Детство Володи
Наш вождь Владимир Ильич Ульянов (Ленин) родился 10(22) апреля 1870 года на Волге, в городе Симбирске, переименованном теперь в честь его в Ульяновск.
А. И. УЛЬЯНОВА. Детские и школьные годы Ильича, стр. 5.
...В метрической книге Николаевской церкви города Симбирска, за тысяча восемьсот семидесятый год в апреле месяце под № 8 записано: Владимир родился 10-го, а крещен 16-го числа апреля. Родители его: коллежский советник Илья Николаев Ульянов и законная жена его, Мария Александровна, оба православного исповедания. Воспреемниками ему были: действительный статский советник Арсений Федоров Белокрысенко [1] и вдова коллежского асессора[2] Наталья Иванова Ауновская.
Из метрического свидетельства В. И. ЛЕНИНА. Центральный музей В. И. Ленина.
Он (Симбирск. — Сост.) стоит на высоком берегу Волги и окружен со всех сторон фруктовыми садами, ослепительными в своем бело-розовом весеннем уборе. Крутые склоны, спускающиеся к реке, покрыты целым лесом яблонь, груш и вишен, кустами смородины, барбариса и крыжовника. Эти сады доходят до самой воды. Под городом, на берегу, раскинулась слободка с хлебными амбарами и складами волжской пристани. От пристани наверх, в город, вьется между садами проезжая дорога. Сады между собой разделены плетнями, и наверху, где они кончаются, простой плетень отделяет сады от Венца.
Как с палубы воздушного корабля, открывается широкий вид с Венца на Волгу с ее караванами баржей и плотов, с песчаными отмелями и берегами, на которых горят костры рыбаков, на заливные луга и зеленые заволжские дали, на весь простор и необъятность бесконечных лесов и степей.
Здесь, в этом тихом городе с цветущими садами, на берегу могучей, широкой реки родился Владимир Ильич Ульянов-Ленин.
Д. М. АНДРЕЕВ, стр. 3.
...Мы (то-есть семья Ульяновых. — Сост.)... поселились во флигеле во дворе дома Прибыловского на Стрелецкой улице. В этой квартире 10 апреля 1870 г. родился брат Владимир. Осенью того же 1870 г. семья наша перебралась в верхний этаж дома того же хозяина на улицу, где прожила до 1875 г. [3].
Дом этот был тогда последним по Стрелецкой улице, упиравшейся в площадь с тюрьмой, которая выходила главным фасадом на так называемый “Старый венец”, — высокий берег Волги со сбегавшими вниз фруктовыми садами. В противоположность “Новому венцу”, — части нагорной набережной в центре города, с бульваром из неизбежной акации, с беседкой и музыкой, по праздникам служившему местом прогулки чистой публики, — “Старый венец” был совершенно дикой окраиной города. Здесь стояла лишь пара скамеек над обрывом к Волге; по праздникам звучала гармоника, земля усердно посыпалась скорлупами подсолнечников и семечками рожков, —- любимого тогдашнего лакомства, немало попадалось голов и хвостов воблы, — главной снеди всех волжан. На пасху сюда выходили катать яйца, и “Старый венец” пестрел яркими платьями и красными рубахами местных обывателей. Водружалась карусель, нестройно, перебивая одна другую, звучали гармоники, сновали продавцы рожков, семечек и маковок. И публика веселилась почти непосредственно под завистливыми взорами обитателей тюрьмы.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (“А. И. Ульянов”, стр. 36—37).
У колыбели маленького Володи, по рассказам моей матери и старшей сестры Любы, тетя Маша (т. е. Мария Александровна.—Сост.) пела песню, слова которой всем нравились. Я помню, как позднее в Кокушкине декламировали и напевали отдельные строчки этих стихов.
Вот несколько строк из них:
А тебе на свете белом
Что-то рок пошлет в удел?
Прогремишь ли в мире целом
Блеском подвигов и дел?;Вождь любимый, знаменитый,
В час невзгоды роковой
Будешь крепкою защитой
Стороны своей родной.
. . . . . . . . . .
Иль тебе по воле рока
Будет дан высокий ум,
И поведаешь ты много
Плодоносных новых дум,Неподкупен, бескорыстен
И с сознаньем правоты,
Непоборной силой истин
Над неправдой грянешь ты...
Автора этих стихов, к сожалению, установить не удалось.
Н. ВЕРЕТЕННИКОВ, стр. 29—30.
Няня Варвара Григорьевна, крестьянка Пензенской губ[ернии], жила у Ульяновых 20 лет [4]. Она вынянчила Владимира Ильича…
Из путеводителя по Дому-музею В. И. Ленина в Ульяновске. Под редакцией А. И. Ульяновой-Елизаровой. М.—Л., 1931, стр. 34.
Самый веселый и живой элемент в семействе составляли Владимир и Ольга... Целый день можно было слышать, как Ольга пела, прыгала на одной ножке, вертелась, танцевала или играла с Володей, который, мне кажется, больше всех доставлял хлопот матери и старшей сестре. Он был самый живой и шаловливый из детей Ульяновых. Как сейчас вижу его в ситцевой рубашечке и широких шароварах, шалившего или поддразнивавшего Ольгу.
Воспоминания Г. НАЗАРЬЕВОЙ. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.
Семья, в которой вырос Владимир Ильич, была очень дружна. Он был третьим ребенком, очень шумным, с бойкими, веселыми карими глазами.
Володя и его сестра Оля, которая была на полтора года моложе его, росли очень живыми и бойкими детьми. Они любили шумные игры и беготню. Особенно отличался этим Володя, который обычно командовал сестренкой. Так, он загонял Олю под диван и потом командовал: “Шагом марш из-под дивана!”
Бойкий и шумный везде, Володя кричал громко и на пароходе, на котором вся семья собралась, чтобы ехать на лето в деревню Казанской губернии.
— На пароходе нельзя так громко кричать, — говорит ему мама.
— А пароход-то ведь и сам громко кричит, — отвечает не задумываясь и так же громко Володя.
Если бывало, что Володя или Оля расшалятся чересчур, мама отводила их для успокоения в папин кабинет и сажала на клеенчатое кресло — “черное кресло”, как они называли его. Они должны были в наказанье сидеть в нем, пока мама не позволит встать и идти опять играть. Раз на “черное кресло” был усажен Володя. Маму кто-то отозвал, и она забыла о Володе, а потом, спохватившись, что слишком долго не слышит его голоса, заглянула в кабинет. Володя все так же смирно сидел в “черном кресле”, но только крепко спал.
Игрушками он мало играл, больше ломал их. Так как мы, старшие, старались удержать его от этого, то он иногда прятался от нас. Помню, как раз, в день его рождения, он, получив в подарок от няни запряженную в сани тройку лошадей из папье-маше, куда-то подозрительно скрылся с новой игрушкой. Мы стали искать его и обнаружили за одной дверью. Он стоял тихо и сосредоточенно крутил ноги лошади, пока они не отвалились одна за другой...
Читать Володя выучился у матери лет пяти. И он и сестра Оля очень полюбили чтение и охотно читали детские книги и журналы, которые в изобилии получал наш отец. Стали они скоро читать и рассказы из русской истории, заучивали наизусть стихи...
Любимым стихотворением Володи, когда ему было лет семь-восемь, была “Песня бобыля”, и он с большим азартом и задором декламировал:
Богачу-дур-раку
И с казной не спится, —
Бедняк гол, как сокол,
Поет, веселится.
Верно, она ему по душе пришлась.
Особо любимых книг у Владимира Ильича в детстве не было. Охотно читал он журнал “Детское чтение”. Начитавшись, он бежал с сестрой играть, причем... любил больше шумные, подвижные игры. Летом они бежали во двор и в сад, лазали на деревья, играли вместе с нами, двоими старшими, в “черную палочку” (теперь эта игра называется, кажется, “палочкой-застукалочкой”). Володя очень любил эту игру, а позднее — крокет. Зимой катался на санках с горы, которую устраивали у нас во дворе, и играл в снежки с товарищами”…
...Володя был большим шалуном и проказником, но его хорошей стороной была правдивость: нашалит и всегда признается. Так, в возрасте пяти лет он сломал раз у старшей сестры линейку, которую она только перед тем получила в подарок. Он сам прибежал со сломанной линейкой сказать ей об этом; а когда она спросила, как это случилось, сказал: “Об коленку сломал”, приподнимая ногу и показывая, как это произошло.
— Хорошо, что он не делает ничего исподтишка, — говорила мать.
Раз, впрочем, она рассказала, что и этот грех с ним однажды случился. Она чистила в кухне яблоки для пирога; кучка яблочной кожуры лежала на столе. Володя вертелся подле и попросил кожуры. Мать сказала, что кожуру не едят. В это время кто-то отвлек ее; когда она повернулась опять к своей работе, Володи в кухне уже не было. Она выглянула в садик и увидела, что Володя сидит там, а перед ним, на садовом столике, лежит кучка яблочной кожуры, которую он быстро уплетает. Когда мать пристыдила его, он расплакался и сказал, что больше так делать не будет.
— И действительно, — говорила мать, — он больше ничего не брал тайком.
Другой раз, когда ему было восемь лет, он скрыл одну свою проделку. Он был взят отцом вместе со старшими в первый раз в Казань, чтобы ехать оттуда в деревню Кокушкино, к тете. В Казани, в квартире тети, он, разбегавшись и разыгравшись с родными и двоюродными братьями и сестрами, толкнул нечаянно маленький столик, с которого упал на пол и разбился вдребезги стеклянный графин.
В комнату вошла тетя.
— Кто разбил графин, дети? — спросила она.
— Не я, не я, — говорил каждый.
— Не я, — сказал и Володя.
Он испугался признаться перед мало знакомой тетей, в чужой квартире; ему, самому младшему из нас, трудно было сказать: “я”, когда все остальные говорили легкое: “не я”. Вышло, таким образом, что графин сам разбился. Прошло два или три месяца. Володя давно уже уехал из Кокушкина и жил опять в Симбирске. И вот раз вечером, когда дети уже улеглись, мать, обходя на ночь их кроватки, подошла и к Володиной. Он вдруг расплакался.
— Я тетю Аню обманул, — сказал он, всхлипывая: — я сказал, что не я разбил графин, а ведь это я его разбил.
Мать утешила его, сказав, что напишет тете Ане и что она, наверное, простит его.
А Володя показал этим, что ложь ему противна, что хотя он солгал, испугавшись признаться в чужом доме, но не мог успокоиться, пока не сознался.
А. И. УЛЬЯНОВА. Детские и школьные годы Ильича, стр. 6—14
...В шести-семилетнем возрасте он (Александр Ильич, старший брат Владимира Ильича. — Сост.) собирал одно время все театральные афиши и раскладывал их порою на полу. Остался в памяти как раз Володя, всегда шаловливый и резвый; он побежал, несмотря на запрет, на этот ковер, стал топтать афиши, измял и изорвал несколько из них, пока мать не увела его. Саша, глубоко возмущенный, стал постепенно складывать свои сокровища...
Даже такой самоуверенный, резвый и проказливый мальчик, как Володя, лишь в раннем детстве проявлял по отношению к Саше выходки вроде вышеописанной. С наступлением некоторой сознательности — так, лет с 5—б — старший брат стал для него высшим авторитетом, предметом горячей любви и подражания. О чем бы в те годы ни спросили Володю, он отвечал неизменно одно: “как Саша”. Помню, как мы трунили над ним, как ставили его иногда в намеренно неловкое положение, ничто не помогало.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (“А. И. Ульянов”, стр. 40).
...Все семейство (Ульяновых. — Сост.) провело в нашем именьи “Назарьевка” при селе Ново-Никулино около 6-ти недель. В их распоряжение предоставили большую канцелярию мужа и его “камеру” мирового судьи, которую на летнее время перевели в пустую школу в Ново-Никулине. Провели время они у нас очень приятно, особенно дети... Старшие дети много читали, а маленькие целыми днями бегали по саду. Утренний чай, по своему желанию, пили одни в своем помещении, и дети всегда бывали очень рады, когда им к чаю приносили свежее домашнее печенье.
Воспоминания Г. НАЗАРЬЕВОЙ. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.
...В Симбирске даже в раннем детстве он (Володя. — Сост.) много читал. Книги он брал в Карамзинской библиотеке, куда ходил со своей старшей сестрой, Анечкой.
Шутя, Анечка спросила меня:
— А что, Коля, рассказывал тебе Володя, как он в библиотеку ходил?
— Нет, не говорил. А что?
— Ты его расспроси. Это интересно.
Володя не сразу и не очень охотно рассказал, что по дороге в библиотеку на улице ему попадались гуси, которых он дразнил. Гуси, вытягивая шеи, нападали на него. И когда эта атака принимала слишком настойчивый характер, он ложился на спину и отбивался ногами.
— Почему же не палкой? — задал я вопрос.
— Палки под рукой нет. Впрочем, все это пустяки, дурачество...
Н. ВЕРЕТЕННИКОВ, стр. 15—16.
...Он (Володя. — Сост,) удивительно хорошо, сознательно читал. Это их семейная традиция. Родители подбирали книги и руководили чтением детей. Страсть к чтению у В.И. сохранилась до конца. Через чтение дети очень рано получили разнообразные знания и общее развитие.
В. А. КАЛАШНИКОВ. Домашний учитель Ильича. “Огонек”, 1926, № 7.
Дом (Ульяновых.—Сост.) [5]был деревянный, одноэтажный с антресолями, т. е. наверху непосредственно под крышей, рядом с чердаком, было несколько маленьких комнат, выходивших окнами во двор.
Фасадом дом выходил на Московскую улицу, тогда пыльную и грязную, с деревянными тротуарами. Если идти от центра города на запад, к реке Свияге, дом был с левой стороны улицы. Внизу было пять больших комнат (с востока на запад), зала, кабинет отца, так называемая проходная, мамина комната и столовая, кроме того, было две прихожих (с востока и с запада). Внизу же на запад была кухня, через холодные сени. Наверху в антресолях были четыре маленькие комнаты: две к западу — Анина и детская, и две к востоку — Саши и Володи. Обе эти половины антресолей имели две внутренние лестницы, связывавшие верх с низом через две прихожие. Летом же обе половины антресолей соединялись между собой также балконом между Аниной и Сашиной комнатами.
Дм. УЛЬЯНОВ. Детские годы Владимира Ильича. “Красная Новь”, 1938, № 5, стр. 141.
Обстановка (в доме Ульяновых. — Сост.) была самая простая, какая вообще часто встречалась у разночинцев средней руки, многое покупалось по случаю, вообще определенного характера не было. Портретов и картин на стенах не было, вообще обстановка носила пуританский характер. Объясняется это отчасти вкусами и образом жизни Ильи Николаевича, отсутствием средств и отчасти и художественного образования, вообще в Симбирске того времени не имевшегося.
Так как Мария Александровна была очень хорошая музыкантша, любившая _и хорошо понимавшая музыку, то музыка в семье значила многое, но в других отраслях искусства подготовки не было. Были географические карты, отец приобрел их для детей... Для детей выписывались журналы, была коллекция производств шелка, шерсти, бумаги и т. п., был еще зоологический атлас...
В семье большое значение имели книги, их было много...
Протокольная запись выступления А. И. УЛЬЯНОВОЙ-ЕЛИЗАРОВОЙ на заседании комиссии по реставрации дома В. И. Ленина, 16 июня 1929 года.
Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске (публикуется впервые).
В столовой во время обеда мама сидела у западного конца стола, папа у восточного. По правую руку папы сидел Саша. Около мамы сидели мы, маленькие, — я и Маня. У остальных постоянных мест не было, я их не помню...
В столовой на стол часто ставился букет цветов; весной, например, всегда стоял букет сирени, и ребята искали в нем “счастье”, т. е. цветки с пятью и больше лепестками.
Д. И. УЛЬЯНОВ в записи А. Каверзиной. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.
При нем (то-есть при доме. — Сост.) был большой зеленый двор и молодой, но довольно обширный садик, большей частью фруктовый. Все место тянулось на целый квартал, и калитка в заборе сада давала возможность выйти на следующую, Покровскую, улицу. Окраинные, заросшие сильно травой улицы, прелестный цветник, которым заведывала мать, изобилие ягод и плодов, а также близость реки Свияги, куда мы ходили ежедневно купаться, делали этот уголок недурным летним пребыванием (конечно, воздух был все же городской, с деревней не могло сравниться). Мы подолгу гуляли в теплые летние вечера или сидели на увитой цветами терраске, а в особенно душные ночи вытаскивали на нее матрацы и спали на ней.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (“А. И. Ульянов”, стр. 57).
Садик был большей частью фруктовый: в нем были яблони, вишни и ягодные кусты различных сортов. Был также хорошенький цветник. Всем этим заведовала мать, очень любившая садоводство. Рабочих рук, кроме нанимаемых иногда для окопки яблонь и тому подобных трудных весенних или осенних работ, не было. Мы все помогали.
Помню летние вечера после сухих, жарких дней и всех нас с лейками, с ведрами, с кувшинами — со всякой посудой, в которую можно было набрать воды, накачивающими воду из колодца и путешествующими в сад к грядкам и обратно. Помню, как быстро мчался оттуда с пустой лейкой Володя.
Лакомились мы вволю ягодами и фруктами. Но это происходило не беспорядочно, известная дисциплина была и тут. Так, нам разрешалось, когда яблоки поспевали, подбирать и есть так называемую “падаль”, то-есть упавшие на землю подточенные червем яблоки, но с деревьев мы не срывали. Затем был известный порядок: с каких деревьев есть раньше — скоропортящиеся сорта, — а какие собирать для варенья и на зиму. И в результате мы ели вдоволь в осенние месяцы и у нас хватало на всю зиму.
Помню, как все мы были возмущены одной гостьей-девочкой, которая попыталась показать нам свою удаль тем, что с разбегу откусила от яблока на дереве и промчалась дальше. Нам было чуждо и непонятно такое озорство. Точно так же и с ягодами: нам указывались гряды клубники, или части малинника, или вишневого лесочка, где мы могли “пастись”, оставляя нетронутыми более поздно созревающие или предназначенные на варенье части ягодника. Помню, как удивлялись знакомые, видя, что три стройных вишневых дерева близ беседки — место вечернего чая летом — устояли, все осыпанные ягодами, до 20 июля (день именин отца) и что при всей доступности их и обилии ягод никто из детей не тронул их.
— Дети могут кушать ягоды в другой части сада, а эти деревья я просила их не трогать до двадцатого, — говорила мать.
Мать наша умела поддерживать дисциплину, никогда излишне не стесняя нас. Это имело большое значение в воспитании всех нас.
А. И. УЛЬЯНОВА. Детские и школьные годы Ильича, стр. 29—30.
Около... садовой калитки на дворе был колодец, из которого вода качалась ручным насосом для поливки сада. Вода в этом колодце была очень жесткая и годилась, кроме поливки сада, только для мытья полов. Питьевая вода доставлялась с реки Свияги водовозом. Слева от колодца был небольшой флигель в три окошечка, выходившие в сад... Флигель обычно сдавался внаймы, только одно лето, во время ремонта дома, флигель занимали мы, а кухоньку при нем Саша использовал под химическую лабораторию.
Через весь сад, от садовой калитки до Покровской улицы, шла так называемая большая аллея, делившая сад на две равные половины... В конце аллеи росла одна осинка с вечно трепещущими листьями. Аня ее почему-то очень любила, и мы прозвали ее “Анина осинка”. Кроме этой большой аллеи, вокруг всего сада вдоль заборов с соседними участками были четыре узенькие аллейки с прочно установившимися у нас в детстве названиями: “Черный Бор” с густою сиренью и развесистыми вязами, “Желтый Бор” с густой акацией, “Красный Бор” с большим деревом колючего боярышника и даже “Грязный Бор”, ввиду обилия там, благодаря неопрятному соседству [6], всякого мусора, — бумажек, пустых бутылок и пр...
Кроме серебристых тополей и единственной осинки, и саду было несколько ветвистых вязов, на которые мы нее охотно лазили во время своих игр, было также много кустов сирени, но больше всего обыкновенной желтой акации, которой, по существу, был обсажен по краям весь сад.
Из фруктовых деревьев были преимущественно яблони. Больше всего было “аниса” (приволжский сорт яблок), затем “белый налив”, “аппорт” и несколько деревьев с очень вкусными яблоками под названием “черное дерево”. Помню, что яблоки с этого черного дерева мама всегда берегла, главным образом, для папы. Была еще одна яблоня в конце сада под названием “дичок”, у детей переделанное “дьячок”. Дерево обычно было густо усыпано маленькими, но очень вкусными плодами. Бывало кто раньше утром встанет, мерным бежит собирать урожай, т. е. упавшие на землю яблоки, и потом делится с. другими. С деревьев рвать не полагалось до определенного срока. И я не помню с нашей стороны ни одного правонарушения в этом смысле. Кроме яблок, было две-три груши и несколько вишневых деревьев, густой малинник, кусты крыжовника и смородины... Было также несколько грядок клубники, с которыми мать подолгу возилась, пересаживая кустики, удобряя землю, и с поливкой. В поливке сада, а иногда и в уборке его, принимали участие все дети. Это была, так сказать, общественная нагрузка, от которой никто никогда не отказывался, наоборот, скорее было соревнование.
Около колодца во дворе стояла большая кадка, другая такая же кадка стояла в цветнике. От нас требовалось, особенно в жаркое летнее время, чтобы обе эти кадки были заблаговременно наполнены водой, чтобы можно было поливать цветы рано утром, что часто делала мать сама. По вечерам же брались за работу все вместе. Обычно один кто-нибудь качает воду из колодца, другие с лейками и ведрами разносят ее к месту назначения. Бывало, приходит иногда отец, и работа кипит вовсю. Если качаешь воду из колодца, не хочется уступать другому, покуда не натрешь мозолей на руках, лишь бы побольше наполнять бочку водой, не отстать от других.
Дружная, спорая бывала работа!
Когда решали пить чай в беседке, то также дружно брались все за работу, — Саша бывало тащит в сад самовар, другие несут, что кому под силу, дети по нескольку раз бегают в дом и обратно в сад, в беседку. Обычно было принято, чтобы прислугу не беспокоить этим делом, а все делать самим. Обычно в нашей семье вечерний чай соединялся с холодным ужином, так что возни с этими чаепитиями в беседке было немало. По окончании чаепития на всех также хватало работы — девочки помогали матери мыть посуду, мы уносили из беседки все обратно домой.
Дм. УЛЬЯНОВ. Детские годы Владимира Ильича. “Красная Новь”, 1938, № 5, стр. 141 — 142.
В старину был обычай весною выпускать на волю птичек. Володя любил этот обычай и просил у матери денег, чтобы купить птичку, а потом выпустить ее... В клетке у него был как-то, помню, реполов. Не знаю, поймал он его, купил или кто-нибудь подарил ему, помню только, что жил реполов недолго, стал скучен, нахохлился и умер. Не знаю уж, отчего это случилось: был ли Володя виноват в том, что забывал кормить птичку, или нет.
Помню только, что кто-то упрекал его в этом, и помню серьезное, сосредоточенное выражение, с которым он поглядел на мертвого реполова, а потом сказал решительно: “Никогда больше не буду птиц в клетке держать”.
И больше он действительно не держал их.
А. И. УЛЬЯНОВА. Детские и школьные годы Ильича, стр. 24.
В Симбирске Володя встретил меня очень радушно. Бегали мы во дворе и в саду, играли в пятнашки, горелки и черную палочку, но больше всего мне понравилась игра в солдатики. Володя сам вырезал их из бумаги и раскрашивал цветными карандашами. Было две армии: одна у Володи, другая у его младшего брата, Мити.
Солдатики стояли благодаря отогнутой у ног полоске бумаги. Размер этой полоски был строго установлен— одинаковый в обеих армиях, но различный для солдат и генералов. У последних полоски были тире, и поэтому они были более устойчивы. Армии строились в боевом порядке по краям большого стола, и начинался бой.
Стреляли горошинами, щелкая их пальцами. Бойцам, не падавшим от удара горошиной, выдавались ордена, разрисованные Володей. Чтобы позабавить меня и подразнить братишку, Володя незаметно для Мити острым гвоздиком прикалывал у некоторых солдатиков подставки к столу. Эти воины от ударов горошины легко сгибались, но не падали, а Митины солдаты и даже генералы валились. Это очень удивляло Митю. Он не догадывался о шутке брата и невероятно горячился, настойчиво стараясь сбить именно этих несокрушимых воинов.
Н. ВЕРЕТЕННИКОВ, стр. 8.
Играли обычно в столовой, где расстояния были промерены. Интересно, что Сашина армия были итальянцы под предводительством Гарибальди. Володина — американцы Авраама Линкольна из гражданской войны Севера с рабовладельческим Югом под командой генералов Гранта и Шермана. У Ани и Оли были испанские стрелки, боровшиеся с Наполеоном Бонапартом...
В детской литературе того времени отображалась очень ярко борьба негров против рабства, и тут характерно только то, что Володя своим выбором выражал свои симпатии Линкольну и его революционным генералам Гранту и Шерману, боровшимся против рабства негров в Южных штатах Америки. У Володи и Оли настольной книгой в то время была повесть Бичер-Стоу “Хижина дяди Тома”.
Дм. УЛЬЯНОВ. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.
На дворе и в саду у нас было много разных детских игр. Вспоминаю из раннего детства игру в лошадки, когда мы носились по двору я по аллейкам сада, один за кучера, другой за лошадь, соединившись веревочкой друг с другом. Володя был старше меня на четыре года, поэтому, когда он бегал за кучера, постегивая меня хлыстиком, все было хорошо, когда же я впрягал его в виде лошади, он очень быстро вырывался и убегал от меня. Догнать его я не мог и тогда, помню, я безнадежно сел на траву и стал говорить, что так играть нельзя, — он сильнее меня и когда ему вздумается убегает от меня, что никогда, мол, не бывает, чтобы лошадь убегала от кучера, а поэтому он должен бегать за кучера, а я за лошадь. На это Володя ответил: лошадь всегда сильнее человека, и ты должен уметь подойти к ней с лаской, покормить ее чем-нибудь вкусным, например, черным хлебом с солью, что, мол, лошади очень любят, и тогда лошадь не будет убегать от тебя и будет послушной...
Вспоминаю из раннего детства игру в “брыкаски”, которую выдумал, очевидно, Володя, когда ему было около восьми лет. Играл он, сестра Оля и я. Это, собственно, не была игра в обычном смысле слова, — никаких правил, ничего твердо установленного. Это была импровизация, фантазия в лицах и действиях.
Конечно, главным действующим лицом был Володя, его фантазия, его инициатива. В эту фантастику он вовлекал нас, младших: меня и Олю. Какую роль мы играли, что должны были делать? Заранее ничего не было предусмотрено. Володя сам свободно фантазировал и осуществлял эту фантазию в действиях. Что такое “брыкаска”? Это не то человек, не то зверь. Но обязательно что-то страшное и, главное, таинственное. Мы с Олей сидели на полу в полутемной зале нашего симбирского дома и с замиранием сердца ожидали появления брыкаски. Вдруг за дверью из-под дивана слышатся какие-то звероподобные звуки. Внезапно выскакивает что-то страшное, мохнатое, рычащее, это и есть брыкаска — Володя в вывернутом наизнанку меховом тулупчике. Может быть, брыкаска сердитая, злая, от нее нужно бежать, прятаться под диван или под занавеску, а то укусит или схватит за ногу, а может быть, она только по виду страшная, а на самом деле добрая и от нее совсем не надо бегать, можно даже с ней подружиться и приласкать ее. Этого никто не знает. Все зависит от ее настроения. Полумрак, мохнатое существо на четвереньках... Оно рычит и хватает тебя за ногу. Страшно! Возня, визг, беготня, громкое рычание брыкаски, то под диваном, то на диване, то в зале, то н совершенно темной прихожей. Затем внезапно обнаруживается, что брыкаска добрая, не кусается и не щипается и ее можно спокойно погладить по шерстке. И уже нисколько не страшно, даже очень весело, брыкаска выделывает удивительные номера и подплясывает, мы за ней, кто но что горазд...
Ясно, что для такой игры было совершенно необходимо, чтобы старших не было дома, а то всякий интерес пропадает, внесут в залу лампу, велят вылезать из-под дивана, а брыкаске в вывернутой шубе определенно влетит.
И вот помню, как большую радость, когда Володя и Оля таинственно сообщают мне, что сегодня вечером папа с мамой куда-то уходят, и мы будем играть “в брыкаски”.
Вообще у Володи в детстве была богатая фантазия, которая проявлялась в самых разнообразных играх. У меня остался в памяти, между прочим, такой случай: сидим мы вечером за большим столом и мирно и спокойно занимаемся какой-то стройкой домиков. Я соорудил из карт какой-то высокий дом, что-то, как мне показалось, необычайное и стал хвастаться перед ними. В это время входит няня и заявляет, к моему великому огорчению, что мама велит мне идти спать. Мне не хочется, начинаются обычные пререкания. Вдруг Володя, чтобы поддержать няню, произносит отчетливо, с напускным важным видом примерно следующую фразу: “Инженер мистер Дим перед своей поездкой в Америку представил нам замечательный проект многоэтажного здания, рассмотрением которого мы должны сейчас заняться. До свидания, мистер Дим!” Польщенный похвалой, я без всякого дальнейшего протеста отправляюсь с няней в путешествие.
В большом ходу была у Володи и Оли игра “в индейцев”, иногда и я принимал в ней участие. Научились читать Володя и Оля почти одновременно и читали в детстве одни и те же книжки. Вот под влиянием чтения про индейцев у них и создалась такая игра, когда они, изображая индейцев, то и дело прятались от взрослых и шушукались между собой, как бы скрывая что-то.
Помню, как-то однажды я забрел в глухой, заросший со всех сторон, уголок нашего сада и увидел там Олю сидящей в каком-то шалаше из хвороста, пол шалаша был устлан травой. Около шалаша лежала кучка мелко наломанного хвороста, посыпанного огненно-желтыми листиками шафрана. Это должно было изображать горящий костер, на котором в каком-то котелке или горшочке готовился обед. Над головой у Оли был пристроен большой зеленый лопух, изображавший головной убор индейца. Володя где-то промышлял охотой, она в ожидании его стерегла жилище и готовила еду. Оля дала мне понять, что все это тайна и рассказывать об этом старшим нельзя. Вскоре вернулся с охоты Володя, вооруженный луком и стрелами и тащивший какой-то косматый корень, долженствующий изображать убитого зверя. Володя рассказывал в подробностях, как он измучился в борьбе с этим зверем, как тот покусал и поцарапал его, прежде чем меткая стрела заставила, наконец, зверя свалиться замертво. При этом Володя рычал и ревел, как убитый им зверь, показывая нам этим, как было страшно и с каким трудом досталась ему победа. Кроме того, мы узнали из его рассказов, что ему причинили много хлопот также “белые” люди, которые ловили Володю арканом и хотели его убить или взять в неволю, что, пожалуй, еще страшнее смерти. Володя изображал, каким он подвергался опасностям и как, в конце концов, он устал и проголодался. Необходимо было сейчас же достать черного хлеба с солью для восстановления сил, и я был послан потому на кухню, но со строгим наказом не выдавать ничего “белым” людям и скрываться.
Помню, с какой таинственностью и важностью и выполнял данное мне поручение и как, насоливши два куска черного хлеба, я крался с этой добычей к шалашу, заметая свой след и уверенный, что никто меня не видит. Володя потом, подкрепившись, показывал нам свои новые стрелы, стреляя высоко в воздух, а я приносил ему обратно его замечательную стрелу с легкой лопаточкой на одном конце и тяжелым куском черного вара на другом.
Иногда, особенно в дождливую погоду, эти игры и индейцев переносились на сеновал, в каретный сарай и даже на чердак дома.
В правом углу двора, почти примыкая к саду, был так называемый каретный сарай. Раньше он, вероятно, служил прямому своему назначению, но при нас, так как у отца не было ни лошади, ни экипажей, он был просто складочным местом для всякой всячины. Этот сарай, большой и просторный, служил нам для детских игр. Редко кто из взрослых заходил в него, и поэтому мы чувствовали себя в нем уединенно и очень уютно. Там довольно низко висела трапеция, на которую, кроме Володи, лазили и мы с Олей, но главным образом на ней упражнялся Володя.
К нам в Симбирск приезжали иногда странствующие цирковые артисты, которые проделывали на площади Старого венца различные аттракционы, вроде, например, хождения по канату на большой высоте. Этот номер произвел на всех нас большое впечатление, и Володя с Олей решили проделывать то же самое у нас в каретном сарае. Достали толстую веревку, натянули ее метра на два над землей, и затем упражнялись поочередно в хождении “по канату”, причем обязательно подошвы натирались густо мелом и употреблялся шест для балансирования, как у настоящих актеров.
В каретном сарае Володю можно было часто застать за работой — он выделывал перочинным ножом из мягкой осокоревой коры лодочки, которые дарил младшей сестре Мане. Там же он мастерил себе при помощи топора и пилы ходули, на которых любил потом расхаживать большими шагами. Выпиливанием по дереву лобзиком Володя, в противоположность Саше, не занимался. Он не играл также в бабки...
На дворе между каретным сараем и погребом были устроены гигантские шаги, на которых все мы иногда катались. Чтобы Володя увлекался ими, я не помню. Скорее это можно оказать по отношению к крокету, в который Володя с Олей научились играть лучше других. Когда отец купил крокет, помню, как мы под руководством Володи взялись правильно устанавливать его. Между красным и черным колышками Володя туго натянул бечевку и потом, вымеривая точно расстояния молотком, намечал места для установки дужек и как особенно тщательно он устанавливал потом мышеловку.
Игрой в крокет одно время увлекались мы все, — играла и Аня, и ее подруга, молодая учительница, и даже папа, только Сашу очень редко удавалось оторвать от серьезной книги. Играли, строго придерживаясь установленных правил, из-за толкования которых иногда возникали горячие споры (как вообще часто случается в этой игре). Помню, что Володя играл лучше других и бывал непреклонен к нарушителям правил, но в то же время беспристрастным судьей в спорах. Когда партия затягивалась до темноты, прибегали к помощи бумажных фонариков, которыми освещали дужки. Употреблялись специальные выражения в соответствии с папиной службой, — шар отправился в уезд, или угнать этот шар подальше в губернию.
Дм. УЛЬЯНОВ. Детские годы Владимира Ильича. “Красная Новь”, 1938, № 5, стр. 142—145.
На лето мы уезжали в Кокушкино, — деревню Казанской губ[ернии], имение деда по матери, к которому съезжались по летам его замужние дочери с детьми. До 1875 г. поездки эти были ежегодными и были огромной радостью для нас. Задолго начинали мы мечтать о них, готовиться к ним. Лучше и красивее Кокушкина, — деревеньки действительно очень живописной,— для нас ничего не было... Думаю, что любовь к Кокушкину, радость видеть вновь эти места передались нам и от матери, проведшей там свои лучшие годы. Но, конечно, деревенское приволье и деревенские удовольствия, общество двоюродных братьев были и сами по себе очень привлекательными для нас
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (“А. И. Ульянов”, стр. 43).
Илья Николаевич и тетя Маша с детьми, приехав из Симбирска на пароходе, останавливались у нас в Казани и затем уже на лошадях отправлялись в Кокушкино. Ни в Казани, ни в Симбирске железной дороги тогда не было.
Володя садился обычно на козлы и шутил с ямщиком:
— А что, дядя Ефим, был бы кнут, а лошади пойдут?
Он вообще любил шутки, и крестьяне называли его “забавником”.
Один ямщик нюхал табак. Его спрашивают:
— Зачем нюхаешь?
— Это, — отвечает ямщик, указывая на тавлинку [7] с нюхательным табаком, — мозги прочищает.
Так как за понюшкой следует чиханье, то Володя говорил одно время, услышав какую-нибудь глупость: “чихни”, то-есть прочисть мозги...
На крутом берегу реки стоял так называемый “большой”, или “старый”, дом, а в нескольких метрах от него, через дорогу, — флигель...
Недалеко от флигеля раскинулась маленькая деревня с мельницей.
О деревне Кокушкино соседние крестьянки говорили так: “Смотрю я на вашу деревнюшку и думаю: что за чуда — така она махонька, да така развеселая”, разумея, вероятно, ее довольно красивое расположение на высоком берегу реки Ушни.
В болоте, окаймлявшем пруд у дома, в теплые летние вечера задавали концерты лягушки. В саду, расположенном рядом с флигелем, и на деревьях по берегу реки заливались соловьи.
В Кокушкине все было ветхо: в большом доме печи испорчены — не топились, крыша протекала, лодка дырявая, купальня тонула, мостки к ней проваливались. Не было средств поддерживать все в порядке.
Над этими недостатками мы подтрунивали, но они нисколько не смущали нас. Нам всем тогда казалось, что ничего красивее Кокушкина нет. Если кто-либо видел новые места, мы спрашивали:
— Ведь хуже Кокушкина?
...Размещались так: тетя Маша с мамой — в угловой комнате большого дома, Илья Николаевич — в кабинете, Володя со мной — в соседней комнате.
Володе нравилась эта комната тем, что в нее можно было проходить через окно.
Вполне узаконенный путь через окно был установлен и во флигеле, в среднюю большую комнату, где стоял самодельный биллиард с войлочными бортами. С северной стороны от дороги в эту комнату входили из цветника через балкон, а с южной — из другого цветника — через окно, к которому даже вела с земли маленькая лестница (сходни).
Летним днем в этой биллиардной комнате была сосредоточена жизнь всего дома.
Вскочив часов в девять с постели, еще до чая, мы с Володей бежали сюда.
Нас привлекал не только биллиард, на котором всегда кто-нибудь играл, — здесь обсуждались будущие прогулки, отсюда собирались идти купаться или кататься на лодке, составлялись партии в крокет; у старших братьев шли приготовления к охоте, изготовлялись фейерверки и т. п.
Здесь как-то склеили большущего змея, величиной с дверь. Побежали через плотину на луг запускать его. Володя еще советовал привязать колясочку, чтобы змей тащил ее.
Сбежались и крестьянские ребята запускать нашего диковинного змея. Он взлетел и действительно тянул веревку с большой силой. Мы все схватились за веревку, дернули ее рывком, и змей поломался...
Володя любил играть на биллиарде [8].
Часто играли “на игрока”, то-есть проигравший выбывал из игры и следующую партию был только зрителем.
Чаще всего Володя сражался на биллиарде со мной, как с более сильным игроком. У меня с ним произошел такой разговор:
— Почему, — спрашивает Володя, — ты играешь на биллиарде лучше, чем Володя Ардашев (двоюродный брат)?
— Да, — говорю, — он меньше играет или не так любит эту игру, как я.
— Нет, ты не заметил: он как-то не так держит кий.
— А и в самом деле: я обхватываю кий правой рукой сверху, он — снизу. Может быть, поэтому, а я и внимания не обратил!
Однажды я предложил Володе играть в шахматы. Он уже тогда хорошо овладел этой игрой.
— Сыграем, когда ты будешь играть как следует, — ответил он. — Ты не играешь, а “тыкаешь” (то-есть двигаешь фигуры, не продумав).
Я стал настаивать и сказал:
— Вот на биллиарде я лучше тебя играю, а не отказываюсь.
— Ну, это уж твое дело, — ответил Володя.
Конечно, ни на минуту я не подумал отказаться от игры с ним на биллиарде.
Володя относился ко всем играм вдумчиво и серьезно. Он не любил легких побед, а предпочитал борьбу [9].
Володя и его сестра Оля установили у нас строгие правила игры в крокет, вывезенные из Симбирска... Например, они не позволяли долго вести шар молотком и требовали короткого удара.
Гимнастическими упражнениями Володя не увлекался. Он отличался только в ходьбе на ходулях, да и то мало занимался этим, говоря, что в Кокушкине нужно пользоваться тем, чего нет в Симбирске.
...Весело постукивает мельница, жужжат и кружатся мухи, палит зноем жаркий июльский день. С реки, от купальни, доносятся крики и смех ребят.
Самое большое удовольствие для нас — это купанье, купанье с утра до вечера.
— Ты сколько раз сегодня купался, Володя?
— Три. А ты?
— А я уже пятый.
Нередко к концу дня у ребят насчитывалось таких купаний до десятка.
Володя, я и другие ребята — все мы с самого раннего детства любили полоскаться в воде, но, не умея плавать, барахтались на мелком месте, у берега и мостков, или в ящике-купальне. Старшие называли нас лягушатами, мутящими воду. Это обидное и пренебрежительное название нас очень задевало. Я помню, как и Володя, и я, и еще один из сверстников в одно лето научились плавать. Вообще в семь-восемь лет каждый из ребятишек переплывал неширокую реку, а если без отдыха на другом берегу мог и назад вернуться, то считался умеющим плавать. Когда маленький пловец переплывал речку в первый раз, его всегда сопровождал кто-либо из более старших.
Но курс плавания на этом не кончался — мы совершенствовались беспредельно: надо было научиться лежать на спине неподвижно, прыгать с разбегу вниз головой; нырнув, доставать со дна комочек тины; спрыгивать в воду с крыши купальни; переплывать реку, держа в одной руке носки или сапоги, не замочив их; проплывать без отдыха до впадения ручья, прозванного нами Приток Зеленых Роз (так как там росли болотные растения, напоминающие по форме розы), или даже до моста у соседней деревни Черемышево-Апокаево, а это уже близко к километру.
...Сроднившись с рекой, мы выдумывали всякие затеи, чтобы использовать полностью все, что она может дать. Спустили на воду старую большую лодку, человек на пятнадцать. Она уже прогнила, протекала и с трудом поднимала трех-четырех мальчиков, да и то приходилось непрерывно вычерпывать воду ковшом. Мы приделали к ней вместо весел колеса. Сами смастерили вал с лопатками по концам и ручками посредине, приладили его поперек лодки и поехали по реке: один правил, другой вертел вал, а третий вычерпывал воду.
Однако этого было мало, это нас не удовлетворяло, да и одному было тяжело вертеть вал с колесами. Хотелось поехать всей компанией, человек в шесть. Конечно, мы отлично понимали, что лодка не выдержит нас всех и пойдет ко дну.
— Так что же? Тем лучше, тем интереснее: посмотрим, как мы сумеем спасаться! — воскликнул Володя.
Надев такие рубашки и штаны, которые все равно дожидались воды и мыла, мы попрыгали все на наш “пароход”, или, как назвал его Володя, “рукоход”.
Чтобы не намочить сапоги, сняли их и сложили на носу лодки, предполагая в случае “кораблекрушения” схватить их и доставить в руках на берег.
Володя, сняв сапоги, оставил их в купальне, предложив и другим так поступить. Однако никто не послушался этого предусмотрительного совета.
Как мы и предполагали, лодка, несмотря на то, что выкачивали воду уже в два ковша, скоро наполнилась водой и пошла ко дну.
Бросились не спасаться, а спасать сапоги. Хватали какие попало. Спас чью-то пару и Володя. Но один из нас успел схватить только правый сапог, а другой, левый, утонул.
— Вот теперь на одной ноге и попрыгаешь! — сказал Володя.
Все прыснули. Только горемычному неудачнику было не до смеха.
Общим советом решили искать сапог. Развесив одежду для просушки на прибрежных кустах, стали нырять один за другим, а то и по два сразу, но безуспешно: вытаскивали со дна тину, иногда коряги, но пару к сапогу несчастливца выудить никому не удавалось.
Раздавались голоса, что поиски надо прекратить: сапог — не топор, не прямо упал на дно; к тому же мы взбаламутили воду, прыгая с погружающейся лодки, да и в уши набралась вода при многократных ныряньях.
— Ну, воду выбьешь о подушку, — говорит Володя. — Не оставлять же сапог на дне! Вы как хотите, а я буду искать.
И, не дожидаясь ответа, Володя прыгнул головой вниз и довольно скоро вынырнул, держа что-то рукой в воде.
Мы подумали, что это опять коряга, но нет — то был сапог.
Н. ВЕРЕТЕННИКОВ, стр. 9—20.
...Во время своего пребывания там (то-есть в Кокушкине. — Сост.) Илья Николаевич предпринимал далекие прогулки по окрестным полям и лесам. При этом они с Марией Александровной забирали большую компанию ребят — племянников и племянниц — и уходили на прогулку на целое утро.
М. УЛЬЯНОВА, стр. 66.
Илья Николаевич и тетя Маша с нами, ребятами, очень часто ходили в лес за грибами и ягодами. Илья Николаевич шутил: “Нужно ягод насбирать и детей не растерять”.
Ходили километра за полтора-два от дома — на Бутырскую мельницу, у сосновой рощи на высоком берегу реки, или в Черемышевский сосновый лес, который мы называли “Шляпа”. Он был виден издали. Круглой формой, высокой серединой и низкими краями он напоминал громадную шляпу, брошенную среди желтых полей. Ходили и в “Задний” лес, через овраг, любимой дорогой тети Маши. Здесь она часто гуляла по вечерам.
Во время прогулок декламировали любимых поэтов — Некрасова, Пушкина, Лермонтова, пели хором запрещенные песни, студенческие, “Песню Еремушке”, “Утес Стеньки Разина” и другие.
Проходя по деревне, тетя Маша приветливо разговаривала со встречавшимися крестьянками. У нее везде были старинные приятельницы. Они дружески называли тетю Машу и мою маму Машенькой и Аннушкой.
У тети Маши сохранились с ними очень теплые отношения, и она всегда привозила им гостинцы.
Илья Николаевич тоже часто беседовал с крестьянами, присаживаясь на завалинки у изб.
На прогулки Илья Николаевич, по настоянию тети Маши, брал пальто или плед, называя их “наслоениями”. Он легко поддавался простуде.
Ездили мы и в соседний, так называемый “Передний”, лес с самоваром. В этом лиственном лесу на полянке росла одна-единственная сосна и две дикие яблоньки. Здесь мы располагались и разводили костер. Если находили яблоки, то пекли их вместе с картошкой, хотя они, как сырые, так и печеные, были совершенно несъедобны.
За водой надо было ходить к ключу. У этого ключа был зверски убит лесник с целью ограбления. Еще сохранились два нетолстых засохших деревца, к которым был привязан несчастный лесник его убийцами.
Об убийстве мы знали, и когда приходилось идти за водой к ключу, даже более старших одолевал какой-то безотчетный, суеверный страх.
Но Володя был чужд всякого суеверия и смело предлагал идти за водой.
— Разве ты не боишься? — спрашивали его.
— Чего?
— Да убитого... лесника...
— Гиль! Чего мертвого бояться?
Любимое словечко у Володи в ту пору было “гиль”, причем в его произношении последняя буква “л” как бы звенела. Если кто-либо, по его мнению, говорил глупость, несуразность, чепуху, то он коротко и резко произносил: “гиль” — маленькое словечко, которое тогда я не слышал ни от кого другого.
В произношении Володи в детстве буква “р” рокотала, как бы удваиваясь. С годами резкое произношение звука “р” все более и более сглаживалось...
В дождливую погоду, засидевшись часов до двух ночи, пошли мы с Володей к реке — умыться перед сном. Дождь уже прекратился, начинало светать.
Пробраться к купальне было невозможно — мостки всплыли.
Тут мы сразу догадались, что от непрерывного дождя переполнился пруд.
Бросились на плотину.
Смотрим — вода идет уже через верх.
Я предложил открыть затворы (вершняга), но Володя возразил, что у нас нет ни веревки, ни лома, ни лебедки и поэтому мы с этим делом не справимся, надо сейчас же разбудить мельника.
И мы забарабанили в окна помольной избы.
Выскочил заспанный мельник и безнадежно развел руками. Ничего уже сделать было нельзя.
Не прошло и пяти минут, как раздался легкий, как бы предупреждающий треск, за которым вскоре последовал страшный грохот, и вся масса воды с шумом, громадными валами устремилась с четырехметровой высоты вниз, ломая деревянные и размывая земляные укрепления. Вся масса уходящей воды была окутана туманом, как дымом.
Картина величественная!
Быстро, на наших глазах, пруд ушел, оголив безобразные илистые берега и оставив в глубине только небольшую речушку.
- Точно после пожара... — заметил Володя.
И действительно: как пожарище печально напоминает о стоявшем недавно доме, так и опустевший пруд напоминал красивое зеркало воды, спокойно лежавшее в зеленой раме берегов, теперь почерневших, как бы опустившихся, обгорелых... Однако это грустное разрушение плотины, или, как говорили в Кокушкине, “гнусный уход пруда”, стало для Володи и для меня удовольствием, когда приступили к восстановлению прорванной плотины...
Сооружение плотины — работа тяжелая и медленная. Прежде всего забивали сваи; забивались они примитивно, ручным способом, так называемой “бабой” (тяжелым чурбаном с ручками), с полатей (помоста).
Рабочие пели “Дубинушку”. Слова часто придумывал запевающий. Нередко слышалось повторяемое эхом:.
Наша свая на мель села,
Эх, кому до того дело!..
Ударим,
Ударим
Да ухнем!
Постройка плотины привлекала всеобщее внимание, и Володя часто, заслышав “Дубинушку”, не допив утреннего чая, бежал на плотину; там его все интересовало...
Убежденно толковал плотник Леонтий, что работа эта “многодельная”, сваи нужно забивать копром, а “втомесь” (вместо того) их бьют “бабой” с полатей.
На вопрос Володи, как в копре после поднятия через блок “баба” срывается и ударяет по свае, Леонтий приводил длиннейшие и путаные объяснения. Заканчивал он их непонятным словом “депортом” (употреблял он его всегда только в творительном падеже).
Н. ВЕРЕТЕННИКОВ, стр. 30—33, 50—52.
Солнце поднимается выше и выше. На обеденный отдых и водопой пригнал в полдень небольшое кокушкинское стадо подпасок мальчик-татарин Бахавий.
Володе нравилось слушать пение этого веселого парнишки. Бежим через плотину на луг — по другую сторону Ушни, к запруженному ключу “Поварня”. Бахавий, увидя Володю, затягивает татарскую песенку:
Сары, сары, сап-сары,
Сары чечек, саплары.
Сагынырсын, саргаирсын,
Кильсе сугыш чаклары.
(Желтые, желтые, очень желтые,
Желтые ветки цветов.
Соскучишься, пожелтеешь,
Когда наступят дни войны.)
Подходит и пастух Антон. Он бранит Бахавия за то, что тот слишком рано пригнал стадо.
— Да как же без часов узнает он время? — заступается Володя.
— Отмерил шесть лаптей — вот и узнал! — возражает Антон.
Однако ни Володя, ни я не понимаем, как это лапти могут заменить часы. Только после наглядного разъяснения Антона и Бахавия поняли, что в полдень и это время года отбрасываемая человеком тень равна длине шести его ступней (предполагается, что ступня пропорциональна росту).
Володя тут же припомнил о гномоне — первом астрономическом инструменте (вертикальная палочка, отбрасывающая тень), при помощи которого первые астрономы — тоже пастухи — определяли высоту солнца.
Антон всем был недоволен в этот день: он ходил и деревню Кодыли получать за пастьбу деньги и пришел ни с чем.
— Должен неспорно, отдам, да не скоро, — ворчит Антон. — А у меня махорки ни зерна, да и рубаха с плеч палится и купить не на что.
Володя впитывает в себя и песню Бахавия, и слова Антона, все, все, как впитывает земля влагу. Он радуется и солнцу, которое ярко светит, и заслонившей его грозовой туче. Своей жизнерадостностью он заражает всех.
Н. И. ВЕРЕТЕННИКОВ. В деревне Кокушкино. “Пионерская правда”, 1940, 22 апреля.
По натуре Володя был сметливый. Вообще он производил впечатление мальчика здорового и сильного по физическому и духовному развитию.
В. А. КАЛАШНИКОВ. Домашний учитель Ильича. “Огонек”, 1926, № 7.
Примечания
[1] Арсений Федорович Белокрысенко был управляющим удельной конторой в Симбирске, а также действительным членом комитета Карамзинской библиотеки.
[2] В. А. Ауновский, учитель-естественник, сослуживец И. Н. Ульянова по Пензе, Нижнему Новгороду и Симбирску.
[3] Флигель, где родился В. И. Ленин, за ветхостью был снесен еще до революции. Но сам дом Прибыловского, на втором этаже которого поселилась семья Ульяновых, когда Володе было полгода, сохранился до сих пор. В этом доме в 1871 году родилась любимая сестра Владимира Ильича — Ольга Ильинична, а в 1874 году — младший брат Дмитрии Ильич.
[4] Няня Варвара Григорьевна Сарбатова поступила на работу к Ульяновым в 1870 году, в возрасте 43 лет. Она очень любила детей, и те отвечали ей любовью. Скончалась она у Ульяновых, в Самаре, в 1890 году.
[5] Со Стрелецкой улицы семья Ульяновых в 1875 году переехала на Московскую улицу, в дом Анаксагорова (теперь улица Ленина, № 72). В следующем, 1876 году Ульяновы снова сменили квартиру, переехав на Покровскую улицу, в дом Косолапова (теперь улица Льва Толстого, № 24). В этом доме они прожили два года. Здесь в феврале 1878 года родилась сестра Владимира Ильича — Мария Ильинична. Оба эти дома сохранились до сих пор, почти не изменив своего вида.
В 1878 году Илья Николаевич Ульянов купил дом с усадьбой на Московской улице (теперь улица Ленина, № 58), в котором семья Ульяновых жила до 1887 года, то-есть до своего отъезда из Симбирска. Здесь прошли детство, юношеские и гимназические годы В. И. Ленина.
После отъезда Ульяновых из Симбирска дом в течение 36 лет принадлежал частным владельцам. В 1923 году, после национализации, в нем был открыт историко-революционный музей. В 1928 году Институт В.И. Ленина и Наркомпрос РСФСР предложили переоборудовать историко-революционный музей в Дом-музей В. И. Ленина. Большую помощь реставрационной комиссии оказали члены семьи Ульяновых.
7 ноября 1929 года, в день 12-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске был открыт для посещения.
[6] В записи, сделанной Каверзиной со слов Дмитрия Ильича Ульянова (хранится в Доме-музее В. И. Ленина в Ульяновске), о соседях говорится следующее:
“Соседями Ульяновых с западной стороны дома были Мандрыкины, а с восточной стороны, через дом от Ульяновых, жил священник Медведков”.
Выписками из окладной книги бывшей городской управы за 1884 год устанавливается, что, кроме А. Н. Мандрыкина, непосредственной соседкой Ульяновых была М. В. Сипягина..
[7] Тавлинка — табакерка из бересты. — Примечание Н. Веретенникова.
[8] Н. Веретенников так описывает биллиард: “Биллиард был несколько выше обычных, примерно на 1 верш[ок]; внизу простые четырехгранные ножки были укреплены продольными планками. Шаров было только 5 и играли только в 5-шаровую русскую партию”.
[9] В другом месте (статья “В деревне Кокушкино”. “Пионерская правда”, 1940, 22 апреля) Н. И. Веретенников говорит об игре на биллиарде:
“С присущей ему беспристрастностью Володя отмечал и одобрял мои удачные удары и никогда не соглашался брать фору, то-есть несколько очков вперед. Он настойчиво добивался выигрыша без всяких преимуществ...
В шахматы... играть со мной Володя не хотел... Играл со мной только в шашки. Пользовались мы при этом шахматами (шашек в Кокушкине не было), тоже самодельными — высокими и неустойчивыми, как кегли”.