Самарский период
4 минувшего мая прибыла состоящая под гласным надзором полиции дочь действительного статского советника Анна Ульянова на хутор при дер. Алакаево, Богдановской волости, Самарского уезда, купленный ее матерью у Константина Сибирякова. Вместе с ней прибыли ее мать, сестры Ольга и Марья, брат Владимир, состоящий под негласным надзором полиции, и бывший студент, сын крестьянина Марк Тимофеевич Елизаров, человек сомнительной политической благонадежности. У Ульяновых Елизаров состоит в качестве доверенного по делам и управляющего их хозяйством.
По наблюдению за всеми поименованными лицами чего-либо предосудительного замечено не было.
Из донесения начальника самарского губернского жандармского управления в департамент полиции, от 23 июня 1889 г., № 445.
“Красная летопись”, 1925, № 2, стр. 150.
Алакаевка расположена верстах в пятидесяти на восток от Самары. Общий характер местности — степной, но под самой Алакаевкой тогда были леса: крестьянский — под названием “Муравельный” и бывший Удельного ведомства — “Гремячий”. Из города в деревню мы часть пути ехали по железной дороге до станции Смышляевка Самаро-Златоустовской железной дороги, другую часть, верст тридцать, — на лошади, на своей Буланке. Довольно часто выезжал на станцию я. Когда приходилось возить Володю, надо было держать ухо востро: он отмечал время по часам и в сухую погоду требовал ехать быстро. Для этого надо было настраивать ленивую Буланку при помощи кнута и все время следить за ней. Править лошадью сам Володя не любил, и вообще у него никогда не замечалось особого пристрастия к лошадям. Вся дорога шла степью и полями, и только под Алакаевкой начинался лес. И какой же чудный воздух был там, особенно после пыльной Самары!
Д. УЛЬЯНОВ (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 59).
Ульяновы жили близ дер. Алакаевки в доме из нескольких комнат на участке в 82 десятины: участок тянулся от речки Елховый Ключ от дер. Алакаевки на юг вдоль речки до ее поворота от деревни. Ширина участка от дер. Алакаевки до изгиба на юг речки Алакаевки была почти с километр, а в длину он тянулся между речкой Елховый Ключ и недалеко от леса тоже около километра — южной границей участка был Сухой Дол и по Гремячему Ключу. За речкой Елховый Ключ земли Ульяновых было немного.
Записано со слои крестьянина дер. Алакаевки П. И. ФЕДУЛОВА. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.
В нескольких десятках саженей от старого одноэтажного дома был старый запущенный сад, обрывом спускавшийся к ручью. У каждого из нас был там свой любимый уголок. “Один клен”, — говорили мы. И действительно, вторую мою сестру чаще всего можно было застать за книгой около высокого старого клена. Анна Ильинична больше любила березовую аллейку. В старой липовой аллее, лучше всего сохранившейся, было слишком много тени: верхушки деревьев почти сходились, образуя точно купол. На этой аллее сидели и гуляли больше по вечерам. Минутах в десяти ходьбы от дома был пруд, куда мы ходили купаться. А кругом раздолье: долы, холмы, леса! Невдалеке был так называемый Муравельный лес, в котором было много лесной малины, и мы нередко отправлялись за ней. Ходил туда с нами и Владимир Ильич. Природу он очень любил, и всегда самым лучшим удовольствием и отдыхом для него являлось хождение по глухим, нелюдимым местам “с настоящей природой”, как он выражался, описывая свои прогулки за границей.
Террасы в доме не было, ее заменяло крылечко с крышей, достаточно, впрочем, большое для того, чтобы наша семья могла разместиться на нем за самоваром. По вечерам на этом крылечке, чтобы в комнаты не налетели комары, зажигалась лампа, и вся молодежь усаживалась за стол с книгами.
Старшая сестра, Анна Ильинична, так описывает это в одном своем стихотворном опыте:
Ночь давно уж, все-то дремлет,
Все кругом молчит.
Мрак ночной поля объемлет,
И деревня спит.
Под покровом темной тучки
Спряталась луна.
Нет и звездочек, норой лишь .
Чуть блеснет одна.
В хуторке лишь, на крылечке,
Светит огонек,
И за чтением серьезный
Собрался кружок.
Все сидят, уткнувшись в книги,
Строго все молчат,
Хоть Манюшины глазенки
Больно спать хотят.
Хоть кружится, развлекая,
Неустанный рой —
Бабочек, букашек стая,
Что из тьмы ночной
Жадно так стремятся к свету,
Пляшут вкруг него.
Теплотой его согреты
Мнят, что вновь вернулось лето,
Что идет тепло.
На этом же крылечке мы ужинали по вечерам молоком, — балакирь (горшок) которого приносился нам из погреба, — и серым пшеничным хлебом.
М. УЛЬЯНОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 53—54).
Здесь (на крыльце алакаевского дома. — Сост.) я видел у Володи Рикардо на английском языке, которого он читал при помощи словаря. Затем Гизо в русском переводе — “История цивилизации во Франции”, многотомный труд, который он брал, кажется, в Самарской городской библиотеке.
Д. УЛЬЯНОВ (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 60).
Направо от маленькой прихожей (в доме на Алакаевском хуторе. — Сост.), к которой примыкало крылечко, была комнатка Владимира Ильича. В этой комнате, впрочем, он проводил только ночь. Утром, напившись чаю, он забирал книги, тетради и словари и отправлялся заниматься в сад. А в комнате на это время все окна завешивались темными синими занавесками или одеялами “от мух”, с которыми Владимир Ильич постоянно воевал.
В саду у Владимира Ильича был свой уголок. Там он устроил себе в тени лип деревянный стол, скамейку и в некотором отдалении трапецию. В этом уголке Владимир Ильич проводил все время до обеда за серьезной работой. Работать Владимир Ильич умел, работать систематически и усидчиво. Книги он не только читал, он изучал, прорабатывал их. Читал по определенному плану. Помню, уже в более поздние годы он говорил, что просто читать разные книги — мало толку. В одном из своих писем из Сибири, спрашивая, работает ли брат Дмитрий, который сидел в то время в тюрьме, Владимир Ильич писал: “Ему бы заняться чем-нибудь регулярным, а то ведь так “читать” вообще — мало проку”.
Владимир Ильич считал, что надо выбрать какой-нибудь один вопрос и работать по нему систематически. Такой систематической его работа была всегда. С утра, на свежую голову, он штудировал более серьезные вещи. Не только читал, но делал заметки и выписки. Иногда он оставлял книги и прохаживался взад и вперед по аллейке около стола, видимо, обдумывая прочитанное. Потом садился и опять углублялся в чтение.
В этот уголок сада я прибегала к Владимиру Ильичу по утрам заниматься языками. Я читала и переводила ему французскую или немецкую книгу, причем Ильич всегда настаивал, чтобы я работала возможно более самостоятельно, сама додумывалась до смысла, прибегая к его помощи лишь в особо трудных местах. Слов незнакомых я не выписывала в особую тетрадь, как это обычно делается, но значение их брат спрашивал меня на другой день, обращая на них мое внимание и при дальнейшем чтении, когда они попадались в тексте.
После обеда Владимир Ильич иногда тоже сидел в своем любимом уголке, но читал уже более легкие книги. Иногда к нему присоединялась сестра Ольга, и они читали вместе (из книг, которые они читали вместе, мне запомнился Глеб Успенский). По возрасту Ольга более всего подходила к Владимиру Ильичу, и они жили в то время общими интересами [1].
М. УЛЬЯНОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 54—55).
В северо-западном углу сада был “Володин” уголок—деревянный столик и скамья, укрепленные в земле; этот уголок был весь в зелени, и солнце почти не заглядывало туда. Около столика Володя очень скоро протоптал дорожку в 10—15 шагов, по которой часто ходил, обдумывая прочитанное. Обычно около 9 часов утра он приходил сюда с книгами и тетрадями и работал до 2 часов без перерыва. В течение пяти лет с 1889 г. по 1893 г., это был настоящий рабочий кабинет Ильича. Занятия были настолько систематичны, что я с трудом могу вспомнить то утро, когда он не работал там. Шагах в пятнадцати от столика он устрою себе гимнастику, как он называл, — рэк. Это нечто вроде трапеции, только без веревок, круглая, неподвижно укрепленная на двух столбах палка. Владимир Ильич любил в те годы упражняться на рэке; он его устраивал из кленовой, хорошо оструганной палки и укреплял на высоте около сажени, так, чтобы, поднявшись на носки, едва касаться палки концами пальцев Небольшой прыжок... Хватает палку руками, подтягивается на мускулах, забрасывает ноги вперед и ложится на палку животом. Затем усаживается и приступает к различным упражнениям. Один номер — влезать на рэк не животом, а спиной — долго ему не давался. Нужно было видеть, с какой настойчивостью он много раз, но безуспешно пытался проделать его! Наконец однажды с торжеством и лукавой улыбкой он говори мне: “Пойдем на рэк, вчера вечером и сегодня утром я наконец, сбалансировал. Гляди!” И трудный номер удается вполне: Владимир Ильич, тяжело дыша, с довольным лицом сидит на рэке. Номер состоял и том чтобы, подтянувшись и повиснув на коленках, продвигаться вперед сначала бедрами, а потом спиной, не теряя равновесия, и затем сесть. Мне эта штук так и не далась, хотя я и редко упражнялся на его рэке...
Реки близко от Алакаевки не было, но вблизи дома был большой пруд, сильно заросший, особенно по берегам, водяными растениями. Сюда мы ходили раз по два в день купаться, для чего у нас была приспособлена на чистом месте дощатая раздевалка. Володя хорошо умел плавать и артистически лежать неподвижно на воде, подложив руки под голову. Я ходил на пруд ловить карасей и стрелять уток. Ильич не любил рыбной ловли, а охоту признавал только тогда, когда она соединялась с хорошей прогулкой. Поэтому на охоту в алакаевский период мы ходили с ним в соседние леса, главным образом за тетеревами.
Однако Володя чаще предпринимал прогулки без ружья, ходил один, или с кем-нибудь из нас, или компанией с сестрами, с матерью, с Марком Елизаровым, когда последний живал в Алакаевке.
Д. УЛЬЯНОВ (Воспоминания о В. И. Ленине, I, стр. 59—60).
...Летнее пребывание на хуторе в очень здоровой, прекрасной местности укрепило, несомненно, его (Владимира Ильича. — Сост.)здоровье.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 21).
По вечерам в алакаевском домике раздавалось иногда пение, — это Владимир Ильич пел под аккомпанемент Ольги Ильиничны. Он очень любил музыку и пение, охотно пел сам и слушал пение других: М.Т. Елизарова или хоровое пение. Помню обычный финал его пения, когда он принимался за романс “У тебя есть прелестные глазки”. На высоких нотах — “от них я совсем погибаю” — он смеялся, махал рукой и говорил: “Погиб, погиб”.
М. УЛЬЯНОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 55).
Они (Владимир Ильич и Ольга Ильинична.—Сост.) пели дуэтом песню Языкова “Пловец” — “Нелюдимо наше море”, и я помню впечатление от последнего куплета:
Но туда выносят волны
Только сильного душой!..
Смело, братья!
Бурей полный,
Прям и крепок парус мой.
Любил Володя “Свадьбу” Даргомыжского:
Нас венчали не в церкви,
Не в венцах, не с свечами;
Нам не пели ни гимнов,
Ни обрядов венчальных!
Пел Володя и лирическую песню Гейне. В музыкальной фразе “...Я совсем погибаю, милый друг...” надо было брать очень высокую ноту, и, вытянув ее, он говорил смеясь: “Уже погиб, погиб совсем”...
Я почти не помню в пении Владимира Ильича минора, грусти, у него всегда звучали отвага, удаль, высокий подъем и призыв.
Он пел также арию Валентина из “Фауста”: “Бог всесильный, бог любви...”, — он пел то, что положено по нотам, произнося те слова, которые нельзя выкинуть из песни, но одно место из этой арии у него выходило лучше, красивей потому, что он невольно вкладывал здесь частицу своего боевого духа:
Там, в кровавой борьбе в час сраженья,
Клянусь, буду первым я в первых рядах
...Летом 1889 года я в первый раз услыхал “Интернационал”, которого тогда в России, можно сказать, не знал никто. Было это на хуторе в Алакаевке, Самарской губернии. Ольга Ильинична играла на рояле и закончила свою музыку “Марсельезой”. Я подбежал к роялю и просил ее повторить. Вдруг неожиданно, так как это было утром, когда Владимир Ильич не отрывался обычно от книг, он подошел к нам и сказал, что надо спеть “Интернационал”. Они вместе стали подбирать на рояле новую песню, а затем тихо запели по-французски.
Д. УЛЬЯНОВ (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 69—70).
Как все в нашей семье, Владимир Ильич был застенчив, и когда — что случалось крайне редко — к нам приезжал кто-нибудь из мало знакомых, он или оставался в своей комнате, или через окно удирал в сад. Так поступал он и при посещении мало интересных для него людей. В Алакаевке мы жили уединенно. Знакомых было мало. Но кое с кем из местных жителей Владимир Ильич поддерживал знакомство.
В трех верстах от Алакаевки была... колония “кавказцев”, как звали их крестьяне. Несколько народников село на землю, купив ее на льготных условиях у Сибирякова, с целью создать образцовую земледельческую коммуну. Дело, впрочем, не шло у них на лад, и скоро, за исключением А. А. Преображенского, все разбежались. С Преображенским же Владимир Ильич видался и много спорил, прогуливаясь иногда до поздней ночи по дороге от нашего хутора до хутора Шарнеля.
М. УЛЬЯНОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 55—56).
Летом, живя в Алакаевке, Владимир Ильич часто в 6—7 часов вечера приходил ко мне на хутор Шарнеля. У нас велись нескончаемые споры, иногда до утра, после чего мы друг друга взаимно провожали...
Споры касались главным образом крестьянства. Я, по-видимому, отстаивал ту мысль, что капитализм мало или вовсе не захватил крестьянство...
Владимир Ильич доказывал мне, что только рабочий класс может стоять во главе революционного движения, а не крестьянство, и что только пролетариат может повести за собой крестьянство. Я в ряде пунктов с ним не соглашался. Спорили мы с цифрами в руках, с ссылками на книги, с продолжением споров на другой день. Помню, что как только я в споре с Владимиром Ильичей допущу какой-нибудь промах, — у него сейчас же заблестит зеленый огонек в глазах: “Ну, ну, брат, поправляйся...” Однажды Владимир Ильич принес мне очень толстую книгу Николая — она, кажется, “Экономическое развитие России”. Я ее раньше видел, но не читал. “Чтобы прочесть ее, — говорю Владимиру Ильичу, — нужен целый год”.
Владимир Ильич, заметив, что он ее прочитал в шесть недель, прибавил: “Я тебе дам ее со своими выписками, обязательно прочти”.
Книга была непереплетенной. Выписки Владимира Ильича (несколько страниц) были им занесены карандашом на так называемой синей бумаге или “номер седьмой”, плохой белой бумаге. Писал тогда Владимир Ильич страшно мелким почерком. Я читал только его выписки. Как их вернул Владимиру Ильичу—не помню.
Воспоминания А. А. ПРЕОБРАЖЕНСКОГО. Цит. по кн. Б. Волина “Ленин в Поволжье” М., 1956. стр. 121 — 122
Видался Владимир Ильич и с Д.А. Гончаровым, студентом-медиком, исключенным в 1887 году из Казанского университета за участие в демонстрации. Он служил фельдшером в Тростянке, в 8—10 верстах от Алакаевки. Гончаров не принадлежал в то время ни к какой политической партии, но настроен был очень радикально. К Владимиру Ильичу он относился с огромным уважением.
М. УЛЬЯНОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 56).
Мы купались в пруду около ихней мельницы с Дмитрием Ильичей, купался и Владимир Ильич то с нами, то один. После купанья Владимир Ильич тут же под кустами располагался с книгами и читал.
Записано со слов крестьянина дер. Алакаевки П. И. ФЕДУЛОВА. Дом-музе'й В. И. Ленина в Ульяновске.
Чаще всего Владимира Ильича можно было видеть в саду, неподалеку от дома Ульяновых. Мы, деревенские ребята, нередко ходили к нему. Он с нами отправлялся купаться на пруд.
Наши крестьяне в ту пору арендовали у соседнего помещика Донненберга землю и луга. Владимира Ильича не раз можно было видеть на покосе, оживленно беседовавшего с крестьянами.
К. Д. ФИЛИППОВ. Владимир Ильич в Алакаевке. “За коммунистическое просвещение”, 1937, 22 января.
Покупая это именьице (то-есть хутор возле деревни Алакаевки. — Сост.), мать надеялась, что Владимир Ильич заинтересуется сельским хозяйством. Но склонности у Владимира Ильича к последнему не было. Позднее, по словам Надежды Константиновны, он говорил ей как-то: “Мать хотела, чтобы я хозяйством в деревне занимался. Я начал было, да вижу нельзя, отношения с крестьянами ненормальные становятся”.
...Хозяйство не пошло, и от него скоро отказались...
М. УЛЬЯНОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 53).
Во время жизни семьи Ульяновых в Алакаевке они часть земли давали бесплатно в пользование алакаевцам Асанину Петру Федоровичу, Федулову Марею Ивановичу, Кизирову Федору Ананьевичу, а частью земля пустовала, с нее снимали сено и продавали, а мельницу сдавали в аренду Донненбергу.
Записано со слов крестьянина дер. Алакаевки Н. Ф. ВИСАРОВА. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.
Владимир Ильич заспорил с Донненбергом о межах на месте между их владениями, и он тогда сказал этому помещику — “не вечно вы будете помещиками, и ваши дубовые стражни и столбы на гранях — не вечно будут стоять”. Этот разговор был при мне, и я его хорошо помню...
Донненберг доносил полиции на Владимира Ильича; за Владимиром Ильичей и всем семейством следила полиция, они были под надзором.
Отношения Ульяновых к крестьянам были очень хорошие, особенно много помогала им Анна Ильинична в холерный 1891 г. Ухаживала за больными, давала лекарства.
Крестьяне знали, что за Ульяновыми следит полиция, что они не верят в бога, против царя...
Записано со слов крестьянина дер. Алакаевки П. И. ФЕДУЛОВА. Дом-музей В. И. Ленина в Ульяновске.
На этом участке (то-есть на Алакаевском хуторе. — Сост.) в начале нынешней осени... жили мать Ульяновых и ее исключенный из Казанского университета сын, а на городской квартире — сын гимназист (то-есть Дмитрий Ильич. — Сост.), дочь — ученица 3-го класса женской гимназии (Марья Ильинична. — Сост.) и две взрослые дочери (Анна Ильинична и Ольга Ильинична.— Сост.), из которых одна замужем за окончившим курс в Петербургском университете крестьянином Самарской губернии Елизаровым, человеком весьма подозрительного направления.
Получив эти сведения, я в бытность мою в Самаре лично просил Самарского губернатора тайного советника Свербеева иметь через городскую и уездную полицию особый надзор за образом жизни в семье Ульяновых и за их отношениями к другим, остающимся еще на хуторе, подозрительным личностям и при первом возникшем подозрении об участии несовершеннолетних Ульяновых в каких-либо подозрительных сообществах меня немедленно уведомить, для принятия соответствующих мер по мужской и женской гимназиям. Вместе с тем, мною поручено гимназическому начальству ежемесячно сообщать мне результаты наблюдений над домашнею и общественною жизнью гимназиста Ульянова, поручив возможно частое посещение его квартиры благонадежному классному наставнику.
Насколько можно заключить по доставленным мне сведениям, за упомянутыми выше хуторами имеется со стороны местной администрации достаточно деятельное наблюдение, и если оно не остается тайным для проживающих на хуторах лиц, то тем скорее может их побудить оставить эту местность...
Попечитель Казанского учебного округа — министру народного просвещения. 30 сентября 1889 г., № 458. “Красная летопись”, 1925, № 2, гтр. 152—153.
Мой отец в те годы был сельским старостой. К нему приезжали жандармы и урядники и все допытывались, не отлучается ли куда-нибудь Владимир Ильич, с кем он ведет знакомство, какими делами занимается.
Как-то прикатывает из волости жандарм. Приходит к нам на гумно — мы как раз хлеб молотили — и спрашивает у отца:
— Ульяновы ходят куда-нибудь?
— Ходят, — отвечает отец.
Мария Александровна, мать Владимира Ильича, и Анна Ильинична действительно ходили к крестьянам. Тогда у нас свирепствовала холера, и они навещали больных, указывали, как надо за ними ухаживать, помогали лекарствами и советами.
— А быть может, кому-нибудь книги дают Ульяновы?
— Да, как же, дают книжки, — отвечает отец. — Вот моему сыну книжку дали.
— А ну, принеси книжку, что тебе там дали, — велел мне жандарм.
Я сбегал домой, принес книгу. Это была азбука, которую подарили мне Анна Ильинична и Владимир Ильич, чтобы я учился читать.
Поглядел на азбуку жандарм и спрашивает:
— А еще никаких книг не дают?
— Нет, не дают, — отвечает отец.
Жандарм и уехал ни с чем...
Если Владимир Ильич уезжал из Алакаевки в Самару, то заранее заявлял об этом десятскому. Десятский доносил уряднику в волость, а тот в свою очередь — исправнику.
Десятским был Кизиров Федор Ананьич. Жил он напротив нас через улицу. Пьяница он был. Загулял однажды, запил, а в это время пришел к нему Владимир Ильич и говорит:
— Еду в Симбирск (очевидно, в Самару. — Сост.).
— А мне-то какое дело до этого! — вскричал десятский. — Я твой караульщик, что ли?
Владимир Ильич уехал. Через несколько дней приезжает урядник из Богдановки: “Где Владимир Ульянов? Почему не сообщил о его отъезде?”
Распек урядник десятского и отправил его на 7 суток в арестантскую при волости.
К. Д. ФИЛИППОВ. Владимир Ильич в Алакасвке. “За коммунистическое просвещение”, 1937, 22 января.
На зиму мы переезжали в Самару, где жили вместе с замужней сестрой (Анной Ильиничной.—Сост.) и ее мужем М. Т. Елизаровым.
М. УЛЬЯНОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 56).
...Имею честь уведомить Департамент полиции, что из бывшего имения Сибирякова, Самарского уезда, выехали... семейство Ульяновых (Мария Александровна Ульянова, вдова действительного статского советника, и дети: Владимир, бывший студент Казанского университета, состоящий под негласным надзором, Дмитрий, Анна, вышедшая замуж за действительного студента Марка Елизарова, состоящая под гласным надзором полиции, Ольга и Мария) переехали в Самару...
За последнее время за всеми вышеупомянутыми лицами ничего предосудительного не было замечено.
Из донесения начальника самарского губернского жандармского управления в департамент полиции, от 7 ноября 1889 г., № 820.
“Красная летопись”, 1925, № 2, стр. 153.
В Самаре революционно-настроенной молодежи было, конечно, меньше, чем в Казани — городе университетском, но и там она была. Были, кроме того, и пожилые люди, бывшие ссыльные, возвращавшиеся из Сибири, и поднадзорные. Эти последние были, конечно, все направления народнического и народовольческого. Для них социал-демократия была новым революционным течением; им казалось, что для нее нет достаточной почвы в России. В глухих ссыльных местах, в улусах Сибири они не могли следить за теми изменениями в общественной жизни, в ходе развития нашей страны, которые происходили без них и начинали создаваться в крупных центрах. Да и в центрах представителей социал-демократического направления, начало которому было положено еще в 1883 году группой “Освобождение труда” за границей, было еще немного, — главным образом это была молодежь.
Направление это лишь пробивало себе путь. Столпами общественной мысли были еще народники: Воронцов (В. В.) [2], Южаков, Кривенко, а властителем дум — критик и публицист Михайловский[3], имевший раньше тесные связи с народовольцами. Этот последний выступил, как известно, в 1894 году с открытой борьбой против социал-демократов в самом передовом тогдашнем журнале “Русское Богатство”. Для борьбы с устоявшимися взглядами надо было прежде всего вооружиться как теоретическим знанием — изучением Маркса, так и материалом по приложению этого знания к русской действительности — изучением статистических исследований развития нашей промышленности, нашего землевладения и т. п. Обобщающих работ в этом смысле почти не было: надо было изучать первоисточники и строить на основании их свои выводы. За эту большую и непочатую работу взялся в Самаре Владимир Ильич.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 22).
Знакомился он (Владимир Ильич. — Сост.) в тот (самарский. — Сост.) период... с прошлым нашего революционного движения; ходил иногда беседовать со старыми народовольцами и народниками, осевшими после ссылки в Самаре.
М. ГОЛУБЕВА. Последний караул. “Молодая гвардия”, 1924, № 2—3, стр. 30.
...Старый народник Николай Степанович Долгов... впервые мне и сообщил, что в Самаре живет семья Ульяновых. Об Александре Ульянове я, конечно, имела представление, но Долгов и всю семью Ульяновых изобразил в симпатичных для меня красках, причем сразу же выделил Владимира Ульянова как необыкновенного демократа. На мой вопрос, в чем заключается демократизм Владимира Ульянова, Долгов ответил:
“Да так, во всем: и в одежде, и в обращении, и в разговорах, — ну, словом, во всем”.
М. П. ГОЛУБЕВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 96).
Чаще других видался Владимир Ильич с Н. Долговым... и с супругами Ливановыми, представлявшими собой типичных народовольцев, очень цельных и идейных. Владимир Ильич любил беседовать с ними и, не сходясь в путях, заимствовал от них революционный опыт, изучал, так сказать, по их рассказам, историю нашего революционного движения за полным почти отсутствием нелегальной литературы в нашей провинции. А по поводу основных воззрений спорил как с ними, так и с другими представителями народничества разного толка все ожесточеннее и в этих спорах все прочнее выковывал и лучше научался обосновывать свои взгляды.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА. В. И. Ульянов (Н. Ленин), стр. 27.
Иногда в... воскресные дни мы целой компанией, т. е. Елизаровы, Владимир Ильич, я и молодежь, бывавшая у Ульяновых (А. П. Скляренко, А. А. Беляков и А. М. Лукашевич), отправлялись к А.И. Ливанову и его жене В.Ю. Виттен (бывшие ссыльные по процессу 193-х). Инициатором этих визитов был Владимир Ильич, и я, помню, удивлялась, с каким вниманием и как серьезно Владимир Ильич слушал незатейливые, а иногда и курьезные воспоминания В.Ю. Виттен.
М. П. ГОЛУБЕВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 98).
Необходимо... дать некоторые сведения... о двух лицах, имевших отношение к революционному движению 70-х годов, — И.М. Красноперове и Н.С. Долгове, с которыми был знаком и В.И. Ленин.
Иван Маркович Красноперов — один из участников подготовки революционного выступления крестьян в Казанской губернии во время польского восстания 1863 года. Попытка организации этого выступления была предпринята по инициативе штаба польских повстанцев, разославшего своих эмиссаров в некоторые русские губернии, и имела задачей отвлечение русских войск с территории Польши. Однако попытка эта не увенчалась успехом, и польские эмиссары вместе с их русскими товарищами были арестованы. И. М. Красноперов был приговорен к каторжным работам, замененным сначала тюремным заключением, а потом полицейским надзором.
В Самаре Красноперов совершенно отошел от революционной деятельности и никаких связей с подпольными кружками не имел. Он заведывал статистическим бюро губернской земской управы и в качестве такового руководил оценочно-статистическим обследованием крестьянского и помещичьего землевладения. Издававшиеся под редакцией Красноперова статистические сборники содержали богатый материал, освещающий положение крестьянского хозяйства в губернии.
Этими статистическими материалами и в особенности их обработкой с точки зрения народнических теорий интересовались марксистские революционные кружки и прежде всего В. И. Ленин, считавший такую обработку ненаучной и приводящей к неправильным политическим выводам. Эти вопросы вызывали разногласия и споры между марксистами и народниками, и они же были темами бесед Владимира Ильича с Красноперовым и другими идеологами народничества.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН), стр. 13—14.
...Самарский народник, старый статистик Красноперов, еще в 1917 г. вспоминал о своем споре с молодым Ульяновым... Дело в том, что, прочитав текст Красноперова к таблицам о положении самарской деревни, Владимир Ильич немедленно отправился к Красноперову и на основании его же цифр доказал неправильность его выводов.
М. ГОЛУБЕВА. Юноша Ульянов (В. И. Ленин). “Старый большевик”, 1933, № 5, стр. 163.
...Я был принят в число присяжных поверенных при Самарском Окружном Суде, а так как жил очень далеко от суда, то мне часто приходилось завтракать в ресторане Корнилова при его гостинице, в д. быв. Субботина, а затем Челышова — на Алексеевской площади (ныне площ. Революции).
Во время одного из завтраков в ресторан вошли трое молодых людей и также расположились завтракать неподалеку от стола, за которым сидел я. Двое из них были самарцы, хотя сейчас не упомню их фамилий, а третий, очевидно, приезжий, которого прежде я никогда не встречал. Это был молодой человек небольшого роста, но крепкого сложения, с свежим румяным лицом, с едва пробивавшимися усами и бородкой—рыжеватого цвета—и слегка вьющимися на голове волосами, тоже рыжеватыми. На вид ему было не более 23 лет. Бросалась в глаза его большая голова с большим белым лбом. Небольшие глаза его как будто постоянно были прищурены, взгляд серьезный, вдумчивый и пристальный. На тонких губах играла несколько ироническая, сдержанная улыбка...
Едва они все трое уселись за стол, как я заметил, что один из самарцев, поздоровавшись со мной поклоном, нагнулся в сторону незнакомца и что-то сказал ему, указав на меня глазами. Тот быстро поднялся со стула, как бы удивленный, но тут же снова опустился на стул и что-то ответил ему. Мой знакомый-самарец встал с дивана, на котором сидел, и, подойдя к моему столу, обратился ко мне:
— Вот, Григорий Александрович, брат Александра Ульянова, которого... вы знаете, т. е. слышали... Желает поговорить с вами.
Не успел я окончить своей фразы, что готов поговорить с ним, как Владимир Ильич Ульянов быстро подошел ко мне и, со словами:
— Позвольте познакомиться с вами — Ульянов, — пожал мне руку. Первый вопрос его был, как сейчас помню:
— Ведь вы брат Дмитрия Александровича Клеменца?
— Да, я — старший его брат.
...Не надеясь на свою память, ограничусь только тем, что тогдашний наш разговор не был, кажется, беседой, а скорее рядом быстрых и участливых вопросов Ульянова о брате моем, на которые я едва успевал отвечать.
Брат мой в это время уже был около 9 лет в ссылке в Сибири.
О себе Владимир Ильич ничего не говорил, а так как сидевшие за своим столом самарцы уже раза два говорили ему: “Ведь все остынет”, то он, подавая мне руку, спросил:
— Вы позволите мне побывать у вас?
— Конечно, буду очень рад. После 6 час[ов] вечера я всегда бываю дома. Вот мой адрес.
Я хотел достать из бумажника мою карточку, но Владимир Ильич предупредил меня:
— Не беспокойтесь, у меня уже есть ваш адрес...
Я тут же ушел в суд, а возвратясь домой, получил телеграмму, по которой в этот же вечер уехал на пароходе из города. Возвратясь через 4 дня домой, я от своих домашних узнал, что без меня как-то вечером приходил какой-то незнакомый молодой человек, судя по описанию, похожий на Владимира Ильича.
Воспоминания Г.А. КЛЕМЕНЦА о В. И. Ленине. “Коммуна” (Самара), 1924, 23 апреля.
...Следует упомянуть еще об одном человеке, с которым в Самаре был знаком В.И. Ленин. Это был Ф.Е. Буров. Он был известен в Самаре не как революционер, а как талантливый и весьма разносторонне образованный человек. Он был художник, а также занимался и химией. Его знакомых интересовали картины, которые он писал, и многие, в том числе Владимир Ильич, ходили к нему смотреть его художественные произведения.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН), стр. 14.
Раньше других Владимир Ильич познакомился в Самаре с Вадимом Андреевичем Ионовым, приятелем Марка Тимофеевича Елизарова, моего мужа. Ионов был старше Владимира Ильича и стоял на народовольческой точке зрения. В то время он был, пожалуй, самой видной фигурой среди самарской молодежи и пользовался влиянием. Владимир Ильич постепенно перетянул его на свою сторону. Вполне своим стал сразу однолеток Владимира Ильича, Алексей Павлович Скляренко (Попов), исключенный из Самарской гимназии и отбывший уже заключение в “Крестах” по своему первому делу. Вокруг Скляренко группировалась молодежь из семинаристов, учениц фельдшерской школы. В этом кружке, а также в народнических, и выступал Владимир Ильич...
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 23).
Алексей Павлович Скляренко был одним из многих, чьей богатой натуре не удалось развернуться в тисках самодержавной России, кто нашел в результате всех гонений раннюю смерть. Его, организатора масс по натуре, оратора на больших площадях, давили условия русской жизни, необходимость сдерживаться, сжиматься, залезать в подполье. Ему, в котором, по бесшабашной смелости, было много общего с лучшими из типов Горького, были особенно трудны условия дореволюционной работы.
А. ЕЛИЗАРОВА (Старый товарищ А. П. Скляренко, стр. 30).
У Скляренко гимназисты и семинаристы старших классов получали полулегальную литературу: Писарева, Чернышевского и т. п. Он для нас, юнцов, был окружен какой-то особой таинственностью. Внешностью он также импонировал нам: высокий, сильный, неразлучная суковатая палка и темное пенсне.
Д. УЛЬЯНОВ (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 61).
...Кружок лиц, группировавшихся вокруг Скляренко в первый период его деятельности (до его первого ареста), проявил значительную активность. Кружок печатал и распространял нелегальные издания, вел пропаганду среди учащейся молодежи и даже пытался организовать активные политические выступления (печатание и расклейка прокламаций). Второй период деятельности Скляренко, его близких друзей и знакомых характеризуется главным образом пристальным, деловым изучением экономических и политических теорий, экономики России и разработкой программы политической деятельности. В то же время Скляренко продолжает руководить другими самарскими подпольными кружками. Это руководство заключалось преимущественно в установлении основного направления работы кружков.
До появления в кружке Владимира Ильича А.П. Скляренко... изучал историю крестьянской общины, кустарные промыслы, вопрос об артелях, о сектантстве и т. п. путем привлечения по возможности первичных материалов, каковы, например, земские статистические издания, издания министерств, различных комиссий и пр. Такое же направление получали занятия членов его кружка, а через них серьезным изучением экономических и политических вопросов (в частности, экономики деревни) начали интересоваться и другие кружки. Однако изучение этих вопросов шло под знаком народнических тенденций. Позже, под влиянием Владимира Ильича, это изучение принимает другое направление: изучается под углом зрения марксистской теории современное положение деревни, а также рабочее движение в России и на Западе, делаются попытки освещения экономической и политической истории с точки зрения этой теории. Вслед за нашим кружком этими же вопросами в новой постановке начинают интересоваться и другие самарские кружки.
Наш кружок был весьма немноголюден: в него входили, кроме Владимира Ильича, А. П. Скляренко и пишущего эти строки, также ученица фельдшерской школы Мария Ивановна Лебедева и Иван Александрович Кузнецов — помощник железнодорожного машиниста. Кроме этого постоянного круга лиц, собрания кружка нередко посещал учитель села Царевщины Алексей Александрович Беляков...
Необходимо также упомянуть ученицу фельдшерской школы Анну Морицевну Лукашевич, которая хотя и не входила в кружок, но была в близких отношениях с некоторыми его членами. Она бывала в семье Ульяновых и часто посещала нас (она училась в одном классе с моей женой). Лукашевич была старше своих подруг по школе и имела уже некоторый политический опыт, так как участвовала в подпольных кружках в Вильно до своего появления в Самаре. Она находилась в дружеских отношениях с М.И. Лебедевой, поддерживала знакомство с Владимиром Ильичей, с Анной Ильиничной и М.Т. Елизаровым. Как и многие другие, во время своего пребывания в Самаре она отошла от народничества и усвоила марксистское мировоззрение...
Точной даты знакомства А.П. Скляренко и своего с В.И. Ульяновым я установить не могу, но по некоторым побочным соображениям полагаю, что оно состоялось во второй половине 1889 года. Отчетливо помню, что весной 1890 года, возвращаясь из Новой Александрии (через Москву и Нижний, по Волге) в Самару, я познакомился на пароходе с московским студентом, неким Данилевским, учившимся ранее в Симбирской гимназии и поразившим меня своей внешностью: у него были длинные черные прямые волосы, буквально падавшие на плечи, как у молодого дьячка, а на голове торчала простая узкая, черная фуражка с лакированным козырьком. Помню, что я обстоятельно расспрашивал его, знает ли он учившегося также в Симбирской гимназии В.И. Ульянова и какого он мнения о нем. Отсюда следует, что я уже был знаком в это время с Владимиром Ильичем. Так как зиму 1889/90 года я в Самаре не жил, уехав оттуда осенью 1889 года, то, очевидно, появление В. И. Ульянова в кружке нужно отнести ко второй половине 1889 года, но до моего отъезда.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН), стр. 48-49.
Нужно сказать, что в это время Алексей Павлович (Скляренко. — Сост.) и кружок ближайших его товарищей начинают коренным образом изменять свою партийную окраску и превращаться из народовольцев в марксистов. Ближайшей причиной этой эволюции было появление в Самаре Владимира Ильича Ульянова, приехавшего туда (в 1889 г.).
В. И. Ульянов оказал огромное влияние как на Алексея Павловича, так и на все кружки молодежи, группировавшейся вокруг него. В это время Скляренко жил на Садовой улице в квартирке из двух комнат, в одной из которых поселилась Мария Ивановна Лебедева, его ближайший друг, но не жена, как казалось тогда многим знакомым Алексея Павловича, смотревшим на это совместное жительство по обывательски, как на семейное. В действительности Алексею Павловичу совместная жизнь с тихой, спокойной девушкой — ученицей фельдшерской школы, взявшей на себя хозяйственные хлопоты общежития, — была весьма удобна, так как освобождала его от этих хлопот и давала возможность посвящать больше времени для работы в кружках...
В этой квартирке собирались ближайшие друзья Алексея Павловича, здесь бывал часто и Владимир Ильич. Он читал нам здесь свои статейки, касавшиеся, главным образом, вопросов экономического развития России.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН) (Старый товарищ А. П. Скляренко, стр. 10—11).
Фактически кружок Скляренко тогдашнего состава 1889—90 гг. превратился в марксистский кружок низшего типа под руководством Владимира Ильича. Регулярно еженедельно кружок собирался и столь же регулярно в условленный час без опоздания даже на пять минут появлялся Владимир Ильич, и начиналась его беседа по заранее определенному очередному вопросу марксизма. Помню следующие беседы: Общие основы марксизма (связь между философскими и экономическими учениями; экономическое учение Карла Маркса). Товарное хозяйство. Деньги. Капитал. Абсолютная прибавочная стоимость. Распределение общественного продукта. Накопление капитала. Концентрация и централизация производства... Диалектика (всякое развитие идет путем противоречий; все явления обязательно нужно рассматривать в их взаимной связи; количество переходит в качество). Исторический материализм (производительные силы, производственные отношения и надстройки). Научный социализм и классовая борьба. Основные противоречия капитализма и неизбежность его гибели, превращение в собственную противоположность; предпосылка пролетарской революции; распад элементов капитализма; Маркс о государстве; переходный период к коммунизму. Коммунизм...
Мы слушали беседы Владимира Ильича по марксизму, изучить который было заветной мечтой большинства тогдашней мыслящей молодежи, как увлекательную и глубоко-поучительную сказку, а затем при встречах в течение недели, а встречались мы ежедневно, на разные лады обсуждали эти беседы, восхищались простотой и конкретностью новых истин и поражались, как все учение оказывалось просто, ясно, доступно и необычайно умно. Старых богов с легкомысленной беззаботностью молодежи выбрасывали в мусорную яму без сожаления и даже с некоторым злорадным ожесточением... Редко бывали беседы, где бы Скляренко не принимался возражать от В. В. и Николая — она [4], но всякий раз Владимир Ильич с удивительной деликатностью усаживал не Скляренко, а В. В. и Николая — она в надлежащую лужу. Все реже и реже выступал Скляренко и все яснее и яснее становились для нас запутаннейшие вопросы, ибо мы начинали овладевать методом анализа общественных явлений, мы все крепче и крепче овладевали диалектикой, втягивались в постижение исторического материализма. К весне 1890 г. мы успели очень много благодаря какому-то особенному искусству Владимира Ильича без труда запутанное и непонятное превратить в простое, понятное и легко постижимое. Основы марксизма в их элементарном виде мы уже настолько усвоили, что постоянно искали случая сразиться с тем или иным народником. Если раньше у большинства из нас при встрече с народниками и “народовольцами проявлялось естественное благоговение, почитание, то теперь мы открыто искали случая поиздеваться над ребяческим построением народнических теорий, над их невежеством и экономической неграмотностью. Мы стремились встретиться обязательно с крупными народниками, мелочь нас уже не удовлетворяла, чтобы попробовать свои новые зубы...
Самарские кружки до Ленина, с народническими замашками, со всей бездной народнических предрассудков, с Н. К. Михайловским, как источником всякой мудрости, “властителем дум” той эпохи, с 1890 года, пожалуй, можно сказать, кончили свое существование и если не сразу скоропостижно умерли, то захирели очень быстро, ибо учащаяся молодежь со всей ненасытностью молодости бросилась к чистому, светлому и животворящему источнику марксизма.
...С 1889 г. началось “повреждение народнических нравов”, и в 1890—91 гг. встретить народнический кружок учащихся, за исключением “семейного” кружка Савицкого, было столь же удивительно, сколь удивительно было зимой в самарских садах встретить цветущие апельсины. Весна 1890 г. была тем переломным годом, от которого самарские кружки самообразования из народнических стали превращаться в марксистские и из самообразовательных — в революционно-политические. Микроб революционного марксизма был занесен в Самару Владимиром Ильичей Ульяновым...
А. А. БЕЛЯКОВ, листы 46—49.
...Разнобой и шатания были изжиты, лишь только Владимир Ильич ознакомил нас со стройной и последовательной марксистской теорией диалектического материализма. Из этого можно заключить, каковы были сила и влияние аргументации Владимира Ильича уже на первых шагах его пропагандистской деятельности.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН), стр. 42.
Самарский период его жизни продолжался четыре с половиною года. Владимир Ильич перечитал за это время все основные сочинения Маркса и Энгельса на русском и иностранных языках и реферировал некоторые из них для кружка молодежи, организовавшегося вокруг него в Самаре. Это была более юная, менее определенная и начитанная, чем Владимир Ильич, публика, так что Владимир Ильич считался в ее среде теоретиком и авторитетом.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА. В. И. Ульянов (Н. Ленин), стр. 24—27.
Владимир Ильич принес нам новое откровение — марксистское истолкование вопросов экономики, истерии и политики. Особенно убийственной и неожиданной для его противников в дискуссиях была классовая теория, при помощи которой быстро и просто раскрывался истинный смысл таких понятий, как “народ”, “благо народа”, “все для народа и все через народ”. Владимир Ильич доказывал, что понятие “народ” в трактовке народников есть фикция, ибо они в этом понятии объединяют различные классовые группировки — крестьянина-кулака, крестьянина-батрака и рабочего. Также вызывали протесты и недоумения народников рассуждения Владимира Ильича о том, что такие революции, как революция 1789 года или 1848 года во Франции, были революциями буржуазными, тогда как народники рассматривали их как социалистические...
В дискуссиях с Владимиром Ильичей мы в первый раз с полной отчетливостью стали уяснять себе понятия “буржуазия”, “пролетариат” и роль этих социальных категорий в развитии капиталистического строя, а также направление эволюции этого строя. Владимир Ильич доказывал необходимость организации рабочего класса для сознательной классовой борьбы не только за улучшение экономических условий, но и за завоевание политической власти пролетариатом...
Лично мне казалось уже тогда, что Владимир Ильич отмечен печатью гениальности...
Припоминаю двух наиболее упорных противников Владимира Ильича в спорах: фельдшера земской больницы Ивана Карповича Иванова, которого Владимир Ильич в горячей словесной схватке иногда называл по ошибке Карпом Ивановичем, что последнего очень обижало, и помощника машиниста Владимира Ивановича Соколова.
И. К. Иванов в то время уже имел значительный политический стаж, — он только что вернулся из ссылки (кажется, из Архангельска) и потому представлял, сравнительно, серьезного оппонента. Он был поклонником С.Н. Южакова и любил цитировать его. Один раз он наизусть привел из этого автора цитату строк в восемь, в которой не было, кроме союзов и предлогов, ни одного русского слова, надеясь этой ученостью окончательно сразить своего противника. Вместо ответа Владимир Ильич встретил цитату громким смехом, и мы долго не могли забыть этой “ученой” цитаты.
В. И. Соколов, также человек весьма начитанный, аргументировал в своих речах ссылками на Николая — она и пытался истолковать в народническом духе Каутского, называя его Кауцким, с ударением на у.
Споры происходили иногда в такой обстановке: Владимир Ильич по приходе к А. П. Скляренко ложился на его постель, подложив предварительно под ноги газету, и начинал слушать разговоры сидящей вокруг стола “публики”. Когда чье-нибудь суждение заставляло его подать свой голос, он начинал сразу в резком тоне. “Ерунда!”... слышалось с постели, а затем начинались возражения. Оппонент, обиженный этой неожиданной репликой, вскипал, а Владимир Ильич спокойно садился на постель или подходил к столу и продолжал свою беспощадную критику.
Если противник обнаруживал безнадежное упрямство, стремясь всякими способами отстоять свои очевидные заблуждения (таковыми были в особенности старые народники), то Владимир Ильич не останавливался перед иронией и нередко зло его высмеивал. Поэтому многие народники относились к нему чрезвычайно недружелюбно.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН), стр. 57—59.
В двадцатых числах декабря 1889 г. в Самару приехал с явками на Скляренко ново-народоволец, как он себя называл, М. Сабунаев, группа которого была занята собиранием сил разгромленной царским правительством “Народной воли” для организации революционных действий на ближайший период времени. М. Сабунаев объезжал Поволжье и появился в Самаре с целью организации самарской группы ново-народовольцев. За 6 дней своего пребывания в Самаре, беседуя с разными группами, Сабунаев установил, что единственными подходящими для состава ново-народовольческого комитета являются Владимир Ильич Ульянов, Алексей Павлович Скляренко, Вадим Андреевич Ионов и я. Во время собеседования в тесном кружке, помню, на третьем собрании было не больше 12— 15 чел[овек], Сабунаев и его спутница [5] развивали мысль о том, что “современная действительность” ясно свидетельствует о близости революции, ибо недовольство самодержавием растет и среди рабочих и среди крестьян, в особенности сектантов, и в городских мещанских кругах и даже среди купечества. Вообще народ готов для социализма, и простым захватом власти можно совершить не только политическую, но и социальную революцию. Тогда же Сабунаев зачитывал нам проект программы “Союза русских социально-революционных групп”. Сабунаев подчеркивал, что его группа организует ново-народовольческую партию и ставит своей задачей “заменить во всех странах, где приходится действовать, нынешний капиталистический строй строем социалистическим”, хотя бы пришлось достигать этой цели “путем кровавой борьбы со всеми ее печальными последствиями, путем насильственных политических и экономических переворотов”.
Владимир Ильич, как уже вполне определившийся марксист, яростно возражал М. Сабунаеву, что революционные группы не могут заменять один строй другим, что это предрассудок, что замена строя или, вернее, низвержение строя, революция, происходит в результате изменения производственных отношений, в результате изменения классовых отношений и сил, в результате выступлений организованного рабочего класса, как реальной силы, способной захватить в свои руки власть.
На это Сабунаев в сущности не возражал, а сделал примерно такое разъяснение: “Мы, ново-народовольцы, считаем осуществление идеалов научного социализма единственно необходимым и возможным выходом из противоречий современного социально-политического строя (абсолютизм и буржуазия). Не будучи сторонниками экономического материализма, мы тем не менее не разделяем взглядов социалистов-утопистов, которые считали возможной перестройку социально-политических отношений в обществе сверху, силами одной интеллигенции, как самостоятельного общественного класса, способного путем захвата власти изменить политический строй. Мы же думаем, что только класс, несущий на себе всю тяжесть условий современного строя, только рабочий класс, только трудящиеся являются действительной силой, которая может низвергнуть деспотический строй.
Ввиду того, что наша практическая программа действий среди фабрично-заводских рабочих нисколько не разнится от программы марксистов, социал-демократов... мы соединяемся с ними в этой деятельности, в прочих же отношениях мы остаемся самостоятельной группой и выступаем за подписью “Группа новых народовольцев”.
Следовательно, спорить долго по этому поводу нецелесообразно, ибо разделять этот вопрос нас не может, что он, Сабунаев, лично считает ново-народовольческую партию переходной или, вернее, партией, объединяющей народовольцев, народников, социал-демократов и прочие оппозиционные группы в единое целое для борьбы с царским правительством. При этом он как-то странно отметил, что “организацией и целесообразной деятельностью рабочей партии с определенной самостоятельной политической программой, отличающей эту партию от всех несоциалистических групп и партий, можно достигнуть в наиболее краткий срок замены капиталистического строя социалистическим”.
Владимир Ильич вспыхнул, как порох, глаза его загорелись особенно ярко той иронической усмешкой, какой они всегда загорались, когда оппонент Владимира Ильича говорил очень большую глупость. “Неужели же ново-народовольцы не могут понять, что “объединение” разнообразных революционных групп, фракций — большая фальшь, почти нелепость?” — спросил Владимир Ильич и начал отчитывать Сабунаева так, как он умел отчитывать уже и в то время — ярко, почти резко и необычайно ясно. Ведь характерно, что все предложения “объединения в союз” поступают не от групп со вполне определенными программами и обращаются не к группам, близким к ним по своему пониманию “современной действительности” [6], тогда бы это было понятно, особенно, если дело шло относительно определенных конкретных вопросов, но подобные предложения исходят от людей, которые от старого отстали, а к новому, вполне определенному, еще не пристали. Прежняя теория, которой придерживались эти борцы с деспотизмом, очевидно, пошатнулась и расстроила необходимую для борьбы организованность. И вот с перепугу “объединители” думают, что легко создать новую теорию, если выбросить определенность, обоснованность программы и все свести только к требованию политической свободы, к борьбе с деспотизмом, отбрасывая и обходя все остальные социалистические вопросы. Это ребяческое заблуждение, и оно выяснится при первой же попытке совместной практической работы в действительности.
На деле не так легко всех объединить воедино. Теория народовольцев и вся их программа были основаны на предрассудке о русском самобытном пути развития, на вере в особый уклад, в общинный строй русской жизни и, как вывод отсюда — возможность крестьянской социалистической революции. Ну, а вот ново-народовольцы отказываются от этих важнейших предрассудков и намечают иные пути к социализму — через капитализм или нет? Это надо ясно и точно сказать. Когда же говорится о “союзе” всех революционных фракций для борьбы с царским правительством, то тут ясности нет и пути такой борьбы туманны. Буржуазия тоже не прочь вступить в борьбу с абсолютизмом, но у нее совсем другие цели и методы борьбы. Ново-народовольцы организуют новую партию, это прекрасно, но когда в эту партию они тянут всех от радикала до соц.-демократа, то это уже очень скверно и это силы не объединяет, а разбивает.
Совершенно наоборот обстоит дело, когда задача социалистов сводится не к тому, чтобы объединить не-объединимое, а к идейному руководству рабочего в его “действительной борьбе” против действительных, определенных врагов, действительно препятствующих достижению целей рабочего класса.
В этом случае все ясно, просто и не требуется хитрить. Я буду настаивать на этой ясности и определенности программы, я буду настаивать на том, чтобы опираться в работе на определенный класс, представляющий реальную силу.
Общий смысл речи Владимира Ильича мне, как и всем остальным товарищам, глубоко врезался в память... Это выступление Владимира Ильича в споре с М. Сабунаевым многие месяцы после было предметом воспоминаний и оживленных обсуждений в кружке Скляренко. Об “экономическом материализме”, о производственных отношениях мы все не имели представления, не задумывались, и эти вопросы, можно сказать, сразу нас захватили и поставили вверх ногами все наши прежние представления. Один незабываемый вечер, одна незабываемая речь взбудоражили нас и наполнили бездной новых вопросов. Это выступление нельзя было не запомнить, и если я не могу поручиться за точность отдельных выражений, то за точность смысла ручаюсь своей седой головой.
М. Сабунаев и его спутница казались подавленными и захваченными не меньше нас. Самоуверенность, с какой Сабунаев долбил 2—3-часовые доклады, заметно рассеялась, и явная растерянность отчетливо выступила перед всеми присутствующими. “Вот это всыпал по 1-ечисло”, — шептали мы друг другу...
А. А. БЕЛЯКОВ, листы 39—44 (публикуется впервые).
Большая смелость и непримиримость Владимира Ильича, казались большинству спорщиков лишь молодым задором и чрезмерной самоуверенностью. И в самарские годы, и позднее ему не прощались резкие нападки на таких признанных столпов общественного мнения, как Михайловский, В. В., Кареев [7] и др. И во все четыре зимы, проведенные Владимиром Ильичем в Самаре, более солидные слои передового общества смотрели на него, как на очень способного, но чересчур самонадеянного и резкого юношу.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 23). Студенческий вечер в коммерческом собрании в январе 1890 г., на котором выступал собравшийся уезжать из Самары В. С. Миролюбов— прекрасный, большой баритон, — был особенно шумен, изобиловал... массой очень веселых студенческих выходок... На этом вечере был Владимир Ильич и, как он говорил, получил массу удовольствия. Он видел, что молодежь и обыватели на студенческом вечере ясно выражали свои симпатии, были активны и сравнительно решительны. А. П. Скляренко и я на этом вечере встретились с целым рядом студентов, раньше входивших в кружки, — Вольтман В.Н., Курлин А.Г. (Московский университет), А.П. Нечаев (медик Казанского университета), Н.П. Кравцов (Горный институт, Петроград), Николай Шкатов (Ярославский лицей), Рафаил Олесов (медик Московского университета), Иван Вохромов (Институт путей сообщения), Павел Иванов (Межевой институт). В так называемой мертвецкой устроили собрание и договорились на следующий день собраться у Курлина. С одной стороны чувствовалось, что всякий хочет показать себя революционером, а с другой стороны для нас со Скляренко было довольно ясно, что былая революционность где-то выветрилась, где-то растерялась в больших городах по университетским аудиториям, а может быть, и по кабакам больших городов. Скляренко сначала думал пригласить на собрание студентов в доме Курлина Владимира Ильича, но потом мы решили сначала только вдвоем произвести разведку, выяснить, есть ли смысл Владимиру Ильичу выступать на собрании студентов из разных учебных заведений с разнообразными настроениями. На другой день на собрании студентов у Курлина вместо деловых разговоров и разведки получилась грандиозная попойка, которая тянулась до следующего утра, и мы со Скляренко не могли отвертеться от этой попойки. Кроме Кравцова, Иванова и Олесова, ни одного подходящего для революционных задач студента не оказалось. Попытки втянуть студентов, бывших участников наших кружков, в революционную работу ничего не дали, но отношения со всеми остались на виду не плохие... 'Владимир Ильич потом после над этим эпизодом подсмеивался и говорил: “А вот фабричный рабочий надежнее. У него на другой год революционные мысли не выветрятся. Он пойдет напролом. Сын же миллионера [8] редко пойдет дальше пения революционных песен”.
А. А. БЕЛЯКОВ, листы 49—51.
Не помню когда, но нужно думать, в самом начале появления Владимира Ильича в нашем кружке была предпринята попытка организовать кружок самообразования по так называемой казанской программе [9]. Мне запомнилась одна из прогулок этого кружка, весной 1890 года, на лодке по реке Самарке, организованная А. П. Скляренко. На лодке, после доклада В. А. Бухгольца [10] об основах этического учения о благах, между докладчиком и Владимиром Ильичей произошел продолжительный спор. Подробности этого спора в моей памяти не сохранились, но помню, что ясная диалектика Владимира Ильича в его возражениях против теории абсолютного блага произвела на всех участвовавших в дискуссии большое впечатление новизной приемов аргументации и ее содержанием.
От этой прогулки в моей памяти сохранились следующие впечатления. В лодке находился наш кружок в полном составе и В.А. Бухгольц, которого Скляренко называл “Генрихом” за его немецкую физиономию. Ни самовара, ни съестных припасов мы с собой не брали, так как целью прогулки был доклад и беседа после него. Пока ехали по Волге и по коренной Самарке, где течение весьма сильное, мы менялись поочередно в веслах. Греб и Владимир Ильич. Самарка здесь в половодье широко разливается и приобретает вид настоящего моря. По этой широкой водной глади узкой полоской бежит залитая с обеих сторон насыпь железной дороги и пропадает на горизонте водного простора. Местами здесь нет никакого течения, вода неглубока и на дне видна трава. Кое-где из воды торчат залитые кустарники и крупные осокори. Пользуясь этим покоем и тишиной, мы останавливали лодку и могли слушать доклад и развернувшуюся затем дискуссию.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН), стр. 52.
Доклад (В. А. Бухгольца. — Сост.) — безобразно скучный, расплывчатый, ни для кого не интересный. Вл[адимир] Ил[ьич] очень остроумно высмеял этот доклад, назвал его сплошной, никому не интересной метафизикой Бухгольца... Владимир Ильич буквально за ноги стянул на землю, указав, что все эти “основы этического учения о благах” вытекают из существа производственных отношений и являются малюсенькими надстроечками — не больше, не заслуживающими внимания революционеров, которые обязаны на первый план выдвигать основы, суть, движущие силы революции, первопричины, а не мелочи. Вообще вся философия идеалистов не более как буржуазная шелуха, под которой скрывается всякого рода пессимизм Шопенгауэров, Гартманов и поэтический вздор Ницше. Для революционеров пригодна единственная жизнерадостная философия Маркса и Энгельса, философия классовой борьбы, ведущей к победе. Вместо заоблачных недостигаемых, туманных теорий и мечтаний, непонятных истинным созидателям доподлинных реальных благ — рабочим, философия Маркса и Энгельса захватывает своей простотой, доступной самому неискушенному уму, ибо обучает говорить убедительным языком фактов... Лично я не мог понять сути доклада Бухгольца, при самом огромном напряжении моего мозга и с прискорбием объяснял это низким уровнем моего умственного развития, но меня поражало то, что мой низкий уровень развития нисколько не мешал мне отлично и быстро схватывать, хорошо усваивать и без труда понимать все то, что говорил Владимир Ильич. Скляренко, тоже не выносивший заоблачных туманов и метафизики, шептал мне и Кузнецову: “У доктора философии бесповоротно ум за разум зашел, пропали наши головушки — уморит без покаяния”. В. В. Савицкий, В. А. Ионов [11] внимательно, но тоскливо слушали Бухгольца, и только один Федотов... слушал с несомненным удовольствием, ибо туманность мыслей и запутывание простых понятий, превращение ясного и понятного в совершенно непостижимое было его стихией.
Это выступление Владимира Ильича, резкое и язвительное, отбило у... Бухгольца охоту выступать с такого рода докладами, да впрочем и аудитории у него не находилось.
Всякий раз, когда затевалась поездка на лодке, большинство участников заявляло: “Но только, пожалуйста, без всяких этических учений о благах”.
А. А. БЕЛЯКОВ, листы 117—118.
Он (Владимир Ильич. — Сост.) рассказал мне, как он, живя в Самаре, совершал так называемую “кругосветку” — путешествие по Волге в лодке вниз до конца Самарской луки, переправа с лодкой в речонку, которая течет на север, сплав по ней до Волги, принимающей в себя эту речку у начала Жигулей, и возвращение обратно в Самару опять-таки вниз по течению.
В. АДОРАТСКИЙ. За 18 лет. “Пролетарская революция”, 1924, № 3, стр. 94.
В конце апреля (1890 г. — Сост.) Скляренко внес предложение организовать “кругосветное путешествие”, как называлась поездка по рр. Волге и Усе... Выезжали от Самары вниз по р. Волге на запад до с. Переволока. У этого села лодка на лошадях перевозилась с Волги на р. Усу (от 11/2 до 2 верст), а затем вниз по течению р. Усы, впадающей в р. Волгу против г. Ставрополя, сплавлялись до Волги и вниз по реке Волге доплывали до Самары, появляясь с востока. Таким образом, самарцы за 3—4 дня доказывали, что земля кругла, и получали при этом массу удовольствия.
Поездка была принята очень единодушно. Особенно охотно на нее согласился Владимир Ильич...
Решено было пригласить в поездку В.В. Савицкого, с которым Владимиру Ильичу хотелось познакомиться поближе. Обычно самарское “кругосветное путешествие” можно было проделывать только в течение мая, когда Волга и ее притоки имеют наибольшую воду, или, как в Самаре говорилось, “во время половодья”...
Все тот же наблюдатель водомерного поста Хан-Гирей-Антеков, который очень часто оказывал разные услуги революционным кружкам, очень охотно предоставил в наше распоряжение свою прекрасную лодку “Нимфу”.
В поездке приняли участие: Владимир Ильич Ульянов, Алексей Васильевич Скляренко, Иван Александрович Кузнецов, Викентий Викентьевич Савицкий, Николай Яковлевич Полежаев и Алексей Александрович Беляков, а в с. Екатериновке предполагали принять в лодку Александра Павловича Нечаева, который должен был захватить с собой два ружья. Выезд был назначен 8-го мая в 5 часов утра от Самолетской пристани на р. Волге. Ко всеобщему изумлению, никто не опоздал, несмотря на ранний час, и ровно в пять часов утра мы двинулись “вниз по матушке по Волге, по широкому раздолью”.
Погода была изумительно хорошая, тихое солнечное ясное майское утро, на небе ни облачка, в воздухе не чувствовалось даже обычного утреннего ветерка, а это позволяло тем яснее чувствовать всю мощь и быстроту течения Волги. Лодка неслась по крайней мере со скоростью около 10 верст в час. Чистый воздух, игра солнечных лучей на поверхности воды, мирный, быстрый и спокойный ход лодки — все это вместе вызвало прекрасное благодушное настроение.
Я смотрел на Владимира Ильича и радовался, так как ясно видел, что он испытывает огромное удовольствие и отдыхает всей душой. Разговоры не клеились, так как все ушли в созерцание мощной стихии, стремительно катившей свои волны. Мы плыли по середине главного русла, а к берегу подходить боялись, чтобы не попасть в один из бесчисленных протоков, часто заводивших в тупик, выбираться из которого встречь течения было всегда трудно и требовало очень много времени и труда.
Пробовали петь — ничего не вышло, как-то не пелось, а возможно, и просто не умели. Владимир Ильич был весь движение и жизнь. Видимо, его очень захватывали и прелести бесконечно мощной стихии, среди которой или, вернее, во власти которой наша небольшая лодка казалась жалкой и беспомощной. Никто из нас не заметил, как пролетели три с половиной часа и мы подплывали к Екатериновке, где должны были захватить Нечаева и напиться чаю.
Мы предполагали в Екатериновке на берегу развести костер и вскипятить свой котелок, но Нечаев увлек нас в дом своего отца, крупного сельского торговца. Чай был на славу, с разными варениями, печениями, пирогами, разносолами, и даже на столе появилась “домашняя вишневочка”. От выпивки мы довольно дружно отказались, заявив, что по утрам не пьем...
Владимир Ильич цепко втянулся в очень интересный разговор с отцом Нечаева на тему: “Как ослабить рост деревенской бедноты”. “Ну, как ты ее ослабишь? Ведь вот зелье-то есть, и слабость нашу к нему никуда не денешь, а окромя того пожары, недород, болезни — все одно к одному. Сегодня пропил узду, а завтра лошадь пропьешь, а там недород вывернулся — вот и вся недолга. Бедняк в нищие пошел, а средственный на его место, а у кого есть капитал и голова — землицу приберет к своим рукам, да его же, каналья, за хлеб и воду заставит работать. Не плошай, стало быть! Так оно своим чередом и катится. Часть деревни беднеет, другая богатеет; одни пойдут на фабрику и в батраки, а другие вроде как бы в помещики. Бедность не ослабишь, говорят, она от господа, а по-моему, от человеческой глупости и от жизни”. Так говорил отец Нечаева, а Владимир Ильич весь превратился в слух и внимание. “Ну, а если артели образовать? Артелью, говорят, можно бедность побороть!” — поставил вопрос Владимир Ильич. Нечаев раскатисто рассмеялся: “Ха-ха-ха, артель, тоже скажут. У нас артель хороша, чтобы пяток-другой монахов [12] раздавить. Вот это дело идет дружно, да и то чаще мордобоем кончается. А для работы артель — дело неподходящее. Больше будут друг за другом выслеживать, чем работать”, — закончил Нечаев.
“Ну, а община разве не сможет беде помочь?” — не унимался Владимир Ильич, явно заинтересованный бесхитростными рассуждениями отца Нечаева.
“Ну, община это повыше. Эта уже не монахами лакает, а ведрами. Для этого дела, для выпивки, лучшего общины ничего не придумаешь. Ну, а касательно работы, она ни к чему, без последствиев. Община, стало быть, общество, вот опять для недоимок хороша, для сбора, значит, для всяких повинностей, а для сурьезной работы, для хозяйства, она ни к чему не помогает. Так-то, милый мой”, — закончил Нечаев и ласково похлопал Владимира Ильича по коленке.
Мы все видели, что Владимир Ильич не прочь бы продолжать увлекший его разговор, но уже было половина одиннадцатого утра и нам следовало торопиться. Мы все встали, начали благодарить хозяев за гостеприимство, а старик Нечаев вдруг предложил: “А вы бы, касатики, сегодня погостили у нас, а утречком бы и двинулись, деревню бы посмотрели и еще покалякали бы”.
Предложение было соблазнительное, но мы его решительно отклонили...
Солнце палило без всякого сожаления. Молодая буйная зелень деревенских садиков манила к себе, но мы были непреклонны и отплыли в начале 12 дня от с. Екатериновки.
Для меня было ясно, что тот кусочек неприкрашенной жизни, с которым мы только что столкнулись, очень занимал Владимира Ильича, который о чем-то сосредоточенно думал. Мы выбрались снова на “стрежень”, и Волга опять подхватила нас и понесла к нашей цели. Владимир Ильич нарушил созерцательное настроение, прервал молчание: “Ведь вот этот старик Нечаев не ученый-экономист, а как он хорошо умеет проникать в самую суть вещей. Вот у кого не мешало бы Николаям—онам, В. В., Михайловским, Южаковым, Кривенко научиться понимать и неизбежный процесс дифференциации деревни и подлинное место артелей и общины в жизни деревни, и тогда они пожалуй бы перестали болтать о самобытных путях развития России и о социализме мужика. В своем коротком разговоре Нечаев дал великолепную картину расслоения деревни и вырастания капиталистических форм хозяйства”. Чувствовалось, что этот разговор с Нечаевым что-то дал Владимиру Ильичу, чем он был, видимо, доволен и что его очень занимало. В. В. Савицкий, единственный среди нас ярый народник, встревоженно пробормотал: “Ну, если Михайловский и В. В. начнут черпать мудрость у деревенских кулаков, то прости-прощай вся наша культура, прогресс, движение вперед. Нет, Михайловский учиться у кулаков не будет, он сам их многому научит, а пожалуй, и проучит”. Владимир Ильич язвительно усмехнулся и спокойно сказал: “И у кулаков учиться не зазорно, было бы чему. Культура и прогресс от этого ни капелечки не пострадают. Именно Михайловскому, этому стороннику “субъективного метода в социологии”, строящему свои теории не на фактах, а на выдумке, на плодах собственного воображения о самобытных путях экономического развития России, о спасительности общины и артели, о подготовленности мужика к социализму, именно Михайловскому сильно нужно поучиться у кулака Нечаева простому, бесхитростному, но очень глубокому пониманию всех явлений, развивающихся в деревне. Михайловский и народники ослеплены своими фантазиями и не видит жизни деревни, а кулак Нечаев видит деревню, как облупленную, и глубоко понимает в упрощенном виде все сложные процессы дифференциации. Жалко, что вы не прислушались посерьезнее к разговорам Нечаева, они очень поучительны”.
За разговорами, которые приняли весьма оживленный характер, мы незаметно продвинулись в с. Переволоки, где нам предстояло перевезти лодку на лошадях. Не успели мы высадиться на берег, как из деревни появилась масса детишек и 3—4 крестьянина с предложением своих услуг по перевозке лодки... Очень нередко путешественники, а до этого и торговые люди, волокли лодку от Волги до Усы по земле, отсюда и название деревни: Переволока. Мы не думали этой операции проделывать, ибо не считали возможным портить хорошо осмоленное дно лодки, а главное, у нас не было расположения тратить на эту операцию 4—5 часов времени и массу труда. Мы знали, что обычно за перевозку лодки берут полтора-два рубля, и поэтому, когда с нас запросили четыре рубля, мы сразу предложили полтора рубля и на двух сговорились. Больше версты дорога шла круто в гору, а затем около версты под гору. Когда мы поднялись на вершину водораздела между Волгой и Усой, то р. Уса, зажатая между зелеными холмами, узкая и очень извилистая, очаровала нас всех своей изумительно волшебной панорамой. Владимир Ильич не отставал от остальных участников поездки в смысле выражения положительно диких восторгов, и мы все были поражены тем, что этот ученый, серьезнейший человек, источник мудрости для всех нас, которому, по нашему предположению, не свойственна способность по-детски резвиться, не отставал от нас ни в одном движении. Он бегал, боролся, хохотал, а когда спустились к берегу Усы, где было удивительное эхо, Владимир Ильич первый прокричал: “Чем окончен разговор”, и эхо ответило: “вор”. Мы много хохотали не потому, что это было смешно, а просто потому, что всем было весело, радостно, хорошо. И.Л. Кузнецов, довольно крепкий юноша, вступил в борьбу с Владимиром Ильичей, и, ко всеобщему изумлению, Владимир Ильич... легко бросил Кузнецова на песок... После Кузнецова выступил Скляренко, который быстро уложил на песок Владимира Ильича под общий хохот. Было уже 7 часов вечера, когда мы почувствовали, что не плохо закусить. Деревня была под боком (саженей 100—150), но мы в деревню не пошли, хотя Владимир Ильич усиленно тянул туда. У самой воды мы развели костер, вскипятили чайник, добыли молока и очень плотно закусили не столько своими запасами из Самары, сколько обильными запасами Нечаева...
Солнце пряталось в горы, причудливо освещая видимую часть долины и остальную спокойную, как зеркало, ленту реки, и панорама стала настолько сказочно-очаровательной, что все мы как-то притихли. Были предложения немедленно тронуться в путь, чтобы насладиться восторгами и неожиданностями причудливо меняющихся сказочных ночных видений... Решили от поездки ночью воздержаться и расположились спать тут же у лодки. Нечаев дошел до деревни и за 70 коп. купил такое количество соломы, целый воз, что получились у всех мягкие постели.
Проснулись утром на заре довольно дружно. Решили, как только “развиднеется”, тронуться в путь без замедления. Владимир Ильич во всеуслышание заявил, что он “никогда так хорошо не спал, как в эту ночь. Хорошо быть Робинзонами”...
Мы поплыли вниз по р. Усе, как только ярко разгорелась заря и склоны сжавших реку гор и стальная лента воды окрасились причудливыми, быстро меняющимися утренними красками.
Деревня просыпалась: скрипели ворота, гоготали гуси, тявкали собаки, мычали коровы. Ночная тишина и ночные шорохи растаяли, поднимался легкий утренний ветерок из ущелий гор.
Мы не мешали друг другу глотать картины природы, не было лишних, ненужных слов, ибо за нас говорила природа своими расцветающими красками.
Плыли довольно быстро, но уже не чувствовали захватывающей мощи дикой, бурной стремительной волжской стихии. Мир, тишина и ласки сияли с небес, лучились от солнца, струились от горных зеленых теснин, выпирали из йоды ежеминутно, меняли ежеминутно свою окраску.
Только изредка, как бы боясь нарушить таинственную тишину природы, шептали друг другу: “А вот какая удивительная красота”. Красота же, восторг подстерегали нас на каждом шагу, бросались на нас из-за каждого поворота реки. Все время р. Уса кружилась, тесно сжатая горами, и вдруг горы раздвинулись, и нас почти всех одновременно прельстила широкая поляна, обрамленная дубками и вязами, и мы решили остановиться, чтобы поразмяться, слегка закусить и пострелять в цель.
Остановка вышла восхитительная, и мы на ней незаметно задержались часа на 3—4. Говорят, “счастливые часов не наблюдают”, у нас никому и в голову не пришло посмотреть на часы, значит, мы были счастливы. Правда, мы стремились к 10 мая попасть в с. Царевщину, но как-то забыли про это, так удивительно хороши были картины природы, и воздух, и солнце, и горы, и весенняя зелень.
На полянке опять было проявлено очень много резвости, и опять Владимир Ильич не отставал от других. Бегали вперегонки, боролись, шутили, хохотали и, наконец, принялись стрелять в цель из охотничьих ружей. При этом оказалось, что Владимир Ильич совсем неплохо стреляет. Больше всего попаданий было у него, а я оказался самым неудачным стрелком...
Около одиннадцати часов мы поплыли дальше и через час подъехали к большому с. Жигули, где и решили часа 2—3 поболтаться в народе и покалякать. Село оказалось интересным в том отношении, что там сильно был развит патриархальный уклад. Нашлись две семьи, имевшие по 40 душ и жившие сравнительно зажиточно, а семьи по 15—20 душ были обычным рядовым явлением. Семьи в 40 душ представляли из себя своеобразные трудовые коммуны, в которых благодаря высоким личным хозяйственным качествам стариков руководителей дела шли отлично и очень выгодно. По секрету говорили с молодежью этих семей, но и среди этой молодежи не нашлось недовольных. Обе семьи оказались сектанты-штундисты, когда-то, лет 50 тому назад, выселившиеся с Украины. Нам разрешили осмотреть хозяйство одной из семей, а после осмотра нас очень радушно угостили пирогами с рыбой, а для питья дали очень вкусную сыту из меда и прекрасный ядреный густой темный квас, очень похожий на домашнее пиво. Поговорили о боге, о вере, о праведной жизни и об утеснениях, какие им чинили поп и становой пристав, хотя они своей верой никому не мешали.
Владимир Ильич очень заинтересовался хозяйством крупных семей и заметил, что хорошо бы в такой деревне прожить 2 — 3 недели, чтобы выяснить всю экономическую подноготную этих семей...
Из разговоров в деревне выяснилось, что до Ставрополя мы можем доплыть за два, много 2 1/2 часа.
Одним из красивейших мест в этом районе считался утес Стеньки Разина, в некотором роде историческое место, о котором написано, кажется, Навроцким известное стихотворение, распевавшееся как революционная песня по всему Поволжью [13]...
Этот знаменитый утес стоял как раз при самом впадении р. Усы в Волгу. Было решено устроить ночлег у подножья утеса Стеньки Разина, ибо поездка в Ставрополь никого не прельщала...
К вечеру начали было собираться тучки, которые могли погнать нас на ночлег в Ставрополь, но утес действительно был так дик и очарователен, что мы решили все-таки близ него расположиться на ночлег, даже несмотря на дождь. Однако дождь-еле побрызгал, и к закату солнца тучи разошлись. Было скверно только одно, что поблизости не было селенья, где бы можно было достать сена или соломы на подстилку. От с. Переволоки в лодку нам удалось взять очень небольшое количество соломы. В нашем распоряжении до сумерек оставалось часа 3, и за это время, вытащив лодку на берег, мы устроили нечто вроде шалаша, покрыв его наломанными ветками. До сумерек мы успели забраться на вершину утеса Стеньки Разина, досыта налюбоваться бесконечным простором Волги и бросить прощальный взгляд на р. Усу, давшую так много радостных минут, а в сумерки принялись интервьюировать эхо.
Я помню только некоторые отдельные места этого знаменитого диалога с эхо.
К вам министры приезжали?
Эхо отвечало: жали.
Ваши нужды рассмотрели? ... ели.
Как же с ними поступили? ... пили.
Вышнеградский у вас был? ... был.
Все вопросы разобрал? ... брал.
Чем с ним кончен разговор? ... вор!
После каждой строки эхо отчетливо повторяло наш веселый беззаботный хохот и так отчетливо, ярко, преувеличенно громко и многоголосо, что в конце концов начинала разбирать жуть.
Владимира Ильича все эти детские забавы занимали не меньше, чем каждого из участников; он не меньше других хохотал, шутил, острил, дурачился.
При распределении мест на ночлег в шалаше пришлось прибегнуть к жеребьевке, ибо всякий старался уступить наиболее удобное место своему товарищу. В этом отношении Владимир Ильич шел впереди всех, и не только перед этим ночлегом, но во все время путешествия он как-то незаметно заботился о всяком мелком удобстве своего соседа.
Если во время ночлега у с. Переволоки не возникало вопроса о карауле и все мы спали спокойно, то около дикого утеса, в безлюдной местности, на берегу бурно стремившей свои воды реки, когда почти всякий шорох, всякий треснувший сук, всякий упавший камень передавался в чуткой ночной тишине почти как пушечный выстрел, этот вопрос у нас возник, и мы решили поочередно дежурить по полтора часа. Дежурный по всем правилам военного искусства должен был все время стоять на йогах или тихо ходить с ружьем в руках. Сидя, легко было уснуть, ибо воздух, чистый и ароматичный, насыщенный озоном, сильно располагал к этому. По жребию первым встал на караул Н.Я. Полежаев, второй — В.В. Савицкий и третий — Владимир Ильич. Ночь прошла благополучно, но к утру разыгрался ветерок и беспокойные тучки бродили по небу, угрожая дождем. Все-таки настроение было прекрасное. В путь на этот раз мы двинулись после чаепития и плотной закуски...
Часов около шести спустили лодку на воду, а ветер крепчал, и уже на середине Волги поигрывали “беляки”. Бродившие по небу свинцовые тучи, перспективы дождя и крепчавший ветер нагоняли тоску. У большинства настроение испортилось, и только Владимир Ильич сопротивлялся упадку настроения и, действительно, невидимому, на него не сильно действовали перемены погоды.
Я сел за руль, а И.А. Кузнецов и А.П. Нечаев, как испытанные волгари, вооружились веслами. Это было, безусловно необходимо, так как волны достигали значительных размеров и даже изредка заплескивали лодку. Н.Я. Полежаеву пришлось вооружиться ковшом для отливания воды. Часа через полтора разразилась настоящая буря. Началась сильная гроза: сверкали молнии, и гром гремел, казалось, над самой лодкой, завывал ветер. Заплескивания воды стали настолько значительны, что пришлось и Владимиру Ильичу отливать воду из лодки чайным котелком. А.В. Скляренко, Н.Я. Полежаев, В.В. Савицкий нервничали и настаивали, чтобы пристать к берегу, но я, Кузнецов и Нечаев доказывали, что приставать к берегу нельзя, так как может опрокинуть лодку, а потому нужно держаться дальше от берега. Владимир Ильич был совершенно спокоен и поддерживал нас, что приставать к берегу нецелесообразно, ибо и на берегу при дожде обсохнуть невозможно. За все время поездки Владимир Ильич всегда выдвигал или присоединялся к наиболее крайним позициям, где требовалась решительность и настойчивость без всяких колебаний. Все черты прекрасного товарища, невольно выдвигавшего на первый план интересы коллектива, даже случайного, все черты смелого, бодрого, веселого, жизнерадостного товарища Владимир Ильич особенно ярко проявил во время путешествия. Все мы увидели совсем другого Владимира Ильича, не того, которого хорошо знали и часто видели в комнатах, на занятиях кружка, при выступлении на собраниях. “Вот он какой. Совсем другой, не тот. Как будто подменили человека”, — говорили Скляренко, Кузнецов, Полежаев, настолько Владимир Ильич был неузнаваем на лоне природы за все время незабываемого “кругосветного путешествия”.
Пока мы спорили и пререкались, дождь перестал, гроза почти совсем затихла и ветер начал ослабевать. Все мы промокли до последней нитки, но на душе стало веселее, как только перестал дождь и утихла гроза. Тем временем показался Царев Курган, отдельный довольно высокий холм около с. Царевщины. Пришлось начать работу веслами, чтобы пробиться к левому берегу Волги. Часов около 10 утра 10 мая мы благополучно, после очень значительной передряги, высадились на берег у с. Царевщины...
Владимир Ильич был в отличном настроении и зло подсмеивался над Скляренко и Савицким за то, что они труса праздновали. Да и самим паникерам все их волнения теперь казались просто смешными...
В теплой комнате, в сухом белье, за чистым столом с радостно фыркающим самоваром, нас уже больше не качало и не мочило со всех сторон, как это было на Волге. Непринужденная беседа с деревенскими революционерами незаметно быстро завязалась и так развернулась и всех затянула, что мы не заметили надвигающихся сумерек...
Разговоры не держались только одного, строго определенного вопроса, а перескакивали неожиданно с одной темы на другую, как это всегда бывает при беседе с примитивными философами, углубившимися в религиозные дебри библии и евангелия...
Владимир Ильич очень популярно, весьма убедительно и чрезвычайно просто разъяснил, что “веру нельзя придумать, сочинить. А если веру придумать и даже очень хорошо, как это сделал граф Толстой, то эта вера не изменит человеческих отношений, эта вера бессильна в жизни, а вот рынок — базар всякую веру для себя приспособит; жизнь идет по своим правилам, законам. Наука, история доказывает, что не вера изменяет человеческие отношения, а, наоборот, человеческие отношения, вернее, хозяйственные нужды, хозяйственные отношения могут изменить всякую веру, приспособить ее для нужд хозяйства почти без всякого труда”...
Хозяйки... поднялись еще до свету и видно было, что они очень озабочены тем, чтобы хорошо накормить гостей. Настало утро, солнечное и ясное. В небе ни облачка, и от вчерашней бешеной Волги, злоумышлявшей против нас, не осталось и следа. Перед нами снова оказалась тихая, спокойная, но мощно и властно катившая свои воды великая река...
Проводы носили торжественный характер. На берегу было, оживленно и шумно, раздавались разнообразные перекрестные пожелания, приглашения, шутки, предложения и прочее...
Когда мы выехали на “стрежень” и лодка понеслась, Владимир Ильич прервал молчание: “Вот опять интереснейший обрывок жизни. Мысль крестьянина ищет выхода, бьется, забредает в затхлые религиозные закоулки и бодро радуется, когда поймет суть дела”...
День был яркий, безоблачный и безветренный, а Волга после вчерашней бешеной, бурной трепки как-то особенно ласково и быстро несла нашу “Нимфу” к Самаре. Рано утром 11 мая мы высадились у Самолетской пристани.
А. А. БЕЛЯКОВ, листы 51—68.
...Имею честь довести до сведения департамента полиции, что состоящий под негласным надзором полиции бывший студент Владимир Ульянов за время проживания в г. Самаре определенных занятий не имел, в политическом отношении за ним хотя ничего замечено не было, но он вел знакомство с лицами сомнительной благонадежности.
Донесение самарского губернского жандармского управления в департамент полиции, от 31 мая 1890 г., № 311.
Архивные документы к биографии В. И. Ленина, стр. 70.
Его Сиятельству Господину Министру Народного Просвещения
бывшего студента императорского Казанского университета Владимира Ульянова
ПРОШЕНИЕ.
В течение двух лет, прошедших по окончании мною курса гимназии, я имел полную возможность убедиться в громадной трудности, если не в невозможности, найти занятие человеку, не получившему специального образования. Ввиду этого я, крайне нуждаясь в каком-либо занятии, которое дало бы мне возможность поддержать своим трудом семью, состоящую из престарелой матери и малолетнего брата и сестры, имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство разрешить мне держать экзамен на кандидата юридических наук экстерном при каком-либо высшем учебном заведении [14].
Бывший студент императорского Казанского университета
Владимир Ульянов, т. Самара. Октября 28 дня 1889 года. Воскресенская улица, д. Катанова.
В. И. ЛЕНИН (УЛЬЯНОВ). Прошение министру народного просвещения о разрешении держать экзамены экстерном. “Красная летопись”, 1925, № 1, стр. 137.
Бывший студент Казанского университета Владимир Ульянов обратился в министерство народного просвещения с ходатайством о допущении его к экзамену на степень кандидата юридических наук при каком-либо высшем учебном заведении.
Ввиду сего департамент народного просвещения имеет честь покорнейше просить департамент полиции сообщить имеющиеся в его распоряжении сведения о политической благонадежности Ульянова и заключение по предмету изложенного выше ходатайства.
Отношение министерства народного просвещения в департамент полиции, от 11 ноября 1889 г., № 18877. Архивные документы к биографии В. И. Ленина, стр. 69.
Во время жительства в Казани Ульянов замечался в сношениях с лицами политически неблагонадежными, из коих некоторые привлечены ныне к дознанию по обвинению в государственном преступлении [15].
Ответ департамента полиции министерству народного просвещения, от 4 декабря 1889 г. Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
Г. Министр изволил изложенное ходатайство просителя отклонить.
Ответ департамента народного просвещения на прошение В. И. Ленина (Ульянова), от 10 декабря 1889 г. Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
Мучительно больно смотреть на сына (речь идет о Владимире Ильиче. — Сост.), как бесплодно уходят самые лучшие его годы для высшего образования. Не будучи в состоянии переносить этой нравственной боли, я и утруждаю Ваше Сиятельство покорнейшею просьбой разрешить сыну моему поступить в какой-либо из русских университетов или, в крайнем случае, допустить его держать выпускной университетский экзамен по юридическому факультету, т. е. на степень кандидата. Я тем настойчивее прошу Ваше Сиятельство снять с моего сына так долго уже лежащую на нем кару, что кара эта, вообще, не позволяет ему, как человеку, принадлежащему к кругу исключительно интеллектуальных работников, найти какое бы то ни было даже частное занятие, не позволяет, значит, ни к чему приложить своих сил. Такое бесцельное существование, без всякого дела, не может не оказывать самого пагубного нравственного влияния на молодого человека,— почти неизбежно должно наталкивать его на мысль даже о самоубийстве [16].
М. А. УЛЬЯНОВА — министру народного просвещения, 17 мая 1890 г. “Красная летопись”, 1924, № 2, стр. 35.
Его Сиятельству Господину Министру Народного Просвещения
Дворянина Владимира Ульянова
ПРОШЕНИЕ.
Так как Вашему Сиятельству благоугодно было разрешить мне держать в качестве экстерна окончательные по предметам юридического факультета экзамены в испытательной комиссии при одном из университетов, управляемых уставом 1884 года, то имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство разрешить мне сдавать этот экзамен в испытательной комиссии при Императорском С.-Петербургском университете [17].
Дворянин Владимир Ульянов. Самара. Июня 12 дня 1890 года. Угол Почтовой и Сокольничьей улиц, дом Рытикова.
В. И. ЛЕНИН (УЛЬЯНОВ). Прошение министру народного просвещения о разрешении держать экзамены экстерном
при Петербургском университете, от 12 июня 1890 г. “Красная летопись”, 1924, № 2, стр. 36.
От Департамента Народного Просвещения на прошение дворянина Владимира Ульянова о разрешении ему сдавать в испытательной комиссии, состоящей при Имп[ераторском] СПБ университете окончательные экзамены, по предметам юридического фак[ультета], которые дозволено ему держать в качестве экстерна,— сим, по прик[азанию] Его Сиятельства Г. Упр[авляющего] Министерством], объявляется просителю, что с таковым ходатайством надлежит ему обратиться к Председателю вышеупомянутой Комиссии [18].
В.-Директор Эзов. Делопроизводитель (подпись)
В Самарск[ое] Гор[одское] Пол[ицейское] Упр[авление], для вручения дворянину Владимиру Ульянову, по месту жительства] его в г. Самаре, на углу Почтовой и Сокольничьей ул., в д. Рытикова.
Ответ департамента народного просвещения на прошение В. И. Ленина (Ульянова), от 23 июля 1890 г., № 11915. “Красная летопись”, 1924, № 2, стр. 38.
Он (А.П. Скляренко. — Сост.) был знаком ранее с мужем моим, М.Т. Елизаровым, а через него познакомился с братом — В. И. Ульяновым... Но знакомство с братом долго не распространялось на всех нас. Алексей Павлович заходил лишь в комнату брата и упорно отклонял выход к общему чаю, прося туда, в комнату, графин с водой и стакан. Мы тогда не мало трунили над ним за это; но всем нашим усилиям не удавалось вытащить его.
А. ЕЛИЗАРОВА (Старый товарищ А. П. Скляренко, стр. 21).
В январе 1891 г., а может быть, в декабре 1890 г. — утверждать категорически затрудняюсь - Скляренко и я впервые... появились на квартире Ульяновых (угол Почтовой и Сокольнической, дом Рытикова, во II этаже). Я помню отлично, как оба мы инстинктивно стремились скорей в комнату Владимира Ильича, где чувствовали себя как-то лучше, проще и свободнее. Однако приходить в эту комнатку, в эту лабораторию, где вырабатывались, подготовлялись, обдумывались Вл[адимиром] Ильичей теории и планы, впоследствии потрясшие капиталистический мир, приходилось всегда через столовую, через этот уловитель, от которого уклонялись Скляренко и я. Комнатка была около 3—4 квадратных сажен с очень скромным, весьма поместительным письменным столом, который скорее других вещей в комнате бросался в глаза. На столе всегда был образцовый удивительный порядок в расположении книг и очень небольшого количества тетрадок, очевидно, рукописей, заметок, выписок. Для меня было ясно, что на столе Вл[адимир] Ил[ьич] держит только те книги, которые в ближайший момент нужны для работы. Главная масса книг с правой стороны состояла из учебников, пособий, лекций, которые Вл[адимир] Ил[ьич] “прошибал”, как выражался Скляренко, готовясь к экзамену за юридический факультет, а с левой стороны всегда можно было видеть новую книжку толстого журнала, “Капитал” Карла Маркса по-немецки, Ф. Энгельс по-немецки, свежую книжку “Die Zeit”. Это, очевидно, были настольные книги; иногда появлялись книжки Николая — она, Постникова, Южакова и лежали подолгу на столе, вероятно, подвергаясь изучению. Отдельно на этажерке в углу громоздилась главная масса юридических книг, пособий, лекций и новинки в то время редких экономических работ, дожидавшихся своей очереди для чтения. Скляренко и мне комната Владимира Ильича казалась необычайно уютной, и уходить из нее всегда не хотелось. Время в этой комнатке летело незаметно быстро, и я не помню случаев, когда бы в этой милой, светлой, привлекательной комнатке было скучно и не расцветали широкие перспективы. Столовая же, или, вернее, столово-гостиная, с большим столом, накрытым белоснежной скатертью, с тарелочками, салфеточками и проч., несмотря на необычайную сердечную приветливость матери Владимира Ильича, Марии Александровны, производила почему-то, особенно на меня, не видавшего в детстве чистых скатертей на столе, отпугивающее, устрашающее впечатление...
Много раз мне приходилось бывать у Владимира Ильича в квартире его матери, Марии Александровны, бесконечно доброй, ласковой и особенно приветливой старушки, о которой я всегда и до сих пор вспоминаю с какой-то исключительно трогательной и глубокой нежностью. Я впервые в жизни встречал женщину, у которой так ясно чувствовалась какая-то особенно глубокая трогательная и печальная ласка ко всякому юноше, приходившему в ее дом...
Чаще всего я бывал в доме Ульяновых с Марией Петровной Голубевой или Алексеем Васильевичем Поповым-Скляренко. Мария Ильинична... была тогда ученицей только еще 3-го класса Самарской гимназии, но уже состояла под самым строжайшим надзором училищного начальства, точно так же, как и Дмитрий, младший брат Владимира Ильича, учившийся в 5-м классе гимназии... В разговорах они редко принимали участие. В моменты наших посещений в будние дни они чаще всего были заняты своими учебными работами...
Анну Ильиничну Елизарову приходилось встречать очень редко, ибо она, занятая уроками, по вечерам зимой почти не бывала дома.., а Скляренко и я бывали у Владимира Ильича чаще всего между 5-ю и 6-ю часами дня. Обычно в это время редко кто, кроме Марии Александровны и детей, бывал дома.
Скляренко и меня очень поражала та изумительная нежность, с которой Владимир Ильич при встречах и при расставании с матерью целовал ей руку. Всякого другого за такие “барские” обычаи мы бы тогда подняли на смех, заулюлюкали бы, сжили бы со свету, но здесь мы как-то сразу согласованно почувствовали, что это не “барская” манера, а в этом целовании руки сказывалась вся безмерная скорбь об утрате брата Александра, вся нежность сыновней любви, вся сила пламенного желания смягчить острую боль утраты, выразить бесконечную ласку. Скляренко очень любил поязвить по поводу всякой уродливой буржуазной привычки, но в этом же случае Скляренко, отрицавший целование рук и вообще “телячьи нежности”, как-то сразу признал, что это прекрасно, что в этом есть глубочайший смысл, что “барством” здесь не пахнет.
Во время воскресных, сравнительно редких Ульяновских чаепитий за общим столом в присутствии Владимира Ильича всегда было очень оживленно, весело; яркая сочная мысль, ясное, отчетливое, ядреное слово превращали всякую беседу даже по пустяковым вопросам в живой фейерверк не слов, а мыслей.
А. А. БЕЛЯКОВ, листы 79—80, 82—83 (публикуется впервые).
По разным городам “неблагополучным по марксизму”... поехали бродячие агитаторы народничества, чтобы оттянуть молодежь от модной “болезни”.., от марксизма.
Один из таких агитаторов, народник Россиневич, в начале марта 1891 г[ода] появился в Самаре и через Ливанова Александра Ивановича, Долгова Н.С., В.О. Португалова, В.В. Савицкого и некоторых других приступил к разведке вражеских марксистских сил и вражеского расположения...
Числа я точно не припомню, но уверен, что это было в начале марта 1891 года, народники организовали большой “журфикс” в квартире зубного врача Анны Абрамовны Кацнельсон на Дворянской улице.
Несмотря на перегруженность работой, Владимир Ильич на этот “журфикс” очень охотно пошел, хотя, по моим впечатлениям, терпеть не мог всякого рода “журфиксов”. Собрание было многочисленное, народнические звезды всех величин были в полном сборе. Доклад Россиневича, на который народники возлагали большие надежды, был очень слаб, мало содержателен, плохо построен, но еще хуже обоснован. Даже для меня, А. П. Скляренко, Лебедевой, Кузнецова (М. И. Семенов на этом “журфиксе” не был, но по каким причинам, я не помню), едва усвоивших основные истины экономического материализма, начатки марксизма, этот доклад казался легкомысленным, и мы уверены были, что Владимир Ильич разобьет его в пух и прах.
Никаких новых и сильных положений в своем докладе Россиневич не выдвинул. Он путался беспомощно в безнадежном старом хламе о самобытных путях экономического развития России, о крупной, решающей роли земельной общины, об огромном значении артелей для общественной переработки сырья на кустарных промыслах, как о “народной промышленности” и т. д. все в том же роде и, наконец, о необходимости немедленного и дружного объединения всех оппозиционных групп в единый “союз” для низвержения самодержавия. По выражению лиц присутствовавших столпов народничества можно было судить, что даже они докладом не удовлетворены, очевидно, они ждали от Россиневича большего, и настроение среди них было заметно пониженное.
Владимира Ильича благоглупости Россиневича привели в отличное расположение духа, ироническая усмешка в глазах и на губах Владимира Ильича играла вполне отчетливо, было ясно, что никаких затруднений для убийственной критики Россиневича он не испытывал.
Простая по форме и очень глубокая по существу речь Владимира Ильича, обильно иллюстрированная цифрами из книг народнических апостолов, основоположников — В.В., Николая — она, Кривенко, Южакова и др. произвела глубочайшее, неотразимое впечатление на всех без исключения. От доклада Россиневича не осталось ни одного живого места; все смешное было очень тонко высмеяно, глупое, неуклюжее и наивно-детское было так просто и остроумно разоблачено, что сам Россиневич по временам заразительно хохотал, а марксистская часть собрания была буквально на верху блаженства. Особенно сильно были поражены Россиневич и другие народники утверждением Владимира Ильича, что “капиталист растет из кустаря”, что кустарное производство, почитаемое народниками за особливое “народное производство”, — не больше, как первый шаг на пути развития капитализма. Цифрами из работ народников и земских статистических сборников Владимир Ильич доказал порабощение кустарей кулаками, а главное, выяснил, что кустарные промыслы — не что иное, как “домашняя система крупной промышленности”.
Все это было настолько ясно и очевидно, хотя и ново, что выступить никто из народников как будто не решался.
Это был первый триумф Владимира Ильича на большом собрании с участием широких кругов радикальной интеллигенции и учащейся молодежи, который разнес славу его, как непобедимого, блестяще образованного экономиста и большого мастера-полемиста.
Поражение народнического агитатора, приехавшего разнести “чуждую” России теорию Маркса, было настолько очевидно для всех, не исключая и самого Россиневича, что на другой же день этот столп народничества из Самары уехал, отказавшись от целого ряда намеченных выступлений.
А. А. Кацнельсон слышала от Н. С. Долгова, что Россиневич сильно поссорился с Ливановым и др. за то, что они не предупредили его о столь сильном противнике, чтобы подготовиться к выступлению с более увесистыми материалами...
Россиневич предрекал самарским народникам, что их ждет поражение по всем фронтам и что работа марксистов под руководством такого способного, энергичного и сильно подготовленного юноши скоро всюду вытеснит, сведет на нет народников и народовольцев.
После этой первой победы Владимира Ильича над самарскими народниками во главе с приезжей знаменитостью Россиневичем в самых широких кругах радикалов, либералов и учащейся молодежи стало хорошо известно, что появилась новая сила, новое учение, которое всю свою программу, всю свою работу основывает на цифрах и фактах, на изучении экономической действительности, отвергая всякие самобытные пути экономического развития и проповедуя “научный социализм”. Это учение дает “героям” по шапке, а на первый план, как движущую силу истории, выдвигает рабочие массы. Эта новая сила, марксисты, утверждают, что только организованный рабочий класс может совершить революцию, а не интеллигенция, хотя бы самая революционная и организованная...
На незначительном “журфиксе” народников многозначительное выступление Владимира Ильича дало, на мой взгляд, весьма значительный результат. Шедшим вразброд остаткам народников и народовольцев и болтавшимся “без руля и без ветрил” радикалам и либералам был показан новый путь. Пробужденный к работам марксистов интерес, усилившийся спрос на Маркса среди радикалов, либералов и молодежи свидетельствовал, что выступления “задорного юноши” — Владимира Ильича — были не только многозначительны, но и чреваты большими для движения последствиями.
А. А. БЕЛЯКОВ, листы 75—79.
Его Превосходительству
Господину Председателю Испытательной Юридической Комиссии при Императорском Санктпетербургском Университете
Дворянина Владимира Ильина Ульянова
ПРОШЕНИЕ.
Представляя при сем фотографическую карточку [19], свидетельство, выданное мне из Императорского Казанского университета, свидетельство из Департамента министерства Народного Просвещения о разрешении мне Его Сиятельством господином Министром Народного Просвещения держать, в качестве экстерна, окончательные по предметам юридического факультета экзамены в испытательной комиссии, квитанцию университетского казначейства во взносе 20 рублей в пользу испытательной комиссии и требуемое правилами сочинение по уголовному праву [20], имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство о допущении меня к испытанию в Юридической Комиссии [21].
Дворянин Владимир Ильин Ульянов С.-Петербург. Марта 26 дня 1891 года.
В. И. ЛЕНИН (УЛЬЯНОВ). Прошение председателю испытательной юридической комиссии при Петербургском университете
о разрешении держать окончательные экзамены. “Красная летопись”, 1924, № 2, стр. 37.
Володю я видела третьего дня — была у него. Комната, которую он снял [22], мне нравится; особенно хорошо для него, мне кажется, то, что в квартире его тихо, так что ему будет удобно заниматься.
О. И. УЛЬЯНОВА—М. А. УЛЬЯНОВОЙ. Цит. по кн. Б. Волина “Ленин в Поволжье”. М., 1956, стр. 109.
...Сдача экзаменов экстернами была сопряжена с большими трудностями, к ним и профессора относились с особым недоверием и предубеждением, спрашивая и пытая гораздо серьезнее, чем студентов, кроме того, экстерны не могли знать хорошо местных условий, и им для одинакового со студентами ответа надлежало проделать гораздо большую работу, чем студентам. Экстернам редко-редко удавалось получать при сдаче хорошие отметки. Экзаменоваться нужно было по целому ряду предметов: римскому праву, истории русского права, государственному праву, политической экономии, статистике, энциклопедии права и истории философии права, гражданскому праву и судопроизводству, торговому праву и судопроизводству, церковному праву, международному праву, полицейскому праву и финансовому праву. В 1891 году было допущено к экзамену очень много лиц: весной — 87, осенью — 134, так что несмотря на то, что по правилам 1890 года не полагалось устраивать весеннюю и осеннюю сессии, в 1891 г. они были сохранены. Весной было предложено допустить всех, сдавших полукурсовые и начавших сдавать государственные экзамены в 1890 г., для сдачи окончательных экзаменов, а также и лиц, не сдававших полукурсовых экзаменов. Владимир Ильич был в числе последней группы. Осенью эта группа вместе с только что окончившими студентами сдавала окончательные испытания... В 1891 году в Петербурге экзамены производились комиссией под председательством декана юридического факультета, профессора истории русского права В. И. Сергеевича.
Кроме него, в комиссию входили еще 6 членов, профессоров университета: Дювернуа — по гражданскому праву, Фойницкий — по уголовному праву, Мартене — по международному праву, Ефимов — по римскому праву, протоиерей Горчаков — по церковному и Лебедев — по финансовому праву. Кроме членов комиссии, к производству экзаменов был привлечен ряд специалистов из числа профессоров и приват-доцентов университета... Для производства экзаменов члены комиссии вместе с приглашенными экзаменаторами делились на испытательные комитеты, которых весной было 9, осенью — 5. Весною Владимиром Ильичей было сдано 5 экзаменов по семи предметам, осенью 8 экзаменов по 11 предметам, — вероятнее, что осенью он сдавал и письменный экзамен, так что всего им было сдано 13 устных и 1 письменный экзамен...
Переходим к самому производству экзаменов в 1891 г., которые пришлось держать Владимиру Ильичу. Они продолжались в общей сложности 20 дней, происходили в здании Академии Наук, в малом конференц-зале, первые три начались в 7 часов вечера, остальные в 10 часов утра. Экзамены производились по билетам, вынимаемым экзаменующимися.
4 и 5 апреля 1891 г. Владимир Ильич сдавал в “комитете”, состоящем из профессоров: Сергеевича, Мартенса и Коркунова, историю русского права и государственное право. По первому предмету ему попался вопрос о “несвободных”, содержащий сведения о положении холопов обельных “Русской Правды” и холопов полных, докладных и кабальных московского времени. По государственному праву на долю Владимира Ильича пришелся вопрос о сословных учреждениях, куда входили данные по истории дворянских установлений, губернских и уездных собраний дворянства, о предводителе дворянства, о дворянском депутатском собрании; организация крестьянского самоуправления, сельское общество, волость, сведения об уездных и губернских по крестьянским делам присутствиях. На обоих экзаменах, как и на всех следующих, Владимир Ильич получил отметку “весьма удовлетворительно”, которая была высшим баллом.
10 апреля Владимир Ильич сдавал политическую экономию и статистику профессорам Сергеевичу, Янсону и Георгиевскому. На его долю пали следующие вопросы: по политической экономии — заработная плата, куда входили по программе Георгиевского сведения о формах заработной платы натуральной и денежной, повременной (поденной, помесячной и т. п.) и задельной (поштучной); по статистике Владимиру Ильичу был задан вопрос об Конринге (германский статистик и государетвовед XVII века). Следующий экзамен был по энциклопедии и истории философии права, производился он Сергеевичем и Бершадским 16 и 17 апреля, в какой группе был Владимир Ильич, узнать не представляется возможным, на его долю выпал вопрос о содержании сочинения Платона о законах. Последний экзамен Владимиру Ильичу был 24 апреля по истории римского права, экзаменовали Сергеевич и Ефимов. Владимир Ильич отвечал на вопрос об “edicta magistratum” (законы, издаваемые выбранными властями, в этот вопрос входила история преторского эдикта и его значение в римском праве республиканского и императорского периода).
Из ст. Михаила Цвибака “Владимир Ильич Ульянов на государственном экзамене”. “Красная летопись”, 1925, № 1, стр. 139—142.
Хотела было писать тебе вчера, но решила подождать твоего письма, чтобы кстати ответить на вопросы о Володе, которые я предвидела. Мне кажется, дорогая мамочка, что ты напрасно беспокоишься, что он надорвет здоровье... Он уже сдал 2 предмета и из обоих получил по 5. В субботу (экзамен у него был в пятницу) он отдыхал: утром ходили на Невский, а после обеда пришел ко мне, и мы ходили с ним гулять по набережной Невы — смотрели на ледоход...
О. И. УЛЬЯНОВА — М. А. УЛЬЯНОВОЙ. Цит. по кн. Б. Волина “Ленин в Поволжье”. М, 1956, стр. 109.
Мое первое воспоминание о Владимире Ильиче — беглое и поверхностное, относится [к] 1891 г., когда он приезжал в Питер сдавать экстерном государственный экзамен. Он довольно часто приходил к своей сестре Ольге, с которой я училась вместе на Высших женских Курсах и у которой я его иногда встречала. С ним я тогда почти не была знакома. Знала только, что сестра страшно высоко его ценила и, по-видимому, по его советам, и указаниям работала
3. КРЖИЖАНОВСКАЯ. Несколько штрихов из жизни Ильича. “Молодая гвардия”, 1924, № 2—3, стр. 33.
Владимир Ильич пришел ко мне в один из приездов в Петербург, чтобы поговорить о сестре и о брате (то-есть об Ольге Ильиничне и Александре Ильиче. — Сост.). Помню его мрачным и молчаливым, смерть брата он переживал трудно. Ему, видимо, хотелось услышать о нем от человека, с ним работавшего [23]. Вопросы его касались, главным образом, научной работы, и это одно из самых сильных воспоминаний от этой встречи. Владимиру Ильичу было, видимо, особенно дорого и важно, что брат его занимался именно научной работой. Казалось бы, при тех обстоятельствах, в которых мы встретились, нам обоим было не до научных вопросов, между тем о них в сущности и шла только речь. Может быть, людей, ближе меня знавших Владимира Ильича, эта черта не поразила бы так, но для меня это подавление личных переживаний, подавление даже упоминаний о политической стороне дела было чем-то совершенно новым, большинство моих товарищей, из активных революционеров, к науке относилось с некоторым пренебрежением, в лучшем случае — с нетерпением, как к чему-то, чем не время заниматься в борьбе. За всеми вопросами Владимира Ильича чувствовался живой, непосредственный интерес, и если бы я не знал, что он занят активной борьбою, я подумал бы, что он решил посвятить себя науке.
Не могу точно установить даты этой встречи. Это было после смерти его брата, но отчетливо помню молодое, мрачное, ни разу не улыбнувшееся лицо, напряженное выражение...
Сергей ОЛЬДЕНБУРГ. Несколько воспоминаний об А. И. и В. И. Ульяновых. “Красная летопись”, 1924, № 2, стр. 18.
Владимир Ильич приехал как раз тогда, весной (в Петербург. — Сост.), для сдачи первой половины своих экзаменов. Ему пришлось отвезти сестру (Ольгу Ильиничну. — Сост.) в больницу (попала, к несчастью, в очень плохую), потом, когда ей стало плохо, вызвать телеграммой мать.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 25—26).
В моей памяти до сих пор сохранился текст телеграммы, которую Владимир Ильич послал нам: “У Оли брюшной тиф, лежит в больнице, уход хороший, доктор надеется на благополучный исход...” Но скоро пришла другая телеграмма: “Оле хуже. Не лучше ли маме ехать завтра”.
Воспоминания М. И. УЛЬЯНОВОЙ. Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
...В год окончания Владимиром Ильичей университета (то-есть в 1891 году, когда Владимир Ильич сдал экстерном экзамены при Петербургском университете. — Сост.) над семьей стряслось новое несчастье: умерла в Петербурге от брюшного тифа его сестра Ольга... Владимир Ильич был один с матерью в первые, самые тяжелые дни. Он привез ее домой в Самару. Он видел, как и при этом новом ударе проявилось ее мужество, ее чуткость к другим прежде всего.
Стараясь преодолеть свое горе, мать все же, конечно, сильно страдала. Ольга была прекрасная, с выдающимися способностями и большой энергией девушка.
Осенью 1890 года она поехала в Петербург на Высшие женские курсы. Ни в Казани, ни тем более в Самаре высшего женского учебного заведения не было, а она страстно рвалась к учению. На курсах она выделилась в первый же год своими знаниями, своей работоспособностью, и подруги ее — З.П. Невзорова-Кржижановская, Торгонская, покойная А. А. Якубова— говорили о ней, как о выдающейся девушке, бывшей центром их курса. Со всем неясным или непонятным подруги шли к ней, и она повредила себе тем, что, уже больная, объясняла им по химии и другим предметам к начавшимся экзаменам. Она искала также путей и для общественной работы, и из нее вышла бы, несомненно, выдающаяся и преданная революционерка. После ее потери одно могло облегчить несколько горе матери: близость к ней остальных детей.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 25, 26).
Первая моя встреча с Владимиром Ильичей Ульяновым была в 1891 г. Как известно, рабочие подпольные кружки, в которых изучалась теория Карла Маркса, в то время были, хотя и не в очень большом числе, но, во всяком случае, в довольно значительном. В одно из воскресений в наш кружок, состоявший из рабочих и двух или трех работниц, вместо одного интеллигента — Степана Ивановича Радченко, который с нами занимался регулярно, — пришел еще и другой, нам не знакомый. Это был человек небольшого роста, широкоплечий, с большим лбом, одет был как рабочий и с первого взгляда не походил на интеллигента.
Начали мы с общих разговоров о работе кружков вообще и о наших занятиях, об арестах и т. д.
Члены кружка по общему уровню своего развития стояли значительно выше начинающих заниматься рабочих.
Говорили мы и Радченко, а незнакомец внимательно прислушивался к нашей беседе и как-то особенно пытливо изучал всех нас, пронизывая своим внимательным взглядом. Затем беседа перешла на другую тему. Говорил все время Радченко. Мы занимались, главным образом, изучением экономической теории Карла Маркса. Степан Радченко дал подробное объяснение всего пройденного нами в прошлый раз.
В наших занятиях все внимание обращалось, главным образом, на теорию и повседневную практику рабочего движения. Хотя нам и говорилось о необходимости и политической борьбы, но как-то не особенно ярко и отчетливо фиксировалось на ней наше внимание.
Время от времени незнакомец стал вносить некоторые свои дополнения; вдруг он заговорил с воодушевлением: “Никогда вы экономической борьбой не добьетесь прочных улучшений своего положения, главная суть в политической борьбе. Вы должны вести политическую борьбу”.
Эти слова были произнесены с такой силой и так авторитетно, что я и до сих пор не могу их забыть. Он еще и еще вносил свои замечания и добавления. Занятия кончились — интеллигенты ушли.
Рабочие стали делиться своими впечатлениями. Все сразу заговорили о новом пропагандисте. Один ткач сказал: “Ну, этот мужик наделает делов, если только полиция не уберет его туда, откуда не вылезти!”
Вера КАРЕЛИНА. Три встречи. “Красная летопись”, 1924, № 1, стр. 10—11.
В сентябре (1891 года.—Сост.) началась новая сессия экзаменов. Экзамены происходили в... зале Академии Наук по вечерам, начинаясь в 7 часов; письменные были произведены в университете в зале совета, они начинались в 10 часов утра. На письменном экзамене, который состоял в сочинении на тему из области права, предложенную комиссией, присутствовали Сергеевич и Лебедев. Устные экзамены производились согласно новым, утвержденным 10 декабря 1890 г. министром, требованиям и программам. Первым устным экзаменом после письменного было уголовное право и судопроизводство, он продолжался с 16-го по 21-е сентября для всех 6-ти групп, на которые были разбиты 134 экзаменующихся. По уголовному праву требовалось “знание общих положений науки уголовного права и процесса на основании сравнительного изучения русского уголовного законодательства с действующим уголовным правом других государств и умение отчетливо определять состав отдельных преступлений по русскому законодательству”. На долю Владимира Ильича пали вопросы о защите в уголовном процессе и о краже документов. Экзаменовали Сергеевич, Фойницкий и Лебедев. С 24-го сентября по 5-е октября производился экзамен по римскому праву, точнее — по догме римского права, в требования этого экзамена входило “усвоение общих юридических понятий на основании римского права и отчетливое знание отдельных институтов вещного, обязательственного, семейного и наследственного права”. Кроме того, каждый экзаменующийся должен был доказать “непосредственное знакомство, через изучение в подлиннике, с институциями [24] или дигестами [25]”. Этот экзамен проводили Сергеевич, Дювернуа и Ефимов. Владимир Ильич отвечал о дарении, его существе и отношениях, из него вытекающих, о недозволенных действиях, о влиянии времени на происхождение и прекращение прав, об исчислении времени и о давности и ее видах. Третий экзамен вместе с четвертым производились по гражданскому праву и судопроизводству и торговому праву, вместе с судопроизводством, комитетом в составе Сергеевича, Дювернуа, Адамовича и Гольмстена. Экзамены продолжались с 4-го по 11-е октября. По гражданскому и торговому праву с соответствующими судопроизводствами требовалось теоретическое знание русского гражданского права и начитанность в русском гражданском кодексе, знание торгового права вместе с вексельным в научной системе, сведения об устройстве общих и торговых судебных учреждений России и знание порядка русского гражданского судопроизводства с особенностями торгового. Владимиру Ильичу пришлось отвечать по гражданскому праву об исполнении, купле-продаже и поставке, т.е. о разного рода видах передаточных договоров, по торговому праву — о торговых книгах. Следующие два экзамена были по полицейскому и финансовому праву с 12-го по 19-е октября, производились они Сергеевичем, Лебедевым и Ведровым. По финансовому праву необходимо было знать теорию и историю этой науки, действовавшее в то время законодательство России и главнейшие исторические факты. В требования по полицейскому праву входило “знание устройства и функций по русскому законодательству различных органов государственной деятельности, направленной, во-первых, к предупреждению опасностей как проистекающих от человеческой воли, так и от нее не зависящих, во-вторых, к обеспечению условий нравственного и материального благосостояния народа”. По этой “науке”, заключавшей в себе данные, начиная от организации книжной торговли и библиотек и кончая “усиленной и чрезвычайной охраной”, Владимиру Ильичу выпало отвечать на вопрос о “науке полиции и ее содержании”. По финансам Владимир Ильич отвечал о бюджете, куда входили данные о бюджете и государственной росписи, их составлении и исполнении.
Два последних экзамена, по церковному и международному праву, должны были произойти с 23-го по 30-е октября, но были отложены на 2-е и 9-е ноября вследствие болезни Сергеевича и Мартенса. По церковному праву требовалось знание организации церкви от времени первых веков христианства в историческом развитии вплоть до русской церкви, юридическое положение православной церкви в России и знакомство с устройством церкви католической, григорианской и лютеранской. В требования по международному праву входило знание главных моментов развития международного права и главнейшие трактаты с 1648 года, сведения о международных юридических отношениях государства и об особых их отношениях во время мира и войны. Экзамен по церковному праву, кроме малого интереса, который он представлял для студентов, считался ими особенно трудным в силу личных качеств экзаменатора Горчакова; редко кто получал по этому предмету высшую отметку. По церковному праву Владимир Ильич отвечал об истории русского церковного законодательства. По международному праву на его долю пал вопрос о праве нейтралитета, куда входило: основные начала нейтралитета, права и обязанности нейтральных государств; права нейтральной торговли; военная контрабанда, блокада и право осмотра. Все эти экзамены Владимир Ильич сдал на высшую отметку, высшую же отметку имело и его сочинение по уголовному праву...
Из ст. Михаила Цвибака “Владимир Ильич Ульянов на государственном экзамене”. “Красная летопись”, 1925, № 1, стр. 142—144.
Предъявитель сего, Владимир Ульянов, по произведенному в Юридической испытательной комиссии при означенном (то-есть Петербургском. — Сост.) университете испытанию, признан имеющим право на диплом первой степени [26], каковой ему будет вручен по изготовлению, в удостоверение чего выдано Владимиру Ульянову это свидетельство для предоставления.
Свидетельство, выданное В. И. ЛЕНИНУ (УЛЬЯНОВУ) юридической испытательной комиссией при Петербургском университете от 22 ноября 1891 г., № 205.
Цит по ст. Б. Волина “В. И. Ленин в Самаре”. “Историческим журнал”, 1943, № 1, стр. 55.
ДИПЛОМ
Предъявитель сего, Владимир Иванов[27] Ульянов, вероисповедания православного, родившийся 10 Апреля 1870 г., с разрешения г. министра Народного Просвещения, подвергался испытанию в Юридической испытательной комиссии при Императорском С.-Петербургском университете в Апреле, Мае, Сентябре, Октябре и Ноябре месяцах 1891 года.
По представлении сочинения и после письменного ответа, признанных весьма удовлетворительными, оказал на устном испытании следующие успехи: по догме римского права, истории римского права, гражданскому праву и судопроизводству, торговому праву и судопроизводству, уголовному праву и судопроизводству, истории русского права, церковному праву, государственному праву, международному праву, полицейскому праву, политической экономии и статистике, финансовому праву, энциклопедии права и истории философии права — весьма удовлетворительные.
Посему, на основании ст. 81 общего устава Императорских Российских Университетов, 23 августа 1884 года, Владимир Ульянов, в заседании Юридической испытательной комиссии 15 Ноября 1891 г., удостоен диплома первой степени, со всеми правами и преимуществами, поименованными в ст. 92 устава и в V п. Высочайше утвержденного в 23 день Августа 1884 года мнения Государственного Совета. В удостоверение сего и дан сей диплом Владимиру Ульянову, за надлежащею подписью и с приложением печати Управления С.-Петербургского учебного округа. Город С.-Петербург, Января 14 дня 1892 года.
Подписали:
Попечитель С.-Петербургского учебного округа М. Капустин.
Председатель Юридической испытательной комиссии В. Сергеевич.
Скрепил: Правитель канцелярии С. Борейша. № 334.
Диплом первой степени, выданный В. И. ЛЕНИНУ (УЛЬЯНОВУ) после сдачи экзаменов при Петербургском университете, от 14 января 1892 г.
“Красная летопись”, 1924, № 1, стр. 56.
Тогда многие удивлялись, что, будучи исключенным из университета, он (Владимир Ильич. — Сост.) в какой-нибудь год, без всякой посторонней помощи, не сдавая никаких курсовых и полукурсовых испытаний, подготовился так хорошо, что сдал вместе со своим курсом. Кроме прекрасных способностей Владимиру Ильичу помогла в этом большая трудоспособность.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 21).
По получении диплома Владимир Ильич записался помощником к присяжному поверенному Хардину, видному представителю тогдашнего либерального общества в Самаре, человеку очень умному, которого Владимир Ильич ценил [28].
А. И, УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА. В. И. Ульянов (Н. Ленин), стр. 28.
Владимир Ильич любил бывать у Хардина — первое время больше из-за шахмат, а потом, когда он сдал экзамены по юридическому факультету и записался у Хардина помощником присяжного поверенного, их связывали также общие дела судебного характера.
Д. УЛЬЯНОВ (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 64—65).
15 Самарский окружной суд
Помощника присяжного поверенного
при Самарском окружном суде
Владимира Ильича Ульянова,
живущего в г. Самаре по Сокольничьей улице в доме Рытикова
ПРОШЕНИЕ
Имею честь просить Самарский окружной суд выдать мне свидетельство на право быть поверенным. При сем, согласно требования статьи 4065 учреждения судебных установлений (издание 1883 года) удостоверяю, что для получения мною права быть поверенным нет ни одного из препятствий, означенных в статье 246 устава гражданского судопроизводства [29].
Помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов
Самара, февраля 28 дня 1892 года.
В. И. ЛЕНИН (УЛЬЯНОВ). Прошение в самарский окружной суд о выдаче свидетельства на право быть поверенным, от 28 февраля 1892 г.
Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
Его Превосходительству Господину Директору Департамента Полиции
Помощника присяжного поверенного
при Самарском окружном суде
Владимира Ильича Ульянова
ПРОШЕНИЕ.
Будучи зачислен определением Общего Собрания Самарского Окружного Суда, состоявшимся 30 января 1892 года, в число помощников присяжного поверенного, я подал затем в Суд протеине о выдаче мне свидетельства на право быть поверенным. Так как Самарский Окружной Суд затрудняется дать определенный ответ на мое прошение по отсутствию у него сведений о моей личности, то я имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство поставить в известность господина председателя Самарского Окружного Суда о неимении со стороны Департамента Полиции препятствий к выдаче мне свидетельства на право быть поверенным.
Помощник присяжного поверенного
Владимир Ульянов Самара, июня 1 дня 1892 года. Угол Почтовой и Сокольничьей улиц, дом Рытикова.
В. И. ЛЕНИН (УЛЬЯНОВ). Прошение директору департамента полиции, от 1 июня 1892 г. “Красная летопись”, 1924, № 1, стр. 13.
Департамент полиции имеет честь покорнейше просить ваше превосходительство не отказать в зависящем распоряжении об объявлении помощнику присяжного поверенного Владимиру Ильичу Ульянову, проживающему в доме Рытикова на углу Почтовой и Сокольничьей улиц, что соответствующий о нем отзыв будет дан лишь на запрос надлежащего судебного начальства.
Отношение департамента полиции на имя самарского губернатора, от 8 июня 1892 г., № 2924.
Архивные документы к биографии В. И. Ленина, стр. 72.
Его превосходительству
Господину Председателю Самарского Окружного Суда
Помощника присяжного поверенного
В. И. Ульянова
ПРОШЕНИЕ.
В дополнение к поданному мною в марте месяце сего года в Самарский Окружной Суд прошению о выдаче мне свидетельства на право быть поверенным имею честь доложить Вашему Превосходительству, что свидетельство о благонадежности мною не может быть представлено по следующим причинам: начальство Императорского С.-Петербургского университета, от коего я имею аттестат об окончании курса, не может выдать мне удостоверения о благонадежности потому, что я не состоял студентом этого университета и держал экзамен в Испытательной Юридической Комиссии при этом университете в качестве экстерна с разрешения Его Сиятельства господина Министра Народного Просвещения, состоявшегося в мае месяце 1890 года. Что же касается до удостоверения моей благонадежности со стороны полиции, то Департамент Полиции не выдает такого рода удостоверений по просьбам частных лиц, но только по запросам присутственных мест. На основании вышеизложенного я имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство запросить г. Директора Департамента Полиции о неимении с его стороны препятствий к выдаче мне свидетельства на право быть поверенным.
Самара, июня 11 дня 1892 года.
Помощник прис[яжного] пов[еренного]
Влад. Ульянов
В. И. ЛЕНИН (УЛЬЯНОВ). Прошение председателю самарского окружного суда, от 11 июня 1892 г. Центральный музей В. И. Ленина.
Присяжным поверенным заведуемого мной суда Андреем Николаевичем Хардиным в январе 1892 года принят в свои помощники дворянин Владимир Ильин Ульянов, о чем Хардин и довел до сведения окружного суда представлением от 1 января 1892 года (по входящему реестру № 556/119), которое, в силу 354-й статьи учреждения судебных установлений, и принято судом к сведению. 29 февраля 1892 года Ульянов обратился в суд с прошением о выдаче ему свидетельства на право быть поверенным, но как при означенном представлении Хардина не было приложено удостоверения подлежащих властей о благонадежности Ульянова, а было лишь представлено свидетельство от испытательной комиссии при С.-Петербургском университете от 22 ноября 1891 года за № 205, о том, что Ульянов, прослушав курс по юридическому факультету, признан, по испытанию, имеющим право на диплом первой степени, то мной и было объявлено Ульянову о невозможности получить просимое им свидетельство без представления им надлежащего удостоверения о его благонадежности. По поводу этого Ульянов подал мне 11 июня 1892 года (по входящему реестру № 8749/2233) прошение, в коем, ходатайствуя о сношении с департаментом полиции по вопросу о неимении препятствий к выдаче ему просимого свидетельства, указывает, вместе с тем, на препятствия, ввиду коих он лишен возможности представить сам удостоверение о его благонадежности.
Сообщая о вышеизложенном в департамент государственной полиции (с приложением засвидетельствованной копии с вышеозначенного прошения Ульянова от 11 июня 1892 года), имею честь покорнейше просить не оставить меня уведомлением: не имеется ли препятствий к выдаче Ульянову свидетельства на право хождения, в качестве поверенного, по судебным делам [30].
Отношение председателя самарского окружного суда в департамент полиции, от 18 июня 1892 г., № 1556.
Архивные документы к биографии В. И. Ленина, стр. 72—73.
…К выдаче дворянину Владимиру Ильичу Ульянову свидетельства на право ходатайства по делам препятствий со стороны департамента не встречается.
Из ответа департамента полиции председателю самарского окружного суда, от 11 июля 1892 г., № 3371. “Красная летопись”, 1924, № 1, стр. 13.
...Выдать Ульянову просимое свидетельство (на право быть поверенным. — Сост.), о чем опубликовать в “Губернских ведомостях” [31] и донести г. министру юстиции.
Постановление общего собрания отделений самарского окружного суда, от 23 июля 1892 г. Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
Обязанности защиты подсудимых Тишкина, Зорина, Уждина, Зайцева, Красильникова, Райского, Муленкова принять на себя согласен [32].
Пом[ощник] прис[яжного] пов[еренного] В. Ульянов
Надпись В. И. ЛЕНИНА (УЛЬЯНОВА) на рапорте присяжного поверенного О. Г. Гиршфельда председателю самарского окружного суда.
Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
Защитник подсудимого (то-есть Владимир Ильич. — Сост.) в своей речи [33] доказывал, что деяние подсудимого Языкова под действие 2-й части ст. 1085 Уложения не может быть подведено, так как во 2-й части ст. 1085 Уложения предусмотрены случаи неосторожности и небрежности лиц, не исполнивших своих прямых обязанностей...
Защитник просил в случае невозможного полного оправдания подсудимого Языкова избрать для него наказание по 3-й части 1085 статьи Уложения и именно не арест или тюрьму, а денежное взыскание [34].
Протокол судебного разбирательства в самарском окружном суде, от 17 декабря 1892 г. Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
Согласно состоявшемуся седьмого января сего 1893 года постановления Общего собрания отделений Самарского окружного суда, выдано сие свидетельство сим судом Помощнику Присяжного Поверенного, дворянину Владимиру Ильичу Ульянову в том, что ему, Ульянову... разрешается ходатайствовать по чужим судебным делам в Самарском окружном суде в течение настоящего 1893 года [35].
Свидетельство, выданное В. И. ЛЕНИНУ (УЛЬЯНОВУ) на право быть поверенным в 1893 г., от 7 января 1893 г., № 82.
Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
От него (то-есть от А. Н. Хардина.—Сост.) я знаю, что В[ладимир] И[льич] приписывался к адвокатскому сословию не ради занятия адвокатурой, а просто, чтобы иметь возможность легального, в глазах властей, существования.
Воспоминания Г. А. КЛЕМЕНЦА о В. И. Ленине. “Коммуна” (Самара), 1924, 23 апреля.
Запись в адвокаты давала ему (Владимиру Ильичу.— Сост.) профессию, которая могла доставлять в будущем средства к существованию, по главная энергия и силы были направлены на изучение марксизма, русской действительности и на подготовку к революционной работе.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА. В. И. Ульянов (Н. Ленин), стр. 28.
Состоя... помощником присяжного поверенного, Владимир Ильич, однако, мало занимался в Самаре юридической практикой: не она влекла его к себе, а революционная работа, работа в области теории и практики революционного марксизма.
И. ЛАЛАЯНЦ (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 104).
В его (Владимира Ильича.—Сост.) работе с книгой (Маркс, изучение русской действительности по сырым материалам, статистическим сборникам, знакомство с сочинениями народников и т. д.) поражали необычайная для его возраста работоспособность, настойчивость, упорство. Поражали тем более, что он не был тем книжным человеком, который уткнулся в книгу и больше для него ничего не существует. Нет, он был жизнерадостным юношей, остроумным, веселым собеседником, внимательным сыном и братом. Он интересовался живыми людьми, следил за всеми сторонами общественно-политической жизни, причем у него уже и тогда была своя, ленинская тактика.
М. ГОЛУБЕВА. Юноша Ульянов (В. И. Ленин). “Старый большевик”, 1933, № 5, стр. 162.
Следует отметить одну весьма характерную черту в отношениях Владимира Ильича к сотоварищам по кружку. Если нужно было кому-либо помочь в овладении тем или иным знанием в области марксистской теории, или убедить заблуждающегося товарища в правильности того или иного положения этой теории, или же доказать ошибочность рассуждений и выводов того или иного автора, — Владимир Ильич не щадил никаких трудов. Он готов был разыскать нужную книгу, даже сделать необходимые выборки, а иногда написать статью, чтобы осветить соответствующий вопрос самым обстоятельным образом. Отсюда и его многочисленные доклады на кружке по самым разнообразным вопросам марксистской теории, истории и экономики. Агитатор, пропагандист и чуткий, заботливый товарищ сочетались в нем в высокой степени полно и совершенно.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН), стр. 72.
Немало беседовал Владимир Ильич... с находившейся в то время под надзором в Самаре М. П. Ясневой (Голубевой), представительницей русского якобинства, ставшей под влиянием Владимира Ильича социал-демократкой — большевичкой.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА. В. И. Ульянов (Н. Ленин), стр. 27.
М. П. Яснева и по возрасту (ей было за 30 лет) и по практическому опыту революционной деятельности была значительно старше членов нашего кружка. Вполне естественно поэтому, что она выступала в кругу “зеленой”, как ей казалось, молодежи уверенно и авторитетно. Однако Владимир Ильич, стоя на классовой точке зрения, спокойно и без труда парировал наскоки Ясневой, и особенно ее сотоварища — А. Романовой, и в конце концов разбил якобинскую теорию захвата власти, которую защищали эти две российские якобинки.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН), стр. 62.
С Владимиром Ильичом Ульяновым я познакомилась осенью 1891 года и Самаре, куда я была выслана под гласный надзор полиции... Помню простую обстановку квартиры Ульяновых, просторную столовую, где стоял рояль и большой стол, покрытый белой скатертью. Но даже среди этой простой обстановки Владимир Ильич выделялся своей простотой. Иначе как в блузе или косоворотке я его тогда не видала. Обычный костюм его в то время — ситцевая синяя косоворотка, подпоясанная шнурком.
Семья Ульяновых встретила меня очень радушно, но после рассказов Долгова мне, конечно, хотелось прежде всего увидеть Владимира Ульянова. Признаться, в первый момент я несколько даже разочаровалась: невидный, выглядевший старше своих лет молодой человек; хотя должна сказать, что прищуренные, с каким-то особенным огоньком глаза бросались с первого взгляда. Почти весь вечер он молчал, играя с Долговым в шахматы. Когда я собралась уходить домой, Мария Александровна очень забеспокоилась, как я пойду одна на другой конец города, и Владимир Ильич вызвался меня проводить.
Я хорошо помню это первое путешествие мое с Владимиром Ильичем по грязным и темным улицам Самары. Я говорю — первое, потому что потом мы часто так путешествовали: всякий раз, как я уходила от Ульяновых вечером, Владимир Ильич шел провожать меня, и вот тогда-то мы с ним и вели бесконечные разговоры и споры; впрочем, спорила больше я. Но вернусь к первому путешествию. Владимир Ильич очень подробно расспросил меня, как и зачем я очутилась в Самаре, и когда узнал, что я выслана по делу якобинцев-бланкистов, что я якобинка, он очень заинтересовался этим обстоятельством и, по-видимому, взял меня как объект для изучения. Вообще, припоминая Владимира Ильича в Самаре, я прихожу к заключению, что он изучал не только Маркса, но, пользуясь всяким случаем, всяким знакомством, впитывал в себя опыт прошлого революционного движения. Владимир Ильич не только проводил меня до дому, но и зашел ко мне, и мы в этот первый вечер долго еще спорили с ним. От якобинцев перешли к Чернышевскому, от Чернышевского к Марксу. Помню, что я сгородила какую-то ужасную нелепость насчет научного социализма и никак не хотела отказаться от своего мнения, а Владимир Ильич спокойно и уверенно развивал свою точку зрения, чуть-чуть насмешливо, но нисколько не обидно опровергал меня и сразу же дал мне маленький, но хороший урок. Расстались мы дружески. Я, конечно, решила, что буду обращать его в якобинскую веру, попробовала за это приняться, но скоро убедилась, что это более чем трудно. Все же дружеские отношения наши не прекращались. Видались мы с Владимиром Ильичей раза два в неделю. В те дни, когда я бывала у Ульяновых (а это было в воскресенье), Владимир Ильич обычно шел провожать меня, заходил и в середине недели, приносил мне книги Н. — она, читал иногда какие-то свои заметки. Часто и много мы с ним толковали о “захвате власти” — ведь это была излюбленная тема у нас, якобинцев. Насколько я помню, Владимир Ильич не оспаривал ни возможности, ни желательности захвата власти, он только никак не мог понять — на какой такой “народ” мы думаем опираться, и начинал пространно разъяснять, что народ не есть нечто целое и однородное, что народ состоит из классов с различными интересами и т. п.
Меня, помню, страшно изумляла необычайная работоспособность Владимира Ильича. К Ульяновым я приходила обычно вечером, вечер проводила в обществе Анны Ильиничны и Марии Александровны, Владимира Ильича почти не видала, он сидел и работал в своей комнате, выходил только к чаю и ужину. Я в его комнате почти не бывала, и вообще в его комнату редко кто входил и из домашних; помню только, что чаще других ходила туда Мария Ильинична, 12—14-летняя девочка, потому что Владимир Ильич, бывало, заберет ее и уведет к себе. Комнату Владимира Ильича все же я хорошо помню: небольшая комната, где прежде всего бросались в глаза письменный стол и книги, много книг; но что меня поразило, так это то, что на его письменном столе наряду с Марксом я увидела статистические сборники и, между прочим, издания земской статистики. В воскресенье Владимир Ильич тоже работал в своей комнате, выходил только к обеду; за обедом перекидывался словом-другим с М.Т. Елизаровым (мужем Анны Ильиничны), расспрашивал меня о новостях. После обеда обычно кто-нибудь приходил, и Владимир Ильич садился играть в шахматы; пробовал меня обучить игре в шахматы, но на этот счет я оказалась плохой ученицей. Владимир Ильич сначала сердился, а потом бросил.
М. П. ГОЛУБЕВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 96—98).
Зиму 1889—1890 года мы жили всей семьей в Самаре на Заводской улице в доме Каткова, у самой Волги; в это время Владимир Ильич больше, чем когда-нибудь, увлекался шахматами. Он играл главным образом с Хардиным, но также и с другими самарскими шахматистами. Был организован турнир с участием 8—10 человек. Играли с дачей вперед, так как участники были разной силы. В первой категории (разряде) был один Хардин, во второй—Владимир Ильич и еще один игрок, остальные — в третьем и четвертом разрядах. Победителем турнира вышел Владимир Ильич. Первый приз был что-то около 15 рублей. Никакой вещи они не купили, и один из участников принес призеру эти деньги. Владимир Ильич категорически отказался их взять, и, по его предложению, они были пожертвованы на что-то...
Лучшего партнера в шахматы, как Хардин, нечего было и желать, и Владимир Ильич, конечно, мог бы скоро сравняться с ним и пойти дальше, если бы он серьезно взялся за шахматную литературу, если бы, например, летние месяцы, которые он в эти годы проводил в деревне Алакаевке, он посвятил шахматам и теории этой игры. При своей систематичности, настойчивости и умственных силах он бы в несколько лет сделался крупнейшей шахматной величиной, это несомненно. Но Владимир Ильич всегда относился к шахматам только как к развлечению, к игре. Вспоминаю, как я, находясь в гимназии под гнетом идиотской латыни и греческого языка, сказал ему как-то за игрой, что лучше бы вместо этих древностей в гимназии ввели шахматы для упражнения мозга. — “Ну, этим ты поправишься, как говорится, из кулька в рогожку; не надо забывать, что шахматы все-таки только игра, а не дело”. К шахматной литературе, как известно, очень обширной, Владимир Ильич почти не прикасался, если не считать концов партий, которые он хорошо знал, и некоторых общеупотребительных в то время дебютов. Во всяком случае, он никогда не пробовал изучать теорию шахмат систематически, что совершенно необходимо для каждого крупного игрока.
Д. УЛЬЯНОВ (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 64, 65).
Я училась тогда в гимназии, и Владимир Ильич часто помогал мне в уроках. Если ему нужно было уходить куда-нибудь вечером, он обыкновенно предупреждал меня об этом и предлагал прийти раньше, пока он дома. От этих занятий у меня осталась в памяти его необыкновенная добросовестность ко всякому делу, за которое он брался, к чему он старался приучить и меня. Помню, как мне задали на дом по географии начертить карту Европы. Повозившись с этим, я принесла показать свой чертеж Владимиру Ильичу, но он забраковал мою работу и предложил мне переделать ее. При этом он подробно рассказал, как надо взять циркуль и наметить им на бумаге все расстояния, а не рисовать “на глаз”, как было сделано в моей первой работе. С жаром принялась я за дело и была удовлетворена одобрением Владимира Ильича. Но гораздо важнее уменья рисовать карты был полученный мной от этой совместной работы пример того, каков должен быть вообще подход ко всякому делу, за которое берешься. Не кое-как, лишь бы скорее с плеч долой, а по обдуманному, взвешенному плану, аккуратно и настойчиво, пока не выйдет действительно хорошо, пока сделанная работа не даст удовлетворения.
Пунктуальность и аккуратность Владимира Ильича проявлялись иногда даже в мелочах. Делая себе как-то тетрадку для занятий, я схватила первую попавшуюся мне катушку с нитками, и стала сшивать свою тетрадку черной ниткой. Ильич, который был при этом, остановил меня, заметив, что это некрасиво и что надо найти белую нитку.
М. УЛЬЯНОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 56).
Упорно работая, поглощая огромное количество литературы, Владимир Ильич в то же время не был нелюдимым. Свободные минуты он старался побыть с семьей, проявляя особую, трогательную заботу о своей матери. К людям старым Владимир Ильич был вообще исключительно внимателен. У Ульяновых часто вспоминали один веселый эпизод из семейной хроники. Зимой устраивали домашний спектакль. Мария Ильинична (она была тогда гимназисткой) по ходу пьесы изображала старуху. В антракте “артистка” не выдержала и как была — в костюме — отправилась к публике.
В это время из своей комнаты вышел Владимир Ильич. Увидев незнакомую старушку, он быстро подошел к ней и сказал: “Вам к Марии Александровне? Пожалуйте!” Хохоту тогда было очень много.
А. КИЦИНСКАЯ. Незабываемое. “Учительская газета”, 1941, 22 января.
...Владимир Ильич уже тогда (в 1892—1893 годах.— Сост.) казался вполне сложившимся в своих взглядах человеком, державшимся на кружковых собраниях, где я чаще всего его встречал, уверенно и вполне независимо.
Владимиру Ильичу была чужда еще в молодости всякая богема, интеллигентская распущенность, и в его присутствии мы все, входившие в кружок, как бы подтягивались, — таково было влияние его уже тогда. Фривольный разговор, грубая шутка в его присутствии были невозможны. Авторитет его в кружке был непререкаем.
Помню, однажды во время спора я сказал Владимиру Ильичу, что мы плохо разбираемся в марксистской теории потому, что слабо знаем историю и буржуазную экономическую науку. Он кратко, но строго ответил: “Если что плохо, то значит вообще плохо, — надо учиться...” И мы учились по его указаниям, хотя я, например, был старше его на 3 года и считался уже видавшим виды “старым студентом”, побывавшим в двух высших учебных заведениях...
Владимир Ильич был весьма дружен с М.И. Лебедевой и иногда подолгу беседовал с ней. Он старался сблизиться с теми из окружавших его людей, которых он считал своими единомышленниками или находил возможным распропагандировать их в желательном для него направлении.
В обращении его с людьми отчетливо обнаруживались резкие различия: с товарищами, которых он считал своими единомышленниками, он спорил мягко, подшучивал весьма добродушно и старался всякими способами выяснить их ошибку и сделать ее для них очевидной. Но раз он усматривал в оппоненте представителя другого течения, например, заскорузлого и упорного народника, его полемический огонь становился беспощаден. Он бил противника по самым больным местам и мало стеснялся в выражениях. Будущий политический боец уже тогда вырисовывался в нем с полной ясностью.
Говорил Владимир Ильич просто, необычайно убедительно, но при этом филигранно отделывал каждую фразу. Его уменье нанизать бесчисленное множество придаточных предложений в одной фразе и затем, не теряя нити основной мысли, в конце периода ловко закончить главное предложение и придать сказанному блестящую закругленность и ясность, чем он отличался до самых последних годов своей жизни, — еще тогда обнаруживало в нем великолепного оратора.
Уже тогда Владимир Ильич с успехом пользовался в спорах положениями и методами диалектического материализма. Так, я помню, что в одном споре с В.В. Водовозовым он возражал против формальнологических дефиниций (определений) и требовал в соответствии с диалектической логикой или полного определения предмета, или отказа от формально-логического определения.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН), стр. 50—52.
В Самаре в эти годы жил В.В. Водовозов, сын известной писательницы Е.Н. Водовозовой, автора книги “Жизнь европейских пародов”. Перед Самарой Водовозов был в административной ссылке в Шенкурске, Архангельской губернии. В первое время нашей жизни в Самаре он частенько заходил к нам, но потом почти перестал бывать. Владимир Ильич недолюбливал его. У этого Водовозова была большая библиотека, так что вся его комната до отказа была заставлена книжными шкафами, все книги были чистенькие, в новых переплетах. Он очень дорожил своей библиотекой, и казалось, что книги любил больше, чем живых людей. По своей начитанности он, вероятно, был первым в городе, но эта начитанность, очевидно, так давила на его мозг, что сам он не представлял из себя ничего оригинального. Он не был ни марксистом, ни народником, а так, какой-то ходячей энциклопедией. К нему приходилось заходить не из-за него самого, а из-за его книг. Мне передавали, что, когда старший брат Александр Ильич был арестован по обвинению в покушении на жизнь царя, первыми словами Водовозова было: “Ах, как жаль, он взял у меня такую-то ценную книгу, она, пожалуй, теперь пропадет...”
Д. УЛЬЯНОВ (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 60).
Помню, что Володя очень возмутился, когда я передала ему об этом разговоре [36]. “Пусть он прямо скажет, чего он хочет; пусть скажет, сколько стоит книга, и мы вернем ему”. И досадливо передернул плечами, когда я указала, что Водовозов говорит не о деньгах, а вносит, как бы сказать, этим фактом поправку в нравственную характеристику Саши.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (“А. И. Ульянов”, стр. 284).
Особенно острыми были столкновения в спорах Владимира Ильича с В.В. Водовозовым. Будущий белогвардейский эмигрант уже тогда, очевидно, начал распознавать в своем оппоненте непримиримого врага народнической и либеральной идеологии и своего политического противника. После одного из таких столкновений отношения между ними стали натянутыми.
До какой степени самостоятелен и устойчив в своих взглядах и суждениях был в то время Владимир Ильич, видно из следующего. Раз во время спора его по какому-то серьезному вопросу с Водовозовым в квартире последнего (это произошло, сколько помню, после доклада Водовозова о германской социал-демократии) присутствовавший здесь же М.Т. Елизаров, бывший значительно старше Владимира Ильича, захотел его поддержать и начал развивать по-своему высказанное Владимиром Ильичей положение. Последний, нимало не смущаясь, бросил в сторону М.Т., что он с ним не согласен, и спокойно продолжал свою речь. Елизаров сконфуженно замолк.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН), стр. 59—60.
Один из самарских поднадзорных, В. В. Водовозов (ставший трудовиком, а впоследствии контрреволюционер), в небольшом кружке делал доклад о выборах в германский рейхстаг… Владимир Ильич, присутствовавший на этом собрании, очень остроумно разбил конституционные иллюзии Водовозова, развив марксистскую теорию классовых противоречий, теорию классовой борьбы рабочего класса. Он нажил в лице Водовозова злейшего врага.
М. ГОЛУБЕВА. Юноша Ульянов (В. И. Ленин) “Старый большевик”, 1933, № 5, стр. 102—163.
К началу декабря [1891 года] из Саратова приехали в гости к Водовозовым Н.Д. Россов, Чумаевский, Аргутинский-Долгоруков. Все они были явные народники, а в ближайшем будущем (1894 г.) народоправцы, но они весьма интересовались самарскими социал-демократами и н первую очередь, конечно, Ульяновым Владимиром, братом народовольца Александра Ульянова. Эта компания порешила устроить доклад В.В. Водовозова о германской социал-демократии, пригласив на него Владимира Ильича, кружок Скляренко, М.П. Ясневу, В.В. Португалова и ряд видных самарских народников [37]. Водовозов предполагал, что в конце концов обязательно разгорятся прения и неизбежно развернутся в настоящее генеральное сражение, во время которого они Ульянова со всеми его теориями разобьют. Несмотря на значительную глубину знаний Водовозова по общественным вопросам, несмотря на свежесть и животрепещущий характер темы, приходится сказать по совести, что доклад был вял, скучен и невероятно нуден. Вообще говоря, только Водовозов умел при животрепещущей теме дать такой безнадежно пустой, скучный и бесконечно тоскливый реферат. Вместо доклада о здоровом росте германской социал-демократии, о головокружительном росте голосов, подававшихся при выборах в рейхстаг за соц[иал]-демократов, и бодрых перспектив, вытекающих из этого, получился утомительнейший и скучнейший доклад с мелкими ненужными, иногда неинтересными подробностями...
Владимир Ильич во время доклада заметно нервничал; было похоже, что он испытывал чисто физическую тошноту, и это было нисколько не удивительно, однако по временам в глазах Владимира] Ил[ьича] вспыхивал столь обычный для него иронический огонек. Изредка В[ладимир] И[льич] делал себе заметки карандашом на листках бумаги. Но вот доклад кончился и все облегченно вздохнули, тем более, что в небольшой квартире Водовозовых, переполненной книгами, было изнурительно душно. После некоторого перерыва выступил Вл[адимир] Ил[ьич] и притом выступил с самой беспощадной решительной резкостью. Между прочим, он подчеркнул, что только архивные крысы могут представлять себе так просто захват власти пролетариатом. Живая действительность не архивная жизнь, борьба непримиримых враждебных классов ни капелечки не похожа на изображенную Водовозовым маниловскую идиллию. Опыт Парижской Коммуны, опыт первого выступления штурмующих небо рабочих, которыми восхищался Маркс, нисколечко не похож на изображенную Водовозовым идиллию...
Страстная, резкая речь Владимира Ильича, сказанная с огромным подъемом и воодушевлением, но с обычной силой простоты, уверенности, убедительности и отчетливости, произвела огромное впечатление.
Выступил Россов, говорил Аргутинский, но все это было скучное жевание тряпок без убедительных фактов, без чеканки ясных, отчетливых, резко очерченных положений. Все речи были по типу “с одной стороны нужно сознаться”, а “с другой стороны нельзя не признать”, но сами говорившие чувствовали, что они говорят не то, что нужно, что они в конце концов согласны с Владимиром] Ил[ьичем], таково было, по крайней мере, мое впечатление. В.В. Водовозов был совершенно ясно очень раздражен, говорил возбужденно, но не забыл отметить, что положение хозяина квартиры мешает ему сказать настоящие слова...
У кружка Скляренко и М.П. Ясневой осталось впечатление, что хотя Водовозов и народники огрызались, но все-таки в душе они чувствовали, что прав Ульянов...
После этого выступления В[ладимира] И[льича], принятого Водовозовым за личное столкновение, и началась или, правильнее сказать, углубилась та неприязнь, которую я называю “классовой ненавистью Водовозова и его кружка к Ульянову”.
А. А. БЕЛЯКОВ, листы 99—101, 102 (публикуется впервые).
...В этот год (1891 —1892 годы.— Сост.) в Самарской губ[ернии] был страшный голод. Русское правительство и русский либерализм боролись по-своему с последствиями голода, открывались столовые и т. п. Из всей самарской ссылки только Владимир Ильич и я не принимали участия в работах этих столовых. Конечно, не нежелание помочь голодающим руководило в данном случае этим отзывчивым к чужому горю юношей: очевидно, он считал, что пути революционера должны быть иные...
М. ГОЛУБЕВА. Последний караул. “Молодая гвардия”, 1924, № 2—3, стр. 30.
Кружок Скляренко в общем “путался” с комитетом голодающих, запуская свои щупальцы и по столовым и на всех заседаниях, чтобы знать, как дела обстоят, и выяснить, нельзя ли выкроить чего-нибудь подходящего в смысле революционной работы. Еще в сентябре и весной Владимир Ильич в кружке Скляренко при разговорах о грядущем голоде высказывался определенно, что революционные группы и кружки обязаны стоять в стороне, не работать вместе с чиновниками и либералами, ибо подобная помощь обозначала, прежде всего, укрепление той системы управления, при которой голод превратился в периодическое явление, и вся работа фактически направлялась на укрепление основ буржуазного строя, на сохранение своего положения сторонниками старых порядков. Столовые Владимир Ильич считал “пропагандой действием” за примирение, за соглашение с существующим буржуазно-деспотическим строем, а это в то же время являлось почти открытой работой против революционной борьбы с существующим строем. Мы ждали приезда Владимира Ильича с большим нетерпением, ибо наступало время, когда разговоры приходилось претворять в дело, когда нужно было намечать определенные конкретные действия. Вопросу о пропаганде в столовых не придавалось значения, ибо Вл[адимир] Ил[ьич] считал, что пропаганда в столовых не даст практических результатов, т. е. не даст кадров организованных сил, способных на революционное действие.
С приездом Владимира Ильича наши выступления стали более определенными. Правда, наши силы не были велики, но все-таки мы не пропускали ни одного собрания комитета, куда являлись исключительно для того, чтобы мешать работе, вносить резкую критику и таким образом разбивать силы комитета.
В.В. Водовозов не скрывал тогда, что он считает Ульянова открытым врагом комитета помощи голодающим, но скверно было то, что он везде и всюду извращал истинные взгляды Владимира Ильича по голодному вопросу и этим путем старался восстановить против Вл[адимира] Ил[ьича] так называемое общественное мнение. В.В. Водовозов кричал на всех перекрестках, что Вл[адимир] Ил[ьич] против кормления голодающих, что он считает голод явлением прогрессивного порядка. Все эти утверждения — чистейший вздор, возмутительное извращение мыслей Владимира Ильича по вопросу о голоде и помощи голодающим.
Всегда, везде и всюду и во всяком случае Владимир Ильич утверждал только одно, что в помощи голодающим не только революционеры, но и радикалы не должны выступать вместе с полицией, губернаторами, имеете с правительством, единственным виновником голода и “всероссийского разорения”, а против кормления никогда не высказывался да и не мог высказываться.
Это далеко нельзя назвать резким и определенным выступлением против кормления голодающих. На практике, на деле Владимир Ильич гораздо быстрее, чем всякий Водовозов способен был отдать все, что у него есть, чтобы накормить голодающего, но он прекрасно понимал, что в огромном народном несчастье этим не поможешь... Точно так же нигде, никогда и ни при каких условиях в Самаре Вл[адимир] И[льич] не назвал и не мог назвать голод, как всенародное крестьянское бедствие, явлением прогрессивного порядка. Владимир Ильич нисколько не меньше других революционеров страдал, мучился, ужасался, не только наблюдая кошмарные картины гибели людей, но и слушая только рассказы очевидцев о том, что совершается в далеких заброшенных деревнях, куда не доходила помощь и где вымирали почти целые деревни... Владимир Ильич уже и в то время, несмотря на свою молодость, я бы сказал, юность (шел только 21 год), имел вполне сложившиеся взгляды, определенные, ясные, без всяких колебаний, сомнений, и нас учил, что самая первая, самая главная задача революционера вообще и социал-демократа в частности — разоблачать беспощадно, не упуская ни одного, самого ничтожного случая, врагов рабочего класса, врагов всех трудящихся, прояснять сознание эксплуатируемых масс, обнажать непримиримость интересов командующих классов с интересами подневольных классов и групп населения.
Владимир Ильич имел мужество открыто заявить, что последствия голода, нарождение промышленного пролетариата, этого могильщика буржуазного строя, — явление прогрессивное, ибо содействует росту индустрии и двигает нас к нашей конечной цели, к социализму, через капитализм, но именно только последствия голода создают прогрессивное явление, а не самый голод. Одновременно голод, разрушая крестьянское хозяйство, разбивает веру не только в царя, но и в бога и своевременно, несомненно, толкнет крестьян на путь революции и облегчит победу революции. Подобного рода утверждения тогда даже для В.В. Водовозова, знакомого с “Капиталом” К. Маркса, казались каким-то безумием, анархизмом, бездушием... Значительная часть разговоров Владимира Ильича о помощи голодающим происходила на квартире В.В. Водовозова, всегда с участием полного состава кружка Скляренко. На собрания комитета помощи мы неоднократно тянули Владимира Ильича, но он всегда и очень решительно отказывался, указывая, что с таким собранием губернаторских чиновников есть один... способ разговора: “рукой за горло и коленкой на грудь”. Участие в этом комитете Водовозова, Ливанова, П.С. Анненкова, Савицкого и других поднадзорных народников Владимир Ильич считал большим позором, но кружку Скляренко рекомендовал, не входя в органическую работу и в состав комитета, посещать собрания только для того, чтобы подчеркивать бессилие и ничтожность этой организации и ничтожность всей подобной помощи голодающим при существующем строе.
Организованная молодежь, работавшая под руководством кружка Скляренко, это проводила охотно и настолько небезуспешно, что комитет помощи, чтобы избавиться от наших... выступлений, стал скрывать места своих заседаний. Однако среди комитетчиков нашлись, по их понятиям, “предатели”, а по нашему представлению, просто охотники посмеяться, позлобствовать над комитетом, которые почти всегда точно указывали нам час и место собрания комитета. Это приводило Владимира Ильича в очень веселое настроение, а у комитета появление наше на их почти конспиративных заседаниях вызывало несомненное уныние и раздражение. Недаром В.В. Водовозов в своих заграничных воспоминаниях сравнительно правдиво отмечает: “Ленин... вел систематическую и решительную пропаганду против комитета. Несомненно, за Лениным было меньшинство, но это меньшинство твердо держалось на своих позициях. Сторонники Ленина не колебались. Обратные случаи, когда пропаганда Ленина убеждала сторонников комитета, отрывала их — были. В небольшом количестве, но были”.
На это скромное свидетельство В.В. Водовозова, одного из деятельнейших участников комитета помощи, необходимо обратить сугубое внимание. Я, как один из незаметных, в силу моей особенной застенчивости, но непосредственных участников в самарской работе Владимира Ильича, должен заявить, что к концу января 1892 года нам удалось работу комитета дезорганизовать, сильно расстроить и во всяком случае довести до такого состояния, что в комитете остались почти одни чиновники и купцы, чего мы, собственно, и добивались. Уже и в декабре 1891 г. перестали появляться на заседаниях комитета Ливанов, Бухалов, Долгов Ник. Ст., Савицкий, Осипов, Анненков П.С., Любецкой, Красноперов, Чеботаревский, Крамер, Михайловский-Гарин, Поздняк, Иванов Иван Ионович и несколько других крупных фигур, фамилии которых я сейчас не могу припомнить. Если принять во внимание, что все это были наиболее активные работники, то нельзя выразить изумление скромности заявления Водовозова: “в небольшом количество, по были”. Для самарского комитета из 60 человек выход около 25% деятельных членов — это очень большое количество поколебленных, оторванных от комитета сил.
А Владимир Ильич, располагая тогда действительно небольшой группой сил преданных ему молодых, неопытных, слабо подготовленных работников (в количестве 12—15 человек), орудовал как опытный и крупнейший полководец и сумел дезорганизовать комитет из старых, опытных, умелых чиновников-работников, иногда с крупным положением в обществе. Наши выступления всегда были инструктированы Владимиром Ильичей, который тогда, несмотря на отсутствие телефонов и технического аппарата, как-то умел через свой штаб-кружок Скляренко всегда своевременно указывать, когда, где, кому, на каком заседании и как выступать...
Протоколы заседаний комитета помощи голодающим, которые велись всегда аккуратно и своевременно, могли бы дать весьма ценный материал для освещения этого важнейшего для того времени вопроса. Если бы удалось отыскать протоколы заседаний комитета, то они, несомненно, могли бы осветить интереснейшую часть общественной работы кружка Скляренко, т. е., в сущности, работы Владимира Ильича, на которой будущий вождь пролетариата оттачивал свои тогда еще молодые способности, пробовал свои еще юные силы организатора-вождя...
Истинные, действительные взгляды Ульянова, а не извращенные утверждения В. В. Водовозова начинали все шире и шире проникать в круги либералов и радикалов, а к началу 1892 года в Самаре уже появились брошюры Плеханова “Всероссийское разорение” и “О задачах социалистов в борьбе с голодом в России”, освещавшие этот запутанный вопрос во весь рост. Ложь и наветы бледнели, истинные взгляды социал-демократов и Ульянова начинали распространяться и укрепляться особенно в связи с выходом из состава комитета целого ряда видных и влиятельных народников, который косвенно подтверждал правильность положений Ульянова в вопросе о голоде. Среди поднадзорных всех направлений наступило оживление и также в кружках молодежи голод, как вопрос всех вопросов, перестал выдвигаться. Здоровые взгляды Владимира Ильича, вызывавшие возмущение и чуть не протесты, начали постепенно прививаться, привлекать к себе все больше и больше сторонников...
А. А. БЕЛЯКОВ, листы 93—99 (публикуется впервые).
Как-то в начале 90-х годов был уволен со службы некий губернатор Косич (кажется, саратовский); про него говорили, что он был большой либерал и благоволил к политическим ссыльным. Об этом, в частности, рассказывал Водовозов, и от него и его группы исходило предложение поднести адрес названному Косичу от политических и вообще левых элементов. Это предложение вызвало споры в Самаре. Когда же
Ильич узнал о нем, он категорически и очень резко высказался против. Так, кажется, и не был поднесен адрес...
Владимир Ильич в эти годы много работал по статистике крестьянского хозяйства. Статистические данные (распределение крестьянского хозяйства на группы по количеству рабочего скота, размеру посева, аренды земли и пр.) говорили о росте экономического неравенства в крестьянской среде, о расслоении крестьянства на состоятельную, экономически крепкую группу и бедноту, на сельскую буржуазию и пролетарскую или полупролетарскую массу крестьян. Эти выводы разбивали народническую утопию об однородности крестьянства, они доказывали с очевидностью факт развития капитализма в России. Эти выводы подтверждали правильность марксистской линии в политике русских революционеров.
Д. УЛЬЯНОВ (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 60, 61).
Именно от Владимира Ильича участники кружка Скляренко научились пользоваться многочисленными статистическими сборниками, и с тех пор эта страсть мною, например, крепко овладела. До этого не только я, но и А. П. Скляренко, более развитый и опытный, как-то терялся и конфузился перед 17-20 томами статистических сборников, перед этими горами книг, наполненных цифровым материалом. С величайшим страхом и трепетом мы перелистывали эту, в такой же степени важную и нужную, в какой и мало понятную, цифровую премудрость. Недели, а иногда и месяцы времени ухлопывали мы, чтобы выудить конечный вывод из определенного ряда цифр, и это не всегда удавалось, и выводы наши часто были неправильны. В какой-нибудь десяток вечеров Владимир Ильич натаскал, как мы тогда выражались, всех нас: Попова Л.В. (Л.В. Скляренко), И.А. Кузнецова, М.И. Лебедеву, меня и, насколько мне помнится, М.И. Семенова, как обращаться с этими цифровыми фолиантами, как выуживать главное и существенное, как отличать основное от случайного в этом море цифр, как устанавливать ошибочность выводов. Особое наше внимание обращал Владимир Ильич на то обстоятельство, что земско-статист[ические] сборники при отличной постановке собирания материалов страдают совершенно неудовлетворительной обработкой. Насколько мне помнится, Владимир Ильич первый в Самаре заговорил о крайней необходимости более научной обработки данных земской статистики. Нам Владимир Ильич показывал десятки нелепых средних цифр, полученных от арифметических вычислений над данными разных типов крестьянского хозяйства. Получались средние цифры, не дающие представления о состоянии разных типов хозяйства. Вместо этого Владимир Ильич рекомендовал разбивать крестьянские хозяйства на группы, на типы по какому-нибудь определенному признаку, по количеству скота в хозяйстве, по количеству засеваемой земли и т. д. и подчеркивал, что необходима исключительная осторожность в пользовании сводными таблицами. Указывал Владимир Ильич случаи, когда давались по землепользованию средние цифры от итогов земли крестьян и помещиков. Конечно, это не были “средние” цифры, наталкивающие на определенный правильный вывод...
Совершенно как-то незаметно для нас, с той или иной книгой в руках, Владимир Ильич научал нас открывать слабые места и ошибки в работах, вооружал нас правильными приемами работы... После нескольких почти в буквальном смысле уроков Владимира Ильича в области обработки, переработки, сводки цифровых данных все мы стали значительно отважнее; трепет перед горами статистических сборников пропал, и появилось панибратское отношение к внушительным томам таблиц и цифр.
А. А. БЕЛЯКОВ, листы 83—85 (публикуется впервые).
Особенно сильно тогда всех интересовала община. Помню, в одном из своих рефератов Владимир Ильич целым рядом цифровых сопоставлений доказывал распад русской общины, на которую тогда народники возлагали все свои надежды. Присутствовавшая на этом реферате интеллигенция и, кажется, В.В. Водовозов возражали, но Владимир Ильич блестяще защищал свои тезисы о разложении общины. Этот реферат был его триумфом, и Владимир Ильич сразу вырос тогда в глазах не только своих сторонников, но даже и в глазах противников марксизма.
Воспоминания Ф. И. КАЗМАНОВА (В. И. Ленин в Самаре. М., 1933, стр. 96).
Кружок железнодорожных техников, руководимый кружком Скляренко через И.А. Кузнецова, давно постановил, чтобы ему был освещен вопрос о земельной общине, о ее судьбах и о путях русской революции. Кружок был очень серьезный и достаточно хорошо подготовленный. В конце 91 г. в кружок вошли рабочие Самарского ж. д. депо: токарь Вавила Куркин, слесаря Павел Рябов и Тимофей Метелкин, медник Аким Грачев, инструментальщик Петр Волнухин. Владимир Ильич согласился выступить на этом кружке, но с обязательным условием, чтобы вновь вовлеченные рабочие на этом докладе присутствовали. И.А. Кузнецов полагал, чтобы этих рабочих ввиду их неподготовленности на реферат не приглашать. Кроме членов кружка техников, на реферате присутствовали Скляренко, Лебедева и я. Хотя мы, участники кружка Скляренко, считали себя достаточно подготовленными и уже постигнувшими азбуку марксизма, но реферат Владимира] Ил[ьича] “Об общине, ее судьбах и путях революции” дал нам очень много, еще шире открыл наши глаза. В особенно популярной форме, с достаточным количеством цифр, прекрасно освещающих распад земельной общины в деревне, концентрацию наделов бедняков в руках кулачества, правда, получающего наделы не в собственность, а только для обработки, Владимир Ильич дал уничтожающую критику главных ходячих предрассудков народничества о самобытных путях экономического развития России, доказал с необычайной простотой, что самобытность народникам пригрезилась, что земельная община пустое место, вредная форма, тормозящая развитие хозяйства, что расслоение крестьянства, распад его на группы по экономической зажиточности предрекают простую и ясную судьбу общины — ее гибель, уничтожение...
Последующая беседа с рабочими, так недавно вступившими в кружок, установила, что суть доклада они прекрасно поняли, а Владимир Ильич был чрезвычайно доволен тем, что он собственными глазами видел живых рабочих, уже вовлеченных в кружок, что мы движемся вперед, углубляемся в настоящую практическую работу... Это посещение Владимира] Ил[ьича] внесло в кружок железнодорожников большое оживление, и остатки народничества, народнических настроений в кружке (Петров, Ураев, Бойков) начали понемногу выправляться.
А. А: БЕЛЯКОВ, листы 106—108 (публикуется впервые).
Продолжая серьезное изучение всех сочинений Маркса и Энгельса (некоторые из них, как “Нищета философии”, имелись тогда лишь на иностранных языках), он (Владимир Ильич. — Сост.) познакомился и со всеми сочинениями народников и взялся для проверки их и для выяснения возможности социал-демократии в России за статистические исследования. Новые данные самарского отдела Истпарта показывают нам, какое большое число книг брал по этим вопросам Владимир Ильич из городской библиотеки.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 22).
В городе (Самаре. — Сост.) имелись две общественные библиотеки — Публичная и Купеческого клуба, называвшегося “Благородным собранием”. Клуб был основан помещиками, но “благородное” дворянство очень скоро уступило свое место в нем подлинному хозяину города — купцу, предпринимателю.
Публичной библиотекой заведовали две сестры Богомоловы, очень культурные общественные работницы, заметно выделявшиеся на фоне тусклой жизни губернского города. Библиотека не отличалась богатством книжного фонда, но ее читальня была всегда переполнена всяческим людом. Здесь находила приют бездомная городская беднота, поднадзорные и даже лица, находившиеся на нелегальном положении. Некоторые заходили сюда погреться во время зимних морозов, а подпольщики назначали здесь деловые свидания, обменивались нелегальной литературой. Бывал здесь и Ленин.
Как известно, В. И. Ленин пользовался книгами Публичной библиотеки по абонементу Анны Ильиничны. Но он получал также книги и из библиотеки “Благородного собрания”, в которой был более богатый фонд толстых журналов и иностранной литературы. Хотя этой библиотекой пользовались только члены клуба, но при желании всегда можно было найти такого человека, который предоставлял свой абонемент другим лицам. А. П. Скляренко, например, пользовался абонементом А. И. Самойлова [38], а Владимир Ильич мог пользоваться абонементом А. Н. Хардина или какого-либо другого своего знакомого, состоявшего членом клуба.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН), стр. 7—8.
Марксистской легальной литературы... было тогда чрезвычайно мало. Кроме первого тома “Капитала”, были статьи и известная диссертация Н. Зибера [39], несколько разрозненных статей в толстых журналах, например, статья Кауфмана в “Вестнике Европы” (за подписью И. К-н) [40]. В литературе безраздельно господствовало народничество, поэтому будет понятно, какой неслыханной дерзостью считались тогда выступления Владимира Ильича, в которых он резко критиковал В. В., Карышева [41], Каблукова [42], Николая — она и даже “самого” Н. К. Михайловского. Эти эпигоны старого народничества, усвоив некоторые из его утопических положений, проповедывали тем не менее в своих статьях на страницах “Русского богатства”, “Русской мысли”, “Вестника Европы” и других либеральных журналов культурнический оппортунизм, отказывались от революции и тесно смыкались с либералами, провозглашавшими тогда лозунг: “теперь не время широких задач”. Поэтому выступления Владимира Ильича касались как теории, так и практики в особенности либерального народничества...
Нелегальная марксистская литература появилась в обращении в Самаре главным образом в период пребывания здесь Владимира Ильича. У нас были издания группы “Освобождение труда”, из которых в особенности я помню миниатюрные брошюры Плеханова “Наши разногласия” и “Социализм и политическая борьба”, отпечатанные на тонкой гладкой бумаге. Была также “Эрфуртская программа”
Эти брошюры переходили из рук в руки усиленно читались и обсуждались как в кружках, так и при случайных встречах подпольщиков
Были также немецкие издания некоторых работ Маркса и Энгельса (“Анти-Дюринг”, “Положение рабочего класса в Англии”, “Манифест Коммунистической партии”), отдельные номера журнала “Archiv” [43] Г. Брауна, но они широкого распространения не имели в силу малого знакомства кружковцев с немецким языком.
Резко повысился интерес к легальным марксистским сочинениям. Везде начинали читать первый том “Капитала” Маркса (в переводе Николая—она), но все ломали зубы на знаменитых первых 29 страницах этой книги, в которых излагается диалектика стоимости. Из популярных изложений несколько помогала диссертация Зибера, статейка же И. Кауфмана не была нами в то время понята и оценена должным образом [44]. Вследствие этого многое из экономической теории Маркса понималось в кружках неправильно, а революционная ее основа совершенно ускользала от внимания молодых марксистов пока мы не ознакомились с ней на докладах Владимира Ильича.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН), стр. 60, 61.
До приезда Владимира Ильича в Самару страсть к 1-му тому “Капитала” К. Маркса была всеобщей но не было ни одного кружка, который бы даже поверхностно проработал Маркса. Начинали храбро многие, но быстро остывали, после этого, естественно, что по отношению к труду Маркса господствовал священный, суеверный, панический страх. Всем хотелось одолеть эту книгу, раскрывающую все тайны познания общественно-экономических явлений, работу, вооружающую методом, облегчающим исследование общественных отношений, но почти никто за 3—4 года, с 1885 по 1889 год, эту задачу не преодолел... И вот после элементарной проработки вопросов марксизма в кружке Скляренко читать и понимать этот “страшный” “Капитал” К. Маркса, особенно после комментариев Владимира Ильича, стало легко, и “недостигаемый” Маркс стал своим родным, близким и легко понимаемым. Никому из нас не думалось, что в конце концов, при хорошем руководстве занятиями, “Капитал” так прост, удобопонятен и так легко усваивается.
А. А. БЕЛЯКОВ, лист 86 (публикуется впервые).
Жаловался (А. П. Скляренко. — Сост.) на скудость нелегальной литературы. Вскоре, однако, я убедился, что эти жалобы были несколько несправедливы: был целый ряд таких вещей, каких в Казани я не встречал. Правда, многие из них были только на немецком языке, как то: “Нищета философии” Маркса, 2-е издание, “Коммунистический манифест”, “Анти-Дюринг” и “Положение рабочего класса в Англии” Энгельса, довольно много книжек журнала “Die Neue Zeit”, стенографические отчеты заседаний германского рейхстага и пр. — книги, которыми пользовался Владимир Ильич и, как мне известно, могли пользоваться и другие, конечно, очень близкие к нему лица. Да и женевских изданий группы “Освобождение труда” было несколько больше, чем в Казани. Затем, как оказалось, существовала в Самаре очень богатая и интересная по составу полулегальная библиотека, состоявшая из книг и журналов, в свое время вышедших вполне легально, но впоследствии изъятых из обращения.
И. ЛАЛАЯНЦ (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 103—104).
А. И. Ерамасов [45] рассказал мне при встрече в Москве, что, бывая у Ульяновых в Самаре, он однажды (в 1892 году) взял у Владимира Ильича сделанный последним перевод “Манифеста Коммунистической партии” и дал его для прочтения одному из своих знакомых в Сызрани. Этот знакомый был затем вызван по какому-то делу в полицию, и его мать, убоявшись наличия в своей квартире тетради с нелегальным “Манифестом”, сожгла ее в печке. Ерамасов очень жалел, что благодаря его неосторожности погиб прекрасный перевод впервые появившегося тогда в Самаре знаменитого творения Маркса— Энгельса. “Мне очень стыдно было сознаться в этом перед Лениным”, — говорил он. Лично я об этом переводе в Самаре слышал, но самого перевода не видел...
М.И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН), стр. 55.
В начале мая (1892 года. — Сост.) все, кто имел возможность, перебрались за город на дачи, ибо начинавшаяся холера, в связи с обычной по улицам Самары пылью, отравляла существование. Водовозов и Красноперовы сняли две смежные дачи в районе так называемых дач Аннаева и там же, ближе к берегу, сняли дачку Кузнецов и я и “коммуна”: Локерман, Моршанская, Карпер, Макарова. Водовозов особенно спешил с выездом на дачу, главным образом, ради Николая Васильевича (брата В. В. Водовозова, больного туберкулезом. — Сост.), для которого было убийственно жить в городе, а свою поездку в Уфимские степи он отложил вследствие полученных известий, что в середине мая собирается приехать на 4—5 дней в Самару к Водовозову Н.К. Михайловский.
По тем временам это было событие огромной важности. Еще не развенчанный “властитель дум” русского общества, особенно молодежи, собирался собственной персоной пожаловать в самарские дебри...
На другой день после приезда, приблизительно в двадцатых числах мая, Н.К. Михайловского, остановившегося на даче у Водовозовых, В.В. Водовозов передал через меня, так как я ежедневно ходил в город на работу, приглашение Владимиру Ильичу, если он пожелает побеседовать о марксизме или о путях социализма в России. Одновременно Водовозов передал приглашение Скляренко, М. П. Ясневой, Савицкому, Долгову, а Кузнецов, я и “коммуна” получили приглашение непосредственно от самого Михайловского, так как в первый же день приезда с ним и его племянником Е.В. Мячковым мы познакомились во время катания на лодке и купанья. Н.К. Михайловский не возражал против самой обширной аудитории, но ограниченность дачного помещения и какие-то другие соображения помешали Водовозову расширить круг приглашенных.
Владимир Ильич охотно согласился на знакомство с Михайловским и обещал Водовозову, что он будет вполне приличным в выражениях, даже в случаях самого горячего спора, и в свою очередь форму собеседования предоставлял на усмотрение Михайловского. Сначала Вл[адимир] Ильич предполагал прочесть имевшийся у него в писанном виде реферат “Из истории русской земельной общины”, и В.В. Водовозов это очень одобрял, но затем Вл[адимир] Ил[ьич] решил, что этот реферат слишком сузит тему собеседования, и решил не стеснять себя в предстоящей беседе, казавшейся ему весьма интересной, узкими рамками писанного реферата, а поставить широкую тему: “Пути народников к социализму в России”. Одновременно Вл[адимир] Ильич отмечал, что лично для него было бы удобнее, если бы характеристику этих путей дал Михайловский и тем значительно облегчил бы и упростил собеседование, исключив, таким образом, все ошибки, извращения, недостатки, неизбежные при изложении взглядов народников их идейным противником марксистом.
Все шло как нельзя более удачно, и встреча должна была состояться на 4-й день приезда Н.К. Михайловского в Самару на даче у В.В. Водовозова в 4 часа дня...
По обычаям того времени и этот знаменательный, по крайней мере, для кружка Скляренко день звали все-таки только журфиксом с Н.К. Михайловским. На журфикс собрались: Н.К. Михайловский, В.В. и Ник. Водовозовы, В.П. Водовозова, Л.П. Шайдакова, Н.Д. Россов, племянник Михайловского Мячков, И.М. Красноперов, В.О. и В.В. Португаловы, Н.С. Долгов, В.В. Савицкий, П.П. Крылов, В.И. Ульянов, А.В. Скляренко, М.И. Лебедева, И. А. Кузнецов, С.П. Локерман, Е.М. Карпер, С.М. Моршанская, Макарова и А.А. Беляков.
Было очень тесно, стульев не хватило, и приходилось сидеть на перилах веранды, на ступеньках, так как собрание состоялось на веранде дачи. Нужно заметить, что все четыре дня до этого журфикса на дачу совершались непрерывные паломничества почитателей Михайловского, которые, по-моему, буквально отравляли его существование. Люди приходили исключительно и буквально только за тем, чтобы засвидетельствовать уважение и почтительно посмотреть Михайловскому в рот, в ожидании, что оттуда обязательно вылетит главная истина, все объясняющая и превращающая рядового глупца в незаурядного мудреца. Вообще говоря, Михайловский привык к выражению почтения от людей, с ним встречающихся, а пожалуй, и курение фимиама считал явлением вполне нормальным.
Само собой понятно, что после этого обычное простое человеческое приветствие без подчеркнутого благоволения казалось подчеркнутой наглостью, развязностью. Владимир Ильич пришел без опоздания, но все уже были в сборе, и когда В.В. Водовозов его представил, то он попросту поздоровался с Н.К. Михайловским, так же, как и со всеми присутствовавшими, не открывая рот от изумления и не захлебываясь от счастья, что видит философа-социолога, “нашего известного” Н.К. Михайловского. Может быть, я и ошибаюсь, но я отчетливо почувствовал, что это уже начало и основание для неприязни, а затем, несомненно, В.В. Водовозов не постеснялся навешать на Владимира Ильича всех имевшихся у него дохлых собак. На минуту водворилось молчание, а затем В.В. Водовозов обратился к Михайловскому: “Может быть, Николай Константинович, мы приступим к собеседованию и Вы, как обещали, сделаете сообщение “Пути народников к социализму”.
Блестящий оратор, видавший виды, Н.К. Михайловский с сознанием своего превосходства, своей непобедимости, к удивлению кружка Скляренко, начал с очень смешного и совершенно несостоятельного утверждения, что он, как и П.Л. Лавров, марксист и, значит, с присутствующими марксистами может быть спор только о понимании, о толковании Маркса — не больше. После этого вступления наш великий социолог в очень красиво построенной и еще красивее произнесенной речи дал полный арсенал народнических ходячих предрассудков, уже потерявших свою убедительность для всякого, кто вступил на путь изучения фактов и цифр... “В противовес гнилому Западу, земельная община при известных условиях может помочь русскому народу миновать стадию буржуазного развития”, — отчетливо вещал Михайловский. Дальше мы узнали, “что порядок дел, к которому столь трудным и столь долгим путем стремится теперь Запад, еще существует у нас в могущественном народном обычае нашего сельского быта”. Остается, следовательно, миновать средние ступени развития и сразу от общины перешагнуть к полному социализму, избегнув, таким образом, мучительное развитие пауперизма и пролетариата. При этом Н.К. Михайловский не забыл отвести соответствующее место “критически мыслящей личности” (хорош марксист!) и коротенько изложить свою теорию “героев и толпы”. Присутствующие узнали, что сущность исторического процесса заключается в переработке культуры “критически мыслящей личностью”. Эти личности, достигнув высоких познаний и опираясь на превосходство своего идеала и справедливость своих требований, распространяют свое учение. Таким образом, за успех социалистов ручалось отвлеченное превосходство их идеала и не менее отвлеченная справедливость их требований. Итак, община и артель—это чисто русские основы для построения социализма, которых нет в Западной Европе. Сам Маркс соглашался с Чернышевским, как это доподлинно известно Михайловскому, что при известных условиях община поможет русскому народу миновать стадию буржуазного развития, но он, конечно, не мог до конца продумать и обосновать это положение по незнакомству с особенностями нашей страны. Имея такую мощную силу, как община и артель, нам остается развить общину в сторону общинной обработки земли и общинного использования продуктов, а из мирского схода сделать основу социалистического строя. Наш путь к социализму прям, прост и близок, ибо основан на готовых уже качествах крестьянской массы. В то же время мы не отрицаем работу среди рабочих, но эта работа решающего значения иметь не может, так как рабочих нет в России пока и миллиона, а крестьянского населения свыше 70 миллионов.
Без террора, путем просвещения крестьянской массы, растущая сила “критически мыслящих личностей” приведет к социализму. Вот и весь путь народников к социализму.
Н.К. Михайловский кончил под гром аплодисментов, но для нас, ульяновцев, пути народников к социализму не стали яснее, чем они были до его реферата. Блестящий фейерверк фраз, ловких и тонких построений, но ни одного факта, ни одной цифры, никакой, даже поверхностной, характеристики современной экономической действительности, а мы уже к этому привыкли...
Михайловский и вся народническая часть собрания упорно и вопрошающе смотрела в сторону Владимира Ильича, как будто стараясь прочесть на лице его, смирил ли он свою гордыню и убедился ли в правильности народнических путей к социализму.
Владимир Ильич начал очень тонко, деликатно, но весьма ядовито. Он указал, что очень охотно верит, что Николай Константинович — марксист, но об этом вопросе говорить сегодня нет нужды. Об общине же мы очень давно и не мало знаем от Чернышевского из его “Критики философских предубеждений против общинного землевладения”. Не будем отрицать, что если есть община и артель, как основные элементы социализма, то, несомненно, можно очень легко и просто перейти к социалистическому строю.
Михайловский многозначительно переглянулся с Водовозовым, как бы говоря — я так и ждал, что ваш страшный “марксенок” сразу со мной согласится и будет посрамлен.
К сожалению, Чернышевский это говорил около 30 лет тому назад, а жизнь, как это известно и Николаю Константиновичу, не стоит на месте, а непрестанно движется: жизнь не философский процесс, стройный и логически построенный. Экономическая жизнь многолика, многогранна и бесконечно разнообразна, и самых красивых слов совершенно недостаточно, чтобы выяснить положение общины. Об артелях говорить не будем. Позвольте поставить только один вопрос: есть ли у нас та самая община в деревне, от которой сразу можно перешагнуть к социализму? К сожалению и моему и Вашему, приходится сказать, что на деле, в действительности в нашей деревне такой общины нет, что такая община существует только в очень пылком воображении народников. Это говорят цифры, это говорят факты, это же говорят уже опубликованные наблюдения таких крупных писателей-народников, как Г.И. Успенский. Здесь Владимир Ильич привел ряд цифр из работы Постникова, из земских сборников... Эти общеизвестные цифры говорили о росте безлошадных, безземельных, о расслоении, дифференциации деревни, о пестроте благосостояния, говорившей больше о движении в сторону от социализма, чем к социализму, цифры, говорившие как раз о развитии пауперизма и пролетариата, которых старались избежать народники благодаря общине. Цифры были убедительные и возражений не встретили. Дальше Вл[адимир] Ил[ьич] привел выдержку из “Власти земли” Г.И. Успенского — рассуждения хозяйственного мужичка Ивана Босых, который доказывал, что община с ее уравнительностью и переделами нарушает благополучие хозяйства, и мужики, не видя “никаких способов”, бегут из деревни, проклиная общину. Так рассуждают теперь уже миллионы, многие десятки миллионов крестьян. Нет общины, как нашего самобытного пути экономического развития, а это значит — нет пути к социализму у народников. В этом случае нет предмета спора, а есть предмет научных, строго обоснованных исследований. Мы ни к чему не придем в этом вопросе, если будем спорить, разговаривать без цифровых данных. Этот спор решают цифры. Вам дана вполне достаточная порция убедительнейших цифр. Общины нет, заканчивается процесс разложения этой общины, и я вместе с народниками могу об этом поскорбеть. Что же мы имеем вместо общины в деревне? Прежде всего, нарождающийся капитализм. Один из великих писателей от 50 до 89 года, М. Е. Щедрин, учуял нарождающийся капитализм, давно и отчетливо (то изобразил в виде Деруновых, Разуваевых, Колупаевых и проч. Он прямо говорил: “Чумазый” идет. Капитализм растет, идет, но народники его не хотят замечать. Не замечать фактов — очень плохо. Неотвратимый ход экономического развития создает и выдвигает новые формы борьбы, новые пути. И в этой неотвратимости развития ручательство за удачный исход революционной борьбы, ибо уже народился пролетариат, класс, которому под силу завоевать социализм. Бытие определяет сознание, а это Вы, Николай Константинович, как марксист, отлично знаете, и говорить марксисту о “критически мыслящей личности” можно только по недосмотру. Отныне ручательством за неизбежные движения к социализму будут служить интересы эксплуатируемого пролетариата, организованного для борьбы против угнетателей, а не отвлеченное превосходство идеалов и не отвлеченная справедливость требований “критически мыслящей личности”. Никаких абстракций, а конкретные требования живых людей, достигших классового самосознания.
Дружно и восторженно аплодировали присутствующие “марксята”, но и значительная часть народников, может быть, в силу требований хорошего тона, тоже хлопала. После Владимира Ильича выступил Николай Васильевич Водовозов, весьма удачно закреплявший позиции Владимира Ильича новыми цифрами и фактами. Затем единомышленник Михайловского В. О. Португалов согласился с Владимиром Ильичем в том отношении, что нет предмета философского, отвлеченного спора, а есть предмет научных, строго обоснованных исследований, и он полагает, что и Николай Константинович против этого возражать не будет. Было около 9 часов, когда приступили к чаепитию и разбились по группам. Михайловский, все-таки не унимаясь, затеял спор об истинном философском понимании Маркса, главным образом, с Владимиром Ильичей, но и Николай Вас. Водовозов принимал в этом споре участие. К большой моей обиде, я не схватил сущность этого спора и не могу его передать. Спор, однако, был очень горячий и довольно затяжный. Только около часа ночи закончилось это обследование. Иван Маркович Краснопёров предложил Владимиру Ильичу ночевать у него. Мы не только не возражали, а были рады [46]. К нам пошли ночевать на полу балкона Савицкий, Скляренко, Лебедева и еще кто-то из присутствующих, ясно не помню, кажется, Долгов. Утром был с Вл[адимиром] Ил[ьичем] весьма интересный разговор — характеристика Н.К. Михайловского...
В.В. Водовозов был на верху блаженства по поводу того, что Владимир Ильич столь корректно вел собеседование и ни разу ни единым словом не обидел Н.К. Михайловского, но и он признавал, что критика Вл[адимира] Ильича была очень увесиста и своеобразна. Это выступление не оставило такого большого следа, как диспут с Россиневичем, но укрепило за Владимиром Ильичей репутацию восходящего светила марксизма. Даже Н. К. Михайловский на другой день говорил Николаю Вас. Водовозову: “Ульянов, бесспорно, очень способный человек, сильный оппонент... Ясность мысли, сила логики и вооруженность цифрами выдвигает его, как очень опасного для народничества марксиста. А эта простота изложения, чеканная отчетливость всякой мысли в будущем может выработать из него очень крупного пропагандиста и писателя. В обoем, личность незаурядная, и народничеству с ним не раз придется встретиться”...
Дня через два Михайловский уехал...
А. А. БЕЛЯКОВ, листы 126—135 (публикуется впервые).
Читая и изучая, он (Владимир Ильич. — Сост.) писал и рефераты по прочитанному. Одним из таких рефератов, разросшихся в объемистую тетрадь, является его работа о книге Постникова “Южно-русское крестьянское хозяйство” под заглавием: “Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни” [47].
Как известно, на юге России крупное капиталистическое хозяйство в земледелии стало развиваться раньше, чем в центре и на севере, — там возникли крупные сельскохозяйственные экономии с большим количеством безземельных рабочих-батраков. Поэтому положение земледелия на юге России было особенно интересно с точки зрения того, в какую сторону развивается наше хозяйство. Постников стоял, конечно, далеко не на революционной точке зрения, и Владимир Ильич оставил без рассмотрения его указания на разыне реформы: он взял у него фактический материал и сделал из него свои выводы.
Этот реферат, как и другие ранее написанные рефераты по изучению марксизма (например, краткое изложение “Нищеты философии” и против народников - В.В. (Воронцова), Южакова), читался Владимиром Ильичем в кружках местной молодежи.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 22—23).
Владимир Ильич за последние годы своей жизни Самаре написал несколько значительных работ и некоторые из них читал в нашем кружке. Одна из этих статей являлась подстрочным комментарием к книге В.В. (В.П. Воронцова) “Судьбы капитализма в России”. Другая была посвящена одной из работ С.Н. Кривенко (известного в то время народника, сподвижника В.В.). В третьей статье он изложил содержание книги В.Е. Постникова “Южно-русское крестьянское хозяйство”.
Произведя “систематизацию материалов Постникова”, как выражается В. И. Ленин, и дополнив их своими выкладками, он сделал “обзор политико-экономических различий” отдельных групп крестьянского хозяйства юга России и сформулировал ряд весьма ценных и новых для того времени выводов относительно классового строения деревни, которые были совершенно чужды автору книги, Постникову...
Свой доклад о книге Постникова Владимир Ильич делал на кружке осенью 1892 года. В этом докладе он, сколько я помню, подчеркивал следующие мысли: народники не стоят на классовой точке зрения и не понимают роли и значения классовой борьбы, развертывающейся в деревне. Они не умеют поэтому пользоваться надлежащим образом статистическими материалами. Смазывая классовые различия между группами крестьянских хозяйств (богатых, средних и бедноты),.народники получают ничего не говорящие средние цифры и на них основывают свои выводы, относящиеся вследствие этого к какому-то среднему, не существующему в природе крестьянскому хозяйству.
Признавая достоинством работы Постникова замену им обычных для земской статистики средних групповыми показателями, Владимир Ильич указывал, что и сам Постников не провел систематического разделения крестьянских хозяйств на “ясные” группы и потому он едва ли вправе делать подобные упреки земской статистике. Постников не стоял на четких позициях классового анализа дифференциации крестьянского хозяйства и вследствие этого либо обходил молчанием важнейшие вопросы экономики выведенных им групп хозяйств, либо давал им неправильное истолкование.
Приводя рассуждения Постникова о культурном значении для страны торговой площади ее земельных угодий, Владимир Ильич заметил, что здесь автор забывает существование в деревне натурального хозяйства, не производит учета денежной части дохода от сельского хозяйства в различных группах и впадает таким образом в обычную ошибку вульгарной политической экономии.
Пытаясь найти причины расслоения крестьянства, Постников совершенно сбивается с пути и начинает искать эти причины в пьянстве, конокрадстве и т. п. пороках крестьян, обычно выдвигаемых буржуазными экономистами. Вместе с этими “причинами” он формулирует свой “закон перенаселенности земледелия в России, перенасыщенности земледелия трудом” и видит в нем причину разложения крестьянства, что, разумеется, Владимир Ильич полностью отвергал. Постников обходил молчанием вопрос о продаже рабочей силы беднейшими группами крестьянских хозяйств, об эксплуатации их зажиточной верхушкой и т. д.
Отмечая большое число таких недостатков в работе Постникова, Владимир Ильич дал в своем докладе ряд выкладок и таблиц, построенных на основании первоисточников — земских статистических сборников по Таврической губернии,— и делал из них соответствующие выводы. Практические мероприятия, предлагаемые Постниковым для “разрешения аграрного вопроса”, сводятся к мелкобуржуазному реформаторству, и Владимир Ильич называет эту часть его работы “наиболее слабой”, отказываясь даже излагать рассуждения автора на эту тему.
Помню также полемическую статью о роли русской интеллигенции в революционном движении. Эта работа и упомянутая выше статья против В.В. были, несомненно, первыми фрагментами произведения “Что такое “друзья народа” и как они воюют против социал-демократов?” или, во всяком случае, были широко использованы Лениным в этом произведении. О правильности моего утверждения говорят следующие соображения и факты.
Из работ либеральных народников, направленных против марксистов, В. И. Ленин упоминает в “Друзьях народа” ряд статей и книг, вышедших в свет не позднее 1893 года, т. е. до его отъезда в Петербург. Из этих работ можно отметить следующие: статьи Николая — она (Н. Ф. Даниельсона), печатавшиеся в журнале “Слово”, собранные и изданные автором в 1893 году отдельной книгой — “Очерки нашего пореформенного общественного хозяйства”; книгу В.В. “Судьбы капитализма в России”, его же статьи в журналах “Русское богатство” и “Северный вестник”, изданные затем в виде отдельных книг: “Наши направления”, “Прогрессивные течения в крестьянском хозяйстве”; статья Н.И. Кареева “Источники исторических перемен”, напечатанная в “Русском богатстве” за 1892 год (№ 1). Наконец, Н.К. Михайловский выступил в июньской книжке “Русской мысли” за 1892 год с обвинением марксистов в стремлении “отделить производителя от средств производства” (обезземеление крестьян). В майской книжке “Русского богатства” за 1893 год была напечатана анонимная хвалебная рецензия на книгу Николая — она, принадлежавшая также перу Михайловского.
На многие из этих и подобных им политических выступлений против марксизма Владимир Ильич реагировал статьями или докладами на кружке еще в Самаре. Это мне очень хорошо помнится.
В “Друзьях народа” мы находим целый арсенал ленинских возражений не только против чисто теоретических построений либерального народничества, но и против их ошибочной трактовки ряда важнейших вопросов эволюции крестьянского и общественного хозяйства в России. Подавляющее большинство этих возражений фактического порядка опирается на старые статистические и иные материалы 70—80-х годов, которые использовались В. И. Лениным еще в его выступлениях на самарском кружке... Наличие большого ранее подготовленного вспомогательного материала значительно облегчило работу В. И. Ленина над “Друзьями народа”...
Осенью 1894 года Владимир Ильич уже читал в марксистском кружке в Петербурге свой доклад по поводу книги П. Б. Струве [48] “Отражение марксизма в буржуазной литературе”. На основе этого доклада была затем составлена известная статья против Струве, размером около 9 печатных листов. Едва могут быть сомнения в том, что эти две крупные литературные работы, написанные В. И. Лениным в каких-либо 8—9 месяцев, в значительной мере основаны на фактическом материале, подготовленном автором еще в Самаре.
Споров по поводу доклада о книге В. Постникова в кружке не было. Были только вопросы. Мы уже настолько освоились с основными положениями марксистской теории, что классовые группировки крестьянских хозяйств в исследованиях, подобных работе Владимира Ильича, считали единственно возможными и правильными. Однако для того, чтобы разобраться в цифрах, приведенных в статье Владимира Ильича, мы читали ее более внимательно дома, каждый в отдельности.
Я долго хранил некоторые статьи Владимира Ильича, пока их не отобрали жандармы у меня или у моего брата Т.И. [49], которому я передал одну из этих статей. Это были тетради в четвертую долю писчего листа, исписанные мелким, четким почерком с многочисленными табличками, которыми всегда Владимир Ильич любил иллюстрировать и подтверждать изложение.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН), стр. 65—69.
В 1892 году ко мне в деревню на Урале, куда я был выслан, приехало несколько друзей из Самары. Их я познакомил с написанной мною первой теоретической работой по экономике, но вместо отзыва о прочитанном мои друзья лишь сообщили, что в Самаре живет поднадзорный казанский студент Владимир Ильич Ульянов, который также интересуется этими вопросами и вообще является выдающимся человеком по своему уму и образованию.
Через месяц после отъезда друзей я получил из Самары от Владимира Ильича Ульянова рукопись его статьи с предложением дать о ней отзыв и прислать взамен свою работу.
В своей статье, которую в печати я не встречал потом, В.И. критиковал работы В.В. (Воронцова) об экономическом развитии России и о судьбах в ней капитализма.
Основные идеи, которые проводились в статье, были те же, что и в позднейших работах В.И., посвященных критике народничества. Основная черта автора, которая тогда мне резко бросилась в глаза,— это резкость и определенность формулировки основных его идей, показывавшая человека с вполне сложившимися взглядами и, казалось, с опытным и острым пером, которым автор владел в совершенстве. Таким образом, та сторона мировоззрения Владимира Ильича, которая относится к взглядам на экономическое развитие России, сложилась уже до 1892 года.
В ответ на посланное мною письмо с моей рукописью я получил от него большое письмо-статью[50] уже по вопросу, который я разбирал в своей работе. Темой моей статьи был вопрос о распределении прибыли в капиталистическом обществе, вопрос, решенный в вышедшем впоследствии III томе “Капитала” Маркса.
В противоположность моему решению вопроса, Владимир Ильич полагал, что товары всегда продаются по их трудовой ценности и большую сумму прибыли владельцы предприятий с большим основным капиталом получают благодаря большей эксплоатации наемного труда, благодаря большей его интенсивности в этих предприятиях.
Из сопоставления этого теоретического письма и статьи о В.В. было ясно видно, что Владимира Ильича тогда гораздо больше интересовали жизненные вопросы о судьбах России, чем чисто теоретические проблемы, хотя и последние не упускались им из кругозора.
П. МАСЛОВ. Владимир Ильич Ленин (Отрывки из воспоминаний). Экономический бюллетень конъюнктурного института, 1924, № 2, стр. 1—2.
Осенью 1892 года я уезжала из Самары в Сибирь. Владимир Ильич ехал тогда со мной на пароходе до Казани. Какова была цель его поездки, я не припомню... Помню только, что, сидя со мной на палубе парохода, он вытаскивал из кармана какие-то тетрадки и вычитывал оттуда различные выдержки. Была ли в этих тетрадках в черновом виде его... книжка “Что такое “друзья народа”, или какая-нибудь другая написанная им вещь, но, во всяком случае, прочитанные им выдержки вырисовывали его, как вполне сложившегося марксиста-революционера, а ему был лишь 23-й год.
М. ГОЛУБЕВА. Последний караул. “Молодая гвардия”, 1924, № 2—3, стр. 30.
Рефераты Владимира Ильича о сочинениях В.В., Южакова, Михайловского, читанные в самарских кружках, позднее подвергшись некоторой обработке, составили три тетради под общим заглавием: “Что такое “друзья народа” и как они воюют против социал-демократов?” Одна из таких тетрадей до сих пор не найдена, а две другие вошли в полное собрание его сочинений и, как справедливо указывалось, заключают уже в себе все главные основы развитых им позднее взглядов, основы ленинизма.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 23).
Литературные работы Владимира Ильича были, с одной стороны, экономического характера, как-то: подробный критический разбор книги некоего Постникова “Южно-русское крестьянское хозяйство”; разбор статей В.В. под заглавием “Судьбы капитализма в России”, разбор рукописной статьи Н.Е. Федосеева об экономических причинах отмены крепостного права в России и др.; с другой — политические, как, например, первоначальные наброски его последующей работы “Что такое “друзья народа” и как они воюют против социал-демократов?” и некоторых других, названия которых я в настоящее время [51] не помню.
И. ЛАЛАЯНЦ (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 105).
Но в самарский период Владимир Ильич прошел не только теоретическую школу. Жизнь его в этой, такой типичной для русского крестьянства губернии дала ему много того знания и понимания этого общественного слоя, которое так удивляло всех нас позднее. Как в формулировке аграрной части пашей программы и во всей дореволюционной борьбе, так и в строительстве нашей партии после победы это знание сыграло огромную роль. А черпать его Владимир Ильич умел отовсюду.
Скляренко служил секретарем у мирового судьи Самойлова, человека идейного и передового. Вместе со своим патроном ему приходилось выезжать на разбор дел по деревням, принимать приезжавших в город с жалобами крестьян и получать, таким образом, ценные данные о положении крестьянства в уезде. Он делился этими наблюдениями с Владимиром Ильичей. Беседовал по этому вопросу Владимир Ильич и с самим Самойловым и с остальными знакомыми, у которых было много связей в крестьянстве. Но больше всего материала почерпал он из рассказов Марка Тимофеевича Елизарова, происходившего из крестьян Самарской губернии и сохранившего тесную связь со своими односельчанами. Беседовал он и со старшим братом Марка Тимофеевича, Павлом Тимофеевичем. Это был так называемый “крепкий” крестьянин, разбогатевший арендой близлежащих удельных (т. е. принадлежащих царскому дому) земель и пересдачей их крестьянам. Самое популярное лицо в деревне, он бессменно выбирался в земские гласные. Как все люди его типа, он стремился к округлению капиталов, лез в купцы, чего позднее и добился. Помню, что меня удивляло, как подолгу, с каким интересом мог говорить Володя с этим полуграмотным, чуждым каких бы то ни было идеалов кулаком, и лишь позднее поняла я, что он почерпал у него данные о положении крестьян, о расслоении, идущем среди них, о взглядах и стремлениях этой экономической верхушки деревни. Заразительно, как всегда, хохотал он над некоторыми рассказами купца, и тот был чрезвычайно доволен оказываемым ему вниманием и проникнут большим уважением к уму Владимира Ильича. Но он не мог понять, что хохочет Володя часто не над тем, как ловко устраивают свои делишки деревенские купчины, а над народниками, над их наивной верой в крепость крестьянского уклада, в крепость общины.
В этих разговорах проявлялось характерное для Ильича уменье разговаривать со всякой публикой, вытягивать из каждого нужное ему; уменье не отрываться от почвы, не быть задавленным теорией, а трезво вглядываться в окружающую его жизнь и чутко прислушиваться к ее звукам. В этом уменье стать стойким последователем известной теории и в то же время трезво учитывать все особенности и все изменения неустанно бьющей вокруг него жизненной волны, ни на минуту не терять из виду общей принципиальной линии, а также ни на момент не отрываться от родной российской почвы, на которой он стоял, — в этом сочетании, как уже не раз указывалось, заключался главный источник силы и значения Ильича. Но в его юные годы, за оживленной болтовней и шутками, за беззаботно звучащим смехом вряд ли кто заметил бы этот источник. Он никогда не говорил книжно, никому не навязывал своей теории, он умел быть веселым, бесхитростным товарищем в часы досуга, но и досуг этот он умел использовать для чуткого прислушивания к окружающей жизни и выбора из нее всего ценного и нужного для своего пути, для задачи своей жизни.
Много заимствовал Владимир Ильич и из непосредственного общения с крестьянами в Алакаевке, где он провел пять летних сезонов подряд, по 3—4 месяца в год, а также и в деревне Бестужевке, куда ездил с Марком Тимофеевичем к родным последнего. Но, знакомясь в разговорах с общим положением крестьян, Ильич старался больше узнать от них, чем говорил сам — во всяком случае убеждений своих не высказывал. И не только потому, что ему приходилось считаться с поднадзорным положением. Нет, он знал, что крестьян непосредственно революцией и социализмом не проймешь, что с этим надо идти к другому слою, к слою промышленных рабочих; он берег себя для них. Ему была чужда всякая фраза, а дела, он знал, из разговора с крестьянами в то время не вышло бы.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 23—25).
Летом 1892 года Владимир Ильич вместе с Елизаровым был в Сызрани. Оттуда они собрались проехать на несколько дней в деревню Бестужевку, где брат Марка Елизарова крестьянствовал. Для этого надо было проехать на левый берег Волги.
В то время в Сызрани переправу через Волгу монопольно арендовал богатый купец Арефьев. У него был небольшой пароходик с баржей, на которых перевозились и люди, и лошади, и повозки. Купец запрещал лодочникам заниматься переправой, ревниво оберегая свои монопольные права. Поэтому каждый раз, когда лодочник набирал пассажиров, его лодку, по распоряжению Арефьева, нагонял пароходик и отвозил всех обратно.
Владимиру Ильичу не хотелось ждать перевоза, и он уговорил Марка Елизарова ехать на лодке. Лодочники не соглашались везти, боясь купца и заявляя, что все равно он воротит их обратно. Однако Владимиру Ильичу удалось-таки уговорить одного из них поехать, причем он энергично доказывал, что если Арефьев вернет лодку, то будет предан суду за самоуправство.
Сели в лодку и двинулись на перевал. Арефьев, увидев с пристани, где он сидел за самоваром на балконе, крикнул Марку, с которым был знаком как земляк:
— Бросьте, Марк Тимофеевич, эту затею. Ведь вы знаете, что я за переправу аренду плачу и не позволяю лодочникам перевозить на ту сторону. Идите лучше со мной чай пить и знакомого вашего ведите. Все равно, поедете на пароходе, велю вас воротить.
Владимир Ильич стал настаивать, теперь еще более решительно, продолжать путь и не слушать самодура. Лодочник уныло говорил:
— Все равно воротит, зря едем, сейчас пароход нагонит, баграми нас к борту, и вас осадят на пароход.
— Да поймите вы, — сказал Владимир Ильич, — что он не имеет права этого делать. Если он лодку задержит и силой заставит пас вернуться, будет сидеть в тюрьме за самоуправство.
— Сколько раз он так проделывал, и никогда суда не бывало. Да и кто станет с ним судиться: очень большую силу забрал в Сызрани, и судьи-то у него, должно быть, все свои. Он, слышь, откупил Волгу у города, аренду платит, а нам вот что хочешь, то и делай.
Лодка, по настоянию Владимира Ильича, продолжала свой путь на левый берег, хотя было совершенно ясно, что Арефьев приведет свою угрозу в исполнение. Едва лодка достигла середины реки, послышался свисток пароходика, который, отцепив баржу, быстро погнался за лодкой.
— Ну, вот вам и переехали, — произнес лодочник. — Сейчас обратно поедете. И никакой суд ничего сделать не может, он всегда правый будет.
Пароход, догнав лодку, остановил машину. Два-три матроса, привычно работая баграми, подтянули лодку к борту и предложили пассажирам перебираться на пароход.
Владимир Ильич стал разъяснять служащим, что они не имеют права задерживать их и будут преданы суду за самоуправство, за что грозит тюрьма.
— Никакого значения, — доказывал он, — не имеет то обстоятельство, что Арефьев арендовал переправу через реку, это его дело, а не наше, и это ни в коем случае не дает права ни ему, ни вам бесчинствовать на Волге и силой задерживать людей.
На это капитан возразил:
— Ничего мы не знаем: нам приказал хозяин парохода, и мы обязаны слушаться и исполнять его распоряжения. Пожалуйста, пересаживайтесь, мы не дадим вам ехать дальше.
Пришлось подчиниться. Но Владимир Ильич сейчас же записал имена и фамилии всех служащих, принимавших участие в задержке лодки, а также лодочника и других свидетелей.
На сызранском берегу пришлось ждать некоторое время перевоза, и опять слышно было, как Арефьев в победном тоне продолжал свои рассуждения о том, что он платит аренду, что лодочники не имеют права перевозить на тот берег, а потому он задерживает лодки и возвращает людей обратно.
Несомненно, были люди, которые не могли не видеть, что купец действует беззаконно, но не решались или не хотели тягаться с ним по судам. Одним это было невыгодно с материальной стороны, другие же, предвидя кучу хлопот, судебную волокиту и т. д., по инертности и “русской” лени отказывались от борьбы.
Нужно было Владимиру Ильичу столкнуться всего на несколько часов с этим стоячим обывательским болотом, чтобы основательно встряхнуть его, наказать главного виновника и научить лодочников, как надо бороться за свои права.
По возвращении через несколько дней в Самару Владимир Ильич подал жалобу на Арефьева, обвиняя его в самоуправстве. Суть дела была ясна до очевидности, ни один юрист не мог рассматривать его действия иначе, как самоуправство, а за самоуправство по тогдашним законам полагалась тюрьма без замены штрафом.
Однако добиться этого Владимиру Ильичу стоило еще немало хлопот. Дело разбиралось у земского начальника где-то под Сызранью, верст за сто от Самары, куда должен был поехать Владимир Ильич в качестве обвинителя. Несмотря на совершенную ясность дела, земский начальник под каким-то предлогом отложил разбор дела. Второй раз, уже холодной осенью, дело было вновь назначено к слушапью. Владимир Ильич опять поехал туда, но и на этот раз при помощи разных формальных крючкотворств земский отложил дело.
Очевидно, Арефьев, зная о безнадежности своего положения и грозившей ему каре, пустил в ход все свои связи, чтобы оттянуть по возможности дело. Ему и его защитникам казалось, что бросит же, наконец, этот беспокойный человек ездить за сотню верст без всякой для себя выгоды, без всякой пользы с их точки зрения. Не знали они, что этот человек не меряется обычной меркой, доступной их пониманию, что чем больше препятствий встречает он на своем пути, тем тверже и непреклонней становится его решение.
На третий разбор дела Владимир Ильич получил повестку уже зимой, в конце 1892 года. Он стал собираться в путь. Поезд отходил что-то очень рано утром или даже ночью; предстояла бессонная ночь, скучнейшие ожидания в камере земского начальника, на вокзалах и т. д. Хорошо помню, как мать всячески уговаривала брата не ехать.
— Брось ты этого купца, они опять отложат дело, и ты напрасно проездишь, только мучить себя будешь. Кроме того, имей в виду, они там злы на тебя.
— Нет, раз я уж начал дело, должен довести его до конца. На этот раз им не удастся еще оттягивать.
И он стал успокаивать мать.
Действительно, в третий раз земскому начальнику не удалось отложить решение дела: он и защитник Арефьева встретили во Владимире Ильиче серьезного противника, хорошо подготовившегося к предстоявшему бою, и земский начальник волей-неволей вынужден был, согласно закону, вынести приговор: месяц тюрьмы.
Года два спустя после описанной истории я, проезжая в поезде близко от Сызрани, случайно встретил в вагоне одного из сызранских знакомых Марка Елизарова. В разговоре он расспрашивал про него и его семью и чрезвычайно интересовался Владимиром Ильичей.
— А ведь Арефьев-то просидел тогда месяц в арестном доме. Как ни крутился, а не ушел. Позор для него, весь город знал, а на пристани-то сколько разговора было. До сих пор не может забыть.
Д. УЛЬЯНОВ (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 66—68).
...Я отправился к Долгову. Старик-добряк, много перевидавший на своем веку, жил одиноко и принял меня очень ласково и радушно. Сообщив необходимые в таких случаях сведения о себе и последние новости из Казани, я стал слушать его рассказы о прошлых временах и о жизни в Самаре. Во время разговора незаметно появился традиционный чай (прислуживала какая-то женщина).
Тут кто-то постучался — вошел молодой человек лет 22—23, невысокого роста, но очень крепко и основательно сложенный, с русыми, заметно рыжеватыми, особенно на усах и бороде, волосами. Передо мною стоял человек с необыкновенно умной и глубоко симпатичной физиономией, как-то сразу располагающей к себе. Это был Ульянов Владимир Ильич.
Хозяин не назвал нас друг другу, предложив лишь познакомиться. Мы подали руки и, как часто это бывает при знакомстве, буркнули неразборчиво свои фамилии. Разговор возобновился, в нем принял участие и вновь пришедший. Говорил больше хозяин, мы подавали реплики и частенько поглядывали друг на друга. Разговор касался малоинтересных, общеизвестных вещей. Но вот Долгов с серьезным видом заговорил, между прочим, о том, что в последней книжке, кажется, “Вестника Европы” напечатана очень дельная статья о необходимости отмены телесного наказания (порки) вообще и в частности в отношении к крестьянству. Мы невольно улыбнулись. Хозяин, заметив это, поспешил добродушно пожурить нас. “Да, да, конечно, для вас, марксистов, это уже не интересно, да еще насчет мужика, — вам все подавай рабочих”. Мы окончательно рассмеялись. Поговорив еще немного, мы простились с Долговым и вышли вместе.
По дороге у нас постепенно завязался интересный разговор, что дало нам возможность ближе познакомиться друг с другом; я рассказывал все, что мог, о казанской жизни и в свою очередь с большим интересом выслушал все, что Владимир Ильич успел передать мне о Самаре в этот первый вечер нашего знакомства. Наша беседа, естественно, перешла на тему о народниках и марксистах, и мы оба настолько увлеклись, что не заметили, как дошли до дверей его квартиры, и так как это было на самом интересном месте беседы, то Владимир Ильич заявил, что проводит меня “немножко” обратно. Дойдя незаметно до моей квартиры, я в свою очередь предложил ому то же самое... И вот таким-то образом, провожая друг друга каждый раз “еще немножко”, мы проделали еще четыре конца! Наконец, решили, что все равно всего нам не переговорить, и где-то на полдороге, крепко пожав друг другу руки, разошлись по домам, условившись, что на завтра вечером он поведет меня знакомить с кой-какой публикой и прежде всего со своим близким другом А. В. Поповым (А. П. Скляренко).
Так-то произошло впервые мое знакомство с Владимиром Ильичей. Вернувшись домой, я долго не хотел ложиться спать, ходил из угла в угол по комнате, чувствовал какой-то радостный подъем в душе, перебирал в голове до мелочей все наши разговоры с ним. Он действительно произвел на меня тогда замечательное впечатление. В этом 23-летнем человеке удивительнейшим образом сочетались простота, чуткость, жизнерадостность и задорность, с одной стороны, и солидность, глубина знаний, беспощадная логическая последовательность, ясность и четкость суждения и определений — с другой. Самара сразу же перестала мне казаться такой глушью, и я уже после этой первой встречи был рад, что выбрал себе именно ее [52].
На другой день вечером, как мы уже условились, я зашел к Владимиру Ильичу. Все семейство Ульяновых в то время жило в Самаре в одной квартире в доме торговца Рытикова, на углу Почтовой и Сокольничьей улиц, и состояло кроме Владимира Ильича из его матери — Марии Александровны, сестер — Анны Ильиничны с ее мужем М. Т. Елизаровым и Марии Ильиничны—и брата Дмитрия Ильича, в то время учившихся еще в гимназии. Меня тут же Владимир Ильич познакомил со всей семьей, после чего, немного посидев, мы с ним отправились к Скляренко...
Встретились мы со Скляренко очень радостно и, дружески крепко пожав друг другу руку, сразу как-то почувствовали себя как бы старыми знакомыми. Владимир Ильич, посидев с нами некоторое время и поговорив о последних журнальных статьях народнического направления, оставил нас одних. Алексей Павлович очень интересно и подробно стал рассказывать мне о самарской публике, об организованных им кружках, о борьбе своей совместно с Владимиром Ильичей с местными народниками и о тех диких и смехотворных мнениях о марксистах вообще, в особенности же о русских марксистах, которые нередко приходилось слышать им из уст с виду даже весьма почтенных, побывавших в разных переделках народников...
На первых же порах, бывая часто как у Владимира Ильича, так и Алексея Васильевича Попова (я позволю себе в дальнейшем именовать А. П. Скляренко именно так, ибо мы все его тогда так звали) — в особенности у Попова, — я тесно сблизился с ними обоими. Вскоре в городе публика нас иначе и не называла, как тройкой, прибавляя к этому слову тот или иной эпитет в зависимости от “идеологического” отношения к нам говорившего. Наша тройка — или как иные называли “кружок” — была действительно тесно спаяна, и мы всегда появлялись и “выступали” вместе. Говорю “выступали” в том смысле, что если куда-нибудь приходил один или двое из нас, то вскоре появлялся и другой или третий. Впрочем, с начала лета это мы с Поповым изображали нашу тройку, ибо семья Ульяновых, а с ней вместе и Владимир Ильич, перебралась на лето в свою заимку Алакаевку, где он с неменьшей усидчивостью продолжал свои занятия и где мы не раз с Поповым навещали его и всю его семью...
Нашу тройку некоторые тогда еще называли “кружком”, а теперь, в особенности после смерти Владимира Ильича, нередко говорят о “самарском кружке”, имея в виду именно эту нашу тройку; на самом деле, по крайней мере в обычном, организационном смысле, мы собою никакого кружка не представляли; определенных регулярных собраний этот “кружок” не устраивал и никаких систематических занятий в нем ни Владимиром Ильичом, ни кем-либо другим из нас не велось. Это просто была маленькая группа очень близко сошедшихся между собой товарищей-единомышленников, тесно сплотившихся друг с другом среди моря окружающей разномыслящей интеллигенции...
Я уже говорил выше, что каких-либо систематических занятий в нашем “кружке” мы не вели, но в то же время нам очень часто удавалось собраться втроем или у Владимира Ильича, или — что бывало чаще всего — у Попова, а то и просто отправиться куда-нибудь за город, например в Аннаевское кумысолечебное заведение, или прямо на берег Волги, к пароходным пристаням, где можно было в достаточно чистой и уютной комнатке какой-нибудь скромной пристанской пивной вести беседы на интересующие нас темы за кружкой жигулевского пива, чем мы отвлекали от себя внимание посторонних.
И. ЛАЛАЯНЦ (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 101—102, 103, 104, 105, 106
...К вечерку, часов около 5—6 вечера, Скляренко зашел за мной, а затем мы вместе зашли к Владимиру Ильичу и утянули его на берег Волги, к пароходным пристаням, затем, это как-то само собой вышло, мы зашли в павильон Жигулевского пивоваренного завода, живописно расположенный на высоком берегу Волги, чтобы оттуда полюбоваться на закат солнца. Бесконечный простор широкого, как море, весеннего разлива Волги, освещенный солнцем, веселый рабочий гул, несущийся от пароходных пристаней, жизнерадостная толпа разнообразных людей, сидящая за столиками с пивом, — все. это производило весьма своеобразное подбадривающее впечатление и в общем располагало к потягиванию пива, даже если не было к этому большой охоты.
“А сейчас здесь великолепно. Живо, весело, особенно эта картина разлива, куда лучше, чем в прошлом году”, — сказал Владимир Ильич, быстро скользя глазами по окружающим соседям и внимательно прислушиваясь и к общему шуму и к разговорам...
Владимиру Ильичу, по моим наблюдениям, нравилось в павильоне не пиво, а проявление живой жизни, возможность наблюдать эту жизнь нараспашку. Способность Вл[адимира] Ил[ьича] из отдельных, на первый взгляд, мелких, ничтожных фактов делать верные выводы и тогда уже вырисовывалась.
Острая наблюдательность, уменье иногда с одного взгляда проникать в самую суть явления, постигать всю глубину этой сути было, на мой взгляд, отличительной чертой Вл[адимира] Ил[ьича] уже и в молодости. Скляренко на это часто обращал мое внимание, а мне... казалось, что Вл[адимир] Ил[ьич] обладал исключительным даром проникновения в недосягаемые глубины человеческой души и таким даром провидения, удивительной способностью улавливать то или иное изменение в общественных явлениях в самом процессе зарождения, прежде, чем эти общественные явления приняли определенные формы, какого я не встречал на своем долгом веку ни у одного человека.
Владимир Ильич очень любил посещать этот “павильон”, но не ради пива, а несомненно ради того многообразного проявления жизни торгово-промышленного города, которое удавалось там наблюдать... А посетители там были необычайно разнообразны и было что посмотреть: и купец, и хлебный маклер, и крючник, и масленщик, и матрос с парохода, и мелкий торговец, и какой-нибудь служащий земской управы, и ломовой извозчик, и компания чиновников, и разночинец-интеллигент, и самарский хулиган — “горчишник”.
А. А. БЕЛЯКОВ, листы 113—116 (публикуется впервые).
...Собирались мы разно, где придется. Впрочем, если предстоял реферат или разбор какого-либо литературного произведения или заметок, то обычно дело происходило на квартире у Попова; а то бывало и так, что предварительно каждый брал себе на дом ту или иную работу, а затем уже сходились для обсуждения. Вопросы, нас интересовавшие, и темы наших бесед были самые разнообразные: развитие нашего хозяйства вообще, положение нашей крупной промышленности и сельского хозяйства, рабочий класс у нас и в странах Западной Европы, теория классовой борьбы, философия истории Маркса—Энгельса, история революционного движения у нас и на Западе и т. п. При этом, будучи во всех этих вопросах в основном вполне согласны между собою, в понимании тех или иных частностей мы иногда расходились, что порождало порою между нами жесточайшие споры, пока путем детального разбора темы не удавалось достигнуть полного единомыслия. Почти всегда в таких случаях бывал прав, конечно, Владимир Ильич. Я теперь совершенно не помню, по каким именно вопросам у нас возникали споры между собою и кто какую позицию защищал; помню только, что то были вопросы, касавшиеся крестьянства до падения крепостного права и после его отмены, характера и оценки крестьянских движений и т. п.
И. ЛАЛАЯНЦ (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 106).
...В Самару приехала Мария Германовна Гопфенгауз и до приискания квартиры остановилась у А. А. Кацнельсон, где Скляренко и я с ней познакомились. М.Г. Гопфенгауз приехала в Самару для установления с Вл[адимиром] И[льичем] постоянной связи Н.Е. Федосеева, уже назначенного по выходе из Крестов под гласный надзор полиции в г. Владимир, и привезла с собой от Федосеева Вл[адимиру] Ил[ьи]чу две рукописи и письмо. Дня через четыре удалось найти на Воскресенской улице, около базара, подходящую комнату с отдельным ходом с улицы, где М.Г. Гопфенгауз поселилась и куда заходили Владимир Ильич, Скляренко и я. Вся переписка Вл[адимира] И[льича] с Н. Е. Федосеевым велась исключительно через Гопфенгауз, которая переписывала своей рукой все письма и отметки на рукописях, сделанные Вл[адимиром] И[льичем], а также переписывала рукописи Н.Е. Федосеева. На такой конспирации настаивал Н.Е. Федосеев, и В[ладимир] И[льич] признавал эти меры предосторожности целесообразными. Одна из привезенных рукописей Н. Е. Федосеева была “Из истории русского крепостного хозяйства”, и В[ладимир] И[льич], ознакомившись с ней, нашел ее очень ценной, значительной работой, однако требующей доработки... Установившаяся оживленная переписка Вл[адимира] И[льича] с Н. Е. Федосеевым имела огромный интерес и практическое значение для кружка Скляренко, ибо постоянно ставила перед кружком все новые и новые вопросы, а главное, выдвигала вопрос о необходимости оформить, расширять и укреплять организацию в целях немедленной пропаганды идей социализма в рабочих массах, в целях собирания, подбирания в организацию наиболее выдающихся и сознательных рабочих.
Во Владимире Н. Е. Федосееву сразу удалось через бывшего сабунаевца Кривошея крепко связаться с группой “потомственных пролетариев”, собственным умом дошедших до сознания, что только крепкая организация рабочих может избавить труд от жестокой эксплуатации капитала через рабочую революцию. Н.Е. Федосеев писал по поводу встреч с этими рабочими восторженное письмо, в котором настойчиво указывал, что довольно заниматься только теорией, ибо рабочие уже ждут, чтобы явились марксисты, помогли их организации, и что для нас теперь великая задача, достойная работа — связать теорию с практикой, указать русскому пролетариату его путь для освобождения от кабалы капитала, понять сущность исторического момента и сделать своими интересами, смыслом своей жизни — интересы пролетариата. В другом не менее восторженном письме Н. Е. Федосеев после собрания с орехово-зуевскими рабочими, вовлеченными в организацию, писал Владимиру Ильичу, что он только после рабочих собраний почувствовал, как важно слить вместе, в одну работу, теорию и практику научного социализма, что он только теперь понял всю значительность изречения В. Либкнехта: “изучать, пропагандировать, организовать”. В этом письме, насколько мне помнится, около половины апреля 1892 года, Н. Е. Федосеев настойчиво приглашал Вл[адимира] Ил[ьича] хотя на один, два дня приехать во Владимир и обещал познакомить его с интереснейшими рабочими вождями, без малого нашими русскими Бебелями.
Вл[адимиру] Ил[ьичу], несомненно, очень хотелось поехать во Владимир, чтобы повидаться и поговорить с Н.Е. Федосеевым и побеседовать с орехово-зуевскими ткачами, но что-то мешало поездке немедленно; все-таки Вл[адимир] Ил[ьич] через Гопфенгауз передал Н. Е. Федосееву, что как-нибудь летом он надеется выполнить свое заветное желание приехать во Владимир.
В кружке Скляренко Владимир Ильич начал довольно часто ставить вопрос о необходимости встать на путь Н. Е. Федосеева во Владимире, завязывающего связи с рабочими, организующего рабочие кружки, при этом настойчиво указывал, что в Самаре чисто промышленных рабочих настолько достаточно, что охватить, обслужить их всех у нас не хватит даже сил.
“Довольно нам промеж себя революцию пущать — пойдем к рабочим. Пойдем к тем, какие есть, начнем с малого. Ведь есть же у нас довольно ценные связи в деревне. Теперь пора и в городе подбирать рабочих”, — говорил Владимир Ильич...
А. А. БЕЛЯКОВ, листы 103—105 (публикуется впервые).
В 1892 году Скляренко получил две рукописи Н. Е. Федосеева, привезенные Н. Л. Сергиевским [53] и Марией Германовной Гопфенгауз, которых я встречал раза два-три у Скляренко. Эти две работы Федосеева: “О купчих крестьянских землях до 1861 года” и обработка содержания “Пошехонской старины” Салтыкова-Щедрина с точки зрения марксистского понимания экономических причин падения крепостного права, — читались Скляренко и мною, а затем были переданы Владимиру Ильичу...
Позже (вероятно, уже в 1893 году) я видел у Скляренко также и третью рукопись Федосеева по истории крепостного права и даже читал отдельные ее главы, но содержания ее теперь не помню. Знаю только, что эту работу считали значительной, и что ею главным образом занимался Владимир Ильич. Содержание этого произведения Федосеева в нашем кружке не обсуждалось по соображениям конспирации: автор сидел в это время во владимирской тюрьме, и мы не хотели предавать широкой огласке существование его работы, чтобы не повредить ему и не порвать установившейся с ним связи.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН), стр. 56—57.
В этой своей работе (о падении крепостного права в России. — Сост.) Федосеев первым подошел к вопросу о причинах отмены крепостного права с марксистской точки зрения. Благодаря стараниям Гопфенгауз рукопись эта была добыта от Федосеева из тюрьмы, доставлена в Самару и передана Владимиру Ильичу Ульянову, сильно заинтересовавшемуся в то время личностью Федосеева благодаря рассказам Гопфенгауз и моим. От Владимира Ильича рукопись перешла ко мне с его карандашными отметками на полях против некоторых мест. По поводу этой рукописи Владимир Ильич тогда твердо решил вступить в научно-литературную переписку с Федосеевым...
И. ЛАЛАЯНЦ (Федосеев Николай Евграфович, стр. 29).
Послушать новое учение (марксистское) и противопоставить ему старые догматы народничества приезжали из Саратова, из Казани и из других приволжских городов. Все дискуссии происходили в квартире Алексея Павловича (Скляренко.— Сост.). Из приезжавших для этой цели в Самару я помню покойного теперь Н. Д. Россова (из Саратова), Романову (оттуда же), Смирнова (с одной рукой) и др. Здесь были народники субъективисты (последователи Михайловского), объективисты (разновидность той же школы, следовавшая за Южаковым), народоправцы, старые народовольцы-террористы, последователи якобинца Зайчневского [54] и многие другие. Все они яростно нападали на разъяснявшее и опрокидывавшее все старые догмы марксистское учение, но под ударами спокойной и подчас язвительной аргументации Владимира Ильича все они быстро теряли свои позиции...
Марксистская закваска, оставленная в Самаре Владимиром Ильичей и т. Скляренко, превратила этот город на ряд последующих годов в провинциальный штаб марксизма.
М. И. СЕМЕНОВ (М. БЛАН) (Старый товарищ А. П. Скляренко, стр. 12).
Принимали ли участие в революционном движении до 1917 года:
|
Когда (с какого времени по какое) |
Где:(губ[ерния], уезд, город) |
В какой организации |
Какую работу |
|
1892—1893 |
Самара |
Нелегальные кружки с.-д... |
|
Из анкеты делегата X съезда РКП В. И. ЛЕНИНА. Ленинский сборник, т. XX, стр. 51.
Осенью 1893 года Владимир Ильич переехал в Петербург, остальные же члены нашей семьи — в Москву, где брат Дмитрий поступил в университет. Пришлось продать и Алакаевку, которая не могла уже служить нам дачей.
М. УЛЬЯНОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 58).
Владимир Ильич переехал из Самары в Петербург осенью 1893 года с целью взяться за революционную работу. Окончательные экзамены при университете были им сданы еще в 1891 году. Самара не могла дать простора его деятельности, она давала слишком мало пищи его уму. Теоретическое изучение марксизма, которое он мог взять и в Самаре, было уж взято им.
Почему же не уехал он с осени 1892 года, когда уже окончил университетский курс, зачем сидел еще год в Самаре?
На этот вопрос я могу ответить: сидел для матери.
Я говорила уже в описании его детских и юношеских лет, каким большим авторитетом, какой горячей любовью пользовалась и с его стороны, как и со стороны всех нас, наша мать. Той твердости, с которой она переносила свои тяжелые несчастья, удивлялись все, кто ее знал, — тем более чувствовали это дети. Несчастье с потерей старшего брата было из ряда вон выходящим я все же оно не подавило ее, она выказала там много силы воли, что, скрывая, по возможности, свои слезы и тоску, заботилась, как прежде, еще больше, чем прежде, о детях, потому что после смерти мужа ей одной приходилось заботиться о них.
Она старалась, по мере возможности, не омрачать их молодую жизнь, давать им строить свое будущее, свое счастье... И она понимала их революционные стремления.
Эти заботы были так удивительны, пример, который она показывала детям, был так прекрасен, что и им хотелось еще больше, чем прежде, скрасить ей жизнь, облегчать ее горе. А в год окончания Владимиром Ильичей университета над семьей стряслось новое несчастье: умерла в Петербурге от брюшного тифа его сестра Ольга...
После ее потери одно могло облегчить несколько горе матери: близость к ней остальных детей. И Володя остался еще на год дома, в Самаре.
Но к концу этой последней зимы он уже иногда порядочно скучал, стремясь к более оживленному центру, к простору для революционной работы: Самара в те годы была как бы только станцией из Сибири, из настоящей ссылки, в центры умственной жизни, которыми были столицы и университетские города.
Остался у меня в памяти разговор с Володей о появившейся в ту зиму в одном из журналов новой повести А. Чехова “Палата № 6” [55]. Говоря о талантливости этого рассказа, о сильном впечатлении, произведенном им, — Володя вообще любил Чехова — он определил всего лучше это впечатление следующими словами: “Когда я дочитал вчера вечером этот рассказ, мне стало прямо-таки жутко, я не мог оставаться в своей комнате, я встал и вышел. У меня было такое ощущение, точно и я заперт в палате № 6”. Это было поздно вечером, все разошлись по своим углам или уже спали. Перемолвиться ему было не с кем.
Эти слова Володи приоткрыли мне завесу над его душевным состоянием: для него Самара стала уже такой “Палатой № 6”, он рвался из нее почти так же, кам несчастный больной Чехова. И он твердо решил, что уедет из нее следующей же осенью. Но ему не захотелось основаться в Москве, куда направилась вся наша семья вместе с поступающим в Московский университет меньшим братом Митей. Он решил поселиться в более живом, умственном и революционном также центре — Питере. Москву питерцы называли тогда большой деревней, в ней в те годы было еще много провинциального, а Володя был уже сыт, по горло сыт провинцией. Да, вероятно, его намерение искать связи среди рабочих, взяться вплотную за революционную работу заставляло его также предпочитать поселиться самостоятельно, не в семье, остальных членов которой он мог бы компрометировать.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 25, 26).
В 1893 г. осенью, перебираясь в Петербург, В[ладимир] И[льич] на пути заехал в Нижний-Новгород переговорить с тамошними марксистами. Время тогда было очень глухое, марксизм был еще явлением новым, марксистов в России буквально можно было пересчитать по пальцам. В. И. никогда не упускал случая завязать сношения с какой-нибудь новой группой, договориться с ней по вопросам теоретическим, осведомиться о состоянии пропаганды и вообще о различных вопросах подпольной работы, о получении заграничной литературы, состоянии “техники” и т. д., а главное, завязать связи. Так, в Нижнем он осведомился о каких-нибудь связях в Петербурге; ему указали на меня и дали ко мне письмо,
М. А. СИЛЬВИН. К биографии В. И. Ленина (Из воспоминаний). “Пролетарская революция”, 1924, № 7, стр. 67.
Ленин приехал с новым для нас лозунгом — о переходе от чисто экономической борьбы к политической. Как сейчас помню, он горячо заявлял: “достаточно говорить с рабочим о “пятачке”... В каждой прокламации необходимо упорно говорить не только об экономических нуждах, но и о завоевании политической власти”.
Сначала нас, провинциалов, как-то поразило это новое требование. Товарищи возражали, что, мол, наши рабочие еще ие развиты, они еще только начинают мыслить, что они не справятся с этой задачей и т. д. Жаркие были споры... Решено было послать делегатов по Волге (в Самару, Саратов) с предложением перейти к работе политического характера. Завязались связи.
Воспоминания А. А. РУКАВИШНИКОВОЙ. Цит. по кн. Б. Волина “Ленин в Поволжье”. М., 1956, стр. 124.
...Владимир Ильич познакомился... с одним сформировавшимся, зрелым марксистом, с П. Н. Скворцовым, проездом через Нижний-Новгород. Это знакомство очень интересовало его, и о“ рассказывал потом с удовольствием о беседе с этим марксистом, но тут же подчеркнул, что Скворцов стоит лишь теоретически на почве марксизма и что революционер из него никогда не выработается.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА. В. И. Ульянов (Н. Ленин), стр. 27.
Мы жили с ним (то-еcть с П.Н. Скворцовым. — Сост.) одно время соседями, на углу Большой и Малой Покровок, у небезызвестного в то время владельца гостиницы “Никанорыча”...
В моей маленькой мансарде у “Никанорыча” и был в 1893 г., проездом на жительство в Петербурге, Владимир Ильич Ульянов (Ленин).
В этой маленькой комнатке, насквозь прокуренной, у нас с Владимиром Ильичем продолжались разговоры в течение шести часов. Из ряда тем мне особенно памятны наши споры о допустимости с точки зрения марксистской программы террора, как средства борьбы...
П. Н. Скворцов в лице Вл. Ильича тогда уже предвидел будущего лидера истинного марксизма. Отношение Скворцова к Вл. Ильичу было исключительно хорошим, и Скворцов признавал произведение Вл. Ильича о судьбах русского капитализма высоко ценным.
М. Г. ГРИГОРЬЕВ. Марксисты в Нижнем в 1889—1894 гг. “Пролетарская революция”, 1924, № 4, стр. 102.
В сентябре этого (то-есть 1893-го. — Сост.) года мне пришлось познакомиться с Владимиром Ильичей Ульяновым; он тогда еще не был известен под именем Ленина. Произошло это так. В одну из своих поездом из Сормова в Нижний я зашел к П.Н. Скворцову и у него застал незнакомого человека, оживленно беседовавшего с ним и Григорьевым. Познакомившись, я узнал, что это Владимир Ильич Ульянов. В Нижний он заехал по пути из Самары в Петербург, куда собирался совсем перебраться на житье. В Нижний он заехал познакомиться с П.Н. Скворцовым, которого он знал по его статьям в “Юридическом вестнике”, да и раньше слыхал о нем в Казани. Ильич расспрашивал о марксистской работе в Нижнем и Москве. Мне сказал, что в Москву переезжает его сестра Анна Ильинична со своим мужем Марком Тимофеевичем Елизаровым, посоветовал познакомиться с ними и сказал, как их найти в Москве; условились, что при их посредстве мы будем поддерживать с ним связь; он будет нередко бывать в Москве. А сейчас, сказал он, я заеду по пути во Владимир, чтобы повидаться с Н. Е. Федосеевым, который сидит во Владимире в тюрьме, но которого должны выпустить на-днях...
Так беседовали мы с Ильичем несколько часов, пока не пришло время ехать ему на вокзал. Он произвел на нас очень хорошее впечатление: чувствовались большая эрудиция и какая-то особая основательность и глубина его суждений. Интересно отметить, что уже тогда проявилась его черта будущего организатора нашей партии — собирательство всех наличных революционно-марксистских сил, установление связей между марксистами, разбросанными в разных городах.
С. И. МИЦКЕВИЧ. На грани двух эпох. М.. 1937, стр. 130, 131.
Состоящий под негласным надзором полиции в г. Самаре: Фамилия — Ульянов. Имя — Владимир. Отчество — Ильин. Звание — бывший студент. Выбыл— 17 августа 1893 г. в г. Москву.
О выезде сообщено начальнику Московского губернского жандармского управления.
Донесение начальника самарского губернского жандармского управления в департамент полиции, от 1 сентября 1893 г., № 539.
Архивные документы к биографии В. И. Ленина, стр. 74.
Состоящий под негласным надзором полиции:
Фамилия — Ульянов.
Имя — Владимир.
Отчество — Ильин.
Звание — сын действительного статского советника.
Прибыл 31 августа 1893г. в С.-Петербург и поселился в д. № 58 по Сергиевской ул., 4 участка Литейной части.
Донесение петербургского охранного отделения в департамент полиции, от 7 сентября 1893 г., № 9659. Архивные документы к биографии В. И. Ленина, стр. 75.
Годы жизни в Самаре и еще ранее год в Казани являлись лишь подготовительными для его (Владимира Ильича. — Сост.) работы, разлившейся затем так широко. Но эти годы были, вместе с тем, самыми важными, пожалуй, годами в жизни Владимира Ильича: в это время складывалась и оформилась окончательно его революционная физиономия.
А. И. УЛЬЯНОВА-ЕЛИЗАРОВА (Воспоминания о В. И. Ленине, 1, стр. 25).
Стоило юному Владимиру Ильичу появиться в 1893 году среди нашей студенческой — передовой по тогдашнему времени — петербургской молодежи, как он немедленно занял доминирующее положение.
Мы, конечно, знали, что он родной брат Александра Ильича Ульянова, героически державшегося на последнем крупном народовольческом процессе и казненного в Шлиссельбурге. Но не это одно так сильно выделяло его среди нас. И внешность этого молодого человека на первый взгляд еще не являла чего-то такого, что прямо свидетельствовало бы о его грядущих необычных судьбах. Только всмотревшись, мы начинали чувствовать, что и во внешности в этом некрупном по росту, но хорошо сложенном юноше, от которого веяло какой-то особо опрятной подтянутостью, было нечто совсем незаурядное. Высокий обнаженный лоб с импозантно выступающей надбровной площадкой (она так бросается в глаза на лучших портретах Ленина), блещущие необычным потенциалом мысли и жизни яркие темнокарие глаза, юношеский свежий румянец щек, даже эта слегка грассирующая речь — все это при ближайшем знакомстве с интеллектом этого юноши становилось таким неповторимо дорогим и милым.
Нам неоднократно приходилось наблюдать, что в каком бы окружении ни находился наш новый знакомец, как только он начинал выступать, он немедленно приковывал к себе неослабное общее внимание. И для этого ему не приходилось делать никаких усилий над собой, никакого волевого напряжения: ему нужно было только оставаться самим собой...
Воистину на наших глазах завершалась фаза долгих и долгих исканий передовых поколений нашей Родины. Верная и бестрепетная рука молодого гения открывала завесу грядущего и направляла нашу волю в такое русло, где самое слово перерастало в историческое дело.
И вот уже по-другому звучит наш коллективный голос перед петербургским пролетариатом, нарастают наши революционные связи и за пределами тогдашнего Питера. Конечно, и наш доленинский эксперимент марксистской пропаганды среди столичных рабочих сам по себе уже учил нас многому. Передовики столичного пролетариата не могли не поражать нас своей исключительно напористой тягой к знанию вопреки тяжким условиям тогдашнего фабричного труда и жизни на убогих питерских окраинах, своей восприимчивостью к революционной науке Маркса, своей товарищеской самоотверженностью. Но переход быстрый и решительный от единиц к массам, от пропаганды к агитации, образование первых ячеек организации “Союза борьбы за освобождение рабочего класса”, этого “зачатка революционной партии” (Ленин) — все это могло бы пойти по-иному, не будь в нашей среде Ленина тех юных лет.
Перед нами в лице юного Владимира Ульянова в знаменательный 1893 год был не просто первоклассный знаток нашей родной литературы и знаток творений Маркса и Энгельса, но уже и самостоятельный мыслитель, превосходно справлявшийся с “первозданным” материалом искомых им научных истин. И чем больше мир будет знакомиться с творческим делом Маркса и Ленина, с тем большей ясностью для него будет выявляться тот факт, что эти два великана были удивительно конгениальны. Величайшим счастьем тесного кружка окружавших в ту пору Владимира Ильича лиц была возможность непосредственно наблюдать, как Ленин юных лет находился как бы в прямой знаменательной перекличке со своим гениальным первоучителем К. Марксом...
Мы знаем, что судьбы каждого движения в большой мере зависят от того, кто в начале этого движения стоит во главе. Но, как бы ни была велика роль отдельного выдающегося человека, решающее значение имеет движение масс. И Ленин всегда во всей своей деятельности опирался на движение масс, вбирал в себя опыт масс.
Юность Владимира Ильича — это юность нашей Коммунистической партии, крепнувшей и зревшей в могучем резонансе с ходом его великой жизни.
Г. М. КРЖИЖАНОВСКИЙ (Великий Ленин. М., 1956 г., стр. 10, 12—13, 14).
Примечания
[1] Об Ольге Ильиничне М. Ульянова рассказывает: “Ольга Ильинична только два лета жила с нами в Алакаевке. Это была девушка с незаурядными способностями и огромной трудоспособностью. Кончив гимназию с золотой медалью, она много и усидчиво работала над своим самообразованием: изучала английский язык, серьезно занималась музыкой, много читала. Стремясь изучать медицину, она решила ехать в Гельсингфорс, так как Женский медицинский институт в Петербурге был в то время закрыт, и принялась за изучение шведского языка. Усвоила она его основательно, делала и переводы со шведского, но в Гельсингфорсский университет все же не попала, так как выяснилось, что кроме шведского языка нужен был еще и финский. Чтобы не терять времени на его изучение, она поступила на физико-математическое отделение Высших (бестужевских) курсов в Петербурге. В напряженной работе прошла для нее там зима 1890—91 года, а весной Ольга Ильинична заболела брюшным тифом, осложнившимся к тому же рожей, и 8 мая ее не стало”.
[2] Воронцов Василий Павлович (1847—1918), известный под псевдонимом “В. В.”, — русский экономист и публицист, один из идеологов либерального народничества 80—90-х годов XIX века.
[3] Михайловский Николай Константинович (1842—1904) — русский социолог, публицист и литературный критик, идеолог либерального народничества, один из редакторов журналов “Отечественные записки” и “Русское богатство”. Проповедовал реакционную идеалистическую теорию “героев” и “толпы”.
[4] Николай — он — псевдоним Николая Францевича Даниельсона (1844—1908), русского литератора, одного из идеологов либерального народничества. Работая над переводом “Капитала”, Даниельсон вел переписку с К. Марксом и Ф. Энгельсом. Но он так и не понял существа марксизма. После смерти К. Маркса Даниельсон полностью перешел на позиции реакционного народничества, солидаризировался с прямыми врагами марксизма.
[5] М. И. Семенов полагает, что это была Софья Гинзбург, но это совершенно невероятно, ибо Софья Гинзбург была арестована в мае 1889 г. по делу о покушении на Александра III, а Сабунаев был в Самаре в декабре 1889 г. — Примечание А. А. Белякова.
[6] Владимир Ильич особенно налегал, подчеркивал это выражение, ибо Сабунаев во время своего доклада очень много “козырял” “современной действительностью”. — Примечание А. А. Белякова.
[7] Кареев Николай Иванович (1850—1931) — русский либерально-буржуазный историк и публицист, автор труда “Крестьяне и крестьянский вопрос во Франции в последней четверти XVIII века”, который К. Маркс назвал превосходным. С 90-х годов Кареев упорно боролся против марксизма; во время революции 1905 года входил в руководящий орган партии кадетов. В 1924—1925 годах Кареев опубликовал трехтомную работу “Историки Французской революции”. В 1929 году был избран почетным членом Академии наук СССР.
[8] По словам А.А. Белякова, А.П. Скляренко довольно сильно носился с сыном миллионера Курлиным, ибо надеялся, что когда он вступит во владение своими миллионами, то если не все свои миллионы, то хоть половину пожертвует на революцию. Впоследствии из Курлина вышел кутила и только слегка либеральный председатель Самарского биржевого комитета. Не только миллионов, но и тысяч на революцию он не давал.
[9] Казанская программа систематического чтения отличалась от других аналогичных программ большой полнотой и логической стройностью: от дисциплин нормативных через историю культуры, историю и экономику она вела к социалистической теории. — Примечание М. И. Семенова.
[10] Бухгольц В. А. был в это время студентом, исключенным из университета Так как он раньше учился в Самарской гимназии, то Скляренко его знал. Он был эпизодическим лицом в нашем кружке и в начале 1891 года уехал в Германию (он был прусским подданным). — Примечание М. И. Семенова.
[11] По свидетельству А. А. Белякова, в этой поездке на лодке участвовали В. И. Ульянов, В. А. Бухгольц, А. П. Скляренко, М. И. Семенов, В. В. Савицкий, В. А. Ионов, Федотов, И. А. Кузнецов, А. А. Беляков, И. К. Иванов.
[12] Монахом в тех местах называют бутыль водки в четверть ведра. — Примечание А. А. Белякова.
[13] Стихотворение “Утес Стеньки Разина” написано А. А. Навроцким в 1870 году и в 1896 году им самим положено на музыку.
[14] На прошении рукой министра Делянова карандашом помечено следующее: “Спросить об нем попечителя и департамент полиции, он скверный человек. Д[епартамен]т полиции уже, вероятно, знает, что он делает на своей стороне”.
[15] Департамент полиции имел в виду марксистские кружки Н. Е. Федосеева в Казани, активным участником которых был Владимир Ильич.
[16] Само собой разумеется, что вопрос на самом деле не стоял так трагично. Но Мария Александровна намеренно составила прошение в таких ярких и решительных выражениях и сама отвезла его в Петербург, чтобы вручить министру народного просвещения. Расчет Марии Александровны оказался правильным. Министерство народного просвещения на этот раз не замедлило дать удовлетворительный ответ (за № 8076), в котором Владимиру Ильичу разрешалось держать экзамен по предметам юридического факультета в испытательной комиссии при одном из университетов, управляемых уставом 1884 года. Этот ответ был направлен в самарское городское полицейское управление для вручения вдове действительного статского советника Марии Ульяновой по месту жительства в городе Самаре.
[17] На прошении — две резолюции: “Пусть лучше держит в Казани”, “Доложено 18 июля. Приказано объявить просителю, что с настоящею просьбою должно обратиться к председателю испытательной комиссии. За директора Эзов”. Наличие двух противоречивых резолюций свидетельствует о колебаниях чиновников из министерства народного просвещения по вопросу о том, в каком университете разрешить Владимиру Ильичу сдавать экзамены. Царские чиновники побоялись разрешить В. И. Ульянову снова вернуться в университет, из которого он был недавно исключен. Этим, очевидно, и объясняется появление на прошении новой резолюции.
[18] В конце августа 1890 года В. И. Ленин отправился в Петербург для того, чтобы выяснить условия и программу предстоящих экзаменов в испытательной юридической комиссии при Петербургском университете. По дороге в Петербург он на шесть дней останавливался в Казани.
[19] К прошению приложена фотографическая карточка Владимира Ильича, относящаяся к 1889 или 1890 году. На обратной ее стороне значится: “Фотограф И. Шарыгин в Самаре, Панская улица, д. Половодова. Негатив хранится”.
[20] Домашнее письменное сочинение по уголовному праву, приложенное В. И. Лениным к прошению, до сих пор осталось необнаруженным.
[21] На прошении резолюция: “С разрешения] Г. Мин[истра] Нар[одного] Просвещения]”.
[22] Речь идет о комнате, которую Владимир Ильич снял, приехав весной 1891 года в Петербург для сдачи экзаменов в университете.
[23] С. Ф. Ольденбург вместе с А. И. Ульяновым работал в научном отделе студенческого научно-литературного общества.
[24] Институции — в римском рабовладельческом государстве элементарные учебные руководства для высших школ риторики и права.
[25] Дигесты — главнейшая часть свода римского гражданского права, составленного при императоре Юстиниане; опубликована в конце 533 года.
[26] Для того чтобы получить диплом первой степени, необходимо было иметь больше половины оценок “весьма удовлетворительно”, у Владимира Ильича были все “весьма удовлетворительно”. Несмотря на то, что Владимир Ильич сдавал экзамены в качестве экстерна, он кончил первым в выпуске.
[27] В подлиннике опечатка: напечатано Иванов вместо Ильин.
[28] Как пишет Г. А. Клеменц (“Коммуна” (Самара), 1924, 24 апреля), Владимир Ильич находился с Хардиным в близких отношениях до самой смерти последнего в 1910 году, причем и после его смерти относился к его памяти с большим уважением.
[29] На прошении имеется справка: “Ульянов. Состоит помощником присяжного поверенного при г. Хардине с 30 января сего 1892 года. Сведений о нравственных качествах Ульянова в деле не имеется”.
[30] На подлиннике резолюция: “Оставить Ульянова под негласным надзором и уведомить о неимении препятствий к выдаче свидетельства на право хождения по делам. 2 июля”.
[31] Это постановление было опубликовано в № 50 “Самарских губернских ведомостей” от 5 августа 1892 года.
[32] Защитником этой группы голодных крестьян, обвинявшихся в покушении на кражу хлеба из кулацкого амбара, должен был выступить присяжным поверенный О.Г. Гиршфельд. Но обвиняемые, как писал в рапорте председателю самарского окружного суда Гиршфельд, “выразили желание иметь своим защитником помощника присяжного поверенного В. Ульянова”. Всего в 1892 году В. И. Ленин выступил защитником 12 раз (первый раз — 5 марта, последний — 17 декабря). Подзащитными его были главным образом крестьяне-бедняки.
[33] Имеется в виду защитительная речь Владимира Ильича по делу начальника станции Безенчук Оренбургской железной дороги, который неправильно обвинялся в небрежном отношении к своим обязанностям (столкновение порожних вагонов, приведенных в движение сильными порывами ветра).
[34] Суд согласился с доводами Владимира Ильича и приговорил Языкова по 3-й части 1085 ст. Уложения к штрафу в 100 рублей.
[35] С 1893 года Владимир Ильич успешно вел гражданские дела. Так, например, он вел дело “По иску крестьянина Степана Ивановича Марченкова к мелекесской посадской управе и имуществу умершей жены запасного солдата Анастасии Кирилловны Головиной, по первому мужу Марченковой, о признании за истцом права собственности на усадебную землю”. Суд согласился с доводами и предложением Владимира Ильича и отказал Марченкову в иске.
[36] Имеется в виду разговор Анны Ильиничны с В. В. Водовозовым по поводу тома “Deutsch-franzosische Jahrbucher” (“Немецко-французский ежегодник”). Эту книгу Александр Ильич Ульянов в свое время одолжил у Водовозова и не смог ему возвратить, так как был арестован. В 1892 году в разговоре с Анной Ильиничной Водовозов поднял вопрос о возвращении ему книги.
[37] На докладе В. В. Водовозова были: Владимир Ильич Ульянов, Вера Петровна Водовозова, Л. П. Шайдакова, Аргутинский, Чумаевский, Н. Д. Россов, А. И. Ливанов, Виттен, М. П. Яснева, И, М. Красноперов, В. В. Португалов, В. В. Савицкий, Е. Ф. Цитович, В. А. Попов, Н. К. Войцехович, А. В. Попов-Скляренко, И. А. Кузнецов, М. И. Лебедева, А. А. Беляков, Синицкий, Федотов, М. Т. Елизаров. — Примечание А. А. Белякова.
[38] А. И. Самойлов — мировой судья, человек передовых взглядов, у которого А. П. Скляренко служил секретарем.
[39] 3ибер Николай Иванович (1844—1888) — известный русский экономист. Во время пребывания в Лондоне лично познакомился с К. Марксом и Ф. Энгельсом, Диссертация Зибера “Теория ценности и капитала Д. Рикардо в связи с позднейшими дополнениями и разъяснениями” (1871) встретили сочувственный отзыв К. Маркса в послесловии ко 2-му изданию “Капитала”. Эта работа Зибера в переработанном и дополненном виде была издана в 1885 году под названием “Давид Рикардо и Карл Маркс в их общественно-экономических исследованиях”.
[40] Кауфман Илларион Игнатьевич (1848 — 1916) — русский буржуазный экономист, написавший ряд произведений, посвященных вопросам денежного обращения и кредита. В 1872 году Кауфман опубликовал одну из первых рецензий на “Капитал” К. Маркса (журнал “Вестник Европы”, т. 3, кн. 5). Ему остались чужды революционные выводы, изложенные К. Марксом в “Капитале”. Однако рецензия Кауфмана на “Капитал” ценна тем, что в ней дано описание марксистского диалектического метода.
[41] Карышев Николай Александрович (1855 — 1905)—русский экономист и статистик, профессор Юрьевского (Тартуского) университета, затем Московского сельскохозяйственного института. В своих работах, посвященных главным образом вопросам экономики крестьянского хозяйства России, Карышев разделял взгляды либерального народничества.
[42] Каблуков Николай Алексеевич (1849 — 1919)—русский экономист и статистик, профессор Московского университета. Экономические и статистические работы Каблукова имели целью доказать “устойчивость” мелкого крестьянского хозяйства.
[43] Речь идет о журнале “Archiv fur sociale Gesetzgebung und Statistik” (“Архив социального законодательства и статистики”), который начал выходить с 1888 года и издавался Генрихом Брауном. В журнале печатались статьи, критиковавшие К. Маркса.
[44] Как известно, Маркс считал, что Кауфман в этой статье “очертил… удачно… не что иное, как диалектический метод” (см. предисловие ко второму изданию первого тома “Капитала”). - примечание М.И. Семенова.
[45] А. И. Ерамасов — близкий знакомый семьи Ульяновых. Непосредственного участия в революционной работе не принимал, но часто помогал большевистской партии средствами. После Октябрьской революции был некоторое время в партии, работал в Музее народного образования.
[46] Ибо у нас не было запасной свободной кровати, а уложить, Вл[адимира] Ильича на одну из наших уступленных кроватей было делом совершенно безнадежным. Мы это отлично знали, но подготовить для ночлега нам ничего не удалось, а у Красноперова была свободная кровать. — Примечание А. А. Белякова.
[47] Помещена в 1 томе Сочинений Ленина. — Примечание А.И. Ульяновой-Елизаровой.
[48] Струве Петр Бернгардович (1870—1944) — русский буржуазный экономист и философ, родоначальник “легального марксизма”. С образованием в 1905 году партии кадетов стал членом ЦК и лидером ее правого крыла. После 1917 года Струве — ярый враг советской власти, член контрреволюционного правительства Деникина и Врангеля, белоэмигрант.
[49] Семенов Тимофей Иванович. В прошлом активный большевик, в 1905—1906 годах работал в “Новой жизни” и в ряде большевистских газет, издававшихся после закрытия “Новой жизни”, заведуя в них провинциальными отделами. В 1906 году его квартира в Петербурге была явочным пунктом для Владимира Ильича. После 1917 года отошел от партии. — Примечание М. И. Семенова.
[50] Это письмо так и осталось, лежать на Урале зарытым в земле на чердаке, но сохранилось ли оно, я не знаю. — Примечание П. Маслова.
[51] Воспоминания написаны в 1928 году.
[52] Будучи арестован в конце 1892 года в Казани за участие в подпольных революционных кружках и просидев два месяца в тюрьме, И. X. Лалаянц был затем освобожден “впредь до приговора” под негласный надзор полиции. Ему предложили покинуть Казань и поселиться в каком-нибудь городе, за исключением столиц, университетских городов, фабрично-заводских центров и ряда “неблагонадежных”, с жандармской точки зрения, мест. Лалаянц выбрал Самару.
[53] Сергиевский Николай Львович — ближайший друг Н.Е. Федосеева
[54] 3айчневский Петр Григорьевич (1842— 1896) — русский революционный демократ, один из видных организаторов студенческого движения в Москве в 60-х годах XIX века. Для взглядов Зайчневского характерны переоценка революционной роли интеллигенции и приверженность к заговорщицкой тактике.
[55] Повесть А. П. Чехова “Палата № 6” была впервые напечатана в ноябрьском номере журнала “Русская мысль” за 1892 год.