Наш Ильич - РАЗДЕЛ ВТОРОЙ

 

Он в битву вел,
победу пророчил,
и вот пролетарий—
всего властелин

 

РАЗДЕЛ ВТОРОЙ

 

И. Ф. ЕРЕМЕЕВ,
рабочий Путиловского (ныне Кировского) завода, красногвардеец,
впоследствии — на военной работе,
член КПСС с 1917 года

КРАСНОГВАРДЕЙЦЫ У ЛЕНИНА В СМОЛЬНОМ

В 1917 году я работал на Путиловском заводе (ныне Кировском) в Петрограде и состоял в заводском отряде Красной гвардии. Накануне Октябрьской революции командование Красной гвардии направило нашу путиловскую пулеметную дружину в Смольный. Там нам довелось быть свидетелями и участниками великих исторических событий.

У ворот Смольного и во дворе было уже много красногвардейцев и революционных солдат и матросов. Тут же приказали разгрузиться и нам, занять посты. Расставив и замаскировав пулеметы, мы пошли в здание Смольного и поместились на втором этаже в небольшой комнате, где уже находилось несколько красногвардейцев из других районов. Никакой мебели в этой комнате не было. Одиноко висел на стене телефон. Красногвардейцы из других районов, свободные от дежурства, устраивались на отдых кто как умел, на голом полу, держа винтовки в руках.

В Смольный в это время съезжались со всех концов делегаты II Всероссийского съезда Советов. Особой революционностью отличались делегаты съезда — солдаты, прибывшие с фронта. Все они проклинали войну и требовали мира. Никаких помещений для них приготовлено не было, и они располагались в комнатах вместе с нами, прямо на полу. Мы с ними делились продуктами, которые захватили из дому, показали, как пройти в столовую.

На второй день нам, кроме дежурства у пулеметов, поручили проверять пропуска в Смольный. Накануне 25 октября (7 ноября) Смольный был полон людьми — делегатами съезда, красногвардейцами, революционными солдатами и матросами; он гудел, как огромный улей.

Поздно вечером 24 октября (6 ноября) в Смольный прибыл Владимир Ильич Ленин. Он поместился на втором этаже, в небольшой комнате. Нашей путиловской пулеметной боевой дружине оказали высокую честь: поручили охрану великого вождя революции.

Обстановка в это время в Смольном была очень напряженная. Меньшевики и эсеры распускали самые невероятные провокационные слухи, рассчитанные на деморализацию красногвардейцев и революционных солдат. Пытались запугать нас, уверяли, что Керенский для разгрома Смольного бросает 50 батальонов георгиевских кавалеров и 40 офицерских батальонов. Но красногвардейцы были не из пугливых. Нас закаляла в революционной борьбе партия большевиков, и мы были всегда готовы встретить вылазку буржуазии во всеоружии. Смольный ощетинился штыками, пулеметами и орудиями...

Днем 25 октября (7 ноября) в Актовом зале происходило заседание Петроградского Совета. Мы услышали гул голосов. Не зная, в чем дело, схватили винтовки и бросились в коридор. Но тревога была напрасной: это участники заседания восторженно приветствовали появившегося на трибуне Владимира Ильича Ленина...

Историческую речь Владимира Ильича нам прослушать до конца не пришлось, так как нас вызвали на боевые посты.

К 25 октября (7 ноября) съехались все делегаты II съезда Советов. Вскоре после открытия съезда в коридоре раздались крики, шум. Мы, находясь недалеко от зала заседаний, сразу же схватили свои винтовки и выбежали в коридор. Оказалось, что кучка меньшевиков и других приспешников буржуазии подняла шум на съезде, но, встретив дружный отпор делегатов, вынуждена была отступить. Выкрикивая злобные ругательства, эти агенты контрреволюции покидали зал заседаний. А весь съезд провожал их возмущенными возгласами: «Вон отсюда! Долой предателей!»

В штаб Октябрьской революции беспрерывно шли донесения: такой-то завод выслал на штурм Зимнего дворца столько-то вооруженных красногвардейцев; крейсер «Аврора» дал по Зимнему залп; Зимний взят; Временное правительство арестовано...

В эту историческую ночь в Смольном никто не спал. Только на заре он притих.

В 11 часов утра 26 октября (8 ноября) дежурный по караулу Смольного разбудил меня и сказал, что меня вызывает

Владимир Ильич на доклад. Я никак не хотел верить этому, думал, что дежурный смеется надо мной. Но он заявил:

— Ведь ты вчера вечером и всю ночь держал связь с Нарвским районом, вот и иди, докладывай...

Когда я убедился, что дежурный не шутит, меня охватило несказанное волнение: сумею ли рассказать о том, что знал?

Думал, думал и придумал: вместо доклада сделаю рапорт— наизусть его выучу и отрапортую. И тут же начал зубрить. Когда мне показалось, что выучил, пошел к Ильичу. У дверей в комнату Ильича стояли наши красногвардейцы. Они знали о вызове и сразу же пропустили меня.

Когда я вошел в комнату, Ильич сидел за небольшим столом и что-то писал. Моего прихода он не заметил. Подойдя к его столу, я взял под козырек и слегка стукнул каблуками. Ильич, услышав этот стук, поднял голову и взглянул на меня. Я уже совсем приготовился произносить слова заученного мною рапорта, но Владимир Ильич, видя, что я стою навытяжку, с рукой под козырек, быстро поднялся со стула и замахал обеими руками, произнося при этом:

—Что вы, что вы, бросьте! Садитесь и расскажите.

Когда Владимир Ильич усадил меня на стул против себя, весь мой заранее подготовленный рапорт вылетел из головы, я просто стал рассказывать Ильичу о том, что знал и видел, о настроении путиловских рабочих. Ленин слушал и продолжал что-то писать. Я замолк, подумав, что мешаю ему. Тогда Ильич поднял голову и сказал:

—Продолжайте, продолжайте, я слушаю вас.

Я рассказывал о настроениях рабочих, об их взглядах на Советскую власть. В. И. Ленин стал задавать мне вопросы. Помню такой вопрос: «А как женщины, довольны Советской властью?»

Позднее я узнал, что В. И. Ленин вызывал связных красногвардейцев и из других районов, расспрашивал их о настроениях рабочих, об их нуждах.

Этих событий мне никогда не забыть...

 

П. А. ДАНИЛОВ,
рабочий Путиловского (ныне Кировского) завода, член КПСС с 1914 года

В ЗАВОДСКОМ КОМИТЕТЕ

Военно-революционный комитет в Смольном спешно организовывал боевые отряды для отпора Керенскому. Но пути-ловцы, не дожидаясь общей мобилизации Петрограда, сами организовали отряды Красной гвардии и прямо с территории завода поездами и пешком двинулись на Западный фронт, на Красное Село, на Тайцы, на Лугу против контрреволюционной армии.

Там, в лесах лужских, пришлось нам встретиться с отрядами Керенского. Мы им подсыпали пуль, и они вынуждены были бежать, как крысы. Но у нас не хватало панорам к орудиям и не было проводов и аппаратов для полевой телефонной связи.

Тогда я был срочно командирован на Путиловский завод для немедленной доставки на фронт панорам и телефонного оборудования.

В ночь с 28 на 29 октября (с 10 на 11 ноября) 1917 года дежурил я с товарищем в заводском комитете, в помещении бывшего вагонного отдела Путиловского завода. На дворе было сыро и холодно. Проголодались. На плите в солдатском котелке сварили картошку, которую нам принес заводской огородник. Согрели чай и разговариваем о событиях.

Примерно в час ночи в соседней комнате, ведущей к выходу, появляются два человека. Один — в кожаной куртке, в кожаных брюках и в русских сапогах, с пистолетом на боку, второй — среднего роста, в осеннем пальто с приподнятым воротником и кепи на голове.

Я сейчас не помню, кто был первый, но человек в пальто был Ленин.

Мы немного заволновались, почему так поздно Ильич на заводе. Они прошли к нам в комнату, и Ильич стал расспрашивать: «Каково настроение на заводе?», «Как реагируют рабочие на захват власти?», «Идут ли рабочие на фронт?», «Как ведут себя меньшевики и эсеры?», «Как у вас с продовольствием?», «Есть ли топливо на заводе?», «Сколько вы отправили на фронт отрядов?», «Хорошо ли они вооружены, хорошо ли они борются и нет ли у них панического настроения?».

Мы ему объяснили, что настроение на заводе хорошее, большое количество рабочих уже послано на фронт. Вооружения поначалу недоставало, но сейчас уже достаточно. Организуем дополнительные отряды. Из пульмановских вагонов для перевозки угля при помощи имеющейся на заводе специальной стали соорудили неплохой бронепоезд...

Затем предложили мы ему чаю и сваренную картошку:

—Может быть, желаете, Владимир Ильич, покушать?

Он охотно согласился:

—С удовольствием поем.

Он съел картошки с хлебом и выпил стакан чаю... Я видел — он ел с аппетитом, очевидно, долго не ел, занятый серьезными делами.

Когда мы спросили его о причине приезда, он заявил нам:

— Я был в Красном Селе и сюда заехал по дороге узнать, каково положение на Путиловском заводе.

Мы сидели вчетвером. Полчаса Ильич с нами беседовал.

Было уже очень поздно, когда Ильич, тепло попрощавшись с нами, пожал нам крепко руки, пожелал успеха и выразил полную уверенность в том, что мы безусловно победим.

Мы его проводили до выхода с завода и вернулись в помещение заводского комитета, полные чувства особой радости от этой встречи.

 

А. А. ФОМИН,
рабочий Путиловского (ныне Кировского) завода.
Последние годы — начальник заводской лаборатории.

ТАКИМ БЫЛ НАШ ВОЖДЬ

Вскоре после Октябрьской революции у путиловских рабочих возникла мысль организовать при заводской школе детскую художественную студию. Раньше способные, талантливые дети рабочих не имели возможности развивать свои дарования, теперь же такая возможность была, и мы хотели воспользоваться ею. Школьный педагог — музыкант Михаил Александрович Плотников охотно вызвался помочь нам. Предстояло выхлопотать отдельное помещение для студии, раздобыть рояли, струнные инструменты.

Заручившись согласием исполкома районного Совета, поехали мы с Плотниковым в Отдел народного образования. Здесь нас выслушали внимательно, а потом сказали:

—Идею вашу мы одобряем, товарищи путиловцы, но сами понимаете: время сейчас тяжелое, нет ни топлива, ни хлеба, а вы со своей студией... Придется годик подождать!

Услышал такой ответ Плотников и руками развел: ничего, мол, не вышло. А я и говорю ему:

—Поедем, Михаил Александрович, в Смольный, к товарищу Ленину.

В то время в Смольном бывало очень много всякого народа. Крестьяне-ходоки, солдаты, питерские и приезжие рабочие— все спешили в штаб революции по неотложным делам.

Вот приехали и мы в Смольный. Разыскали без особого труда приемную Ленина, докладываем секретарю, по какому делу прибыли. Секретарь тоже выслушал нас внимательно и тут же посоветовал обратиться в... Отдел народного образования! Стал я возражать. Говорю, что были мы уже там, ничего толком не добились и больше туда не пойдем.

—К тому же,— говорю,— я являюсь делегатом от путиловцев.

Должно быть, говорил я довольно громко. Вдруг вижу — дверь сбоку открылась настежь, и на пороге показался товарищ Ленин.

—Что, что? — воскликнул он.— Путиловцы пришли? Проходите, товарищи!

От неожиданности мы с Плотниковым немного растерялись, тем не менее сразу же вошли в кабинет, где, кроме нас, были другие люди. Заложив левую руку за жилет, а в правой держа карандаш, Владимир Ильич спросил нас:

—Чем могу вам служить?

Тут мы и рассказали нашу историю.

—Вы слышите, что путиловцы хотят? — обратился товарищ Ленин ко всем, кто был в его кабинете.— Они хотят создавать свою трудовую интеллигенцию, а им говорят: «Подождите годик!» Никаких промедлений, студию надо организовать!

Снял он сейчас же трубку с телефонного аппарата и, связавшись с Отделом народного образования, сказал:

—К вам придут путиловцы — дайте им все, что нужно.

Сильно взволнованные таким приемом, мы горячо поблагодарили Владимира Ильича и вышли. А еще через день явились в Отдел народного образования, и тут уж с нами разговаривали совсем по-другому. Прошло еще несколько дней. За это короткое время для нашей студии подобрали на Рижском проспекте (ныне проспект Огородникова) отличный особняк с хорошим садом. Путиловцы сами приняли деятельное участие в ремонте помещения, доставке музыкальных инструментов. Так было положено начало существованию заводской художественной студии для детей, преобразованной много позже в первую музыкальную студию Ленинграда.

И до сих пор я не могу без волнения думать о том, что великий гений человечества Владимир Ильич Ленин в трудное для республики время, занятый государственными делами огромной важности, нашел возможным заниматься организацией детской студии.

Таким был Ленин.

 

Н. А. АБРАЗУМОВ,
рабочий, красногвардеец, впоследствии — на советской, профсоюзной работе,
член КПСС с 1917 года

ПОСТ — СМОЛЬНЫЙ, КОМНАТА № 67

Утром 26 октября 1917 года, когда еще не успели улечься возбуждение и радость после успешного штурма Зимнего дворца, меня вызвали в штаб революции — Смольный. Приказ был лаконичным: явиться в распоряжение товарища Малькова.

Кто такой Мальков, я не знал. Но приказ есть приказ, тем более новой революционной власти. Его надо выполнять. Увидев мое предписание, один из часовых у подъезда взбудораженного Смольного провел меня в помещение на первом этаже здания.

—Вот вам и товарищ Мальков,— сопровождающий указал на коренастого матроса в бескозырке с надписью «Диана» на ленточке.— Это к вам, Павел Дмитриевич.

Мальков крепко зажал мою руку в своей широкой мозолистой ладони:

—Пополнение. Очень рад таким посетителям.

Он подробно расспросил меня, откуда я, умею ли владеть оружием. Мои ответы, кажется, вполне удовлетворили его. А через несколько минут по распоряжению Малькова я уже стоял в карауле у главного подъезда Смольного. Только тут я и выяснил толком, кто же такой Мальков. Оказалось, что Павел Дмитриевич — первый комендант Смольного. Теперь он энергично комплектовал штат комендатуры, подыскивал надежных людей. В их число попал и я. Еще бы — большевик, красногвардеец с Выборгской стороны, бывший фронтовик! Рекомендация для того времени — лучше некуда.

Так началась моя караульная служба у самого сердца революции. Вестибюль и коридоры Смольного — словно растревоженный улей. И днем, и ночью люди снуют туда и обратно. Попробуй разберись, кто свой, а кто враг. Тут глаз должен быть особенно зорким.

Мы знали, что в Актовом зале Смольного идет заседание II съезда Советов, который провозгласил Советскую власть. Но вот в 5 часов 15 минут утра 27 октября сообщили, что съезд закончил работу. Все мы, свободные от караула, вышли в вестибюль, чтобы проводить делегатов, которые начали покидать Смольный. Они шли оживленными группами. Несмотря на посеревшие от усталости лица, вид у делегатов бодрый, подтянутый. И у всех на устах имя Владимира Ильича Ленина, ленинские декреты о мире, о земле. Тут и там слышны разговоры о первом в мире правительстве пролетарской диктатуры — Совете Народных Комиссаров во главе с Владимиром Ильичем Лениным. Делегаты несли пачки свежеотпечатанных газет и листовок, большевистской литературы. Они спешили на вокзалы, чтобы поскорее добраться до родных мест — фабрик и заводов, сел и деревень, до полков и кораблей, чтобы поскорее разнести весть о победе революции, принять участие в организации власти рабочих и крестьян.

Когда рассвело, я сдал пост и зашагал в караульное помещение, чтобы часок-другой вздремнуть. Только разместился поудобней в уголке, как открылась дверь и на пороге появился Владимир Ильич. Под мышкой он держал небольшой, аккуратно сделанный ларчик.

Павел Дмитриевич бросился навстречу Ленину. Все повскакали с мест. Увидев это, Владимир Ильич начал извиняться за беспокойство и, обращаясь к коменданту, мягко произнес:

—Товарищ Мальков, в этом ларчике мамины письма. Ключ куда-то задевался. Может быть, у вас найдутся специалисты и откроют?

—Да как же вы сами, Владимир Ильич? Разве не могли позвать? — Мальков чуть ли не выхватил ларчик из рук Ленина.— Да мы сейчас, Владимир Ильич...

—Нет, нет, это не к спеху,— Ленин сделал предупредительный жест рукой.— Вот на обратном пути я захвачу ларчик.

—Не беспокойтесь, Владимир Ильич!

—Спасибо,— Ленин круто повернулся и вышел.

Я, как и все мои товарищи, был заворожен этой сценой. Так вот он какой — Ленин, гений, вождь первого в мире Советского государства, простой и обыкновенный до необыкновенности!..

После этого было уже не до сна и отдыха. Я готов был в любую минуту идти на любое задание, каким бы оно ни было ответственным и трудным. И каково было мое удивление, когда ко мне подошел Мальков и сказал:

—Товарищ Абразумов, пойдете сейчас на пост к комнате № 67.

Признаюсь, в тот момент у меня перехватило дыхание: комната № 67 — это же кабинет Владимира Ильича! Абразумова посылают охранять самого Ленина!.. Все, кажется, предполагал, на все рассчитывал, но подобной чести не ожидал...

Мальков заметил мое смущение, улыбнулся.

— Приведите в порядок шинель. Да почистите сапоги.

Шинель, сапоги... Все было сделано в один миг. И вот я на самом важном на земном шаре посту — у дверей комнаты № 67, что на третьем этаже Смольного.

В кабинет Ленина почти беспрерывно заходят его ближайшие соратники, идут представители фабрик и заводов, чаще группами в два-три человека, крестьянские ходоки.

Иногда через открытую дверь краем глаза вижу склоненную над столом фигуру Ильича. Ленин работает... Как хорошо, что он на посту, у руля нашего рабоче-крестьянского государства...

Однажды Владимир Ильич вышел из кабинета, поздоровался и на мгновение остановился около двери. Привычно щуря левый глаз, быстрым взглядом окинул меня с ног до головы и неожиданно произнес:

—Никак охтинский знакомый?

—Так точно, Владимир Ильич.

—А вы свое обещание тогда выполнили? В партию вступили?

—Как же, Владимир Ильич! — Второпях я вытащил из кармана партбилет и показал Ленину. В билете стояла дата— май 1917 года.

С этой датой связано важнейшее событие в моей жизни...

После возвращения Ленина из эмиграции в Петроград у меня, как и у многих рабочих, возникло горячее желание как можно скорее увидеть и услышать Ильича. Я в то время только что прибыл с фронта, еще не успел снять солдатскую шинель. Работал, как и раньше, столяром на Охте и был секретарем Союза деревообделочников Пороховского района Петрограда.

И вот долгожданный день настал. По всем предприятиям разнеслась радостная весть: на первомайский митинг к охтинцам приедет Владимир Ильич Ленин.

Местом для митинга было выбрано поле около летнего солдатского лагеря. На открытой поляне, зеленевшей первой весенней травой, собрались рабочие пороховых заводов, солдаты, матросы морского полигона. Над землей чуть возвышалась наспех сколоченная из ящиков трибуна. Несмотря на то, что с утра моросил въедливый дождик и день был пасмурный, народу собралось на редкость много.

На митинг прибыли меньшевистские и эсеровские лидеры. Одетые по-барски, они и держались важно, с рабочими не разговаривали, ждали, как артисты-гастролеры, назначенного времени своих выступлений.

И вдруг раздались возгласы:

—Ленин приехал!

—Да здравствует Ленин!

—Ур-р-ра Ленину!

Владимир Ильич сразу же оказался в кругу рабочих и повел с ними непринужденную беседу. Вскоре начался митинг.

Первыми на трибуну вышли меньшевик Либер и эсеровский лидер Чернов. Они вылили ушаты грязи и клеветы на большевиков, призывали к единению всех сил революционной «демократии». Кое-кому их выступления пришлись по вкусу. Но большинство ждало речи Ленина. Какой он, что-то скажет? И вот слово получил Владимир Ильич.

Его встретили горячими приветствиями, однако явственно раздавались и злобные выкрики. За годы войны состав рабочих на пороховых изменился. Чтобы укрыться от фронта, в цехи и мастерские пришли сынки лавочников, купцов, чиновников. Их принимали на завод по знакомству, а некоторых — за большие взятки.

Когда Ленин начал свою речь, умолкли даже самые отъявленные горлопаны. Владимир Ильич говорил о коренных задачах революции, призывал осуществить 8-часовой рабочий день, контроль над производством, передать землю крестьянам. Он разоблачал политику контрреволюционного Временного правительства, доказывал с великой силой убеждения, что только власть Советов способна отстоять интересы рабочих и крестьян, интересы трудового народа.

Владимир Ильич говорил просто, понятно. Он рассказывал об империалистическом характере войны, которую продолжало вести буржуазное Временное правительство, разоблачал соглашательскую политику меньшевиков и эсеров, говорил о земле, о мире.

Люди сердцем чувствовали, что перед ними народный вождь, мудрый их, простых рабочих, мудростью, чуждый какой бы то ни было рисовки, твердый, непреклонный в достижении справедливых целей, обладающий могучим даром разъяснять самые сложные вопросы, давать глубокий и ясный анализ самой запутанной обстановки.

Обращаясь в конце речи к присутствующим на митинге, Ленин сказал:

—Большевиков еще мало, но среди рабочих много людей, которые сочувствуют большевикам.

Я стоял буквально рядом с Владимиром Ильичем. После этих его слов не выдержал и громко крикнул:

—Товарищ Ленин, я желаю сегодня вступить в партию большевиков!

Владимир Ильич пристально посмотрел на меня, подошел, пожал руку и сказал:

—Ну, вот и хорошо, вы первый, а вашему примеру последуют другие, кому дороги дела большевиков! Поздравляю вас!

Тут же он задал несколько вопросов:

—Судя по шинели, солдат?

—Так точно, товарищ Ленин!

—И на фронте был?

—По ранению вернулся.

—Какое настроение у солдат? Как они относятся к войне?

Отвечаю, что лично я не буду воевать за интересы капиталистов, что и всем солдатам война опостылела, что они ждут не дождутся, чтобы воткнуть штык в землю...

После меня еще с десяток рабочих тут же изъявили желание стать большевиками. А через несколько дней в Пороховском райкоме мне и моим товарищам выдали партийные билеты...

И вот, пользуясь новой встречей с Владимиром Ильичей, я ему с гордостью показывал свой партийный билет. Ильич, как и в первый раз, крепко пожал мне руку и пожелал всяческих успехов.

Много раз встречался я с Владимиром Ильичей. Никогда не изгладится из памяти и день 31 мая 1917 года. Как делегат от Союза деревообделочников я присутствовал на первой петроградской конференции фабрично-заводских комитетов. Проходила она в Таврическом дворце.

Главным событием этого дня конференции было выступление В. И. Ленина. Надо ли говорить, с каким чувством приветствовал я вместе с другими делегатами появление на трибуне Владимира Ильича! Мне хотелось встать и объявить всему залу, что еще каких-нибудь полтора месяца назад я слышал Ленина, разговаривал с ним, что он, Ленин, первый поздравил меня с вступлением в большевистскую партию!..

Вождь трудящихся говорил в своей речи о необходимости установления контроля над производством.

— Чтобы контроль над промышленностью действительно осуществлялся,— подчеркивал Владимир Ильич,— он должен быть рабочим контролем.

После выступления В. И. Ленина мы, рабочие, стали явочным порядком вводить свой контроль. И хотя фабрикантам и заводчикам наши мероприятия были как нож острый, мы настойчиво проводили их в жизнь, уже тогда, до победы Октября, закладывая основы социалистического хозяйствования.

Очень близко я видел и слышал В. И. Ленина и после того, как молодое Советское правительство было переведено в Москву.

12 марта 1919 года Владимир Ильич приехал из новой столицы в Петроград на похороны мужа своей старшей сестры, Анны Ильиничны, Марка Тимофеевича Елизарова, наркома путей сообщения. В тот момент я был красным командиром первых пехотных курсов, и мне выпала честь снова охранять великого вождя революции.

Траурная процессия, воспоминания о потерянных самых близких ему родных наложили на лицо Владимира Ильича следы тяжелого душевного переживания. Видя это, товарищи пробовали уговорить его воспользоваться машиной — ведь путь слишком далек,— но он категорически отказался.

С Выборгской стороны — от Нижегородской улицы (ныне улица Лебедева), дом № 37-6, где находился Клинический военный госпиталь,— и до Волкова кладбища Владимир Ильич шел за гробом...

В тот день я снова убедился в железной выдержке, могучем характере Ленина, в его неповторимом умении владеть собой.

Несмотря на траурный день и печаль, Владимир Ильич использовал свой скорбный вынужденный приезд в Питер для встречи с трудящимися. Во второй половине дня он выступил в Актовом зале Дворца труда на I съезде сельскохозяйственных рабочих Петроградской губернии с речью об организации профессионального союза сельскохозяйственных рабочих. Затем Ильич побывал в Секретариате Дворца труда, где интересовался деятельностью профессиональных союзов.

На другой день, в шесть часов вечера, Ленин произнес речь о внутреннем и международном положении страны на митинге петроградских рабочих, который проходил в оперном зале Народного дома на Петроградской стороне (нынешний адрес этого дома — парк Ленина). Людей пришло множество, и не все смогли попасть в зал, поэтому прилегающие к залу помещения, довольно вместительные, были тоже заполнены. Народ не расходился, надеясь хоть мельком посмотреть на своего Ильича, приветствовать его. И Ленин не обделил вниманием петроградцев. Сразу же после митинга он вторично выступил в фойе и рассказал о работе Совета Народных Комиссаров. Даже мне, очевидцу, хорошо сохранившему в памяти всю обстановку этого единения вождя и трудящихся масс, трудно передать, с каким энтузиазмом присутствующие приняли резолюцию, в которой говорилось:

«Вместе с товарищем Лениным мы вышли на борьбу за светлую, лучшую жизнь, вместе с ним мы победим. Да здравствует товарищ Ленин, да здравствует наша грядущая победа! Да здравствует международная революция!»

С тех пор прошло много времени. Но и сейчас В. И. Ленин стоит передо мною, как живой, как символ нашей революции, как ярчайшее олицетворение бессмертия нашего великого дела.

 

Г. И. АСТАПКОВИЧ,
рабочий петроградской фабрики «Скороход», красногвардеец,
впоследствии — на советской работе,
член КПСС с 1917 года

ВЕЛИКИЙ, ПРОСТОЙ, СЕРДЕЧНЫЙ

Мне выпало большое счастье неоднократно разговаривать с Владимиром Ильичей, и я хорошо запомнил дорогие черты его лица. В известном стихотворении поэта Н. Полетаева правильно сказано о портретах Ленина, что «похожих не было и нет». В лице Ильича было что-то неуловимо живое, непередаваемое. Запомнились навсегда его глаза: смеющиеся, приветливые и вместе с тем пытливые. Они словно спрашивали: «О чем ты думаешь? К чему стремишься?»

Ленин был исключительно энергичным, подвижным, почти всегда с кем-нибудь разговаривал, заложив руки за проймы жилета. Именно таким увидел я его в Смольном. Туда я прибыл с рабочим отрядом нашей фабрики в ночь на 25 октября 1917 года. Секретарь Петроградского Военно-революционного комитета С. И. Гусев, знавший меня ранее, распорядился, чтобы я остался в Смольном для связи и дежурства у телефона.

25 октября в Актовом зале Смольного открылся II Всероссийский съезд Советов. В зале — рабочие, солдаты и матросы. Зимний еще не взят, но в руках красногвардейцев уже находятся вокзалы, почта, телеграф, Государственный банк.

Помню, как, сотрясая стены Смольного, грянул залп с крейсера «Аврора» — сигнал для штурма Зимнего, где находилось буржуазное Временное правительство, как заговорили пушки с Петропавловской крепости.

Поздно ночью в Смольный прибыл солдат-самокатчик с пакетом. У входа его задержали и сказали, что пакет сейчас же передадут Ленину. Посыльный не отдал донесения и настойчиво требовал пропустить его лично к Ильичу. Солдата проводили до 67-й комнаты, где работал Владимир Ильич. В этот момент В. И. Ленин вышел из кабинета. Я был свидетелем такого разговора:

— Это вы Ленин? — удивленно спросил солдат, оглядывая невысокую плотную фигуру Ильича.

— Да, я,— улыбнулся Ленин.

Лицо солдата посветлело.

—Вот вам пакет от Подвойского.

Ленин взял пакет, поблагодарил и хотел идти. Тогда солдат смущенно сказал:

—Расписочку...

Ленин расписался на конверте, подал его и пожал руку солдату. Тот схватил в обе ладони руку Ильича и долго ее тряс.

Тут же в коридоре Владимир Ильич развернул донесение Подвойского и вслух прочитал: «Зимний дворец взят. Временное правительство арестовано и отправлено в Петропавловскую крепость. Керенский бежал». Стоявшие рядом рабочие и солдаты закричали: «Ура!»

26 октября II Всероссийский съезд Советов принял ленинские декреты о мире и о земле. Съезд создал рабоче-крестьянское правительство. Первым председателем Совнаркома единодушно был избран Владимир Ильич Ленин.

В Октябрьские дни Ильич работал почти без отдыха. Порой бывало даже так, что он спал в кресле. Утром освежится водой из умывальника и снова за дело. В 67-й комнате Смольного побывали буквально тысячи людей. К В. И. Ленину шли ходоки со всей России. Он отдал распоряжение пропускать всех, кто хочет говорить с ним. У В. И. Ленина на столе лежала пачка отпечатанного Декрета о земле. Каждому посетителю он вручал листовку с Декретом и советовал прочитать ее на заводе или в деревне на сходке. Ленин хорошо знал, что вопрос о земле волнует не одних только крестьян.

В эти дни в Смольный шел поток писем, адресованных: «Петроград, Ленину». Сначала Ильич читал все письма сам, но их становилось все больше и больше. В отдельные дни почта В. И. Ленина не укладывалась в двух больших мешках. Почту разбирал С. И. Гусев, а я помогал ему вскрывать конверты, сортировать письма: отдельно подбирать крестьянские, рабочие, солдатские. О наиболее важных письмах С. И. Гусев докладывал Ленину. Ильич считал письма трудящихся надежным барометром настроения революционных масс.

Меньшевики распространяли о Ленине различную клевету, но солдаты и рабочие не верили ей. В одном из писем, однако, группа солдат попросила Ильича прислать в их воинскую часть автобиографию. В. И. Ленина это не обидело. На другой же день он написал подробное письмо, в котором рассказал об отце, о старшем брате Александре, казненном царским правительством, о своем пребывании в эмиграции.

Мне посчастливилось видеть Владимира Ильича не только в служебной обстановке. В одной из комнат Смольного была устроена столовая. Там обедали все технические работники, и там же питался Владимир Ильич.

Когда наступил голодный 1918 год, мы перешли на соленую рыбу и четверть фунта хлеба-суррогата. Чай пили без сахара. В. И. Ленин ничем не хотел выделять себя. Однажды крестьяне прислали ему несколько посылок с продовольствием. По поручению С. И. Гусева я принес эти посылки в кабинет к Владимиру Ильичу, но он их не принял, дал распоряжение отправить в детские дома. Вообще Владимир Ильич очень заботился о детях.

Как-то в Смольный зашел солдат, ехавший с фронта в деревню. Часовой у кабинета В. И. Ленина спросил, что ему нужно. Солдат ответил: «Еду домой, хочу увидеть Ленина, а то спросят в деревне, каков он, а я и не знаю». В это время к дверям подошла девушка в белом переднике. Она несла на подносе чай и ломтик хлеба с мякиной.

—Это кому? — спросил солдат.

—Ленину.

—Подожди! — солдат сорвал с плеча вещевой мешок, вынул буханку настоящего ржаного хлеба, достал нож и отрезал половину буханки.— Возьми! А мне дай этот кусочек. Покажу нашим, что Ленин ест.

Девушка положила хлеб на поднос и открыла дверь. Через минуту в коридоре появился Владимир Ильич.

—Это ваш хлеб? — спросил он солдата.— Никогда такого вкусного не пробовал!

Солдат широко заулыбался, пожал протянутую Ильичем руку и почти бегом направился к выходу.

Я жил в Смольном в одной из комнат первого этажа. Однажды, идя по коридору, обнаружил большое книгохранилище. Я любил читать и потому стал рыться в книгах. Радовался, когда находил фамилии уже знакомых мне писателей, огорчался, что часть книг была разбросана, порвана. Библиотеку никто не охранял. Я решил сообщить об этом В. И. Ленину и с мальчишеским задором сказал, что ведь это теперь наше и книги нужно беречь.

—Вот именно! — ответил Владимир Ильич.— Потому, что наше, и нужно беречь!

Он захотел тут же осмотреть книгохранилище и очень им заинтересовался. Больше часа Ильич просматривал книги, бережно ставил их на полки. Затем вызвал С. И. Гусева и предложил поставить у библиотеки часового. Это ленинское указание было выполнено.

С Гусевым и Бонч-Бруевичем Владимир Ильич часто вспоминал, как они вместе жили и работали в Женеве. Иногда В. И. Ленин уезжал из Смольного ночевать на квартиру к В. Д. Бонч-Бруевичу. А в минуты затишья и отдыха в своем кабинете Владимир Ильич просил Сергея Ивановича Гусева спеть любимую «Варшавянку». Никто не удивлялся, когда из-за двери негромко доносился глуховатый голос Гусева:

Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.

Но это было не часто. Почти до утра дверь ленинского кабинета то и дело открывалась и закрывалась.

Как-то в январе 1918 года, дежуря у телефона, я около двух часов ночи получил сообщение о готовящемся выступлении контрреволюционеров. Пошел передать телефонограмму В. И. Ленину. Открыл дверь и увидел, что Владимир Ильич, сидя в кресле, уснул. Будить его я не стал, хотел закрыть дверь и сообщить о телефонограмме Н. И. Подвойскому. Но Ильич, услыхав шорох, открыл глаза. Я сказал, что получено важное сообщение.

—И вы о таком важном событии решили мне не докладывать только из-за того, чтобы меня не беспокоить? Ваши действия неправильны,— сказал мне Владимир Ильич.— Запомните: если дело идет об угрозе революции, вы должны мне сообщить об этом в любое время дня и ночи.

Интересы революции, интересы рабочего класса Ленин ставил превыше всего и учил этому других.

Весной 1918 года я поступил на курсы агитаторов и комиссаров, которых готовили для работы в продовольственных отрядах. В. И. Ленин говорил тогда, что судьба революции зависит от хлеба. Будет хлеб — революция победит! Но хлеб нужно было вырвать у кулаков. Владимир Ильич сам занимался созданием продотрядов.

Занятия на курсах проходили вечерами, без отрыва от работы, в Актовом зале Смольного. Однажды к нам на курсы пришел В. И. Ленин. Он спросил, все ли нам понятно и ясно. Курсанты попросили Владимира Ильича рассказать, чем надо руководствоваться на местах, в отрядах. И Ленин дал нам напутствие, которое я запомнил на всю жизнь:

—Вы являетесь представителями партии большевиков, и по вашему поведению народ будет судить о всей партии. Это обязывает вас везде и во всем показывать хороший пример.

—Все практические вопросы,— сказал далее Владимир Ильич,— решайте так, чтобы это было в интересах революции, в интересах рабочего класса, и вы не ошибетесь — будете решать правильно!

Эти слова полны своего глубокого значения и в наши дни, как и все то, что делал неутомимый вождь революции, великий, простой и сердечный человек — Владимир Ильич Ленин.

 

П. П. АЛЕКСАНДРОВ,
рабочий завода «Анчар», член завкома, красногвардеец,
работал на Путиловском (ныне Кировском) заводе,
член КПСС с 1915 года

РАССКАЗ О ЗАДЕРЖАННОЙ ЗАРПЛАТЕ

В самом начале империалистической войны в Нарвском районе возник завод бронебойных пуль «Анчар». Еще до Октябрьской революции большевики этого завода начали осуществлять через завком рабочий контроль над производством. В ответ администрация, следуя лозунгу Рябушинского «задушить революцию костлявой рукой голода», стала задерживать выдачу заработной платы.

После Октябрьской революции заводской комитет почти полностью взял управление предприятием в свои руки.

В первую очередь возник вопрос о выплате заработной платы рабочим, не получавшим ее с октября 1917 года. С этой целью двум членам завкома — мне и т. Васильеву — было поручено достать деньги.

Ежедневно с утра до вечера ходили мы из одного учреждения в другое. Были и в Петроградском и в Главном артиллерийском управлении, ходили к владельцам завода, обивали пороги так называемого «заводского совещания», в котором заседали заводчики, но везде безрезультатно. Советская власть еще не успела сменить старых чиновников, и они всячески саботировали. То обнаруживалось, что у нас не хватало нужных справок или бухгалтерского баланса, то обещали обсудить наш вопрос на каком-то совещании— обязательно через неделю-две.

Прошли октябрь, ноябрь и большая половина декабря. Денег все нет и нет. Рабочие изголодались, на заводе — возбуждение. Ругают не только администрацию, но и бездельников из завкома, особенно нас, «ходатаев». Наконец вечером 30 декабря мы получили в Главном артиллерийском управлении ассигновку в Государственный банк на 800 тысяч рублей. Сообщили сразу в завком, и там решили 31 декабря к 2—3 часам вызвать на завод рабочих ночных смен для получения заработной платы.

Утром 31 декабря мы на заводской машине подъехали к Государственному банку. Подходим к окошку, суем кассиру нашу ассигновку и слышим ответ:

—Приходите 2 января. Сегодня в банке неприсутственный день.

Идем к комиссару банка — тот разводит руками: ничем помочь не в состоянии. И вдруг у нас возникла счастливая мысль: а что, если поехать к Ленину?

За несколько дней до этого Совнарком взял из банка на неотложные нужды революции 5 миллионов рублей. Об этом мы узнали из выходивших еще тогда буржуазных газет, которые подняли вой насчет того, что «большевики грабят Россию».

Отправляемся в Смольный, проходим в левое крыло, где тогда были кабинет и приемная товарища Ленина. Подходим к Горбунову, говорим:

—Нам бы с товарищем Лениным нужно поговорить.

—Его еще нет, посидите,— отвечает он.

Минут через пять в приемную входит Владимир Ильич. Поздоровавшись с нами за руку, он сразу же начинает расспрашивать: откуда мы, много ли на заводе рабочих, есть ли организация большевиков? Выяснив все, Ильич спрашивает:

— Ну, а зачем ко мне приехали?

Мы рассказали о задержке заработной платы, обо всех своих мытарствах и о том, что, имея на руках ассигновку в банк, денег все-таки не получили.

—Ну так что же? — спрашивает Владимир Ильич.— Чем могу вам помочь?

Мы замялись...

—Да вот,— говорим,— мы слышали, что Совнарком получил недавно из банка 5 миллионов рублей... Нельзя ли из этих средств получить в обмен на ассигновку нужные нам деньги?

—Это можно,— отвечает Владимир Ильич.— Ищите Бонч-Бруевича и Свердлова, пусть зайдут ко мне.

Быстро находим тт. Свердлова и Бонч-Бруевича, и вот уже минут через двадцать нам вручают протокол комиссии, в котором записано решение — выдать нам требуемую сумму.

Дело оставалось за кассиром. Проходя в ожидании его по коридору, мы увидели на одной двери надпись карандашом: «Столовая». Оказалось, что столовая — совнаркомовская. Время было голодное. Продукты в городе выдавались только по карточкам и очень скудно, а тут уже и час обеденный подошел, есть хочется. Мы переглянулись: нельзя ли в этой столовой пообедать?

Тов. Горбунов, к которому мы обратились с такой просьбой, без промедления выдал нам два талончика. Идем с ними в столовую, предвкушая хороший совнаркомовский обед.

И вот столовая — несколько длинных столов, покрытых клеенкой. На одном из них — небольшая горка нарезанного хлеба, стопа алюминиевых чашек, ложки. В обмен на талоны и деньги нам вручают два куска хлеба, наливают две чашки щей.

Садимся, пробуем, и у нас глаза на лоб полезли: оказывается, щи кислые, да еще с селедкой. В таких же чашках подают нам второе — гречневую кашу — размазню. Съедаем все с аппетитом, но нам кажется, что тов. Горбунов дал талоны не в совнаркомовскую, а в какую-то обычную столовую.

Сказали мы об этом Горбунову, а тот отвечает, что в Смольном только одна столовая.

—Так что же, и наркомы в ней обедают?

—И наркомы.

—И Ленин тоже?

—Тоже.

После таких ответов съеденный обед показался нам очень приятным.

Получив вскоре деньги, мы отправились на завод. Все рабочие были уже на месте. Но прежде чем начать выдачу денег, мы рассказали всем, как нас приняли в банке и как принял Владимир Ильич, сумевший в течение двадцати минут решить дело, из-за которого все так долго мучились. Не забыли мы упомянуть и о том, как обедали в совнаркомовской столовой.

Все рабочие были в восхищении от простоты и отзывчивости Владимира Ильича Ленина.

 

А. А. БУЛЫШКИН,
рабочий завода «Айваз»,
после Октября — в рядах Красной Армии, на советской и руководящей хозяйственной работе,
член КПСС с 1912 года

ПОДАРОК ОТ САМАРСКИХ РАБОЧИХ

О Владимире Ильиче Ленине я услышал еще накануне первой мировой войны, когда участвовал в революционной работе в Петербурге. У меня, как и у многих питерских рабочих, была заветная мечта — повидать Ленина. Но сбылась эта мечта лишь в 1917 году...

...Декабрь 1917 года. Борьба за установление Советской власти в стране еще не закончена. На Волге — в Самаре, Саратове, Царицыне, Астрахани, Ярославле — борьба в полном разгаре. Партия большевиков, опираясь на революционные массы, громя буржуазию и предателей революции— меньшевиков и эсеров, укрепляет диктатуру пролетариата.

В Питере голод.

Самарский губком партии и ревком дают мне задание доставить в Петроград эшелон белой муки, передать его как подарок Ленину от самарских рабочих. Сопровождает этот эшелон специально выделенный красногвардейский отряд.

На протяжении всего пути от Самары до Петрограда нашему отряду пришлось бороться за продвижение эшелона: Советская власть на местах еще не окрепла, на железной дороге сидело много меньшевиков, эсеров, ставленников Временного правительства, которые всячески пытались сорвать продвижение нашего поезда. Нам приходилось добывать паровозы и выводить их из депо с оружием в руках. В пути не раз горели буксы у вагонов. На некоторых станциях нам приходилось самим перегружать вагоны. Но наш товарный поезд все же шел со скоростью пассажирского.

Особенно тяжело пришлось нам на узловых станциях Инза, Рузаевка, Ковылкино, Сасово и др. Кое-где нам пытались даже оказать вооруженное сопротивление, чтобы задержать эшелон. На нашем поезде было всего сорок красногвардейцев. Поэтому мы больше рассчитывали не на свою вооруженную силу, а на силу убеждения, на силу большевистского слова.

Вот один из эпизодов. Наш поезд подходил к станции Инза. На перроне стояло человек полтораста каких-то вооруженных солдат. Как только поезд остановился, они сразу же по команде офицера стали нас окружать, предлагая нам выйти и сдать оружие. Тогда я обратился с речью к солдатам, разъяснил им, что мы везем хлеб в Питер, голодающим рабочим, их женам и детям, везем все это к Ленину. Среди солдат стали раздаваться голоса, что пусть, мол, везут хлеб голодающим, это — хорошее дело, надо помочь им.

Настроение солдат изменилось, и они даже помогли нам добыть в депо паровоз. Семь человек из них обратились к нам с просьбой взять их с собой, к Ленину. В этой просьбе мы отказать им не могли, тем более что понимали: они, несомненно, пригодятся нам в дороге.

В рекордный срок, за трое суток, мы доставили эшелон в Питер. Привезли с собой и двадцать два начальника станций и депо, арестованных за саботаж.

Приехав на вокзал, я поставил охрану к эшелону, а сам с группой красногвардейцев в десять человек пошел в Смольный, к Владимиру Ильичу Ленину. Каждый из нас взял с собой по две-три буханки белого хлеба. Мы шли, окруженные толпой голодных женщин и детей. Больше половины хлеба мы роздали им по дороге.

В Смольный пришли в исключительно приподнятом настроении. У всех было одно желание — увидеть Ленина, передать ему наши подарки и горячий привет от самарских рабочих. Принял нас Владимир Ильич очень радушно, тепло. На нас произвели большое впечатление его приветливость и душевность, исключительная скромность его комнаты, обставленной простой мебелью. Положили мы свои буханки белого хлеба на стол, доложили о прибытии эшелона с хлебом, о трудностях, которые пришлось преодолеть в дороге, о нашей борьбе с саботажниками. Ильич слушал с большим вниманием, по лицу его скользила улыбка. Он тепло поблагодарил нас. Потом товарищ Ленин позвал Надежду Константиновну и сказал ей:

— Смотри, Надя, что привезли питерским рабочим самарские товарищи. Весь этот белый хлеб, а также и муку нужно сразу же распределить по больницам и детским приютам.

— О вашем поезде,— обратился к нам с улыбкой Ильич,— и о том, что вы привезли в Питер двадцать два арестованных саботажника, мы уже знаем из телеграмм с пути.

Владимир Ильич подробно расспросил меня, как члена Самарского губкома, о положении в Самаре, о настроении крестьянства и уральского казачества, о продовольственном положении, о том, можно ли рассчитывать на нашу продовольственную помощь. Особенно интересовало Ильича, насколько упрочилась в Самарской губернии Советская власть.

Затем он поинтересовался, в какой помощи нуждаемся. Мы обратились с единственной просьбой — помочь нам оружием для отрядов Красной гвардии. Ленин тут же распорядился дать нам с Ижорского завода два броневика. Связавшись с полковым комитетом 1-го пулеметного полка, он попросил выделить для нас пулеметную команду с пятью пулеметами «Максим». В письме тульским товарищам Ленин предложил выдать нам винтовки и револьверы.

В конце беседы Владимир Ильич опять напомнил, что у молодой республики еще очень много врагов, предстоит тяжелая борьба... Поэтому главная, основная задача — это защита и укрепление молодой Советской республики.

Ленин говорил нам, что нужно сохранять и укреплять союз рабочего класса и крестьянства, так как в этом сила нашей революции, что в предстоящей тяжелой борьбе мы не будем одиноки, нас поддержит международный пролетариат.

Трудно передать, с каким волнением мы слушали Ленина. С болью в душе обратили мы внимание на стоявший перед Ильичей на столе стакан чаю с небольшим кусочком черного хлеба. Однако Ильич не разрешил нам оставить ему хотя бы одну буханку белого хлеба, привезенного нами из Самары.

Уходить от Ильича не хотелось, настолько близким и дорогим стал он нам за время этой беседы, настолько мы были взволнованы его простотой, радушным приемом, вниманием к каждому из нас. Беседа с Лениным вселила в нас еще большую уверенность в окончательной победе пролетарской революции...

 

И. М. ГОРДИЕНКО,
рабочий петроградского завода «Новый Лесснер», красногвардеец,
впоследствии — на партийной, профсоюзной и хозяйственной работе,
член КПСС с 1905 года

В НОЧЬ НА 1918-й

Проводить старый, 1917-й и встретить новый, 1918 год мне довелось в Петрограде, на Выборгской стороне, вместе с Владимиром Ильичей Лениным и Надеждой Константиновной Крупской.

Ильич хорошо знал этот район, часто бывал у нас и был знаком со многими выборжцами. Вернувшись в апреле из эмиграции, он стал на учет в нашей районной партийной организации. В июльские дни Ленин скрывался у нас в районе, ночуя в семье Василия Каюрова, столяра с «Эриксона». Да и последнее свое подполье перед Октябрем Ильич провел на Выборгской... в квартире на Сердобольской улице, у Маргариты Васильевны Фофановой. Наш район — его Совет, его дума, заводы, а также расквартированные полки— находился почти целиком под большевистским влиянием, и сюда, за Литейный мост, не очень-то любили заглядывать ищейки Керенского, зная, что им тут несдобровать. Ильич не раз говорил, что удивительно спокойно чувствует себя, попадая к нам в район.

Ну, а Надежду Константиновну мы считали просто своей, выборжской. Полгода — с апреля по самые октябрьские события — она работала в нашем районном Совете, ведала отделом народного образования и культпросветом. Меня, как депутата, назначили ее заместителем. Конечно, мне, литейщику по профессии, трудно было исполнять эту должность, имея к тому же за плечами лишь один класс церковноприходской школы. Но я старался, тянулся, читал по ночам... Крупская пишет в своих «Воспоминаниях»: «Гордиенко очень много возился с детскими садами...» Меня и в самом деле влекло больше к малышам, к дошкольникам. И я им тоже пришелся по душе. Особенно нравились пацанятам мои черные запорожские усы, за которые в свое время мне была дана подпольная кличка «Батько». Я организовал первую в районе и, кажется, в Петрограде детскую площадку, руководил массовой ребячьей вылазкой с духовым оркестром, с раздачей гостинцев в парк Лесного института. Надежда Константиновна утверждала, что у меня имеются «определенные педагогические наклонности».

Но сразу после революции мне пришлось переключиться на финансовые дела. Я был выбран казначеем райсовета. В моем распоряжении оказались толстая кассовая тетрадь, огромный, до потолка, несгораемый шкаф и... ни копейки денег. В ту пору банки не были еще национализированы, и их служащие, подкупленные такими тузами, как Рябушинский, саботировали новую власть. Сидим без денег. Нечем платить милиционерам, пожарным, дворникам, сторожам... Иду на Невский к голове городской думы Михаилу Ивановичу Калинину. Застаю его в большой нетопленной комнате в пальтишке, в шапке-ушанке. Потирает озябшие руки. В ответ на мою просьбу выручить деньгами невесело улыбается: городская касса тоже пуста... Что же делать? Где раздобыть финансы? И вдруг они сваливаются, можно сказать, с неба, вернее, со стола того же Рябушинского. Наша районная чека проведала, что на квартире этого капиталиста раздают деньги саботирующим чиновникам. И хотя та квартира в другом, Центральном, районе, наши ребята налетели с облавой и забрали на несколько миллионов акций и 30 тысяч наличными, передав все это нам, в Совет. С акциями мы не знали, что делать, а деньги тут же употребили на выдачу людям жалованья.

Не успели порадоваться, как звонят из Центрального района, из Совета. Казначей кричит в трубку: «Безобразие! Ваша чека забрала наши 30 тысяч!» — «Как так ваши? Это ж деньги Рябушинского». — «А где он живет? На чьей территории? На нашей. Значит, и 30 тысяч наши!» Стараюсь успокоить товарища. «Пожалуйста,— говорю,— мы передадим вам акции».— «А на кой они черт! — кричит.— Нам нужны деньги, понимаете, деньги! Сидим без гроша».— «Очень,— говорю,— сочувствуем. У самих было такое же положение».— «Верните нам 30 тысяч!» — «А мы их уже роздали...» — «Ах так, будем жаловаться в Смольный!» — И, прибавив крепкое словцо, бросил трубку.

В тот же день вызывают меня в Смольный с объяснениями. Сталкиваюсь там с казначеем из Центрального района. Это лихой балтийский матрос с револьвером на ремне. Увидев меня, накинулся, замахал руками. Вот,— думаю,— пальнет, и весь наш финансовый спор будет сразу разрешен». Дежурный секретарь Юлия Сергеевна, хорошая моя знакомая по подполью, просит подождать немного:

—Сейчас Владимир Ильич освободится.

Ого, нас примет, оказывается, сам Ленин! Я его видел только раз, и то на большом расстоянии, когда он выступал с балкона особняка Кшесинской. А теперь мне придется держать перед ним ответ. И еще неизвестно, как он нас рассудит.

Кто-то вышел от Ильича, и мы пошли в кабинет.

Ленин встретил нас стоя, поздоровался и, стоя же, прислонившись к столу, приготовился слушать. Я, как смог, сбивчиво, косноязычно, ужасно волнуясь, изложил суть дела. Матрос нервничал, порывался возражать, но, стесняясь Ильича, сдерживался. Только под самый конец не выдержал, крикнул:

—Тридцать тысяч средь бела дня вырвали у нас!.. Да я бы за такое...

Ленин, чуть прищурясь, быстро взглянул на меня, потом на матроса, весело так взглянул, задорно, будто хотел сказать: «Вот и молодцы выборжцы, не растерялись...» Но не сказал.

—Не волнуйтесь, товарищ,— обратился он к моряку,— сейчас разберемся.— И, повернувшись ко мне, спросил: — Есть у вас документы в оправдание произведенных расходов?

—А как же! — обрадовался я.— Вот они.

И выложил на стол пачку измятых расписок от начальника милиции, брандмайора, домовых комитетов, кому мы передали деньги. Расписки без печатей, на клочках бумаги, но разве тогда было до печатей, до форменных бланков?..

Ленин внимательно посмотрел все эти документы и сказал:

— Деньги вы употребили разумно...

Тут матрос поник головой, загрустил.

—Но, продолжал Ильич,— предупредите ваших товарищей из чека, чтобы они не самовольничали.

Морячок сразу ожил.

—Правильно, товарищ Ленин, правильно!

А я говорю:

—Как же так, Владимир Ильич? Ведь это же народные денежки, Рябушинским у народа награбленные.— И, осмелев, добавил: — Вы сами писали про экспроприацию экспроприаторов.

При этих моих словах Ленин нахмурился:

—Я не Рябушинского защищаю. Я защищаю порядок, наш революционный порядок!.. А у вас, наверно, и протокола-то нет...

—Какого? — не понял я.

—Протокола о конфискации денег у Рябушинского и признании их народным достоянием. Составили?

—Нет, Владимир Ильич, не составляли.

—Вот видите! А Рябушинский может на вас в суд подать. Как вы тогда оправдаетесь без протокола?

—Товарищ Ленин,— говорю,— это дело поправимое.

— Каким образом?

—Можно эту бумажку и теперь написать...

Ильич смотрит на меня в упор и начинает вдруг громко, раскатисто хохотать.

—Задним числом? Прекрасно! — говорит он, продолжая смеяться.— Казначей районного Совета толкает председателя Совета Народных Комиссаров на явную фальсификацию... Ну что поделаешь с этими выборжцами?.. Вывернутся из любого положения.

Я тоже смеюсь, но морячку не до смеха. Он понимает, что денежки окончательно уплыли.

Оборачиваясь к матросу, Ленин говорит:

—На днях, товарищ, мы примем декрет о национализации банков. И вы сможете разделаться со всеми вашими долгами.

Прощаемся, уходим: я — веселый, довольный, а балтиец— грустный, понурый, растерявший всю свою воинственность...

Шли последние дни 1917 года, бурного, революционного, полного событий, «которые потрясли мир». Теперь наступал 1918-й. Каким он будет? Что принесет?

Районный Совет решил организовать встречу Нового года, на которую собирались пригласить актив: депутатов, членов заводских комитетов, красногвардейцев. Программу этого вечера поручили подготовить Косте Лебедеву, слесарю с «Айваза», председателю культкомиссии. Это был страстный поклонник искусства, особенно театрального. После того как революция раскрыла для рабочих двери Мариинского, Александрийского, Михайловского театров, Костя все вечера пропадал на спектаклях. Я дружил с Костей, и он часто увлекал меня с собой. Во время представлений Костя вел себя бурно, ужасно переживал, вскакивал, хватал меня за плечи, тряс. А однажды, слушая в «музыкалке», как называли мы тогда консерваторию, увертюру к опере «Князь Игорь», он даже закричал от восторга...

Как председатель культкомиссии Лебедев был просто незаменим. Актовый зал бывшего юнкерского Михайловского училища превратился его стараниями в филиал бывших императорских театров. На кустарной, наскоро сколоченной сцене выступали перед выборжцами выдающиеся трагики, знаменитые баритоны, прославленные прима-балерины. Артисты охотно приезжали в район, привлекаемые не только тем восторгом, с которым встречали их зрители, но и таким немаловажным в ту пору фактором, как паек. В городе было уже чрезвычайно туго с продуктами. Но с помощью председателя районной продовольственной управы Николая Кучменки, который, к счастью для Кости, тоже оказался большим любителем искусства, Лебедеву удавалось доставать для актеров по маленькому, но весьма содержательному сверточку: кусок масла, кружок колбасы, баночка килек... Приезжали на Выборгскую литераторы, лекторы.

Душой всех этих концертов, выступлений была вместе с Костей и Мария Федоровна Андреева, жена Горького. Она являлась членом районной культкомиссии и очень помогала Лебедеву. Помню, он как-то ездил к ней на Кронверкский договариваться об очередном концерте и меня прихватил с собой. Эта поездка особенно памятна мне потому, что мы встретились тогда с Алексеем Максимовичем и он долго беседовал с нами.

Итак, программа новогодней встречи была разработана Костей Лебедевым и доложена им на заседании президиума районного Совета. Почти все в этой программе вызвало одобрение. Утвердили место встречи: актовый зал Михайловского училища. Горячо приняли предложение послать пригласительные билеты Владимиру Ильичу, Надежде Константиновне, народным комиссарам. Дискуссия вспыхнула только по вопросу о танцах. Кое-кто был против включения их в программу. А Лебедев рьяно отстаивал интересы молодежи, которая явится на вечер и будет вдруг лишена возможности потанцевать. Большинство начало склоняться на его сторону. Но тут прозвучал веский довод: а если приедет Ленин? Как он посмотрит на всякие там краковяки и вальсы?

—Очень даже хорошо посмотрит,— пробасил в поддержку Лебедева Иван Чугурин, знавший Владимира Ильича по парижской эмиграции, слушавший его лекции в партийной школе в Лонжюмо.— Ильичу ничто человеческое не чуждо.

Танцы были спасены. Но вот протащить елку в программу вечера Лебедеву не удалось: елка была категорически отметена как «явный буржуазный предрассудок».

Всю неделю перед Новым годом наш председатель культкомиссии бурлил и кипел. Он целыми днями носился по району, по всему городу. Заказывал в типографии билеты, а потом развозил их, договаривался с артистами, с духовым оркестром, добывал реквизит, командовал плотниками, которые расширяли сцену, приволок откуда-то дряхлейшего старичка-настройщика, дня три проколдовавшего над роялем, обхаживал всячески Кучменку на предмет организации буфета с холодными закусками для артистов. И наконец, с почестями — в автомобиле! — доставил некоего гениального художника-футуриста, который должен был оформить сцену. С этого момента уже никто из нас, членов культкомиссии, не мог зайти в актовый зал.

—Вы будете мешать. Художнику необходима спокойная творческая обстановка! — говорил нам Костя.

Сам он изредка заглядывал на сцену и каждый раз возвращался восторженный, с таинственным блеском в глазах и восклицал:

—Ох и рисует, ох и рисует!

В зал мы были допущены лишь 31 декабря, за час до начала торжества.

Мы вошли, увидели сцену и застыли на пороге, потеряв дар речи. Полотняный занавес был весь заляпан рыжей краской, словно по нему много раз провели мокрой, грязной шваброй. Верх сцены украшала символическая картина, смысл которой так и не дошел до нас. Огромное малиновое и почему-то квадратное солнце — о том, что это солнце, можно было догадаться только по лучам, расходившимся от него во все стороны,— по бокам два немыслимых урода в синих комбинезонах, расположенные горизонтально, навзничь; лежа на спине, они упирались ногами в солнце... Лебедев победно оглядел нас, а мы молчали, понимая, что исправить эту мазню уже невозможно, и не желая злой критикой огорчать милого нашего Костю, павшего жертвой футуризма. Нам оставалось радоваться, что художнику не хватило времени и красок для того, чтобы размалевать еще и великолепные мраморные колонны и стены зала.

А зал уже наполнялся. По широкой парадной лестнице, ореховые перила которой натерты до сверкания, а ступени застланы дорогим бухарским ковром, нетерпеливо поднимаются новые хозяева Выборгской стороны. Они совсем неплохо чувствуют себя в этом старинном мрачноватом здании на берегу Невы, которое еще недавно было для них таким чужим и враждебным. Юнкерское училище в рабочем районе... Теперь здесь районный Совет, народная власть...

Входят в актовый зал, предназначенный для торжественных смотров, металлисты со «Старого Лесснера», с «Нобеля», с «Айваза», с «Парвиайнена», ткачихи с Большой Сампсониевской мануфактуры. Многие пришли семьями — с детьми, с домочадцами. Идут красногвардейцы, но разве их узнаешь! Утром были в ватниках, с пулеметной лентой через плечо, с винтовкой. А сейчас иной вид. Гладко отутюженный костюм-тройка, стоячий воротничок, галстук-бабочка, а у кого и усы нафабрены да подкручены... Пришли солдаты Московского полка, свои, верные ребята! Полк расквартирован между двумя заводами— «Эриксоном» и «Новым Лесснером»,— и мятежный дух, всегда витавший над ними, витал и над Московским полком. Солдаты вместе с выборжцами бились за революционное дело и теперь хотят вместе встретить первый советский Новый год.

Становится тесновато. Уже не всем хватает стульев, приходится раздвигать их в задних рядах и класть доски. Приехали артисты, с ними Андреева. Можно начинать концертную часть программы, и Костя Лебедев, неведомо когда успевший переодеться и даже надушиться, дает сигнал к подъему занавеса...

Идет «Сорочинская ярмарка» в концертном исполнении, без декораций, под рояль. Но содержание оперы, ее яркая, веселая музыка соответствуют настроению слушателей. Певцы в ударе, поют великолепно, и успех представления обеспечен. Костя доволен, сидит сияющий в первом ряду... Члены райсовета по очереди, сменяя друг друга, выскальзывают на цыпочках из зала, чтобы спуститься вниз, в подъезд, и посмотреть, не приехал ли кто из Смольного. Но никого нет. А как хочется, чтобы Ильич навестил нас! Но мы знаем, что он страшно занят и вряд ли сможет урвать свободный часок. Единственная надежда на Крупскую. Она хотя и не работает теперь в районе, но душой наша, выборжская, и, может быть, думаем мы, ей удастся уговорить Ильича, оставив ненадолго дела, поехать на Выборгскую. Но вот уже скоро и двенадцать, а ни Ленина, ни Крупской нет. Значит, не приедут...

Тем временем согласно сценарию, разработанному Костей Лебедевым, в зале появляется Старый год — традиционный дряхлый дед в зипуне, в мохнатой шапке и, конечно же, с толстой клюкой. Он с трудом, кряхтя и охая, влезает на сцену и обращается к собравшимся с прощальной речью. Он говорит, что был не так уж плох и его будет за что помянуть добрым словом в веках. Он очень жалеет, что так быстро состарился, и с удовольствием прожил бы еще. Но тут выпорхнула к рампе юная балериночка из Мариинки, наряженная Снегурочкой, и, объявив, что она и есть Новый год, попросила старика удалиться, потому что уже пора ему на покой: бьет двенадцать часов! Да, друзья, бьет двенадцать часов. Новый, 1918-й наступил!

Председатель Совета Александр Куклин поздравляет всех присутствующих с Новым годом.

Сцену занимает духовой оркестр, присланный Московским полком. Часть стульев выносят из зала, часть сдвигают к стенам, освобождая место для желающих танцевать. Несколько депутатов Совета, старые друзья по подполью, сговариваются поехать на квартиру одного из них, Дмитрия Павлова, где накрыт скромный стол и ждет бутылочка вина. Нас с Костей решено оставить до начала танцев. «Поглядите, чтобы был порядок, и тоже приезжайте...» Вот полились звуки вальса, и первые пары закружились по блестящему паркету, отражающему свет люстр. Все больше и больше танцующих. Переглядываемся с Костей. Пора! Наши пальто в комнате за сценой, и, чтобы не пробираться одетыми через зал, спускаемся по боковой полутемной лестнице. Навстречу— мужчина и женщина в пальто, запорошенных снегом. Прислоняемся к перилам, чтобы дать им дорогу, и вдруг видим, что это Владимир Ильич с Надеждой Константиновной.

— Здравствуйте, товарищи,— говорит Ильич.— С Новым годом! Извините, что запоздали. Дела! Да и не сразу разыскали вход.

Я незаметно толкаю Костю в бок, и он, сразу смекнув, устремляется вверх, на сцену, чтобы предупредить оркестр. Владимир Ильич и Надежда Константиновна стряхивают снег с воротников, и мы входим в коридор. Здесь светло. Крупская шутливо грозит мне пальцем, и мне понятна эта «угроза».

Дело вот в чем. Незадолго до этого мы узнали, что Надежда Константиновна заболела. Решили навестить ее. Поехали втроем: секретарь райкома Женя Егорова, Иван Чугурин и я. Прихватили с собой масла, пол-литра молока, пачку печенья, лимон. Приезжаем, входим в комнату. Крупская лежит с обвязанной головой, тепло укутанная. На стуле возле кровати склянки с лекарствами. Владимир Ильич дома. Сидит за письменным столом, пишет. Увидел нас, поздоровался и еще ниже склонил голову над листом бумаги. Надежда Константиновна рада нашему приходу, но бранит за принесенные продукты:

— Вот это уж ни к чему? Где вы все это раздобыли? Переговариваемся шепотом, чтобы не мешать Ильичу.

Но вот он встает, подходит к кровати, смотрит на Надежду Константиновну и говорит, обращаясь к нам:

—Что с ней делать? Совершенно отбилась от рук. Не слушается, не подчиняется. Бегает по городу в пальто нараспашку, словно молоденькая курсистка... Так можно и воспаление легких схватить.

Крупская смеется.

—Не слушайте этого ворчуна. Сам хорош! Люди добрые в такой поздний час отдыхают. А он, сами видели, наработавшись целый день, строчит и строчит. И ночью будет сидеть...

—Ах, ты меня еще и критикуешь! — воскликнул Ильич.— Взгляните, товарищи, в чем она ходит.— И, стремительно нагнувшись, вытащил из-под кровати старенькие, вдрызг заношенные туфли, ткнул пальцем в подошву — палец провалился.— И в таких вот развалюшках топает в непогоду. Некогда починить, а о новых и слышать не хочет... Вот что! — сверкнул Ильич глазами.— Вхожу с вами, выборжцы, в заговор. Пока Наденька лежит — а полежит она у меня с неделю, я теперь за нее возьмусь,— давайте починим ей ботинки! Есть у вас на Выборгской сапожники?

—Буржуев нет, а сапожники найдутся,— сказал Чугурин.

—И отлично! Забирайте туфли. Вот вам деньги на починку.

Мы стали отказываться от денег, потом, говорим, рассчитаемся, но Ильич заставил взять...

Сапожники, конечно, нашлись, но починить обувь оказалось не так просто. Стельки сгнили, делать перетяжку — размер уменьшится на два номера. И мы купили новые туфли. А заодно и галоши. Но как передать покупку Надежде Константиновне? Разве она возьмет? А что если принести сверток и сказать, что это починенные ботинки? Зная характер Крупской, мы были уверены, что она не станет развертывать пакет. Так и было. Мы снова навестили больную. На этот раз Ильича не было дома. Порадовались, что дело идет на поправку, и ушли, оставив сверток на кровати...

...Вот почему Надежда Константиновна погрозила мне сейчас пальцем. На ногах у нее были новые туфли и галоши.

В коридор, куда мы вошли, доносятся звуки вальса. Я смотрю на Ильича: не рассердит ли его эта легкомысленная музыка? Но он как будто с удовольствием вслушивается в нее. В зал мы можем пройти сейчас только через сцену. Ильич хочет быстро пересечь ее, чтобы спуститься в зал. Но звуки внезапно грянувшего «Интернационала» перехватывают его у самого края сцены. Он останавливается. Стоит в распахнутом пальто, на котором еще поблескивают снежинки, сняв шапку, и рядом с ним Надежда Константиновна, и они видны всем собравшимся в зале, замершим в торжественном молчании при звуках «Интернационала».

Оркестр умолкает, и теперь все ждут, что скажет Ильич. Ждут бойцы революции, закаленные в подполье, штурмовавшие Зимний, отбившие под Пулковом первый натиск врага. Ждут красногвардейцы с «Парвиайнена», охранявшие в июльские дни квартиру, в которой жил Ленин. Особая сложность этой операции заключалась в том, чтобы не попасться Ильичу на глаза. Он терпеть не мог никакой охраны...

Ждет Алексей Шашлов, токарь, честнейшая, справедливейшая душа, член первого революционного народного суда, созданного на Выборгской стороне, на дверях которого висит плакат: «Здесь судят на основании пролетарской совести и пролетарского чутья именем революции». При разборе этим судом дел обвинители и защитники вербовались тут же, в ходе заседания, из присутствующих в зале... Стоит Шашлов и не ведает, что через несколько дней подлая пуля в спину сразит его у входа в Совет.

И четырнадцатилетний Андрейка Белый тоже ждет, что скажет товарищ Ленин. Андрейка был первым подсудимым революционного народного суда. Попался он на какой-то мелкой краже, и доставили его в суд прямо с места преступления. Оказалось, что нет у Андрейки ни отца, ни матери, и приговором ему было: отдать на поруки районному Совету. Андрейку взяли в Совет рассыльным. Они жил тут же, в одной из комнат. Все мы любили быстроногого и сметливого паренька. Даже скупой казначей (фамилия его была Гордиенко) не пожалел средств на шитье Андрейке одежды. И сейчас Андрейка стоит в новеньком, с иголочки, костюме и тоже не ведает своей судьбы: он уйдет на колчаковский фронт и прославится там в боях...

Притихли в ожидании Ильичевых слов и говорливые подружки-гимназисточки в одинаковых синих платьях и белых передниках, с одинаковыми розовыми лентами, вплетенными в косы, и сами такие кукольно-одинаковые, что их просто невозможно отличить одну от другой. Как они сюда попали? По какому праву? По праву, полученному в боях, да, в боях на Пулковских высотах, где эти девочки были храбрыми сестрами милосердия.

Все ждут...

Ильич смотрит на часы и говорит:

— Товарищи! Вот уже полчаса, как мы живем в новом году. Наверно, это будет очень трудный и очень суровый год. Мы можем это предвидеть по бешеным нападкам на нас со стороны контрреволюции как внутренней, так и международной. Но мы твердо убеждены, что ни господам рябушинским, собирающимся задушить нас саботажем и голодом, ни господам Калединым, готовящимся подавить молодую Советскую республику силой оружия, не удастся осуществить эту их «священную» миссию. Будущее за нами! Порукой тому великая, неиссякаемая сила, какую представляет собой русский пролетариат и прежде всего питерский пролетариат. А в этом славном отряде вы, рабочие Выборгской стороны, всегда шли авангардной колонной. Вы были в первых рядах, борясь за победу Октябрьской революции. Я надеюсь, что вы будете в первых же рядах и защищая ее завоевания...

И снова грянул «Интернационал».

...Так встретили мы новый, 1918 год. Как и предвидел Ильич, он, этот год, оказался очень трудным для нашей страны. В первый же его день, 1 января, на Ленина было совершено покушение. Автомобиль, в котором ехал Ильич, был обстрелян из-за угла.

Тяжкие испытания принес нам 1918-й. Ленин часто вспоминал в трудные минуты питерских своих друзей. Летом наш выборжец Василий Каюров, возвращаясь из Симбирской губернии, побывал в Москве у Ленина и привез нам от него письмо. Ильич призывал организовать поход пролетариев в деревню — «на Урал, на Волгу, на Юг, где много хлеба... где должно помочь организации бедноты, где необходим питерский рабочий, как организатор, руководитель, вождь».

Мы сформировали продотряд и отправились на Волгу. В Москве, в гостинице, нас навестил Владимир Ильич и напутствовал.

Наш отряд попал в кулацкие села. Горько нам пришлось...

И вот мы снова в Москве. Нас встречает Яков Михайлович Свердлов. А ночью в комнате, где я спал, раздается телефонный звонок. Спросонок не сразу узнаю голос. «О, Надежда Константиновна!» Справляется о моем самочувствии и передает трубку Ильичу. «Здравствуйте, товарищ Гордиенко! Ну как, крепко вас потрепали?» — «Немного досталось, Владимир Ильич...» — «Слышал, слышал... Надо браться за кулака! Надо показать ему нашу силу... В Питер собираетесь?» — «Нет, товарищ Ленин. Друзья мои на фронте и я хочу...» — «Надо бы вам недельки две отдохнуть. Яков Михайлович говорит, что у вас вид неважный».— «Это он меня до бани видел. А сейчас я молодец молодцом. Так что разрешите на фронт, Владимир Ильич».— «Ну что же, если вы так настаиваете, не возражаю... Вам, видимо, мандат нужен?» — «Неплохо бы, товарищ Ленин».— «Через часок подошлю. Счастливого вам пути».— «И вам счастливо, Владимир Ильич».

Не прошло и часа, как под окном затарахтел мотоцикл. В комнату постучали. Вошел посыльный из Кремля. Он вручил мне мандат, подписанный Лениным. Вот он:

«Удостоверение.

Податель, товарищ Илья Митрофанович Гордиенко, уполномочен Советом Народных Комиссаров действовать в прифронтовой полосе для организации продовольственных отрядов, выступать как политический комиссар при военачальниках. Поручается принимать от него телефонограммы в Москву в Совнарком, ВЦИК.

Всем советским и военным властям оказывать подателю Илье Митрофановичу Гордиенко всякого рода содействие без замедления.

Председатель Совета Народных Комиссаров
В. Ульянов (Ленин).
Секретарь Совета Народных Комиссаров
Горбунов».

 

С этим ленинским мандатом я и уехал на фронт.

 

В. Н. ФОНЧЕНКО,
железнодорожник, в годы Советской власти — на профсоюзной, партийной и советской работе,
член КПСС с 1914 года

НА ЧРЕЗВЫЧАЙНОМ СЪЕЗДЕ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКОВ

12 (25) декабря 1917 года в большой студенческой аудитории открылся Чрезвычайный Всероссийский съезд железнодорожных рабочих и мастеровых.

Один из руководителей съезда, старый большевик Осип Пятницкий, собрал группу делегатов: члена правления профсоюза Московского узла Амосова, столяра Прохорова, слесаря Панова и меня. Осип Пятницкий сообщил нам, что Владимир Ильич Ленин обещал выступить на съезде и что нашей четверке делегатов поручается встретить его и сопровождать.

13 декабря на съезд приехал Ленин. Мы встретили его у подъезда и провели в зал заседаний. Когда Владимир Ильич вышел на сцену и железнодорожники, собравшиеся со всех концов страны, впервые увидели его, поднялась буря оваций.

После того как Ленин закончил свою приветственную речь от имени Совета Народных Комиссаров, съезд единодушно избрал его своим почетным председателем. Как и следовало ожидать, съезд мастеровых и рабочих полностью одобрил первые шаги Советской власти и выразил недоверие контрреволюционному Викжелю — Всероссийскому исполкому железнодорожного союза. Для того чтобы вырвать из его рук руководство на транспорте, наш съезд выделил из своих рядов около восьмидесяти делегатов на общежелезнодорожный съезд, который собирал Викжель.

Этот съезд открылся 19 декабря. Среди делегатов было много чиновников из старой администрации и высокооплачиваемых служащих. Им удалось незначительным большинством голосов протащить резолюцию против признания Советской власти. Тогда революционная часть съезда во главе с большевиками демонстративно оставила зал заседаний и затем объявила себя Чрезвычайным Всероссийским железнодорожным съездом.

После раскола Викжель сразу же прекратил оплату содержания делегатов, покинувших его съезд. А нашему революционному Чрезвычайному съезду, открывшемуся 5 января, предстояло еще долго заседать, решить ряд важных вопросов работы транспорта.

На заседании большевистской фракции съезда возник вопрос, где взять средства на содержание делегатов? Особенно трудным было положение иногородних. Они приехали в Петроград в ноябре, многие не имели зимней одежды и обуви, приехали, рассчитывая пробыть недельку, а тут шел второй месяц их командировки.

Когда на заседании фракции мы обратились к наркому путей сообщения Марку Тимофеевичу Елизарову, он беспомощно развел руками:

— В кассе наркомата пусто... Никаких поступлений с дорог нет... Придется обратиться в Совнарком к Ленину.

Фракция поручила это дело Пятницкому, Панову и мне. По нашей просьбе Елизаров договорился с Владимиром Ильичей, что на очередном заседании Совнаркома будет обсуждаться вопрос о выделении средств на проведение Чрезвычайного Всероссийского железнодорожного съезда.

И вот приехали мы в Смольный. Нас сразу же пропустили в небольшой зал, где проходило заседание Совнаркома. В повестке дня было очень много вопросов. Ленин руководил заседанием, предоставляя слово докладчикам и выступавшим в прениях. Регламент был очень жесткий — три минуты для выступления. Несмотря на это, очередь до нас дошла около трех часов ночи. Зал заседаний опустел, и мы пересели поближе к Ленину, жадно всматриваясь в дорогие черты его лица.

Владимир Ильич был весь в движении. Он слушал выступавших, задавал вопросы, формулировал и диктовал секретарю решения. Одновременно он писал записки наркомам и докладчикам, звонил кому-то по телефону...

И вдруг он спрашивает Елизарова, около которого мы сидели:

— А почему железнодорожники чаю не пьют?

— У них нет марок,— ответил Марк Тимофеевич. Владимир Ильич что-то шепнул секретарю, и нам принесли марки и по стакану чаю с кусочком хлеба. Почтовые марки, выпущенные при Временном правительстве, имели тогда хождение наравне с разменной монетой.

Проголодавшись за целый день, мы поздно ночью с наслаждением пили горячий чай с миниатюрной порцией черного хлеба и думали о том, как ничто не ускользает от внимательного взгляда Ленина. На заседании Совнаркома, будучи занят множеством текущих государственных дел, он успел заметить, что железнодорожники не пили чаю. Какая забота о простых людях отразилась в этом маленьком факте!

Осип Пятницкий коротко доложил о работе железнодорожного съезда и о наших материальных нуждах. Яков Михайлович Свердлов предложил ассигновать средства на содержание делегатов и обеспечить нуждающихся зимней одеждой и обувью.

Это предложение было принято. Наш вопрос на повестке дня был последним, и заседание Совнаркома на этом закончилось.

— Яков Михайлович! — обратился Ленин к Свердлову.— Уже поздно, и трамваи не ходят. Захватите с собой товарищей и подвезите до общежития.

Затем Владимир Ильич тепло попрощался с нами и ушел к себе.

В автомашине Свердлов расспрашивал нас о настроениях железнодорожников, о том, как они питаются во время рейсов. В оживленной беседе мы и не заметили, как доехали до здания Института инженеров транспорта. И хотя уже было очень поздно, мы долго не могли заснуть, переполненные волнующими впечатлениями этой ночи, когда нам посчастливилось близко наблюдать Владимира Ильича за кипучей работой по управлению великим государством...

 

А. X. БРОВКИН,
рабочий, впоследствии был на партийной и советской работе, член КПСС с 1919 года

ЛИЧНО К ЛЕНИНУ

Было это летом 1918 года. Молодая Страна Советов переживала необычайно тяжелый период. Контрреволюция, иностранные интервенты пытались задушить республику рабочих и крестьян. На Украине хозяйничали немецкие интервенты и банды белогвардейцев. Немцы и гайдамаки уже заняли Валуйки — это примерно в трехстах километрах от Ельца, где я в ту пору работал.

Мы полагали, что немцы и гайдамаки обязательно пойдут на наш город, поэтому решили подготовиться к обороне. Буржуазию мобилизовали рыть окопы. Рабочих стали вооружать.

В городе после ликвидации старой армии у нас имелись большие запасы вооружения: много винтовок, артиллерия, броневики. Но недоставало горючего и снарядов. Как быть: объявлять мобилизацию или нет? Было решено направить делегата лично к В. И. Ленину, чтобы разрешить вопросы, связанные с обороной Ельца и строительством новой жизни. Командировали меня.

Когда я приехал в Москву, на улицах ключом била шумная жизнь. Расспросил, как пройти в Кремль. Там в комендатуре обратился к дежурному — рослому мужчине в кожаной куртке с красной повязкой на рукаве.

—Мне нужно к товарищу Ленину.

—А вы кто такой? Откуда?

Я рассказал, что командирован из уезда по важному делу. Посмотрели мои документы, а затем выдали пропуск.

Пошел я через башенные ворота, явился к секретарю Центрального Исполнительного Комитета. Он выслушал меня внимательно и тут же порекомендовал обратиться к Я. М. Свердлову, с ним решить все вопросы.

—Да вот и Яков Михайлович,— указал он на вошедшего в приемную черноволосого человека с небольшой бородкой, в пенсне.

—Нет, нет! — заявил я решительно.— Мне поручено лично доложить обо всем Ленину. Вот мой мандат.

Свердлов взглянул на мой документ и, разводя руками, произнес:

—Ладно, дадим пропуск.

В приемной Совнаркома первым, кого я встретил, был В. Д. Бонч-Бруевич. У него я узнал, что прием уже окончен и Ленин вряд ли меня примет, но все же я пошел к секретарю Владимира Ильича — Горбунову.

—Пойду доложу,— сказал он, выслушав меня, и через пять минут я уже знал, что Владимир Ильич примет меня завтра ровно в двенадцать часов.

— Только не опаздывайте,— предупредил Горбунов.

Утром, располагая свободным временем до полудня, я решил посмотреть город, познакомиться с его достопримечательностями. Ходил, а сам думал: «Как бы не опоздать в Кремль». И все-таки опоздал на целых пять минут. Горбунов с досадой проговорил:

—Опоздали! Владимир Ильич уже дважды спрашивал о елецком делегате.

Я был страшно удручен.

Сел на диван, чтобы успокоиться, сосредоточиться. А мысли, как назло, все разбежались. Ко мне подсел Горбунов. Он сказал, что Владимир Ильич примет меня через десять минут. Бонч-Бруевич и Горбунов стали советовать, как мне докладывать: рассказывать коротко, ясно, самое основное, не загромождая мелочами, не злоупотребляя временем.

Точно через десять минут я был вызван к Ленину. И опять мое сердце взволнованно застучало: «Какой же он, Ленин?»

Вхожу в кабинет, навстречу мне идет человек среднего роста, коренастый, одетый в скромный костюм. Запомнилось навсегда выражение лица и глаза, смеющиеся, приветливые и вместе с тем очень пытливые. Ильич протянул мне руку, тепло пожал мою, затем провел к своему столу, усадил в кресло. Видимо, чтобы дать мне возможность немного успокоиться, не спеша прошел за стол, посмотрел на карту, висевшую на стене. Затем глубоко сел в кресло, пытливо посмотрел на меня и мягко сказал:

—Ну, рассказывайте, товарищ, в чем дело.

Так началась наша беседа. Рассказал я Владимиру Ильичу коротко о положении в Ельце и уезде. Ленин, чуть склонив голову на бок, внимательно слушал и вдруг спросил:

—Для чего это вы буржуазию мобилизовали?

Я ответил, что хотим защищаться от немцев и гайдамаков, которые уже заняли Валуйки и могут захватить Елец. Поэтому по решению Елецкого совнаркома и укома партии вся буржуазия у нас направлена рыть окопы, а рабочим раздается оружие.

—Какого совнаркома? — удивленно спросил Ильич.

Стал я ему объяснять, как была организована у нас Советская власть. А дело-то в том, что ельчане по-своему поняли распоряжение организовать власть на местах, поняли его как необходимость иметь такую же структуру и название местных органов новой власти, как и в самом Петрограде. В декабре 1917 года был образован уездный совнарком. В него вошли четырнадцать народных комиссаров и столько же заместителей, которые назывались товарищами комиссаров.

На первом заседании нашего совнаркома каждому народному комиссару было поручено организовать свой комиссариат. Две недели спустя состоялось второе заседание, где наркомы докладывали об организации комиссариатов. Не у всех это получилось. Например, нарком путей сообщения машинист Соколов заявил, что он не знает, с чего начать работу, чем управлять, до какой железнодорожной станции простирается его наркомовская власть.

Сейчас это все вспоминается с улыбкой, а тогда...

Хитро прищурив один глаз, Ленин спросил:

—Кто же у вас председатель совнаркома? Я ответил:

—Сын крестьянина Сергиевской волости Горшков Иван Никитич.

—А вы кто?

—Наркомздрав.

Владимир Ильич весело засмеялся и сказал:

—Ну зачем же вам совнарком? Называйте свою местную власть так, как она зовется по всей России,— Совдеп.

От простоты его обращения у меня даже смущение пропало. Я почувствовал себя свободно, на душе стало как-то особенно светло и радостно. Начал говорить о наших елецких нуждах. Спросил, правильно ли мы поступили, решив оборонять город. Владимир Ильич энергично встал и подошел к карте.

—Гайдамаки к вам не пойдут,— сказал он,— а то, что вы готовы к защите, хорошо. Положение у нас пока тяжелое, но победим мы наверняка.— И, немного помолчав, спросил: — Интересно, как вы землю поделили?

—Я подробно рассказал, как мы отбирали у помещиков и кулаков землю, скот, хлеб, как раздавали все бедноте, причем добавил, что особенно трудно было делить поровну землю.

—Все, что у вас сделано, для начала хорошо,— одобрил Владимир Ильич.

Потом расспрашивал, какое настроение у рабочих, у крестьян, у всего населения.

Разговаривая, Владимир Ильич записывал что-то в большой блокнот. Закончив беседу, он дал письмо в редакцию «Известий» со строгим наказом рассказать там о елецких делах. Получил я от Владимира Ильича и второе письмо, к военному комиссару насчет боеприпасов.

Прощаясь, Ленин подал мне руку и проводил меня доброй и поныне живущей в моем сердце улыбкой.

Потом уже я думал, как это Владимир Ильич в такое тяжелое для нашей страны время, когда каждая минута была у него на учете, принял меня, представителя из далекого Ельца? И не только меня принимал, несмотря на огромную загруженность. Он делал это потому, что всегда ценил и хотел знать мнение народа, глубоко любил рабочих и крестьян, верил в их разум, их силы и сам был простым, чутким, проницательным, прозорливым.

 

Д. С. СОЛОМЕНЦЕВ,
рабочий, впоследствии был на партийной и советской работе, член КПСС с 1905 года

САМЫЙ ЧЕЛОВЕЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Новый, 1918 год я встретил в дороге. Пересаживаясь с поезда на поезд, так как никаких железнодорожных расписаний, а значит, и регулярных рейсов не существовало, я ехал в Петроград, чтобы принять участие в III Всероссийском съезде Советов...

Холодным январским утром товарный состав, на котором я заканчивал свое путешествие, наконец подполз к петроградским окраинам. Через несколько часов я уже шел по центру города, еще полного дыханием революции.

Меня поселили в небольшой комнатенке на втором этаже Смольного. Вечером я вышел в коридор поискать где-нибудь бачок с кипятком. Но в какую сторону идти? В нерешительности топчусь со стаканом в руках вблизи своей комнаты.

Позади меня послышались шаги. Я обернулся. По коридору шел небольшого роста мужчина в простеньком пиджаке. Очевидно, он еще издали заметил, что я занят какими-то поисками, так как сам, не дожидаясь, пока я спрошу его, задал вопрос:

—Вы не заблудились, товарищ? — приветливо, чуть лукаво улыбнулся.

—Да нет. Хотел бы попить, да не знаю, где тут воды достать.

—Знаете что? Идемте ко мне. Там и чайку попьем, и поговорим. Я живу здесь рядом, в соседнем коридоре.

Это приглашение было сделано с такой подкупающей простотой и искренностью, что мне и в голову не пришло отказаться. Мы подошли к комнате...

—Входите, пожалуйста,—делая широкий жест рукой, сказал мой сосед.

Вошли. Ничто не обращало на себя внимания: обстановка очень скромная. Единственное, что бросалось в глаза,— это заваленный рукописями, книгами, газетами письменный стол.

Разливая по стаканам чай, сосед спросил, откуда я.

—Делегат от Тульской губернии,— говорю.

—Ах, вот как! Ну, что у вас там делается в Туле? Крепка ли Советская власть? У крестьянства какое настроение? Поддерживают большевиков?

Я обо всем подробно рассказываю, а он все новые и новые задает вопросы, да такие, что по всему видно, — знает он наши дела неплохо.

Потом спрашивает меня:

—Вы большевик?

—Да,— отвечаю,— еще с пятого года. В первой революции участвовал.

—Такие старые партийцы, как вы,— крепкая опора новой власти. Но за удержание этой власти предстоит еще вести тяжелую и долгую борьбу.

Он на минуту задумался, а потом повторил:

—Да, борьба идет не на жизнь, а на смерть. Мы должны быть готовы выдержать ее до конца и победить!

Попили чаю, поговорили. Я собрался уходить. Благодарю за угощение, прощаюсь, а он пожимает руку и говорит:

—Всего хорошего, товарищ... товарищ... Подсказываю:

—Соломенцев.

Смеется:

—Ну, вот и официально познакомились.

Тогда я в свою очередь интересуюсь:

—А вы кто будете?

—Я местный. От Петрограда делегат. Ну, всего доброго, увидимся на съезде.

До 10 (23) января — дня открытия съезда — я больше не встречал своего соседа. Десятого же задолго до начала первого заседания я уже был в Таврическом дворце. Многие делегаты встречались впервые после ссылок и тюрем, разлучавших друзей по подполью на многие годы. Обнимались, вспоминали пережитое, с удовольствием называя друг друга настоящими именами и фамилиями (партийные клички стали уже не нужны). Вдруг шум, движение в зале, аплодисменты. Большая часть делегатов встала. Между рядами быстрой походкой прошел мой сосед. Он подошел к столу президиума и, смеясь, начал что-то говорить Я. М. Свердлову, которого я хорошо знал еще раньше.

—Кто это? — спросил я.

—Ленин!..

Можете себе представить мое удивление! На следующий день Владимир Ильич, избранный накануне почетным председателем съезда, сделал доклад о деятельности Совета Народных Комиссаров.

—Товарищи! От имени Совета Народных Комиссаров,— начал он,— я должен представить вам доклад о деятельности его за 2 месяца и 15 дней, протекших со времени образования Советской власти и Советского правительства в России. 2 месяца и 15 дней — это всего на пять дней больше того срока, в течение которого существовала предыдущая власть рабочих над целой страной или над эксплуататорами и капиталистами,— власть парижских рабочих в эпоху Парижской коммуны 1871 года...

18 (31) января Ленин выступил с заключительным словом на съезде.

—Раньше,— сказал Владимир Ильич,— весь человеческий ум, весь его гений творил только для того, чтобы дать одним все блага техники и культуры, а других лишить самого необходимого — просвещения и развития. Теперь же все чудеса техники, все завоевания культуры станут общенародным достоянием, и отныне никогда человеческий ум и гений не будут обращены в средства насилия, средства эксплуатации.

На следующий день я уезжал. В коридоре опять встретил своего соседа, но теперь-то я уже запомнил на всю жизнь, кто он.

—А, старый знакомый,— улыбнулся Владимир Ильич.— Что, собрались домой? Ну, тогда счастливого пути, удачной работы.

По приезде в Тулу меня назначили председателем губернского революционного трибунала и комиссаром юстиции. Затем в связи с тяжелым положением, создавшимся в Веневском уезде, я был направлен туда Тульским губкомом партии и губисполкомом в качестве военного комиссара.

...Приближалась первая годовщина Октября. В Веневе готовились к торжествам. Я должен был выступить на праздничном митинге. Но планы мои были нарушены.

Утром 7 ноября на окраине города меня подстерегли и зверски избили кулаки, озлобленные первыми успехами Советской власти. От неминуемой смерти меня спасли подоспевшие красногвардейцы. Пять дней я лежал без сознания. При осмотре врачи насчитали 11 ран. Они не ожидали, что я выживу.

Но вот я пришел в себя. Заметив это, сестра, находившаяся в палате, сказала:

— К вам приехали из Москвы. Сейчас я приглашу.

Она вышла, оставив меня в полном недоумении. Кто мог приехать из Москвы? Пока я раздумывал над этим вопросом, вернулась сестра. С нею вошли двое мужчин. Справившись о моем здоровье, они объяснили, что приехали по поручению Владимира Ильича.

Оказалось, Ленин прочитал в газете «Красная звезда» заметку о происшествии в Веневе и дал задание двум товарищам из аппарата Совнаркома выехать на место и организовать уход за мной и лечение.

...Время многое уносит из памяти у людей моего возраста. Но забыть ленинскую сердечность, чуткость и внимательность к товарищам по партии невозможно. Такое не забывается никогда.

 

П. Н. ГОРШКОВ,
рабочий-горняк, впоследствии был на советской работе, член КПСС с 1917 года

ТРИ ВСТРЕЧИ

Об Ильиче есть много рассказов, воспоминаний. Иной раз подумаешь, все о нем уже написано, все рассказано. Но, конечно, это не так. Каждый вспоминает о нем по-своему, добавляя к уже известному что-то новое, и в общем получается замечательно цельный образ нашего гениального вождя революции и в то же время близкого, простого, душевного человека.

В первый раз мне довелось видеть Ленина в 1917 году, в Петрограде, куда я приехал из латвийского городка Валка, где стояла тогда наша двенадцатая армия. Исполнительный комитет Совета солдатских депутатов армии направил меня с заданием узнать, что творится в революционном городе, и не нужна ли ему поддержка солдат двенадцатой армии. Ехал в тамбуре, на буферах, был постоянно начеку, чтобы не попасться в лапы заградительных отрядов Керенского.

В Питере я сразу же узнал, что Зимний взят штурмом, что министры Временного правительства арестованы, в Смольном второй день заседает съезд Советов.

«Иду на съезд!» — решил я и отправился пешком через весь город.

Вот и Смольный. Возле него на площади то и дело снуют взад и вперед солдаты, матросы, вооруженные рабочие. Помню, поднявшись по ступеням главного входа, я спросил одного военного:

—Как на съезд пройти?

—А ты откуда? — поинтересовался он.

—С фронта.

—Тогда ступай налево, за пропуском.

Комендант, просмотрев мои документы, выдал пропуск.

Так я попал на II съезд Советов. Я даже выступил на съезде.

—Двенадцатая армия,— заявил я с трибуны,— твердо стоит на стороне революции и будет защищать ее завоевания девятидюймовками.

Затем подошел к столу президиума и сказал сидевшему с краю человеку.

—Очень хочется товарища Ленина посмотреть.

—Ленин проводит сейчас Совнарком,— ответил он мне и указал, как пройти туда, где находился Владимир Ильич.

Долго ходил я по коридорам, пока нашел комнату, где шло заседание Совнаркома. Не рискнув войти в комнату во время заседания, я решил дождаться перерыва. Подошел к окну и задумался. Вскоре из комнаты вышел невысокий плотный человек с большой лысиной и, заложив обе руки за проймы жилета, стал медленно расхаживать мимо меня. Хотел я поинтересоваться у него, скоро ли будет перерыв, но потом раздумал.

Вдруг в коридоре появился офицер инженерных войск и, щелкнув каблуками, во весь голос сказал:

—Владимир Ильич, меня назначили командиром бронедивизиона, а бензина не дают...

«Ленин?» — как громом ударило меня. А человек, расхаживающий по коридору, остановился против офицера и, серьезно посмотрев на него, спросил:

—Вы большевик?

—Так точно!

—Тогда идите и сами возьмите бензин.

—Есть, товарищ Ленин!

Я был настолько ошеломлен этой неожиданной встречей, простотой его обращения, что не смог вымолвить ни слова. Ленин же энергично повернулся и быстро ушел обратно в комнату.

Вторая моя встреча с Владимиром Ильичей была летом 1918 года. В Москву я приехал на V Всероссийский съезд Советов делегатом от трудящихся Елецкого уезда.

Съезд начался 4 июля в Большом театре. Я сидел в первых рядах партера, слева. Искрились золоченые ложи, горели ярко-малиновые ряды кресел, кругом шумели, переговаривались делегаты съезда — рабочие, крестьяне, солдаты. Вдруг зазвенел колокольчик, выбивавшийся, словно пойманная птичка, из чьей-то поднятой вверх руки. Шум стих. Председательствующий ровным голосом объявил:

— ...Пятый Всероссийский съезд считаю открытым!

Это был Яков Михайлович Свердлов.

5 июля с докладом о деятельности Совета Народных Комиссаров выступил В. И. Ленин. Как только он появился, могучее тысячеголосое «ура» вырвалось из уст людей. Ленин терпеливо ждал, когда зал смолкнет. Но вот он шагнул вперед, подошел к трибуне и решительно поднял руку. Зал затих.

Наклонившись немного вперед, Ильич начал говорить. Говорил с подъемом, просто, сильно и внушительно. Речь шла о международном и внутреннем положении нашей республики, о трудностях, которые она переживала, о том, что враги, меньшевики и эсеры, обвиняли большевиков в том, что они заключили Брестский мир, что взяли власть, а справиться с ней не могут, что мы не разрешим будто бы государственных задач. Ленин разбил эти оппортунистические обвинения и показал, что обстановка складывалась в нашу пользу, что «наша правота в деле заключения Брестского мира доказана была всем ходом событий».

Затем Ильич указал, что у молодого Советского государства, несмотря на огромные трудности, о которых партия говорит открыто, имеются здоровые ростки здорового организма. В промышленности и всюду идет строительство. Оно дает свои плодотворные результаты.

Под конец Ленин говорил о важности продовольственного вопроса, которому партия и правительство уделяют главное внимание, говорил о необходимости тесного союза города с деревенской беднотой, о бешеном сопротивлении кулаков строительству социализма.

— ...Нет ни тени сомнения,— сказал в заключение Владимир Ильич,— что если мы пойдем по тому пути, который избрали и который события подтвердили... если мы не дадим ни фразам, ни иллюзиям, ни обману, ни истерике сбить себя с правильного пути, то мы имеем величайшие в мире шансы удержаться и помочь твердо победе социализма в России...

Слушали Ленина с напряженным вниманием. Каждому из нас казалось, что ленинские слова обращены именно к нему.

Во время перерыва меня позвали на сцену. Мимо проходил Владимир Ильич. Видимо, услышав разговор и заинтересовавшись, он подошел ближе. Узнав, что я из Ельца, пристально взглянул на меня и спросил:

—Вы товарищ Горшков? — и подал мне руку.

Я немного смутился, неловко сунул ему свою руку и подтвердил: «Да, Горшков». А сам думаю: «Откуда Владимир Ильич меня знает?»

А Ильич продолжал:

—Очень хочется узнать пообстоятельнее, как идут у вас дела. Но сейчас у меня не так-то много времени. Вот что,— проговорил он, прищурившись,— зайдите ко мне завтра утром, перед съездом. Давайте условимся: приедете к 12 часам, напишете на листе бумаги, что вы Горшков из Ельца, а на конверте — мне лично и передадите письмо дежурному.

С каким нетерпением я ждал этого счастливого для меня утра следующего дня! Сидел на съезде, а сам думал: «О чем Ленин будет расспрашивать, что расскажу ему?» Вечером, придя со съезда возбужденный, я решил подготовиться к разговору с вождем, изложить свои мысли на бумаге и чуть ли не всю ночь напролет просидел за столом.

В Кремль шел с большим волнением. Это было утро 6 июля. В синем небе ни облачка. Ласково пригревало летнее солнышко. Только вышел на Красную площадь, а мне навстречу наш Кирилкин, тогдашний заведующий исполкомовским гаражом в Ельце. Удивился я и спрашиваю:

—Ты как сюда попал, Иван Тарасович?

—Да вот тебя разыскиваю,— отвечает.— Слух до нас дошел, что в Москву две тысячи грузовых автомобилей из-за границы прибыло. Дай, думаю, попробуем, может, достанем, а?

Как узнал, что я к Ленину иду, так и привязался. Все шел и твердил:

—Хоть пару машин, понимаешь?

Когда я входил в кабинет, Ленин сидел за письменным столом в плетеном кресле с прямой спинкой. Точь-в-точь в такой же позе, как на портрете выведен, который стоит теперь на моем столе. Наклонившись чуть-чуть вперед, наморщив лоб, он читал какие-то записи. Увидев меня, энергично поднялся из-за стола, пошел навстречу. Улыбаясь, пожал руку и сказал:

—Здравствуйте, товарищ Горшков! Садитесь вот тут,— и указал на кресло, стоявшее возле стола.

Сам легко прошелся по комнате, возвратился к столу, устроился поудобнее в своем кресле и очень мягко начал расспрашивать меня, давно ли я в партии, много ли приходится работать, как идут дела в уезде.

—Я слышал,— проговорил он,— что вы там здорово провели обыски у местной буржуазии? Расскажите-ка, как это вы организовали?

Признаться, я немного волновался в начале беседы, но уже скоро почувствовал себя совсем просто. Так умел мягко, задушевно подходить к людям этот великий человек.

Рассказал я Владимиру Ильичу, что после подавления у нас контрреволюционного кулацкого мятежа в Аргамачской слободе мы решили осуществлять жесткую диктатуру пролетариата, действуя по законам военного времени. Стали проводить обыски у буржуазии, изымать спрятанное оружие, хлеб, запасы одежды, передавая их органам Советской власти. Обыски провели за одну ночь по всему городу. Для этого создали тройки и включили в них самых надежных людей, не способных ни на взяточничество, ни на мародерство.

—Очень хорошо,— одобрил Ленин,— а каким образом вы сумели все школы в уезде отремонтировать, где взяли материалы?

—Собрали понемногу, Владимир Ильич,— ответил я и сообщил, сколько мы разыскали, опять же у буржуев и кулаков, стекла, гвоздей, красок и другого строительного материала. Все это было изъято и по решению местных органов Советской власти использовано на ремонт школьных зданий, особенно в деревнях.

—Что это у вас за образцовые имения в деревнях? — продолжал расспрашивать Ильич.

Рассказал я и об этом. Когда мы прогнали помещиков, то во всех четырнадцати волостях крестьяне-бедняки под руководством большевиков решили создать на базе помещичьих имений четырнадцать образцовых хозяйств. Послали туда директорами лучших товарищей и стали налаживать хозяйство.

—И не грабят помещичьи имения? — спросил Владимир Ильич.

—Их охраняют.

—Кто же?

—Сами крестьяне.

Ленину очень понравилась такая постановка дела с образцовыми хозяйствами. Он тогда же усмотрел в них прототипы будущих совхозов и посоветовал нам постоянно укреплять эти хозяйства.

К концу беседы Ленин поднялся и стал прохаживаться, взявшись правой рукой за борт пиджака. Затем остановился напротив меня, хитро прищурился и спросил:

—А хлеб у вас есть? Могли бы вы Москве прислать через несколько дней хотя бы один эшелон? Детям не хватает.

На минуту я задумался, потом решительно ответил:

—Могли бы.

—А как это сделать? — продолжал он.

—Так, конечно, мы хлеб у крестьян не возьмем,— заявил я ему,— а вот обменять на что-нибудь можно. Ну, скажем, на мануфактуру, плуги, бороны, чугуны и другие вещи житейского обихода.

— Можно и на вещи,— быстро проговорил Ленин. Тут я вспомнил о записке, которую составлял ночью: она оказалась ненужной в нашей простой, душевной беседе. Вспомнил и о просьбе Кирилкина. Смущенно сказал:

—Владимир Ильич, есть у меня просьба...

—Какая?

—Пару паккардов дайте нам.

—А что, у ваших буржуев нет?

—Есть, но легковые машины.

—Хорошо, дадим вам две машины в обмен,— согласился Ильич и весело засмеялся.

На этом беседа закончилась... Владимир Ильич сказал:

—До свидания, товарищ Горшков. Передайте мой привет елецким большевикам.

И крепко пожал мне руку. Кажется, до сих пор хранит моя рука это теплое прикосновение.

Дней через пять после моего возвращения к нам в Елец приехал тогдашний нарком земледелия С. П. Середа и привез с собой целый эшелон вещей крестьянского обихода. Собрали мы большевиков и направили комиссии-тройки по деревням. Стали проводить с крестьянами беседы, рассказывая им о тяжелом положении в стране, о голоде в Москве. В обменных пунктах меняли присланные Лениным городские товары на хлеб. Ленинское задание елецкие большевики выполнили: в Москву были отправлены два эшелона хлеба.

Выполнили мы указание Владимира Ильича и относительно укрепления образцовых хозяйств.

...Как живой сохранился в моей памяти Ленин: великий, близкий, простой человек.

 

А. В. ИВАНОВ,
рабочий Путиловского (ныне Кировского) завода,
с 1924 года — на строительстве электростанций, инженер

ПУТИЛОВСКИЙ РАБОЧИЙ НА ПРИЕМЕ У ИЛЬИЧА

Шел 1918 год. Голод в Петрограде давал себя чувствовать. В те дни я работал на Путиловском заводе разметчиком в котельном цехе. С согласия заводского комитета мы выбрали на цеховом собрании комиссию по закупке продуктов и, получив наряды, поехали в Ростов-Ярославский за овощами.

Одновременно другие цехи посылали за продовольствием своих собственных представителей. Эти разрозненные поездки были малоэффективными, и в результате в апреле 1918 года была образована единая общезаводская закупочная комиссия, председателем которой избрали меня. Нам были выделены губернии для заготовки овощей, даны наряды.

Поездка по местам открыла мне настоящие причины голода. Хлеб в стране был, но сопротивление кулачества, саботаж со стороны эсеров, засевших в некоторых губпродкомах, срывали нормальное снабжение промышленных центров. Нужно было нашей борьбе с голодом придать более организованный характер. С этой целью в начале мая 1918 года путиловцы послали меня в Москву для доклада В. И. Ленину о продовольственном положении.

По прибытии в столицу я сразу же был принят Владимиром Ильичей в его служебном кабинете¹ и информировал его о голоде в Питере, о состоянии завода, о настроении рабочих. Ильич останавливал меня, прося пошире осветить то или иное событие. Я рассказал о причинах, которые, на мой взгляд, порождают хлебные затруднения в стране.

В ходе беседы Владимир Ильич вынул из письменного стола только что принятый Советом Народных Комиссаров декрет о предоставлении народному комиссару продовольствия чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией. Прочитав этот документ, Ленин подписал его и вручил мне, чтобы я ознакомил с ним путиловцев².

Владимир Ильич просил передать трудящимся Петрограда, что рабоче-крестьянское правительство предпринимает решительные меры по налаживанию продовольственного дела в стране.

Ленин при мне написал письмо народному комиссару по продовольствию с просьбой оказать содействие созданию продовольственных отрядов из петроградских рабочих. Ильич указывал далее, что податель этого письма Андрей Васильевич Иванов, рабочий Путиловского завода, был у него по продовольственным делам и что он, Ленин, сообщил ему о мероприятиях правительства по борьбе с голодом. «...Если лучшие питерские рабочие,— писал Владимир Ильич,— не создадут по отбору надежной рабочей армии в 20 000 человек для дисциплинированного и беспощадного военного похода на деревенскую буржуазию и на взяточников, то голод и гибель революции неизбежны».

Ленин просил наркома дать мне, подателю его письма, документ о предоставлении продовольственным отрядам широких полномочий, с тем чтобы я мог прочитать его петроградским рабочим.

Наша беседа подходила к концу. Мне необходимо было попасть на следующий день на завод, поэтому я попросил Владимира Ильича оказать содействие в отъезде в Петроград. Позвонив при мне коменданту Николаевского вокзала, Ленин сказал ему:

— У меня здесь находится товарищ с Путиловского завода. Ему нужно завтра быть на заводе. Прошу вас устроить ему одно место в скором поезде.

Сев в поезд, я долго думал о встрече с Лениным, старался воспроизвести в памяти его советы и указания, светлый и обаятельный образ вождя. Меня удивила простота Ильича и то огромное внимание, которое он мне уделил как представителю питерского рабочего класса. Разговаривая с Владимиром Ильичей, я не испытывал никакого смущения или стеснения.

На заводских собраниях я подробно информировал рабочих о беседе с Лениным и тех задачах, которые он поставил перед петроградским пролетариатом. На заводе началось формирование продовольственных отрядов, которые уже в начале июня 1918 года выехали на места заготовки продуктов.

Вскоре после моего возвращения из Москвы в «Правде» было опубликовано письмо В. И. Ленина к питерским рабочим «О голоде». Оно начиналось так:

«Товарищи! У меня был на днях ваш делегат, партийный товарищ, рабочий с Путиловского завода. Этот товарищ описал мне подробно чрезвычайно тяжелую картину голода в Питере...».

Эта часть ленинского письма была подвергнута сомнению буржуазными интеллигентами и даже отдельными органами эсеровской печати. Проходя как-то по Садовой, я увидел в эсеровской газете статью, в которой слова «рабочий у Ленина» были взяты в кавычки, а в тексте прямо указывалось, что факт посещения Ленина рабочим Путиловского завода «выдуман самим Лениным», так как он, мол, не привел фамилии рабочего.

Клевета грязного буржуазного листка меня очень возмутила. Придя домой, я написал обстоятельное письмо в редакцию этой газеты, сообщил, что именно я был у Ленина, имел с ним продолжительную беседу. Но, как и следовало ожидать, ответа из редакции не последовало.

 

¹ Встреча состоялась 10 мая 1918 года.— Peд.

² В. И. Ленин дал А. В. Иванову копию принятого правительством Декрета о продовольственной диктатуре.— Ред.

 

Г. Т. ПРОКОФЬЕВ,
рабочий, участник Октябрьской революции и гражданской войны.
Впоследствии — на советской и партийной работе,
член КПСС с 1926 года

КЛЯТВА НА ВЕРНОСТЬ РЕВОЛЮЦИИ

4-й Московский революционный полк, в котором мне пришлось служить весной 1918 года, являлся одной из первых боевых частей только что созданной рабоче-крестьянской Красной Армии. Он был расквартирован в столице, в Александровских казармах, и заканчивал приготовления перед отправкой на фронт.

Накануне отъезда в полку стало известно о том, что мы должны принять социалистическую клятву на верность Родине. Сохранился документ, повествующий об этом историческом событии. Им является приказ Военного комиссариата Замоскворецкого района города Москвы за № 44 от 10 мая 1918 года, в котором говорилось:

«В субботу 11-го сего мая войсковым частям Замоскворецкого района надлежит принести социалистическую клятву в верности революции и Советской власти. Местом для принесения клятвы является здание завода Михельсона, куда войсковым частям следует быть ровно в 1 час 30 м. дня.

Назначаются: официальным представителем от Военного комиссариата Замоскворецкого района военный комиссар тов. Блохин и руководителем церемониала командир 4-го Советского пехотного полка Рачицкий».

Клятва... Завод Михельсона. Эти слова вызывают немало воспоминаний. Как же! Многие красноармейцы нашего полка хорошо знали место, назначенное для принесения социалистической клятвы. Еще накануне Великого Октября революционно настроенные солдаты 55-го пехотного запасного (тогда еще царского) полка, в котором многим из нас пришлось служить, установили прочные связи с подпольной большевистской организацией завода Михельсона, находившегося рядом с Александровскими Казармами.

К принятию социалистической клятвы наш полк тщательно готовился. Красноармейцы чистили и приводили в порядок оружие и обмундирование, отрабатывали военную выправку.

Наконец наступило 11 мая 1918 года. День выдался солнечный, но с холодным ветром. В этот день группе бойцов и командиров, отобранной из красноармейцев нашего 4-го Советского пехотного полка, было приказано одеться в шинели и явиться в гранатный корпус завода Михельсона. Когда мы пришли в назначенное место, в большом цехе уже находились бойцы войсковых подразделений Замоскворецкого района. Нам сразу же бросилось в глаза, что в левом углу при входе в корпус, у самой стены, возвышалась наскоро сколоченная из досок трибуна, на которой уже было несколько человек. Рядом с трибуной, у стены, виднелось прислоненное красное знамя.

Огромное помещение гранатного корпуса завода быстро заполнилось военными. Собравшиеся оживленно разговаривали, курили. По всему было заметно, что кого-то ждут.

Вдруг по рядам бойцов разнеслось сообщение о том, что на завод приехал Владимир Ильич Ленин. Через некоторое время стало известно, что командиры 4-го Советского полка, Отдельной сводной караульной дружины, Варшавского революционного полка и других воинских частей уже докладывают Владимиру Ильичу о готовности их подразделений к принятию первой советской воинской присяги. Приняв рапорты, Ленин попросил пригласить командиров батальонов и рот. И сразу же началась сердечная беседа с вождем революции.

Но вот Владимиру Ильичу доложили о том, что все воинские подразделения, прибывшие для принятия присяги, размещены в гранатном корпусе завода и готовы к совершению торжественного церемониала... Ленин направился вместе с сопровождавшими его товарищами к бойцам и командирам.

Как только Ильич показался в дверях корпуса, чей-то сильный голос резко прозвучал на весь корпус: «Ленин! Ленин пришел!» Разговоры прекратились. Все взгляды устремились в ту сторону, откуда появился Владимир Ильич. В тот же миг со всех сторон раздались восторженные слова приветствий, и все они слились в мощном и все более нараставшем потоке чувств, восклицаний, криков «ура» в честь вождя революции. «Да здравствует Ленин!», «Привет Ильичу!», «Слава великому вождю трудящихся!» — все эти возгласы сотрясали помещение огромного цеха, и казалось, что им не будет конца.

До этого мы, красноармейцы, видели Ильича только на портретах. И вдруг мы видим улыбающегося Ленина. Он легко поднялся на помост, повернулся к собравшимся, и новая буря оваций и могучего красноармейского «ура» пронеслась по рядам бойцов.

—Товарищи,— обратился к нам один из сопровождавших Ленина военных,— 22 апреля ВЦИК утвердил текст торжественного обещания, и сейчас красноармейцы — добровольцы Красной Армии будут приносить воинскую клятву на верность революции.

Наступила торжественная тишина. Председательствующий предложил нам снять головные уборы, поднять вверх правую руку, а затем развернул текст торжественного обещания и начал громко читать:

— «Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина Рабочей и Крестьянской Армии».

Но что это? После первых же слов присяги Владимир Ильич сошел с трибуны и встал рядом с первой шеренгой бойцов. Вместе с нами он продолжал:

— «Я обязуюсь по первому зову Рабочего и Крестьянского правительства выступить на защиту Советской Республики...»

Наконец чтение присяги закончилось. Председательствующий сошел с трибуны и в торжественной тишине развернул стоявшее у стены красное знамя. На его полотнище золотились слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» После вручения знамени командиру нашего полка товарищу Рачицкому было объявлено, что слово имеет Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ильич Ленин. И снова под сводами корпуса разнеслось громкое красноармейское «ура» в честь вождя революции...

С затаенным дыханием слушали мы речь Ленина, в которой он охарактеризовал внешнюю и внутреннюю обстановку молодого Советского государства. Не скрывая суровой правды, он прямо сказал нам, красноармейцам, что международное положение нашей страны является очень трудным ввиду усилившегося натиска империалистов и контрреволюции, крайней разрухи и мучительного голода сотен тысяч рабочих и крестьян.

Владимир Ильич говорил о том, что нужно делать рабочим и крестьянам, чтобы защитить революцию от посягательств помещиков, капиталистов, кулаков и их прихвостней. Спасти страну и революцию, говорил он, может железный революционный порядок, строжайшая дисциплина, высокая революционная бдительность, самоотверженная борьба рабочих и крестьян. Слушая вождя, мы, красноармейцы и командиры, все больше проникались глубокой верой в непобедимость нашей революции. Дальше Владимир Ильич просто и ясно рассказал нам о разнице между старой, царской армией и новой, рабоче-крестьянской армией. Особенно хорошо запомнились ленинские слова о значении красноармейской присяги, о необходимости постоянно укреплять Вооруженные Силы молодого государства рабочих и крестьян.

А какой непоколебимой убежденностью в грядущей победе республики Советов были наполнены заключительные слова этой незабываемой речи вождя, когда, обращаясь к красноармейцам и командирам, Владимир Ильич заявил о том, что, несмотря на колоссальные трудности, уже создана рабоче-крестьянская армия, которой есть что защищать и которая вместе со всем трудовым народом разгромит силы интервентов и контрреволюции, поможет нашему народу по всей России установить Советскую власть.

Навсегда в нашей памяти осталась эта ленинская речь, нигде не записанная и не опубликованная.

Как только Ильич закончил выступление, красноармейцы и командиры в едином порыве приблизились к трибуне...

Сойдя с трибуны, Ленин попал в окружение красноармейцев. И каждому хотелось быть ближе к нему, лучше запомнить его. А Владимир Ильич уже расспрашивал бойцов и командиров о службе, о красноармейской жизни...

Все, буквально все, до мелочей, интересовало Ленина в беседе с нами. И чувствовалось по вопросам, как близки и дороги ему эти люди в серых шинелях, как хочет Ильич, чтобы скорее устроилась их жизнь, установился прочный мир, расцвела республика Советов.

Почувствовав задушевный тон беседы, мы тоже стали задавать вопросы: «А долго ли придется воевать с белогвардейщиной?», «Есть ли у Красной Армии самолеты?» Владимир Ильич внимательно выслушивал вопросы и охотно отвечал на них. Много нового и интересного узнали тогда красноармейцы из беседы с Лениным. Особенно запомнились нам слова Владимира Ильича о необходимости для командиров и политработников учиться умению ценить бойцов, постоянно заботиться о них, быть в самой гуще красноармейцев, прислушиваться к их мнению, направлять революционную энергию бойцов к единой цели — победе над врагами Советской республики.

В заключение встречи с Ильичем произошел разговор, который надолго нам запомнился. В то время начальником пулеметной команды нашего полка был Василий Дмитриевич Дмитриев. Бывший офицер царской армии, он с первых дней революции перешел на сторону Советской власти и беззаветно служил ей всю свою жизнь. Так вот, во время беседы с Лениным командир полка Рачицкий представил Дмитриева Ленину и рассказал, что Дмитриев принимал участие в дни вооруженного восстания в штурме Кремля, захваченного 28 октября юнкерами и офицерами, а затем старательно обучал пулеметному делу рабочих завода Михельсона. Владимир Ильич очень внимательно выслушал рассказ командира полка и, поблагодарив Дмитриева за службу Советской власти, крепко пожал ему руку...

После этого Владимир Ильич тепло попрощался с нами, сел в машину и уехал.

С развевающимся красным знаменем, радостные и возбужденные, расходились воинские подразделения по казармам. Гремела песня: «Смело, товарищи, в ногу...» И еще долго мы находились под впечатлением присяги и незабываемой встречи с вождем революции.

 

Я. М. КОНДРАТЬЕВ,
рабочий депо станции Москва-Сортировочная, член КПСС с 1918 года

ДОРОГИЕ ВОСПОМИНАНИЯ

1918 год... Это было тяжелое время для революции. Надвигался голод. Из-за отсутствия топлива и сырья не работали многие заводы и фабрики. Большое количество паровозов стояло с потухшими топками. Враги народа — эсеры и меньшевики— вели бешеную борьбу против Советской власти. Они старались дискредитировать большевиков, отвлечь от них рабочих.

У нас в депо Москва-Сортировочная немало побывало эсеров и меньшевиков, дурманивших головы рабочим. Однажды — это было 7 апреля — выступал у нас такой распоясавшийся оратор. Он начал поносить большевиков. К нему стремительно подошел слесарь Иван Ефимович Бураков, комиссар депо. Он прервал оратора и, обратившись ко всем присутствующим, сказал:

— Товарищи, это наглая ложь и обман. Если вы хотите знать правду, идемте сейчас с нами в Алексеевский манеж. Там будет говорить Ленин.

Это имя было для всех нас хорошо знакомо. По дороге все горячо обсуждали, что скажет Ленин, как он объяснит то, что происходит в стране. Я в это время еще не был коммунистом, а только сочувствующим, но правота революционных идей уже твердо определила мой путь. Спустя несколько месяцев я вступил в члены Коммунистической партии.

И вот мы на митинге в Алексеевском манеже. На трибуне Ленин. Нас сразу поразила прямая и открытая правда ленинской речи, захватила его убежденность, ясны и понятны стали происходящие события. Владимир Ильич разоблачил меньшевиков и эсеров, объяснил, на чью мельницу они льют воду. И в каждого, кто слушал Ленина, как бы влилась частица его непоколебимой веры в торжество идей социалистической революции.

На этом митинге Ленин сказал, что нам нужно налаживать народное хозяйство. А дело это очень трудное. Нужно победить дезорганизацию и апатию. Эти ленинские слова стали для нас конкретной программой действий.

Поддерживаемая Антантой, на востоке наступала на молодую Советскую республику белогвардейская армия Колчака. Красной Армии необходимо было доставлять боеприпасы, вооружение. А у нас в депо пути были забиты «больными» паровозами. В один из мартовских дней на станцию прибыли два эшелона питерских и московских рабочих, направлявшихся на Восточный фронт. Но везти дальше их было не на чем. Тогда-то и решили тринадцать коммунистов и двое сочувствующих отремонтировать три паровоза бесплатно в помощь революции. Начали в восемь часов вечера, в субботу, а закончили в воскресенье, в шесть часов утра. Это был первый коммунистический субботник, проявление той сознательной дисциплины труда, о которой потом говорил Владимир Ильич.

Наш пример воодушевил многих, и 7 мая на собрании коммунистов подрайона, в управлении дороги, было принято решение: коммунистическую субботу ввести во всем подрайоне до полной победы над Колчаком. А 10 мая уже более двухсот человек вышли на первый массовый коммунистический субботник. Этот почин вскоре был подхвачен на всем  Московском узле, а потом и на других дорогах.

Как дорогую память храню я тоненькую книжечку, напечатанную на грубой бумаге. Книжечка озаглавлена «Великий почин».

Так назвал Владимир Ильич Ленин коммунистические субботники, охарактеризовав их как «фактическое начало коммунизма».

Ленин неоднократно говорил о большом значении транспорта в народном хозяйстве. Хорошо запомнилось мне его выступление на I Всероссийском съезде транспортных рабочих¹. Происходил он в Москве, в Доме союзов, куда съехались делегаты со всей страны. Мы обратились к Ленину с просьбой выступить на съезде. Он согласился. Пришел Владимир Ильич точно в назначенное время. Встретили его бурной овацией. Я сидел в третьем ряду и очень хорошо видел каждый его жест, каждое движение. Вот он поднял руку, вытянув ее немного вперед, как бы предлагая всем скорее успокоиться, затем привычным движением заложил пальцы за край жилета, прошелся несколько раз по сцене и начал говорить. С глубочайшим вниманием слушали мы его.

Ленин говорил о том, что рабочие должны взяться за дело восстановления транспорта, за работу самую упорную и самоотверженную, так как от этого зависит судьба революции. Владимир Ильич сказал: «...Нам нужно восстановить оборот земледелия и промышленности, а чтобы его восстановить, нужна материальная опора. Что есть материальная опора для связи между промышленностью и земледелием? Это есть транспорт железнодорожных и водных путей». И дальше — то, что стало наказом для нас, что каждый запомнил и унес в своем сердце: «Для вас, представителей железнодорожников и водников, вывод может быть и должен быть только один: в сто раз больше пролетарской сплоченности и пролетарской дисциплины. Во что бы то ни стало, товарищи, мы должны это осуществить и одержать победу».

В этот вечер, когда Ленин уходил со съезда, мы все пошли его провожать. Хотелось подольше побыть с ним рядом, еще раз услышать его слово.

Видел я Владимира Ильича и в день открытия I конгресса Коммунистического Интернационала. Это было в марте 1919 года. У меня был гостевой билет. Я пришел пораньше и сел в партер, чтобы лучше видеть Ильича. Ленин открыл заседание, объявил порядок работы, произнес небольшую вступительную речь. Сначала он говорил на русском языке, а потом на иностранных. У всех присутствующих это вызвало бурю восторга, а у нас сердце наполнилось гордостью.

В этот день многие делегаты рассказали, с какими трудностями добирались они в Советскую Россию. Ильич внимательно слушал делегатов, время от времени что-то записывал.

Навсегда в моей памяти сохранится образ великого вождя и учителя.

 

¹ Съезд происходил с 22 по 31 марта 1921 года. В. И. Ленин выступил с речью на пятом пленарном заседании съезда.— Ред.

 

И. В. КАРПУХИН,
рабочий-стеклодув Борисовского стеклозавода,
впоследствии — на профсоюзной, хозяйственной работе,
член КПСС с 1925 года

ПОЕЗДКА К ИЛЬИЧУ

Летом 1918 года в Вышнем Волочке и уезде создалось тяжелое положение со снабжением населения продовольствием. По инициативе Совета рабочих и солдатских депутатов на фабриках и заводах были избраны делегаты для поездки за помощью к В. И. Ленину. От Борисовского стеклозавода делегатом был избран и я. Вышневолоцкий уездный Совет выдал мне мандат на поездку в Москву к Председателю Совета Народных Комиссаров.

Был летний вечер. На вокзале станции Вышний Волочек собралась делегация от фабрик и заводов во главе с председателем Совета Т. А. Андреевым. Для нас был подан товарный вагон.

Утром приехали в Москву. Направились в Кремль пешком. В то время было много делегаций и ходоков, желающих попасть к Владимиру Ильичу на прием. О приезде нашей делегации часовой доложил по телефону. Тут же нам сообщили, что Владимир Ильич примет через час. Нас расспросили, с какими вопросами мы приехали, и направили делегацию в секретариат Совета Народных Комиссаров, где встретила делегацию товарищ Фотиева.

В это время из рабочего кабинета вышел Владимир Ильич, приветливо встретил нас, с каждым делегатом поздоровался за руку. Он попросил нас зайти к нему в кабинет, пригласил садиться ближе к столу.

Владимир Ильич слушал нас очень внимательно. Расспрашивал о жизни рабочих, о продовольственном положении в уезде. Выслушав делегатов, рассказал о тяжелом продовольственном положении в стране, говорил, что кулаки зарывают хлеб в ямы, что рабочим необходимо совместно с комитетами бедноты взять у них хлеб, бороться со спекулянтами, дезорганизующими снабжение населения продовольствием. Нас очень тронуло, когда Владимир Ильич из поступивших в столицу десяти вагонов продовольствия, распорядился три вагона выделить трудящимся Вышнего Волочка. На бланке написал записку в Наркомпрод товарищу Цюрупе. В заключение Владимир Ильич попросил делегатов передать привет вышневолоцким рабочим и работницам, простился с каждым делегатом, пожелал успехов в работе.

Когда мы пришли в Наркомпрод к товарищу А. Д. Цюрупе, он, приветствуя нас, сообщил, что Владимир Ильич уже звонил по телефону и предупредил о нашем приходе. Я передал ему записку Владимира Ильича Ленина следующего содержания:

«7. VI 1918 г.

Тов. Цюрупе и его заместителю.

Товарищ Цюрупа! Посылаю к Вам представителей Вышневолоцкого Совдепа.

Голод там мучительный. Надо экстренно помочь всякими мерами и дать хоть что-либо тотчас.

Я уже беседовал с этими товарищами об образовании отрядов и о задачах продовольственной работы, но надо, чтобы и Вы с ними объяснились.

Ленин»

Наркомпрод выделил и направил в Вышний Волочек три вагона продовольствия. Для сопровождения их отрядили двух делегатов: от фабрики «Табонка» — товарища Медведева и от Борисовского завода — меня. Московский продовольственный комитет также выделил охрану для сопровождения грузов.

Трудящиеся Вышнего Волочка были очень благодарны за оказанную им продовольственную помощь. По возвращении из Москвы на собрании рабочих Борисовского завода я рассказал о теплом, сердечном приеме, который нам был оказан в Кремле, передал приветствие В. И. Ленина рабочим завода, пожелание им успехов в жизни и в работе.

Передал и призыв Владимира Ильича создавать на заводах и фабриках отряды из передовых рабочих для изъятия хлеба у кулаков.

Рабочие завода откликнулись на этот призыв. Многие из них вошли в продотряд. Среди них были Петр Шалонский, Александр Паршин, Александр Соколов и другие.

 

В. И. ПЛАТОНОВ,
рабочий Люберецкого завода Московской области, впоследствии — на руководящей работе

ДЕЛЕГАТЫ ЛЮБЕРЕЦКОГО ЗАВОДА У ЛЕНИНА

Шел 1919 год. После трехдневного перерыва в выдаче хлеба рабочие Люберецкого завода собрались на митинг. Несмотря на все доводы членов продовольственного комитета о том, что хлеб скоро будет, они решили все же направить к Владимиру Ильичу Ленину делегацию.

Делегацию избрали тут же на митинге. В нее вошли рабочие Агафонов, Буклин, Сперанский и Бутыркин. Возглавлять ее поручили мне.

На другой день вместе с товарищами я выехал в Москву. Решение рабочих завода мы изложили наркому продовольствия и попросили его устроить прием делегации у Ленина. Нарком дал согласие. С его помощью все формальности с пропуском были быстро разрешены. Секретарь ВЦИК сообщил по телефону, что он встретит рабочих у ворот Кремля и лично проведет их к Владимиру Ильичу.

Через час пять человек молча шагали по комнатам бывшего здания судебных установлений. Каждый сосредоточенно думал о предстоящей встрече. Перед кабинетом Ленина остановились.

—Вы можете войти, Владимир Ильич вас ждет,— сказал секретарь, обращаясь ко мне.

Открыв дверь, я увидел в кабинете за письменным столом сидевшего человека. Когда я вошел, он быстро встал. «Ленин»,— подумал я. И не ошибся...

Не успел я сесть, как Ленин начал меня расспрашивать:

—Сколько вам лет? Давно ли работаете в продовольственном комитете? С каких пор прекратилась выдача хлеба? Что обещают в Наркомпроде?

На быстрые вопросы Владимира Ильича я еле успевал отвечать. Вдруг Ильич подошел к двери, открыл ее и знаком пригласил стоящих перед ним рабочих войти в кабинет. Делегаты нерешительно двинулись. Но, встретив радушный и теплый прием, заулыбались. Нерешительность и натянутость сразу исчезли. Ильич крепко пожал делегатам руки и ласково усадил на диван.

—Известно ли вам, что сейчас происходит в нашей стране? — спросил он и, дождавшись ответа, стал рассказывать о борьбе Красной Армии с белогвардейцами и интервентами, о продовольственном кризисе и подрывной деятельности деревенского кулачества. Речь Ильича была сжата, но каждое слово, произносимое им, доходило до самого сердца. Владимир Ильич, как бы делая обзор положения в молодой Советской республике, подробно разъяснил состояние снабжения продовольствием частей Красной Армии, фабрик и заводов.

—А вот у нас идут слухи, что мы отправляем хлеб за границу,— сказал один из делегатов.

—Чего посылать, когда самим не хватает. Вот когда перейдем на мирный труд, тогда будут излишки для торговли,— серьезно ответил Ленин на это замечание делегата.

Незаметно разговор зашел о Люберецком заводе.

—Люберецкий завод будет очень нужен для сельского хозяйства нашей страны, его надо сохранить,— убежденно сказал Владимир Ильич.— Что же касается передачи завода от международной компании жатвенных машин в руки советского управления, то это дело времени, и пока нужно мириться с существующим положением.

В процессе разговора Агафонов попросил у Владимира Ильича разрешения закурить.

—Пожалуйста, пожалуйста, не стесняйтесь,— сказал он. Появившийся на столе кисет с табаком тут же попал в руки Владимиру Ильичу. Он развернул его и, пересыпая пальцами «самосад», с интересом спросил:

—Сами сажаете? — Получив утвердительный ответ, добавил: — По-видимому, крепок.

Владимир Ильич засмеялся. Его смех был громкий и заразительный. Смотря на него, засмеялись и все.

Прошел час. Внимательно следя за делегатами, я ждал, кто же из них, наконец, начнет разговор о цели своего прихода. Но ждал напрасно. Об этом никто и не думал говорить. Зато все осыпали Владимира Ильича вопросами о положении в стране, о планах на ближайшее будущее.

Перед уходом Ленин еще раз крепко пожал каждому рабочему руку и пожелал успешной работы.

—А вы на минутку останьтесь. Я напишу наркому продовольствия записку,— сказал Ленин, когда я собрался вместе с делегатами выйти из кабинета.

Получив записку, в которой Владимир Ильич просил народного комиссара продовольствия снабжать рабочих Люберецкого завода хлебом, я вышел к ожидавшим товарищам, и все направились в обратный путь, унося в своих сердцах образ простого и великого человека — Ленина.

—А что вы скажете рабочим о хлебе? — спросил я делегатов. Те остановились и несколько секунд смотрели на меня молча, с недоумением.

—Какой тебе хлеб при таком положении в стране,— горячо сказал Буклин.

—Веди нас лучше к наркомпроду, если есть хлеб — дадут, а нет — подождем, когда будет,— поддержал Агафонов своего товарища.

Вечером этого же дня со сцены заводского клуба делегаты с волнением рассказывали рабочим о своей встрече с Владимиром Ильичей. А на другой день на завод из Москвы был доставлен вагон муки.

 

П. В. ВАСИЛЬЕВ,
рабочий Прохоровской мануактуры (ныне комбинат «Трехгорная мануфактура» имени Дзержинского),
впоследствии — на хозяйственной работе,
член КПСС с 1917 года

МИТИНГ НА ПРОХОРОВКЕ

К нам на Прохоровку Ильич приезжал несколько раз. Он был от нас членом Московского Совета и никогда нам не отказывал, когда мы просили его к нам приехать. Мы же каждый раз после выборов отвозили ему в Кремль мандат. И всегда он принимал нас лично, как бы ни был занят, и расспрашивал, как мы живем и что делается у нас на фабрике.

Помню, в мае 1919 года был у нас субботник. Пошло народу очень много — что-то около четырех тысяч. Вернулись с субботника усталые и легли спать. А в тот же день вечером назначен был у нас митинг, на который обещал приехать Ильич. А если Ильич обещает приехать — значит приедет.

Митинги у нас на Прохоровке, собираются в большой столовой-кухне, как мы говорим. Пришел я туда в шестом часу — народу никого нет. Сижу на трибуне и курю в пустом помещении. Вдруг открывается слева дверь и быстро входит Владимир Ильич. Прикрыв лоб рукой от света, посмотрел на пустые места — и ко мне, поздоровался и спрашивает, почему никого нет.

Мне стыдно, что он может подумать, будто это неуважение к нему, и я объясняю, что народ отдыхает после субботника и что сейчас все соберутся. А Ильич совсем и не сердился.

Сбросив пальто, он запросто присел ко мне за стол и стал спрашивать, скоро ли мы пустим фабрику (фабрика наша тогда не работала). Он подробно выспрашивал у меня обо всем, интересовался, в каком состоянии находятся машины, есть ли за ними присмотр, допытывался: если нужно будет, например, пустить фабрику через два месяца, то сумеем ли мы это сделать?

С ним трудно было говорить неточно. Он сразу хватался за корень дела, и надо было отвечать, указывая все подробности. Пока мы с ним говорили, рабочих успели оповестить, и столовая-кухня наполнилась народом. Мне сейчас трудно вспомнить, о чем тогда говорил Ильич, так как я сильно беспокоился.

Дело в том, что у всех нас тогда было свежо воспоминание о покушении на заводе Михельсона, и выступления Ильича мы обставляли с большой осторожностью. В то время в Москве было много белой сволочи, ее тогда еще не придушили. И теперь у всех входов дежурили товарищи, которые зорко осматривали входящих — не проберется ли кто-нибудь незнакомый и подозрительный.

Когда Владимир Ильич кончил говорить, мы, после того как рабочие бурно его приветствовали, провели его через боковую дверь. Ильич, посмеиваясь, на ходу надевал пальто.

Вышли мы с ним, а в это время несколько рабочих подошли ближе и окружили автомобиль. Владимир Ильич, не садясь в автомобиль, смотрит на нас и улыбается, видно, чувствует, что чего-то от него хотят. А говорить мы никак не могли,— жмемся к нему, к Ильичу, молчим и на него смотрим. Он засмеялся, стал жать нам руки, сказал: «Прощайте, товарищи»,— и сел в автомобиль. И когда уже машина тронулась, обернулся и снова напомнил, что мы обещали фабрику пустить через два месяца...

Мы закричали в ответ:

— Не забудем, Владимир Ильич! Пустим фабрику!

С тех пор мне его не пришлось больше видеть.

 

Б. Т. БУНКИН,
железнодорожник. На железнодорожном транспорте работал более 40 лет

ХЛЕБ РАБОЧИМ МОСКВЫ И ПИТЕРА

Это было в 1918 году. Рабочее население городов, особенно крупных, испытывало крайнюю нужду в хлебе. В связи с этим постановление Московского Совета в августе разрешило рабочим организациям самостоятельную заготовку хлеба в плодородных губерниях (из расчета по полтора пуда продовольствия на едока) и беспрепятственный провоз этого хлеба по железным дорогам в течение месячного срока. На предприятиях столицы проводились общие собрания рабочих, на которых рекомендовалось воздерживаться от единоличных поездок за хлебом, а выделять представителей от коллективов для закупки хлеба организованным путем через местные продовольственные органы.

Через месяц, когда срок беспрепятственного провоза хлеба истек, оказалось: многие рабочие организации потратили собранные с рабочих средства на бесцельные поездки из района в район в поисках хлеба и вернулись в Москву с пустыми руками. Одни не смогли заготовить хлеб, другие не успели вывезти к сроку.

Нетрудно себе представить настроение рабочих, оказавшихся без хлеба и без денег.

В октябре на заводе бывшем Крамера было организовано общегородское собрание делегатов рабочих организаций Москвы, не успевших заготовить и обеспечить хлебом свои коллективы. Мне был тогда 21 год. Я работал на Савеловской линии Северной железной дороги, коллектив которой тоже оказался в числе обездоленных. Военно-революционный комитет Савеловской линии направил меня на это собрание делегатов, предупредив, однако, чтобы я помнил недопустимость повторения губительного для транспорта мешочничества.

Среди делегатов общегородского собрания были представители рабочих заводов бывших Крамер, Бромлей, «Проводник», фабрики «Дукат», Московского почтамта, Монетного двора, паровозных мастерских Николаевской (теперь Октябрьской) железной дороги, рабочих и служащих Московско-Курской, Северной и Казанской железных дорог, управления Московского арсенала, бывшего ситценабивного товарищества Коншина, Народного комиссариата по военным делам, ВСНХ, типографии газеты «Известия», Московского Совдепа, всех московских больниц, Главного артиллерийского управления и многих других организаций и учреждений. Всего собрались делегаты 467 организаций, почти от полумиллиона рабочих и членов их семей.

Все выступавшие требовали продления срока действия постановления о свободном провозе хлеба еще на один месяц. Зная о положении на транспорте, я пытался объяснить товарищам, что продление срока беспрепятственного провоза хлеба в поездах совсем разрушит железнодорожный транспорт, и без того страдавший от войны и мешочничества. Мое выступление было встречено криками неодобрения.

Собрание постановило выбрать комиссию из трех человек и послать ее к В. И. Ленину для переговоров и разрешения вопроса о хлебе. В комиссию оказался выбранным и я.

Откровенно говоря, мне было страшновато участвовать в в комиссии, которая пойдет к Владимиру Ильичу Ленину. Я сказал, что я беспартийный рядовой железнодорожник, уполномоченный только на участие в общегородском собрании, попросил оставить одно место в комиссии за железнодорожниками, с тем чтобы в нее вошел товарищ, которого уполномочит ревком.

Военно-революционный комитет, которому я доложил о решении общегородского собрания, предложил мне участвовать в этой комиссии и выдал соответствующий мандат.

Комиссия составилась из трех человек: Е. Тюрина (фельдшера), П. Бемеля (механика) и меня. Я стал секретарем комиссии и получил задание подготовить письмо-доклад на имя В. И. Ленина.

Слухи о нас, «ходоках» к Владимиру Ильичу Ленину, быстро распространились по Москве. 25 октября поздно вечером ко мне домой из НКПС приехал какой-то товарищ и увез меня к наркому путей сообщения т. Невскому. Нарком рассказал мне о положении с перевозками хлеба, с трудностями, которые встречают при этом железнодорожники, и просил, чтобы я все это хорошо запомнил на случай, если спросит Владимир Ильич.

26 октября мы отправились в Кремль, предварительно заготовив себе «мандаты». Документы наши были без каких-либо штампов и печатей. Подписались — Тюрин как председатель комиссии, я как секретарь.

Дежурный в проходной будке у Троицких ворот Кремля позвонил по телефону в Совнарком Л. А. Фотиевой, и с ее разрешения нам выдали пропуск в здание правительства. В пальто, с портфелями в руках мы поднялись на третий этаж, в приемную. Ознакомившись с нашими самодельными «мандатами» и выяснив цель нашего прихода, Л. А. Фотиева пошла доложить о нас товарищу Ленину.

Странным, дерзким, диким казалось нам потом наше решение пойти к Ленину, занятому выше головы большими государственными и партийными делами. И вместе с тем абсолютно понятным становится решение рабочих пойти именно к Ленину, к любимому вождю и другу всех трудящихся, в которого рабочий класс беспредельно верил.

Через несколько минут нас пригласили в другую комнату, в которую мы попали через небольшой коридор. Мы чувствовали, что встреча с Лениным приближается, и нас охватило волнение. Мы не знали, что делать, что говорить, куда девать руки, головные уборы, и вообще было очень неловко.

Вдруг отворилась небольшая дверь, против которой мы стояли, и в комнату вошел с виду самый обыкновенный человек, невысокого роста, в простом, далеко не новом костюме и в таких же ботинках.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал он мягким и теплым голосом, протягивая нам руку.

Это был Владимир Ильич Ленин.

Вероятно, благодаря простоте обстановки и приема волнение, охватившее нас вначале, прошло, и мы почувствовали себя как обычно, будто пришли к хорошему товарищу побеседовать о своих делах.

Я изложил нашу просьбу и передал Владимиру Ильичу письмо-доклад, который вызубрил наизусть. Он бегло просмотрел письмо и сказал: «Во всем виноваты железнодорожники!»— и еще кое-что нелестное в адрес железнодорожников.

Я, напичканный накануне в НКПС цифрами и фактами, заявил:

—Владимир Ильич! Перед вами стоит железнодорожник.

Помню, как у меня тогда пробежали мурашки по спине. Мои товарищи с ужасом смотрели на меня, думая, что я все дело им испортил, но останавливаться было уже поздно, и я стал оправдывать железнодорожников и обвинять во всем продовольственные органы.

—С какой дороги? — спросил Владимир Ильич. Я ответил:

—С Северной.

—А, та самая, которая саботирует?

Эта фраза окончательно меня сразила, и я позабыл все, что заучил, и не знал, что же говорить дальше. Товарищи мои тоже растерялись и молчали.

Владимир Ильич, дочитав наш доклад, сказал:

—Мы сделаем это иначе. Подождите меня здесь.— И ушел к себе в кабинет.

Через раскрывшуюся дверь я увидел письменный стол Ильича, плетеное кресло и сзади — книжный шкаф.

Прошло несколько минут, Владимир Ильич снова вышел к нам, подал записку и сказал:

—Вот эту записку отнесите в Наркомпрод к товарищу Брюханову, а рабочим скажите, что удовлетворить их хлебом мы теперь сможем здесь, в Москве.

Прощаясь с нами, Владимир Ильич попросил Л. А. Фотиеву, чтобы она угостила нас обедом, а затем, обращаясь ко мне, вдруг спросил:

—Вы член партии?

Я еще больше смутился и ответил:

—Нет, Владимир Ильич, извините меня, но я беспартийный.

Владимир Ильич похлопал меня по плечу и серьезно сказал:

—Чего ж тут извиняться? Честный беспартийный дороже иного партийца.

На этом наша беседа закончилась, и нас проводили в столовую. Там нас накормили вкусными щами, а что было на второе — не помню.

В столовой мы прочитали записку В. И. Ленина. В ней он просил продумать, как оказать нам помощь, напомнить о нашем деле в Совнаркоме.

Прямо из Кремля мы поторопились в Наркомпрод, помещавшийся в Верхних торговых рядах (теперь здесь ГУМ), и немедленно были приняты заместителем наркома продовольствия Н. П. Брюхановым (нарком т. Цюрупа в то время был болен).

После короткой беседы о количестве зарегистрированных организаций и числе едоков т. Брюханов сказал, чтобы мы пришли к нему завтра, а сегодня он переговорит с товарищем Лениным.

Счастливый и радостный, я вернулся домой. Все и вся, окружавшее меня, выглядело тогда как-то по-другому, светло и радостно. Захлебываясь, я рассказывал матери, отцу, братьям и сестренке о том, как мы пришли в Кремль, как я разговаривал — с кем, вы думаете? — с самим Лениным, и что Ленин меня похлопал по плечу и как бы похвалил, ободрил. Прибегали соседи послушать меня, счастливца, и я по нескольку раз рассказывал все, со всеми подробностями.

На другой день Н. П. Брюханов сказал нам, что по предложению В. И. Ленина рабочие организации, не успевшие привезти хлеба для своих коллективов до 25 сентября, будут удовлетворяться хлебом в Москве из запасов государства. Вопрос о том, какие организации и в каком размере удовлетворять хлебом, будет решать Наркомпрод совместно с нами, членами комиссии, для чего нам отведут в наркомате комнату для работы и приема посетителей.

Коллектив рабочих и служащих Савеловской железнодорожной линии, выделивший меня в комиссию, имел 9 тысяч едоков и был удовлетворен Наркомпродом из расчета по 30 фунтов на едока. Таким образом, семья рабочего или служащего, состоявшая из 4—5 человек, получила одновременно от 120 до 150 фунтов (или 3—4 пуда) муки. Если учесть, что хлеб по карточкам выдавался тогда из расчета 1/2 фунта на человека на день, то вполне понятны будут восторг и одобрение рабочих, получивших сразу такой запас хлеба. На митинге рабочих и служащих Савеловской линии, где я докладывал о том, что мы были у Ленина и что по указанию Владимира Ильича каждый рабочий и служащий может получить сегодня же со склада по 30 фунтов муки на едока, шум восторгов, гром аплодисментов долго не давали мне закончить речь.

Вскоре к нам в комиссию стали прибывать представители от организаций и учреждений уездов Московской губернии, также не успевших воспользоваться постановлением Моссовета о заготовках и провозе по полтора пуда хлеба. Однако по указанию Наркомпрода мы не могли принимать заявлений от иногородних организаций. В ноябре приехала большая делегация рабочих Петрограда, которая крепко поругала нас, комиссию, за «сепаратное выступление», как заявили петроградские товарищи, и потребовала немедленно включить в списки получающих хлеб организации Петрограда и уездов Московской губернии.

Решено было собрать второе общее собрание представителей рабочих московских организаций совместно с представителями из Питера. Это собрание было назначено на час дня 16 ноября в Сокольниках, на Ермаковской улице, в помещении большого концертного зала Работного дома. Комиссия пригласила на собрание Н. П. Брюханова. Он ответил так: «Прибыть едва ли найду время. Вопросы на общих собраниях не могут решаться. Решать вопросы надо с документами в руках».

Собрание, как надо было предполагать, было многолюдным (около двух тысяч человек от 525 организаций) и очень бурным. Открыл собрание председатель нашей комиссии т. Тюрин. Никого из нас, членов комиссии, в президиум не избрали. Инициативой завладели петроградцы. Слово для внеочередного заявления было предоставлено т. Алексееву от Петроградского арсенала. Он предложил считать собрание съездом и пригласить на него замнаркомпрода Брюханова или кого-либо из членов коллегии наркомата. Мне предложили огласить письмо, которым комиссия приглашала Брюханова на собрание, и резолюцию Брюханова с отказом приехать. Собрание делегировало трех человек для разговора с Брюхановым по телефону, но и на этот раз он отказался приехать или послать кого-либо из Наркомпрода.

Атмосфера на собрании накалялась. Вносились предложения обсудить вопрос на общих собраниях фабрик и заводов и вынести резолюции с требованием продлить срок действия постановления Московского Совета.

Только благодаря удачному выступлению Тюрина, рассказавшего о внимательном приеме нас В. И. Лениным, о его чутком отношении к нуждам рабочих, собрание успокоилось.

На другой день представители Петрограда пришли к нам в Верхние торговые ряды и потребовали, чтобы я пошел с ними к Брюханову. Возбужденные рабочие резко разговаривали с ним, требуя разрешить свободный провоз хлеба или отпустить хлеб из запасов государства. Брюханов ответил, что прежде всего надо поднять производительность труда и провозоспособность железных дорог.

На этом разговор и прекратился. Но петроградские товарищи не успокоились, а потребовали от меня: «Веди нас к Ленину». Мне не дали даже возможности зайти в комнату нашей комиссии. Кто-то принес мне пальто и фуражку, и мы пошли, вернее, меня повели, в Кремль. Я был против этого и очень волновался. Из будки Троицких ворот через дежурного позвонил Л. А. Фотиевой и просил принять по срочному делу группу петроградских рабочих. Нас пропустили в Кремль, и мы поднялись в приемную Совнаркома. Пока петроградцы разговаривали с девушкой, сидевшей за столом в приемной, я рассказал обо всем Л. А. Фотиевой, просил ее не пропускать нас к Владимиру Ильичу, чтобы не обременять его, но иметь в виду, что требования товарищей справедливы и могут быть разрешены без вмешательства В. И. Ленина. Тов. Фотиева переговорила с рабочими и направила нас к председателю ВЦИК тов. Я. М. Свердлову, который незамедлительно нас принял в своем кабинете.

Делегаты из Петрограда уселись за столом для заседаний, а я у письменного стола Я. М. Свердлова. Я откровенно рассказал обо всем и о том, как мы, москвичи, были у Ленина, и о работе нашей комиссии при Наркомпроде, и о проходившем на днях общем собрании, и о разговорах Брюханова с петроградскими рабочими.

Яков Михайлович спокойно и тепло поговорил с делегатами, рассказал нам о положении в стране с хлебом и топливом, спросил о положении и настроениях в Петрограде, затем обещал поговорить с Владимиром Ильичей и дать указание Наркомпроду, чтобы претензии петроградских рабочих были удовлетворены так же, как и московских. По окончании беседы Яков Михайлович попрощался со всеми за руку и предложил нам пообедать в совнаркомовской столовой.

Успокоенные и ободренные, мы выходили из Кремля.

На другой день делегаты питерских рабочих уехали к себе домой, а вскоре вслед за ними были отправлены в Петроград вагоны с хлебом.

С тех пор прошло много лет. Но ни одна деталь того времени не ушла из моей памяти. Мне, рядовому железнодорожнику, выпало исключительное счастье не только видеть Владимира Ильича, но и говорить с ним, пожимать его руку. Из Кремля я вышел совсем другим человеком, убежденным ленинцем, навсегда преданным ленинскому учению, заветам Ильича.