда настанет час, мы продиктуем Германии и Австрии нашу волю.
— Как, Ваше Величество, представляете вы себе общие основания мира?
После минутного раздумья, император отвечает:
— Самое главное, что мы должны установить это — уничтожение германского милитаризма, конец того кошмара, в котором Германия нас держит вот уже больше сорока лет. Нужно отнять у германского народа всякую возможность реванша. Если мы дадим себя разжалобить — это будет новая война через немного времени. Что же касается до точных условий мира, то я спешу вам сказать, что одобряю заранее все, что Франция и Англия сочтут нужным потребовать в их собственных интересах.
— Я благодарен Вашему Величеству за это заявление и уверен со своей стороны, что правительство Республики встретит самым сочувственным образом желания императорского правительства.
— Это меня побуждает сообщить вам мою мысль целиком. Но я буду говорить только лично за себя, потому что не хочу решать таких вопросов, не выслушав совета моих министров и генералов.
Он придвигает свое кресло ближе к моему, раскладывает карту Европы на столике между нами, зажигает новую папироску и продолжает еще более интимным и свободным тоном:
— Вот как, приблизительно, я представляю себе результаты, которые Россия вправе ожидать от войны и без которых мой народ не понял бы тех трудов, которые я заставил его понести. Германия должна будет согласиться на исправление границ в Восточной Пруссии. Мой генеральный штаб хотел бы, чтобы это исправление достигло берегов Вислы; это кажется мне чрезмерным, я посмотрю. Познань и, быть может, часть Силезии будут необходимы для воссоздания Польши. Галиция и северная часть Буковины позволят России достигнуть своих естественных пределов — Карпат. …В Малой Азии, я должен буду, естественно, заняться армянами; нельзя будет, конечно, оставить их под турецким игом. Должен ли я буду присоединить Армению? Я присоединю ее только по особой просьбе армян. Если нет — я устрою для них самостоятельное правительство. Наконец, я должен буду обеспечить моей империи свободный выход через проливы. Так как он приостанавливается на этих словах, я прошу его объясниться. Он продолжает:
— Мысли мои еще далеко не установились. Ведь вопрос так важен. …Существуют все же два вывода, к которым я всегда возвращаюсь. Первый, что турки должны быть изгнаны из Европы; второй — что Константинополь должен отныне стать нейтральным городом под международным управлением. Само собою разумеется, что магометане получили бы полную гарантию уважения к их святыням и могилам. Северная Фракия, до линии Энос — Мидия, была бы присоединена к Болгарии. Остальное от этой линии до берега моря, исключая окрестности Константинополя, было бы отдано России.
— Итак, если я правильно понимаю вашу мысль, турки были бы заперты в Малой Азии, как во времена первых Османидов, со столицей в Ангоре или в Конии. Босфор, Мраморное море и Дарданеллы составили бы западную границу Турции.
— Именно так.
— Ваше Величество не удивится, если я еще прерву его, чтобы напомнить, что Франция обладает в Сирии и в Палестине драгоценным наследием исторических воспоминаний, духовных и материальных интересов. Полагаю, что Ваше Величество согласились бы на мероприятия, которые правительство Республики сочло бы необходимыми для охранения этого наследия.
— Да, конечно.
Затем, развернув карту Балканского полуострова, он в общих чертах излагает мне, каких территориальных изменений мы, по его соображениям, должны желать на Балканах:
— Сербия присоединила бы Боснию, Герцеговину, Далмацию и северную часть Албании. Греция получила бы Южную Албанию, кроме Валлоны, которая была бы предоставлена Италии. Болгария, если она будет разумна, получит от Сербии компенсацию в Македонии.
Он тщательно складывает карту Балканского полуострова и кладет ее с такою же аккуратностью, как раз на то же место на письменном столе, где она лежала раньше. Затем, скрестив руки и даже откинувшись в своем кресле и подняв глаза в потолок, он спрашивает меня мечтательным голосом:
— А Австро-Венгрия? Что будет с нею?
— Если победы ваших войск разовьются по ту сторону Карпат, если Италия и Румыния выступят на сцену, Австро-Венгрия с трудом перенесет те территориальные уступки, на которые принужден будет согласиться император Франц-Иосиф. Австро-венгерский союз потерпел крах, и я думаю, что союзники уже не захотят более работать совместно, по крайней мере, на тех же условиях.
— Я так же это думаю… Венгрии, лишенной Трансильвании, было бы трудно удерживать хорватов под своею властью. Чехия потребует, по крайней мере, автономии — и Австрия таким образом сведется к старым наследственным владениям, к немецкому Тиролю и к Зальцбургской области.
После этих слов он на мгновение замолкает, наморщив брови, полузакрыв глаза, как будто повторяя про себя то, что собирался мне сказать. Наконец он бросает беглый взгляд на портрет своего отца, висящий сзади меня, и продолжает:
— Большие перемены произойдут, в особенности в самой Германии. Как я вам сказал, Россия возьмет себе прежние польские земли и часть Восточной Пруссии. Франция возвратит Эльзас-Лотарингию и распространится, быть может, и на рейнские провинции. Бельгия должна получить в области Ахена важное приращение своей территории: ведь она так это заслужила. Что касается до германских колоний, Франция и Англия разделят их между собою по желанию. Я хотел бы, наконец, чтобы Шлезвиг, включая район Кильского канала, был возвращен Дании. А Ганновер? Не следовало ли бы его воссоздать? Поставив маленькое свободное государство между Пруссией и Голландией, мы бы очень укрепили будущий мир. Наше дело будет оправдано перед Богом и перед историей, только если им руководит великая идея, желание обеспечить на очень долгое время мир всего мира.
Произнося последнюю фразу, он выпрямился на своем кресле; его голос дрожит от торжественного религиозного волнения; особенный блеск освещает его взгляд; Очевидно, и его совесть, и его вера затронуты. Но ни в осанке его, ни в выражении голоса — ни малейшей позы: напротив, полная простота.
— Так значит, — говорю я, — это конец Германской империи.
Он отвечает твердым голосом:
— Германия устроится, как ей угодно, но императорское достоинство не может быть сохранено за домом Гогенцоллернов. Пруссия должна стать снова простым королевством. Не так ли, дорогой мой посол?
— Германская империя в том виде, в каком ее задумали, основали и как ей управляли Гогенцоллерны, столь явно направлена против французского народа, что я, конечно, не буду выступать на ее защиту. Было бы большим облегчением для Франции, если бы силы германского мира не были сосредоточены в руках Пруссии…
Вот уже больше часа, как продолжается собеседование. После короткого раздумья и как бы сделав усилие памяти, император говорит мне:
— Мы должны думать не только о непосредственных результатах войны; мы должны заботиться также и о завтрашнем дне. Я приписываю большое значение поддержанию нашего союза. Дело, которое мы желаем совершить и которое уже стоило нам стольких усилий, будет прочно и длительно только в том случае, если мы останемся сплоченными. А раз мы сознаем, что работаем для мира всего мира, нужно, чтобы наше дело было прочно.
В то время как он высказывает это необходимое и очевидное заключение нашего длинного диалога, я вновь вижу в его глазах тот мистический блеск, который освещал их несколько минут тому назад. Его прадед Александр I должен был иметь то же глубоко верующее и просветленное выражение, когда проповедывал Меттерниху и Гарденбергу священный союз царей против народов. Но у друга г-жи Крюденер было много театральной аффектации и какая-то романтическая приподнятость. У Николая II, напротив, искренность полная: он старается скорее скрыть свое волнение, чем обнаружить его, скорее затушеваться, чем выставлять себя напоказ.
Император встает, предлагает мне еще папироску и непринужденно говорит самым дружеским тоном:
— Ах, дорогой мой посол, у нас будут великие общие воспоминания. Помните ли вы…
И он напоминает мне начало войны, предшествовавшую ей тревожную неделю с 25 июля по 2 августа; он восстанавливает малейшие подробности; особенно охотно он вспоминает те личные телеграммы, которыми он обменялся с императором Вильгельмом».
Так что же произошло в кабинете русского императора 21 сентября 1914 года?
Да в этот день наш царь пригласил на аудиенцию посла страны — своего главного союзника — и довел до него план раздела мира после окончания войны. Согласно этому плану Россия должна доминировать в Европе, фактически контролируя всю Центральную Европу до самых границ с Эльзасом и Лотарингией, в крайнем случае, до Рейна; Балканы уходят под безраздельное русское влияние; Германия, как государство, ликвидируется; создается буферное крохотное Прусское королевство… От Турции либо напрямую отторгаются все важные в экономическом отношении районы, либо они переходят под международный контроль, читай — российский, над Проливами Россия получает полный контроль…
Что же остается союзникам? В Европе — Франции достаются Эльзас и Лотарингия, естественно, ну еще подумать можно о каких-то провинциях Германии до Рейна, и …а всё, больше ничего. Про английские европейские интересы вообще ни слова. Правда, милостиво было предложено союзникам поделить немецкие заморские колонии, но вот в чем юмор царский заключался — колоний у Германии кот наплакал.
«…рыцарское воспитание наших монархов» — не смешите публику, Николай Викторович! Хотя феодалы-рыцари славились своим умением ограбить соседа, то с этой точки зрения — да, воспитание было рыцарским.
И что же сделал Палеолог после этого разговора, как вы думаете? Записал его в дневник на память потомкам и сладко заснул на мягкой русской перине? Ага, как бы не так! Он же послом все-таки на жизнь зарабатывал, поэтому 100 % — уже на следующий день его донесение читали в МИД Франции, еще через день его текст стал известен англичанам. И дальше начались «дружные» действия союзников по обузданию германского агрессора, потому что суть беседы Никки с Палеологом все поняли правильно — это ультиматум, определяющий условия послевоенного раздела мира в интересах Российской империи. Союзников в качестве полноценных партнеров на будущих мирных переговорах русские не рассматривают.
И монарх наш был уверен, что основания относиться к союзникам как к нищим попрошайкам у него уже есть, потому как немецкие войска громят французов не хуже, чем при Бисмарке, без русских им крышка. А мы сами рассчитывали на следующее, как справедливо указывает в своей книге г-н Стариков:
«Генерал Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич, родной брат будущего ленинского управделами был в это время уже начальником штаба Северного фронта. «Не только военное ведомство, кабинет министров Государственный совет и двор, но и „прогрессивная“ Государственная дума были уверены, что война с немцами закончится в четыре, от силы — в семь-восемь месяцев», — напишет он в своей книге «Вся власть Советам».
Никто из власть имущих не предполагал, что военные действия затянутся на несколько лет.
Все мобилизационные запасы делались с расчетом на то, что кампания будет закончена, если и не до снега, то, во всяком случае, не позже весны». Генерал Маннергейм говорит в своих мемуарах то же самое: «Хотя материальное обеспечение российской армии было гораздо лучше, чем десять лет назад, Россия все же не была готова к затяжной войне в Европе. Между тем считалось — и это было всеобщим заблуждением, — что конфликт между великими державами не сможет длиться долго».
Так еще бы, русские — это не лягушатники какие-нибудь, еще Фридриха Великого по Европе гоняли как пса шелудивого, а тут какой-то Вилли, которого Александр Третий в глаза называл дервишем и советовал ему на себя в зеркало полюбоваться… Так почему бы не сказать уважаемым союзничкам, чтобы они особо на плоды победы не облизывались? Но тут случилось то, чего никто «не ожидал»:
«Все считали, что война будет легкой прогулкой, а она закончилась для России катастрофой, первые признаки которой появились очень быстро. В соответствии с довоенным планированием продолжала работать и военная промышленность. В результате недостаток боеприпасов очень быстро принял угрожающие размеры. Во вспыхнувшем конфликте расход снарядов нарушал все теоретические расходы, он был просто другого порядка: по подсчету Ставки за три недели боев была израсходована полугодичная норма 76-мм зарядов. Уже в конце августа 1914 года генерал Янушкевич писал военному министру Сухомлинову, что «вопрос о патронах для артиллерии — ужасный кошмар», и телеграфировал начальнику Главного артиллерийского управления, что положение в отношении снабжения пушечными патронами «критическое».
Снаряды закончились! Когда войну планировали, вроде все предусмотрели — и сёдел вдоволь запасли, и пик, и сабель, и штыков трехгранных… Только про снаряды забыли. Вернее, не забыли, просто колбасников готовились прикладами гнать до Берлина. А что, разве не такой вывод из книги Старикова следует? В этом Николай Викторович, кстати, и «советским историкам» не противоречит. Только не все так просто было, как мне кажется, потом мы поподробнее поговорим о «снарядном голоде».
Тем не менее, только что обозначив перед союзниками свои грандиозные послевоенные планы, фактически заявив, что он намеревается их элементарно кинуть, наш царь-батюшка к ним же и побежал просить снарядов. Да еще винтовок и патронов. Да еще и оборудования для строительства автомобильных заводов. Аппетит неплохой, надо сказать, у императора российского был: мало того, что Европу под себя обкорнать хотел, так еще и губу раскатал сделать это за счет усилий промышленности тех, кого он в лохах оставить хотел.
А пока г-н Стариков продолжает издеваться над историей, как следует из хода описания им событий 1914 года: русская армия, истекая кровью, голыми руками спасает союзников, ведя бесплодные наступательные бои. И вдруг:
«В начале 1915 года царское правительство решает, что пришло время расставить точки над «i». 4 марта 1915 года министр Сазонов направляет союзным послам «Памятную записку»: «Ход последних событий приводит Е. В. Императора Николая к мысли, что вопрос о Константинополе и проливах должен быть окончательно разрешен и сообразно вековым стремлениям России». Далее перечисляются наши требования: Константинополь, западный берег Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, Южная Фракия до линии Энос — Мидия».
Оказывается, что «ход последних событий» позволяет Никки выдвигать требования по Турции, даже более жесткие, чем были озвучены Палеологу. Что ж такого случилось к этому времени?
19 февраля 1915 года началась Дарданелльская операция, оказывается, поэтому не точки над «i» расставляются, а послышался грозный рык русского медведя: Константинополь и Проливы — наши! Руки прочь!
Только автору и здесь приходится смошенничать:
«Вместо наступления на германском фронте, что вынудило бы немцев ослабить натиск на русскую армию, англичане и французы наносят удар …по Турции, пытаясь захватить те самые проливы, судьбу которых русское правительство начало обсуждать».
Да ведь наоборот же! 19 февраля удар по Турции, а 4 марта — «Памятная записка»! И как сразу всё меняется, не правда ли?!
«Стоило провоевать полгода, потерять около полутора миллиона ранеными, убитыми и пленными, чтобы наконец начать выяснять, а за что, собственно, мы воюем! Так и хочется сказать Николаю II: ну как же можно вступать в Антанту, не подписывая договора, как же можно заключать союзы, не обговаривая точных условий его заключения! Разве можно воевать, не имея четких гарантий получения военных призов и трофеев! Ведь это просто азы политики! Читая все эти документы, начинаешь четко понимать, почему революция произошла именно в царствование Николая».
Нет, я просто не понимаю, почему автор называет себя патриотом, ведь он же патриотов позорит чуть не каждым словом в своей книге! Как можно терпеть в патриотической компании человека, который русских считает нацией недоумков? Смотрите, эта тупая нация провоевала полгода, вообще не понимая: а за что, собственно, идет свалка? Только удивительной природной тупостью русских можно объяснить вступление в войну на поводке у Великобритании, помощь союзникам себе в ущерб все годы войны и отсутствие определенных целей в мировом конфликте. А чем еще? Прочитайте главу «Братство по оружию» у Старикова и согласитесь со мной, что поведение русского правительства похоже на невменяемого блаженного, который на пинки и затрещины отвечает только счастливой улыбкой безвинно пострадавшего.
Коль мы-то с вами русские да еще и патриоты, так давайте рассмотрим решения и действия русского правительства в Первой мировой войне с той позиции, что у царя, министров и генералов на плечах не кочаны капустные были, и прикинем, что же получится.
21 ноября 1914 года министр иностранных дел Российской империи уведомляет посла Франции о необходимости его прибытия на аудиенцию к императору, предупреждая, что разговор будет долгим и откровенным, т. е., как мы понимаем, не о бабах поболтать предстоит.
Встреча начинается с того, что Николай Второй кратко обрисовывает Палеологу расклад сил на текущий момент:
«Заметьте, что действительно для Германии было бы очень выгодно вступить в переговоры, пока военная сила еще грозна. Что же касается Австрии, то разве она уже не истощена вконец? Итак, что же мы стали бы делать, если бы Германия и Австрия запросили у нас мира?»
Т.е., русский царь откровенно заявляет, что все козыри у него на руках, он может предложить мирные переговоры Германии, может вынудить к переговорам Австрию, но пока еще верен союзническому долгу, поэтому вот вам, месье Палеолог, мои условия — то, о чем мы говорили выше.
Теперь француз должен передать это вверх по лестнице, и те, кто намек понял, должны дать ответ России на ее предложения (вернее, ультиматум), изложенные императором.
Ответов на этот ультиматум я не нашел. Искал старательно. Значит, все союзники расценили его как шантаж, я такой вывод могу сделать. А вы?
Или просто заранее они и не думали учитывать интересы России, надеялись к моменту разгрома Германии увидеть ее истощенной и согласной на любые условия, надеялись бросить кусок поменьше и этим отделаться? Разве так думать мы не имеем оснований?
А почему именно этот день был выбран для доведения до союзников наших условий? Что такого произошло накануне?
Оказывается, что 15 ноября 1914 года Директивой Главного Командования Франции прекращены активные боевые действия, и армии союзников перешли к позиционной войне.
Вот оно что! И русский царь, будучи человеком достаточно умным (но не гениальным, не будем строить иллюзий), о чем свидетельствует и П. Врангель:
«Ум Государя был быстрый, Он схватывал мысль собеседника с полуслова, а память его была совершенно исключительная. Он не только отлично запоминал события, но и лица, и карту; как-то, говоря о Карпатских боях, где я участвовал со своим полком, Государь вспомнил совершенно точно, в каких пунктах находилась моя дивизия в тот или иной день. При этом бои эти происходили месяца за полтора до разговора моего с Государем, и участок, занятый дивизией, на общем фронте армии имел совершенно второстепенное значение».
Так что император просчитал намерения союзников мгновенно. Ему стало ясно, что Англия и Франция намереваются вести войну на наше истощение, потом, выбрав благоприятный момент, добить Германию и продиктовать условия мира и своему противнику, и своему союзнику.
Поэтому царским правительством было принято решение передать наши условия послевоенного раздела мира. Для этого каких-то конференций, как справедливо заметил царь в беседе с Палеологом, собирать не было пока смысла, а чтобы предложения России выглядели не пустой болтовней между министрами иностранных дел, они были озвучены лично императором и подкреплены наглядно, на заранее приготовленных к встрече с послом картах.
Это, понятно, всего лишь версия, но я не вижу даже оснований предполагать другую трактовку тех событий 21 ноября.
Кроме того, исходя из того, что не были ни русский царь, ни его министры круглыми дураками, можно делать выводы, что уже первые боевые действия нашей армии не были направлены на разгром противника. Задача заключалась в стабилизации обстановки на фронте и, максимум, в создании плацдармов для дальнейших наступательных действий, когда в них возникнет потребность. Решающие битвы ждали своего времени. Опыт войн России не мог не быть использован при подготовке планов и этой войны. А этот опыт свидетельствовал о том, что почти никогда наша страна не могла воспользоваться в полной мере военными достижениями, так как, победив на поле боя, проваливалась экономически. Вот Николай Второй и не хотел дать в этот раз такого шанса поглумиться в очередной раз над русскими победами своим заклятым друзьям.
Понятно, что озвучивать такие планы было равноценно самоубийству. Во-первых, могла возникнуть реальная опасность сепаратного мира между остальными странами Антанты и Тройственного союза. Во-вторых, а как довести до общества и армии такое: воевать будем ни шатко ни валко, пока союзников не доведем до дистрофии? И как немцы и австрийцы на это отреагируют? Они дадут так воевать?
Поэтому все должно было выглядеть как естественный ход вещей, а сделать это можно было, только посадив армию на голодный снарядный паек и придерживая не в меру ретивых суворовых.
Попробуем именно с такой позиции посмотреть на события Первой мировой войны. Для этого воспользуемся мемуарами Брусилова, умнейшего и талантливейшего полководца той войны. Когда я их перечитывал, еще не предполагая, что война изначально планировалась затяжной, у меня возникало странное чувство, что автор просто многое недоговаривает, а почему недоговаривает, не мог сообразить. Он свои размышления о ходе боевых операций и странностях получаемых им приказов командования излагал только в том виде, в каком они были на момент происходящих событий, и очень редко добавлял к ним выводы, которые могли быть сформулированы ко времени написания мемуаров.
Сейчас, когда я рассматриваю записки Брусилова с точки зрения своей версии, мне понятны причины этой странности: он не мог сказать в то время открыто о стратегических задумках царского командования. Читаем вместе, что он пишет:
«…с начала войны я никак не мог узнать плана кампании. Когда я занимал должность помощника командующего войсками Варшавского военного округа, выработанный в то время план войны с Германией и Австро-Венгрией мне был известен; он был строго оборонительный и во многих отношениях, по моему мнению, был составлен неудачно. Он и не был применен в действительности, а по создавшейся обстановке мы начали наступательную кампанию, которую не подготовили. В чем же заключался наш новый план войны, представляло для меня полную тайну, которой не знал, по-видимому, и главнокомандующий фронтом. Легко может статься, что и никакого нового плана войны создано не было, и действовали лишь случайными задачами, которые определялись обстановкой».
Понимаете, о чем пишет Брусилов? Степень засекреченности плана предстоящей кампании была настолько высока, что о нем не знал даже главнокомандующий фронтом! Причем Брусилов не утверждает, что его вовсе не было, он только предположение такое высказывает.
Тем не менее, боевые действия армии, которой он командовал, можно назвать только очень успешными, оборона австрийцев была быстро прорвана, и наступление развивалось успешно. И здесь Брусилова схватили за воротник: стоять! Его сразу же оставили без подкреплений.
«Должен признать, что я до настоящего времени не могу никак понять такое странное, ничем не объяснимое отношение к моей армии, которое могло иметь крайне тяжелые и печальные последствия не только для нее, но и для всего Юго-Западного фронта. Мне и до сего дня не удалось узнать, какие соображения в данном случае руководили генералом Ивановым и бывшим тогда его начальником штаба генералом Алексеевым. В войсках моих ходили чрезвычайно тяжелые пересуды. Мне передавали, что в штабе Юзфронта было обычно выражение: «Брусилов выкрутится» или «Пусть выкручивается». Это, конечно, сплетня, но характерная сплетня, и не следовало шутить с народным негодованием, давая повод к таким сплетням. Ведь масса солдатская прислушивалась к этим разговорам и добавляла от себя: «Конечно, генерал выкрутится, да только нашей кровью и костями». Бодрости духа, столь необходимой во время войны, это не прибавляло».
Это Алексей Алексеевич лукавит слегка, сплетни он отметает, но сказать прямо не может, что ему просто не давали Карпаты от противника очистить.
А вот как, не отдавая ему приказа на переход к обороне, вынудили фактически к ней перейти:
«Неизменно уменьшавшееся количество отпускаемых огнестрельных припасов меня очень беспокоило. У меня оставалось на орудие не свыше 200 выстрелов. Я старался добиться сведений, когда же можно будет рассчитывать на более обильное снабжение снарядами и патронами, и, к моему отчаянию, был извещен из штаба фронта, что ожидать улучшения в этой области едва ли можно ранее поздней осени того же 1915 года, да и то это были обещания, в которых не было никакой уверенности. С тем ничтожным количеством огнестрельных припасов, которые имелись у меня в распоряжении, при безнадежности получения их в достаточном количестве было совершенно бесполезно вести активные действия для выхода на Венгерскую равнину. В сущности, огнестрельных припасов у меня могло хватить лишь на одно сражение, а затем армия оказалась бы в совершенно беспомощном положении при невозможности дальнейшего продвижения и крайней затруднительности обратного перехода через Карпатский горный хребет при наличии одного лишь холодного оружия. Поэтому я не стал добиваться дальнейших успехов на моем фронте, наблюдая лишь за тем, чтобы держаться на своих местах с возможно меньшими потерями. Я об этом своем решении не доносил и войскам не объявлял, но выполнял этот план действий как наиболее целесообразный при данной обстановке».
Наше командование само не дало развиться русскому наступлению после взятия Перемышля. И это, заметьте, еще только в начале войны! В штабах одни шпионы австрийские были? Или как это еще можно объяснить, как не намек генералам на переход к позиционной войне?
В 1916 году Алексея Алексеевича назначают командующим Юго-Западным фронтом, и у него состоялся разговор после назначения с царем. Вот фрагмент этого разговора:
«Я ему ответил, что имею доклад, и весьма серьезный, заключающийся в следующем: в штабе фронта я узнал, что мой предшественник категорически донес в Ставку, что войска Юго-Западного фронта не в состоянии наступать, а могут только обороняться. Я лично не согласен с этим мнением; напротив, я твердо убежден, что ныне вверенные мне армии после нескольких месяцев отдыха и подготовительной работы находятся во всех отношениях в отличном состоянии, обладают высоким боевым духом и к 1 мая будут готовы к наступлению, а потому я настоятельно прошу предоставления мне инициативы действий, конечно, согласованно с остальными фронтами. Если же мнение, что Юго-Западный фронт не в состоянии наступать, превозможет, и мое мнение не будет уважено, как главного ответственного лица в этом деле, то в таком случае мое пребывание на посту главнокомандующего не только бесполезно, но и вредно, и в этом случае прошу меня сменить.
Государя несколько передернуло, вероятно, вследствие столь резкого и категорического моего заявления…»
Понимаете, монарха от чего передернуло? От непонимания новым командующим, что РАНО! Рано наступать! Всему свое время, и когда это время приходит, то никто мешать не будет:
«11 мая я получил телеграмму начальника штаба Верховного главнокомандующего, в которой он мне сообщал, что итальянские войска потерпели настолько сильное поражение, что итальянское высшее командование не надеется удержать противника на своем фронте и настоятельно просит нашего перехода в наступление, чтобы оттянуть часть сил с итальянского фронта к нашему; поэтому по приказанию государя он меня спрашивает, могу ли я перейти в наступление и когда».
И начался разгром австрияков, причем в таких масштабах, что это грозило опрокидыванием всего германо-австрийского фронта, поэтому действия Брусилова потребовалось парализовать бездействием соседних фронтов:
«В конце октября, в сущности, военные действия 1916 года закончились. Со дня наступления 20 мая по 1 ноября Юго-Западным фронтом были взяты в плен свыше 450 000 офицеров и солдат, то есть столько, сколько в начале наступления, по всем имевшимся довольно точным у нас сведениям, находилось передо мной неприятельских войск. За это же время противник потерял свыше 1 500 000 убитыми и ранеными. Тем не менее, к ноябрю перед моим фронтом стояли свыше миллиона австро-германцев и турок. Следовательно, помимо 450 000 человек, бывших вначале передо мной, против меня были перекинуты с других фронтов свыше 2 500 000 бойцов. Из этого ясно видно, что если бы другие фронты шевелились и не допускали возможности переброски войск против вверенных мне армий, я имел бы полную возможность далеко выдвинуться к западу и могущественно повлиять и стратегически, и тактически на противника, стоявшего против нашего Западного фронта. При дружном воздействии на противника нашими тремя фронтами являлась полная возможность — даже при тех недостаточных технических средствах, которыми мы обладали по сравнению с австро-германцами, — отбросить все их армии далеко к западу. А всякому понятно, что войска, начавшие отступать, падают духом, расстраивается их дисциплина, и трудно сказать, где и как эти войска остановятся и в каком порядке будут находиться. Были все основания полагать, что решительный перелом в кампании на всем нашем фронте совершится в нашу пользу, что мы выйдем победителями, и была вероятность, что конец нашей войны значительно ускорился с меньшими жертвами».
И как это всё можно объяснить, если только не намерением царского правительства вести затяжную войну?
«Снарядный голод» — это только вопли в пользу бедных. Не голод был, а продолжение ультиматума: вам, дорогие соратники по борьбе с германским милитаризмом, не понравились предложения русского царя? Тогда воюйте! Навоюетесь вы у нас вволю, а русской армии стрелять нечем…
Стенания по поводу, что Генштаб неправильно запланировал расход боеприпасов, поэтому все за два месяца расстреляли и теперь нечем пополнять — это всё только на убогих умом рассчитано. Идет война, страна начинает жить по законам войны, как только выявилась недостача боеприпасов, вся промышленность переводится на их производство, сразу забываются потребности культурного слоя в статуэтках каслинского литья, весь металл — на снаряды! И заметьте, не демократия в стране, а самодержавие, не надо постановления правительства проводить через все согласования и другие бюрократические процедуры, указы царя имеют силу законов прямого действия. Царь сказал — все сразу исполнять обязаны.
Где такие указы? А их нет. Голод снарядный душит армию, а никто даже попыток более-менее значимых не делает, чтобы промышленность заставить боеприпасы производить. И русская армия останавливается. Все, Россия ведет дело к затягиванию войны, т. е. на истощение не только противника, но и союзников, пока не созреют до принятия условий, переданных Палеологу.
И начался концерт. Как вам этот отрывок из книги советского историка Н. Яковлева «1 августа 1914»:
«Когда в горячке года 1915-го Россия начала широко и бессистемно раскидывать заказы на вооружение и снаряжение в союзных и нейтральных странах, то это сначала вызвало величайшее изумление в западных деловых кругах, ибо марка, во всяком случае, русской военной промышленности, стояла очень высоко. В начале 1915 года в Париже собрались представители французской артиллерии, частных металлургических и химических заводов для выяснения, чем Франция может помочь России. Некоторые из присутствовавших работали до войны в Донецком бассейне, других районах нашей страны.
— Мы удивляемся, — говорили участники совещания, — что вы обращаетесь к нам за содействием. Одни ваши петроградские заводы по своей мощности намного превосходят весь парижский район. Если бы вы приняли хоть какие-нибудь меры по использованию ваших промышленных ресурсов, вы бы нас оставили далеко позади.
В России, у знавших возможности отечественной промышленности, бездумное обращение за рубеж, влекшее за собой фантастические расходы, вызывало горечь. Из Франции, например, начали поступать снаряды… из чугуна! А. А. Маниковский в ответ на недоуменные вопросы с фронта пишет в Ставку: «А что я могу поделать: ведь вопль был такой и гг. французы так сильны у нас, что, в конце концов, Особое совещание, несмотря на мои протесты, и дало заказы (хотя и немного) на это дерьмо. Ну вот оно понемногу и начинает поступать. Я буду очень рад, если авторитетный голос Ставки прозвучит по этому поводу в виде внушительного свидетельства, что фронты не удовлетворены этим суррогатом…»
А что же на самом деле было со снарядами, неужели так все плохо? Неужели действительно еще в начале войны, получив с фронта тревожные сигналы, никаких срочных мер никто не предпринял? А зачем эти меры нужно было предпринимать?
«Английский представитель при русской армии генерал Нокс писал: «Спустя год (т. е. в конце 1915 года. — Н.Я.) я узнал из достоверного источника, что в середине октября генерал Кузьмин-Караваев, старый и уважаемый человек, подавленный ответственностью, которую он нес как начальник ГАУ, на докладе у Сухомлинова расплакался, заявив, что Россия будет вынуждена закончить войну из-за недостатка в снарядах. Военный министр ответил ему: «Убирайтесь вон! Успокойтесь!» Генерала выгнали со службы. В ГАУ пришел А. Л. Маниковский. Приняв дела от предшественника, он далеко не сразу обнаружил, что дела со снарядами обстояли не так безнадежно, как представлялось. Обратившись к норме снарядов на орудие, установленной по опыту боев в Галиции в 1914 году, Маниковский отметил в мемуарах: «Допустить же, что этот вывод сделан с грубой ошибкой, никто не смел. Обнаружить ее удалось только два с половиной года спустя, когда в Петрограде собралась межсоюзническая конференция. Так вот, в секретном официальном отчете этой конференции «расход за первые пять месяцев до 1 января 1915 года указывался в 464 тыс. выстрелов в месяц, а расход за пять летних месяцев 1915 года, т. е. в период Великого отступления, по 811 тыс. выстрелов ежемесячно».
Следовательно, к 1 января 1915 года русская артиллерия расстреляла 2,3 млн снарядов. С учетом неизрасходованного довоенного запаса и нового производства Россия вступила в 1915 год, имея 4,5 млн снарядов. «Всякий непредубежденный, хотя бы и очень строгий критик согласился, что кричать при таких условиях о катастрофе из-за недостатка выстрелов, когда их израсходовано было всего 37 %, или немного более одной трети всего запаса, как будто не резон. И во всяком случае приостанавливать, а тем паче отказываться по этой якобы причине от выгодных стратегических операций достаточных оснований не было» (Н. Яковлев).
Получается, что, остановив наступательные стратегические операции в 1914 году, оправдываясь перед союзниками нехваткой боеприпасов, просто «дурака включили»? А как еще это можно понимать?
Представьте цинизм русского правительства: оно не только само не хотело заставить собственных промышленников работать на снабжение вооружением русской армии, оно еще и заказами на это вооружение стремилось загрузить заводы союзников, даже переплачивая им, делало все, чтобы «братья по оружию» тоже на голодный снарядный паек подсели!
Да, посадив армию на такой паек (только чтобы не сдохнуть), мы несли потери, наступали плохо, отступали часто, но держались, а что было на Западном фронте? Там на брустверах окопов розы цвели и солдаты безмятежно шницели жевали? Ага, так и дали им пруссаки наслаждаться счастьем парижского обывателя в грозные военные годы! Там месилово было не меньших масштабов, чем на Востоке. У того же Н. Яковлева:
«Взглянем на Западный фронт. Англия, о чем стонала российская «общественность», берегла де людей. Но в 1915 году ее потери составили 268 тыс. человек против 110 тыс. немцев, в 1916 году соответственно 600 тыс. и 297 тыс., а в 1917 году — 760 тыс. и 448 тыс., и только в 1918 году потери поравнялись — 806 тыс. и 825 тыс. Иными словами, в 1915 году, чтобы вывести из строя одного немецкого солдата, англичане тратили 2,5 своих солдата, в 1916–1917 годах — по два. Так что английские, не говоря уже о французских, генералы недалеко ушли от своих российских коллег. Утрата в 1915 году 2,5 млн человек для России драма, уверяет Шульгин. А как с потерей Англией, скажем, в 1916 году 600 тыс. человек? Ее тогдашнее население 45 млн, а России — 160 млн человек».
Неплохо немцы проредили английскую нацию? Вот это, называется, союзники в окопах отсыпались, пока русские немцев сдерживали!
А как же французы, может, они только и делали, что по Монмартру с букетами фиалок прогуливались? Так во время этих «прогулок» 1 млн 293 тыс. французов погибли.
Дорого обошлось союзникам игнорирование ультиматума Николая Второго, переданного Палеологу, не находите?
И получается, что Россия не собиралась в войне ставить точку, пока союзники не дозреют до условий, доведенных сразу после начала войны русским царем французскому послу. Вот такие они, стариковские русские, вот что значит «настоящее рыцарское воспитание». Как там у Николая Викторовича:
«Вернемся к документам английского посольства. Цитировать их можно бесконечно, общий смысл таков: после войны все решим полюбовно, не беспокойтесь, дорогие «россияне»!»
Смех да и только. Как можно игнорировать не только логику, но и общеизвестные факты? Давайте посмотрим на эти факты.
Так вот, Франция потеряла убитыми за годы той войны 1,3 млн человек, 750 тыс. человек остались инвалидами. Разрушено было 6 тыс. км железнодорожных дорог, 550 тыс. домов, 23 тыс. фабрик и заводов, потеряна половина торгового флота. Из страны-кредитора Франция превратилась в должника, военные долги составили 62 млрд франков. Цены выросли в 5–7 раз по сравнению с довоенными, а зарплаты только в 2,5 раза.
Как вам нравятся такие упитанные французы?
Но, может, англичане бифштексами и пудингами объедались?
Да не очень-то объедались: 870 тыс. человек погибли, 2 млн ранены, почти половина торгового флота осталась лежать на дне морей и океанов, вдвое сократился оборот внешней торговли, налоги выросли в 6 раз, внутренний долг — в 10 раз, внешний долг составил 1150 млн фунтов стерлингов. И все это ерунда, конечно, по сравнению с тем, что к 1938 году промышленность Великобритании почти не превышала уровня 1913 года!
Это что же выходит, что без революции и гражданской войны наши союзники так же вниз рухнули, как и Россия?
Гениальный же они план придумали «Революция — Разложение — Распад», ничего не скажешь! Похоже на поджог соседской квартиры путем сжигания всего многоквартирного дома вместе с собственной жилплощадью.
Но вернемся назад, к событиям той войны. Наши хитромудрые союзники, рассчитывая, что мощи России вполне достаточно, чтобы сокрушить войска Тройственного Союза, поэтому самим можно поберечь свои силы, которые потом на мирных переговорах пригодятся, остроумно перешли к позиционной войне и стали лихорадочно зарываться в землю. Чего только они там не нарыли и не настроили! Со своей стороны и немцы, понимая, что все решится на Востоке, стали так же активно заниматься земляными и бетонными работами. И загнали обе стороны друг друга в два противоположных угла, сидели в этих углах и глазами бешеных крыс пялились на результаты своей военной деятельности. Теперь и у Антанты не было сил прорвать самостоятельно германскую оборону, и тевтонцы там себе зубы обламывали. Немцам оставался только один выход — разбить русскую армию. Антанте тоже никакого другого счастья не светило, кроме как разгрома русскими немцев.
Скажете, что Стариков писал: Россия недостаточно сильна была против Германии, по планам вооружения она только к 1917 году могла ее превзойти? Тогда читаем внимательно книгу этого господина:
«Глава Государственной Думы М. В. Родзянко пишет в своих воспоминаниях: «В весеннюю сессию 1914 года в Государственной Думе прошел законопроект о большой военной программе, которая, выполненная в два года, то есть к 1917 году, делала нашу армию и численно, и по снаряжению значительно сильнее германской».
Все верно. Только с одной оговорочкой: в 1914 году против Германии воевали еще Франция и Англия. Поэтому фигли ждать какого-то 1917 года?
А эти скифы подлые вдруг заявили: снаряды закончились. И начали воевать так, что даже в самой России нетерпеливые «патриоты» в эпилептических припадках о Думскую трибуну головами бились.
И началась позиционная мясорубка на Западном фронте! Хорошо об этом Ремарк написал, очень советую тем, кто еще верит Старикову, что союзники в окопах устрицы бургундским запивали. Чего они только там не выдумывали, даже танки изобрели… Вляпались в затяжную, кровавую, изматывающую войну. И творец её, как я подозреваю, наш, тихий с виду, император с таким домашним прозвищем — Никки.
Потому-то все наши военные операции и выглядели как помощь союзникам, и начинались только после их просьб…
Но наш дорогой Николай Викторович этого не понимает и опять втюхивает свои стратегические выкладки потенциально гениального полководца:
«Прошел очередной год борьбы. В 1916 году германское командование снова стоит перед выбором стратегии. Убедившись, что ни огромные потери, ни отступление русских войск не приводит к решительному разгрому России, оно решает сосредоточить свои усилия на выводе из войны Франции. Главный удар германцы решают теперь нанести на Западном фронте. «Союзники» и Россия тоже собираются наступать. Для выработки и согласования своих планов Антанта проводит вторую конференцию в Шантильи в декабре 1915 года. Новый представитель России генерал Жилинский снова пытается добиться от партнеров по коалиции абсолютно простых и понятных вещей. Русское командование настаивало, чтобы наступление на Западном и Восточном фронтах велось одновременно! Промежутков между началом операций отдельных армий быть не должно. Помимо того, русский генерал добивался решения о незамедлительном наступлении остальных союзников, если кого-либо из них атаковали германцы, даже если подготовка к нему еще не окончательно завершена. Вот такие очевидные истины британским и французским генералам надо было объяснять…»
Ну это он пусть кому-то другому на уши вешает сами знаете что… А мы, даже те, кто напрямую с армией не был связан, не забыли ещё историю Великой Отечественной войны, помним ее операции. Поэтому знаем, что одновременно никто никаких ударов не наносит. Есть удары второстепенные, отвлекающие, которые служат для привлечения внимания противника, приковывают к себе его основные силы, заставляют к месту их нанесения перебросить резервы и войска с других участков фронта. А есть удары главные. Вот главные-то удары и нацелены на те участки фронтов, с которых силы передислоцированы на парирование отвлекающих. Просто, до изящества.
А Жилинский, подлец эдакий (с точки зрения союзников, конечно), чего пытается добиться? Чтобы удары были одновременными? Так это и есть тактика продолжения позиционной войны.
Естественно, наши коварные друзья догадались, к чему Никки их подвел, и ответные меры по ослаблению России предпринимают, отсюда и все эти игры с Румынией. Но мы терпим, нам это не смертельно, нам хуже, если к моменту разгрома Германии мы приползем на четвереньках и с низким уровнем гемоглобина, а галлы и англосаксы сядут за стол переговоров с румяными мордами.
И все-таки вынудил царь к 1916 году принять условия России по разделу мира, он их додавил! Вот фрагмент статьи Троцкого, которого так любит г-н Стариков:
«Только незначительная часть документов, скрывающих секретные соглашения капиталистов, уже опубликована. Многое и многое станет еще из тайного явным по мере разборки архивов Министерства иностранных дел, где сохраняются улики против империалистской дипломатии, конечно, никогда не ожидавшей их опубликования, никогда не предполагавшей возможности победы пролетарской революции.
План захватов, намеченный российской буржуазией и ее «союзниками», изобличен в своих главных чертах. «Англия» и «Франция» выговорили себе право «свободно», т. е. по своему усмотрению, определить западные границы Германии и Австрии, уступая в обмен за эти захваты такое же право «России», а именно, предоставляя на ее усмотрение установление восточных границ Австрии и Германии. «Рука руку моет» — вот первый принцип (правило) политики империалистического разбоя.
Этим не ограничивается проект аннексий в Европе. «России», т. е. Сазоновым и Терещенко выговорено, как хорошо известно, аннексия Константинополя. Но из договоров выясняется, что не только Константинополь, но и вся европейская Турция должна была достаться российской буржуазии. Соглашение о Балканах еще не опубликовано, но из печатаемой сегодня «справки» о русско-румынских отношениях явственно видна как шантажистская политика румынского правительства, захватывающего территории с чисто славянским населением, так и политика обмана, который в «удобный» момент намеревалась осуществить русская дипломатия, нарушив заключенный с Румынией договор. Но наиболее широкие захватные планы относятся к азиатской Турции. В значительной мере вся нынешняя война есть война за раздел «турецкого наследства», за «передел» турецких земель между банками, промышленниками и купцами наиболее сильных капиталистических держав. По соглашению, которое опубликовывается нами сегодня, азиатская Турция подлежит раздаче по кускам всем «союзникам».
От Турции остается только «хвостик», — небольших размеров область, со всех сторон окруженная владениями счастливцев, поживившихся за ее счет. Сравнительно мало получают Италия и Греция. Солидный куш получает Франция в виде Сирийского побережья и земель к северу от Средиземного побережья. Эта предоставленная Франции область встречается с областью, которая отдается России и которая включает часть Черноморского побережья (до пункта западнее Трапезунда) и земли, лежащие от него по направлению на юг. К русским и французским областям прилегает с востока английская область, суживающейся полосой идущая к Персидскому заливу и захватывающая всю Месопотамию с Багдадом. Кроме этих трех крупных кусков турецкого пирога, открыто раздаваемых «державам» на руки, соглашение предусматривает еще образование «независимой» арабской федерации, подлежащей, однако, распределению на «зоны влияния».
«Зона влияния» — термин дипломатический, а на обыкновенном языке означает — область господства. Арабская «независимая» федерация, заранее разделенная на «области господства», конечно, на деле была бы «независимой» только от арабов и целиком зависимой от заправил международного капитала.
Кроме соглашения о разделе Турции между «Россией» и «Англией», заключено было также соглашение о разделе Персии, окончательно лишавшее персидский народ всякой тени самостоятельного существования…» (Л. Троцкий. Что гласят тайные договоры?)
Главная фишка в том, что эти договоры датируются не 1914 годом, а 1916-м! Так это что значит? Император русский вырвал у остальных стран Антанты всё, что он Палеологу доводил на встрече в 1914 году. Вот это называется марионетка английская! Вот это «ослик», втянутый в войну!
А разве программа вооружения в России была свернута? Как бы не так! И срок ее исполнения остался прежним — 1917 год.
И русский император готовится встретить 1917-й! Да как еще готовится! То, что г-н Стариков обошел своим вниманием, я просто тупо процитирую статьей из Википедии:
«Борис Владимирович Штюрмер «20 января 1916 года назначен председателем Совета министров, с 3 марта по 7 июля того же года — одновременно министром внутренних дел, а с 7 июля — министром иностранных дел. Боролся против революционного движения и думской оппозиции. По мнению анонимного, предвзятого источника, пишущего с точки зрения согласия с политикой Николая Второго, «на посту министра иностранных дел Штюрмер действовал по непосредственным указаниям Императора Николая II с чрезвычайной смелостью и настойчивостью в деле обеспечения русских выгод в случае успешного окончания войны и добился согласия союзников на все русские требования. За это его крайне невзлюбили союзные представители, ведшие против Штюрмера настоящую травлю».
Англофила, министра иностранных дел Сазонова, значит, с должности снимают и отправляют послом в Англию вариться в компании представителей его любимой нации, а вместо Сазонова министром иностранных дел — Штюрмер, сын обрусевших немцев.
Все теперь ясно? Понятно, что Николай Второй приготовился разгромить Тройственный Союз и посадить за стол переговоров с представителями измотанных войной Англии и Франции министра, который с ними через губу говорить будет?
Ненависть кандидатура Штюрмера вызвала колоссальную, вся российская «прогрессивная» общественность, которую потом большевики метлой вон выметут, встала на дыбы.
Давили на царя и родственники. И теперь оцените ход Николая — он министром иностранных дел назначает финансиста Н. Н. Покровского. Это уже плевок в лоснящиеся морды кадетов и либералов. И союзники сигнал поняли.
Так где же здесь этот тупой, но с «рыцарским воспитанием» царь? Где же здесь недалекие умом русские, удобрявшие поля Галиции своими телами ради интересов англичан?
Покажите мне их! Я вижу только сильного, коварного зверя в лице Российской империи, приготовившегося нанести смертельный удар своей жертве и отогнать от ее трупа гиен и шакалов.
А нынешним российским патриотам какой образ больше нравится: мой или Старикова?
* * *
Перечитал дневник Николая Второго, искал сведения о «снарядном голоде», нашел всего одно упоминание — и то, за 1916 год, когда уже о такой проблеме и не вспоминали:
«30 июня. Четверг
В нашем наступлении произошла временная остановка на р. Стоходе вследствие необходимости пополнения больших потерь и недостатка в снарядах, особенно тяжелой артиллерии».
И снова стал перечитывать эти записки. Не отпускало чувство, что писал мягкий, добрый человек, вынужденный по прихоти судьбы и рождения стать жестоким зверем, возвратившийся с кровавой охоты в логово и отвлекающий себя воспоминаниями о том, как колол лед, рубил дрова, гулял по парку, переживаниями о здоровье детей…
Кто и как только не изгалялся над этим дневником, якобы в нем видна вся ограниченность царя… Тупицы и дегенераты!
В начале книги я позволял себе иронию в отношении царя, насмешки. К завершению этой главы не могу себе позволить больше называть его насмешливо «Никки». Последний русский император имеет право носить гордое и страшное имя: Николай Кровавый!
Он родился царем в том мире, в котором жил. В соответствии с правилами и законами того мира он стал не ягненком, а хищником, вступил в смертельную схватку с самыми опасными тварями того мира и в этой схватке никого не жалел, ради интересов Империи, как он их понимал. Он залил кровью и свой народ, и народы врагов, уже готов был растерзать свою жертву, но погиб сам. И не его в этом вина. Он просто не заметил, что мир вокруг него изменился. И в этом новом мире ему не было места. А когда погибает зверь, погибает и его выводок.
И не надо память о последнем русском императоре оскорблять, поливая его образ лампадным маслом, делая из него икону в сусальном золоте.
Пусть в памяти нашей он останется не глуповатым добрячком в образе невинно замученного барашка, а тем, кем он был — Великим Русским Кровавым Царем.
Он вел нашу Родину к Величию! К такому, как он понимал, Величию.
Пусть он погиб, но Родина наша стала Великой. В этом есть и его заслуга. Косвенная, но есть. Можно только представить Россию в альтернативной реальности, закончившей со всем напряжением сил войну в 1915 году. Можно только представить в той реальности наглые рожи французских и британских дипломатов, диктующих условия мира с фигами в карманах англофилу Сазонову. И была бы Русь к сегодняшнему дню нищим улусом Евразии…
Мы, русские, вправе гордиться собой и нашим последним царем — Николаем Кровавым.
Это я как коммунист вам говорю.