Антонин Запотоцкий

ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЕНИНЕ

Антонин Запотоцкий (1884—1957) — видный деятель чехословацкого рабочего движения, президент народно-демократической Чехословацкой Республики. Член Коммунистической партии Чехословакии и ее ЦК с момента образования. Участник II, IV, VI и VII конгрессов Коминтерна.

Это было после первой мировой войны, летом 1920 года. Европа еще сотрясалась от революционных бурь, вызванных войной. На развалинах распавшихся государств создавались и формировались новые государства. На месте старой царской России, на одной шестой частей света, вырастала Советская Социалистическая Республика. Распадалась и старая Австро-Венгрия, а на ее территории вырастали новые государства. Между ними была и Чехословакия. Новые государства не только создавались, но и искали для себя новых форм. Эти попеки часто были предметом многочисленных дебатов и борьбы. В этой борьбе сталкивались не только отдельные политические партии, но и целые классы общества. Новое рождалось и росло, старое разрушалось. Поэтому в Европе было неспокойно. Неспокойно было в России, неспокойно было у нас.

В Москве был созван Всемирный конгресс III Коммунистического Интернационала. Я был послан на конгресс как делегат левой оппозиции, которая образовалась в недрах социал-демократической партии Чехословакии. Наиболее сильной была оппозиция в Кладио. Красное Кладио и послало меня на конгресс. Я поехал. Тогда это был нелегкий путь. В Польше была война...

Нужно было ехать через Германию. Из Германии — пароходом в эстонский Ревель, оттуда — в латышскую Ригу. Из Риги — в Петроград и Москву. Всюду остановки и препятствия. Наконец, я добрался до Москвы, но со значительным опозданием. Конгресс был уже открыт. Заседания проходили в Андреевском зале Кремля в Москве.

Был перерыв заседания, когда я вошел в зал, и здесь я впервые увидел Ленина. На ступеньках трибуны президиума сидел небольшой, на первый взгляд ничем не примечательный человек. На его коленях лежал раскрытый блокнот, в который он быстро что-то записывал. Я остановился, как останавливались многие делегаты. Никто не осмеливался ему помешать. Так вот он — Ленин! Вот тот, чье имя в последние три года так пугает капиталистическую Европу.

Пугает по праву. Только теперь это обнаруживается со всей ясностью. Но если Ленин при жизни наводил страх на капиталистов, то еще больше он пугает их сейчас! Ленин умер, а ленинизм живет. Правильное понимание Ленина и ленинизма означало конец капиталистического строя во многих странах и привело трудящийся народ на путь свободы и социализма.

В 1920 году многие этому еще не верили. Не верили, быть может, и многие из тех, кто в перерывах заседаний конгресса Коммунистического Интернационала стоял перед Лениным, сидевшим на ступеньках трибуны. Не верили многие из тех, кто принял участие в конгрессе и с которыми Ленин с ораторской трибуны дискутировал и полемизировал по своим заметкам, сделанным в блокноте. И среди нескольких моих товарищей, делегатов из Чехословакии, как оказалось позднее, были неверящие. Но поверили миллионы трудящихся. И они не только поверили, но и действовали так, как учил Ленин. Тогда, на конгрессе Коммунистического Интернационала, после первой встречи с Лениным, я прочно встал в ряды верящих. Никогда я об этом не жалел.

На конгрессе я имел возможность лично говорить с товарищем Лениным.

В один из июньских дней я пришел в гостиницу, и мне сообщили, что я должен идти в Кремль к товарищу Ленину, который пригласил к себе чешских делегатов. Это приглашение вызвало волнение. Мы, чехословацкие делегаты, вдруг стали объектом внимания. Многие делегаты других стран, несомненно, завидовали нам. А я растерялся. Как и о чем буду я говорить с Лениным? Я, рядовой работник социал-демократической партии из угольного Кладио! Да и что вообще может интересовать Ленина в нашей маленькой Чехословакии?

Так думал я даже в прихожей рабочего кабинета Ленина. Однако все мои опасения оказались напрасными. Ленин знал о нас многое.

Прежде всего оказалось, что он понимает чешскую речь. И мы тоже понимали русский язык, хотя говорить не умели. Выяснилось, что переводчик не нужен. Ленин знал Прагу. Он был там на нелегальной конференции русской большевистской партии в 1912 году.

Беседу он начал вопросом, который наверняка ни одного чеха не привел бы в замешательство. Он спросил, едят ли еще в Чехии кнедлики со сливами. Он помнил об этом любимом чешском блюде еще со времени своего пребывания в Праге. Само собой разумеется, что после такого вступления беседа протекала совершенно по-дружески даже тогда, когда мы касались политических вопросов. Ленин интересовался Чехословакией. На большой карте он с наших слов очертил синим карандашом ее новые границы. Разговор перешел на Подкарпатскую Русь, затем его заинтересовало наше отношение к Венгрии (это было после падения Венгерской коммуны); был поднят целый ряд других политических вопросов. Особенно интересовался товарищ Ленин венгерской проблемой. Он хотел иметь как можно более подробную информацию о ней. При этом он очень интересно объяснил свое внимание к проблемам Венгрии:

«У нас здесь много товарищей из венгерской эмиграции. Но я хочу знать ваше мнение. Я слишком хорошо — по собственному опыту — знаю, что эмигранты очень часто изображают отношения в своей стране такими, какими они их желали бы видеть, но не такими, какими они в действительности являются».

Вот так говорил Ленин. Просто, понятно, но в каждой фразе ты чувствовал большую правду, жизненный опыт и необычные знания. Благодаря этой убеждающей силе, исходящей из внутренней правды, Ленин и ленинизм победили.

Победили на одной шестой части света и совершают свое триумфальное шествие в другие части света.

Ленин умер — ленинизм будет вечно жить, и с ним — живое воспоминание о товарище Ленине.

 

Уильям Галлахер

ЛЕНИН

Уильям Галлахер (род. 1881) — старейший деятель английского рабочего движения, один из основателей и руководителей Коммунистической партии Англии. В 1920 году на II конгрессе Коминтерна в Москве представлял движение фабрично-заводских старост Англии. Беседы с В. И. Лениным помогли ему преодолеть левосектантские ошибки. В 1921 году Галлахер вступил в Коммунистическую партию Англии.

В 1920 году товарищи в Глазго, связанные с клайдским рабочим комитетом (движение фабричных старост), делегировали меня на II конгресс Коминтерна.

В то время мы были «левыми» сектантами и не хотели участвовать в происходившей между английской социалистической партией и социалистической рабочей партией дискуссии по вопросу об образовании коммунистической партии в Англии. Мы имели в виду организовать в1 Шотландии «чисто» коммунистическую партию, которая не имела бы ничего общего ни с лейбористской партией, ни с парламентской деятельностью.

Так как у меня не было паспорта и мало шансов на его получение, то я отправился в Ньюкасл, где спустя неделю ухитрился при содействии одного норвежского товарища, пароходного кочегара, пробраться на пароход и отплыть в Берген. Из Бергена я поехал в Вардзе, а оттуда через Мурманск в Петроград.

Когда я приехал туда, конгресс, начавшийся в Петрограде, уже был переведен в Москву.

В Смольном меня поместили в удобной комнате и стали разыскивать мне переводчика. Я сел писать письма, но г. это время пришел один из товарищей и дал мне только что выпущенную на английском языке книжку «Детская болезнь «левизны» в коммунизме». Я стал ее просматривать между делом, но, когда дошел до главы об Англии и увидел, что там говорится обо мне, я просто подскочил. Уезжая из Глазго, я был уверен, что наша враждебная позиция по отношению к лейбористской партии и нежелание участвовать в парламенте настолько разумны, настолько неуязвимы, что мне оставалось выдвинуть лишь несколько хорошо обдуманных доводов, чтобы положить на обе лопатки английскую социалистическую партию имеете с социалистической рабочей партией. Я был просто потрясен, увидев, что не успел я еще попасть на конгресс, как карточный домик, который я строил, рассыпался до основания. Но тогда все вопросы, поставленные Лениным, для меня еще далеко не были выяснены, что и сказалось вслед за тем в моих выступлениях на конгрессе.

В Москву я попал в субботу в полдень и оказался в гостинице как раз вовремя, чтобы поспеть на субботник. Я проработал до восьми часов вечера, складывая чугунные болванки в какой-то литейной.

В понедельник я вместе с другими делегатами отправился в Кремль, где впервые очутился на конгрессе Коминтерна.

В зале стояли, беседуя, группы делегатов.

Мы прошли в боковое помещение, где делегаты пили чай, писали и готовились к выступлениям. Меня познакомили с делегатами из разных стран, а затем я попал в одну из групп, и кто-то шепнул мне:

— Это товарищ Ленин.

Я протянул руку и сказал:

— Хелло!

Это было все, что я мог произнести.

Когда Ленину сказали, что я товарищ Галлахер из Глазго, он с улыбкой приветствовал меня:

— Мы рады вас видеть на нашем конгрессе.

Я сказал, что я счастлив быть здесь, и мы продолжали говорить о других вещах. Я думал: «Боже мой, везде война, всякие внутренние и внешние проблемы, которые кажутся почти неразрешимыми, а вот этот товарищ непоколебимо уверен, что большевики добьются победы».

Ленин шутил и смеялся с товарищами и иногда, когда я что-нибудь говорил, как-то странно на меня поглядывал. Потом я узнал, что это объяснялось моим своеобразным английским произношением: ему трудно было попять меня.

Я сразу почувствовал, что беседую не с недоступным «великим человеком», окруженным атмосферой надменности, а с Лениным, великим партийцем, у которого для каждого пролетарского бойца была теплая улыбка и находились дружеские слова.

Когда я вступил в спор о политической и профсоюзной резолюции, мне здорово досталось. Некоторые из моих «наилучших» аргументов были очень легко разбиты. Оппоненты не упускали возможности вставить острую реплику во время моего выступления. Разумеется, я огрызался, и спор разгорался все сильнее. Чувствуя, что почва ускользает у меня таз-под ног, я пришел в очень дурное расположение духа. Но Ленин, ведя непримиримую принципиальную критику моих установок, каждый раз пользовался случаем помочь мне, сказать что-нибудь такое, что значительно облегчило бы трудное положение, в которое меня завели мои ошибочные взгляды.

На заседаниях Ленин неоднократно присылал мне записочки, разъясняя в нескольких словах тот или иной вопрос.

После заседания я обычно рвал свои записки и вместе с ними записки Ленина. Теперь мне это кажется невероятным, а тогда как-то об этом не думалось. К концу работ политической комиссии, когда я очень резко высказался об английской социалистической партии и о социалистической рабочей партии, Ленин передал мне записку, в которой дал очень краткую и едкую оценку этих групп. Вечером я по секрету сказал одному—двум товарищам, что Ленин прислал мне такую записку об АСП и СРП1 и что, если бы они ее увидели, у них бы глаза на лоб вылезли.

— Где она? — спросил один из них.

— Я ее разорвал, — равнодушно ответил я.

— Что? Вы разорвали записку, написанную рукой Ленина? — У него дух захватило.

— Я многие из них разорвал, — ответил я, — но они носили личный характер, и я не думаю, что он хотел бы, чтобы я их сохранил»

Два дня спустя в политической комиссии в самый разгар спора, как раз когда я выступал, кто-то упомянул о «Детской болезни».

— Да, — сказал я, — я читал ее, но я — не дитя. Хорошо вам обращаться со мной, как с ребенком, и щелкать меня заглазно. Но теперь я здесь, и я вам покажу, что я не новичок.

Эта последняя фраза привлекла внимание Ленина, и через некоторое время, когда Виллиям Пол был в России, Ленин повторил ее в разговоре с ним с вполне приличным шотландским акцентом. Когда я потом сел на свое место, он прислал мне записку:

«Когда я писал свою книжку, я еще вас не знал».

Как на пленарных заседаниях, так и на заседаниях политической комиссии Ленин, настойчиво проводя свою политическую линию, всячески помогал мне и другим товарищам разбираться в политических вопросах.

Однако самой значительной для меня была беседа с Лениным у него на дому. Ленин усадил меня, и мы стали говорить о строительстве партии, о ее роли в руководстве революционной борьбой. До сих пор я ни разу особенно не задумывался о партии, но теперь начал по-настоящему понимать, какой должна быть коммунистическая партия.

Ленин решительно восставал против создания отдельной партии в Шотландии.

— Вам придется, — сказал он, — работать в только что образовавшейся партии в Англии.

Я возражал: я не могу работать с тем-то и тем-то.

— Если для вас революция превыше всего, — сказал оп, — то у вас не будет никаких затруднений. Для революции вы будете работать с кем угодно, хотя бы до поры, до времени. Но если вы начинаете с того, что не хотите ни с кем работать, вместо того чтобы влиться в их ряды и бороться за дело революции, то вы ничего не добьетесь. Идите в партию и боритесь за линию Коминтерна, и тогда Коммунистический Интернационал поддержит вас своим авторитетом.

На всем протяжении нашей беседы пролетарская революция была единственной живой, трепещущей темой во всем, что он говорил.

Никогда я не слыхал ничего подобного. Думая о

Ленине, я не мог думать ни о чем, кроме революции и необходимости двигать ее вперед, чего бы это ни стоило. По-моему, это было основное качество великого ленинского гения: он никогда не думал о себе, он был живым воплощением борьбы, и, где бы он ни оказывался, он всюду приносил с собой вдохновение своей великой убежденности.

Таково последнее воспоминание, которое я сохранил о нашем великом Ленине.

Примечания:

1 АСП — английская социалистическая партия; СРП — социалистическая рабочая партия.

 

Крум Кюлявков

МОЕ САМОЕ СВЕТЛОЕ ВОСПОМИНАНИЕ

Болгарский писатель Крум Кюлявков, член Болгарской коммунистической партии, в 1921 году был делегатом III конгресса Коминтерна.

В 1921 году в Москве состоялся III конгресс Коминтерна. Болгарская делегация возглавлялась товарищами Георгием Димитровым и Василием Коларовым... Как член нашей делегации, я имел большое счастье не только видеть великого Ленина, но и разговаривать с ним и рисовать его с натуры.

Открытие конгресса состоялось в Большом театре. Гостиница, в которой остановилась наша делегация, была недалеко от театра, и в назначенное время мы отправились на конгресс пешком. Выйдя на площадь, мы заметили, что за нами следом идет довольно большая группа детей. Чем мы заслужили такое внимание? Скоро все стало ясно. Последними шли я и Пенчо Дворянов. Дети не спускали глаз именно с Пенчо. Оказалось, что их любопытство было возбуждено покроем карловских шаровар, которые носил Пенчо...

После окончания торжественной части на сцене появился Шаляпин в сопровождении пианиста, который был ему едва по пояс; от этого фигура Шаляпина казалась еще больше. Шаляпин спел несколько песен и закончил выступление «Дубинушкой». Зал загремел бурными аплодисментами, когда он вместо припева «Эх, дубинушка, ухнем! Эх, зеленая, сама пойдет!» запел:

Эх, дубинушка, ухнем!

Эх, советская, сама пойдет!..

На другой день начались рабочие заседания конгресса. В зале, где он проходил, впервые встретились делегаты разных стран, до того знавшие друг друга только по именам. Советские товарищи отнеслись к иностранным делегатам с большим интересом. В свободное время, в перерывах между заседаниями, они подсаживались к нам пли же вместе с нами прогуливались в кулуарах, ведя оживленные разговоры. Но еще большим был интерес иностранных делегатов к крупным деятелям и героям Октябрьской революции. Здесь были люди, имена которых прогремели на весь мир, и в первую очередь имя Ленина.

Но Ленина на конгрессе все еще не было. Он явился, если не ошибаюсь, только на восьмое заседание. При его появлении зал загрохотал от аплодисментов и оваций. Все делегаты стоя с энтузиазмом приветствовали великого учителя и вождя, гения революции, который озарил человечество ярким светом своей глубокой марксистской мысли. Скромный и спокойный, он сразу же сел за стол л деловито стал рыться в своей папке, наклонив голову и уже не поднимая ее, — казалось, он хотел сказать: давайте оставим это, есть дела и поважней.

В это время с трибуны говорили итальянские делегаты. В их делегации были не только коммунисты, безоговорочно присоединившиеся к программе III Интернационала и которыми здесь руководил Дженнари1, но и последователи Серрати2, представителем которых был Лаццари. Серратисты не соглашались с некоторыми пунктами программы III Интернационала. Чтобы убедить их в правоте этой программы и помочь Итальянской Компартии ликвидировать кризис, в Италию был послан в 1920 году Христо Кабакчиев3. Вот почему все стремились услышать, что сейчас скажет представитель серратистов, который только начал свое выступление, когда вошел Ленин.

Уже пожилой человек, оратор старой школы, Лаццари говорил темпераментно, преувеличенно жестикулируя и оборачиваясь во все стороны. Когда он закончил, все приготовились слушать перевод. Сейчас вы надеваете наушники и втыкаете вилку в ту розетку, над которой стоит надпись на вашем родном языке или языке, перевод на который вы хотели бы слушать. Тогда же перевод делался так: после окончания речи переводчики расходились по четырем углам зала и там переводили речь на русский, французский, немецкий и. английский языки. Каждый отправлялся в тот или иной угол, в зависимости от того, какой язык он понимал.

Мы, естественно, отправились в угол, где давался русский перевод. Переводил, кажется, Луначарский... Заслушавшись переводом, я не заметил, как кто-то стал рядом со мной, плотно прижавшись к моему левому плечу. Оборачиваюсь — Ленин! Казалось, мое плечо обдало жаром. Какое счастье! Я всматривался в его лицо, которое было совсем близко от моего, чувствовал его дыхание, видел едва заметные мелкие ямочки на его лице, вглядывался в цвет лица и волос, стараясь запомнить все как можно лучше...

Ленин продолжал слушать, время от времени что-то записывая в свою записную книжку. Лицо его теперь было спокойно, искренне и добродушно. Я продолжал его разглядывать и думал: какая человечность исходит от него! Гений, который настолько же велик, насколько прост и прекрасен. Так прост и мил, с такой обаятельной силой тебя притягивает, что ты не можешь глаз от него оторвать.

Когда переводчик закончил и делегаты стали расходиться и усаживаться, Ленин внезапно обернулся ко мне:

— А вы почему так загляделись на меня, товарищ?

— Извините, товарищ Ленин, — ответил я, немного смущенный этим неожиданным обращением, — но я художник. Наверно, буду когда-нибудь вас рисовать.

— А, вы, значит, художник? А откуда вы?

— Из Болгарии.

— А много там наших художников?

— Да, есть.

Здесь в смущении я, понятно, немного преувеличил. Тогда в Болгарии наших художников-коммунистов можно было перечесть по пальцам. Но все же они были.

Около нас собралось несколько человек — репортеры и художники. Они, как и я, жадно и с любопытством внимательно вглядывались в лицо Ленина.

— Товарищ Ленин, уделите нам немного времени, — попросил кто-то.

Ленин посмотрел на нас, захватил пальцами свою жилетку и кивнул головой.

— Ну, ну... Пойдемте.

Мы последовали за ним. В одной маленькой комнате было только несколько делегатов. Ленин сел на стул и, вынув блокнот из кармана, обменялся несколькими словами с одним журналистом, французом. Рисовали мы его три или четыре минуты — точно не помню. Кто-то сказал, что его зовут к телефону. Он ушел и больше уже не вернулся. К тому же перерыв закончился и начиналось заседание.

Первым слово получил Дженнари. Когда он кончил, Ленин поднялся на трибуну. Он отвечал Лаццари. И даже не отвечал, а скорее спрашивал. Вопросы сыпались один за другим, как пули из пулеметной ленты. Лаццари все чаще и чаще вынимал свой носовой платок и вытирал взмокшую шею. Теперь Ленин был уже совершенно другим. Его лицо было напряженно, вдохновенно, целеустремленно.

Другой раз мы были свидетелями интересной сцены. Ленин вошел и сразу же отправился к столу президиума. Но слова оратора, говорившего в то время, показались ему столь интересными, что он, не тратя времени на то, чтобы обойти колонну и попасть в президиум, присел на нижнюю ступеньку возвышения (на котором находился президиум) и быстро стал что-то записывать в свой блокнот. Этот интересный- момент засняло много фотографов, многие художники сделали наброски. Одним из самых деятельных художников, сделавших тогда много рисунков, был Бродский.

Глубоко врезался мне в память и другой случай.

Время нашего пребывания в России было тревожным. Врангель еще не был сброшен в море. То тут, то там вспыхивали очаги контрреволюции. Москва была начеку.

Она выглядела безлюдной, потому что люди были на фронте, на ответственных и угрожаемых участках необъятной страны, но око Москвы было бдительно. Студенческие общежития тогда были похожи на казармы. Часто среди ночи студенты брались за свои винтовки, и в окно нашей гостиницы я слышал шум их быстрых шагов, затихавших где-то в направлении Кузнецкого моста.

В связи с отсутствием рабочих рук возникли тогда так называемые субботники.

Каждую субботу свободные граждане отправлялись на бесплатную работу (нечто подобное трудовым дням у нас), помогая молодому пролетарскому государству справляться с трудностями.

Делегаты конгресса также захотели принять участие в этих субботниках. И в одну из суббот, построившись в колонны, с песнями и маршами, мы отправились к указанному нам объекту. Это был Александровский вокзал, где нужно было выгрузить из вагонов и рассортировать балки.

Мы прибыли на вокзал. Перед нами стояли длинные вереницы вагонов, груженных балками и другими материалами, — целые товарные составы, разгружать которые было некому. Распределившись по два человека на каждый вагон, мы должны были сгрузить балки из вагонов, а затем сложить их в штабеля.

Разгрузка одного из таких вагонов досталась мне и товарищу Георгию Димитрову. Работа началась. Снимаем балки и осторожно кладем их в сторону. Вначале все шло хорошо: мы одновременно подхватывали балки и одновременно клали их на определенное место. Но к середине работы — уже когда вагон был почти наполовину разгружен — случилась небольшая неприятность. Одна из балок оказалась очень толстой и тяжелой. Товарищ Димитров, который был тогда в расцвете своих сил, как человек здоровее и сильнее меня, удержал балку, а я ее выпустил. Конец балки придавил мне ступню ноги, и я скорчился от боли. Удар был не очень сильным, но советские товарищи сразу же отправили меня в Кремлевскую больницу, где мне сделали компресс и уложили в постель.

Через несколько часов после этого ко мне подошла сестра, улыбнулась и сказала:

— А знаете, кто интересуется вами? Только что спрашивал Владимир Ильич. Он узнал, что один из иностранных делегатов ушибся при разгрузке балок на Александровском вокзале, и спрашивал о его здоровье.

Забывается ли такое? Очень трудно представить себе, как нашел Ленин время заниматься такими мелочами.

Эти отдельные моменты из жизни самой светлой личности в истории человечества глубоко врезались в мою память.

Примечания:

1 Дженнари Эджидио (род. 1879) — итальянский коммунист, профессор математики. Неоднократно избирался членом Исполкома Коминтерна.

2 Серрати Джачинто Менотти (1872—1926) — видный представитель итальянского социалистического движения. Его реформистские ошибки подверглись резкой критике В. И. Ленина. В 1924 году Серрати со своей группой вступил в Коммунистическую партию Италии и активно работал в ее рядах до конца жизни.

3 Кабакчиев Христо Стефанов (1878—1940) — видный деятель болгарского и международного рабочего движения. В 1921 году как представитель Исполкома Коминтерна выступал с докладом на съезде Итальянской социалистической партии в Ливорно и участвовал в основании Коммунистической партии Италии.

 

Поль Вайян-Кутюрье

ЛЕНИН

Поль Вайян-Кутюрье (1892—1937)—видный деятель французского рабочего движения, один из основателей Коммунистической партии Франции, писатель, поэт и публицист. С 1921 года член ЦК, а затем член Политбюро ЦК Компартии Франции. Был де- легатом III конгресса Коминтерна.

Коротки неизгладимые минуты, проведенные мною  с Лениным. С тех пор, как его нет с нами, я жадно роюсь в своей памяти, чтобы восстановить мельчайшие подробности этих драгоценных мгновений. И когда открываю его книги, погружаюсь в его учение, идеи, слова, я сразу вновь нахожу живого Ильича, с его глазами, улыбкой и жестами...

Это было в 1921 году. Год после вступления французской партии в Коминтерн. Через развалины Европы мы пришли к созидающему пролетариату СССР.

Ямбург, Кронштадт, Петроград зияли еще тысячами открытых ран. Уже тогда мы были поражены до глубины души встречей с этими легионами людей, пионерами новой жизни, солдатами разрушения и возрождения, войны и строительства.

Поставили ногу на советскую землю и сразу почувствовали себя физически освобожденными от западноевропейского капитализма. Мы почувствовали себя перерожденными, но до крайности идеологически слабыми и беспомощными. Русская партия. Вот это партия! А мы, французы, мы все еще возимся с фроссарами1. Под тяжестью этих мелких буржуа нашей партии до последнего времени некогда было заняться воспитанием масс, партия погрязла в мелкобуржуазной тине.

Не скрываю, что некоторые из нас и я лично, увлекаемые нашей ненавистью к правым, делали и говорили глупости.

Помню, как во время заседания французской секции я подошел к Ленину.

— Вы левый? Ну-ну, не так страшно.

Он сразу же увидел меня насквозь и любящей рукой поставил на место. Никогда я не встречал такого человека. Мы с ним после этого говорили о многих вещах при случайных встречах: о крестьянах, о французской революции, о Парижской Коммуне.

Владимир Ильич был и остался олицетворением беспрерывного действия и в то же время марксистом с головы до ног. Соприкосновение с ним производило на сознание впечатление вихря, ворвавшегося в душную комнату; оно освежало загруженный предрассудками и формальными доктринами мозг.

Нарисовать Ленина до сего времени не удалось; черты его лица были до того насыщены внутренним содержанием его образа, что передать это карандашом почти невозможно. Внешне широколицый, скуластый, с редкой бородкой, крупным носом, постоянной лукавой улыбкой на губах и в глазах, с руками в карманах. Несравненное добродушие, прямота, спокойствие, железная логика, культура и знания энциклопедиста.

У этого гиганта мысли и воли не могло быть места душевным драмам. Твердая уверенность в правоте своего дела, ни одного колебания, отклонения от раз намеченной цели.

Ленин-интеллигент умел мыслить, как рабочий. Ленин-оратор говорил без фраз и трескотни. Человек, потрясший весь мир, в чьем сознании беспрерывно переваривалось все, чем жил и дышал этот мир, этот человек сохранил в себе до конца сознательной жизни удивительную способность чувствовать и мыслить, как китайский кули, как носильщик-негр. Угнетенный аннамит2, индус были ему так же понятны, были такой же открытой книгой, как ленинградский металлист, как парижский текстильщик, как шахтер из Новой Виргинии. Ленин — это законченный тип нового человека; он являлся для нас прообразом будущего.

Таким предстал передо мной Владимир Ильич с первых дней моей встречи с ним.

Примечания:

1 Фроссар Луи — французский политический деятель, ренегат. После IV конгресса Коминтерна (1922 год) вышел из Коминтерна, изменил делу рабочего класса и стал сотрудничать в буржуазной печати.

2 Аннамит — так раньте называли жителей Вьетнама.

 

Joomla templates by a4joomla