Каганович Лазарь Моисеевич

Памятные записки

(отрывки из Часть 1)

 

 

ВСЕРОССИЙСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ ВОЕННЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ

Большинство из нас, делегатов Всероссийской конференции военных организаций, впервые приехали и впервые видели Петроград. Но каждый из нас, особенно старые большевики, любили и чтили Петроград как великий центр революции, как колыбель русской революции.

Мы ходили по улицам рабочих районов, особенно в Выборгском районе, и всюду чувствовали не только историю великой борьбы передовых революционных людей Питера за дело освобождения рабочего класса, но бурно кипящую революционную решимость современных борцов, готовых отдать свою жизнь за победу социалистической пролетарской революции, за завоевание власти пролетариата.

Как и все — и питерцы, и приезжающие в Питер, — мы восторгались очаровывающим удивительным природным явлением — июньскими петроградскими «белыми ночами». О них написано немало замечательных поэтических строк. Но и здесь наши души были захвачены не столько природной поэтически-романтической стороной, хотя мы были вовсе не чужды поэзии и романтики, сколько тем, как «белые ночи» тоже стали ареной острой классовой политической борьбы, инструментом революционной романтики, поглотившей поэтическую «внеклассовую бесстрастность». Все площади, особенно у театров, цирков, дворцов и общественных сооружений, бульвары, улицы были заполнены народом и нескончаемыми митингами. Здесь шла острая политическая борьба между различными партиями, группами и просто одиночками, выскакивавшими со своими «оригинальными» высказываниями, выкриками, кончавшимися зачастую «синтезом» морально-политического с физическим воздействием.

Мы, делегаты, ходили по этим «белоночным» митингам, принимали в них участие, выступали на них, воздерживаясь, конечно, от «физкультурного» участия, хотя иногда, когда пакостники и подлецы особенно расходились, бывали на грани участия, но положение наше обязывало к выдержке. Проездом из Саратова в Москве я, например, тоже наблюдал и участвовал в таком ночном митинге, но в Петрограде они носили более острый характер, и это отражало всю остроту накаленной до краев политической атмосферы в Петрограде.

«Белоночные» митинги — это особое, интереснейшее явление. В одних местах они носили характер неорганизованных бесед — препирательств, хватания друг друга за грудки, в иных местах это были митинги с выступлениями ораторов по очереди без записи, а иногда без очереди, когда локтевое самопроталкивание вперед заменяло председателя, которого, как правило, на этих митингах не бывало. Проходили они бурно, страстно, их состав менялся, но не уменьшался — одни уходили, другие приходили. Одни ругали Временное правительство, кадетов, меньшевиков, эсеров, другие ругали большевиков, третьи говорили о трудностях вообще, четвертые ругали спекулянтов. Но чаще всего заострялся вопрос о войне, особенно когда выступали солдаты, тем более раненые, которые костили «тыловых» ораторов всем освоенным в совершенстве матерным лексиконом. Организующее начало, и притом с известной страстностью, вносили большевики, попадавшие на эти митинги. Нельзя сказать, что их активность проходила всегда благополучно. Иногда кончалось довольно трагическим избиением, особенно когда большевиков было мало.

Делегаты конференции выступали почти во всех полках и воинских частях Петрограда. Мне лично приходилось выступать в нескольких частях, в том числе в Пулеметном полку, Московском и Волынском. Нельзя сказать, что во всех этих полках было одинаковое настроение. Если в Пулеметном полку настроение было настолько боевое, что нам даже приходилось в известной мере держаться сдерживающего тона, то в Волынском полку было все еще сильно эсеровское влияние, особенно потому, что в полковом комитете было засилье активных эсеров.

Делегаты конференции с огромным напряжением ожидали доклад товарища Ленина. Они ясно понимали, что доклад вождя партии является главным, центральным вопросом работы конференции, который определяет все направления ее решений и всю дальнейшую работу военной организации партии. Но кроме сознания важности доклада делегаты были охвачены непередаваемыми чувствами трогательной любви и преданности к своему учителю, подвергающемуся дикой, злобной травле врагов революции и народа.

Трудно передать словами то настроение, которое господствовало в сравнительно небольшом зале, когда делегаты впервые увидели и услышали Ленина, когда Ленин появился за столом президиума, на трибуне.

Бурное реагирование делегатов, долго несмолкаемые аплодисменты, возгласы в честь Ленина и партии отражали не только личные настроения делегатов, но и чувства и настроения миллионов революционных солдат, прежде всего большевиков, пославших их на конференцию. Как только Ленин начал свой доклад, все были прикованы, захвачены железной логикой, глубиной и убедительностью доклада, никто не шелохнулся. Благодаря небольшому объему зала мы все сидели как бы рядом с Лениным, вокруг него, как внимательные и верные ученики вокруг своего учителя. Доклад товарища Ленина носил по преимуществу характер разъясняющей и убеждающей беседы, в то же время он гневно разоблачал врагов и призывал к борьбе с ними.

Можно сказать, что, хотя часть делегатов до доклада считала необходимым немедленное выступление для захвата власти, доклад вызвал потребность «переоценки ценностей». Я сидел в гуще делегатов и слышал от многих из них прямые заявления: да, придется пересмотреть свои взгляды. Уж очень убедительно говорил Ильич, его доклад предупреждает нас, чтобы мы не «наколбасили» в большой политике, а это посерьезнее, чем «наколбасить» просто в маленьком деле.

Большинство ораторов выступали за позицию, которую защищал в своем докладе товарищ Ленин. В числе таких ораторов, защищавших позицию ЦК — позицию товарища Ленина, был и я.

К этой своей речи я, конечно, с волнением готовился, хотя я ее не писал. Тогда вообще мало кто произносил речи по написанному, да, пожалуй что, и теперь мне трудно читать свою речь. Но продумывал я каждое положение, составил схему речи и т. д. Я думаю, что и в современных условиях, когда почти каждый умеет произносить речи, поймут меня и не усмотрят ложной скромности, если я скажу, что, несмотря на то что я уже умел выступать, в данном случае я ужасно волновался. Шутка ли сказать — выступать по докладу товарища Ленина, по такому острому вопросу, в такой острый момент, впервые на всероссийской партийной трибуне. Это мое волнение особенно усилилось, когда меня вызвал товарищ Подвойский и сказал: «Знаете, товарищ Каганович, здесь вот у нас имеются многочисленные заявления дореволюционных членов партии — делегатов конференции, чтобы от их имени приветствовать товарища Ленина, выразить их солидарность с теми положениями, которые он изложил в своем докладе. Мы считаем, что это будет полезно для всех остальных делегатов. Мы думаем, что вы сумеете реализовать эту идею в своей речи». Я сказал Подвойскому, что для этого есть товарищи постарше меня и по возрасту, и в партии. Товарищ Подвойский, видя мое волнение, утешил, подбодрил меня и сказал: «Я уверен, что вы скажете коротко и хорошо». Я сказал, что для меня это великая честь и я постараюсь выполнить поручение товарищей.

«Это наше приветствие, — сказал я, — есть клятва верности руководству Ленина, его революционно-марксистским принципам, теории, стратегии и тактике классовой борьбы за победу социалистической революции. Мы, делегаты — дореволюционные большевики, не отделяем себя от всех делегатов и уверены, что вместе с нами все делегаты конференции приветствуют товарища Ленина и будут верны ленинскому руководству нашей партии».

Вся конференция в едином порыве, стоя, долго бурными аплодисментами приветствовала товарища Ленина.

Поделившись опытом работы Саратовской военной организации по оказанию помощи рабочим, в особенности железнодорожникам, по организации Красной гвардии и овладению ею военными знаниями и оружием, по подъему революционной активности солдат и подготовке основных кадров к возможным событиям в ответ на выступления контрреволюции, я закончил свою речь предложением признать правильными все выдвинутые товарищем Лениным в докладе положения и соответственно выработать резолюцию конференции, которая укажет всем военным организациям Ленинский путь работы и борьбы.

Несмотря на острый характер обсуждения доклада товарища Ленина, делегаты конференции, даже те, которые проявляли экстремистские настроения, поняли, что время для вооруженного выступления и захвата власти пока еще не наступило, что товарищ Ленин абсолютно правильно осветил положение и поставил наши задачи. Поэтому резолюция, выработанная в соответствии с докладом товарища Ленина, была принята единогласно.

Ленин выступал на конференции дважды. Второй доклад был посвящен аграрному вопросу.

Прежде всего я должен сказать о том, что у некоторых товарищей имеются сомнения, был ли этот доклад на конференции. Такие сомнения, как мне передавали, были высказаны еще в 1936 году на одном собрании в Комакадемии. При этом говорили о том, что не осталось-де никаких следов. Но ведь, к сожалению, и по первому докладу больших документальных следов не осталось. Как делегат конференции, слушавший доклады Ленина, я заявляю, что товарищ Ленин сделал доклад по аграрному вопросу на конференции вслед за первым докладом.

Дело было так. После первого доклада был объявлен краткий перерыв. Во время этого перерыва мы, группа делегатов, подошли к товарищу Ленину как раз по поводу аграрного вопроса. Мы ему рассказали, как эсеры спекулируют своей программой о социализации земли, и поэтому просили его в докладе по аграрному вопросу осветить этот вопрос и, как мы сказали, «натаскать» нас по этому вопросу. Завязалась краткая беседа с товарищем Лениным, в которой и я имел счастье принять участие. Товарищ Ленин задал нам некоторые вопросы и, помню, полушутя сказал: «Видать, вас эсеришки все еще пугают. Хорошо, — сказал он в заключение беседы, — я в своем докладе коротко скажу об этом». Тут же товарищ Ленин обратился к подошедшим членам президиума конференции товарищам Подвойскому, Крыленко и другим и сказала «Знаете, товарищи, мне было бы удобнее не откладывать доклад по аграрному вопросу. Я к нему готов, так как делал этот доклад на Апрельской конференции, и было бы хорошо, если бы я с ходу сейчас кратко сделал бы этот доклад». Все с радостью согласились с этим, и после перерыва товарищ Ленин сделал доклад по аграрному вопросу.

Доклад товарища Сталина о национальном движении и национальных полках по важности идет вслед за докладами товарища Ленина.

Остроту этого вопроса мы ощущали на местах. Например, у нас в Саратове на одном из заседаний Совета рабочих и солдатских депутатов остро обсуждался вопрос о требовании украинских солдат о выделении их в отдельный полк. Докладчик на Совете рассказывал, что споры доходят чуть ли не до кулаков. «Мы, — говорят они, — хотим защищать Украину». На заседании Саратовского Совета против этого выступали и некоторые довольно ответственные большевики. «Теперь, — говорил, например, Васильев-Южин, — русификацией никто не будет заниматься. Национальное самоопределение мы сами признали. Но ведь в Украине, кроме малороссов, есть евреи, есть поляки и другие. Выделение национальностей, как козлов от овец, мы не признаем. Мы считаем, что это дело темных сил. Мы провозглашаем единение, а не разъединение. Смешно и недемократично и в духе старого строя выделять великорусские, еврейские, латышские, польские батальоны». Не со всеми этими доводами мы были согласны, но и другие тоже усматривали в этом стремление разжечь национальную рознь.

Были и отдельные выступления, в которых высказывались сомнения насчет правильности самого принципа о праве наций на отделение, и особенно о праве формирования национальных военных частей.

В центре конкретных споров о формировании национальных полков была Украина не только потому, что в армии было много украинцев, но и потому, что украинцы проявляли наибольшую активность. К июню они успели созвать несколько войсковых съездов, создать не только Центральную Раду, но и отдельные Рады в армиях и практически приступить к формированию украинских воинских частей.

Поэтому в прениях больше всего горячих выступлений было против формирования украинских частей. Некоторые товарищи при этом указывали, что это требование не украинского народа, а украинских помещиков и офицеров, поэтому они принципиально против национализации армии.

В прениях на военной конференции отразились разногласия, имевшие место на Апрельской конференции.

В повторном выступлении товарищ Сталин еще раз разъяснил принципиальную установку партии, подчеркнул, что признание права на отделение и права формирования национальных полков приведет к укреплению доверия между народами России и проложит путь к добровольному объединению в одно государство. Необходимо, сказал товарищ Сталин, в резолюциях указать, что Конференция считает правильным право на образование национальных частей, хотя она убеждена, что это не в интересах трудящихся, и поэтому Конференция уверена, что пролетариат Украины и других народов России будет бороться за замену постоянной армии всенародной милицией трудящихся.

После заключительного слова выработанная комиссией резолюция была принята единодушно. Можно без преувеличения сказать, что обсуждение этого вопроса на военной конференции и принятая резолюция имели важнейшее как практическое, так и принципиальное историческое значение для всей партии.

Не могу не сказать, что мое личное участие в работе комиссии по выработке резолюции принесло мне огромную пользу в моем развитии и большое, на всю жизнь, удовлетворение личным, непосредственным знакомством с товарищем Сталиным и общением с ним в процессе выработки резолюции, где он проявлял большой такт по отношению к возражающим товарищам, большое внимание к вносимым поправкам и понимание пожеланий каждого делегата, не говоря уже о глубоком знании национального вопроса в Ленинском его понимании.

В результате обсуждения кандидатур и голосования конференция избрала следующий состав Всероссийского бюро: Н. И. Подвойский, В. И. Невский, Н. В. Крыленко, Е. Ф. Розмирович, К. А. Мехоношин, М. С. Кедров, Н. К. Беляков, С..А.Черпанов, Л. М. Каганович, П. В. Дашкевич, А. Я. Аросев, Ф. П. Хаустов, И. Л. Дзевялтовский и Гинтовт.

На этом конференция закончила свою плодотворную и важную для партии и революции работу 23 июня 1917 года.

Первое заседание Всероссийского бюро не затянулось потому, что мы, делегаты, торопились уехать.

На первом заседании Бюро товарищ Подвойский поставил вопрос обо мне. «Питерцы, — сказал он, — ставят вопрос об оставлении товарища Кагановича для работы в Петрограде. ЦК просит об этом, и я их поддерживаю, бюро в этом тоже заинтересовано — он сможет вести у нас организационную работу. Что скажет сам товарищ Каганович?» Я был ошарашен этим неожиданным предложением и не сразу даже смог ответить. Придя в себя, сказал: «Я очень благодарен за такое предложение и за доверие питерской организации, которую мы очень уважаем и ценим, но скажу вот что: в Питере работников много, а в провинции мало. В Саратове меня ждут, там тоже много дел, кроме того, есть еще Поволжье, где тоже работы много. Да и должен еще сказать, что я получил сведения, что там положение напряженное, вроде как здесь в Пулеметном полку. Меня там эсеры и меньшевики шельмуют, идет кампания с требованием моего ареста. Если я сейчас оттуда уйду — это подорвет авторитет нашей партийной организации. Учитывая все это, мне лучше сейчас выехать туда, а там дальше можно будет поговорить еще». Тогда товарищ Подвойский сказал: «Давайте сейчас не решать, я доложу товарищу Свердлову, потом и решим».

Когда кончилось заседание Бюро, товарищ Подвойский мне сказал, чтобы я зашел к нему часа через три, а тем временем пошел на совещание по агитации и агитаторским курсам, которое уже началось. На совещании были заслушаны интересные доклады. Сделал доклад и я об опыте Саратовской организации — о наших курсах. Так как я, не дождавшись окончания совещания, ушел к Подвойскому, то мне потом руководитель совещания сказал, что наш опыт хорошо оценен совещанием и одобрен. Когда я пришел к товарищу Подвойскому, он мне сказал: «Пойдемте к товарищу Свердлову, он хочет с вами поговорить». Я был обрадован, что лично познакомлюсь с таким выдающимся организатором в партии.

Товарищ Свердлов хорошо меня встретил и прежде всего сказал: «Вы, конечно, знаете, что такие вопросы, как место работы, — дело не личное, а решает их ЦК». Я ответил, что хорошо это знаю, но член партии может высказать при этом свое мнение. Он, смеясь, согласился с этим. После этого предисловия товарищ Свердлов сказал: «Питерцы очень просят оставить вас здесь, видимо, вы им понравились. Действительно, вы им были бы полезны и нужны. Кроме того, товарищ Подвойский хочет вас еще использовать для организационной работы в Бюро военных организаций. Все это было бы очень хорошо, но вы, пожалуй, правы, что на местах людей не хватает, в том числе в Поволжье. Но вам придется распространить свою работу на другие центры Поволжья, по возможности выезжая туда, — как член Всероссийского бюро военных организаций вы имеете на это право. Главное, ЦК вам это поручает и надеется, что вы это поручение выполните хорошо». Я ответил товарищу Свердлову, что я с большим удовольствием и партийным удовлетворением принимаю это поручение и постараюсь его выполнять, как этого требуют интересы партии и ее военной организации. Но при этом доложил, что не исключены, а скорее, даже вероятны, всякие изменения: сейчас в Саратове эсеро-меньшевистские организации развернули кампанию против нас и в особенности против меня, требуя моего ареста и предания суду. Если это у них не пройдет, они могут устроить внеочередную отправку меня с маршевой ротой на фронт. Тогда моя деятельность в Поволжье будет сорвана, и я не смогу выполнить поручения ЦК.

Яков Михайлович, подумав, сказал: «Это, конечно, вполне возможно, хорошо, что вы мне об этом сказали. Тогда давайте сейчас определим, что будем делать, если это случится. У нас плохо дело в очень важном для нас районе. Этот район входит в зону Западного фронта, но главное в том, что это особый центр, в котором размещается ни мало ни много, как Ставка Верховного Главнокомандующего — это Могилев. В нем и вокруг него расположены надежные, с их точки зрения, войсковые части. А там не только военной, но и общепартийной большевистской организации нет. Есть большевики, но они входят в объединенную организацию с меньшевиками и даже с оборонцами. В близлежащем Гомеле — старая хорошая большевистская организация, но она сейчас еще слаба для того, чтобы распространить свое влияние, воздействие и руководство на Могилев. Вы понимаете, товарищи, насколько нам важно иметь там серьезного, крепкого работника. Поэтому, если вас будут изгонять из Саратова, старайтесь всячески попасть на Западный фронт, точнее в район Могилева или Гомеля. Мы дадим указания в Минск, чтобы вам помогли, да и вы, товарищ Подвойский, примите возможные меры, ведь это один из важнейших пунктов военной организации. Если в Могилеве трудно будет создать легальную военную организацию, надо создать нелегальную. То же и с товарищем Кагановичем: если трудно будет обосновать его там легально, то ему придется перейти на нелегальное положение или обосноваться в Гомеле и оттуда вести работу и в Могилеве. Никаких мандатов мы вам не даем. Вы теперь — член Всероссийского бюро военных организаций при ЦК и должны действовать от его имени, поддерживая с ним связь».

Я поблагодарил за доверие и сказал, что понимаю важность поручения ЦК и сделаю все, чтобы его выполнить. Как раз в это время зашли к товарищу Свердлову и сообщили ему, что в Пулеметном полку идет большой и бурный митинг, требуют представителя ЦК или «Военки». Яков Михайлович, не долго думая, сказал, обращаясь к товарищу Подвойскому и ко мне: «Вот вы оба и отправляйтесь туда, хорошо бы захватить еще кого-либо из боевых товарищей. Вот видите, — сказал он мне, смеясь, — вам везет, перед отъездом вы еще раз выступите перед питерцами», — и тепло попрощался со мной. Мы захватили еще товарища Аросева и отправились в полк.

В Пулеметном полку мы застали бурную и жаркую обстановку, вызванную наступлением на фронте. Особое раздражение солдат вызывала бесконечная, продолжающаяся травля этого полка и поступавшие к ним угрозы расформировать полк или отправить его на фронт целиком.

Мы пришли как раз в момент выступления оратора, гневно костившего Временное правительство и требовавшего немедленного выступления с оружием в руках против правительства. От нас сначала выступил товарищ Подвойский, потом, не сразу, выступили все мы. Настроения были такие, что нас забрасывали вопросами, репликами во время речи, шумели основательно. Нам все же удалось сдержать эти настроения, ввести его в более или менее спокойное русло, и, используя многое из тех аргументов, которые приводил товарищ Ленин на конференции, мы добились тогда решения не выступать пока.

Под впечатлением этого митинга я и отбыл из Петрограда в Саратов. Я ощутил с особой силой, насколько правильна линия, выработанная конференцией военных организаций, — линия, данная Лениным, и какая большая работа нужна для того, чтобы претворить ее в жизнь.

 

 

Революционный Петроград

Поезд, в котором я ехал, продвигался настолько «аккуратно» и «стремительно», что я опоздал к открытию Учредительного собрания — оно открылось 5 января, а я прибыл в Петроград б января 1918 года.

Прочитав «Правду», я понял, что приехал я даже не к «шапочному разбору», а к похоронам. Отчет о первом и последнем заседании Учредительного собрания показал мне, что, как и следовало ожидать, эсеро-меньшевистско-буржуазное большинство отклонило оглашенную председаталем ВЦИК товарищем Свердловым «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа» и противопоставило Учредительное собрание Советской власти. Я с удовольствием читал оценку нашей ленинской «Правдой» этого сборища разбитых Октябрьской революцией контрреволюционных партий как холопов и прислужников российских и заграничных банков и капиталистов, пытающихся вернуть потерянное, вернуть власть буржуазии и помещикам и захлестнуть петлю на шее социалистической власти и революции. Но ошиблись эти мелкотравчатые политиканы — большевики были подготовлены к такой возможности, к такой уловке.

Я с большим удовлетворением воспринял декларацию фракции большевиков, оглашенную на первом заседании Учредительного собрания. Она вытекала из тезисов Ленина, напечатанных в «Правде» еще 26 (13) декабря 1917 года, которые дали всей партии единственно правильную линию. Эти тезисы предостерегли большевиков от формального подхода к Учредительному собранию и тем более его идеализации. «Всякая попытка, прямая или косвенная, рассматривать вопрос об Учредительном собрании с формально-юридической стороны, в рамках обычной буржуазной демократии, вне учета классовой борьбы и гражданской войны, является изменой делу пролетариата и переходом на точку зрения буржуазии. Предостеречь всех и каждого от этой ошибки, в которую впадают немногие из верхов большевизма, не умевших оценить октябрьского восстания и задач диктатуры пролетариата, есть безусловный долг революционной социал-демократии».

Декларация фракции большевиков в Учредительном собрании со всей решительностью заявила, что Учредительное собрание, избранное по устаревшим дооктябрьским партийным спискам, как показали прения в течение целого дня, отвергло волю громадного большинства трудовой России, отказалось «признать завоевания Великой Октябрьской революции, советские декреты о земле, мире, о рабочем контроле и прежде всего признать власть Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов…»

Я немедля поехал в ЦК и в военную организацию при ЦК, где встретил члена Бюро военных организаций товарища Мехоношина. Мы оба были рады встрече. Он мне коротко рассказал о работе «военки», об организации Народного комиссариата по военным делам и об Учредительном собрании, о решении ЦК и Правительства по этому вопросу. Он мне сказал, что ЦК и Совет Народных Комиссаров приняли проект декрета о роспуске Учредительного собрания, что сегодня этот декрет будет обсуждаться на заседании ВЦИК. «Я, — сказал он, — собираюсь как раз туда, поедем вместе». По дороге он мне дополнительно рассказал о том, как открылось первое заседание Учредительного собрания. «Так что, — заключил он, — тебе нечего жалеть, что ты опоздал, — зрелище было жалкое». Он рассказал мне о том, чего не было в печати: что ЦК вынужден был сместить бюро фракции большевиков в Учредительном собрании (Рыков, Каменев, Милютин) за их правооппортунистическую линию, наносящую вред единству фракции.

Мы приехали на заседание ВЦИК как раз перед выступлением товарища Ленина. Трудно передать, насколько я был счастлив возможностью вновь, второй раз в жизни видеть и слушать Ленина — любимого вождя и учителя.

Свою речь о роспуске Учредительного собрания Ленин начал с истории, доказывая, что столкновение между Советской властью и Учредительным собранием не случайное текущее явление, а подготовлено всей историей русской революции, перед которой была поставлена неслыханная задача социалистического переустройства общества. Сказав о событиях 1905 года, о революции 1917 года, Ленин с особой убедительной силой говорил о рожденных еще в 1905 году Советах, что это нечто великое, новое и небывалое в истории мировой революции как форма демократизма, не имеющая себе равной ни в одной из стран. Как нужны были именно эти слова в момент, когда враги вопят о разрушенной демократии в лице Учредительного собрания и когда даже у не врагов «сосет под ложечкой» какое-то сомнение.

Ленин далее дал глубокий разбор самой природы Советов. Ленин высмеивает, опрокидывает тех, кто говорит, что возмущение масс, развитие революции вызвано какой-либо отдельной партией, отдельной личностью или, как они кричат, волей диктатора. «Пожар революции воспламенился исключительно благодаря неимоверным страданиям России и всем условиям, созданным войною, которая круто и решительно поставила вопрос перед трудовым народом: либо смелый, отчаянный и бесстрашный шаг, либо погибай — умирай голодной смертью». И далее Ленин вновь возвращается к Советам: "И революционный огонь проявился в том, что Советы — эта опора трудовой революции — были созданы. Русский народ совершил гигантский скачок — прыжок от царизма к Советам. Советы, разжигая пожар революции, повелительно диктуют народу: «борись, бери в свои руки все и организуйся». Ленин говорил: "Кто нам указывает на то, что мы, когда-то защищая Учредительное собрание, теперь его «разгоняем», у тех людей «мысли нет ни зерна — и только пышные пустые фразы. Ибо некогда, по сравнению с царизмом и республикой Керенского, Учредительное собрание было для нас лучше их пресловутых органов власти, но, по мере, возникновения Советов, последние, конечно, как всенародные революционные организации, стали несравненно выше всех парламентов всего мира.

Народ хотел созвать Учредительное собрание — и мы созвали его. Но он сейчас же почувствовал, что из себя представляет это пресловутое Учредительное собрание. И теперь мы исполнили волю народа, волю, которая гласит: вся власть Советам. А саботаж мы сломим». Ленин с острым, ярким сарказмом высмеял заседателей в этом Учредительном собрании, сравнив бьющий ключом, полный жизнью Смольный с Таврическим дворцом, где, говорит Ленин, «я почувствовал себя так, как будто бы я находился среди трупов и безжизненных мумий… И по воле Советской власти Учредительное собрание распускается, и Советская революционная республика восторжествует во что бы то ни стало». Поднялся весь зал, бурные аплодисменты перешли в не виданную мною никогда овацию, долго, долго несмолкаемую, со всех концов неслись возгласы, и больше всех слышно было: «Да здравствует Ленин! Да здравствует Советская власть!»

Я видел и слышал выступающего Ленина второй раз. В этот — второй раз, в январе 1918 г., сразу почувствовалось, что выступает наш вождь, который уже привел свою большевистскую армию к победе Социалистической революции и власти Советов, его голос, его жесты те же, вся его речь в целом такая же — цельная, вылитая, выкованная из одного куска высококачественной стали. Но я, как и все, чувствовал, видел, что с ростом победивших масс и их партии, с ростом новых задач победившей власти Советов и гигантских масштабов строительства новой, социалистической жизни еще более могущественно развернулось величие и гений нашего вождя и учителя, бодро и уверенно ведущего рабочий класс, его партию, беднейшее крестьянство и молодое Советское государство к новым великим победам.

Ясная, доходчивая речь Ленина давала глубокий научный ответ всем клеветникам — и прошлым, и современным, сводившим Октябрьскую революцию к заговору большевиков, к «солдатскому бунту». Ленин в этой речи и в дальнейшем во многих своих трудах и речах доказал, что эти утверждения врагов революции смехотворны, убоги, ненаучны и невежественны, что главной причиной победы Октябрьской революции является объективная историческая необходимость и неизбежность дальнейшего развития революции. Российская революция, свергнув царизм, должна была неизменно идти дальше, не ограничиваясь торжеством буржуазной революции, ибо война и созданные ею неслыханные бедствия изнуренных народов создали почву для вспышки социальной революции. Советы выстояли как органы революционного действия, как органы революционной власти. Вся история революционной борьбы, в особенности восьми месяцев после февральской революции, заполнена именно этой борьбой в Советах, которые стали центром, обеспечившим союз рабочего класса и крестьянства, союз всех народов бывшей царской тюрьмы угнетенных народов и наций, и могучим органом власти — диктатуры пролетариата.

Фактами истории установлено, что эсеро-меньшевики вместе с кадетами и черносотенцами готовили вооруженное контрреволюционное восстание для борьбы за лозунг — за возврат к старому свергнутому строю. Им удалось устроить антисоветскую демонстрацию с преобладанием переодетых офицеров, части студентов, чиновников, банковских и иных служащих с лозунгом «Вся власть Учредительному собранию». В ответ Петроградский пролетариат под руководством своей большевистской партийной организации 6 января вышел на улицы и площади Петрограда мощной полумиллионной демонстрацией с лозунгами «Долой контрреволюционное Учредительное собрание!», «Да здравствует власть Советов — диктатура пролетариата!», «Да здравствует Советское правительство и Великий Ленин!», «Да здравствует III Всероссийский съезд Советов!».

Центральный Комитет партии большевиков, его руководитель Ленин учитывали трезво, по-марксистски политическую ситуацию обостренной борьбы врагов Советского строя, идущих на развязывание широкой гражданской войны под флагом Учредительного собрания. Поэтому партия и ее ЦК мобилизовывали все революционные силы для отпора врагам Октябрьской революции.

Объявляя о созыве Учредительного собрания, Советское правительство одновременно постановило: «Центральный Исполнительный Комитет считает необходимым всей организационной силой Советов поддержать левую половину Учредительного собрания против ее правой, буржуазной и соглашательской половины, и в этих целях постановляет созвать на 8 января третий Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов и 12 января третий Всероссийский съезд крестьянских депутатов».

Жизнь показала, насколько дальновидно и правильно Советское правительство решило созвать III съезд Советов, который противопоставил фальшивой «воле» Учредительного собрания, выражавшего интересы буржуазии, помещиков, кулаков и купцов, волю рабочих, крестьян и эксплуатируемых трудящихся всех наций и народностей, волю, требовавшую положить конец всем контрреволюционным попыткам вернуть старое буржуазно-помещичье господство.

III съезд Советов, на котором я имел честь и счастье быть делегатом, открылся в Таврическом дворце 10 января 1918 года.

На всю жизнь врезалось в память торжественное открытие съезда. Когда товарищ Свердлов объявил съезд открытым, несколько духовых оркестров сыграли «Интернационал», а затем и «Марсельезу», после чего делегаты с большим подъемом спели «Интернационал». Это был съезд революционных победителей.

Свой доклад тов. Ленин начал со сравнения с Парижской Коммуной, подчеркнув, что он отчитывается за 2 месяца и 15 дней, что всего на 5 дней больше того срока, в течение которого существовала рабочая власть парижских рабочих. По сравнению с властью парижского пролетариата мы в гораздо лучшем положении. Русские солдаты, рабочие и крестьяне создали Советы и Советское правительство, опирающееся на широчайшие массы, и поэтому Советская власть непобедима. Были и есть еще люди, относившиеся к Советской власти скептически, сознательно или бессознательно продавали и предавали ее, шли на соглашательство с капиталистами, шумели о том, что в России не удержится власть одного пролетариата, изображая, будто большевики этого не понимают. На самом-то деле большевики всегда говорили и помнили, что только союз рабочих и беднейших крестьян, полупролетариев может объединить большинство населения России и обеспечить прочную Советскую власть.

Помню, с каким подъемом и воодушевлением делегаты съезда в перерыве делились своими впечатлениями в кулуарах Таврического дворца, как горячо делегаты — простые рабочие и солдаты вступали в спор с меньшевиками и костили их всеми, далеко не парламентскими словами.

Помню такой острый и горячий спор с Мартовым, в который и мне довелось включиться. Когда я увидел большую группу спорящих с Мартовым в центре ее, я подошел и услышал, как Мартов хриплым голосом кричал, отбиваясь от наседавших на него с репликами и вопросами солдат и рабочих. Мартов вне себя кричал: «Да как вы можете, как смеете вы называть меня контрреволюционером? Я критикую большевиков и вашего Ленина за то, что вы захватили власть, ее не удержите и погубите всю русскую революцию». — «Не беспокойтесь, — сказал я, — удержим власть пролетариата покрепче, чем ваш Церетели „удержал“ власть буржуазии и помещиков». — «Я не защищаю Церетели!» — опять вскрикнул Мартов. «Но вы, — сказал я, — с ним в одной партии и в одном ЦК, а после Октябрьской революции вы одним голосом нападаете на нас, большевиков, и тянете назад к власти буржуазии. Мы вас знаем как человека, который еще в давние времена вместе с Лениным создавали „Союз освобождения рабочего класса“, и за это мы вас уважали, но потом вы сползли на путь оппортунизма; вы субъективно считаете себя революционером, но попали вы в одну компанию с контрреволюционерами, поэтому товарищи делегаты правильно вас величают контрреволюционером». — «Я, — опять вскрикнул Мартов, — считаю вашу революцию исторически незакономерной! Это не революция, а захват власти, которую вы не удержите и погубите русскую революцию. Поскольку вы, большевики, у власти, я выступаю против вас и вашего Ленина за злоупотребление властью, за террор; я требую изменения политики в сторону демократии». — «Какой демократии, — спросил я, — буржуазной или рабочей демократии?» Мартов не сразу ответил, но потом сказал: «Демократии, то есть свободы, а не диктатуры». — «Но вы ведь, кажется, сами, — спросил я, — участвовали в составлении программы в 1903 году, где записано о диктатуре пролетариата?» — «Да, — ответил он, — я участвовал, но имея в виду исторически закономерную революцию, а не такую, как ваша». — «Это, — сказал я, — в один голос говорят все защитники буржуазии. Скажите, пожалуйста, — задал я ему вопрос, — как Маркс относился к Парижской Коммуне?» Он ответил: «Он ее считал несвоевременной, но не выступал против нее». Тогда, обращаясь к солдатам и рабочим-делегатам, я сказал: «Неверно говорит Мартов. Маркс не только не выступал против Парижской Коммуны, а всей силой своей революционной страсти и гениального ума выступал в защиту Парижской Коммуны и проклинал ее врагов. Он считал Коммуну высшим проявлением революционного творчества рабочего класса, давшего прообраз пролетарского государства — диктатуры пролетариата, а Мартов, считающий себя „марксистом“, брызжет ядовитой слюной на Российскую Коммуну, на Советскую власть, являющуюся диктатурой пролетариата, и на вождя революции — Ленина». На это Мартов выкрикнул: «Маркс был в эмиграции, а я здесь нахожусь, и я не могу проявлять такого великодушия». — «Дело, — ответил я, — не в великодушии, а в вашем меньшевистском малодушии и антиреволюционности, в вашей податливости контрреволюционерам, в вашей старой реформистской антимарксистской позиции по отношению к революции. Вот вы говорите, что заботитесь о судьбе революции. На деле вас заботит судьба мелкобуржуазных мещан и даже буржуазии, а вам следует позаботиться о своей судьбе — большого человека, оказавшегося по ту сторону революционных баррикад вместе с контрреволюционерами. А что касается судеб революции, то мы, особенно после сегодняшнего доклада товарища Ленина, который выражает волю пролетариата, полны уверенности в победе социализма». На этом и закончилась кулуарная дискуссия группы рабочих и солдатских делегатов с виднейшим меньшевиком Мартовым. В общем, надо сказать, что этот крупнейший и умнейший из меньшевиков выглядел довольно жалко и мелко. Видимо, невозможно блистать умом, когда политика глупа.

По докладу товарища Ленина выступили многие товарищи с мест, которые горячо одобряли доклад товарища Ленина и всю политику Совета Народных Комиссаров. Выступил и Мартов. Он повторил всю позицию представляемой им меньшевистской партии, приукрашивая ее, что она, дескать, не выступает вместе с контрреволюцией. Он заявил, что нельзя сравнивать Парижскую Коммуну с Советской властью, которая-де более жестока, чем Парижская Коммуна. Он сослался на то, что, хотя в первый день восстания Парижская Коммуна расстреляла двух генералов, ряд жестокостей она проявила и в последние дни, о которых буржуазия потом десятки лет кричала, но в течение 70 дней не нарушалась политическая свобода, а теперь у нас, мол, применяются методы нарушения демократических свобод. Мартов говорил о невозможности осуществления при данных условиях идей социалистического строя. Когда с мест делегаты подали реплики с напоминанием об участии меньшевиков в Комитете спасения, организовавшего контрреволюционное восстание юнкеров и поддерживавшего восстание Керенского и Краснова, Мартов, явно смутившись, сказал, что, может быть, многие партии, в том числе и меньшевики, были запутаны в этой авантюре, но отрицал участие меньшевиков в восстании юнкеров и говорил, что меньшевики отозвали своих представителей из Комитета спасения. На реплику, что это было уже после победы над юнкерами и Керенским, он ничего не ответил. После выпадов против Советской власти, «нарушающей демократию», Мартов говорил, что Советская власть в конце концов должна будет изменить свою политику во имя осуществления своих лозунгов.

Выступивший меньшевик Суханов упростил свою задачу, заявив, что дело, мол, не в диктатуре пролетариата и демократии, а в том, что Советская власть ведет линию борьбы против всех тех, кто высказывается против Ленина. Такая, мол, тактика приведет к поражению революции.

В своем заключительном слове Ленин не оставил камня на камне от выступлений Мартова и Суханова. Он высмеял утверждения ораторов «справа» о том, будто большевики стояли за диктатуру демократии, за власть демократии — это нелепое, абсурдное и бессмысленное заявление. «Это все равно, — сказал Ленин, — что сказать — железный снег».

Ленин сказал далее: «Демократия есть одна из форм буржуазного государства, за которую стоят все изменники истинного социализма, оказавшиеся ныне во главе официального социализма и утверждающие, что демократия противоречит диктатуре пролетариата. Пока революция не выходила из рамок буржуазного строя, мы стояли за демократию, но, как только первые проблески социализма мы увидели во всем ходе революции, мы стали на позиции, твердо и решительно отстаивающие диктатуру пролетариата. Демократия, — говорил Ленин, — формальный парламентаризм, а на деле — беспрерывное жестокое издевательство, невыносимый гнет буржуазии над трудовым народом».

К этому времени открывшийся III съезд крестьянских делегатов постановил слиться со съездом Советов рабочих и солдатских депутатов. С большим подъемом и полным единодушием (за исключением небольшой кучки правых отщепенцев) съезд принял по докладам Свердлова и Ленина резолюцию, полностью одобряющую политику и деятельность Советского правительства, и решение: исключить из наименования Правительства слово «Временное». Впредь именовать «Рабочее и Крестьянское правительство Российской Советской Республики». Это решение съезд принял при бурных аплодисментах.

Съезд заслушал доклад товарища Сталина по национальному вопросу. Товарищ Сталин начал с того, что подчеркнул важность и большое значение этого вопроса, который волнует в настоящее время Россию. «Серьезность этого вопроса усугубляется тем, что великороссы не составляют абсолютного большинства населения в России и окружены кольцом других не державных народов, населяющих ее окраины». Товарищ Сталин подробно доложил о конституционных началах федерального устройства Российской Советской Республики. Верховным органом Советской Федерации является съезд Советов, а в промежутках между съездами — ЦИК. По докладу товарища Сталина выступил ряд ораторов.

Как выходец из Украины, я обратил на это особенное внимание и поэтому хорошо помню выступление товарища Затонского — представителя Всеукраинского ЦИКа Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Он разоблачал буржуазно-националистическую политику Рады, разрешающей национальный вопрос против русских рабочих, солдат и крестьян, разжигая националистические страсти. В то же время Рада поддерживает представителя махровых великорусских шовинистов — Каледина. Рада пользуется финансовой и прочей поддержкой иностранных империалистов. Товарищ Затонский доложил съезду об образовании Советской Республики Украины, в которую входит сейчас весь Донецкий бассейн, Екатеринослав, Полтава, Харьков и много других районов Украины. Рада оторвана от самых жизненных рабочих и зерновых районов Украины. «Сейчас идет наступление на Сарны, и мы надеемся, что, несмотря ни на какие трудности, мы одержим победу над Радой». Съезд хорошо, дружными аплодисментами встретил приветствие товарища Затонского и его заверения, что украинские рабочие, солдаты и крестьяне будут вместе с рабочими, крестьянами всей Советской Федерации. Были выступления и оппозиции справа (Мартова и других) с критикой Советской власти за жестокости в борьбе с Украинской Радой.

В своем заключительном слове товарищ Сталин указал, что речь идет о борьбе с буржуазной контрреволюцией, которая прикрылась оболочкой национально-демократической формы. Товарищ Сталин подверг подробному разбору политику Рады, которая, например, на словах объявила о передаче земли народу, а на деле опубликованным вслед за этим разъяснением установила неприкосновенность части помещичьих земель. Рада арестовывает советских работников, разоружает советские войска, помогает Каледину и действует как злейший враг революции. Съезд принял предложенный товарищем Сталиным «Проект резолюции о федеральных учреждениях Российской Республики», который, как сказал Сталин в заключительном слове, не является законом, а намечает лишь общие основы будущей Конституции.

18 января съезд принял важнейший — основной закон о социализации земли. Выступившая от левых эсеров Мария Спиридонова сказала: «Крестьянские депутаты пришли работать вместе с вами, чтобы осуществить свою мечту о социализации земли, и вот теперь она осуществлена — начинается новая эра жизни».

Выступали крестьяне, которые приветствовали Правительство и Ленина за то, что они сделали для крестьянства, для всего народа.

Выборами в Центральный Исполнительный Комитет закончилась работа III съезда Советов. Предварительно заседала наша фракция большевиков, на которой намечались и обсуждались кандидаты в члены ЦИК. Заседание проходило по-деловому, спокойно. Должен сказать, что я лично был ошеломлен, когда неожиданно товарищ Свердлов огласил мою фамилию в списке членов ВЦИК. Не скрою, что я испытывал смешанное чувство смущения и вместе с тем благодарности за оказанное мне доверие партии и съезда. С тех пор, с 1918 года, я переизбирался почти во все созывы ВЦИКа, а затем в Верховный Совет до 1958 года. Таким образом, я в течение почти 40 лет состоял депутатом Верховных органов Советской Республики.

В состав ЦИКа было избрано 300 большевиков, 150 левых эсеров, несколько объединенных интернационалистов, несколько анархистов, 5 эсеров-максималистов и даже по 5 от меньшевиков и эсеров — центра. Это опровергает клевету врагов, будто сразу после Октябрьской революции большевики отстранили от участия в политической жизни страны все другие партии. Лишь в ходе борьбы, когда эти партии показали себя активными врагами Советского государства, диктатура пролетариата вынуждена была устранить их с пути для обеспечения победы нового, социалистического государства над его злейшими врагами — белогвардейцами и иностранными империалистическими интервентами.

Перед закрытием съезда Советов с яркой заключительной речью выступил наш Великий вождь — глава нового Советского правительства товарищ Ленин. «Товарищи, — сказал Ленин, — перед закрытием III съезда Советов необходимо с полным беспристрастием установить ту историческую роль, которую сыграл этот съезд в истории международной революции, в истории человечества. Третий съезд Советов открыл новую эру всемирной истории».

После III съезда Советов, после речи Ленина мы все, делегаты съезда, выросли, поднялись на новую ступень в понимании задач — внутренних и международных и с еще большей готовностью ринулись на борьбу за преодоление препятствий, стоявших на пути окончательной победы социализма в России и во всем мире!

Создание Красной Армии

В своем выступлении на III съезде Советов товарищ Ленин говорил о том, что старая царская армия отошла в прошлое — она исторически отдана на слом. Он подчеркнул, что Советская власть создаст новую, социалистическую армию из людей, которыми руководят идеи борьбы за освобождение эксплуатируемых, что, когда эта работа будет закончена, Российская Советская Республика будет непобедима.

Эта задача стала первоочередной важнейшей задачей партии и Советской власти. Она остро диктовалась разгоравшейся внутри страны гражданской войной белой гвардии с победившими в революции рабочими и крестьянами, вероломным наступлением кайзеровской немецкой армии и коварными замыслами интервенции империалистических держав Антанты.

Уже с первых дней моего приезда в Петроград Всероссийское бюро военных парторганизаций при ЦК вовлекло меня в разработку вопросов поставленной Лениным задачи — создания новой, Советской Армии. После окончания заседания ВЦИК б января товарищи Подвойский и Мехоношин позвали меня на заседание Всероссийского бюро, на котором были заслушаны сообщения товарищей о ходе разработки проектов декрета и положения об организации новой армии. По этим сообщениям было признано, что необходимо ускорить окончание этой работы, тем более что по указанию ЦК и Ленина на III съезде Советов должна быть создана военная секция съезда, на которой необходимо обсудить эти проекты.

Товарищ Подвойский внес предложение «включить в эту работу товарища Кагановича Л. М., который является делегатом III съезда Советов и поможет нам в работе военной секции съезда». Другие товарищи поддержали и предложили вообще взять его на постоянную работу в создаваемую Всероссийскую коллегию по организации Красной Армии. Я сказал, что с удовольствием займусь этой важной боевой работой, но необходимо иметь в виду, что я связан с Полесской партийной организацией и еще являюсь председателем Полесского комитета; что я приехал в Петроград временно и должен вернуться обратно, так как там много работы по закреплению Советской власти. «Ну, — сказал Подвойский, — это дело ЦК, он имеет право и отозвать вас. Мы этот вопрос поставили перед ЦК и надеемся, что ЦК примет наше предложение. А пока что, не дожидаясь решения ЦК, Всероссийское бюро поручает вам немедля включиться в работу временного бюро по организации новой армии, выделенного съездом по демобилизации армии. Прежде всего необходимо подготовить проект создания организационно-оперативного отдела создаваемой Всероссийской коллегии по организации новой армии». Таким образом, еще до решения ЦК я окунулся в практическую работу по этому новому и трудному делу.

В октябре Красная гвардия выросла количественно и качественно как мощная «ударная сила» пролетарской революции. В Петрограде она уже насчитывала 40-50 тысяч красногвардейцев, в Москве — примерно 15 тысяч.

Проявив героизм в борьбе с вооруженной контрреволюцией, неимоверную храбрость и боевую сметку в штурме помещичье-капиталистического строя, Красная гвардия в военно-техническом отношении была все же слаба для войны с вымуштрованными, военно-обученными ордами белых офицеров и с внешними империалистическими интервентами — как немецкими, так и антантовскими. Восторгаясь от всей души нашей рабочей Красной гвардией, мы видели и тем более теперь видим ее большие военные недостатки. Это была, по существу, приведенная в боевой порядок рабочая, народная милиция. Она была недостаточно вооружена и обучена тактике и практике боя, да и управление ею не носило строго военного характера. Мы видели и то, что нередко страдала боевая дисциплина, особенно когда красногвардейские отряды отрывались от своих промышленных центров и оказывались на фронте. Там не только у отдельных групп матросов, но и у отдельных элементов Красной гвардии имели место факты нарушения воинской дисциплины.

В декабре в Петрограде, в Москве, в Белоруссии и на Украине, других центрах страны и на фронтах закипела творческая инициатива по организации новой, социалистической армии. Изученные в январе 1918 года отчетные материалы, обращения, проекты инструкций, положений и так далее показали, что к январю уже была проделана серьезная подготовительная работа.

В декабре была издана «Инструкция по формированию революционных батальонов Народной социалистической гвардии» за подписью Главковерха Крыленко. В этой инструкции указывается, что Народная социалистическая гвардия формируется из солдат действующих армий на основе добровольчества, с тем, однако, что кроме личного желания требуется рекомендация войсковых комитетов. В инструкции предусматривается формирование рот, батальонов, полков и корпусов.

Положение о формировании революционной Красной Армии было разработано командованием Северного фронта; выпущено обращение об организации «Народной армии» и командованием Западного фронта. Фактически некоторые такие формирования были созданы, но они оказались временными, сыгравшими известную роль в борьбе с немцами, с Калединым и петлюровской контрреволюцией. Но вскоре эти формирования демобилизовались, а лучшие, более устойчивые элементы влились в формировавшуюся армию в январе после декрета Совета Народных Комиссаров.

Большая подготовительная работа была проделана в Петрограде. Здесь инициатива принадлежала военной организации партии и ее Всероссийскому бюро. Фактически первое руководство Народного комиссариата по военным и морским делам состояло из руководящих деятелей Всероссийского бюро военных организаций партии. Оно же и руководило Всероссийским съездом по демобилизации армии, который не ограничился разработкой мероприятий по демобилизации такой большой армии, но, по указаниям Ленина, занималось вопросами организации новой, социалистической армии.

Всероссийское бюро военных организаций при ЦК не раз само собиралось и созывало широкие собрания военной организации для обсуждения и разработки вопросов организации новой армии.

Всюду красной нитью проходит единый принцип добровольчества.

На основе этих совещаний и документов фронтов было разработано и утверждено первое «Положение об организации социалистической армии» за подписью: «Народный Комиссариат по военным делам».

Нужно сказать, что штаб Красной гвардии оказался уже в декабре оперативным, жизнеспособным центром формирования отрядов для немедленной помощи фронтам — старым и новым. Уже к началу января 1918 года был сформирован первый отряд для отправки на фронт.

Какое большое политическое значение имела эта отправка на фронт из Питера этого первого отряда Красной гвардии, показывает то, что на проводы этого отряда приехал и выступил перед солдатами Владимир Ильич Ленин.

Январь был месяцем начала Красной Армии. Февраль был месяцем ее боевого крещения. Уже в первые дни моего пребывания в Петрограде я не только изучал материалы, документы, которые мне дал товарищ Подвойский, но, по его же указанию, побывал в районах Петрограда, в первую очередь в Выборгском районе — в этом питерском Кронштадте. Я увидел, что действительно работа закипела — идет напряженная работа по вербовке в новую армию. Отряды Красной гвардии перестраивались. Из отрядов Красной гвардии и добровольцев — матросов и революционных солдат — формировался батальон социалистической армии, который должен был иметь специальные команды: пулеметные, команды связи и другие. Первый пулеметный полк оказал большую помощь выделением оружия и командиров-инструкторов. Но пока что все сосредоточивалось вокруг отрядов и штабов Красной гвардии. Вербовочных пунктов Советов еще не было, они появились потом; необходимо было ускорить их организацию и издание необходимых окончательно оформленных инструкций и положений.

К 10 января нами, совместно с товарищами из временного бюро, были разработаны предложения об организационно-агитационном отделе будущей Всероссийской коллегии по организации Красной Армии. Вопрос был мною поставлен на заседании временного бюро съезда по демобилизации, которое обсудило мои предложения.

Хотя основное руководящее ядро работников было уже подобрано и фактически работа уже начиналась, но полного разворота работы еще не было, поскольку не только отделы, но и сама Всероссийская коллегия по организации Красной Армии не была еще официально оформлена.

На созванном заседании Всероссийского бюро военных организаций Николай Ильич Подвойский доложил, что товарищ Ленин требует ускорения разработки проекта декрета и обсуждения его на военной секции III съезда Советов и представления его в Совет Народных Комиссаров. Все товарищи согласились принять участие в военной секции. Для организации и руководства секцией бюро выделило трех делегатов съезда Советов: товарищей Подвойского, Крыленко и Кагановича.

До созыва военной секции делегатов III съезда Советов было еще раз собрано заседание Всероссийского бюро военных организаций для предварительного рассмотрения проекта декрета об организации новой армии и о порядке проведения заседаний военной секции съезда.

На этот раз собрались мы у товарища Подвойского в бывшем кабинете военного министра, шикарно обставленном. В связи с этим некоторые из нас отпускали шутки в адрес нашего скромного друга и руководителя: «Ишь ты куда забрался, пропал наш массовик Николай Ильич, теперь до него не доберешься». — «Не беспокойтесь, друзья, — полушутя-полусерьезно ответил он, — большевик, если он настоящий, всюду и всегда останется большевиком — не место красит человека, а человек место. Ведь все это обставлено на народные деньги, не выбрасывать же — надо использовать». После этой шуточной увертюры приступили к обсуждению вопроса.

О проекте декрета об организации новой армии доложили товарищи Крыленко и Подвойский. Проект был очень большой — нечто среднее между воззванием и декретом. Помнится, что он был раза в три-четыре длиннее, чем впоследствии изданный декрет. Большинство прежде всего высказалось за сохранение проекта, сделав его более четким и ясным.

По существу принципа добровольности все единодушно высказались за этот принцип, иного в настоящий момент быть не может: солдаты старой армии находятся в состоянии демобилизации, устали, измучены войной; зачислять механически в новую армию даже лучших из них невозможно было. Партия считала, что через известное время, после того как солдаты побывают дома, получат помещичью землю, они, по крайней мере многие из них, станут вновь боевыми солдатами, защитниками завоеваний Октябрьской революции. К тому же командный состав в громадном большинстве враждебен революции и призывать его теперь в обязательном порядке невозможно; нужно, особенно вначале, выковывать новый командный состав преданных Советскому строю, привлекая лишь персонально старых военных специалистов. Поэтому в данный момент единственный способ создания новой армии — добровольчество. Условились, что именно в этом духе и надо объяснять принцип добровольности и призывать боевых рабочих и сохранивших свою боеспособность и энтузиазм солдат и матросов вступать добровольцами в новую армию. Но и добровольцев не просто зачислять всех, кто захочет, а установить необходимость рекомендации войсковых комитетов и организаций, стоящих на платформе Советской власти.

После обсуждения проекта декрета заслушали и обсудили краткое сообщение о том, что уже делается для организации новой армии. Товарищ Подвойский, доложив об этом, предложил подтвердить решение, чтобы все члены Всероссийского бюро немедля включились в эту работу, в том числе и те, которые сейчас находятся на общепартийной работе, и, повернувшись ко мне, сказал: «Вот товарищ Каганович уже включился в работу, но все еще считает себя связанным с Полесской парторганизацией и затрудняется дать свое окончательное согласие. Давайте примем окончательное решение о полном переходе товарища Кагановича на работу по организации Красной Армии и доложим в ЦК, а ЦК, надеюсь, примет наше предложение». Бюро приняло это предложение. После краткого обмена мнениями о неотложных мерах бюро поручило тт. Подвойскому, Крыленко, Мехоношину и Кагановичу, с привлечением из штаба Красной гвардии тт. Трифонова и Юренева, срочно переработать проект декрета и организовать его обсуждение на военной секции съезда Советов.

Проект декрета был сокращен и рассмотрен на военной секции съезда. Председателем секции был избран тов. Крыленко. Доклад о проекте декрета сделал тов. Подвойский. Обсуждение было оживленным; в выступлениях затрагивались и вопросы, выходившие за рамки декрета. Часть делегатов — солдат, по преимуществу с фронта, — подчеркивали, что главный контингент добровольцев должны дать тыловые гарнизоны, Красная гвардия и заводы, потому что солдаты фронта измучены и стремятся поскорее домой. Другие делегаты, в том числе и некоторые с фронта, им возражали и говорили, что и на фронте есть немало солдат и таких, у которых в деревне ни кола, ни двора, ни семьи, которые охотно пойдут в новую армию, что на фронте уже формируются некоторые части новой армии. Выступили представители флота — моряки, которые твердо заявили, что матросы в большинстве останутся во флоте, на кораблях и готовы по зову Рабочего и Крестьянского Правительства организовать отряды моряков, чтобы и на суше защищать завоевания революции.

Местные товарищи поставили ряд организационных вопросов, но на первом заседании секции решили еще раз собраться для обсуждения этих вопросов, так как нельзя откладывать представление декрета в Совет Народных Комиссаров. Товарищ Подвойский нам сказал, что по этому вопросу уже был обмен мнениями на Совете Народных Комиссаров и товарищ Ленин уже внес ряд поправок и требует еще большего его сокращения. Отредактировав еще раз проект декрета, мы его представили товарищу Ленину. 14 января товарищ Подвойский предупредил нас, что, возможно, товарищ Ленин вызовет нас для рассмотрения проекта декрета.

И действительно, 15 января товарищи Крыленко, Подвойский, Трифонов и Каганович были вызваны к т. Ленину. Ленин встретил нас приветливо и оживленно и сразу задал ряд вопросов: как отнеслись делегаты, участвовавшие в совещании военной секции съезда, к проекту декрета, какие поправки вносили, как вообще настроены делегаты и др. Товарищ Крыленко подробно доложил тов. Ленину, и после ответа на вопросы Ленин приступил к рассмотрению проекта декрета.

Товарищ Ленин очень внимательно, и не один раз, прочитал проект и после краткого раздумья начал вслух читать и рассматривать проект пункт за пунктом. В мою память врезались главнейшие его поправки. В вводной части было сказано, что «старая армия служила орудием классовой борьбы в руках буржуазии», — товарищ Ленин сказал: это верно, но для масс яснее будет, если мы скажем: «Старая армия служила орудием классового угнетения трудящихся буржуазией». Мы все, конечно, согласились, что так лучше будет, эта формулировка яснее определяет классовую роль и природу старой армии и послужит тезисом для наших агитаторов при разъяснении декрета. Далее в проекте было записано: «Красная Армия создается без принуждения и насилия: она составляется только из добровольцев». Тов. Ленин, обратившись к нам, спросил: «Что же вы думаете, что это уже гарантирует надежность армии? Ведь добровольцы разные бывают, а в настоящий острый момент важен классовый характер создаваемой новой армии». И тут же он предложил заменить нашу формулировку следующей: «Рабоче-крестьянская Красная Армия создается из наиболее сознательных и организованных элементов трудящихся классов». Мы все с радостью согласились и с этой поправкой, и это было записано первым пунктом принятого декрета. Далее тов. Ленин улучшил следующую формулировку проекта: «В Красную Армию поступает каждый, кто готов отдать свои силы, свою жизнь для защиты завоеваний Октябрьской революции и власти Советов», добавив в конце: «и социализма». А какой глубокий смысл, какое важное значение для большевика имеет это слово «социализм»! Мы переглянулись, улыбнулись, точнее посмеялись над собой, как бы говоря себе — «вот как мы промахнулись, упустили записать главное — социализм. Как хорошо, что есть Ленин, который поправил нас».

Далее тов. Ленин обратил внимание на пункт об обеспечении семей красноармейцев. Обратившись к нам, тов. Ленин спросил: «А вы убеждены в том, что местные органы власти будут в силах выполнить все, что здесь записано?» После нашего ответа, звучавшего довольно-таки неуверенно, тов. Ленин сказал: "Надо обещать только то, что можно выполнить, а тут очень размашисто написаны обещания, которые в настоящих условиях разрухи в народном хозяйстве, в финансах наши Советские органы вряд ли сумеют полностью выполнить. Необходимо записать примерно так: «Нетрудоспособные члены семей солдат Красной Армии, находившиеся ранее на их иждивении, обеспечиваются всем необходимым по местным потребительским нормам, согласно постановлению местных органов Советской власти». Так и было записано в принятом декрете. После внесения поправок в проект товарищ Ленин сказал: «Ну, теперь внесем этот проект на заседание Совнаркома».

На заседании Совнаркома обсуждение не заняло много времени. Проект с поправками тов. Ленина был принят единогласно.

Я должен здесь сказать, что на меня пребывание у товарища Ленина произвело неизгладимое на всю жизнь, большое впечатление. Все мы слышали не раз о простоте и доступности Ленина, но мне кажется, что слово «простота» не выражает всей сути, хотя другого слова и я не нахожу. Но я бы добавил, что это не «уменье держать себя просто», а безыскусственная, естественная простота, вытекающая из равноправного, товарищеского отношения к другим. Ведь вот Ленин делал свои критические замечания по нашему проекту, вносил свои поправки, всячески стараясь убедить нас в их логичности и необходимости, ни на йоту не подчеркивая какого-либо превосходства. Мы принимали его замечания и поправки без возражений и сомнений не потому только, что мы преклонялись перед авторитетом Ильича или, как чиновники, принимали все, что он говорил, как ядовито сказали бы иные «критически мыслящие личности», а потому, что Ленин убедителен своей железной логикой. Ленин выглядел уставшим, но какая оживленность, активность при рассмотрении проекта и какая конкретность, деловитость в поправках. Признаюсь, что меня особенно поразила, потрясла память Ленина, я никогда не думал, что он мог помнить меня по конференции военных организаций в июне 1917 года. А когда тов. Подвойский сказал: «Вот товарища Кагановича, который сейчас работает председателем Полесского комитета партии, мы хотим взять к нам на эту новую работу по организации Красной Армии», товарищ Ленин сказал: «Помню, помню товарища Кагановича по военной конференции. Он ведь выступал по моему докладу… Это хорошо, что вы его берете сюда, для работы по организации новой Красной Армии. Пусть товарищ Каганович поработает на этом важном деле, но согласуйте это с товарищем Свердловым».

Нечего и говорить, как воодушевило меня пребывание у Ленина.

После окончания съезда Советов товарищ Свердлов получил возможность принять меня и Подвойского по вопросу о моей работе. Прием был кратким, в приемной ждало много делегатов с мест. «Что вы, товарищ Каганович, можете сказать по поставленному Подвойским вопросу?» — спросил меня Свердлов. Я коротко изложил то, что я уже говорил Подвойскому. «Знаете, товарищ Каганович, — ответил Свердлов, — я вам сразу скажу наше мнение, мы уже обменивались по этому поводу. Вы, конечно, правы, что на местах люди нужны, и мы ценим то, что вы не гонитесь за работой в центре, а хотите оставаться на местной работе, но, во-первых, мы формируем в центре новый государственный аппарат, в особенности такой новый, как для организации новой армии — вы теперь уже избраны съездом Советов во ВЦИК, и это вам придает нужный для нового дела, организации армии, авторитет, так как в проектируемом организационно-агитационном отделе Всероссийской коллегии вам придется иметь дело со всеми местными Советами и парторганизациями. Что касается Полесского комитета, то нужно учесть, что теперь это уже будет не тот Полесский комитет, который играл роль областного, которому подчинялся и губернский центр Могилев и даже ряд других районов Белоруссии и Украины; теперь Могилев будет губернским центром, и Гомель хотя и останется важным пунктом, но в составе Могилевской губернии; во-вторых, в Гомеле есть хорошие старые большевики, такие, как, например, Приворотский, Хатаевич, которые смогут вас заменить. Вам и не следует выезжать даже для сдачи дел — это при теперешнем состоянии транспорта дело затяжное, а вам нужно приступать немедля к новой работе здесь, в Питере». Я встал и сказал: «Сделаю все, Яков Михайлович, чтобы оправдать доверие Центрального Комитета». На этом, собственно, и кончился наш разговор.

Прощаясь, товарищ Свердлов сказал: «Нам с вами придется еще не раз встречаться, так как организационно-агитационный отдел, которым вы будете руководить, является самым близким к ЦК и ВЦИКу отделом».

Хотя мне было жаль, что я не могу вернуться в Белоруссию — Могилевщину и Гомельщину для завершения работы по укреплению Советской власти, но работа по организации Красной Армии захватила меня, и я отдал ей все свои силы и энергию.

Поскольку кадры отделов Всероссийской коллегии были в основном подобраны еще до юридического оформления отделов, то организационный период не занял много времени. В своем последующем отчете Всероссийской коллегии я так описал этот период: «С назначением ответственного комиссара 22 января организационно-агитационный отдел был сконструирован 25 января и приступил к работе. Первой задачей отдела была выработка основных положений и конструкции самого отдела для правильной планомерной его работы. Задача эта тут же была проведена в жизнь. Отделом выработаны в срочном порядке соответствующие положения, которые и были утверждены Всероссийской коллегией в заседании 30 января».

Аппарат всего отдела был небольшим, всего 25 человек. Отдел состоял из двух подотделов: организационного и агитационно-просветительного. Интересен и для сегодняшнего дня тот факт, что оклады были установлены без большого разрыва между руководством и исполнителями. Так, например, комиссар отдела получал 500 рублей в месяц (по тогдашнему курсу рубля это была сумма небольшая), заведующие подотделами тоже 500 рублей в месяц, его помощник 400 рублей, секретарь отдела 450 рублей в месяц, делопроизводитель 400 рублей, регистратор бумаг 350 рублей, машинистка 350 рублей и т. п. Интересно еще то, что все товарищи, работавшие еще до оформления отдела, фактически не получали оплаты, так как финансовый отдел Коллегии отказал в выплате ввиду того, что отдел не был юридически оформлен, и люди не протестовали, а приняли это как должное. Рабочий день был установлен 7 часов — с 10 до 5, а фактически работали по 12-14 часов и по праздничным дням.

Должен сказать, что хотя нигде еще не было опубликовано и оформлено существование отделов Всероссийской коллегии, но уже во время съезда Советов и особенно после его окончания делегаты съезда Советов с мест обращались в организационно-агитационный отдел, начавший размещаться в Мариинском дворце, и лично ко мне по вопросам организации Красной Армии. Приходившие товарищи ставили не только организационные вопросы, но и материально-финансовые. Представители с мест знали, что 16 января вслед за основным декретом Владимир Ильич Ленин подписал декрет Совета Народных Комиссаров об ассигновании 20 миллионов рублей на организацию Рабочей и Крестьянской Красной Армии. Для того времени это была значительная сумма, но это было немного по сравнению с потребностями и их направлением, предусмотренным декретом. Из отпускаемой суммы, говорилось в декрете, открываются кредиты местным областным, краевым Советам, армейским комитетам, штабам Красной Армии для организации Рабочей и Крестьянской армии, для снабжения солдат организуемой армии и их семей, для организации Центрального Управления.

По организационным вопросам, хотя мы и не имели еще утвержденной инструкции, но по имевшемуся проекту мы давали товарищам с мест определенные советы и указания, в том числе даже по вооружению. Например, советовали прежде всего взять на учет все, что осталось от старой армии, призвать, а то и приказать тем, кто имеет оружие (а у многих бывших солдат оно было), сдать его Советским органам. Мы, со своей стороны, обещали им также помощь оружием и снаряжением из центра. Что касается финансирования, то просьб предъявили столько, что мы стояли перед опасностью полной раздачи имеющихся у коллегии средств сразу, еще до всякого формирования. Поэтому, отпуская немного денег, мы заверяли представителей с мест, что, как только они, после приезда на места, развернут работу по набору в армию, по формированию и по организации своего аппарата и представят во Всероссийскую коллегию отчетные данные о реальных возможных формированиях и о созданном аппарате, коллегия им немедля отпустит финансовые средства. И надо сказать, что товарищи с мест нас хорошо поняли и удовлетворились нашим ответом, хотя и без большой радости. Все уехали из Питера, уверенные в нашей помощи и с твердой решимостью взяться всерьез за дело организации новой Красной Армии.

Созданная декретом Всероссийская коллегия по организации Красной Армии развернула широкую, кипучую, энергичную работу по вербовке добровольцев и формированию воинских частей, а также по приведению в состояние боевой готовности отрядов Красной гвардии, действуя в полном единстве с ее Главным штабом. Всем этим занялись отделы коллегии с их небольшими штатами, но хорошо подобранными работниками, главным образом из солдат, унтер-офицеров и небольшого количества младших офицеров военной партийной организации, которые, как большевики, с большим рвением и самоотверженностью взялись за это дело.

Должен сказать, что работали люди как на фронте, как в Военревкоме, во всяком случае, такого еще не видывали апартаменты Мариинского дворца, где раньше размещался царский Государственный Совет. Это, конечно, относится в особой степени к руководящим работникам, и в первую очередь организационно-агитационного отдела. Про себя, например, скажу, что я, привыкший к интенсивной работе, здесь работал и день и ночь — и по собственному увлечению и по необходимости. Жена моя Мария Марковна работала во ВЦИКе в отделе связи с местами, в том числе и по распределению и распространению литературы. Она также работала очень много, и нам даже некогда было не только посмотреть петроградские достопримечательности, но даже и погулять вместе по этому красивейшему и интереснейшему городу.

За два месяца, примерно с 15 февраля по апрель, организационно-агитационный отдел подобрал, провел подготовку на краткосрочных курсах и отправил на места 300 агитаторов. Они самоотверженно и славно поработали во всех уголках нашей необъятной Родины, и история Красной Армии не должна их забывать. Каждому из отъезжающих агитаторов и организаторов мы выдавали «удостоверение». Вот, например, одно из них: «Дано сие агитатору Калганову в том, что он уполномочен организационно-агитационным отделом Всероссийской коллегии по организации Красной Армии на предмет агитации по гор. Ораниенбауму Петроградской губ. за создание Рабоче-Крестьянской Красной Армии, для чего ему предоставляется право:

1) Пользоваться бесплатно всеми средствами связи: телеграфом, телефоном, почтой и т. п.

2) Пользоваться бесплатно всеми средствами передвижения, как по железным дорогам (в любом поезде и вагоне), так и по грунтовым и водным путям.

3) Все учреждения и организации просим оказывать предъявителю сего всяческое содействие.

Комиссар отдела Каганович».

Должен, между прочим, отметить, что агитаторам и организаторам из рабочих, солдат, матросов приходилось преодолевать трудности не только в освоении знаний и умении агитировать в разных местах в разном стиле и отвечать на вопросы, зачастую и каверзные, давая отпор меньшевистско-эсеровским змиям, но и преодолевать материальные затруднения не только на местах, но и даже в Петрограде в период пребывания на курсах. Вот, например, протокол общего собрания агитаторов от 16 февраля 1918 года: «Постановили обратиться к комиссару отдела: ввиду недостатка хлеба агитаторам, просим принять комиссара зависящие от него меры, имея в виду, что этот вопрос для нас в настоящее время является самым острым. Ввиду недостатка у некоторых агитаторов амуниции, просим комиссара обратить на это самое серьезное внимание» и т. д. И комиссару, то есть мне лично, немало трудов стоило выполнить эту просьбу; приходилось обращаться и в интендантство, и в разные хозяйственные отделы, и даже в отдел снабжения Красного Креста, который, между прочим, быстрее всех откликнулся и помог обмундированием.

Я рассказываю об этом, потому что считаю не бесполезным знать это современным товарищам студентам и курсантам и даже историкам, в каких условиях их отцы осваивали крупицы политических знаний, чтобы нести их в отдаленные районы нашей Родины. Да и сами работники нашего отдела были в незавидном положении, по продовольственному снабжению в том числе, между прочим, и комиссар отдела (хотя я жил в комфортабельной гостинице «Астория», куда меня вселили, когда я приехал как член Учредительного собрания; и чувствовали себя очень неловко в буржуйском, как говорила моя жена, номере этой шикарной гостиницы, но с продовольственным питанием дело обстояло крайне плохо). Все же агитаторов мы обеспечили сносно. После прохождения курсов они отправлялись на места в бодром настроении, готовыми «к бою» за организацию Красной Армии.

Разработанная и изданная «Инструкция агитаторам по организации Красной Армии» была вместе с тем и своего рода краткими тезисами к выступлениям агитаторов.

Инструкция обязывала агитаторов два раза в неделю сообщать в центр о своей деятельности, о результатах, об общем ходе работы по организации Красной Армии; о числе завербованных добровольцев, какая нужна литература, нужна ли дополнительная агитаторская помощь, и сообщать о каждом переезде с одного пункта в другой. Инструкция обязывала агитаторов получать от местного Совета письменное удостоверение о работе агитатора. Через каждые три недели агитатор получает дальнейшие инструкции и, конечно, суточные деньги. Таким образом, это был поддающийся контролю и руководству коллектив агитаторов, разъезжавших по всей стране и побуждавших боевых советских людей к добровольному вступлению в Красную Армию.

Одновременно еще более тщательно подбирались организаторы Красной Армии на местах. Это были люди более высокой квалификации. На их обязанности лежала работа по организации военного отдела Совета, а если он уже был организован, то проверка его работы, помощь в исправлении ошибок и недостатков по организации Красной Армии, выявление на месте возможностей расширения работы и усиление вербовки добровольцев, проверка материальной обеспеченности формируемых частей, постановка военного обучения, внутреннего порядка и дисциплины, а также постановка и ход политической работы среди красноармейцев. Мы выработали и издали отдельную инструкцию ответственным губернским и областным организаторам и комиссарам. В ней прежде всего устанавливалась их цель: правильная постановка дела организации Красной Армии на местах. Подчеркивалось, что ответственный организатор или комиссар должен быть лицом компетентным по всем вопросам организации отделов армии. Как и агитаторы, организатор обязан прежде всего явиться в Совет и разобраться в фактическом положении дел с организацией Красной Армии. Он должен помочь Совету (областному, губернскому) организовать или улучшить работу отдела и всю постановку организации Красной Армии.

Организатор или комиссар, как компетентное лицо, направляет строительство и работу военных отделов.

Для правильной постановки дела организации Красной Армии на местах организатор или комиссар объезжает область или губернию и инструктирует работников в направлении улучшения работы и устранения недостатков по выполнению всех директив, приказов центральных, областных и губернских органов.

Организатор разрешает все возникающие недоразумения и препятствия с местным Советом, с облисполкомом и губисполкомом, а в случае необходимости обращается во Всероссийскую коллегию, в организационно-агитационный отдел. Как и агитаторы, организатор поддерживает постоянную связь (2 раза в неделю) с организационно-агитационным отделом, докладывает о выявленных нуждах военного отдела, о своей деятельности, пользуясь прямым проводом, почтой, телеграфом.

Эти организаторы сыграли большую роль в ускорении всего хода организации местного аппарата, вербовки добровольцев и формирования частей. Из них впоследствии вышло немало губернских военных комиссаров, а на фронтах — и комиссаров, и командиров.

Движение за организацию Красной Армии захватило и часть войск на фронтах. 21 января в газете «Рабоче-Крестьянская Красная Армия и Флот» было опубликовано следующее сообщение: «Комиссия по формированию интернационалистической армии сообщает для сведения и руководства, что при Центральном Комитете действующих армии и флота образовалась комиссия по формированию интернационально-социалистической армии, куда надлежит обращаться за всеми справками и разъяснениями всяких недоразумений, возникающих при формировании. Председатель Максимов». В дальнейшем я поддерживал по этому вопросу связь с тов. Максимовым, моим другом по Могилеву.

В дальнейшем это движение расширялось среди бывших военнопленных, среди которых организовались отряды интернациональных бойцов за победу Советского государства. Как известно, особенно выделялись отряды венгров и чехословаков.

В Петрограде ширилось движение в Союзе социалистической молодежи (нынешний комсомол) и среди части студенчества за добровольное вступление в Красную Армию. 24 января мы, не дожидаясь организации вербовочных пунктов, опубликовали в «Правде» следующее извещение об открытии записи в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию: «Запись в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию производится ежедневно с 11 часов утра до 3-х часов дня в доме Рабоче-Крестьянской Красной Армии, Литейный проспект, д. 20. Товарищи принимаются по рекомендации войсковых, общественных демократических организаций, стоящих на платформе Советской власти, партийных и профессиональных организаций, или по крайней мере двух членов этих организаций. При поступлении целыми частями требуется круговая порука всех и поименное голосование».

Должен здесь же подчеркнуть особый действенный подъем у военных моряков, в котором большую роль сыграла не только их традиционная революционность, но и декрет Совета Народных Комиссаров от 14 февраля 1918 года «Об организации Рабоче-Крестьянского Красного флота», подписанный В. И. Лениным. Во флоте шел двойной процесс: во-первых, была организована вербовка и добровольная запись в рабоче-крестьянский красный флот — помню, что кроме пунктов на самом флоте нами был организован вербовочный пункт в помещении бывшего гвардейского экипажа, кажется на Екатерингофском проспекте; во-вторых, много матросов шли добровольно в Красную Армию. Из них формировались отряды добровольцев, отправлявшихся на фронт. Оставшиеся во флоте матросы берегли как зеницу ока военно-морской флот, сохраняя и укрепляя боеспособность кораблей, что особенно было ими проявлено в спасении кораблей флота, когда после заключения мира немцы хотели при помощи белофиннов захватить корабли Балтийского флота, а наши героические моряки сумели вывести корабли в наши надежные порты.

Февраль 1918 года был месяцем наиболее быстрого роста Красной Армии, особенно во второй половине февраля, когда германский империализм вероломно сорвал перемирие и начал наступление по всему фронту.

Ленин, протестуя против нарушения немцами перемирия, развернул энергичную борьбу в ЦК за заключение мира даже на самых тяжелых условиях. Я лично участвовал в феврале в двух заседаниях, где выступал Ленин по вопросу о мире: первое — объединенное заседание фракций большевиков и левых эсеров ВЦИКа и второе — заседание ВЦИКа. Оба заседания были в ночь с 23 на 24 февраля. Чувствовалось большое волнующее напряжение, особенно у нас, большевиков, которые должны были дать отпор левым эсерам, а тут у нас самих внутри нашей партии действовала группа «левых коммунистов», выступающая единым фронтом с левыми эсерами. Мы все видели и чувствовали, как нелегко было выступать Ленину, но он твердо, как всегда с неумолимой железной логикой, убедительно защищал предложения ЦК нашей партии, которые с боем были приняты большинством ЦК. Надо, говорил Ленин, смотреть правде в глаза, а не отделываться пустыми революционными фразами. Мы должны констатировать полную невозможность оказать сопротивление германцам, никто не может заставить воевать армию, не желающую воевать. Русский пролетариат неповинен в том, что германская революция опоздала, но она придет, и мы должны выиграть время. Подписав мирный договор сейчас, мы энергичной работой приведем в порядок хозяйство и создадим крепкую и прочную армию для защиты своей революции, а к этому времени подоспеет социалистическая революция в Германии.

В этом духе, но еще более подробно, и был известный доклад Ленина на заседании ВЦИК в тот же день, 23 февраля.

Помнится, что было поименное голосование, при этом каждый член ВЦИК отвечал, как он сам голосует — «за» или «против», и при этом он сообщал, как высказывается Совет, который он представляет. Вспоминая это голосование, я с большим удовлетворением могу сегодня сказать, что голосовал за политику Ленина — политику ЦК и Советского правительства и при этом с удовольствием заявил, что и Гомельский Совет за эту политику — за заключение мира.

За предложенную фракцией коммунистов-большевиков резолюцию голосовало 116 человек, против голосовали меньшевики, правые и левые эсеры и собрали 84 голоса и 26 воздержалось. Мы все были возмущены антипартийным поведением «левых коммунистов», часть которых ушла с заседания, чтобы не участвовать в голосовании и тем самым уменьшить количество голосов за предложение большевиков.

По предложению ЦК партии в Петрограде был создан Комитет революционной обороны, которым руководили тт. Свердлов, Сталин и другие.

Обращения Ленина, ЦК, Совета Народных Комиссаров и Комитета революционной обороны в грозные часы опасности еще больше всколыхнули рабочие и солдатские массы, развернулась со всей силой добровольная запись в ряды Красной Армии.

23 февраля «Солдатская Правда» писала: «Перелом в настроении населения окончательный. Волна паники ликвидирована. Она сменилась мощной волной страстного желания всемерной обороны Социалистического Петрограда и подступов к нему».

В эти дни члены бюро военной организации вместе с работниками ЦК партии выезжали на заводы. Я лично был на Путиловском заводе. 21 февраля рабочие 7-го округа Путиловского завода, собравшиеся на общее собрание, приняли постановление: «Немедленно вступить для всеобщей повинности в ряды Красной гвардии на защиту нашей народной Советской власти».

Движение на фабриках, заводах Петрограда приняло столь широкие размеры, что имевшиеся вербовочные пункты не справлялись с приемом добровольцев, и в целом обнаружилось отставание дела организации от стихийного движения. Когда агитаторы и организаторы организационно-агитационного отдела Всероссийской коллегии доложили об этом, мы доложили Комитету революционной обороны и по совету тов. Сталина решили созвать специальное совещание представителей районов Петрограда, Петроградского Совета и Комитета партии для разработки ряда неотложных практических мер по улучшению дела организации вербовки в Красную Армию.

Надо сказать, что в эти дни центральные комитеты многих профсоюзов, в том числе металлистов, текстильщиков, кожевников и других, и даже союз швейцаров и дворников, вынесли решения с призывом к рабочим членам профсоюзов встать на защиту Социалистического Отечества и вступать в Красную Армию. Они организовали штабы по записи добровольцев. На Петроградской конференции фабрично-заводских комитетов был организован отряд Центрального Совета фабзавкомов для отправки на фронт. Сами ЦК профсоюзов заявляли, что они отдают все свои силы и самих себя в распоряжение Совета Народных Комиссаров для обороны и защиты страны, для борьбы с немецким и иным империализмом.

Особую активность проявил «Союз социалистической молодежи» как по вербовке добровольцев, так и по личному участию руководящих кадров молодежи в организации Красной Армии. Они, например, оставляли во всем райкоме одного работника, а остальные уходили в армию, на фронт. И все это было так не только в Петрограде, но и в других районах страны.

В воинских частях старой армии положение было несколько иным, чем на заводах и фабриках. Ведь там солдаты давно уже ждали демобилизации и вдруг опять… Были еще среди солдат и эсеро-меньшевистские элементы. Поэтому там мы вели нашу агитацию по-иному. Мы сразу и не ставили вопроса о массовом переходе в Красную Армию — закон предусматривал персональный отбор и рекомендации, и это оставалось в силе. Но по случаю такой, можно сказать, внезапной угрозы Петрограду со стороны немцев мы, конечно, добивались, чтобы и те, которые и не собираются вступать в Красную Армию, а собирались демобилизоваться, во-первых, политически были с нами, а не с врагами — меньшевиками и эсерами, во-вторых, чтобы в часы грозной опасности были готовы к бою с кайзеровскими калединцами. И эта словесная связь — «немецкие кайзеровские Калединцы» тоже не случайная. Она показывала массам, в особенности солдатам, связь внутренней с внешней контрреволюцией и опасность потери всех завоеваний революции и восстановления старых царских, буржуазно-помещичьих, генеральско-корниловских порядков. Поэтому мы, не рассчитывая в тот момент на массовое вступление солдат в Красную Армию, а тем более на преобразование целых старых частей в красноармейские, вели активную агитационно-политическую работу среди солдат, добиваясь их активной готовности к обороне, к защите столицы и страны. Одновременно мы организовывали в воинских частях вербовочные пункты, набирая немалое количество добровольцев из солдат старой армии.

Начиная с 21 февраля, после призыва Ленина, вокзалы Питера были переполнены отправляющимися на фронт вновь сформированными отрядами новой Красной Армии.

Кайзеровские головорезы при помощи предателей — контрреволюционных белогвардейских офицеров — рассчитывали захватить Петроград через Псков, пройти триумфальным маршем, но неожиданно натолкнулись на героев — молодых красноармейских, краснофлотских и рабочих отрядов и отчасти старых солдат, в частности латышских и эстонских, которые оказали немцам героическое сопротивление.

Партия и Правительство высоко оценили этот Псковско-Нарвский подвиг молодых сил Красной Армии и объявили 23 февраля днем боевого рождения нашей родной Советской Армии.

Но немцы не приостанавливали свое коварное наступление, поэтому формирование Красной Армии все более и более нарастало. Всего по Петрограду на конец февраля вступило в ряды Красной Армии 22 тысячи человек. Число же лиц, изъявивших желание вступить в ряды Красной Армии, определялось в несколько десятков тысяч человек. Можно без преувеличения сказать, что фактически на 1 марта в Красную Армию вступило больше, хотя мы поступили тогда правильно, придерживаясь правил статистики — не давать не оформленных, не точно подтвержденных цифр. Мы, придерживаясь большевистского правила — не допускать преувеличений успехов, принимающего иногда характер хвастовства, считали, что в этом залог дальнейших успехов и мобилизации всех сил для дальнейшего наращивания мощи Красной Армии. Подводя итоги февралю, можно сказать, что партия и ее Петроградская организация, в которой мы имели тогда честь состоять, продолжали с нарастающей энергией создавать и строить нашу молодую любимую Красную Армию.

Ленин радовался героизму молодых сил Красной Армии, но он знал, что она не только еще количественно мала, но и еще слабо сцементирована и материально слабо обеспечена, что тыл новой армии крайне подорван, что нужна передышка — время для улучшения хозяйства и создания крепкой, большой Красной Армии. Вот почему Ленин требовал заключения мира, чтобы выиграть время, получить передышку, а тем временем подойдет помощь и со стороны международного пролетариата, со стороны немецкого пролетариата. Вот почему партия и народ приняли позицию Ленина и отвергли вреднейшую, опаснейшую, пагубную для революции позицию «левых коммунистов», троцкистов и левых эсеров. Все они, независимо от личного желания многих из них, вели к гибели Советской власти и победе вековечных врагов рабочих и крестьян — капиталистов и помещиков. После борьбы в самом ЦК партии, где Ленина решительно и неизменно поддерживали, прежде всего Сталин и Свердлов, победила Ленинская линия, и это привело к заключению мира 3 марта 1918 года.

14 марта в Москве открылся IV Чрезвычайный Всероссийский Съезд Советов. К этому времени Центральный Комитет партии и Советское правительство во главе с Лениным переехали из Петрограда в Москву. 12 марта над Московским Кремлем был поднят государственный флаг Российской Советской Федеративной Социалистической Республики.

Четвертый съезд Советов должен был обсудить и решить вопрос о ратификации Брестского мирного договора. До открытия съезда, 13 марта, состоялось заседание фракции коммунистов съезда, на котором с докладом о Брестском мире выступил товарищ Ленин. Громадное большинство делегатов-коммунистов (453 «за» и всего 30 «против») одобрило ратификацию мирного договора. Выступившие «левые коммунисты» успеха не имели и провалились со своими предложениями. Учитывая не раз проявленную недисциплинированность «левых коммунистов», ЦК предупредил их специальным постановлением, что все члены партии на съезде Советов обязаны голосовать согласно решениям партии, никаких противоречащих этому деклараций, заявлений член партии не имеет права делать на съезде Советов. В противном случае это будет рассматриваться как нарушение партийной дисциплины со всеми вытекающими последствиями. Громадным большинством съезд Советов принял резолюцию, предложенную фракцией коммунистов-большевиков, о ратификации мирного договора (784 «за», 261 «против» и 115 воздержалось).

После VII съезда партии и IV Чрезвычайного съезда Советов расширились рамки нашей агитации и организации дела укрепления вооруженной мощи Советского народа. Как и в январе-феврале, так и потом мы агитировали за вступление добровольцев в Красную Армию для отпора наступавшему врагу, но в марте, в соответствии с решениями VII съезда партии и IV съезда Советов, наряду с организацией Красной Армии, мы уже практически, остро ставили вопрос о поголовном всеобщем военном обучении.

Таким образом, март был месяцем дальнейшего формирования частей Красной Армии из поступающих добровольцев и начала развертывания широким фронтом военного обучения трудящихся масс.

В марте мы во Всероссийской коллегии, на совещаниях организационно-агитационного и учетного отделов регулярно (ежедневно или за несколько дней) подводили итоги, рассматривая сводные данные учетного отдела. По этим, казалось бы, сухим цифрам мы определяли биение пульса оперативной жизни и ход вербовки и формирования Красной Армии.

Выходившая еще тогда наша славная «Солдатская Правда» помещала интересные сообщения о ходе вербовки и формировании Красной Армии. Не ослабла работа по вербовке и формированию частей Красной Армии и в Петрограде в марте и в апреле после переезда Правительства и Всероссийской коллегии по организации Красной Армии в Москву.

Надо сказать, что районные штабы Питера, которые уже привыкли в одном центре не только получать помощь, но и требовать и критиковать в случае неаккуратности или задержки в оказании помощи, немного «взгрустнули». Они прямо говорили нам: «Не уверены мы, что у нашего городского главного штаба хватит времени и ресурсов для своевременной помощи нам, питерцам». Но мы их успокоили, что не оторвемся от нашего родного Петрограда и будем Петроградскому главному штабу из Москвы помогать. В свою очередь, мы просили их оказать нам помощь в выезде из Петрограда, что было тогда не так просто и не так легко — это я лично особенно испытал как назначенный Всероссийской коллегией уполномоченным по организации и обеспечению переезда в Москву всего аппарата, всех отделов Всероссийской коллегии со всеми документами и отчасти имуществом. Можно было бы порассказать о довольно сложных перипетиях, которые пришлось иметь при переезде, погрузке в эшелоны людей, их семей, багажа и прочего, возможно, что это представило бы известный интерес для понимания обстановки, но не буду занимать время у себя и у читателя. Скажу только, что при помощи петроградских товарищей, особенно из районных штабов, которые помогли и тепло нас проводили, мы вовремя и благополучно выехали из Петрограда и прибыли в Москву.

В Москве мы получили помещение на Сретенском бульваре в большом многоэтажном здании бывшего страхового общества. Сотрудников Всероссийской коллегии разместили, как говорится, «в тесноте, да не в обиде» на Кузнецком мосту в гостинице «Альпийская роза». И здесь, в Москве, мне довелось по поручению Коллегии организовывать быстрое устройство всего аппарата Коллегии, чтобы не задерживаясь, а прямо с ходу развернуть по-фронтовому работу. Так как мы заранее предупредили места, то весь наплыв телеграмм и писем с мест сразу же пошел в Москву. Мы по приезде сразу же были ими завалены, при этом мы из Петрограда захватили и те, которые там не успели рассмотреть. Вызывали нас и к прямому проводу. Организационно-агитационный отдел принимал энергичные меры по решению и удовлетворению всех поставленных вопросов и требований.

В Москве потребовались новые усилия для оживления работы по организации Красной Армии. Решено было созвать конференцию губернских военных отделов Московского военного округа. Всероссийская коллегия решила на этой конференции не ограничиваться заслушиванием докладов с мест, а поставить доклад тов. Подвойского об организации Красной Армии.

Конференция губернских военных отделов Московского военного округа состоялась 25-26 марта 1918 года. Ее председателем был избран товарищ Фрунзе Михаил Васильевич, лредставлявший Иваново-Вознесенскую область. Тов. Фрунзе уже тогда, на этой конференции, выделялся своим глубоким пониманием военных вопросов, четкостью в их постановке. Лично я был знаком с Фрунзе еще раньше, а на этой конференции еще более сблизился с ним.

Все докладчики остро ставили прежде всего вопрос о деньгах — нет денег. И этот вопрос нашел свое быстрое решение во Всероссийской коллегии — все представленные губернии получили финансирование. Все ставили также вопросы снабжения, снаряжения и вооружения. Этими и другими поставленными вопросами занялись отделы военного округа и отделы Всероссийской комиссии и оказали возможно необходимую помощь.

Главным вопросом был доклад товарища Подвойского об организании Красной Армии. Тов. Подвойский Николай Ильич поставил задачей создание в кратчайший срок полуторамиллионной Красной Армии. Но, подчеркнул он, дело не столько в количестве, сколько в том, чтобы наша армия по своей технике и боевой силе не уступала германской и японской армиям. Для этого мы должны воспользоваться всеми техническими силами, имеющимися у нас. Мы должны привлечь генералов, офицеров, инженеров и учиться у них. Сама жизнь, условия нашей борьбы требуют этого от нас. Армия, говорил далее тов. Подвойский, должна заполнить мысли каждого Советского человека; все наши собрания, митинги, газеты должны быть заполнены призывом «Все в ряды новой, Социалистической Красной Армии». Но армия зависит от хозяйства, поэтому необходимо наладить нормальное функционирование хозяйства с тем, чтобы хозяйство обеспечило Красную Армию. Все хозяйство для войны. Нет других более острых вопросов. Перед нами две задачи: 1) Создание крепкой боеспособной армии и 2) Заставить правильно функционировать хозяйство страны и приспособить его для ведения войны. Мы будем опубликовывать в газетах списки генералов, чтобы каждый гражданин мог бы дать отвод. Привлекать специалистов мы будем, но мы будем ставить к ним двух политических комиссаров.

Особенно мы должны теперь обратить внимание на переход к всеобщему военному обучению. Если мы даже по 3-4 часа в день будем обучать гражданина военному делу, то за три месяца можно будет знать его основы. А можно обучаться и более четырех часов в день по принципу: 8 часов работа, 8 часов для сна и 8 часов для военного обучения. Теперь, заключил тов. Подвойский, каждый день идет за год, поэтому нельзя медлить — все за работу, все за создание армии.

Для выработки ряда основных положений по дальнейшей организации Красной Армии совещание разбилось на секции, в которых мы, представители отделов Коллегии, приняли деловое, активное участие.

Переезд в Москву дал нам преимущества в отношении связи со всей страной, и особенно с Белоруссией и Украиной. Это было очень важно, потому что в марте немецкие войска развернули наступление в глубокие районы Украины, продолжая одновременно наступление и в Белоруссии. В отношении Белоруссии большое значение имела прямая связь и помощь Московского военного округа, который даже выпускал оперативные сводки по Белорусскому направлению (по Могилевскому, Витебскому, Гомельскому и т. д.).

На Западном фронте наши войска, имевшие в своем составе и красногвардейские, и молодые красноармейские силы, и силы некоторых революционных частей из старой армии, давали серьезный отпор наступавшим немцам.

На Украине предательство Украинской Рады облегчило немецкому империализму развернуть глубокое наступление по всей Украине.

Советское правительство Украины, все организации партии большевиков сделали все возможное для защиты Киева, по их призыву рабочие и революционные крестьяне и часть передовых солдат старой армии вели отчаянные, самоотверженные бои с немецкими захватчиками, но силы были неравные. Известен героизм отряда Киквидзе, который, имея всего 1500 бойцов, оказывал около 10 дней упорное сопротивление немецко-петлюровскому наступлению на линии Бердичев — Житомир. Известны также героизм и храбрость красногвардейского отряда Чудновского, который боролся на реке Ирпень, упорно защищая переправы и отбрасывая от переправ части немецкого отборного корпуса. Точно так же замечательно воевали и нанесли удар немцам красногвардейцы-железнодорожники.

Но не хватило сил противостоять немецким корпусам, и 1 марта им удалось захватить наш Киев.

Но захват Киева еще не означал захвата Украины. Всколыхнулись многие районы Украины, в первую очередь ее пролетарские центры: Харьков, Донбасс, Екатеринослав и другие. Всюду развернулась работа по формированию боевых отрядов. Особенно выделялся Луганск, где с начала марта начали формировать Луганский отряд социалистической армии. Именно по этому вопросу товарищ Ворошилов связывался с нами, и Всероссийская коллегия оказала ему необходимую помощь вооружением, обмундированием и советами. Уже 10 марта этот отряд выступил на фронт — на защиту Харькова. В самом Харькове штаб Красной гвардии объявил мобилизацию в соединении с добровольностью, чем поддержал части Советской Армии пополнением. К апрелю из рабочих Харькова было сформировано несколько воинских полков Красной Армии. И в Екатеринославе, Полтаве уже формировались части Красной Армии. Особенно следует отметить, что в бедняцкой Черниговщине и киевском Полесье были сформированы части из трех тысяч добровольцев, которые выступили на фронт.

Отчаянное, полное героизма сопротивление немцам было оказано рабочими отрядами и всеми советскими войсками на территории Донецко-Криворожской Советской Республики, образованной еще в феврале 1918 года на съезде Советов в Харькове под руководством славного деятеля нашей партии Артема Сергеева. Еще 5 марта кроме отрядов самих рабочих Донбасса там воевали части Советской армии и других районов Украины.

Главной заботой центра было снабжение Донбасса оружием и обмундированием. Все мы, работники центрального аппарата военного ведомства, занимались этим. Я не помню точных цифр, но могу сказать, что в марте и апреле были отправлены десятки тысяч винтовок, сотни пулеметов, многие десятки тысяч комплектов обмундирования.

Центральный Комитет партии по предложению Ленина дал указания всем партийным организациям Украины и представителю ЦК товарищу Орджоникидзе бороться за каждую пядь земли Советской Украины, эвакуировать хлеб, металл на Восток, создавать подрывные группы и при подходе немцев к Донбассу заливать рудники, а рабочих и уголь вывозить. На местах эта директива осуществлялась. Особую активность и распорядительность проявлял в этом отношении Центральный штаб Красной Армии Донецкого бассейна. В одном из своих приказов он писал, что хотя наши отряды, наспех обученные и еще слабо организованные, не выдерживают натиска немцев, но пусть знают враги, где они временные победители, что в конце концов они будут разбиты. Разъясняя это рабочим, штаб требовал организованной эвакуации запасов оружия, продовольствия, всех ценностей и оборудования. Штаб установил специальное наблюдение над этим. Эвакуируя ценное имущество и людей, большевики Донбасса выдерживали бои с наступающим врагом, стремившимся во что бы то ни стало перехватить эвакуированное имущество и людей.

Коммунисты поголовно вступали в Красную Армию. 14 апреля общее собрание Луганской партийной организации постановило: всем коммунистам добровольно вступить в ряды Красной Армии.

В тяжких условиях, при неравных силах наши советские отряды, отступая, наносили удары врагу. Но немецким империалистам удалось при активной помощи предателей-националистов захватить к маю почти всю Украину. Нелегко было оккупантам держаться на Украине, на территории которой широкой волной развилось партизанское движение, сопротивление и восстания. Достаточно упомянуть славные восстания рабочих в Николаеве, в Херсоне и сопротивление в Одессе, организованное большевиками.

Не только большевики, но и революционные трудящиеся массы были уверены, что немцы будут изгнаны из Украины и Советская власть восторжествует.

В апреле 1918 года в Красной Армии было около 200 тысяч красноармейцев, вступивших в армию на добровольных началах, не считая партизанских отрядов, которые организовывались рабочими и крестьянами для борьбы с немцами. Красная Армия продолжала расти, и в июне 1918 года советские вооруженные силы вместе с оставшимися еще отдельными отрядами Красной гвардии, продовольственными и партизанскими отрядами насчитывали около полумиллиона человек.

Молодая Красная Армия, закаляясь в боях, росла и качественно, но она не была еще той регулярной организованной армией, которая нужна была Советскому государству для отражения нападения империалистов всего капиталистического мира. Обучение военному делу было нами организовано, но, надо признать, на скорую руку и, конечно, недостаточно квалифицированно. Обучали их ведь не старые квалифицированные военные, которые, особенно в первый период, в громадном большинстве стали на сторону врагов народов России. Обучали наших красноармейцев, особенно в первую пору, по преимуществу вышедшие же из народа старые революционные солдаты, унтер-офицеры и обученные нами на курсах молодые командиры. Многие из них потом вышли замечательными талантливыми командирами вплоть до маршалов, но в первое время, при всей их героической душевной старательности, они, естественно, не могли дать красноармейцам тех военных знаний, которые нужны были для борьбы с вышколенным врагом. Да и сами красноармейцы не могли в короткий срок усвоить даже то, что им давали наши командиры. Высокий морально-политический дух и сознание добровольцев Красной Армии были основой новой сознательной дисциплины, но одного этого недостаточно для армии, которая должна действовать как единый, слитный организм.

В «Положении» об организации Рабоче-Крестьянской Красной Армии мы предусматривали письменное обязательство каждого вступающего в Красную Армию подчиняться установленному порядку, дисциплине и исполнять все обязанности по службе, но этого оказалось совершенно недостаточно для борьбы с нарушениями дисциплины, так как выборные командиры не могли накладывать дисциплинарные взыскания, а делали это Солдатский комитет и собрания самих солдат; в ряде частей избирались еще товарищеские суды.

Однако поскольку по мере роста частей Красной Армии в ее ряды попадали и дезорганизаторские, анархо-левоэсеровские элементы, и даже уголовные элементы, указанный порядок оказался недостаточным для борьбы с этими элементами. Наши большевистские организации в частях вели борьбу через Солдатские комитеты и общие собрания красноармейцев, на которых вопрос ставился политически, и это тоже давало известный эффект. На собраниях принимались хорошие, строгие резолюции, осуждающие поименно провокаторские, дезорганизующие элементы или, как говорилось в некоторых резолюциях, людей, пришедших в армию не ради ее высоких целей, а для извлечения личных выгод (получения обмундирования и т. п.). Иногда принимались решения об исключении из армии наиболее злостных, неисправимых и даже о предании их суду революционного трибунала. Все это способствовало установлению и укреплению дисциплины в Красной Армии, но этого было недостаточно. Нужен был военный общеармейский устав, которого не было, нужна была присяга и главное — необходимо было внести серьезные изменения в сами основы формирования советской Красной Армии. Глубокое обучение военному делу Красной Армии, ее дисциплинирование требовало большей устойчивости в ее укомплектовании и формировании.

Вновь организованная Красная Армия создавалась как постоянная, регулярная армия.

Вот почему апрель 1918 года стал месяцем начала нового этапа или периода реорганизации и укрепления Красной Армии. Я говорю «начала нового этапа», потому что не сразу начали с замены добровольчества обязательным набором в Красную Армию. Ставя перед собой эту цель, партия, ее ЦК и Советское правительство, Ленин начали с подготовки перехода от формирования армии на началах добровольчества к обязательной воинской повинности. Установив правильный новый принцип формирования армии на основе воинской повинности, партия, как всегда, начала с организационной подготовки, и первым краеугольным камнем всей этой реорганизации был декрет Совета Народных Комиссаров, подписанный Лениным 8 апреля, об учреждении волостных, уездных, губернских и окружных военных комиссариатов.

Одновременно в специальном декрете «О сроке службы» от 26 апреля установлено, что вступающий добровольно в ряды Красной Армии (это значит, что в тот момент мы еще не отказались от добровольчества) обязуется служить в ней не менее шести месяцев. Самовольно покидающий ее ряды до истечения срока привлекается к ответственности по всей строгости революционных законов. Это уже тогда благотворно повлияло на устойчивость состава Красной Армии.

Особо важным для поднятия сознательной дисциплины и морально-политического духа армии было выработанное и принятое ВЦИК 22 апреля «Торжественное обещание» — присяга красноармейца при вступлении в ее ряды.

Большую, я бы сказал, великую историческую роль в дальнейшем подъеме качества нашей армии сыграли военные комиссары Красной Армии и политические отделы. Роль военно-политических комиссаров и политорганов была шире непосредственно политической просветительской работы, которую вели политотделы. Она была связана с общим вопросом о командных кадрах Красной Армии, который особенно остро встал перед партией на втором этапе строительства нашей армии.

Для объединения деятельности военных комиссаров и установления контроля над ними было создано Всероссийское бюро военных комиссаров, включившее в себя значительную часть функции организационно-агитационного отдела (за исключением вербовки добровольцев и руководства военными отделами Советов). Точно так же претерпели неизбежные в таких случаях изменения и кадры работников, особенно учитывая страсть нового наркома Троцкого к известному «перетряхиванию» кадров.

Большая часть работников Всероссийской коллегии получила новую работу, часть перешла на общегосударственную и общепартийную работу, а часть осталась на разных работах в армии. Тов. Крыленко, например, перешел на работу в прокуратуру, тов. Подвойский — в Высшую военную инспекцию. Товарищ Трифонов не остался в центральном аппарате военного наркомата, не желая, как он мне сказал, работать с Троцким, что и мне также советовал. Единственный из членов Всероссийской коллегии Юренев (близкий к Троцкому еще по добольшевистскому периоду в межрайонной организации) был назначен руководителем Бюро военных комиссаров.

Что касается меня лично, то с ликвидацией организационно-агитационного отдела мне предложили остаться заведующим агитационно-просветительным отделом Бюро военных комиссаров или в качестве инспектора-организатора с выездами на места. Лично я настаивал на отправке меня в войска на фронт. Товарищ Подвойский, который был моим неизменным другом и руководителем, предложил мне пойти к нему заместителем в Высшую военную инспекцию. Я согласился, имея в виду выезды на места Тов. Подвойский наметил командировать меня на Украину или в Поволжье — Саратов, Самару.

Но, как известно, член партии находится в распоряжении ЦК — и меня вызвали в ЦК на прием к тов. Свердлову. Он меня очень тепло расспрашивал о ходе реорганизации, о Бюро военных комиссаров. Я рассказал о положении дел. Сказал, что полностью согласен с необходимостью упразднения Всероссийской коллегии, но насчет Бюро военных комиссаров я сказал, что не думаю, что оно долго просуществует, что придется создавать новый, более устойчивый политический аппарат руководства военными комиссарами и политорганами. Товарищ Свердлов, не подтверждая категорически мой прогноз, все же сказал: «Возможно, что это переходная форма, посмотрим, будем присматриваться к жизни, а она хороший учитель». На мое замечание, что не считаю Юренева удачной кандидатурой, так как он не имеет опыта партийной работы и формален в работе и в отношениях с людьми, Свердлов по существу почти согласился с этой оценкой. «Но, — сказал он, — между нами говоря, мы здесь уступили новому наркому (то есть Троцкому), который очень настойчиво его выдвигал. Но если само учреждение может быть недолговечным, то тем более недолговечным может быть его руководитель».

После этого товарищ Свердлов перешел к вопросу о моей работе. «Мы вас, — сказал он, — отдали на новое дело организации Красной Армии временно; период был острый, партийных организаторов во Всероссийской коллегии было мало, и по настойчивой просьбе товарища Подвойского мы и вас отдали, тем более что они имели на это известное право как на члена Всероссийского бюро военных организаций. Теперь иное положение. ЦК очень нуждается в общепартийных руководящих работниках, и мы вас заберем на общепартийную работу». На мое замечание, что я уже дал согласие тов. Подвойскому пойти к нему заместителем в Высшую военную инспекцию и что вообще я уже освоил и полюбил военную работу и хотел бы остаться на этой работе, тов. Свердлов реагировал решительно и даже немного раздраженно. «Я знаю, — сказал он, — что товарищ Подвойский хочет вас заполучить, у него аппетит хороший; ему, конечно, выгодно и удобно заполучить к себе в заместители такого работника, как вы. Но на этот раз мы не удовлетворим его просьбу — теперь вы нужнее ЦК. А что касается любви к военной работе, к армии, то она будет очень хороша и на месте как раз общепартийной работы — теперь вся партия и ее органы находятся на военной работе, и вам, товарищ Каганович, придется не раз проявить свой интерес и любовь к военному делу, будучи именно на партийной работе. Вот мы вас хотим послать в один из крупных промышленных центров — в Нижний Новгород, так как там дела неважны, а Нижний — самый близкий к Москве крупный центр и близкая прифронтовая полоса к Восточному фронту и особенно к затеваемым врагами контрреволюционным делам на Волге. Вот вам и придется в Нижнем Новгороде, как руководителю парторганизации, применить ваш новый приобретенный военный опыт». Я сказал тов. Свердлову, что это большое доверие ЦК и я приложу все силы, чтобы его оправдать. «Имейте в виду, — добавил тов. Свердлов, — что товарищ Ленин знает, что вы намечаетесь в Нижний, и он одобрил это». Я с большим волнением ответил: «Прошу передать товарищу Ленину, что не пожалею сил, чтобы сделать все, что нужно и что потребует ЦК и товарищ Ленин». После уточнения дополнительных организационных вопросов по Нижнему Новгороду и тамошней обстановке тов. Свердлов тепло попрощался со мной, и в мае же я выехал в Нижний Новгород. Моя жена Мария Марковна, работавшая в Московском комитете партии, была также откомандирована ЦК в Нижний как партийный работник и выехала вместе со мной.

В годы Гражданской войны

В августе 1919 года, когда военное положение на Южном фронте особенно осложнилось, Нижегородская губерния дала многие тысячи красноармейцев, значительная часть которых пришла на сборные пункты добровольно, особенно коммунисты. При обсуждении в Нижегородском губкоме персональных списков товарищей для отправки на фронт я поставил вопрос об отправке на Южный фронт меня и некоторых других руководящих товарищей из губкома и губисполкома. Вместе со мной об этом желании заявили товарищи Сергушев, Воробьев, Мордовцев и другие.

Губком, согласившись с направлением товарищей Сергушева, Воробьева и Мордовцева, возражал, однако, против моего отъезда, в связи с этим я выехал в Москву для постановки этого вопроса в ЦК.

Секретарь ЦК тов. Стасова, одобрив мое желание, выразила озабоченность возможностью моего отъезда из Нижнего и сказала, что необходимо посоветоваться по этому вопросу с Владимиром Ильичем.

Переговорив с тов. Лениным, она мне сказала, что тов. Ленин выразил желание поговорить со мной: «Идите в Кремль, где товарищ Ленин вас примет».

Тов. Ленин прежде всего расспросил меня о положении в Нижегородской губернии, и после моих ответов, в том числе о прошедшей губернской партконференции, губернском съезде Советов, об улучшении положения в деревне и так далее, товарищ Ленин сказал: «Мне товарищ Стасова говорила о вашем желании поехать на Южный фронт, это, конечно, очень хорошее желание. Если бы положение на Южном фронте не было таким острым, я бы сказал — Нижний Новгород является такой важной военно-промышленной нашей базой, что не следовало бы менять сложившееся партийное и Советское руководство. Но в настоящее время, когда у нас на Южном фронте, в том числе в прифронтовых губерниях, как, например, в Воронежской губернии — важнейшем центре важнейшего направления Южного фронта, положение архитяжелое, мы должны брать лучшие силы откуда угодно и направлять их туда. ЦК сейчас направляет туда большую группу ответственных работников. ЦК удовлетворит и вашу просьбу о направлении вас на Южный фронт. Я, — сказал товарищ Ленин, — думаю, что лучше всего будет направить вас туда, где можно будет полнее использовать ваш организационный опыт. Вот Воронеж требует срочного укрепления, там нам необходимо укрепить оборону и подготовить бой с прорвавшимися деникинскими генералами. Там необходимо укрепить Совет обороны укрепленного района и особенно губернское партийное и Советское руководство. Вот вас туда мы и направим. Сейчас мы вас пошлем туда в качестве уполномоченного ЦК для проверки состояния организации, в частности, проверки идущих там споров и несработанности, а главное — для оказания им скорой помощи, а потом, когда вы приедете к нам и доложите свои выводы, вы будете оформлены официально председателем Губернского военно-революционного комитета. Советую вам взять из Нижнего побольше хороших работников, я скажу об этом товарищу Стасовой». Я согласился с предложениями тов. Ленина, поблагодарил за удовлетворение моей и моих товарищей просьбы и доверие и обещал сделать все, чтобы выполнить возложенное на меня задание. Не задерживаясь в Москве до получения письма ЦК о кадрах, я тотчас выехал в Нижний и через два дня выехал из Нижнего в Воронеж.

В Воронеж я прибыл в начале сентября. Уже в пути я ощутил всю напряженность обстановки, после Козлова (Мичуринска) я пробирался к Воронежу на порожняковых товарных поездах. Для ускорения продвижения я пересаживался при задержке на станциях на отходящие такие же «углярки», как их тогда называли.

Помню, как на одной из станций меня «обнаружили» в одном из таких порожних угольных вагонов и повели к коменданту. Я был до неузнаваемости запылен угольной пылью, и комендант вначале меня принял за безбилетного пассажира, пробирающегося в запретную зону укрепленного района, и лишь после предъявления ему документов комендант извинился и официально помог мне добраться до Воронежа.

В самом Воронеже уже на вокзале я увидел большую напряженность, в частности, заметен был отъезд многих жителей из Воронежа в направлении на Лиски, хотя и там они не были гарантированы от деникинцев. Должен, однако, сказать, что в городе не видно было паники, тем более у рабочих и коммунистов, которые оставались на своих местах, готовые к защите Воронежа от белых. И в самом руководстве из первой беседы с председателем губкома и губревкома тов. Кардашовым и другими руководящими товарищами не было панических настроений и растерянности, как это, по имевшимся сведениям, было в Тамбове. Не было чувства обреченности, наоборот, все работали для укрепления обороны Воронежа. В то же время нельзя сказать, что воронежцы, в том числе и губком, работали по директиве ЦК, данной в письме «Все на борьбу с Деникиным», — «необходима военная дисциплина и военная бдительность, доведенные до высших пределов». Не было не только высших пределов, но и элементарных пределов. Это признал в первой же беседе со мной тов. Кардашов, особо подчеркнув, что городской комитет ведет борьбу с губкомом. Горком, со своей стороны, особенно тов. Рейн, в беседе со мной обвинял губком и его председателя тов. Кардашова в отрыве от масс и от городской парторганизации. Я был возмущен тем, что эта борьба между губкомом и горкомом не остановилась даже в критический момент.

В ночь с 8 на 9 сентября враг подошел на пушечный выстрел к Воронежу, на улицах Воронежа уже разрывались его снаряды. Девятого, рано утром, мы собрали митинг рабочих на площади III Интернационала, на котором в горячих, страстных речах призывали стать грудью за родной Советский Воронеж, за Советскую власть. Массы дружно, горячо поддержали наш призыв.

Военный Совет укрепленного района принял решение эвакуировать штаб укрепленного района и его Военный Совет. После отъезда товарищей Еремеева, Кардашова в городе Воронеже остались для руководства: член Военного Совета тов. Степанов, начальник политотдела и уполномоченный ЦК тов. Каганович, заместитель председателя Губисполкома тов. Смирнов, губвоенком тов. Артеменко и небольшая группа военно-оперативных работников. Остались еще многие ответственные работники, в том числе и редактор газеты тов. Шестаков. Первые два дня боя мы оставались в том же помещении бывшей гостиницы «Бристоль», но мне, товарищам Артеменко и Смирнову приходилось большей частью бывать на разных участках фронта обороны города в сражающихся частях.

Битва за Воронеж, начавшаяся в ночь с 8 на 9 сентября, длилась четыре дня в жестоких боях за каждую улицу, площадь, за каждый район города. Главные бои развернулись вокруг завода «Рихард — Поль», который стал нашей крепостью. Завод переходил из рук в руки, бои вокруг завода и на самом заводе задержали противника в течение двух дней. Прибыв на этот участок боя, я участвовал в самоотверженном сражении наших бойцов, особенно из рабочих этого же завода, в том числе латышей во главе с тов. Абелем, а также прибывшего на помощь отряда уездвоенкомата с тов. Протопоповым во главе. Но сил не хватило для продолжения боя с превосходящими силами противника. Понеся большие жертвы, истекая кровью, наши части вынуждены были отступить.

Мамонтов и его подручный генерал Постовский не ожидали такого упорного сопротивления в Воронеже. Не сумев овладеть всем городом и особенно мостом на Придачу и, видимо, получив данные, что к Придаче подходят свежие силы Красной Армии, генерал Постовский ввиду создавшегося для него тяжелого положения предпочел ретироваться и оставить ту центральную часть Воронежа, которую он захватил, то есть отступить.

13 сентября 1919 года над всем городом развевалось красное знамя Советской власти, знамя Ленинской коммунистической партии большевиков!

Перед моим отъездом из Воронежа в Москву товарищ Кардашов передал мне следующий документ:

«Воронежский Губернский комитет РКП(б) удостоверяет, что товарищ Каганович, пробыв в Воронеже с 3 сентября по 19 сентября, принимал активное участие в обороне гор. Воронежа: заведовал политотделом Совета обороны, во время же боя под Воронежем с винтовкой в руках сражался на передовых позициях.

В Москве я, естественно, тотчас же направился в Центральный Комитет партии на Воздвиженскую (ныне проспект Калинина) улицу. В тот же день, 25 сентября, я был принят секретарем ЦК тов. Стасовой Еленой Дмитриевной, а вечером на узком совещании секретариата ЦК, созванном тов. Стасовой, я сделал доклад о положении в Воронежской организации и в руководстве губкома и губисполкома.

Секретарь ЦК тов. Стасова и выступившие другие товарищи одобрили данное мною освещение положения в Воронеже и оценку Воронежской организации, особенно в битве за Воронеж с Мамонтовским прорывом, одобрили мои действия как уполномоченного ЦК, в частности, и то, что я взял на себя временно обязанности начальника политотдела. Что касается руководства, то тов. Стасова сказала, что хотя моя оценка объективная, но она смягчает слабости и недостатки губкома и губисполкома и лично тов. Кардашова. «Я, — сказала она, — знаю товарища Кардашова как хорошего старого большевика, но он страдает замкнутостью и необщительностью с массами. Он знающий руководящий работник, но для военной обстановки он неподходящ. Поэтому наше решение о его замене необходимо подтвердить. Вот, — сказала она, — товарищ Каганович в беседе со мной до заседания, рассказывая о своей работе начальника политотдела укрепленного района, просил, чтобы его вместо Воронежа направили непосредственно на фронт. Но мы должны отклонить эту его просьбу, потому что работа в Воронежском губернском военно-революционном комитете — это тот же фронт, та же фронтовая работа, и мы должны утвердить его председателем губернского военно-революционного комитета и губернского комитета партии». По вопросу о председателе губернского комитета партии я просил не принимать сейчас решения, так как считал, что совмещение этих двух работ затруднительно и вряд ли целесообразно, и просил дать нам возможность решить этот вопрос на месте. Можно будет выдвинуть при благоприятном отношении председателем губкома тов. Сергушева. Тов. Стасова и другие согласились с этим моим предложением.

После совещания тов. Стасова мне сказала, что сейчас идет Пленум ЦК по военным вопросам и тов. Ленин сейчас меня принять не сможет. Я поблагодарил за столь внимательное и обстоятельное рассмотрение Центральным Комитетом моих вопросов, но особенно был тронут душевным отношением Елены Дмитриевны к моим личным переживаниям тех дней. После окончания деловых, так сказать, вопросов, тов. Стасова, обращаясь ко мне, сказала: «Мне кажется, что, несмотря на ваш оптимистический доклад и бодрый вид, у вас заметно какое-то горе. Скажите мне, в чем дело?» Я ей рассказал, что узнал о беде, в которую попали в Курске мои товарищи: Воробьев, Сергушев с семьями, в том числе и моя семья — Мария Марковна, которую лично знала Елена Дмитриевна, и дочурка моя Мая. Тов. Стасова была крайне опечалена, утешила меня, что она тотчас выяснит, что с ними. Она тут же добилась связи с членом Военного Совета Южного фронта тов. Серебряковым, который ей сообщил, что он знает обо всей этой истории, что Воробьева, видимо, белые захватили и зверски убили, а остальные, в том числе и семья тов. Кагановича, добрались пешком под обстрелом до нашей линии фронта и сейчас готовится их отправка в Москву. Это все мне и сообщила тов. Стасова. С ее согласия я задержался на пару дней в Москве, и, дождавшись встречи с тов. Сергушевым, моей семьей, семьей тов. Воробьева и других на Курском вокзале, мы, не задерживаясь, в тот же день выехали в Нижний Новгород. О всех наших переживаниях, связанных с этими событиями, о рассказах о них товарищей и моей Марии можно было бы многое написать, но это уж, возможно, в другом месте.

В Нижнем Новгороде я долго не задерживался.

В конце сентября и в начале октября 1919 года положение на Южном фронте еще более ухудшилось. Деникинские войска, вооруженные до зубов англо-франко-американскими орудиями, снарядами, винтовками, танками, начали осуществлять новую директиву Деникина о наступлении на Москву Добровольческой армии, подкрепленной корпусами Шкуро и Мамонтова. Отборные головорезы Добровольческой армии и конных корпусов развернули наступление на всем центральном направлении от Курска до Воронежа.

1 октября, несмотря на упорную и отчаянную оборону воронежцев, корпус Шкур занял Воронеж и начал учинять там расправу по опыту мамонтовцев. В связи с новой военной обстановкой в районе Воронежа отпали те вопросы о помощи укрепрайону, которые я должен был доложить тов. Ленину, и я уже был настроен не отрывать времени у тов. Ленина и не проситься на прием к нему, а прямо выехать во фронтовую полосу Воронежа и там искать местонахождение Воронежского губревкома, так как в ЦК мне еще не могли назвать его. Но перед отъездом в ЦК тов. Стасова мне сказала, что меня хочет принять для краткой беседы тов. Ленин — «Идите в Кремль и ждите в приемной». Я с радостью и вместе с тем с волнением побежал в Кремль, долго не засиделся в приемной, и меня вызвали в кабинет тов. Ленина.

Встретив меня приветливо, тов. Ленин меня спросил, как дрались воронежцы с мамонтовским прорывом. Я коротко рассказал тов. Ленину то, что я выше изложил, и заключил, что воронежские рабочие и коммунисты, а также хотя еще не окрепшие красноармейские силы укрепрайона показали себя очень хорошо и дрались за каждую улицу, так и не дав мамонтовцам занять весь город, а назавтра они были выбиты и из центральной части города, которую успели захватить. «Это очень хорошо, — сказал тов. Ленин, — а то в Тамбове уж очень легко Мамонтову удалось захватить весь город». Я сказал тов. Ленину, что я имел к нему ряд просьб укрепрайона о помощи, но теперь, видимо, обстановка изменилась. «Да, — сказал тов. Ленин, — обстановка сильно изменилась к худшему: теперь, когда Воронеж занят Шкуро, потребуется основательная драка за его освобождение».

Тов. Ленин меня тут же спросил, когда я выезжаю. Я сказал, что завтра утром. «Это очень хорошо, надо спешить, — сказал тов. Ленин, — потому что положение там очень тяжелое. Воронеж пал — это очень опасно для всего фронта, и мы должны во что бы то ни стало отвоевать Воронеж! Роль губревкома и губкома партии очень велика, они охватывают и военную работу и Советско-партийную. Мы вот на Пленуме ЦК обсуждали военные вопросы и приняли ряд решений по ним, мы решили послать на Южный фронт товарища Сталина, который, безусловно, поможет Южному фронту и Воронежскому направлению, которому он придает большое значение, в частности, мы укрепляем Воронежское направление замечательным, боевым конным корпусом Буденного, который, надеемся, успешно противопоставит коннице генерала Шкуро нашу Советскую силу конницы. Но надо помнить, что надеяться только на войска нельзя, надо мобилизовать все силы фронтового тыла и подполья, увязывать, координировать действия войск с действиями рабочих и крестьян, помогать армии снабжением и политической работой, иметь крепкие военно-революционные органы власти Советов. И это ваша задача, это и есть фронтовая работа, поэтому вы не правы, когда, как мне рассказала товарищ Стасова, вы вновь ставили вопрос о возможности отправки вас непосредственно в войска, особенно теперь, когда Воронеж в руках врага». Тов. Ленин еще раз со всей силой подчеркнул: «Надо отвоевать Воронеж во что бы то ни стало, от этого зависит победа над Деникиным! Когда отвоюем Воронеж, тогда приедете и поставите все свои вопросы, и мы вам поможем». Я хорошо понял, что это и есть то главное, что мне хотел внушить тов. Ленин. И я не стал больше его задерживать, а с большим внутренним волнением, бодростью сказал товарищу Ленину, что я хорошо понял его указания и сделаю все, чтобы выполнить эти его указания, и добавил, что губревком мы обоснуем поближе к фронту и будем биться вместе с войсками — за отвоевание Воронежа! «Это очень хорошо! Желаю вам успеха», — сказал мне тов. Ленин. Крепко пожав руку дорогого вождя, я бодрым и уверенным шагом вышел из кабинета.

Ровно в 6 часов утра 24 октября 1919 года славный город Воронеж был полностью и окончательно освобожден от деникинских бандитских войск. Лозунг Ленина — «Отвоевать Воронеж!» — был выполнен!

С неописуемой радостью встретили тысячи рабочих и трудящихся Воронежа, их жены и дети вступившие в город войска Красной Армии — это была волнующая встреча торжествующих победу воронежских рабочих, бойцов Красной Армии и их руководителей!

Новая Советская, партийно-политическая жизнь трудящихся отвоеванного у белых города Воронежа ознаменовалась в тот же день, 24 октября, в 8 часов утра многотысячным митингом рабочих, красноармейцев и трудящихся на бывшем Кадетском плацу — площади III Интернационала. Это был незабываемый митинг, на котором звучала великая радость и сознание исторического величия этой победы над шкуровцами-деникинцами, переплетавшаяся с горестными чувствами воспоминаний о пережитых бедствиях господства деникинцев в Воронеже с их виселицами и расстрелами, — это была радость сквозь слезы и слезы, смешанные с радостью.

Как политический работник, и к тому еще темпераментный, несколько склонный к восторженности, я передал товарищам Буденному, Щаденко и Кивгелла горячий привет от губревкома и губкома и выразил свой восторг подвигом и героизмом корпуса, политического и командного состава и лично товарища Буденного, нанесших в Воронеже большое поражение Деникину и его фавориту — Шкуро. Я пожелал им в дальнейшем таких же побед на славном боевом пути. Товарищи Буденный и Щаденко (представитель Южного фронта) поблагодарили меня за мои теплые слова приветствия и со своей стороны приветствовали губревком, губком, всех воронежских большевиков.

После митинга мы перешли к деловым вопросам о ходе борьбы корпуса за переправу через Дон, необходимой дальнейшей помощи армии, восстановлении нормальной жизни в Воронеже и т. д. и т. п. Я показал товарищам Буденному, Щаденко и Кивгелла приказ № 1, принятый губревкомом в тот же день — 24 октября. Вызванный начальник штаба корпуса Погребов, ознакомившись с приказом, высказался против него. «Как же так, Семен Михайлович, — сказал он, обращаясь к Буденному, — высшей властью в Воронеже являетесь Вы, как командир корпуса и начальник гарнизона, поэтому не может быть такой формулировки: „Вся власть в городе и губернии принадлежит военно-революционному комитету“. И вообще, — сказал Погребов, — нужен ли такой приказ губревкома?» Товарищ Буденный, подумав, спросил — не получится ли здесь что-то неукладное. После этого я, ссылаясь на положение о губревкомах, утвержденное Правительством, обосновывая необходимость приказа и указанного, вызывающего спор пункта, сказал: «Рабочие и трудящиеся должны знать, что у них восстановлена власть Советов, которая руководит всем делом наведения революционного порядка, восстановления хозяйства и оказания помощи Красной Армии, в первую очередь конному корпусу». Тов. Щаденко меня активно поддержал, при этом, нагнувшись к тов. Буденному, сказал ему (так «тихо», что нам было слышно): «Ты, Семен Михайлович, учти, что товарищ Каганович назначен ЦК и перед отъездом в Воронеж был принят самим товарищем Лениным, который говорил ему о твоем корпусе». Обратившись ко мне, тов. Буденный спросил: «Так вы, значит, перед отъездом в Воронеж были у самого товарища Ленина и он говорил о моем корпусе?» Я ему коротко рассказал об этом. Нужно было видеть, как преобразилось лицо Буденного, как оно просияло доброй улыбкой и радостью! «Значит, — сказал он, — Ленин, который занимается мировыми делами, знает и помнит о моем корпусе!» Повернувшись к Погребову, он резким тоном сказал: «Ты, брат, брось эти свои крючкотворства — у нас власть Советов, ее возглавляет Ленин, который и назначил сюда председателем губревкома товарища Кагановича — приказ губревкома правильный, и его надо издать таким, как он составлен». После этого я сказал: "Для того чтобы была полная согласованность и единство военной и гражданской власти, я предлагаю внести во вводную часть приказа следующее добавление: после слов «в силу этого» добавить «и на основании приказа № 2 начальника гарнизона товарища Буденного» — и дальше по тексту: «настоящим приказом объявляется…» «Вот это будет еще лучше», — сказали в один голос товарищи Буденный и Щаденко. Когда же после актива я рассказывал об одобрении всеми нашего приказа, Семен Михайлович, улыбаясь, сказал: «Так мы же тоже его сразу одобрили».

Напряженно работая по восстановлению нормальной жизни в городе и уездах, губревком ни на минуту не ослаблял свое внимание и помощь Красной Армии и ее боевым операциям. В эти дни мы поддерживали тесную связь с конным корпусом. Прежде всего мы уговорились с тов. Буденным о следующем порядке использования имевшихся на складах, в магазинах материальных ценностей и обеспечения нужд конного корпуса: все материальные ценности берутся на строгий учет губревкомом, никто не имеет права самовольно их изымать. Все требования и запросы воинских соединений и частей, в том числе и конного корпуса, направляются губревкому заверенными командованием корпуса. Губревком отпускает материальные ценности, особенно обмундирование, снаряжение, организует из наличного сырья их производство согласно требованиям и сообразуясь с наличными ресурсами. В случае споров вопрос рассматривается командованием корпуса и руководством губревкома.

Этот установленный порядок имел огромное значение и большую эффективность для сохранности ценностей и удовлетворения неотложных, острых потребностей армии. Случаи самовольничанья отдельных воинских частей и тем более хулиганствующих элементов быстро ликвидировались силами начальника гарнизона тов. Буденного. Помню, например, один такой случай. Однажды мне доложили о бесчинствах на кондитерской фабрике и что все попытки ликвидации этих бесчинств не дали результатов. Я тотчас поехал к тов. Буденному. Он близко принял к сердцу мое сообщение, вызвал кое-кого, обругал, а потом сказал мне: «Поедем туда, посмотрим, что там происходит». Как только мы появились во дворе фабрики, раздались возгласы: «Буденный приехал!» Бесчинствующие побросали нахватанное, и наутек. Тех, кто замешкался и задержался, настигла крепкая рука тов. Буденного. «Ну вот и разбежались стервецы, — сказал мне Буденный, — теперь, будь уверен, больше они этого не повторят».

Вокруг Воронежа все еще шли бои с белыми, враг занимал правый берег реки Дон, упорно обороняя переправы через Дон. Наша пехота достигла реки Дон, а части конкорпуса сосредоточились северо-западнее Воронежа, вели перестрелку и готовились к форсированию Дона. Штаб корпуса и тов. Буденный лично были очень озабочены форсированием Дона. Противник сосредоточил большие силы, чтобы не допустить форсирования нашими войсками реки Дон; враг и здесь действовал подтянутыми бронепоездами, обстреливая места переправ сильным артиллерийским огнем. Нелегка была эта переправа. Начав переправу 28 октября, корпус всеми своими силами с боями закончил успешно и победно форсирование Дона 29 октября. Это была большая новая победа наших Советских войск, и прежде всего конного корпуса, давшая возможность, закрепившись на этом плацдарме, перейти в наступление на Касторное.

Радуясь этой новой победе, мы с глубокой скорбью, почестью и глубоким уважением хоронили на воронежском кладбище, в братской могиле, павших смертью храбрых бойцов, командиров и политработников конного корпуса при форсировании реки Дон. В связи с этим мне хочется рассказать об одном факте, имеющем, по-моему, поучительное политическое значение. Перед похоронами товарищи Буденный, Щаденко и Кивгелла советовались со мной о порядке похорон, в частности, по такому вопросу: «Вот многие конармейцы, — сказал Семен Михайлович, — выражают пожелания, чтобы на похоронах были попы, как тут быть? Может быть, пойти на это?» Я, подумав, сказал, что можно пойти на этот шаг. Посоветовавшись с тов. Сергушевым, мы дали на это согласие губкома партии. И вот на одной стороне братской могилы стоим мы — все представители партийных, Советских организаций, рабочие и коммунисты и командование конного корпуса, красноармейцы и политработники, а на другой стороне братской могилы стоят попы, дьяконы. Мы произносим свои большевистские траурные речи, в том числе и Каганович и Буденный, а попы и дьяконы отправляют свои религиозные обряды и молитвы. Признаюсь, мне впервые в жизни, да, вероятно, не только мне, приходилось участвовать в таком сочетании. Потом нам докладывали, что среди конармейцев это вызвало большой положительный отклик. «Смотри, — говорили многие, — вот партия коммунистов-большевиков поступает так, как Ленин им говорит: раз среди убитых были люди верующие, значит, надо им отдать честь по-религиозному. Воронежские большевики и наше командование так и поступили. Это значит, что брешут разные шептуны, будто коммунисты насильно заставляют быть безбожниками. Агитация против Бога и религии — одно, а в жизни пущай кто как хочет, так и понимает, а никто насильно не навязывает и попов не арестовывают, даже вместе хоронили». В общем, этот факт сам по себе был одним из разоблачительных моментов провокаций врагов.

Наступил момент прощания воронежцев с корпусом и его командованием. 29 октября по решению губкома партии и губревкома мы устроили торжественное заседание. На этом заседании я по поручению губкома и губревкома выступил с докладом о текущем моменте, о победах, одержанных над Деникиным благодаря усилиям нашей Великой партии. Я говорил о победе на Воронежском направлении, об историческом подвиге конного корпуса, его командира тов. Буденного, а также рабочих Воронежа и их руководящей силе — Коммунистической организации и Советской власти.

Собрание единодушно приняло постановление: переименовать уездный город Бирюч и уезд, где жила семья Семена Михайловича, в город и уезд Буденновск.

Перед конным корпусом стояли новые большие боевые задачи. После проведенных боев он нуждался в подкреплении, и выезжавший в эти дни в штаб Южного фронта тов. Щаденко усиленно занимался этим вопросом. Перед отъездом из Воронежа он имел со мной личную доверительную беседу по вопросу о преобразовании корпуса в конную армию и спросил мое мнение. Я ему ответил, что, тесно соприкасаясь с конным корпусом в боях за Воронеж, я высоко оцениваю боевые качества, силу, заслуги и значение корпуса и его командования и считаю, что преобразование его в армию — замечательное и нужное дело. Тогда тов. Щаденко попросил меня написать об этом тов. Сталину и высказать в письме свое мнение о целесообразности назначения в Реввоенсовет этой конной армии Климента Ефремовича Ворошилова, что в корпусе его авторитет очень высок.

Я полностью и с радостью согласился с этим и написал письмо тов. Сталину, в котором я писал о своей высокой оценке качеств и заслуг корпуса и тов. Буденного и свое мнение о целесообразности и необходимости преобразования корпуса в конармию и о том, что высший командный и политический состав корпуса хотел бы видеть членом Реввоенсовета конной армии тов. Ворошилова и что я лично поддерживаю это желание. Я также высказал свое мнение о тов. Щаденко как крепком, хорошем большевике-ленинце, которого также следовало бы назначить членом Реввоенсовета армии. Это письмо я передал тов. Щаденко, сказав ему, что я написал и о нем товарищу Сталину, хотя он со мной об этом, конечно, не говорил.

После боев за Касторное конный корпус успешно развивал свое дальнейшее наступление и 22 ноября занял второй важный узел — Старый Оскол, а 1 декабря — Новый Оскол и Велико-Михайловку. Именно в этом районе победоносный, героический конный корпус 6 декабря 1919 года встречал руководителей Южного фронта тов. Сталина И. В. и тов. Егорова, именно здесь окончательно, организационно-практически корпус был преобразован в Конную армию с Реввоенсоветом во главе в составе: командующего армией тов. Буденного, членами Реввоенсовета тов. Ворошилова и тов. Щаденко. Эта встреча руководства Южного фронта и Конной армии в Велико-Михайловке имела не местное, а общефронтовое и даже общегосударственное значение. Сталин именно в Велико-Михайловке определил роль, значение и дальнейшее направление действий Конной армии в общем плане разгрома Деникина, принятого Политбюро ЦК вопреки мнению Троцкого, по известному письму Сталина товарищу Ленину.

Губернский комитет партии и губернский военно-революционный комитет ни на минуту не забывали о выполнении задач и лозунга партии и Ленина «Все для победы над Деникиным!», помогая армии и после перехода штаба Конного корпуса из Воронежа и тем частям 8-й армии, которые оставались в Воронеже и губернии.

В то же время мы сосредоточили особые усилия на налаживании нормальной партийной, Советской и профсоюзной жизни, на восстановлении разрушенного хозяйства — промышленности, городского и сельского хозяйства в освобожденных и освобождаемых уездах.

Естественно, что первоочередной работой было восстановление партийных организаций, памятуя, что душой и главным двигателем всей революционной жизни и Советской деятельности является наша Ленинская большевистская партия. Уже 28 октября 1919 года был издан следующий Приказ № 2 Воронежского губернского военно-революционного комитета. В развитие Приказа № 1 губвоенревком постановляет:

«1) Объявить гражданам, что соблюдение революционного порядка, прекращение всяких бесчинств, охрана внутреннего спокойствия возложена на коменданта города. Со всеми жалобами, с обращениями за вооруженной помощью надлежит обращаться к коменданту (бывшая гостиница „Бристоль“).

2) Отделу коммунального хозяйства поручается в первую очередь наладить нормально электричество, водопровод, снабжение их дровами, упорядочение жилищного вопроса и вообще налаживание городского хозяйства.

3) Срочно учесть все оставшиеся товары на складах, в магазинах, наладить продовольственный и распределительный аппарат и дать возможность нормальному функционированию магазинов.

4) Все советские учреждения и частные лица, имеющие товары, продукты, а также и граждане, знающие о таковых, обязаны в течение 28 и 29 октября доставить подробные сведения в отдел коммунального хозяйства (проспект Революции, помещение Губпродкома).

5) Все мелкие магазины, лавочки, так же как и торговцы на базарах, могут продолжать свою торговлю, причем их товары конфискации подвергаться не будут.

6) Все денежные знаки, имеющие хождение в пределах Советской республики, должны беспрекословно приниматься по их достоинству; все же деньги, выпущенные контрреволюционным правительством, аннулируются.

7) Настоящим Губревком ставит в известность представителей православного и религиозного культа, что допускается совершенно свободно совершение богослужений с колокольным звоном.

8) Все вышеизложенное должно строго и неуклонно исполняться и проводиться в жизнь. За нарушение или неисполнение будут привлекаться по законам военного времени.

Председатель Л. М. Каганович. Секретарь П. Буларгин». Должен отметить, что по пункту 7 (о богослужении, да еще с колокольным звоном) были споры, некоторые товарищи возражали, во всяком случае, сомневались. Но я и тов. Сергушев доказывали товарищам, что необходимо пойти наперерез развернувшейся контрреволюционной агитации о том, что большевики-де собираются закрыть все церкви, изъять и переплавить колокола, арестовать и расстреливать духовенство и так далее. Этим пунктом в приказе губвоенревкома мы нанесли удар контрреволюционной агитации и укрепили наши позиции среди колеблющихся элементов трудящихся. После наших разъяснений Губревком принял единогласно этот пункт.

Героическим, напряженным трудом рабочих и всех руководящих активистов-коммунистов нам удалось успешно выполнить не только пункты этих приказов № 1 и № 2, но и разработанные в их развитие конкретные мероприятия. В результате уже через короткий срок после освобождения Воронежа появилась электроэнергия, электросвет, повеселели не только граждане, но и мы все, а то ведь приходилось работать в условиях причудливого освещения.

Мне трудно было уезжать в декабре из Воронежа, однако при обсуждении вопроса в губкоме товарищи высказали серьезные соображения за мою поездку общеполитического характера и делового — у нас были большие острые нужды, требовавшие разрешения в Москве, поэтому губком решил, что мне нужно ехать. Думаю, что небезынтересно рассказать, как мы ехали. К сожалению, с железными дорогами положение было такое, что железнодорожники не могли гарантировать мне, что я успею к открытию съезда. Поэтому мы организовали поездку на лошадях от Воронежа до Козлова. Это было рискованно, но меня уверили, что приедем вовремя. И вот, несмотря на метели и заносы, мы на санях (около 180 км) добрались до станции Козлов (Мичуринск), а там пассажирским поездом к открытию съезда 5 декабря прибыли в Москву.

VII Всероссийский съезд Советов открылся точно в установленный срок — 5 декабря 1919 года в Большом театре вступительной речью тов. Калинина Михаила Ивановича. Он начал с того, что революция как в России, так и на Западе, наряду с успехами, понесла и огромные потери. Он сказал о великой утрате, которую понес международный пролетариат в лице Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Далее он говорил о потере нами такого крупного деятеля, как Яков Михайлович Свердлов, и ряда других партийных и Советских деятелей. Тов. Калинин предложил почтить память погибших товарищей вставанием — все встали, и оркестр исполнил похоронный марш. Далее Калинин говорил о наших победах на фронтах, в особенности о победе, одержанной в защите Петрограда.

Когда в заключение тов. Калинин сказал, что он выразит волю съезда, если скажет, что в Петрограде должно быть водружено знамя VII Всероссийского съезда Советов, весь съезд поднялся, бурно аплодируя и возглашая: «Да здравствует Красный Петроград!» Это был волнующий душу момент. После этого съезд избрал президиум из 21 человека. В числе избранных в президиум съезда Советов был и «Каганович-Воронежский». Эта прибавка «Воронежский» так и записана в протоколе съезда, видимо, потому, что на съезде был еще один Каганович — губпродкомиссар Симбирской губернии. Впоследствии эта отметка «Воронежский» отпала, и некоторые иногда смешивали меня с этим Кагановичем Петром Кирилловичем, что для меня было не всегда благоприятно, так как тот Каганович Петр Кириллович, будучи, вообще говоря, крупным работником, в 1921 году стал троцкистом, подписал «платформу 83-х».

В 1957 году один известный «историк» (т. Поспелов) спутал меня с ним, хотя если бы этот историк изучил бы этот вопрос, как полагается серьезному историку, то он, конечно, знал бы, что Каганович Лазарь Моисеевич, или, как тогда было записано, «Воронежский», не только никогда не подписывал троцкистской «платформы 83-х», но всю свою сознательную жизнь активно боролся с троцкизмом как верный Ленинец!

Центральным вопросом на съезде Советов был, конечно, доклад тов. Ленина, совместивший доклад ВЦИКа и доклад Совнаркома. Он приковал внимание всего съезда, в том числе и мое.

VII съезд Советов принял оглашенную тов. Лениным резолюцию: «Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика желает жить в мире со всеми народами и направить все свои силы на внутреннее строительство, чтобы наладить производство, транспорт и общественное управление на почве Советского строя, чему до сих пор мешали, сперва — гнет германского империализма, затем — вмешательство Антанты и голодная блокада.

Рабоче-крестьянское Правительство предлагало мир державам Антанты неоднократно, а именно: 5 августа 1918 года — президенту Вильсону; 3 сентября — американскому представителю г. Пулю; 24 октября 1918 года — президенту Вильсону; 3 ноября 1918 года — всем правительствам Согласия через представителей нейтральных стран; 7 ноября 1918 года — от имени Всероссийского съезда Советов; 23 декабря 1918 года — нота Литвинова в Стокгольме всем представителям Антанты; 4 февраля 1919 года — проект договора, выработанный с Буллитом, явившимся от имени президента Вильсона 12 марта 1919 года; заявление 7 мая 1919 года через Нансена.

Вполне одобряя все эти многократные шаги Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, Совета Народных Комиссаров и Народного комиссариата иностранных дел, VII Всероссийский съезд Советов снова подтверждает свое неуклонное стремление к миру, еще раз предлагая всем державам Антанты — Англии, Франции, Соединенным Штатам Америки, Италии, Японии — всем вместе и порознь, — начать немедленно переговоры о мире и поручает Всероссийскому Центральному Исполнительному Комитету, Совету Народных Комиссаров и Народному комиссариату иностранных дел систематически продолжать политику мира, принимая все необходимые для ее успеха меры». Когда тов. Ленин закончил чтение этого проекта резолюции, в зале раздались аплодисменты и возгласы: «Голосовать без прений». Председательствовавший тов. Калинин сказал: «Огромное большинство делегатов выражает желание принять резолюцию без прений. Позвольте поставить на голосование только что оглашенную тов. Лениным резолюцию. Кто за принятие резолюции? Кто против? Кто воздержался? Итак, резолюция принимается единогласно».

VII съезд Советов избрал Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет — ВЦИК. Список деятелей центра возглавлялся любимым вождем партии тов. Лениным. Ярким выражением демократичности этих выборов во ВЦИК было то, что большинство его состояло из выдвинутых деятелей местных губерний, уездов и даже волостей (в числе избранных во ВЦИК был и я — Каганович-Воронежский).

В июле 1920 года я был вызван в Центральный Комитет партии, где секретарь ЦК мне сказал: «ЦК, обсудив положение в Туркестанской республике (в которую тогда входили нынешние Узбекская, Туркменская, Таджикская, Киргизская и большая часть Казахской республики), решил создать там Туркестанское бюро ЦК РКП. Учитывая ваш опыт партийной и Советской работы, ЦК имеет намерение выдвинуть вас в состав этого бюро ЦК, а также ввести в состав существующей уже Туркестанской комиссии ВЦИКа и Совнаркома. Как вы, товарищ Каганович, относитесь к этому?» Я ответил, что мне бы не хотелось уезжать в настоящее время из Воронежа до полного завершения восстановления хозяйства и укрепления низовых органов Советской власти, но если ЦК считает необходимым послать меня в Туркестан, я приму это решение ЦК и отдам все свои силы и опыт для выполнения поручения ЦК и Правительства. (Признаюсь, у меня была личная серьезная причина к отказу от Туркестана — моя жена Мария Марковна болела туберкулезом, и туркестанский климат не был для нее благоприятным, но я даже постеснялся говорить в ЦК о личных причинах. Сама Мария одобрила то, что я не говорил об этом в ЦК, и выехала со мной.) «Очень хорошо, — сказал секретарь ЦК Крестинский, — мы так и полагали, что вы дадите согласие. Что касается Воронежа, то там кадры окрепли и восстановление будет идти нормальным порядком, а если потребуется, то ЦК их подкрепит. В Туркестане же дело посложнее и потруднее, поэтому мы и посылаем туда по указанию товарища Ленина сотни работников. По его же поручению мы вас вызвали. Когда вы вернетесь из Воронежа для отъезда в Туркестан, товарищ Ленин вас примет. Только вы не задерживайтесь долго, даем вам на сдачу дел максимум одну неделю».

Осложнилось дело тем, что председатель губкома тов. Сергушев заявил, что он просит меня доложить ЦК, что и он согласен и даже просит ЦК командировать его в Туркестан. Я ему обещал и выполнил его просьбу — ЦК вынес решение об откомандировании тов.. Сергушева в Туркестан; вслед за мной он и выехал для партийной работы в Туркестан; там он вел руководящую работу в ЦК КП Туркестана и принес большую пользу. По настоянию товарищей — членов президиума губисполкома сдача дел завершилась созывом пленума губисполкома, где я выступил с отчетом президиума, который был одобрен, я также говорил о задачах и высказал им свои добрые пожелания. Они не остались в долгу и высказали добрые слова и пожелания мне.

 

 

В Туркестане

Я попросил дать мне возможность изучить имеющиеся в ЦК материалы о Туркестане, и прежде всего решения ЦК и Правительства, после чего я обратился в Наркомнац и там еще детальнее ознакомился не только с материалами и положением в Туркестане, но и с книгами о дореволюционном и послереволюционном Туркестане. Все это не только обогатило меня, но и вызвало большой интерес к Туркестану и закрепило мое согласие поехать туда.

Все это подготовило меня и к беседе с Лениным. Первым вопросом, который мне задал тов. Ленин, был вопрос о положении в Воронежской губернии. Думаю, что здесь было не только желание узнать о действительном положении, но и необходимость определить: целесообразно ли меня перемещать из Воронежа.

Я коротко доложил о проделанной работе по восстановлению хозяйства на основе решений IX съезда партии, об укреплении наших позиций в деревне, но не прикрашивая, а самокритически; я говорил о все еще имеющихся разрушениях и недостатках как в хозяйстве, так и в низовых органах Советской власти; об имеющихся еще кулацко-бандитских элементах в ряде волостей и о нашей борьбе с ними. Я рассказал о принимаемых нами мерах по выполнению задач, поставленных в тезисах ЦК «Польский фронт и наши задачи», о хороших революционно-патриотических настроениях рабочих и крестьян и их уверенности в нашей победе над польскими панами и их покровителями — антантовскими империалистами.

«Да, — сказал тов. Ленин, — мы вот на IX съезде партии рассчитывали уже на переход к мирному строительству, но наши враги — международные империалисты не унимаются и сделали новую попытку отбросить нас назад руками панской Польши и Врангеля. Но их новый поход развертывается в более благоприятных для нас условиях, чем в 1918-1919 годах. Правда, наши войска рассредоточены, тогда как у поляков они сосредоточены, но раз нам навязана война, мы опять подчиним все интересам войны с белополяками и Врангелем — сделаем все для победы. Это хорошо, что и у вас в Воронеже мобилизуются все силы для этого. Что касается разрушений и недостатков в хозяйстве, то они имеются всюду, особенно там, где проходил фронт. Все же, видимо, у вас в Воронеже дело обстоит лучше, чем в других, особенно отдаленных краях, как, например, в Туркестане, поэтому если вы клоните к тому, чтобы вас оставить в Воронеже, то это неправильно»,

Я сказал товарищу Ленину, что вначале, при разговоре в ЦК, я действительно высказал мысль, что мне хотелось бы завершить работу по восстановлению хозяйства в Воронежской губернии. «Но в процессе изучения решений ЦК и материалов о Туркестане я проникся не только интересом, но и желанием поехать туда работать, а сейчас, тем более после беседы с вами, я с большой охотой поеду туда и отдам всю свою энергию и силы для выполнения задач, поставленных ЦК».

«Это очень хорошо, — сказал тов. Ленин, — что у вас появился интерес и что вы охотно поедете туда, а то ведь туда не все едут с большой охотой. Это очень важно, так как в Туркестане дела потруднее и посложнее. В Туркестане английские империалисты ведут коварные интриги. В Бухаре, где еще сидит эмир, подавляющий растущее там революционное движение, превращая Бухару в базу для туркестанских басмачей, нам необходимо помочь бухарским революционерам свергнуть, изгнать эмира. Тем самым будет нанесен удар по замыслам английских империалистов и их мероприятиям по разжиганию и распространению басмачества в Туркестане. Нужно ускорить ликвидацию басмачества и не допустить нового обострения и расширения Туркестанского фронта.

Конечно, — сказал тов. Ленин, — здесь задача не чисто военная, а может быть, и не столько военная, сколько общеполитическая и социально-экономическая, особенно в отношении местного крестьянства. Из материалов и принятых нами решений вы видели, что немало уже сделано, но еще больше необходимо сделать. Созданная ЦК Туркестанская комиссия ВЦИК и СНК проделала значительную работу в Туркестанской республике. Особенно много сделали товарищи Фрунзе и Куйбышев, но, с точки зрения усиления партийного руководства и консолидации всех сил коммунистов, там еще непочатый край работы. Самым опасным, — сказал тов. Ленин, — является то, что в Туркестане все еще большое влияние имеют элементы великодержавного шовинизма, задерживающие воспитание кадров из местных национальностей и выдвижения их на руководящую государственную и партийную работу. Антипартийными являются их доводы против выдвижения кадров местных национальностей, что, мол, они неспособны руководить. Это ведь враждебные коммунизму взгляды. Если, во-первых, эти местные люди сегодня не могут, то в процессе практики они научатся, во-вторых, есть уже способные, вполне подготовленные, выросшие кадры и их надо смелее выдвигать. Как вы думаете об этом?» — спросил меня Ленин. Я ответил, что вполне с этим согласен. «Ведь мы сами, — сказал я, — рабочие, не были подготовлены к управлению сразу после Октябрьской революции, но с ошибками и недостатками, но научились и учимся дальше». — «Вот именно, — воскликнул тов. Ленин, — но, к сожалению, многие не применяют этот опыт к так называемым националам. А вы читали последние решения ЦК о Туркестане?» — задал мне вопрос тов. Ленин. «Да, — ответил я, — читал». — «У меня, — сказал тов. Ленин, — есть к вам две просьбы: занимайтесь лично 1) продовольственным делом и 2) восстановлением хлопководства. Оба эти вопроса являются для Правительства важнейшими и острейшими вопросами, и Туркбюро ЦК и Турккомиссия ВЦИК и СНК должны уделить этому особое внимание».

Должен сказать, что я был так взволнован такой большой беседой и высказываниями тов. Ленина, что мог только коротко ответить: «Я хорошо понял, Владимир Ильич, ваши указания и значение поставленных вами задач и лично сделаю все необходимые выводы во всей своей конкретной практической работе. Мне трудно сейчас сказать, насколько я справлюсь с этими задачами, но одно скажу вам, нашему вождю и учителю, что я отдам все свои силы, энергию и опыт, чтобы оправдать ваше доверие, для этого буду и сам учиться в процессе работы в новых условиях». — «Очень хорошо, — сказал тов. Ленин. — Чтобы учить других, нужно обязательно самому учиться, и притом беспрерывно».

В Москве, явившись в ЦК, я получил на руки решение ЦК о назначении меня членом Туркестанского бюро ЦК РКП(б) и членом Туркестанской комиссии ВЦИК и Совнаркома, и я считал возможным выехать. Потом я получил мандат, подписанный председателем ВЦИК тов. Калининым, председателем Совета Народных Комиссаров тов. Лениным и секретарем ВЦИК тов. Енукидзе.

Нечего и говорить, как поразил и взволновал меня этот мандат. Шутка ли сказать — действовать от имени ВЦИК и Совнаркома! Какая ответственность и какое доверие, ко многому обязывающие. В то же время этот мандат за подписью Ленина поднял и чувство ответственности и чувство достоинства. Я долгие годы хранил этот мандат как святую реликвию, но потом, для гарантии сохранности документа с подписями Ленина и Калинина, я передал его в Центральный музей В. И. Ленина.

Выехал я вместе с большой группой (около 100 человек), подобранных Центральным Комитетом партии партийных и Советских работников для работы в Туркестанской республике.

19 сентября 1920 года открылся IX съезд Советов Туркестанской Республики. Этот съезд не только закрепил, оформил, так сказать, в государственном порядке решения и резолюции предшествовавшего V съезда компартии Туркестана, но и принял рад важных законов и прежде всего — новую Конституцию Туркестанской Автономной Советской Социалистической Республики. Мне довелось вместе с товарищами Куйбышевым, Фрунзе, Сокольниковым и другими членами Туркбюро и Турккомиссии принять активное участие в разработке этой Конституции Туркестанской Республики 1920 года. Она отличалась от прежней Конституции, принятой в 1918 году, прежде всего тем, что зафиксировала все то новое, что было завоевано за эти два года: уточнен состав народных комиссариатов, внесены изменения, связанные с ликвидацией периода разрыва связи Туркестана с центральной властью. В то же время расширены права и обязанности республиканских органов власти и местных облисполкомов в области хозяйственной и административной.

Утвержденная Конституция 1920 года основана на Конституции РСФСР и по содержанию, и по стилю — по форме, она соответствовала положению Туркреспублики как автономной и в то же время укрепила национальную советскую государственность Туркестанской Республики, заложив основы более тесной связи и сближения трудящихся наций Туркестана со всеми народами РСФСР, и прежде всего с Великим Русским народом.

По совету Туркестанского бюро ЦК РКП(б) заключительное заседание IX съезда Советов было проведено в старом городе — Ташкенте, где проживало почти исключительно мусульманское население — узбеки. Туда же, конечно, пришли и рабочие нового города. Трудно сейчас передать тот подъем, который господствовал на этом расширенном заседании. Наиболее активно себя вели приглашенные рабочие-узбеки, вместе с ними выделялась группа декхан и деревенских пролетариев, приглашенных из кишлаков, выделялась отдельная группа представителей религиозных мусульманских деятелей, в том числе мулл, признавших Советскую власть и приглашенных нами на это заседание. Самым важным были не столько выступления руководящих деятелей, сколько выступления простых, рядовых низовых людей — рабочих, ремесленников, декхан, чайрикеров, марункеров, которые горячо, от всей души приветствовали партию, съезд Советов, Великого Ленина, обеспечивших им социальное и национальное освобождение.

После V съезда Компартии Туркестана и IX съезда Советов Туркреспублики были проведены отчеты об их решениях во всех организациях. По совету Туркбюро ЦК РКП(б) ЦК компартии Туркестана не ограничился охватом только областных, городских и крупных районных организаций, а были охвачены отчетами все низовые организации партии. Нельзя сказать, что критика туркестанских коммунистов, данная в решениях V съезда партии и даже в решениях ЦК РКП(б), была с энтузиазмом принята во всех без исключения организациях Туркестана. Были и выступления, выражавшие несогласие с курсом борьбы с великодержавным и местным национализмом, а также о чистке парторганизации от них и всяких иных «мазуриков».

Даже в Ташкенте на собрании коммунистов Железнодорожного района, где мне довелось выступить с докладом, настроения среди некоторой части коммунистов были оппозиционные. Пришлось немало «соли съесть» и мобилизовать лучшие силы здоровой части организации для того, чтобы резолюция, одобряющая полностью решения V съезда Компартии Туркестана, основанные на решениях ЦК РКП(б), получила солидное большинство их собрания.

Хотя я уже выступал в Старом городе на заключительном заседании IX съезда Советов, но я и здесь, на партийном собрании, волновался, ибо аудитория для меня новая, а главное — моя ораторская привычка поддерживать во время речи контакт с аудиторией здесь встречала языковой барьер: аудитория не знала русского языка, а я не знал узбекского. Но я видел, что аудитория места, наиболее темпераментные в моей речи, встречала аплодисментами, особенно бурными были аплодисменты, когда я упоминал имя Ленина! Собрание закончилось принятием резолюции, полностью поддерживающей решения V съезда и ЦК РКП(б), и под бурные аплодисменты — принятием приветствия тов. Ленину.

Был на собрании небольшой, для того времени оригинальный эпизод. Я сейчас в некотором затруднении, рассказывать ли здесь о нем, но, подумав, считаю, что в нем есть идейно-политический поучительный момент, который полезно знать, поэтому я о нем расскажу. Дело в том, что, как говорил мне один из руководителей собрания тов. Хакимов, они не рассчитали, что я не успею закончить доклад до захода солнца. Собрание было в саду, вот и получалось так, что во второй половине моего доклада собрание начало понемногу таять, то есть некоторые начали потихоньку подыматься и уходить. Естественно, я был в недоумении, не понимая, в чем дело. Очень сконфужены были и руководители собрания, которые смущенно мне сказали: «Дело в том, что как раз солнце заходит, и часть верующих пошла помолиться Аллаху, после чего сразу же вернутся, но мы им скажем как следует». Я их успокоил, предложил объявить перерыв и в перерыве рассказал им, как Ленин нам наказывал считаться даже с предрассудками, в том числе и религиозными, преодолевая их не командованием и принуждением, а глубокой длительной идейно-пропагандистской работой среди масс, особенно среди тех коммунистов и им сочувствующих, у которых все еще сохранились нити, соединяющие веру в Аллаха с верой в коммунистические идеи.

В организации и упорядочении работы Совета Народных Комиссаров Туркреспублики задачи были более трудные и сложные, так как сама работа его в деле выполнения указанной выше программы была более объемиста и сложна, чем у ТурЦИКа. Нами были разработаны и приняты Положения о работе Совнаркома: по примеру Совнаркома РСФСР был образован Малый Совнарком, но, учитывая специфику Туркестана и, в частности, выдвижение нового руководства, требующего особо дружной и подкрепляющей работы, мы решили сделать этот Малый Совнарком чем-то вроде Президиума Совнаркома, и поэтому в отличие от Совнаркома РСФСР, где членами Малого Совнаркома являются заместители наркомов, в ТуркСовнаркоме Малый Совнарком был составлен из народных комиссаров главных отраслей хозяйственной и административной жизни и возглавлялся самим Председателем Совнаркома.

Нельзя сказать, что все намеченное было осуществлено, но, несомненно, работа Совнаркома была улучшена именно в указанном направлении. Нелегко и не сразу были решены все персональные вопросы, в частности выдвижение заместителей Председателя Совнаркома и наркомов. Помню разговор или даже спор о первом заместителе Председателя Совнаркома на совместном заседании Туркбюро и ЦК Компартии Туркестана. Помню, что товарищ Атабаев, как председатель Совнаркома, внес предложение, точнее, просил назначить первым заместителем тов. Кагановича Л. М. «Товарищ Каганович, — говорил Атабаев, — особенно добивался выдвижения меня в Председатели. Пусть мне поможет справиться с этим делом». Надо сказать, что у некоторых это вызвало поддержку, но в ходе обсуждения большинство членов Туркбюро ЦК сошлось на том, что хотя это было бы очень хорошо, но в этом имеются серьезные отрицательные моменты. Помню, один товарищ сказал: «Это может быть воспринято так: «не умер Данило, болячка задавила». Заменили Любимова Атабаевым, а теперь, мол, посадили Кагановича первым заместителем, который фактически будет руководить». Другие товарищи говорили, что неудобно заместителя Председателя Туркбюро ЦК РКП(б) и Турккомиссии ВЦИК и СНК ставить заместителем Председателя Совнаркома Туркреспублики и так далее. Я лично также считал это нецелесообразным, но, как говорится, попал из огня в полымя. Так как все же при любом решении о первом зампредсовнаркома вопрос о серьезной помощи Атабаеву и подъеме работы Совнаркома остается острым, то некоторые товарищи, в том числе и Сокольников, приведя пример центра (где Сталин, член Политбюро ЦК, является наркомом Рабоче-Крестьянской Инспекции, являющейся наркоматом особого типа, фактически врывающимся в работу всех наркоматов), предположили, что лучше всего будет назначить тов. Кагановича наркомом Рабоче-Крестьянской Инспекции, который, опираясь на инспекцию, лучше сумеет выполнять и функции Турккомиссии — контроля за исполнением законов и постановлений Центрального правительства, приведет в «христианский» вид государственный аппарат и по-настоящему поможет тов. Атабаеву без внешнего подчеркивания своего положения. В этом была своя логика. Все с этим согласились, да и я согласился, потому что это была массовая, по-новому организуемая работа, которая даст мне возможность выдвинуть и обучить местных работников, вовлечь массы в управление государством, по-настоящему проникнуть в глубь Советского строительства, влезть в дебри государственного аппарата и почистить его «авгиевы конюшни».

Итак, я был назначен народным комиссаром Рабоче-Крестьянской Инспекции Туркестанской Республики. Это действительно дало мне возможность не только бороться с отрицательными сторонами, но и, изучая факты работы наркоматов, помочь в их перестройке и превращении их в полноценный стройный государственный организм. Это была одна из важных и первых работ Совнаркома, потому что при существовавшем бессистемном и даже случайном построении аппаратов наркоматов невозможно было успешно выполнить поставленные задачи.

Указанная работа Туркбюро ЦК РКП(б) — Турккомиссии, ЦК Компартии Туркестана, Совнаркома и ТурЦИКа, как и вся работа партийной организации и Советов в области партийного, Советского и хозяйственного строительства проходила в боевых фронтовых условиях.

Туркестанский фронт сыграл большую историческую роль в достигнутых победах гражданской войны. Под командованием талантливого полководца Михаила Васильевича Фрунзе героические войска Туркестанского фронта при активной руководящей помощи туркестанских партийных Советских организаций освободили от белогвардейских, казачьих контрреволюционных орд, интервентов и служивших им контрреволюционных феодалов-националистов колоссальную территорию — от Оренбурга, Орска, Уральска, Актюбинска, Семиречья до Закаспия.

Ликвидация блокады Туркестана, открытие прямого пути из центра в глубь Туркестана имели особо важное политическое, экономическое и военное значение для Туркестана и всей страны. Наступление Советской Красной Армии в глубь Туркестана принесло народам Туркестана — узбекам, казахам, киргизам, таджикам и туркменам не порабощение, какое принесли много лет назад царские войска, а полное и окончательное освобождение всех народов Туркестана от всех остатков колониализма, от попыток нового их колониального закабаления белогвардейско-казачьими и интервенционистскими английскими империалистами, освобождение от феодального гнета внутри самих туземных народов Туркестана. Для Советской Социалистической России и ее пролетариата и крестьянства это успешное наступление Туркестанского фронта имело важное значение для укрепления завоеваний революции, и в частности для обеспечения текстильных фабрик хлопком, промышленности эмбинской и чимкентской нефтью и так далее.

Освобождение Хивы, отвоевание Закаспия — его освобождение привели, конечно, к укреплению внутреннего и военного положения в Туркестане. Можно сказать, что белогвардейско-казачьи и интервенционистские организованные фронты были в основном ликвидированы. Но было бы ошибочным думать, что ликвидированы были все силы контрреволюции и интервенции, которые требовали организованной фронтовой войны с ними. Это были прежде всего басмачи в Фергане, в Туркмении (Джунаид-Хан) и Эмирская Бухара. Именно поэтому Великий Ленин, опасаясь демобилизационных настроений в Туркестане, неустанно требовал прежде всего политических мер — правильного и неуклонного проведения политики партии в Туркестане. Ленин был целиком согласен со Сталиным, который в письме Ленину от 26 октября 1920 года, говоря об успехах Орджоникидзе на Кавказе, писал: «Не сомневаюсь, что, если бы в Туркестане велась наша политика так же умело, не было бы у нас десятков тысяч басмачей». Все решения, принятые ЦК РКП(б) в июне и июле 1920 года, все меры, принимавшиеся в Туркестане как Туркбюро, так и ЦК КПТ, Совнаркомом и ТурЦИКом для их выполнения, в том числе и экономические, были именно направлены на это. Но, разумеется, в число этих мер прежде всего входили военные меры. Вот почему в беседе перед выездом в Туркестан тов. Ленин говорил мне: «Вам, товарищ Каганович, придется заниматься не только партийной и Советской работой, но и военной, так как басмачество все еще бесчинствует». Хотя к сентябрю — октябрю были одержаны серьезные победы над ферганскими басмачами, в том числе над Мадамин-беком, басмачи все еще творили свое подлое дело: нападали на кишлаки, городские поселения, на предприятия, железные дороги, взрывая и уничтожая все на своем пути и убивая жителей, особенно рабочих, в том числе узбеков, казахов, таджиков и киргизов. Их вдохновляла и поддерживала помощь, идущая из Бухары, то есть от англичан. В Бухару под знамена эмира (на деле английских империалистов) стекался всякий сброд из остатков колчаковских и дутовских разбитых армий, разбитых семиреченских белых казачьих повстанцев и даже свежее подкрепление турецких контрреволюционных антикемалистских сил во главе с известным авантюристом генералом Энвер-пашой.

Уже в конце февраля или начале марта эмир Бухарский со своей приближенной челядью (должно быть, и с гаремом) еле унес ноги, удрав в Афганистан. Но борьба все еще продолжалась, и только в конце 1921 года было окончательно покончено с остатками эмировского войска и наши красноармейские части были выведены из Восточной Бухары, будучи заменены частями Бухарской армии. Трудящиеся узбеки и особенно таджики, населявшие Бухару, подняли голову, готовясь к свободной от феодалов, баев и эмирских деспотов новой Советской жизни.

В борьбе с внутренним басмачеством в Фергане в конце 1920 года и в начале 1921 года ему были нанесены серьезные удары, однако, надо сказать, что борьба с внутренним басмачеством затянулась, то затихая, то обостряясь. Разгромленные эмирские банды частично соединились с ферганскими басмачами — английские агенты и офицеры-инструктора организовывали их в полки, сотни, обучая военной тактике и ведению боя. В ферганские басмаческие районы стекались все контрреволюционеры Туркестана да и остатки колчаковщины, в том числе татаро-башкирские контрреволюционные националисты. Туда же бежали и националисты — бывшие «советские» деятели, как, например, заместитель председателя ТурЦИКа Тюрякул Джаназаков и другие. Баи и особенно духовенство играли большую контрреволюционную и реакционную роль. Они спекулировали на трудностях, на продовольственных заготовках и на допускавшихся нашими людьми ошибках. Но чем дальше затягивалась борьба, тем все большее количество декхан, бедняков и батраков переходило на нашу сторону. ЦК Компартии Туркестана и местные комитеты направляли инструктированных агитаторов из мусульманских работников, которые успешно вели политическую борьбу с басмаческой, байской и религиозной агитацией.

Большую роль сыграли храбрые чекисты, умело и беззаветно боровшиеся под руководством Дзержинского, а в Туркестане — Петерса и таких старых большевиков, как Приворотский и Булганин и другие, с контрреволюцией, с басмачеством и вдохновлявшими их шпионскими, контрреволюционными силами. Они хорошо помогали Туркбюро ЦК РКП(б), Реввоенсовету фронта. В укреплении Советского государства в Туркестане их заслуги велики.

Вся жизнь Советского Туркестана была непрерывно связана с жизнью всей Советской Республики. В конце 1920 года после победы над Колчаком, Деникиным и иностранными интервентами Советская страна получила возможность перейти к новому этапу мирного социалистического строительства. Мы на местах всю свою идейно-пропагандистскую и практически-хозяйственную работу вели на основе директив ЦК и речей Ленина. Помню, как мы по указанным выше речам Ленина провели массовые доклады, лекции, на которых мы, руководящие деятели, выступали и видели, как массы, в том числе железнодорожники, хорошо их воспринимали.

Разумеется, мы не ограничивались речами, а по-деловому усиленно работали. Руководящие партийные и Советские органы вплотную, более скрупулезно занялись выискиванием резервов, товаров, в том числе и для торговли с Бухарой и Хивой. Вообще надо сказать, что образование Бухарской и Хивинской Народных Советских Республик принесло нам много радости, но одновременно и много новых забот в оказании им необходимой помощи в организационном и материальном отношении. Особые наши усилия занимал транспорт, и в первую очередь железнодорожный. Мы усиленно занялись восстановлением мелких промышленных предприятий для увеличения выпуска товаров широкого потребления, особенно для хлопковых районов. Хлопок был в центре нашей работы.

И вот в этот трудный момент — в противоположность Ленинским установкам на преодоление величайших трудностей — Троцкий навязывает партии «дискуссию о профсоюзах».

14 января 1921 года комиссия ЦК РКП(б) выпускает официально Ленинскую платформу под названием «Проект постановления X съезда РКП по вопросу о роли и задачах профсоюзов».

После этого в «Правде» печатаются платформы «троцкистов», «бухаринцев (буфер)», группы «Демократического централизма», «Рабочей оппозиции» и других.

Острая борьба шла, главным образом, вокруг платформ: Ленинской, Троцкистской и Буферно-бухаринской, а также «Рабочей оппозиции». Так было у нас, и в Туркестане, и, видимо, в большинстве парторганизаций. Именно в этот период в ташкентской и других парторганизациях дискуссия о профсоюзах приняла наиболее острый характер. Нами была особенно развернута активная борьба с троцкистами «Рабочей оппозиции», которая первое время была сильна среди железнодорожников. Важно отметить, что у нас в Туркестанской организации, в первую очередь в Ташкенте, троцкисты, бухаринцы и даже так называемая «Рабочая оппозиция» и националисты блокировались против Ленинской платформы, выступая против нее единым беспринципным фронтом.

А еще острее было положение среди неустойчивых масс, где мелкобуржуазная стихия захлестывала и подогревала внутрипартийные оппозиции, особенно демагогически, рекламно-фальшиво назвавшую себя «Рабочей оппозицией», которая подыгрывалась под мелкобуржуазные настроения среди рабочих. Вот почему это была после Бреста самая острая, кризисная, опасная для партии и диктатуры пролетариата дискуссия.

Борьба была острая и тяжелая. Некоторые из современных историков упрощают положение, легковесно оценивают прохождение дискуссии с точки зрения современного положения, когда каждый ребенок знает, что Троцкий был врагом партии и Ленинизма, что Бухарин стал правым идеологом кулачества. Тогда положение было иным, и, выступая против Ленина, они прикрывали свои правооппортунистические, антимарксистские, антиленинские предложения левыми фразами и квазиделовыми предложениями. Ведь многие коммунисты голосовали за них, против Ленинской платформы, исходя из каких-то «деловых» соображений, и среди них были такие, которые потом боролись против Троцкого. Ведь даже в самом ЦК Троцкий вместе с его союзником Бухариным имели почти половину, и это при таком Великом авторитете такого вождя, как Ленин. Наш ЦК был на волоске от раскола. Так что положение в партии было крайне критическим, недаром Ленин написал статью «Кризис партии».

Троцкисты, бухаринцы, «Рабочая оппозиция» и другие — все, вместе взятые, особенно рассчитывали на окраинные организации, в том числе и Туркестанскую партийную организацию, имея в виду ее якобы отсталость окраинной организации. Но они не учли, что ЦК РКП(б) и лично Ленин много сделали для поднятия ее общепартийного уровня как большевистской организации. Они, конечно, и с известным основанием рассчитывали на национальную рознь, в том числе и среди коммунистов, которая в недавнем рошлом принимала особенно острый характер. В особенности они рассчитывали, в частности «Рабочая оппозиция», на железнодорожников, среди которых еще оставалось немало зараженных великодержавным шовинизмом. Рассчитывали оппозиционеры и на местных националистов. Надо сказать, что дискуссия о профсоюзах подняла и другие мутные мелкобуржуазные элементы в партии и вне партии и по вопросам, даже не имевшим прямого отношения к профсоюзам.

Кроме, так сказать, объективных факторов, у нас в Туркестане образовался прорыв в субъективном факторе руководства, в самом Туркбюро ЦК РКП(б).

Председатель Туркбюро ЦК Сокольников оказался в числе лидеров антиленинской Бухаринской буферной группировки, которая играла в «буфер», а на деле выступала за троцкистскую платформу против Ленинской платформы. Единственным «облегчением» было то, что Сокольников и раньше большей частью «болел» и фактически не руководил Туркбюро. Именно поэтому Туркбюро еще ранее избрало т. Кагановича заместителем Председателя Туркбюро и Турккомиссии — это сослужило хорошую службу в момент дискуссии, дав мне возможность руководить во время дискуссии, когда Сокольников болел и «буферной болезнью».

Член Туркбюро и Турккомиссии тов. Петерс, вообще говоря, довольно крепкий старый большевик, в этом вопросе стоял, как он говорил, на позиции тов. Дзержинского, то есть фактически поддерживал платформу Троцкого. На все мои попытки переубедить его, доказывая, что здесь ведь идет не ведомственный спор и что ему как старому большевику и утвержденному ЦК члену Туркбюро ЦК нужно руководствоваться общепартийными соображениями и бороться против Троцкого, он мне упорно и неоднократно, односложно повторяя, отвечал: «Я доверяю, уважаю и люблю товарища Дзержинского, и я буду поддерживать его позицию».

В результате получилось так, что, как говорится, волею судеб член Туркбюро ЦК т. Каганович оказался единственным из пяти членов Туркбюро, который активно отстаивал и боролся за платформу Ленина в Туркестанской организации и возглавил борьбу за Ленинскую платформу. (Об этом я рассказываю, разумеется, не для выпячивания своей личности, а просто для того, чтобы показать трудности, или, говоря высоким стилем, трагичность ложившегося положения в руководстве Туркбюро ЦК. Этим я также хочу сказать, что эти трудности заставили меня подтягиваться, вытягивать из себя те силы для руководства, которые в нормальных условиях казались бы недосягаемыми для меня.) Мое положение было облегчено тем, что я был заместителем Председателя Туркбюро и что остальные члены Туркбюро не мешали в критический момент дискуссии созывать от имени Туркбюро ЦК совместные заседания Туркбюро с ЦК КПТ, в котором мы, Ленинцы, имели большинство. Правда, не сразу определилось это большинство, и в первый период дискуссии антиленинское крыло было довольно сильным и значительным, и в ЦК КПТ, в частности, особую активность проявлял бывший руководящий работник Московского обкома бывший «левый коммунист» Соловьев, который развил особую антиленинскую работу в ЦК КПТ. Против него в ЦК КПТ активно выступал Сергушев, который вместе с другими приехавшими из Москвы и Петрограда работниками решительно боролся за Ленинскую платформу. Нами, Ленинцами, была проведена большая индивидуальная работа по консолидации сил большинства ЦК КПТ, занявшего устойчивую Ленинскую позицию. Особенно хорошо себя проявили такие руководящие работники-националы, как Рахимбаев, Атабаев, Бабаджанов, Султан Ходжаев, Хаджанов и другие. Тюрякулов вначале занимал колеблющуюся позицию. Главный и первый бой мы развернули в Ташкентской партийной организации, в которой в первый период дискуссии положение было неустойчивое.

На созванном совещании о плане ведения дискуссии мы решили сосредоточить свои силы в первую очередь на решающем в Ташкентской организации Железнодорожном районе не только потому, что он самый пролетарский, но и потому, что он, к сожалению, был наименее надежным в отношении к Ленинской платформе — там были сосредоточены главные силы «Рабочей оппозиции» во главе с начальником дороги Правдиным. Там действительно все еще было сильно недовольство национальной политикой партии, якобы затиранием европейских — русских кадров, чем спекулировали затаенные силы великодержавного шовинизма и оппозиционные группы, которые к тому же спекулировали на общих трудностях. Опыт показал, что наше решение сосредоточиться в первую голову в Железнодорожном районе было правильным. Помню, что при уточнении нашего лана проведения дискуссии я высказался против того, чтобы начать сразу с общерайонного собрания. Было принято мое предложение начать с низовых ячеек, в первую очередь с главных железнодорожных мастерских — самого крупного предприятия в Ташкенте. Мы считали, что это действительно настоящие пролетарии, показавшие себя в революции, и их-то и надо направить по правильному пути — завоевать эту ячейку, превратить ее в опорную Ленинскую базу и успешно повести борьбу в остальных железнодорожных ячейках. Помню, что собрание коммунистов железнодорожных мастерских затянулось и превратилось в три собрания. Я участвовал во всех трех собраниях. Там же участвовало все руководство железнодорожного района, да и не только этого района. Были, конечно, и Правдин, и Семенов, и Казаринов, и Вейнгарт, и другие вожаки оппозиционных направлений. Представители каждого направления защищали свою позицию. Чтобы не дать повода для демагогии о давлении «сверху», мы решили, чтобы первыми за платформу Ленина выступил не я, а старый коммунист т. Манжара — местный железнодорожник. До моего выступления в защиту Ленинской платформы еще выступило немало ораторов, по преимуществу рабочих. Это были простые яркие выступления людей, разобравшихся в вопросе по-своему и выступавших в громадном большинстве твердо за платформу Ленина. Помню, они говорили: «Рабочая оппозиция» и троцкисты-бухаринцы по-разному, но говорят одно и то же: «сращивание профсоюзов с государством», передача профсоюзам управления хозяйством и так далее, но нам, рабочим, это не подходит — государство у нас Советское, рабочее, но бюрократов в его аппарате много, и соединение его с профсоюзами не убавит, а прибавит бюрократов. Сейчас, по крайней мере, если до начальника дороги т. Правдина не доберешься — пойдешь в профсоюз, пожалуешься. Хотя и не всегда, а какую-то помощь профсоюз окажет, а после «сращивания» или передачи профсоюзам управления, куда пойдешь? До начальника не всегда доберешься. Нет, товарищи, нам надо, как Ленин говорит, оставить профсоюзы как массовую организацию рабочих, которая будет и нас учить управлять хозяйством, и связывать с партией, и бороться с бюрократизмом и с недисциплинированностью среди рабочих. У нас сейчас, как говорит товарищ Ленин, главная задача — выйти из разрухи, дать товаров побольше и рабочим и крестьянам — на это надо бросить все илы. А от пересадок с одного места на другое товаров не прибавится. А ежели так, как говорит Троцкий, — производство по-военному и рабочих организовать, как солдат, то и вовсе разрушится все — рабочий не солдат и командовать, как в армии, не допустит. У «Рабочей оппозиции» вроде выходит все мягко и гладко и демократично, а доведут ее предложения до полного развала управления хозяйством и дисциплины труда среди рабочих и служащих, а без нее известно к чему дойдем — друг дружку поедать будем, не будет рабочей солидарности. Вот нас, — говорили они, — удивляет начальник дороги т. Правдин. Он выступал от «Рабочей оппозиции» вроде как демократ, а кто же из нас не знает, что он не демократ, а бюрократ, до него не достучишься (они привели примеры). Пусть он нам скажет, кто же кому место уступит — он нашему представителю Союза уступит, что ли? Или они в обнимочку, на пару будут управлять дорогой? Да ведь, товарищи, это будет такая «обнимочка», что Правдин задушит в своих объятиях нашего беднягу-профсоюзника. Выходит вроде так, что на словах большие права, а на деле наш профсоюз лишится и тех прав, которые он сегодня имеет. Нет, товарищи, — заключали они, — правда не у товарища Правдина с его вождем Шляпниковым, а у товарища Ленина — он нам предлагает: профсоюзы укрепить снизу, а не «перетряхиванием» сверху, как предлагает Троцкий; дать им возможность действительного контроля и борьбы с бюрократами; помогать управлению производством и транспортом, чтобы поскорее его поднять — для этого мы, рабочие, будем сознательно участвовать в управлении, в организации труда и дисциплины и тем самым в быстрейшем подъеме всего хозяйства». Заканчивали они свои речи призывом к коммунистам идти за Лениным, голосовать за его предложения — это самый верный и надежный путь для рабочих. Эти речи производили большое впечатление. Почувствовав опасность своего провала, фракционеры обострили ход собрания, выкрикивали всякие реплики, прерывая ораторов и мешая им говорить, но этим они только вызвали против себя возмущение массы коммунистов. После выступления лидеров оппозиции Правдина и других, пытавшихся объединить силы всех оппозиционных групп, выступил Каганович Л. М.

Я с самого начала своей речи заявил, что я выступаю в защиту Ленинской платформы, в противоположность товарищам Правдину, Семенову и другим, которые, защищая свои платформы, то же время заискивали перед другими группами, в том числе и великодержавными шовинистами, чтобы вызвать их расположение и сблокироваться для завоевания большинства. Но против кого большинство? Против Ленина, против его единственно верной и надежной для партии и пролетариата платформы. «Если, — сказал я, — вы мне дадите время, я хотел бы вам рассказать кое-что из истории этой дискуссии». (Все согласились дать мне времени, сколько потребуется.)

За нашу Ленинскую резолюцию голосовало более 80% собравшихся коммунистов. Надо еще иметь в виду, что в этом собрании участвовали и паровозные машинисты Ташкентского депо, что было очень важно для влияния на коммунистов всего железнодорожного узла и даже всей дороги.

После этого собрания были проведены собрания по всем ячейкам Железнодорожного района, на которых выступали руководящие работники ЦК КПТ и Ташкентского горкома. Я лично выступал еще на собрании путейцев и строителей, которые дружно поддержали платформу Ленина, и на собрании коммунистов-вагонников, которые, хотя с маленьким большинством, но также провалили антиленинцев. Только на собрании коммунистов управления дороги и службы движения наша резолюция не сразу получила большинство. Но в целом большинство ячеек Железнодорожного района заняли Ленинскую позицию. Поэтому мы были уверены, что на собрании Железнодорожного района в целом мы, Ленинцы (так мы себя тогда именовали), победим. Несмотря на это, мы были готовы к бою. Подготовились к выступлениям и рядовые, и мы, руководящие работники. В своем выступлении на районном собрании я не просто повторял сказанное на собрании в паровозо-вагонных мастерских, но и обогатил свою речь новыми доводами. Как мы и ожидали, проведенная большая работа в ячейках дала свои результаты, и Железнодорожный район занял твердые Ленинские позиции не только о профсоюзах, но и по всем партийно-политическим вопросам. Хотя это определяло нашу победу в Ташкентской организации, но мы не только не ослабили наше идейное наступление, а, используя опыт Железнодорожного района, продолжили свое наступление в городском районе, где антиленинцы имели наиболее сильные позиции. Особенно остро шла борьба в ячейках Советских учреждений и некоторых мелких предприятий, хотя большинство этих предприятий шло за нами. В результате порной идейной борьбы в этих ячейках большинство ячеек Советских учреждений высказались за платформу Ленина, хотя антиленинцы имели среди них много своих сторонников, особенно «буферисты».

Сложное положение было в военных организациях, так как речь шла о борьбе с платформой, представлявшей позиции Наркома по военным делам. Еще и Командующий фронтом «забуферил». Среди военных начали мы борьбу с курсов командного состава, где у нас было крепкое ядро Ленинцев; на их собрание мы пригласили верхушку других частей. В результате трехдневной борьбы и острых выступлений, в том числе и члена Реввоенсовета фронта Кагановича, мы добились хороших результатов — большинством собрания была принята резолюция поддержки платформы Ленина! Это определило победу Ленинцев в большинстве военных ячеек.

В итоге Ташкентская организация на своей общегородской партконференции громадным большинством голосов отвергла все платформы и приняла Ленинскую платформу о профсоюзах. В своей резолюции она особо подчеркнула задачу сохранения и укрепления единства партии! Вся наша успешная борьба в Ташкенте благотворно сказалась в общетуркестанском масштабе и имела серьезное значение для победы Ленинской платформы в других организациях, в первую очередь в Самарканде, Ашхабаде, Фергане и других. В эти центры и в другие районы были посланы наши представители для оказания помощи комитетам партии.

В первой половине февраля 1921 года (10-17 февраля) собралась Общетуркестанская краевая партконференция. Вопрос о профсоюзах был главным вопросом конференции. Докладчиком «О роли профсоюзов — за принятую руководящими партийными органами платформу Ленина» выступил по поручению Туркбюро ЦК РКП и ЦК КП Туркестана тов. Каганович Л.М. Содокладчиком за платформу Троцкого и Бухарина выступил приехавший специально из Москвы один из виднейших представителей оппозиции Преображенский (который тогда был секретарем ЦК), и содокладчиком от «Рабочей оппозиции» выступил Правдин. Я не буду излагать здесь ход докладов и прений, в том числе и моего доклада, я должен только сказать, что мое первое выступление у железнодорожников легло в основу всех моих дальнейших выступлений, дополнявшихся и обогащавшихся за чет изучения всего хода дискуссии, и особенно докладами и выступлениями Ленина. На партконференции я подвел итоги всей дискуссии в Туркестанской парторганизации. Конференция прошла на высоком идейно-политическом уровне. Помню, что после конференции Преображенский мне сказал: «Я не думал, что увижу здесь, в Туркестане, столь высокий партийный уровень». И это — несмотря на то, что ему и Правдину наложили по пятое число.

После острых и горячих прений, в которых выступали и местные товарищи из «националов», конференция поименным голосованием громадным большинством голосов приняла платформу Ленина. Платформа Троцкого — Бухарина, «Рабочей оппозиции» и другие, все вместе взятые, получили всего 20 голосов.

Туркестанская краевая конференция соответственно своей принципиальной линии избрала делегацию на X Всероссийский съезд партии в количестве 20 делегатов. Среди них были товарищи Бурнашев, Каганович Л. М., Каримов, Мавлянбеков, Мещерякова, Рахимбаев, Сергушев, Сольц, Тюрякулов, Фокин, Ходжаев, Худайбергенов, Сафаров и другие.

После X съезда, в связи с постановлением съезда об укреплении профсоюзов партийными работниками, ЦК направил меня, как имеющего опыт профсоюзной работы, в ВЦСПС в качестве заведующего организационным отделом. Но через недолгое время, в связи с осложнением в Туркестане и заменой состава Туркбюро ЦК новым составом, я вновь был введен в Туркбюро ЦК и Турккомиссию ВЦИК и СНК. Вернувшись в Туркестан после небольшого перерыва, я со свежими силами энергично взялся за выполнение решений X съезда партии.

Прибыв в Ташкент, я увидел, что лучшие коммунисты Туркестана старательно усваивали преподанные Лениным уроки работы в новых условиях НЭПа, но много было людей, не усвоивших Ленинскую политику.

Не приукрашивая историческую действительность, необходимо прямо сказать, что в таких окраинах, как Туркестан, было геи раздо больше коммунистов, рабочих и крестьян, чем, например, в Москве, которые не по-ленински понимали и, что еще хуже, не воспринимали новую экономическую политику. Здесь скрывалось и то, что последствия империалистической и гражданской войн, приведших к разрушениям в промышленности, без того слабой, транспорта, сельского хозяйства, затруднения с продовольствием и в промтоварном снабжении были особенно велики. Лучшие, передовые рабочие поддерживали партию в ее политике, часть же рабочих и коммунистов, возмущаясь восстановлением частного производства и торговли, то есть элементов капитализма, выступали против этого, особенно подогреваемые демагогическими левыми фразами оппозиционеров. Были и такие, которые под влиянием агитации классово-враждебных сил поддерживали всерьез возврат к капитализму. Кулацко-байские и националистические силы — и великодержавные, и местные — каждый по-своему после введения НЭПа развили исключительно большую активность не только в антисоветской, антипартийной агитации, но и в организации контрреволюционных сил. Великодержавные шовинисты, защищая кулаков и возврат к старым колонизаторским порядкам, добивались отмены земельной реформы и обратного возврата кулакам отнятых земель, обосновывая НЭПом, якобы позволяющим это. Мусульманские националисты, защищая баев, требовали полного восстановления свободного развития торгово-капиталистических отношений и восстановления власти баев в Туркестане. Анархо-мелкобуржуазные, деклассированные элементы буйно выражали свое недовольство, подымали муть, доходя до выступлений против партии коммунистов — «за Советы без коммунистов». В этих условиях руководящие органы компартии Туркестана мобилизовали все лучшие силы коммунистов и честных пролетариев для развития и усиления пропаганды, агитации, разъясняющей истинную Ленинскую суть новой экономической политики, для разоблачения и отпора всем и всяческим враждебным силам. Партия не ограничилась теоретической, идейно-политической, воспитательной работой, которая велась и в Туркестанской парторганизации активно и широким фронтом между V и VI съездами партии и после VI съезда партии, — партия решила организационно укрепить ее ряды путем чистки в 1921 году.

В целом чистка проходила гласно, с активным участием передовых беспартийных рабочих. В результате чистки Туркестанская партийная организация, имевшая к началу чистки немногим больше 40 тысяч членов, вычистила из своих рядов около 10 тысяч человек, переведено в кандидаты немногим более 3 тысяч, выбыло добровольно, не дожидаясь исключения, около 2 тысяч. В числе исключенных было около 500 выходцев из непролетарских партий, особенно бывших эсеров, которых в Туркестане было немалое количество, около 500 бывших белогвардейцев и басмачей. Таким образом, Компартия Туркестана окрепла, улучшился ее состав, повысился ее авторитет в массах и их доверие к партии.

В марте 1922 года состоялась VI Краевая конференция Коммунистической партии Туркестана. Конференция избрала 20 делегатов на XI съезд партии, в том числе Л. М. Кагановича. После окончания XI съезда меня вызвали в ЦК к Куйбышеву, а затем к Сталину и Молотову, которые предложили мне перейти на работу в ЦК в качестве заведующего Организационно-инструкторским отделом ЦК. Тут же было принято решение, о котором я сообщил делегатам Туркестана.