РАБОТА


Деловитый и бодрый тон многих писем Ульянова родным, и особенно его писем к матери, стал поводом для нескончаемых рассуждений о том, как вольготно жилось «политическим» в царской ссылке. В ход пошло все - от уже упоминавшегося зыряновского барана до тетерок, подстреленных Владимиром Ильичем на охоте. Будто бараньими котлетами можно восполнить утрату свободы и высылку на край света. Непонятным стал бы тогда и тот трагический мартиролог, которым отмечена вся история ссылки. Ибо даже если брать лишь тех, кто проходил по делу «Союза борьбы», то и тут список жертв будет весьма значительным.

После архангельской ссылки умерла в 1898 году от чахотки молодая учительница воскресной рабочей школы Вера Сибиле-ва. Умер сосланный в Восточную Сибирь Николай Богданов. Знакомый читателю 25-летний здоровяк Борис Зиновьев, отбывавший ссылку в Тверской губернии, заболел и умер в 1899 году. А друг его - 20-летний путиловец Петр Карамышев, находившийся там же, - стал сотрудничать с охранкой, сломался, запил и бесследно сгинул куда-то. Петру Запорожцу ссылку пришлось заменить на психиатрическую больницу. В такую же больницу попал из Тесинского и рабочий М. Д. Ефимов.

А 8 сентября 1899 года в селе Ермаковском умер от чахотки Анатолий Ванеев. «На похороны, - рассказывал Михаил Сильвин, - собрались товарищи, приехал Владимир Ильич. Мы сами несли гроб до могилы, и удивительно легок он был: так исхудал и высох Анатолий за время болезни. Было морозно, сыпал снежок, синицы чирикали на ветках. Молча мы засыпали его землей, молча постояли над свежей могилой и разошлись. Никаких речей никто не произносил, да и не к чему это было»[1].

Ссылка - это ссылка. И если Ульянов не закис, не заболел, не сломался, если сохранил и здоровье и бодрость духа, то не только в силу каких-то особых, присущих ему черт характера всей человеческой натуры, но и в значительной степени потому, что была у него в ссылке, как до того и в тюрьме, - каждодневная, напряженная работа. Или, как он выразился, - «дело». «Лучше же быть, - написал Владимир Ильич сестре, - за делом: без этого в ссылке пропадешь»[2].

Он вообще стал деловым человеком. Когда похолодало и начало дуть из всех щелей, «даже пилу от хозяев притащил и дверь стал пилить, чтобы лучше запиралась»[3]. Вместо того чтобы выть от тоски, глядя на серую и убогую шушенскую жизнь, брал лопату и шел расчищать каток, ставший если не праздником, то во всяком случае развлечением для всего села. Вместо того чтобы сетовать на отсутствие в местных лавках шахмат, брал нож и вырезал из коры замысловатые фигурки. А чтобы не страдать от однообразия деревенской пищи, прихватив ружье, уходил на охоту. Точно так же научился он и управлять лошадьми, вместо того чтобы при каждой поездке нанимать возчика.

Выше уже упоминалось, что Дмитрий Волкогонов упрекал Ульянова в том, что он никогда не работал, то есть (в отличие от нашего генерала) не служил в казенном ведомстве. Ну а то, что было написано Владимиром Ильичем в ссылке, - это работа или нет?

За три шушенских года Ульянов написал фундаментальное исследование «Развитие капитализма в России». Объем - 500 страниц. Выпустил сборник «Экономические этюды и статьи» - 290 страниц. Перевел и отредактировал двухтомник Сиднея и Беатрисы Вебб «Теория и практика английского тред-юнионизма». Объем - 770 страниц. Написал около двух десятков статей и рецензий на книги Каутского, Гобсона, Парвуса, Богданова, Гвоздева, Струве и Туган-Барановского, Булгакова и др. Все они были опубликованы в столичных журналах «Новое слою», «Мир Божий», «Начало», «Жизнь», «Научное обозрение». Объем - более 100 страниц. Наконец, две его брошюры «Новый фабричный закон» и «Задачи русских социал-демократов» были изданы за границей, в Женеве. И это не считая десятка статей, которые тогда опубликовать не удалось.

Так что это - работа или нет? Если вы обратитесь к действующим ныне нормам для научных сотрудников Российской академии наук, то убедитесь, что Ульянов превысил их многократно. Да, это была работа, причем работа повседневная, трудная, порой изнуряющая. И прогулки, каток, шахматы, о которых он с таким удовольствием писал родным, шли в ход, как правило, лишь тогда, когда работа не клеилась или когда, по выражению Крупской, «уже окончательно «упишется»[4].

22 ноября 1898 года Надежда Константиновна писала: «Володя ушел уже решительно и окончательно в свои «рынки», жадничает на время страшно, у Проминских мы не были уже несколько месяцев. По утрам Володя просит будить его в 8 часов и даже 7 1/2, но мое бужение, конечно, обыкновенно оканчивается ничем, помычит-помычит, закроется с головой и заснет опять. Сегодня ночью во сне толковал что-то о г-не Н.-оне и натуральном хозяйстве...»[5]

Эта работа давала и солидный приработок к тому мизерному восьмирублевому пособию, которое Ульянов получал как ссыльный. Из переписки с родными видно, что Владимир Ильич в связи с обустройством, с приездом Крупской по меньшей мере трижды обращался к матери с просьбой о «внутреннем займе». Но из этой же переписки видно и другое - долги он отдавал. На все его литературные гонорары - а лишь за «Развитие капитализма...» он получил около 1500 рублей, за перевод Веббов около 1000 - была выписана доверенность Анне Ильиничне, которая возвращала деньги матери и оплачивала книги, посылавшиеся в Шушенское[6]. Так что Волкогонов, утверждавший, что Ульянов все годы ссылки сидел на иждивении у матери, и на сей раз сказал заведомую неправду.

Впрочем, все свои работы Ульянов писал не только и даже не столько ради заработка. Там, за тысячу верст от Шушенского, российское революционное движение все более набирало силу. Оно ставило множество проблем и вопросов. И здесь, в сибирской глуши, он пытался дать на них ответы. Это и было его главным делом.

По поводу своей работы «Развитие капитализма в России», вышедшей под псевдонимом В. Ильин, спустя десять лет он напишет: «Что доказывал и доказал Ильин? Что развитие аграрных отношений в России идет капиталистически и в помещичьем хозяйстве и в крестьянском, и вне и внутри «общины». Это раз. Но это развитие уже бесповоротно определило не иной путь развития, как капиталистический, не иную группировку классов, как капиталистическую. Это два. Из-за этого был спор с народниками. Это надо было доказать. Это было доказано. Это остается доказанным... Мы были вполне правы и мы не могли не сосредоточить всей силы, всего внимания на вопросе: капитализм или «народное производство». Это было и естественно, и неизбежно, и законно»[7].

Эта работа, начатая еще в тюрьме, была завершена вчерне в августе 1898 года, а окончательно - в январе 1899-го. Базу ее составило огромное количество источников: книг, обзоров, справочников, статей в русской и зарубежной прессе. Но особенно ценные сведения были почерпнуты автором из переписи населения Российской империи 1897 года, фабрично-заводской статистики промышленного развития России, статистических сборников по сельскохозяйственному производству и кустарным промыслам Владимирской, Воронежской, Вятской, Калужской, Костромской, Московской, Нижегородской, Пермской, Псковской, Самарской, Саратовской, Тверской губерний, конских переписей 1888-1891 и 1893-1894 годов по 38 губерниям и т. д.

О том, что все эти подворные, бюджетные, кустарные, конские и прочие обследования давали богатейший материал, никак не уступающий современным социологическим опросам, уже упоминалось. Читаешь после этого наших «лениноедов», утверждающих, что Ульянов не знал России, и невольно начинаешь сомневаться: а знают ли они, кто такие «заглоды», «дарственники», «трехдневники»? и что такое «скопщина» или «покрут»? и что это за русская мера веса - «берковец»? и чем отличаются «камушники» от «канительщиков»? и какие крестьянские повинности предусматривала Уставная грамота митрополита Киприана Константино-Еленинскому монастырю в 1391 году? Не уверен, что знают. А если так, то пусть хотя бы полистают «Развитие капитализма в России».

В нашей литературе никогда не упоминалось о том, что Ульянов первоначально назвал свою книгу «Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности». Но Марк Елизаров, а потом и Петр Струве, исходя из ее реального содержания, а отчасти и рекламно-коммерческих соображений, стали настаивать на более широком заголовке. Так и появилось - «Развитие капитализма в России».

Поначалу Владимир Ильич противился. Но уже 10 января 1899 года написал в Питер: «Я и не придираюсь насчет перемены заглавия, хотя оно мне и не нравится, соображение насчет того, что с широким заглавием лучше «пойдет», тоже не нравится. Заглавие нарочно было выбрано поскромнее. Впрочем, раз в подзаголовке оно сохранено, - это не так важно...» А 13 февраля он пишет сестре: «Заглавие надо бы поскромнее, чем «Развитие капитализма в России». Это слишком смело, широко и многообещающе. Лучше, по-моему: «К вопросу о развитии капитализма в России»[8]. Но и это уточнение Водовозовой не было принято.

Книга вышла в марте 1899 года большим по тем временам тиражом - 2400 экземпляров. «Я издала ее весной, - писала тогда же М. И. Водовозова, - и несмотря на наступление лета и отлив молодежи из столиц перед пасхой, эта книжка расходится с невероятной быстротой... Нельзя читать эту книгу без самого захватывающего интереса»[9]. Причем и в столичных, и в провинциальных рецензиях единодушно отмечали, что при всей полемической антинароднической направленности «книга Вл. Ильина заслуживает внимания своим строго научным объективным исследованием»[10].

Борьба с народничеством, судя по многим признакам, вступала в заключительную фазу. 15 ноября 1897 года Николаю Константиновичу Михайловскому исполнилось 55 лет. Впрочем, отмечал он обычно не день рождения, а именины - 6 декабря. И в прежние годы день этот был праздником радикальной интеллигенции. У дверей его квартиры возникали буквально очереди желающих поздравить юбиляра от редакций газет и журналов, университетов, институтов и т. д.

На сей раз очереди не получилось. Редакторы либеральной прессы - были. А вот из учебных заведений пришли лишь студенты Института пути. Молодежь явно ушла к социал-демократам. Так что было от чего впасть в «исторический пессимизм». Ибо свое поражение народники восприняли не иначе как конец всей предшествующей освободительной эпохи и полное забвение великого наследия демократов 40-70-х годов. «Чем дальше дела пойдут так, - полагали они, - тем хуже». А стало быть, «лучше застой, чем капиталистический прогресс»[11].

В том же 1897 году Ульянов продолжил полемику с народниками из ссылки большой статьей «От какого наследства мы отказываемся?». В великом наследии демократов-просветителей он вычленяет три наиболее характерные черты. Первая - полное неприятие и вражда по отношению к крепостничеству «и всем его порождениям в экономической, социальной и юридической области». Вторая: «горячая защита просвещения, самоуправления, свободы, европейских форм жизни и вообще всесторонней европеизации России». Третья: «отстаивание интересов народных масс... искренняя вера в то, что отмена крепостного права и его остатков принесет с собой общее благосостояние и искреннее желание содействовать этому». И с этой точки зрения, заключал Ульянов, не либеральные народники, а именно социал-демократы являются верными хранителями действительно великого наследия[12].

Дня сравнения Владимир Ильич берет две книги - А. Н. Энгельгардта «Из деревни. 11 писем», публиковавшуюся в 1872 году в «Отечественных записках», и Ф. П. Скалдина «В захолустье и в столице», печатавшуюся там же в 1867-1869 годах. Конечно, было бы куда интереснее сравнить идеи Михайловского, Южакова или Кривенко с работами Герцена или Чернышевского. И об этом Ульянов упоминает в своей статье[13]. Но по цензурным соображениям он был лишен такой возможности. Впрочем, и взятые им авторы, выражаясь театральным языком, из второго и третьего состава, тоже давали вполне достаточный материал для сопоставления и анализа.

Безусловно, представители либерального народничества по своим взглядам не составляли однородное целое. В этом смысле Михайловский весьма отличался от Южакова, как и Южаков от Кривенко. Но Ульянов вычленяет нечто общее - причем касавшееся именно базовых, принципиальных вопросов, что объединяло их всех.

Так, вместо признания неизбежности «европеизации» России, характерной для просветителей 60-70-х годов, либеральные народники 80-90-х твердо верили в возможность некоего «самобытного развития». Они были убеждены, что капитализм является «регрессом, ошибкой, уклонением с пути, предписываемого якобы всей исторической жизнью нации, от пути, освященного якобы вековыми устоями и т.п. и т. д.». Те черты самобытности, которые присущи России, считали они, позволят ей пойти иным, нежели Европа, путем, и в этом смысле «отсталость есть счастье России»[14].

Отрицать самобытность российской деревни, считал Ульянов, было бы неверно. Но беда в том, что, говоря о «самобытности» и «вековых устоях», народники закрывают глаза на новую реальность деревенской жизни. Тот же Энгельгардт, не отрицавший ни «артельности», ни «общинности», с юмором рассказывал, как «живущие в одном доме и связанные общим хозяйством и родством бабы моют каждая отдельно свою дольку стола, за которым обедают, или по очереди доят коров, собирая молоко для своего ребенка (опасаются утайки молока) и приготовляя отдельно каждая для своего ребенка кашу...»[15]

«Я не раз указывал, - писал Энгельгардт, - что у крестьян крайне развит индивидуализм, эгоизм, стремление к эксплуатации... Каждый гордится быть щукой и стремится пожрать карася». Иными словами, заключает Ульянов, «тенденция крестьянства - вовсе не к «общинному» строю... а к самому обыкновенному, всем капиталистическим обществам свойственному, мелкобуржуазному строю - показана Энгельгардтом превосходно»[16].

Самобытные черты российской деревни отнюдь не перечеркивают общих законов развития, ибо не все, но многое в этой «самобытности» - лишь пережиток прежних крепостнических отношений. «Народник выбрасывает за борт всякий исторический реализм, - пишет Владимир Ильич, - сопоставляя всегда действительность капитализма с вымыслом докапиталистических порядков... Эта фальшивая идеализация, желавшая во что бы то ни стало видеть в нашей деревне нечто особенное, вовсе не похожее на строй всякой другой деревни во всякой другой стране в период докапиталистических отношений, - находится в самом вопиющем противоречии с традициями трезвого и реалистического наследства»[17].

Народники утверждали, что, позитивно оценивая развитие капитализма, марксисты тем самым лишь поддерживают всю фабричную систему жесткой регламентации, вторгающейся в народный быт. Или, как выразился писатель Боборыкин в романе «По-другому», вышедшем как раз в 1897 году, марксисты мечтают, мол, о «казарме с нестерпимым деспотизмом регламентации».

Отвечая Боборыкину, Ульянов солидаризируется с Верой Засулич, которая писала, что, пытаясь оградить общину и сохранить патриархальные формы хозяйства, якобы соответствующие «русской душе», народники как раз и поддерживают ту «регламентацию», которая была порождена крепостным правом и стала ныне совершенно «нестерпимой». И тот, кто помышляет о благе деревни, должен помнить, что оно возможно лишь «в атмосфере такого же широкого и всестороннего отсутствия этой старой регламентации, какое существует в передовых странах Западной Европы и Америки»[18].

Характерной чертой народничества является, как пишет Ульянов, «интеллигентное самомнение»: «Народник рассуждает всегда о том, какой путь для отечества должны «мы» избрать, какие бедствия встретятся, если «мы» направим отечество на такой-то путь, какие выходы могли бы «мы» себе обеспечить, если бы миновали опасностей пути, которым пошла старуха-Европа, если бы «взяли хорошее» и из Европы, и из нашей исконной общинности, и т. д. и т. п. Отсюда то поразительное легкомыслие, с которым пускается народник (забыв об окружающей его обстановке) во всевозможное социальное прожектерство...»[19]

Уповая на «разум и совесть, знания и патриотизм руководящих классов», народники рекомендовали губернской администрации и земствам более энергичное вмешательство в крестьянское хозяйство. И Владимир Ильич приводит в этой связи саркастические замечания Энгельгардта по поводу обязательных правил, имеющих в виду «благо мужика», а посему запрещающих ему продавать землю и отказываться от надела, сеять рожь до 15 августа, пить водку на мельнице, бить щук весной, курить в лесу, рубить березки на «май», разорять птичьи гнезда и т. д.

«Забота о мужике, - едко писал Энгельгардт, - всегда составляла и составляет главную печаль интеллигентных людей. Кто живет для себя? Все для мужика живут!.. Мужик глуп, сам собою устроиться не может. Если никто о нем не позаботится, он все леса сожжет, всех птиц перебьет, всю рыбу выловит, землю испортит и сам весь перемрет»[20].

Не ужесточение регламентации, не «вмешательство кабинетных «ученых» в хозяйство» миллионов крестьян способны улучшить положение деревни, замечает в этой связи Ульянов. Скалдин прав, - что не «насильственное уничтожение» общины, не «грубое вмешательство в крестьянскую жизнь» и принудительное «введение» иной системы землепользования способны дать позитивный результат. Решить эти проблемы могут только сами крестьяне. Ибо главное - и в этом Владимир Ильич опять-таки соглашается со Скалдиным - укрепить «личную свободу и нравственное достоинство крестьянской семьи, т. е. те высшие блага человека, без которых невозможны никакие успехи гражданственности»[21].

В противовес надеждам на благие перемены «сверху», на совесть и патриотизм «руководящих классов» Ульянов приводит одно из фундаментальных, или, как он пишет, «одно из самых глубоких и самых важных положений» всей марксистской теории: «Вместе с основательностью исторического действия будет расти и объем массы, делом которой оно является». Иными словами, чем более сложные и радикальные проблемы предстоит решать России, тем более широкая масса людей - со всеми их идеалами и предрассудками - будет неизбежно вовлечена в это широкомасштабное «историческое действие»[22].

Выше уже отмечалось, что именно базовые «аксиомы» марксизма оказались позднее забытыми многими его последователями. Между тем именно данное положение, отмечает Ульянов, четко отделяет марксистов от всех тех, кто «рассуждал о населении вообще и о трудящемся населении в частности, как об объекте тех или других более или менее разумных мероприятий, как о материале, подлежащем направлению на тот или иной путь...»[23].

Те, кто действительно желает блага России, должны думать не о «социальном прожектерстве», не о том, как облагодетельствовать народ «сверху», а о том, чтобы просвещать массу трудящихся, дабы их участие в решении судеб страны носило не только самостоятельный, но и сознательный характер. «Исторический оптимизм» марксизма, пишет Ульянов, как раз и состоит в убеждении, что реальное развитие России ведет именно к такому результату[24].

Могут ли социал-демократы оказать влияние на ход этого развития? Конечно, могут. Ульянов убежден, что организация, объединяющая крупнейшие пролетарские центры России, организация, пользующаяся среди рабочих таким же авторитетом, как питерский «Союз борьбы», - «подобная организация была бы крупнейшим политическим фактором в современной России, - фактором, с которым правительство не могло бы не считаться во всей своей внутренней и внешней политике...»[25].

И первое, что необходимо для создания такой организации, - программа. В тюрьме Владимир Ильич написал «Проект и объяснение программы социал-демократической партии». В ссылке, продолжая эту работу, он пишет «Задачи русских социал-демократов» (1897).

Работая над программными документами российской социал-демократии, Ульянов был уверен, что объединение ее организаций и групп в партию - вопрос самого ближайшего времени. О совещании представителей питерских и киевских социал-демократов летом 1896 года в Полтаве он знал от Крупской, которая участвовала в этой встрече. Знал о попытках созвать общероссийский съезд в том же 1896 году московским «Рабочим союзом», а в марте 1897 года - киевским «Рабочим делом». Знал о созданной киевлянами «Рабочей газете». Крупская рассказала ему и о I съезде РСДРП, состоявшемся в Минске в марте 1898 года.

На съезде С. И. Радченко представлял петербургскую организацию, А. А. Ванновский - московскую, П. Л. Тучапский - киевскую, а Б. Л. Эйдельман и Н. А. Вигдорчик - «Рабочую газету», К. А. Петрусевич - Екатеринослав, а А. И. Кремер, А. Мутник и Ш. Кац - созданный в сентябре 1897 года «Всеобщий еврейский рабочий союз в России и Польше».

Накануне съезда его организаторы решили, что необходимо будет выпустить манифест о создании партии с кратким изложением ее программных принципов. Первоначально Радченко, видимо, предполагал использовать для этого «Проект и объяснение программы социал-демократической партии» Ульянова. Но, судя по всему, для нескольких страничек краткого манифеста эта брошюра оказалась слишком обширной. Киевляне внесли свой вариант, а когда Радченко отклонил его, предложили обратиться к Плеханову. Однако, поскольку связь с Плехановым, а тем более с Ульяновым, была достаточно сложной и требовала солидного запаса времени, Степан Иванович, поддержанный бундовцами, получил полномочия договориться со Струве[26].

В биографии Струве этот манифест стал высшей точкой его «марксистского грехопадения». И много позднее, оправдываясь, он писал, что стремился выразить в нем лишь общепринятые «традиции социал-демократической церкви»: «Я сделал все, что было в моих силах, чтобы не внедрить в текст манифеста ничего из моих собственных убеждений, которые либо были бы восприняты как ересь, либо просто оказались бы недоступны для восприятия среднего социал-демократа»[27].

Можно лишь добавить, что рамки «ортодоксии» были достаточно четко определены и проектом программы Ульянова, находившимся у Радченко. Степан Иванович вместе с Креме-ром, тщательно редактировавшие, как члены избранного на съезде ЦК, окончательный текст манифеста, вряд ли допустили бы какую-то «ересь», противоречившую социал-демократической «традиции».

Как бы то ни было, но и Плеханов, и Ульянов, и Мартов, и многие другие видные социал-демократы «Манифестом» остались довольны. Лепешинский вспоминает, что Владимир Ильич «радовался, как ребенок. Он с величайшей гордостью заявил нам, своим ближайшим товарищам по ссылке и единомышленникам, что отныне он член Российской соц.-дем. рабочей партии. Мы тоже все с большим удовольствием подхватили этот новый для нас мотив и как будто сразу выросли в своих собственных глазах»[28]. Что пили по этому поводу в Шушенском - неизвестно, а вот в Туруханске, как рассказал Мартов, событие это «было нашей маленькой колонией отпраздновано покупкой и распитием бутылки шустовской наливки (выше этого товара на туру-ханском рынке вообще ничего не было)»[29].

Но благая весть, как это часто случается, была омрачена и дурной. Крупская рассказала Владимиру Ильичу, как, вернувшись со съезда, Степан Иванович Радченко «вынул из корешка книги хорошо знакомый нам «манифест», написанный Струве и принятый съездом, и разрыдался: все почти участники съезда -их было несколько человек - были арестованы»[30]. И все вернулось «на круги своя»... И надо было начинать все сначала.

Конечно, в борьбе с таким противником, как самодержавие, жертвы неизбежны. Но нельзя ли «уменьшить число жертв»?[31] Над этим вопросом Ульянов размышлял еще в тюрьме, когда -подтянувшись к тюремной решетке - видел все большее число друзей, выгуливающих свою прогулочную норму во внутреннем дворике. И потом, в ссылке, получая вести о новых арестах, он все более убеждался, что это не только результат хорошего полицейского сыска, но и плохой организации самих революционеров.

Один из главных пороков организации состоял в том, что - судя по опыту «Союза борьбы» - все знали все и все занимались всем. Одни и те же люди собирали материалы для листовок на заводах, писали прокламации, печатали их на гектографе, а затем распространяли среди рабочих. При такой системе после ареста у каждого набиралось достаточно пунктов обвинения, чтобы получить тюремный срок и ссылку.

А что, если весь процесс нелегальной революционной работы раздробить на части? К примеру, один - собирает материал. Другой - пишет листовку. Третий - печатает. Четвертый - распространяет. И тот, кто собирает информацию, не знает, кто пишет и кто печатает. А тот, кто печатает, не знает, кто распространяет. При такой «специализации» каждый становится как бы «частичным работником» общего революционного дела[32].

Смысл такой системы, изложенной Ульяновым в статье «Насущный вопрос» для возобновлявшегося после арестов официального органа партии - «Рабочей газеты», заключался вовсе не в недоверии друг к другу. А в том, что такая система вела к экономии сил. С другой стороны, дробление дела дробит и «вину», то есть при аресте облегчает участь каждого участвующего в устной и листовочной агитации настолько, «чтобы их нельзя было привлечь к суду за это». Точно так же и в других видах нелегальной работы. И даже если в эту цепочку проникает провокатор, он сможет «засветить» лишь крайне ограниченный сектор деятельности организации[33].

Уроки конспирации, полученные еще в Самаре «от старых русских революционных партий»[34], как видим, давали свои плоды. Теперь, казалось бы, достаточно, используя такую «специализацию», активизировать работу организаций, вновь наладить между ними связи, договориться и - точно таким же способом, каким собирали Первый съезд, - созвать следующий, второй. Такие попытки не раз предпринимались и в 1898, и в 1899, и в 1900-м годах. Однако результатов они не дали. И постепенно становилось очевидным, что сам способ этот уже не пригоден, ибо вся обстановка в социал-демократическом движении принципиально изменилась.

Распространение марксизма вширь не только давало организациям массовый резерв «революционных рекрутов». Оно снизило уровень и теоретической, и политической, и даже практической работы многих социал-демократических групп. Проявлением этого кризиса движения и стал так называемый «экономизм».

Первые признаки появления «экономизма» были отмечены Плехановым и Ульяновым в связи с выходом виленской брошюры «Об агитации» и деятельностью питерских кружков «молодых». Живой отклик даже самых отсталых рабочих на «фабричные обличения», затрагивавшие их повседневные нужды, а главное - завоевание ряда реальных уступок вполне объясняют увлечение некоторых социал-демократов сугубо экономическими сюжетами. Но пока «старики» компенсировали этот недостаток своей деятельностью, он не делал погоды.

Позднее Ульянов писал Плеханову: «Экономическое направление, конечно, всегда было ошибкой, но направление ведь это очень молодо, а увлечение «экономической» агитацией было {и есть кое-где) и без направления, и оно было законным и неизбежным спутником шага вперед в той обстановке нашего движения, которая была налицо в России в конце 80-х или начале 90-х годов. Обстановка эта была такая убийственная, что Вы себе, наверно, и не представляете, и нельзя осудить людей, которые, выкарабкиваясь из этой обстановки, спотыкались. Некоторая узость была, для целей этого выкарабкиванья, необходима и законна... Естественность же увлечения «экономической» агитацией и служением «массовому» движению, помнится, признали и Вы в «Новом походе», писанном в 1896 г., когда виленский экономизм был уже a l‛ordre du jour [в порядке дня], а питерский рождался и складывался»[35].

Но уже в 1897 году «экономизм» стал проявлять себя как вполне определенное направление. Столкновение «стариков» с «молодыми» в феврале того же года, о котором рассказывалось выше, было отнюдь не случайным, как это поначалу показалось Ульянову. Вышедшие в октябре и декабре в Петербурге первые номера нелегальной газеты «Рабочая мысль» внесли в этот вопрос полную ясность.

В создании газеты активно участвовали два рабочих кружка - Василия Полякова с Обуховского и Якова Андреева с Колпинского механического завода. Кружки эти были связаны с членами бывшей тахтаревской группы Военно-медицинской академии -Николаем Богоразом и Николаем Алексеевым[36], и знакомые мотивы «молодых» об интеллигентском засилье в движении стали звучать с первого же номера «Рабочей мысли». К числу интеллигентских «штучек» была отнесена и политическая агитация. Экономизм возводился в ранг добродетели - «истинно рабочей политики». А это означало уже не ошибку или увлечение, а вполне сознательное уклонение от принципов социал-демократии.

Газета приобрела популярность, и более всего она объяснялась корреспонденциями с фабрик и заводов, рассказывавшими о стачках и рабочей жизни. Поначалу они никак не обрабатывались, и Вера Засулич писала, что «особенности языка» свидетельствовали о том, что «статьи пишутся и редактируются самими рабочими»[37].

Однако после арестов 8 января 1898 года руководство газетой перешло к бывшему садовнику Карлу Коку, и он перенес издание в Берлин. Теперь «Рабочую мысль» печатали уже не по 500 экземпляров на самодельном мимеографе, а полуторатысячным тиражом в образцовой типографии профсоюза немецких типографских рабочих. Корреспонденции, доставлявшиеся из Петербурга, стали усиленно редактироваться, а недостаток материалов восполнялся статьями самого Кока. Впрочем, вскоре - через Е. Д. Кускову - он связался с Тахтаревым, и для № 4, вышедшего уже трехтысячным тиражом, тот написал передовицу и статью[38].

Направление «Рабочей мысли» вполне определилось. «Она, -писал позднее сам Тахтарев, - не стремилась революционизировать рабочие массы, полагая, что они сами будут революционизироваться в ходе борьбы за свои классовые интересы... Но эта борьба в описываемое время не выходила еще из узких рамок частичных столкновений... Это по большей части была борьба за повседневные требования рабочих, их обычные нужды, которые еще были весьма ограниченны». Как в ходе такой борьбы «за пятачок» рабочие «сами будут революционизироваться» - Константин Тахтарев умалчивал[39].

Между тем, несмотря на недовольство направлением газеты со стороны ряда влиятельных рабочих кружков, в декабре 1898 года в Питере произошло объединение группы «Рабочей мысли» с остававшимися на воле членами «Союза борьбы», и газета стала органом Петербургского комитета РСДРП. Однако сразу же начались и разногласия. Повод для них дали декабрьские стачки.

Рабочие фабрик Паля и Максвеля обратились в фабричную инспекцию с жалобой на взяточничество, обсчеты и дурное обращение мастеров. Инспекторы признали жалобы справедливыми, но хозяева полностью игнорировали их. Тогда 13 декабря от имени «Союза борьбы» на предприятиях распространили листовки с требованиями рабочих, а 14-го началась четырехтысячная забастовка.

Градоначальник Клейгельс стал угрожать стачечникам высылкой из столицы, а в ночь на 15-е решили провести аресты в фабричных казармах. Однако рабочие, забаррикадировав двери и лестницы, не пустили полицию. Тогда, по указанию пристава Бара-ча, полицмейстера Полибина и жандармского офицера Галле, «каждому городовому и жандарму (а их было около трехсот) было принесено водки для разгара сердца», и, обнажив шашки, они ринулись на штурм. Из окон в них полетели кастрюли, ведра, поленья, а когда дрова кончились - стали лить кипяток. С боем брали все пять этажей и чердак. «Война была полных 4 часа, был очень большой шум и крик, потому что у русского народа не было командира, а городовые были все пьяные. От такого шума малютки-дети испугались и кричали дурным голосом»[40].

Рабочих, их жен сбрасывали с кроватей, выталкивали во двор, а там в две шеренги стояли жандармы. «Рубите их, как капусту!» - скомандовал пристав, и на рабочих, проходивших сквозь строй, обрушились нагайки. Выбитые зубы, поломанные ребра, разбитые головы и исполосованные спины - таков был кровавый итог расправы. Около полусотни рабочих арестовали, избили в участках, а 15 человек, в том числе 4 женщин, отдали под суд[41].

Члены бывшего «Союза борьбы» решили оповестить об этой расправе как можно более широкие круги общественности в России и на Западе. Цитировавшаяся выше корреспонденция «Бой за правду», написанная участниками событий, была направлена в Берлин, в «Рабочую мысль». Однако Кок не стал печатать присланный ему «политический» текст, а в передовице № 5 посоветовал рабочим, возмущенным зверством полиции, проявлять «побольше спокойствия и побольше хладнокровия». Тогда все те, кто примыкал ранее к «Союзу борьбы», отказались участвовать в распространении газеты[42].

Кок счел себя после этого совершенно свободным от каких-либо обязательств по отношению к питерской организации РСДРП. И когда в Берлин из ссылки приехала Якубова, ставшая теперь женой Тахтарева, между ней и Коком сразу возникли острейшие споры, ибо при всех ее симпатиях к «экономизму» и «рабочей самостоятельности» Аполлинария, как заметил ее муж, «все же была очень далека от того направления, выразителем которого был Кок»[43].

Жесткие разногласия проявились и в социал-демократической эмиграции. Нападки «молодых» на группу «Освобождение труда» начались еще в 1894 году в период основания «Союза русских социал-демократов за границей». Но авторитет Плеханова и его коллег был слишком велик, и борьба против них в значительной мере носила скрытый характер. Лишь к 1897 году, когда эмиграция значительно расширилась за счет более молодого пополнения, а главное, когда стало очевидным, что у «экономистов» появилась опора в самой России, противостояние стало принимать все более жесткие формы[44].

Тон в «Союзе» стали задавать такие вновь принятые члены, как Прокопович, Кускова, Тахтарев, выступавшие уже не только против группы «Освобождение труда», но и против марксизма вообще. А когда в 1898 году Плеханов предложил исключить их из «Союза», его не поддержали ни Аксельрод и Засулич, ни Степан Радченко в Питере, полагавшие, что не надо вытаскивать разногласия наружу и давать простор «свежим силам»[45].

«Эта борьба против группы «Освобождение труда», - писал позднее Ульянов, - это оттирание ее велось втихомолку, под сурдинкой, «частным» образом, посредством «частных» писем и «частных» разговоров, - говоря просто и прямо: посредством интриг...»[46] И, как это часто бывает, интриги оказались куда сильнее принципов. На 1 -м съезде «Союза русских социал-демократов за границей», состоявшемся в Цюрихе в ноябре 1898 года, группа «Освобождение труда» потерпела полное поражение. Руководство «Союзом» перешло в руки «экономистов», был принят соответствующий устав, а вместо «Работника» и «Листка «Работника», выпускавшихся группой «Освобождение труда», стали издавать журнал «Рабочее дело», в редакцию которого вошли Б. Н. Кричевский, П. Ф. Теплое (Сибиряк) и В. П. Иваншин[47].

Примечания
  1. ↑ Сильвин М. А. Ленин в период зарождения партии. С. 199.
  2. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 55. С. 94.
  3. ↑ Там же. С. 396.
  4. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 55. С. 405.
  5. ↑ Там же. С. 404.
  6. ↑ См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 55. С. 62, 80, 98, 101, 109, 111, 155.
  7. ↑ Там же. Т. 47. С. 227, 228.
  8. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 55. С. 117, 127, 139.
  9. ↑ Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 1. С. 224-225.
  10. ↑ История КПСС. Т. 1.С. 320.
  11. ↑ См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 534, 541; Горев Б. И. Из партийного прошлого. С. 42.
  12. ↑ См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 519, 542.
  13. ↑ См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 520, 604.
  14. ↑ Там же. С. 532.
  15. ↑ Там же. С. 523.
  16. ↑ Там же.
  17. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 532, 533.
  18. ↑ Там же. С. 538.
  19. ↑ Там же. С. 539.
  20. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 524, 525, 535.
  21. ↑ Там же. С. 516, 517, 538.
  22. ↑ Там же. С. 539.
  23. ↑ Там же. С. 540.
  24. ↑ См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 540, 541.
  25. ↑ Там же. С. 461.
  26. ↑ См.: История КПСС. Т. 1. С. 261, 262, 265; Пайпс Р. Струве: левый либерал. С. 275.
  27. ↑ Пайпс Р. Струве: левый либерал. С. 277-278.
  28. ↑ Лепешинский П. Н. Первый съезд партии. М., 1928. С. 26.
  29. ↑ Мартов Ю. Записки социал-демократа. С. 396.
  30. ↑ Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 1. С. 223.
  31. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 467; Т. 4. С. 194.
  32. ↑ См. там же. Т. 4. С. 196.
  33. ↑ См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 468, 469.
  34. ↑ Там же. Т. 4. С. 194.
  35. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 46. С. 67-68.
  36. ↑ Там же. С. 124.
  37. ↑ См.: Тахтарев К. М. Рабочее движение в Петербурге. С. 113.
  38. ↑ См. там же. С. 113, 114, 135.
  39. ↑ См.: Тахтарев К. М. Рабочее движение в Петербурге. С. 133.
  40. ↑ Там же. С. 138, 139, 142.
  41. ↑ См.: Тахтарев К. М. Рабочее движение в Петербурге. С. 141.
  42. ↑ См. там же. С. 136, 143, 147.
  43. ↑ Там же. С. 149.
  44. ↑ См.: Жуйков Г. С, Комиссарова Л. И., Ольховский Е. Р. Борьба В. И. Ленина против «экономизма». М., 1980. С. 55.
  45. ↑ Жуйков Г. С, Комиссарова Л. И., Ольховский Е. Р. Борьба В. И. Ленина против «экономизма». С. 57,102.
  46. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 46. С. 35.
  47. ↑ См.: Жуйков Г. С, Комиссарова Л. И., Ольховский Е. Р. Борьба В. И. Ленина против «экономизма». С. 103.
Joomla templates by a4joomla