Книги о Ленине

«Анти-кредо»

Екатерина Дмитриевна Кускова и ее супруг Сергей Николаевич Прокопович, только что закончивший Брюссельский университет, после победы «экономистов» на 1-м съезде «Союза русских социал-демократов» направились в Россию. В Петербурге они сразу же оказались в центре дискуссий «молодых» с «ортодоксами», которых, как отметила Екатерина Дмитриевна, «тогда еще было довольно много».

Однажды, после довольно бурной полемики, ее попросили «формулировать кратко свои взгляды на спорные вопросы, чтобы удобнее было в споре опираться на что-либо стройное и целое». И Кускова набросала «спешно и не для печати краткое изложение своих взглядов. Бумажонка, - пишет Екатерина Дмитриевна, - была взята кем-то из участников спора»^[1].

Насчет «спешки» и «бумажонки» она явно лукавила. Рукопись получилась достаточно объемной, а ее стилистика, отточенность каждой фразы исключали какую бы то ни было случайность или торопливость. Наоборот, весь текст говорил о тщательной продуманности излагаемых мыслей и абсолютной искренности автора.

Как отмечалось, до сих пор «экономисты» уклонялись от столь откровенного формулирования своих взглядов, и «ортодоксам», как говорится, не за что было ухватить своих оппонентов. Теперь же... Теперь лишний раз подтвердилось, что, как заметил один литературный персонаж, бумаги не только не горят, но и обретают вполне самостоятельную жизнь.

Как раз в это время, видимо, в мае 1899 года, в Питер приехала из Москвы Анна Ильинична Елизарова. И когда, как обычно, она зашла на Литейном в книжный склад Калмыковой, Александра Михайловна передала ей среди прочего листки, написанные, как она выразилась, - лицами, влиятельными среди «молодых». Особого значения этим листочкам Анна Ильинична не придала, но потом все-таки переписала их «химией», озаглавила «Кредо» молодых» и в июле - с невестой Сильвина Ольгой Александровной - отправила в Шушенское^[2]. Уже 1 августа, когда Сильвин привозит посылку, Владимир Ильич просит родных сообщить ему об этом документе подробнее, ибо он не только заинтересовал, но и глубоко возмутил его^[3].

Поводов для возмущения действительно было предостаточно. Кускова, например, писала, что пролетарии Западной Европы добились успехов в организации своих сил и улучшении материального положения только потому, что без всякой борьбы получили из рук буржуазии политическую свободу и доступ в парламент. Все политические словеса марксистов о «захвате власти», о «крушении капитализма» являлись лишь «ходячей фразой», сыгравшей в свое время определенную роль в сплочении рабочих. Однако основной была и остается борьба экономическая, упрочение экономических организаций. И необходимо прислушаться к Бернштейну, который предлагает изменить положение партии в обществе, добиваться ее всеобщего признания и поддержки. А для этого «стремление к захвату власти» должно раз и навсегда уступить место стремлению «к реформированию современного общества в демократическом направлении»^[4].

Стало быть, и в России необходимо прежде всего отказаться от бесплодных попыток создания нелегальной политической партии и пересмотреть свое отношение к буржуазии. Российские рабочие, в отличие от европейских, не имеют ни «организационного духа», ни «политического чутья». Они смогут обрести их лишь в результате участия в той политической жизни, которая реально существует в России. А это «требует от нас иного марксизма, уместного и нужного в русских условиях». Общий вывод: «Для русского марксиста исход один: участие, т. е. помощь экономической борьбе пролетариата и участие в либерально-оппозиционной деятельности»^[5].

Конечно, Кускова, что называется, подставила «экономистов». Ибо даже в «Рабочей мысли» они формулировали свои идеи куда осторожнее. Но дело было сделано. И поскольку Бернштейн уже публично ссылался на солидарность с ним российских социал-демократических практиков, Ульянов сразу сел писать «Протест российских социал-демократов».

Прежде всего, неправда, отметил он, что рабочие Европы получили свободу без всякой борьбы. Они активно участвовали во всех революциях XIX столетия, и именно это обеспечило им политические права. Неправда и то, что русские социал-демократы навязывают стачечникам политические лозунги. Их выдвинуло само рабочее движение. И царское правительство шло на экономические уступки именно тогда, когда забастовки приобретали политическое звучание. Но главная неправда состоит в том, что «экономисты», клявшиеся в верности социал-демократии, на деле отрицают ее основные принципы, изложенные в «Манифесте», принятом I съездом РСДРП^[6].

Марксисты, писал Ульянов, никогда не отрицали значения I экономической борьбы. Речь шла лишь о необходимости ее соединения с борьбой политической в единую классовую борьбу. А тот «профессорский социализм», который проповедуют авторы «Кредо», зовущий к поддержке движения «либерально-оппозиционных элементов... за правовые реформы», означает лишь «стремление затушевать классовый характер борьбы пролетариата, обессилить эту борьбу каким-то бессмысленным «признанием общества», сузить революционный марксизм до дюжинного реформаторского течения... Осуществление подобной программы было бы равносильно политическому самоубийству русской социал-демократии...»^[7].

По просьбе Ульянова 20 августа социал-демократы, отбывавшие ссылку в Минусинском округе, собрались в селе Ерма-ковском. Помимо Владимира Ильича и Крупской тут были супруги Ванеевы, Кржижановские, Старковы, Лепешинские, а также Сильвин, Егор Барамзин, Курнатовский и трое питерских рабочих - Оскар Эрнберг, А. Шаповалов и Н. Панин. Ульянов зачитал «Протест», его приняли за основу, и начались довольно бурные дебаты, занявшие чуть ли не три дня.

Прежде всего, среди собравшихся были те, кто полагал, что «нет причин раздувать до размеров важного события случайное частное мнение...». Были и те, которые «вообще не хотели ссориться с хорошими людьми, добрыми товарищами, хотя бы те и уклонялись немного вправо»^[8]. Лепешинский вспоминал: «Нельзя сказать, чтобы единогласие было достигнуто сразу... Наоборот, и тут, как всегда водится, выделилась оппозиция к проекту и «слева» и «справа». А. А. Ванеев возмущался мягкостью тона резолюции и требовал более категорического, более решительного осуждения авторов одиозного документа. В то же самое время Ф. В. Ленгник настаивал на том, чтобы изъять из резолюции те места, которые устанавливают связь новой линии русских «молодых» социал-демократов с шатанием философской марксистской мысли среди оппортунистических элементов немецкой социал-демократии (неокантианцев)... Владимир Ильич, идя на уступку в этом отношении, исключил некоторые абзацы из протеста...»^[9]

В конце концов все 17 человек «Протест» приняли. Копию послали Мартову, и социал-демократы небольшой колонии Туруханска также одобрили его. Вторую копию «Протеста», направленную в Орлов Вятской губернии, поддержали А. Н. Потресов, Ф. И. Гурвич (Дан), В. В. Боровский, Н. Э. Бауман, К. И. Захарова, В. Г. и Е. П. Громан и др. - всего 23 человека^[10].

Все три документа были посланы за границу - Плеханову. Именно в это время его и других членов группы «Освобождение труда» новое руководство «Союза русских с.-д. за границей» всячески оттирало от связей с практическим движением. Легко понять то чувство искренней благодарности, которое испытали Георгий Валентинович и его коллеги, получив столь неожиданную и столь серьезную поддержку из самой России.

Между тем близился конец ссылки Ульянова, Мартова, Потресова и большинства тех, кто проходили по делу «Союза борьбы». Все вроде бы шло к тому, чтобы начинать собирание сил для созыва нового съезда.

Но как и вокруг чего? Опять, как это было сделано в «Протесте», ссылаться на «Манифест» I съезда РСДРП, написанный Струве, для того чтобы бороться с его же новыми единомышленниками?

И вот, в последние месяцы ссылки, Владимир Ильич пишет несколько работ программного характера: «Наша ближайшая задача», «Наша программа» и «Проект программы нашей партии». С самого начала он формулирует отношение российских социал-демократов к теории: «Крепкой социалистической партии не может быть, если нет революционной теории, которая объединяет всех социалистов, из которой они почерпают все свои убеждения, которую они применяют к своим приемам борьбы и способам деятельности...»

А уж коли именно марксистскую теорию ты «по своему крайнему разумению считаешь истинной», то эту теорию ты просто обязан защищать «от неосновательных нападений и от попыток ухудшить ее». Конечно, найдутся люди, которые станут обвинять нас в том, что «мы хотим превратить социалистическую партию в орден «правоверных», преследующих «еретиков» за отступление от «догмы», за всякое самостоятельное мнение и пр. Знаем мы все эти модные хлесткие фразы. Только нет в них ни капли правды и ни капли смысла»^[11].

Все дело в том, о каком «мнении» и о какой «критике» идет речь. Когда, например, Павел Николаевич Скворцов упрекал Ульянова в том, что он нередко предпочитает не цитировать, а излагать мысли Маркса, Владимир Ильич ответил ему довольно резко: «Подумайте только! Излагает Маркса «своими словами»! «Настоящий» марксизм состоит в том, чтобы выучить «Капитал» наизусть и цитировать его кстати и некстати...»^[12] Это уже не ортодоксия, а чистейший догматизм и буквоедство.

И совсем другое дело, когда критика направляется против самой сути данной теории. Именно таким было отрицание «экономистами» политического характера классовой борьбы пролетариата. Как раз в этой связи Ульянов и формулирует еще одно базовое положение марксизма, которое, как и предыдущие, было забыто его последователями на многие десятки лет.

Борьба против самодержавия за политические свободы и необходимость его ниспровержения, пишет Владимир Ильич, поддержка всякого революционного движения против абсолютизма важны «не только в интересах рабочего класса, но и в интересах всего общественного развития. Такое указание необходимо... ибо, с точки зрения основных идей марксизма, интересы общественного развития выше интересов пролетариата, - интересы всего рабочего движения в его целом выше интересов отдельного слоя рабочих или отдельных моментов движения...»^[13].

Что же касается критики как таковой, то социал-демократ не может быть «врагом всякой критики. Мы вовсе не смотрим на теорию Маркса как на нечто законченное и неприкосновенное; мы убеждены, напротив, что она положила только краеугольные камни той науки, которую социалисты должны двигать дальше во всех направлениях, если они не хотят отстать от жизни. Мы думаем, что для русских социалистов особенно необходима самостоятельная разработка теории Маркса, ибо эта теория дает лишь общие руководящие положения, которые применяются в частности к Англии иначе, чем к Франции, к Франции иначе, чем к Германии, к Германии иначе, чем к России»^[14].

К этому Ульянов возвращается неоднократно. Признание марксистской теории всеми социал-демократами, пишет он, ни в каком случае не должно «вести к забвению особенностей России, которые должны найти полное выражение в особенностях нашей программы. Забегая вперед, укажем сейчас же, что эти особенности относятся, во-1-х, к нашим политическим задачам и средствам борьбы; во-2-х, к... особой постановке крестьянского вопроса»^[15].

Исходной точкой для создания программы партии становится для Ульянова проект программы, изданный группой «Освобождение труда» в 1885 году^[16].

Конечная цель - переход политической власти в руки пролетариата, а всех средств производства в общественную собственность с последующим социалистическим переустройством всех производственных и общественных отношений; определение специфики России, где трудящиеся массы находятся под двойным гнетом: развивающегося капитализма и отживающего феодализма; первоочередная необходимость свержения абсолютизма - все это должно сохраниться полностью и в новой программе.

Но вполне очевидны и определенные изменения и дополнения. Во-первых, необходимо уточнить, что термин «захват власти» отнюдь не означает организацию «заговоров». Социал-демократы считают, пишет Ульянов, что борьбу с абсолютизмом «должны вести не заговорщики, а революционная партия, опирающаяся на рабочее движение. Они думают, что борьба против абсолютизма должна состоять не в устройстве заговоров, а в воспитании, дисциплинировали и организации пролетариата, в политической агитации среди рабочих, клеймящей всякое проявление абсолютизма, прибивающей к позорному столбу всех рыцарей полицейского правительства и вынуждающей у этого правительства уступки»^[17].

Во-вторых, нет необходимости заранее определять в программе те средства борьбы, к которым могут прибегнуть рабочая партия и пролетарское движение, ибо это будет зависеть от тысячи различных обстоятельств. «Рассуждать же наперед о том, к какому средству прибегнет эта организация для нанесения решительного удара абсолютизму, предпочтет ли она, например, восстание или массовую политическую стачку или другой прием атаки, - рассуждать об этом наперед и решать этот вопрос в настоящее время, - пишет Владимир Ильич, - было бы пустым доктринерством»^[18].

Точно так же необходимо снять в перечне «средств политической борьбы» и упоминание о возможности террора. «Чтобы не оставлять места недомолвкам, - поясняет Ульянов, - оговоримся теперь же, что, по нашему лично мнению, террор является в настоящее время нецелесообразным средством борьбы, что партия (как партия) должна отвергнуть его... и сосредоточить все свои силы на укреплении организации...»^[19]

К вопросу о методах и средствах борьбы Ульянов возвращается во всех программных статьях. «Редакторы «Раб. мысли», - пишет он, - относят к рабочему социализму только такой, который достигается мирным путем, исключая путь революционный... Рабочий класс предпочел бы, конечно, мирно взять в свои руки власть... Но отказываться от революционного захвата власти было бы со стороны пролетариата, и с теоретической и с практической-политической точки зрения, безрассудством... Очень вероятно - даже наиболее вероятно, - что буржуазия не сделает мирной уступки пролетариату, а прибегнет в решительный момент к защите своих привилегий насилием. Тогда рабочему классу не остается другого пути для осуществления своей цели, кроме революции. Вот почему программа «рабочего социализма» и говорит вообще о завоевании политической власти, не определяя способа этого завоевания, ибо выбор этого способа зависит от будущего, которое с точностью мы определить не можем»^[20].

Необходимо также снять из программы группы «Освобождение труда» и тезис, связывающий «победу социализма с заменой парламентаризма прямым народным законодательством...». Во-первых, как заметил Каутский, «прямое народное законодательство относится к области «государства будущего...». А во-вторых, подчеркивает Ульянов, в условиях российского абсолютизма и политической неразвитости массы населения опасность вырождения различных форм «всенародного одобрения» в демагогический «империалистический плебисцит» -слишком велика. Поэтому вполне достаточно ограничиться требованием «демократической конституции»^[21].

Владимир Ильич полностью сохраняет и дополняет общедемократическую часть программы требованиями «полного равенства прав женщины с мужчиной», «прогрессивного подоходного налога», «выбора чиновников народом» и правом каждого гражданина «преследовать судом всякого чиновника», а главное - указанием «на поддержку всех борцов против абсолютизма». Русская социал-демократия, пишет он, должна поднять

«общедемократическое знамя, чтобы сгруппировать вокруг себя все слои и элементы, способные бороться за политическую свободу или хотя бы только поддерживать чем бы то ни было такую борьбу»1.

Особое место в проектах программы, написанных им в ссылке, занимал крестьянский вопрос. Вопреки всем наветам, обвинявшим марксистов в том, что они якобы приветствуют капиталистическую «пролетаризацию» деревни, Владимир Ильич пишет: развитие капитализма действительно «само собой, естественным путем» ведет к устранению крепостнических пережитков. Но происходит это крайне медленно, а «главное «естественный путь» означает не что иное, как вымирание крестьян...». Мириться с этим социал-демократы не могут, и «рабочая партия поставила на своем знамени поддержку крестьянства... поскольку это крестьянство способно на революционную борьбу против остатков крепостничества вообще и против абсолютизма в частности»2.

Запугивание кошмарным «русским бунтом», столь модное в наши дни, было не менее популярным и более ста лет назад. В программе группы «Освобождение труда» было справедливо записано, что «главнейшая опора абсолютизма заключается именно в политическом безразличии и умственной отсталости крестьянства»3. Так что же - стать в один ряд с теми, кто держит деревню «в узде» и всячески препятствует самодеятельности крестьянства? Конечно нет.

В свое время, говоря о поддержке французскими крестьянами династии Бонапарта, Маркс писал: «Династия Бонапарта является представительницей не просвещения крестьянина, а его суеверия, не его рассудка, а его предрассудка, не его будущего, а его прошлого...» И это противоречие не теории, а самой жизни, ибо крестьянство отличается двойственными чертами.

Наличие революционных элементов в крестьянстве, пишет Ульянов, не подлежит ни малейшему сомнению. «Мы нисколько не преувеличиваем силы этих элементов, не забываем политической неразвитости и темноты крестьян, нисколько не стираем разницы между «русским бунтом, бессмысленным и беспощадным», и революционной борьбой... Но из всего этого следует только то, что... рабочая партия не может, не нарушая основных заветов марксизма и не совершая громадной политической ошибки, пройти мимо тех революционных элементов, которые есть в крестьянстве, не оказать поддержки этим элементам... Вопрос о том, как именно и с какой силой проявят себя эти элементы крестьянства, решит история»^[22].

Поэтому, в отличие от прежних работ, где говорилось о национализации и передаче крестьянам всей помещичьей земли, Владимир Ильич предлагает снять из программы конкретные «указания на форму крестьянского землевладения», предоставив решение этих вопросов самим крестьянам. Это «потребует всестороннего рассмотрения местных условий местными выборными, крестьянскими комитетами, - в противовес тем дворянским комитетам, которые совершали свой «законный» грабеж в 60-х годах... Это был бы именно «радикальный пересмотр аграрных отношений», о котором говорит программа группы «Освобождение труда»^[23].

Формулируя столь осторожно свою позицию, Ульянов отнюдь не отказывался от прежней своей мысли о том, что «чем больше земли получили бы крестьяне при освобождении и чем дешевле бы они ее получили, тем быстрее, шире и свободнее шло бы развитие капитализма в России, тем выше был бы жизненный уровень населения...». Именно так написал он в ответ на критику Павлом Скворцовым «Развития капитализма в России»^[24].

В общем и целом программа РСДРП приобретала все более четкие и зримые очертания. Теперь надо было ее обсудить, а потом... Вот о том, как ее обсуждать и особенно - что делать потом, ясности как раз и не было.

Прежде, когда среди социал-демократов не существовало принципиальных разногласий или, во всяком случае, они не делали погоды, объединение являлось результатом налаживания связей и соглашения между всеми организациями и группами без каких-либо разборок (сегодня такое объединение назвали бы «моделью консенсуса»). Но когда разборки уже начались и под флагом социал-демократии действовали самые разнородные элементы, необходимо было понять сам принцип соединения в партию.

В 1894 году, в полемике со Струве, Ульянов написал: «По каким признакам судить нам о реальных «помыслах и чувствах» реальных личностей? Понятно, что такой признак может быть лишь один: действия этих личностей, - а так как речь идет только об общественных «помыслах и чувствах», то следует добавить еще: общественные действия личностей...»^[25] Но чтобы судить по действиям, то есть по делам, надо, видимо, предложить и само общее дело.

Трудно сказать, вспоминал ли Ульянов давний самарский опыт Скляренко, пытавшегося уговорами склонить «вождей» местных, довольно пестрых кружков к объединению. «Консенсуса» тогда не вышло. И уговоры завершились общей пьянкой и головной болью на следующий день. Но вполне возможно, что от той поры могли остаться и другие воспоминания...

В свое время Владимир не раз встречал на Волге ватаги бурлаков. В отличие от случайных компаний, возникающих на почве веселого времяпрепровождения, ватаги создавались для конкретного дела - тянуть баржу. Именно способность к такой «тяге» и определяла подбор людей. Это тот тип организации, который создается прежде всего для совместного действия и под конкретное дело.

Ульянов считал, что таким общим делом, способным вытащить партию из болота «экономизма», сплотить ее идейно и организационно, могло бы стать издание общероссийской нелегальной газеты.

Идея эта, судя по всему, возникла летом 1899 года в ходе переписки Владимира Ильича с А. Н. Потресовым. Прежняя дружба Александра Николаевича со Струве, особенно после его разрыва с Калмыковой, ушла в прошлое. Статьи Петра Бернгардовича с резкими нападками на Плеханова порой приводили его просто в «бешенство». И Потресов настаивал на решительном размежевании с «критиками» вообще и Струве - прежде всего.

В письме 27 июня 1899 года Ульянов ответил ему, что «если «критики» вызовут окончательную размежевку», то в легальных журналах вроде «Начала» или «Жизни» - «ее не выйдет и не может выйти: выйдут лишь частные статьи против «критиков» марксизма. Нужна же для нее именно 3-го рода литература...». То есть не легальный журнал или нелегальные листки и брошюры, а регулярно выходящая нелегальная газета - орган партии. «Только тогда, наконец, - написал Владимир Ильич, -Оепоззеп будут размежеваны с «посторонними» «наездниками» и только тогда никакие личные причуды и теоретические «сногсшибательные открытия» не будут создавать смуты и анархии»^[26].

К концу года идея эта была продумана Ульяновым во всех деталях. Он обсуждал ее в переписке с Потресовым и Мартовым, в беседах с Крупской, Кржижановским и другими товарищами по ссылке. Окончательно она была сформулирована им в статьях «Наша ближайшая задача» и «Насущный вопрос».

Именно на страницах «правильно выходящего и тесно связанного со всеми местными группами органа партии» мог бы развернуться обмен мнениями вокруг программы партии. Такая полемика помогла бы выяснить, «в чем собственно состоят разногласия, насколько они глубоки, есть ли это разногласия по существу или разногласия в частных вопросах, мешают ли эти разногласия совместной работе в рядах одной партии или нет»^[27].

Но не только проведение коллективного обсуждения программных вопросов занимало Ульянова. Не менее важными были организационные проблемы. И если в области теории российские социал-демократы постоянно обращали свои взоры на Запад, то при решении организационных задач, как выразился Владимир Ильич, «готовых образцов нам искать негде», ибо «русское рабочее движение поставлено в совершенно иные условия, чем западноевропейское. Было бы очень опасно впадать на этот счет в какие-либо иллюзии»^[28].

На просторах России - от Петербурга до Кавказа и от Польши до Красноярска - существовали уже десятки социал-демократических групп. Та же ссылка достаточно наглядно демонстрировала широчайшую географию распространения марксистских идей в стране. И эти группы не только существовали, но и работали: по мере сил вели агитацию, выпускали листки, руководили стачками. Но при такой сугубо местной работе особой потребности в соединении с другими группами или вообще не возникало, либо она носила чисто умозрительный характер. «Вопрос, следовательно, стоит о том, - писал Ульянов, - следует ли ту работу, которая уже ведется, продолжать вести по-«кустарному» или следует сорганизовать ее в работу одной партии...»^[29]

Совместное издание «правильно выходящего и тесно связанного со всеми местными группами органа партии» как раз и могло стать тем делом, которое обеспечило бы сплочение разрозненных организаций. Регулярное корреспондирование, участие в обсуждении общих вопросов, постановка, как говорили немцы, нелегальной «красной почты», обеспечивающей переправу через границу и распространение газеты по стране, - все это создавало бы систему связей, выводило работу групп за «местные» рамки, координировало ее с деятельностью целого, придавало общероссийский характер.

Открывались и широкие возможности для той самой «специализации», которая помогла бы партии избежать излишних жертв. Одни члены партии занимались бы развозкой газеты по России, другие - разноской по городам, третьи - устройством конспиративных квартир, четвертые - пересылкой корреспонденции, пятые - сбором средств и т. д. «Такая специализация требует, мы знаем это, - писал Ульянов, - гораздо большей выдержки, гораздо больше уменья сосредоточиться на скромной, невидной, черной работе, гораздо больше истинного героизма, чем обыкновенная кружковая работа»^[30].

У европейских рабочих, заключал Владимир Ильич, «есть кроме газет масса других способов публичного проявления своей деятельности, других способов организации движения: и парламентская деятельность, и выборная агитация, и народные собрания, и участие в местных общественных учреждениях... и пр. и пр. У нас заменой всего этого, но именно всего этого, должна служить - пока мы не завоевали политической свободы - революционная газета, без которой у нас невозможна никакая широкая организация всего рабочего движения»^[31].

«Лев Толстой где-то писал, - вспоминает Крупская, - что едущий первую половину дороги думает о том, что он оставил, а вторую - о том, что ждет его впереди. Так и в ссылке. Первое время больше подводились итоги прошлого. Во второй половине больше думалось о том, что впереди. Владимир Ильич все пристальнее и пристальнее думал о том, что нужно делать, чтобы вывести партию из того состояния, в которое она пришла... Перестал спать, страшно исхудал. Бессонными ночами обдумывал он свой план во всех деталях... Чем дальше, тем больше овладевало Владимиром Ильичем нетерпение, тем больше рвался он на работу»^[32].

Считать дни до окончания ссылки он стал чуть ли не с лета. В июне Ульянов пишет Потресову: «Мой срок кончается

29.1.1900. Только бы не прибавили срока - величайшее несчастье, постигающее нередко ссыльных в Восточной Сибири. Мечтаю о Пскове. А Вы о чем?»^[33]

Опасения насчет «прибавки» не были безосновательными. В начале 1899 года Анатолия Ванеева обвинили в содействии побегу В. П. Акимова (Махновца). Доказательств не было, но срок ссылки ему продлили на два года. И только смерть избавила Ванеева от перевода в одну из северных деревень на пути к Туруханску. А в декабре того же года сдали на два года в солдаты для прохождения воинской службы Михаила Сильвина...

Владимир Ильич знал, что в его деле лежит рапорт исправника губернатору о самовольной поездке в Минусинск осенью 1897 года. Помнил он и о неожиданном обыске 2 мая 1899 года. На заблаговременно посланное Крупской прошение - разрешить ей провести остаток ссылки в Пскове ответа не поступало. Так что поводов для беспокойства вполне хватало.

30 декабря приехал погостить Курнатовский. Вместе встретили Новый год, а для детворы устроили невиданную в сих местах диковину - елку. 3 января появился Василий Старков, и по его приватным сведениям никаких «задержек» с окончанием срока вроде бы не предвиделось. А уже 12 января Владимир Ильич пишет ему в Минусинск: «Из волости сообщают (приватным и окольным путем), что пришла бумага о моем освобождении и об отправке Нади в «Уфимский город»^[34].

«Наконец-то вопрос выяснился: можно ехать в Россию, -пишет Крупская Марии Александровне 19 января 1900 года, -прибавки срока не предвидится. Вещи отправляем 28-го, а 29-го двигаемся сами. Едем компанией: с В. В. [Старковым] и Ольгой Александровной [Сильвиной]... Выедем из Минусы, вероятно, 30-го... Теперь у нас только и разговору, что о дороге. Книги уложили в ящик и свесили, выходит около 15-ти пудов. Книги и часть вещей отправляем транспортом, впрочем, вещей у нас будет, кажется, не очень много... Отъезд так уж близко, что мама сегодня собиралась было стряпать в дорогу пельмени. Нам советуют брать в дорогу непременно пельмени, остальное все замерзнет. Вот мама и собирается настряпать уйму этого снадобья, без жиру и луку»^[35].

А вот без слез не обошлось. «Рекой по ночам разливалась Паша, ставшая за два года настоящей красавицей, - вспоминала Крупская, - Минька суетился, перетаскивая к себе домой остающуюся бумагу, карандаши, картинки и пр., приходил Оскар Александрович, садился на кончик стула, видимо, волновался, принес мне подарок - самодельную брошку в виде книги с надписью «Карл Маркс»... заглядывали то и дело в комнату хозяйка или соседка, недоумевала наша собака, что весь этот переполох должен означать, и ежеминутно отворяла носом все двери, чтобы удостовериться, все ли на месте...»^[36]

29 января - день в день - выехали в Минусинск. Паша поехала провожать, благо возчиком был ее брат, прихватили и собаку Женьку. «Доехали до Минусы... Там уже собралась вся наша ссыльная братия, - рассказывает Крупская, - было то настроение, которое бывает, когда кто-нибудь из ссыльных уезжает в Россию... Думали о России, а говорили так, о всякой пустяковине. Барамзин подкармливал бутербродами Женьку, которая оставалась ему в наследство, но она не обращала на него внимания, лежала у маминых ног и не сводила с нее глаз... Наконец, урядившись в валенки, дохи и пр., двинулись в путь»^[37].

Ехали на лошадях в двух крытых санях-кошевках. В одни сел Владимир Ильич и Старков, в другие - Надежда Константиновна с матерью и Ольга Сильвина. Но на первой остановке, когда выяснилось, что женщинам тесновато, Крупскую пересадили к Старкову, а Ульянов устроился с ямщиком на облучке. «На лошадях 300 верст по Енисею, день и ночь, благо луна светила... Мчались вовсю, - пишет Надежда Константиновна, - и Владимир Ильич - он ехал без дохи, уверяя, что ему жарко в дохе, - засунув руки во взятую у мамы муфту, уносился мыслью в Россию...»^[38]

Примечания

1. ↑ Ленин Н. (В. Ульянов). Собр. соч. Т. 1. С. 666.
2. ↑ См. там же. С. 665.
3. ↑ См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 55. С. 168, 175.
4. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 4. С. 167.
5. ↑ Там же. С. 168.
6. ↑ См. там же. С. 175-176.
7. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 4. С. 172, 173.
8. ↑ Сильвин М. А. Ленин в период зарождения партии. С. 189.
9. ↑ Лепешинский П. Н. На повороте. С. 114-115.
10. ↑ См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 46. С. 479.
11. ↑ Там же. Т. 4. С. 183, 184.
12. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 617.
13. ↑ Там же. Т. 4. С. 220.
14. ↑ Там же. С. 184.
15. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 4. С. 220.
16. ↑ См. там же. С. 216.
17. ↑ Там же. Т. 2. С. 460; Т. 4. С. 216.
18. ↑ Там же. Т. 2. С. 461.
19. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 4. С. 223.
20. ↑ Там же. С. 264.
21. ↑ Там же. С. 223, 224.
22. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 4. С. 228-229, 231, 233.
23. ↑ Там же. Т. 1. С. 299; Т. 4. С. 222, 235.
24. ↑ Там же. Т. 3. С. 628.
25. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 423-424.
26. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 46. С. 32, 33.
27. ↑ Там же. Т. 4. С. 191,215.
28. ↑ Там же. С. 190.
29. ↑ Там же. С. 193.
30. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 4. С. 195.
31. ↑ Там же. С. 192.
32. ↑ Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 1. С. 232.
33. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 46. С. 32.
34. ↑ Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 1. С. 240.
35. ↑ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 55. С. 180, 181.
36. ↑ Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 1. С. 233.
37. ↑ Там же.
38. ↑ Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т. 1. С. 233; Сильвин М. А. Ленин в период зарождения партии. С. 202, 203.