По ленинским местам за рубежом

 

Клаус Бойхнер

В ЖЕНЕВЕ

В один прекрасный, залитый солнцем майский день 1895 года из Петербурга в Женеву впервые приехал двадцатипятилетний Ленин. Перед ним, подобно сверкающему смарагду, у подошвы покрытой снегом цепи Западных Альп лежало озеро Леман. Набережная была полна гуляющих. Вокруг острова Руссо кружились лебеди. На фоне голубого неба вздымался отец гор — Монблан.

Женева была тогда центром русской эмиграции. Между Петербургом и Женевой постоянно ездили курьеры. Впечатления, которые вынес молодой В. И. Ленин в мае 1895 года от знакомства со взглядами и убеждениями некоторой части эмигрантов, заставили его серьезно задуматься, а затем решительно выступить против них. Ленин снова приехал в Женеву в начале августа 1900 года. Тогда же он договорился с Плехановым относительно издания «Искры» и «Зари».

Лозанна, Женева, Берн, Цюрих были этапами ноябрьской поездки, которую Ленин совершил в 1902 году по Западной Швейцарии. Во время этой поездки он выступал с рефератом, критикующим программу и тактику эсеров.

В начале мая 1903 года В. И. Ленин надолго поселился в Женеве. Небольшая квартира, куда он переехал вместе с Н. К. Крупской, расположенная в одном из домиков женевского рабочего поселка Сешерон, стала центром русской революционной эмиграции. Зарегистрированный в те дни в женевских кантональных актах как «русский гражданин», «журналист и публицист», Владимир Ильич день и ночь принимал делегатов, направлявшихся на II съезд РСДРП. Для них у пего всегда находилось время, он никогда не уставал от разговоров и споров с ними. Прогулки в Гольфпарке, отдых на берегу озера освежали и возвращали энергию. По вечерам он встречался с друзьями в «Брассери Ландольт». За стаканом вина еще раз обсуждались события дня. Охотно слушал он рассказы швейцарских товарищей об истории их страны. Ленин был прекрасным слушателем. Швейцарцы очень ценили его за огромные знания. Тут же, в «Ландольт», Ленин познакомился с тогдашним лидером женевских социал-демократов Георгом Гофманом, уроженцем Дрездена. Очень часто, увлекшись разговором, они до поздней ночи гуляли вместе по романтической старой Женеве. Многие спрашивали о Ленине: «Когда этот человек успевает спать?»

После II съезда РСДРП Ленин вернулся в Женеву очень утомленным. Но там его уже ждала новая работа. С 26 по 30 октября в Женеве должен был состояться II съезд «Заграничной лиги русской революционной социал-демократии». Предстояла новая борьба, новые столкновения с оппортунистами вроде Мартова и Троцкого. Мечтательная осень у озера Леман, которую когда-то так вдохновенно воспел Байрон в «Шильонском узнике», мало волновала Ленина. Вместо прогулок по построенному еще Цезарем мосту через Рону в прекрасные октябрьские дни 1903 года он ездил на велосипеде заниматься в библиотеку или встречался с товарищами в клубе эмигрантов и у себя дома. Все мысли его в этот период были поглощены разработкой программы предстоящего съезда «Заграничной лиги». Владимир Ильич не обращал большого внимания на не слишком тогда оживленное движение на улицах города. Однажды он налетел со своим велосипедом на трамвай. К счастью, в то время трамваи ходили довольно медленно. Ленин был только сброшен на мостовую и поранил лоб и брови. Вскоре после этого случая он, бледный, с забинтованной головой, явился на съезд, что, впрочем, не помешало ему выступить с прекрасной речью.

Ленин вел огромную переписку, отвечал на многочисленные письма, вникал в дела самых маленьких партийных ячеек, советовал, обсуждал, критиковал и хвалил. Ежемесячно из Женевы в различные уголки России и за границу уходило много писем. Не часто можно встретить такую работоспособность, сознание своей ответственности, прилежание и самоотверженность.

Но эта необычайно широкая переписка была только частью его многосторонней деятельности. Наряду с нею Ленин проводил ежедневно много часов в Женевской библиотеке. Обычно он сидел у узенького деревянного стола около большого окна, вчитываясь в каждую строчку лежащей перед ним книги, выписывал особенно интересные места. Если сейчас познакомиться с книгами, которые в свое время прочитал Ленин в Женевской библиотеке, то можно проследить, как он жадно стремился узнать новое, с одинаковой глубиной изучая отчеты комиссий американского конгресса и историю философии; яростно спорил с буржуазными философами, интересовался историей Германии и ее политической географией; основательно изучал всевозможные работы о научном и техническом развитии мореплавания и о взаимоотношениях между физиологией и психологией. «Феномен!» — говорили о нем удивленные библиотекари.

В декабре 1904 года Ленин вступил в женевское «Общество любителей чтения».

* * *

Когда Ленин и Крупская утром 23 января 1905 года шли в библиотеку на Гран-рю, навстречу им бросился Луначарский:

— Революция! В России революция!

«Трибюн де Женев» первая сообщила о «Кровавом воскресенье» в Петербурге. Уже вечером 23 января русские эмигранты устроили в зале Хандверк большое собрание протеста против организованной царизмом бойни. После этого они вышли на демонстрацию, за которой следила женевская полиция. Газеты крупной буржуазии немедленно начали поход против «революционеров», которые ведут «опасную и враждебную пропаганду из Женевы и Цюриха против Великой России».

В годы революции 1905 года в России Ленин живо заинтересовался важной областью революционной борьбы — военной наукой. С этой целью он редактировал здесь перевод главы из книги Клюзэрэ о тактике уличной борьбы Парижской Коммуны, изучал произведения Маркса и

Энгельса, в которых анализировались военные вопросы, и читал работы генерала Клаузевица.

В Женеве произошла в этот период интересная встреча В. И. Ленина с Гапоном. В продолжительной беседе Ленин объяснил ему, что народ может победить только в том случае, если у него будет крепкое революционное руководство. Гапон глядел на него, не понимая. Жертвы в Петербурге его мало трогали. Гапона можно было видеть разъезжающим верхом на лошади по улицам Женевы или стреляющим из ружья в княжеском саду. В английской прессе он опубликовал высокопарные мемуары, в которых превозносил себя как народного трибуна...

* * *

Вечером 7 января 1908 года поезд из Берлина остановился на Женевском вокзале Карнаван. Из него вышли Ленин и Крупская. Их встретили несколько преданных товарищей. С вокзала Ленин и Крупская отправились в библиотеку русских эмигрантов.

Прежний ритм работы захватил Ленина целиком. Он снова занимается в библиотеках, возрождает редакцию газеты «Пролетарий».

Но пребывание в Женеве на этот раз не затянулось. В декабре 1908 года В. И. Ленин перебрался в Париж.

Осенью 1911 года Ленин приезжает в Женеву с рефератом «Столыпин и реакция». А когда началась мировая война, осенью 1914 года Ленин приехал из Галиции на швейцарскую границу. Швейцарские социалисты внесли залог в сто франков за переход границы, и 27 октября 1914 года Ленин выступил против войны на большом собрании социалистов в Цюрихе. Темой его реферата была «Война и социал-демократия». Ленин бичевал жестокость и вандализм европейских империалистов. Боевой призыв, который выдвинули Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии», — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — прозвучал в реферате В. И. Ленина с новой силой. Спустя три года под этим лозунгом вооруженные рабочие и крестьяне России двинулись на штурм Зимнего дворца. И началась величайшая революция человечества.

Но это уже другая страница истории.

 

Милан Яриш

В ПРАГЕ

В один из мартовских дней 1901 года работник Пражского комитета социал-демократической партии вызвал к себе молодого партийца и сказал ему:

— Иди, Франтишек, в редакцию «Право лиду». Встретишься там с одним товарищем из России. То, о чем вы с ним договоритесь, пусть останется между вами.

В вестибюле редакции Франтишек встретился с человеком, который был, судя по всем приметам, тем самым товарищем из России, о котором ему говорили. На нем было темное пальто, котелок, который тогда носили не только в Праге, но и повсюду в Европе, а в руках — дорожный саквояж.

Вместе они отправились в кафе «Тумовки». Иностранец рассказал Франтишеку, что зовут его Мейер, что он эмигрировал из России, и, чтобы сбить со следа царскую полицию, ему нужно «почтовое окошко», то есть человек, который будет принимать корреспонденцию в Праге и пересылать ее на имя Мейера по мюнхенскому адресу.

Иностранец понравился Франтишеку. Был он подвижный, с быстрым взглядом, с высоким лбом, небольшого роста. Речь его была очень обстоятельной. Договорившись обо всех подробностях, незнакомец добавил, что к Франтишеку, возможно, придет женщина, которая выглядит так-то и так-то, и спросит товарища Мейера. Затем он простился...

Действительно, вскоре Франтишек стал получать письма и денежные переводы, которые, как и договорились, пересылал в Мюнхен Мейеру. Месяца через два к нему пришла незнакомая женщина. Она была молодая, невысокая, с большими глазами. Женщина спросила о Мейере и, казалось, растерялась, узнав, что его здесь нет. Отдохнув,

она отправилась в путь по адресу Мейера, который ей дал Франтишек.

Вскоре и от товарищей Мейера стали приходить посылки,, Франтишек либо пересылал их дальше по указанным адресам, либо же отдавал людям, которых на то уполномочил Мейер.

Однажды пришел молодой русский. Он должен был взять большую партию посылок Мейера, но по каким-то неизвестным Франтишеку причинам задержался в Праге на два дня. Это был любознательный, приятный молодой человек. Франтишек показал ему Прагу, сводил на рабочее собрание. Потом человек уехал и увез посылки.

Через три дня после его отъезда Франтишек прочел в газете короткое сообщение: «На галицийско-русской границе русской пограничной стражей убит нигилист, пытавшийся на деревенской повозке переправить в Россию большую партию революционной литературы».

Может быть, это было просто случайное совпадение, но Франтишек в эту минуту живо представил себе молодого человека, который был его гостем в течение двух дней и увез пачки газеты «Искра» и брошюр. Вскоре после этого посылки от Мейера перестали приходить.

Прошло много лет, и Франтишек больше ничего не слышал о Мейере. Но однажды, уже после Октябрьской революции, его навестил товарищ, только что вернувшийся из Москвы.

— Ты ведь встречался когда-то с Лениным? — спросил он.

— Нет, — ответил Франтишек чистосердечно, — Ленина я ни разу не видел.

— Странно! — удивился тот. — В Москве я говорил с Лениным. Он спросил, знаю ли я Франтишека Модрачека. И добавил: «Передайте ему привет от Мейера. Он уж догадается».

* * *

В Праге, на Гибернской улице, стоит дом, который имеет длинную историю. Столетия три назад он принадлежал шляхетскому роду Каплиржей из Сулевиц. После Белогорской битвы, когда Габсбурги рубили головы чешской шляхте, дом на Гибернской улице перешел в руки одного иностранца, разбогатевшего на грабеже чешских земель. Тот реставрировал его. Дом много раз менял хозяев, пока не попал в руки князей Виндишгрецев, один из которых стал палачом чешских рабочих во время восстания текстильщиков в 1844 году... Существует предание, что здесь останавливался один из маршалов Наполеона I.

Да, у этого дома длинная история. И все-таки никто бы не остановился сегодня около него, даже не выделил бы его в ряде других на Гибернской улице, если бы через его ворота 18 января 1912 года не прошел человек, столь незаметный на вид, что на него не обратил внимания даже шпик, торчавший на углу. А он прошел быстрыми шагами в ворота, пересек двор, поднялся на третий этаж, рядом с типографией, вошел в одну из задних комнат, сел за стол и открыл VI Всероссийскую конференцию РСДРП. Две недели он аккуратно приходил сюда по утрам и работал в этой комнате.

И эти две недели 1912 года значат для будущего людей так много, что теперь — да так и будет отныне — каждый человек, приезжая в Прагу, чувствует необходимость посетить этот дом, постоять с обнаженной головой на пороге комнаты, в которой Владимир Ильич Ленин проводил Пражскую конференцию РСДРП...

Теперь фасад дома украшен скульптурами, а внутри него расположены залы Музея В. И. Ленина. И люди, откуда бы они ни пришли, замолкают в этих белых, светлых залах, с волнением проходя по следам великой человеческой жизни.

...На свете есть города больше Праги. Возможно, есть города и красивее ее. Но только в ней одной стоит старый дом, который обрел бессмертие 18 января 1912 года, в день открытия Пражской конференции РСДРП.

 

Сэм Рассел

В ЛОНДОНЕ

В общей сложности Ленин был в Лондоне пять раз. Впервые он приехал туда в середине апреля  1902 года, чтобы продолжить издание газеты «Искра» после того, как по конспиративным соображениям стал невозможен ее дальнейший выпуск в Мюнхене. В Лондоне Ленин пробыл до начала мая 1903 года, когда было принято решение перевести издание «Искры» в Женеву. Затем он приезжал в английскую столицу в августе 1903 года, в апреле — мае 1905 года и в мае 1907 года. Наконец, в 1908 году Ленин был в Лондоне в мае месяце, работая в Британском музее над книгой «Материализм и эмпириокритицизм». Таким образом, Лондон сыграл важную роль в начальный период истории РСДРП.

В своих воспоминаниях Н. К. Крупская рассказывает, как ее и Ленина встретил по прибытии в Лондон в апреле 1902 года Николай Александрович Алексеев, эмигрант, активный социал-демократ, помогавший В. И. Ленину в издательских делах. Он и сам оставил интересные воспоминания о пребывании Ленина в Лондоне.

После некоторых расспросов я узнал, что Н. А. Алексеев живет в настоящее время в Москве. Мне посчастливилось встретиться с ним, и во время продолжительной беседы я узнал много интересного о жизни Ленина в Лондоне. Алексеев не забыл английский язык, и я с огромным интересом слушал его рассказ о жизни В. И. Ленина в английской столице.

Н. А. Алексеев еще до приезда Ленина вел переговоры об издании «Искры» с одним из самых преданных и мужественных руководителей английских социал-демократов Гарри Квелчем, главным редактором социал-демократического еженедельника «Джастис», находившегося в доме, мимо которого я часто прохожу, ибо он расположен недалеко от редакции «Дейли уоркер». Сейчас в этом помещении находится библиотека им. К. Маркса. Квелч согласился печатать «Искру» в редакции «Джастис», однако предупредил, что русские социал-демократы должны сами обеспечить себя наборщиками, так как английские наборщики не знают русского шрифта.

Это лишь один из примеров помощи, оказанной английским рабочим классом своим русским товарищам. Как известно, в 1905 году после «Кровавого воскресенья» английские рабочие организовали сбор средств для вдов и детей погибших, а также для продолжения активной революционной борьбы. А в 1920 году лондонские докеры отказались грузить транспортное судно «Джолли Джордж» и тем самым помешали отправке оружия для интервентов.

Приехав в Лондон в 1902 году, В. И. Ленин поселился в меблированных комнатах в доме, находившемся недалеко от Кингс Кросс-стейшн, а затем переехал в двухкомнатную квартиру в доме № 30 на Холфорд-сквер, где он и Н. К. Крупская жили настолько скромно, что арендатор дома г-жа Йо вынуждена была настаивать на том, чтобы они повесили занавески, так как иначе  владелец дома выражал недовольство. Г-жу Йо беспокоило также и то, что Крупская не носила обручального кольца, однако, когда ее заверили, что Ленин и его жена находятся в законном браке, она успокоилась. Этот дом на Холфорд-сквер, в котором жил в то время Ленин, не сохранился. Он разрушен бомбами нацистов во время второй мировой войны, и на этом месте выстроен теперь новый жилой дом. а в местной ратуше установлен бюст В. И. Ленина.

В то время Ленин жил под псевдонимом Якоба Рихтера, на это имя он получал письма из России и под этим именем был известен в Лондоне.

Большую часть своего времени он проводил в читальном зале Британского музея. Обедать Ленин иногда ходил в один из многочисленных рыбных ресторанов, которые были и продолжают оставаться одной из характерных особенностей Лондона и где можно съесть любимое блюдо англичан — рыбу с жареным картофелем.

Ленин использовал свое пребывание в Англии для изучения языка. С этой целью он поместил в одной из газет объявление, в котором говорилось, что русский юрист и его жена хотели бы брать уроки английского языка в обмен на уроки русского языка.

В немногие часы отдыха Ленин ездил в пригороды Лондона. Очень часто он отправляется на Примроуз-хилл и в лесистые парки Хэмпстед Хита и Хайгета, откуда открывается вид на весь Лондон. Бывал он с Крупской и на Хайгетском кладбище, где похоронен Карл Маркс.

Важное место в жизни В. И. Ленина занимает Лондон как место заседаний съездов РСДРП. Делегаты V съезда регистрировались во временном секретариате, помещавшемся в Социалистическом клубе, как раз напротив большой Лондонской больницы, в Уайтчепеле, в районе Ист-Энда. Лондонские газеты писали в то время, что появление делегатов съезда на улицах вызывало сенсацию. Корреспондент газеты «Морнинг пост», ставшей впоследствии «Дейли телеграф энд морнинг пост», писал, что на него произвели большое впечатление многие делегаты съезда; он даже назвал их представителями «вершины русской мысли». Однако не вся английская пресса была столь объективна, и делегатов осаждали представители падких до сенсации газет, которые печатали вымышленные рассказы о жизни некоторых делегатов. Так, например, одна газета опубликовала фотографию молодой работницы, делегатки съезда, и написала, что эта девушка — княжна, дочь генерал-губернатора, но что она — убийца и всегда носит при себе... две бомбы.

По понятным причинам проведение съезда держалось в тайне, и положение осложнилось, когда английские газеты опубликовали фамилии и фотографии некоторых делегатов. Тогда устроители съезда вынуждены были обратиться к английской прессе с призывом не играть роль союзника шпионов царской полиции.

Кроме английской прессы, делегатов осаждала и английская полиция. Руководитель английских лейбористов Рамзей Макдональд был вынужден заявить корреспонденту газеты «Дейли ныос»: «Мне сказали, что представителям Управления уголовного розыска было поручено выяснить местожительство каждого из более чем 300 русских делегатов. Это — просто скандально».

Съезд проходил в помещении церкви Братства на Саутгейт роуд, в Исмингтоне, находящемся в северной .части Лондона. Максим Горький описал это место так:

«Я и сейчас вот всё еще хорошо вижу голые стены смешной своим убожеством деревянной церкви на окраине Лондона, стрельчатые окна небольшого, узкого зала, похожего на классную комнату бедной школы...»

Горький вспоминает о том, что в свободное время Ленин беседовал с рабочими, знакомясь с мельчайшими подробностями их жизни.

Многие делегаты V съезда ходили вместе с ним в небольшой дешевый ресторан, и Горький отмечал, что Ленин ел очень мало — яичницу из двух или трех яиц, небольшой кусок ветчины и запивал кружкой густого темного пива.

Однажды вечером Ленин и Горький с небольшой группой делегатов пошли в лондонский «мюзик-холл», где Владимир Ильич весело и заразительно смеялся, когда на сцене выступали клоуны и эксцентрики.

Таковы некоторые стороны пребывания Ленина в Лондоне, вероятно, к тому же, известные советским товарищам по мемуарной литературе. Мне приятно напомнить их потому, что они показывают Владимира Ильича и как человека и как руководителя партии. Находясь в Лондоне, загруженный множеством дел, Ленин находил время, чтобы изучать жизнь английских рабочих. Простота и личная скромность, преданность поставленной цели поражали всех, кто встречался с ним.

 

Доминика Дезанти

В ПАРИЖЕ

Мне тем приятнее еще раз совершить со своими читателями паломничество по ленинским местам, что оно связано для меня и с личными

воспоминаниями.

Мне было семнадцать лет, когда я твердо решила зарабатывать хлеб собственным трудом. Первой моей платной работой были обязанности переводчика при американском журналисте. Это был небезызвестный Никербокер. Он «делал» тогда репортаж о «знаменитых иностранцах в Париже». А так как дело происходило в эпоху Народного фронта, то он включил в свой список и Ленина, и в первый же день мы отправились с американцем интервьюировать одного старика, который некогда работал в качестве официанта в «Кафе де Лион», на Монружском перекрестке, где теперь помещается какой-то банк. Ленин заходил в это кафе играть в шахматы и принимал здесь участие в горячих спорах с другими эмигрантами, особенно «отзовистами».

Мы нашли старика в лавчонке, которую он приобрел на старости лет в том же самом квартале. Он рассказывал нам о Ленине:

— Меня не в первый раз расспрашивают о нем. В нашем кафе был шахматный клуб, и Ленин часто приходил сыграть партию в шахматы. Я хорошо его помню. Невысокого роста, огромный лысеющий лоб, слегка прищуренные глаза... Всегда скромный и вежливый... Заразительно смеялся... Но это был внешне самый незаметный из всех русских, что являлись к нам. Мне и в голову не могло прийти, что этот человек сделается со временем таким же знаменитым, как Наполеон, а то я рассмотрел бы его более внимательно. Другие, помню, спорили, кричали целыми часами. Случалось, дело доходило и до драки. Стаканы били. Не потому, что они пили много. Нет, заказы у них были скромные, вероятно, потому, что ни гроша в кармане не было... А просто так, в увлечении спором. Ну, а человек с огромным лбом был самым сдержанным из всех. Правда, иногда и он гневался и стучал кулаком по столу, но это случалось редко. Глядя на него, можно было подумать, что перед вами интеллигент средней руки, какой-нибудь учитель или что-то в этом роде. Должен еще сказать, что это был человек большой доброты: у него всегда в кармане находилась горсть конфет для ребят. И кошки тоже охотно шли к нему на колени... А животные очень чутки в этом отношении.

Старик покачивал головой, сожалея, что не может рассказать никакой «пикантной истории», чего так хотелось американскому журналисту, и, по-видимому, был даже в обиде на провидение за то, что оно не потрудилось предупредить его каким-нибудь знаком, что человек, которому он подавал тогда липовый чай или чашку шоколада, был, оказывается, «историческим персонажем». Когда мы собрались уходить, старик отозвал меня в сторону и зашептал:

— Мадемуазель, не говорите вашему американцу, но я тогда отлично понял, что этот человек был другом бедных, хотя и ни единого слова не понимал в их спорах...

Из всего его рассказа самое сильное впечатление произвело на Никербокера замечание старика о кошках. Журналист уверял меня дорогой:

— Это очень важный факт! Очевидно, любовь к кошкам — общая черта всех революционеров. Робеспьер, Сен-Жюст, Жюль Валлес тоже любили кошек.

Я была буквально подавлена такой эрудицией, и мне ничего не оставалось, как молчать. Впрочем, в те годы я сама знала о Ленине не больше, чем этот репортер.

Старые завсегдатаи кафе «Ротонда» — этой штаб-квартиры монпарнасских художников, где заседали вожди «парижской школы», где встречались Гийом Аполлинер, Модильяни, Пикассо, Кислинг, тоже отлично помнят, как Ленин играл в этом кафе в шахматы или беседовал с кем-нибудь в укромном уголке. Но и у них никаких «живописных историй» для американского журналиста найти не удалось.

Попытались мы разыскать и завсегдатаев «Кафе дАркур» на бульваре Сен-Мишель, в самой гуще Латинского квартала, где тогда бывал Ленин. Но и тут мы потерпели неудачу. Во всех воспоминаниях неизменно повторялось: «Скромный... Приветливый... Мягкого характера...» Американец вздыхал:

— Ни одна душа не поверит мне, если я напишу, что человек, который руководил величайшей в истории человечества революцией, у всех, знавших его, оставил о себе воспоминание как о скромном библиотечном затворнике!

Хирург Дюбуше, преданный делу революции француз, очутившийся в 1905 году в Одессе, где он самоотверженно оказывал помощь революционерам, и насчитывавший многочисленных друзей среди русских большевиков в Париже, рассказывал, что однажды он увидел у себя неизвестного господина.

Незнакомец привел больного. Это был Ленин, очень обеспокоенный состоянием здоровья одного товарища по имени Иннокентий¹. Русские врачи-эмигранты ставили самые противоречивые диагнозы. Ленину захотелось узнать мнение «настоящего хирурга», и он лично явился к Дюбуше, побуждаемый неизменной заботой о товарищах. Профессор Дюбуше, осмотрев Иннокентия, разразился хохотом, довольно необычным для такого молчальника, как он, и заявил Ленину:

— Ваши товарищи врачи — хорошие революционеры, но как врачи — они ослы!

Владимир Ильич ответил ему таким же заразительным смехом, и эта встреча стала началом их долгой дружбы. Впоследствии Дюбуше лечил одну из сестер Ленина, когда та приехала из России, Надежду Константиновну Крупскую и ее мать и самого Владимира Ильича...

Рассказав нам этот эпизод, профессор добавил:

— Это был, безусловно, самый необыкновенный и самый человеколюбивый человек, какого мне когда-либо пришлось встретить на своем жизненном пути!

Так постепенно, шаг за шагом, мне удалось восстановить факты из жизни Ленина во Франции.

* * *

Владимир Ильич и Надежда Константиновна приехали в Париж в конце 1908 года из Женевы. Почти никаких средств у них не было, и оба отлично понимали, что теперь их финансовые затруднения еще более возрастут. Первоначально они поселились в доме № 24 по улице Бонье, недалеко от парка Монсури, который тогда находился совсем на окраине города.

Четырехкомнатная квартира оказалась обширной, и в ней было все то, что консьержки называют «буржуазным комфортом», то есть вода и газ на всех этажах и даже зеркала над каминами. Но Владимир Ильич и Надежда Константиновна не могли без улыбки смотреть на свою более чем скромную мебель из некрашеного дерева, которая напоминала под этими высокими потолками с лепными украшениями о чем-то вроде кораблекрушения. Консьержка взирала на новых квартирантов не без подозрительности. Имея дело с такими необеспеченными людьми, и домохозяин не решился выдать им то «поручительство», без которого нельзя было получать на дом книги из муниципальной библиотеки.

В Париже работа отнимала у Ленина все его время.

О печатании «Пролетария», а затем «Социал-демократа» удалось договориться с типографией в том же самом XIV округе, находившейся во дворе дома № 8 на улице Антуан Шантен. Но в 1910 году ее пришлось переменить на другую — в доме № 110 на авеню дОрлеан.

Ленину приходилось много писать в Париже и отправлять свои статьи в Россию. В продолжение многих месяцев он проделывал каждый вечер путешествие до Восточного вокзала, чтобы лично опустить конверт в почтовый ящик поезда, ибо не желал взваливать эту работу на плечи других.

— Помилуйте, — говорил Ленин, — с какой же стати я буду портить вам вечер, у вас найдется что-нибудь и более интересное!

Иногда приходилось отправлять довольно громоздкую корреспонденцию: письма, тщательно зашифрованные Надеждой Константиновной, прокламации и газеты.

Недавно одна пожилая француженка рассказала об этом в своем выступлении по радио. Дочь консьержки на улице Бонье, она была в самых дружеских отношениях с Лениным, в карманах у которого для нее всегда находились конфеты или какие-нибудь другие сласти. Однажды Ленин принес ей миску компота, приготовленного в тот день на десерт для семейного обеда, и был страшно рад, глядя, как девочка уплетала за обе щеки лакомое кушанье. Дочка консьержки часто наблюдала, как ее друг нагружал на ручную тележку всякого рода пакеты, конверты и бандероли. Как-то она стала просить его:

— А мне можно на тележку?

Ленин ответил:

- Конечно!

Смеясь, он поднял ребенка, усадил на гору пакетов и бодро повез почту, а заодно и свою маленькую приятельницу в ближайшее почтовое отделение.

Несмотря на изнурительную умственную работу, Владимир Ильич находил время и для того, чтобы знакомиться с жизнью простых людей Парижа. Иногда он тащил Надежду Константиновну в какие-нибудь маленькие «увеселительные кабачки» в городских предместьях, где по субботам наблюдал, как развлекаются или чем взволнованы и недовольны рабочие.

Летом 1909 года чета Ульяновых и мать Надежды Константиновны, с которой они не расставались, переселились на другую квартиру в том же самом округе. Квартиру нашли в доме № 4 по улице Мари-Роз. Она состояла из двух комнат, разделенных альковом, где спала мать Крупской, и кухни. Здесь уже не было ни лепных украшений на потолке, ни зеркал, и недостаточное количество мебели никакого удивления у консьержки не вызывало. Горький, который в те годы был проездом в Париже, упоминает об этой «студенческой квартирке».

Каково всех квартирах, где жил Ленин, местом для собраний и тут служила кухня. Здесь же Крупская принимала являвшихся за советом эмигрантов, прикинув сначала, нельзя ли сделать так, чтобы не беспокоить Владимира Ильича.

Когда наступали весенние дни, Владимир Ильич и Надежда Константиновна пересыпали немногочисленные зимние вещи нафталином и доставали летние костюмы. Не имея возможности часто менять свои туалеты, они из года в год носили одни и те же соломенные канотье. Чтобы придать им вид новых, Владимир Ильич обычно покрывал их слоем лака. Эту операцию он производил, стоя на пороге своего жилища, словно какой-нибудь обитатель деревни. Он утверждал, что по этим слоям лака можно было с таким же удобством сосчитать годы изгнания, как по отслоенням древесины — возраст дерева.

Приведя в порядок головные уборы, Ленин красил и велосипеды. Эти велосипеды играли очень важную роль в жизни обоих. Владимир Ильич ездил на велосипеде в Национальную библиотеку, где он работал ежедневно с момента открытия до 2 часов пополудни. В дни отдыха Владимир Ильич любил отправиться на велосипеде до городка Жювизи и там с интересом наблюдал, как с летней площадки поднимались в воздух аэропланы. Когда однажды он возвращался оттуда домой, на велосипед налетел автомобиль и разбил его вдребезги. В другой раз велосипед Ленина украли во дворе Национальной библиотеки. Подобные, сравнительно незначительные, происшествия ставили перед Лениным трудно разрешимые финансовые проблемы...

Однажды Надежда Константиновна и Владимир Ильич отправились на велосипедах в Дравей, где должна была состояться их встреча с дочерью и зятем Карла Маркса, Лаурой и Полем Лафаргами, сыгравшими большую роль во французском рабочем движении. Но в ту пору Лафарги, больные и уставшие от борьбы, уже считали себя неспособными ни для какой работы и отошли от политической деятельности. Ленин и его подруга вступили в этот дом с большим волнением. Это волнение было настолько велико, что, например, Надежда Константиновна, увидя перед собой лицо Лауры Лафарг, в котором она узнала черты великого Маркса, долго не могла вымолвить ни слова ни по-английски, ни по-французски.

Между Владимиром Ильичем Лениным и Полем Лафаргом немедленно завязался разговор о философии. А обе женщины в это время бродили по парку, окружавшему со всех сторон дом. Когда они возвратились, рассказывала впоследствии Крупская, Лафарг и Владимир Ильич все еще говорили на философские темы. «Он скоро на деле докажет, — сказала о своем муже Лаура, — насколько искренни его философские убеждения».

При этих словах супруги обменялись понимающим взглядом, который показался Крупской очень странным.

Объяснение этому пришло позже. В декабре 1911 года Ленин узнал о самоубийстве Лафарга и его жены. Они покончили с собой, считая, что уже не в состоянии принести какую-нибудь пользу рабочему движению. Это самоубийство вызвало среди французских социалистов большое волнение. А революционно настроенные рабочие увидели в нем проявление малодушия и неверия в их чувства преданности поседевшим борцам за интересы рабочего класса.

На похоронах Ленин произнес над могилой речь от имени Российской социал-демократической партии. Из всех речей, произнесенных над этой двойной могилой, она была безусловно самой пророческой и проницательной. Однако газета Жореса «Юманите», посвятившая похоронам почти целиком очередной номер, «русскому социал-демократу» уделила едва десяток строк...

Весной 1911 года Надежда Константиновна и Владимир Ильич в обновленных канотье снова покатили на своих свежевыкрашенных велосипедах по парижским окрестностям в поисках какого-нибудь уединенного дома, который можно было бы снять за недорогую плату. В конце концов им удалось найти такой дом в далеко протянувшейся по обеим сторонам шоссе деревне Лонжюмо, мимо которой всю ночь грохотали бесконечные повозки с продуктами для «чрева Парижа». Деревня Лонжюмо была известна тогда бронзовой статуей почтальона да небольшим кожевенным заводом.

Инесса Арманд, выдающаяся деятельница международного коммунистического движения, член большевистской партии с 1904 года, произвела в этом доме необходимые переделки и приспособила его к приему рабочих, приезжавших из России, чтобы пройти здесь курс партийной школы, организованной Лениным. Ученики разместились у местных жителей, очень удивлявшихся их внешнему виду. Французам объяснили, что это «русские учителя», а между тем к ним являлись люди, которые и во Франции не отказывались от своей манеры носить косоворотки, и руки их отнюдь не свидетельствовали об интеллигентном труде.

Здесь Ленин и Крупская познакомились со своими наиболее прилежными корреспондентами, и прибытие каждого нового товарища доставляло им искреннюю радость. Супруги устроились на квартире у одного кожевника и могли воочию убедиться в бедности и лишениях французских рабочих, особенно живущих вне Парижа.

Результаты деятельности школы были плодотворными, и работать в ней было интересно. Учеба и практические занятия, которые производились обычно под руководством самого Ленина, прерывались завтраками за общим столом, за которым учителя сидели вместе со своими учениками. По вечерам те и другие отправлялись на прогулку, спорили допоздна, улегшись где-нибудь под скирдой хлеба, а ночью возвращались с песнями домой.

Напряженная жизнь продолжалась в Париже вплоть до 1912 года, когда Ленин и Крупская решили перебраться в Краков, откуда было легче поддерживать связь с Россией. Квартиру на улице Мари-Роз они уступили одному польскому музыканту.

По случаю их отъезда парижская эмиграция устроила обед в деревянном «шале», которое до сих пор существует в парке Монсури. Участвовавшие в банкете возвращались с него домой поздно ночью, оглашая сонные парижские улицы пением.

Теперь на доме Лонжюмо установлена мемориальная доска. Такая же доска установлена и на улице Мари- Роз; в бывшей квартире Ленина живут люди, которые сочувствуют идее устроить в ней музей или приспособить комнаты для выставок. Оба дома стали местом паломничества многочисленных приезжих.

* * *

Ежегодно коммунистическая пресса Франции рассказывает о пребывании Ленина в нашей стране. В течение ряда лет я тоже писала статьи на эту тему, освещая различные факты из жизни Владимира Ильича. Однажды я описала в такой статье те кафе, которые посещал в Париже В. И. Ленин, испытав при этом огромное удовольствие, доставляющее журналисту или писателю сознание той пользы, которую приносит его работа. Вот как это случилось.

Я отправилась в «Кафе де Манийер», чтобы там, как говорится, создать для себя настроение для писания другой статьи. Как известно, в этом кафе часто бывал Ленин, участвуя в важных дискуссиях. Теперь неон и пластмасса уже заменили те газовые рожки и обитые молескином скамейки, которые видел здесь некогда Владимир Ильич. Но снаружи, за окном, царила та же самая уличная суета; все так же были завалены апельсинами, овощами и цветами тележки торговок и так же люди спешили купить у них все необходимое.

Недалеко от меня сидела группа маляров в белых рабочих блузах. Они спорили на политические темы, и, по- видимому, им трудно было прийти к единодушному мнению по некоторым вопросам. Неожиданно один из спорщиков произнес:

— И подумать только, что в этом самом кафе некогда бывал человек, который наверное мог бы нам сказать, как надо поступить!

— В этом кафе? Кто же это такой?

— Ленин!

— Ленин? Зачем же он сюда приходил? Откуда ты это знаешь?

— Прочел в газете, — не без гордости и даже с некоторым вызовом ответил маляр. Из его кармана торчал номер «Юманите», тот самый, в котором была напечатана моя статья о Ленине.

— Да, Ленин, конечно, помог бы нам разобраться в таком вопросе, — согласился собеседник.

Затем у маляров снова вспыхнул оживленный спор.

Это единодушное доверие к Ленину очень характерно для французского пролетариата: для наших рабочих Ленин остается человеком, вокруг которого умолкают все споры. Это поистине образ великого друга. И подслушанный случайно разговор напомнил мне об очерке Горького, в котором он рассказывает, как старый рыбак на Капри, не имевший возможности из-за незнания языка непосредственно обратиться к Ленину во время его пребывания на острове, заметил однажды, услышав, как смеется Владимир Ильич:

— Так может смеяться только честный человек!

Всякий раз, когда мне приходилось говорить о Ленине с простыми людьми из тех мест, где он некогда жил, или объяснять им, почему мы фотографируем дом, в котором была его квартира, или типографию, где он правил корректуру, они вздыхали:

— Да, этот человек действительно всегда стоял за бедных людей!..

Для революционно настроенных рабочих Парижа Ленин стал за несколько лет пребывания в нашем городе Почетным парижанином.

Примечания:

¹ Речь идет об Иосифе Федоровиче Дубровицком, «Иннокентии» (1877—1913) — профессиональном революционере, члене ЦК РСДРП.

 

Юзеф Козловский

РАССКАЗ ПОРОНИНСКОГО ПОЧТМЕЙСТЕРА

С тех пор прошло уже более сорока лет. Тадеуш Радкевич был тогда поронинским почтмейстером. В австрийские времена официальное название его должности звучало внушительно: императорско-королевский почтмейстер в Поронине. Сохранилась даже фотография Радкевича, сделанная в 1914 году, на которой поронинский почтмейстер запечатлен за работой в своей почтовой конторе.

— Это было в 1913 году, весной, — начинает свой рассказ гражданин Радкевич. — Поронинская почта помещалась тогда в доме, который принадлежал местному помещику Эустахию Узнанскому. Сейчас на этом месте расположен поронинский Музей Ленина. Там же находилась и моя квартира. Почта была как почта, ничем не отличалась от других таких же учреждений галицийской деревни. Жизнь протекала здесь однообразно. Лишь летом, когда приезжали дачники, становилось несколько оживленней, а в остальное время года не происходило ничего особенного. И мало кто, вероятно, знал что-либо о почтовой конторе в Поронине и ее скромном начальнике, если бы не там получал свои письма и газеты человек, имя которого несколько лет спустя стало известно всему миру.

В один из весенних дней почтовая контора в Поронине была засыпана огромным количеством местных и иностранных газет. Такого здесь никогда не случалось. Приходили русские, немецкие, французские, итальянские, английские и американские газеты. Радкевич даже помнит некоторые из названий этих газет и журналов: «Правда», «Ди цейт», «Нейе фрейе прессе», «Ля Трибюн», «Фигаро», «Нью-Йорк геральд трибюн». Самым же необыкновенным было то, что все они адресовались одному человеку: «Герр Ульянов. Остеррайх. Поронин (Галициен)».

Поскольку в Поронине никто не получал такого количества писем и газет, к тому же еще иностранных, их адресат сразу обратил на себя внимание. Правда, уже и до этого в деревне поговаривали, что в Поронино приехал какой-то известный русский «социал» и поселился в Белом Дунайце, в доме Терезы Скупень.

Вскоре он пришел на почту сам. «Их бин Владимир Ульянов», — представился он при первой встрече. Радкевич снял с полки солидную пачку газет и писем, было даже два денежных перевода. С этого дня Ульянов стал постоянным клиентом почтовой конторы.

Он приходил два раза в день, утром и после обеда, сразу после доставки почты с краковского поезда. В конторе у него была специальная полка, так как вся его переписка адресовалась до востребования.

«Дорога каждый день на почту да на вокзал», «Газет имеем много, и работать можно», — писал Ленин из Поронина своей сестре.

Напротив почтовой конторы, рядом с домом Станислава Галицы, в течение многих лет лежали бревна, на которых частенько сидел Владимир Ильич, поджидая почту; здесь же он просматривал газеты, читал на скорую руку самые важные статьи, делился новостями с товарищами, которых возле него всегда бывало немало. Иногда же, особенно в жаркие дни, он сидел на скамейке в саду почты.

Случалось, что Ленин выезжал на некоторое время из Поронина (в Берн, где лечилась его жена, в Вену или Лейпциг, чтобы выступить там с докладом) — тогда он присылал на почту записку с просьбой сохранить письма и газеты до его возвращения. За несколько дней корреспонденции собиралось столько, что ее укладывали прямо на полу, так как на полке она не помещалась. Когда Ленин возвращался и являлся в контору, писем и газет было так много, что ему помогали нести товарищи.

Личность этого нового и необычного посетителя заинтересовала и жену Радкевича — Мечиславу, которая частенько помогала мужу в работе, а порой даже замещала его.

— Кто же такой, этот пан Ульянов? — спросила как-то она.

— О, это известный русский социалист.

— Показал бы мне его как-нибудь.

— Пожалуйста, как только придет...

На следующий день Радкевич показал жене через окно Ленина, который шел с группой товарищей:

— Вон тот, что посреди, с бородкой, в панаме.

Впоследствии Мечислава Радкевич, выдавая Ленину почту, не раз имела возможность с ним поговорить. Она хорошо помнит и его внешность, и даже то, как он одевался.

— Пан Ульянов, — рассказывает она, — был среднего роста, одевался необычайно аккуратно и носил темный костюм. На лице у него всегда была улыбка. Лицо было продолговатым, восточного типа, с чуть-чуть косым разрезом глаз. Высокий лоб казался еще больше из-за появляющейся лысинки. Вся внешность Ленина была необыкновенно приятной, разговаривал он просто, вежливо, а в глазах его светилась какая-то доброта...

В доме, где помещалась почта, большевики-эмигранты намеревались оборудовать типографию, чтобы печатать в ней революционные материалы для агитации в России. Они выбрали укромную комнатушку на чердаке, договорились с Мечиславой Радкевич и даже заплатили ей за два месяца вперед. К сожалению, Мечислава Радкевич кому-то об этом рассказала, слух дошел до местного жандарма, который запретил использовать служебное помещение императорско-королевской почты для нужд политических эмигрантов.

Радкевичи частенько видели Ленина в Поронине и с Надеждой Константиновной Крупской, когда. они гуляли или шли за покупками. В руках у Ленина тогда бывала небольшая продолговатая сумка, в которую складывали продукты. У Крупской было красивое, ласковое лицо и длинные косы. Она любила носить скромные полотняные платья, украшенные русской вышивкой. Ходили они медленно, так как Крупская была еще очень слабой после перенесенной болезни и операции.

— Пана Ульянова, — вспоминает Радкевич, — я не раз встречал и на железнодорожной станции разговаривающим с гуралями и туристами. Частенько он беседовал с местным лавочником Эмилем Сингером. Пан Ульянов интересовался жизнью поронинских крестьян и их повседневными, будничными делами.

В письмах Ленина к родным мы находим отзвуки этих бесед. Он писал, например, сестре о тех впечатлениях, какие произвели на него Поронино и его жители.

«Население, — писал Ленин, — польские крестьяне «гурали» (горные жители), с которыми я объясняюсь на невероятно ломаном языке, из которого знаю пять слов, а остальные коверкаю русские. Надя говорит мало-мало и читает по-польски.

Деревня — типа почти русского. Соломенные крыши, нищета. Босые бабы и дети. Мужики ходят в костюме гуралей — белые суконные штаны и такие же накидки, — полуплащи, полукуртки».

Ленин восхищался красотой Татр. «Место здесь чудесное, — писал он сестре. — Воздух превосходный — высота около 700 метров...» «Осенью в Татрах (горы, около которых мы живем в Поронине) чудесно — по крайней мере в прошлом году осень после дождливого лета была прелестная». «Места хорошие, — писал Ленин Горькому. — Здоровые. Высота около 700 метров. А что, не думаете ли прокатиться?»

Находил Ленин время и на другие развлечения. Он любил хорошую шутку, веселый, радостный смех. На веранде дома Гута Мостового, где жили большевики-эмигранты, довольно часто раздавались Звуки гармоники, наигрывающей русские песни. Устраивались там и танцы. Там частенько бывал и Владимир Ильич.

Но Мечислава Радкевич больше помнит Ленина, погруженного в раздумье. Однажды она видела его и очень расстроенным. Это было, как ей кажется, в первые дни после объявления войны 1914 года. Она подала Ленину какую-то телеграмму. Он быстро вскрыл ее и пробежал глазами. Женщина видела, как он побледнел. Ленин выбежал из конторы на улицу, где его поджидали товарищи, и принялся перечитывать им текст телеграммы. Содержание этой телеграммы Мечислава Радкевич, к сожалению, не помнит.

Но по другим источникам — из воспоминаний доктора Багоцкого, мы знаем, что тогда из полученной почты Ленин узнал, что 4 августа 1914 года немецкие социал-демократы проголосовали в парламенте за военный бюджет и тем самым поддержали империалистическую войну. Возмущению Ленина не было границ. Именно тут, перед поронинской почтой, Ленин сказал товарищам: «Это конец II Интернационала. С сегодняшнего дня я перестаю быть социал-демократом и становлюсь коммунистом».

* * *

Прошло несколько лет, и вот в 1919 или 1920 году Радкевич показал жене газету с портретом Ленина.

— Угадай, кто это?

— То есть как это кто, это же наш пан Ульянов! Но почему тут подписано Ленин?

— Видишь ли, пан Ульянов стал теперь Лениным, — поспешил объяснить ей муж.

 

Эгон Эрвин Киш

МЕБЛИРОВАННАЯ КОМНАТА ЛЕНИНА

В Цюрихе, между домом, носящим надпись, что в  нем родился Готфрид Келлер, и памятником  Карла Великого в готическом стиле жил Ленин в годы своей швейцарской эмиграции.

Улица Шпигельгассе вьется то вверх, то в сторону; она такая узенькая, что даже ручной тележке не протиснуться через нее. Сначала кажется, что вот-вот она заберется ввысь, на гору Цюрихберг, но на полпути она спускается вниз, не открывая перед окнами ее домиков вида на волны озера Лимат, на его зеркальную бесконечность и иссиня-зеленые леса в горах. Никакие туристы, никакие путешественники, ищущие удовольствия, здесь не живут. Здесь ютятся мелкие ремесленники и рабочие. Здесь жил Владимир Ильич Ульянов, которого товарищи по фракции уважали, а противники ненавидели за его последовательность и непримиримость, называя его утопистом, фантазером, занимающимся обдумыванием всех деталей диктатуры пролетариата, как будто Романовы, в угоду этому эмигранту, готовы будут покинуть свой трон и очистить Кремль для жильца какого-то цюрихского сапожника.

Да, господин Каммерер — сапожник. Я познакомился с ним, когда зашел в его мастерскую на улице Шпигельгассе, чтобы починить свои сапоги. Он оценил свою работу в 80 сантимов. Я снял сапоги, он стал натягивать их на колодку. Завязался разговор, который легко можно было перевести на квартиранта, жившего у него в доме около сапожной мастерской, на Шпигельгассе, 14, наверху, во втором этаже, в течение полутора лет, от начала 1916 до апреля 1917 года. Господин Каммерер готовился тогда переехать на новую квартиру по Кульманштрассе, где резервировал маленькую комнату для господина и госпожи Ульяновых.

Но, к сожалению, ничего из этого не вышло, — сказал сапожник: — 8 апреля 1917 года Ульянов заявил, что он должен немедленно уехать. Я ему сказал: «Почему вы хотите сейчас уехать? Ведь за комнату уплачено до 1 мая». Он мне на это возразил, что у него срочные дела в России. Ну, я покачал головой: ведь, согласитесь, не шутка потерять деньги за полмесяца квартирной платы, особенно когда лишние деньги не водятся, как это было у Ульянова. Какой был квартирант этот Ульянов! Боже мой, я был им очень доволен. Платил мне 28 франков в месяц за комнату, это было достаточно во время войны, теперь это стоило бы дороже — 35—40 франков по меньшей мере. С ним хлопот было очень мало. Они пользовались кухней, госпожа Ульянова варила обед, и постоянно они пили чай. День-деньской Ульянов сидел за столом, читал книги и газеты и до поздней ночи писал. Боже мой, сколько книг и газет он получал! Видите, этот угол каждый день был полон книг и газет, а Ульянов их сам забирал, чтобы почтальону не нужно было так часто подыматься наверх. Некоторые письма были адресованы на имя Ленина. Я спросил госпожу Ульянову, что бы это означало. Она мне объяснила: «Мы — русские эмигранты, а это литературное имя». «Хорошо, — сказал я, — это меня не касается. Вы в полиции заявлены, а остальное меня не интересует». — Господин Каммерер стоит на табуретке, бьет молотком по каблуку моего сапога, а возле него сидит его младший сын и действует шилом. — После их отъезда я сжег уйму газет и печатных изданий, не мог я их взять с собой в новую квартиру. Клянусь вам, в голову мне никогда не приходило, что он в России станет таким большим человеком.

На прощанье я ему пожелал счастья и сказал: «Надеюсь, в России вам не придется так много работать, как здесь, господин Ульянов». Он ответил задумчиво: «Я думаю, господин Каммерер, что в Петрограде у меня будет еще больше работы». — «Ну, — сказал я, — ведь больше писать, чем здесь, вы не сможете. Найдете ли вы сразу комнату в России? Там же большая жилищная нужда». — «Комнату я во всяком случае получу, — ответил мне Ульянов, — но будет ли там так тихо, как у вас, господин Каммерер, этого я еще не знаю». Немедленно после этого он уехал.

В подкрепление своих слов господин Каммерер ударяет молотком по заплатке, которая будет украшать мой сапог, берет деньги, и, пока я надеваю сапог, он показывает на соседний дом:

— Вот наверху окно, там комната, которую занимал Ульянов. Сейчас там живет обойщик Штокер.

Обвалившаяся штукатурка на фасаде, внизу — трактир «Цум Якобсбруннен», крутая деревянная лестница. Госпожа Штокер ведет меня в комнату, которую господин Каммерер сдавал Ленину. Комната с низеньким потолком, поднятая вверх рука касается потолка; комнатка — три метра в ширину, почти четыре — пять метров в длину, направо у двери железная печка с трубой, тянущейся по всей комнате. Около окна в деревянной обшивке стены комод. Широкая кровать и священные картины на стенах — собственность новых жильцов. Все же расположение мебели вряд ли было другим и раньше. Там, где стоит стол, всегда должен был стоять стол, больше негде его поставить. Да, в этой ветхой комнатке бедняков, оплачиваемой 28 франками в месяц, стоял стол, за которым сидел в сумрачном свете узенькой улицы великий эмигрант.