П.В.КОПНИН

ФИЛОСОФСКИЕ ИДЕИ В.И.ЛЕНИНА И ЛОГИКА

В книге излагается учение В. И. Ленина о материалистической диалектике как теории познания и логике; диалектика как наука, совпадение диалектики, логики и теории познания; диалектика как обобщение истории познания; место диалектики в марксистской философии. Автор рассматривает структуру материалистической диалектики, характер взаимоотношения диалектики и формальной логики, место диалектики в изучении мышления, диалектику форм мышления. В заключительной части книги анализируются такие проблемы, как диалектика и процесс научного исследования, логико-гносеологические основы практической реализации знания.

Книга является обобщением и дальнейшим продолжением ранее изданных трудов автора: «Диалектика как логика» (Киев, 1961), «Гипотеза и познание действительности» (Киев, 1962), «Идея как форма мышления» (Киев, 1963) и другие публикации, связанные с разработкой диалектической логики.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

Наука и общественная жизнь в целом ставят перед философией нашего времени множество актуальных задач, среди которых одной из важнейших является совершенствование метода научно-теоретического мышления, т. е. Логики с большой буквы.

Плодотворная разработка логических проблем предполагает изучение истории развития человеческого знания, в частности его современных форм. В качестве отправных посылок, выполняющих функцию метода анализа, выступает философское наследие прошлого, идеи выдающихся мыслителей, среди которых особое место занимает В. И. Ленин.

Концепции В. И. Ленина впитали в себя достижения мировой культуры и послужили исходным пунктом для развития всех областей современного философского знания, в том числе и логики.

Разработка философского наследства В. И. Ленина составляет важнейшую задачу, которую поставила партия перед советскими философами. Наш долг состоит не только в том, чтобы выявить все богатство философского мышления В. И. Ленина, но и развивать ленинские мысли применительно к новым историческим условиям на базе новых достижений общественных и естественных наук.

Ленинское философское наследство весьма многогранно, его разработка предполагает всесторонний подход к нему. Большое значение имеет дальнейшее развитие ленинских положений о диалектике как логике и теории познания марксизма.

Советские философы и философы-марксисты зарубежных стран в последнее время стали больше уделять внимания проблемам диалектической логики, о чем свидетельствуют вышедшие в свет работы (статьи и монографии). От дискуссий о предмете логики и ее отношении к диалектике. они перешли к разработке конкретных вопросов как формальной, так и диалектической логики. Но это еще только начало большой и серьезной работы в этой области. Развитие науки, в частности естествознания, ставит задачу дальнейшей и более углубленной разработки проблем диалектической логики.

Некоторые зарубежные естествоиспытатели и философы считают, что все проблемы, которые ставит современная наука перед философией, могут быть решены путем совершенствования аппарата формальной логики. По их мнению, возник конфликт между современным уровнем естествознания и аппаратом классической, традиционной логики. Создание нового аппарата формальной логики рассматривается как средство для решения всех вопросов, которые ставит естествознание перед философией, всех реальных трудностей, возникающих в науке.

Конечно, совершенствовать аппарат формальной логики необходимо, его развитие способствует прогрессу в науке (достаточно вспомнить значение аппарата математической логики для кибернетики). Аппарат современной формальной логики довольно развит, созданы многочисленные формальные системы исчисления, которые плодотворно работают в науке и технике. Однако совершенствование аппарата формальной логики — это только одна сторона. Развитие современного естествознания неминуемо подводит нас к диалектике, которая является теорией познания и логикой современной науки. Какими способами, с помощью каких форм мышление приходит к результатам, дающим объективную истину,— проблема, которую ставит перед логикой наука. Эта проблема — предмет не формальной логики, а диалектики.

Как бы ни был совершенен аппарат формальной логики, он не может служить научным методом для философского обобщения результатов естествознания. Ученые-естественники ожидают от философов разработки таких актуальных вопросов, как процесс образования и развития научных понятий, принципы построения и развития гипотез, научных теорий, различные методы современного научного мышления, гносеологическая природа эксперимента и его связь с теоретическим мышлением.

Философия оказывает действенную помощь естествоиспытателям не тем, что сама решает специальные вопросы развития науки с какой-то общей, натурфилософской точки зрения. Этот путь связи философии и современного естествознания бесплоден. Философия не должна и не может заменить ни физики, ни биологии, ни какой-либо другой отрасли научного знания. У каждой науки есть свой предмет, свои специфические приемы исследования. Но философия очень поможет всем другим отраслям научного знания, если она будет правильно и своевременно давать ответы на те методологические вопросы, неразрешенность которых мешает естествоиспытателям успешно преодолеть трудности, стоящие на их пути.

Философия учит правильно мыслить, правильно связывать факты природы. Постижение предмета мыслью возможно лишь по законам диалектики, в категориях и формах диалектической логики. Вот почему Ф. Энгельс и В. И. Ленин придавали огромное значение категориям и формам мышления, считая их анализ благодарной и трудной задачей.

Разработка диалектической логики включает создание трудов как по отдельным проблемам, так и по системе диалектической логики в целом. Причем одно предполагает и дополняет другое. Трудно разрабатывать какую-либо проблему, не зная ее места в общей системе; с другой стороны, невозможно выяснить значение той или иной проблемы, ее место в науке, не раскрыв достаточно полно ее содержание.

В данной книге автор пытается соединить эти два способа исследований, а именно, на основе идей В. И. Ленина рассмотреть целую совокупность проблем диалектической логики, одни из которых будут проанализированы более детально, а другие с меньшей полнотой. Большое внимание обращено на вопросы логики, занимавшие видное место в движении философской мысли В. И. Ленина, разработка которых выдвигается ходом развития современного научного познания.

Большое место при анализе проблем диалектической логики будет занимать анализ историко-философского материала. И это вполне закономерно и соответствует методу В. И. Ленина, который подчеркивал связь истории мысли с ее логикой. Без истории философии нельзя выявить содержания ни одного понятия логики, уяснить необходимость его выдвижения и тенденцию дальнейшего развития. Причем в данном случае историко-философский анализ является не просто историческим, но и логическим. Путем изучения историко-философского материала выделяются основные моменты содержания понятий в их взаимной связи. Иной путь трудно было бы найти. Например, вне истории философии трудно, а может быть, просто невозможно, обосновать необходимость идеи как особой формы мышления. Философия выработала это понятие исходя не из конкретного анализа результатов познания какого-либо предмета, а из потребностей объяснения общего хода движения познания к истине. А если это так, то, следовательно, нужно проанализировать не только конкретные результаты научного знания, а и закономерности его развития вообще, что мы и находим в философских системах прошлого, рассматривая их в историко-логической последовательности.

Ф. Энгельс ставил вопрос о необходимости для естествоиспытателя научно-теоретического мышления, которое «...является прирожденным свойством только в виде способности. Эта способность должна быть развита, усовершенствована, а для этого не существует до сих пор никакого иного средства, кроме изучения всей предшествующей философии»*. Исследование формирования и развития понятий философии необходимо для понимания их роли в современном научном мышлении.

При этом анализ движения мысли в истории философии не должен быть изолирован от современной науки, тенденций ее развития и потребностей. Только синтез истории философии и истории науки, включая ее новейшие теоретические построения, может послужить основой для логических обобщений.

Разработка логической проблематики в марксистской философии показала, что ленинские идеи правильно отразили основные тенденции в развитии логики XX столетия.

Автор благодарен всем товарищам, принявшим участие в обсуждении и подготовке книги к печати.

* К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 366.

I ГЛАВА

ЛЕНИНСКОЕ ПОНИМАНИЕ МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЙ ДИАЛЕКТИКИ КАК ТЕОРИИ ПОЗНАНИЯ И ЛОГИКИ

 

§ 1. Диалектика как наука

Диалектический материализм, впитывая опыт развития общественной практики, в частности, научного познания, меняет свою форму. «С каждым составляющим эпоху открытием даже в естественноисторической области,— писал Ф. Энгельс,— материализм неизбежно должен изменять свою форму. А с тех пор, как и истории было дано материалистическое объяснение, здесь также открывается новый путь для развития материализма»¹.

С именем В. И. Ленина связан новый этап в развитии марксистской философии, в результате его трудов диалектический материализм принял форму, соответствующую новому историческому и естественнонаучному опыту человечества.

В последней трети XIX столетия капитализм вступил в новую фазу — империализм, а вместе с тем в канун социалистической революции. Осмыслить и выразить в логике понятия новую стадию развития капитализма, ход классовой борьбы пролетариата, правильно сформулировать стратегическую цель и выработать тактические пути ее осуществления — все это партия пролетариата могла сделать на основе дальнейшего развития материалистической диалектики.

Эпоха, в которую жил и творил В. И. Ленин, была характерна такими социальными процессами, как война, рост революционных настроений в массах. На этих социальных явлениях спекулировал оппортунизм, социал-шовинизм, извращавший сущность марксистской теории. Гносеологической основой оппортунизма служили релятивизм, софистика и эклектика.

В своих трудах В. И. Ленин на основе метода марксизма анализировал сложные экономические, политические и идеологические отношения, характерные для новой исторической эпохи, и, обобщая опыт познания общественной жизни, развивал дальше диалектический материализм.

В области естественнонаучной конец XIX и первая четверть XX столетия отмечены революцией, начавшейся прежде всего в физике. В естествознании происходил процесс ломки понятий, теорий, коренным образом изменяющий прежние представления о строении материи и ее свойствах. Эта ломка порождала в буржуазной философии релятивизм и софистику, являющихся формами идеалистического и метафизического мировоззрения.

Когда В. И. Ленин писал свою книгу «Материализм и эмпириокритицизм», революция в естествознании только началась. В дальнейшем она не просто продолжалась, но нарастала быстрыми темпами. Одно открытие следовало за другим. Вслед за установлением сложной структуры атома последовало создание Эйнштейном сначала специальной, а в 1916 г.— общей теории относительности. 1913 год был важнейшей вехой в развитии наших представлений о строении и свойствах материи, когда на основе экспериментальных и теоретических исследований Резерфорда, Планка и Эйнштейна Бор предложил планетарную модель атома, основывающуюся на квантовых представлениях. По-новому заиграла периодическая система Менделеева, когда в 1913 г. удалось включить в нее все «радиоактивные» элементы. Система Менделеева стала важным средством научно-теоретического объяснения явлений природы.

Вопросы развития науки в этот период постоянно приковывали внимание В. И. Ленина. Так, в 1911 г. он писал о насущной необходимости глубокого анализа новейших фактов науки. Этот анализ Ленин называл философским разбором новых вопросов, с «которыми должен был «сладить» диалектический материализм»². В 1913 г. В. И. Ленин в работе «Три источника и три составных части марксизма» отмечал, что «новейшие открытия естествознания — радий, электроны, превращение элементов — замечательно подтвердили диалектический материализм Маркса, вопреки учениям буржуазных философов с их «новыми» возвращениями к старому и гнилому идеализму»³. В 1914 г. в работе «Карл Маркс» Ленин вновь возвращается к мысли о том, что современное естествознание является блестящим подтверждением диалектического материализма. Правильное, философское объяснение процессов, происходящих в науке, и добываемых ею результатов можно дать только на основе метода материалистической диалектики.

«Физические» идеалисты спекулируют на революционных изменениях в естествознании, оппортунисты — на изменениях в общественной жизни, на ее текучести и изменчивости. «Физический» идеализм проповедует отказ от признания объективной истинности понятий естественной науки, оппортунизм рекламирует себя в качестве результата последних достижений социальной науки. Но как новейшие достижения естествознания, так и изменения, происходящие в общественной жизни, могут быть научно обобщены только на основе метода материалистической диалектики.

Развивая марксистскую философию, В. И. Ленин придал диалектическому материализму форму, соответствующую новому опыту познания и преобразования мира, в соответствии с которым он произвел пересмотр философских категорий. Иногда некоторых при одном слове «пересмотр» охватывает догматический страх. Но, как показал В. И. Ленин, все дело в том, какой смысл вкладывать в это слово. Так, порок ревизионистов состоял в том, что они, пересматривая формы категорий диалектического материализма, не ставили своей целью обогащение их содержания. «Махистам,— писал В. И. Ленин,— мы ставим в упрек отнюдь не такой пересмотр, а их чисто ревизионистский прием — изменять сути материализма под видом критики формы его, перенимать основные положения реакционной буржуазной философии...»⁴. Ревизионизм паразитирует на догматической дремоте философов и под видом развития материализма и его категорий занимается подменой его понятий чуждыми понятиями, взятыми из идеалистической философии. Успешная борьба и преодоление ревизионизма возможны не с позиций догматизма, а с позиций творческого подхода к решению стоящих перед философией проблем.

Только непрерывно обогащая свои категории новым содержанием, диалектический материализм укрепляет связь с общественной практикой и развивающейся наукой, активно помогает создавать новые теоретические построения, вскрывающие закономерности развития природы и общественной жизни.

Творческий подход к исследованию опыта познания позволил В. П. Ленину углубить понимание диалектики как науки, вскрыть особенность ее предмета и роль в развитии научно- теоретического мышления.

Предмет философской науки, т. е. круг вопросов, которые она исследовала, постоянно менялся. Изменение предмета науки не является специфической особенностью только философии. История развития познания показывает, что предмет любой науки находится в изменении. Если в XIX в. считали, что областью физики является изучение движения молекул, то современная физика занимается не столько молекулами, сколько электронами, протонами и другими так называемыми элементарными частицами, о которых в прошлом столетии физика не имела никакого представления. Так же обстоит дело и в других науках.

Изменение предмета науки подчинено закономерностям, которые определяются спецификой изучаемого ею объекта, а также отношением общественной человеческой практики к нему. Однако в изменении предмета той или иной науки есть нечто существенно общее, присущее всем наукам. Это общее, на наш взгляд, заключается в том, что в процессе развития той или иной науки ее предмет одновременно и сужается, и расширяется. Сужение предмета науки состоит в том, что происходит непрерывная дифференциация наук, когда отдельные разделы какой-либо науки, прогрессируя в своем развитии, становятся самостоятельными науками, обладающими своим предметом и методом его исследования. Но это сужение предмета одновременно приводит (в результате углубления нашего знания в сущность изучаемого предмета) к обнаружению таких объектов, закономерностей, которые раньше не изучались ею. И в этом смысле предмет науки расширяется. В процессе этого одновременного сужения и расширения предмета наука все ближе подходит к обнаружению своего собственного, специфического предмета.

Эту мысль мы попытаемся проиллюстрировать на примере изменения предмета философий. Как хороню известно, философия как особая форма общественного сознания возникла в период разложения первобытнообщинного и становления рабовладельческого общества. Социальной предпосылкой зарождения философии явилось дальнейшее развитие производительных сил и производственных отношений общества, возникновение более высшего по сравнению с первобытнообщинным рабовладельческого общества. Имелась определенная общественная потребность, которая привела к возникновению философии. Развитие производства требовало реалистических представлений о явлениях в мире. Классовая борьба, появившаяся в связи с возникновением общества, разделенного на враждебные классы, требовала своего идеологического выражения в форме различных воззрений на мир и отдельные явления его, в особенности явления общественной жизни.

Философия возникла в связи с дальнейшим разделением труда — с отделением труда умственного от физического, с разделением производства на материальное (производство вещей) и духовное (производство идей). Возникновение философии явилось свидетельством того, что духовная деятельность стала относительно самостоятельной, подчиненной не только общим законам развития общества, но и своим специфическим закономерностям движения. Накопление знаний о мире, их обработка и систематизация стали служить предметом специальных занятий отдельных людей. В этих целях вырабатывались научные приемы и методы обработки фактов, построения систем знания. Поэтому философия, имея первоначально задачу построения системы мира, всегда имела дело со знанием, на основании которого создается эта система. Она ставила вопрос об отношении мира знания к внешнему миру (основной вопрос философии). А это невозможно без анализа возникавших понятий о явлениях внешнего мира. «...Диалектическое мышление,— писал Ф. Энгельс,— именно потому, что оно имеет своей предпосылкой исследование природы самих понятий,— возможно только для человека, да и для последнего лишь на сравнительно высокой ступени развития (буддисты и греки)...»⁵

Мы привыкли говорить, что философия — самая древняя наука, что все науки возникли в результате отпочкования от философии. Но как бы ни был привычен этот взгляд, он неточен. То, что тогда возникло, было, собственно, не философией, как мы ее понимаем сейчас, а нерасчлененной на отдельные отрасли наукой вообще, которая, во-первых, не освободилась еще от религии, во-вторых, включала в свое содержание все человеческое знание о мире и отдельных явлениях его. Иными словами, сначала возникла наука, содержавшая зачатки всех последующих отраслей знания, в том числе и современной философии.

Вполне понятно, что вначале возникла наука вообще, а потом ее отдельные отрасли⁶. Эта наука в наивной форме ставила и отвечала на такие вопросы, которые стали потом предметом и философии, и астрономии, и математики, и физики, и биологии. Философия по своему происхождению не имеет никакого приоритета перед другими науками, если принимать во внимание не термин, а реальное содержание. В самом деле, могли ли люди ставить и решать вопрос о первооснове всех вещей, об общих законах движения мира, о сущности человеческого мышления и его отношении к окружающему миру раньше, чем они наблюдали и изучали различные явления природы, жизнь растений и животных. Общие представления о мире возникали и существовали в связи со знаниями об отдельных конкретных явлениях как живой, так и неживой природы. Поэтому то, что вначале возникло как нечто отличное от религии (в частности мифологии), было названо философией, а по своему реальному содержанию — некоторой первоначальной систематизацией всего накопленного знания о явлениях в мире. Причем эти знания были так еще скудны, что ими могли овладеть и развивать отдельные мыслители.

Возникновение философии имело и свои теоретические предпосылки. Сначала был накоплен определенный идейный материал, потом он оформился в новую форму общественного сознания. По своей теоретической форме всякое новое учение является развитием и уточнением ранее выдвинутых принципов, положений, но в своем дальнейшем движении оно приходит к результатам, отрицающим в какой-то мере эти исходные принципы, которые критически переосмысливаются, наполняются новым содержанием.

Возникшая философия также была продолжением уже накопленного идейного материала, обобщающего предшествующий производственный опыт.

Человек первобытного общества, воздействуя практически на природу, накопил много наблюдений о явлениях внешнего мира. Эти эмпирические знания, которыми он руководствовался в своей практической деятельности при изготовлении орудий производства, добывании средств к жизни и своих отношениях к другим людям, были развиты и обобщены в последующих философских представлениях. Наивный характер этих представлений объяснялся ограниченностью опыта человека того времени.

Философия была продолжением и теоретическим осмыслением не только эмпирических знаний, накопленных ранее человечеством, но и религиозных воззрений людей. Религия в ее первобытных формах существовала до философии. Отношение возникшей философии к религии носило сложный характер.

Маркс выразил его следующим образом: «...философия сначала вырабатывается в пределах религиозной формы сознания и этим, с одной, стороны, уничтожает религию как таковую, а с другой стороны, по своему положительному содержанию сама движется еще только в этой идеализированной, переведенной на язык мыслей религиозной сфере»⁷.

Высвобождаясь из-под влияния религии, философия вначале (здесь речь идет прежде всего о древней философии) давала религии философское толкование, постепенно находя свое собственное содержание и форму.

Предмет религии имеет, конечно, нечто общее с предметом науки, но это общее сводится лишь к тому, что та и другая имеют дело с земными, взятыми из реального мира вещами и отношениями людей. Всякое сознание, в том числе и религиозное, является осознанием бытия, пределы которого оно по своей природе не способно перейти.

Но дальше мы сталкиваемся с коренным отличием содержания религиозного сознания от научного. Религия — извращенное, фантастическое отображение реальной действительности. В этом существо религиозного сознания. В его основе лежат извращенные представления о реальных отношениях в мире. Содержание же науки составляет объективно верное отображение действительности (отражение мира таким, каким он является на самом деле).

Религия и наука различаются также и по форме. Извращенное, фантастическое отображение действительности в религии связано с чувственно-конкретной, образной формой религиозного мышления. Основное понятие религии — бог, как правило, выступает в чувственно-доступной, образной форме конкретного существа. Наука же свое содержание (объективно-истинное знание о мире) выражает в системе абстракций, для нее чувственное созерцание отдельных явлений — только исходный пункт, а не результат познания. Наука связана с теоретической формой освоения действительности, в которой мир отражается наиболее глубоко и верно.

Возникшая философия, чтобы стать действительно наукой, должна была выйти за пределы религии как по содержанию, так и по форме. Но этого она достигает не сразу, долгое время так или иначе продолжает быть связанной с религиозным сознанием.

Философия была неоднородной, она разделилась на два противоположных направления: материализм и идеализм, которые по-разному относились к религии. Идеализм по содержанию был тесно связан с религиозными представлениями, поэтому сам идеализм выступал утонченной, просвещенной формой религии. Идеализм, как и религия, извращает действительные отношения в мире, ставит их на голову. В этом смысле идеалистическое сознание по своему содержанию тождественно религиозному. Чтобы отдифференцироваться от религии, ему надо хотя бы по форме выйти за ее пределы. Поэтому религиозное содержание идеализм пытался выразить в научно-теоретической форме, в системе абстракций. Идеализм у лучших и наиболее умных его представителей выходил во многих случаях за пределы религиозного миросозерцания в область представлений, связанных с наукой. Это особенно присуще тем философам-идеалистам, которые сквозь мистическую оболочку угадывали, схватывали диалектику развития объективного мира и его отражения в сознании людей. Здесь идеализм перерастал рамки религии.

Материалистическое мировоззрение с самого начала возникло как противопоставление религиозному взгляду на мир, как попытка дать естественнонаучную картину мира. Но оно постепенно освободилось от религиозных представлений. Материализм был связан с религией долгое время по форме, он не сразу порвал с религиозной формой выражения своего содержания. Например, даже материализм Спинозы выступал в религиозной оболочке, которая противоречила его содержанию. Религия накопила определенный опыт обобщения и осмысливания фактов, который не могла просто игнорировать находящаяся в процессе становления философия. Наоборот, усваивая его, она вырабатывала свои приемы и формы теоретического мышления. Но образное, чувственно-конкретное выражение мыслей, которое свойственно религиозному мышлению, долгое время было присуще и философии. Тот способ мышления, который присущ современной философии, есть результат длительного развития науки, выработавшей свои формы теоретического мышления.

Таким образом, идеализм, сохраняя религиозное содержание вплоть до современных своих представителей, стремился взять у науки форму мышления, которой он прикрывал свое старое, религиозное содержание. В этом отношении примечательно следующее утверждение Рассела о сущности философии, высказанное им в «Истории западной философии». «Философия, как я буду понимать это слово,— пишет он,— является чем-то промежуточным между теологией и наукой. Подобно теологии, она состоит в спекуляциях по поводу предметов, относительно которых точное знание оказывалось до сих пор недостижимым; но, подобно науке, она взывает скорее к человеческому разуму, чем к авторитету, будь то авторитет традиции или откровения. Все точное знание, по моему мнению, принадлежит к науке; все догмы, поскольку они превышают точное знание, принадлежат к теологии. Но- между теологией и наукой имеется Ничья Земля, подвергающаяся атакам с обеих сторон; эта Ничья Земля и есть философия»⁸.

Рассел правильно подметил своеобразие, но не философии вообще, а только ее идеалистического направления. Идеализм действительно по содержанию тождествен теологии, но по своей форме он все более стремится стать наукообразным. Пример тому — идеализм самого Рассела. Научная оболочка этого идеализма затрудняет разоблачение его антинаучной сути. Чем тоньше идеализм, тем он наукообразнее.

Современный идеализм стремится воспринять самые тончайшие приемы научного размышления о явлениях действительности. Развитие отдельных видов идеализма идет по пути дальнейшего усвоения им научного способа изложения своего содержания. В связи с. этим он по форме все ближе становится к современной науке. Примером может служить логический позитивизм, который так тонко замаскировал свое ненаучное содержание, что его трудно по форме отличить от современных наук (математики, физики, лингвистики и т. д.), из которых он полностью заимствовал способ теоретического мышления. Поэтому с ним трудно бороться. Противоречия между содержанием и научной формой современного позитивизма так сильны и разительны, что аргументы против идеализма позитивистской философии можно найти, не выходя за пределы ее. Стремясь как можно ближе хотя бы по форме стать к современной науке, она из последней заимствует такие аргументы, факты, закономерности, способы обобщения, которые при последовательном применении приводят к отрицанию ее идеалистического содержания. Отсюда непоследовательность, внутренняя противоречивость, эклектичность рассуждений современных идеалистов. Некоторые идеалисты иногда под влиянием развивающейся науки изменяют даже своему идеалистическому исходному принципу и в трактовке того или иного вопроса неминуемо приходят к материализму, который субъективно для них неприемлем.

Усваивая форму науки, идеализм не может не усваивать и ее содержания, в результате чего идеалистические системы могут наполняться материалистическими положениями, а сам идеализм иногда превращается в перевернутый материализм.

Современному идеализму становится все трудней защищать свои исходные позиции, противоречащие данным науки.

Понимание этого факта, как нам представляется, имеет большое значение для научной критики современных идеалистических направлений в философии. Многие критикуют идеализм только извне, нигилистически относясь к критикуемым системам, не желая по существу разобраться в их противоречиях, в аргументации и т. д. Опровергая своих идеалистических противников, пытаются совсем не замечать правильных положений, фактов, которые отражены абстрактно, субъективно.

Больше того, иногда они стараются все положения, вопреки фактам, представить как идеалистические, следуя ложному принципу: если философ в исходном пункте идеалист, то у него все должно быть идеалистическим. Эти критики не понимают того, что под напором современной науки, усваивая даже только теоретическую форму ее, ни один современный мыслитель не может провести последовательно свой исходный идеалистический принцип.

Современный идеализм вместе с формой науки воспринимает и некоторое ее содержание, противоречащее идеализму. Поэтому основной идеалистический принцип часто затушевывается, скрывается современными философами, так как слишком очевидно его противоречие с данными наук. Лавируя между наукой и идеализмом, философ-идеалист строит систему, сотканную из разнородных и противоречивых элементов.

Задача критики состоит прежде всего в том, чтобы отыскать в рассматриваемой системе верные положения, если она их содержит, и направить эти положения вместе с другими подобными, которых нет в этой системе, против идеалистических утверждений, т. е. попытаться сразить идеализм философа аргументами, заимствованными у него же.

Означает ли такая критика идеализма примирение с ним? Конечно, нет. Находя материалистические положения и тенденции в идеалистической системе, показывая внутреннюю противоречивость ее, мы тем самым подходим к мысли, что идеализм под влиянием проникающей в него науки приходит к самоотрицанию, самоопровержению и доказательству своей несостоятельности. Наша задача — показать, что идеалист не может взять факты в их действительной конкретной полноте, а берет их абстрактно, субъективно. Это используется и закрепляется классовыми интересами, ведет к защите религии и всевозможной реакции.

В разоблачении наших идеологических противников исходным пунктом служит принцип партийности философии.

В. И. Ленин в книге «Материализм и эмпириокритицизм» дал образец критики идеализма. Он отнюдь не пренебрегал имманентной критикой, но и не ограничивался ею. Критикуя махистов, он показывал, как идеалист Мах противоречил физику Маху, вскрывал непоследовательность и эклектичность рассуждений махистов, сталкивая их противоречивые положения.

Материализм по своему содержанию с самого начала своего возникновения был противоположен религии, но вплоть до Фейербаха он в той или иной мере сохранял некоторые религиозные тенденции (деизм, обожествление человека и его чувств и т. п.). В развитии материализма до Маркса также наблюдается противоречие между содержанием и формой его выражения. В отличие от идеализма в материализме иногда форма постижения предмета отставала от содержания материалистических концепций.

Некоторые материалисты выражали свои идеи в чувственно-конкретной форме, в то время как идеалисты предпочитали абстракции. Поэтому отдельные системы идеализма превосходили материализм своего времени по форме философствования, например идеализм Гегеля по форме был более зрел и развит, чем материализм Фейербаха.

Было время, когда материалистическая философия заимствовала некоторые положения у отдельных представителей идеалистической философии, обладавших для своего времени довольно совершенной формой научно-теоретического мышления. Тогда сама наука еще нередко развивалась в лоне идеализма (Декарт, Лейбниц). Теперь же материализму нет никакой необходимости заимствовать из идеализма извращенный способ научного мышления, он может это делать и делает путем непосредственного обобщения результатов данных наук. Конечно, совсем игнорировать и пренебрегать попытками обобщения результатов науки у идеалистов нельзя, хотя бы потому, что на ошибках и отрицательном опыте можно учиться.

Материализм не сразу освободился от религии и в своем содержании, например, деизм — это не только форма, но и определенное содержание. Бог в философии Спинозы тоже не только чисто словесная старая форма выражения нового содержания, но и ограниченность самого содержания метафизического материализма, его неспособность объяснить процесс самодвижения материи. Материализм не мог долгое время полностью освободиться от религии по той же причине, по какой он не стал с самого начала научным диалектическим материализмом. Философия становится подлинной наукой, когда она полностью освобождается от религии и по содержанию, и по форме достижения своего предмета. Как и всякая другая наука, философия должна отражать закономерности развития объективного мира не в чувственно-конкретных образах, а в системе абстракций, воспроизводящей конкретное в мышлении. Освобождение философии от религии явилось одной из необходимых предпосылок для выявления собственного предмета философии и определения ее сущности как формы общественного сознания. Для полного освобождения философии от религии требовался определенный уровень развития общества и, в частности, наук, создающих возможность для философии развиваться в сфере научно-теоретического мышления, абсолютно чуждой как по своему содержанию, так и по форме всякому религиозному мировоззрению.

Развитие общества привело к тому, что от науки вообще, названной философией, начинали отделяться и превращаться в самостоятельные отрасли некоторые ее части: математика, астрономия, механика, физика, химия, биология, психология, различные общественные науки. В этом отделении есть определенная закономерность. Прежде всего становятся самостоятельными науки, которые изучают наиболее простые закономерности объективного мира: математика, механика, физика и т. д.; чем сложнее форма движения материи, изучаемая той или иной наукой, тем позже она превращается в самостоятельную отрасль. Причем для обособления науки требуется какое-либо крупное открытие, ставящее данную науку на прочный теоретический фундамент, определяющее ее предмет и метод исследования, обобщающее весь накопленный материал. Так, работы Галилея и Ньютона превратили механику в самостоятельную отрасль научного знания, труды Дарвина поставили биологию на прочную научную основу.

Философия определила свой собственный предмет довольно поздно, в середине XIX столетия, когда уже существовали как самостоятельные науки математика, астрономия, механика, физика, химия и биология.

В этот период вопрос о философии встал очень остро. Наука расчленилась на множество отраслей, каждая из них определила предмет своего исследования. Многим казалось, что эти обособившиеся науки в своей сумме, совокупности вполне охватывают все наше знание о мире. А потому какая-либо особая наука о мире в целом, на что претендовала старая философия, утратила свое значение. Возникли всевозможные позитивистские концепции ликвидации философии. Реальной основой их появления послужил тот факт, что в период достаточно развитого и расчлененного на отдельные отрасли знания отпала необходимость в философии как науке наук.

В прежнем своем содержании философия стала ненужной, ей пришел конец в связи с развитием отдельных отраслей естествознания. «... С помощью фактов, доставленных самим эмпирическим естествознанием,— пишет Ф. Энгельс,— можно в довольно систематической форме дать общую картину природы как связного целого. Дать такого рода общую картину природы было прежде задачей так называемой натурфилософии, которая могла это делать только таким образом, что заменяла неизвестные еще ей действительные связи явлений идеальными, фантастическими связями и замещала недостающие факты вымыслами, пополняя действительные проблемы лишь в воображении. При этом ею были высказаны многие гениальные мысли и предугаданы многие позднейшие открытия, но не мало также было наговорено и вздора»⁹.

Подобно этому стали излишними философия истории, философия права и т. д., которые были заменены науками, вскрывающими действительные закономерности в развитии общества. Попытки воскресить старую натурфилософию, предпринимаемые буржуазными философами до сих пор, являются шагом назад в ееразвитии. Но конец натурфилософии не означает, что потеряла значение философия вообще, как это представляется позитивизмом. Наоборот, развитие философии из состояния предыстории переходит в новую полосу, с которой начинается ее подлинная история. С этого момента философия обретает свой собственный предмет, отличный от предмета любой специальной отрасли науки. Этот новый период в развитии связан с возникновением марксизма, с новым пониманием предмета и задач философии.

Что же составляет действительный предмет философии?

Возникшие различные естественные и общественные науки освободили философию от необходимости изучения частных закономерностей развития явлений природы и общества, специфических для того или иного объекта. Марксизм освободил содержание философии от спекулятивных построений, вымыслов и т. д. Ее предметом стало изучение наиболее общих законов движения. Потому классики марксизма-ленинизма определяли свою философию (диалектический материализм) как науку о наиболее общих законах движения природы, общества и человеческого мышления. Задача философии в конечном счете сводится к познанию тех общих законов движения, которые в качестве господствующих действуют и в природе, и в истории человеческого общества, и в мышлении.

«...Диалектика,— писал Ф. Энгельс,— и есть не более как наука о всеобщих законах движения и развития природы, человеческого общества и мышления»¹⁰.

Изучение наиболее общих законов развития является предметом только философской науки, ни одна другая наука не занимается непосредственно этим предметом и не может, пользуясь средствами и методами своей науки, точно и глубоко вскрыть эти законы.

В определении: философия — наука о наиболее общих законах движения явлений объективной реальности и ее отражения в сознании людей — не выражена вся суть философии, и правы те, кто критикует сведение предмета философии к науке о всеобщих законах движения.

Дело заключается в том, что если философию брать только как науку, то ее предмет действительно можно ограничить этими рамками. Но хорошо известно, что философия является не только наукой, стоящей в рядах с другими науками, она еще и специфическая форма общественного сознания и таковой останется. Как у формы сознания, у нее есть свои особенности, отличающие ее от науки вообще и других форм сознания.

В литературе по марксистско-ленинской теории познания не всегда проводится четкое разграничение между формами познания и формами сознания. Как известно, сознание, являясь результатом взаимодействия субъекта и объекта, составляет необходимый и важнейший элемент человеческой практики. Существует несколько форм общественного сознания, каждая из которых занимает свое место в процессе очеловечивания природы, в создании посредством труда необходимого человеку мира вещей и отношений.

Человеческое сознание можно разделить на два элемента: 1) сознание и 2) отношение человека к содержанию знания. Было бы неверным противопоставлять или отрывать один элемент от другого и придавать ему чрезмерное значение. Не может быть сознания, которое не является знанием. «Способ, каким существует сознание и каким нечто существует для него, это — знание»¹¹.

Через знание сознание связано с объективной реальностью, получает свою предметность.

Развитие сознания предполагает его обогащение знанием, а сам процесс достижения нового знания носит название познания и осуществляется в различных формах, в которых выражены разные уровни знания: абстрактное и конкретное, эмпирическое и теоретическое, достоверное и вероятное и т. и. Эти уровни знания отличаются друг от друга способом достижения объекта, глубиной и полнотой его отражения, доказательностью, характером построения системы знания и т. д. Их анализ составляет задачу теории познания.

Но сознание включает в себя не только знание, но и отношение человека к его содержанию, окружающему бытию: Мое отношение к моей среде есть мое сознание»¹². Это отношение и делает знание сознанием. Превращение знания в сознание означает включение его в общественно-историческую практику человека. Результаты познания используются человеком для различных целей: для трудовой деятельности по созданию необходимых вещей и процессов, но не только для этого, а для общественной жизни в целом, удовлетворения сложного внутреннего мира человека. Отсюда и возникают различные формы общественного сознания: религия, философия, искусство, наука, мораль, право.

Поскольку это — формы сознания, то они, конечно, включают в себя знание. Бесплодными, на мой взгляд, являются все попытки изолировать, например, искусство от знания, без которого оно, конечно, невозможно и не будет формой осознания человеком действительности. И это верно относительно не только искусства, но и морали, права и даже религии, которая также не лишена опыта человеческого познания и была первой формой самосознания человека.

Но вопрос заключается не в том, имеется ли знание в искусстве, морали и т. п., а являются ли они специфическими формами познания, возникли ли и служат ли они сейчас для того, чтобы обогащать общество новым знанием, которое не может быть достигнуто наукой? Вопрос этот сложный, и на него трудно дать однозначный ответ.

В настоящее время достигла большой степени зрелости такая специфическая форма сознания, как наука, которая и существует только для того, чтобы добывать объективно-истинное знание о различных сторонах и закономерностях объективной реальности. У нас нет никаких оснований сомневаться в возможностях науки и ее способности с помощью своих средств и совершенствующихся методов теоретически овладеть любым объектом, и ни одна форма сознания не может соперничать с наукой в выполнении общественной функции — обогащать человеческое сознание новым знанием: глубоким, доказательным, всесторонним, конкретным, объективно-истинным.

Если попытаться на современном уровне развития человечества сравнивать науку с искусством, а также другими формами сознания, то вряд ли мы найдем у искусства что-то, указывающее на его превосходство как системы знаний перед наукой. В идеале знание должно быть в высшей степени объективно- истинным, достоверным, конкретным. Этого своего идеала оно достигает в научной теории. Разве может искусство или мораль сравниться с современной научной теорией как формой объективно-истинного, доказательного и конкретного знания? Иногда, правда, некоторые авторы отмечают в качестве отличительной черты художественного образа конкретность и целостность, противопоставленную абстрактности научного знания. Но, во-первых, конкретность и целостность художественного образа, взятого с той его стороны, с которой он выступает знанием, находится на уровне чувственной, диффузной конкретности и целостности, а во-вторых, научное знание содержит в себе абстрактное, но не останавливается на нем, рассматривая его средством достижения более высшего в познавательном отношении конкретного в мышлении. Научная теория выступает формой существования этой конкретности.

Таким образом, знание стремится развиваться в направлении превращения его в научное по его языку и содержанию. В настоящее время наука является той формой сознания, которая специально направлена на обогащение общества объективно-истинным, достоверным и конкретным знанием. Для реализации этой цели она имеет довольно развитую систему методов и форм познания, свой язык, которые непрерывно совершенствуются в ходе развития самого познания. Если мы возьмем другие формы общественного сознания: религию, философию, искусство, мораль, то они сформировались раньше науки и, само собою разумеется, в этих условиях были формами достижения нового знания. Жрецы, "философы и художники обогащали общество знанием о новых вещах и отношениях. По мере развития науки происходили изменения во всех других формах сознания. Прежде всего научное знание подрывало основы религии как формы сознания. Хотя религиозные догмы и содержат некоторое знание, но сама религия противна науке, поскольку апеллирует не к разуму и доказательству, а к откровению и авторитету, к вере.

Совмещение науки и религии невозможно, их нельзя представить двумя дополняющими друг друга формами сознания, дающими независимо друг от друга истину. Истина одна, и ее дает наука. Приспособление современной религии к науке является тактической уловкой ее защитников, стремящихся сохранить религиозную форму сознания в условиях бурного развития научного знания и роста его авторитета в обществе.

Сложнее взаимоотношение науки и философии. В той мере, в какой философия обогащает нас новым знанием о явлениях объективной реальности, она несомненно относится к науке. Но как форма общественного сознания, философия отлична от науки.

Как известно, науки друг от друга отличаются объектом, служащим предметом их познания, и методом, с помощью которого они его осваивают. Формы сознания в той мере, в какой они являются знанием, тоже отличаются друг от друга объектом и методом его постижения. Но трудно, пользуясь только этим критерием, найти принципиальное различие между наукой, искусством и философией. И наука, и искусство, и философия могут сделать предметом своего знания любое явление, процесс как природы, так и общественной жизни человека, включая ее духовную сторону. Они отличаются друг от друга не знанием, а сознанием, т. е. общественными целями, с которыми подходят к явлениям действительности. С точки зрения этих целей формируется знание в определенную форму сознания. Поэтому для формы сознания недостаточно одного подхода — истинно или ложно знание, на котором они основываются. Здесь вступает в силу оценочный момент — выяснение их роли и места в достижении человеком и человечеством своих целей.

Философия не может не опираться на опыт научного знания, попытки изолировать философское знание от науки совершенно бесплодны, они обрекают ее на оторванное от реальной почвы умозрение, смыкающееся с религиозным сознанием. Марксизм убедительно доказал, что путь развития философии связан с усвоением ею опыта и методов научного мышления. Однако философия в результате этого не превращается просто в науку, стоящую в одном ряду с естественными или гуманитарными областями знания, но она и не наука наук. Опыт позитивистской философии как нельзя лучше показал невозможность сведения философии к какой-то частной области знания, даже к такой, как современная формальная логика в символической форме. Попытки решения философских проблем точными методами и языком этой логики приводят к тому, что исчезает собственно философия с ее предметом. И это действительно не только в отношении к формальной логике, но и ко всем попыткам сведения философии к частной области знания или даже какой-либо их совокупности.

Но это не означает, что философия должна порвать с наукой.  Наоборот, без научного знания она не может сделать ни одного шага, ибо с объективной реальностью, ее явлениями и процессами она связана через понятия и теории других наук.

В понимании философии как формы сознания возможны две крайности: 1) изоляция философии от научного знания; 2) сциентизм, ставящий философию в ряд с другими науками и таким образом превращающий ее в частную область знания со своим предметом. Буржуазная философия, начиная со второй половины XIX в., так и шла: либо путем сведения философии к частным наукам и их методам (позитивизм), либо чрезмерным подчеркиванием, абсолютизацией оценочного момента в ней и метафизического противопоставления философии науке и научному методу познания (это характерно для философии жизни, экзистенциализма и т. п.).

Марксистская философия органически сочетает в себе два момента: научный и оценочный. Она — наука прежде всего по методу решения стоящих перед нею задач, поскольку выражает результаты познания в понятиях и теориях, в которых стремится достигнуть объективно-истинного и доказательного знания. И в этом отношении философское знание является своеобразной формой научного знания.

Но если по методу решения стоящих перед ней задач философия является наукой, стремящейся дать объективно-истинное и достоверное знание, то ио своему предмету она отлична не только от других наук, но и от науки вообще. Всякая наука ставит своей задачей найти и вычленить какую-то сторону объективной реальности и сделать ее предметом своего изучения, создавая на базе своих теоретических систем метод познания. Даже если в качестве такого предмета взять всеобщие законы и создать науку о них с соответствующим методом, то мы еще не получим философию в собственном смысле этого слова, т. е. такую форму сознания, которая выполняла бы в обществе функцию мировоззрения. Это не означает, конечно, что в предмет философии не входит изучение всеобщих законов бытия и мышления; в той мере, в какой она их изучает, она является наукой не только по методу, но и по предмету, но философия изучает человека, проекции его бытия в будущем. Нельзя противопоставлять всеобщие законы человеку, поскольку и последние рассматриваются в той мере, в какой они даны в практике человека, в частности в многообразных формах научного знания, а, с другой стороны, их знание также необходимо для понимания человека, принципов его практической и теоретической деятельности.

Поскольку человек является не чем-то законченным, созданным, а непрерывно самосозидающим себя в процессе труда, его история не запрограммирована, он сам ставит и меняет цели своего бытия, поэтому философия, сталкиваясь каждый раз с другим человеком, с иными его целями, меняет свой предмет. Человек со своим трудом универсален и бесконечен, он включает в себя, таким образом, всеобщие законы бытия, делает их принципами своей деятельности. Осознание им самого себя и своих целей не может быть сведено не только к какой-то отдельной форме научного знания, но науки вообще, сама форма сознания в философии носит универсальный характер, основывается не только на научном знании, но и на совокупности человеческого опыта вообще, включая все другие формы сознания: искусство, мораль и т. п.

Вот поэтому философии до всего есть дело, она может сделать предметом своего анализа любые объекты действительности, поскольку все так или иначе имеет отношение к человеку и всеобщим принципам его деятельности. Но это не делает философию как форму сознания- бесцельной и аморфной. Весь существующий опыт человечества в философии как особой форме сознания нацеливается на разрешение определенных задач, связанных с проекцией бытия человека в мире, с созданием посредством труда самого человека. Когда из философии берется знание и строится на его основе метод научно-теоретического мышления, сама философия становится наукой — диалектикой или Логикой с большой буквы. Только в качестве логики философия — наука по предмету и методу, но диалектика как логика не является особой формой общественного сознания, создающей мировоззрение, осознание человеком своего бытия.

Если мы опять обратимся к генезису философии как особой формы сознания, то увидим, что она с момента своего возникновения пыталась соединить в себе два противоположных начала: миф и логос. В первом вещи одухотворены и очеловечены, но одновременно и мистифицированы, наделены не свойственными нм силами, например родственными связями по типу родовых отношений первобытного общества. «...Мифологическое мышление...,— справедливо замечает Л. К. Науменко,— не занято генезисом вещей в их определенных формах, трансформацией их и т. н., но исключительно выяснением генезиса их сил, абстрактных связей происхождения»¹³.

Философия продолжала эту тенденцию мифа, т. е. рассмотрение мира объективных вещей и процессов по образу и подобию человеческого мира всегда было свойственно ей, например, Платон сам был своеобразным миротворцем. Но одновременно с этим античная философия, особенно начиная с Гераклита, положила начало новому подходу, а именно выработала понятие логоса, согласно которому в мире действует независимый от человека, и даже богов, закон, наделяющий определенной мерой каждую вещь. При этом человек не составляет исключения, он сам как вещественно-телесная сущность подчинен логосу.

Логос разрушил миф, который не следовал логике мышления. Идея логоса направляет философию на постижение вещей со стороны их собственной меры и определенности, нахождение в ней логоса, всеобщего, и на выработку на основе познания вещей метода мышления. «Овладевая определенностью вещей, человек становится повелителем универсальных сил бытия. Это овладение есть постижение вещи, объяснение ее из нее самой»¹⁴.

Этот подход породил не только философию, а науку вообще, которая в природе своей имеет постижение объективных закономерностей логоса, и всеобщего в вещах и процессах. На этом понимании логоса основана диалектика как метод научно-теоретического мышления, направляющий познание по объективным законам. «...Философия,— писал Гегель,— именно потому, что она есть проникновение в разумное, представляет собою постижение наличного и действительного, а не выставление потустороннего начала, которое бог знает где существует...»¹⁵

Но философия как форма общественного сознания имеет начало, родственное мифу, конечно, не в плане мистификации вещей и процессов объективной реальности (в этом смысле философия не нуждается в мифе и уничтожает его, следуя научному методу познания), а в том смысле, что она никогда не расстается с человеческим отношением к объективному миру, его явлениям и процессам. Философия должна не созерцательно рассматривать их, а действенно-тактически отражать и в этом смысле всегда включать практику в понимание объективного мира. В мифе была заложена неудовлетворенность человека существующим порядком вещей, но одновременно и неспособность указать пути его изменения, которые в нем производятся посредством создания в сознании мистификационной действительности. Сам миф принимается за эту действительность, ибо в нем сознание не отделяется от бытия.

Марксистско-ленинская философия является формой осознания действительности и прежде всего человека в его связи с окружающим миром, причем эта действительность берется не только со стороны сущего, но и должного, целей человечества, которые могут быть практически осуществлены. Наша философия, конечно, не включает в себя никакого мифологического или религиозного сознания, но она иными методами, т. е. средствами науки, выражает ту человеческую потребность, которая впервые нашла отражение в мистической форме в мифе, именно стремление создать мир вещей, соответствующий человеческой сущности, целям увековечить самого человека в мире посредством практики, превратить его в бесконечное существо, свободное, творческое, реально управляющее вещами и процессами без вмешательства потусторонних сил. В этом смысле она является мировоззрением, «которое должно найти себе подтверждение и проявить себя не в некоей особой науке наук, а в реальных науках»¹⁶. Философия проявляется в реальных науках как метод мышления о явлениях объективной реальности в соответствии с их собственной природой, т. е. как диалектика.

 

§ 2. Совпадение диалектики, логики и теории познания

В богатом ленинском философском наследстве центральное место занимает развитие идеи тождества диалектики, логики и теории познания. Эта идея имеет принципиальное значение для понимания сущности марксистской философии и ее отношения к другим наукам.

Идея тождества диалектики, логики и теории познания носит не частный, а всеобщий характер, она существенно важна в решении не какой-то одной, а любой философской проблемы.

Всеобщий характер этой идеи объясняется тем, что она определяет существо и специфические особенности материалистической диалектики в ее отличии от натурфилософии, грубого эмпиризма и чисто умозрительно-логического метода изучения явлений действительности. Излишне говорить о том, что только на основе этой идеи возможно плодотворное решение марксизмом логических проблем.

В обосновании и развитии своего понимания предмета и содержания материалистической диалектики В. И. Ленин прежде всего опирался на философское наследие К. Маркса и Ф. Энгельса. К. Маркс в своих экономических произведениях «Введение к «Критике политической экономии», «Капитал» ставит вопрос о разработке диалектики как методе научного мышления, всех ее сторон. В частности, в разделе «Метод политической экономии» (см. «К критике политической экономии») Маркс основное внимание обращает на единство абстрактного и конкретного, логического и исторического в научно-теоретическом мышлении. Здесь Маркс с особой силой подчеркнул значение диалектики как метода проникновения в сущность явления, метода анализа действительности и ее воспроизведения в логике понятий. Этот метод Маркс практически применял в «Капитале» к познанию явлений экономической жизни в капиталистическом обществе.

В. И. Ленин рассматривал «Капитал» К. Маркса как образец научного познания сложнейших явлений. Метод изучения явлений и изложения результатов познания, применяемый в «Капитале», Ленин считает всеобщим. «У Маркса в „Капитале”,— пишет он,— сначала анализируется самое простое, обычное, основное, самое массовидное, самое обыденное, миллиарды раз встречающееся, отношение буржуазного (товарного) общества: обмен товаров. Анализ вскрывает в этом простейшем явлении (в этой „клеточке" буржуазного общества) все противоречия (respective зародыши всех противоречий) современного общества. Дальнейшее изложение показывает нам развитие (и рост и движение) этих противоречий и этого общества, в 2 его отдельных частей, от его начала до его конца.

Таков же должен быть метод изложения (respective изучения) диалектики вообще (ибо диалектика буржуазного общества у Маркса есть лишь частный случай диалектики)»¹⁷.

В решении поставленной проблемы В. И. Ленин исходит также из положений Ф. Энгельса о материалистической диалектике как науке «об общих районах движения как внешнего мира, так и человеческого мышления», в особенности из его мысли о том, что диалектика не является стоящей над прочими науками философии. «Как только,— пишет Ф. Энгельс,— перед каждой отдельной наукой ставится требование выяснить свое место во всеобщей связи вещей и знаний о вещах, какая-либо особая наука об этой всеобщей связи становится излишней И тогда из всей прежней философии самостоятельное существование сохраняет еще учение о мышлении и его законах — формальная логика и диалектика. Все остальное входит в положительную науку о природе и истории»¹⁸.

Вопрос о том, на основе какого метода должно развиваться научное познание, как развивать науку, был важнейшим для Энгельса, его исследованием он занимался в «Анти-Дюринге» и других своих работах. Именно Ф. Энгельс сформулировал положения марксизма о сущности диалектической логики, ее основных проблемах, об отношении диалектики к формальной логике.

Разрабатывая диалектику как логику и теорию познания, В. И. Ленин обращается к философскому наследию прошлого, он анализирует постановку и решение этой проблемы в философии Аристотеля, Канта, Гегеля, крупнейших материалистов прошлого. Прежде всего В. И. Ленин внимательно изучает метод Гегеля, в частности его «Науку логики», с тем, чтобы выявить все рациональные стороны этого метода и развивать их дальше в свете новых достижений науки и потребностей практической борьбы пролетариата, он обращает внимание на мысль Гегеля о совпадении диалектики, логики и теории познания и главным образом, на материалистическое применение ее Марксом в экономическом анализе: «Если Марс,— замечает В. И. Ленин,— не оставил „Логики” (с большой буквы), то он оставил логику „Капитала”, и это следовало бы сугубо использовать по данному вопросу. В „Капитале” применена к одной науке логика, диалектика и теория познания [не надо 3-х слов: это одно и то же] материализма, взявшего все ценное у Гегеля и двинувшего сие ценное вперед»¹⁹.

Мысль о совпадении диалектики, логики и теории познания является не случайно брошенной фразой, а центральной и принципиально важной идеей ленинских «Философских тетрадей», к которой он возвращается неоднократно²⁰ и последовательно проводит в трактовке всех вопросов. В «Философских тетрадях» В. И. Ленина мы находим ответ на вопросы о том, как и почему диалектика при изучении мышления открывает наиболее общие законы всякого движения как объективного мира, так и его отражение в сознании. Положение о совпадении диалектики, логики и теории познания является закономерным результатом развития всей истории философии.

Можно даже сказать, что только после того, как на материалистической основе укрепилась эта идея, философия определила свой предмет. Однако этому предшествовала целая эпоха разделения и даже обособления в философии ее трех частей: онтологии, гносеологии и логики. Это обособление было необходимо на пути к вычленению философией своего предмета. Исторически процесс разделения философии на онтологию, гносеологию и логику начался вместе с выделением из философии (а вернее науки вообще) отдельных областей знания, так называемых частных наук. Это совпадение не случайно, ибо оба процесса были необходимым путем к определению философией своего предмета.

До Аристотеля философия не расчленялась на онтологию, гносеологию и логику, ибо для этого она не была достаточно развитой. В философии Аристотеля это деление только наметилось, а уже в эллинский период развития греческой философии начался, с одной стороны, процесс отпочкования от философии частных наук, с другой стороны, выделение внутри самой философии специальных частей в виде онтологии, гносеологии и логики. В частности, у стоиков определился предмет формальной логики, которая у Аристотеля еще сливалась с его метафизикой (онтологией). Поворотным пунктом послужил XVIII и первая половина XIX в., когда, с одной стороны, из философии выделились все основные отрасли современного научного знания и, с другой стороны, обособление отдельных областей внутри самой философии было доведено до отрыва их друг от друга, который характерен в особенности для воззрений Канта.

Доведенное Кантом обособление онтологии, логики и гносеологии до отрыва их друг от друга имело и положительное значение для дальнейшего развития философии. Прежде всего, Кант показал несостоятельность и даже невозможность метафизики или онтологии, которая в прежнем своем значении дошла до самоотрицания. Конечно, философия в форме вольфовской онтологии, как учение о боге, мире и душе, больше невозможна и уже во второй половине ХѴЙІ в. выглядела анахронизмом. Кант это понимал, и в этом его заслуга. Правильной является генеральная мысль Канта, что в дальнейшем философия возможна и будет развиваться по иному пути, связанному с глубокой разработкой теоретико-познавательных проблем.

Развитие философии как теории и метода познания является исторической необходимостью, оно обеспечивает философии живительную связь с различными областями науки. Естествознание и другие области науки нуждаются не в метафизике (или онтологии), трактующей о сверхнатуральных сущностях, об общих законах бытия, добытых вне зависимости от обобщения развивающегося процесса познания, не в натурфилософии, умозрительно строящей систему природы, а в теории познания, вооружающей естествознание и другие науки методом научного познания, помогающей ученым правильно мыслить, рационально обрабатывать факты и строить теории.

Но несмотря на это, выдвинутая Кантом философия как теория познания очень далека от подлинной науки. Роковую роль в данном случае сыграл его метафизический метод. Теория познания Канта изолирована от изучения законов и форм самого бытия, замкнута в исследовании и критике познавательных способностей человека. Органический порок кантианства состоит не в отождествлении философии с теорией познания, а в сведении теории познания к изучению форм субъективной деятельности человека. Теория познания Канта не была нацелена на обобщение результатов процесса познания с целью выяснения объективного содержания знания, вскрытия объективных законов развития явлений действительности.

После Канта развитие философии пошло по линии соединения теории познания, логики и онтологии. В формировании такого ее понимания определенным этапом была философия Гегеля, предпринявшего попытку на идеалистической основе преодолеть отрыв законов и форм мышления от законов объективного мира. Заслуги Гегеля в разработке принципа тождества законов бытия и законов мышления были по достоинству оценены основоположниками марксизма-ленинизма. Гегель один из первых понял, что дальнейшее плодотворное развитие философии возможно только тогда, когда она будет фиксировать законы формы сущего, являющиеся одновременно законами движения мысли, «Логика совпадает поэтому,— писал он,— с метафизикой, с наукой о вещах, постигаемых в мыслях...»²¹.

Преодолевая разрыв между логикой и учением о бытии, Гегель отбросил неправильное понимание форм мышления как чисто субъективных, показав их объективное содержание: «Гегель действительно доказал, что логические формы и законы не пустая оболочка, а отражение объективного мира. Вернее, не доказал, а гениально угадал»²².

Но Гегель исходил из идеалистически понятого тождества мышления и бытия, отсюда идеалистически извращенное и упрощенное представление об отношении законов и форм мышления к законам самой объективной действительности. Законы мышления у Гегеля являются одновременно и законами объективной действительности, поскольку в основе всего лежит мышление, а весь процесс развития есть познание мышлением самого себя, т. е. самопознание.

Таким образом, вместо действительного решения трудного вопроса об отношении законов мышления к законам бытия, Гегель вообще снимает этот вопрос, делает его несуществующим, ибо мышление и есть сама реальность, само бытие: «Было бы превратно принимать,— пишет Гегель,— что сначала предметы образуют содержание наших представлений и что уже затем привходит наша субъективная деятельность, которая посредством вышеупомянутой операции абстрагирования и соединения того, что обще предметам, образует их понятия. Понятие, наоборот, есть истинно первое, и вещи суть то, что они суть, благодаря деятельности присущего им и открывающегося в них понятия»²³.

Поскольку понятие есть истинная реальность, постольку логика у Гегеля охватывает собою все, вся философия превращается в логику.

Следовательно, если до Гегеля онтология искала неподвижные, вечные сущности, абстрагируясь от процесса познания, гносеология изучала познавательные способности человеческого духа, независимо от объективных закономерностей, а логика описывала чистые, субъективные формы мышления, отвлекаясь от их содержания, то Гегель на основе идеалистически истолкованного тождества мышления и бытия соединил эти три области, растворив онтологию (или метафизику) и гносеологию в логике. Для него законы объективного мира (природы) — это те же самые законы логики, но только в царстве инобытия мысли — в природе.

Основой правильного решения вопроса об отношении законов мышления к законам объективного мира является признание принципа отражения, раскрытие диалектики взаимоотношения мышления и бытия, понимание места практики в теории познания, вернее, того факта, что чувственно-практическая деятельность является непосредственной основой возникновения всех духовных способностей, в том числе и мышления.

Марксистская философия преодолела разрыв онтологии и гносеологии на материалистической основе, на основе теории отражения. Она исходит из того, что познание есть отражение в сознании людей явлений внешнего мира и законов их движения. А если это так, то так называемая субъективная диалектика (развитие нашего мышления) является только отражением объективной диалектики (развития объективного мира), законы мышления являются отражением законов природы.

На позициях понимания познания как отражения стояли и французские материалисты, но они не могли строго научно решить вопрос о соотношении законов мышления и законов природы. Взятый сам по себе принцип отражения гарантирует только абстрактно-материалистическое решение этого вопроса: природа первична, а мышление, как отражение природы, вторично, производно. Однако этого для глубокого и всестороннего решения вопроса об отношении законов мышления к законам бытия недостаточно. Так, например, если мы само отражение будем понимать метафизически, как это и было в старом материализме, то такие важные стороны, моменты мышления, как его активность, творческий характер, процесс его движения, развития, специфика самого познания, сложность его отношения к объективному миру,— останутся вне поля зрения, сам материализм будет ущербным, неспособным преодолеть до конца идеализм, в котором эти моменты выдвигаются на первый план и абсолютизируются. Поэтому к самому пониманию отражения надо было применить принципы диалектики — распространить диалектику на область познания. В. И. Ленин писал: «В теории познания, как и во всех других областях науки, следует рассуждать диалектически, т. е. не предполагать готовым и неизменным наше познание, а разбирать, каким образом из незнания является знание, каким образом неполное, неточное знание становится более полным и более точным»²⁴.

Отражение природы в сознании человека является не каким-то застывшим состоянием, не мертвой копией действительности, а процессом углубления в сущность вещей.

Понимание диалектики процесса отражения дает возможность глубже познать единство законов мышления и законов бытия.

Тождество, согласие, совпадение законов мышления и законов бытия не означает, что между ними нет никакого различия. Они едины по содержанию, но различны по форме своего существования. «Законы логики,— пишет В. И. Ленин,— суть отражения объективного в субъективном сознании человека»²⁵.

Огромную роль в понимании отношения законов мышления к законам бытия имеет уяснение роли практики в отражении действительности. Предшествующая марксизму философия не могла ответить на ею же поставленный вопрос — как, на какой основе происходит связь мышления с природой. Она считала, что на одной стороне находится природа, а на другой мышление. Марксизм доказал, что существеннейшей и ближайшей основой человеческого мышления является изменение природы человеком — практика. Включение практики в теорию познания является величайшим достижением философской мысли. Объективность содержания нашего мышления, совпадение законов мышления с законами бытия достигается и проверяется практическим воздействием человека на природу.

Совпадение по содержанию законов мышления и законов бытия служит основой совпадения диалектики, логики и теории познания: «Вернувшись к материалистической точке зрения,— пишет Ф. Энгельс,— мы снова увидели в человеческих понятиях отображения действительных вещей, вместо того чтобы в действительных вещах видеть отображения тех или иных ступеней абсолютного понятия. Диалектика сводилась этим к науке об общих законах движения как внешнего мира, так и человеческого мышления: два ряда законов, которые по сути дела тождественны, а по своему выражению различны лишь постольку, поскольку человеческая голова может применять их сознательно, между тем как в природе,— а до сих пор большей частью и в человеческой истории — они прокладывают себе путь бессознательно, в форме внешней необходимости, среди бесконечного ряда кажущихся случайностей. Таким образом, диалектика понятий сама становилась лишь сознательным отражением диалектического движения действительного мира»²⁶.

Эта мысль Ф. Энгельса нашла свое дальнейшее обоснование и развитие в философских трудах В. И. Ленина, который прямо говорит, что диалектика является одновременно и теорией познания и логикой марксизма. Так, в работе «Карл Маркс» В. И. Ленин сформулировал следующее положение: «А диалектика, в понимании Маркса и согласно также Гегелю, включает в себя то, что ныне зовут теорией познания, гносеологией, которая должна рассматривать свой предмет равным образом исторически, изучая и обобщая происхождение и развитие познания, переход от незнания к познанию»²⁷.

В «Философских тетрадях» В. И. Ленин обратил внимание на мысль Гегеля о совпадении диалектики, логики и теории познания и, главным образом, на материалистическое применение ее Марксом в экономическом анализе.

В марксистской философии нет самостоятельно и обособленно существующей онтологии, гносеологии и логики. Материалистическая диалектика как наука о наиболее общих законах развития природы, общества и мышления одновременно тождественна теории познания и логике. Законы мышления и законы бытия совпадают по своему содержанию, первые являются отражением вторых. А это означает, что философия изучает мышление и его законы с тем и для того, чтобы обнаружить отраженные в них объективные законы. Материалистическая диалектика снимает вопрос о существовании онтологии как науки об изучении закономерностей объективного мира в отрыве от законов его отражения в сознании, диалектика анализирует бытие в связи с решением вопроса об отношении мышления к бытию. Это, конечно, не означает, что само по себе бытие не существует вне мышления, но материалистическая диалектика изучает бытие и его законы для того, чтобы познанные объективные закономерности превратить в метод дальнейшего познания и преобразования действительности.

Законы объективного мира, после того как они познаны, становятся законами мышления, а все законы мышления являются отраженными законами объективного мира; вскрывая законы развития самого предмета, мы постигаем и законы развития познания, и, наоборот, через изучение познания и его законов обнаруживаются законы объективного мира.

Утверждение, что задачей философии в наше время является создание метода научно-теоретического мышления и практической деятельности, часто встречает возражение, которое выражено в вопросах: а разве философия сейчас уже не изучает объективных закономерностей и сводится только к учению о познании и его методе, превратилась в чистую методологию?

Возникновение этих и других подобных вопросов является следствием непонимания природы метода познания, который представляется совокупностью процедур, не имеющих отношения к объективному миру и вытекающих только из субъективных потребностей человека, процессом применения некоей рациональной системы к разнообразным предметам во время теоретической и практической деятельности субъекта. В зарубежной литературе нередко метод так и определяется, как «сила умелого обращения с естественными комплексами, намеренно и осознанно в пределах воспроизведенного порядка высказывания»²⁸.

Но уже Гегель показал несостоятельность понимания метода как только субъективной процедуры, совокупности приемов действия. Он, говоря о том, что «метод может ближайшим образом представляться только видом и способом познавания, и он в самом деле имеет природу такового»²⁹, выявляет объективное основание метода, каковым является система истинного знания, выражающая познание закономерностей объекта. Для Гегеля «подлинную сущность мира составляет в себе и для себя сущее понятие...»³⁰, а «метод, таким образом, есть не внешняя форма, а душа и понятие содержания...»³¹.

Марксизм пошел дальше в процессе выявления объективных основ метода. Любой метод включает в себя познание объективных закономерностей, на основе которых возникают приемы или их системы для познания и практического действия. Познанные закономерности составляют объективную сторону метода, возникшие на их основе приемы исследования и преобразования явлений — субъективная сторона его. Сами по себе объективные закономерности не составляют метода, необходимо выработать на их основе приемы для дальнейшего познания и преобразования действительности, для достижения новых результатов. Метод эвристичен, он отражает закономерность объективного мира под углом зрения того, как человек должен поступать, чтобы достигнуть новое в познании и практике.

Таким образом, изучение объективных закономерностей в таком случае само собою становится предметом философии, ибо без создания теоретической системы знания о них она не может дать никакого метода научно-теоретического мышления и практического действия.

Марксистская философия является методом мышления, ведущим к достижению новых научных результатов, потому, что она вскрывает объективные закономерности движения самого предмета. Научный метод мышления должен направлять нашу мысль, сообразуясь с природой самого предмета. Если мышление пойдет путем, противоречащим законам объективного мира, то оно не сможет схватить и понять последние.

Задачей познания является постижение объективных, собственных, принадлежащих самому предмету, свойств и закономерностей. Метод мышления призван вести наше познание по этому пути, и он успешно может сделать это только в том случае, если его законы будут отражением объективных законов движения самого предмета. Чтобы познать объективную истину, мысль должна следовать законам, определяемым самим объективным миром. В противном случае метод мышления будет не приближать мысль к объекту, а уводить от него.

Обрабатывать факты действительности, упорядочивать их в процессе мышления необходимо на основе знания природы этих фактов, наиболее общих закономерностей их движения. Не только ни одна научная процедура, но ни один прибор не может строиться без учета природы того объекта, который исследуется с помощью этого прибора.

Метод мышления возникает на базе обобщения результатов познания предмета, его закономерностей, знание которых используется как орудие его дальнейшего познания. Вот почему В. И. Ленин в качестве главной задачи ставил глубокое изучение, обобщение истории познания, что является необходимым условием дальнейшего развития метода познания. Противники диалектики, отрывающие законы мышления от законов бытия, рассматривающие метод мышления как совокупность научных процедур, определяемых субъективными целями исследователя, не могут понять, как возможен метод познания, обладающий качеством универсальности и необходимости.

Универсальность и необходимость методологических положений марксистской философии вытекает как раз из того обстоятельства, что они основаны на знании наиболее общих законов развития, присущих каждому предмету.

Исследователь должен следовать диалектике не потому, что это кто-то предписывает свыше, а потому, что этого требует сам объект исследования, раскрывающий свою природу только тому, кто основывает свой процесс исследования, метод изучения на знании объективных закономерностей. Означает ли это, что, согласно марксизму, логика, законы мышления являются частью физики, частью законов природы, как это изображают противники диалектики. Совпадение по содержанию законов движения объекта с законами движения мышления еще не дает основания для утверждения, что логика является частью физики, а законы логики частью законов природы. Конечно, мышление является ступенью в развитии материи, но отношения между логикой и физикой, а также между законами мышления и законами природы не совпадают с отношением части и целого.

Законы природы, открываемые физической наукой, безусловно отличаются от законов мышления, изучаемых логикой. Законы природы существуют объективно, независимо от человеческого мышления, в то время как законы функционирования мышления связаны с деятельностью человека. Но не может быть таких логических законов, содержание которых не было бы объективным отражением законов природы и общества. Поэтому любой закон природы, как только мы его познали, приобретает логическое значение, он используется человеком в дальнейшем процессе движения нашего знания, в построении определенных научных систем, в конструировании приборов для изучения различных процессов природы и т. д. Например, закон сохранения энергии является законом природы, он отражает процессы, происходящие в самой действительности, а не в мышлении людей. Этот закон не является непосредственным отражением закономерностей движения познания, но как только наука познала этот закон, он приобретает логическое значение, становится орудием движения нашего мышления; строя физические теории, мы проверяем их истинность, в частности, тем, что устанавливаем их соответствие с данным законом.

Мы отбрасываем любое теоретическое построение, противоречащее этому фундаментальному закону природы. Так, например, в свое время физики столкнулись с явлением, которое они не могли сразу объяснить,— непрерывным характером спектра бета-частиц (в процессе радиоактивного бета-распада каждый радиоактивный изотоп излучает электроны не какой-то определенной энергии, а целый набор — спектр электронов различных энергий от нуля до некоторого предельного значения). Объясняя это явление, Бор выдвинул гипотезу, что электрон не всегда излучает всю энергию, образующуюся в результате радиоактивного превращения, часть энергии может бесследно исчезать. Эта гипотеза была несостоятельна прежде всего потому, что она противоречит закону сохранения энергии, содержание которого в данном случае выступает орудием проверки выдвигаемых наукой теоретических построений, методом в научно-теоретическом мышлении.

Логика как наука занимается изучением законов мышления, а не природы, но законы функционирования нашего мышления она не должна отрывать от законов природы и общества. Развитие познания есть движение в сфере его объективного содержания. Мышление движется не в области смены чисто субъективных представлений о предмете, а в сфере постижения его объективной природы, поэтому оно должно направляться таким методом мышления, который сам основан на знании объективных закономерностей, определяющих движение предмета. Какое-либо научное положение выступает в качестве метода построения теории, критерия проверки ее научной состоятельности не в силу своей определенной формальной структуры, а прежде всего как утверждение, имеющее определенное объективное содержание. Понятия и теории науки приобретают свое методологическое значение потому, что в них отражены объективные закономерности. Даже так называемое формальное содержание логических форм основано на отражении чрезвычайно общих отношений, существующих в объективном мире. Ценность, значение какой-либо теории как метода получения новых научных результатов определяются тем, насколько глубоко, всесторонне и адекватно она отражает закономерности реально существующей действительности.

В этом отношении философский метод принципиально ничем не отличается от методов частных наук. Все они основаны на отражении определенных законов объективного мира. Различие определяется лишь характером законов, на которых основан философский метод, с одной стороны, и методы частных наук — с другой.

Совпадение законов объективной реальности с законами мышления реально осуществляется в человеческой практике, включающей в себя природу, но в форме, в которой она уже вошла в нашу деятельность. В практике всеобщность законов природы превращается в всеобщие принципы мышления. В силу этого неверен вопрос, который иногда ставят и в нашей литературе: что является предметом нашей философии — объективный мир или мышление. Такая постановка вопроса связана с отрывом законов мышления от законов бытия, она противоречит идее Ленина о совпадении диалектики, логики и теории познания.

Недостаточно просто сказать, что марксистская философия изучает и законы объективного мира, и законы мышления, ибо простое «и—и» может породить представление, что марксистская философия изучает как бы два параллельных ряда законов: бытия и мышления, а потому в ней можно выделить онтологию со своими законами и гносеологию (логику) со своими законами. Своеобразие марксистской философии в данном случае состоит в том, что она не разделяется на онтологию и гносеологию, ее законы охватывают и область бытия и область мышления. Изучая бытие, вскрывая законы объективного мира, она раскрывает их методологическое значение, роль в познании и практической деятельности, и, наоборот, изучая процесс мышления, закономерности его движения, диалектический материализм выявляет объективное содержание законов и форм мышления (что и как в объективном мире они отражают).

Когда рассматривается отношение принципов и законов марксистской философии к явлениям материального мира, выясняется их объективное содержание, тогда они выступают, с одной стороны, как знание о самом бытии, когда же определяется роль этих принципов и законов в процессе мышления и практической деятельности, они выступают, с другой стороны, как метод достижения новых результатов. Поэтому законы диалектики, отражая объективный мир, определяют и наше отношение к явлениям действительности в процессе познания и практического действия. Эта субъективная сторона в законах мышления (способ изучения явления действительности) определяется и вытекает из их объективного содержания (из того, что и как они отражают).

Марксистская философия, как система знаний о наиболее общих законах всякого движения, обращенная к субъективной деятельности человека, становится методом, орудием движения мышления, приобретает методологическое значение. Все положения марксистской философии дают определенные знания о мире, но одновременно же, именно в силу того, что они верно отражают объективные закономерности движения явлений мира, приобретают методологическое значение. Философский метод, не основывающийся на отражении объективных закономерностей, не может служить орудием проникновения в сущность явлений. Инструмент научного познания должен прежде всего иметь объективно-истинное содержание.

В советской философской литературе можно встретиться с утверждением, что марксистская философия делится на онтологию и гносеологию. Нам представляется странным для середины XX в. выделение в марксистской философии специальных наук: онтологии — учения о бытии, гносеологии — учения о познании. Такая прямолинейная постановка вопроса о разделении диалектического материализма на две науки — онтологию и гносеологию — относит нас к докантовским временам. Ленинская идея о тождестве, совпадении в марксизме диалектики, логики и теории познания снимает деление философии на две самостоятельные науки: онтологию и гносеологию.

Конечно, нельзя соглашаться с теми, кто сводит диалектический материализм к гносеологии, к учению о мышлении, но разве альтернативой этому неверному положению является признание существования в марксистской философии двух самостоятельных наук — онтологии и гносеологии? Неужели для того, чтобы преодолеть гносеологизм, надо возвратиться к временам Лейбница и Вольфа? У нас нет самостоятельных философских наук — онтологии и гносеологии, у нас есть только одна наука — диалектический материализм или материалистическая диалектика, которая на новой основе решает проблемы, входившие ранее в онтологию, гносеологию и логику, не сводясь ни к каждой в отдельности, ни к их сумме. Решение так называемых онтологических проблем является одновременно и решением проблем гносеологических, и, наоборот, изучая познание и его закономерности, мы изучаем также и бытие, ибо законы познания являются отражением законов объективного мира.

Научная философия не ставит и не может ставить вопроса о сущности мира в смысле того, что представляет собой мир в целом. Мира в целом еще никто не изучал, никто не видел и не наблюдал, нам хорошо известно, что наука еще не сделала объектом своего исследования весь бесконечный мир. Правда, наука может знать какую-то часть мира как целого и делать заключение об остальных частях; мы так во многих случаях и поступаем. Но задача философии состоит не в стремлении по исследованной части мира вывести заключения большей или меньшей степени вероятности о всем бесконечном мире и представить всю картину мира как целого. Это лишь задача на будущее для всех наук, которую они никогда практически не реализуют. Мировоззрение — это не знание мира в целом. Диалектический материализм вскрывает сущность явлений объективного мира прежде всего в смысле решения основного вопроса философии: существует ли внешний мир объективно, вне зависимости от нашего сознания. Понятие о материальности мира возникает как результат решения основного вопроса философии, а не взгляда на мир как целое. Если мы будем рассматривать мир как целое, то в него войдет и мыслящая материя с ее свойствами. Философия начинается не с рассмотрения мира как целого, а с противопоставления материального и идеального.

Проблемы материи, движения, казуальности, пространства и времени решаются на основе выявления отношения мышления к бытию. Марксистская философия ставит вопрос о сущности мира не абстрактно, а в конкретном плане: материален или нематериален, существует ли он независимо от сознания или нет. Эта постановка вопроса не чисто онтологическая, не в духе прежней онтологии, она является одновременно и онтологической и гносеологической.

Марксистская философия не ставит вопроса об общественном бытии вообще, вне отношения его к общественному сознанию. Бытие вообще слишком неопределенная категория. Как говорил Ф. Энгельс, «бытие есть вообще открытый вопрос...»³² Марксистская философия ставит вопрос об отношении бытия к сознанию, и тут сразу все становится ясным, бытие и сознание противопоставляются, и, следовательно, философское понятие бытия становится определенным.

А раз в марксистской философии не может быть понятия бытия вне его отношения к сознанию, следовательно, у нас но может быть отдельной науки о бытии вообще (онтологии), которая бы не решала одновременно гносеологических проблем. Конечно, не правы так называемые гносеологисты, сводящие философскую проблематику только к гносеологии, но столь же не правы и те, кто не видит своеобразия марксистской постановки вопроса и выделяет в марксизме самостоятельную науку — онтологию. Так называемый онтологизм является обратной стороной гносеологизма.

Иногда онтологизм — выделение специальной части марксистской философии в виде онтологии — выдается как защита материализма от идеализма — гносеологизма. Но онтологизм не всегда выступает с позиций материализма; у Вольфа и Лейбница была онтология, но не было материализма, само бытие можно понимать и материалистически и идеалистически, поэтому онтологизм плохое противоядие против идеализма. Наоборот, он может служить питательной почвой для идеалистических спекуляций и вызывать крайнюю реакцию в виде гносеологизма.

Ленинская идея совпадения диалектики, логики и теории познания различным образом истолковывается в советской философской литературе.

Некоторые авторы считают возможным говорить только о единстве диалектики, логики и теории познания, но не об их тождестве. Отдельные философы тождество понимают в плане формально-логического включения: диалектика — целое, теория познания — ее часть, а логика — часть теории познания, т. е. они едины как часть и целое, другими словами, отношение между диалектикой, логикой и теорией познания можно выразить схемой концентрических кругов: большой круг — диалектика, средний — теория познания, а маленький — логика³³.

Во-первых, термин «единство» не выражает в данном случае сути ленинской постановки вопроса³⁴. В самом деле, единство можно найти, например, между слоном и магнитом, ибо то и другое является телом. Единство устанавливается между разнородными явлениями, отдельными науками; можно говорить о единстве физики и математики, физики и химии, химии и биологии, философии и политэкономии. Ленинская идея о тождестве диалектики, логики и теории познания имеет своим содержанием не утверждение, что различные философские науки (диалектика, логика и теория познания) или ее самостоятельные части едины между собой, где диалектика выступает в роли отнологии, а совсем нечто иное.

Естественно, определенное единство между науками можно установить даже при условии, когда они отрываются и изолируются друг от друга. Новизна ленинской постановки вопроса заключается именно в том, что она исходит из существования одной философской науки — материалистической диалектики, которая одновременно выполняет функции и онтологии, и гносеологии, и логики, не являясь в прежнем понимании ни тем, ни другим, ни третьим; нет трех самостоятельных частей в философии с различными законами, а есть одна наука, которую можно назвать как угодно: диалектикой, логикой или теорией познания (название предмета не влияет на его сущность) с одними законами, являющимися и законами бытия, и законами познания (мышления).

Представляется, что недопустимо также совпадение диалектики с логикой и теорией познания трактовать как совпадение целого со своими частями. Если теория познания или логика являются только частями диалектики, то это означает, что не все законы и категории диалектики имеют гносеологическое и логическое содержание, что противоречит действительному положению вещей. Нельзя указать на такой закон (пли категорию) диалектики, который не был бы одновременно законом (или категорией) теории познания и логики. Если бы все содержание ленинской идеи тождества диалектики, логики и теории познания состояло в утверждении, что одно относится к другому как часть к целому, то эта идея не имела бы никакого принципиально нового значения, ибо отношение части к целому доступно для рассудочного, метафизического мышления.

Мысль Ленина, и в этом ее плодотворность, заключается в том, что материалистическая диалектика как принципиально новая теория, система составляет единую науку, по-новому ставящую и решающую проблему взаимоотношения законов мышления и законов бытия. Будучи наукой о мышлении, а значит логикой и теорией познания, она вскрывает законы объективно-реального бытия, показывает ненаучность старой натурфилософской онтологии, изучавшей бытие независимо от его отражения в категориях науки, и субъективистской гносеологии, анализировавшей познание как деятельность субъекта, вне зависимости от того, как оно выражает закономерности объективного мира.

В действительности же диалектика изучает не четыре рода различных законов: природы, общества, мышления и познания, как иногда это изображается, а одни законы, являющиеся общими для природы, общества, и их отражения в сознании человека, а поэтому она единая наука, не распадающаяся на диалектику природы, диалектику общества, диалектику мышления и диалектику познания как самостоятельные части. «Так называемая объективная диалектика,— писал Ф. Энгельс,— царит во всей природе, а так называемая субъективная диалектика, диалектическое мышление, есть только отражение господствующего во всей природе движения путем противоположностей...»³⁵

Все дело заключается в том, что много диалектик или философий не существует, диалектика как метод научно-теоретического мышления едина, и она не вскрывает отдельно сначала закона природы, потом общества и в конце мышления. Диалектика в своих законах и категориях отражает наиболее общие закономерности объективной реальности, как она дана в практике человека, именно эти же законы, а не какие-то другие, регулируют движение мышления, ведущего к постижению истины. Кроме диалектики как метода научно-теоретического мышления нет еще никаких диалектик, а существуют системы наук, на основе законов которых возникают специальные методы научного познания, носящие более или менее общий характер. Опыт показывает, что конструирование множества доморощенных диалектик приводит к ликвидации диалектики как науки, к вульгаризации самой идеи применения диалектического метода к анализу конкретного предмета.

Тождество диалектики, логики и теории познания, основывающееся на совпадении по содержанию законов бытия и мышления, нельзя понимать как застывшее состояние. Такого тождества диалектика вообще не знает. Оно, как и всякое реальное, а не абстрактно-логическое, тождество является процессом.

Этот процесс совпадения диалектики, логики и теории познания, во-первых, как об этом уже говорилось,— результат исторического развития философии, и этот процесс не завершился и до сих пор, разделение их не преодолено окончательно. Установлены научные принципы их совпадения, но чтобы оно было все более полным, необходима дальнейшая разработка всех проблем философии на основе этого принципа. Поэтому с марксизма и начинается новый период в развитии философии, когда совпадение диалектики, логики и теории познания во всех отношениях становится все более полным.

Далее, об их тождестве как процессе необходимо говорить и в другом плане. Законы объективной реальности, после того, как они познаны, сознательно используются в процессе мышления. А следовательно, существует какой-то даже временной интервал между познанием объективных законов и превращением их в законы функционирования человеческого познания. Мышление не следует никаким другим законам, кроме тех, которые существуют в объективной реальности, но эти последние субъект должен осознать с точки зрения того, как их превратить в законы и формы своего мышления. А это и есть процесс, связанный с превращением объективной истинности в правила мышления.

В методе познания объективная закономерность становится правилом действия субъекта. Поэтому всякий метод выступает системой правил или приемов, выработанных для познания и практики. В связи с этим и возникает правильность как критерий оценки действия субъекта — соответствуют ли они правилам метода или нет. Поэтому правильность нельзя рассматривать чем-то исключительным для формальной логики, она имеет место всюду, где есть какой-то метод и идет проверка действий в соответствии с правилами и приемами данного метода. Правильность имеется в формальной логике, во всех других специальных научных методах, и в диалектике, поскольку она не только вскрывает объективные законы движения, но и формулирует на их основе правила теоретического познания и практического действия. В этом смысле правильность и отличается от истинности. Истинность выявляется непосредственно путем сравнения содержания мысли с объектом, устанавливается тождество между ними, правильность — сравнение действия (теоретического или практического) с положением (правилом, приемом), она связана с объектом опосредованно через истинность системы знания, на основе которой формулируется правило поведения.

Ошибочен отрыв правильности как действия на основе метода (соответствие действия положению метода) от истинности. Но столь же недопустимо их отождествление. Правильность — это оценка не содержания мысли, а действия человека (идут ли они по известным правилам или нет). Истинность — оценка содержания мысли, установление его тождественности объекту. Отличие правильности от истинности состоит в том, что в первом случае речь идет о действиях субъекта, которые сравниваются опять-таки не с самим объектом, а с установленными правилами, во втором — о содержании мысли человека, не зависящем от его поведения; истинность определяется только объектом. Правильность основывается на истинности, но не мертво тождественна ей. Их совпадение выступает процессом деятельности субъекта, в которой человек осуществляет переход от истинности к правильности, равнозначный переходу от мысли на ее основе к действию. В правильности мы как бы переходим в иную сферу, связанную с истинностью и теоретической деятельностью, но и одновременно выходящей за ее пределы — речь уже идет о поведении человека, об оценке его поступков, действий с точки зрения теоретической (соответствие с положениями, носящими объективно-истинный характер) и практическими потребностями.

Поэтому положение, что материалистическая диалектика представляет собой единую науку, снимающую разделение философии на самостоятельные части (онтологию, гносеологию и логику), ни в какой мере не следует понимать так, будто в материалистической диалектике не существует никакого различия между отдельными проблемами, что ее никак нельзя членить. Диалектика занимается обобщением процесса познания, результаты которого можно анализировать с разных сторон. Во-первых, познание, его историю можно изучать с целью выяснения объективных закономерностей, отраженных в понятиях науки; во-вторых, процесс познания можно анализировать с целью изучения движения самих форм отражения объективных законов в человеческом сознании, а также способов превращения объективно-истинного знания в правила движения мышления. В том и другом случае объектом исследования является история процесса познания, законы и категории различных областей науки, т. е. мышление в его отношении к объективной реальности, хотя аспекты исследования различны. Но нельзя одно представить как чистую онтологию, а другое — гносеологией или логикой. Тот и другой аспекты являются и онтологическим, и гносеологическим, и логическим, ибо объективные законы вскрываются путем анализа форм отражения явлений в сознании людей, а диалектика развития самих форм рассматривается в связи и на основе понимания законов развития отражаемого в них объекта, поэтому диалектика является одновременно диалектической логикой.

Исходя из идеи тождества диалектики, логики и теории познания, В. И. Ленин дает следующее определение логики: «Логика есть учение не о внешних формах мышления, а о законах развития „всех материальных, природных и духовных вещей”, т. е. развития всего конкретного содержания мира и познания его, т. е. итог, сумма, вывод истории познания мира»³⁶. Логические формы являются содержательными, отражающими объективные законы движения природы и общества.

 

§ 3. Диалектика как обобщение истории познания

Материалистическая диалектика ставит своей целью дать научное понимание объективной действительности, вскрыть законы развития ее. Но это научное понимание действительности возможно только как обобщение результатов развивающегося процесса познания. Вне изучения опыта всех наук, вскрывающих законы движения отдельных сторон действительности, всей многообразной практики людей нельзя постигнуть никаких наиболее общих законов развития природы, общества и мышления. Материалистическая диалектика является теорией познания, но не в узком смысле, как старая гносеология, как изучение закономерностей развития только самого процесса познания вне того, что отражается в нашем сознании, а в самом широком смысле этого слова, как итог всей истории познания мира и практической деятельности человека.

Обобщая, изучая всю историю познания мира, диалектика дает самое глубокое и всестороннее учение о движении. В. И. Ленин, говоря об областях знания, из которых должна сложиться диалектика, указывает на историю философии, историю умственного развития ребенка, историю умственного развития животных, историю языка, психологию, физиологию органов чувств (мы теперь можем сказать — физиологию высшей нервной деятельности), т. е., иными словами,— на всю историю познания³⁷.

В. И. Ленин поставил перед философами-марксистами задачу глубоко изучать историю познания, что является необходимым условием дальнейшего развития диалектики как науки: «Продолжение дела Гегеля и Маркса должно состоять в диалектической обработке истории человеческой мысли, науки и техники»³⁸.

Обобщая опыт познания, содержания человеческого мышления, диалектика вскрывала законы движения объективного мира, ибо законы мышления суть отражения их. Изучение законов мышления, обобщение опыта всего развития познания,— это не конечная цель диалектики, а средство постижения своего предмета — законов, господствующих и действующих и в природе, и в обществе, и в мышлении.

Разработка Лениным проблемы диалектики как логики и теории познания подняла диалектику на новую ступень. В этом состоит одно из принципиальных отличий в подходе к диалектике Ленина и Плеханова: «Диалектика и есть теория познания (Гегеля и) марксизма: вот на какую „сторону» дела (это не „сторона" дела, а суть дела) не обратил внимания Плеханов, не говоря уже о других марксистах»³⁹.

Одним из крупных недостатков Плеханова как философа- марксиста является непонимание сущности диалектики как философской науки, того факта, что диалектика, будучи и логикой, и теорией познания, проверяется историей науки, а не отдельными примерами. Игнорирование этой сути приводит к тому, что диалектика выступает как сумма искусно подобранных примеров, иллюстрирующих какое-либо общее положение. Но никакое большое количество примеров не можёт служить доказательством истинности законов и категорий материалистической диалектики. Только вся история познания и практики человека служит доказательством истинности материалистической диалектики как науки. Отсюда необходимая связь в диалектике как логике законов мышления со всей историей человеческой мысли, развивающейся на основе практики. Диалектика не может развиваться, не будучи теорией познания и логикой.

Непонимание того, что диалектика является одновременно и логикой, и теорией познания марксизма, объясняет нам, почему Плеханов прошел мимо революции, начавшейся в естествознании на рубеже XIX и XX столетий. Истинный диалектик не может не заметить такого события, ибо он понимает связь диалектики с развитием познания вообще. Диалектик должен не только обратить внимание на коренные изменения в развитии той или иной области науки, но и проанализировать их, сделать из них философские выводы, необходимые для развития как самой диалектики, так и рассматриваемой отрасли научного знания. На этой основе и покоится союз материалистической диалектики и современного естествознания. Диалектика связана с естествознанием именно как логика и теория познания.

Ленинская идея совпадения диалектики, логики и теории познания является исходной в определении отношения марксистской философии к другим наукам, философского метода познания к методам, вырабатываемым специальными науками.

Марксистская философия не является по отношению к естествознанию натурфилософией, она не может подменить отдельные отрасли научного знания в решении специальных вопросов и не претендует на это. Наши противники, желая опорочить марксистскую философию, представляют ее в качестве натурфилософии⁴⁰, навязывающей естественным наукам извне решение специфичных для них вопросов.

Задача философии состоит в том, чтобы выработать и совершенствовать научное мировоззрение, с этой целью она обобщает опыт развития всех наук и общественной практики. Союз естествознания и философии покоится не на том, что философия решает вопросы за естествознание и исправляет ошибки естественников, когда они вторгаются в области философии, а специалисты различных отраслей естественнонаучного знания походя решают философские проблемы и исправляют естественнонаучные ошибки философов. Такой «союз» скорее приведет к отрыву их друг от друга.

Конечно, философам в практике приходится сталкиваться и исправлять философские ошибки естественников, а последним — естественнонаучные ошибки философов. Но не в этом состоит союз и содружество философов-марксистов с естественниками. Представим себе, что естественники глубоко усвоят марксистское мировоззрение и в своих трудах не будут допускать философских ошибок (к этому мы все стремимся), а философы будут абсолютно точны в оперировании естественнонаучным материалом (это тоже наша цель), можем ли мы считать, что тогда необходимость в союзе между естественниками и философами-марксистами отпадает. Наоборот, только тогда этот союз выступит в истинном виде и не будет искажен привходящими случайностями. Этот союз, опираясь на достижения смежных областей (естествознание — на достижения философии, а философия—на достижения естествознания), будет успешно решать задачи науки в целом.

Диалектический и исторический материализм обобщает новейшие достижения естествознания с целью полного, точного и глубокого познания законов, являющихся его предметом. Естественник усваивает выработанное философией мировоззрение и применяет его законы и категории, как метод в познании предмета, изучением которого он занимается. Этот метод необходим естественнику не только для того, чтобы не совершать философских ошибок в своих рассуждениях, а главным образом для успешного движения в познании своего предмета, он входит как составная часть в ткань научного исследования, в арсенал средств, которые приводят его к новым результатам в познании. Естественнику нетрудно принять это мировоззрение, он даже стихийно склонен к нему, ибо оно не является чем-то внешним по отношению к науке, а является ее результатом, но не одной какой-либо области научного знания, а всей истории процесса познания и практического переустройства мира. Сам естественник на основе своего опыта и опыта своей науки может выработать мировоззрение, а следовательно, и философский метод познания, но оно будет ограниченным и не сможет сравниться с мировоззрением, основанным на итогах развития всех наук и всего человечества.

Философский метод возникает как обобщение всех других методов, он не равен ни одному из них, но включает в себя их богатство так же, как всеобщее впитывает особенное и единичное. Генетически процесс развития идет от специальных методов к философскому. Здесь, как и всюду, от единичного восходит через особенное к всеобщему. Но это происходит не путем превращения специального метода или их суммы в философский. Философский метод самостоятельно возникает с учетом результатов специальных методов. Движение идет и в обратном направлении — от философского метода к специальным.

Специальные методы многообразны. Среди них можно отметить такие, которые применяются различными науками. Их можно назвать специальными общенаучными. Хотя эти методы применяются во многих, а в тенденции во всех науках, их надо отнести к специальным, а не  философскому, поскольку они определяют не общий путь движения познания к истине со всеми составляющими, а только некоторые его стороны, моменты.

Частные специальные методы вырабатываются применительно к той или иной области знания и служат путем образования теории, достижения новых научных результатов в ней. Некоторые из них уже сейчас распространяются и на другие смежные науки. Частные специальные методы, имеющие очень узкое применение, правильнее называть методиками, которые образуют частные приемы исследования в отдельных науках. Когда речь идет о взаимоотношении философских методов со специальными, то обычно подчеркивается мысль, что философские методы «преломляются в них, действуют через них»⁴¹. Причем это преломление понимается как конкретизация философского метода, учитывающая условия познания данного объекта. Например, в статье «Метод» в «Философской энциклопедии» указывается, что «принцип историзма как универсальный метод преломился в биологии в виде эволюционного учения, а в астрономии — в виде различных теорий происхождения и развития звездных систем, в социологии — в виде диалектико-материалистического учения о развитии человеческого общества и т. д.»⁴².

В связи с таким толкованием сразу возникает несколько вопросов: 1) разве диалектико-материалистическое учение о развитии человеческого общества не является философским методом, а только конкретизацией универсального принципа историзма, разве оно эстраполировано из учения о развитии природы вне ее отношения к человеческому обществу, как своеобразный дар натурфилософии; 2) если все методы познания рассматривать как конкретизацию и проявление каких-то сторон философского, то в чем, собственно, заключается самостоятельность специальных методов; получается, что существует только один универсальный философский метод с его различными модификациями. Но в таком случае можно сказать и наоборот: нет никакого, в качестве самостоятельного, философского метода познания, поскольку последний растворяется в множестве своих модификаций — в специальных методах.

А это может привести к утверждению, что существуют только одни законы диалектики, а законы всех остальных наук — только модификации и проявление законов диалектики, или, наоборот, нет никаких законов диалектики, имеются только законы отдельных наук, в которых в качестве общего присутствуют законы диалектики. Идя дальше по этому пути, можно сказать, что и вообще никаких законов нет, есть вещи и процессы, в движении которых проявляются законы как общие, так и специфические.

Но это ни в коей мере не решает проблемы взаимоотношения философского метода со специальными. Конечно, диалектика дает общее учение о движении материи, а поскольку и мире ничего пет, кроме движущейся материи, то содержание всех наук соблазнительно рассматривать как конкретизацию и проявление диалектики. Отсюда вывод: познай диалектику, и легко будет понять все остальное; закон Ньютона (всякое действие равно противодействию) изобрази в виде проявления закона единства и борьбы противоположностей и т. п. В таком случае вся наука, со всеми ее теориями и методами предстанет в качестве приложения и иллюстрации к диалектике.

Подобное представление, несомненно, не может удовлетворить представителей отдельных областей знаний, которые, оказывается, не дают ничего нового, а конкретизируют, находят проявления уже открытым философией законам. А поскольку диалектика, по мнению некоторых философов, открывает всеобщие свойства, присущие всем вещам и явлениям, где бы и когда бы они ни существовали, то, оказывается, где-то на планете какой-нибудь звездной системы физики только тем и занимаются, что конкретизируют и находят проявления законов, сформулированных земными философами. И мы им можем с гордостью сказать: как ни трудитесь, ничего другого не найдете.

Но что дело обстоит, конечно, не так, показывают нам земные физики. Если в законах диалектики все уже так предусмотрено, что содержание всех остальных наук — только их проявление и конкретизация, то, может быть, на основе ныне существующих законов диалектики философы сконструируют теорию элементарных частиц или единую теорию поля, над которыми физика так долго и мучительно бьется. Сделайте, философы, еще одно преломление и конкретизацию! К сожалению, такие философы-конструкторы находились и принесли немалый ущерб научному авторитету метода материалистической диалектики.

Из этого понимания отношения философии и специальных методов возникла иллюстративность, которая одно время при изложении диалектики была так широко распространена. В каждом новом явлении, научном открытии, политической акции виделось еще одно подтверждение законов и категорий диалектики и на этом заканчивался диалектический анализ действительности. Не говоря уже о том, что в качестве примеров подтверждения диалектики иногда выступали незрелые теоретические построения и непродуманная реорганизация в государственном или хозяйственном управлении, такой подход не только ничего не дает конкретным наукам, но и самой философии, если она в их методах не видит ничего иного, кроме преломления законов диалектики.

Из этого неправильного понимания отношения философии к специальным методам познания вытекает стремление отдельных авторов разбить материалистическую диалектику на множество видов: диалектика природы, диалектика общества диалектика мышления, в свою очередь диалектика природы делится на диалектику отдельно живой и неживой природы, а в обществе на антагонистическую и неантагонистическую диалектики и даже дробней, говорят о самостоятельных диалектиках: капитализма, социализма, диалектике перерастания социализма в коммунизм и о диалектике чистого коммунизма, и всюду действуют свои специфические диалектические законы. Непонятно, почему не выделяют отдельно диалектику первобытного общества, рабства, феодализма. А ход логического рассуждения здесь один и тот же и, можно сказать, железный, и он должен в конце концов привести к диалектике зубной боли и продажи арбузов.

Материалистическая диалектика не просто находит свое преломление в каждом специальном методе, а будучи методом, нацеливающим на постижение объективной реальности во всей его конкретности и многообразии проявлений, находит место любому научному методу в процессе построения и развития теории любой конкретной науки, лишая его односторонности и претензий на абсолютность. Каждый из специальных методов своеобразен и не является маленькой, плохонькой модификацией диалектики.

Если мы посмотрим на историю развития философского метода, то мы увидим, что он вырабатывался путем, с одной стороны, лишения претензий на абсолютность методов, основанных на постижении закономерностей отдельных сторон явлений и процессов объективной реальности и, с другой — формирования общих принципов движения знания к созданию предметной теории. Философы нового времени — Ф. Бэкон, Р. Декарт и другие — стремились метод, применяемый в той или иной области знания, более или менее развитого к тому времени, превратить во всеобщий способ построения научной теории. Но Кант, а вслед за ним Гегель подходили к решению данной проблемы уже по-иному. Они не стремились метод, типичный для какой-либо науки (механики или математики), сделать принципом развития знания. Задача философии — выявить из анализа самого мышления, беря его в общей предметной форме, пути движения к истине. В этой попытке преодоления недостатков метода, основанного на механистическом понимании мира, состоит ценность критического метода Канта и диалектического метода Гегеля.

Поставим вопрос: в чем состоит особенность марксистской философии в отношении к результатам современной естественной и общественной науки?

Само собою разумеется, что философия, пытающаяся отвергать или корректировать данные современной науки, обречена на неудачу. Натурфилософский подход к науке изжил себя, и не нам его воскрешать. Поэтому сила каждой философской концепции определяется ее способностью воспринять науку и ее данные такими, какими они являются во всей их полноте и объективной истинности. Желание подправить, скорректировать, сделать удобными результаты науки — это признак слабой и уходящей с исторической сцены гносеологии и логики. Одно принять, а другое отвергнуть, внешне вмешаться в ход научного познания — это свойственно направлениям современной буржуазной философии.

К сожалению, у некоторых советских философов был тоже такой подход к теориям современной науки. Примем один результат науки, соответствующий определенным образом истолкованным согласно положениям диалектики, и отвергнем другие. Однако опыт научного познания и развития философской мысли с очевидностью продемонстрировал несостоятельность такого подхода. Настоящая современная философская теория должна принять результаты науки такими, какие они есть во всей их полноте и сложности, поскольку они теории, дающие объективно-истинное знание о явлениях природы и общественной жизни.

Неопозитивизм по форме стремится стать именно такой философией, больше того, он готов результаты любой научной теории возвести в ранг последнего достижения философской мысли, заявив, что в никакой иной гносеологии нет необходимости, кроме той, которая следует как непосредственный результат частной научной теории.

Опять-таки с большим сожалением приходится признать, что и подобного рода концепции имеют распространение в советской философской литературе. Чего проще, например, признать: А. Эйнштейн создал новые физические понятия о пространстве и времени, отличные от ньютоновских. Зачем еще нужны какие-то философские категории, связанные с умозрением. Теория познания — только побочный продукт анализа научных теорий. Можно видеть, как во многих философских трактатах нашего времени самостоятельная философская мысль заменяется изложением естественнонаучных понятий, возведенных в ранг философских категорий. И это касается не только понятий физики, но и биологии, кибернетики, математики и т. п.

Перед философией как бы поставлена дилемма: или отвергать естественнонаучные теории, или принимать их за свои собственные.

Отличие материалистической диалектики как теории познания и логики состоит в том, что она снимает эту дилемму. А именно, не ее функция принимать или отвергать частно-научные теории. Каждая наука в ходе своей собственной истории решает вопрос, что ей делать с той или иной теорией. Тем более что в общем-то в ходе науки никогда не возникает теорий, которые бы носили характер ахинеи. Надо обладать большим чувством недоверия к уровню зрелости современного научного познания и к его деятелям, признав, что где-то и когда-то ученые за серьезное теоретическое построение примут непрофессиональное рассуждение. Правда, такие факты были у нас в отношении, например, представлений Лысенко по некоторым вопросам биологии, но в этом меньше всего повинны сами ученые.

Каждая область научного знания имеет свою логику движения научных теорий и понятий в ней, и не дело философии устанавливать свой порядок в конкретной науке. Но вместе с тем, ни одна частная научная теория, какое бы значение в ходе научного познания она ни имела, не является собственно философией. Она может ставить перед философией проблемы, вынуждать последнюю на изменение своих категорий, но ее понятия не являются собственно философскими. Сведение философии только к толкованию данных наук означает ликвидацию самой философии, и это хорошо видно на примере современного позитивизма, который стремился заменить философию методами специальных наук, в частности формально-логическими приемами. Но и философствование в отрыве от достижений современной науки также изжило себя. Философская концепция проверяется ее способностью овладеть результатами всего опыта человечества, в том числе новейшими достижениями научного познания.

Диалектический материализм и является той формой философии, которая, будучи тесно связанной с наукой, сохраняет свой собственный предмет и метод, свое место в развитии познания, свой язык. Этот метод нельзя рассматривать побочным продуктом какой-то теории науки, он имеет свои категории, коренящиеся не только в отдельных теоретических построениях, а во всем ходе познания и общественной практики. И если, например, теории А. Эйнштейна подобно представлениям Ньютона уступят свое место более развитым построениям, войдя в них какой-то крупицей истины, а так наверное и будет, то материалистическая диалектика проявит свою жизнеспособность только тем, что уже сейчас может понять правильность других, более глубоких физических представлений о пространстве, времени и тяготении. Такова логика движения человеческого познания, философским обобщением которой является диалектический материализм. Будучи способной воспринять и переработать любой научный результат, материалистическая диалектика идет дальше любого из них, толкая человеческое познание на достижение новых и новых объективных истин.

Подчеркивая значение философского метода в развитии естественных и общественных наук, необходимо отметить, что неумение пользоваться им приводит к заблуждениям в обработке фактов и построении теорий, вследствие чего мысль ученого часто идет по неправильному пути, зигзагом, он тратит огромные усилия на решение таких проблем, которые научной философией уже давно решены. Например, современный физик, стоящий на позициях диалектического материализма, не будет понапрасну тратить усилия в направлении индетерминистского решения проблем, поднимаемых квантовой механикой, его путь решения трудностей, возникающих в данной отрасли науки, определен законами и категориями марксистской философии. Трудности, с которыми он столкнется, будут иными, чем у физика, стоящего на индетерминистских позициях. В то время, когда последний будет искать решения вопроса там, где его вообще найти нельзя, поиски первого увенчаются успехом, ибо им взято верное направление. Так, многие зарубежные физики после безуспешных попыток найти решения проблем квантовой механики в индетерминистском направлении вернулись к истолкованию этих проблем в духе поиска новых форм детерминизма. Но если бы они сознательно стояли на позициях диалектического материализма, им бы не пришлось проделывать этот сложный путь, включающий в себя отклонения от истины.

Значение марксистского мировоззрения, как метода научного познания, заключается в том, что оно определяет научный путь, направление решения проблем. Философия не отвечает однозначно на вопрос: какое толкование квантовой механики является правильным,— связанное с признанием квантовых ансамблей или квантовых состояний или же еще какое-либо. Эта задача чисто физическая, и решается она физическими методами, но диалектический материализм строго и определенно дает ответ, что только путь определения объективной природы объекта является научным. Этот ответ базируется на длительной истории развития не только самой физики, но и всего познания, всей многомиллионной практики человека.

Чтобы философия как научный метод активно воздействовала на развитие различных отраслей науки, она должна непрерывно совершенствоваться как мировоззрение, т. е. обогащаться новым знанием об объективных законах движения явлений, которое составляет его фундамент, основу. Так, например, развитие физики, в частности квантовой механики, поставило перед философами много проблем чисто философского характера, а именно: углубление понятия причинности и детерминизма в направлении выяснения отношения причинности и вероятности, динамических и статических закономерностей, необходимости более точного и глубокого решения вопроса о характере современной научной теории и закономерностях ее развития, о специфическом характере проявления практики как критерия истины в различных областях научного знания, о более глубоком понимании категорий отношения, взаимодействия и т. д. Таких проблем, которые ставит современная физика перед философией, очень много. А их ставит не только физика, а все отрасли научного знания. Философы призваны удовлетворять эту потребность.

Современные позитивисты полагают, что сами естественники, между прочим, могут решить подобные вопросы. Но в действительности этого сделать нельзя, ибо законы и категории философии возникают, развиваются на базе обобщения всей истории познания и практики; ни одна естественная наука не занимается такого рода обобщениями, не является теорией всего человеческого знания. Новые философские положения возникают в результате обобщения достижений естественных и общественных наук. Если философия отрывается от практики развития научного знания, мировоззрение перестает быть эффективным методом познания.

Таким образом, союз естествознания и философии, укрепление и развитие которого является философским завещанием Ленина, базируется на том, что философия вырабатывает научное мировоззрение, функционирующее в науках как всеобщий метод познания и практического переустройства мира, а обобщение достижения естествознания необходимо для развития и совершенствования этого мировоззрения. Ход развития науки подтвердил правильность положения, что «...именно диалектика является для современного естествознания наиболее важной формой мышления, ибо только она представляет аналог и тем самым метод объяснения для происходящих в природе процессов развития, для всеобщих связей природы, для переходов от одной области исследования к другой»⁴³.

 

§ 4. Диалектика и история философии

В разработке диалектики как формы научно-теоретического мышления огромная роль принадлежит изучению истории философии. Недооценка истории философской мысли может привести к пагубным последствиям, отрицательно скажется на всех участках философской работы и, несомненно, приведет к снижению культурного уровня в целом. Не лишне здесь вспомнить слова Ф. Энгельса, писавшего, что «знакомство с ходом исторического развития человеческого мышления, с выступавшими в различные времена воззрениями на всеобщие связи внешнего мира необходимо для теоретического естествознания и потому, что оно дает масштаб для оценки выдвигаемых им самим теорий. Но здесь недостаток знакомства с историей философии выступает довольно-таки часто и резко. Положения, установленные в философии уже сотни лет тому назад, положения, с которыми в философии давно уже покончили, часто выступают у теоретизирующих естествоиспытателей в качестве самоновейших истин, становясь на время даже предметом моды»⁴⁴.

Ф. Энгельс считал изучение истории философии необходимым условием формирования научно-теоретического метода мышления. Для В. И. Ленина история философии ни в коем случае не являлась собранием гениальных мыслей, используемых в зависимости от ситуации для доказательства какой-либо современной философской идеи, а важнейшим моментом, из которого складывается материалистическая диалектика как логика и теория познания марксизма. Именно поэтому В. И. Ленин особенно серьезно занялся изучением истории философской мысли классиков предшествующей марксизму философии, когда намеревался написать работу о материалистической диалектике как методе научно-теоретического мышления.

Слов нет, история философии должна способствовать решению тех проблем, которые выдвигаются современностью. Однако эта связь с современностью понимается иногда слишком упрощенно. История философии часто рассматривается как кладезь самых различных высказываний, среди которых всегда можно найти подходящее для иллюстрации и подкрепления какого-либо положения, ставшего злободневным. Такой подход вытекает якобы из необходимости связи истории философии с жизнью, в частности с задачами политической борьбы. В действительности же он приводит к односторонности и субъективизму, чуждым методу материалистической диалектики, подрывает авторитет истории философии, ставит под сомнение ее научность.

Исследования в области истории философии — в идеале — не должны находиться в стороне от решения проблем, которые стоят перед современной философией. Так или иначе они призваны способствовать движению философского знания по пути постижения нм своего предмета. В этом и состоит подлинная актуальность историко-философского исследования.

Недостаточность такого взгляда на историко-философское исследование как собрание идей философов заметил уже Гегель, который историю философии не отрывал от своей философской системы, в частности от логики. Для него логика — это история философии, взятая в ее существенном развитии, а история философии — логика в конкретно-историческом развитии. «Можно было бы думать,— пишет Гегель,— что порядок философии в ступенях идеи отличен от того порядка, в котором эти понятия произошли во времени. Однако, в общем и целом, этот порядок одинаков»⁴⁵.

Можно оспаривать конкретное проведение этого принципа Гегелем в его логике и истории философии. Действительно, как в логике, так и в истории философии многие переходы у Гегеля искусственны, что, несомненно, объясняется его объективным идеализмом. Но никто не может оспаривать верность самого этого принципа, значимость которого с особой силой была подчеркнута В. И. Лениным: «...Гегель берет свое саморазвитие понятий, категорий в связи со всей историей философии. Это дает еще новую сторону всей Логики»⁴⁶.

Задача науки состоит в том, чтобы отразить ведущую историческую связь, последовательность явлений: «Самое надежное в вопросе общественной науки и необходимое для того, чтобы действительно приобрести навык подходить правильно к этому вопросу и не дать затеряться в массе мелочей или громадном разнообразии борющихся мнений,— самое важное,— пишет В. И. Ленин,— чтобы подойти к этому вопросу с точки зрения научной, это — не забывать основной исторической связи, смотреть на каждый вопрос с точки зрения того, как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь»⁴⁷.

Это обязывает нас строить историко-философское исследование так, чтобы была отчетливо видна основная историческая нить в развитии философии и место отдельных звеньев в ней. Мы должны рассматривать каждого действительно крупного философа и его систему как определенный узловой пункт исторически развивающегося процесса познания. Задача историко-философского исследования состоит в том, чтобы определить конкретно, что это за пункт, узел, выяснить его связь с другими и значение для дальнейшего развития познания.

Иными словами, историко-философское исследование — это тоже работа в области материалистической диалектики, но только наполненная строго определенным историко-философским материалом. Ведь нельзя рассматривать борьбу эмпиризма и рационализма в философии нового времени в отрыве от задач решения вопроса о соотношении чувственного и рационального моментов познания материалистической диалектикой. Конечно, эту проблему нельзя разрешать грубо, как у нас иногда делается, путем простого сравнения высказываний классиков марксизма по этому вопросу и положений философов прошлого. Такое простое сравнение ни к чему хорошему, кроме курьезов, привести не может. У философов прошлого можно найти высказывания, подобрать цитаты, которые внешне похожи на отдельные положения Маркса, Энгельса и Ленина, но серьезных выводов из этого не следует.

Цель историко-философского исследования состоит в том, чтобы, анализируя решение того или иного вопроса философией прошлого, вскрыть необходимость, закономерность диалектическо-материалистического решения его, показать, как мыслители прошлого искали верное решение проблемы, подходили к ней, сталкиваясь при этом с конкретными трудностями, которые не могли быть ими решены в определенных исторических условиях и которые преодолеваются материалистической диалектикой. Другой подход к истории философии будет неверным. Проблема соотношения чувственного и рационального в материалистической диалектике может решаться либо на материале истории философии, либо на базе обобщения данных развития конкретных отраслей научного знания. Это решение одной и той же проблемы, только с несколько различными аспектами, которые не исключают необходимости друг в друге, а, наоборот, взаимодополняют себя. В общем и целом, в главном задачи совпадают, то и другое является исследованием в области материалистической диалектики.

Когда речь идет об истории философии, то не следует забывать, что она призвана решать двуединую задачу: история философии должна быть историей, т. е. излагать развитие философской мысли в конкретных исторических формах ее существования, и в то же время она не должна быть изолированной от современной научной формы философии, способствовать решению стоящих перед ней задач, т. е. чтобы история философии сама была философией. Нельзя преуменьшать значения трудностей, стоящих на пути решения этой проблемы. Эти трудности можно показать на примере шеститомной «Истории философии», в которой проделана поистине гигантская работа большим и опытным коллективом советских и зарубежных философов. В этом труде авторы стремились решить две задачи: первая — развернуть логику, ход развития философской мысли, приводящую к современной форме диалектического и исторического материализма; вторая — показать развитие и борьбу философских идей во всех странах мира и во все периоды истории, связав ее с конкретной обстановкой, борьбой классов в обществе, которая складывалась в той или иной стране в рассматриваемый период.

«Марксистские исследования философской мысли, обобщаемые в «Истории философии»,— пишут авторы в заключительной главе,— показывают, что история философской мысли человечества есть всемирно-исторический, закономерно развивающийся процесс, главным содержанием которого явилось поступательное движение и обогащение философского познания, развитие понятий, представлений и идей об общих законах бытия и познания, об отношении мышления к бытию»⁴⁸. Здесь сформулирована одна задача истории философии. А вот в этих словах уже другая: «Проведенный в шести томах «Истории философии» анализ философской мысли прошлого и современной эпохи представляет собой одну из первых попыток дать с позиций марксизма-ленинизма систематическое освещение истории важнейших философских учений, возникавших и развивавшихся у различных народов на разных ступенях истории...»⁴⁹ Эти две различные задачи авторы пытаются реализовать в одном исследовании.

Теперь, когда труд завершен, он предстал перед судом критики, которая предъявляет претензии с двух противоположных сторон. Одни считают, что в нем затушевана и порой теряется в историко-философских подробностях, интересных и важных для характеристики идейной жизни конкретной страны в определенный период, логика исторического развития философской мысли, т. е. то, что так ценил В. И. Ленин у Гегеля и считал важным для диалектико-материалистического понимания истории философии. По их мнению, работа мало учит научно-теоретическому мышлению, мало способствует выработке его категорий, а больше повествует о событиях в идейной жизни, происходивших когда-то и где-то.

Другие, наоборот, упрекают ее за то, что в ней не все периоды истории и не все мыслители всех стран охвачены с достаточной полнотой и глубиной. Они отмечают подобного рода пробелы, полагая, что книга, претендующая осветить историю всемирной философии, должна выполнить свою основную цель — дать историческую картину развития и борьбы философских идей в мире в целом, не упустив ни одного народа, ни одного периода в его жизни.

Первые хотели бы к шести томам приложить еще один томик — резюме, где была бы изложена сущность, логика развития философской мысли в конкретно-исторических формах; удовлетворить же претензии вторых невозможно и в двадцати томах.

Некоторые полагают, что этих трудностей можно избежать, если историю философии превратить в историю постановки и решения философских проблем. «История философии как наука сейчас, на наш взгляд, — пишет один из авторов этой концепции,— нуждается в новом виде построения. Этот вид построения сводится к изложению истории философских проблем и их решений. Переход к такой трактовке истории философии, для которой предшествующими исследованиями созданы значительные предпосылки, является объективной необходимостью, ибо эта трактовка представляет больше возможностей для более адекватного раскрытия существа историко-философского процесса и плодотворного освоения достижений философской мысли прошлого» м.

Нельзя не согласиться с автором, что современная философия решает определенные проблемы, разрабатывает законы и категории, а история философии должна способствовать их решению, вскрывая логику развития человеческой мысли. Ценность таких исследований действительно заключается в том, что они непосредственно связаны с задачами, стоящими перед современной философией. Но было бы ошибочно полагать, что они могут заменить историю философии или решить задачи, стоящие перед ней. Все равно остается проблема — дать логику развития не отдельных категорий, законов и теорий, а философии в целом, показать борьбу философских идей, развертывающуюся на определенном социальном фоне.

На наш взгляд, решить эти трудности можно путем выделения двух аспектов истории философии. С точки зрения первого, целью историко-философского исследования является вскрытие поступательного развития философской мысли независимо от того, берется ли философия в целом или какая-либо ее проблема, категория. Отдельные выдающиеся мыслители составляют этан этого движения к объективной, конкретной истине. Здесь история философии выступает исторической формой бытия самой философии.

Вторым своим аспектом история философии ближе к общегражданской истории, в задачу которой входит вскрытие развития не только материальной, но и духовной жизни общества. Философия составляет важнейший элемент духовной культуры. Поэтому не может быть истории без истории духовной культуры, а следовательно, и без истории философии.

Каждый народ имеет историю своей материальной и духовной культуры, историю философских идей, возникающих на конкретной почве исторического развития данного народа. Без восстановления истории борьбы философских идей не может быть полной истории народа, а следовательно, и истории общества вообще.

Конечно, хорошо создать такое полотно, на котором будет изображено движение философской мысли всех времен и народов, но для этого должен быть собран большой материал, которым наука пока не располагает. Нужно, чтобы каждый народ на основе научной методологии изучал свою духовную историю и тем самым вносил свой вклад в создание действительно всемирной истории философии.

Что может дать науке четкое разделение историко-философского исследования на два аспекта со своими целями и средствами их реализации? Нам представляется, что оно чрезвычайно важно прежде всего для преодоления недостатков, имеющихся в историко-философских исследованиях, антиисторизма и искусственных натяжек в оценке воззрений отдельных мыслителей. Желая каким-то образом подтянуть творчество мыслителя той или иной страны до уровня мировой философии, показать его особое значение в поступательном развитии философской мысли, исследователи награждают его мировоззрение несвойственными характеристиками, вырывая тем самым философскую деятельность из породившей ее конкретно-исторической обстановки, не учитывая соотнесения классовых сил в стране.

Если историко-философское исследование пишется с целью вскрыть поступательное развитие философской мысли в целом и определить место того или иного мыслителя в нем, то автор руководствуется одними требованиями, а когда исследование выступает моментом в изучении духовной культуры определенного народа, оно должно удовлетворять другим требованиям. При эклектическом смешении этих аспектов требования одного переносятся на другой, а потому и возникают схематизм, натяжки и т. п. Историко-философские работы становятся похожими друг на друга, а вместе с тем и мыслители делаются двойниками, хотя они жили в разных условиях и их идеи отвечали разным общественным потребностям.

Нет двух предметов — предмета философии и предмета истории философии; если последняя рассматривается в первом аспекте, существует один предмет, именно предмет философии. История философии — это историческая форма бытия самой философии, она дает знание обо всех этих проблемах в историческом аспекте, т. е. в процессе их формирования в истории человеческого познания.

Собственно, о предмете истории философии, отличном от предмета самой философии, может идти речь только тогда, когда берется второй аспект ее — исследуется процесс возникновения философских идей в конкретной исторической действительности (во Франции XVIII в. или в России XIX в. и т. д.) и их влияние на ход развития этого общества.

Здесь уже история не способ существования философских знаний, а содержание философского процесса, его жизнь в общественном развитии.

Возникает вопрос: происходит ли соединение этих двух аспектов историко-философского исследования и в каком виде? Конечно, возможно и в разных формах. Исследователь может написать монографию, например, о Гегеле, ставя себе целью показать его место и в поступательном развитии философии, и в идейной жизни Германии и других стран. Но здесь единство выступает в виде соединения разнородного, просто два аспекта рядоположены. Подлинное же их единство состоит не в соединении друг с другом в одном исследовании, а в том, что одно предполагает необходимость другого, обогащает его. Так, для анализа развития философской мысли в той или иной стране на данном этапе ее развития необходим определенный понятийный аппарат, который служит методом анализа. Допустим, нам надо проанализировать философскую жизнь английского общества в XIX столетии. Для этого необходим метод и понятийный аппарат философии, который был бы основой для оценки концепций, выдвинутых мыслителями этой страны и данного периода.

В историко-философском исследовании мы анализируем историческую действительность на основе понятий, выработанных в процессе развития философской мысли: материализм, идеализм, метафизика, диалектика, агностицизм, гилозоизм, материя, сознание, движение, развитие, форма, содержание, истина, ложь и т. п., т. е. на основе понятий, которыми оперирует современная философия. Другого метода и иного понятийного инструментария у нас нет.

Этот понятийный аппарат вырабатывает философия, осознавая свою собственную историю в движении категорий, то есть исследования истории философской мысли в логическом плане создают определенный понятийный аппарат для ее полного и всестороннего исторического анализа, конкретных форм мировоззрения, имеющих место в истории.

Отношение между историей философии и материалистической диалектикой не будет вскрыто нами полностью, если мы будем акцентировать внимание только на том, что история философии в ее первом аспекте должна решать в общем те же задачи, что и диалектический материализм. Существует и другая, не менее важная сторона, а именно: всякое исследование в области диалектики есть в той или иной мере историко-философское исследование, ибо диалектический материализм в логической форме отражает основные вехи истории развития человеческой мысли. Понимание этого факта имеет огромное значение. Например, перед работниками в области диалектического материализма сейчас стоит задача дать систематическое изложение диалектического материализма, построить систему категорий, законов материалистической диалектики, руководствуясь положением о том, что между ними должно быть установлено отношение субординации, а не простой координации. В обосновании системы категорий и законов материалистической диалектики огромное значение приобретает история философии.

Строя систему категорий и законов, располагая их по принципу восхождения от простого к сложному, мы должны руководствоваться знанием истории развития философской мысли — того, как, когда и в каком порядке формировались эти категории в истории. В противном случае система категорий будет произвольной, субъективной. Иными словами, эта система должна отражать историю философии, выраженную в логической форме.

 

§ 5. Место диалектики в марксистской философии

Диалектика, конечно, не исчерпывает всего содержания марксистской философии, но отношение между диалектикой и марксистской философией нельзя представлять в виде части целого. Диалектика не часть марксистской философии, а ее суть и душа. Материалистическая диалектика пронизывает все содержание марксистской философии, она является центром, к которому стягиваются все ее проблемы. Так, В. И. Ленин, характеризуя содержание переписки Маркса и Энгельса, писал: «Если попытаться одним словом определить, так сказать, фокус всей переписки,— тот центральный пункт, к которому сходится вся сеть высказываемых и обсуждаемых идей, то это слово будет диалектика. Применение материалистической диалектики к переработке всей политической экономии, с основания ее,— к истории, к естествознанию, к философии, к политике и тактике рабочего класса,— вот что более всего интересует Маркса и Энгельса, вот в чем они вносят наиболее существенное и наиболее новое, вот в чем их гениальный шаг вперед в истории революционной мысли»⁵¹.

Диалектика изменила содержание и придала новую форму философскому материализму, составив вместе с ним одно органическое целое — диалектический материализм или материалистическую диалектику. В марксистской философии нет иной диалектики, кроме материалистической, и нет другого материализма, кроме диалектического⁵².

Без диалектики не может быть последовательно материалистического и всестороннего решения основного вопроса философии. Гносеологическим источником идеализма служит метафизическое истолкование процесса познания, абсолютизация его отдельных сторон и моментов, диалектика является необходимым условием преодоления идеализма. С другой стороны, до конца научным и диалектическим остается мировоззрение, покоящееся на материализме.

Органическое целое составляют материалистическая диалектика и исторический материализм. Обычно исторический материализм определяется как распространение диалектического материализма на познание явлений общественной жизни. Это определение совершенно недостаточно для выяснения взаимоотношения между материалистической диалектикой и историческим материализмом, так как оно освещает только одну сторону, а именно, что исторический материализм невозможен без диалектического материализма, что он является применением принципов последнего к объяснению явлений общественной жизни. Но если ограничиться только этим одним определением, то можно прийти к выводу, что диалектический материализм может существовать независимо от исторического, что принципы материалистического понимания истории не оказывают влияния на принципы диалектического материализма.

В действительности же дело обстоит не так. Диалектический материализм так же невозможен без исторического, как и исторический без диалектического. Чтобы правильно решить проблемы материалистической диалектики, в частности, вскрыть сущность и закономерности развития человеческого познания, надо понять место познания в развитии общества, рассмотреть познание как общественно-исторический процесс, выявить роль общественной практики в теории познания. А все это возможно только на основе принципов материалистического понимания истории.

История возникновения марксистской философии свидетельствует о том, что формирование марксистской философии включало выработку основных принципов исторического материализма, без которых невозможна новая форма мировоззрения. На основе исторического материализма К. Маркс и Ф. Энгельс произвели существенные изменения в понимании всех коренных проблем философии. Диалектический материализм исходит из основных положений исторического материализма.

Научное мировоззрение, обращенное к субъективной деятельности человека, становится методом, орудием движения мышления, приобретает методологическое значение. Поэтому в марксистской философии нет деления на законы, которые определяют наше мировоззрение, и на законы, которые определяют наш метод мышления. Все положения марксистской философии имеют мировоззренческое значение, поскольку они дают определенное знание о мире, но одновременно же, именно в силу того, что они верно отражают объективные закономерности движения явлений мира, они приобретают методологическое содержание. Противопоставление законов мировоззрения законам метода лишено научного смысла. Философский метод, но основывающийся на отражении объективных закономерностей, не может служить орудием проникновения в сущность явлений. Инструмент научного познания должен прежде всего иметь объективно-истинное содержание.

Вся марксистская философия в целом выступает как метод и теория познания, а не отдельные ее положения и законы. Часто приходится сталкиваться с мнением, согласно которому методологическая функция приписывается только некоторым законам и категориям марксистской философии, почти совсем не раскрывается значение исторического материализма, его законов и категорий как способа достижения новых знаний о явлениях общественной жизни. Обычно в курсе исторического материализма излагается только мировоззренческое содержание его положений и почти совершенно не излагается значение исторического материализма в создании конкретной научной теории, понятий о различных явлениях общественной жизни. Например, у нас нет исследования о методологическом значении понятия «общественно-экономической формации» в создании научных теорий о различных сторонах общественной жизни. Это касается и других категорий исторического материализма.

Исторический материализм необходим не только для познания явлений общественной жизни, он сохраняет свое методологическое значение и для познания вообще, саму природу нельзя понять вне отношения к обществу.

Таким образом, диалектический материализм и исторический материализм являются не двумя самостоятельными философскими науками (и не двумя самостоятельными частями ее), одна из которых отражает общие законы природы, а другая — общества. Существует единая наука — диалектический и исторический материализм, вскрывающая объективные законы развития природы, общества и человеческого мышления⁵³.

В последнее время в нашей литературе идет оживленное обсуждение вопроса о предмете социологии и ее отношении к марксистско-ленинской философии.

Общественный организм — наиболее сложное явление, с которым столкнулась научная мысль. Познать и обуздать самые грозные силы природы оказывается легче, чем постигнуть законы жизни людей, научиться управлять общественными процессами. Поэтому науки об обществе сформировались позже, чем о явлениях природы.

К середине XIX в., когда повысился интерес к обществу, в особенности в связи с революционными изменениями в нем, выросли знания о различных сторонах общественной жизни людей, возникла необходимость выделения учения об обществе в самостоятельную область знания. Так в буржуазной мысли и возникла социология. Французский философ, основоположник позитивизма О. Конт в своей классификации наук выделял наряду с логикой, математикой, астрономией, физикой, биологией и социологию.

Буржуазная социология первоначально включала в себя все знание об обществе, но она не была наукой, поскольку не имела научного метода познания. Философия самого О. Конта, исходившая из идеалистического понимания развития общества, не могла его дать. О. Конт ставил развитие общества в зависимость от разума, его стадий.

Буржуазная социология, идя дорогой О. Конта, не смогла решить стоящих перед наукой об обществе задач. В общефилософском плане она так и осталась в плену концепций, в которых в различных пропорциях смешивается биологизация общественных отношений, приводящих к натурализму, с историческим идеализмом, переходящим в телеологию. Будучи неспособной решить кардинальные проблемы общественного развития, создать общую теорию общества, буржуазные социологи-позитивисты все усилия устремляли на изучение отдельных сторон, процессов жизни людей общества, погрязнув в голом эмпиризме. Конечно, их опыт, метод исследования нельзя игнорировать, однако их социология не может служить научной основой для практической деятельности по переустройству общества, управлению социальными процессами.

С материалистического понимания истории начинается подлинная наука об обществе. «Домарксовская «социология» и историография,— писал В. И. Ленин,— в лучшем случае давали накопление сырых фактов, отрывочно набранных, и изображение отдельных сторон исторического процесса. Марксизм указал путь к всеобъемлющему, всестороннему изучению процесса возникновения, развития и упадка общественно-экономических формаций, рассматривая совокупность всех противоречивых тенденций, сводя их к точно определяемым условиям жизни и производства различных классов общества, устраняя субъективизм и произвол в выборе отдельных «главенствующих» идей или в толковании их, вскрывая корни без исключения всех идей и всех различных тенденций в состоянии материальных производительных сил»⁵⁴.

Материалистическое понимание истории в определенном отношении является научной социологией. Оно не стремится, как прежняя социология, объединить все знание об обществе, заменить все науки о нем. Нет, каждая из них (история, политическая экономия, юриспруденция и т. п.) имеет свой определенный предмет и дает знание о нем. Исторический материализм вскрывает общие законы развития общества и тем самым вооружает все общественные науки методом познания. Подобно тому как сейчас нет одной науки, которая называлась бы естествознанием, а существует множество наук, изучающих различные стороны и закономерности природы (живой и неживой), точно так же нет универсальной науки об обществе, а существует совокупность общественных, или, как иные их называют, гуманитарных наук. Материалистическая философия и ее важнейший элемент — материалистическое понимание истории служат всеобщей методологией современного научного познания как явлений природы, так и общества.

Что же собой представляют так называемые социологические, или социальные, исследования, о которых в последнее время у нас так много говорят, каково их место в системе научного знания о явлениях общественной жизни, как они относятся к марксистской философии, с одной стороны, и к наукам об обществе — с другой?

Существует взгляд, согласно которому в марксизме, кроме философии, включающей исторический материализм, политической экономии и научного коммунизма, должна существовать еще общая социология, наука об обществе вообще. Социологические исследования и являются такой социологией. Нам представляется такой взгляд неверным. И если кто-либо будет пытаться создать такую социологию, то она будет либо повторением одной из этих наук: философии, политической экономии, научного коммунизма, или их соединением в различных пропорциях. Дело заключается в том, что общие закономерности общественного развития служат уже предметом науки: наиболее общие законы вскрывает философия, общество как совокупность производственных отношений — предмет политической экономии, и, наконец, общество в целом на определенной ступени его развития всегда является общественно-экономической формацией; сейчас мы живем в эпоху перехода от капитализма к социализму, общие законы этого процесса составляют предмет теории научного коммунизма. Какая возможна еще общая теория общественного развития, с какой стороны она должна его характеризовать? Думается, что места для нее не осталось.

Но это не значит, что отпадает проблема развития социальных исследований, методологии и методики их постановки, но они своей задачей прежде всего имеют развитие марксистско-ленинской теории общества, всех ее составных частей. Понятийный аппарат, созданный философией, должен служить ориентиром в изучении современного общества, но данные конкретных социальных исследований дают одновременно материал для его обогащения и пополнения.

При этом я далек от мысли, что наше социальное мышление, его категории, общесоциологическая теория могут развиться только в результате проведения у нас на заводах, в селах конкретных социальных исследований. Это слишком узкая научная практика для развития законов и категорий, отражающих процесс общественного развития. Надо изучать:

а) современный капитализм, ибо наша эпоха — эпоха борьбы двух систем; чтобы победить капитализм, его надо знать в современной форме. При этом надо брать как высокоразвитые, так и страны, освобождающиеся от колониальной зависимости;

б) мировую социалистическую систему, ее структуру и законы функционирования. Это целый непочатый край в научном исследовании. Необходимо вскрыть особенности и формы развития сотрудничества социалистических стран;

в) наконец, анализ нашего общества, который, с одной стороны, вел бы к развитию теории, а с другой — к совершенствованию самих отношении в обществе, помогая управлению процессами социалистического и коммунистического строительства.

Социальные исследования — не замена наук об обществе: философии, политической экономии, научного коммунизма, а способ их развития, они могут служить средством развития современного социального мышления, средством борьбы против его догматизации.

Развитие конкретных социальных исследований — дело специалистов не одной какой-либо области социальной науки. Вся существующая система общественных наук должна помочь изучить общество вообще и в особенности современное. А в центре общества стоит человек с его идеалами жизни. Поэтому все общественные науки, включая философию, имеют своей конечною целью изучение человека, являются человековедением. Наша задача не только исследовать человека таким, каким он существует сейчас, но и создать модель будущего достижимого общества, в котором созданы условия для всестороннего развития человека. Таким будущим обществом для нас, марксистов, является коммунизм. Причем наша наука не может сейчас ограничиться общей характеристикой коммунистического общества, мы его должны строить, представляя в деталях, управлять процессом нашего общественного развития.

Построить модель будущего общества и определить пути его реализации невозможно без самого детального изучения всех сторон нашей общественной жизни. Причем надо не только давать качественную оценку происходящих в нашей стране социальных процессов, но и найти точные количественные способы их измерения.

Наука вообще ставит своей целью вскрыть качественную природу изучаемого ею явления и потом выразить ее в количественных отношениях, поэтому математика постепенно проникала во все области научного знания. И это касается не только наук о природе, но и об обществе, где количественные методы изучения явлений приобретают все большее значение. Конкретные социальные исследования — это определенный метод исследования общественных явлений, а именно, изучение их путем точных количественных методов, включая моделирование социальных процессов и социальный эксперимент.

Поэтому отношение между марксистской философией, включая и общую социологическую теорию, и конкретными социальными исследованиями такое же, как между философским и специальным методами изучения явлений, в частности в данном случае общественных процессов.

В марксизме социальные исследования не являются чем-то новым, возникшим недавно. Ф. Энгельс изучал положение рабочего класса в Англии, В. И. Ленин — процесс развития капитализма в России и т. п.; в их трудах исследуются определенные социальные процессы, находятся количественные соотношения, выражающие их. Количественная характеристика делает знание явлений общественной жизни более детальным и точным.

Когда победила Великая Октябрьская социалистическая революция и советский народ приступил к сознательному строительству нового общества, то в качестве одной из задач нашей молодой общественной науки стало исследование нашего общества, происходящих в нем процессов. Однако во всей полноте социальные исследования не проводились у нас в 30—50-х годах, на что были причины как объективного порядка (война и др.), так и субъективного, связанные, например, с влиянием на общественную науку культа личности и субъективизма. Теперь в нашей стране созданы необходимые предпосылки для более широкого развития конкретных социальных исследований.

Когда речь идет о предпосылках, существующих сейчас для развертывания конкретных социальных явлений, то имеются в виду не только условия, гарантирующие исследователю свободу теоретического мышления, направленного на поиски объективной истины, но и обеспечение его мощными средствами точного анализа явлений, формального аппарата для создания знаковых моделей социальных явлений, способов постановки экспериментов в изучении явлений общественной жизни. В XIX и начале XX столетия этого не было, а теперь математическая логика, теория вероятности, кибернетика и т. и. создали необходимые предпосылки для этого и требуют от специалистов, изучающих общество, чтобы они пользовались этим арсеналом в изучении явлений социальной жизни.

Каково же место философии в постановке и развитии социальных исследований?

Прежде всего философия сама и для своих целей должна проводить социальные исследования. Речь в данном случае идет не только о таких научных дисциплинах, как эстетика, этика, которые еще по традиции считаются философскими науками и нуждаются в социальных исследованиях, но и о философии, поскольку она вскрывает наиболее общие законы общественного развития.

Многие авторы, с которыми можно согласиться, конкретные исследования, проводимые для нужд самой философии, называют социологическими исследованиями.

Но философия должна не только сама проводить социальные исследования и таким образом быть связанной с жизнью, по и помогать другим наукам в их постановке. Во-первых, в ее функцию входит разработка методологии и логики конкретных социальных исследований. Конечно, конкретную методику постановки того или иного исследования или социального эксперимента разрабатывает та наука, которая проводит его, однако существуют общие проблемы логики социального исследования, выступающего разновидностью научного исследования вообще. Изучение общих закономерностей социального исследования, соотношения различных его методов — это задача философии, и здесь мы можем сразу сказать, что советской философской наукой в этом направлении сделано крайне мало.

Логико-гносеологический анализ методов социального исследования (анкетирования, интервьюирования, наблюдения и т. п.), выяснение сущности и специфики социального эксперимента, разработка проблем моделирования социальных процессов, особенностей построения социологической теории и путей ее проверки, изучения современных способов обработки полученной информации и т. п.— вот задачи тех, кто занимается методологией и методикой социальных исследований. Конечно, в своей работе они неминуемо столкнутся с необходимостью критической переработки того, что в этом направлении сделано буржуазной социологией.

Таким образом, марксистско-ленинская философия не делится на какие-то особые философские науки. Ее сутью является материалистическая диалектика как теория познания и логика. В нашей философии нельзя противопоставлять мировоззрение методу, между ними нет противоречия. Мировоззрение определяет и наш метод: до какой степени точности и глубины мировоззрение отражает объективные законы, в такой степени точен, глубок и совершенен метод научного познания. Насколько всеобщи познанные закономерности, настолько универсален и метод познания, основанный на них.

Марксистская философия как метод научного познания доказала свою жизненность не только тем, что правильно объяснила новые явления в жизни и науке, но она определила и пути дальнейшего развития научного познания, закономерности движения общества к коммунизму.

Когда мы говорим диалектический и исторический материализм, то союз «и» в данном случае имеет значение не соединения двух различных частей или наук (как, например, в предложении «луна и звезды — небесные тела»), а указание на их органическую связь, проникновение друг в друга, подчеркивание, что только вместе взятые они составляют марксистскую философию.

Основанная Марксом и Энгельсом и развитая дальше В. И. Лениным, наша философия существует более ста лет. За этот период времени сошли с исторической арены многие философские школы и направления, рекламировавшие себя как последнее достижение «свободной» научной мысли. Но они мало что дали для развития науки и практической деятельности людей, наоборот, марксистская философия не только не была опровергнута ходом развития науки и общественной жизни, как это предсказывали ее враги, но еще больше окрепла и развилась, обогатилась новыми положениями, стала более полной и глубокой.

Каждый шаг развития науки подтверждает правильность мысли Ленина, что «...идя по пути марксовой теории, мы будем приближаться к объективной истине все больше и больше (никогда не исчерпывая ее); идя же по всякому другому пути, мы не можем прийти ни к чему, кроме путаницы и лжи»⁵⁵.

Общественные изменения, происшедшие за последние десятилетия, доказали правильность выводов марксистской философии — развитие общества закономерно идет по пути к коммунизму.

Примечания:

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, стр. 286.

² В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 20, стр. 128.

³ В. И. Ленин. Полное собрание сочинении, т. 23, стр. 44.

⁴ В. И. Ленин. Полное собрание сочинении, т. 18, стр. 266.

⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 537—538.

⁶ Речь идет о. возникновении не термина «философия», а философии как науки. Конечно, термин философия древнее терминов биология, физика, астрономия, но зачатки этих наук возникли вместе с зачатками философии. Под наукой вообще в данном случае разумеется совокупность представлений как о природе в целом, так и об отдельных ее явлениях.

⁷ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 26, ч.1 стр. 23.

⁸ В. Рассел. История западной философии. М., 1959, стр. 7.

⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, стр. 304—305.

¹⁰ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 145.

¹¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., 1956, стр. 633.

¹² К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3, стр. 29.

¹³ Л. К. Науменко. Монизм как принцип диалектической логики. Алма-Ата, 19В8, стр. 28.

¹⁴ Л. К. Науменко. Монизм как принцип диалектической логики, стр. 31

¹⁵ Гегель. Сочинения, т. VII. М.— Л., 1934, стр. 14.

¹⁶ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 142.

¹⁷ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 318.

¹⁸ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 25.

¹⁹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 301.

²⁰ «В таком понимании.— пишет Ленин в «Философских тетрадях»,— логика совпадает с теорией познания. Это вообще очень важный вопрос». Там же, стр. 150.

²¹ Гегель. Сочинения, т. 1. М.— Л., 1930, стр. 52.

²² В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 162.

²³ Гегель. Сочинения, т. I, стр. 270.

²⁴ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 102.

²⁵ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 165.

²⁶ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, стр. 301—302.

²⁷ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 26, стр. 54—55.

²⁸ J.Вuсhlеr. The concept of method. N. Y., 1961, p. 42.

²⁹ Гегель. Сочинения, т. VI. М., 1939, стр. 298.

³⁰ Гегель. Сочинения, т. I, стр. 339.

³¹ Там же, стр. 344.

³² К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 43.

³³ См. В. П. Рожин. Марксистско-ленинская диалектика как философская наука. Л., 1957, стр. 241.

³⁴ Если и употреблять термин «единство», то только в значении диалектического тождества.

³⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 526.

³⁶ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 84.

³⁷ См. там же, стр. 314.

³⁸ Там же, стр. 131.

³⁹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 321.

⁴⁰ К сожалению, некоторые наши авторы дают иногда повод этому, когда говорят о натурфилософских взглядах марксизма-ленинизма. В подобных случаях даже простая терминологическая неточность способна породить неверные представления.

⁴¹ «Философская энциклопедия», т. 3, М., 1964, стр. 410.

⁴² Там же.

⁴³ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 367.

⁴⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 367.

⁴⁵ Гегель. Сочинения, т. IX. Л., 1932, стр. 34.

⁴⁶ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 104. В другом месте В. И. Ленин говорит об этом принципе так: «В логике история мысли должна в общем и целом, совпадать с законом мышления» (Там же, стр. 298).

⁴⁷ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 39, стр. 67.

⁴⁸ «История философии», т. VI, кн. 2. М., 1965, стр. 469.

⁴⁹ Там же, стр. 472.

⁵⁰ Б. В. Богданов. История философии как история философских проблем и их решений.— «Философские науки», 1965, № 6, стр. 57.

⁵¹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 24, стр. 264.

⁵² Это, конечно, не означает, что в диалектическом материализме нельзя отличать проблемы, которые исторически связаны с решением основного вопроса философии, от проблем, специфичных для диалектики как учения о развитии. В снятом виде различие между материализмом и диалектикой сохраняется, и, как мы потом покажем, это играет определенную роль в членении диалектического материализма, особенно в процессе его изучения. В данном случае речь идет о принципиальной постановке вопроса, согласно которой материализм и диалектика в марксистской философии так взаимопроникают друг в друга, что становятся одним органическим целым, единой наукой — диалектическим материализмом или материалистической диалектикой.

⁵³ Идея органического единства диалектического и исторического материализма сейчас все чаще пронизывает учебные курсы марксистско-ленинской философии. Например, философы ГДР выпустили учебник («Marxistische Philosophies, Lehrbuch, Berlin, 1967), в котором нет ставшего уже традиционным членения на диалектический и исторический материализм. «В этом учебнике нераздельное единство диалектического материализма с историческим,— читаем в предисловии к этой книге,— не только подчеркивается, но и проводится и применяется как принцип структурного построения» (S. 5). Можно спорить о практической реализации этого принципа в данной книге, но сам принцип не вызывает возражений.

⁵⁴ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 26, стр. 57-58.

⁵⁵ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 146.

II ГЛАВА

СТРУКТУРА МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЙ ДИАЛЕКТИКИ

 

§ 1. Диалектика — система знания

Одним из важнейших положений, имеющих большое значение для понимания процесса развития научного знания, является утверждение, что «всякая наука — прикладная логика». Эта мысль была высказана Гегелем. Под прикладной логикой, в отличие от чистой, он понимал конкретное познавание, совершающееся в различных науках.

На эту мысль Гегеля обратил внимание В. И. Ленин, считая ее принципиально важной. По мнению Гегеля, всякая наука — прикладная логика, «поскольку она состоит в том, чтобы облекать свой предмет в формы мысли и понятия»¹. Но этого недостаточно для характеристики науки как прикладной логики. Логическая природа науки заключается не только в том, что в ней предмет схватывается в отличие от искусства в системе абстракций.

Наука — прикладная логика, ибо она создает средства движения знания к новым результатам.

Логика — это теоретический образ научного знания, причем не только таким, каким он существует, но и в некоторой идеальной форме. Поэтому она изучает структуру и формы движения знания как в целом, так и отдельных областей, т. е. наук. Она выводит из них логические принципы и формы и толкает научное знание на развитие в соответствии с ними. Поэтому для логики очень важно идти впереди достигнутого уровня знания, схватить не только его состояние, но и тенденцию развития.

Наука — прикладная логика. Это означает прежде всего, что она — логически организованная система теорий, а не механическая совокупность их. Именно в этой связи теорий заключается особенность науки как системы знания. Система нигде не является самоцелью, она выступает средством решения каких-то задач, в науке она строится с несколькими целями: 1) чтобы достигнутые результаты познания выявить во всей полноте; 2) использовать полученное знание для движения к новым результатам.

Если всякая наука является системой знания, то, следовательно, ею является и диалектика. Казалось бы, что здесь нет никакой проблемы. Но дело заключается в том, что диалектика занимает особое место, она не просто наука, но еще и философия, а термин «философская система» обременен большой традицией; под философской системой разумеют умозрительную конструкцию, которая дает законченное решение всех проблем и противоречий, претендует на абсолютную истину в последней инстанции.

В произведениях основоположников марксизма-ленинизма дана критика таких философских систем, которые претендовали на окончательное разрешение всех вопросов. Так, критикуя гегелевскую философскую систему, Ф. Энгельс писал: «...Гегель вынужден был строить систему, а философская система, по установившемуся порядку, должна была завершиться абсолютной истиной того или иного рода. И тот же Гегель, который, особенно в своей «Логике», подчеркивает, что эта вечная истина есть не что иное, как сам логический (resp.: исторический) процесс,— тот же самый Гегель видит себя вынужденным положить конец этому процессу, так как надо же было ему на чем-то закончить свою систему»². И далее: «Требовать от философии разрешения всех противоречий, значит требовать, чтобы один философ сделал такое дело, какое в состоянии выполнить только все человечество в своем поступательном развитии. Раз мы поняли это,— а этим мы больше, чем кому-нибудь, обязаны Гегелю,— то всей философии в старом смысле слова приходит конец... Гегелем вообще завершается философия, с одной стороны, потому, что его система представляет собой величественный итог всего предыдущего развития философии, а с другой — потому, что он сам, хотя и бессознательно, указывает нам путь, ведущий из этого лабиринта систем к действительному положительному познанию мира»³.

Являются ли эти и другие подобные высказывания свидетельством того, что классики марксизма решительно возражали против системы в марксистской философии? Вовсе нет. В данном случае Ф. Энгельс говорит об определенного рода философских системах, подобных гегелевской, которые постулируют окончание процесса развития познания, претендуют на выражение абсолютной истины в последней инстанции. Нужды таких систем в самом деле заставляют прибегать к насильственным конструкциям. Эти философские системы должны быть заменены положительными науками и обобщением их результатов при помощи диалектического мышления.

Крах подобного рода философских систем был истолкован как конец всех систем философского знания, а вместе с тем и самой философии вообще. Так, Рейхенбах в своей статье «Возникновение научной философии» пишет: «Философские системы в лучшем случае отражают состояние знания своего времени, но они не содействуют развитию науки»⁴. Философские системы, по Рейхенбаху, вообще потеряли свое значение, место для них может найтись только в философском музее, т. е. в истории философии. Что касается новой философии природы, то она не является философской системой, а вытекает из науки как ее побочный продукт. Философские системы ненаучны, естественник походя решает философские проблемы, философия не должна вырабатывать своих понятий, категорий, а следовательно, и нет проблемы их систематизации. Для позитивиста такой взгляд является вполне закономерным, в нем как раз и выражается одна из особенностей современного позитивизма.

На первый взгляд позитивистская критика философских систем кажется правдоподобной, направленной против романтизма в философии, философских спекуляций и системотворчества, но в действительности она нацелена против философии как цельного мировоззрения вообще, против того, что философия является самостоятельной отраслью научного знания.

Мысль, что в философии раз и навсегда покончено с системами, иногда встречается и в марксистской литературе. Но конец претензий философии в одной какой-либо системе решить все проблемы еще не означает, что философское знание не обладает признаком системности. Тогда оно просто не является знанием или не составляет его самостоятельной области.

Объективная, всесторонняя и конкретная истина достигается только в определенной системе знания, каждое понятие приобретает свое конкретное содержание в связи с другими понятиями. Наука состоит из определенных теоретических построений, научная теория — из совокупности связанных между собой понятий, в которых выражены изучаемые данной наукой законы. Теории, входящие в ту или иную науку, связаны между собой общностью предмета этой науки. Поэтому, чтобы раскрыть объективное содержание какого-либо понятия науки, надо определить его место в системе науки, в какую теорию оно входит, как и каким образом оно связано с другими понятиями; изолированные друг от друга научные понятия абстрактны, малосодержательны.

Диалектика не представляет в данном случае исключения — она также постигает свой предмет в определенной, зависящей от уровня развития науки, системе понятий, категорий, и в этом смысле она является логической системой.

Прежде чем выяснить отношение между понятиями в какой- либо науке, их последовательность, логику, в которой раскрывается содержание науки, необходимо выявить структуру, составные части логической системы: что они выражают и какое место занимают. Понимание своей собственной структуры и ее логического развития является свидетельством зрелости науки. Осознание своих результатов, методов своего построения и дальнейшего движения — задача любой науки.

Разработка диалектики как науки с необходимостью предполагает изучение ее структуры. Никакая удовлетворительная система категорий невозможна без осознания ее составляющих элементов.

При изучении логической структуры диалектики прежде всего надо выявить содержание, определить понятие элемента диалектики. Без понятия «элемент диалектики» нельзя приступить к анализу ее логической системы. Это понятие было введено В. И. Лениным в «Философских тетрадях». Но советские философы при разработке вопросов материалистической диалектики не обратили должного внимания на это понятие, не определили его места в системе науки. Критики же диалектического материализма использовали его для доказательства мнимого противоречия во взглядах марксистов на структуру диалектики.

Что В. И. Ленин считал элементами диалектики? Основные законы диалектики (переход количества в качество, отрицание отрицания, единство и борьба противоположностей), расчлененные на отдельные моменты. Категории диалектики (форма и содержание, сущность и явления и т. д.) В. И. Ленин также называет элементами диалектики. Основные положения диалектики процесса познания, принципы исследования явлений также включены в элементы диалектики. На основе этого можно сделать вывод: понятие «элемент диалектики» охватывает все то, что образует материалистическую диалектику как науку (Ленин не ставил задачи перечислять все элементы диалектики), или под элементами диалектики разумеется все то, из чего складывается диалектико-материалистическое понимание действительности.

Понятие «элемент диалектики» не тождественно ни «закону диалектики», ни «категории диалектики», ни «черте диалектики». Это наиболее широкое по объему понятие из числа всех понятий, образующих логическую структуру диалектики. Элемент материалистической диалектики — это такое понятие, которое обозначает все, что входит в структуру диалектики как научной системы.

Логическая структура каждой науки состоит из определенных элементов, которые различны в разных науках. Все науки имеют дело с законами и принципами. Некоторые науки содержат такие элементы, как аксиомы, постулаты, исходные определения. Причем все эти элементы в конкретной науке существуют в определенной системе с соответствующим обоснованием и логическим доказательством. Специфика диалектики как науки определяет особенности ее структурных элементов. Диалектика отличается от других наук не только содержанием, но и логической структурой; она включает в себя элементы, которые отсутствуют в других науках и которые вытекают из особенностей ее предмета.

Остановимся на особенностях структурных элементов материалистической диалектики.

 

§ 2. Основания диалектики

Основанием всякой науки и всего знания вообще в конечном счете является материальная действительность и практическая деятельность человека. Первая составляет объективное содержание всякой науки, поскольку все науки в конечном счете имеют дело с отражением закономерностей движения явлений объективного мира; вторая — основу, цель и критерий истинности научных теорий.

Но ни сама материальная действительность, ни практика как таковые не входят в систему какой-либо одной науки и даже науки в целом. Они включаются в систему научного знания уже отраженными в сознании человека; одно в виде принципов, аксиом науки и т. п., другое — в форме определенного логического способа построения и доказательства научных теорий.

В первой отражены закономерности, свойства объективной реальности; во второй — в форме логических фигур закрепляется практическая деятельность человека.

Собственно, основания науки, входящие в ее систему, составляют прежде всего те ее теоретические положения, которые выражают общие закономерности предмета данной науки, раскрываемые в какой-то мере с определенной стороны во всех ее теориях. Эти положения принимаются за основу при построении данной науки.

Особенности оснований системы научного знания, составляющей диалектику, заключаются прежде всего в том, что она связана с явлениями и процессами объективной реальности не непосредственно, а через понятия и теории других наук. Например, мир элементарных частиц ей дан через физическую науку, живые организмы — через биологию, высшая нервная деятельность в понятиях физиологии, общественная жизнь — в системе гуманитарных наук и т. п.

Если бы в современных условиях диалектика сама пыталась постигать все явления и процессы, то, во-первых, она не смогла бы этого сделать, поскольку не обладает всеми современными методами, которыми пользуются для изучения своего предмета различные науки, во-вторых, она перестанет тогда быть философией, превратится в систему различных специальных наук. Все попытки со стороны философов самим сейчас проникнуть в тайны строения вещества, в эволюцию живых организмов и т. п. могут привести только к возрождению отживших натурфилософских представлений, отбрасывающих науку далеко назад. Философия не может иметь своей теории элементарных частиц, наследственности и т. п., она берет их как данное из современной ей науки, и в этом ее не слабость, а сила.

Таким образом, непосредственным основанием философских знаний является совокупность научного знания в его историческом развитии. Диалектика занимается философским анализом понятий и теорий наук. Однако было бы не верным, во-первых, основанием диалектики считать только результаты научного знания и недооценивать роли развития искусства, техники и всей другой совокупной практики человечества, а во-вторых, смешивать основание и содержание. Знание, доставляемое другими науками, и иные результаты человеческой деятельности служат основаниями понятий и теорией диалектики, которая начинается с рассмотрения знания, но не для того, чтобы замкнуться в нем, а через него вскрыть формы и законы объективного мира. Анализ результатов других наук — это не конечная Цель, а средство постижения своего истинного объекта. Поэтому содержание понятий и теорий диалектики составляет объективная реальность, взятая со стороны всеобщих свойств и законов. Но поскольку всеобщее существует в особенном и единичном, его нельзя постигнуть непосредственно, минуя познание особенного и отдельного. Понятия и теории специальных наук отражают особенное и отдельное, вещи и процессы, составляющие их предмет. Диалектика, беря эти понятия за основания, анализирует, критически перерабатывает с тем, чтобы обнаружить в них и вычленить всеобщие свойства и законы, как они даны в этих понятиях и в практике человека вообще. А поскольку уровень познания и практики ограничен определенными рамками времени, то и сама всеобщность приобретает исторически-преходящий характер, понятия и теории диалектики развиваются вместе с движением человечества.

Основания диалектики имеют и другие особенности. Как известно, образцом строгого построения науки была и остается математика.

Первой в истории строгой научной системой, имеющей ярко выраженную логическую структуру, является геометрия, изложенная в «Началах» Эвклида. В ней, во-первых, отчерчен предмет — простейшие пространственные формы и отношения; во- вторых, знание приведено в определенную логическую последовательность: сначала идут определения, постулаты и аксиомы, потом формулировка теорем с доказательствами. В ней выработаны основные понятия, выражающие ее предмет, метод доказательства, и она по праву считается одним из первых образцов дедуктивной системы теорий, хотя с современной точки зрения как аксиоматическая система она весьма несовершенна, прежде всего из-за отсутствия необходимого ряда аксиом (движения, конгруентности). Благодаря усилиям математиков, в частности Д. Гильберта, геометрия была построена в виде строгой дедуктивной теории.

Давно возникло стремление построить философию по схеме «Начал» Эвклида. Б. Спиноза -одним из первых пытался это практически осуществить, однако его «Этика» только чисто внешне похожа на «Начала» Эвклида. Может возникнуть мнение, что в XVЙ в. нельзя было построить философию по принципам дедуктивной теории, поскольку она еще не была наукой. Но сейчас философия в форме материалистической диалектики — наука, следовательно правомерно попытаться построить ее по типу строгой аксиоматической теории. Однако почти никто и но задается этой целью, хотя некоторые опыты символизации понятийного аппарата диалектики предпринимаются. Но даже их авторы не ставят вопроса о построении диалектики в виде дедуктивной системы. Так, доктор Г. Кребер (ГДР) полагает, что одним из возможных путей, помогающих ввести математические методы в философии, является применение и развитие в ней понятия системы, которое «...открывает дорогу применению математических методов в учении о диалектическом противоречии... Для представления отношений философских категорий «сущность», «качество» и «свойство» могут быть использованы идеи математической теории инвариантов»⁵.

Возможно, это и так, надо проанализировать полученные конкретные результаты, выяснить, что дает эта математизация для решения философских проблем, как она способствует выявлению содержания понятий и теорий диалектики. Ведь сама математизация и символизация любого знания не является самоцелью, а средством его развития. Но если даже она возможна и плодотворна для философии в каких-то отношениях, то можно смело сказать, что философия никогда не станет строгой дедуктивной теорией, исходящей из небольшого числа аксиом. Ее теории всегда открыты для вхождения новых данных, в соответствии с которыми они развиваются. Причем развитию подвержено все в них, вплоть до самих принципов, иначе диалектика перестанет быть сама собой — методом мышления, ведущего к новым результатам в познании. Но диалектику нельзя считать и индуктивной наукой, для которой характерна непосредственная связь ее обобщений с эмпирическим опытом (наблюдениями и экспериментом).

В связи с этим философия как наука подвергается критике с двух сторон. Ученые областей знания, построенных по принципу дедуктивных теорий, упрекают философию, что она лишена достоинств, присущих этим теориям, поэтому для них философские понятия и теории недостаточно строги и доказательны. Представители наук, основанных на обобщении эмпирического знания, хотели бы понятия и теории материалистической диалектики непосредственно проверить физическим, химическим, биологическим и т. п. экспериментом. Но этого сделать нельзя, не может быть эксперимента, который бы доказал всеобщность закона единства и борьбы противоположностей или какого-либо другого закона или категории диалектики. При этом указывается на умозрительно-дедуктивный характер философии как на ее недостаток.

Философия действительно с самого начала своего существования была умозрительной. Когда Демокрит выдвинул учение об атомах и пустоте, то не было ни одного эмпирического наблюдения, не говоря уже об эксперименте, который бы подтверждал его построения, определившие на много веков развитие науки. Но философское учение Демокрита, как и других древних философов, не выдерживало в логике своего построения и критериев, хотя бы «Начал» Эвклида, не говоря о более зрелых аксиоматиках. Конечно, меняются структуры, характер, содержание понятий и теорий философии, но в некотором смысле она остается одной и той же по сей день: умозрительной, но не строго дедуктивной, одновременно связанной с реальным опытом познаний, в том числе и эмпирическим, но не просто индуктивной.

Философия вообще и материалистическая диалектика в частности не может обойтись без своеобразного постулирования некоторых положений, носящих исходный характер. Однако роль ее постулатов иная, чем в дедуктивных науках, они не служат посылками логической дедукции по заданным правилам всех понятий, хотя и служат основой для объединения их в некоторую теорию. Философская теория, какой бы она ни была, остается на содержательном уровне. В отличие от других наук в философии не бывает такого положения, когда некоторая изучаемая ею предметная область находит исчерпывающее решение в каком- то построении, превращаемом в аксиоматическую теорию. Все теории диалектики открыты и будут непрерывно развиваться, не превращаясь в аксиоматику. Если какая-либо часть философского знания когда-нибудь станет такой аксиоматикой, то она перестанет быть философской, отойдет в область специального знания. Диалектика как метод и теория творческого мышления не может восполнить своей функции в развитии познания и практики, если застынет в каких-то формах. Ведь в ней мышление ищет средства обрести свободу от жестких форм, не дающих возможности выйти в иную, неизведанную сферу.

Утверждения философии содержательны, они вскрывают общие закономерности в изучаемом ею предмете и обосновываются только опытом познания и практики, не переходя никогда в абсолютные истины в последней инстанции. Такими положениями в диалектическом материализме являются утверждения, называемые обычно чертами диалектики.

Нельзя излагать объективные законы диалектики, не определив в общих чертах исходные положения, которые кладутся в основу изучения ею своего предмета. В этой связи выяснение содержания основных черт материалистической диалектики необходимо для понимания особенностей этой науки. Черты — это круг определенных наиболее общих идей, лежащих в фундаменте научной системы, образующей материалистическую диалектику. К ним необходимо отнести положения об универсальной связи явлений и их непрерывном движении. Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге», говоря об основных чертах диалектики, писал: «Когда мы подвергаем мысленному рассмотрению природу или историю человечества или нашу собственную духовную деятельность, то перед нами сперва возникает картина бесконечного сплетения связей и взаимодействий, в которой ничто не остается неподвижным и неизменным, а все движется, изменяется, возникает и исчезает»⁶.

Признавая связь и движение в мире, мы еще не вскрываем никакого закона диалектики, мы только очерчиваем тот объект, при изучении которого диалектика устанавливает определенные законы. Материалистическая диалектика является наукой о законах взаимосвязи и движении явлений. Признание взаимосвязи и движения явлений в мире необходимо для характеристики диалектики, без этого нельзя иметь никакого представления о ней, хотя оно далеко не достаточно для понимания особенностей диалектического взгляда на мир в его противоположности метафизическому.

Поскольку мы ставим своей задачей дать общую характеристику материалистической (а не какой-либо иной) диалектики или диалектического материализма как единой философской науки (а не отдельно диалектики и материализма), то к основным чертам ее следует отнести также и общие положения материализма в решении основного вопроса философии (его первой и второй стороны): положения о материальности мира и его существовании вне и независимо от человеческого сознания, о познаваемости мира и его закономерностей.

Эти положения, как и утверждения о взаимосвязи и движении, являются исходными для диалектического материализма в целом, и они не доказываются логическим путем, а покоятся на основе развития философии и всего опыта познания вообще. Такой же характер носят определения исходных понятий, в которых раскрывается их дальнейшее содержание. Без определения системы таких исходных понятий, как материя, движение, связь, отношение, сознание, нельзя раскрыть содержания ни одной проблемы. Эти понятия лежат в фундаменте всей системы материалистической диалектики. Первоначальные их определения являются абстрактными, небогатыми содержанием, а вся система диалектического материализма является их развитием, восхождением от абстрактных, односторонних определений к конкретному — определением, охватывающим предмет со всех сторон.

Классики марксизма-ленинизма придавали огромное значение определению исходных понятий диалектического материализма. Так, Ф. Энгельс дал определение движению как изменению вообще, В. И. Ленин определил понятие «материя». К сожалению, в философской литературе определения не всех исходных понятий диалектического материализма разработаны так, как понятие «материи». В книгах и статьях по вопросам материалистической диалектики нельзя найти строгого и однозначного определения понятий «связь», «отношение», «сознание». Речь идет не о том, чтобы дать исчерпывающее определение — последнего можно достичь только в результате изложения всей системы данной науки, а не одной какой-либо формулировки. Но первоначальное, исходное определение, с которого и начинается рассмотрение данного объекта, должно быть четким и однозначным. Не надо бояться, что оно будет абстрактным, и фиксировать какое-либо одно, общее свойство явлений материальной действительности; ведь исходное определение понятия материи связано только с единственным свойством материи — быть объективной реальностью, существовать независимо от человеческого сознания; понятие движения фиксирует также одно свойство явлений — их изменение. Абстрактность определений исходных понятий характерна для всех наук, в этом проявляется общая закономерность развития человеческого знания.

Некоторые позитивистски настроенные мыслители среди философов и ученых-естественников полагают, что исходные философские положения и определения, поскольку они логически не доказываются, по существу тождественны догматам религиозной веры. Так, американский физик, лауреат Нобелевской премии Чарльз Таунс в статье «Слияние науки и религии» обосновывает необходимость веры в науке, сближая тем самым науку с религией. Ученый, по его мнению, «должен быть заранее проникнут убеждением, что во Вселенной существует порядок и что человеческий разум способен понять этот порядок. Мир беспорядочный или непостижимый бессмысленно было бы даже пытаться понять...

Другой аспект веры ученого — предположение, что существует объективная и единственная в своем роде реальность. Конечно, мы воспринимаем ее органами чувств, и в этом восприятии могут быть индивидуальные различия. Тем не менее идея Беркли, согласно которой мир — порождение нашего сознания, совершенно чужда научному мышлению. Говоря проще, ученый предполагает, а его опыт подтверждает, что истина существует»⁷.

Чарльз Таунс полагает, что существуют только наука и религия, а философии в качестве самостоятельной формы общественного сознания нет. Однако выработанные философией, в частности материалистической, положения об объективном существовании вне сознания человека вещей и процессов, о закономерном характере и возможности познания их он объявляет догматами религии и основанными на вере. Конечно, хорошо, что исходные понятия материализма становятся общепризнанными, возводятся даже в ранг религии, становятся само по себе разумеющимися для ученых, которые далеки субъективно от его признания. Это свидетельствует о том, что практически ученый в своем мышлении исходит не из идеализма и, как пишет сам Ч. Таунс, из «религиозного суеверия, когда человек верил в то, что Вселенной управляют какие-то своенравные силы», а из положений материалистической философии. Но, желая спасти во что бы то ни стало рушащуюся под ударами научного мировоззрения религию, Ч. Таунс принципы философии превращает в догматы религиозной веры и тем самым искажает их природу.

Конечно, исходные положения, лежащие в основании материалистической философии, в некоторой степени постулируются, но не как догмы религии, а как принципы науки. Религиозные догмы не имеют корней в истории научного познания, они продукт фантазии, уводящий человека в мир иллюзий. Утверждения материалистической философии — результат научных экстраполяций, в которых схватываются объективные связи и отношения вещей и процессов в природе и обществе. Вера ученого имеет значение, но она основывается на знании, а не наоборот, знание — на вере. Он убежден в истинности исходных положений материалистической философии, ибо к этому приводит опыт познания и практического действия.

В формировании постулатов философии определенное место занимает и интуиция. Исходные положения любой философии не свободны от интуитивного остатка, однако эта интуиция совершенно не сродни религиозной вере, она форма научного постижения действительности, основанном на разуме.

Иногда возникает представление, что определения исходных понятии любой науки, а тем более философии носят номинальный характер, поскольку они не доказываются, а постулируются. Их рассматривают результатом соглашений, своеобразных конвенций ученых в той или иной области знания. Например, материи, считают они, можно дать определение, которого придерживается диалектический материализм, а можно и другие, даже совсем противоположные, и в соответствии с этим новым определением построить другую систему философии.

Конечно, слова можно менять: то, что носит название духа, можно назвать материей, и наоборот. Но, во-первых, даже слова не возникают в языке произвольно, при их введении считаются с историей, структурой и особенностями данного языка. Во-вторых, определение исходных понятий науки — это раскрытие не значения слов, а содержания обозначаемых ими понятий. Последние вводятся не в результате соглашения людей, а в силу логики развития науки, решения встающих перед ней проблем. Допущения и постулирования, которые неизбежны в философии, как, впрочем, и в любой другой науке, сами регулируются определенными критериями, выработанными в ходе развития познания вообще и его отдельных областей в частности. Не считаться с этими критериями нельзя.

Вторым моментом оснований всякой науки является логический арсенал средств построения, образования и доказательства теорий и понятий в ней. Конечно все науки, во-первых, используют формальную логику и диалектику, которые выступают в качестве логических средств доказательства и движения к новым результатам во всех областях знания. Но каждая наука, применительно к потребностям исследования своего предмета, выбирает из общего логического арсенала те средства, которые соответствуют ее задачам. При этом, занимаясь решением проблем своего обоснования, она может обнаружить недостаточность имеющихся логических средств для решения стоящих перед ней задач. Тогда она поставит перед логикой ряд проблем и попытается в определенной мере сама их решить, обогащая тем самым и общую логику, и ее конкретное применение к исследованию своего предмета. Так было с математикой, которая уже к концу XIX столетия обнаружила, что без решения ряда логических вопросов невозможна плодотворная разработка многих собственно математических проблем, касающихся природы ее знания, обоснования математики как науки.

Сейчас можно наблюдать, как самые различные науки, в особенности естественные, все больше чувствуют необходимость анализа своих оснований вообще и логических в особенности. Философия не стоит в стороне от этого процесса, характерного для современного научного знания. В этом смысле материалистическая диалектика в отношении к самой себе выступает своеобразной метатеорией, метадиалектикой или металогикой, так как выясняет свои собственные логические основы, создает систему знания о самой себе.

Конечно, и здесь философия имеет свои особенности, ведь она сама создает наряду с формальной логикой средства, служащие логической основой всех наук: метод образования, построения и доказательства теорий. Что же составляет ее собственную логическую основу? Ответ может быть один: прежде всего она сама. Все те принципы, которые устанавливаются диалектикой для построения и развития научного знания вообще, в полной мере относятся к ее собственным теориям и понятиям.

В построении научной системы, образующей диалектику, определенное место занимают правила формальной логики. Ясность, строгость, доказательность, определенность, последовательность и формально-логическая непротиворечивость признаны диалектикой в качестве логических критериев знания и стали необходимыми условиями построения ее системы.

Диалектика не строится по образцу ни одной другой науки, она сама создает принципы своего бытия, однако при формировании этих принципов ею учитывается опыт всех наук. Поэтому ошибочным является стремление построить какую-то специальную область знания, копируя диалектику или, скажем, политэкономию. Например, нельзя требовать от всех паук, чтобы они в своем строении повторяли «Капитал» К. Маркса. Попытки подобного рода имели место, и очень скоро была обнаружена искусственность их результатов. Математика, являющаяся в своем строении точной копией «Капитала», мало похожа на действительную математику. Но и материалистическая диалектика, если ее сделают по логической структуре копией математики или другой науки, тоже перестанет быть сама собою. Нет единого образца строения науки, хотя и имеются некоторые общие принципы его. Наука, как и сама объективная реальность, едина и многообразна одновременно. Диалектика уникальна в своем построении хотя бы потому, что только она является системой категорий, т. е. Логикой с большой буквы.

 

§ 3. Место законов и категорий в системе диалектики

За основаниями в логической структуре науки следуют законы, под которыми разумеют утверждения, отражающие предмет данной науки и носящие всеобщий характер.

Функция законов в построении науки многообразна. Прежде всего они выступают принципами истинного знания, содержащегося в данной науке. Понятия закона и принципа науки одностепенны и трудно различимы. Закон науки становится принципом, когда он выполняет логическую функцию в систематизации знания, служит исходным положением в построении теории, в достижении нового знания.

Законы же составляют костяк теоретических построений, а открытие закона — одна из главных задач всякого научного исследования.

Материалистическая диалектика имеет свои законы, среди которых принято выделять так называемые основные. 1) закон единства и борьбы противоположностей, 2) закон перехода количественных изменений в качественные, 3) закон отрицания отрицания. Эти законы являются основными потому, что они определяют сущность диалектической концепции развития. Каждый из них необходим, а в совокупности они достаточны для того, чтобы противопоставлять в главном диалектическую теорию развития метафизической. Основные законы диалектики в отличие от других ее законов занимают особое месте в диалектической концепции развития, они пронизывают все ее содержание; другие законы диалектики являются конкретизацией, дополнением их.

Но как бы ни были важны основные законы, ими, однако, не исчерпывается все богатство диалектической теории развития. Существуют другие законы, которые обычно называются неосновными. Это нисколько не умаляет их важности в диалектической концепции развития.

Основные законы диалектики вскрывают источник развития объективного мира и человеческого мышления, его направленность, тенденцию и взаимоотношение между формами этого развития (эволюционной и революционной), т. е. они касаются самых общих вопросов теории развития, неосновные законы выражают отдельные стороны, моменты в процессе развития (взаимоотношения формы и содержания, сущности и явления, возможности и действительности, причины и следствия, случайности и необходимости, единичного и всеобщего и т. д.).

Каково же различие между основными и неосновными законами? Установление взаимоотношения между формой и содержанием предмета имеет большое значение в теории развития, однако оно характеризует лишь отдельный момент в процессе развития. А закон единства и борьбы противоположностей или другой основной закон материалистической диалектики определяет главное и существенное в развитии как целом. Поэтому неосновные законы должны рассматриваться как конкретизация и дополнение основных, применительно к отдельным сторонам процесса развития.

Среди всех  законов диалектики особое место занимает закон единства и борьбы противоположностей. Как отмечал В. И. Ленин, «диалектику можно определить, как учение о единстве противоположностей. Этим будет схвачено ядро диалектики»^7а. Все другие законы диалектики (как основные, так и неосновные) являются раскрытием, конкретизацией, дополнением содержания этого главного закона. Субординация законов диалектики развертывается на основе этого закона, а именно: определяется место других законов в учении о развитии как единстве и борьбе противоположностей.

Законы диалектики, как и ее черты и исходные определения понятий, логически не выводятся из какого-то ранее установленного знания будь то философские положения или законы и понятия специальных наук. Больше того, хотя закон единства и борьбы противоположностей является основным среди всех, но это отнюдь не означает, что другие законы диалектики дедуктивно следуют из него.

Между законами диалектики иное отношение, чем связь логического основания со своим следствием. Будучи связанными друг с другом, они одновременно и независимы друг от друга, поскольку одинаково всеобщи и постулируются на основе научной экстраполяции результатов познания отдельных явлений, закономерностей и их совокупности.

Причем количество законов диалектики не может быть ограничено каким-то числом. В этом смысле не может возникнуть проблемы о полноте законов диалектики, ибо все теории диалектики — построения не аксиоматического характера, они не завершены и открыты для новых законов. В этом одна из особенностей диалектики как науки. Нельзя чисто логически решить вопроса: достаточно ли трех основных законов диалектики, исчерпывают ли они ту функцию, которая вообще падает на термин «основной закон диалектики». Например, вполне допустимо представить в качестве основного только одни закон — единства и борьбы противоположностей, а другие два (переход количества в качество и отрицания отрицания) перевести в разряд неосновных.

Сама система диалектики от этого существенно не изменится. А это значит, что в разряд основных законов можно включить новые законы.

Логическая система материалистической диалектики не может быть понята без определения в ней места категорий.

Когда речь идет об определении категорий, то обычно указывается, что категории — это наиболее общие понятия. Это определение верно, против него трудно что-либо возразить. Действительно, категории — это формы мышления, причем как формы мышления их, несомненно, следует отнести к понятиям. Категории, как и другие понятия, являются отражением объективного мира, обобщением явлений, процессов, существующих независимо от нашего сознания. Категории являются продуктом деятельности определенным образом организованной материи — мозга, который дает возможность человеку адекватно отражать действительность. Правильно и то, что категории являются сокращениями, в которых охватывается сообразно общим свойствам множество различных чувственно-воспринимаемых вещей, явлений, процессов.

Но как бы ни были верными и важными все эти характеристики, они еще не раскрывают существа категорий философии, их специфики, которую иногда видят в том, что категории философии по сравнению со всеми остальными понятиями науки обладают большей общностью. Это отличие слишком неопределенно, ибо многие фундаментальные понятия математики (точка, линия, число), физики (масса, энергия и т. д.) также обладают очень большой степенью общности.

Отличие категорий философии от фундаментальных, основных понятий других наук определяется спецификой предмета философии, его отличием от предмета всех других наук.

Категории диалектического материализма в своей совокупности отражают наиболее общие законы развития объективного мира.

Единство законов мышления и законов бытия определяет то, что категории материалистической диалектики, являющейся одновременно логикой и теорией познания марксизма, имеют объективное содержание и выполняют логическую функцию.

Все категории имеют объективное содержание, поскольку они так или иначе являются отражением закономерностей объективного мира. Без этого объективного содержания они теряют свое значение и перестают быть философскими категориями. Все без исключения категории философии имеют объективное содержание. Даже те, которые считались чисто гносеологическими (логическое и историческое, абстрактное и конкретное и т. д.), отражают не только закономерности развития познавательного процесса, но и самого объективного мира. В самом деле, возьмем, например, категории конкретного и абстрактного. Конкретное в познании есть отражение единства, целостности различных многообразных свойств и сторон действительности. Абстрактное в познании отражает относительную самостоятельность отдельных сторон этого единого целого. Не выявив объективное содержание так называемых гносеологических категорий, нельзя понять той функции, которую они выполняют в создании глубокого и многостороннего познавательного образа. То же самое относится и к другим подобным категориям.

Объективное содержание имеют даже всевозможные логические приемы изучения объекта, поскольку и они являются аналогом действительности, процессов, происходящих в ней. Категории потому не отгораживают, а соединяют человека с миром, что они по своему содержанию объективны, отражают процессы природы и общества такими, какими они существуют в действительности.

Категории философии имеют методологическое значение, служат способом отыскания новых результатов, методом движения от известного к неизвестному. Эту мысль блестяще выразил В. И. Ленин, когда писал: «Перед человеком сеть явлений природы. Инстинктивный человек, дикарь, не выделяет себя из природы. Сознательный человек выделяет, категории суть ступеньки выделения, т. е. познания мира, узловые пункты в сети, помогающие познавать ее и овладевать ею»⁸.

Признание за категориями методологического значения обязывает отказаться от противопоставления материализма как философской теории диалектике — философскому методу, одних категорий, якобы выражающих подход к явлениям природы, другим, отображающим истолкование и понимание явлении природы. Нельзя представлять так, что законы и категории диалектики — это способ познания явлений, а материализм — способ истолкования их. Такое разделение чуждо истинному пониманию сущности марксистской философии. Ведь хорошо известно, что всякое знание, верно отражающее объективный мир, имеет значение метода и служит средством проникновения в сущность вещей.

Всякий научный метод является аналогом действительности — это относится и к философскому методу, и к методам специальных наук. Например, физика установила, что каждый элемент имеет свой спектр. Это объективно-истинное знание лежит в основе метода спектрального анализа, с помощью которого достигаются новые результаты, познаются ранее не изученные явления.

Нет никакого различия между категориями «материя», «пространство и время» и т. д. и такими категориями, как «противоречие», «качество и количество» и т. д. в смысле того, что они отражают действительность и служат методом познания.

Следовательно, метод одновременно является теорией, а теория — методом. Законы и категории марксистской философии различаются не тем, что одни являются законами и категориями метода, а другие — теории. Они отличаются по своему объективному содержанию, по тому, какую сторону, закономерность объективного мира они отражают. В соответствии с этим они являются и методом дальнейшего познания закономерностей действительности.

Категории диалектического материализма как категории процесса познания имеют также гносеологическое содержание, которое состоит не только в том, что они являются ступеньками в познании действительности. Все категории диалектического материализма связаны с решением основного вопроса философии, с изучением процесса мышления, отношением мышления к бытию и выявлением реального содержания предмета. Нет категорий, которые бы имели чисто онтологическое значение и никаким образом не были связаны с основным вопросом философии. Для материалистической диалектики отпадает вопрос о первопричине, первооснове всех явлений в действительности. Хорошо известно, что древняя философия уделяла большое внимание установлению первосущности, первоосновы, первопричины всех явлений действительности. Материалистическая диалектика сняла эту проблему как метафизическую, от которой веет духом старой онтологии. В задачу философии вообще не входит обнаружение этой первоосновы, первоматерии, поскольку ее не существует.

Основным в философии вовсе не является вопрос о первой сущности всех вещей (сама постановка его есть метафизика), а вопрос об отношении мышления к бытию. Поиски первопричины так же беспочвенны, как попытка найти первый двигатель. Следовательно, марксизм переводит чисто метафизическую, в духе старой онтологии, постановку вопроса о первооснове всех пещей в план теоретико-познавательный — отношения мышления к бытию, законов мышления к законам бытия. Недаром В. И. Ленин основной вопрос философии постоянно называет гносеологическим.

Это относится не только к категории материн, но и к другим (пространство и время, противоречие, сущность и явление, форма и содержание, абстрактное и конкретное и т. д.). Все они рассматриваются материалистической диалектикой прежде всего в плане основного вопроса гносеологии. Не может быть правильного, научного истолкования таких категорий, как сущность и явление, противоречие, опыт и т. д., независимо от решения вопроса об отношении мышления к бытию.

Категории имеют логическое содержание, так как они являются формами мышления; в задачу философии входит выяснить сущность категорий со стороны их логической формы. При этом, конечно, формально-логический подход к категориям недостаточен для того, чтобы понять сущность категорий как форм мышления. Диалектика не может довольствоваться характеристикой категорий только как видов общих понятий. Нельзя также содержание категорий рассматривать только с точки зрения формально-логического закона обратного отношения содержания понятий к их объему, так как категории — понятия чрезвычайно большой общности и это создало бы неправильное представление об их содержании. Под богатством содержания следует понимать не количество признаков, а глубину проникновения в сущность процессов природы и общества. Процесс абстрагирования является не опустошением содержания понятия, а, наоборот, углублением нашего знания в сущность явлений. В форме категорий отражаются наиболее общие и важные закономерности в движении явлений в мире. Возникновение категорий — свидетельство зрелости, содержательности человеческого мышления, его громадных успехов в познании внешнего мира.

Содержание категорий как отражение всеобщего, конечно, не включает все частные, случайные, индивидуальные признаки предметов, ибо в противном случае они перестали бы быть понятиями. Всеобщее содержит богатство особенного и единичного в том смысле, что, постигая закон, оно тем самым отражает в той или иной мере все единичные случаи его проявления. Без понимания диалектики всеобщего и единичного в категориях нельзя вскрыть их сущность и отношение к понятиям других наук. На этом основана дедукция — выведение единичного из общего. Если бы общее не содержало в себе ни в каком виде богатства единичного, дедукция была бы принципиально невозможна. Не только единичное ведет к познанию всеобщего, но и всеобщее лишь ступень в познании единичного.

Категории материалистической диалектики не включают в себя содержания всех основных понятий других наук, поэтому бесполезными являются попытки просто дедукцировать содержание понятий отдельных наук из категорий диалектического материализма. Но вместе с тем философские категории не изолированы от богатства содержания, ибо с их помощью на основе анализа конкретного материала устанавливаются фундаментальные понятия наук. А это означает, что содержание философских категорий в том или ином виде связано с содержанием отдельных конкретных понятий, охватывает единичные вещи и является средством познания всего богатства их.

Категории материалистической диалектики с такой же точностью отражают свой предмет, как и понятия любой другой науки (физики, химии, математики и т. д.).

Современные позитивисты утверждают, что понятия философии, ее категории по форме якобы дают научный ответ на решаемые ею вопросы, а по существу они неспособны отразить свой предмет с такой же степенью точности, как понятия естественных наук. Но это не соответствует действительности. Современное научное мышление выработало строго научные понятия материи, сознания, пространства, времени, причины, закона и т. д. Существуют ли в природе и обществе объективные законы? На этот вопрос диалектический материализм, обобщая всю практику научного познания, дает научный ответ, зафиксированный в категории «закона».

Позитивисты полагают, что научным может быть только понятие, выработанное в лаборатории, которому соответствует определенный чувственный опыт. Однако понятия логики и математики, хотя и являются научными, вырабатываются не только в лаборатории. Как путем серии экспериментов нельзя установить, что такое корень квадратный из минус 1, так и недостаточно серии экспериментов для выработки такой категории, как, например, «закон», ибо она возникла не только на базе экспериментальных и лабораторных наблюдений, а на основе обобщения всей человеческой практики и всего развивающегося познания. Единичные факты сами по себе еще недостаточны для доказательства истинности категорий, поскольку в последних по существу постигается, отражается бесконечное. Ведь категории диалектического материализма носят истинно всеобщий характер, они проявляются в каждом отдельном случае, но никакое большое число этих случаев само по себе еще не дает доказательства их истинности.

Чтобы выяснить объективное содержание любой категории, необходимо проанализировать, как, из каких потребностей процесса познания она возникла. Например, такие категории, как «сущность», «явление», «содержание», «форма» и т. д., отражают объективный мир, но, чтобы выяснить, что, какие стороны в явлениях действительности они отражают, надо проанализировать, как они возникли, какую функцию в процессе познания и практики играют. В противном случае содержание этих категорий нами будет устанавливаться произвольно, на основе чьих-либо высказываний или мнений, частных замечаний и т. д. Развивающийся же процесс познания, основывающийся на общественно-исторической практике, по своему содержанию объективен, а поэтому на его основе мы сможем установить объективное содержание категорий. Изучение объективной логики процесса познания — ключ для понимания объективного содержания категорий.

В кругах философов-марксистов оживленно обсуждается вопрос об отношении категорий диалектики к ее законам. По мнению авторов, диалектическая концепция развития состоит из законов, которые выражают одно, и из категорий, которые выражают другое. Создается впечатление, будто законы выражаются не в категориях, а в категориях отражаются не законы. Они говорят о трех законах диалектики (единство и борьба противоположностей, переход количества в качество, отрицание отрицания) и ряде парных категорий (форма и содержание, необходимость и случайность, сущность и явление и т. д.).

Может возникнуть представление, что категории качества и количества выражают определенный закон диалектики, а категории формы и содержания в их отношении не выражают никакого закона. Но такое представление, как мы уже показали, неверно. Законы диалектики не ограничиваются тремя основными. Отношения между формой и содержанием, явлением и сущностью, возможностью и действительностью, необходимостью и случайностью тоже выражают определенные, объективно существующие диалектические закономерности, конкретизирующие и дополняющие основные законы. Категории философии не могут нести никакой иной функции, кроме отражения закономерностей материального мира.

Иногда утверждают, что при установлении существенных отношений между двумя категориями, например «содержание определяет форму», выражается какой-либо закон, но отдельно взятая категория, вне ее отношения к другим, не выражает никакого закона. При этом забывается такая деталь, что ни одна категория диалектики не существует вне ее отношения к другим категориям и что строго определенное объективное содержание какой-либо категории можно выяснить только через посредство установления ее отношения к другим категориям. Если мы слышим слово «закон», то сам по себе этот звуковой комплекс ничего не говорит. Чтобы раскрыть значение, содержание этого слова, надо указать, какое понятие оно обозначает. Раскрыть содержание понятия — это значит дать определение ему, а всякое определение существует только как отношение между понятиями. Если мы говорим, что закон есть существенное в движении и во взаимосвязи явлений, то здесь налицо определенное отношение между категориями: закон, сущность, движение, взаимосвязь. Следовательно, само определение категории включает установление отношений между понятиями, отражающими закономерность в явлениях действительности, а это значит, что объективное содержание категорий составляет наиболее общие законы развития природы, общества и мышления.

В защиту тезиса, что категории не отражают законов, иногда приводят такой аргумент: категории — это понятия, а не суждения. Понятия же обозначают предметы, свойства, отношения объективной действительности, а законы, определения, научные правила, теоремы являются суждениями, а не понятиями.

Резкое разграничение между категорией как понятием и законом как суждением возникает на основании их языкового выражения. Понятие «категория» обозначается для сокращения отдельным словом, а суждение-закон — предложением. Это не меняет существа дела, так как своим содержанием понятие «категория» так же отражает закономерности действительности, как и суждение-закон. Законы материалистической диалектики раскрываются только в ее категориях. Представление о том, что вначале мы достигаем знания категорий диалектики как более низшей ступени, а потом поднимаемся на более высокую ступень — достигаем знания законов диалектики, на наш взгляд, не выдерживает критики. Философия познала наиболее общие законы развития природы, общества и мышления тогда, когда она выработала категории, с помощью которых они были вскрыты. Изучать категории диалектики — это значит прежде всего выяснить, какие законы объективного мира они отражают, и этим объективным содержанием определяется их методологическое, гносеологическое и логическое значение.

Категории занимают свое место и выполняют свою функцию в системе диалектического материализма. Категории — наиболее общие понятия, посредством которых выражается содержание материалистической диалектики. Все, что в философии как науке существует, представляет собой категории в их взаимосвязи. Функция категорий состоит как раз в том, чтобы быть логической формой содержания материалистической диалектики. Так, познание объективно существующего закона перехода количественных изменений в коренные качественные невозможно без категорий количества и т. д. Ни одна категория в диалектическом материализме не возникает сама по себе, вне ее отношения к другой категории. Чтобы определить, что такое качество, надо выяснить различие между качественным и количественным изменением в предмете. Уже само первоначальное определение этих категорий выступает как отражение некоторых сторон объективно существующего закона взаимоотношения количества и качества. Полное и всестороннее раскрытие содержания категорий количества и качества в их взаимоотношении находит свое выражение в изложении сущности и содержания закона перехода количества в качество. Это правильно относительно любых категорий, как тех, которые выражают объективные законы движения явлений, так и отражающих закономерности хода самого мышления в процессе познания этих законов.

Таким образом, структура материалистической диалектики — это система ее категорий. Без этой системы нельзя решить ни одной реальной задачи, встающей перед диалектикой как наукой. Например, одной из важнейших проблем в изучении категорий является их определение. Поскольку категории существуют только в связи друг с другом, определение их включает в себя обязательно в той или иной мере построение определенной системы категорий.

Категории являются понятиями предельной общности. Для них трудно найти родовое понятие. На это указывал В. И. Ленин в книге «Материализм и эмпириокритицизм» при определении категории «материя». Категории можно определить только путем установления таких отношений между ними, которые бы отражали объективно существующие взаимоотношения между явлениями. Так, категория «материя» определяется через выяснение ее отношения к «сознанию», а определить отношения между ними — это значит вскрыть закон, черту, принцип и т. д.

В практике научной и педагогической работы мы нередко сталкиваемся с трудностями, связанными с определением категорий. Ищем определение категории сущности, которое было бы непохожим на определения закона, качества содержания, необходимости, прн этом рассматриваем сущность как таковую вне зависимости от явления, т. е определяем не сущность в ее отношении к явлению, а сущность в чистом виде, сущность независимо от явления. Но в таком виде ее трудно отличить от закона, качества, необходимости и т. д., поскольку все эти категории являются однопорядковыми.

Определение категорий вне их системы является бессмысленным делом, приводящим к чисто словесным ухищрениям. Определить содержание какой-либо категории — это значит выявить ее место в общей системе диалектического материализма, отношения данной категории к другим, ибо только в этих отношениях она приобретает свое содержание.

Диалектика, подобно любой другой науке, состоит из теорий, которые являются сосредоточением знания. В теориях, являющихся относительно замкнутыми единицами знания, последнее достигает определенных степеней полноты, завершенности, строгости и доказательности. Теории в диалектике представляют некоторые структурные образования, своеобразные гнезда, также состоящие из связи категорий, объединенных каким-то принципом. Причем сам этот принцип является не чем иным, как законом диалектики, положенным в основу объединения других законов и категорий. Иными словами, он тоже представляет собой связь категорий диалектики.

 

§ 4. Принципы построения системы категорий

Система категорий выступает как логическое выражение материалистической диалектики на данном уровне ее развития. Материалистическая диалектика не может быть наукой, не будучи системой категорий.

В своей системе категории отражают цельность и единство явлений материального мира, а внутренняя взаимосвязь категорий является выражением цельности и закономерности единого мирового процесса. Отдельные категории могут отразить стороны этого процесса, и только в своей совокупности они могут дать нам знание его во всей полноте и глубине. Полную объективность и конкретность категории приобретают в системе, где они гибки, подвижны, релятивны, взаимосвязаны, едины в противоположностях и потому могут охватить мир таким, каким он является в действительности. Система категорий нужна потому, что сам мир является системой, закономерной взаимосвязью явлений. «Вся доступная нам природа,— говорит Ф. Энгельс,— образует некую систему, некую совокупную связь тел, причем мы понимаем здесь под словом тело все материальные реальности, начиная от звезды и кончая атомом и даже частицей эфира, поскольку признается реальность последнего»⁹. Исходным пунктом системы категорий должна служить взаимная связь явлений в объективной действительности. Система природы определяет систему категорий.

Проблема разработки системы категорий материалистической диалектики встала во весь рост сейчас не потому, что ранее диалектический материализм существовал без какой-либо системы категорий. Такого положения быть не могло, материалистическая диалектика с самого момента ее возникновения представляла собой определенную систему категорий, иначе она не была бы наукой.

Вопрос стоит не о создании заново системы, а о ее осознании и совершенствовании в связи с развитием данной науки, обобщении в ней новых достижений познания и практической деятельности.

В практике преподавания диалектического материализма одно время сложилась определенная система категорий: все категории группировались вокруг основных черт диалектики и материализма. Такая система категорий имеет основание, но строгих научных критериев она не выдерживает, поскольку неспособна раскрыть всю глубину содержания категорий диалектического материализма, приспосабливает их к объяснению только какого-либо одного основного закона диалектики, а это не способствовало выявлению всего их содержания.

Основные категории материалистической диалектики сформировались в XIX столетии на основе обобщения опыта развития философии и экстраполяции результатов предшествующей науки. В последующем вносились только некоторые изменения и дополнения в отдельные категории. Что же касается и системы категорий, образующей Логику с большой буквы, то Гегель создал такую логику, и она сыграла свою историческую роль, в частности ее роль в движении научного знания нельзя не вспомнить, говоря о таком событии в истории науки, как появление «Капитала» К. Маркса. И сам К. Маркс и В. И. Ленин отмечали значение «Логики» Гегеля в создании этого величайшего творения человеческого духа и ставили задачу — выработать новую логику, систему категорий материалистической диалектики, которая бы опиралась на всю историю познания мира и его преобразования.

Конечно, в «Капитале» К. Маркса — определенная система категорий, Логика вплетена в ткань науки — политической экономии капиталистического общества, и она не тождественна системе категорий гегелевской логики.

Современный ученый хотел бы от философа не просто получить совет: читай «Капитал» К. Маркса и там найдешь систему диалектических категорий. В дополнение к этому весьма полезному совету он хотел бы иметь систему категорий диалектического мышления в чистом, в логическом виде, причем уже такой, которая бы учитывала уровень развития современного научного знания, происшедшие в последнее время изменения и его структуре, в формах получения теоретических построений и способах их доказательства. Не учитывать эти изменения в характере и устремлениях современного научно-теоретического мышления нельзя, иначе система категорий, логика не будет работать в науке, способствовать достижению новых результатов.

Хотя здесь не может быть полной аналогии, нельзя не заметить мобильности формальной логики в отношении учета потребностей современной науки. Она не только сделала значительный шаг вперед по сравнению с аристотелевской силлогистикой и бэконовско-миллевскими методами индукции, за последнее столетне она не только существенно преобразовала свое традиционное содержание, но создала множество новых исчислений, которые ее значительно приобщили к потребностям и особенностям современной науки. В области разработки диалектической логики необходима не меньшая оперативность и мобильность, потребности в ее логических средствах чрезвычайно велики, наука очень нуждается в системе категорий, которая дала бы мощный толчок в ее развитии, в создании новых теоретических категорий.

В советской философской литературе поставлен и оживленно обсуждается вопрос о системе категорий и путях ее построения. В решении этой большой задачи немаловажная роль принадлежит выявлению принципов ее построения, ответу на вопрос, какой мы хотим ее видеть.

Некоторые авторы полагают, что наша задача в( данном случае — дать материалистический аналог гегелевской логике. Нам этот путь не представляется весьма перспективным. Конечно, можно дать материалистический комментарий к логике Гегеля, больше того, материалистическая переработка гегелевской системы категорий была бы весьма полезной в каком-то отношении, но ни в коем случае ее не следует принимать за разрешение проблемы построения системы категорий.

Дело заключается в том, что в системе категорий философии отражены особенности научно-теоретического мышления эпохи и его устремления.

Категории, выявленные и подвергнутые анализу Аристотелем, выражали уровень мышления античного времени и устремления возникающего научного знания. Поэтому они еще долго определяли ход развития мышления, вплоть до нового времени, когда возникло современное естествознание. Логическая система эмпирической философии не создала принципиально новую систему категорий, она только внесла изменения и дополнения в аристотелевскую и выразила потребность в создании такой системы.

В гегелевской системе категорий нашел отражение уровень научно-теоретического мышления XVIII и первой половины XIX столетия, т. е. науки в момент ее становления. Ведь по существу тогда была только математика, но не было по-настоящему физики, химии, биологии, которые в своих основных разделах сложились в XIX столетии, не говоря уже об истории и других науках об обществе.

Величайшее значение гегелевской логики состоит в том, что ее категории шли значительно дальше науки своего времени, многие ученые XIX столетия в отношении метода научно-теоретического мышления так и не встали на уровень категорий гегелевской диалектики, погрязнув в эмпиризме. Она, конечно, предвосхитила развитие науки в XIX в.

Но это не означает, что научно-теоретическое мышление неспособно выйти или уже не вышло за пределы категорий гегелевской логики, что она предопределяла и будет определять ход развития научного познания на вечные времена, именно на это претендовал сам ее творец; кто сейчас полагает, что гегелевская система категорий с материалистическими коррективами выражает устремления мышления современной науки, тот объективно оправдывает эти ее претензии на абсолютность.

Наука и общественная жизнь теперь далеко не те, что во времена Гегеля, поэтому сейчас требуется такая система категорий, которая отражала бы характерные особенности современного научно-теоретического мышления и его устремления в будущее. При построении этой системы необходимо учитывать весь опыт философской мысли, в том числе и гегелевской логической системы, но уже нельзя ограничиться простой ее переработкой. Да, когда и сам Гегель строил свою систему категорий, то он не пошел по пути внесения корректив в предшествующие системы, в частности в аристотелевскую, а построил новую логическую систему.

Прежде чем строить систему категорий, необходимо строго определить те принципы, которые должны быть положены в основу этой системы.

В решении вопроса о системе категорий необходимо, как уже говорилось, исходить из принципа совпадения диалектики, логики и теории познания. Это означает, что нельзя рассматривать соотношение между категориями, принимая во внимание только либо онтологические, либо гносеологические моменты. Необходимо построить такую систему, которая бы брала в единстве все эти моменты в категориях.

Задача заключается не в том, чтобы просто по какому-то определенному признаку разделить категории по рубрикам, соблюдая все правила деления, выдвигаемые формальной логикой. Это сделать легко, взяв за основу деления один из многочисленных признаков. Система категорий диалектического материализма строится не для того, чтобы их как-то разбить, разложить по полочкам для лучшего запоминания и исчерпывающего перечисления, а для раскрытия, развертывания в этой системе предмета диалектического материализма — объективных законов действительности. В этой связи мы полагаем, что система категорий, предложенная в книге В. П. Тугаринова «Соотношение категорий диалектического материализма», не отвечает этим требованиям. И она была справедливо раскритикована во многих марксистских работах как советских, так и зарубежных.

Важнейшим методологическим принципом построения системы философии, понятий и категорий в ней является единство логического и исторического. Применение этого принципа к исследованию категорий и построению их системы означает, что развертывание, последовательность категорий должны отражать в сокращенном и обобщенном виде всю историю их формирования и развития.

История философии показывает, что возникновение и развитие категорий происходит от простого к сложному, от абстрактного к конкретному: «...Ход абстрактного мышления, восходящего от простейшего к сложному, соответствует действительному историческому процессу»¹⁰. Это означает, что в построении субординации категорий необходимо следовать этим законам абстрактного мышления, исходить из таких категорий, которые фиксируют самое простое, обычное, массовидное, непосредственное бытие вещей и восходит к категориям более глубоким и конкретным.

Показывая развитие категорий, их переход друг к другу, необходимо выяснить реальную основу, на которой происходит это движение категорий. Гегель считал, что движение категорий обусловлено самодвижением мышления. В действительности же все категории в конечном счете имеют земное, чувственное происхождение. Основой их возникновения и развития является объективная действительность и человеческая практика. Это первое начало забыто и извращено идеализмом. «А диалектический материализм,— пишет В. И. Ленин,— один связал „начало» с продолжением и концом»¹¹.

В построении системы категорий надо исходить из анализа процесса познания, и это ни в коем случае не означает какого- либо отхода от материализма. Ведь категории являются формами отражения действительности, формами познания ее, они возникают в результате процесса развития познания как определенные ступеньки его. А поэтому вполне понятным является то, что в основу построения системы категории будет положено развитие познания, его закономерности.

Последовательность в системе категорий может носить логический характер, она может выражать последовательность развития нашего знания о явлениях внешнего мира, но не развитие самих этих явлений. Например, нельзя решать вопрос, что начале в мире возникло — качество или количество, но правомерна постановка вопроса, как развивалось наше знание о количественной и качественной определенностях предмета, какая категория раньше возникла, или, еще правильнее, какая пара категорий раньше сформировалась в истории познания и в какой последовательности сейчас развивается наше знание о наиболее общих закономерностях развития внешнего мира и его отражения в сознании людей. Так, например, В. И. Ленин пишет: «Сначала мелькают впечатления, затем выделяется нечто,— потом развиваются понятия качества... (определения вещи или явления) и количества. Затем изучение и размышление направляют мысль к познанию тождества — различия — основы — сущности versus явления,— причинности etc.»¹²

Нарисованная В. И. Лениным картина изображает не процесс возникновения в самом мире качества, количества, сущности, явления и т. д., а процесс, последовательность постижения явлений и закономерностей объективного мира в сознании человека. Когда же логическая последовательность в системе категорий превращается, как у Гегеля, в реальный генезис самих явлений, то мышление и его развитие становятся демиургом самой действительности. Всякий, кто пытается строить онтологическую систему категорий, стоит перед дилеммой: либо отказаться от идеи развития в построении системы категорий и изложить категории диалектики по группам в порядке координации, либо встать на неверную точку зрения о существовании единонаправленного процесса развития мира, последовательного возникновения в самой действительности категорий. Если пойти по первому пути, то можно построить различные классификации категорий по какому-либо объективному признаку, вроде вещь, свойство, отношение, в которых будет потеряно характерное для диалектики содержание (развитие); если придерживаться второго пути, то придешь к телеологии и изменишь материализму.

Выход только один: при построении системы категорий диалектического материализма за основу взять процесс развития познания от простого к сложному, от абстрактного к конкретному. В таком случае, во-первых, система категорий философии будет соответствовать самому духу диалектики — принципу развития, во-вторых, она будет материалистической, свободной от идеи построения какой-либо мировой схематики, выразит процесс постижения в категориях мышления наиболее общих законов всякого движения.

Некоторым представляется, что уже сам факт построения такой системы категорий, в которой за основу будут взяты этапы в развитии познания, является отступлением от материализма в сторону субъективизма. Но это недоразумение связано с неверным представлением о процессе познания как чисто субъективной деятельности человека. Ленинская идея тождества, совпадения диалектики, логики и теории познания своим содержанием имеет иное представление о процессе познания, об отношении законов мышления к законам объективного мира.

Для диалектики главное в познании — объективное содержание, процесс развития познания означает не смену чисто субъективных представлений, а изменение в сфере объективного содержания познавательного образа. Категории материалистической диалектики приобретают для нас значение только постольку, поскольку они объективны по своему содержанию, и когда речь идет о развитии познания как основе в построении системы категорий, познание рассматривается со стороны его объективного содержания. Изучая изменение содержания нашего знания, мы постигаем закономерности развития самих явлений объективного мира.

При построении системы категорий необходимо проводить мысль В. И. Ленина, что «категории надо вывести (а не произвольно или механически взять) (не „рассказывая" не „уверяя", а доказывая...»¹³. Следуя этим принципам и в соответствии с объективно существующими сторонами процесса познания, можно построить систему категорий, которая будет состоять из трех разделов, где категории своим предметом имеют объективные стороны процесса познания в их взаимоотношении. Причем категории этих разделов будут отличаться друг от друга тем, что в них отражены разные аспекты взаимоотношения сторон познания (природа, познание, формы познания). Все категории ток или иначе отражают природу, являющуюся источником и содержанием всех наших знаний, но в разных категориях природа отражается в разных аспектах.

В первый раздел входят категории диалектического материализма, возникающие непосредственно в связи с решением основного вопроса философии, его первой и второй стороны.

Внутренняя логика развития категорий этого раздела состоит в том, что в них показывается возникновение на определенной ступени сознания. Сюда входят следующие категории: взаимосвязь, взаимодействие, движение, развитие, пространство и время, отражение, психическое сознание, мышление и т. п.

Второй раздел состоит из категорий, выражающих как природу, так и мышление, но со стороны отражения в них наиболее общих законов движения природы и мышления, т. е. категории, в которых выражены законы диалектики: основные и неосновные. При распределении категорий внутри этого раздела взят принцип движения, познания от менее глубоких закономерностей к более глубоким. Поэтому необходимо начать с тех категорий (целое и часть, тождество и различие, причина и действие и т. д.), которые выражают более простые и, следовательно, раньше во времени установленные закономерности, а закончить основными законами диалектики, выражающими существо диалектической концепции развития.

В этот раздел входят категории в следующем порядке: целое и часть; единичное, особенное и всеобщее, тождество и различие, причина и действие, основание и следствие, цель и средство, сущность и явление, форма и содержание, закон, необходимость и случайность, возможность и действительность, количество и качество, единство и противоречие, отрицание и отрицание отрицания и т. п.

Третий раздел включает категории диалектики, отражающие непосредственно процесс познания и практической реализации знания, его воплощения снова в объективную реальность. Категории этого раздела являются логическим продолжением, конкретизацией и дальнейшим развитием предыдущих двух разделов, в какой-то степени синтезируя их. Раздел первый заканчивается категорией мышления как отражения объективного мира. В третьем разделе за исходное берется понятие объективной истинности мышления и раскрывается содержание всех категорий, дающих нам возможность понять всю сложность, противоречивость движения нашего знания по пути объективной истины и создания на основе идей нового мира вещей и процессов. Категории этого раздела связаны с учением о развитии и его законах. Если в категориях второго раздела в основном отражаются закономерности, общие как для бытия, так и для познания, то в третьем, разделе раскрываются категории так называемой субъективной диалектики, развитие познания и человеческой практики.

При распределении категорий этого раздела в основу положен принцип, дающий возможность понять, на какой основе и в каких формах возникает и развивается процесс познания и как знание снова в результате практики становится объективной реальностью. Категории этого раздела также отражают природу, но со стороны познания ее они показывают, как природа в познании выступает по своему содержанию тождественной природе в объективной реальности, как результаты познания используются в практике и сама природа приобретает иную, очеловеченную форму.

В третий раздел входят следующие категории: истина, практика, свобода и необходимость, субъект и объект, эмпирическое и теоретическое, анализ и синтез, логическое и историческое, абстрактное и конкретное, относительное и абсолютное, формы мышления (суждение, понятие, умозаключение, теория, гипотеза, идея) и т. п.¹⁴

Ни одну из представленных здесь групп категорий диалектики нельзя рассматривать как либо только онтологическую либо только гносеологическую. Все категории всех групп имеют объективное содержание, отражают прямо или опосредованно объективный мир, связаны с решением основного вопроса философии, имеют логическое значение; как момент, ступенька в познании все они содержат три стороны процесса познания, о которых говорил В. И. Ленин. Различие между ними состоит только в том, что эти стороны по-разному в них выражены и что они занимают различное место в раскрытии предмета диалектического материализма: одни категории выражают черты, другие — определение исходных понятий, третьи — принципы и законы, четвертые — методологические положения. Категории излагаются в той последовательности, которая необходима для изложения материалистической диалектики как науки, поэтому данная система категорий, на наш взгляд, выражает логику самого предмета диалектического материализма и методику изложения.

То разделение категорий, которое представлено нами, отнюдь не может претендовать на решение проблемы построения системы категорий. Недостаточно сформулировать принципы и составить соответственно им таблицу категорий. Аналогичные таблицы имеются в других работах по диалектике, но, к сожалению, проблема построения системы категорий, Логики с большой буквы остается все еще задачей философов-марксистов.

Недостаток таблиц категорий, предлагаемых в настоящее время, состоит именно в том, что они оперируют категориями, которые были в философии и более ста лет тому назад, ни в одной из них почти не вводится ни одной новой, выражающей особенности современного научно-теоретического мышления и его устремления в будущее. А как ни переставляй эти таблицы, как их ни тасуй, новой системы, выражающей нынешнюю форму диалектического материализма, не получишь. А некоторые вообще полагают, что наша задача — только восстановить полноту гегелевской системы категорий и в соответствии с ее принципами разбить их на три раздела: бытие, сущность, понятие. В таком случае введение новой пары категорий вроде структуры и элемента кажется ненужной отсебятиной.

Эта инерция, боязнь отойти от уже известного набора категорий и их традиционного толкования приводит к топтанию на месте в решении этой важной проблемы. А система категорий возникает не путем нахождения наилучшей комбинации выдвинутых некогда философией категорий, а на основе анализа современного научно-теоретического мышления, его особенностей и устремлений. Ведь категорий нет в действительности, они — формы постигающего ее мышления. Следовательно, в мышлении надо искать категории и их связи, характерные для современного уровня его развития. При этом само собою и решатся вопросы: какие из прежних категорий сохраняют свое значение и в каком содержании, какие новые категории необходимы для понимания характера и специфических особенностей нынешнего этапа в развитии научного познания, в какой связи категории наиболее полно и глубоко выражают все его стороны и отношения.

Советские философы уже проделали в этом направлении большую подготовительную работу, но необходимы новые усилия, в результате которых задача, поставленная В. И. Лениным,— систематическое изложение диалектического материализма как системы категорий, Логики, выражающей диалектику, получила бы свое решение.

Примечания:

¹ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 221.

² К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, стр. 276-277.

³ Там же, стр. 278-279

⁴ «Physikalische Blatter», 1958, № 4, S. 153.

⁵ Г. Кребер. О возможности математического представления некоторых категорий диалектического материализма,— Материалы к симпозиуму «Диалектика и современное естествознание», выпуск 4. М., 1966, стр. 93— 94.

⁶ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 20.

⁷ «Литературная газета», 1967. № 34.

^7а В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 23

⁸ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 85

⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 392.

¹⁰ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 12, стр. 728—729.

¹¹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 264.

¹² В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 301.

¹³ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 86

¹⁴ Мы не ставим своей целью перечислить все категории, входящие в ту или иную группу, а стремимся только выяснить принцип их распределения по группам.

III ГЛАВА

ДИАЛЕКТИКА И ФОРМАЛЬНАЯ ЛОГИКА

 

§ 1. Предмет формальной логики и его изменение в процессе развития научного знания

Поскольку мышление изучается и формальной логикой и диалектикой, то возникает вопрос, в каком отношении находятся формальная логика и диалектика, что в мышлении изучается формальной логикой, а что — диалектикой, какое существует различие в методе изучения мышления диалектикой и формальной логикой.

Все эти вопросы необходимо разрешить для понимания сущности диалектики и ее значения для развития современного научного мышления. Мышление изучается не только логикой, но и другими науками, например, психологией. Психология изучает мыслительную деятельность индивида в зависимости от условий, в которых она совершается; в задачу психологии входит вскрытие закономерностей протекания процесса мышления, приводящего к определенным познавательным результатам. Логика делает исследование этих" познавательных результатов своим предметом, она изучает не законы протекания процесса мышления у индивида, а законы достижения мышлением истины. В. И. Ленин писал: «Не психология, не феноменология духа, а логика = вопрос об истине»¹. Это, конечно, не означает, что психологию вообще не интересует, к каким познавательным результатам приводит процесс мышления: к истинным или ложным, но проблема истинности мышления не является специальным предметом психологии.

Диалектика и формальная логика — две науки, имеющие свою историю. Та и другая зародились и развивались в лоне философии. Как они сейчас относятся друг к другу, какое влияние оказывают на развитие научного знания? Для этого недостаточно выяснить только значение этих терминов, но и реальное содержание заключенных в них понятий.

Логика возникла и развивалась как анализ познающего мышления, его структуры, законов функционирования. Элементы логического анализа обнаруживаются уже в сочинениях индийских буддистов, греческих натурфилософов-досократиков, в фрагментах Демокрита и рассуждениях софистов, в диалогах Платона и т. д. Первым систематизатором и основоположником логики как науки считается обыкновенно Аристотель, подытоживший и критически обобщивший все предшествовавшие попытки исследований в области мышления. В его трудах были впервые сведены воедино и систематически рассмотрены все те области проблем, которые впоследствии выделились в виде логики, хотя ни сколько-нибудь четкого обособления логической проблематики, ни самого названия «логика» в его сочинениях обнаружить нельзя. Позднейшие комментаторы философии Аристотеля выделили под названием «аристотелевская логика» разделы его учения о категориях и законах мышления, относящиеся главным образом к анализу мышления со стороны его формального содержания — описанию структуры и видов доказательства. Но этим не ограничивается логика Аристотеля, который дал философские истолкования формам мышления, показал их связь с бытием, поставил вопрос о логике как методе познания.

В исследованиях Аристотеля рассмотрение категорий, форм и законов мышления постоянно переплетается и смешивается с рассуждениями космологического, физического, психологического и лингвистического характера. Несомненный интерес представляют логические идеи, выраженные в его «Метафизике», где анализируются основные роды бытия, находящие свое отражение в категориях. Аристотель задел все основные категории: материя, содержание, форма, возможность, действительность, качество, количество, движение, пространство и время и т. п. В центре стояла категория сущности, которую он рассмотрел наиболее полно. Анализ категорий стихийно подводил Аристотеля к пониманию их взаимной связи, переходов, текучести.

Аристотелевская логика не является чем-то цельным и завершенным. Она — совокупность разных аспектов логического анализа постигающего мышления. Поэтому в последующем разные ее слои служили объектом дальнейшей разработки, уточнений и обобщений. Стоики, которые ввели сам термин «логика», разрабатывали теорию вывода, дополняя силлогистику Аристотеля и дальше формализуя ее. По существу они положили начало логике высказываний. В этом направлении шла логическая мысль европейского средневековья.

В новое время к учению Аристотеля о силлогизме была добавлена теория индуктивных умозаключений, разработанная рядом мыслителей, в том числе и Ф. Бэконом. Таким образом и сформировалась традиционная, или классическая, формальная логика, особенности которой состоят в следующем:

1) Она составляла органическую часть философии, была своеобразной теорией и методом познания. Ее законы служили основой метафизического метода мышления, его теоретическим обоснованием. Собственно логическое содержание ее составляли правила и формы умозаключений.

Формы следования одного суждения из других, строение и структуру готового, сформировавшегося знания традиционная формальная логика изучала на основе определенных законов: тождества, недопустимости противоречия, исключенного третьего и достаточного основания. Эти законы определяют необходимую и существенную связь, существующую между сформировавшимися мыслями внутри некоторого рассуждения. Так, закон тождества требует однозначности употребления терминов в умозаключении. В одном и том же умозаключении один и тот же термин должен употребляться в одном и том же значении. Если термины в умозаключении не однозначны, то не может быть и связи между посылками в умозаключении, а следовательно, не может быть и самого умозаключения.

Закон недопустимости противоречия своим содержанием имеет следующее утверждение: если какое-либо суждение А из системы суждений, образующих умозаключение, является истинным, то не может быть истинным в этой же системе суждение, противоречащее суждению А, т. е. в определенной системе суждений, образующих умозаключение, не могут быть одновременно истинным суждением А и противоречащее ему суждение (не-А).

Этот закон не касается конкретного содержания суждений, он не решает вопроса о том, какое из противоречащих суждений является истинным. Умозаключение как форма следования одного суждения из других может существовать и функционировать нормально при условии, если не будут считаться истинными противоречащие друг другу суждения.

Согласно закону исключенного третьего, два суждения, из которых одно отрицает другое, не могут быть одновременно ложными; если одно из них ложно, то другое — истинно, и наоборот.

Закон достаточного основания утверждает, что истинность всякого суждения должна быть достаточно обоснованна. На основе этих законов логика изучала отношения между суждениями в системе какого-либо умозаключения, выявляя формы и правила следовании одного суждения из других, ранее образовавшихся. Понятия и суждения в ней рассматриваются только в той мере и с той их стороны, какая необходима для понимания следования суждений.

Изучая закономерности следования одного суждения из других, уже в традиционной логике был установлен так называемый логический, или формальный, критерий истинности суждений, который, конечно, хотя и необходим, но недостаточен. Суждение может по всем законам формальной логики следовать из других суждений (какая-либо система может быть логически непротиворечивой) и в то же время не быть объективно истинным, не соответствовать действительности. Логическая последовательность и непротиворечивость — только одно из необходимых, но отнюдь не достаточных условий достижения объективно-истинного знания о явления внешнего мира и законах их развития.

2) Классическая логика не была чисто формальной, законы и формы мышления рассматривала одновременно как принципы бытия, причем само бытие материалистами и идеалистами понималось по-разному. В связи с этим формальная логика с самого начала ее возникновения служила ареной ожесточенной борьбы материализма и идеализма. В анализе структуры доказательства, умозаключения в качестве первичного элемента она брала но суждение (предложение), а понятие (термин), выводя формальные отношения между терминами из реальных отношений.

Тем не менее, анализируя формы мышления, она акцентировала свое внимание на формальном содержании, т. е. главным образом интересовалась не тем, что и как отражается данной формой мышления. Она исследует в формах мышления такое содержание, которое дает возможность вывести из имеющихся суждений новое. Например, из любого общего суждения формы: «Все А суть В» можно вывести суждение «С есть В», если будет установлено, что С является предметом класса А. И это совершенно не зависит от конкретного содержания данных суждений, это связано с формальным содержанием этих суждений и их отношений. Формальное содержание предметно, оно является отражением объективных закономерностей, самых общих и простейших отношений, но непосредственно не связано с конкретными свойствами какого-либо определенного предмета, отраженного в том или ином конкретном суждении.

Формальное содержание является чрезвычайно широким, оно отражает наиболее общие свойства и отношения, присущие всем явлениям материального мира, поэтому оно находится вне зависимости от конкретного содержания суждений. Если правила вывода связаны с более конкретным содержанием, то и сфера применения этих правил уже.

Таким образом, объективное содержание, зафиксированное в формах мышления, становится формальным, если оно составляет основу правил и форм следования одного суждения из других.

Наконец, с начала возникновения логика стала пользоваться для обозначения формальных отношений символикой, но в классической логике символика не выступала в качестве метода решения логических проблем, ее применение было ограничено и носило чисто вспомогательный характер.

Но развитие формальной логики не остановилось на том уровне, который зафиксирован в классической или традиционной логике. Она постоянно обогащалась новыми результатами, все более точно, глубоко и полно описывала свой собственный предмет. При этом развитие формальной логики происходило по двум главным направлениям. Практика научного мышления порождала новые, ранее неизвестные формы научного мышления. Формальная логика описывала их структуру, выясняла правила и условия следования. Так, например, развитие науки нового времени связано с возникновением и развитием индуктивных способов доказательства. Формальная логика исследовала индуктивные умозаключения со стороны отношений посылок и заключения в них, она описала различные формы индуктивных умозаключений и т. д. Развитие математического и физического знания выдвинуло новые формы дедуктивных доказательств, формальная логика описала их строение и структуру. Так будет продолжаться и впредь: формальная логика своими средствами будет изучать все возникающие формы научного мышления как простые, так и сложные, и в каждой из них она найдет свой предмет.

Одной из важнейших задач формальной логики является изучение содержания нашего мышления с тем, чтобы использовать его как основу для совершенствования прежних форм вывода и установления новых. Прежние формы вывода совершенствуются, когда вводятся новые дополнительные условия, основывающиеся на реальном содержании мышления. Открытый наукой закон может стать основой для новых форм и правил вывода. Законы, в которых отражены простейшие отношения, присущие всем явлениям действительности, выступают формальным содержанием процесса вывода вообще, другие, менее общие законы лежат в основе того или иного типа вывода или даже отдельной формы ее конкретной модификации.

Существует неверное представление, что формальная логика изучает только какие-то одни формы мышления, простые, элементарные. В действительности же все формы мышления являются объектом для исследования формальной логики, но она изучает их с одной, специальной стороны. Любая форма мышления, например умозаключение, может быть предметом формально-логического анализа. Ведь всякое умозаключение состоит из суждений, которые находятся между собой в различных отношениях. Между суждениями любого умозаключения существуют такие отношения, которые подчинены формальнологическим законам. Если что-то является формой мышления, то оно, независимо от того, каково ее конкретное содержание, входит в сферу изучения формальной логики, к нему можно применить формально-логические критерии. Своими способами и своими средствами формальная логика изучает все формы мышления, но этими способами и средствами она не может изучить все в формах мышления.

Формальная логика развивается не только в связи с возникновением новых форм мышления, но и в результате использования новых средств и приемов изучения своего предмета. Так, крупным этапом в развитии формальной логики было возникновение нового направления в ней — математической логики, явившейся следствием, с одной стороны, применения новых приемов логических исследований, а с другой стороны, изучения таких форм доказательства, которые ранее либо в развитой форме вообще не существовали, либо подробно не анализировались логикой.

Математическая логика как научная дисциплина возникла вначале как применение математических средств к логическим исследованиям. Предмет математики и предмет формальной логики имеют много общего. Сходство предметов этих двух наук состоит в том, что они связаны с отражением чрезвычайно общих отношений в действительности, выражающихся в абстракциях, связь которых с объективным миром носит сложный характер. Общность предметов формальной логики и математики служила поводом для попыток, с одной стороны, выведения содержания исходных математических понятий и аксиом из логических положений, с другой стороны, сведения содержания последних к выражению чисто количественных отношений, изучаемых математикой. Подобные попытки не приводили и не могут привести к плодотворным результатам, ибо как бы ни были близкими предметы этих двух наук, они все же существенно различны.

Однако близость предметов формальной логики и математики дает возможность применить в определенных границах метод одной науки для изучения предмета другой. Так и было в формальной логике и в математике. Поскольку предмет формальной логики подобно предмету математики включает в себя регулярные отношения и его можно в целях изучения разделить на относительно однородные, дискретные элементы, допускающие количественный анализ, поскольку положения формальной логики, как и математики, являются отражением чрезвычайно общих форм и отношений, существующих в материальном мире, постольку в формальной логике можно широко использовать для выражения понятий и положении, а также отношений между ними математическую символику.

Применение математической символики для решения логических задач оказалось очень плодотворным, ибо математическая символика дает возможность выделить интересующую нас сторону или отношение в предметах и однозначно определить их. Потребности развития формальной логики требовали вычленения наипростейших и наиболее общих форм отношений, существующих между суждениями в процессе вывода, применение математической символики способствовало успешному решению этой проблемы. Развитие формальной логики требовало дальнейшей формализации изучаемых ею отношений, а это в свою очередь ставило вопрос о более широком и далеко идущем формализме и применении математической символики для решения логических проблем.

Тенденция сближения формальной логики и математики выявилась уже в XVЙ в. Начало ей положил Лейбниц, который сформулировал лишь некоторые принципы топ части математической логики, которая потом стала называться алгеброй логики. Он написал программу, которая была реализована позже. Понятия, как и высказывания, необходимо свести к некоторым основным, обозначив их соответствующими знаками или символами. Из этого небольшого числа понятий можно реконструировать или вывести все остальные, представив их комбинацией этих символов, дедукция высказываний основывается на всеобщих правилах, которые посредством введения символов формируются аналогично алгебраическим правилам вычисления. Идеи Лейбница были слишком новы для XVII в., наука которого не была к ним подготовлена. Логики в XIX в. (Дж. Буль, Ч. Пирс, Э. Шредер, П. С. Порецкий) пришли к ним и стали их реализовывать на ином этапе научного знания.

Но внедрение математических способов в логику еще не дало новой формальной логики или новой ветви в ней. Это был еще только первый этап в ее формировании. Русский логик П. С. Порецкий, который в прошлом столетии плодотворно трудился на этом поприще, так характеризовал возникшую математическую логику: «Математическая логика по предмету своему есть логика, а по методу математика»². Это была по существу не математическая логика, а еще обычная формальная логика в символическом изображении (символическая логика, или алгебра логики), правда уже значительно трансформированная в направлении ее сближения с математикой по форме и методу исследования своего предмета.

Второй этап формирования математической логики связан с применением формальной логики к решению математических проблем. Дальнейшее развитие математики требовало решения чисто логических вопросов, т. е. разрешение многих математических задач привело к усовершенствованию и дальнейшему развитию аппарата формальной логики. Создалось противоречие между потребностями математики и формальной логикой, ее способностью в прежней форме удовлетворять эти потребности. Формальная логика даже в символическом изображении не была эффективным логическим средством решения таких математических проблем, как разрешимость или неразрешимость задач тем или иным методом, выводимость или невыводимость тех или иных положений из посылок, структура и сущность математических доказательств, особенности связи между понятиями и теориями в них.

Все эти вопросы ставились математикой, решение их необходимо для прогресса математики, но они были логическими вопросами по своей природе.

В этом направлении логика развивалась рядом философов и математиков: Б. Расселом и А. Уайтхедом, Г. Кантором, К. Геделем, П. С. Новиковым, А. Н. Колмогоровым, А. А. Марковым и другими. Созданный ею аппарат стал применяться к анализу научных знаний, и здесь большую роль сыграли работы Г. Фреге, Я. Лукасевича, Р. Карнапа, А. Тарского, Г. Рейхенбаха и других.

В чем особенность той логики, которая носит название математической?

Она изучает свой предмет путем создания особым образом организованных систем — искусственных, формализованных языков. Согласно ее методу, называемому Чёрчем логистическим, знание — язык, искусственно созданный, формализованный. «Словарь... языка задается тем, что выписываются единые символы, которые будут употребляться. Они называются исходными символами языка и должны предполагаться неделимыми... Конечная линейная последовательность исходных символов называется формулой. По определенным правилам из числа всех формул выделяются правильно построенные формулы... После этого некоторые из числа правильно построенных формул объявляются аксиомами. И, наконец, устанавливаются (исходные) правила вывода (или правила действий, или правила преобразований), по которым из соответствующих правильно построенных формул как из посылок непосредственно выводится или непосредственно следует как заключение некоторая правильно построенная формула»³.

По этому образу построены все формально-логические исчисления, по нему же будут строиться и новые. Меняются только знаки, правила формирования из них предложений, исходные аксиомы и правила перехода от одних предложений к другим.

Эта идеальная модель построения знания, иными словами созданный искусственный формализованный язык, является в подлинном смысле каноном мышления, служащим методом анализа реального достигнутого знания, эту модель мы как бы накладываем на результаты реального знания и пытаемся, с одной стороны, осознать его с точки зрения этой модели и построить в соответствии с ней. Логический анализ теоретического знания на основе этого метода дал большие результаты как для развития теоретического познания, так и для практики, в частности для решения задач передачи функций человеческого мышления машине.

Кибернетика была бы невозможна без создания метода анализа знания на основе создания искусственных формализованных языков. На базе этого метода можно проанализировать имеющееся знание и соответственно перестроить его, выразить, по возможности, в строго формализованной системе.

Современная формальная логика разветвлена на множество систем, развиваются многие ее разделы и ее плодотворность не вызывает сомнений. Но возникает множество вопросов о ее природе, отношении к математике, традиционной формальной логике и философии.

Первый вопрос, который необходимо разрешить, изучает ли формальная логика мышление, а еще точнее, относится ли она к логике или к математике. Так, например, Я. Лукасевич пишет: «Однако неверно, что логика — наука о законах мышления. Исследовать, как мы действительно мыслим или как мы должны мыслить,— не предмет логики. Первая задача принадлежит психологии, вторая относится к области практического искусства, наподобие мнемоники. Логика имеет дело с мышлением не более, чем математика»⁴.

К ответу на этот вопрос нужно подходить, несомненно, точнее, чем Лукасевич. В том виде, в каком сформировался сейчас метод логического анализа, своим предметом он имеет язык. И здесь мы согласны со следующим утверждением Я. Лукасевича: «Современная формальная логика стремится к возможно большей точности. Эта цель может быть достигнута только с помощью точного языка, построенного из устойчивых, наглядно воспринимаемых знаков. Такой язык необходим для любой науки. Наши собственные мысли, не оформленные, в слова, являются для нас же самих почти непостижимыми; невыраженные же мысли других людей могут быть доступны только для ясновидца. Каждая научная истина, для того чтобы быть воспринятой и удостоверенной, должна быть воплощена в понятную для каждого внешнюю форму. Все эти утверждения представляются неоспоримой истиной. Современная формальная логика, следовательно, уделяет огромное внимание точности языка. То, что называется формализмом, есть следствие этой тенденции»⁵.

Если Я. Лукасевич признает все это бесспорной истиной, то непонятно, почему он отказывает логике в изучении мышления. Ведь мышление существует реально, практически, принимая определенную чувственно воспринимаемую форму знаков, языка, в котором эти внутренние формы, образы вещей связываются с предметами определенного вида (звуками, графическими изображениями и т. п.).

Если бы знание не было языком, им нельзя было бы оперировать в обществе. Предмета, образ которого знание создает, нет, ни один человек не может передать другому еще не сделанный топор, план которого у него имеется в голове, но он может передать ему этот план, если он принял чувственно-воспринимаемую форму. Человек — предметное существо и действует только предметным образом, знания приобретают предметный характер, становясь языком.

Понятие языка в современной литературе приобрело очень широкое значение и далеко выходит за пределы того, что обычно разумеют под языком, когда говорят о родном языке, противопоставляя его иностранным. Действительно, теперь уже никого не удивляет выражение Нильса Бора: «Математика — это больше, чем наука, это — язык науки». Но не только математика, а любая другая наука является языком; особенность математики в данном случае состоит в том, что она становится универсальным языком науки.

Самым общим определением языка, охватывающим как так называемые обычные или естественные языки, оперирующие словами и предложениями, так и искусственные языки наук, со специальной символикой, может быть следующее: язык — форма существования знания в виде системы знаков. Отсюда и само знание всегда выступает в виде какого-то языка.

Знание, будучи языковой системой, образует своеобразный мир, имеющий определенную структуру, включающую в себя связь между ее образующими элементами по известным правилам. Эта система имеет свои законы построения и функционирования, она непрерывно обогащается новыми элементами, меняет свою структуру и т. п. Традиционная формальная логика при изучении мышления тоже исходила из языка, но не искусственного, а естественного. Аристотель был одним из первых философов, который сделал язык исходным моментом в анализе мышления, познающего объективный мир. И действительно, на поверхности мышление выступает как речение. Поэтому для Аристотеля суждение — это высказывание, утверждающее или отрицающее что-нибудь о чем-нибудь. Само суждение распадается на термины, а категории — высшие роды высказываний.

Математическая логика с ее разделами (синтаксис, семантика) продолжает эту традицию, изучая формы мысли путем анализа языка. Но создание формализованных, искусственных языков создает условия для более точного, всестороннего и глубокого проникновения в свой предмет. Поэтому математическая логика — это «логика, развившаяся в точную науку, применяющую математические методы»⁶.

Конечно, математическая логика связана с математикой, больше того, нередко в ее содержание включают некоторые задачи, которые не имеют общелогического содержания, а связаны непосредственно только с математикой. Но сейчас эти разделы переходят в метаматематику, а математическая логика на новом этапе, новыми средствами решает те проблемы, которые имели место по традиции в формальной логике.

Некоторые Современные авторы полагают, что она не является единственно возможным формальным логическим аппаратом, пригодным «для решения любых проблем теории научных знаний, если только последние нуждаются в логике»⁷. А. А. Зиновьев рассматривает математическую логику, включающую в себя исчисление высказываний и предикатов с некоторыми дополнениями, только некоторым фрагментом формально-логической теории научных знаний, который «не учитывает всего действительного разнообразия логических форм и их взаимоотношений»⁸.

Положим, мы согласимся с тем, что формально-логический аппарат не исчерпывается математической логикой в указанном объеме, он будет пополняться, но это не значит, что пополнение идет за счет включения содержания традиционной формальной логики. Формальная логика может развиваться в современных условиях только путем создания формализованных искусственных языков. Традиционная логика как особая научная логическая дисциплина потеряла свое значение, поскольку математическая логика именно как формальная логика решила ее задачи полнее, точнее и глубже. Она может сохранить свое педагогическое значение как пропедевтика в изучении логики и философии; по все попытки ее гальванизировать в качестве современной логической теории обречены на неудачу.

В отличие от традиционной современная формальная логика по существу перестала быть частью философии, она потеряла свое значение основы философского метода достижения истины, ее законы не могут быть универсальным методом познания явлений и их преобразования в практике. Формальная логика не составляет части марксистского мировоззрения, но в подлинном, неискаженном виде она не является частью враждебного нам мировоззрения.

В условиях современного, развитого научного знания формальная логика превратилась в обособившуюся отрасль науки, которая, в результате ее успехов за последнее время, отпочковалась от философии, как в свое время вышли из философии другие науки (естественные и общественные). Предмет формальной логики стал узко специальным, и в этом смысле она ничем не отличается от других наук (психологии, языкознания, математики и т. д.). То обстоятельство, что формальная логика изучает мышление, еще само по себе не может служить аргументом в пользу того, что предмет формальной логики входит как составная часть в предмет марксистской философии. Мышление могут изучать и изучают науки, которые давно уже не входят в философию. Формальная логика изучает специальную сторону мышления, поэтому она не может претендовать на то, чтобы быть всеобщим методом познания. Философия же изучает мышление и его законы с тем, чтобы вскрыть общие законы развития явлений внешнего мира, а также для того, чтобы обнаружить законы развития самого познания, выяснить его отношение к явлениям объективной действительности.

Марксистская философия относится к формальной логике так же, как и к другим отраслям научного знания (математике, физике, биологии, психологии, языкознанию и т. д.). Отрицать формальную логику так же абсурдно, как отрицать математику, лингвистику и т. д. Больше того, марксистская философия предполагает существование хорошей формальной логики, результаты которой ее так же интересуют, как и результаты всех других специальных наук. Конечно, формальная логика нуждается и использует категории, выработанные философией. Так, например, формальная логика должна исходить из научного понимания истины ее критерия, сущности мышления и его формы, правильного диалектико-материалистического решения основного вопроса философии и т. д. Сама формальная логика своим методом и на основе своих законов не решает и не может решить этих вопросов, у нее другой предмет. Но в такой же мере в научном решении философских вопросов нуждаются и другие специальные науки. Современная физика испытывает потребность в диалектико-материалистическом взгляде на мир так же, как и формальная логика. Философия дает современной физике научное понятие о материн, движении, пространстве, времени и т. д. Таким образом, марксистская философия необходима формальной логике в такой же мере, как и другим наукам.

Некоторые представители формальной логики строят свои теории на основе категорий идеалистической философии, развивают учение о строении доказательства на базе позитивистской либо другой идеалистической гносеологии. Это, конечно, приносит большой ущерб формальной логике, так же, как пагубно действует идеализм на физику, математику, биологию и т. д. Поэтому формальная логика была и остается ареной ожесточенной борьбы материализма и идеализма. Задача логиков-материалистов — подвергать критике идеалистические основы в работах зарубежных представителей формальной логики.

Но подобно тому, как нелепо отбрасывать результаты теории относительности либо квантовой механики на том лишь основании, что некоторые буржуазные физики при истолковании этих теорий исходят из категорий идеалистической философии, также абсурдным является стремление некоторых отбросить все результаты современной формальной логики, полученные зарубежными учеными, аргументируя это только тем, что они исходят при этом из неверных философских предпосылок. Наше отношение к буржуазным ученым определил В. И. Ленин в работе «Материализм и эмпириокритицизм» следующим образом: «Задача марксистов и тут и там суметь усвоить себе и переработать те завоевания, которые делаются этими «приказчиками» (вы не сделаете, например, ни шагу в области изучения новых экономических явлений, не пользуясь трудами этих приказчиков),— и уметь отсечь их реакционную тенденцию, уметь вести свою линию и бороться со всей линией враждебных нам сил и классов»⁹.

Эти слова В. И. Ленина полностью применимы и к зарубежным специалистам, работающим в области формальной логики. Мы должны взять у них все ценное и отбросить реакционные поползновения к идеализму. Формальная логика тогда является подлинно научной, когда она исходит при рассмотрении своего предмета из философских категорий диалектического материализма.

В отличие от других специальных наук, формальная логика ближе всего стоит к философии, как по своему происхождению (она начала выделяться из философии сравнительно недавно), так и но содержанию: законы и формы формальной логики, как и законы и формы марксистской философии, носят всеобщий характер в том смысле, что их надо соблюдать всегда и всюду, независимо от того, каково содержание нашего мышления, хотя само но себе следование законам формальной логики еще не гарантирует объективную истинность мышления. Но законы и формы формальной логики, хотя и носят всеобщий характер, не могут служить основой философского метода и теории познания, поскольку она абстрагируется от развития как явлений внешнего мира, так и мышления. Когда метод какой-либо специальной науки (механики, математики, физики, биологии) превращается в философский метод познания, то сам этот метод становится односторонним, метафизическим.

То же самое можно сказать и о формальной логике. Метод, выработанный для изучения процесса выведения знания из ранее образовавшихся суждений, когда абстрагируются от развития познания, нельзя превращать во всеобщий метод познания явлений природы, общества и человеческого мышления. Абсолютизация метода формальной логики характерна для многих современных буржуазных философов и ревизионистов, которые считают формальную логику единственной наукой о законах и формах мышления.

Современный позитивизм, заявляя, что философия — это лотка, разумея под последней только формальную логику (другой логики он не знает), сводит философскую проблематику к формально-логической и тем самым по существу ликвидирует философию, ибо формальная логика в современных условиях превратилась в специальную область, анализирующую «технику» выводного знания. Она в самом деле не решает проблемы взаимоотношения мышления и бытия, а если и попытается ее решать своими методами и средствами, то будет далека от требований современной науки, ибо как философия формальная логика себя давно исчерпала. Ликвидаторство философии в современном, логическом позитивизме и выступает в форме подмены философии формальной логикой.

Имеется тенденция представить диалектику и современную формальную логику двумя несовместимыми системами, исключающими одна другую. Признание диалектики ведет к отрицанию формальной логики, и наоборот. Это было бы так, если бы две научные системы имели один предмет и строили о нем теории, одна из которых является отрицанием другой. Например, диалектика бы в противоположность формальной логике полагала, что из посылок: все люди смертны, Сократ — человек, следует вывод, что Сократ не смертен. Но диалектика не имеет ни исчисления высказываний, ни исчисления предикатов и т. п. Это вообще не ее область исследования, своего знания по этому вопросу она не имеет. Эти две науки касаются разных сторон в научно-теоретическом мышлении и, поскольку это слово стало до некоторой степени модным, они дополняют друг друга. Диалектика дает систему категорий, продуктивно работающих в процессе движения мышления к новым результатам, а формальная логика — аппарат, дающий возможность из теоретического или эмпирического имеющегося знания с той или иной степенью вероятности вывести все возможные следствия из него.

Но могут спросить, а как же тогда надо относиться к положениям основоположников марксизма-ленинизма, в которых выражено противопоставление диалектике формальной логики.

Что они не верны? Как все другие утверждения науки, они истинны в определенной, ограниченной области, касающейся строго определенной сферы, за пределами которой теряют смысл и свое истинное содержание. Да, основоположники марксизма- ленинизма, разрабатывая диалектическую логику, противопоставляли ее формальной. Они отмечали, что формальная логика как метод познания ограничена, является по сравнению с диалектикой низшей ступенью. Так, Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге» писал: «Даже формальная логика представляет собой прежде всего метод для отыскания новых результатов, для перехода от известного к неизвестному; и то же самое, только в гораздо более высоком смысле, представляет собой диалектика, которая к тому же, прорывая узкий горизонт формальной логики, содержит в себе зародыш более широкого мировоззрения»¹⁰. Формальная логика и диалектика как методы познания действительности относятся друг к другу как низшая и высшая математика. Эту же мысль развивает В. И. Ленин, в частности, в статье «Еще раз профсоюзах», когда он пишет, что формальная логика «берет формальные определения, руководясь тем, что наиболее обычно или что чаще всего бросается в глаза, и ограничивается этим»¹¹.

Основоположники марксизма-ленинизма показывали ограниченность формальной логики. При этом имели в виду традиционную формальную логику, которая претендовала быть философским методом и теорией познания. Многие философы, ее разрабатывающие, были идеалистами в решении основного вопроса философии, отрывали мышление от материального мира, формы мышления от их содержания (например, Кант и кантианцы), исходили из идеалистического понимания истины и ее критерия. Представители формальной логики до Маркса и Энгельса были метафизиками, рассматривавшими формы мышления рядоположениями, вне их движения в процессе развития познания. Диалектическая логика как философская теория мышления противоположна формальной, является отрицанием последней.

Важнейшее значение имеют положения Ф. Энгельса и В. И. Ленина о месте, которое должна занимать формальная логика в учении о мышлении. Диалектическая логика не отрицает значения формальной логики. Формальная логика в условиях, когда возникла диалектическая логика, теряет свое прежнее значение философского метода и теории мышления. Диалектика взяла все позитивное из традиционной формальной логики,— но в Х1Х--ХХ вв. стоять на позициях формальной логики в области философского метода — значит идти назад, к метафизике, вступить в противоречие с современным уровнем развития научного знания.

Как отмечает Ф. Энгельс, формальная логика как философский метод познания годится только для домашнего обихода, она беспомощна, когда ее стремятся применить к объяснению явлений, изучаемых современной наукой. Но формальная логика сохраняет свое положительное значение как учение о выводном знании, о законах и формах выведения одного суждения из систем других, ранее образованных, она составляет часть научного учения о доказательстве, его формах, строении, и о связях суждений в нем. Нигилистическое отношение к формальной логике, к ее проблематике несвойственно марксизму, который ограничил предмет формальной логики, но отнюдь не отбросил ее.

Современная формальная логика в символической форме ее изложения не является какой-то «плохой» или «низшей» логикой, а как всякая другая наука имеет свой предмет и метод. Она — область научного знания, изучающая мышление с одной специальной стороны. И в этом отношении ничем не отличается от других специальных наук: она становится «плохой» логикой, если претендует на роль всеобщей методологии современного иознання. Правильно понятая формальная логика является одним из мощных средств познания структуры мышления, выработанный ею аппарат используется самыми различными науками.

Таким образом, развитие логики привело к ее разделению на две самостоятельные и независимые научные дисциплины: с одной стороны, современная формальная логика, которая по существу вышла за пределы философии в области специального знания, а с другой — диалектика, функционирующая в качестве метода движения к объективной истине, т. е. ставшая логикой. Диалектика в античности с самого начала приобрела две различные формы: она была искусством оперирования понятиями (Платон) и теоретическим осмыслением самой действительности и прежде всего природы (Гераклит). Эти два начала в диалектике казались абсолютно гетерогенными: диалектика учит либо мыслить, искусству оперировать понятиями, либо понимать, осмысливать сам мир, природу его вещей, и они противостояли друг другу как логическое онтологическому. Но ход движения философской мысли привел к идее их совпадения. У диалектики нет иных целей, как создать и совершенствовать аппарат для научно-теоретического мышления, приводящего к объективной истине. Но оказывается, что этим аппаратом является система понятий, содержание которых взято из объективного мира. Диалектика как осмысление природы вещей и искусство оперирования понятиями имеет одно и то же содержание.

 

§ 2. Идеи диалектической логики в философии до Маркса

Диалектическая логика возникла позже формальной. Если проблематика формальной логики определилась уже в основном в древности, то диалектическая логика возникла в XIX столетии. Но отдельные идеи диалектической логики имели место и в более ранний период развития философии.

Возникновение диалектической логики было подготовлено всем ходом развития логической мысли. Одним из основных вопросов логики Аристотеля является проблема истинности форм мышления: «У Аристотеля,— писал В. И. Ленин,— везде объективная логика смешивается с субъективной и так притом, что везде видна объективная. Нет сомнения в объективности познания. Наивная вера в силу разума, в силу, мощь, объективную истинность познания»¹².

Аристотель всегда рассматривал формы мышления содержательными, соотношения между суждениями в умозаключении, по его мнению, обусловлены связями и зависимостями их предметного содержания. В логике Аристотеля имеется постановка вопроса об отношении единичного и общего в формах мышления, хотя правильное решение этой проблемы он дать не смог. Все это свидетельствует о том, что Аристотель в учении о формах мышления ставил вопрос о диалектике, его логика выходит за рамки только формальной. Но с особой силой и остротой вопрос о новой логике, отличной от формальной, встал и философии нового времени.

Уже Р. Декарт в своем «Рассуждении о методе» понимал недостаточность формальной логики как метода исследования явлений в создании практической философии, в превращении человека во властителя и господина природы¹³. Задача состоит не только в том, чтобы очистить формальную логику от вредных и ненужных схоластических наслоений, но и дополнить ее тем, что вело бы к открытию достоверных и новых истин. Поэтому Декарт ставил вопрос о другом методе познания, выходящем за рамки того, который дает формальная логика. Декарт сознавал недостаточность формальной логики не как науки о правильной дедукции, а как метода и теории познания.

Но преодолеть узость формальной логики как метода исследования Декарт не смог, ибо он пытался выйти за пределы схоластизированной формальной логики, с ее учением о силлогизме, с помощью обоснования существования интуитивных истин, посредством которых человек получил знание важнейших принципов различных наук. Декарт несомненно прав в том, что соблюдение формальных правил силлогизма, самая безупречная логическая дедукция не могут служить гарантией истинности нашего мышления. Интуиция и рационалистический критерий ясности и отчетливости — слишком шаткая основа истинности нашего мышления. Декарт понимал не только ограниченность формальной логики, но и ее силу и мощь. Формальная логика ограничена как искусство изобретения, как метод получения нового знания, но она необходима и не заменима ничем, как наука о правилах связи готового, полученного ранее знания. Строгая дедукция по Декарту — важнейший элемент достижения знания во всех науках.

По-иному подошел к решению этого вопроса другой философ нового времени — Ф. Бэкон. Обычно, когда речь идет о роли Бэкона в истории логики, то обращается внимание только на одно обстоятельство — Ф. Бэкон обогатил формальную логику учением об индукции, о методе индуктивного открытия причин явлений. Никакого сомнения не может быть в том, что Бэкон занимает определенное место в истории формальной логики. Но он велик не тем, что описал связь посылок в индуктивном умозаключении и показал, в каком случае эта связь ведет к достоверным выводам, а в каком только к вероятным. Его меньше всего интересовала логическая связь посылок в индуктивном умозаключении, тогда как только это и составляет предмет формальной логики в учении об индукции.

Ф. Бэкон ставил вопрос об индукции не в плане анализа структуры индуктивного умозаключения, а в плоскости поисков нового метода  познания, отличного от того, который дает формальная логика. В этом направлении идет критика силлогизма. Бэкон никогда не сомневался в том, что связь посылок в силлогизме верна, что действительно из готового знания получается тот вывод, который дает заключение силлогизма. Он критикует силлогизм за его бесплодность в достижении нового знания, ищет надежный метод образования новых и достоверных понятий. Главным вопросом логики Ф. Бэкона является учение об образовании научных понятий, которые составляют фундамент знания.

Схоластическую формальную логику Ф. Бэкон критикует за то, что в ней ни одно общее понятие не извлечено из наблюдений и опыта надлежащим образом, надежным методом и что силлогизмом можно безопасно пользоваться только тогда, когда он опирается на первые определения, установленные индукцией.

Таким образом, силлогизм — это не способ образования научных понятий, а форма вывода следствий из уже образовавшихся понятий. Надежным методом образования понятий является опыт и индукция.

Односторонность Ф. Бэкона состоит в том, что он не нашел места дедукции в процессе образования новых понятий, в движении от известного к неизвестному.

Изучение процесса образования понятий и всех его составляющих — это задача не формальной, а новой логики, название которой Ф. Бэкон еще не дал. Он считал, что его «Органон» является не чем иным, как логикой, но логикой, раскрывающей мышлению совершенно новую дорогу, не исследованную древними.

Таким образом, мы видим, что учение об индукции ставится Ф. Бэконом в связь с процессом образования новых понятий, т. е. в плане иной логики, отличной от формальной, поэтому в истории возникновения нового направления в логике ему необходимо отвести место, соответствующее его заслугам.

Своеобразной попыткой выхода за пределы формальной логики является учение Лейбница о двух родах истин: разума и факта. Первые основаны на принципах формальной логики, в частности на законе недопустимости противоречия в мышлении. Необходимость истин этого рода является чисто логической: противоречие истине разума немыслимо. К этим необходимым истинам относятся принципы математики, логики и все то, что следует из этих принципов в результате дедукции.

Сфера формальной логики ограничивается у Лейбница логическим анализом имеющегося знания.

Но Лейбниц не ограничивал наше знание истинами разума, а метод получения нового знания только дедукцией. Кроме истин разума, существуют еще истины факта (или эмпирические, случайные), основанные на законе достаточного основания.

Истины факта не могут быть выведены чисто логическим путем по закону недопустимости противоречия, они постигаются другим методом и на основе другого закона — закона достаточного основания, который в его философии не имел такой формально-логической интерпретации, какую он получил впоследствии в книгах по формальной логике. У Лейбница требования закона достаточного основания не сводятся только к тому, что посылки в умозаключении должны быть достаточным основанием для заключения; он имеет более общее значение: и закон бытия (все существующее должно базироваться на достаточном основании), и общий закон познания (всякое знание возникает на достаточном основании).

Закон достаточного основания выдвинут был Лейбницем не для обоснования логической необходимости следствия из посылок в дедуктивном умозаключении, не для объяснения логического анализа (он считал, что для этого вполне достаточно закона недопустимости противоречия), а для обоснования логического синтеза, с которым неизбежно сталкиваются при образовании понятий о явлениях природы, о физических закономерностях, конкретнее, для объяснения того синтеза, который происходит в индукции. Тем самым закон достаточного основания показывает правомерность индукции как средства образования понятий.

Деление Лейбницем истин на два рода — разума и факта — покоится на метафизическом понимании сущности познания, рационалистическом принижении роли опыта и индукции, но оно одновременно является свидетельством стремления Лейбница выйти за узкие пределы формальной логики в объяснении процесса мышления, вычленить в познании такие стороны, для истолкования которых законы формальной логики недостаточны.

Дальнейшее развитие идеи диалектической логики связано с кантовским разделением логики на общую, или формальную, и трансцендентальную. Это разделение способствовало более точному определению предмета формальной логики и сферы ее применения. Кант правильно поставил задачу — освободить общую или формальную логику от того, что не составляет ее предмета: от психологических разделов о различных познавательных способностях (воображение, остроумие и т. д.), от философских разделов о происхождении познания и различных видах достоверности нашего знания и т. д. Он справедливо отмечает, что расширение сферы формально» логики за счет несвойственной ей проблематики является результатом непонимания природы этой науки и ведет к искажению.

Формальная логика не должна и не может исследовать процесса возникновения и образования представлений и понятий, она исследует их отношение друг к другу в какой-то системе с точки зрения согласия этой системы с логической формой¹⁴. Общая логика — логика рассудка, сферу которого составляет не предмет, а только формы понятия о предмете.

Общая логика является только каноном, а не органоном мышления. Когда же она используется в качестве органона, то получается только видимость объективно-истинного знания. Формальная логика, употребляемая в качестве мнимого органона, называется Кантом диалектикой или логикой мнимой истинности (видимости), т. е. софистикой.

Учение Канта об общей логике носит двойственный характер. С одной стороны, Кант является основоположником априоризма и формализма в истолковании сущности формальной логики. Именно с Канта берет начало истолкование форм мышления как чистых, абсолютно не зависимых ни от какого предметного содержания и возникших до всякого опыта (априорных). У Аристотеля формы знания были и формами самого бытия, отношение между суждениями в умозаключении рассматривалось им как отражение реальных отношений. В логике рационализма (Декарт, Лейбниц) формы мышления еще не «очищались» от всякого предметного содержания.

Рационализм исходил из того, что формы мышления не только не чужды предметному содержанию, но и выражают его сущность, что предмет и формы мысли совпадают. Рационализм связан с признанием того, что формы мышления являются формами постижения истины о предмете, потому они имеют пусть даже общее и слишком абстрактное, но предметное содержание. Кант же порвал с этой традицией в логике, идущей от Аристотеля, и положил начало логике «чистых», априoрных, бессодержательных форм, которая нашла своих многочисленных адептов за рубежом во второй половине XIX и первой половине XX в.

Но, с другой стороны, кантовское понимание предмета формальной логики и сферы ее применения сыграло положительную роль. До Канта сфера формальной логики не была строго определена, и это мешало прогрессу как в области формальной логики, так и возникновению новой логики. Не определив строго предмета формальной логики, нельзя выяснить границы применения ее критериев, их роль в достижении истины и в понимании закономерностей познавательного процесса.

Ограничив предмет формальной логики и сферу ее применения в достижении истины, Кант создает предпосылки для прогресса самой формальной логики. Но, что еще очень важно, строгое очерчивание предмета формальной логики и понимание границ, сферы ее применения оказало чрезвычайно благотворное влияние на формирование новой логики.

Кроме общей логики, в системе критицизма Канта существует еще трансцендентальная логика, которая имеет дело не только с формой, но и с объектами познания. Идеи трансцендентальной логики занимают центральное место в его «Критике чистого разума». Кант ограничивал сферу формальной логики, показывал отрицательный, негативный характер ее критерия именно для того, чтобы провозгласить и обосновать необходимость существования другой логики. Трансцендентальная логика Канта отлична от формальной, она трактует о таких вопросах, которые не входят в предмет формальной. Формальная логика отвлекается от всякого предметного содержания, трансцендентальная логика — только от эмпирического содержания и исследует чистое предметное мышление. В сферу формальной логики совсем не входит изучение происхождения познания, она берет образовавшиеся понятия и суждения, исследуя только форму рассудочного мышления; трансцендентальная логика изучает происхождение и развитие понятий, a priori относящихся к предметам. Исходя из признания существования знания, происходящего и не из опыта, и не из чистой чувствительности, Кант рассматривает трансцендентальную логику как науку, определяющую «...происхождение, объем и объективную значимость подобных знаний...»¹⁵. Эта логика «имеет дело только с законами рассудка и разума, но лишь постольку, поскольку она a priori относится к предметам...»¹⁶.

Оценивая сущность трансцендентальной логики Канта, один из крупных исследователей философии Канта, В. Ф. Асмус, пишет: «Трансцендентальная логика Канта была первым — далеко еще неясным и недостаточным, но тем не менее положительным очерком или абрисом логики диалектической»¹⁷. И это очень верно, трансцендентальная логика Канта — это зачаток диалектической логики, но уже в самом начале искаженный априоризмом.

Мысль Канта о том, что должна существовать логика, предметом которой будет изучение развития, генезиса человеческого знания, процесса образования понятий, очень верна. Плодотворным является также стремление Канта сделать эту логику учением о синтетической сущности человеческого знания. Формальная логика занимается анализом, трансцендентальная— синтезом, образованием новых научных понятий о предмете. Применение общих идей трансцендентальной логики к конкретному решению отдельных логических проблем дало некоторые положительные результаты, в частности много ценного имеется в кантовском понимании категорий, которые в философии Канта образуют целую систему (таблицу). Порядок категорий в этой системе носит не случайный характер, а установлен на основе определенного принципа. Много правильных мыслей высказано Кантом о функции категорий в суждении, о соотношении между понятием, суждением и умозаключением в процессе развития мышления, о связи между собой различных форм суждения¹⁸.

Но пороки самого метода критицизма, априоризм и формализм, наложили свой отпечаток на характер реализации этих плодотворных идей. Кант говорил о генетической дедукции знания, но только априорного. Трансцендентальная логика — наука о синтетической природе человеческого знания, но только о чистом синтезе, имеющем свое основание в априорном синтетическом единстве. Категории представляют целостную систему, но ее источник кроется не в предмете, а в рассудке как в некоем целом, единстве всех форм, категорий и определений.

Идеи трансцендентальной логики Канта нашли свое дальнейшее развитие в логике Гегеля. Идейное родство между логикой Канта и логикой Гегеля усмотреть нетрудно, да его не скрывал и сам Гегель. Но по сравнению с Кантом Гегель в положительном развитии идей диалектической логики сделал огромный шаг вперед. Если у Канта в форме трансцендентальной логики мы находим еще только неясный абрис диалектической логики, то Гегель вполне ясно и определенно изложил идеи диалектической логики на идеалистической основе.

Гегель мало чем отличался от Канта в понимании предмета формальной логики и ее значения. Он считал, что бесконечная заслуга Аристотеля состоит в том, что последний впервые предпринял естественно-историческое описание явлений мышления. Подобно тому как естествоиспытатели описывают различные виды животных и растений, Аристотель описал формы мышления, поэтому его логика является естественной историей конечного мышления¹⁹.

Заслугу формальной логики вообще и Аристотеля, в частности, Гегель видит в том, что она отделила формы мысли от их матери и фиксировала свое внимание на формах в этой их отдельности. Отсюда, конечно, вытекает опасность их отрыва от материального содержания, как это было в логике Канта.

Но Гегель видел и ограниченность формальной логики, лежащую в самой природе ее. Эта ограниченность состоит в абстрагировании, отделении существенного от случайного, к переработке представления в родовые и видовые понятия. Рассудочная деятельность, по мнению Гегеля, необходима, но недостаточна. Рассудок входит и в спекулятивную философию, но только как момент, на котором она не останавливается²⁰. Сам творец рассудочной логики — Аристотель мыслил не только по законам и формам этой логики, он не выдвинул бы ни одного из выставленных им суждений, не мог бы сделать ни одного шага дальше, если бы придерживался форм этой обычной логики²¹. Эта логика недостаточна в движении нашего мышления к истине.

Формальная логика, основываясь на рассудочной деятельности, рассматривает формы мышления в их неподвижности и различии, она только перечисляет виды суждений и умозаключений, рубрицирует их, заботясь о том, чтобы ни одна из них не была забыта и все представлены в надлежащем порядке.

В логических воззрениях Гегеля нельзя не отметить некоторого нигилизма в отношении формальной логики. Правильно критикуя метафизический метод, с которым была органически связана формальная логика того времени, Гегель был склонен к полному отождествлению метафизики и формальной логики, он не видел основной тенденции в развитии формальной логики, приводящей к обособлению ее в самостоятельную область науки, к отделению ее от философии и, следовательно, к освобождению от метафизики.

Гегель несколько недооценивал роль исследований формальных отношений в умозаключении, считая бесплодными мысля Лейбница о комбинаторном исчислении. Его критика идей логического исчисления²² показывает, что определенная и важная, тенденция в развитии формальной логики — ее сближение с математикой, была для него, по крайней мере, непонятной, а в философском отношении абсолютно бесплодной.

Признавая некоторое значение формальной логики, Гегель призывал «идти дальше и познать отчасти систематическую связь, отчасти же ценность этих форм»²³. Результатом этого дальнейшего движения в изучении форм мышления явилась его диалектическая логика, задачи и особенности которой он усматривает в следующем: диалектическая, или, как он еще говорил, спекулятивная логика, в отличие от формальной или рассудочной, изучает формы мышления как формы истинного знания. Формальная логика исследует логическую правильность мышления, а не объективную истинность во всей ее полноте.

Рассмотрение форм мышления с точки зрения выражения в них истины означает, что сами эти формы являются содержательными. Гегель исходил из того, что «...мышление и его движение сами представляют собою содержание, и притом такое интересное содержание, какое только вообще может существовать»²⁴, а «...наука о мышлении есть сама по себе истинная наука»²⁵.

С этих позиций он критикует кантианское истолкование форм мышления, согласно которому последние не обладают никаким содержанием: с одной стороны, «вещь в себе», а с другой стороны, как нечто совершенно чуждое, рассудок с его субъективными формами. Но критика априоризма Канта ведется Гегелем с позиций идеалистически истолкованного тождества мышления и бытия. Формы мышления истинны и содержательны потому, что кроме них никакого истинного содержания вообще не имеется.

Формы мышления дают истину не в своей изолированности друг от друга и неподвижности, а в движущейся и развивающейся системе. Поэтому диалектическая логика рассматривает формы мышления в их взаимной связи и развитии. Формы мышления достигают истины только потому, что они движутся и развиваются по направлению обнаружения сущности. В связи с. этим Гегель устанавливает определенную субординацию между формами мышления: понятием, суждением и умозаключением. Движение идет от понятия, в котором не расчленены его моменты (всеобщее, особенное и единичное), к суждению, где понятие расщепляется на свои собственные моменты, и от него к умозаключению как единству понятия и суждения. В умозаключении не только восстанавливается, но и обосновывается единство моментов понятия.

Рассмотрение различных форм мышления в развитии дает возможность оценить познавательные значения их, что составляет один из моментов диалектической логики.

И наконец, диалектическая логика, по мнению Гегеля, должна вскрыть диалектику самой структуры форм мышления, взаимоотношения моментов единичного, особенного и всеобщего в них. Сам Гегель показал различия во взаимоотношении этих моментов в понятиях, суждениях и умозаключениях; формы умозаключения определяются как различием в отношениях между этими моментами, так и содержанием их.

 

§ 3. Сущность и содержание марксистской диалектической логики

Краткое рассмотрение истории логики, процесса ее разделения на две логики — формальную и диалектическую — создает необходимые предпосылки для правильного решения вопроса о предмете марксистской диалектической логики. Как известно, по этому вопросу в нашей литературе давно происходят жаркие споры.

Представляется, что дискуссия скорее достигла бы своих положительных результатов, если бы спорящие стороны при определении предмета диалектической и формальной логики исходили из объективных основ, старались бы определить объективные грани, разделяющие их предмет. Часто споры происходят вокруг цитат, которым спорящие дают различное толкование, подтягивая содержание высказываний великих мыслителей к своему пониманию данного предмета. В таком случае свое субъективное мнение выдается за объективную основу определения предмета данной науки. Иногда в качестве объективной основы разделения предмета формальной и диалектической логики выдвигается такой критерий: в таком-то курсе формальной логики разбирается такой-то вопрос, значит он входит в предмет формальной, а не диалектической логики. На этой основе считают, что все содержание логики Аристотеля и логического учения Ф. Бэкона должно войти в формальную логику, а все, что идет от Гегеля,— в диалектическую. Далее, при определении предмета формальной и диалектической логики мы должны принять во внимание тот факт, что предмет логики, как и любой другой науки, меняется. Предмет современной формальной логики отличается от предмета логики Аристотеля, Бэкона, Канта и т. д., а марксистская диалектическая логика не совпадает с логикой Гегеля.

Как показывает история логики, объективной основой разделения предмета формальной и диалектической логики может служить анализ познавательного процесса, его различных сторон. Всякая логика создает аппарат для функционирования мышления. Если нет такого аппарата, то и нет логики. Поэтому о материалистической диалектике как логике правомерно говорить только постольку, поскольку она создает такой аппарат, а точнее организм мышления, которого нет ни в одной другой логической системе. Что это за аппарат?

На этот вопрос в марксистской литературе нет однозначного ответа. Некоторым представляется, что диалектика создает свою логику вывода из посылок следствий, т. е. свое логическое исчисление, построенное не на формально-логических законах — тождества, недопустимости противоречия, а на законах диалектики.

Мы не можем сейчас проанализировать формы этих исчислений, поскольку никому еще не удалось их построить. То, что предлагалось, не заслуживает серьезного внимания. Но сам этот отрицательный опыт весьма поучителен и имеет несомненное значение в развитии логической мысли. Он еще раз доказывает, что нельзя получить логическое исчисление и в то же время отбросить формально-логический закон недопустимости противоречия.

Логическое исчисление — это аппарат оперирования знаками по заданным правилам, среди последних одни обязательны для всякого исчисления, другие — только для определения форм, среди первых как минимум — формально-логический — закон недопустимости противоречия, нарушая его нельзя построить ни одного логического исчисления.

Но это не означает, что в принципе невозможно законы диалектики сделать правилами логического исчисления. При оперировании знаками мы можем в качестве правила включать любое содержательное утверждение, в том числе и закон диалектики, но при этом должен сохраняться минимум для функционирования логического исчисления — закон формальной логики о недопустимости противоречия в той или иной его формулировке. Здесь поучителен опыт русского логика Н. А. Васильева, предпринявшего попытку построения системы, которая названа им неаристотелевой, воображаемой логикой, в которой он исходит из признания существования противоречий и реальном мире. Но при этом в качестве абсолютного для любой логической системы он выдвигает закон абсолютного различения истины и лжи («суждение не может быть зараз истинным и ложным»), который по своему содержанию тождествен формально-логическому закону недопустимости противоречий. В результате у Н. А. Васильева получилась новая формальнологическая система не с двумя (утвердительным и отрицательным), как у Аристотеля, а с тремя видами суждений (еще суждение противоречия), с некоторыми дополнительными модусами силлогизма.

Однако, в принципе это не была новая диалектическая логика, а просто обогащение формально-логического аппарата новыми дополнениями. Н. А. Васильев в свою логическую систему включил высказывания, фиксирующие единство противоречивых свойств и отношений в одном предмете, современная модальная логика пошла в этом отношении еще дальше, строя исчисление с высказываниями возможности, невозможности, необходимости, случайности, а так называемая деонтическая логика различает высказывания обязательные, дозволенные, безразличные, запрещенные. Но никто не называет современную модальную логику со всеми ее разделами диалектической логикой, поскольку она функционирует как аппарат логического исчисления, построенного по методу формальной логики.

Материалистическая диалектика является логикой в другом смысле, чем формальная, а следовательно, она создает иного характера логический аппарат, который функционирует не в качестве логического исчисления. Она берет мышление не как оперирование по определенным правилам знаками (это задача формальной логики), а как процесс создания понятий, в которых дана природа в преобразованной на основе человеческих потребностей форме. Поэтому здесь нужен аппарат не для перехода но правилам от знака к знаку, а от понятия к понятию при отсутствии этих строгих правил.

В задачу материалистической диалектики как науки входит: во-первых, обнаружение наиболее общих законов развития объективного мира и, во-вторых, раскрытие значения их как законов мышления, их функции в движении мышления. В последнем случае диалектика выполняет функции логики, становится диалектической логикой.

Диалектика как наука изучает и объективную и субъективную диалектику; когда она рассматривает законы диалектики с их субъективной стороны (как законы мышления), она выступает диалектической логикой. Поэтому все законы и категории диалектики являются одновременно законами диалектической логики.

Законы и категории материалистической диалектики выражают формы и закономерности природы, уже вошедшей в сферу человеческой деятельности. А поскольку в принципе человек может сделать все предметом своего труда, он производит универсально, отсюда и универсальность законов и категорий его мышления, способного сознательно оперировать любым предметом в согласии с его собственной формой и мерой, на основе образа, объективно верно отражающего этот предмет.

Необходимой предпосылкой практического освоения субъектом объекта является достижение в познании объективной истины. В познании субъект и объект совпадают теоретически, объект переходит в содержание познавательного образа. Возрастание активности субъекта, его вторжение в ход объективного процесса — непременное условие полного, всестороннего отражения в познании объекта таким, каким он существует независимо от сознания людей.

Диалектическая логика выступает наукой об истине, о процессе совпадения содержания знания с объектом, о категориях, в которых мышление совпадает, согласуется с предметной действительностью. Иными словами, все логические категории, составляющие в своей связи и переходах теорию диалектической логики, суть универсальные определения действительности, как она выглядит в объективно-истинном мышлении, проверенном и проверяемом практикой человека, так как определения «истинного» мышления это и есть определения верно осмысливаемой действительности, и не могут быть ничем другим. Логические категории — это формы согласия, совпадения (тождества) мысли с действительностью.

Категории диалектики предстают одновременно формами перехода (превращения) действительности в мышление, в форму знания, т. е. как ступеньки познания, отражения мира в сознании и как ступеньки превращения знания в действительность, как ступеньки практической реализации и проверки знания практикой.

Учение об истине и путях ее достижения — главный вопрос диалектической логики. Как наука об истине, диалектическая логика прежде всего раскрывает содержание философского метода познания истины, его основных требований к тому, как человек должен подходить к явлениям объективного мира, чтобы результатом познания являлось глубокое и всестороннее отражение в мышлении сущности предмета. На основе знания наиболее общих закономерностей развития явлений диалектическая логика формирует методологические положения, являющиеся исходными в изучении любого предмета. Она раскрывает функции законов диалектики в познании истины.

Основные требования диалектической логики при изучении предмета сформулированы В. И. Лениным следующим образом: «Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и «опосредствования». Мы никогда не достигнем этого полностью, но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и от омертвения. Это во-1-х. Во-2-х, диалектическая логика требует, чтобы брать предмет в его развитии, «самодвижении» (как говорит иногда Гегель), изменении... В-3-х, вся человеческая практика должна войти в полное «определение» предмета и как критерий истины и как практический определитель связи предмета с тем, что нужно человеку. В-4-х, диалектическая логика учит, что «абстрактной истины нет, истина всегда конкретна»²⁶.

Диалектическая логика не ограничивается только этими требованиями. Из всех законов диалектики и ее категорий вытекают определенные требования к мышлению.

Диалектика — это не какой-то канон, проверочная инстанция достигнутого знания, а органон, способ и метод приращения действительного знания через критический анализ конкретного фактического материала, метод (способ) конкретного анализа действительного предмета, действительных фактов. Но тем не менее диалектическая логика выполняет определенную функцию и в процессе доказательства теорий.

Мысль о том, что один и тот же философский метод не может быть одновременно способом и достижением нового знания и его доказательства, характерна для многих течений современной буржуазной философии. Эта мысль в конечном счете исходит из признания, что аппарат формальной логики, законы и формы ее — единственное логическое средство доказательства. Никакой другой науки о доказательстве, другого метода доказательства не существует и существовать не может. Абсолютизация теории и метода доказательства, выработанных формальной логикой, ведет к метафизике, к забвению роли диалектики в процессе доказательства научного знания.

Конечно, недооценивать значение формальной логики и ее учения о доказательстве нельзя; марксистская философия призвана не заменить формальную логику в учении о доказательстве, а дать то, чего последняя сделать не может. Современные позитивисты исходят из того, что формальная логика является методом доказательства, а частные методики — методом обнаружения новых результатов. При этом метод доказательства и метод познания у них взаимоисключают друг друга. Как метод исследования в науках выступают эти частные методики, а как метод доказательства — формальная логика, и никакого другого общего метода познания и доказательства не существует. Но такое разделение метода достижения новых результатов и способа доказательства неверно, оно покоится на непонимании объективных основ метода доказательства и его связи с движением к истине.

Марксисты в свое время сталкивались с такими критиками диалектики, которые отрывали и противопоставляли друг другу метод исследования методу доказательства, сводя диалектику к простому доказыванию известных положений. Охотников представить диалектику, ее законы и категории как способ подбора фактов, примеров, иллюстраций для доказательства какого-либо заранее известного положения было очень много как за рубежом, так и в России. Их разоблачил Ленин еще в работе «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?». Уже 80 с лишним лет тому назад Энгельс показал, что даже формальная логика не является только простым орудием доказательства, будучи методом получения новых результатов.

Эта связь между способом открытия истины и ее доказательством не является случайной, она покоится на той же идее совпадения по содержанию законов мышления с законами бытия. Процесс доказательства истины, как и процесс ее обнаружения, происходит по законам, присущим объективному миру. Доказательство истины неразрывно связано и является подчиненным моментом процесса ее достижения. Чтобы доказать истинность какого-либо теоретического построения, необходимо вскрыть путь, по которому шла наша мысль к ней, проанализировать фактический материал, законы и способы его обработки, метод построения теории. Нельзя процесс достижения истины изображать в такой форме: сначала она обнаруживается, а потом доказывается. Процесс ее обнаружения включает в себя и ее доказательство, и, наоборот, доказательство теории выступает одновременно ее развитием, дополнением, конкретизацией.

Всякий научный эксперимент содержит в себе это единство обнаружения нового и доказательства или опровержения какого-либо теоретического построения. Неверно утверждение, что эксперимент — это только орудие доказательства истинности теории или только средство обнаружения новых явлений, построения новых гипотез. Выдвигая какое-либо новое теоретическое построение, мы одновременно опровергаем что-то старое и что- то новое доказываем. Процесс доказательства не имеет никакой иной цели, кроме установления объективной истинности и, наоборот, достижение последней включает в себя как момент доказательство. Так, например, в своей работе «Империализм, как высшая стадия капитализма» Ленин доказывает определенные положения, характеризующие сущность империализма. Доказательством истинности этих положений служит реальный путь исследования Лениным новых явлений, характерных для империализма, обобщение их на основе марксистской философии, которая выступает в данном случае и методом исследования, и наряду с формальной логикой методом доказательства.

Формальная логика ограничена как метод познания, она ограничена и как орудие доказательства. На основе ее законов и форм можно установить соответствие или несоответствие одного суждения другим суждением, т. е. формальная логика служит орудием доказательства правильности суждений, но не их объективной истинности. Как наука о доказательстве, формальная логика вырабатывает критерии, по которым можно судить: следует или не следует с необходимостью какое-либо суждение из системы других суждений. Эти критерии имеют значение в построении теории, в ее доказательстве. Если теория включает в себя такие логические противоречия, которые согласно законам формальной логики недопустимы, то она не может претендовать на объективную истинность и научность. Но выполнение всех требований формальной логики не может служить доказательством объективной истинности теоретического построения. Поэтому логический аппарат формальной логики как орудие доказательства выполняет только одну необходимую функцию — проверяет научное знание со стороны его формальной правильности и строгости.

Марксистская философия, ее логический арсенал служит орудием доказательства объективной истинности знания. Она выработала метод обнаружения истины и ее доказательства, рассматривая установление формальной правильности только моментом в движении к истине и в ее доказательстве.

Рассмотрение предмета в его самодвижении, со всеми его связями — это не только путь достижения истины, но и доказательство ее. Особое значение в доказательств имеет практика, вне которой вообще нельзя решить вопрос об истинности или ложности какого-либо теоретического построения. Единство теории и практики — важнейшее методологическое положение марксистской философии, служащее руководящей питью в исследовании предмета и в установлении истинности добытого знания. Как известно, научное положение считается доказанным, если оно выведено логическим путем из других положений, истинность которых была ранее установлена. Но нельзя решить вопроса об истинности какого-либо научного положения, которое служит аргументом в доказательстве, ни правильности самого логического выведения, если не выйти за пределы мышления в область практической деятельности. Объективно ли содержание нашего мышления, имеем ли мы дело с собственными свойствами предмета, или мышление впало в иллюзию, движется в области субъективных представлений, оторванных от постигаемых свойств, закономерностей, присущих объективному миру? На этот вопрос нет ответа, если игнорировать роль практики в доказательстве истины.

Как учение о методе достижения и доказательства истины, диалектическая логика имеет свои подходы к формам мышления, изучение которых всегда было предметом логики. В исследовании форм мышления она исходит прежде всего из материалистического решения основного вопроса философии. Определяя главное содержание диалектической логики как науки, В. И. Ленин писал: «Совокупность всех сторон явления, действительности и их (взаимо)отношения — вот из чего складывается истина. Отношения (= переходы = противоречия) понятий — главное содержание логики, причем эти понятия (и их отношения, переходы, противоречия) показаны как отражения объективного мира. Диалектика вещей создает диалектику идей, а не наоборот»²⁷.

Логическое (движение мышления) марксизм рассматривает как отражение исторического (движения явлений объективной действительности). Чтобы отразить полно и глубоко объективную диалектику, формы мышления сами должны быть диалектичными — подвижными, гибкими, взаимосвязанными. Диалектика изучает связь форм мышления, их субординацию в процессе движения познания к истине. «Диалектическая логика,— пишет Ф. Энгельс,— в противоположность старой, чисто формальной логике, не довольствуется тем, чтобы перечислить и без всякой связи поставить рядом друг возле друга формы движения мышлении, т. е. различные формы суждений и умозаключений. Она, наоборот, выводит эти формы одну из другой, устанавливает между ними отношение субординации, а не координации, она развивает более высокие формы из нижестоящих»²⁸.

В основу решения этой проблемы диалектическая логика кладет принцип единства абстрактного и конкретного в научно- теоретическом мышлении, движение мышления от абстрактного к конкретному является способом достижения подлинной объективности в познании. Принцип единства абстрактного и конкретного занимает особое место в диалектической логике, на нем основано построение всей системы диалектической логики: развитие суждений, понятий, умозаключений, научных теорий, гипотез представляет собой не что иное, как процесс восхождения от абстрактного к конкретному.

Наконец, диалектическая логика анализирует структуру форм мышления, акцентируя главное внимание на диалектике взаимоотношения единичного, особенного и всеобщего в них как отражение отношений объективного мира.

Таким образом, диалектическая логика является наукой об истине и путях ее достижения, она раскрывает законы и формы развития мышления по пути достижения истины, ее логическим аппаратом выступают законы и категории диалектики.

Примечания:

¹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 156.

² Собрание протоколов заседаний секций физ.-мат. наук об-ва естествоиспытателей при Казанском ун-те, Казань, 1884, стр. 1.

³ А. Черч. Введение в математическую логику. Т. 1. М., 1960. стр. 49

⁴ Я. Лукасевич. Аристотелевская силлогистика с точки зрения сов

ременной формальной логики. М., 1959, стр. 48.

⁵ Там же, стр. 52

⁶ Л. Л. Марков. Математическая логика.— «Философская энциклопедия», т. 3, стр. 340.

⁷ А. А. Зиновьев. Основы логической теории научных знаний. М., 1967. стр. 4.

⁸ Там же

⁹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 364.

¹⁰ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 138.

¹¹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 42, стр. 289—290.

¹² В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 326.

¹³ Так, в «Рассуждении о методе» Р. Декарт писал: «В молодости из философских наук я немного изучал логику, а из математических — геометрический анализ и алгебру — три искусства, или науки, которые, казалось бы, должны дать кое-что для осуществления моего намерения. Но, изучая их, я заметил, что в логике ее силлогизмы и большая часть других ее наставлении скорое помогают объяснять другим то, что нам известно, или даже, как в искусстве Луллия, бестолково рассуждать о том, чего не знаешь, вместо того чтобы изучать это. И хотя логика действительно содержит много очень правильных и хороших предписаний, к ним, однако, примешано столько других — либо вредных, либо ненужных,— что отделить их почти так же трудно, кап разглядеть Диану или Минерву в необделанной глыбе мрамора». (Р. Декарт. Избранные произведения. М., 1950, стр. 271).

¹⁴ Сам Кант предмет формальной логики определяет следующим образом: «Границы же логики совершенно точно определяются тем, что она есть наука, обстоятельно излагающая и строго доказывающая одни только формальные правила всякого мышления (безразлично, априорное оно пли эмпирическое, безразлично, каковы его происхождение и предмет и встречает ли оно случайные или естественные препятствия в нашей душе)» (И. Кант. Сочинения, т. 3, стр. 83).

¹⁵ И. Кант. Сочинения, т. 3, стр. 159.

¹⁶ Там же.

¹⁷ В. Ф. Асмус. Диалектика Канта. М., 1930, стр. 57.

¹⁸ На эту особенность логики Канта указывал Гегель, когда он писал: «Различные виды суждений должны быть понимаемы не только как эмпирическое многообразие, но и как некая определенная мышлением целостность. Одной из великих заслуг Канта является то, что он впервые выдвинул это требование. Хотя выставленное Кантом согласно схеме его таблицы категорий деление суждений на суждения качества, количества, отношения и модальности не может быть признано удовлетворительным, отчасти из-за чисто формального применения схемы этих категорий, отчасти также и из-за их содержания, однако в основании этого деления все же лежит истинное воззрение, понимание того, что различные виды суждения определяются именно всеобщими формами самой логической идеи» (Гегель. Сочинения, т. I, стр. 277—278). Мы полагаем, что оценка классификации Канта, данная в статье М. Н. Алексеева «О диалектической природе суждения». («Вопросы философии», 1956, № 2, стр. 60), неверна. М. Алексеев считает, что Кант вообще не пытался внести что-то новое в классификацию суждений, что она построена у него по принципу чистой координации и ничего оригинального не представляет. Хотя М. Алексеев и ссылается на Гегеля, но уже из одного вышеприведенного высказывания видно, что к оценке логической теории Канта Гегель подходил тоньше и глубже.

¹⁹ «Одно лишь рассмотрение этих форм,— пишет Гегель,— как познание разнообразных форм и оборотов этой деятельности, уже достаточно важно и интересно. Ибо сколь бы сухим и бессодержательным нам ни казалось перечисление различный видов суждений и умозаключений и их многообразных переплетений, как бы они также ни казались нам негодными для отыскания истины, все же мы не можем в противоположность этому выдвинуть какую-нибудь другую науку. Если считается достойным стремлением познать бесчисленное множество животных, познать сто шестьдесят семь видов кукушек, из которых у одного иначе, чем у другого, образуется хохол на голове; если считается важным познать еще новый жалкий вид семейства жалкого рода лишая, который не лучше струпа, или если признается важным в ученых произведениях по энтомологии открытие нового вида какого-нибудь насекомого, гадов, клопов и т. д., то нужно сказать, что важное познакомиться с разнообразными видами движения мысли, чем с этими насекомыми» (Гегель. Сочинения, т. X, М., 1932, стр. 313).

²⁰ См. Гегель. Сочинения, т. I, стр. 66.

²¹ См. Гегель. Сочинения, т. X, стр. 316.

²² «...Определения умозаключения.— пишет Гегель,— поставлены здесь в один ряд с сочетаниями костей или карт при игре в ломбер, разумное берется как нечто мертвенное и чуждое понятию...» (Гегель, Сочинения, т. VI, стр. 132). Говоря о логическом исчислении Плукэ, Гегель отмечает, что оно «...представляет собой, конечно, наихудшее, что можно сказать о каком-либо изобретении в области изложения логической науки» (там же, стр. 133). Гегель к логическому исчислению подходил только с одной стороны: что оно может дать для философского истолкования сущности мышления, в частности, понятия, суждения и умозаключения. Он, конечно, прав в том отношении, что в логическом исчислении происходит обеднение содержания самих логических форм. Однако он не видел и не понимал того, что в логическом исчислении формальная логика в изучении форм мышления выходит за пределы философии, подходя к ним с чисто специальной, нефилософской стороны.

²³ Гегель. Сочинение, т. VI, стр. 27.

²⁴ Гегель. Сочинение, т. X, стр. 314.

²⁵ Там же.

²⁶ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 42, стр. 290.

²⁷ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 178.

²⁸ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 538.

IV ГЛАВА

МЫШЛЕНИЕ КАК ПРЕДМЕТ ДИАЛЕКТИЧЕСКОЙ ЛОГИКИ

 

§ 1. Место диалектики в изучении мышления

Мышление изучают самые различные области научного знания, причем каждая наука изучает мышление с определенной стороны: физиология высшей нервной деятельности исследует нервный субстрат мышления, психология — процесс протекания мышления и его связь с другими психологическими свойствами, языкознание анализирует мышление в связи с исследованием форм его выражения в языке.

Кибернетика рассматривает мышление с информационной стороны как процесс получения, хранения и переработки формации.

Хотя не всякая наука имеет своим непосредственным предметом изучение мышления, однако каждая из них, осознавая свои результаты, имеет дело с анализом мышления, с изучением закономерностей его развития. Математика анализирует процесс математического мышления, ставит вопрос о структуре и особенностях математических доказательств, физика не может быть равнодушной к «физическому» мышлению, к построению и развитию физических гипотез и теорий. В большей или меньшей степени это относится ко всем другим наукам, которые не могут не заниматься в той или иной мере исследованием мышления.

Зрелость науки определяется, в частности, тем, в какой степени наука осознала своп результаты, поняла метод достижения и доказательства истины, которым она пользуется. В этом смысле всякая наука занимается не только познанием своего предмета, но и самопознанием, необходимым для более успешного и глубокого постижения ею изучаемых закономерностей. Свидетельством этого является возникновение метанаук и метатеории, где объектом исследования выступает уже само познающее мышление. Поскольку наука включает в себя и самопознание, но не как цель, а как средство достижения объективно-истинного знания о своем предмете, она связана с изучением мышления.

Среди всех наук особое место в изучении мышления принадлежит философии, именно современной научной философии — диалектическому материализму. Подход материалистической диалектики к мышлению существенно отличен от подхода к нему любой другой науки. Диалектика рассматривает мышление со стороны его отношения к объективному миру, она изучает закономерности его движения по пути к объективной истине.

Специальные отрасли научного знания исследуют какую- либо отдельную сторону мышления, частную закономерность его развития, особенности отдельных видов и форм мышления, отдельных этапов его развития, постижения в мышлении отдельных сторон и закономерностей объективного мира. Диалектический материализм изучает природу мышления как такового, отношение мышления к объективному миру, отношение мышления к породившей его материи, отличие мышления от других явлений действительности, общие закономерности развития мышления.

Ни одна специальная отрасль научного знания, как бы она ни углублялась в изучение мышления, не может разрешить проблемы природы мышления как общественного явления, определить все стороны его отношения к материи, вскрыть общие закономерности движения мышления и его форм в процессе достижения истинного знания.

Теория мышления, создаваемая диалектической логикой, не только не может быть заменена данными о мышлении, получаемыми какой-либо специальной отраслью научного знания, но и простой совокупностью, суммой их. Задачи диалектики в изучении мышления состоят в получении не сводных данных о мышлении, а своей собственной теории мышления, в выработке своих понятий о мышлении, которые отражают именно то, что составляет в нем предмет философии. Диалектическая логика имеет свои понятия о мышлении, выражающие его эпистемологическую сущность. Философские понятия о мышлении ни в коем случае нельзя подменять физиологическими, психологическими, кибернетическими, лингвистическими и т. п. понятиями.

Задача диалектической логики — не суммировать данные других наук, а перерабатывать и использовать их для решения своих проблем, для создания своей теории со своими понятиями. При этом выработанные философией понятия о природе мышления и наиболее общих законах его развития служат методом для изучения различных сторон мышления специальными науками.

 

§ 2. Мышление как отражение, субъективное и объективное

Одним из самых первых и общих определений мышления является: мышление — отражение действительности в форме абстракций. Мышление — это способ познания человеком объективной реальности. Поэтому все, что характерно для познания вообще, присуще и мышлению.

Вклад В. И. Ленина в решение теоретико-познавательных проблем состоит прежде всего в разработке категории отражения. Истолкование познания как отражения было выдвинуто еще домарксистским материализмом, однако только марксизм и особенно В. И. Ленин глубоко и подробно разработали теорию познания как отражения в сознании человека явлений, вещей, процессов материального мира. В. И. Ленин соединил в теории отражения принципы материализма с диалектикой, что дало возможность объяснить сложность процесса познания, взаимосвязь субъективного и объективного в нем.

Что собой представляет познание, условный знак или отражение — это принципиально важно для всей гносеологии, для материализма вообще. Если признать, что познание в отношении к объекту является только символом, то подрываются все основы материализма. Понятие «отражение» неизбежно предполагает объективную реальность, которая отражается, а «...знаки или символы,— пишет В. И. Ленин.— вполне возможны по отношению к мнимым предметам, и всякий знает примеры таких знаков или символов»¹.

Именно поэтому критики диалектического материализма направляют свое внимание на понятие отражения, приводят многочисленные аргументы, якобы доказывающие, что познание не может быть отражением. Но для этого они извращают сущность отражения, сводят его к механическому копированию. Познание не может быть отражением, утверждают критики марксизма, ибо оно обязательно включает в себя синтетическую деятельность человеческого сознания, которая якобы несовместима с отражением. Но познание не рабски следует за объектом, а творчески отражает его. В. И. Ленин, конспектируя Гегеля, писал: «Сознание человека не только отражает объективный мир, но и творит его»². Если это отдельно взятое высказывание взять вне контекста, то оно звучит идеалистически: сознание творит объективный мир. Но в данном случае речь идет о другом — о творческом характере отражения объективного мира в сознании человека.

Понятие отражения исходит из материалистического тезиса о существовании вещей, процессов и других форм объективной реальности вне и независимо от человеческого сознания, но познание не отождествляется с самой вещью, а противопоставляется ей как сознание — материи. Но это противопоставление означает не отрыв познания от объекта, а определенную форму связи, соединения их. Познание не только противоположно, но и совпадает с объектом, поскольку воспроизводит его.

Чтобы знание служило средством практического овладения процессами и вещами, оно должно их иметь в своем содержании, отражать свойства и закономерности объективной реальности и видеть вещи не только такими, какими они даны в природе, но и какими могут быть в результате нашей практической деятельности. Идеи — образы, мерки, по которым человек из существующих вещей создает новые, поэтому в них отражены свойства и закономерности объективной реальности.

Некоторые философы, даже из тех, кто субъективно себя считает марксистом, отвергают отражение как понятие метафизического материализма, несовместимое с марксистской философией, исходящей из признания активности субъекта в процессе практического и теоретического овладения объектом. Теория отражения получила у них наименование позитивистской и пресловутой и стала изображаться основой догматизма и апологетики.

Критикам концепции отражения кажутся несовместимыми два положения о знании. Одно из них исходит из того, что смысл бытия человека заключается в свободной творческой деятельности, в практическом переустройстве мира, а мышление с его идеями только момент подчиненной целям и задачам этой деятельности. Другое фиксирует тот факт, что мысль овладевает объективно-существующей реальностью, имеет ее в качестве своего содержания, т. е. отражает свойства и закономерности явлений, процессов, существовавших вне самого знания. На наш взгляд, это утверждение столь же обязательно для марксистской концепции знания, как и первое, они логически не противоречат, а, наоборот, дополняют друг друга.

В некоторых работах по марксистской философии подчеркивалось значение тезиса об отражении объективной реальности в мысли и затушевывалось то, что она является моментом свободной творческой практической деятельности человека, а потому создавалось одностороннее представление о процессе познания. Но преодоление этих недостатков не должно идти путем погружения в другую, пусть противоположную, но столь же одностороннюю концепцию, приводящую по существу к отрыву мышления от объективной реальности. Знание надо включить в сферу практической деятельности человека, но, чтобы  обеспечить успех этой деятельности, оно по необходимости должно быть связано с существующей вне человека объективной реальностью, служащей объектом этой деятельности.

Ход развития философской мысли, пытающейся постигнуть тайны человеческого знания, привел к необходимости синтеза этих двух утверждений о нем. Заслуга марксистской теории знания состоит как раз в том, что в ней это соединение произошло и доказан органический характер его.

Два утверждения о мышлении (субъективная творческая деятельность и отражение) не только согласуются между собой, но необходимо предполагают друг друга. Знание может быть только деятельным практически направленным отражением объективной реальности. Субъективная деятельность без отражения приведет не к творчеству, не к созданию необходимых человеку вещей, а к практически безрезультатному произволу.

Спрашивается, каким же образом можно знать внутренне присущие возможности развития явления, если ни в какой форме не отражать самого этого явления, где тогда свидетельства, что речь идет о возможностях развития этого, а не другого предмета? Отрицание того, что мышление есть отражение, равносильно лишению его объективного, предметного содержания.

Таким образом, марксизм не отбрасывает понятие отражения, когда речь идет о познании вообще и мышлении в частности, а наполняет его новым содержанием, устанавливает его органическую связь с субъективной, чувственно-практической деятельностью человека, преодолевая ограниченность старого материализма.

Мышление как отражение — это не копирование вещи в каких-то материальных формах, не создание вещи-двойника, а форма человеческой деятельности, определяемая свойствами и закономерностями вещи, взятыми в их развитии. Понимание особенностей мышления как отражения предполагает выяснение соотношения субъективного и объективного в нем. Мышление не принадлежит отдельно взятым ни субъекту, ни объекту, оно — результат их взаимодействия. В нем выражено теоретическое отношение субъекта к объекту.

В процессе мышления субъект практически не изменяет объект, а только отражает его, познает его закономерности. Теоретическое отношение субъекта к объекту, результатом которого яиляется только познание последнего, а не его изменение, возникает и существует на базе практического. Мышление не разъединяет субъект с объектом (человека и природу), а соединяет их. Это соединение заключается в том, что в результате мышления создается субъективный образ объективного мира.

В чем состоит субъективность мышления?

Во-первых, в том, что мышление принадлежит всегда человеку как субъекту. Нет объективного мышления, которое бы не было связано с деятельностью субъекта, человека. Об объективности мышления можно говорить только в двух смыслах: 1) объективно содержание нашего мышления; 2) мышление объективно, поскольку оно результат деятельности общественного человека и в некотором смысле не зависит от желания и воли отдельного человека. Мышление — это объективный процесс деятельности человечества, функционирование человеческой цивилизации, общества как подлинного субъекта мышления. И в этом отношении мышление предстает перед индивидуальным сознанием как некоторая вне его существующая реальность, независимая от желания и воли отдельных людей. Но объективное мышление, существующее до и независимо от человечества,— функция, созданная объективным идеализмом. Тайна этой спекуляции идеалистической философии состоит в отрыве мышления от его носителя (субъекта) и объективного источника (природы), в превращении мышления в нечто самостоятельное, абсолютное.

Во-вторых, в том, что результатом мышления является создание не самого предмета как такового со всеми его свойствами, а лишь идеального образа предмета. В мышлении мы всегда имеем дело не с самим предметом, а с его идеальным образом.

В-третьих, объект в мышлении отражается с различной степенью полноты, адекватности, глубины проникновения в его сущность. Мышление не исключает односторонности отражения предмета, отрыва мысли от действительности, искажения в образе самого предмета. Характер познавательного образа зависит от многих обстоятельств. В какой форме существует предмет в мышлении,— это зависит от субъекта, от положения человека в обществе. Как отмечал В. И. Ленин, «если рассматривать отношение субъекта к объекту в логике, то надо взять во внимание и общие посылки бытия конкретного субъекта (= жизнь человека) в объективной обстановке»³.

Мышление не может быть чем-либо иным, кроме как субъективным образом объективного мира. Оно не может выйти за пределы субъективности в том отношении, что всегда принадлежит субъекту — общественному человеку и создает только образ, а не сам объективный предмет со всеми его свойствами. Мышление объективно, ибо развитие его идет по пути создания такого идеального образа, который бы полно и точно отражал предмет. Мышление стремится стать таким субъективным, чтобы быть по своему содержанию адекватным объективному, обнаруживать свойства предмета, как они существуют вне зависимости от мышления.

Материалистическая диалектика вскрывает общие законы движения мышления в процессе достижения объективной истины, закономерности перехода от одного познавательного образа к другому, более полному и глубокому. Закономерности движения познавательного образа предмета, мышления общи с законами движения самого предмета, ибо мышление движется в сфере своего объективного содержания. Но существует и различие. Движение самого предмета связано с изменением материальной природы его, одна форма движения материи может иерейти в другую или один предмет переходит в другой, с другими материальными свойствами. Развитие мышления приводит к смене одного познавательного образа другим, к переходу от незнания к знанию, от неглубокого и одностороннего знания предмета к глубокому и всестороннему.

Однако знание законов движения самих предметов действительности является исходным пунктом в понимании законов движения мышления, законы движения мышления являются отражением законов движения самих вещей.

 

§ 3. Общественная природа мышления: материальное и идеальное, физиологическое и психическое

Мышление — специфическая форма деятельности человека, духовная, теоретическая деятельность. К. Маркс в «Немецкой идеологии» делит производство на материальное и духовное. Последнее заключается в мышлении людей, в производстве идей: «Производство идей, представлений, сознания,— пишет К. Маркс,— первоначально непосредственно вплетено в материальную деятельность и в материальное общение людей, в язык реальной жизни. Образование представлений, мышление, духовное общение людей являются здесь ещё непосредственным порождением материального отношения людей»⁴.

В дальнейшем происходит отделение духовного производства от материального, производство идей становится относительно самостоятельным. «С этого момента сознание может действительно вообразить себе, что оно нечто иное, чем осознание существующей практики, что оно может действительно представлять себе что-нибудь, не представляя себе чего-нибудь действительного,— с этого момента сознание в состоянии эмансипироваться от мира и перейти к образованию «чистой» теории, теологии, философии, морали и т. д.»⁵.

Но самостоятельность, независимость мышления как духовной деятельности от практического отношения человека к объективному миру является относительной; в любом случае мышление является не чем иным, как осознанием бытия; содержанием мышления все равно является объективный мир.

Относительная самостоятельность мышления, с одной стороны, служит источником отрыва мышления от потребностей общественной практики, что приводит к иллюзиям, умозрительным конструкциям, чрезвычайно далеким от действительности; с другой же стороны, с этой самой относительной самостоятельностью связан активный, творческий характер мышления. Гносеология изучает мышление как процесс духовной деятельности человека, направленный на получение новых результатов. Движение мысли состоит в развитии познавательного образа, в движении от незнания к знанию. Мышление потеряет свое значение и основное качество, если оно в процессе своего движения не приводит к новым результатам.

Основной силой, направляющей развитие мышления, является в конечном счете практика, но только в конечном счете. Мышление имеет свою внутреннюю логику развития, связанную с практикой, но относительно самостоятельную. Причем движение мышления на основе его внутренней логики может происходить либо в пределах ранее образовавшихся понятий, теорий, т. е. по существу без достижения принципиально новых результатов, либо выходя за пределы прежних понятий, теорий, создавая новые понятия и теории. Только во втором случае происходит действительное развитие мышления, получение новых результатов, что и составляет познавательную сущность мышления.

Формальная логика, вскрывая законы и формы следования суждений из ранее образовавшегося знания, имеет дело с движением мысли в пределах достигнутого уровня научного познания. По ее законам и формам можно вывести следствия из содержания имеющихся теорий и понятий, если принять последние за истинные.

Развитие мышления имеет свою логику со своими законами. Оно связано с образованием новых теорий и понятий, с движением мысли за пределы прежних общетеоретических представлений, т. е. с образованием нового качества. Существуют строго определенные формы выведения следствия из ранее установленного знания, но до тех пор, пока не произошло изменение теории, мы не можем по чисто формальным основаниям одну теорию превратить в другую, более высшую, основанную на новом, более высоком уровне развития практики, ыовом опыте познания действительности. Иными словами, развитие теории включает в себя не только движение внутри ранее достигнутых понятий, но и выходы за их пределы, образование принципиально новых теоретических построений, основанных на новом опыте познания и практики.

В процессе мышления человек опирается на все предшествующее знание, зафиксированное и закрепленное в определенных формах, категориях. Последние выступают в качестве опорных пунктов в дальнейшем развитии мысли. Это означает, что мышление, даже в самой его наипростейшей форме, носит в той или иной мере категориальный характер. Но в одном случае движение мысли происходит на основе имеющихся понятий, категорий и в пределах их, а в другом — опираясь на предшествующие понятия, категории и т. п., мысль приходит к принципиально новым результатам, происходит скачок в движении мысли, к образованию новых категорий.

Развитие мышления приводит к тому, что человек начинает познавать не только внешний мир и его закономерности, но и сам процесс познания, процесс мышления. Самосознание, осознание мышлением своих результатов необходимо для решения главной задачи — более полного и объективного, истинного познания внешнего мира.

Далее, мышление как духовная деятельность является целенаправленным процессом. В мышлении человек ставит определенные цели, которые имеют объективное значение и порождаются практическими потребностями. Преследуя определенные цели, человек ставит и решает вопрос об отношении содержания мышления к объективной действительности. Тем самым осуществляется материальная проверка результатов мышления, выясняется, насколько реализована поставленная перед мышлением цель.

Мышление как духовная деятельность человека выступает идеальным по отношению отраженного в нем объекта.

Познавательный образ и отраженный в нем предмет составляют единство противоположностей. Они едины, ибо образ является копией предмета, снимком с него, но они противоположны, ибо одно по отношению к другому выступает как идеальное к материальному.

Познавательный образ как отражение, снимок предмета не является его материальной копией. Материальная копия, или материальная модель предмета обладает свойствами, присущими материальным телам. Модель корабля отличается от самого корабля, но это различие в сфере одной общности, ибо они являются материальными телами, но одно меньше другого и используется для иных целей.

Если мы теперь рассмотрим содержание нашей мысли о корабле, оно, будучи образом этого корабля, не является его материальной копией, моделью.

Общность между содержанием — нашей мыслью и ее предметом иная, чем у материальной копии (модели) с изображаемым предметом.

Единство мысли и отображаемого ею предмета состоит в том, что в содержании мысли отображены свойства предмета, но сама мысль не обладает ни в какой мере свойствами отображаемого ею предмета. Модель корабля можно испытывать в лаборатории, изучать по ней свойства самого корабля. Мысль о корабле не поплывет даже в лабораторных условиях.

Каким бы различным не было содержание мысли о предмете у разных людей, оно является идеальным образом материально существующего предмета, в этом отношении мысль о предмете принципиально отлична не только от самого предмета, но и от всех материальных копий его, она не обладает и не может обладать свойствами их, а только отражает эти свойства. Модель предмета воспроизводит свойства предмета материально, а познавательный образ — идеально, в сознании мыслящего человека.

Между содержанием мысли и отраженным ею предметом существует принципиальное различие, которое называется различием между материальным и идеальным. Идеальное связано с материальным, но не является тем же самым; «...идеальное,— писал К. Маркс,— есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней»⁶.

Различие между материальным и идеальным является абсолютным в границах того, что идеальный образ предмета никогда сам не может обладать свойствами отображаемого им предмета, его задача только отображать их.

Познавательный образ нельзя рассматривать как особую идеальную вещь, существующую наряду с предметом и независимо от него, это — только идеальный образ предмета. Нет двух предметов: один — материальный, существующий вне зависимости от нашей мысли, а другой — идеальный, существующий в ней. Имеется один предмет; мышление не создает своего материального или идеального предмета, вещи — оно создает образ материального предмета.

Идеальное — отражение действительности в формах деятельности человека, его сознания и воли, это не какая-то умопостигаемая идеальная вещь, а способность человека в своей деятельности духовно, в мыслях, целях, воле, потребностях воспроизводить вещь.

Люди, привыкшие мыслить метафизически, не могут понять, существует или не существует идеальное. Если оно существует, то должно быть какой-то чувственно-воспринимаемой вещью. Но чувственно-воспринимаемая вещь — это материя. Поэтому кроме материи и форм ее движения ничего не существует; идеального как особого существования вне движения материи нет.

Но все же идеальное существует как противоположное материальному. Но не в форме особых вещей, а как момент практического взаимодействия субъекта и объекта, форма деятельности субъекта. В отдельности оно не существует, но его можно выделить в мысли как некоторую чистую форму. Подобно тому как круглое не существует отдельно от круглых тел, а как чистая форма выделяется отображающей деятельностью человека, идеальное также не существует вне материальной деятельности человека, а его можно вычленить как форму ее. Идеальное как некоторая чистая форма реально существует вплетенной в материальное, движение нервной системы, материальных знаков, в материальное взаимодействие человека с окружающей действительностью.

В силу этого обстоятельства процесс мышления осуществляется на основе знаков, как правило слов и предложений, которые являются чувственной, материальной формой существования идеального. «На «духе»,— писал К. Маркс,— с самого начала лежит проклятие — быть «отягощённым» материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоёв воздуха, звуков — словом, в виде языка»⁷. Идеальное — познавательный образ предмета, абстракция существует реально для другого человека в процессе общения между людьми, а значит, и для самого мыслящего субъекта, только тогда, когда оно выступает в чувственной материальной форме — в виде слов, предложений. Субъект может воспринимать из внешнего мира только то, что может действовать на его органы чувств; мозг человека может вступать во взаимодействие только с явлениями, которые способны вызывать в нем соответствующие раздражения — то есть с материальным, чувственным. Поэтому идеальные образы предметов приобретают в языке свою чувственно-материальную форму, они делают результаты мышления практически доступными, реальными.

Мышление связано также с деятельностью нервной системы человека. К. Маркс отмечал, что в процессе материального производства человек «приводит в движение принадлежащие его телу естественные силы: руки и ноги, голову и пальцы»⁸. То же самое он делает и в процессе духовного производства, приводя в движение свою нервную систему (органы чувств и мозг).

Категории психического и физиологического выражают отношение познания к мозгу, психическое свойство физиологического, мышление — функция человеческого мозга.

Психическое и физиологическое находятся в рамках взаимоотношения свойства и вещи, свойство неотделимо от самой вещи, оно проявляется во взаимодействии одной вещи с другой, психическое есть там, где имеется взаимодействие мозга человека с предметами внешнего мира.

В решении проблемы отношения мышления к мозгу существуют две крайности:

1) изоляция мышления от нервной деятельности человека, превращение его в не зависящую от нее субстанцию;

2) сведение познавательного процесса и всех его составляющих моментов, в том числе и мышления, к высшей нервной деятельности человека.

В первом случае мышление лишается своего материального субстрата и повисает в воздухе, а во втором — оно остается без своего содержания и специфики.

У материи много различных свойств, поскольку формы и виды материи многообразны. Мышление, конечно, качественно отлично от других свойств материи, это специфическое свойство. Между мышлением и другими свойствами материи есть общее (то и другое является свойством материи, принадлежит определенным видам и формам материи). Но в пределах общего они качественно отличаются друг от друга: мышление как свойство материи несводимо к физическим, химическим, биологическим и прочим свойствам материи. Например, органический обмен веществ, наследственность являются свойствами живой материи вообще, мышление качественно отлично как свойство материи от этих ее свойств. Во-первых, это свойство присуще не всякой живой материи, а только такой ее форме, как человеческий мозг, во-вторых, мышление у человека выполняет совершенно иную функцию, чем обмен веществ или наследственность.

Свойства — это проявление особенностей какой-либо формы материи (или ее вида) в отношении к другим явлениям в процессе их взаимодействия. Обмен веществ является особым типом взаимодействия живого белка с внешней средой, в процессе этого взаимодействия проявляется свойство живого белка — его способность самовоспроизводить свой химический состав. Человек вступает во взаимодействие с предметами внешнего мира, в этом взаимодействии проявляются свойства его мозга — мышление, состоящее в способности мозга создавать идеальное, образ, отражать особым образом свойства предметов внешнего мира. Своеобразие, качественная особенность мышления как свойства мозга состоит в его способности воспроизводить внешнюю действительность в образах понятийной формы. Этим мышление как свойство материи отличается от всех других ее свойств.

Вульгарный материализм отождествляет мышление как свойство материи с другими его свойствами, не видит качественного своеобразия мышления. Но он, как всякий материализм, не ошибается в том, что мышление по отношению к мозгу является свойством и ничем иным быть не может. Его ошибка состоит в том, что он неправильно отвечает на вопрос об особенностях этого свойства материи, его коренном отличии от других свойств. По его мнению, мышление как свойство материи ничем принципиально не отличается от других форм взаимодействия от других свойств: процесс мышления и его результат отождествляется с другими формами взаимодействия и их результатами. В действительности же только мозг во взаимодействии с предметами внешнего мира проявляет свойство создавать идеальные образы действительности. Другие формы материи при взаимодействии такого результата не имеют.

Всякое свойство материи является выражением определенной формы движения материи. Особенности форм движения материн, свойством которой является мышление, изучаются целым комплексом наук о мозге; большую роль здесь как раз занимает физиология высшей нервной деятельности.

Диалектический материализм не изучает конкретных закономерностей, специфичных для той или иной формы движения материи, этим занимаются специальные отрасли научного знания. Предметом диалектического материализма являются наиболее общие законы движения, присущие всем формам материи. Поэтому мышление как свойство определенной формы движения материи не является предметом философии,— это предмет других наук. Философия в данном случае ограничивается решением общего вопроса об отношении мышления к мыслящей материи, оставляя все детали выяснения этого отношения, в особенности формы движения материи, свойством которой является мышление, другим наукам.

 

§ 4. Значение так называемого машинного мышления

Понимание роли физиологического в процессе мышления дает возможность правильно определить сущность и значение действий, сходных с мышлением, но принципиально отличных от него. Речь идет о так называемом «машинном мышлении», или о «думающих машинах».

Конечно, термины «машинное мышление», «думающие машины» являются крайне неудачными, способными внести путаницу в рассуждение. Они введены в научный оборот в связи с развитием кибернетики для обозначения действий, происходящих в электронно-вычислительных и других подобных системах. Кибернетика — молодая наука, она не обросла еще в достаточной степени своей терминологией, поэтому вынуждена оперировать терминами, буквальное значение которых не соответствует содержанию кибернетических понятий. То, что выполняет машина, конечно, не является мышлением, и это понимают даже многие зарубежные мыслители, далеко стоящие от марксизма. Мыслить может только человек, точнее человечество.

В данном случае мы ставим вопрос об отношении мышления человека к так называемому «машинному мышлению» не для того, чтобы сравнивать их, показывать их различие и решать вопрос о том, мыслит машина или нет. Такой проблемы для нас не должно возникать, ибо уже из тех определений, которые мы выше дали мышлению, со всей очевидностью следует, что оно — чисто человеческая способность. Многие авторы занимаются опровержением тезиса, выдвигаемого некоторыми кибернетиками о мышлении машины, путем перечисления того, что машина не может делать и что делает наше мышление. Нам кажутся такого рода перечисления просто излишними, ибо машине не свойственно мышление ни в какой, даже самой наипростейшей форме. Машина не может создавать идеальный образ действительности путем абстракций, это функция человеческого мозга и только его, а где нет создания идеального образа действительности путем абстракций, там нет и мышления в самом его наипростейшем виде.

Когда речь идет о «машинном мышлении», то правильной будет постановка вопроса не о том, мыслит машина или нет либо чем мышление машины отличается от мышления человека, а о том, как машина помогает человеку мыслить, как она заменяет человека и его действия в процессе мышления.

Мышление возникает в результате воздействия объекта на субъект — человека. Человек вступает во взаимодействие с объектом не как чисто биологическое существо, а как общественный человек, со всем тем, что образует его новое качество в сравнении с самым высокоорганизованным животным. А сюда, несомненно, входят и его орудия производства, все машины, приборы, с помощью которых он преобразует и познает мир. Электронные счетные машины не составляют в данном случае никакого исключения, они входят в орудия преобразования и познания человеком внешнего мира. Подобно тому как экскаватор помогает человеку рыть землю, телескоп наблюдать за небесными телами, электронно-счетные машины помогают человеку мыслить, облегчают его умственный труд.

Признавая значение нервной деятельности, унаследованной человеком от высших животных, для функционирования мышления, необходимо принимать во внимание по крайней мере два обстоятельства.

Во-первых, естественные органы человека в процессе и результате общественного развития подверглись существенной модификации. Вспомним, что Ф. Энгельс говорил о человеческой руке: «Рука, таким образом, является не только органом труда, она также и продукт его. Только благодаря труду, благодаря приспособлению к все новым операциям, благодаря передаче по наследству достигнутого таким путем особого развития мускулов, связок и, за более долгие промежутки времени, также и костей, и благодаря все новому применению этих переданных по наследству усовершенствований к новым, все более сложным операциям,— только благодаря всему этому человеческая рука достигла той высокой ступени совершенства, на которой она смогла, как бы силой волшебства, вызвать к жизни картины Рафаэля, статуи Торвальдсена, музыку Паганини»⁹.

И это относится не только к руке, но и к человеческой голове, его мозгу, к органам чувств человека, которые также являются продуктом всей истории человечества. Как отмечает Ф. Энгельс, с помощью одной руки человек не создал паровой машины, здесь нужна еще голова, мозг человека, который существенно отличается от мозга его животных предков. Человек рождается уже с человеческими головой, руками и органами чувств.

Во-вторых, под влиянием труда и общественной деятельности вообще не только изменяется природа естественных органов человека, но над ними возникают искусственные надстройки, продолжающие и усиливающие орудия труда человека. С изготовления орудий труда и начинается собственно производственная деятельность. Человек использует механические, физические, химические свойства вещей, «чтобы в соответствии со своей целью применить их как орудия воздействия на другие вещи»¹⁰.

Такие искусственные надстройки, продолжающие и усиливающие естественные органы человеческого тела, воздвигаются непосредственно и над нервной системой человека, его органами чувств и мозгом. В качестве примера, где с наибольшей яркостью и очевидностью выступает использование искусственных орудий непосредственно для духовной деятельности человека, можно указать на электронно-вычислительные машины. Здесь действительно механические и физические свойства вещей, в частности электрические, используются как орудие познания человеком внешнего мира.

Между каменным топором первобытного человека и современной сложной электронно-вычислительной машиной дистанция огромного размера. Но у них есть и нечто общее — то и другое выступает орудием человеческого труда, тут и там человек использует механические и физические свойства вещей как орудие своей деятельности. Но примитивный каменный топор и его свойства усиливали руку человека для воздействия на предметы внешнего мира в процессе физического труда, современная цифровая электронно-вычислительная машина усиливает мозг человека в его познавательной духовной деятельности. Мышление в условиях развитой цивилизации, зрелой науки и техники оснащается орудиями, которые непосредственно помогают человеку мыслить, отражать объект.

При этом совершенно не обязательно, чтобы орудие труда по своей форме и физической природе было подобно тому естественному органу, который оно продолжает и усиливает. Паровоз и самолет ни по физической природе, ни по форме не тождественны ногам человека или лошади. Но по своей функции они подобны им. Только человек с примитивным мышлением искал, где в паровозе запряжена лошадь. Точно так и относительно орудий познавательной деятельности человека. Электронно-вычислительная машина ни по форме, ни по природе вещества, из которого состоит, не напоминает голову человека, его мозг, однако функционально она подобна им. Как топор, сделанный из белковых тел, вряд ли будет рубить лучше стального, так и электронно-вычислительная машина, в которой в качестве ячеек будут нейроны, вряд ли будет иметь функциональные преимущества перед машиной из электронных ламп и полупроводников. Не простое копирование и подражание природе, а создание нового, не существующего в природе, но необходимого для общественной жизни — магистральный путь развития человеческого производства и познания.

Вопрос о месте счетных машин и их отношения к мыслительному процессу был поставлен уже Ф. Энгельсом, который, сравнивая арифмометр с действием рассудка, писал: «Вычисляющий рассудок — счетная машина! — Забавное смешение математических действий, допускающих материальное доказательство, проверку,— так как они основаны на непосредственном материальном созерцании,- хотя и абстрактном,— с такими чисто логическими действиями, которые допускают лишь доказательство путем умозаключения и которым, следовательно, не свойственна положительная достоверность, присущая математическим действиям,— а сколь многие из них оказываются ошибочными!.. Схема = шаблон»¹¹.

Отождествление работы счетной машины с работой человеческого мозга Ф. Энгельс назвал забавным смешением, покоящимся на поверхностной аналогии, на непонимании сущности и особенностей человеческого мышления. Счетная машина, любая, даже самая сложная, построена на основе определенной схемы (шаблона), за пределы которой она не может выйти. В ней вычленяется и машинизируется какой-то логический процесс — схема умозаключений в определенной математической операции. Поэтому богатый и содержательный процесс представлен в машине в обедненном, схематизированном виде. Используя результаты современной математической логики, выделившей из процесса умозаключения простые его схемы, человек механизирует стандартный процесс следования одного суждения из другого. Поэтому машина помогает человеку и заменяет его умственный труд в логическом процессе умозаключений. Почему этот процесс можно в какой-то части машинизировать? Это основано на том, что мышление всегда происходит на какой-то чувственной основе «слов, других чувственных знаков», где идеальное значение связано с материальным. Причем, в процессе мышления мы можем оперировать чувственными знаками по определенным законам, не обращая внимания на их значение. Машина не оперирует с идеальным — образами предметов, она имеет дело только со всевозможными чувственными знаками и оперирует только с их материальным содержанием; результатом действия машины является система определенных знаков. Толкует же результаты этих знаков, связывает их с определенным значением человек в процессе мышления с помощью машины.

Таким образом, в машине не происходит действительно логического процесса следования одного суждения из другого, поскольку этот процесс связан с пониманием значения исходных положений и конечных результатов умозаключения. Машина копирует только часть его, связанную с оперированием мыслями как чувственными знаками по определенным законам, которым можно найти в машине материальный аналог. Машина может в какой-то части подражать, имитировать человеческое мышление, копировать его, и эта возможность используется человеком. Часть функций, ранее выполняемых самим человеком в процессе мышления, передается машине, выполняющей их быстро и точно.

Использование машин в процессе мышления служит еще одним доказательством в пользу общественной природы его. Сама машина опосредствована мышлением и общественной практикой, ибо она является результатом прогресса науки и техники людей; в машине материализуются результаты человеческого мышления. Чем совершеннее само мышление, тем сложнее машина. Будут новые научные теории — возникнут и новые машины, построенные на базе их, которые будут выполнять новые функции, станут еще более тонким средством проникновения человека в тайны природы и самого процесса мышления. Ограничивать прогресс развития машинной техники, имитирующей какую-то часть процесса мышления, значит ставить границы, пределы развития общественной практики человека и его мышления.

Машина является орудием человека и его мышления, она помогает человеку мыслить, освобождает его от ряда операций, которые он производил сам в процессе мышления. Машина — только материальное средство человеческого мышления, и этим положена ее абсолютная граница. Какой бы она ни была совершенной, она не может быть не чем иным, кроме как средством, орудием человеческого мышления. Творить, мыслить всегда будет человек, а машина все в большей мере будет его помощником. Возникнув как результат развития практики и мышления людей, «думающие» машины способствуют развитию мышления, причем машина будет помогать человеку в осуществлении мыслительного процесса в самых различных его проявлениях: и в решении ранее уже разрешенных задач, и в постановке и решении новых проблем.

Машина может помочь человеку и в его творческой деятельности, поскольку последняя тоже подчинена определенным закономерностям, которые познаются и выражаются в определенной форме и, следовательно, их можно воспроизвести в машине. Все, что подчинено определенным закономерностям, познаваемо, выразимо в определенной системе понятий, выступающих на поверхности в виде системы материальных, чувственных знаков, в какой-то степени можно машинизировать. Машина может помочь человеку даже в познании самого процесса мышления. Будучи материальной копией какой-то стороны мышления, машина способствует тому, что человек лучше уясняет себе ту или иную функцию мышления. Так, например, современная практика построения кибернетических машин способствует прогрессу в развитии формальной логики, в частности ее ветви — математической логики. Обнажив, взяв в чистом виде и механизировав процесс следования одного суждения из другого, она привела к более глубокому пониманию этого процесса.

Но что бы ни делала машина, как бы она ни помогала человеку мыслить, какие бы задачи она ни решала, она является не чем иным, как орудием, средством человеческого мышления. Ее прогресс как орудия и средства человеческого мышления безграничен, «думающие» машины будут вторгаться в самые различные сферы духовной деятельности человека, но они останутся только материальным средством этой теоретической деятельности. Человек все большее число функций, выполняемых им в процессе мышления, будет передавать машине, оставив за собой единственную — само мышление как способ отражения действительности путем абстракций. Эту последнюю функцию он будет развивать, используя все средства, в том числе и так называемые «думающие» машины.

 

§ 5. Рациональное и иррациональное, разумное и рассудочное, интуитивное и дискурсивное

Мышление как результат духовной деятельности человека, в результате которой создаются идеи для практического преобразования мира, является рациональным, поскольку в него вложены человеческие цели и потребности в отношении к природной действительности.

Объективная реальность не является воплощением человеческого разума, поэтому мы, исходя из такой, какой она есть, со всеми ее объективными законами и противоречиями создаем свою, очеловеченную природу.

В этом смысле человек вносит в мир свой разум, однако только в виде целесообразного, направленного отражения природы и практического действия, воплощающего разумное, идеи в жизнь. Рациональное и иррациональное — атрибуты человеческой деятельности и прежде всего его мышления, следовательно, их источник кроется в практике, в ее развитии.

В первую очередь остановимся на разумном, рациональном. Оно имеет исторический характер, развивается вместе с человеческой практикой и свидетельствует о степени овладения человеком явлениями объективной реальности, способности человека управлять ее процессами.

Мышление — способ рационального отношения к действительности, поскольку оно создает идеи, практическое осуществление которых является шагом на пути создания мира, наиболее полно удовлетворяющего и соответствующего сущности и потребности человеческого бытия. В данном случае мера разумности наших идей определяется степенью господства над явлениями и процессами объективной реальности.

Рациональное и иррациональное в некотором смысле не отличаются от других парных категорий, таких, как необходимость и случайность, форма и содержание, логическое и историческое, абстрактное и конкретное и т. п. Как известно, ни одна из этих категорий, взятая в отрыве от другой, не выражает никакого реального содержания, поэтому они определяются друг через друга, а точнее в их взаимоотношении схватывается определенная действительность.

Вопрос о рациональном и иррациональном возникает тогда, когда человек сравнивает продукты своей деятельности с общественно-значимыми потребностями и отвечает на вопрос, в какой мере они ведут к реализации его целей. Вне этого отношения бессмысленно говорить, рациональна или нерациональна действительность или мысль.

Рациональное — это познание действительности в формах мышления, выдвигающего идеи, практическое воплощение которых создает новый, потребный человечеству мир вещей. Нерациональное противостоит рациональному как нечто не удовлетворяющее человека, не принявшее целесообразные для человека формы.

Нерациональное как противоположность рациональному существует не только где-то вне человеческой деятельности, а в ней самой как ее момент и продукт. Человечество само создает то, что ему приходится осознавать и переделывать.

Рациональное и нерациональное — моменты единого процесса развития практики и познания человека. Гегель хотел единым мигом покончить с иррациональным, представив его некоторым элементом спекулятивного мышления. Однако так просто с ним разделаться нельзя. Оно преодолевается по мере развития человечества и его мышления. Этот исторический процесс превращения иррационального в рациональное никогда не заканчивается в движении познания и практики. Иррациональный остаток имеется всегда и если одно перестало быть таковым, то обязательно возникло другое иррациональное, человеческая мысль сталкивается с нечто новым, чем еще не овладел наш разум и основывающаяся на нем практика. Поэтому меняется само разумное, а большой разум сталкивается и порождает столь же большую себе противоположность.

Подобно тому как человек стремится овладеть и понять явления и процессы объективной реальности, он то же самое делает и с самим знанием, рассматривая его как некоторый объективный процесс, находящийся вне индивидуального сознания. И здесь, в знании о знании, также имеется и рациональное и иррациональное, отдельные моменты его движения укладываются в созданные рамки и категории мышления, а некоторые до определенного периода являются «иррациональным остатком». Но мысль никогда не останавливается перед ним, как вечной загадкой. Однако всякая разгадка есть не только открытие тайн, но и в действительности порождение новых. Именно в практике и возникающих на ее основе формах мысли иррациональное превращается в рациональное, приобретает необходимые и понятные человеку формы.

Отвергая иррационализм как философскую концепцию, марксизм-ленинизм не отрицает самое существование иррационального как противоположности рациональному, он дает свое толкование его природы и отношения к рациональному. Иррационализм преодолим, но не мертвым рационализмом, а более содержательной и глубокой философской концепцией, ориентирующейся в конечном счете на развивающийся разум и человеческую практику. Но растущий разум должен постигать не самого себя, а свою противоположность, которая реально существует. Разум свою силу показывает в преодолении данности, противостоящей ему как нечто отличное от него. Наша практика и основывающийся на ней разум способны выразить ее в рациональной форме, только не надо ни одну форму разума, ни одно его конкретно-историческое воплощение представлять абсолютным. Здесь опять-таки мы вынуждены признать, что только развитие, в частности практики и, следовательно, человеческого разума выступает путем преодоления иррационального, но такова уже природа развития, что в своих конкретных формах оно всегда относительно.

Само рациональное в мышлении существует в двух формах: рассудочное и разумное.

Разумное — это прежде всего оперирование понятиями и исследование их собственной природы. Разум не просто механически переставляет и группирует понятия, но осознает их содержание и природу и в соответствии с этим осознанием оперирует ими. Отсюда разумное всегда выступает в определенной степени самопознанием. Самопознание, как исследование природы постигающего мышления, является не самоцелью, а средством более успешного познания объективного мира. Чтобы полнее и глубже познать объект, субъект должен понять свои средства и способы познания.

Степень разумного познания человеком, в частности, определяется его способностью проникать в сущность постигающего мышления, исследовать природу самих понятий. Ф. Энгельс отмечал, что эта способность присуща «... только для человека, да и для последнего лишь на сравнительно высокой ступени развития...»¹².

Особенностью разумного познания является его целенаправленность. Разум постигает мир не созерцательно, а творчески активно, он отражает объект в необходимых формах его существования и движения, видит его не только таким, каким он есть, но и каким он может быть в процессе своего развития и под воздействием практической деятельности человека.

Творческая функция разума подчеркивалась и гипертрофировалась идеализмом, который превращал разум в творца действительности. На самом деле человек изменяет мир своим практическим действием, а разум направляет это действие своим целенаправленным и активным отражением объекта. Творчески активное отражение обязательно предполагает синтез, поэтому разум выступает синонимом синтетичности познания, доведенной до самых высот. С его помощью охватывается широкий круг знания и формируются идеи.

Таким образом, разум можно определить как высшую форму теоретического освоения действительности, для которой характерно осознанное оперирование понятиями, исследование их природы, творчески активное, целенаправленное отражение действительности, предполагающее синтез знаний, доходящий до самых высот.

Рассудочное познание также оперирует абстракциями, однако не вникает в их содержание и природу. Для рассудка характерно оперирование абстракциями в пределах заданной схемы или другого какого-либо шаблона. Рассудочная деятельность не имеет своей собственной цели, она исполняет заранее заданную цель, поэтому отражение действительности рассудком носит до некоторой степени мертвый характер. Главная функция рассудка — расчленение и исчисление.

Процесс развития теоретического мышления предполагает взаимосвязь и взаимопереход рассудочной и разумной деятельности. Чтобы выполнить свою основную роль — отразить явления объективного мира и закономерности их движения во всей полноте и глубине, мышление должно быть одновременно и рассудочным и разумным.

Без рассудочной деятельности мысль расплывчата и неопределенна, рассудок придает мышлению системность и строгость. Своим стремлением превратить научную теорию в логически стройную формальную систему он делает результаты работы мысли доступными пониманию и осознанию. Как писал еще Гегель, «рассудок есть вообще существенный момент образования. Образованный человек не удовлетворяется туманным и неопределенным, а схватывает предметы в их четкой определенности; необразованный же, напротив, неуверенно шатается туда и обратно, и часто приходится употреблять немало труда, чтоб договориться с таким человеком — о чем же идет речь, и заставить его неизменно держаться именно этого определенного пункта»¹³.

Рассудок отвергался с порога софистикой, которую пугала его строгость, определенность и системность. Но сама софистика являет собой свидетельство того, что безрассудное мышление является ложным, уводящим науку от объективной истины. Если мысль не приведена в систему, внутри которой можно двигаться по определенным логическим законам, то по существу нет мысли как формы объективно-истинного знания.

Но если оставить мышление только рассудочным, то оно будет догматическим. Рассудок может превращаться в предрассудок, когда истинное положение, абсолютизируясь, не допуская своего развития и перехода к другому, более объективному и конкретному в своем содержании, становится тормозом в движении науки. Для мышления необходимо другое качество — изменять свою систему с тем, чтобы точнее и глубже отражать изучаемый процесс. Одна созданная система разрушается и создается новая. Переход от одной системы знания к другой осуществляется посредством разума, который создает новые идеи, выходящие за пределы прежних систем. Без разума не было бы прогресса, развития научного знания, существовало бы движение только внутри некоторых ранее созданных систем, но они не могли бы возникнуть без него.

Сила разума заключается в его способности выдвигать совершенно новые и, казалось бы, совершенно невероятные идеи, которые коренным образом меняют прежнюю систему знания. Иногда эта способность разума представляется чем-то мистическим и иррациональным, она выходит за пределы рассудка, но отнюдь не должна рассматриваться вообще как недоступное мышлению и непостижимое. Как справедливо писал Гегель: «Все разумное мы, следовательно, должны вместе с тем называть мистическим; но этим мы высказываем лишь то, что оно выходит за пределы рассудка, а отнюдь не то, что оно должно рассматриваться вообще как недоступное мышлению и непостижимое»¹⁴. Разум таинственен и мистичен только в том смысле, что соединяет в единство определения, «которые рассудком признаются истинными лишь в их раздельности и противоположности»¹⁵.

Противопоставление рассудка и разума как рационального иррациональному характерно для некоторых современных неогегельянцев экзистенциалистского толка. Это представление об алогичности разума возникает тогда, когда само логическое замыкается в узкие рамки «формально-логического». Если же понимать под логическим совокупность всех закономерностей движения мышления к новым результатам, носящим характер объективной истины, процесс рождения новых идей и теорий не выходит за пределы разумного, логического, в широком смысле. Объяснить процесс — рождение новых идей разума можно, исходя не из какого-либо ранее созданного формального аппарата мышления, а из общих закономерностей предметного, практического взаимодействия субъекта и объекта.

Различая рассудочную и разумную сторону в теоретическом мышлении человека, необходимо строго отдавать себе отчет об относительности граней между ними. Нет всегда разумного и всегда рассудочного; одно разумно только потому, что другое рассудочно. То, что на данном уровне развития мышления выступает разумным, поскольку оно выходит за пределы известной и формализованной системы знания, станет со временем рассудочным, а все рассудочное когда-то было разумным.

Взаимосвязь рассудка и разума в развитии теоретического мышления выражается также в том, что рассудочное мышление должно необходимо переходить в разумное, завершаться им, а последнее, достигая определенной степени зрелости, становится рассудочным. Переход рассудка в разум осуществляется в различных формах, самой типичной из которых является выход за пределы сложившейся системы знания на основе выдвижения новых идей. Разум переходит в рассудок путем формализации по определенным принципам системы знания, возникшей на основе идей разума. С этим превращением мы сталкиваемся в каждом случае передачи функций человеческого мышления машине. Необходимым условием такой передачи является создание алгоритма, т. е. точного предписания, задающего вычислительный процесс.

Действие на основе алгоритма является рассудочным (для алгоритма характерна определенность со строгим детерминированием: одна стадия вычислительного процесса определяет следующую, процесс расчленяется на отдельные шаги, предписание задается в виде комбинации символов), но сам алгоритм является результатом не только рассудочного, но и разумного мышления. Известно, как долго и упорно наука бьется над созданием отдельных алгоритмов, причем новый алгоритм предполагает новую идею или новый аспект рассмотрения предмета. Например, решение проблемы машинного перевода связано с составлением алгоритма перевода, а это стало возможным в результате возникновения новой научной дисциплины — математической лингвистики, применяющей к анализу языка математические методы.

Создание математической лингвистики означает появление новой системы научного знания, с новыми идеями, отличной от прежней, классической лингвистики.

Теоретическое мышление в нашу эпоху бурно развивается в обоих направлениях: и в разумном, и в рассудочном. В каждой области научного знания мы являемся свидетелями выдвижения новых идей, ломающих старые, сложившиеся системы знания. Наряду с этим происходит процесс формализации знания, доходящий до создания алгоритмов, по которым может решать задачи машина. Высокий разум сочетается с самым совершенным рассудком. Представление о том, что развитие и совершенствование исчисляющего рассудка и передача его функции машине сделают излишним человеческий разум, является одним из заблуждений нашего времени. Наоборот, необходимую предпосылку развития исчисляющего рассудка составляет высокий человеческий разум, без которого невозможно создание новых формальных систем. Совершенствование и развитие рассудка, передача его функций машине освобождают человеческий разум для новых полетов в неведомое и неисследованное. Поэтому ошибочным является стремление ограничить развитие исчисляющего рассудка, поставить ему какие-то пределы, найти такие теоретические построения, которыми он не может овладеть никогда. Ставя, таким образом, пределы исчисляющему рассудку, мы в действительности ограничиваем человеческий разум, развитие которого служит необходимым условием для овладения рассудком все новыми системами теоретического знания.

Таким образом, рассудок и разум являются двумя необходимыми моментами в деятельности теоретического мышления. Их взаимосвязь и взаимопереход в процессе движения мышления создают предпосылки для постижения объективной природы предмета такой, какой она существует в действительности.

Иррационализм, признавая существование иррационального, обосновывает необходимость особых, нерациональных форм его постижения. В качестве таковой и выдвигается интуиция, которая окружается ореолом таинственности, непостижимости.

И это уже была не интуиция разума, как у Декарта, Спинозы, Лейбница, а какая-то деятельность, противоположная мышлению. Интуиция рассматривается формой непосредственного знания, находящего путь к действительности, минуя чувства и разум. Это — форма непосредственного вживания в жизнь.

Означает ли отвержение существования такой формы знания, что интуитивизм не имеет никакой почвы. Как всякая ложная, идеалистическая концепция он спекулирует на некоторых моментах реального процесса познания, в частности творческого мышления. Известно из практики развития науки, что новые идеи, коренным образом меняющие старые представления, часто возникают не в результате строго логической дедукции из предшествующего знания и не как простое обобщение опытных данных. Они являются как бы прерывом непрерывности, скачком в движении мышления. Полное логическое и опытное обоснование им находят потом, когда они уже родились и вошли в ткань науки. Это и создает представление об их интуитивности, независимости от опыта и теоретического мышления. Как пишет известный французский физик Луи де Бройль, «...человеческая наука, по существу рациональная в своих основах и но своим методам, может осуществлять свои наиболее замечательные завоевания лишь путем опасных внезапных скачков ума, когда проявляются способности, освобожденные от тяжелых оков строгого рассуждения, которые называют воображением, интуицией, остроумием»¹⁶.

Как относиться к такого рода явлениям из научного, а также художественного творчества? Отрицать их невозможно, реальность их доказана. Больше того, эти факты не укладываются в метафизическое представление о мышлении как только непрерывном процессе, протекающем в виде формальнологической дедукции, но они не только не противоречат, а, можно сказать, требуются самой материалистической диалектикой, ее логикой и гносеологией.

Да, постигая действительность, мысль делает скачки. «...Жизнь и развитие в природе,— пишет В. И. Ленин,— включают в себя и медленную эволюцию и быстрые скачки, перерывы постепенности»¹⁷. Разве мышление, постигая жизнь и развитие, может быть исключенным из этой диалектики и не включать скачки, перерывы постепенности? «Диалектичен,— пишет В. И. Ленин,— не только переход от материи к сознанию, но и от ощущения к мысли etc.»¹⁸. И можно продолжить от одной мысли, теоретического построения к другому.

Но интуитивизм осмысливает скачки, прерывы постепенности в движении познания как существование особой, мистической интуиции, не связанной с опытом и мышлением. И в этом его фальшь. Материалистическая диалектика исходит из того, что это — скачки в движении самого мышления, в его переходе от опытных данных к теоретическим положениям, от одной теории к другой.

Мышление обязано делать такие скачки в силу своей природы и связи с практическим действием. Знание возникает не только из знания, но и непосредственно из практики, которая толкает его на выход за пределы чувственно данного и строго логически обоснованного.

Эти скачки, поскольку непосредственно не следуют из предшествующих результатов познания, выглядят непосредственным выходом субъекта в объект, вживанием в него. Конечно, анализируя научное или художественное творчество мыслителя, мы можем найти целый ряд причин, толкающих его на такого именно рода мысль, но чаще всего он и сам не осознает пути своего мышления к данному результату.

Для интуитивного мышления характерна свернутость рассуждения, осознание не всего его хода, а отдельного наиболее важного звена, в частности окончательного вывода. Вообще надо сказать, что человек практически полностью никогда не воспроизводит той схемы мышления, которая дается логикой. Реально мы мыслим, например, не полными силлогизмами, а энтимемами. Никто не рассуждает в форме: «Все люди смертны. Сократ — человек, следовательно, он — смертен», а скорее всего это рассуждение принимает вид: «Сократ смертен, ибо он человек».

Несомненно, в интуиции эта свернутость хода логического рассуждения может доходить до того, что человек фиксирует вообще только результат. Но это только один момент интуиции, который не объясняет всей ее сложности.

Таким образом, материалистическая диалектика не отвергает такой формы познания, которая называется интуицией. Однако в противоположность интуитивизму она не выводит ее за пределы разумного мышления, основанного на опыте, а рассматривает в качестве особой формы теоретического мышления, с помощью которого происходит скачок в познании объекта, прерыв непрерывности в движении мышления.

Интуиция является непосредственным знанием, однако только в том отношении, что в момент выдвижения нового положения оно не следует с логической необходимостью из существующего чувственного опыта и теоретических построении.

Подобного рода интуитивные скачки вытекают из органической связи познания с практической деятельностью человека. Потребности практического взаимодействия субъекта с объектом толкают теоретическое мышление на выход за пределы того, что дано в предшествующем опыте познания. Такого рода выходы не направляют познание на путь заблуждения, поскольку имеется в виде практики надежный критерий истинности знаний, позволяющий в конце концов отделить действительные научные открытия, глубоко постигающие реальность, от беспочвенных фантазий, которые уводят мышление от совпадения по содержанию с объектом.

Интуиция действительно требует напряжения всех познавательных способностей человека от воображения до остроумия, в нее вкладывается весь опыт предшествующего общественного и индивидуального развития человека, но это не делает ее загадочной, мистической, она вполне объяснима, если учитывать всю сложность практического и теоретического взаимоотношения конкретного субъекта с объектом.

Таким образом, мышление интуитивно, поскольку внутри себя содержит обязательно такие элементы, которые логически не следуют из других элементов мысли, а возникли в результате непосредственного созерцания, связанного с чувствами (чувственно-интуитивно), или с деятельностью разума (интеллектуально-интуитивно).

В своем развитии мысль стремится освободиться от интуитивных элементов, логически обосновать и вывести их, однако уничтожение интуитивного в одном случае приводит к введению его в другом. Мышление не может функционировать как чисто дискурсивный процесс, хотя оно всегда стремится к логической последовательности, доказательности, разложению мысли на отдельные связанные и вытекающие друг из друга элементы, что и носит название дискурсивности.

Интуитивное и дискурсивное в мышлении — два необходимо составляющих и взаимосвязанных момента. Ломая определения, ранее сложившиеся системы знания, разум неминуемо попадает в другую систему, он сам создает основы для возникновения этой новой системы и ее логики. Теория Эйнштейна вышла за пределы классической физики, но на основе ее идей создана новая теоретическая система, со своей системой доказательства. Геометрия Лобачевского находится вне системы геометрии Евклида, но сама она также строгая система. Разум вообще не против всякой дискурсивности, он только против абсолютизации одной какой-то определенной системы знания. Если же идеи разума не приводят в конце концов к построению системы понятий, то они не имеют научного значения и приобретают действительно мистический смысл. Мистика избегает научной системы, она нагораживает одну идею на другую без научного обоснования. Интуитивность необходимо предполагает опосредование, дискурсивность, связанную с доказательностью одного на основе другого.

 

§ 6. Мышление и опыт: чувственное и рациональное, эмпирическое и теоретическое, абстрактное и конкретное

Мышление возникает и развивается на чувственно-материальной основе. Оно рационально, но внутри себя содержит противоположный, чувственный момент. Единство рационального и иррационального в мышлении выступает прежде всего как взаимосвязь рационального и чувственного. Чувственное иррационально в том смысле, что его результаты не произведены мышлением в форме, которая необходима человеку, а даны нам как нечто, независимое от него. Роза вызывает в наших органах чувств такие ощущения, которые как ощущения не могут быть иными, несмотря ни на какое развитие интеллекта. Она будет вызывать ощущение «красного», хотя мы и будем представлять ее белой. Поэтому ощущения рассматриваются непосредственно достоверными и лежат в фундаменте всех наших знаний.

Чувственное и рациональное не две ступени в познании, а два момента, пронизывающих его во всех формах и на всех этапах развития. Само мышление никогда не может быть лишено чувственности и не только в своем происхождении, но и в форме существования, оно всегда останется системой чувственно-воспринимаемых знаков.

Единство чувственного и рационального в процессе познания означает не следование одного за другим, а непременное участие и того и другого в нашем познании. Даже тогда, когда мы просто наблюдаем явления действительности, мы мыслим, переводим результаты своего наблюдения на язык мыслей. Нельзя представить себе познание человека без языка, ибо язык закрепляет в словах результаты мышления.

Чувства связывают человека с внешним миром. Все наше знание в конечном счете происходит из ощущений и восприятий; других источников, каналов связи с внешним миром человек не имеет.

В этом одном, но очень важном, отношении, можно говорить о временном предшествовании чувственного не только рациональному, а всякому человеческому познанию. Когда решается вопрос не о ступенях развития знания, а о его источнике, не может быть никакого сомнения в том, что чувственное отражение действительности предшествует мышлению как форме человеческого познания, поэтому вопрос о характере наших ощущений имеет существенно важное значение для теории познания вообще, ибо речь идет, как говорит В. И. Ленин, «...о доверии человека к показаниям его органов чувств, вопрос об источнике нашего познания...»¹⁹. Ощущения и восприятия человека лежат в фундаменте всех наших знаний о внешнем мире. Не признавать объективного характера содержания ощущений — значит отрицать возможность познания мира, скатиться к агностицизму.

У человека познание посредством чувств не выступает в чистом виде, хотя по форме оно является мышлением, потому что результаты познания действительности посредством чувств человек выражает в форме суждений (суждения восприятия). Каково бы ни было человеческое познание, оно опосредствовано предшествующей практикой, результатами мышления предшествующих поколений, закрепленными в словах. О чувственном познании как таковом у человека не может быть и речи. Практика человека и его мышление внесли существенное изменение, преобразовали чувственный опыт человека, поэтому познание, на какой бы ступени оно ни находилось, всегда содержит в себе в той или иной степени моменты рациональной обработки данных чувств, и в этом смысле оно всегда является мышлением.

О чувственной и рациональной ступенях познания имеет смысл говорить в генетическом, но не в логическом плане. До человека познание (если вообще этот термин уместен для характеристики отражения в животном мире), осуществлялось посредством чувств, у человека особая ступень познания — рациональная, когда все, в том числе и результаты чувственного отражения действительности, приобретает форму мышления. Если речь идет о логическом развитии научного познания вне зависимости от того, где оно осуществляется, в науке вообще или в голове отдельного мыслителя, тогда его нельзя разделять на две ступени — чувственного познания и рационального. Это историческое разделение выступает в логике как эмпирическое и теоретическое.

В нашей литературе по теории познания иногда отождествляется чувственное с эмпирическим, рациональное с теоретическим, но это неправомерно. И эмпирическое и теоретическое — это уровни в движении мышления. Они отличны друг от друга по тому, как и с какой стороны в них дан объект, каким образом и способом достигнуто основное содержание знания, что служит логической формой его выражения и, наконец, по его практической и научной значимости.

В эмпирическом мышлении объект отражен со стороны его внешних связей и проявлений, доступных живому созерцанию. Логической формой эмпирического является отдельно взятое суждение, констатирующее факт, или их некоторая система, описывающая явление. Практическое применение эмпирического знания ограниченно, а в научном отношении оно является некоторым исходным пунктом в построении теории.

На эмпирическом уровне основное содержание мышления получается непосредственно из опыта, рациональна прежде всего форма знания и понятия, содержащиеся в языке, в котором выражены результаты эмпирического знания.

Теоретическое мышление отражает объект со стороны его внутренних связей и закономерностей движения, постигаемых путем рациональной обработки данных эмпирического знания. Его логической формой является система абстракций, объясняющая объект. Практическое применение теоретического знания почти безгранично, а в научном отношении — построение теории выступает некоторым конечным результатом, завершением процесса познания.

Задача теоретического знания, выражаясь словами К. Маркса, «...заключается в том, чтобы видимое, лишь выступающее в явлении движение свести к действительному внутреннему движению...»²⁰. На данном уровне познание может это сделать, поскольку оно с помощью мышления выходит за пределы данного в опыте, рациональное здесь не просто форма выражения результатов опыта, а основанное на нем средство достижения нового содержания знания, не данного в опыте.

На теоретическом уровне мышление приобретает действительно всеобщий характер и стремится дать истину во всей конкретности и объективности ее содержания. Именно здесь осуществляется процесс, который Ф. Энгельс характеризовал так: «...мы в мыслях поднимаем единичное из единичности в особенность, а из этой последней во всеобщность; ...мы находим и констатируем бесконечное в конечном, вечное — в преходящем»²¹.

В силу своей всеобщности и конкретности теоретическое знание имеет и безграничную сферу практического применения, на основе научных теорий происходит коренная перестройка промышленности и сельскохозяйственного производства, теории ведут человека в бесконечные дали вселенной и т. д.

Эмпирическое и теоретическое — относительно самостоятельные уровни, граница между ними до некоторой степени условна, эмпирическое переходит в теоретическое, а то, что считалось на одном этапе науки теоретическим, на другом, более высоком, становится эмпирически доступным. Однако, выделение двух различных уровней стало возможным только в период зрелого научного мышления, даже для античной науки разделение познания на эмпирическое и теоретическое теряет смысл.

Разделение мышления на эмпирический и теоретический уровни свидетельствует о том, что кантовское деление суждений на априорные и апостериорные возникло не на голом месте, а является своеобразным способом осмысления тех различий, которые реально существуют в нем.

Кант правильно понял, что реальное мышление является единством чувственности и интеллекта в его разумной и рассудочной формах. «...Мысль о предмете вообще,— писал он,— посредством чистого рассудочного понятия может превратиться у нас в знание лишь тогда, когда это понятие относится к предметам чувств»²². Причем одна реальная мысль ближе стоит непосредственно к опыту, а другая отдалена от него настолько, что обнаружение ее связи с ним становится делом весьма затруднительным. Эти мысли сами в свою очередь становятся орудиями обработки и объяснения данных опыта.

Как метафизик Кант вырыл пропасть между этими двумя уровнями мышления, назвав одно опытным, а другое абсолютно независимым от него.

В действительности чистых понятий мышления нет, но существуют такие теоретические построения и формы мысли, которые далеко ушли от опыта и превратились в способ осмысления эмпирических данных. Относительное различие между теоретическим и эмпирическим у Канта превратилось в существование двух абсолютных независимых форм: априорного и апостериорного. В этом состоит один из пороков гносеологических концепций Канта.

Абстрактное и конкретное — это категории материалистической диалектики, выработанные для отражения изменения познавательного образа в отношении как многосторонности охвата в нем предмета, так и глубины проникновения в его сущность. Они выражают закономерности изменения в содержании познания на всем протяжении его развития. Метафизический метод противопоставляет мышление как абстрактное чувственному опыту как конкретному. Отсюда движение познания от чувственного опыта к теоретическому мышлению рассматривается. как потеря конкретности, многосторонности. Если знание конкретно, то оно чувственно, если оно носит теоретический характер, то обречено быть абстрактным, односторонним. На этом противопоставлении конкретного теоретическому мышлению метафизическая гносеология строила и продолжает строить свою теорию понятия, процесса его образования и развития. Переход от представления к понятию оценивался как потеря конкретности и содержательности, ибо этот переход отождествлялся с движением от конкретного к абстрактному.

Если под абстрактным понимать выделение, изоляцию некоторого чувственно доступного свойства предмета, то движение от чувственно-конкретного к абстрактному будет шагом не вперед, а назад, вместо знания многих сторон предмета на том же самом уровне мы постигнем только одну сторону предмета.

Смешение движения познания от эмпирического к теоретическому с переходом от конкретного к абстрактному приводило к извращенному представлению о сущности теоретического мышления, о его способности всесторонне и глубоко отразить предмет. Роль теоретического мышления сводилась к образованию тощих, малосодержательных абстракций, в которых отражены отдельные, изолированные признаки, свойства предмета. Это по существу был чисто эмпирический взгляд на мышление, когда все содержание мышления и его роль в познании сводилась к переводу на язык мыслей отдельных чувственно постигаемых свойств предмета. Эмпирический взгляд на мышление, присущий, в частности, англо-французскому материализму XVII—XVIII вв., силен был в установлении связи, в особенности генетической, между мышлением и чувственным опытом, но он был слишком слаб, а порой просто беспомощен, в истолковании содержания, сущности познавательного образа, полученного в результате теоретического мышления. Несомненным шагом в данном случае была философия Гегеля.

Гегель прежде всего подвергает критическому рассмотрению неверные и поверхностные взгляды на мышление, которые развивались до него и господствовали в современной ему формальной логике. Резкую отповедь он дает тем, кто относится к мышлению с презрением, считая, что истина постигается не мышлением, а какими-то другими путями. С некоторого времени, отмечает Гегель, стало хорошим тоном «говорить всевозможные дурные вещи о понятии, делать его, эту вершину мышления, предметом презрения и, напротив, считать наивысшей вершиной научности и моральности непостижимое и отсутствие постижения»²³.

Это замечание Гегеля в свое время было направлено против иррационализма Ф. Г. Якоби и других, противопоставлявших мышлению в понятиях непосредственное знание, веру, как более надежное и достоверное. Но оно в полной мере сохраняет свое значение в борьбе против современных интуитивистов и позитивистов, поносящих абстрактное мышление и пытающихся заменить его либо интуицией, либо простым протокольным регистрированием фактов.

Пренебрежительное отношение к понятию имело свои некоторые основания. Дело заключается в том, что понятие так узкоэмпирически истолковывалось логиками того периода, что действительно можно было усомниться в его способности постигать сущность вещей. Традиционным было воззрение на понятие как на общее представление, как на нечто мертвое, пустое и абстрактное; процесс же образования понятия сводился к нахождению и выделению любого общего признака у самых различных предметов. «Когда,— пишет Гегель,— говорят о понятии, то обыкновенно нашему умственному взору предносится лишь абстрактная всеобщность, и тогда понятие определяют как общее представление. Говорят, согласно этому, о понятии цвета, растения, животного и т. д. и считают, что эти понятия возникли благодаря тому, что опускается все особенное, отличающее друг от друга различные цвета, растения, животные и т. д., и сохраняется то, что у них есть общего»²⁴. Вполне понятно, что, если роль мышления сводить к выделению любого общего признака в многообразных предметах, то правы будут те, кто объявляет его пустым, бессодержательным, уступающим в познании предмета ощущению, восприятию и представлению, где предмет постигается в многообразии его свойств и связей.

Развивая свои воззрения на мышление, Гегель показывает, что абстракция не пуста, если она разумна. Абстракция является понятием, достигшим в своем развитии определенного уровня. Своим содержанием она имеет какое-то реальное свойство действительности. Абстракция есть разделение чувственно- конкретного, разрознивание его определений. Посредством нее мы схватываем лишь отдельные свойства или моменты. Но образованием отдельных абстракций не завершается развитие мышления. Мышление абстрактно в том смысле, что оно вообще не является эмпирически-конкретным; в своей сущности же мышление целиком конкретно, ибо выражает реальность в ее многообразных свойствах и связях.

Положение о том, что понятие есть совокупность (точнее, даже целокупность) многообразных определений, что оно в своем развитии идет от абстрактного к конкретному, является генеральной идеей гегелевской теории мышления, знаменующей совершенно новый подход к нему. Маркс по достоинству оценил этот подход, дав ему материалистическое толкование. Верно, что научное мышление движется от абстрактного определения к пониманию как «конкретной тотальности» (конкретному как единству многообразности). Но для Гегеля конкретное является результатом деятельности мышления, для марксистской же диалектической логики метод восхождения от абстрактного к конкретному есть лишь способ, при помощи которого мышление усваивает себе конкретное, воспроизводит его духовно, но отнюдь не создает его.

По Гегелю, конкретное понятие порождает самого себя вне созерцания и представления. Гегель вообще недооценивал путь движения от чувственно-конкретного к абстрактному, считая, что это движение не имеет никакого отношения к сущности понятия, к его истинности²⁵. Если описывать историю подхода к понятию, то тогда, говорил он, конечно, надо указывать на восприятия и представления как на начальный пункт нашего движения к понятию. Если же речь идет об истине понятия, то оно истинно и вне движения от созерцания к понятию, истина его лежит в нем самом.

«Конечно,— пишет Гегель,— когда наука уже завершена, готова, тогда идея должна исходить из себя; наука как таковая уже больше не начинает с эмпирически данного. Но для того, чтобы наука получила существование, требуется движение от единичного и особенного к всеобщему, требуется деятельность, представляющая собой реакцию на данный материал эмпирии, чтобы его переработать»²⁶.

В действительности же эмпирия имеет значение не только в процессе образования понятий, но и в их дальнейшем существовании и развитии. Зрелая наука развивается на основе эмпирических данных, поэтому связь рационального момента с чувственным не обрывается после того, как образовано какое- либо понятие. Вне представления и созерцания не может ни образоваться, ни существовать никакое понятие о внешнем мире. Истинность возникает не из самого понятия, а в результате познания реального мира, с которым нас непосредственно связывают чувства.

Материалистическая диалектика рассматривает конкретное и исходным и конечным пунктом познания. На ступени эмпирического образ предмета носит чувственно-конкретный характер, знание является многосторонним, предмет постигается в совокупности своих свойств. Однако конкретность на данной ступени развития познавательного образа носит диффузный характер, различные стороны, свойства и признаки предмета не выступают в своей внутренне необходимой связи. Их единство не обоснованно, а дано чисто эмпирически. Отсюда случайное может быть принято за необходимое, единичное за общее, явление за сущность.

В нашей литературе укрепилось мнение, что чувственно-конкретный образ предмета не содержит в себе общего, необходимого, сущности, в нем отражено только единичное, случайное, являющееся. Такое представление неточно. Чувственноконкретное может содержать и обязательно содержит в себе и общее и единичное, и необходимое и случайное, и сущность и явление. Все зависит от того, как это общее, необходимое, сущность даны в эмпирическом познании, в какой форме они выступают здесь, какой характер носит связь общего и единичного, необходимого и случайного, сущности и явления на данной ступени познания.

Не может быть такого познавательного образа, в котором содержалось бы отражение только единичного, случайного, являющегося или, наоборот, только общего, необходимого, существенного. Если бы живое созерцание не отражало ни в какой форме и ни в какой степени общего, то откуда может взять его мышление, основывающееся на чувственном опыте и не имеющее других путей связи с внешним миром? Представление, что только мышление дает знание общего, является пережитком рационалистического подхода к познанию.

Характерной особенностью чувственно-конкретного знания является отражение предмета во всей его непосредственности. Общее и существенное не отделено, не отдифференцировано от единичного, случайного, связь между общим и единичным не обосновывается в своей необходимости, а выступает как эмпирическое данное. Поэтому К. Маркс и назвал это конкретное диффузным, нерасчлененным. При этом само общее в чувственно-конкретном образе выступает в эмпирической форме, как сходное, одинаковое для ряда предметов; здесь мы еще, по существу, не имеем дела с познанием всеобщей природы предмета. В силу этого чувственно-конкретное — только исходный, но не высший, пункт познания. Познание не может сразу перейти от чувственно-конкретного к конкретному в мышлении. Этот путь, как и все остальные, сложен и противоречив. Чтобы достигнуть подлинной конкретности, познание на время теряет конкретность вообще, оно переходит в свою противоположность — в абстрактное.

Абстрактное знание является односторонним, поэтому переход от чувственно-конкретного, многостороннего знания к абстрактному является в определенном смысле шагом назад, но таким шагом, который необходим для дальнейшего движения познания вперед. Чтобы получить новое конкретное, надо подготовить необходимый материал. Это и делает абстрактное, которое выделяет какую-либо одну сторону предмета в «чистом виде», т. е. в таком, в каком она не существует в действительности. Так, «производство вообще», «материя вообще», «атом вообще» и т. п. являются абстракциями, поскольку в реальной действительности люди сталкиваются не с производством вообще или материей вообще, а с конкретными формами производства, материи и т. п. Но это не означает, что абстракция является фикцией и не связана с реальными, конкретными формами бытия. Рассмотрение абстракций как фикций или словесных знаков, лишенных объективного содержания, характерно для многих школ современной буржуазной философии. Уход в абстракцию — неизбежный путь развития научного знания, современное мышление выступает в виде разнообразных систем абстракций, в которых постигается объективная реальность.

Хотя абстракция отражает предмет не в таком виде, как он существует в действительности, она своим содержанием имеет то, что в действительности существует. Абстракция производства вообще, материи вообще, атома вообще и т. п. отражает то, что имеется в каждой конкретной форме производства, в каждом виде материи, в каждом атоме. Нельзя познать ни одну форму производства, ни один вид материи и т. п. без абстракций о производстве вообще, о материи вообще. Всякое мышление является абстрактным в том смысле, что осуществляется только в абстракциях. Абстрактное мышление, с одной стороны, стоит дальше от изучаемого объекта, ибо оно связано с ним через ощущения, восприятия и представления; но, с другой стороны, оно ближе к нему, ибо постигает сущность, законы движения явлений объективного мира. «Абстракция материи, закона природы, абстракция стоимости и т. д., одним словом, все научные (правильные, серьезные, не вздорные) абстракции, — писал В. И. Ленин,— отражают природу глубже, вернее, полнее»²⁷.

Наука посредством абстракций способна познать то, что недоступно живому созерцанию. Она может познать и доказать необходимость и всеобщность связей явлений природы и общества. Абстракции не заменяют живого созерцания, а продолжают его, являются новой, качественно отличной ступенью в движении знания.

Ни один закон ни в одной науке не может быть открыт без абстрагирующей силы человеческого мышления. С помощью абстракции люди познают глубочайшие процессы природы и общественной жизни. Например, процессы, происходящие внутри ядра атома, не постигаются живым созерцанием, однако человек познает их с помощью абстрактного мышления и использует полученные знания на практике. Эти знания о внутриядерных явлениях выступают в форме математических уравнений, различных теоретических положений, имеющих чрезвычайно общий и отвлеченный характер. Но как раз в этих абстракциях и выражена сущность процессов, происходящих в ядре.

Без абстракции не могут обойтись и общественные науки. К. Маркс в предисловии к первому тому «Капитала» отмечал, что политическая экономия не может в анализе экономических отношений пользоваться микроскопом или химическими реактивами. То и другое в ней заменяется силой абстракции. Сам Маркс дал образцы использования абстракций в исследовании закономерностей капиталистического способа производства.

Марксизму чужд и односторонний, ползучий эмпиризм, пренебрежительно относящийся к абстракциям, и пустое теоретизирование, не связанное с фактами, явлениями действительности. Абстракции тогда хороши, когда они имеют своей задачей вскрыть действительные законы природы и общества, когда они вооружают человека знанием глубинных процессов, недоступных непосредственному, чувственному созерцанию. Если же мышление замыкается в абстракциях, то оно из средства познания действительности превращается в орудие отлета от нее. Только правильное сочетание опытного познания с теоретическим мышлением обеспечивает достижение объективной истины.

Сущность абстрагирования состоит не в том, чтобы только выделить, изолировать чувственно воспринимаемые признаки друг от друга. Например, в чувственно-конкретном образе предмета А содержатся признаки а, б, с, d, е и т. д., которые даны непосредственно эмпирическому созерцанию. Образовать абстракцию — это не значит выделить из содержания этого образа признак а (или в, или с и т. п.), изолировать его от других признаков. Поскольку данный признак имеется и у других предметов, можно образовать класс предметов, обладающих признаками а. Если бы содержание абстракции ограничивалось этим, то абстракции были бы страшно бедны по своему содержанию, не могли бы отражать природу глубже, вернее, полнее.

Истолкование абстрагирования как выделение общего, сходного чувственно воспринимаемого признака предмета характерно для эмпирического подхода к мышлению, когда абстракция рассматривается своеобразной формой чувственного опыта, как то же восприятие или представление, но только с меньшим количеством признаков. Эмпирик боится, как бы абстракция в своем содержании не имела чего-либо большего, другого по сравнению с живым созерцанием, он не рассматривает ее новой, качественно своеобразной формой постижения предмета, в абстракции он видит только одну сторону — она отвлекается от многообразия чувственно воспринимаемых свойств, признаков и берет предмет с какой-то одной стороны.

Но не это главное в абстракции, если мы выделим какой-либо чувственно воспринимаемый признак предмета и будем его мыслить отдельно от других его признаков, то мы получим элементарную абстракцию, которая является обобщением по форме, но не по своему содержанию. В подлинной абстракции но просто изолируется какой-либо чувственно воспринимаемый признак предмета, а за чувственно воспринимаемым обнаруживаются свойства, стороны, признаки, отношения, составляющие сущность предмета. Задача абстракции не отделять чувственно воспринимаемые признаки друг от друга, а с помощью их обнаружить новые стороны в предмете, выражающие сущностные отношения. Например, созданные наукой абстракции о свете своим содержанием имеют не выделение отдельных, доступных эмпирическому созерцанию свойств, а обнаружение таких свойств, которые живому созерцанию вообще недоступны (свет — движение электромагнитных волн, свет имеет двойственную природу — волна и частица и т. п.). Только в таком случае абстракция дает более глубокое знание о предмете, чем чувственно-конкретный образ.

Абстракция имеет не только сильную, но и слабую сторону, действительность в ней упрощается, огрубляется, схематизируется, в абстракциях совершается отлет, отход от предмета. На этой стороне абстракции спекулируют различные формы идеализма, включая интуитивизм. Интуитивист отмечает, что разум связан с абстракцией, в природе которой заложено разложение живой действительности на отдельные мертвые состояния, ее кинематографическое огрубление.

Идеалист абсолютизирует эту особенность абстракции, использует ее для обоснования отрыва мышления от реальной действительности или для принижения роли мышления и замены его какой-либо формой иррационального познания (интуитивизм).

Материалист-диалектик понимает ограниченность абстракции и ее необходимость в познании предмета. В. И. Ленин писал: «Мы не можем представить, выразить, смерить, изобразить движения, не прервав непрерывного, не упростив, угрубив, не разделив, не омертвив живого. Изображение движения мыслью есть всегда огрубление, омертвление,— и не только мыслью, но и ощущением, и не только движения...»²⁸. Но диалектика определяет пути преодоления ограниченности, пути отражения в ней движения таким, каким оно является в действительности.

Образованием отдельных абстракций не заканчивается теоретическое мышление, которое, как и эмпирическое познание, должно дать конкретное знание о предмете, но не чувственное, диффузное конкретное, а новое, более высокое. Отдельные абстракции — средство для достижения этой цели. Метафизическая гносеология знала только одно конкретное — чувственное; конкретное и теоретическое мышление для нее были несовместимыми понятиями. Диалектика устанавливает, что конкретное в мышлении выступает высшей формой конкретного знания. К. Маркс писал: «Конкретное потому конкретно, что оно есть синтез многих определений, следовательно, единство многообразного. В мышлении оно поэтому выступает как процесс синтеза, как результат, а не как исходный пункт, хотя оно представляет собой действительный исходный пункт и, вследствие этого, также исходный пункт созерцания и представления. На первом пути полное представление испаряется до степени абстрактного определения, на втором пути абстрактные определения ведут к воспроизведению конкретного посредством мышления»²⁹

Теоретическое мышление вначале отходит от конкретного (полное представление «испаряется» до абстрактного определения), потом восходит снова к конкретному, именно восходит, а не просто возвращается, ибо создается новое конкретное.

Конкретное в мышлении является самым глубоким и содержательным знанием о явлениях действительности, ибо своим содержанием оно имеет отражение не внешних определенностей предмета в их непосредственной связи, доступной живому созерцанию, а различные существенные стороны, связи, отношения и их внутренне необходимой связи. Отдельные абстракции подняли наше знание от постижения эмпирического общего ко всеобщему, а конкретное в мышлении обосновывает связь единичного со всеобщим, дает не простое единство различных сторон, а тождество противоположностей.

Движение познания от чувственно-конкретного через абстрактное к конкретному, воспроизводящему предмет в совокупности абстракций, есть проявление закона отрицания отрицания. Абстрактное — отрицание чувственно-конкретного. Конкретное в мышлении является отрицанием абстрактного. Но оно является не возвращением к исходному конкретному, а восхождением к новому конкретному. При восхождении от абстрактного к конкретному происходит не просто процесс суммирования, нанизывания абстракций друг на друга, а такой их синтез, который соответствует внутренним связям, отношениям в предмете. Нельзя представлять себе процесс перехода от абстрактного к конкретному следующим образом: вначале возникают отдельные, независимые друг от друга абстракции, которые потом объединяются. В таком случае конкретное было бы механической суммой отдельных абстракций, внутренне не связанных между собой. В действительности же в процессе образования конкретного одна абстракция возникает как логическое продолжение и дополнение другой. Связь между абстракциями определяется связями в предмете, а их объединение в некоторую совокупность, а вернее целостность, происходит на основе идеи, выражающей фундаментальную закономерность в движении предмета.

Классическим образцом восхождения от абстрактного к конкретному является «Капитал» К. Маркса. Но этот процесс совершается не только в политической экономии, а и в  любой другой науке. Движение от чувственно-конкретного через абстрактное к конкретному в мышлении является всеобщим законом развития человеческого познания, занимающим в материалистической диалектике особое место. Он дает возможность раскрыть закономерности развития познавательного образа, его движения от простого к сложному, от низшего к высшему, процесс становления категорий. На основе этого закона строится теория форм мышления, их субординация в процессе достижения истинного знания. Поэтому данный закон выступает в качестве основополагающего принципа диалектической логики, которому подчинены в конечном счете все другие закономерности движения мышления. С материалистическим обоснованием этого принципа связано преодоление узко эмпирического, метафизического подхода к мышлению и выяснению его роли в познании.

Этот узко эмпирический подход характерен для логического позитивизма, сводящего мышление к оперированию по известным правилам чувственными перцепциями. Мысль — это комбинация данных чувств. Но, как еще показал Гегель, образование конкретного в мышлении включает в себя синтетическую деятельность, связанную с объединением многообразных определений в единство на основе содержательных понятий, категорий. В результате мышление порождает теоретические построения, в которых объект отражается творчески направленно.

 

§ 7. Объективная истинность мышления: абсолютное и относительное, теоретическое и практическое

Диалектическая логика имеет своим предметом изучение движения мышления к истине. Поэтому важнейшей для нее является проблема: какое мышление является истинным, как устанавливается истинность мышления.

Долгое время общепризнанным считалось так называемое классическое, или традиционное, определение истины, которое берет начало еще от Аристотеля. Истина, согласно этому определению, есть суждение, соответствующее действительности³⁰. При этом в аристотелевском понимании истины была сильна материалистическая тенденция: «Надо иметь в виду,— писал Аристотель — не потому ты бел, что мы правильно считаем тебя белым, а (наоборот) — потому, что ты бел, мы, утверждающие это, правы»³¹. Недостаточность такого понимания истины состоит в его неопределенности. Ведь по-разному можно толковать понятия «соответствие» и «действительность». В самом деле, и материалисты и идеалисты исходили из этого аристотелевского определения, вкладывая, однако, в понятие «объект» и «действительность» различное содержание.

Марксизм не удовлетворяется абстрактной постановкой вопроса об истине вообще. Марксистское понимание истины включает в себя прежде всего положение о ее объективности. В учении об истине, говорит В. И. Ленин, мы должны в первую очередь ответить на вопрос: «...Существует ли объективная истина, т. е. может ли в человеческих представлениях быть такое содержание, которое не зависит от субъекта, не зависит ни от человека, ни от человечества?»³² Это положение В. И. Ленина обогатило марксистскую теорию познания, оно четко ограничивает материалистическое понимание истины от идеалистического, агностического.

В. И. Ленин разрабатывал вопрос об истине в борьбе против махистского, субъективистского ее понимания. Однако аргументы В. И. Ленина сохраняют полную силу и в борьбе против различных направлений современной буржуазной философии, которые родственны махизму и по существу также отрицают существование объективной истины. Одни современные буржуазные философы считают содержание истинного знания исключительно субъективным, другие выдвигают всевозможные мистические определения истины, рассматривая ее как вечное, вневременное, неизменное и безусловное свойство идеальных объектов.

Истина субъективна в том смысле, что она является человеческим знанием, но она объективна, ибо содержание истинного знания не зависит от человека и человечества. В понятии объективной истины мы опять сталкиваемся с диалектикой субъекта и объекта. Истина — это такое субъективное, которое своим содержанием выходит из сферы субъекта в область объекта. Знание только тогда истинно, когда оно заключает в себе объективное содержание. Поэтому не может быть никакой иной истины, кроме объективной.

Материалистическая диалектика исходит из признания, что объективная истина является процессом движения мышления. «Совпадение мысли с объектом,— пишет В. И. Ленин,— есть процесс: мысль (= человек) не должна представлять себе истину в виде мертвого покоя, в виде простой картины (образа), бледного (тусклого), без стремления, без движения, точно гения, точно число, точно абстрактную мысль»³³.

Особенности истины как процесса выражаются категориями абсолютной и относительной истины. Категории абсолютного и относительного выработаны философией для обозначения некоторых общих сторон процесса всякого движения, они имеют объективное содержание. Абсолютное выражает устойчивое, неизмененное в явлении, а относительное — изменчивое, преходящее. В процессе перехода от одного к другому не все изменяется, нечто остается, сохраняется, причем неизменное в одних условиях изменяется в других. Поэтому само абсолютное относительно, а в относительном проявляется абсолютное. Абсолютно абсолютным является только материя и ее атрибут — движение: какие бы коренные изменения ни происходили в процессе движения материи, она все равно остается движущейся материей, абсолютность всего другого является относительной.

Единство абсолютного и относительного присуще развитию как явлений объективного мира, так и мышления, которое одновременно является и абсолютным и относительным. Абсолютность мышления заключается в объективности его содержания, как бы ни изменялось мышление, оно не может быть не чем иным, кроме отражения объективного мира. Абсолютным в мышлении является все, что в нем объективно, поэтому В. И. Ленин писал: «Быть материалистом значит признавать объективную истину, открываемую нам органами чувств. Признавать объективную, т. е. не зависящую от человека и от человечества истину, значит так или иначе признавать абсолютную истину»³⁴.

Мышление абсолютно, потому что оно движётся по пути объективной истины, и только в этом движении оно обретает свою абсолютность, суверенность. Мышление абсолютно по своему источнику и тенденции, оно в состоянии познать существующий мир, ибо в органах и объектах познания мышлению не поставлены границы. Но если мы будем брать конкретные результаты мышления, то они относительны, изменчивы, отражают действительность неполно, приблизительно. Как говорил Ф. Энгельс, «...суверенность мышления осуществляется в ряде людей, мыслящих чрезвычайно несуверенно»³⁵.

Это противоречие между способностью нашего мышления все познать и невозможностью осуществления этой способности отдельными людьми на определенном этапе движения конкретно выражено в каждом результате мышления, являющемся одновременно и абсолютным и относительным.

Абсолютная и относительная истины — это два необходимых момента одной объективной истины, выражающие разные ступени познания человеком объективного мира. Метафизики не понимали, а многие из них и не хотели понять, диалектики абсолютного и относительного. Для них абсолютное только абсолютно и не связано с относительным, а относительное не ведет к абсолютному. Материалистическая диалектика на основе анализа всей истории развития познания установила, что человеческое знание может стать абсолютным только через относительное. «...Человеческое мышление,— писал В. И. Ленин,— по природе своей способно давать и дает нам абсолютную истину, которая складывается из суммы относительных истин. Каждая ступень в развитии науки прибавляет новые зерна в эту сумму абсолютной истины, но пределы истины каждого научного положения относительны, будучи то раздвигаемы, то суживаемы дальнейшим ростом знания»³⁶.

Абсолютная и относительная истины различаются между собой не по источнику, а по степени точности и полноте отражения объективного мира, они выступают моментами одной истины — объективной, существующей как процесс, движение.

Абсолютная истина складывается из суммы относительных, но это надо понимать не в смысле механического суммирования различных готовых истин. Истина — это процесс мышления, содержанием которого является движение к объективному, абсолютному.

Материалистическая диалектика рассматривает процесс мышления наполненным определенным, независимым от человеческого сознания, содержанием. Мышление движется не в лоне смены чисто субъективных представлений и мнений, а в сфере развития объективного содержания. Относительность человеческого знания является свидетельством его развития, жизненности, способности обогатиться новым объективным содержанием, а не немощи и бессилия овладеть явлениями и процессами внешнего мира. При этом сама относительность относительна, а именно: она только один, но не единственный момент в движении познания. В самом релятивном есть абсолютное, и только через релятивное постигается абсолютное — объективный мир. «Материалистическая диалектика Маркса и Энгельса,— пишет В. И. Ленин,— безусловно включает в себя релятивизм, но не сводится к нему, т. е. признает относительность всех наших знаний не в смысле отрицания объективной истины, а в смысле исторической условности пределов приближения наших знаний к этой истине»³⁷.

Познание как процесс имеет своей основой и объективным содержанием овладение явлениями, закономерностями внешнего мира. Через относительное, отдельные относительные истины постигается абсолютное — полная, законченная объективная истина. Достоверность и надежность человеческого познания, его неопровержимость реально существуют, но не где-то в форме застывшего состояния, отдельно от самого действительного процесса развития мышления, а в самом его движении, в вечном процессе обогащения новым содержанием. Абсолютная истина и неопровержимость вне движения человеческого знания является абстракцией.

Мышление как теоретическая связь субъекта с объектом возникает и развивается на основе их практического взаимодействия, которое характеризуется следующими особенностями:

1) Оно носит материальный характер. Практика — это не логическое, а чувственно-конкретное, материальное отношение. Результаты практического взаимодействия прямо или косвенно доступны эмпирическому созерцанию, поскольку его следствием является изменение объекта, а вместе с тем и самого субъекта.

2) Практика — специфически человеческая форма деятельности, взаимодействия между человеком и явлениями природы. При этом человек выступает не как индивид, а как член общества, человечества.

3) Практическое — целесообразная деятельность человека.

Значение практики в движении мышления многосторонне: она является основой мышления, определяет его цель и выступает критерием истинности. Все эти три стороны практического в его отношении к мышлению тесно связаны между собой.

Мышление вырастает из практических потребностей, для нужд практики. Мышление является целенаправленным процессом. Цели, которые ставит человек в процессе исследования предмета, приобретают объективное значение, связываются с объективным миром только через практику. Практика определяет, что нужно человеку, какую цель он должен преследовать в процессе познания предмета, какая сторона в предмете должна быть изучена в первую очередь. Ставя перед собой определенную цель, вытекающую из практических потребностей, человек выделяет одно в предмете и отвлекается от другого, которое не является существенным. Вот почему Ленин называл практику определителем «связи предмета с тем, что нужно человеку»³⁸. На основе практики субъективная цель человека совпадает с объективным миром.

Практика определяет цели мышления, а последнее в свою очередь играет существенную роль в определении целей практической деятельности. В этом проявляется активность мышления в его отношении к практике. Раз практика является основой и определяет цель познания, раз познание существует и развивается для нужд практической деятельности, то практика закономерно выступает критерием истинности нашего знания. Практика пронизывает весь процесс познания от начала до конца. В теоретико-познавательном отношении преимущество практики перед познанием состоит в том, что она соединяет в себе и достоинство живого созерцания (практика является чувственно-материальной деятельностью человека) и сильные стороны абстрактного мышления (практика тоже имеет всеобщий характер, в ней реализуются понятия). В этом отношении она выше любого познания — и эмпирического и теоретического.

Практическое и теоретическое (мышление) неразрывно связаны между собой, теоретическое находит в практическом свое материальное воплощение. В каждом орудии производства, научном эксперименте воплощена определенная идея, теоретическое построение. Посредством своего материального, практического воплощения происходит процесс проверки объективной истинности содержания мышления.

Мышление связано с практикой и обусловлено ею, однако в своем движении мышление относительно самостоятельно, оно может отходить от практики. Этот отлет мышления от практики может иметь двоякое значение. В одних случаях он может приводить к отрыву мышления от практики, когда оно замыкается внутри самого себя, рассматривает свое движение абсолютно самостоятельным и независимым от объективного мира и практической деятельности. В других случаях некоторый отход мышления от непосредственной практики необходим для более полного и эффективного обслуживания нужд самой практики. Мышление может активно воздействовать на практику только в том случае, если оно связано с объективным миром на основе внутренней логики своего развития, будет приходить к результатам, открывающим широкие перспективы развития практики, заглядывающим далеко вперед.

В нашей литературе обсуждался вопрос, является ли практика ступенью развития познания. Эта проблема заслуживает большого внимания, ее верное истолкование имеет значение для понимания взаимоотношения мышления и практики.

Конечно, нельзя безоговорочно включать практику в познание как одну из ступеней его. Значение практики в познании было бы приниженным, а практическое потеряло бы свою специфику и коренное отличие от теоретического, если бы практика была только ступенью, моментом в движении познания. Практика потому и может быть основой, целью и критерием истинности познания, что она сама не является познанием, а деятельностью, коренным образом отличной от него. Поэтому включать практику в познание, в частности в мышление, является ошибочным. Марксизм не рассматривал практику подчиненным моментом, ступенью познания, он включил практику не в познание, а в теорию познания. А это означает, что марксизм, определяя практику как деятельность, отличную от познания, установил место и роль ее в движении мышления. И поскольку практика выполняет определенную функцию в движении познания, в частности, служит его критерием истинности, только в этом узком значении ее можно рассматривать звеном познания. Но сама практика не является теоретической деятельностью, сводить практику к познанию, значит делать грубую ошибку, подменять материальную, практическую деятельность теоретическим мышлением.

Практика как критерий истины носит диалектический характер. В частности она является одновременно и абсолютной и относительной. Практика как критерий абсолютна, поскольку то, что она подтверждает, является объективной истиной; но она и относительна, ибо «критерий практики никогда не может по самой сути дела подтвердить или опровергнуть полностью какого бы то ни было человеческого представления»³⁹. Развивающаяся практика во всей совокупности своих форм и видов является абсолютно надежным критерием объективности человеческого знания.

 

§ 8. Противоречия в мышлении и их источник

Каким должно быть мышление — противоречивым или непротиворечивым? На этот абстрактно поставленный вопрос одни отвечают, что мышление должно быть во всех случаях и отношениях противоречивым, другие утверждают, что оно не должно быть противоречивым. Абстрактному положению — «наука всегда старается избавиться от противоречий» — иногда противопоставляется другое столь же абстрактное положение — «все противоречия в науке благо: всякий, кто стремится избавиться от противоречий в мышлении, является логиком-метафизиком». Причем характерно: те, кто считают, что мышление должно быть противоречиво, ссылаются на такие противоречия, которые необходимы в процессе постижения мыслью предмета; те же, кто доказывают, что мышление должно быть непротиворечивым, оперируют такими противоречиями, которые действительно недопустимы в научном мышлении.

Что существуют противоречия, недопустимые в мышлении, свидетельствует сама постановка вопроса: не противоречит ли закон недопустимости противоречии в формальной логике закону диалектики о единстве и борьбе противоположностей? Если бы любые противоречия в мышлении рассматривать как должное, у нас не могло бы и возникнуть такой проблемы.

Характер противоречий, недопустимых в мышлении, устанавливается формально-логическим законом непротиворечивости. Содержание последнего определяется предметом формальной логики. Изучая этот предмет, она сформулировала определенные законы, среди которых важное место занимает закон недопустимости противоречия. Этот закон по-разному формулируется, но содержание его можно передать следующим образом: если какое-либо суждение А из системы суждений, образующих умозаключение, мы признали истинным, то но может быть истинным в этой же системе суждение, противоречащее суждению А, т. е. в определенной системе суждений, образующих умозаключение определенной формы, не могут быть одновременно истинными суждение А и противоречащее ему суждение (не-А).

Этот закон не касается конкретного содержания суждений, он не решает вопроса о том, какое из противоречащих суждений является истинным. Умозаключение как форма следования одного суждения из других может существовать и функционировать нормально только при том условии, если не будут признаваться одновременно истинными противоречащие друг другу суждения, входящие в данное умозаключение. Причем закон этот всегда имеет в виду определенное умозаключение и определенное суждение в этом умозаключении. Только в определенной системе суждений, образующих умозаключение, мы не должны допускать противоречащих друг другу суждений.

Противоречия, которые запрещаются законом формальной логики, называются логическими. Хотя сам термин «логическое противоречие» не может считаться безупречным, но за неимением другого мы его будем употреблять только в одном строго определенном значении, т. е. в отношении противоречий в мышлении, недопустимых по закону формальной логики. Некоторые к этот термин вкладывают более широкое значение и называют логическими все противоречия в мышлении. В результате возникают споры из-за неоднозначности терминологии. Если под логическими противоречиями разуметь только те, которые возникают в результате нарушения закона формальной логики, то логических противоречий действительно не должно быть в мышлении. Это отмечал В. И. Ленин, когда говорил, что ««логической противоречивости», — при условии, конечно, правильного логического мышления — не должно быть ни в экономическом ни в политическом анализе»⁴⁰.

Логические противоречия являются субъективными, ибо их содержание не отражает верно объективных противоречии, существующих в движении самого объекта. Они субъективны потому, что не ведут к достижению в мышлении объективно-истинного содержания, выражающего диалектику развития явлений в том виде, в каком она существует вне зависимости от нашего сознания.

Суждение А и противоречащее ему суждение не-А возникают в силу противоречивости самой объективной действительности. Тот факт, что в нашем мышлении на данной стадии его развития существуют одновременно суждения А и не-А, не является аномалией. Суждения, которые образуют логическую противоречивость, отражают различные стороны предмета, разные этапы его развития. Закон формальной логики о недопустимости противоречий в мышлении не отрицает существования противоречащих суждении, теорий в науке, отражающих противоречивые стороны процесса действительности. Этот закон касается только построения умозаключения. В одном умозаключении не могут быть признаны истинными противоречащие друг другу суждения. Это — необходимое условие существования умозаключения как формы.

Предмет содержит противоречивые определения. Мы можем высказать разные суждения о предмете: предмет К обладает признаком а («свет обладает корпускулярной природой»); предмет К обладает признаком б, противоречащим а («свет обладает волновой природой»); предмет К обладает одновременно признаками а и б («свет одновременно и волна и корпускула»). Все эти суждения истинны, первые два фиксируют отдельно взятые свойства света, а третье, более глубокое, отражает тот факт, что свет одновременно является и волной и частицей.

Иногда закон формальной логики о недопустимости противоречия истолковывают в том смысле, что он якобы требует признания истинным какого-либо одного из двух суждений — «либо свет обладает корпускулярной природой», «либо свет обладает волновой природой» — и отрицает истинность суждения: «свет одновременно и частица и волна». В действительности же правильно понятый указанный закон формальной логики не запрещает нам высказать такое суждение, предикат которого составляет мысль о единстве противоречивых свойств предмета.

Этот закон, как и другие законы формальной логики, не касается содержания предиката суждении. Он выполняет важную функцию в построении самого умозаключения как логической формы. Если мы в каком-либо конкретном умозаключении исходим из суждений А («свет обладает одновременно свойствами и частицы и волны»), то в этом умозаключении мы не можем признавать истинным отрицание суждения А, то есть не-А («свет не обладает одновременно свойствами частицы и волны»). Суждения А и не-А несовместимы в одном умозаключении. Закон недопустимости противоречия имеет объективное основание, но он состоит не в том, что в мире вещей и в их отражении в сознании людей нет противоречий. Наоборот, противоречия составляют сущность вещей. Объективное основание этого закона составляют качественная определенность и относительная устойчивость вещей, явлений материального мира. В силу этого каждое суждение в умозаключении строго определенно, выступает в каком-либо одном своем содержании. Совмещение в умозаключении логически противоречащих друг другу суждений нарушает определенность мышления, лишает его возможности правильно отразить объект, и в этом смысле логическая противоречивость субъективна.

Правильно понятый и примененный в своей сфере формально-логический закон недопустимости противоречия не является метафизическим, так же как не являются метафизическими законы механики, физики, химии, биологии и т. д. Но в истории философии он нередко служил основой метафизического взгляда на мир, поскольку рассматривался как универсальный закон философского метода. Закон недопустимости противоречия связывался с отрицанием противоречий в объективном мире и в мышлении. Диалектика так же совместима с правильно сформулированными и примененными в своей сфере законами формальной логики, как она совместима с законами других частных наук (физики, химии, биологии и т. д.).

Мышление должно отражать предмет таким, каким он является в действительности. Это положение марксистской теории познания как само собою разумеющееся включает в себя требование логической непротиворечивости мышления. Логическая противоречивость недопустима потому, что ее наличие исключает возможность достижения объективно-истинного знания. Но нельзя представлять дело так, что из логической непротиворечивости следует требование марксистской теории познания об объективности и конкретности знания. Нельзя принципы Диалектики подчинять принципам формальной логики, ибо принципы диалектики более содержательны и более глубоки: они включают в качестве одной из сторон то, что предъявляют к знанию принципы формальной логики.

Формально-логическая последовательность мысли ни в каком смысле не может считаться пороком. Другое дело, что с ее помощью нельзя решить реальных противоречий, которые возникают в процессе постижения мыслью предмета. Поскольку формальная логика отвлекается от развития, она не может ответить на вопрос о том, как происходит движение мысли на пути постижения сущности предмета. Это не ее сфера и не ее предмет. Но логически последовательным, логически непротиворечивым должно быть всякое мышление. Порок Джемса Милля в решении проблемы стоимости состоит не в том, что он стремился к формально-логической последовательности в мышлении. В противном случае можно было бы подумать, что путем нарушения законов формальной логики он мог бы решить проблему стоимости. Конечно, в процессе построения теории мы должны быть логически последовательными, но логическая непротиворечивость не решает вопроса о соответствии теории предмету, а это главный вопрос в построении теории. К. Маркс в «Теориях прибавочной стоимости» критикует Джемса Милля за то, что он в построении теории стремился только к формально-логической последовательности, не решая проблемы, каким образом выразить реальные противоречия реального объекта в понятиях, чтобы теория соответствовала предмету и истории его развития⁴¹.

Мы отметили, что законы формальной логики нельзя превращать в философский метод познания, в метод построения научной теории о предмете, ибо они не ставят и не решают главного вопроса: как развивается наше мышление на пути постижения сущности явлений, их реальных противоречий. Но значит ли это, что указанные выше законы лишены всякого методологического значения? Закон формальной логики о недопустимости противоречия, поскольку он истинен, имеет методологическое значение в построении любой научной теории. Известно, что логическая непротиворечивость — обязательный критерий всякой научной теории. Конечно, логическая непротиворечивость — это необходимое, но далеко не достаточное свойство научной теории. Теория может быть логически непротиворечивой, но не истинной. Однако не может быть истинной такая научная теория, которая логически противоречива, т. е. построенная на основе игнорирования логического закона недопустимости противоречия. Порочен не сам критерий логической непротиворечивости, а его абсолютизация, превращение его в единственно возможный критерий знания.

Конечно, формальная логика не может решить вопроса о соответствии теории предмету; она располагает только такими средствами, законами, которые служат для определения логической непротиворечивости теории. Но кроме формальной логики существует диалектика, являющаяся методом достижения истинного знания о мире. Она определяет критерии, позволяющие решать главный вопрос построения научной теории о ее соответствии объективному миру. Методологическое значение закона недопустимости противоречия состоит в том, что, обнаружив логическую противоречивость, мыслящий субъект стремится вскрыть ее источник и устранить. Причем это устранение может проходить различными путями: или путем уточнения мысли, или путем замены логически противоречивого умозаключения другим, лишенным этого дефекта.

Обнаружение логической противоречивости ведет к поискам новых, более совершенных решений, поэтому устранение логических противоречий движет мышление вперед. Логическая противоречивость постоянно возникает в процессе мышления и устраняется. Нельзя сказать, что если люди изучат формальную логику, то мышление будет совершенно свободным от логических противоречий. Видимо, корни ее лежат в более глубокой сфере, чем просто незнание законов формальной логики. Само развитие научной теории приводит к возникновению логической противоречивости. Но какова бы ни была причина ее возникновения, она должна быть устранена. Всякий раз, когда возникает логическая противоречивость, прогресс знания связан с ее устранением. Никогда задачей научного познания не будет достижение и увековечивание логически противоречивого знания.

Логическая противоречивость не является единственной формой противоречия в мышлении. В мышлении существуют противоречия, имеющие более глубокий источник, коренящийся в самой природе мышления. Поскольку мышление отражает объективный мир, свойства и закономерности его явлений, противоречия объективного мира находят свое выражение в мышлении. Причем противоречия составляют не только содержание, но и форму самого мышления. Отсюда необходимость анализа форм мышления со стороны выявления их диалектики.

Изучение противоречий в мышлении, отражающих объективные противоречия, составляет основное содержание диалектической логики. Когда мы говорим, что в умозаключении, как логической форме, не должно быть логической противоречивости, здесь имеем в виду только одну форму противоречии — противоречия, возникающие в результате нарушения соответствующего закона формальной логики.

Как мышление в своих формах может отразить противоречия явлений объективного мира, если эти формы сами не будут содержать внутри себя противоречия?

Мышление должно избегать субъективных противоречии, логической противоречивости именно для того, чтобы верно отразить объективные противоречия. Наука должна стремиться не к устранению всяких противоречии, а только таких, которые тормозят движение мышления к объективной истине. Содержание мышления должно отражать объективный мир во всей его подлинной диалектической противоречивости. Внутренние противоречия форм мышления — важнейшее условие существования последних.

Нельзя считать правильной ту точку зрения, что формы мышления регулируются только формально-логическими законами. Без анализа внутренних противоречий форм мышления, их диалектики невозможно понять условий их возникновения, существования. Только диалектика может объяснить «всестороннюю, универсальную гибкость понятий, доходящую до тождества противоположностей» (Ленин), а без понимания этой диалектики понятий нельзя вскрыть сущность мышления, стремящегося отразить богатство материального процесса, его единство и многообразие. Марксизм признает формальную логику с ее принципом недопустимости логической противоречивости. Но коренным положением марксизма является признание всеобщности противоречий и необходимости отражения объективных противоречий и мышлении. Признание объективности противоречий отнюдь не ведет к допущению логической противоречивости мышления, ибо логические противоречия не являются отражением объективных противоречий действительности.

Конечно, в мышлении есть такие противоречия, которые необходимо устранять, часть противоречии возникает из-за терминологических неточностей. Но было бы неправильным считать все противоречия аномалией процесса мышления. Противоречия лежат в природе мышления, устранить противоречия из мышления — значит ликвидировать саму мысль, лишить ее способности отражать объективный мир. Но мышление — это живой процесс освоения человеком объективной реальности. Последняя противоречива и многообразна. Иногда дело представляется так, что противоречия в мышлении это просто отражения противоречии в объекте.

Если мысль отражает объект и верна, то в ней нет никаких противоречий, которые были бы источником движения мышления. Когда мы утверждаем, что роза — растение, соединяем в мысли единичной с общим, то в самом суждении как мысли еще никакого противоречия нет. Мысль верно охватывает реальность.

Противоречия в мышлении, строго говоря, возникают не просто в результате отражения противоречий объективной реальности, а в силу неспособности субъекта сразу и в полной мере охватить в мысли объект во всем его многообразии, со всеми противоречиями.

Мышление разрешает противоречия между субъектом и объектом в теоретической форме, создавая образ нового объекта, определяя пути движения к нему. Его эффективность в разрешении противоречий между субъектом и объектом зависит от того, насколько оно в своем содержании объективно, как полно, глубоко и точно отражает объект со всеми его тенденциями развития.

Но мышление не только способствует разрешению противоречий между субъектом и объектом. Оно само есть выражение этого противоречия, будучи и субъективным и объективным. Субъективность мышления в свою очередь противоречива и играет двоякую роль в его развитии. С одной стороны, наличие субъективного в содержании мышления свидетельствует о его иллюзорности, односторонности, неполноте. В этом смысле каждый шаг в движении мышления является устранением субъективного в содержании мышления. Но это очищение происходит посредством самого же субъективного активного вмешательства субъекта, выдвижения им новых теоретических построений, требующих доказательства, проверки. Одно субъективное уничтожается посредством внесения другого, а в целом это выступает как движение мышления в целях достижения объективности своего содержания.

Субъект, стремясь сделать свое мышление объективным по содержанию, впадает в противоречия и не потому, что он стремится их надумать, нагородить словесных ухищрений, высказать хаотический ряд суждений, отрицающих друг друга. Представлять дело так, а некоторые так и делают, значит заниматься вымыслами о ходе движения мышления. Противоречия, в том числе и так называемые логические, возникают совершенно естественно в ходе постижения субъектом объекта. Сам процесс этот очень сложен, объект противоречив, он включает в себя взаимоисключающие стороны, свойства, отношения. Мышление фиксирует эти стороны, отношения в своей субъективной форме. Сложность состоит в том, что эти объективные противоречия мышление должно отразить в субъективно непротиворечивой форме. А это сделать очень трудно, субъект при этом впадает в противоречия, не свойственные самому объекту. В логические противоречия, недопустимые с точки зрения формальной логики, впадают часто даже сами специалисты в области этой науки, которые хорошо отдают себе отчет о недопустимости этих противоречий. Это лишний раз свидетельствует о том, что логические противоречия не являются просто недоразумением, случайностью, они закономерно возникают как результат и своеобразная, неразвитая форма выражения противоречий между субъектом и объектом.

Причем, нет никакого строгого и абсолютного критерия, который бы тут же устанавливал характер противоречий в мышлении. С какими противоречиями мы имеем дело в теоретическом построении — это решается путем анализа самой теории и ее противоречий, в ходе развития теории. Например, когда в физике была установлена двойственная корпускулярно-волновая природа вещества, то прошло довольно значительное время, прежде чем наука установила, что это противоречие выражает объективную природу самого вещества, а не является результатом самопротиворечий субъекта, его неспособности постичь объект таким, каким он является независимо от нашего мышления. В последующем целая серия экспериментов (Девиссон и Джермер открыли дифракцию электронов на кристаллах и т. д.), многие теоретические рассуждения (в частности Гейзенберг создал математический аппарат, позволяющий точно предсказывать вероятность наблюдаемых событий) доказали, что данное противоречие в теории отражает противоречия самого объекта.

Обнаружение противоречий в мышлении, в теории, в частности, способствует развитию мышления, независимо от того, какова природа этих противоречий. Если мы имеем дело с противоречиями, возникающими в результате неспособности субъекта отразить объективные противоречия в субъективно непротиворечивой форме, то обнаружение этих противоречий и последующее устранение их двигает наше мышление вперед в достижении объективности содержания. Эти противоречия выступают не только в форме двух противоречивых суждений, которые несовместимы в рамках данной теории, но в подобные противоречия могут вступать две различных теории (чаще всего в гипотетической форме), по-разному объясняющие один и тот же процесс. Наличие этих двух диаметрально-противоположных теорий, объясняющих один и тот же процесс, свидетельствует о неспособности в настоящее время субъекта постичь природу в субъективно непротиворечивой форме. Каждая из этих теорий может быть логически не противоречива и в этом смысле безупречна, не она несовместима с другой. Субъект сталкивает эти две противоположные теории, обнаруживает противоречия между ними, анализирует их и в процессе этого анализа устанавливает уязвимые места в каждой из них. Устраняя противоречия между двумя теориями, он создает новую теорию, которая точнее и полнее отражает объект. Таким образом через разрешения противоречий мышление движется по пути объективной истины.

Так, например, было в истории науки с классическими волновой и корпускулярной теориями света в физике. Эти две теории долгое время соперничали, они противоречили друг другу. Анализ каждой из них и их сопоставление поставили вопрос о преодолении ограниченностей этих теорий, создании новых — сначала электромагнитной, а потом квантовой теории, в которой природа света со всей ее противоречивостью отражена полнее и глубже.

В процессе анализа какой-либо научной теории можно установить, что противоречивые суждения выражают объективные противоречия, эти суждения совместимы в одной теории, поскольку отражаемые в них свойства, стороны совместимы и в одном объекте, их единство в теории отражает единство противоположных свойств в объекте. Установление этих противоречий в теории также движет наше познание вперед, но не путем их устранения, а посредством развития. Мало фиксировать противоречия в объекте, надо попять их природу, объяснить. Причем их дальнейшее познание приводит к тому, что за ними мышление откроет другие противоречия, лежащие в фундаменте самого объекта. Конечно, эти более глубокие противоречия человек постигает не сразу, не гладко, он может при этом впасть во внутренние логические противоречия, его теория первоначально может быть логически противоречивой или он создаст две взаимоисключающие теории (гипотезы), противоречия между которыми будут устранены созданием новой, более совершенной теории.

Мышление впадает в противоречия при попытках новую действительность охватить в прежних понятиях. Когда физики столкнулись с новой областью — с явлениями, происходящими внутри атома, — они попытались объяснить неизвестное через известное и использовать понятия, которые оказались пригодными в уже исследованных областях, то есть применить понятия классической физики при изучении внутриатомных процессов. Понятия классической физики носили механический характер. Одним из основных понятий ньютоновской механики было понятие отдельного предмета, покоящегося или движущегося, мысленно оторванного от остальной вселенной, остающегося при возможных изменениях индивидуальным и стабильным. И вот, когда физики попытались с помощью этих понятий объяснить явления, окружающие атомное ядро, или, по выражению Ланжевена, спустились в первый подвальный этаж и встретились с электронами, дающими начало явлению испускания и поглощения светового излучения, они обнаружили невозможность объяснения этих явлений с помощью старых понятий. Так возникли новые понятия.

Ученые не сразу и не без боли расстаются со старыми понятиями, многие физики с большим трудом расстались с механистическими понятиями о физических явлениях, с большим трудом покончили с привычным понятием отдельного предмета и думали, что без этого понятия, вырывавшего явления из их универсальной связи, нельзя построить никакого объяснения физических явлений. «Механицизм,— писал академик С. И. Вавилов,— воспитывается в нас ежедневным опытом, простейшими предметами и явлениями, и требуется большая сосредоточенность и внутренняя борьба с вкоренившимися привычками, чтобы спокойно рассмотреть и обдумать раскрывающиеся перед нами факты и согласиться, что мы не сделали ошибки, что перед нами действительная природа во всей ее диалектической сложности и подвижности»⁴².

Вследствие того, что происходит развитие понятий, отмирание старых и возникновение новых, в человеческих понятиях существуют расхождения. Эти расхождения нельзя рассматривать как субъективную путаницу в понятиях, как нарушение законов формальной логики. Критерием, дающим возможность отличить диалектические, объективные противоречия в мышлении от субъективных, не отражающих противоречия в предметах, является практика. Только, на основе практической деятельности человек устанавливает характер противоречий в мышлении, устраняет одни, не ведущие мышление к достижению объективной истины, и удерживает и развивает другие, в которых выражена объективная диалектика.

Таким образом, все противоречия в мышлении возникают из противоречия между субъектом и объектом. Целью развития мышления является достижение подлинной объективности его содержания. Мышление должно отразить объект со всеми его внутренними противоречиями. Это достигается не сразу. Возникают теории, противоречия в которых неверно отражаются объективные противоречия. Наука в ходе своего развития устраняет эти противоречия, достигая таких теоретических построений, которые не вносят субъективных противоречий в объект.

Так называемые логические противоречия возникают не в стороне, а в ходе разрешения противоречий между субъектом и объектом. Поскольку они мешают мышлению в своем содержании совпасть с объектом, их надо устранять. Но, поскольку процесс совпадения содержания мышления с объектом очень сложен, субъект не сразу постигает объективные противоречия такими, какими они существуют независимо от мышления, может впадать в противоречия, неадекватные самому объекту, постольку логические противоречия вполне закономерны в движении мышления к объективной истине, их обнаружение, анализ и преодоление — необходимое условие развития мышления, момент в разрешении противоречий между субъектом и объектом.

Примечания:

¹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 247.

² В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 194.

³ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 184.

⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3, стр. 24.

⁵ Там же, стр. 30.

⁶ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 23, стр. 21.

⁷ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3, стр. 29.

⁸ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 23, стр. 188.

⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 488.

¹⁰ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинский, т. 23, стр. 190.

¹¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 631.

¹² К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 538.

¹³ Гегель. Сочинения, т. I, стр. 133.

¹⁴ Там же, стр. 142.

¹⁵ Там же, стр. 141.

¹⁶ Луи де Бройль. По тропам науки. М., 1962, стр. 295.

¹⁷ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 20, стр. 66.

¹⁸ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 256

¹⁹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 131

²⁰ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 25, ч 1, стр. 343.

²¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20 стр. 548.

²² И. Кант. Сочинения, т 3, стр. 201.

²³ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 12.

²⁴ Гегель. Сочинения, т. I, стр. 268.

²⁵ См. Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 19.

²⁶ Гегель. Сочинения, т. XI. М.— Л.. 1935, стр. 220.

²⁷ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 252

²⁸ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 233.

²⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 12, стр. 727.

³⁰ «И что касается прежде всего истины или лжи,— пишет Аристотель,— то истина есть соприкосновение ... а незнание есть отсутствие такого соприкосновения» (Аристотель. «Метафизика», М.— Л., 1934, стр. 162). Заблуждением Аристотель считает такое мнение, которое «противоположно действительным обстоятельствам».

³¹ Аристотель. Метафизика, стр. 162.

³² В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 123

³³ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 176-177

³⁴ В. И. Ленин Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 134—135.

³⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 87.

³⁶ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 137

³⁷ Там же, стр. 139.

³⁸ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 42, стр. 290

³⁹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 145-146

⁴⁰ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 30, стр. 91

⁴¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 26, ч III, стр. 81-82.

⁴² С. И. Вавилов. Ленин и философские проблемы современной физики.— Сб. статей «Великая сила идей ленинизма». М., 1950, стр. 183.

V ГЛАВА

ДИАЛЕКТИКА ФОРМ МЫШЛЕНИЯ

 

§ 1. Историческое и логическое. Понятие о форме мышления

Изучение закономерностей движения мышления к объективной истине с необходимостью приводит к постановке проблемы соотношения исторического и логического.

Под историческим разумеется процесс изменения предмета, этапы его возникновения и развития. Историческое выступает предметом мышления, а отражение исторического — его содержанием. Мышление имеет своей задачей воспроизведение реального исторического процесса во всей его объективности, сложности и противоречивости. Логическое — способ, посредством которого мышление реализует эту задачу, оно является отражением исторического в теоретической форме, т. е. воспроизведением сущности предмета и истории его развития в системе абстракций. Историческое является по отношению к логическому первичным, логика отражает основные вехи истории.

Мышление не должно просто фотографировать реальный исторический процесс со всеми его случайностями, зигзагами и отклонениями. Мысль не должна слепо следовать повсюду за движением объекта. Поэтому логическое — это историческое, освобожденное от его нарушающих случайностей. «С чего начинает история,— пишет Ф. Энгельс,— с того же должен начинаться и ход мыслей, и его дальнейшее движение будет представлять собой не что иное, как отражение исторического процесса в абстрактной и теоретически последовательной форме; отражение исправленное, но исправленное соответственно законам, которые дает сам действительный исторический процесс, причем каждый момент может рассматриваться в той точке его развития, где процесс достигает полной зрелости, своей классической формы»¹.

Логическое является отражением исторического посредством абстракций, при этом главное внимание обращается на сохранение основной нити действительного исторического процесса. Логика движения мысли в качестве одной из основных своих закономерностей имеет восхождение от простого к сложному, от низшего к высшему, и это движение мысли выражает закономерность развития явлений объективного мира. Логика дает форму развития в чистом виде, которая буквально, таким образом, не осуществляется ни в одном историческом процессе. Однако логическая форма развития отражает любой исторический процесс, и поэтому она необходима для его понимания.

Исследователь любой области науки постоянно сталкивается с проблемой, как надо подойти к изучению предмета, с чего начать воспроизведение его истории в мышлении. Чтобы вскрыть сущность предмета, необходимо воспроизвести реальный исторический процесс его развития, но последнее возможно только в том случае, если нам известна сущность предмета. Например, познание сущности государства предполагает знание истории его возникновения и развития, но к изучению истории государства нужно подойти с определенным знанием его сущности как общественного явления, иначе за государство можно принять родоплеменную организацию первобытнообщинного строя.

Материалистическая диалектика на основе единства исторического и логического разрывает этот круг, определяет начало познания и дальнейший его путь движения. Исследователь должен начать изучение предмета с конца, с самой зрелой формы, где его существенные стороны достаточно развиты и не затушеваны случайностями, не имеющими прямого отношения к ним. На основе изучения высшей, зрелой стадии развития предмета даются первоначальные определения его сущности. Эти определения носят абстрактный характер, они недостаточно глубоки, но необходимы как нить в исследовании исторического процесса развития предмета, они выступают исходным моментом в его изучении, поскольку в какой-то степени отражают процесс становления и развития рассматриваемого объекта.

Высшая ступень развития предмета содержит в себе в своеобразной, как говорят в снятой, форме предшествующие ступени, подобно тому как высшая форма движения материн включает в себя все низшие. А это означает, что воспроизведение в мышлении сущности какого-либо явления одновременно является вскрытием его истории, теория какого-либо предмета не может не быть одновременно его историей. Поэтому первоначальные определения предмета, логика его выражающих понятий служит исходным моментом в изучении процесса формирования и развития данного предмета. Например, исследуя буржуазные производственные отношения, К. Маркс устанавливает логическую последовательность в изменении форм стоимости: простая — развернутая — всеобщая — денежная. Это движение форм стоимости соответствует логическому ходу мысли от простого к сложному, от неразвитого к развитому, но оно одновременно отражает реальный процесс изменения форм стоимости, который имел место в действительной истории.

Однако, хотя теория предмета выступает одновременно его историей, воспроизведение в мышлении сущности и содержания какого-либо явления не делает излишним изучение истории этого явления, наоборот, чтобы в познании предмета подняться на более высшую ступень, необходимо обратиться к исследованию его истории. Причем, поскольку этому исследованию предшествовала выработка первоначальных понятий, выражающих сущность данного предмета, постижение мыслью истории предмета не будет носить эмпирического характера. Логическое выступает средством познания исторического, дает принцип для его всестороннего изучения. Когда в основу изложения истории предмета кладется знание сущности, то становятся понятными, объяснимыми все исторические подробности, случайности и отклонения, которые, не затемняя необходимости, находят свое место в ее проявлении и дополнении. История предмета выступает в нашем мышлении живой, полнокровной.

Изучение истории развития предмета со своей стороны создает необходимые предпосылки для более глубокого понимания его сущности, поэтому, обогатившись знанием истории предмета, надо снова возвратиться к определению его сущности, исправить, дополнить и развить ее выражающие понятия. Таким образом, теория предмета дает ключ для изучения его истории, а исследование истории обогащает историю, исправляет, дополняет и развивает ее. Мышление движется как бы по кругу от теории (или логики) к истории, от нее снова к теории (логике) ; причем, в соответствии с законом отрицания отрицания происходит не просто возвращение к исходным определениям, а создание новых понятий, возникших на основе глубокого и детального изучения истории предмета. Более развитая теорпя дает возможность по-иному снопа посмотреть на историю, обнаружить в ней такие стороны и моменты, которые не могли быть вскрыты в предшествующем изучении. А более богатое знание истории приведет к более развитой теории, и таким образом на основе взаимосвязи исторического и логического происходит углубление нашего знания в сущность предмета и его историю.

Проблема взаимосвязи исторического и логического имеет много сторон, она не ограничивается взаимоотношением теории предмета и его истории. Логическое отражает не только историю самого предмета, но также и историю познания его. Поэтому единство логического и исторического — необходимая предпосылка для понимания процесса движения мышления, создания научной теории. На основе знания диалектики исторического и логического решается проблема соотношения развития индивидуального и общественного мышления; в своем индивидуальном интеллектуальном развитии человек повторяет в сокращенном виде всю историю человеческого мышления. Единство логического и исторического является необходимой методологической предпосылкой в решении вопроса о взаимоотношении познания структуры предмета к истории его развития, в нем реализует себя историзм и структурализм в их неразрывном единстве.

Материалистически понятое единство логического и исторического помогает решать проблему построения науки, ее внутренней структуры, системы ее категорий. Оно является исходным в определении самого понятия формы мышления.

Отражение логическим исторического, воспроизведения сущности предмета, истории его формирования и развития осуществляется в многообразных формах движения мышления. Коротко форму мышления или логическую форму можно определить как способ отражения действительности посредством абстракций. Всякая логическая форма является звеном в движении мышления к объективной истине, в ней выражены результаты мышления. В процессе вечного и бесконечного приближения мышления к объекту завязываются отдельные узлы, в которых отражены результаты познания объекта. Формы мышления являются такими своеобразными узлами, где результаты абстрагирующей мысли человека определенным образом организованы, связаны, выражают достигнутый уровень познания и пути его дальнейшего движения вперед.

Формы мышления отличаются друг от друга не тем, что в одних отражаются одни объекты (или одно в них), а в других — другие объекты (или другое в них). Различие между ними лежит в иной плоскости: один и тог же объект (или одно и то же в нем) в различных формах отражается различным способом, с различной целью, отсюда каждая форма выполняет свою функцию в движении мышления к объективной истине. Главное в понимании той или иной формы мышления — определить ее место в осуществлении логического процесса воспроизведения мышлением предмета.

Познавательная функция логической формы основывается на ее объективном содержании, на том, что в ней отражена определенным способом объективная реальность. Вне этого объективного содержания не может быть речи о гносеологической функции форм мышления.

Объективное содержание формы мышления, его элементы строго определенным способом связаны, организованы, образуют структуру, которая составляет формальное содержание логической формы. На поверхности, с внешней стороны, логическая форма и выступает как структура мысли, форма взаимосвязи ее составляющих элементов. Однако структура формы мышления не исчерпывает всего ее содержания, она составляет только один подчиненный момент, исследование форм мышления не может ограничиться выявлением формального содержания. Задача логики в изучении форм мышления значительно шире и глубже — определить место данной логической формы в достижении мышлением объективно-истинного содержания, в воспроизведении конкретного во всей конкретности, и в этой связи приобретает значение как один из моментов изучение структуры, связи элементов в ней.

Термины «форма мышления» и «логическая форма» часто употребляются в одном и том же значении. В этом есть некоторый смысл, поскольку не логических форм мысли нет. Но, возможно, чтобы исключить терминологическую путаницу, которая иногда имеет место, под логической формой разуметь не форму мышлений вообще, а только структуру, образованную по правилам формальной логики из знаков искусственного формализованного языка.

В силу этого современная формальная логика не анализирует форм мышления как таковых, она не имеет дела с понятиями, суждениями, умозаключениями, гипотезами и т. п., она изучает логические формы как связи элементов искусственного формализованного языка, их структуру, способы образования. Поэтому она выдвигает свои понятия — высказывание, класс, предикат, импликация, конъюнкция, дизъюнкция и т. п. Этот понятийный аппарат описывает логические формы. Собственно формы мышления как способы постижения объективной реальности в мысли являются объектом диалектической логики, которая, включая опыт всей предшествующей логики, дает им толкования в соответствии с принципами диалектики, ее понимания мышления как движения к объективной истине.

 

§ 2. Взаимосвязь форм мышления

Изучая формы мышления, их структуру и гносеологическую функцию, логика давно в качестве основных выделила следующие формы: понятие, суждение, умозаключение. Выявление их отличий друг от друга, места в движении мышления к истине привлекало внимание исследователей на протяжении всей истории логики. При этом одна форма мышления нередко противопоставлялась другой, изолировалась от нее, считалась первоначальной, главной. Долгое время в логике считалось, что понятие предшествует суждению и умозаключению. Суждение есть связь понятий, а умозаключение возникает в результате суммирования, соединения суждений. Такой взгляд особенно импонировал рационалистам, исходившим из признания существования готового познания до опыта и независимо от него в форме наиболее простых и важных понятий, составляющих основу всего нашего знания — всех суждений и умозаключений.

Против взгляда на понятия как на исходный пункт познания, первичную форму мышления выступил Кант, который ошибку прежней логики видел в том, что в ней «об отчетливых и законченных понятиях трактуется раньше, чем о суждениях и умозаключениях». По мнению Канта, понятия возникают только в результате суждений и умозаключений. Отчетливое понятие возникает в результате суждений, а законченное — умозаключений: «В самом деле,— пишет Кант,— для отчетливого понятия требуется, чтобы я нечто ясно осознал как признак некоторой вещи, а это и есть суждение»². При этом Кант рассматривает суждение не как уже сформулировавшееся отчетливое понятие, а как тот акт, через посредство которого формируется понятие. Законченное понятие возможно только через умозаключение, ибо умозаключение является суждением через опосредованный признак (средний термин).

Эту мысль Канта на взаимоотношение форм мышления развивали многие немецкие логики, в том числе и А. Гренделенбург, который также считал суждение первичной формой мысли, предшествующей и понятию и умозаключению³. Для многих представителен немецкой логики стало характерным признание суждения за основу всех форм мышления, поэтому их трактаты по логике начинаются, как правило, с учения о суждении. В этом имеется определенный смысл, хотя такое понимание нередко связывалось с идеалистической трактовкой сущности форм мышления, с представлением, что в процессе суждения создается предмет действительности.

Проблему взаимоотношения форм мышления ставил и пытался решать Гегель, различавший понятия, суждения и умозаключения по характеру связи всеобщего, единичного и особенного в них. В понятии эти моменты не расчленены, а даны как нечто целое, в суждении они разделяются, понятия расщепляются на свои составные части, единичное и всеобщее выступают как субъект и предикат, соединенные связкой. В умозаключении восстанавливается единство единичного и всеобщего: «Понятие как таковое держит свои моменты снятыми в единстве; в суждении это единство ость нечто внутреннее или, что то же самое, нечто внешнее, и моменты, хотя и соотнесены, но положены как самостоятельные крайние термины. В умозаключении определения понятия так же самостоятельны, как и крайние термины суждения, а вместе с тем положено и их определенное единство.

Умозаключение есть, таким образом, полностью положенное понятие»⁴.

Развитие суждения приводит к умозаключению, которое не просто полагает, а обосновывает связь единичного и всеобщего. Умозаключение выступает как единство понятия и суждения.

Мысль Гегеля о том, что умозаключение находится в нераздельной связи с суждением и понятием, что все формы мышления предполагают друг друга и переходят из одной в другую, правильна, но она искажается объективно-идеалистической основой гегелевской логики. Вся цель развития мышления от понятий к умозаключению через суждение состоит в том, чтобы понятие на иной основе возвратилось к себе и, обогатившись определениями, из сферы субъективного перешло в объективное. В форме разделительного умозаключения понятие реализуется в объект. При этом развитие форм мышления у Гегеля происходит только в одном направлении от понятия через суждение к умозаключению; само собой понятно, что абсолютизация этой схемы искусственна и не отражает действительной связи и переходов различных форм мышления в реальном, конкретном процессе познания.

Правильные мысли в решении данного вопроса имеются у К. Д. Ушинского, который рассматривал суждение как то же понятие, но еще в процессе своего образования: «Суждение,— пишет К. Д. Ушинский,— есть не более, как то же понятие, но еще в процессе своего образования. Окончательное суждение превращается в понятие. Из понятия и особенного представления, или и:) двух и более понятий может опять выйти суждение; но, оконченное, оно опять превратится в понятие и выразится одним словом: например, у этого животного раздвоенные копыта, на лбу у пего рога; оно отрыгает жвачку, и т. д. Все эти суждения, слившись вместе, образуют одно понятие животного двукопытного и жвачного. Мы можем разложить каждое понятие на составляющие его суждения, каждое суждение опять на понятия, понятия опять на суждения и т. д.»⁵

Мы не можем сказать, что в этом высказывании Ушинского содержится исчерпывающее решение вопроса о взаимоотношении суждения и понятия, но некоторые пути к правильному решению проблемы взаимоотношения форм мышления здесь намечаются. Правильна основная мысль К. Д. Ушинского — понятие и суждение, а можно добавить и умозаключение, неразрывно связаны между собой и в процессе развития познания переходят друг в друга, причем не только суждение переходит в понятие, но и понятие — в суждение.

Действительно, суждение и умозаключение играют огромную роль в образовании понятий. Для того чтобы найти в явлениях всеобщее, отражаемое в понятии, нужно охватить предмет со всех сторон, высказать целый ряд суждений об отдельных сторонах предмета. Существенное в явлении нельзя определить без целой системы умозаключений. Огромная роль в образовании понятий принадлежит анализу, как движению от конкретного, данного в чувствах, к абстрактному, и синтезу, как движению от абстрактного к новому конкретному, являющемуся совокупностью абстрактных определений. Аналитический процесс немыслим без индукции и дедукции. Образовавшееся понятие содержит в себе в своеобразном виде все те суждения и умозаключения, которые имели место в процессе образования понятия. Понятие — это узел, синтез самых различных мыслей, итог длительного процесса познания.

С другой стороны, умозаключение нельзя представить себе без понятий и суждений, равно как и суждение без понятий и умозаключений. Умозаключение состоит из системы суждений, а высказывание всякого суждения предполагает понятие. Так, суждение «Государство есть орудие угнетения одного класса другим» немыслимо без понятий «класса», «угнетения», «орудия» и т. д.

Таким образом, для образования умозаключения, для получения нового знания через посредство умозаключения исходят из уже образовавшихся суждений и понятий. Полученное суждение или понятие в результате умозаключения служит отправным пунктом для образования новых умозаключений, ведущих к новому знанию.

Но, чтобы решить вопрос об отношении понятия, суждения и умозаключения между собой, недостаточно указать на их единство, взаимную связь и переходы друг в друга. Необходимо вскрыть еще специфику каждого из них, отличие их друг от друга.

В логике установился взгляд, что понятие отличается от суждения тем, что оно не истинно и не ложно, ибо оно ничего не утверждает и не отрицает. Такой взгляд снимает вопрос о познавательной ценности понятий, которые превращаются в бессодержательные формы. Этот взгляд приписывают Аристотелю, в действительности же Аристотель говорил не о понятиях как формах мышления, а о терминах как средствах выражения мысли. В его логике нет сопоставления суждения и понятия, а имеется сравнение двух форм высказывания, речения. Одно, когда термины находятся в предикативной связи, и другое, где эта связь отсутствует. Аристотель не отделял формы мышления от форм высказывания. Последующая логика перенесла аристотелевскую характеристику высказываний на формы мышления. То, что Аристотель говорил о терминах, без всяких оговорок, было перенесено на понятия и их содержание.

Странным было бы, если понятие как отражение сущности не имело бы никакого отношения к истинности. Если бы понятие не было формой истинного знания, то развитие познания от суждения к понятию было бы движением назад от содержательного знания к пустым бессодержательным формам, какими рисуются понятия. Неверно также усматривать различие между умозаключением и суждением в том, что форма умозаключения не истинна и не ложна, а правильна или неправильна. Правильность формы умозаключения упирается в истинность того суждения, которое составляет обосновывающее знание.

Действительное отличие различных форм мышления друг от друга состоит в специфичности отражения в них объективной реальности. В форме суждения мы отражаем не только общие и существенные стороны предмета, а любые. Так, например, суждения «Золото имеет желтый цвет», «Золото тяжелее воды», «Золото — химический элемент», «Золото — металл» и т. д. отражают различные признаки золота, стоящие ближе или дальше от сущности самого предмета. Для суждения совершенно не обязательно, чтобы предикат его был отражением всеобщего в предмете. Но как только развитие суждения достигает такого пункта, когда содержанием предиката его является отражение общего и существенного, суждение становится понятием. Поэтому умозаключение из понятия отличается от умозаключения из суждения, которое не стало еще понятием.

Когда говорят об умозаключении из понятий, то при этом имеют в виду, что одной из посылок является понятие, развернутое в суждение. У этого суждения предикат — мысль не просто о каком-либо признаке предмета, а признаке существенном и специфичном для него. Поэтому суждение, получаемое в результате развертывания понятия, является выделяющим, а как известно, наличие выделяющего суждения меняет условия умозаключения: можно умозаключать из двух утвердительных суждений во 2-ой фигуре силлогизма. Когда же в умозаключении обычное суждение, а не понятие, эти формы при достоверных посылках не приводят к достоверным заключениям.

Ввиду того, что понятие является отражением общего и существенного в явлении, оно более устойчиво, постоянно по сравнению с суждением, которое отражает всякие свойства, связи и отношения, даже случайные, внешние. Понятие должно ответить на вопрос, что это за предмет и в чем его сущность, а суждение отвечает на вопрос, что вообще присуще предмету, какие стороны, свойства, признаки оно имеет.

Когда говорим о понятии как постижении всеобщего, существенного и необходимого в предмете, то само собою разумеется, что само достижение этой всеобщности рассматривается как исторический процесс. Одно является всеобщим по отношению к другому, которое выступает уже пройденным этапом познания.

Понятия, суждения и умозаключения различны по своей функции в движении мышления. Суждение служит для строгой фиксации определенного результата в движении мышления, понятие подводит итог предшествующего познания предмета путем свертывания многочисленных суждений в одно целое. В этом смысле понятие выступает как своеобразное сокращение суждений с сохранением всего существенного в их содержании, закрепляя уже достигнутое, оно служит ступенькой в дальнейшем движении мышления.

Умозаключение является формой движения мышления от одних суждений и понятий к другим, оно выражает процесс получения новых результатов в мышлении. Умозаключение выражает движение, переход мысли от одних суждений и понятий к другим, от одного содержания знания к другому на основании третьего.

Различие между суждениями, понятиями и умозаключениями в способах выражения истинного знания обусловливает также различие связи единичного и всеобщего в них, на что правильно обратил внимание Гегель.

В суждении отчетливо выражена связь общего и единичного, субъекта с предикатом. В понятии основное внимание фиксируется на всеобщем, которое и выделяется, единичное же затушевывается.

В умозаключении мы раскрываем, показываем, как, почему, на каком основании данное единичное связано с этим всеобщим, что составляет то особенное, через посредство которого установлена связь единичного с всеобщим: связь единичного (золота) с всеобщим (химическим элементом) через особенное (металл). Поэтому только в умозаключении особенное очевидно, в суждении же оно скрыто за связкой «есть», а в понятии не только особенное, но и единичное стерто, ибо все внимание фиксируется на содержании понятия, на общем и существенном, обнаруженном в предмете, а не на самих предметах, которым присуще это общее. В понятии стирается то, через посредство чего доходят до познания сущности предмета.

Выделение какой-либо одной формы мышления в качестве первичной и самой главной не является верным стремлением, ибо не существует никакой строгой исторической последовательности в их возникновении. Зрелое человеческое мышление с самого начала выступало в ныне существующих формах: суждениях, понятиях и умозаключениях. Если нет одной из них, то мышление не может нормально функционировать, так как процесс мышления обязательно включает в себя: 1) выделение, фиксацию свойств, признаков предмета (суждения), 2) подытоживание предшествующего знания, свертывание суждений в понятия; 3) формы перехода от одного ранее достигнутого знания к другому.

Может ли состояться процесс мышления, если исключить один из этих моментов? По-видимому, нет. Поэтому представление, что раньше существовало мышление в понятиях (или суждениях), а потом человечество перешло к мышлению со всеми формами (суждениями, понятиями и умозаключениями), на наш взгляд, ошибочно. В историческом развитии форм мышления можно выделить два этапа: 1) мышление, не расчлененное на отдельные формы; 2) зрелое мышление, в котором произошло выделение различных форм, выполняющих свои специфические функции в движении к истине. В дальнейшем шел процесс эволюции, развития форм мышления, их усложнения, появления новых модификаций.

Дифференциация мышления на отдельные формы означает одновременно более четкое его отделение от других способов познавательной деятельности людей. Мышление, в котором нет выделения форм, еще не определило само себя, не отделилось и от трудовой деятельности и от познания посредством чувств.

Данные языкознания и психологии подтверждают положение, что мышление первоначально не было расчленено на специфические формы. Так, например, согласно А. А. Потебне и другим лингвистам, первичной формой речи было не предложение, состоящее из отдельных слов, а «первообразное слово-предложение»⁶.

Для логики в построении теории форм мышления принципиальное значение приобретает определение формы, служащей основной клеточкой мышления. Диалектика учит, что начать исследование необходимо с самого простого, массовидного, чаще всего встречающегося, причем такого простого, которое в зачаточной форме содержит в себе все богатство и характерные особенности сложного, развитого. Таков общий метод научного исследования, его необходимо применить и к изучению форм мышления.

Однако надо иметь не только ту форму мышления, которую можно сделать исходной в объяснении всех других, но еще и ту, где они все стягиваются как к своей цели. Такой зрелой формой современного научного мышления является теория. Наука выступает как система теорий, относящихся к предмету, изучаемому данной наукой. Поэтому задачей диалектики в исследовании форм мышления является обнаружение закономерностей возникновения, построения и развития научных теорий. Все другие формы мышления должны быть рассмотрены как моменты в построении и развитии научной теории. Здесь проявляется принципиальное отличие в подходе к формам мышления со стороны формальной логики и диалектики. Современная формальная логика в качестве предмета своего исследования берет не научную теорию, а логическое исчисление, в котором заданы правила оперирования знаками, все другое она рассматривает как сродство образования, функционирования и объяснения логического исчисления, которое само выступает в различных формах.

Диалектика смотрит на все формы мышления с более широкого горизонта — с позиции закономерностей построения и развития теорий, с помощью которых наука достигает объективной, конкретной истины. В таком случае само логическое исчисление выступает только в качестве одного подчиненного момента в создании и развитии научной теории. Определить основную клеточку мышления — значит найти основную ячейку в построении и развитии научной теории. Такую функцию выполняет суждение, являющееся самой простейшей и общей формой мысли.

Процесс мышления начинается там и тогда, где и когда происходит выделение отдельных признаков, свойств предметов, явлений материального мира, образование, хотя бы элементарных, абстракций. Суждение — простейшая и важнейшая форма абстракции, составляющая одновременно отличительную черту всего процесса мышления. Любая абстракция содержит суждение, которое есть везде: и в понятиях, и в умозаключениях, и в теориях и т. д. Всякое знание, если оно реально существует для другого человека, имеет форму суждения или системы суждений. Даже простой пересказ результатов живого, чувственного созерцания выступает в форме суждения. Мысль человека уже на первоначальной ступени его развития, выражавшаяся в слове-предложении, включила в себя в качестве обязательного момента суждение. Нет мысли, если нет акта предикации, выражением которого является суждение.

Научная теория — система, совокупность суждений, объединенных единым началом. В суждении и его противоречии заложены все характерные особенности научной теории. Оценивая теорию, мы прежде всего ставим вопрос о ее истинности или ложности, т. е. об ее отношении к отображаемому предмету. Из всех форм (суждения, понятия и умозаключения) эта особенность мысли (соотнесенность с объектом) лучше всего прослеживается на примере суждения, в умозаключении и понятии она стерта. В умозаключении на первый план выдвигается правильность (соответствие одного суждения другим), в понятии она имеет место, поскольку всякое понятие является суждением, принимает в определении его форму.

Все формы мышления необходимо рассматривать в их отношении к суждению как элементарной ячейке мышления, с одной стороны, и к теории, как зрелой форме мышления, своеобразной цели его движения, с другой. Все формы, будучи ступенями в развитии суждения, являются одновременно моментами в построении и развитии научной теории. Так, понятие является суждением, предикат которого — мысль о всеобщем в явлении. Понятия необходимы в движении нашего мышления к научной теории, ибо в них концентрируется знание об отдельных существенных сторонах предмета.

Теория, как синтетическое знание этого предмета, невозможна без понятий.

Умозаключение является формой опосредования суждений, способом достижения нового знания из ранее установленных суждений. С помощью умозаключений происходит процесс перехода от одних суждений к другим. В построении и развитии теории умозаключение обосновывает входящие в нее суждения и понятия, служит путем движения, перехода от одной теории к другой, более совершенной.

Проблема взаимоотношения форм мышления и определения основной клеточки его ставится в книге М. Н. Алексеева «Диалектика форм мышления», который, несомненно, прав в том отношении, что каждая форма мышления предполагает другие формы и «служит для них предпосылкой»⁷. Но в концепции М. Н. Алексеева вызывают возражения следующие места. Во-первых, утверждение, что «понятие исторически предшествовало суждению»⁸, которое автор считает наиболее вероятной гипотезой. В обосновании этого утверждения автор исходит из того, «что понятие есть нечто более простое, чем суждение»⁹, оно не фиксирует своей формой раздвоенность признаков, как это имеет место в суждении.

Прежде всего следует категорически отвергнуть мысль, что на какой-либо ступени развития человеческого мышления существовали понятия, но не было суждении и умозаключений. Подобное предположение снимает все верные рассуждения М. Н. Алексеева, что формы мышления не могут существовать друг без друга, существование одной предполагает другие. Представим себе на минуту, что человек первоначально мыслил только в понятиях, но не имел суждений и умозаключений. Возникает вопрос, как он образовал эти понятия без суждений и умозаключений и зачем они ему нужны, если на основе их он не может судить и умозаключать?

Совсем не выдерживает критики аргументация, приведенная М. Н. Алексеевым в защиту концепции, что понятие исторически предшествует суждению. В суждении признаки разделены, а в понятии они соединены, поэтому, заключает он, понятие предшествует суждению. Но почему соединение выступает первичной, а не вторичной формой, ведь вполне возможно, что суждение как расщепление признаков возникает из представления, где они соединены, а понятие является более высшим синтезом их, оно соединяет то, что в суждении разъединено. Например, В. Вундт так и представлял себе дело, когда писал: «Такие фразы, как «небо сине», «солнце светит», возникли, конечно, не благодаря тому, что сперва раздельные понятия неба и его синевы, солнца и его пламенного зноя были собраны вместе и связаны внешним образом, а напротив того, непосредственное созерцание синего неба, светящего солнца возбудило впервые разлагающую силу мышления, которая и разлагает теперь то, что было связано воедино в воззрении, на два понятия, относимые друг к другу»¹⁰.

Суждение может расчленять и представление и понятие, в свою очередь понятие — соединять на новой основе то, что разделено суждением. Но это не является аргументом для утверждения, что какая-то форма мысли исторически первична.

Заслуживают большего внимания мысли М. Н. Алексеева об основной клеточке мышления. Такой ячейкой он считает понятие: «Оно,— пишет М. Н. Алексеев,— наиболее общее среди всех других форм мышления; свойства понятия — объем и содержание, модусы и т. п. можно найти и в суждении — в его субъекте и предикате, и в умозаключении — в его меньшем, среднем и большем терминах. Понятие — наиболее абстрактная, непосредственная и безусловная форма мышления. Будучи всеобщим для мышления, понятие вместе с тем есть нечто наиболее простое и неразвитое среди форм мышления»¹¹.

Определение понятия как основной клеточки мышления здесь не доказывается, а просто декларируется. Например, автор утверждает, что понятие — наиболее абстрактная, непосредственная и безусловная форма мышления. Но это надо доказать, хотя бы путем сравнения его с суждением. Если обратиться к фактам, то увидим, что первоначальные абстракции, самые простые, носят форму суждения, ибо для любой абстракции характерно отнесение выделяемого свойства или признака к какому-либо предмету.

Абстракция возникает первоначально как мысль о свойстве или признаке предмета.

Не имеет никакого существенного значения для определения основной клеточки мышления то обстоятельство, что моменты понятия: объем и содержание можно найти и в суждении, в его субъекте и предикате. Это еще само по себе ничего не доказывает, можно утверждать наоборот: уже в суждении, в его субъекте и предикате заложены характерные особенности понятия (объем и содержание), поэтому суждение должно выступать как клеточка мышления.

Трудно согласиться с утверждением М. Н. Алексеева, что понятие — наиболее простая и неразвитая форма мышления. Чтобы представление стало понятием, его надо по крайней мере разложить на составные части и перевести результаты этого анализа на язык мыслей, что означает высказать ряд суждений. Понятие синтезирует эти суждения в новое единство, отличное от того, какое имело место в представлении. Поэтому, будучи синтетической формой мышления, понятие сложнее, даже по своей структуре, предшествующих ему форм суждения и умозаключения.

Понятие не может быть самой простой и неразвитой формой мышления хотя бы потому, что оно всегда выступает как сокращение суждений. Поэтому даже самому простому понятию предшествуют кроме чувственного опыта некоторые суждения и умозаключения.

Главный недостаток концепции М. Н. Алексеева в определении основной клеточки мышления состоит в том, что за зрелую, высшую форму он принимает умозаключение, а не научную теорию. Его подход к решению данной проблемы, по существу, ничем не отличается от традиционного, основывающегося на аналитическом методе: умозаключение берется как целое и сложное и расчленяется на суждения, а последние на элементарные ячейки — понятия, точнее термины. Но такой взгляд ограничен задачами понимания формальной структуры вывода, да еще на том уровне, который характерен даже не для современной, а традиционной формальной логики.

Диалектика имеет задачу — вскрыть роль форм мышления в процессе развития мышления по пути достижения глубокого, объективно-истинного знания о внешнем мире. Отсюда у нее иной подход к формам мышления, к определению основной клеточки и его зрелой, высшей формы. Для диалектики главное — не разложить целое на части и тем самым выявить кирпичи, из которых слагается это целое, а показать, из каких элементов и каким образом возникает и развивается это целое, какую роль эти элементы играют в его образовании и развитии. Поэтому для диалектики основной клеточкой мышления является не термин (или понятие), а суждение, зрелой же формой — не умозаключение, а научная теория.

 

§ 3. Суждение — основная клеточка мышления.

Движение форм суждения

Аристотель один из первых подробно глубоко проанализировал суждение как форму мышления и во многом определил дальнейшие логические изыскания в этой области. Но его теория суждения, хотя и содержит много верного, материалистического, ограниченна. Суть учения Аристотеля о суждении можно свести к следующим положениям: 1) истина или ложь имеются только там, где есть утверждение или отрицание; 2) утверждение или отрицание чего-либо о чем-либо есть суждение; 3) только относительно суждения правомерно ставить вопрос об истинности или ложности; 4) не всякое высказывание содержит в себе суждение: вопрос, просьба — что-то значат, но не являются ни истинными, ни ложными, а потому не заключают в себе суждения; 5) суждение истинно, если в нем соединено то, что соединено в действительности, и разъединено то, что разъединено в ней; суждение ложно, если оно соединяет то, что в действительности разъединено, и разъединяет то, что соединено в ней.

При анализе форм мышления Аристотель прежде всего отличал формы, являющиеся сочетанием некоторых мыслимых содержаний, от значения слов без их соединения. А среди форм мысли, являющихся сочетанием мыслимых содержаний, он выделял формы, в которых отсутствуют отношения к действительности (козел — олень), и формы, где обязательно мыслится бытие или небытие сочетаемого. Наиболее важной в познавательном отношении признает он последнюю форму, содержащую две модификации: 1) форма мысли, в которой отношение к действительности не выступает в виде утверждения или отрицания, а следовательно, не является ни истиной, ни ложью (вопрос, молитва и т. д.); 2) мысль как непосредственное утверждение или отрицание, являющаяся необходимо либо истинной, либо ложной¹².

Только последнюю форму мысли Аристотель называл суждением. В класс суждения он включал лишь ограниченный круг мыслей. По содержанию суждение — законченная мысль о присущности или неприсущности чего-либо чему-либо, а по своей логической функции — посылка или заключение в силлогизме. Формой суждения является соединение имени с глаголом (подлежащего со сказуемым).

Логики-идеалисты выхолостили материалистическую суть учения Аристотеля о суждении — мысль о том, что суждение носит предметный характер, а истинность или ложность его определяется соответствием с действительностью. Некоторые представители зарубежной логики подвергают критике и саму форму аристотелевского понимания суждения, которая связана и пропитана его онтологией (по их выражению — метафизикой, а вернее сказать — материализмом).

Аристотелевское понимание сущности суждения, несмотря на содержащуюся в нем здоровую материалистическую основу, в настоящее время не может удовлетворить нас, оно недостаточно. Аристотель создавал учение о суждении для потребностей силлогистики, а поэтому ограничился только такими мыслями, которые могут служить посылкой для умозаключения.

Особенностью аристотелевской концепции суждения является метафизическое понимание истины. Для него истина нечто застывшее, раз навсегда данное. Он резко разграничивал между собой утверждение и отрицание. Утверждение — только утверждение, а отрицание — только отрицание. Резкое отделение их от вопросов и побуждений не создавало возможностей для глубокого понимания взаимосвязи и особенностей различных форм мысли.

В логике последующего времени были попытки преодолеть недостатки аристотелевской концепции суждения и, в частности, дать ему более широкое толкование. Можно указать на ряд зарубежных логиков, которые протестовали против традиционного, резкого разграничения суждения и таких форм мысли, как вопрос, побуждение. К таким логикам принадлежали Лотце, Больцано, Эрдманн и другие, понимавшие суждение как всякую связь мыслей, представлений. Но истолковывая мышление идеалистически, последние извращали природу суждения. Главный удар они направляли против материалистического содержании в аристотелевском понимании суждения. Для них суждение — связь понятий или представлений, не имеющая никакого отношения к объективной связи вещей материального мира.

Нам представляется, что под суждением необходимо понимать более широкое содержание, чем в него вкладывал Аристотель. Суждение — это всякая относительно законченная мысль, отражающая вещи, явления материального мира, их свойства, связи и отношения. Поскольку суждение может верно отражать действительность или искажать ее, то постановка вопроса о его истинности или ложности вполне правомерна.

Со стороны содержания для суждения характерно, что посредством него что-то устанавливается, сообщается, побуждается и вопрошается об интересующих нас предметах, явлениях материального мира.

Суждение — это процесс постижения предмета мыслью. Различные формы суждения — отдельные звенья, моменты этого процесса. Так, в одних суждениях фиксируется уже достигнутое достоверное знание о предмете, в других — вероятных, только предполагается наличие или отсутствие у предмета свойства, признака, в третьих вопросах делается запрос о существовании свойства, признака, отношения в каком-либо предмете. Прежняя логика резко отделяла эти различные формы суждения друг от друга, а вопрос вообще не считала суждением (мыслью, отражающей действительность и претендующей на истинность).

В действительности же различные формы суждения взаимосвязаны между собой. Вероятное суждение, возникшее в процессе развития познания, включает в себя те достоверные суждения, на базе которых оно возникло, а это значит, что в нем есть достоверные моменты. С другой стороны, всякое достоверное суждение содержит в себе некоторый момент вероятного.

Вероятное суждение непосредственно связано с другой формой — вопросом. Предполагая что-либо в предмете, мы ставим проблему, задачу для исследования, которая решается в дальнейшем развитии суждения.

На базе утверждения (отрицания) и предположения рождаются вопросы, толкающие исследователя на то, чтобы выявить новые стороны, свойства в предмете.

Вопросы имеют огромное значение в науке. Науки без постановки вопросов быть не может. Вопрос — одна из форм познания и раскрытия предмета. Правильная постановка вопроса есть результат сложной мыслительной деятельности, направленной на определение основной тенденции в развитии предмета, его противоречия. Решение вопроса предполагает анализ его, уяснение способа его разрешения. Ответ на один вопрос ведет к постановке новой проблемы. Так и происходит развитие суждения от вопроса к ответу, а от ответа к новому вопросу.

Элементы суждения: субъект, предикат и связка являются элементами некоторой целостной мысли, поэтому их нельзя отождествлять, с одной стороны, с вещами, явлениями и их свойствами, с другой стороны — со словами. Субъект суждения и предмет суждения так же отличаются друг от друга, как мысль о предмете и сам предмет. Предикат суждения — это не само свойство, закономерность, отношение и т. д., существующие независимо от нашего суждения, а мысль о них. Связь субъекта и предиката в суждении является только отражением в нашем сознании объективно существующих связей в природе.

Нельзя субъект и предикат суждения отождествлять и со словами, которыми они обозначены в языке. Субъект и предикат суждения — это элементы мысли о предметах. Хотя субъект, предикат и связка суждения являются мыслями, но не всякое истолкование суждения как соединения мыслей (понятий или представлений) является правильным. Кантианцы, например, настойчиво проводят мысль, будто суждение является соединением понятий или представлении в сознании на основе «чистых», «априорных» категорий рассудка. Как отдельные мысли, составляющие части суждения, так и суждения в целом, по мнению кантианцев, не имеют никакого объективного содержания, не касаются самих предметов материального мира. Напротив, неокантианцы считают, что сами предметы возникают из некоего содержания в процессе суждения. С их точки зрения субъектом всякого суждения первоначала (Urteil dcr Ursprung) является «Х», о котором высказывается, что оно есть «Р» или «а». Наторп¹³, например, определяет суждение как уравнение, в левой части которого стоит не мысль о предмете, а неизвестное «X», а в правой — то, что рождает или производит в процессе суждения предмет.

Материалистическая диалектика рассматривает суждение как форму отражения действительности в сознании человека, настаивает на том, что содержание суждения имеет объективный характер. Цель суждения — отразить действительность такой, какой она является сама по себе. Содержание предиката суждения относится не к субъекту, а к тому предмету, который отражается в субъекте. Поэтому суждение — это мысль не о понятии, а о предмете, существующем вне суждения (вне субъекта и вне предиката). В суждении «Пшеница — злаковое растение» предикат «злаковое растение» относится не к понятию «пшеница», а к самому растению «пшеница».

Содержание предиката многообразно. Существует, на наш взгляд, неправильное мнение, что содержанием предиката является признак, а содержанием субъекта — предмет. Таким образом, связь субъекта с предикатом в суждении есть отражение связи предмета и признака.

Общим во всех формах суждения является только то, что они отражают, непосредственно или опосредованно, явления материального мира и их отношения; эти отношения многообразны, их связывает только то, что они — отношения предметов, вещей, событий материального мира. Содержанием предиката может быть как мысль о признаке, свойстве, отношении, так и мысль о побуждении человека к какому-либо действию, о существовании какого-либо признака с одновременным запросом и указанием характера дальнейшего развития нашей мысли.

Содержанием суждения являются не только объективные связи явлений, но наше отношение к ним. Мыслящий субъект активно отражает действительность. В наших суждениях выражается не мертвое, зеркальное отражение действительности, а активно-творческое, включающее в себя предвидение, определение путей преобразования действительности и т. и.

Субъективное в содержании суждений может иметь двоякий характер. Во-первых, оно является источником искажения действительности, превратного, фантастического ее отражения. В этом случае субъективное уводит мышление от объективно-истинного и глубокого познания мира. Во-вторых, субъективное в содержании суждений выступает средством, путем выявления объективного во всей его подлинности, познания неявнейшей поверхности явлений, а сущности, закономерных связей.

Субъектно-предикатная форма суждения связана с основной функцией суждения — отражать объективный мир таким, каким он является в действительности. Субъектно-предикатная форма суждения говорит о том, что суждение направлено на какой-то предмет, явление, событие, на обнаружение его свойств, состояния, отношения и т. д.

Суждение как форма нашей мысли представляет собою нечто органически целое. Каждая из частей суждения в отдельности не может составить суждения, одну часть суждения нельзя отрывать от другой и абсолютизировать. Субъект в суждении не может быть субъектом без предиката, а предикат без субъекта. Оба они немыслимы без связи между ними, в результате которой они и становятся субъектом и предикатом суждения.

Форма суждения исторически выработалась как отражение диалектики объективного мира. Связь частей суждения субъекта и предиката отражает диалектику взаимоотношения единичного и всеобщего в объективном мире. Эту диалектику суждения видел Гегель, рассматривавший суждение как единство всеобщего и единичного. «Субъект,— пишет Гегель,— в сопоставлении с предикатом можно, следовательно, ближайшим образом понимать как единичное по отношению ко всеобщему, или также как особенное по отношению к всеобщему, или как единичное по отношению к особенному, поскольку они вообще противостоят друг другу лишь как более определенное и более всеобщее»¹⁴.

Суждение, согласно Гегелю, построено по форме: единичное есть всеобщее (субъект есть предикат). С одной стороны, единичное есть всеобщее (субъект есть предикат), с другой стороны, единичное не есть всеобщее (субъект не есть предикат), ибо каждый из них является самим собою (единичное единичным, а всеобщее всеобщим) и отличается от другого. Это единство и противоречие единичного и всеобщего (субъекта и предиката) в суждении является источником развития, движения, суждения.

«Субъект есть предикат,— пишет Гегель,— вот что ближайшим образом высказывается в суждении; но так как предикат не должен быть тем, что представляет собой субъект, то получается противоречие, которое должно быть разрешено, должно перейти в некоторый результат»¹⁵.

Классики марксизма-ленинизма материалистически переработали положение Гегеля о суждении как единстве единичного и всеобщего. В. И. Ленин отмечает, что в предложении (суждении) есть диалектика связи единичного и всеобщего, отражающая объективную диалектику в тех же качествах (превращение отдельного в общее, случайного в необходимое, переходы, переливы, взаимная связь противоположностей). Примером суждения, в котором устанавливается связь единичного со всеобщим, могут служить такие суждения: золото — металл; пшеница — злаковое растение. В этих суждениях устанавливается наличие у единичных вещей общих свойств или включается единичное в классы вещей. Эта связь существует в объективное мире, а суждение ее отражает.

В объективном мире существует не только связь единичного с общим, но и другие формы взаимосвязи: все связано со всем, каждая вещь непосредственно или опосредствованно находится во взаимной связи с любой другой вещью. Эти разнообразные взаимные связи и находят свое отражение в суждении, во взаимоотношении субъекта и предиката.

Суждение как форма мышления имеет своей главной целью вскрыть сущность вещей, закон их развития, движения. Но закон всегда нечто общее по отношению к отдельным единичным вещам, поэтому в суждении, направленном на познание закона движения единичных вещей, субъект, отражающий эти единичные вещи, является единичным по отношению к предикату, в котором отражается сущность, закон движения явлении. Вот почему отражение связи единичного и всеобщего в суждении в форме субъекта и предиката является ведущим, оно выражает основную тенденцию в развитии суждения — движение к постижению сущности явлений, закона.

Между субъектом и предикатом суждения существует сложное взаимоотношение. Во-первых, несомненно, между ними существует единство, предикат в некотором смысле повторяет субъект, поэтому всякое суждение устанавливает, что субъект есть предикат. Но в то же время предикат всегда представляет нечто отличное от субъекта. Между субъектом и предикатом существует отношение диалектичного единства, включающего и тождество и различие: «Тот факт,— пишет Ф. Энгельс,— что тождество содержит в себе различие, выражен в каждом предложении, где сказуемое по необходимости отлично от подлежащего. Лилия есть растение, роза красна: здесь либо в подлежащем, либо в сказуемом имеется нечто такое, что не покрывается сказуемым или подлежащим... Само собой разумеется, что тождество с собой уже с самого начала имеет своим необходимым дополнением отличие от всего другого»¹⁶.

Если суждение не представляет собой тавтологию, в нем предикат должен быть отличен от субъекта, содержать в себе нечто, что в субъекте не мыслится. Предикат суждения отражает то, что есть в предмете суждения, но суждение отражает не весь предмет, а только некоторую часть его, поэтому с каждым новым суждением мы все дальше идем к познанию предмета.

Как правило, известное до данного акта суждение отражается в субъекте суждения, а новое знание — в предикате суждения. В этом смысле мы и можем говорить о подвижном субъекте и предикате. По мере развития нашего знания с прибавлением нового предиката содержание предшествующего предиката будет переходить в субъект:

1. Неизвестное соединение — кислота;

2. Эта кислота — серная;

3. Серная кислота оказалась разбавленной водой и т. д.

Сложным единством является не только суждение в целом,

но и его отдельные части: субъект и предикат. В процессе развития суждения они меняются, обогащаются, между отдельными элементами как субъекта, так и предиката могут существовать разнообразные формы связи (конъюнкция, дизъюнкция).

При развитии нашего знания о предмете происходит развитие суждений, переход от одного к другому, это развитие нельзя представлять как механическое добавление к субъекту или предикату нового термина или понятия.

Для уяснения сущности суждения и его роли в познании действительности, понимания отражения в сознании человека различных сторон и отношений вещей внешнего мира большое значение имеет классификация суждений. В истории логики выдвигались различные классификации суждений, служащие для определенных логических целей. Деление суждений по характеру субъекта, связки и предиката, которое было впервые предложено еще Аристотелем, несомненно имеет значение, в особенности для понимания как структуры самого суждения, так и структуры умозаключения.

Но такой принцип классификации суждений не является единственным и имеет ограниченный характер. Во-первых, применение этого принципа классификации, как правило, сводилось к перечислению различных форм суждения; указывались возможные формы суждения, но не делалось даже попыток установить между ними связь. Во-вторых, деление суждений по характеру субъекта, предиката и связки не ставило вопроса о развитии суждения в направлении движения нашего знания от познания явления к познанию сущности, ввиду чего трудно было решать вопрос о сравнительной познавательной ценности той или иной формы суждения. Хотя даже в традиционной классификации можно рассматривать суждения с точки зрения их роли в процессе познания, однако традиционная классификация суждений возникла из потребности теории умозаключения и не была нацелена на выяснение роли суждения в развитии нашего знания.

Гегель, да и диалектическая логика вообще, не ставит своей задачей построение классификации форм мышления в прежнем понимании значения этого термина как простой разбивки их по рубрикам (по выражению Гегеля, рубрицирования) в зависимости от того или другого признака. Описание и классификация форм суждения по принципу координации — это задача формальной логики. Гегель же стремился показать развитие суждения и в связи с этим подвергнуть рассмотрению познавательную ценность каждого вида суждения. «Различные виды суждения,— пишет Гегель,— должны рассматриваться не как стоящие рядом друг с другом, не как обладающие одинаковой ценностью, а, наоборот, как последовательный ряд ступеней, и различие между ними зависит от логического значения предиката»¹⁷.

Каждое суждение выражает определенную ступень в развитии познания. Основными формами суждения являются: 1) суждение наличного бытия; 2) суждение рефлексии; 3) суждение необходимости; 4) суждение понятия. Эти основные типы суждения соответствуют основным ступеням в развитии духа, каковыми, по Гегелю, являются бытие, сущность и понятие. Категория «сущность» делится у Гегеля на рефлексию и необходимость, поэтому сущности соответствуют суждения рефлексии и необходимости.

Классики марксизма-ленинизма высоко оценивали положение Гегеля о движении суждения. Ф. Энгельс писал о нем: «Какой сухостью ни веет здесь от этого и какой произвольной ни кажется на первый взгляд эта классификация суждений в тех или иных пунктах, тем не менее внутренняя истинность и необходимость этой группировки станет ясной всякому, кто проштудирует гениальное развертывание этой темы в «Большой логике...»¹⁸.

Идея Гегеля — показать развитие суждений — правильна, но конкретное исполнение этой идеи в ряде мест неудовлетворительное и страдает серьезными пороками, основными из которых являются следующие:

1) идеалистическое истолкование сущности суждения и его развития. Гегель употребил много стараний для того, чтобы привести классификацию суждений и соответствие с потребностями своей идеалистической системы. И надо сказать, что идеализмом пронизана вся гегелевская классификация суждения от начала и до конца — от суждения наличного бытия и до суждения понятия, от мысли, что в основе вещей лежат суждения о них, до утверждения, что предикат в качестве своей цели и истинной реальности имеет понятие;

2) вторым органическим пороком гегелевской классификации суждений является схематизм. В угоду предвзятой схеме Гегель искажает действительное развитие суждений. Большинство переходов суждений у Гегеля выглядит как натяжка. Так, например, не чем иным, как стремлением втиснуть в схему триады, можно объяснить введение бесконечно отрицательного суждения в класс суждений наличного бытия.

В гегелевской классификации угаданы действительные моменты в развитии суждений. Например, суждение качества у него предшествует суждению количества, категорическое — гипотетическому и т. п. Это соответствует процессу исторического развития человеческого мышления и его форм. Как свидетельствует языкознание, психология, в особенности детская, и история науки, сначала познаются качественные особенности предмета, а потом уже количественные отношения. Положения Гегеля о развитии формы суждения выражают эту закономерность в познании действительности. Однако Гегель абсолютизирует эти верные моменты, развитие суждений у него идет только в одном направлении: утвердительное суждение переходит в отрицательное, единичное — в частное, а последнее — в общее, категорическое — в гипотетическое, а гипотетическое — в разделительное, ассерторическое — в проблематическое, а проблематическое — в аподиктическое и т. д. Но в действительном процессе познания эти переходы носят многосторонний характер: утвердительное может переходить в отрицательное, а отрицательное — в утвердительное, частное — в общее, а общее — в частное, категорическое — в гипотетическое и, наоборот, суждение возможности может перейти в суждение действительности, или в суждение необходимости, а последнее, в свою очередь,— и в суждение действительности, и в суждение возможности.

Подвести все изменения в суждениях к одностороннему движению их — значит исказить взаимосвязь и развитие суждения в действительном процессе познания. Одни категорические суждения служат основой для формулирования некоторого разделительного суждения, которое как бы в снятом виде содержит предшествующие категорические. Но разделительное суждение только ставит проблему, а решение ее выразится в категорическом суждении. Причем, прежде чем перейти от разделительного суждения к категорическому, нужно высказать и проверить ряд категорических суждений.

В развитии суждений есть одна линия только в том смысле, что движение идет в направлении углубления в сущность предмета. Различие между суждениями, находящимися на разных уровнях в познании предмета, не только чисто формальное (различие в форме связки, субъекта или предиката), но и по содержанию. У Гегеля движение суждения означает развитие мыслительной формы его как таковой, из формы утвердительного суждения вырастает отрицательное, из категорического — гипотетическое и т. п.

В действительности же происходит не спонтанный переход одной формы суждения в другую, а развитие познания, обогащение его новым содержанием и в связи с этим выражение его в новой форме суждения.

3) Третьим крупным пороком гегелевской классификации суждений является ее эклектичность. С одной стороны, Гегель  за основу деления суждений взял движение их в процессе постижения сущности предмета — совершенно новый принцип, по которому никогда ранее логика не производила деления суждении; с другой стороны, он в свою систему суждений внес всю старую, традиционную классификацию суждений в том виде, в каком она существовала, например, у Канта. При этом, как известно, в традиционной классификации суждения делятся но иным принципам — форме субъекта, связки и предиката. Поэтому, но сути дела, Гегель не создал принципиально новой классификации суждений, а только по-новому представил, изложил старую, пытаясь установить связи и переходы между суждениями, имеющимися в традиционной классификации, причем это новое изложение старой классификации сопровождается у Гегеля по вполне понятным причинам натяжками.

Отталкиваясь от всего положительного, что было в гегелевской классификации суждений, подвергая ее коренной материалистической переработке, Ф. Энгельс определил основные ступени в развитии суждения.

Ф. Энгельс взял мысль Гегеля о развитии суждения в направлении движения его к познанию сущности, но то, что у Гегеля является «...развитием мыслительной формы суждения как такового, выступает здесь перед нами,— пишет Ф. Энгельс,— как развитие наших, покоящихся на эмпирической основе, теоретических знаний о природе движения вообще»¹⁹.

Развитие суждения, по Ф. Энгельсу, происходит не по надуманной схеме, сконструированной независимо от действительного развития познания, а так, как оно протекает в реальном процессе научного познания. Не развитие научного знания должно подчиняться схеме развития суждения, а, наоборот, последняя должна строиться на основе знания путей движения мышления в различных отраслях науки.

Как известно, в процессе познания объективной действительности мы исходим из живого, чувственного созерцания, которое дает нам знание о единичных предметах, и восходим к познанию общего — закона, сущности явления.

В полном соответствии с этой направленностью реального процесса познания Ф. Энгельс делит все суждения на 1) суждение единичности, 2) суждение особенности, 3) суждение всеобщности.

В суждении единичности регистрируется какой-либо факт, например: «Трение производит теплоту», «Отдельные элементы способны распадаться на более простые составные части».

Суждение особенности устанавливает, что некоторая особая форма движения материи обнаруживает свойство переходить при определенных условиях в другую форму движения. Например, «Механическое движение переходит в теплоту», «Целая особая группа самых тяжелых из известных нам элементов обладает свойством естественной радиоактивности».

В суждении всеобщности выражается всеобщий закон движения явлений: «Любая форма движения материи способна превращаться в любую другую форму движения», «Каждый элемент при определенных условиях может быть превращен в любой другой элемент».

Каковы же отличительные особенности классификации суждений Ф. Энгельса?

Данная классификация суждений охватывает весь процесс движения суждений — от познания явлений к познанию сущности. В отличие от традиционной, в классификации Ф. Энгельса между суждениями устанавливается не формальное различие, а по существу — разные суждения стоят на разных уровнях, ступенях познания закономерностей связи явлений. Поэтому деление суждений Ф. Энгельсом на суждения единичности, особенности и всеобщности ни в коем случае нельзя путать с делением суждения на единичные, частные и общие. В основе традиционного деления суждения но количеству лежит формальный момент — объем субъекта. В предикате суждения может быть мысль о малосущественном признаке предиката, но если устанавливается наличие этого признака во всех предметах некоторого класса, то это суждение будет общим, хотя его познавательная ценность незначительна.

Суждения единичности, особенности и всеобщности с точки зрения традиционной классификации являются общими («Всякое трение производит теплоту»; «Всякое механическое движение при определенных условиях способно перейти в тепловое», «Любая форма движения материи при определенных условиях способна переходить в любую форму движения материи»), но из этих общих суждений только одно последнее является всеобщим.

Субъекты суждений единичности, особенности и всеобщности отличаются не количественно («все», «некоторые», «одни»), а по содержанию («трение», «механическое движение», «любая форма движения материи»), они относятся друг к другу как единичное — особенное -- всеобщее.

При переходе от суждения единичности через суждение особенности к суждению всеобщности происходит изменение не только содержания субъекта, по и содержания предиката («производит теплоту», «переходит при определенных условиях в тепловое движение», «переходит в любую другую форму движения материи»). Это свидетельствует о том, что субъект и предикат неразрывно связаны между собой и в процессе развития суждения взаимодействуют.

В отличие от традиционной классификации, суждения единичности, особенности и всеобщности получают свое качество только во взаимосвязи друг с другом. Так, единичное суждение в традиционной классификации является единичным потому, что объем его субъекта включает только один предмет, оно является единичным суждением, не зависит от других суждений. Суждение «этот стол красный» является единичным вне зависимости от того, существуют ли суждения «некоторые столы красные» или «все столы красные».

По-иному относятся друг к другу суждения единичности, особенности и всеобщности.

Суждение является суждением единичности только тогда, когда есть суждения особенности и всеобщности. Одно и то же суждение в связи с одними суждениями выступает как суждение единичности, с другими — как особенности или всеобщности. Так, суждение «Трение производит теплоту», являющееся суждением единичности в связи с суждениями «Механическая энергия переходит в тепловую», «Любая форма движения материи при определенных условиях переходит в особую другую», будет суждением всеобщности в связи с такими суждениями, как «Трение железа производит теплоту», «Трение металлов переходит в теплоту».

В истолковании суждений Ф. Энгельса последние рассматриваются в движении и развитии, различные формы суждения берутся как узловые моменты, ступени в познании действительности. Одно и то же суждение выступает как итог, результат предшествующего познания и в то же время это суждение является исходным моментом для дальнейшего движения мысли. Суждение всеобщности нельзя, рассматривать как форму выражения абсолютно завершенного знания, завершенность знания в нем относительна.

Движение от единичности через особенность к всеобщности означает развитие суждения от простого к сложному. Обыкновенно в логике простым называется такое суждение, которое состоит только из двух терминов; сложное суждение состоит из нескольких простых. Различие между простым и сложным суждением в таком случае чисто формальное. В некотором смысле полезно сохранить это деление суждений на простые и сложные, но при этом необходимо помнить ограниченность и условность его. Оно имеет значение для теории умозаключения, для изучения связей между элементами мысли в субъекте и предикате суждения.

Но это формальное деление суждений на простые и сложные нельзя абсолютизировать. Если мы будем рассматривать суждение со стороны содержания, а не формы, с точки зрения его места в движении познания, то суждение, которое обыкновенно в логике называется сложным, может оказаться простым, а простое — сложным. Суждение формы S есть Р₁ и Р₂ и может быть менее содержательным, чем какое-либо другое суждение вида S есть Р. С формальной точки зрения, при анализе суждения, исходящего из изучения внешних структурных связей мысли и способов их выражения в языке, можно о любом отдельно взятом суждении сказать — простое оно или сложное, какие связи существуют внутри субъекта или предиката сложного суждения — конъюнкция или дизъюнкция.

Кода же речь идет о делении суждения на простые и сложные по содержанию их предиката, с точки зрения отражения в них сущности предмета, то надо брать всю цепь развития суждений о предмете. Только сравнивая суждения, находящиеся на разных ступенях познания предмета, можно определить, как они относятся друг к другу. Так, суждение особенности будет сложным по отношению к суждению единичности и простым — к суждению всеобщности. Если же взять изолированное суждение, вырванное из системы, то нельзя решить вопроса: сложное оно или простое. Суждение может быть сложным только в отношении какого-либо другого суждения — простого.

В классификации суждений Ф. Энгельса ясно выражено единство исторического и логического, логика мышления отражает историю мышления (познания), следование суждений друг за другом отражает историческую последовательность развития познания данного предмета.

Сначала люди узнали, что трение производит теплоту, а потом было открыто, что всякое механическое движение способно превращаться в теплоту и, наконец, люди открыли закон сохранения и превращения энергии.

Положения Ф. Энгельса о движении форм суждения не отменяют и не заменяют традиционной классификации, они существуют независимо от нее и созданы для других целей. Классификация Ф. Энгельса возникла не для потребностей теории умозаключения, а для понимания направления развития нашего познания. Она показывает, что суждение развивается от простейшего, в котором выражено первое знакомство с явлением, к сложному, выражающему знание о сущности явления, т. е. от суждений, регистрирующих результаты живого созерцания, к научным понятиям, дающим знание законов развития явлений.

 

§ 4. Понятие как отражение всеобщего в явлениях

Научное познание имеет своей целью познание сущности предмета, закона движения и развития его. Знание законов природы и общества необходимо человеку для успешной практической деятельности.

Познание закона, сущности явлений выступает в форме понятий, категорий. В. И. Ленин неоднократно подчеркивал мысль, что родовое понятие есть отражение сущности закона природы и общества. Понятие²⁰ выступает не как исходный момент познания, а как результат его. Образование понятия есть результат длительного процесса познания, подведение итога определенному этапу развития познания, концентрированное выражение ранее достигнутого знания.

В противоположность идеализму диалектический материализм рассматривает понятие как своеобразную форму отражения предметов, вещей материального мира и законов их движения. Понятия объективны по своему содержанию. Даже самые абстрактные понятия имеют свои аналоги, прообразы в объективном мире. В понятии отражается то содержание, которое заключается в вещах.

Ф. Энгельс, вскрывая сложность отношения понятия к предмету, писал: «... Понятие о вещи и ее действительность, движутся вместе, подобно двум асимптотам, постоянно приближаясь друг к другу, однако никогда не совпадая. Это различие между обоими именно и есть то различие, в силу которого понятие не есть прямо и непосредственно действительность, а действительность не есть непосредственно понятие этой самой действительности. По той причине, что понятие имеет свою сущностную природу, что оно, следовательно, не совпадает прямо и prime facie с действительностью, из которой только оно и может быть выведено, по этой причине оно всегда все же больше, чем фикция...»²¹.

Таким образом, понятие, с одной стороны, не тождественно действительности, с другой стороны, не является фикцией по отношению к действительности, а в той или иной мере, с той или другой стороны включает ее в свое содержание.

Традиционное мнение, укоренившееся в логике, что предикат «истинный» или «ложный» не применим к понятиям, несостоятельно и по существу ведет к выхолащиванию объективного содержания, объективной значимости понятий. Это мнение верно о терминах, но не о понятиях.

Понятие как форма познания лишено материала чувственности. Известно, что в понятие «стоимость» не входит ни одного атома вещества природы, оно не уловимо непосредственно чувствами. Понятие не является чувственным, непосредственным образом, картиной отдельных вещей, явлением действительности. Это действительно вообще и тем более для понятий современной науки, обладающих большой степенью абстрактности. Когда мы говорим о том, что понятие лишено чувственности, то это говорится в строго определенном смысле — содержание понятия не составляет чувственный образ действительности. Но так как понятие реально существует в форме языка, слов, то процесс обмена понятиями не обходится без чувств. Слова и другие знаки составляют чувственную основу понятий.

Далее, если мы будем рассматривать процесс протекания мышления в формах понятий у живого, конкретного человека, то обнаружим связь понятий с представлением и восприятием. Мышление часто сопровождается чувственными образами.

Особенность понятия как формы отражения действительности состоит прежде всего во всеобщности. Но выделение только общего еще не исчерпывает сущности понятия как формы отражения действительности. Так, найдя для вишни и мяса общий признак и выделив его («красное и сочное»), мы еще не будем иметь понятия о вишне и мясе. Понятие, как простое фиксирование общего — взгляд ограниченного сенсуалиста. В процессе мышления в форме понятия мы объединяем предметы не просто по общему признаку, а выявляем сущность предмета. Понятие отражает не все в предмете, не весь предмет во всей ого непосредственности, а существенные свойства, стороны, связи и отношения их, закон движения, развития предмета. Оно является отражением его всеобщей природы. В понятии выражены такие черты абстракции, как отражение явления в «чистом виде», в нем явление очищается от случайности формы проявления той или иной закономерности. Ф. Энгельс считал заслугой Сади Карно то, что он сконструировал такую паровую машину, в которой выделен главный процесс ее, абстрагированный от второстепенных моментов.

Конечно, идеальную паровую машину осуществить нельзя, как неосуществимы математические линии и фигуры, но она, как и всякая другая разумная абстракция, чрезвычайно важна для изучения явления, вскрытия закона, она дает возможность рассматривать процесс, происходящий в паровой машине, в чистом, не искаженном случайностями виде.

Точно так же К. Маркс в «Капитале» анализирует «товар», «стоимость», «деньги» вначале в чистом виде, абстрагируясь от всяких, в том числе и буржуазных, отношений, что дало ему возможность выяснить сущность данных явлений и глубоко понять буржуазные и другие производственные отношения, вскрыть экономические законы их развития. Однако из того факта, что в форме понятия отражается всеобщее, отнюдь не следует, что в понятии теряется всякая связь общего с единичным. Всеобщность понятия имеет свою объективную основу — существование в самом объективном мире общих свойств, связей, объективных закономерностей внешнего мира.

Понятие, как особая форма суждения, отражает не одно только всеобщее, а всеобщее в связи с единичным. Единичное в той или иной форме находит отражение в понятии, хотя основная направленность его как формы мышления — отражение всеобщего. Единичное существует прежде всего в генезисе самого понятия. Чтобы образовать понятие, надо исследовать массу единичных явлений, событий, вещей. Классики марксизма- ленинизма настойчиво подчеркивали мысль, что для выведения всеобщих условий производства необходимо конкретное изучение отдельных форм производства. Так, народники начинали исследование с вопросов, что такое общество, что такое прогресс. Но как можно получить понятие об обществе вообще, о прогрессе вообще, не изучив конкретно ни одной общественно-экономической формации. Единичное (вещи, явления, события) является исходным пунктом в становлении понятия.

Связь всеобщего с единичным сохраняется на всем протяжении существования понятия. В понятии мы мыслим всеобщее, относя его к определенным единичным вещам, явлениям, событиям. Без этой связи (отнесенности всеобщего к единичному) нет понятия.

Понятие отличается от других форм суждения своим предикатом, в котором отражено всеобщее. Понятие это не один предикат, а целое суждение. В идеалистической гносеологии, ц особенности кантианской, очень распространено мнение, что понятие есть предикат возможных суждений, оно образуется в результате выделения в нечто самостоятельное предиката суждения. Это мнение является ошибочным, ведущим к отрыву всеобщего от единичного, понятия от объективного мира.

Когда понятия мыслятся только как предикаты возможных суждений, тогда, действительно, о них нельзя сказать, истинны они или ложны. Если рассматривать понятия как предикаты возможных суждений, то понятие не будет формой отражения действительности, ибо в действительности всеобщее существует только в связи с единичным, а в понятии оно существует как бы само по себе, без всякой отнесенности к единичному. Выходит, что понятие отражает свойства предмета, но неизвестно какого.

В суждении связь общего и единичного очевидна. Существуют: предикат — общее, субъект — единичное и связка, которая прямо указывает, что общее, отраженное в предикате, принадлежит отраженному в субъекте единичному. Например, в суждении: «железо электропроводно», железо — единичное, электропроводность — общее. Еще очевиднее связь общего с единичным в умозаключении, где видно и то особенное (средний термин), через посредство которого установлена эта связь. Все металлы — электропроводки, железо — металл, железо — электропроводно. Особенным является «металл». Посредством его устанавливается связь железа и электропроводности.

В понятии же, как мы уже отмечали, эта связь затушевана, здесь нет такого расчленения на субъект, предикат и связку. Когда мы обнаруживаем всеобщее в явлениях, то фиксируем свое внимание на нем как главном, основном и поэтому предикат (всеобщее) строго выделяется и обозначается, субъект же (единичное) затушевывается; остается в тени и связь всеобщего с единичным. В особенности эта связь скрыта в понятиях, в которых мы безразличны к очень многим сторонам предмета. Это безразличие к отдельным сторонам предмета и приводит к некоторой нивелировке предметов в понятии, к потере предметом своей индивидуальности и специфичности. Так в понятии «производство вообще» мы равнодушны к специфическим особенностям производства в разные исторические эпохи. Единичные формы производства нас в данном случае интересуют только постольку, поскольку они имеют присущую всем формам производства всеобщность, которая связана и относится к единичным формам производства.

Своеобразие связи всеобщего и единичного в понятии, ее сложный, затушеванный, стертый характер использует идеализм, отрывая всеобщее от единичного и превращая понятие в некоторое абсолютное, независимое от единичных предметов действительности, самостоятельное сущее. Отрыв всеобщего от единичного в понятии приводит к отрыву понятий от внешнего мира, является одним из гносеологических источников идеализма. В. И. Ленин отмечал, что идеализм нельзя считать чепухой, он имеет не только классовые, но и гносеологические истоки, поскольку вырастает и паразитирует на живом дереве познания. Идеализм берет какую-либо сторону сложного процесса познания, действительно имеющую значение, извращает ее, отрывает от других сторон и абсолютизирует.

Процесс познания является сложным и противоречивым, он включает много различных сторон. В. И. Ленин схематически сравнивал процесс развития нашего познания с движением не по прямой, а кривой линии, подчеркивая тем самым сложность достижения истинного знания. Когда какой-либо отрезок, кусочек этой кривой односторонне превращается в самостоятельную, целую прямую линию, то создается возможность для отрыва содержания нашего мышления от внешнего мира, эта возможность используется идеализмом.

Одним из главных гносеологических источников идеализма является отрыв всеобщего от единичного, что ведет к отрыву содержания понятий от объективно существующего мира. В процессе образования понятий восходят к познанию всеобщего. Идеализм это восхождение понимает как самостоятельность всеобщего, понятия, его независимость от единичных явлений. Так поступал первобытный идеализм, с тем же самым, но не в такой прямолинейной форме мы сталкиваемся в современном идеализме.

«Раздвоение познания человека,— пишет В. И. Ленин,— и возможность идеализма (= религии) даны уже в первой, элементарной абстракции „дом" вообще и отдельные домы.

Подход ума (человека) к отдельной вещи, снятие слепка (= понятия) с нее не есть простой, непосредственный, зеркально-мертвый акт, а сложный, раздвоенный, зигзагообразный, включающий в себя возможность отлета фантазии от жизни; мало того: возможность превращения (и притом незаметного, несознаваемого человеком превращения) абстрактного понятия, идеи в фантазию (in letzter Instanz = бога). Ибо и в самом простом обобщении, в элементарнейшей общей идее („стол“ вообще) есть известный кусочек фантазии»²².

Итак, процесс образования понятия таит в себе, содержит возможность идеализма, отрыва всеобщего от единичного.

В каждом понятии имеется элемент фантазии. Мы говорим о «столе», «доме», «дереве», «материн» вообще, хотя в действительности не существует «дом» вообще, «дерево» вообще, а отдельные, единичные дома и деревья. Общее в понятии имеет некоторую относительную самостоятельность, свою жизнь и движение. Идеализм превращает эту относительную самостоятельность всеобщего в абсолют, что и ведет к отрыву понятия и мышления в целом от объективного мира. Понятие как отражение всеобщего схематизирует, огрубляет, упрощает действительность. Это необходимо для более глубокого познания мира.

Так, В. Гейзенберг пишет: «Из рассмотрения механики и оптики Ньютона уже можно видеть, что сила этого абстрактного развития науки о природе лежит прежде всего в ее способности охватывать простым образом обширные области опыта и непрерывно все более упрощать и унифицировать рисуемую наукой картину природы. Что атомная физика дала в этом отношении блестящие результаты, показывают нам яснее чем когда-либо успехи последних лет. Мы не можем без восхищения пройти мимо того факта, что бесконечное разнообразие явлений природы, на Земле и на звездах, могут быть систематизированы в такой простой схеме законов. С другой стороны, не следует забывать, что такая унификация естественно-научной картины мира стоила очень дорого: прогресс в науке о природе был куплен ценой отказа от того, чтобы при помощи естествознания представить явления природы в их непосредственной жизненности»²³.

Это положение бесспорно, но не следует забывать, что как бы понятия ни упрощали, схематизировали живую действительность, своим содержанием они всегда сохраняют связь с ней. Понятие отходит от непосредственной жизненности для того, чтобы объективнее ее понять и в этом смысле стать ближе к ней: «Логические понятия,— писал В. И. Ленин,— субъективны, пока остаются „абстрактными», в своей абстрактной форме, но в то же время выражают и вещи в себе. Природа и конкретна и абстрактна, и явление и суть, и мгновение и отношение. Человеческие понятия субъективны в своей абстрактности, оторванности, но объективны в целом, в процессе, в итоге, в тенденции, в источнике»²⁴. Эта диалектика игнорируется многими мыслителями, в результате чего они неизбежно скатываются к идеализму.

Положение о том, что понятия являются отражением объективной действительности, нельзя понимать грубо и искать для каждого понятия непосредственный аналог в природе или обществе. Известно, что внутренние потребности развития науки создают такие понятия, которые хотя так или иначе связаны с внешним миром, отношениями в нем, но непосредственного аналога в нем не имеют.

Понятия в науке существуют в определенной системе, нельзя произвольно выхватывать, вырывать отдельные понятия из системы и искать в действительности их непосредственную физическую модель, ибо не для каждого из них можно ее найти.

Истолкование понятия как отражения всеобщего служит основой для правильного понимания взаимоотношения в нем содержания и объема. Под содержанием понятия в логике обычно разумеют совокупность существенных признаков (свойств, отношений) предмета, мыслимых в понятии. Объемом называют совокупность (множество, класс, группа) предметов, на которые распространяется содержание понятия.

Решая вопрос об отношении объема и содержания понятия, логика выдвинула закон обратного отношения между ними. С формулировкой этого закона мы встречаемся еще у Порфирия, считавшего, что «...различающий признак есть то, благодаря чему вид богаче , чем род. Человек, по сравнению с живым существом, дополнительно имеет разумность и смертность...»²⁵ Согласно этому закону, увеличение объема понятия обедняет содержание его, и, наоборот, углубление содержания понятия ведет к уменьшению его объема.

Такое понимание взаимоотношения объема и содержания вытекало из неглубокого истолкования сущности понятия и процесса его образования, из неправильного, чисто количественного представления об объеме и содержании понятия.

Понятие рассматривалось как отражение только общих признаков. Процесс образования понятия сводился к выделению этих общих признаков, к движению от чувственно-конкретного к отдельным, не связанным друг с другом абстрактным определениям; переход от ощущений и восприятий к понятию представлялся состоящим из одних сплошных отрицаний. Предмет рассекается на отдельные, не связанные между собой признаки, а процесс абстрагирования изображается как вычитание этих признаков. Такое чисто количественное понимание содержания понятия и процесса образования его породило представление о том, что объем и содержание понятия находятся в обратной зависимости. Для иллюстрации этого положения берутся два понятия, например, «животное» и «лошадь» и указывается, что понятие «животное» возникло в результате отбрасывания специфических признаков лошади, коровы и др. и выделения признаков, общих всем животным. Следовательно, в объеме понятия «животное» мыслится больше предметов, чем в понятии «лошадь» (в класс животных входят не только лошади); наоборот, содержание понятия «лошадь» превосходит по количеству признаков содержание понятия «животное».

Таким образом, все отношения между объемом и содержанием понятия сводятся к отношению между количеством предметов и количеством признаков, мыслимых в понятии. Больше признаков в содержании — меньше мыслится предметов. Закон обратного отношения объема и содержания схватывает только внешнюю количественную сторону и очень далек от вскрытия сущности отношений, существующих в понятии.

Содержание понятия нельзя брать статично, вне развития и становления. Обобщение является процессом углубления в сущность предмета, процессом развития и обогащения содержания понятия. «....Стоимость,— писал В. И. Ленин,— есть категория, которая entbehrt des Stoffes der Sinnlichkeit, но она истиннее, чем закон спроса и предложения»²⁶. Наука и практика показывают, что крайние абстракции стали подлинным орудием управления конкретными вещами.

Если в процессе обобщения мы приближаемся к истине, то, следовательно, содержание нашего понятия не обедняется, а обогащается, ибо задачей понятия, как формы мышления, является вскрытие истины.

Марксистская диалектика под богатством содержания понятия разумеет не простое количество признаков, а степень отражения в понятии всеобщей природы предмета. В живом восприятии какого-либо предмета отмечается множество признаков, ибо чувства берут предмет во всей его непосредственности. Но это обилие признаков в восприятии не является свидетельством глубокого проникновения в сущность предмета.

С точки зрения чисто количественного подхода к оценке содержания понятия живое созерцание, представление богаче содержанием, чем научное понятие. Но этот чисто количественный подход отражает только одну сторону. В качественном отношении содержание научного понятия глубже, богаче, истиннее содержания чувственных восприятий. В противном случае, наше движение от живого созерцания к абстрактному мышлению было бы не прогрессом, а регрессом в развитии знания, движением не к истине, а от нее.

Задача понятия состоит не в том, чтобы отразить все признаки всех предметов. В. И. Ленин в своей работе «Аграрный вопрос и «критики Маркса»» резко осуждал социолога Герца, который предпринял бессмысленную попытку «внести в общие понятия все частные признаки единичных явлений». Эта попытка, указывает В. И. Ленин, свидетельствует о непонимании элементарной сущности науки и задач ее.

Количество признаков в понятии не определяет глубины и содержательности его.

Понятие, хотя оно и не включает в свое содержание все частные, случайные, индивидуальные признаки предмета, не оторвано от богатства индивидуального и особенного. Понятие, оторвавшееся от особенного и индивидуального, превращается в пустышку, не имеющую никакого познавательного значения.

Общее не изолировано от богатства особенного и индивидуального, а воплощает его в себе, причем не так, что творит единичное, как думал Гегель, и не так, что включает в свое содержание все частные признаки отдельных явлений. Понятие постигает единичное, частное путем познания его всеобщей природы. Сущность явления (внутреннее) неразрывно связана и проявляется через отдельные частные случаи (внешнее); познав внутреннее, мы тем самым глубоко познали и внешнее, по-новому осмыслили его.

При образовании понятия «живая материя» не просто отбрасываются всякие частные признаки живого организма (размножение, движение, питание), а находят такое общее и существенное (закон), из которого вытекали бы все частные, отдельные стороны его. В самом деле, размножение, питание, движение являются элементами процесса самообновления химических составных частей этих тел, составляющих сущность живого белка. В этом смысле всякий общий закон изменения формы движения гораздо содержательнее, чем каждый отдельный конкретный случай его проявления. Общее содержательно, но оно содержательно по-своему, не как единичное. В общем заключается все содержание единичного, однако не в развернутом виде. Например, понятие «товар» включает в себя в неразвернутом виде все противоречия капиталистического общества. Отражая закон движения явлений, общее тем самым включает в себя единичные случаи его проявления.

Было бы неправильным представлять дело таким образом, что диалектика просто заменяет положение прежней логики об обратном отношении между объектом и содержанием понятия на прямо противоположное — прямое. Она дает другое понимание понятию, выделяя в нем главное — отражение всеобщей природы предмета. В связи с этим она дает иное истолкование объему и содержанию понятий, не количественное. Когда же мы пытаемся определить прямое или обратное отношение между объемом и содержанием, то неизбежно в связи с этим переходим к чисто количественному представлению об объеме и содержании и их отношении в понятии. Тогда в любом случае: признаем ли мы это отношение прямым или обратным — наш взгляд будет ограничен количественным подходом к содержанию и объему понятия, а потому то и другое будет выступать односторонним определением.

Диалектика ставит вопрос о развитии понятия, в связи с этим об изменении его содержания не только по количеству, но и по качеству. При этом нельзя пройти мимо того факта, что отношения между объемом и содержанием развивающихся понятий сложны и многообразны, изменение содержания может самым различным образом влиять на его объем.

 

§ 5. Процесс образования и развития понятий.

Определение как форма существования понятия

Сущность понятия, в частности, отношение между объемом и содержанием, нельзя уяснить, не рассмотрев процесс образования и развития его. Вопрос об образовании и развитии понятий является центральным не только в учении о понятии, но в диалектической логике вообще.

В теории, которая господствовала в XVII—XVIII вв., весь процесс абстрагирования (образования понятий) сводился к расчленению вещи на отдельные признаки (свойства), сравнению признаков различных вещей и выделению среди них общих или сходных.

Так, например, изображает процесс образования понятий Джон Локк в «Опытах о человеческом разуме». На вопрос, как образовалось понятие «животное», он отвечает:

«Замечая, что разные вещи, которые отличаются от их идеи «человек» и потому не подходят под это имя, тем не менее имеют некоторые сходные с человеком качества, они удерживают только эти качества, соединяют их в одну идею и снова, таким образом, получают другую и более общую идею; а дав ей название, они получают термин с более широким объемом. Эта новая идея образуется не от прибавления чего-то нового, но, как и прежде, только посредством исключения внешнего облика некоторых других свойств, обозначаемых словом «человек», причем удерживаются только тело с жизнью, чувствами и самопроизвольным движением; все это охватывается словом «животные»²⁷.

Локк нисколько не сомневается в том, что в процессе образования понятий происходит только убавление признаков.

Конечно, эта теория абстракции вскрыла некоторые стороны, имеющие место в образовании понятий (образование понятий включает в себя сравнение предметов, нахождение общего, отвлечение от некоторых сторон предмета), но она абсолютизировала эти стороны, довела их до абсурда, упростила до крайности этот сложный процесс.

Теория образования понятия, разработанная Локком, является типичной для метафизика и ограниченного сенсуалиста, боящегося как бы абстракция не вышла за пределы того, что дано непосредственно в восприятии. Абстракция для Локка — своеобразная форма чувственного познания (сокращенный опыт).

Этой теории придерживались и французские материалисты XVIII в., для которых образование понятия тоже равносильно выделению какого-то одного чувственного качества, свойства предмета. Так, Дидро прямо отмечал: «...абстракция состоит лишь в том, чтобы отделять в мысли чувственные качества тел или друг от друга или от самого того тела, которое служит им основой»²⁸.

Последовательно проводить эту метафизическую и эмпирическую теорию абстрагирования — значит отказаться в конце концов от материализма. Беркли показал это на практике, выдвинув теорию замещения или представительства. Согласно этой теории, нет общих понятий, идей. Отдельная частная идея (представление) становится общей, заменяя все другие частные идеи этого же рода. Когда геометр хочет показать способ разделения линии на две равные части, он чертит какую- либо одну линию, представляющую собой все частные линии, «...то, что доказано о ней, доказано о всех линиях или, другими словами, о линии вообще. И как эта частная линия становится общею, употребляясь в качестве знака, так и название „линия» будучи само по себе частным, сделалось общим через употребление его, как знака»²⁹.

Понятий нет, а есть только частные идеи (представления), употребляемые в качестве знаков и для других представлений этого рода. Следовательно, нет и понятия «материи» как отражения объективной реальности, существуют только отдельные ощущения, восприятия, иногда имеющие общее значение.

С точки зрения этой теории поднятие на высокий уровень в лестнице абстракций означает потерю почти всякой связи с предметом. В таком случае, действительно, понятия становятся излишними, превращаются в слова, в знаки, что вполне гармонирует со взглядами ограниченного эмпирика на сущность понятия.

С другой теорией образования понятия выступил немецкий философ, представитель марбургской школы неокантианцев Э. Кассирер, подвергший критике теорию абстракции в прежней логике за ее материализм, и под флагом борьбы с метафизикой изгнал чувственно данный предмет из теории образования понятия. Он очищал логику от материализма.

Кассирер отрицает существование предмета до познания, предмет он рассматривает «...не как субстанцию, лежащую по ту сторону всякого познания, а как объект, формирующийся в прогрессирующем опыте...»³⁰

В решении проблемы образования понятия Кассирер по существу возвращается к устаревшей платоновской точке зрения изначального существования понятий. «...Единство содержания понятия,— пишет он,— может быть «абстрагировано» из отдельных элементов его объема лишь в том смысле, что на них мы сознаем, узнаем то специфическое правило, благодаря которому они стоят в отношении друг к другу, а не в том смысле, будто мы составляем это правило из них, просто складывая или оставляя в стороне те или иные части. Некоторую силу теории абстракции придает лишь то обстоятельство, что она рассматривает те содержания, из которых должно развиться понятие, не как несвязанные особенности, но молчаливо мыслит их в форме упорядоченного многообразия. Но таким образом «понятие» не выводится, а предполагается наперед: ведь приписывая некоторому многообразию порядок и связь его элементов, мы тем самым предполагаем уже наличность понятия, если и не в его окончательной форме, то в его кардинальной функции»³¹.

Таким образом, понятия изначально существуют в форме того правила, функции, на основе которого располагаются в определенном порядке предметы (элементы некоторого многообразия). В целях доказательства своей ложной концепции Кассирер прибегает к такому широко известному приему — фальсификация данных действительного развития наук, в конкретном случае, сущности математического и физического знания. По мнению Кассирера, понятия современной математики и физики возникают не как отражение явлений внешнего мира и их отношения друг к другу, а как фиксация отношений, функциональных зависимостей, создающихся в процессе познания самим познающим субъектом. «Акт абстракции направляется не на выделение некоторого вещного признака, а имеет целью то, что мы доводим до своего сознания в чистом виде смысл некоторого определенного отношения, независимо от всех отдельных случаев применения его. Функция «числа» по ее значению независима от различия по содержанию тех предметов, которые могут быть пересчитаны. Поэтому можно и должно оставить без рассмотрения это различие, если дело идет о том, чтобы раскрыть лишь определенность этой функции»³².

Риккерт отличает процесс образования естественнонаучных понятий от процесса образования понятий в исторической науке. В естественных науках понятия образуются путем генерализирующего процесса абстракции, сущность которого сводится к исключению из понятий конкретных, индивидуальных свойств предметов.

Для образования понятий в исторической науке якобы характерно индивидуализирующее восприятие действительности (рассмотрение индивидуальности, единственности и неповторяемости). Понятия в истории образуются благодаря отнесению исторической индивидуальности к некоторой общей ценности, являющейся обязательной точкой зрения для всех и носящей априорный характер. «В исторические понятия,— пишет Риккерт,— должно входить именно то, что благодаря простому лишь отнесению к общепризнанным ценностям выделяется из действительности и сочетается в индивидуальные единства»³³.

Этот принцип образования понятий Риккерт называет телеологическим, в основе его лежит кантовский априоризм.

Диалектика. формулирует основные методологические положения, определяющие процесс становления и развития понятий. Прежде всего она устанавливает, что объективным источником образования и развития понятий является реальный мир, а материальной основой — общественно-историческая практика людей. Из объективного мира черпают свое содержание все понятия.

Практическая деятельность человека предшествует образованию понятий. Понятия о предметах действительности и орудиях труда возникают на базе многократного повторения практических действий над предметами посредством орудий труда. Прежде чем дать особое, родовое название предметам, объединить их в определенный класс, люди должны знать способность этих предметов служить удовлетворению их потребностей. Они должны путем повторяющихся действий в какой-то мере обладать ими, отличать на опыте от других предметов внешнего мира.

Человеческий ум фиксирует внимание на тех предметах и их сторонах, которые практически полезны и необходимы для них. Сначала предметы внешнего мира присваиваются как средства для удовлетворения потребностей, а потом уже для целей этого присвоения люди познают предметы, образуют понятия о них. Существенность или несущественность той или иной стороны предмета определяет практика, общественная деятельность человека.

Даже сама способность к абстрагированию возникает из потребностей общественной практики человека, есть результат его длительного развития.

«Десять пальцев,— пишет Ф. Энгельс,— на которых люди учились считать, т. е. производить первую арифметическую операцию, представляют собой все, что угодно, только не продукт свободного творчества разума. Чтобы считать, надо иметь не только предметы, подлежащие счету, но обладать уже и способностью отвлекаться при рассматривании этих предметов от всех прочих их свойств кроме числа, а эта способность есть результат долгого, опирающегося на опыт, исторического развития»³⁴.

Понятия науки возникают из потребности практической Деятельности людей, ограниченность общественно-исторической практики определяет ограниченность наших понятий о внешнем мире. Так, понятия «теплород», «флогистон», «эфир» возникли как отражение явлений внешнего мира, но отражение, содержащее много иллюзорного. Эта иллюзорность объясняется ограниченностью практики человека в тот период. Развитие практики, в частности, научного познания для целей успешного практического воздействия на природу, привело к замене этих понятий другими, более точно отражающими внешний мир.

Понятие числа возникает на основе практического отношения людей к множеству предметов. Практика счета предшествовала понятию числа.

Такое понятие биологической науки как «вид» возникло из потребленностей и на основе практики человека в результате наблюдения за растениями и животными. Человек фиксировал внимание прежде всего на практически полезных для него организмах, инстинктивно объединяя отдельные индивидуумы в однородные группы по их сходству. В дальнейшем он группирует растения и животных не только на основании их сходств и различий, но и генетического родства: все живые существа производят себе подобных, подобные существа родственны между собой. Так возникает генетическое понятие о виде. Понятие о теплоте, звуке, свете, магнетизме и электричестве, о химическом элементе, химических реакциях и т. д. вызваны к жизни потребностями развития техники, технологии производства.

Научные понятия о явлениях общественной жизни возникают тогда, когда они в своем развитии достигают определенного уровня зрелости. Так, понятие «стоимости» сформировалось в условиях такой системы производственных отношений людей, в которой товарные отношения становятся господствующими и проявляются в массовом, миллионы раз повторяющемся явлении обмена, т. е. в капиталистическом обществе. В понятии «стоимость» не включен определенный вид труда; в капиталистическом обществе в период развитого товарного и денежного хозяйства это безразличие к определенному виду труда выступает на практике. «Безразличие к определенному виду труда, — пишет К. Маркс, — предполагает весьма развитую совокупность действительных видов труда, ни один из которых не является более господствующим.

Таким образом, наиболее всеобщие абстракции возникают вообще только в условиях богатого конкретного развития, где одно и то же является общим для многих или для всех элементов. Тогда оно перестает быть мыслимым только в особенной форме. С другой стороны, эта абстракция труда вообще есть не только духовный результат конкретной совокупности видов труда. Безразличие к определенному виду труда соответствует общественной форме, при которой индивидуумы с легкостью переходят от одного вида труда к другому и при которой какой-либо определенный вид труда является для них случайным и потому безразличным. Труд здесь, не только в категории, но и в действительности, стал средством создания богатства вообще и утратил свою специфическую связь с определенным индивидуумом»³⁵. Поэтому в одно время, на одном уровне развития практики человека возникает понятие равенства товаров в обращении, в другое время, в более зрелых общественных отношениях возникает понятие «стоимости» как результата и выражения труда, затраченного на производство товара.

Не все понятия науки порождаются непосредственно нуждами производственной деятельности человека. Многие, например математические, понятия возникают для удовлетворения нужд развития других наук (механики, физики и т. п.). Некоторые понятия порождаются внутренними потребностями самой этой науки как средство ее дальнейшего развития. Но в конечном счете вся система понятий той или иной науки вызвана к жизни многообразной практикой человека.

Процесс образования понятий на основе практики слагается из многих компонентов. Все формы мыслительной деятельности человека занимают определенное место в нем.

Исходным пунктом в образовании понятия являются данные живого созерцания: ощущения, восприятия, представления. Понятия обобщают данные опыта, и без накопления определенного эмпирического материала нельзя образовать ни одного понятия.

Далеко не все понятия возникают непосредственно из ощущений и восприятий. Новые понятия образуются и на базе прежних понятии. Так, понятие о массе в физике возникло на основе разрешения обнаруженного противоречия в понятии веса. Но накопление определенного эмпирического материала, подвергнутого уже ранее какой-то рациональной обработке, необходимый этап в образовании и развитии понятия. Понятие не является простым суммированием, количественным ростом, повторением и умножением данных чувств (как представляли эмпирики), а дальнейшим развитием данных чувств, включающих в себя переход в новое качество.

В формировании понятий большое значение имеет эксперимент, теоретическое упрощение (отвлечение от несущественных, внешних предмету обстоятельств, затушевывающих сущность предмета) и другие операции мысли. В науках, в которых невозможен эксперимент, пользуются отвлеченными иллюстрациями, мыслимым изображенном изменений зависимостей в предмете, изолирующей абстракцией, всевозможными предположениями, построением схем, графиков, математическим описанием явлений. Весь арсенал логического мышления подчинен задаче образования понятий. Важное место в этом процессе занимает анализ и синтез.

Дух марксизма требует все, в том числе и понятия, рассматривать исторически в связи с другими явлениями и конкретным опытом истории. Мышление не было бы связано с бытием, не могло бы отразить законов движения его, если бы оно само не развивалось. Движение действительности можно отразить только в развивающихся понятиях:

«...Человеческие понятия, — пишет В. И. Ленин, — не неподвижны, а вечно движутся, переходят друг в друга, переливают одно в другое, без этого они не отражают живой жизни. Анализ понятий, изучение их, „искусство оперировать с ними“ (Энгельс) требует всегда изучения движения понятий, их связи, их взаимопереходов»³⁶.

Изменение понятий происходит или в результате развития нашего знания о явлениях внешнего мира на базе обобщения новой практики или в результате изменения самой действительности, отражаемой в понятии. Как правило, изменение понятий в естественных и точных науках происходит в силу изменения нашего знания о внешнем мире, углубления его в сущность явления. Понятие «масса» от Ньютона до наших дней менялось не вследствие того, что во времена Ньютона тело обладало одной массой, а теперь другой, а потому, что изменялось наше знание о строении материи и ее свойствах.

Понятия о явлениях общественной жизни изменяются как в связи с изменением наших знаний о социальных явлениях общества, так и вследствие существенных изменений, происходящих в общественной жизни, смены одних экономических законов развития общества другими.

Процесс развития понятий происходит в нескольких направлениях: 1) возникают новые понятия, 2) углубляются старые, конкретизируются, поднимаются на более высокий уровень абстракции. Особо важное значение имеет развитие, уточнение основных понятий науки, о которых Лобачевский говорил: «Первые понятия, с которых начинается какая-нибудь наука, должны быть ясны и приведены к самому меньшему числу. Тогда только они могут служить прочным и достаточным основанием учения. Такие понятия приобретаются чувствами; врожденным — не должно верить»³⁷. Сам Лобачевский подверг анализу основные понятия геометрии.

В понятиях, сначала происходят мелкие незначительные изменения (уточняется и количественно обогащается содержание понятий), подготавливающие крутую ломку их. Коренные изменения в понятиях физической науки — смена механических представлений о физическом мире более правильными, современными — подготовлялись всем ходом развития физической науки в XIX столетии.

Метафизика в современной буржуазной философии проявляется не в том, что отрицается всякое движение понятий (такая плоская метафизика отживает свой век), а в том, что дается извращенное толкование движению понятий. Движение, гибкость понятий можно истолковывать и диалектически, и софистически. В. И. Ленин писал: «Всесторонняя, универсальная гибкость понятий, гибкость, доходящая до тождества противоположностей,— вот в чем суть. Эта гибкость, примененная субъективно, = эклектике и софистике. Гибкость, примененная объективно, т. е. отражающая всесторонность материального процесса и единство его, есть диалектика, есть правильное отражение вечного развития мира»³⁸. Если раньше метафизика просто разрывала вещи и их мысленное отражение (понятие) друг от друга, проводила пропасть, непроходимую грань между ними, то современная метафизика (софистика и эклектика) вообще стирает грани как между вещами, так и между понятиями.

Если раньше плоская метафизика считала, что в сущности вещи и понятия не меняются, то современная метафизика (софистика) признает движение понятий, но отрывает его от объективного источника, от движения материального мира. Движение понятий рассматривается само по себе вне связи с движением вещей. В таком случае движение понятий превращается в произвол субъекта, т. е. опошляется, теряет свое значение и цель.

Субъективистское, софистическое истолкование гибкости понятий характерно для неокантианской гносеологии оппортунизма, который боится ясности и определенности мышления, истолковывая гибкость понятий как произвольное изменение их.

Гибкость, изменчивость понятий является отражением изменчивости и многосторонности материального мира. Так, В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» показывает, что изменение физических понятий обусловлено стремлением науки на основе потребностей и обобщения новой практики глубже и всесторонне познать строение материи и ее физические свойства. Понятия новой физики возникли не из прихоти физиков; они более объективны, чем понятия классической физики.

В диалектическом методе гибкость понятий сочетается с определенностью, относительной устойчивостью и ясностью их. Понятия находятся в неразрывной связи друг с другом, различие между отдельными понятиями релятивно, относительно, при определенных условиях одно переходит в другое, но тем не менее это различие существует, оно отражает относительную устойчивость и качественную определенность вещей, явлений действительности.

Человеческие понятия имеют своей целью отразить глубоко и всесторонне объективный мир, законы его движения. Но известно, что предметы, процессы действительности находятся в неразрывной связи между собой. Взаимная связь и взаимная обусловленность явлений носит универсальный характер — каждая вещь прямо или косвенно находится в связи с любой другой вещью. Чтобы отразить универсальную взаимосвязь и взаимозависимость явлений, сами понятия должны находиться во взаимной связи и взаимообусловленности. «Каждое понятие,— писал В. И. Ленин,— находится в известном отношении, в известной связи со всеми остальными»³⁹. Отношения между понятиями раскрываются в определениях.

Понятия не существуют вне определения. Начало учения об определении понятий связывается в истории философии с именем Сократа, который, занимаясь вопросами о нравственных добродетелях, как свидетельствует Аристотель, впервые пытался установить в их области общие определения. Ставя своей целью выяснение сущности вещи, он делал логическое умозаключение. Началом для них служило выяснение существа вещи в форме определений. И действительно, до тех пор, пока понятию не дано какое-либо хотя бы одно определение, трудно говорить о его существовании.

Проблема определения не могла не привлечь внимания Аристотеля, стремившегося выяснить все способы получения достоверного знания. Под определением Аристотель понимал речь, указывающую на сущность вещи. «...Определение должно вскрыть не только то, что есть, как это делается в большинстве определений, но определение должно заключать в себе и обнаруживать причину»⁴⁰.

Определение как выяснение сущности бытия Аристотель отличал от определении, обнаруживающих лишь значение имени.

Такое определение не является знанием о том, что именно есть предмет мысли.

Номиналистическое понимание определения берет свое начало от Гоббса, утверждавшего, что «определение может быть не чем иным, как объяснением... имени»⁴¹. Эта слабость английского материалиста была доведена до своего логического конца последующими логиками-феноменалистами и позитивистами. Милль отводил определению незавидную роль раскрытия знания слова: «Определение есть просто тождественное предложение; оно дает указание лишь относительно обычного употребления слов, но из него нельзя извлечь никаких заключений касательно фактов»⁴².

Подмена определения понятия определением значения слова имеет своей целью лишить содержание понятия объективной значимости, представить понятие в качестве слова, значение которого можно произвольно менять.

Наиболее общей формой считается определение посредством указания ближайшего рода и видового отличия. Но многие философы прошлого, например, Локк, выступали с критикой универсальности этой формы⁴³.

Мы не можем отрицать того факта, что многие определения в самых различных областях науки строятся по форме указания ближайшего рода и видового отличия. Можно сказать — это наиболее типичная форма определения. В. И. Ленин писал: «Что значит дать «определение»? Это значит, прежде всего, подвести данное понятие под другое, более широкое. Например, когда я определяю: осел есть животное, я подвожу понятие «осел» под более широкое понятие»⁴⁴.

Чтобы вскрыть сущность предмета, его качество, надо вскрыть общее, ибо сущность всегда имеет всеобщий характер. Указывая на ближайший род, мы устанавливаем связь данной вещи, группы явлений с другими вещами и группами явлений. Известно, что каждый предмет обладает бесконечно многими качествами и у различных вещей всегда имеются известные общие качества (по крайней мере свойства телесности).

Но одного указания родового признака недостаточно, ибо для науки при вскрытии сущности явлений важно выяснить не только то общее, что есть у данного явления с другими, но и специфические особенности, отличающие его от других явлений.

К. Маркс критиковал тот метод, который действительную сущность видел только в общем. «Этот путь,— пишет Маркс,— не приводит к особому богатству определений. Минералог, вся наука которого ограничивалась бы установлением той истины, что все минералы в действительности суть «минерал вообще», был бы минералогом лишь в собственном воображении»⁴⁵.

Еще раньше Маркс указывал, что для определения недостаточно одного родового признака, нужно еще вскрыть специфику явления, «...объяснение, в котором нет указания на differentia spocifica, не есть объяснение»⁴⁶.

На специфичность определяемого предмета указывает видовое отличие, в котором фиксируется особое свойство данного предмета. Единство родового признака с видовым отличием представляет конкретную форму связи общего и единичного.

Таким образом, форма определения посредством указания ближайшего рода и видового отличия соответствует задаче определения, имеющей своей целью вскрыть не только общее в явлениях, но и специфические их особенности. Эта форма придумана не формальной логикой, а выработана длительной практикой развития научного познания. Принимая данную форму определения, материалистическая диалектика при этом подчеркивает основную роль содержания в определении.

Одна логическая форма определений не может гарантировать нам ясных, точных и глубоких определений в различных областях науки. Эта форма, как и всякая другая, должна быть содержательной.

Ограниченна и сама форма определения посредством указания ближайшего рода и видового отличия. Она легко применяется тогда, когда установлена определенная номенклатура в науке, когда имеют дело с образовавшимися и установившимися в науке понятиями, т. е. когда можно ближайший род заимствовать из номенклатуры готовых сформировавшихся понятий. Определения данной формы возникли из потребностей и опираются в основном на описательное и классифицирующее естествознание, для которого необходимы устойчивые классификации явлении.

Если бы в задачу определения понятий входило только разъяснение, раскрытие содержания готовых сформировавшихся понятий, если бы цель определения состояла только в том, чтобы делать понятия ясными и отчетливыми, тогда, конечно, определение могло бы ограничиться выяснением отношения одного сформировавшегося понятия к другому, более общему, но также установленному и определенному.

Однако определение понятии служит целям образования нового понятия; посредством высказывания определений формируется само понятие. А следовательно, необходимость в определении понятий возникает и тогда, когда понятия окончательно не установлены, не выяснены их отношения к другим понятиям, не установлен и не определен ближайший род. Конечно, в таких условиях трудно применять форму определения посредством указания ближайшего рода и видового отличия. При определении предельно широких понятии эта форма сохраняет свое чисто формальное значение, но по существу ничего не дает.

Классики марксизма-ленинизма, признавая ценность отдельных коротких определений, дефиниций, которые даются в той или иной форме, в то же время настойчиво подчеркивали мысль об ограниченности всякой дефиниции. Нельзя все знания о предмете ограничить даже правильными и хорошими дефинициями. Наука состоит не из одних определений. Давая определение жизни как формы существования материи, Ф. Энгельс писал: «Дефиниции не имеют значения для науки, потому что они всегда оказываются недостаточными. Единственно реальной дефиницией оказывается развитие самого существа дела, а это уже не есть дефиниция. Для того чтобы выяснить и показать, что такое жизнь, мы должны исследовать все формы жизни и изобразить их в их взаимной связи. Но для обыденного употребления краткое указание наиболее общих и в то же время наиболее характерных отличительных признаков в так называемой дефиниции часто бывает полезно и даже необходимо, да оно и не может вредить, если только от дефиниции не требуют, чтобы она давала больше того, что она в состоянии выразить»⁴⁷.

Эту же мысль проводит В. И. Ленин, выясняя значение и ограниченность коротких определении. «Но слишком короткие определения,— пишет В. И. Ленин,— хотя и удобны, ибо подытоживают главное,— все же недостаточны, раз из них надо особо выводить весьма существенные черты того явления, которое надо определить»⁴⁸.

Определения имеют очень большое значение в науке, если только они берутся не отдельно от всего другого знания, а в связи с ним, если их рассматривать как краткий итог из глубокого анализа существа развития явления. Если же определениям придают большее значение, чем они имеют в действительности, если подменяют глубокий анализ сущности явлений тощими дефинициями, то они перестают быть средством познания действительности.

Никогда не следует забывать ограниченность всякого определения, связанного с конкретной стороной действительности, с конкретными историческими условиями, являясь кратким выражением их. Опыт показывает, что даже самые отвлеченные определения в экономической науке всегда являются абстрактным выражением конкретного исторического базиса.

Формальная логика еще давно выдвинула ряд правил, условий, которые нужно соблюдать в любом определении. Сюда относится: 1) соблюдение соразмерности в определении (равенство объемов определяемого и определяющего), 2) отсутствие тавтологии, 3) определение не должно быть отрицательным, 4) точность и ясность определения.

Конечно, все эти элементарные условия необходимо соблюдать как в определении простых, так и сложных понятий. Определения всех отраслей науки, в том числе и марксистско-ленинской теории, поскольку они правильны, соблюдают эти условия.

Но эти условия недостаточны, они касаются только требования к форме определения, но не к содержанию его. Они вообще не ставят вопроса о том, что наполняет форму определения, не ставят вопроса об истинности определения в целом, а лишь формальной правильности его. Материалистическая диалектика выдвигает ряд требований, относящихся к содержанию определения, она дает метод определения, выдвигает такие условия, осуществление которых дает возможность определению

выполнять свою роль — вскрыть сущность предмета. Она не противопоставляет одни определения — диалектические, другим — метафизическим, она дает метод определения понятий, посредством которого они становятся содержательными. А содержательным может быть любое по форме определение.

Первым требованием диалектики является всесторонний охват предмета в определении. Необходимо по возможности вскрыть все существенные признаки, стороны, свойства предмета, составляющие содержание понятия. Мы не можем сразу охватить все стороны, хотя должны стремиться к этому; требование всесторонности предохраняет наше знание от догматизма и омертвления. В одной короткой дефиниции невозможно всесторонне отразить предмет. Для выявления всего богатства предмета, всех его сторон необходимо дать несколько различных определений. Только совокупность этих определений может претендовать на конкретное отражение сущности предмета.

При определении важно указать не только на несколько сторон предмета, но и на их существенность.

Марксистское определение капитализма включает в себя указание на три основных признака, обнажающие действительную сущность экономического строя капиталистического общества. Для капитализма, как общественно-экономической формации, характерны: 1) товарное производство как общая форма производства (при капитализме продукт принимает форму товара не исключительно, не единично и не случайно); 2) принятие товарной формы не только продуктом труда, но и самим трудом, т. е. рабочей силой человека; 3) существование системы эксплуатации наемного труда.

При определении понятия классики марксизма-ленинизма не просто указывали на ряд существенных признаков предмета, но вскрывали взаимосвязь этих признаков: как один признак при определенных условиях вытекает из другого.

Второе требование к определению — раскрытие развития предмета, его самодвижения, т. е. включение в определение исторического подхода к анализу сущности предмета. Отдельная короткая дефиниция фиксирует только какое-то одно состояние предмета. Определение должно показать развитие предмета, закон движения его. Известно, что для метода Маркса характерно не просто найти закон явлений, управляющий ими, но главное — найти закон их изменяемости, их развития, т. е. закон перехода от одной формы к другой, от одного порядка взаимоотношении к другому.

Так, определяя сущность капитализма. К. Маркс в «Капитале» стремится показать процесс развития и становления капитализма, что невозможно выразить в одной краткой дефиниции. «В действительности,— пишет Маркс,— капиталистическое производство есть такое товарное производство, которое стало всеобщей формой производства, но оно является таковым — и по мере своего развития становится все более таковым — лишь потому, что здесь сам труд оказывается товаром, лишь потому, что рабочий продает труд, т. е. продает функцию своей рабочей силы, и притом, как мы предполагаем, продает по ее стоимости, определяемой издержками ее воспроизводства. В той мере, в какой труд становится наемным трудом, производитель становится промышленным капиталистом; поэтому капиталистическое производство (а следовательно, и товарное производство) проявляется во всем своем объеме лишь тогда, когда и непосредственный сельский производитель является наемным рабочим»⁴⁹.

Далее, показывая в определении развитие предмета, необходимо также вскрывать и противоречия его. Определение, в котором не вскрыты противоречия в развитии предмета, не есть действительное определение. Метафизик, заметив противоречия в определениях, стремится избавиться от них, как от аномалии. Экономисты-метафизики, обращаясь к высшим экономическим категориям, например, капиталу, изумляются, когда обнаруживают противоречия в явлениях. Они хотели бы, чтобы капитал был либо только вещью, либо только общественным отношением, проявляют полную беспомощность, когда капитал выступает перед ними то в качестве общественного отношения, то вновь дразнит их в качестве вещи.

Наоборот, если мы возьмем определения классиков марксизма-ленинизма, то вскрытие противоречия в предметах составляет их основу. В. И. Ленин писал: «...Борющийся пролетариат учится тому, что такое капитализм, не из дефиниций (как учатся по учебникам), а из практического ознакомления с противоречиями капитализма, с развитием общества и его последствиями. И мы должны в своей программе определить это развитие, сказать — возможно короче и рельефнее,— что дело идет так-то»⁵⁰.

Наконец, в определение необходимо включить человеческую практику, как критерий истинности и практический определитель того в предмете, что нужно человеку на данном этапе развития общества. В основе всех научных определений лежит обобщение практики человека, которая устанавливает связь данного предмета, его различных сторон и свойств с тем, что нужно человеку: то или иное определение в зависимости от исторических условий, практических потребностей человека выступает на первый план как наиболее существенное, важное.

 

§ 6. Умозаключение — форма достижения нового знания.
Единство индукции и дедукции

В процессе возникновения, развития суждений и понятий огромная роль принадлежит умозаключению. В умозаключении лучше всего можно наблюдать опосредованный, творческий характер человеческого мышления. Большая часть всего имеющегося знания носит выводной характер, т. е. получается в процессе умозаключения.

Изучение умозаключения — правил и форм следования одного суждения из других, как было уже отмечено ранее, составляет специальную задачу формальной логики, которая в современных условиях стремится превратить умозаключение в логическое исчисление. Диалектика не должна в данном вопросе подменять формальную логику. Областью диалектики является исследование гносеологической природы умозаключения, их функции в движении мышления к истине, роли вывода в образовании и развитии научных теорий.

В решении этой важной проблемы нельзя идти по ложному и бесплодному пути создания, конструкции особых диалектических силлогизмов или форм умозаключений. Задача в учении об умозаключении состоит в том, чтобы, анализируя реальный, живой, конкретный процесс познания, взять те формы умозаключения, которые встречаются в нем, выясняют их сущность, место и связь как между собой, так и с другими формами познания. При этом материалистическая диалектика может дать научное толкование как простым формам умозаключения, так и сложным, вскрывая их движение от простого к сложному.

Умозаключением обычно называют форму мышления, посредством которой из имеющегося, ранее установленного знания выводится новое знание. Умозаключение — это процесс опосредования и выведения суждений, системой которых оно является. Эта система состоит из трех родов знания: основное (содержащееся в посылках умозаключения), выводное (получающееся в результате процесса умозаключения), обосновывающее (определяющее возможность перехода от посылок к заключению).

В качестве обосновывающего знания выступают аксиомы, правила, определения, законы и другие, положения, носящие достоверный или вероятный характер. Обосновывающее знание определяет форму умозаключения, характер перехода от посылок к заключению, оно является всегда общим по отношению к знанию, содержащемуся в посылках и заключении. Поэтому процесс умозаключения всегда происходит через общее и на основании общего, на основании знания закономерной связи явлений. Так, науке известны закономерные связи частей организма. На основании этого знания, найдя челюсть неизвестного животного, ученый заключает от характера челюсти к зубам, от характера зубов к качеству и количеству пищи, употребляемой животным, к строению желудка и кишечника. Если внутренности животного устроены для переваривания мяса, то челюсти должны быть приспособлены для пожирания, когти для хватания и разрывания, зубы для разрезывания и размельчения, вся его система — для преследования и достигания добычи, а органы чувств для восприятия ее.

Не только естественные науки по строению останков костей делают выводы об организации исчезнувших животных видов, но в общественных науках по останкам средств труда умозаключают о характере исчезнувших общественно-экономических формаций.

Основой возможности процесса умозаключения, перехода от известного к неизвестному является существование объективных закономерностей в природе и обществе. На основе знания этих закономерностей совершается переход и от частного к общему и от общего к частному, и от знания одной степени общности к знанию той же самой степени общности. Тот факт, что всякий процесс умозаключения происходит на основе общего, сбивает тех, которые включают все так называемые несиллогические умозаключения в дедукцию. Можно и индукцию считать дедукцией, ибо индуктивное умозаключение происходит также на основании определенного общего принципа, обосновывающего заключение от знания об отдельных фактах к знанию о всем классе предметов. В общее упирается и аналогия.

Умозаключение связано с объективным миром через свои части. Содержательные аксиомы, принцип умозаключения определяет объективное содержание его формы.

Относительная самостоятельность, независимость правильности формы умозаключения от истинности посылок имеет положительную сторону, она придает умозаключению активный, творческий характер. Для достижения истины нужно делать правильные по форме умозаключения не только из истинных, но и из ложных посылок. Умозаключение не было бы активной силой в достижении и доказательстве истины, если бы можно было заключать только из положений, истинность которых заранее известна. Форма умозаключения, не будучи связанной с каким-то определенным, одним содержанием посылок, может включать в себя различное содержание. Она правильна при мышлении не только о какой-то одной конкретной связи двух предметов, но о предметах вообще, безотносительно к какой- либо конкретности. Из этого не следует, что форма умозаключения совершенно безразлична к содержанию. Так, форма умозаключения пространственных отношений позволяет делать умозаключения только о пространственных отношениях, существующих между самыми различными предметами в действительности. Можно говорить не только о правильности формы умозаключения, но и об объективной истинности ее. Нарушить правильность формы умозаключения — это значит вести процесс вывода не в соответствии с содержанием аксиомы, принципа, правила, лежащего в основе данной формы.

Развитие форм умозаключения связано с изменением в содержании обосновывающего знания. До тех пор, пока не были установлены аксиомы равенства и неравенства, проверенные практикой, не существовало в науке и умозаключений математического равенства и неравенства, когда не существовало аксиомы математической индукции, не было и умозаключений этой формы. Достижение знания наиболее общих отношений явлений в действительности обусловливает возникновение новых форм умозаключения, а уточнение, углубление некоторых ранее известных положений, аксиом ведет к совершенствованию старых форм умозаключений. Реже употребляются и отмирают формы, в основе которых лежит сомнительный принцип.

Таким образом, изменяется не только содержание умозаключений, но и сами формы их. Изменение форм умозаключений происходит не путем отмены одних и установления других, а путем пополнения старых форм новыми, возникшими в связи с обнаружением новых закономерностей, формированием новых истинных аксиом, принципов, правил, которые кладутся в основание новых форм, путем совершенствования старых форм в связи с уточнением знания, лежащего в их основе.

Форма умозаключения связана с практикой, что отмечал еще Гегель. Материалистическая диалектика не практику выводит из умозаключения, как это делал Гегель, а умозаключение из практики. «Когда Гегель,— пишет И. И. Ленин,— старается— иногда даже: тщится и пыжится — подвести целесообразную деятельность человека под категории логики, говоря, что эта деятельность есть „заключение» (SchluB), что субъект (человек) играет роль такого-то „члена" в логической „фигуре“ „заключения" и т. п.,— ТО ЭТО НЕ ТОЛЬКО НАТЯЖКА, НE ТОЛЬКО ИГРА. ТУТ ЕСТЬ ОЧЕНЬ ГЛУБОКОЕ СОДЕРЖАНИЕ, ЧИСТО МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЕ. НАДО ПЕРЕВЕРНУТЬ: ПРАКТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА МИЛЛИАРДЫ РАЗ ДОЛЖНА БЫЛА ПРИВОДИТЬ СОЗНАНИЕ ЧЕЛОВЕКА К ПОВТОРЕНИЮ РАЗНЫХ ЛОГИЧЕСКИХ ФИГУР, ДАБЫ ЭТИ ФИГУРЫ МОГЛИ ПОЛУЧИТЬ ЗНАЧЕНИЕ АКСИОМ»⁵¹.

Умозаключение является необходимым элементом творческого, созидающего характера человеческого труда. Труд не может обойтись без умозаключения; развитие труда, практика вообще есть развитие и умозаключения.

В процессе трудовой деятельности человек из наличных условий, наличных средств производит (выводит) вещи, явления, которых в природе нет. Как указывал К. Маркс, живой труд, охватив вещи, как бы воскрешает их из мертвых, превращает их из возможных в действительные потребительные стоимости. В результате труда (охваченные пламенем труда) наличные вещи приобретают функции, соответствующие их идее и назначению, они потребляются целесообразно как элементы для создания новых продуктов, новых вещей. В этом состоит творческий характер человеческого труда, коренным образом отличающийся от трудоподобной деятельности животного.

Но процесс превращения вещи, прежде чем совершиться в действительности, сначала совершается в голове работника, идеально. Специфическая особенность трудовой деятельности человека заключается в том, что в сознании человека еще до начала труда предварительно имеется готовый результат его. Человек мысленно охватывает средства производства и процесс их превращения в продукт, т. е. он производит идеально весь производственный процесс от начала до конца, от исходных средств производства до конечного продукта труда. Свободно, но не произвольно, обращаясь со средствами производства, человек умозрительно превращает предмет труда в необходимый ему продукт. Этот процесс идеального производства новой вещи из наличных средств производства представляет собой не что иное, как умозаключение.

Как и в действительном процессе производства новой вещи, происходящем на основе наличных средств производства, так и в умозаключении, имеющем своей целью представить процесс производства в сознании, мы исходим из наличного знания, из образов о предметах и явлениях действительности и о самом процессе труда. Путем переработки представлений, накопленного производственного опыта и знания в голове работника совершается сложный процесс обработки имеющихся знаний, умственное выведение вещи из условий ее существования. Поэтому всякий действительный процесс умозаключения состоит в движении от известного к неизвестному, от наличного знания к новому знанию.

Таким образом, сущность процесса умозаключения состоит в умственном воспроизведении данной вещи из условий ее существования. Знание об условиях существования этой вещи составляет посылки умозаключения, знание о новой вещи дает заключение, а знание закономерной связи вещей с условиями их существования обосновывает возможность самого процесса выведения вещи из условий ее существования.

Когда ученый встречается с каким-то объектом природы, то он, используя весь предшествующий опыт человека, все имеющееся в его распоряжении знание, путем умозаключений устанавливает связь данного объекта природы с условиями его существования. Всякое понимание есть мысленное воспроизводство явлений из других явлений, всякое научное открытие достигается в результате умозаключения из наличных и достигнутых знаний, наблюдаемых явлений и произведенных экспериментов. Социалистическое общество раньше было умозрительно, идеально воспроизведено путем сложнейших умозаключений из достигнутого знания о законах развития общества, а потом оно появилось в действительности из условий капиталистического общества. Этот процесс умственного воспроизведения путем умозаключений социалистического общества из знания его условий способствовал действительному рождению социализма из условий капитализма.

Способность человека к умозаключению, к умозрительному выведению вещей на основании знания условий их существования, на основе знания законов движения самих вещей является величайшим достижением человека.

Процесс умозаключения нельзя отождествлять с процессом трудовой деятельности человека, посылки умозаключения — с сырьем, форму умозаключения — с процессом труда, а вывод — с готовой продукцией. Такой вульгарный подход к трактовке умозаключения ничего общего не имеет с марксизмом. Процесс умозаключения рождается из потребностей практической деятельности человека. Он составляет необходимое условие для этой деятельности. Однако в то время как трудовая деятельность является материальным процессом, умозаключение — идеальный процесс, который (как отражение в сознании действительности), хотя и возникает по образу и подобию материальной деятельности, но отличен от нее и имеет специфические особенности. Воспроизведение того или иного явления в мышлении принципиально отлично от реального воспроизведения его в практике. Процесс получения нового знания на основе ранее достигнутого далеко не тождествен процессу получения новых вещей из наличных средств производства.

Практическая деятельность не только требует и порождает процесс умозаключения, но и является критерием истинности его. Правильно ли мы теоретически, умозрительно вывели вещь из условий ее существования? На этот вопрос может дать ответ только практика, действительное, практическое выведение вещи из условий ее существования. Правильность нашего понимания данного явления природы доказывается тем, «что сами его производим, вызываем его из его условий, заставляем его к тому же служить нашим целям»⁵². Чтобы решить, правильно ли человек заключает, что вода состоит из двух атомов водорода и одного атома кислорода, нужно практически получить воду из этих двух газов.

В процессе общественно-исторической практики возникают связи между мыслями сообразно связям вещей и их свойствам в объективном мире. Практика человека, многократно повторяясь, выносит приговор нашему мышлению, отвечает на вопрос: соответствует ли связь мыслей в умозаключении объективным связям явлений. Правильные связи, пути, ходы, формы, фигуры человеческой мысли закрепляются, приобретают характер аксиом, неправильные, не приводящие к истинному знанию. не подкрепленные практикой, отбрасываются. Формы практики, возникая как обобщение предшествующей практики, проверяются последующей практикой человека. Именно только практикой доказывается истинность аксиом, лежащих в основе форм умозаключения.

Развитие общественно-исторической практики ведет к развитию и совершенствованию, усложнению процесса умозаключения. С развитием производственной деятельности человека развиваются орудия труда, они становятся более многообразными и совершенными. Из более богатых средств производства можно создать более многообразные и сложные продукты производства. Усложняется и сам процесс труда — процесс производства новой вещи из наличных средств. Развивается и процесс умственного, теоретического производства вещи из наличного знания, накопленного опыта. Исходные знания становятся более точными и совершенными, позволяющими делать умозаключения о глубоких процессах, закономерностях природы и общества. Как мощные средства производства современного человека позволяют ему производить сложнейшие механизмы, использовать энергию атомного ядра, так и огромный багаж научных знаний дает возможность современному человеку с помощью умозаключений заглядывать далеко вперед, делать прогнозы о явлениях, событиях и процессах, которыми человек практически будет владеть, управлять только в будущем.

Путем умозаключения мы идеально воспроизводим процессы, недоступные нам в непосредственной практике, следим за ходом их протекания. Мы убеждаемся в правильности созданной нами картины действительности, когда некоторые звенья сложной цепи умозаключений удается подтвердить экспериментально. Не только практика порождает умозаключение, но и умозаключение вызывает необходимость практики, экспериментов и наблюдений.

Выяснение места умозаключения в практической деятельности человека дает возможность правильно решить вопрос о его познавательной ценности, о характере выводного знания.

Ряд буржуазных логиков рассматривает умозаключение вообще и силлогизм в частности как чисто аналитический процесс, не дающий в заключении никакого нового знания по сравнению с посылками. Умозаключение, рассуждают они, это только выяснение имеющегося знания, а не получение нового. Так, Джевонс писал: «...умозаключение не делает ничего больше, как только разъясняет и развивает знание, содержащееся в известных посылках и фактах. Ни в дедуктивном, ни в индуктивном мышлении мы ничего не можем прибавить к заключенному в себе нашему знанию, которое похоже на знание, содержащееся в непрочитанной книге или запечатанном письме»⁵³.

Умозаключение не выступало бы активной силой, не способствовало бы труду производить новое, если бы оно ограничилось анализом и разъяснением содержания непосредственного наличного опыта.

Между выводным, основным и обосновывающим знаниями в умозаключении существует очень сложное единство и взаимозависимость. Конечно, заключение в выводе не произвольно, оно имеет свое достаточное основание в посылках и в том знании, которое обосновывает переход от посылок к заключению.

Поэтому, несомненно, существует связь, единство между исходными положениями и заключением. Заключение должно вытекать из посылок на основании определенных принципов и правил. Но наряду с этим единством существует и различие, новизна, развитие знания, содержащегося в посылках. Эта новизна очевидна в неполной индукции, где вывод распространяется на неисследованные предметы, явления, в аналогии, где заключают о наличии у вещи такого признака или свойства, который не был установлен в посылках. Но она менее очевидна в дедукции, в других формах умозаключения, где заключение с необходимостью следует из посылок.

В любом умозаключении новизна знания возникает на основе синтеза. В нем соединяется то, что было разъединено до процесса вывода. Производя синтез знания, полученного ранее, в различное время и разными способами, наука путем умозаключения достигает нового знания.

Синтезируя знание, полученное в разное время и различным образом, путем умозаключения получают то, что ранее не было известно, т. е. действительно новое знание. Следовательно, сущность умозаключения составляет синтез ранее известного знания, а не его анализ. Только своеобразный синтез различных посылок между собой со знанием, лежащим в основе той или иной формы умозаключения, дает нам новое знание — подлинное умозаключение.

Если бы умозаключение не давало возможности получить новое знание, то мы никогда бы не определили расстояние от земли до других небесных тел, не знали бы состава звезд, никогда не могли бы решить вопроса о существовании жизни на других планетах и т. д., то есть вообще наука была бы невозможна. Нельзя возвыситься от знания одних фактов к знанию других и от фактов к познанию закономерностей внешнего мира с помощью умозаключений, которые не дают нового знания.

Каждая форма, фигура умозаключения выражает связь общего, единичного и особенного, существующую в самом объективном мире. На связь общего, единичного и особенного в умозаключении обратил серьезное внимание Гегель. Всякое умозаключение Гегель рассматривал как связь единичного с всеобщим через особенное, поэтому всеобщая форма умозаключения у Гегеля выражалась формулой Е — О — В (единичное — особенное — всеобщее). Рядом с мыслью Гегеля: «Все вещи суть умозаключения, некоторое всеобщее, сомкнутое через особенности с единичностью» В. И. Ленин ставит знак NB. Если эту мысль Гегеля читать материалистически, то она означает, что сами вещи представляют собой единство всеобщего с единичным через особенное, а наше мышление отражает эту объективную связь в форме связи понятий в умозаключении.

К. Маркс в «Критике политической экономии» показывает отражение в мышлении объективной связи общего, единичного и особенного в явлениях общественной жизни. Производство выступает в отношении к потреблению как общее к единичному, поэтому производство (общее) есть потребление (единичное), ибо индивидуум в процессе производства развивает свои способности и в то же время потребляет их в акте производства; кроме того, производство есть потребление средств производства. Но не только производство есть потребление, но и потребление (единичное) есть производство (общее), ибо потребление дает цель производству.

«Производство, распределение, обмен, потребление, — пишет К. Маркс, — образуют, таким образом, правильный силлогизм: производство составляет в нем всеобщность, распределение и обмен — особенность, а потребление — единичность, замыкающую собой целое»⁵⁴.

Анализируя форму Т — Д — Т, К. Маркс указывает, что крайние члены неодинаково относятся к Д. В первом случае товар относится к деньгам как особенный товар к всеобщему товару, а деньги в свою очередь относятся ко второму товару как всеобщий товар к единичному товару. «Следовательно, абстрактно-логически Т — Д — Т может быть сведен к форме силлогизма О — В — Е, где особенность образует первый крайний член, всеобщность — связующий средний член и единичность — последний крайний член»⁵⁵.

Таким образом, отношение понятий в умозаключении можно рассматривать как отражение связи единичного, всеобщего и особенно в явлениях действительности. Даже в таком силлогизме, как «Все цветки — растения, роза — цветок, роза — растение» мы имеем дело со связью единичного (роза) с общим (растениями) через особенное (цветок). Всякое умозаключение отражает связь единичного с общим, ибо обосновывающее знание всегда выступает как общее по отношению к посылкам и заключению.

С самого начала возникновения учения о формах мышления определился один из существеннейших пороков в теории умозаключения — метафизический отрыв одного типа умозаключений от другого. Этот отрыв наметился уже у Аристотеля, который по существу единственно надежным методом получения знания считал силлогизм, нередко отождествляемый им с доказательством вообще. Поэтому наиболее глубоко, полно и всесторонне он разработал учение о силлогизме, составляющее фокус всех логических исследований Аристотеля.

Аристотель не прошел мимо индукции, ибо он был мыслящим эмпириком и естествоиспытателем, а следовательно, понимал роль опыта, наблюдения в познании и необходимость перехода от единичного к общему. Он понимал, что общие понятия образуются в результате изучения единичных экземпляров, «...что же касается общего понятия животного, то оно либо вовсе ничто, либо образуется после [наличности отдельных экземпляров]. Подобным же образом обстоит дело и при всяком другом высказываемом обобщении»⁵⁶. Формой строгого доказательства может служить только индукция, которая теперь называется полной. Ее Аристотель рассматривал как вид силлогизма («силлогизм из индукции»). От обычного силлогизма она отличается лишь тем, что в ней крайние термины связываются через средний, а средний с большим — через меньший, состоящий из множества единичных предметов.

Возникновение учения об индукции непосредственно связано с зарождением и развитием естествознания, которое берет начало со второй половины XV столетия. Естествознание появилось в революционной атмосфере в период разложения феодализма и становления новых, буржуазных производственных отношений. Практика развития капитализма, техники производства требовала развития естественнонаучных знаний. В этом была заинтересована буржуазия, во-первых, потому что исследование различных свойств тел, явлений природы и форм их проявления необходимо для совершенствования техники производства, а, во-вторых, естественнонаучные знания помогали буржуазии бороться против идеологии феодализма и церкви — засилия религиозных взглядов на мир, сковывавших развитие производства.

До конца XVIII и первой половины XIX в. естествознание было по преимуществу наукой собирающей, описывающей и систематизирующей факты. Из всех наук самой развитой была механика; физика только зарождалась, химия и биология были в зачаточном состоянии. Такой уровень в развитии естественнонаучных знаний создавал благоприятные условия для господства метафизического метода мышления, для рассмотрения явлений в состоянии покоя и неизменности. Но этот период овладения материалом необходим, без него естествознание не могло бы сделать дальнейшего шага — приступить к глубокому объяснению явлений, превратиться в науку о процессах природы.

Даже на первой стадии своего развития естествознание имело дело с обобщением фактов действительности, с движением от частного к общему. Нельзя сказать, что естествознание XVI, XVII и XVIII столетий только собирало факты и совсем не занималось обобщением их. Нет, обобщения были, но они касались главным образом систематизации и классификации явлений природы — описание фактов, явлений и отнесение их к определенному классу. Чтобы успешно производились даже такие простые обобщения, необходимо осознание процесса движения от частного к общему. Логическое учение об индукции в новое время явилось в результате обобщения практики, развития опытного естествознания, занимавшегося по преимуществу систематикой и классификацией явлений природы.

Разработка проблем места и роли индукции в познании в философии нового времени ставилась в непосредственную связь с поисками нового метода мышления, активно помогающего человеку осваивать предметы материального мира, добиваться господства над явлениями природы. Эта связь учения о формах умозаключения вообще и индукции в особенности с. задачами выработки нового метода мышления, выходящего за рамки схоластической догматики, определила характер понимания индукции как важнейшей составной части нового метода мышления. Но, с другой стороны, вследствие того, что учение об индукции возникло в период господства метафизики в науке и философии, индукция с самого начала была неправильно истолкована, оторвана от других форм умозаключения.

Разработкой учения об индукции занимались крупнейшие естествоиспытатели и философы нового времени. Большой исторической несправедливостью будет умаление роли в развитии логики нового времени таких ученых, как Леонардо да Винчи и Галилео Галилея, которые пытались осмыслить закономерности процесса познания природы, вскрыть путь движения от отдельных фактов к познанию закона природы. Эти мыслители выделяли роль двух моментов в достижении истинного знания, законов, а именно — опыта и математики. Истинная наука основывается на тщательно поставленном и проверенном опыте и вдумчивом наблюдении; от опыта при помощи истинных заключений она идет к познанию закономерности. Поскольку вскрывались такие простые закономерности природы, как механические законы движения тел допускающие широкую математическую обработку, то количественный математический метод исследования возводился ими в универсальный. Так, Леонардо да Винчи писал: «Никакой достоверности нет в науках там, где нельзя приложить ни одной из математических наук, и в том, что не имеет связи с математикой»⁵⁷.

Индукция была составной частью метода научного исследования Галилея. Исходя из опыта, он формулировал общие положения, из которых выводил новые частные факты. Проверка этого вывода новыми наблюдениями подтвердила истинность ранее сформулированных общих положений. Научный метод исследования Галилея включал в себя индукцию и дедукцию в их единстве.

Разрушительная, критическая часть бэконовского учения об умозаключении направлена против схоластической трактовки силлогизма. Ф. Бэкон ставит своей целью создание способа мышления, с помощью которого можно было бы достичь таких целей, как продление жизни и омоложение человека, превращение одних тел в другие, создание новых видов растений и животных, владычество над воздухом и небом. Требования, предъявляемые Бэконом к логике, соответствовали духу времени, когда совершались великие открытия и перевороты в самых различных областях.

Схоластическая же логика с выхолощенным и довольно формализированным аристотелевским силлогизмом явно не отвечала требованиям эпохи, не могла способствовать покорению и подчинению человеком сил природы.

Учение об индукции Ф. Бэкона возникло как метод образования надежных понятий. Всякая наука, по Бэкону, должна быть опытной наукой, сущность которой состоит «...в применении рационального метода к чувственным данным. Индукция, анализ, сравнение, наблюдение, эксперимент суть главные условия рационального метода»⁵⁸.

В общей постановке вопросов учение Ф. Бэкона об индукции содержит много правильного: индукция должна опираться на наибольшее количество тщательно изученных, проверенных и приведенных в определенный порядок фактов, при ипдуктнв- ном умозаключении нельзя спешить с обобщениями, пользуясь приемами разграничения и исключения. Ничего не возразишь против такого высказывания Ф. Бэкона: «...наш путь и наш метод (как мы часто ясно говорили и как я бы хотел сказать это и теперь) состоит в следующем: мы извлекаем не практику из практики и опыты из опытов (как эмпирики), а причины и аксиомы из практики и опытов и из причин и аксиом — снова практику и опыты как верные Истолкователи Природы»⁵⁹.

Но когда Ф. Бэкон переходит к более конкретным рассуждениям о сущности метода индукции, то здесь обнаруживаются крупные недостатки его учения. Составляются три таблицы: присутствия, отсутствия и степеней. В первой таблице перечисляются все случаи присутствия того явления, причина которого нами исследуется (при выяснении причины теплоты необходимо перечислить все случаи ее присутствия, что, конечно, практически невозможно). Во второй таблице перечисляются факты, аналогичные первым, но в них отсутствует данное явление (например, в случае с теплотой надо указывать, что светит, но не греет). В третьей таблице указываются случаи с различной степенью интенсивности этого свойства, его возрастания и убывания.

После того, как таблицы составлены и факты приведены на суд разума, начинается собственно индуктивное умозаключение, сущность которого сводится к исключению свойств, не участвующих в образовании данного явления (теплоты): «...после Отбрасывания и Исключения, сделанного должным образом (когда все легкомысленные мнения обратятся в дым), на втором месте (как бы на дне) останется положительная Форма, твердая, истинная и хорошо определенная. Сказать это недолго, но путь к этому извилист и труден»⁶⁰. Это исключение происходит на основе правила: форма (причина) некоторого свойства присутствует там, где есть это свойство, и отсутствует там, где его нет; ее возрастание и убывание происходит вместе с данным свойством.

В результате такого обобщения путем отрицания и исключения образуются довольно тощие и абстрактные понятия. Бэконовское учение об индукции легло в основу теории абстрагирования, господствующей в науке XVII и XVIII столетий.

Логическое учение об индукции Ф. Бэкона по-разному оценивалось в истории науки. Одни считали индукцию Бэкона абсолютно бесполезной; путем его индукции нельзя достичь ни изобретения, ни господства, ни могущества. Другие, наоборот, так высоко ставили это учение, что явно переоценивали его. Так, Ч. Дарвин в своей автобиографии писал: «Я работал подлинно бэконовским методом и, без какой бы то ни было [заранее созданной] теории, собирал в весьма обширном масштабе факты, особенно — относящиеся к одомашненным организмам, путем просмотра печатных материалов, в беседах с искусными животноводами и растениеводами-садоводами, и очень много читая»⁶¹. Замечание Дарвина, что он не доверяет дедуктивным умозаключениям, говорит о недостаточно глубоком понимании им логики своего открытия. Вряд ли можно поверить в то, что он собирал факты массами без всякого смысла, без какой-либо идеи, гипотезы, не пользуясь дедуктивным умозаключением.

Сильная сторона бэконовского учения об умозаключении состоит в Подчеркивании огромной роли опыта, наблюдения, эксперимента. Если схоластическая логика думала, что Кай смертен потому, что человек смертен, то логика Ф. Бэкона, по справедливому замечанию А. И. Герцена, стала настойчиво доказывать, что человек смертен, ибо Кай смертен. В бэконовской индукции эмпирическое событие стало первой и главной посылкой в умозаключении.

Декарт свою теорию знания строил на признании решающей роли интуиции и дедукции, как двух наиболее верных путей к познанию того, сверх чего ум не должен допускать ничего. Только интуиция и дедукция надежны; все остальное подозрительно и подвержено заблуждению. Причем интуиция более надежна, чем дедукция.

Дедукция служит для того, чтобы вывести что-либо с необходимостью из чего-либо ранее достоверно известного. Интуиция дает не только исходные положения дедукции; сама дедукция одного положения из другого совершается на основе и посредством интуиции.

Опыт и индукция в методе Р. Декарта играют вспомогательную роль. Нельзя сказать, что он вообще игнорировал роль опыта в познании; в зависимости от большей или меньшей возможности нужно производить опыты, способствующие более быстрому продвижению вперед в деле познания природы, но опыту отводится вспомогательная роль.

Под индукцией, которую Декарт называет энумерацией, разумеется не умозаключение от отдельных фактов к знанию общих положений, принципов, а собирание следствий, выведенных из многочисленных и разрозненных положений. Индукции отводится очень скромная роль систематизации материала, полученного путем интуиции и дедукции.

Таким образом, в самом начале в учении об умозаключении в логике нового времени наметились две взаимоисключающие тенденции: чрезмерное, одностороннее подчеркивание роли опыта и индукции при игнорировании дедукции, с одной стороны, отрицание существенного значения опыта и основанной на нем индукции с признанием решающей роли интуиции и дедукции, с другой стороны. Одно направление за образец науки брало опытное экспериментальное естествознание, фиксируя только одну сторону в нем, другое идеалом науки считало математику, якобы не нуждающуюся ни в опыте, ни в индукции, а построенную исключительно на интуиции и дедукции.

До тех пор, пока учение о роли опыта и индукции в познании покоилось на материалистической основе, оно имело положительное, прогрессивное значение. Субъективный идеализм и позитивизм превратили эмпирическое направление в логике в схоластику нового времени, мертвящий глаз которой проглядывает в позитивизме с самого начала его возникновения. Как отмечает Ф. Энгельс, к крайней степени фантазерства, легковерия и суеверия приводит то направление в философии «...которое, чванясь тем, что оно пользуется только опытом, относится к мышлению с глубочайшим презрением и, действительно, дальше всего ушло по части оскудения мысли»⁶².

Дальше по пути всеиндуктивизма пошел Локк, выставивший несколько аргументов против силлогизма: силлогизм не является великим орудием разума, познания; душа устанавливает связь между идеями непосредственно без всяких силлогизмов; люди хорошо рассуждали до и после Аристотеля, не умея построить силлогизма, который совершенно неспособен служить орудием открытия новых истин; чтобы построить силлогизм, нужно иметь уже открытую истину; силлогизм только приводит в боевой порядок старые, другим путем открытые истины. «Я также охотно признаю, — пишет Д. Локк, — что всякое верное рассуждение можно свести к его формам силлогизма. И тем не мепее, я думаю, что без всякого ущерба для Аристотеля могу правильно утверждать, что эти формы не являются ни единственным, ни лучшим способом рассуждения с целью привести к истине людей, которые стремятся найти ее и желают как можно лучше пользоваться своим разумом для приобретения познания»⁶³.

Кто не видит, можег носить очки, кто не может рассуждать без силлогизма, может пользоваться им. Нормально человек не строит рассуждений по форме силлогизма. «Истину можно раскрывать и подтверждать только путем зрелого и надлежащего рассмотрения самих вещей, а не при помощи искусственных терминов и приемов аргументации: они приводят людей не столько к открытию истины, сколько к софистическому и лукавому употреблению двусмысленных слов...»⁶⁴ Наиболее полезными в науке Локк считал рассуждения не от общего к частному, а от частного к частному и от частного к общему.

Аргументы, которые выдвинул Локк против силлогизма, повторялись всеми индуктивистами, но они действительны не против правильного употребления дедукции в познании, а против вседедуктивизма и схоластического употребления силлогизма.

Это — критика одной крайности с позиций другой, так же далеко стоящей от истины.

На разборе логического учения об умозаключении Д. Милля (1806—1873) можно показать, во что выродилось в условиях буржуазного общества XIX столетия здоровое эмпирическое направление в философии, зародившееся в начале нового времени.

Учение Милля об умозаключении направлено на доказательство невозможности познания сущности вещей, постигаемой не наукой и философией, а религией. Мы не знаем самих вещей, а знаем только возбуждаемые ими в нас ощущения — вот основной тезис миллевской логики. С этой целью он обрушивается против дедукции, против силлогизма, доказывая ошибочность его. Невозможны действительные научные обобщения, вскрывающие сущности явлений, ибо опыт всегда незакончен. Чтобы утверждать, что человек смертен, надо дождаться, пока все люди умрут. «Общее положение, — пишет Милль, — не только не может доказывать частного случая, но и само не может быть признано истинным без всяких исключений, пока доказательством aliunde (из другого источника) не рассеяна всякая тень сомнения относительно каждого частного случая данного рода.

А если это так, то что же остается доказывать силлогизму?»⁶⁵

Гносеологической основой отрицания возможности и игнорирования роли дедуктивных умозаключений в логике Милля и у позитивистов вообще является отрицание существования объективных закономерностей в природе и возможности познания их, отрыв общего от единичного. Природа у позитивистов выглядит как бесконечный баллотировочный ящик, наполненный шарами, которые мы время от времени по одному вынимаем.

Мы только можем знать наиболее часто встречающиеся комбинации их — все остальное находится за границами человеческого разума.

Обыкновенно принято считать, что Милль отрицает дедукцию в пользу индукции. Да и сам Милль неоднократно заявлял, что каждый шаг в цепи умозаключений существенно индуктивен. На самом деле логике Милля чужда как подлинная дедукция, так и настоящая индукция. Отрицание возможности одной неминуемо ведет к отрицанию и другой. Под индукцией в логике разумеется умозаключение от отдельных фактов, явлений действительности к общим принципам, законам. Возможность такого умозаключения отрицалась Миллем, считавшим всякое умозаключение движением от частного к частному, которое может совершаться прямо или косвенно. Силлогизм — косвенное умозаключение от частного к частному, заключение через посредство общего суждения. Причем общее суждение у Милля не является действительно общим, а только частным; о смертности Веллингтона заключают не на основании смертности человека вообще, а на основании уже умерших людей.

Впервые в истории философии серьезная попытка преодоления метафизического отрыва индукции от дедукции была предпринята Гегелем.

Положительным моментом в его теории умозаключения было стремление вскрыть взаимосвязь, движение форм умозаключений, определить их познавательную ценность. Для Гегеля самым важным было наметить переходы одной формы умозаключения к другой, от дедукции к индукции и от последней через аналогию снова к дедукции⁶⁶. Умозаключение, по Гегелю, проходит в своем развитии три основные ступени: умозаключения наличного бытия, рефлексии и необходимости. Эти тины умозаключений различаются не по чисто формальным признакам — положению среднего термина, а по содержанию.

Познавательная ценность умозаключения наличного бытия очень незначительна, с помощью его можно вскрыть только поверхность явлений. Примером умозаключений этого класса может быть следующее: «Эта роза красна, красное — цвет, следовательно, эта роза имеет цвет». Но и такие умозаключения играют определенную роль в жизни. Юрист мыслит по этой форме, когда отыскивает правовое основание, т. е. средний термин, для своего юридического заключения.

Умозаключение рефлексии более содержательно, оно идет дальше в выражении сущности предмета, в нем средним термином является не абстрактная, а конкретная всеобщность, охватывающая в себе все единичное — целостность. В этом типе умозаключения Гегель различает три формы: умозаключение всякости, индукцию и аналогию. Умозаключение всякости имеет форму Е — О — В. Примером этой формы умозаключения может служить традиционный силлогизм: «Все люди смертны; Кай — человек; следовательно, он смертен». Истинность большой посылки (О — В) не доказана и зависит от истинности заключения. Всякость («все —люди») на данной ступени развития не заключает в себе подлинной необходимости и всеобщности. Поэтому умозаключение всякости предполагает умозаключение индукции и переходит в него. Здесь посредством индукции доказывается посылка О — В, т. е. особенное связывается со всеобщностью через совокупность единичных. Приведем простой пример: «медь, золото, серебро и т. д. — металлы; медь, золото, серебро и т. п. — проводники электричества; следовательно, металлы — проводники электричества».

Индукция преодолевает недостатки умозаключения всякости, но имеет свои коренные пороки. Она не преодолевает полностью субъективности умозаключения всякости, ибо средним термином в ней являются единичности во всей их непосредственности, их синтез случаен. Всякая индукция неполна, единичности никогда не могут быть исчерпаны до конца. Когда мы утверждаем: «все растения», «все металлы», — то в действительности речь идет о растениях и металлах, встречавшихся до сих пор. Индуктивное умозаключение основано на непосредственном опыте, завершение которого уводит нас в дурную бесконечность. «Лишь продолженные до бесконечности, а, b, с, d, е образуют собой род и дают завершенный опыт. Заключение индукции остается постольку проблематическим»⁶⁷.

Преодоление недостатков индукции приводит к такому умозаключению, которое в качестве среднего термина имеет единичность, в самой себе заключающую всеобщность. Таким умозаключением является аналогия, имеющая форму Е — В — О. Например: «Земля имеет обитателей»; Луна есть некоторая Земля; следовательно, Луна имеет обитателей». Возможны пустые и праздные аналогии, где в качестве всеобщей природы единичного взят такой признак, который в действительности не является всеобщим (например, в приведенной аналогии Луны с Землей). Гегель подвергает критике натурфилософию, наполненную такими пустыми аналогиями. Философия природы у самого Гегеля содержит много несостоятельных аналогий.

Проблематичность индукции не только не преодолевается, по даже усиливается в аналогии, поэтому развитие умозаключений не может остановиться на аналогии, не дающей необходимых, достоверных выводов. Аналогия переходит в умозаключение необходимости, представляющее собой высшую форму умозаключения, где достигается совершенство вывода.

Гегель не отрывал индукцию от остальных видов умозаключения, а пытался определить ее место в общем развитии умозаключения. Правильна мысль Гегеля, что дедукция нуждается в индукции для обоснования посылки ^{О — В}. Полную силу против всеиндуктивизма имеет тезис Гегеля о том, что индукция, будучи основана на незавершенном опыте, дает по существу проблематические заключения. С правильных позиций Гегель критиковал Бэкона. Отвергая какие-либо другие умозаключения, кроме индукции и связанной с ней аналогии, сам Бэкон пользовался отвергнутыми им формами. «Поэтому, — пишет Гегель, — если Бэкон противопоставлял индукцию силлогизму, то это противопоставление носит формальный характер; всякая индукция есть вместе с тем умозаключение, что знал также и Аристотель, ибо, когда мы из множества вещей выводим нечто всеобщее, то первое суждение гласит: эти тела обладают этими свойствами. Второе положение гласит: все эти тела принадлежат к такому то классу; следовательно, в-третьих, данный класс обладает данными свойствами. Это — полное умозаключение, и всегда индукция имеет тот смысл, что делается наблюдение, устраиваются эксперименты, рассматривается опыт, а затем выводится из него всеобщее определение»⁶⁸.

Однако Гегель не преодолел полностью порочной недооценки индукции. Высшим типом умозаключения, по Гегелю, является умозаключение необходимости, дедуктивное по существу. Индукция по своей познавательной ценности ставится им даже ниже аналогии. Низшие формы дедукции (умозаключение наличного бытия и умозаключение всякости) предшествуют индукции и аналогии, но ее высшая форма (умозаключение необходимости) снимает индукцию и аналогию, завершая весь процесс развития умозаключения. Гегель правильно указывает, что индукция не безгрешна, что одна она не может привести к истине. Но это в такой же степени относится и к дедукции. Если индукция по форме не может дать достоверного вывода, то дедукция содержанием своих посылок упирается в индукцию. Подчиняясь требованиям своей философской системы. Гегель на определенной ступени прекращает развитие умозаключения. В действительности же развитию и совершенствованию форм умозаключения нет и не может быть конца.

В своей теории умозаключения Гегель исходит из форм, которые уже были выявлены логикой до него, и излагает их соответственно выработанной схеме. Но, во-первых, логика того времени не вскрыла всех форм умозаключения, встречавшихся в практике научного мышления, во-вторых, научное мышление развивается, движется, следовательно, изменяются формы умозаключения, совершенствуются, уточняются старые, возникают новые. Гегель же отказывает формам вывода в дальнейшем развитии.

Гегель не нашел места практике в движении и развитии форм умозаключения, поэтому не мог разрешить вопроса о роли индукции и дедукции в познании. Ведь никакая одна форма умозаключения не может обеспечить точность и достоверность наших заключений. Только на основе практики самые различные формы умозаключения, дополняя и развивая друг друга, приводят к истинному знанию. На основе практики происходит и дальнейшее развитие способов умозаключения.

Метафизическое истолкование взаимоотношения индукции и дедукции было преодолено марксистской философией. Ф. Энгельс показал место и значение в познании каждого из этих типов умозаключения.

Критикуя всеиндуктивистов, Ф. Энгельс отмечает, что индукция не является непогрешимым методом умозаключения. Выводы, которые получаются посредством индукции, по своему характеру проблематичны и нуждаются в проверке. Практика действительной жизни, развития науки уточняет, изменяет выводы, полученные индуктивным путем. «Если бы индукция, — пишет Энгельс, — была действительно столь непогрешимой, то откуда взялись бы стремительно опрокидывающие друг друга перевороты в классификациях органического мира? Ведь они являются самым подлинным продуктом индукции, и тем не менее они уничтожают друг друга»⁶⁹. Можно привести бесчисленное количество примеров, показывающих, как вывод, полученный индуктивным путем, оказался несостоятельным.

Так, Лавуазье заметил, что кислород присутствует во всех кислотах, исследованных им. Отсюда он сделал заключение, что кислород — необходимый элемент всякой кислоты. Впоследствии была показана ложность этого вывода (например, соляная кислота не содержит кислорода) и установлено, что не кислород, а водород является необходимым элементом всякой кислоты.

Заключения в индукции очень близки к достоверности. С помощью индукции обосновываются гипотезы большой познавательной значимости, которые после проверки и доказательства превращаются в достоверные научные теории. Сама индукция не устанавливает границ действия ею открываемого закона, принципа и т. д. Так, например, в физике XVII и XVIII столетий считалось, что закон Бойля — Мариотта применим ко всем абсолютно газам и при всех условиях. Но впоследствии сама же физика установила, что действие этого закона прекращается при критических температурах, а при давлениях порядка сотен атмосфер газы принимают больший объем, чем это следует по данному закону. Нет такой области науки, в которой бы не находила применение неполная индукция.

Как известно, одним из признаков вседедуктивизма является отрицание применения в математике индуктивных умозаключений. Но в действительности математика как наука невозможна без индуктивных умозаключений. В ней применяется не только полная и математическая индукция, но и обычная неполная. Крупные математики, занимавшиеся творческим развитием математического знания, всегда указывали на огромную роль индукции. Так, Ф. Клейн писал: «Вы можете часто услышать от не-математиков, в особенности от философов, что математика занимается исключительно выводами логических следствий из ясно заданных посылок, причем совершенно безразлично, что именно означают эти посылки, истинны ли они или ложны,— лишь бы только они не противоречили друг другу. Совершенно иначе смотрит на дело всякий, кто сам продуктивно занимается математикой. В действительности те люди судят исключительно по той выкристаллизованной форме, в какой принято излагать готовые математические теоремы, но исследователь работает в математике, как и во всякой другой науке, совершенно иначе: он существенно пользуется своей фантазией и подвигается вперед индуктивно, опираясь на эвристические вспомогательные средства. Можно привести немало примеров того, как великие математики находили самые важные теории, не будучи в состоянии строго их доказать. Неужели можно не ценить такое великое творчество, неужели надо в угоду приведенному выше определению математики сказать, что это не математика и что только те позднейшие математики, которые нашли, наконец, вылощенные доказательства теорем,— только они одни двигали математику?»⁷⁰

В создании всякой математической теории, в исследовании какого-либо математического вопроса индукция играет определенную роль. Так, например, в геометрии сначала замечается какое-либо свойство на частных случаях, потом делается предположение (индуктивный вывод): не есть ли это общее свойство данного рода фигуры. Пытаются опровергнуть это предположение, свести его к абсурду. Но если эти попытки безуспешны и, наоборот, все на большем количестве примеров убеждаются в истинности его, то тогда ищут достоверное доказательство ему. Точно так же обстоит дело в арифметике, алгебре, анализе, теории множеств и т. д.

На роль индукции в математике указывал Эйлер. Он писал: «Имеется даже много свойств чисел, с которыми мы хорошо знакомы, но которые мы все еще не в состоянии доказать... Отсюда мы видим, что в теории чисел, которая все еще очень несовершенна, наши самые большие надежды мы можем возлагать на наблюдения; они непрерывно будут вести нас к новым свойствам, которые позже мы будем стараться доказать»⁷¹. Д. Пойа, приведя высказывание Эйлера, считает, что «особенно ясные примеры метода индукции можно найти в математическом исследовании»⁷². И это он подкрепляет историей многих математических открытий.

Но как в математике, так и в других науках, индукция существует в связи с дедукцией. Нет такой отрасли научного знания, которая бы не занималась распространением общего положения на отдельные конкретные предметы, явления, случаи, или точнее, подведением конкретных фактов, явлений под установленные закономерности. Дедукции принадлежит огромная роль в проверке положений, гипотез, полученных путем аналогии и индукции.

Огромное значение она имеет и в открытии новых положений. Во многих науках открытие новых истин идет следующим путем: исходят из заданных положений и посредством теорем приходят дедуктивно к новым, выводам, которые обязательно проверяются. Так совершается исследование в математике, в механике, физике и т. д. Например, Ньютон процесс научного исследования представлял следующим образом: «Вывести из явлений два или три общих принципа движения и затем изложить, как из этих ясных принципов вытекают свойства и действия всех вещественных предметов». Принципы, или аксиомы физики, получаются в результате обобщения опытных фактов, они доказываются только опытом, а логически недоказуемы. Основная задача принципов физики — получение дедуктивным путем из принципов логических следствий, которые необходимо должны выполняться на опыте.

Метод физического исследования Ньютона включал в себя единство индукции и дедукции. Принципы, из которых исходит физика Ньютона, получаются путем индукции. Дальше из них делаются дедуктивные выводы, проверяющиеся на опыте. Проверка этих выводов на опыте или укрепляет принципы, ранее полученные индуктивным путем, или несколько изменяет, дополняет, обобщает их.

Только путем взаимодействия индукции, дедукции и практики можно найти достоверные научные истины. В процессе мышления индукция и дедукция постоянно взаимодействуют: «Индукция и дедукция,— пишет Ф. Энгельс,— связаны между собой столь же необходимым образом, как синтез и анализ. Вместо того чтобы односторонне превозносить одну из них до небес за счет другой, надо стараться применять каждую на своем месте, а этого можно добиться лишь в том случае, если не упускать из виду их связь между собой, их взаимное дополнение друг друга»⁷³.

Классики марксизма-ленинизма не только теоретически провозгласили единство индукции и дедукции, но и практически в анализе явлений природы и общества применяли каждую из форм умозаключения на своем месте и в связи с другой. Так, с единством индукции и дедукции мы встречаемся в анализе К. Марксом товара, в исследовании В. И. Лениным сущности империализма как высшей стадии в развитии капитализма.

Индукция невозможна без дедукции хотя бы потому, что сама индукция не в силах объяснить процесс индуктивного умозаключения. «Бессмыслица у Геккеля: индукция против дедукции. Как будто дедукция не = умозаключению; следовательно, и индукция является некоторой дедукцией»⁷⁴.

Это заключение Ф. Энгельса очень важно для понимания существа умозаключения. Всякое умозаключение, в том числе и индукция, происходит на основе общего знания, принципа. В этом смысле всякое умозаключение есть некоторая дедукция.

Индукция и дедукция являются диалектическим единством Двух сторон одного и того же процесса мышления в форме умозаключения. В развитии познания они переходят друг в друга.

Но их единство и взаимопереход не исключают, а самым решительным образом предполагают их противоположность, которая не надумана логиками, а в действительности существует. Индукция есть умозаключение, ведущее от знания меньшей степени общности к знанию большей степени общности, а дедукция наоборот. Если бы они не были противоположными типами умозаключения, тогда не было бы необходимости в том, чтобы в процессе достижения истины одна дополняла другую.

Преодоление Ф. Энгельсом недостатков всеиндуктивизма и вседедуктивизма состоит не только в том, что он показал единство и противоположность индукции и дедукции, но в указании на существование иных, связанных с индукцией и дедукцией, но и отличных от них форм умозаключения. «Эти люди,— пишет Ф. Энгельс о логиках и ученых-метафизиках,— так увязли в противоположности между индукцией и дедукцией, что сводят все логические формы умозаключения к этим двум, совершенно не замечая при этом, что они 1) бессознательно применяют под этим названием совершенно другие формы умозаключения, 2) лишают себя всего богатства форм умозаключения, поскольку их нельзя втиснуть в рамки этих двух форм, и 3) превращают вследствие этого сами эти формы — индукцию и дедукцию — в чистейшую бессмыслицу»⁷⁵.

Индукция и дедукция в современных условиях являются логическими методами движения мышления от известного к неизвестному, эти методы основываются на разных типах умозаключения. За ними как двумя противоположными методами получения нового знания и следует сохранить эти исторически сложившиеся термины.

Индукция — движение от эмпирического к теоретическим обобщениям, а дедукция — выведение следствий из принципов и других общих положений.

В современной формальной логике термин дедукция употребляется в ином значении — форма умозаключения, в которой из достоверных посылок следует достоверное заключение, а сама форма индуктивного умозаключения даже при достоверности посылок дает заключение только большей или меньшей степени вероятности. Конечно, для формальной логики различение таких двух типов умозаключений очень важно, однако может быть было бы целесообразным термины индукции и дедукции сохранять только за логическими методами движения мышления, основывающимися на различных принципах, а типы умозаключения называть по-другому: умозаключения, форма которых ведет к достоверным заключениям, и умозаключения, форма которых дает вероятные заключения.

Проблема нрдукции и дедукции — не связи двух форм умозаключения, а единства противоположных логических методов, получения нового знания, движения от опыта к теоретическим обобщениями и, наоборот, от теоретических обобщений к следствиям из них, некоторые из которых допускают опытную проверку. Эти логические методы включают в себя различные типы умозаключения, причем и индукция, как и дедукция, нуждается как в формах, обеспечивающих достоверность заключения, так и вероятность.

Примечания:

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 13, стр. 497.

² И. Кант. Сочинения, т. 2. М., 1964, стр. 74.

³ См. А. Тренделенбург. Логические исследования, часть II, гл. XIV. М., 1868, стр. 221—232.

⁴ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 105—106.

⁵ К.Д. Ушинский. Собрание сочинений, т. 8, М.- Л., 1950. стр. 477

⁶ А. А. Потебня. Из записок по русской грамматике, т. I—Й. Харьков, 1888, стр. 76.

⁷ М. Н. Алексеев. Диалектика форм мышления. М., 1959, стр. 267.

⁸ Там же, стр. 101.

⁹ Там же.

¹⁰ В. Byндт. Система философии. СПб., 1902, стр. 29—30.

¹¹ М. Н. Алексеев. Диалектика форм мышления, стр. 276—277.

¹² Обстоятельный анализ сущности учения Аристотеля о суждении дан и книге А. С. Ахманова «Логическое учение Аристотеля». М., 1960.

¹³ См. П. Наторп. Философская пропедевтика. М., 1911, стр. 23

¹⁴ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 58.

¹⁵ Там же, стр. 65.

¹⁶ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 529-530.

¹⁷ Гегель. Сочинения, т. I, стр. 278.

¹⁸ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 539.

¹⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 539.

²⁰ Термин «понятие» в логике употребляется в двух значениях. Во-первых, понятие как отражение всеобщего и существенного в предмете. В таком плане понятие и выступает как особый вид суждения, особая форма знания, претендующего на истину. Но в логике понятие еще рассматривается как любое значение термина. В таком смысле понятие выступает как член, часть суждения (субъект и предикат).

В данном случае речь идет о понятии не как особом значение термина, а как форме постижения сущности явлений.

²¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 39, стр. 354.

²² В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 330.

²³ В. Гейзенберг. Философские проблемы атомной физики. М., 1953, стр. 32—33.

²⁴ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 190.

²⁵ Аристотель. Категории. М., 1939, стр. 62. Кант формулирует этот закон следующим образом; «Содержание и объем понятия стоят друг к другу в обратном отношении. Именно, чем больше понятие содержит под собой, тем меньше оно содержит в себе и наоборот» (И. Кант. Логика. Пг., 1915, стр. 88).

²⁶ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 154.

²⁷ Дж. Локк. Избранные философские произведения, т. 1, М., 1960, стр. 411.

²⁸ Д. Дидро. Избранные философские произведения. М., 1941, стр. 45—46.

²⁹ Дж. Беркли. Трактат о началах человеческого знания. СПб., 1905, стр. 44.

³⁰ Э. Кассирер. Познание и действительность. СПб., 1912, стр 384.

³¹ Э. Кассирер. Познание и действительность, стр. 29.

³² Там же, стр. 57.

³³ Риккерт. Границы естественно-научного образования понятий. СПб., 1903, стр. 318.

³⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 37.

³⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 12, стр. 730.

³⁶ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 226-227

³⁷ Н. И. Лобачевский. Полное собрание сочинений, т. I, М.— Л., 1946, стр. 186.

³⁸ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 99

³⁹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 179.

⁴⁰ Аристотель. О душе. М., 1937, стр. 38.

⁴¹ Т. Гоббс. Избранные сочинения. М.— Л., 1926, стр. 59.

⁴² Дж. Ст. Милль. Система логики. М., 1914, стр. 129. Л. Кутюра пишет: «Определение не является, собственно говоря, предложением: ведь оно ни истинно ни ложно. Это — некоторое условие речи (или письма), называние именем, которое можно оспаривать лишь с точки зрения применимости или удобства. Стало быть, не следует считать определение принципом, или источником истины» (Л. Кутюра. Философские принципы математики. СПб., 1913, стр. 37).

⁴³ «Но хотя определение через genus и differentia... есть кратчайший путь, однако, на мой взгляд можно сомневаться, наилучший ли это путь. Уверен я в одном, что это не единственный и потому не безусловно необходимый путь... А потому определение всего лучше делать через перечисление тех простых идей, сочетание которых содержится в значении определяемого термина. Если же вместо подобного перечисления люди привыкли к употреблению ближайшего общего термина, то произошло это ради скорости, а не по необходимости и не для большей ясности» (Дж. Локк. Избранные философские произведения, т. 1, стр. 412).

⁴⁴ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 149

⁴⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 2, стр. 63.

⁴⁶ К Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 1, стр. 229.

⁴⁷ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 634-635.

⁴⁸ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 27, стр. 386

⁴⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 24, стр. 133.

⁵⁰ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 6, стр. 216

⁵¹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 172

⁵² К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, стр. 284.

⁵³ С. Джевонс. Основы науки. СПб., 1881, стр. 118.

⁵⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 12, стр. 715.

⁵⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 13, стр. 78.

⁵⁶ Аристотель. О душе. Стр. 4-5

⁵⁷ Леонардо да Винчи. Избранные произведения, т. I, М.— Л., 1935, стр. 67—68.

⁵⁸ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 2, стр. 142.

⁵⁹ Ф. Бэкон. Новый Органон. М., 1938, стр. 90.

⁶⁰ Там же, стр. 131.

⁶¹ Ч. Дарвин. Воспоминания о развитии моего ума и характера (Автобиография), М., 1957, стр. 128.

⁶² К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 373.

⁶³ Дж. Локк. Избранные философские произведения, т. 1, стр. 650.

⁶⁴ Д. Локк. Педагогические сочинения. М., 1939, стр. 204.

⁶⁵ Дж. Ст. Милль. Система логики., стр. 165.

⁶⁶ В. И. Ленин писал: «Переход заключения по аналогии (об аналогии) к заключению о необходимости,— заключения по индукции — в заключение по аналогии.— заключения от общего к частному,— заключение от частного к общему,— изложение связи и переходов [связь и есть переходы], вот задача Гегеля» (В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 162).

⁶⁷ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 139.

⁶⁸ Гегель. Сочинения, т. ХI, стр. 223-224.

⁶⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 543.

⁷⁰ Ф. Клейн. Элементарная математика с точки зрения высшей, т. I. М.—Л., 1933, стр. 311-312.

⁷¹ Цит. по кн.: Д. Пойа. Математика и Правдоподобные рассуждения. М., 1957, стр. 21.

⁷² Там же, стр. 22.

⁷³ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 542-543.

⁷⁴ Там же, стр. 541.

⁷⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 541.

VI ГЛАВА

ДИАЛЕКТИКА И ПРОЦЕСС НАУЧНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

 

§ 1. Научное исследование как объект логического анализа

В современных условиях, когда непрерывно возрастает роль пауки в жизни общества, логика не может пройти мимо научного исследования, которое широко входит в практику людей.

Но может возникнуть вопрос: а что может дать логика для понимания научного исследования, в процессе которого большое место занимают такие внелогические факторы, как воображение, интуиция и т. п.

Несомненно, определенную роль в науке играет и материалистически понимаемая интуиция и воображение и даже остроумие. Проникая в неведомое, начиная с огромных просторов космического пространства и кончая элементарными частицами, где обычно понимаемое понятие размера по существу теряет смысл, наука может увлечь любую романтически настроенную душу: и молодого и старого.

Но несмотря на это развитие науки вообще и ход научного исследования подчиняются определенным закономерностям, имеют свою логику, овладение которой необходимо для успешной научной деятельности человека.

Результатом научного исследования является достижение нового знания о явлениях природы и общества. Наиболее значительные в теоретическом и практическом отношении достижения науки носят название открытий.

Проблема логики научного исследования возникла первоначально в виде поисков и построения логики открытий. А именно, нельзя ли сконструировать такую логическую систему, которая бы учила людей делать научные открытия. О такой логике мечтал уже средневековый схоласт Раймунд Луллий, который предложил проект машины, с помощью которой можно получить все возможные истины. С идеей такой логики выступили выдающиеся мыслители нового времени — Френсис Бэкон и Рене Декарт.

Но как бы ни были благородны цели Ф. Бэкона, Р. Декарта и других, специальная логика научных открытий — это несбыточная мечта, можно сказать логическая утопия. Не может быть такой логики, овладение законами и правилами которой гарантировало бы открытие в науке. Если бы существовала такая логика, то научные открытия совершались бы непрерывно всеми, изучавшими законы и правила этой логики.

Однако всем известно, что открытие в науке — явление довольно редкое и совершается оно не только не всеми людьми, но и далеко не всеми научными работниками. Строго формализованная логическая система процесса, ведущего к открытиям в науке, в принципе невозможна потому, что каждое открытие весьма сложно по логической структуре и содержит сугубо индивидуальные, не повторяющиеся черты, имеющие существенное значение.

Почти общепризнанным является положение, что процесс научного творчества не сводится к логическим операциям выведения следствий из ранее достигнутого знания. Нельзя упрощенно понимать движение познания к новым результатам как процесс вывода из заданных посылок заключений по законам строгой логической дедукции.

Отношение нового знания к предшествующему не укладывается в рамки формально-логического закона противоречия, новые результаты не только могут логически не следовать из ранее достигнутого знания, но вступать с ним в противоречие, казаться по отношению к нему странным, нелепым, абсурдным.

Но факт невозможности создания специальной логики научных открытий не означает, что логика не играет никакой роли в процессе достижения нового знания. Нет логики открытий, но и нет ни одного открытия без логики.

Современная наука располагает мощными логическими средствами. Во-первых, материалистическая диалектика выступает в качестве логики, дающей всеобщий метод движения мышления к новым результатам. Законы диалектики выступают логическими принципами перехода к новому знанию, синтеза знания, ведущего к прерыву постепенности. Создание новой теории Как обязательный момент включает в себя возникновение нового качества, отрицание предшествующих результатов с повторением некоторых моментов их в новом синтезе, соединение противоположного.

Во-вторых, в настоящее время создан очень развитый аппарат формальной логики, которая, применяя математические средства, сумела построить много систем логического исчисления. Структура доказательства с его формально-логической стороны изучена в настоящее время довольно глубоко и полно.

Утверждают, что сколько бы логических систем ни было и какие бы новые ни возникали, они укладываются в две логики: диалектическую и формальную. В принципе это верно, ибо диалектика и формальная логика в самой развитой и совершенной форме охватывают всю сферу логического.

Формальный аппарат и философский метод необходимы как средство и орудия всестороннего изучения мышления, его форм, видов, этапов и т. п. И тут нельзя занимать позицию боязни одновременного применения формально-логических средств и диалектического метода. Наоборот, чтобы изучить какую-либо конкретную форму мышления, например, гипотезу или даже понятие, надо к ней подойти во всеоружии как современного философского метода, так и формального аппарата. В силу этого, несомненно, будут возникать логические системы синтетического характера, которые исследуют конкретный предмет (метод, форму, этап познания и т. п.) всеми имеющимися средствами как логическими, так и специально научными.

Практика развития современной науки требует изучения самого процесса научного исследования. Чтобы повлиять на ход этого процесса, необходимо осознать логику научного исследования, взаимную связь составляющих его элементов. Кибернетика ставит вопрос о передаче некоторых функций человека в процессе научного исследования машинам и такая постановка вряд ли может вызвать серьезные возражения. Но эта передача предполагает формализацию самого процесса научного исследования. Но прежде, чем что-либо формализовать, надо выяснить что, какое содержательное знание будет выражено посредством формализмов и их системы. Иными словами, формализации должно предшествовать исследование процессов, в данном случае, научного исследования и его логической последовательности с содержательной стороны. Сейчас мы можем наблюдать, как потребности в формализации обгоняют изучение содержания того или иного процесса. Все шире начинают развертываться работы в области применения машин в различных областях духовной деятельности человека. Но содержательная сторона логики этой деятельности мало изучена, поэтому люди, занимающиеся формализацией процесса перевода с одного языка на другой, деятельности врача при постановке диагноза и т. п., часто бродят в потемках, ибо слабо изучена мыслительная деятельность в этих областях с ее содержательной стороны.

Логика изучала процесс человеческого мышления до некоторой степени созерцательно, расчленяя его на отдельные формы для их описания и истолкования. Но ход развития науки и общественной практики требуют сейчас овладения процессом мышления до такой степени, чтобы управлять его развитием. Человек должен не просто познать, но покорить, овладеть мышлением, властвовать над ним.

Покорить мышление — значит сделать его еще более эффективным средством в практическом овладении силами природы и общества, не разомкнуть, а еще теснее связать его с объектом, который оно отражает. А для этого логика не должна ограничиваться описанием и истолкованием отдельных форм мышления, а изучить его в целом как процесс движения к новым результатам.

Нет и не может быть специальной логики открытий, но логика в своем развитии все в большей мере должна отвечать на вопросы, связанные с ходом научного открытия, направлять научный поиск ученого, быть ближе к самому процессу научного исследования.

В связи с этим и возникла проблема логики научного исследования. Ее нельзя понимать как новую замкнутую логическую систему исчисления, выражающую идеальную модель связей мысли в ходе любого научного исследования. Если такая система и возможна, то она будет весьма бедной по своему содержанию, по существу лишенной какого-либо значения для практики научного исследования. Логика научного исследования прежде всего необходима как содержательная логико-гносеологическая система, дающая целостное знание о процессе научного исследования, его составляющих элементах.

Методологическую основу этой системы составляет диалектическая логика, законы и категории которой характеризуют процесс познания с эпистемологической стороны. Но исследование как познание имеет свои специфические особенности, связанные с тем, что оно непосредственно направлено на получение ранее неизвестных субъекту (человечеству, а не индивиду) результатов.

Чтобы понять особенности этого нового аспекта в изучении мышления, необходимо выяснить сущность исследования в его отношении к познанию. Несомненно, что исследование — это познание, поэтому всеобщая логико-гносеологическая характеристика познания действительна и для исследования. Но, чтобы овладеть исследованием, недостаточна общая логико-гносеологическая характеристика его как процесса познания. Надо его знать как исследование, а именно, вскрыть особенности того акта познания, который делает его непосредственно направленным на получение ранее не известных субъекту результатов. Научное исследование — это познание, непосредственно нацеленное на достижение в мысли результата нового не только для данного субъекта, но для субъекта вообще. Причем, чтобы понять сущность познания, надо его рассмотреть как исследование, поскольку в последнем и выступает характерная особенность человеческого познания — движение мысли к действительно новым результатам.

Исследование как акт познания происходит на базе практического взаимодействия субъекта и объекта. Оно — теоретическая форма освоения субъектом объекта, в нем особенно видна общественная природа субъекта.

Проблема логики научного исследования в последнее время привлекает пристальное внимание логиков и специалистов других различных областей научного знания. С одной стороны, логики стремятся быть ближе к потребностям задач постановки исследования в разных науках, с другой стороны,1 ученые в области гуманитарных, и в особенности, естественных наук все больше и больше ощущают необходимость логического осознания путей движения к новым истинам в своей области.

По мнению зарубежных, позитивистски настроенных авторов, существуют два подхода к логико-философскому анализу научного исследования: 1) строгий, формально-логический, ограничивающийся применением известного аппарата для испытания выдвинутых идей и способа их доказательства, и не входящий в существо самого процесса рождения новых идей и теорий; 2) нестрогий, общефилософский взгляд на логическую природу науки, касающийся абсолютно всего, но не дающий ничего определенного, конкретного, не вскрывающий никаких закономерностей процесса научного исследования. Вопрос ставится так: либо то, либо другое и ничего иного не возможно.

Такой подход по существу превращает научное исследование в его самых главных чертах в нечто неподдающееся строго научному анализу.

В настоящее время мы не можем говорить, что существует самостоятельная наука — логика научного исследования. Науку нельзя изобретать и декларировать, она создается естественным, закономерным образом в ходе развития знания, когда четко вычленяется ее предмет и метод. Скорее она существует в качестве научной проблемы, работы по которой сравнительно недавно начались и сейчас ведутся в двух основных направлейиях: одни стремятся показать, как много для понимания процесса научного исследования может дать аппарат современной формальной логики в деле организации, систематизации и обоснования научного знания, получаемого в процессе исследования. Другие — подчеркивают иную сторону — а именно, только с позиций диалектической логики можно понять сущность исследования, установить значение и соотношение его различных методов и сторон. И это тоже правильно, работы в этом направлении чрезвычайно важны. Но необходимо тем не менее как-то эти два направления объединить и представить научное исследование в целом, определить содержание понятий, которые характеризуют познание как научное исследование.

Для целей изучения познания с общей гносеологической точки зрения философия выработала ряд категорий как отражение, чувственное и рациональное, эмпирическое и теоретическое, абстрактное и конкретное, истинное и ложное, историческое и логическое и т. п. Для этих же целей она расчленила познание на определенные формы, описание и истолкование которых способствовало пониманию общих закономерностей процесса познания. Но если с этими категориями подойти к исследованию, то они будут недостаточными для понимания его специфики. Поэтому необходимо выработать целый ряд категорий, форм, которые бы выражали познание как исследование. Это и входит в задачу логики научного исследования.

Речь идет не о том, чтобы найти какие-то особые формы мышления, которые бы приводили в ходе научного исследования к открытиям. Деление форм мышления на ведущие к открытию новых истин и только доказывающие ранее выдвинутые положения, которое имело место в частности у Ф. Бэкона, противопоставлявшего способную вести к открытиям индукцию аристотелевскому силлогизму, якобы пригодному только для доказательства известного, не находит подтверждения в практике научного исследования.

Попытки сконструировать какие-то особые формы мысли, посредством которых происходит научное открытие, не приводили и вряд ли могут привести к положительным результатам. Некоторые полагали, что диалектическая логика в отличие от формальной имеет специальные, свои диалектические формы умозаключений, ведущие к выдвижению новых идей, теоретических построений. Но найти, описать структуру этих форм никому не удавалось; видимо, эти формы существуют только в воображении этих логиков.

В научном исследовании, в том числе и при выдвижении новых идей, предположений ученый пользуется не только аналогией и индукцией, но всеми формами дедуктивных умозаключений.

Когда ставится вопрос о категориях логики научного исследования, то речь идет о понятиях, в которых выражена сущность научного исследования, его составляющих моментов. При этом надо учитывать особенности этих категорий, вытекающие из практического отношения субъекта к объекту в процессе научного исследования. А именно, огромное значение в понимании существа этих категорий имеет момент долженствования, которым направляется исследование.

Как известно, человек отражает действительность не только такой, какой она существует сейчас, но и какой она должна быть для его общественных потребностей. Познание, будучи нацеленным с самого начала на удовлетворение практических нужд человека, создает образы предметов, в природе как таковых не существующих, но долженствующих быть, реализуемых в практике. Научное исследование непосредственно направлено на поиски тех форм, согласно которым мир должен быть изменен, поэтому оно с самого начала приводится в движение волением субъекта.

 

§ 2. С чего начать? От проблемы до теории

Всякий, кто анализирует научное исследование, неминуемо приходит к вопросу: с какого понятия надо начать его характеристику. При анализе форм мышления в качестве зрелой формы выделялась теория, а исходной клеточки — суждение. Что касается первого, то и в отношении научного исследования теория остается той целью, куда оно стремится. Только с одной существенной разницей, что при анализе форм мышления теория рассматривалась статично, суждения, понятия и умозаключения выступали ее элементами. Каждая из этих форм занимает свое место в бытии теории.

Теперь, при рассмотрении научного исследования как процесса особой деятельности человека, теория берется в процессе ее становления. А это означает, что надо взять за исходный такой элемент научного исследования, который бы привел нас к теории, послужил нитью в понимании ее возникновения и развития. Суждение не может выполнить этой функции, ибо не содержит в себе импульса и зачатка научной теории.

Логично представить факт в качестве исходной ячейки ее образования, поскольку факты действительно являются необходимой предпосылкой теории. Факт — это форма человеческого знания, которая должна обладать достоверностью. На этой основе о фактах и говорят как об упрямой вещи, их необходимо признавать вне зависимости от того, нравятся они нам или нет. Конечно, Не все факты оказываются достоверными, в ходе развития науки иногда устанавливается недостоверность того, что признавалось за факт. Но в идеале в качестве фактов может выступать только достоверное знание. В силу этой особенности фактов они занимают особое место — служат основой построения теоретической системы, ее развития и доказательства.

Факт как форма знания ценен тем, что факт всегда сохраняет некоторое содержание, в то время как теории рушатся. Он сохраняет свое значение в разных системах. Но это и слабая сторона факта, в абстрактности и изолированности нет подлинной объективной конкретной истины. Факт всегда сохраняет свое содержание, но сам по себе, ни с чем не связанный он лишен смысла в решении поставленной проблемы.

Собрание фактов — важнейшая составная часть научного исследования. Но какое бы количество фактов собрано ни было, сами по себе они не составляют еще научного исследования. Факты можно собирать до бесконечности и никогда всех не соберешь. К поискам фактов ученый обращается на всем протяжении своего исследования, но никогда факт не выступает самоцелью, а средством решения стоящих задач. Исследователю необходимо определенное количество фактов для выдвижения научного предположения, другие факты нужны для его обоснования и развития, третьи — для доказательства. Но в любом случае необходимо факты включить в какую-то систему, чтобы придать им смысл и значение. Ученый не уподобляется старьевщику и не подбирает любые факты по принципу, авось пригодятся. Он с самого начала ищет факты, руководствуясь определенной целью, которая развивается, видоизменяется в процессе исследования, но всегда сохраняется, пока окончательно не будет создана удовлетворяющая его система знания. Сам факт сам по себе не содержит такой цели, поэтому он не может быть исходной клеточкой при изучении научного исследования.

На первый взгляд кажется, что таким исходным моментом может быть практика, поскольку она содержит в себе цель научного исследования. Ведь в самом деле, практические потребности самого различного характера побуждают ученых развивать науку. На этом основании В. А. Штофф видит недостаток «Логики научного исследования» в том, что в ней изложение начинается не с практики¹.

Конечно, практика определяет все наше познание, но она сама не познание, она определяет и научное исследование, но не является его элементом. Исходным в изучении научного исследования может быть только нечто, что является, с одной стороны его элементом, а с другой выражением практических потребностей, толкающих мысль к поискам новых результатов. Этими особенностями и обладает проблема, с которой начинается научное исследование.

Первоначальным определением проблемы может быть: то, что не познано человеком и что нужно познать. Уже в понятие проблемы входит момент долженствования, который направляет весь процесс исследования. Однако область непознанного и долженствующего быть постигнутым — чрезвычайно большая. Человек еще очень многого не знает и нет того, что он в принципе не может или не должен знать. В этом отношении никаких запретов не существует и в сущности нет такого знания, которое было бы человеку ненужным.

Однако не все непознанное составляет научную проблему, которая является не просто незнанием, а знанием о незнании. В качестве проблемы избирается не любой предмет, о котором мы хотим знать, что он собой представляет, каким закономерностям подчиняется, а только такой, знание о котором реально возможно при создающихся общественных условиях. Человечество и перед познанием ставит только такие задачи, которые оно на данном уровне развития должно и способно разрешить. Проблемы перед наукой возникают в ходе развития общества и исходя из его потребностей.

Постановка проблемы обязательно включает в себя знание путей ее разрешения. Надо знать, что можно знать в данных условиях, каким способом возможно достигнуть необходимого для практики знания. Проблемы вырастают из предшествующих результатов знания как своеобразное логическое следствие. Уметь правильно поставить проблему, вывести ее из предшествующего знания — это и значит уже наполовину решить ее.

Таким образом, сама проблема — уже система различного знания, включающего в себя ранее установленные факты, мысли о возможности решения поставленной проблемы, саму ее постановку. Эта система представляет собой совокупность суждений, в центре которой стоит суждение-вопрос. В этом суждении-вопросе и выражено то непознанное, которое необходимо превратить в познанное.

В проблеме мы сталкиваемся с систематизацией научного знания, которая присуща в той или иной степени результатам научного исследования на любом этане его развития.

Само собою разумеется, что систематизация знания является не простым суммированием отдельных понятий, суждений, умозаключений, механическим присоединением их друг к другу, а синтезом в его наивысшей форме. Поэтому понимание сущности систематизации научного знания и его форм связано с истолкованием природы синтеза и его отношения к анализу.

Долгое время понятия анализа и синтеза не выходили из круга индуктивных и дедуктивных умозаключений, причем первоначально они возникали как характеристики геометрического метода доказательства. Согласно Эвклиду, в анализе нечто, подлежащее исследованию, берут в качестве бесспорного с тем, чтобы прийти к действительно бесспорным истинам. В синтезе же, наоборот, исходят из действительно бесспорных истин и приходят к тому, что не было очевидным².

Здесь анализ и синтез выступают двумя противоположными способами дедуктивного доказательства, при аналитическом методе из неизвестного, недоказанного дедуцируются положения, истинность которых была ранее установлена. В синтезе, наоборот, положения, подлежащие доказательству, дедуцируются из бесспорных истин. При этом по существу речь здесь идет не о нахождении новых истинных положений, а о способах доказательства готовых, ранее полученных положений, само движение от неизвестного к известному и наоборот понимается очень узко, поскольку нет речи об образовании новых научных истин, а только о способах установления их очевидности.

В последующем логика отошла от чисто геометрического понимания анализа и синтеза, ее представление об этих операциях расширилось. Анализ и синтез стали противопоставляться как два различных тина движения мышления: индуктивного и дедуктивного, т. е. категории анализа и синтеза приобрели более широкое общелогическое значение как стороны научного метода мышления. Так, Гоббс считал, что «...всякий метод, посредством которого мы исследуем причины вещей, является или соединительным или разделительным, или частью соединительным, частью разделительным. Обыкновенно разделительный метод называется аналитическим, а соединительный метод синтетическим»³. И тот и другой метод связан с умозаключением как движение от известного к неизвестному (открытие действий посредством известных причин или обнаружение причин на основе известных действий). Всякое умозаключение либо соединяет, сочетает, либо делит, разлагает. Более отчетливо связь анализа с индукцией, а синтеза с дедукцией выражена Ньютоном, при этом анализ у него предшествует синтезу. Аналитический метод состоит в производстве опытов, наблюдений, в выводе из них общих заключений, с его помощью совершается переход от сложного к простому, от действий к причинам, от частных причин к более общим. «Силы природы,— пишет Ньютон,— и простейшие законы их действия они выводят аналитически из каких-либо избранных явлений, и затем синтетически получают законы остальных явлений»⁴.

Таким образом, с помощью анализа отыскиваются новые истины, а путем синтеза они обосновываются, доказываются. Хотя такое понимание анализа и синтеза является шагом вперед по сравнению с чисто геометрическим, но и оно ограниченно, поскольку здесь анализ и синтез, во-первых, укладываются в рамки различных форм умозаключений, во-вторых, они представлены независимыми процессами: одно — средство достижения истины, другое — ее доказательства, т. е. не дается действительного понятия о синтетическом процессе и путях, средствах его осуществления. Определенным шагом вперед в решении этой последней проблемы была философия Канта.

Кантовская постановка вопроса о синтезе содержит плодотворные идеи, среди которых прежде всего надо отметить положение, что всякое знание возможно только как синтез. Причем последний предполагает обязательно соединение понятий и наглядных представлении.

Синтез всегда происходит на какой-либо основе (категории, идеи), его задача — мыслить многообразное единым, но не путем подведения представлений под одно понятие, а создания новых суждений, соединения данных наглядного представления на основе категорий: «Под синтезом в самом широком смысле я разумею присоединение различных представлений друг к другу и понимание их многообразия в едином акте познания»⁵. Высшим, верховным условием всякого синтеза, всех категорий, на основе которых он совершается, является единство самосознания как возможности отнесения всех представлений к одному — «я мыслю»: «...не предмет заключает в себе связь, которую можно заимствовать из него путем восприятия, только благодаря чему она может быть усмотрена рассудком, а сама связь есть функция рассудка, и сам рассудок есть не что иное, как способность a priori связывать и подводить многообразное [содержание] данных представлений под единство апперцепции. Этот принцип есть высшее основоположение во всем человеческом знании»⁶. Согласно Канту, нет ничего соединенного в предмете, что ранее не было соединено в нас самих; синтез, соединение является единственным представлением, «...которое не дается объектом, а может быть создано только самим субъектом, ибо оно есть акт его самодеятельности»⁷.

Здесь особенно отчетливо выступают все пороки кантианского понятия синтеза, покоящегося на субъективном идеализме и априоризме. Кант отрицает существование объективного источника синтеза. Поэтому знание, полученное в результате синтеза, не будет иметь значения объективной истины, не будет знанием о вещах в себе. Ошибочным является также деление синтеза на чистый и эмпирический, вытекающее также из априоризма Канта. Не преодолел Кант метафизического противопоставления, отрыва синтеза от анализа. Синтез совершается сам по себе, вне зависимости от анализа. Синтез имеет свою логику — трансцендентальную, анализ свою — общую или формальную. Причем, синтез у Канта предшествует анализу. «...Мы ничего не можем представить себе связанным в объекте, чего прежде не связали сами...»⁸ Поэтому анализ, по существу, не участвует в движении научного знания, в образовании новых понятий.

Диалектическая взаимосвязь анализа и синтеза в процессе познания вскрыта Гегелем, который рассматривает аналитическое и синтетическое познание как моменты достижения истины.

Прежде всего Гегель показывает бедность, абстрактность определений анализа как движения от известного к неизвестному и синтеза — как перехода от неизвестного к известному. Можно сказать, отмечает он, что познание всегда начинается с неизвестного, «ибо с тем, что нам уже знакомо, нечего знакомиться»⁹. Столь же правильным является и противоположное утверждение: «познание движется от известного к неизвестному». Познание начинается с аналитического процесса, который состоит «в разложении данного конкретного предмета, обособлении его различий и сообщении им формы абстрактной всеобщности»¹⁰.

Анализ начинается с некоторого единичного, конкретного предмета (или задачи), который не просто разлагается в мысли на его составные части, а сводится к некоторому всеобщему. Поэтому сущность анализа состоит в установлении формального тождества между предметом и абстрактной всеобщностью. Абсолютизация аналитического процесса, характерная для эмпиризма, приводит к извращенному представлению о вещах. «Подвергаемый анализу предмет,— пишет Гегель,— рассматривается при этом так, как будто он представляет собою луковицу, с которой снимают один слой за другим»¹¹. Выделяя отдельные абстрактные определения, нельзя сводить предмет во всем его многообразии к определениям, взятым в изолированном или суммированном виде.

Синтетическое познание в противоположность аналитическому «...стремится постигнуть то, что есть, т. е. уразуметь многообразие определений в их единстве»¹². При этом синтез не просто соединяет результаты анализа, воспроизводя то, что было до анализа. В таком случае и аналитический и следующий за ним синтетический процессы были бы излишними. Исходя из всеобщего в синтезе доходят до познания единичного в его необходимости и всеобщности. Моментами этого синтетического процесса являются: 1) дефиниция; 2) подразделение; 3) теорема. Определение дает всеобщее, которое нужно обособить, последнее достигается в подразделении; в теореме происходит завершение синтетического процесса, особенное переходит в единичность, совершается единство понятия и реальности¹³.

Говоря о единстве аналитического и синтетического процессов, Гегель отмечает, что их выбор не зависит от произвола мыслящего субъекта следовать тому или другому методу: «...от формы самих предметов, которые мы желаем познать, зависит, какой из двух вытекающих из понятия конечного познания методов нам придется применять»¹⁴.

Марксистское понимание анализа и синтеза ближайшим образом связано с гегелевским, хотя и принципиально отлично от него, поскольку свободно не только от априоризма, но и от всякого идеализма и метафизики.

Объективной основой аналитического и синтетического процессов в познании является наличие многообразия форм движения материи в их существенном, внутреннем и необходимом единстве. В силу того, что сам мир и един и многообразен, в нем существует и тождество и различие, причем единое существует в многообразном (тождественное в различном), а многообразное в едином (различное в тождественном). Познание должно постигнуть природу объективного мира, отразить многообразное в едином и единое в многообразном, отсюда вырастает необходимость разложения и соединения в их единстве. «...Мышление,— говорит Ф. Энгельс,— состоит столько же в разложении предметов сознания на их элементы, сколько в объединении связанных друг с другом элементов в некоторое единство. Без анализа нет синтеза»¹⁵.

Задачей как анализа, так и синтеза является воспроизведение в мышлении предмета согласно природе и законам самого объективного мира. Если мышление отойдет от объективных законов и будет производить анализ и синтез согласно законам, которые чужды природе самого предмета (выделит элементы, которых нет в предмете, или соединит то, что в материальном мире разъединено), то оно уйдет от объективной истины в область умозрительных конструкций, создания произвольных построений. Как отмечает Ф. Энгельс, «мышление, если оно не делает промахов, может объединить элементы сознания в некоторое единство лишь в том случае, если в них или в их реальных прообразах это единство уже до этого существовало. От того, что сапожную щетку мы зачислим в единую категорию с млекопитающими,— от этого у нее еще не вырастут молочные железы»¹⁶. Марксизм видит источник синтетической деятельности мышления не в трансцендентальном единстве апперцепции, рассудке, а в материальном единстве мира.

Анализ и синтез носят творческий характер, их результатом является движение нашего знания вперед. Но творчество в познании не означает отрыва от объективного мира и его законов, а постижение их во всей полноте и объективности. Конечно, синтез происходит на основе каких-то предшествующих понятий, в частности категорий философии, но последние потому и ведут к плодотворным результатам в синтезе, что сами творчески отражают объективную реальность. Аналитико-синтетическая деятельность человеческого мышления свободна и безгранична в объективном отражении явлений действительности.

Нельзя представлять познавательный процесс в таком виде: сначала осуществляется анализ (без синтеза), а потом на основе анализа синтез. Связь анализа и синтеза органическая, внутренняя, совершая аналитический процесс, мы синтезируем, а синтез включает в себя как момент анализ. Познание не может сделать ни одного шага вперед, только анализируя или только синтезируя. Самый элементарный анализ невозможен без синтеза, без соединения анализируемых элементов в нечто единое, и, само собою разумеется, синтез в качестве необходимого включает выделение в едином отдельных его элементов.

Аналитико-синтетическая деятельность — необходимый момент всякого процесса мышления, но диалектическая связь, единство аналитико-синтетической деятельности выступает наиболее ярко, полно и зрело в процессе образования и развития научной теории¹⁷.

Теорией называется обширная область знания, описывающая и объясняющая совокупность явлений, дающая знание реальных оснований всех выдвинутых положений и сводящая открытые в данной области законы к единому объединяющему началу. Данное определение не исчерпывает всего содержания понятия «теория», но выделяет главное, основное в нем. Когда речь идет о теории, то подразумевают прежде всего довольно большую область знания о каком-либо предмете или совокупности явлений. Но знание разбивается на теории не механическим путем, не просто рубится на куски, не всякая, пусть даже очень обширная, совокупность положений называется теорией.

Во-первых, к одной теории относят знания о каком-либо предмете (строго определенной, органически связанной совокупности явлений). Отдельные положения, описывающие и объясняющие процессы на Луне, не составят с научными данными о работе сердца лягушки какой-либо научной теории. Объединение знания в теорию производится прежде всего самим предметом, его закономерностями. Этим определяется объективность связи отдельных суждений, понятий и умозаключений в теории.

Но не всякая совокупность  положений об одном предмете является теорией. Чтобы превратиться в теорию, знание должно достичь в своем развитии определенной степени зрелости.

Когда познание включает в себя только подбор и описание фактов действительности, относящихся к определенному предмету, оно не приобретает еще формы научной теории. Описание — только подход к теории, подготовка к ее созданию, но не сама теория. Еще Аристотель отмечал, что знание есть прежде всего обнаружение причин явлений. Теория должна включать в себя не только описание известной совокупности фактов, но и объяснение их, вскрытие закономерностей, которым они подчинены. Конечно, под объяснением понимается не только вскрытие причин (каузальность — только частица мировой связи), но и закономерных связей вообще. В теорию входит ряд положений, выражающих закономерные связи. Причем эти положения объединены одним общим началом, отражающим фундаментальную закономерность данного предмета (или совокупности явлений). Если нет объединяющего начала, то никакая большая совокупность научных положений, отражающих закономерные связи, не составит научной теории. Это начало и выполняет основную синтезирующую функцию в теории, оно связывает все входящие положения (и описывающие и объясняющие) в одно единое целое.

Наконец, для теории обязательным является обоснование (доказательство) входящих в нее положений. Если нет обоснований, нет и теории.

Перечисленные выше признаки характеризуют всякую теорию, это то, что необходимо и достаточно, чтобы знание выступало в форме теории. Однако сами теории бывают различными.

Прежде всего они различаются в зависимости от предмета, который в них отражен. Математическая теория имеет свои особенности, отличающие ее от физических, биологических, исторических и других теорий. Специфические особенности в построении, развитии и доказательстве теории какой-либо науки, вытекающие из характера ее предмета, изучаются самой этой наукой. Гносеология дает общие принципы подхода к исследованию особенностей построения и развития теорий в науке.

Теории можно различать также в зависимости от того, какой широкий круг явлений они описывают и объясняют. В связи с этим они могут быть более общими или менее общими, что имеет значение для определения места данной теории в системе науки. Обширность теории в свою очередь обусловлена характером объединяющего начала в ней. Если роль начала выполняет фундаментальная закономерность большой степени общности, теория, построенная на ее основе, носит весьма обширный характер. Далее. Существенным для теории является способ обоснования, доказательства, примененный в ней. Различают теории, положения которых, доказываются экспериментально, опытно, и теории, где основные положения дедуктивно обоснованы. В связи с этим теории могут быть в большей или меньшей степени формализованы.

Наконец, характер теории определяется степенью обоснованности ее определяющего начала. В одних теориях в качестве такого начала выступает положение, истинность которого уже установлена, в других она обоснована только до вероятности большей или меньшей степени. Последняя теория, конечно, имеет меньшее значение, чем первая.

Теория является той формой знания, которая может служить масштабом для оценки зрелости всех других систем. Научное исследование с самого своего начала, т. е. постановки проблемы, выступает некоторым прообразом теории, зародышем ее. Поэтому постановка проблемы, ее формулирование представляется трудным делом. По существу, выдвигая научную проблему, ученый строит своеобразную теоретическую систему — пустую теорию, в которой на месте объединяющего начала стоит вопрос, ответ на который нужно искать. Когда этот ответ будет найден, система знания, образующая проблему, станет научной теорией. Но путь к этому очень длинен. Вначале ответ на вопрос, содержащийся в проблеме, не будет «ни да», «ни нет», а «вероятно» и сама система знания примет в соответствии с этим форму гипотезы.

 

§ 3. Гипотеза. Опыт истории философии

Учение о гипотезе как форме теоретического мышления сформировалось тогда, когда научное познание достигло определенного уровня. Древняя философия не сделала гипотезу предметом специального логического анализа, так как этого не выдвигала научная практика, «которая была еще чрезвычайно ограниченной.

Античная наука, не расчлененная на отдельные специальные области, состояла по преимуществу из отдельных наблюдений и гениальных догадок, часто материалистических по своему существу, но наивных по форме и содержанию. В то время лишь геометрия вышла за пределы догадок в область точного знания, в основном же объяснение явлений природы и общественной жизни было очень далеким от требований достаточной обоснованности.

Современного мыслителя поражает гениальность догадок древних греков, которые, кажется, предугадывали все: и атомистическую теорию, и гелиоцентрическую систему, и теорию бесконечно малых, и идеи спектрального анализа, и эволюционное учение о развитии живых организмов и т. п. У одного Демокрита было столько гениальных предвосхищений, что их трудно перечислить, а не только подробно изложить.

Но какими бы поразительными ни были эти догадки, их естественнонаучное, а тем более практическое знание было чрезвычайно ограниченным, скорее всего они представляли чисто философский интерес. Догадки древних чрезвычайно мало обогащали практику, не делали человека практически способным на их основе покорять стихийные силы природы и общества. И это происходило потому, что гениальные догадки были оторванными от эмпирической действительности, опытных наблюдений и поэтому носили спекулятивный характер. Например, какими опытными данными располагал Демокрит об атомах, когда строил свою догадку, что все состоит из атомов и пустоты? Собственно, никакими. Между эмпирическими данными того времени и догадкой Демокрита существовал огромный разрыв, догадка об атомах возникла не как обобщение опыта, а умозрительным, философским путем, как следствие из установления различия между подлинно сущим и тем, что существует только в «общем мнении». Это, конечно, не означает, что научный метод Демокрита не опирался ни на какие опытные данные. В основе метода познания Демокрита лежит движение от данных чувственного восприятия к установлению подлинной реальности, недоступной ему. Это достигается путем разложения сложного на простейшие неделимые первоэлементы.

Опыт, на который опирался Демокрит, не мог закономерно привести к идее об атомах и пустоте как первосущем. Эта догадка возникла как теоретическое обобщение предшествующих философских учений. Правда, в подтверждение истинности этой догадки Демокрит опирался на опытные данные, которые, однако, прямого отношения к ней не имели. Например, положение о существовании пустоты в любом теле подтверждалось таким опытом: в горшок, полный золы, наливалась вода, а это значило, что между частицами золы существуют промежутки. Отсюда следовало, что всякое тело состоит из частиц и промежутков между ними. Из опыта также было известно, что тела сжимаются и сгущаются, а это возможно при наличии промежутков между частицами тела. Таких опытных наблюдений, из которых исходили древние в выдвижении своих догадок, можно привести очень много. Но подобные наблюдения из повседневного опыта выполняли больше роль иллюстрации к догадке, некоторого толчка к ней, но не ее эмпирического обоснования. Разрыв между догадками древних и эмпирическими данными, которыми они располагали, объясняет, почему, несмотря на наличие большого количества догадок, древняя философия и логика не могли создать учения о гипотезе как методе достижения нового знания.

Наука древности состояла из гениальных предвосхищений, но сами философы не осознавали их как догадки, требующие опытной проверки и дальнейшего доказательства. Ни один из древних философов не считал свое учение предположением, подлежащим доказательству и дальнейшему развитию. Философы догматически подходили к результатам своей деятельности. Хотя у древних было много догадок, но не было научного метода высказывания предположений и их опытной проверки. Поэтому не было и логики гипотезы.

Конечно, будет ошибкой считать, что античная логика прошла совсем мимо гипотезы. В логических трактатах Аристотеля имеется постановка вопроса. о гипотезе, но не§ в плане исследования ее роли в движении познания от эмпирических данных к теоретическим обобщениям, а в связи с выяснением исходных положений доказательства. В этом отношении известный интерес представляет «Вторая Аналитика» Аристотеля, где исходные положения всякого доказательства разделяются на тезисы — недоказанные положения, которые не обязательно заранее знать, и аксиомы — недоказуемые общие положения, которыми заранее должен обладать каждый изучающий. Тезисы в свою очередь подразделяются на гипотезы и определения. Гипотеза отлична и от постулата и от определения: «...все то,— пишет он,— что, хотя и доказуемо, но сам (доказывающий) принимает, не доказывая, и учащемуся это кажется (правильным),— это есть предположение, и (притом) предположение но безусловное, а лишь для этого (учащегося)»¹⁸.

Иными словами, предположением, согласно Аристотелю, является такое исходное положение, которое доказуемо, но не доказано. В отличие от постулата, принимаемого без доказательства даже вопреки мнению изучающего, предположение не доказывается только в том случае, если учащийся его считает правильным и без доказательства.

От определения предположение отличается своим содержанием: «Определения же,— пишет Аристотель,— не суть предположения, ибо они ничего не говорят о том, существует ли (данный предмет) или нет, но в посылках предположения содержатся. Определения должны быть только поняты, и это не предположение, иначе можно было бы сказать, что и слушать (что-то) есть предположение. Но (предположения) — это (суждения), при наличии которых получается заключение благодаря тому, что они есть» 19. Таким образом, в то время как гипотеза является положением, в котором принимается или отвергается существование чего-либо, определение ничего не говорит о существовании или несуществовании данного предмета. Можно определять, что такое точка или линия, не утверждая, существует ли она или нет. Для определения важно лишь показать, о чем идет речь.

Исследование Аристотелем начал доказательства вообще и предположения в частности, ведется в связи с логическим анализом геометрических доказательств. Отсюда ограниченный подход к гипотезе, которая рассматривается в связи не с выяснением метода достижения нового знания, а с задачами построения и анализа структуры доказательства известных истин. Аристотель и древние вообще занимались разработкой логики доказательства истины, а не метода обнаружения ее. Отсюда неразвитость, даже некоторая скудость, знаний о гипотезе в логике Аристотеля в сравнении с исследованием сущности, форм, способов определения, анализу которого посвящена значительная часть «Второй Аналитики», не говоря уже об исследовании Аристотелем структуры и видов силлогизма.

Логика в древности после Аристотеля не внесла в данном вопросе никаких существенных дополнений, хотя и произошло изменение в подходе к изучению природы и в оценке результатов теоретической деятельности. Как отмечает Ф. Энгельс, у греков александрийского периода стали впервые развиваться приемы точного исследования природы. Но это уже не могло иметь существенного значения, поскольку развитие греческого античного общества и его философии пошло по нисходящей линии.

В эпоху эллинизма возникло и стало развиваться скептическое направление в философии, которое было обращено против догматиков, воображавших, что они оперируют только окончательными истинами, не вызывающими никаких сомнений. Как отмечал Маркс, скептики были «учеными среди философов», подвергшими анализу ранее высказанные утверждения, обнаружив в них противоречия. В этом отношении их деятельность носила положительный характер. Например, скептик Карнеад (около 214—129 гг. до н. э.) выдвинул положение о знании вероятной степени. Согласно его учению, представления бывают: 1) просто вероятны; 2) вероятны и проверены; 3) вероятны, всесторонне проверены и несомненны. Введение понятия вероятности в характеристику знания, конечно, представляет определенный шаг в гносеологии и в преодолении догматического подхода к оценке результатов познания.

Однако понятие о вероятности в греческой философии того времени разрабатывалось в лоне скептицизма, что определило его характер. Высказывание предположений, их проверка не рассматривались средством достижения достоверного, объективно- истинного знания. Наоборот, вероятность абсолютизировалась и метафизически противопоставлялась истинности; высказывание предположений выступало не способом достижения безусловно истинных суждений, а конечной целью познания, которое завершается установлением суждений высшей, третьей степени вероятности. Это, конечно, не могло сказываться плодотворно на постановке вопроса о гипотезе как форме движения познания, тем более что скептическая философия не была связана с зарождающимся естественнонаучным знанием. Она стояла в стороне от него, занимаясь философской рефлексией.

Положение резко изменилось в новое время, в период разложения феодального общества, становления и развития буржуазных отношений. В этот период (со второй половины XV в.) возникает, по определению Ф. Энгельса, естествознание как самостоятельная отрасль знания, которое начинает быстро развиваться. Если у греков были гениальные догадки, а у арабов в средние века отдельные спорадические открытия, то теперь начинают возникать естественнонаучные теории, основанные на опыте и наблюдении.

Господство метафизического метода познания в естествознании и философии того времени наложило свой отпечаток на понимание познавательного процесса в целом и роли гипотезы в нем в частности. Возникновение и развитие опытного естествознания привело к тому, что в науке стали оперировать уже не гениальными догадками, а гипотезами и достоверными научными теориями. В этих условиях практически ученые не могли не пользоваться гипотезами в своих исследованиях, ибо переход от опыта к теоретическим построениям обязательно включает выдвижение гипотезы. Правда, сами мыслители не всегда осознавали роль гипотезы в открытии научных законов.

Существовал большой разрыв между научной практикой, которая не могла обойтись без гипотез, и гносеологическими взглядами мыслителей, нередко отрицательно оценивавшими роль гипотезы в познании. Причиной этого разрыва является метафизический подход к истолкованию познания.

В ХVII—XVIII столетиях в науке о природе господствовало представление, что существует два надежных средства достижения достоверного знания: опыт и математическое описание его результатов. Заслуживающими всякого доверия считались положения, в которых данные опыта нашли математическое выражение. Поэтому путь познания рисовался следующим образом: сначала опытным путем обнаруживалась закономерность, а потом ей находили соответствующее теоретическое выражение. Если бы действительно познание закономерностей шло таким путем, то гипотезе не было бы в нем места.

С гипотезой у многих мыслителей связывалось представление об умозрительном, не связанном с опытом и наблюдением рассуждении, оторванном от действительности. Ученые того периода стремились к точному математическому описанию природы, избегая всяких произвольных и умозрительных построений, не опирающихся на непосредственный опыт. Под именем гипотезы нередко выступали схоластические умствования, относящиеся не к науке, а к фантастике и часто религиозной. Метод высказывания гипотез считался шатким путем к познанию.

Такое отношение к гипотезам разделял Ф. Бэкон, различавший два вида познания: 1) путем предвосхищения природы и 2) путем истолкования ее. Первое, связанное с гипотезами, является незрелым и поспешным: «Пользование Предвосхищениями и диалектикой (под диалектикой Бэкон подразумевает искусство спорить.— П. К.) уместно в науках, основанных на мнениях и воззрениях, потому что им нужно достигнуть согласия, а не знания Вещей»²⁰. Предвосхищения черпаются из немногих примеров, которые чаще всего встречаются, захватывают разум, наполняя его фантазией. Истолкование же природы — новый метод, по которому науку призывает идти Бэкон,— основывается на организованном опыте и строгом методе восхождения от него посредством индукции к обобщениям.

Непонимание действительного места гипотез в философии нового времени было связано с метафизическим противопоставлением опыта разуму в познании, характерным как для эмпиризма, так и рационализма.

Эмпирики, среди которых были и многие крупные ученые, абсолютизировали опыт, активность разума в познании отождествляли с бесплодными спекулятивными измышлениями, тормозящими развитие науки. Правда, сам Ф. Бэкон, признавая роль разума в процессе познания действительности и истолковании природы, сознавал, что опыт без разума слей, однако ограничивал функцию разума в познании истолкованием данных опыта, не видел его способности путем гипотез заглядывать дальше опыта, раздвигать его рамки. Поэтому не делалось различия между действительным научным пророчеством и бесплодным, незрелым предвосхищением, являющимся пустой фантазией или, как он называл, безумством.

Противоречивость и порой беспомощность эмпирического подхода к гипотезе видна на примере отношения к ней И. Ньютона. Хорошо известно его выражение «Hypotheses non fingo» (гипотез не измышляю), которое выдвигается некоторыми мыслителями в качестве аргумента для доказательства тезиса, что величайший мыслитель был противником выдвижения гипотез, а исключение всяких гипотез считал идеалом науки. Но несомненным является также и другое: «...Ньютон одновременно показал себя блестящим мастером гипотез, несомненно превосходившим и в этом искусстве большинство своих современников»²¹.

Приведем один пример. Известно, что луч света, падая на кристалл исландского шпата, расщепляется на два: обыкновенный и необыкновенный, который не подчиняется обычным законам преломления (различный показатель преломления по различным направлениям кристалла). В общем это явление хорошо было объяснено Гюйгенсом с точки зрения его волновой гипотезы. Больше того, Гюйгенс считал это явление «ехреrіmentum crucis» («решающим опытом») своей гипотезы. Но Гюйгенс не мог дать объяснения того факта, что при падении каждого из лучей (обыкновенного или необыкновенного) на вторую кристаллическую пластинку в зависимости от поворота пластинки луч либо снова испытывает двоякое преломление, либо проходит в одиночном виде. Для объяснения этого явления Ньютон выдвинул гипотезу, введя понятие о поляризации светового луча.

Это была не единственная удачная гипотеза автора «Математических основ натуральной философии». Ньютон оставил нам немало гипотез во всех областях науки, которыми он занимался. Они проверялись последующей наукой, развивались, а некоторые отвергались, что вполне закономерно в движении научного познания. Причем Ньютон был автором не только многочисленных научных гипотез, но и теологических («о могуществе одиннадцатого рога четвертого зверя Данила изменять времена и законы», «улучшенная хронология древних царств» и т. п.).

Как понять и объяснить это противоречие между научной практикой самого Ньютона и ее гносеологическим осмыслением? Например, 3. А. Цейтлин в книге «Наука и гипотеза» истинный смысл афоризма «гипотез не измышляю» видит в том, что Ньютон хотел оградить науку от беспочвенных фантазеров²², но это не включает в себя отрицание разумных и естественных гипотез. Согласно Цейтлину, Гегель и Ф. Энгельс ошибались в оценке метода Ньютона. «...В основе „Математических начал" Ньютона,— пишет Цейтлин,— лежит диалектико-гипотетический метод, а не простая эмпирическая индукция»²³, поэтому характеристика Ньютона как «индуктивного осла» не имеет под собой никаких оснований, являясь плодом недоразумений.

Конечно, резко отрицательное отношение Ньютона к гипотезам направлено против незрелых, непереваренных, нелепых понятий в естественной науке того периода, где, по его выражению, «нет конца фантазированию». Но глубоко ошибочным будет не видеть действительных слабостей, ограниченности в понимании Ньютоном сущности метода научного познания. Ньютон как гносеолог был, конечно, ниже Ньютона-естественника, его теоретико-познавательные воззрения отставали от собственной научной практики. Эмпирическая односторонность — это не выдумка и не плод недоразумения, а действительная характеристика понимания метода познания Ньютоном. Было бы удивительным, если бы Ньютон не имел этой ограниченности, являющейся особенностью естествознания и философии его времени.

Прежде всего нужно иметь в виду, что отрицательное отношение Ньютона к гипотезам — это не случайно брошенная фраза, а его твердое убеждение, составляющее один из существенных моментов понимания им метода познания. Так, в книге третьей «Математических начал натуральной философии» он пишет: «Все же, что не выводится из явлений, должно называться гипотезою, гипотезам же метафизическим, физическим, механическим, скрытым свойствам, не место в экспериментальной философии»²⁴.

Книга первая «Оптики» начинается следующим замечанием: «Мое намерение в этой книге — не объяснять свойства света гипотезами, но изложить и доказать их рассуждением и опытами»²⁵. Говоря в своем учении о преломлении света в цветах, он отмечает, что сущность его состоит в установлении некоторых свойств света без всяких гипотез о происхождении света. И, наконец, в третьей книге «Оптики», оценивая свой метод познания, Ньютон пишет: «Как в математике, так и в натуральной философии исследование трудных предметов методом анализа всегда должно предшествовать методу соединения. Такой анализ состоит в производстве опытов и наблюдений, извлечении общих заключений из них посредством индукции и недопущении иных возражений против заключений, кроме полученных из опыта или других достоверных истин. Ибо гипотезы не должны рассматриваться в экспериментальной философии»²⁶.

Установление свойств вещей должно происходить на основе опыта, гипотезы же относительно возникновения этих свойств, согласно воззрениям Ньютона, следует отложить на второй план, причем гипотезы должны подчиняться явлениям природы, а не наоборот. Особенно он возражает, когда гипотеза создается только на основании ее возможности, ибо, в таком случае можно будет придумывать все новые и новые гипотезы, вызывающие трудности. По мнению Ньютона, познание должно основываться на опыте и рассуждениях, но последние должны по возможности избегать гипотез. В этом отношении его метод ничем принципиально не отличается от бэконовского: от опыта путем индукции переходим к общим заключениям и никаких гипотез. В экспериментальной философии «предложения выводятся из явлений и обобщаются помощью наведения. Так были изучены непроницаемость, подвижность и напор тел, законы движения и тяготения»²⁷. Но возможно ли от опыта перейти к рассуждениям без гипотез? Сам Ньютон своей практикой показал неосуществимость этого, ибо тут же после заявления, что гипотезам нет места в натуральной философии, оп выдвинул гипотезу об эфире.

Больше того, Ньютон не только пользовался гипотезами в своей научной деятельности, но гипотеза скрыто содержится, предполагается самим методом Ньютона. Ньютон не употребляет термина гипотеза, поскольку он для него одиозен, но всем понятно, что положения, принимаемые за верные приближенно, и есть гипотезы. Великий физик устанавливает правила пользования ими: их надо принимать «...пока не обнаружатся такие явления, которыми они еще более уточнятся или же окажутся поверженными исключениям»²⁸, т. е. возникающий путем индукции принцип не является достоверным, содержит момент гипотетичности и в дальнейшем исследовании опытами и наблюдениями уточняется, проверяется. Причем все, а не некоторые, как полагал он, теоретические положения, полученные из опыта, проходят стадию гипотезы.

Таким образом, Ф. Энгельс имел основание для своей характеристики метода Ньютона как узкоэмпирического, чисто индуктивного, со всеми его слабостями. Ньютон не видел никаких иных путей движения мысли, кроме индуктивных, хотя и понимал ограниченность индукции, невозможность посредством одной ее прийти к достоверным заключениям. Он не осознавал, что посредством гипотезы индукция связывается с дедукцией и снова с опытом. Признание Ньютоном лишь индуктивного способа построения теории, сочетаемое с положением, что индукция не является доказательством общих заключений и ее выводы можно принимать за общие до тех пор, пока не найдено исключения,— является прямой дорогой от всеиндуктивизма к феноменализму и агностицизму, по которой потом пошли многие эмпирики.

Среди известных ученых ХVII и XVIII столетий, отрицательно относившихся к гипотезам, Ньютон не был одинок. Лавуазье также считал, что не следует делать никаких выводов, которые не вытекали бы непосредственно из опытов и наблюдений. Боясь оторваться от конкретного химического исследования, он воздерживался от всяких гипотез. «...Я поставил себе законом,— пишет Лавуазье,— никогда не делать ни одного шага вперед иначе, как от известного к неизвестному, не делать никаких выводов, которые не вытекали бы непосредственно из опытов и наблюдений...»²⁹.

Лавуазье возражает против гипотез, которые, по его мнению, основаны на фантазии: «Не удивительно поэтому,— пишет он,— что вообще в физических науках часто предполагают, вместо того чтобы заключать, что построенные гипотезы, передаваясь из поколения в поколение, приобретают все больше и больше признания и что в конце — концов их принимают и рассматривают как основные истины даже весьма крупные умы»³⁰.

Но Лавуазье глубоко заблуждался, когда думал, что можно от фактов, минуя гипотезы, перейти к строгим и доказанным понятиям, научным законам. Теоретически он ратовал за познание без гипотез, а практически прибегал к гипотезам (иногда даже сомнительным), поскольку без предположений и их проверки нельзя подняться от фактов к законам.

Отрицательное отношение к гипотезам в философии XVII и XVIII столетий было характерным не только для эмпирического направления, связанного с опытным естествознанием, но и для рационализма, который односторонне обобщал развитие математики.

Рационалистическое отношение к гипотезам выражено Р. Декартом. «...Как бы ни были вероятны догадки, склоняющие мое суждение в известную сторону,— пишет он,— однако уже одно мое знание того, что это лишь догадки, а не достоверные и несомненные основания, достаточно, чтобы послужить поводом к противоположному суждению»³¹. Декарт ратовал за достоверное познание, не допускающее никакого сомнения, поэтому он отвергал «все познания, являющиеся только вероятными...»³². Употребление вероятных рассуждении уместно в школьных турнирах для упражнения молодых умов, настоящие же науки, которыми являются арифметика и геометрия, «не нуждаются ни в каких предположениях, которые опыт может подвергнуть сомнению»³³. Их метод состоит в последовательном выведении путем рассуждения.

В «Рассуждении о методе» Р. Декарт сформулировал правила философского метода познания, где не только не упоминаются гипотезы, но и по существу исключаются из пути достижения ясного и отчетливого познания.

Декарт опирается не только на умозрения, но и на опыт, и, когда он выступает не как гносеолог, а как ученый, исследующий явления природы, он производит опыты и выдвигает гипотезы. Можно назвать десятки гипотез, предложенных Декартом. Гипотезами наполнены его космология, физика и другие разделы науки. Большую известность приобрела гипотеза вихрей³⁴, посредством которой Декарт объяснял возникновение солнечных систем, подобных нашей.

Рационалистический подход к гипотезе развивается и Спинозой, метод которого также по существу исключает ее. Согласно Спинозе, в движении знания к истине нет никакого места сомнениям, вероятному знанию. Сомнение не дано самой природой вещи, оно проистекает из нерешительности духа перед каким-либо утверждением или отрицанием, когда вещи исследуются без определенного порядка.

Понимание истины не как процесса, а как только результата лишает возможности Спинозу научно поставить вопрос о роли гипотез в познании. Высказывания гипотез или предположений выступают у него лишь логической формой доказательства готового истинного знания, а не методом его обнаружения. «Остается теперь рассмотреть еще,— пишет Спиноза,— предположения, делаемые в изысканиях; это иногда имеет место в отношении невозможного. Например, когда мы говорим: предположим, что эта горящая свеча уже не горит; или: предположим, что она горит в каком-нибудь воображаемом пространстве, где нет никаких тел; подобные предположения делаются часто, хотя мы ясно понимаем, что это последнее невозможно; но, когда это имеет место, мы не создаем никаких фикций»³⁵.

Только такого рода гипотезы или предположения Спиноза признает и находит им место в сформулированном методе, но в нем нет настоящих гипотез, которыми была уже наполнена в то время наука.

Познание стремится представить вещи через свою сущность или через свою ближайшую причину, но этого оно достигает не путем гипотез, а через определения.

Таким образом, и эмпирики и рационалисты в философии нового времени, несмотря на их различие, сходились в оценке роли гипотезы в познании, они лишь с разных сторон подходили к одному и тому же — гипотезе нет места в научном исследовании. Но, когда эмпирик или рационалист сам занимался решением естественнонаучных проблем, он обязательно прибегал к выдвижению гипотез и их доказательству.

Философской предпосылкой возникновения нового отношения к гипотезе явилось преодоление ограниченностей эмпирического и рационалистического подходов к истолкованию сущности процесса познания, метафизического отрыва индукции от дедукции. В ХѴІТІ столетии некоторыми философами-материалистами и естествоиспытателями, разделяющими материалистические позиции, делаются попытки преодоления метафизического отрыва опыта от теоретического мышления и вместе с тем выработки иного взгляда на роль гипотезы в познании. Здесь прежде всего заслуживают внимания гносеологические положения Д. Дидро.

Конечно, в целом Дидро еще остается на эмпирических позициях, но он делает определенные шаги к выходу за их узкие рамки. Для него истинным методом является тот, в котором наблюдение и изучение фактов соединяются с их рациональным объяснением. У экспериментальной философии, пренебрегающей теоретическим рассуждением, завязаны глаза, она идет спотыкаясь, берется за все, что ей попадется в руки, хотя все-таки в конце концов натыкается на драгоценные вещи. Рациональная философия взвешивает возможности, произносит свой суд и на этом останавливается.

Чтобы экспериментальная философия не путалась в потемках, ее опыты должны быть освещены факелом идей рациональной философии. В связи с этим Дидро ставит вопрос о роли догадок, гипотез в познании.

Примечательно то обстоятельство, что Дидро ратует не вообще за гипотезы (рано или поздно, по его мнению, наступает отвращение к неудачным догадкам, не основанным на опыте), а за такие, которые являются логическим следствием из наблюдений и экспериментов. Он отбрасывает пустые догадки философии, но считает, что философ должен быть не только наблюдателем природы, но и ее истолкователем, идти дальше того, что дают нам непосредственные чувства и инструменты, строить «догадки о том, что еще должно быть, на основании того, что есть», доходить «до усвоения самой сущности порядка»³⁶.

Дидро не только признает роль гипотез, но устанавливает их взаимосвязь с опытом, высказывает важные методологические положения, касающиеся выдвижений и проверки догадок. Так, например, он пишет: «Если в голове сложилась какая-нибудь система, подлежащая подтверждению на опыте, не следует ни упрямо ее держаться, ни быстро ее бросать. Часто думают о своих догадках, что они ложны, между тем не принимаются надлежащие меры, чтобы испытать их истинность... Для абсолютно нелепых взглядов достаточно одной первой проверки; несколько большего внимания заслуживают взгляды правдоподобные; от взглядов же, которые обещают существенные открытия, можно отказаться лишь тогда, когда все будет исчерпано»³⁷.

Высказав догадку или гипотезу, необходимо предоставить ей полный простор, который необходим для того, чтобы ее или поколебать, илц подтвердить. «Правильны ли гипотезы? — спрашивает Дидро.— Чем шире распространять выводы, тем большее количество истин они захватывают, тем большую достоверность и силу они приобретают. Наоборот: если догадки и гипотезы слабы и необоснованы, то можно отыскать либо какой-нибудь факт, либо открыть истину, в результате которых догадки рухнут»³⁸.

В этом же направлении работала мысль многих естествоиспытателей того периода, которые одновременно были и искусными экспериментаторами и глубокими передовыми мыслителями. Здесь прежде всего речь идет о Джозефе Пристли и М. В. Ломоносове.

Д. Пристли совершенно недвусмысленно изложил сущность своего метода познания, с которым он приступает к исследованию какого-либо явления природы. Этот метод включает в себя сочетание сухого экспериментирования с мечтательным теоретизированием. «....Теория и эксперимент,— замечает Пристли,— неизбежно идут рука об руку, причем всякое движение вперед связано с принятием некоторой специальной гипотезы, которая представляет собой только догадку относительно обстоятельств или причины некоторого действия природы. Следовательно, самыми смелыми и самыми оригинальными экспериментаторами являются те, которые, предоставляя свободу своему воображению, допускают сочетание самых далеких друг от друга идей. И хотя многие из этих идей впоследствии окажутся дикими и фантастическими, другие из них могут повести к величайшим и капитальнейшим открытиям. Между тем, очень осторожные, робкие, трезвые и медленно мыслящие люди никогда не дойдут до этих открытий»³⁹.

Пристли правильно отмечает, что сам Ньютон, стоявший на позициях опытного метода, допускал смелые и эксцентричные мысли, которые служили ключом к открытию великих тайн природы.

В возникновении гипотез Пристли отводил особую роль аналогиям, посредством которых устанавливается общность отличных друг от друга процессов. Человек должен из аналогий, ранее подмеченных в природе, составить представление о возможных следствиях из нее и испытать эти следствия опытом. Это рассуждение приводит Пристли к весьма важному выводу,

что «...в каждом эксперименте, в котором есть какой-либо план, все делается для того, чтобы установить какую-нибудь гипотезу»⁴⁰.

Согласно Пристли, когда гипотеза подтверждается, она перестает быть гипотезой и становится фактом, но доказательство гипотезы является длительным процессом. Большую опасность представляет принятие недоказанных гипотез, только вероятного предположения за факт, или установленную закономерность. В таком случае автор гипотезы и его последователи встают на ложный путь, извращают объективные процессы, «чтобы только держаться своего способа понимания деятельности природы». Когда же понимается действительная ценность гипотез, они становятся мощным рычагом в естественнонаучных открытиях. Взаимоотношение гипотезы и эксперимента Пристли представляет следующим образом: «Гипотезы... ведут людей к разнообразным экспериментам в целях сделать более точными эти гипотезы. Из этих экспериментов вообще вытекают новые факты. Эти новые факты содействуют исправлению гипотезы, которая послужила толчком к их обнаружению. Исправленная таким путем теория способствует открытию большего количества новых фактов, которые, как и раньше, делают теорию еще более близкой к истине»⁴¹.

Эти положения не оставляют у нас никаких сомнений в том, что Пристли близко подходил к пониманию диалектики взаимоотношения опыта и теоретического мышления в изучении природы и пытался с этих позиций оценить научную практику своего времени, и в частности исследования в области электричества. Пристли показывает, как менялись в науке представления о природе электричества в связи с открытием новых фактов. Смена теорий, гипотез являлась закономерным результатом развития научного познания; она приводит к тому, что возникает теория в форме, соответствующей действительным фактам. Если же придерживаться теорий даже тогда, когда их опровергают новые факты, то это замедлит прогресс в познании природы.

Много правильных мыслей о месте гипотезы в познании было высказано основоположником русской материалистической философии и отечественной науки М. В. Ломоносовым, который магистральной линией развития научного познания считал прочный союз опыта с умозрением.

Как ученый-экспериментатор, М. В. Ломоносов понимал, что без фактов, наблюдений и экспериментов не может быть никакой науки. Но, как философ-материалист, он также видел, что наука не может ограничиваться собиранием фактов и их описанием, а должна постигать внутренние закономерности движения явлений внешнего мира. В этом движении нашего знания от фактов к законам огромная роль, по мнению М. В. Ломоносова, принадлежит гипотезе как форме обобщения, объяснения явлений. В своей работе «Рассуждение об обязанностях журналистов при изложении ими сочинений...» М. В. Ломоносов, говоря о гипотезах, указывал, что «они дозволены в философских предметах и даже представляют собой единственный путь, которым величайшие люди дошли до открытия самых важных истин»⁴². Он сравнивает гипотезы с прорывами, дающими возможность «достигнуть знаний, до каких никогда не доходят умы низменных и пресмыкающихся во прахе»⁴³.

М. В. Ломоносов не только теоретически высказал эти положения, но и руководствовался ими в своей научной практике, выдвигая на основе опытного исследования теоретические построения, гипотезы. Достаточно вспомнить такие его работы, как «О нечувствительных физических частицах, составляющих тела природы», «Слово о происхождении света, новую теорию о цветах представляющую» и другие, в которых высказываются и обосновываются передовые для своего времени гипотезы, оказавшие плодотворное влияние на последующий ход развития науки.

Новый этап в учении о гипотезе связан с дальнейшим развитием науки вообще и естествознания в особенности. XIX век ознаменовался великими открытиями, которые положили начало второму периоду в науке о природе. Для естествознания первого периода характерным является представление об абсолютной неизменности природы.

Второй период в развитии естествознания связан с переходом от накопления материала к его объяснению, с возникновением новых отраслей знания, исследующих процессы природы, с выдвижением больших теоретических построений, объясняющих процессы возникновения и развития явлений, что способствовало преодолению метафизического взгляда на мир. Этот новый период начинается со второй половины XVIII в. и достигает своей зрелости к середине XIX в. Первая брешь в метафизическом естествознании была пробита Кантом, его гипотезой о происхождении планет солнечной системы. Ф. Энгельс считает, что «в открытии Канта заключалась отправная точка всего дальнейшего движения вперед»⁴⁴.

В формировании этого нового взгляда на мир особое значение имели три открытия (закон сохранения и превращения энергии, открытие клеточного строения организмов, эволюционная теория Дарвина), названные Ф. Энгельсом великими.

К середине XIX в. крупные изменения произошли не только в естествознании, но и в науке об обществе. В первой половине XIX в. возникают теории Адама Смита и Давида Рикардо, социалистов-утопистов, французских историков времен Реставрации, работы которых явились идейной предпосылкой возникновения научной истории человечества и других общественных наук. Философским фундаментом наук об обществе послужило открытие К. Марксом и Ф. Энгельсом материалистического понимания истории.

Изменения, происшедшие в познании природы и общества, не только обогатили науку знаниями закономерностей природы и общества, они преобразовали саму ее структуру и породили повое отношение к результатам наук со стороны ее деятелей.

Ученые XVII и XVIII столетий считали свое знание абсолютной, вечной истиной, они избегали гипотез. Движение научного познания сводилось к переходу от опыта к принципу или от интуитивно познанного принципа к дедуктивным следствиям из него, которые подтверждаются опытом и наблюдением.

В XIX в. представление об абсолютности человеческого знания было серьезно поколеблено. Ученые видели, как наука окружается лесом гипотез; знания, полученные опытным путем, не казались им безупречными, вера в возможность получения достоверного знания посредством разумной интуиции была подорвана. Ученые стали понимать, что окончательные истины в последней инстанции становятся все более редким явлением.

В этих условиях, конечно, трудно не заметить гипотез в науке. Существуют ли в науке гипотезы или нет, можно ли без них обойтись? Этот вопрос не был злободневным для науки и философии XIX в. Перед ними стояла другая проблема: какую функцию выполняет гипотеза в познании действительности и что собою представляет содержание гипотезы в ее отношении к объективному миру. В решении данной проблемы в философии в науке XIX в. определилось несколько тенденций: 1) стихийно-диалектический и материалистический взгляд на гипотезу, развиваемый крупнейшими учеными XIX в.; 2) натурфилософское отношение к роли гипотез в познании; 3) позитивистское истолкование сущности гипотез и 4) понимание гипотезы диалектическим материализмом.

Среди крупнейших ученых XIX в., взгляд которых на гипотезу представляет определенный философский интерес, следует прежде всего указать на Дальтона, Дарвина, Менделеева, Сеченова и некоторых других. Ф. Энгельс назвал Джона Дальтона отцом современной ему химии, т. с. химии XIX в. Работы Дальтона в области химии, и в частности его атомистика, явились завершением исследований предшественников и началом дальнейшего развития не только химии, но и смежных с ней областей. Немалую роль в открытии химической атомистики играло то обстоятельство, что Дальтон в практике научных исследований руководствовался передовым для своего времени методом, включавшим в себя единство опытного исследования с теоретическим мышлением⁴⁵.

Д. Дальтон был теоретически мыслящим исследователем, его экспериментальная практика освещалась определенными теоретическими построениями, гипотезами, роль которых он ясно осознавал. «...Факты и опыты,— писал он,— касающиеся любого предмета, никогда не оцениваются в достаточной мере до тех пор, пока в руках какого-либо искусного наблюдателя они не лягут в основу теории, при помощи которой мы сможем предсказывать результаты и предвидеть последствия некоторых других операции, до этого момента еще ни разу не проводившихся»⁴⁶.

Нельзя сказать, что так называемый эмпирический метод вообще исключает теоретическое мышление и не связан с ним. Ни один научный метод познания не может обойтись без мышления, но все зависит от того, какая роль отводится мышлению. Узкий эмпирик полагает, что мышление должно только фиксировать результаты опыта и ни в коем случае не руководить им. Роль мышления низводится, таким образом, до простого разъяснения смысла установленных фактов, теоретическое построение возникает в самом конце исследования и не может активно повлиять на сам процесс научного исследования. Для этого метода характерна боязнь выхода за пределы того, что непосредственно дано в опыте, отрицательное отношение к гипотезам.

Дальтон, не страшась обвинения в спекулятивности, преодолевает грубый эмпиризм и стихийно подходит к диалектическому способу мышления, связанному с признанием активной роли теоретического мышления, в частности гипотез, на всем протяжении процесса исследования. Теоретическое мышление дополняет опыт, идет значительно дальше его результатов и даже может исправлять их.

Несомненный интерес для нас представляет понимание крупнейшими учеными XIX в., труды которых создали целую эпоху в естествознании, своего метода исследования. При этом очень часто субъективное осознание метода не совпадает с его объективным содержанием.

Среди выдающихся ученых XIX столетия, близко подошедших к осознанию диалектического характера метода познания, преодолевших узкоэмпирический и чисто спекулятивный взгляд на ход научного исследования, имя Д. И. Менделеева — отца современной нам химии — занимает центральное место. Д. И. Менделеев, в отличие от Дарвина, понимал необходимость единства индуктивного метода с дедуктивным, а в связи с этим значительно глубже подходил к определению сущности гипотезы и ее роли в познании⁴⁷.

Согласно воззрениям Д. И. Менделеева, гипотеза активно влияет на процесс научного исследования на всех его этапах: в собирании естественнонаучного материала, в обобщении его, в обосновании и проверке теоретических выводов.

Собирание естественнонаучного материала, поиски новых фактов и описание их должны носить целеустремленный и осознанный характер. Нужно смотреть, но надо знать, куда смотреть; нужно искать, но нужно знать, что искать. В организации целеустремленного, планомерного изучения явлений ничто не может заменить построения гипотез. «Они,— писал Д. И. Менделеев о гипотезах,— науке и особенно ее изучению необходимы. Они дают стройность и простоту, каких без их допущения достичь трудно. Вся история наук это показывает. А потому можно смело сказать; лучше держаться такой гипотезы, которая может оказаться со временем неверною, чем никакой. Гипотезы облегчают и делают правильною научную работу — отыскания истины, как плуг земледельца облегчает выращивание полезных растений»⁴⁸.

Сравнение Д. И. Менделеевым роли гипотезы с ролью плуга в сельском хозяйстве хорошо иллюстрирует основную мысль, что без гипотезы так же невозможно научное познание, как без вспахивания земли — выращивание полезных растений. Особое значение он придавал систематизирующей функции гипотезы. Известно, что без системы невозможна наука, ибо посредством системы связываются отдельные факты в нечто единое целое, отыскиваются недостающие элементы, предсказываются ранее неизвестные и не наблюдаемые факты. В построении такой системы огромная роль принадлежит гипотезе.

Научное изучение явлений действительности преследует две пели: предвидение и пользу. Первое, отмечает Д. И. Менделеев, имеет очень большое значение, ибо предсказать то, что еще неизвестно,— значит, во всяком случае, не менее открытия чего-либо существенного, но еще не описанного. Всякое предвидение и научное пророчество происходят на основе какой-либо гипотезы.

Согласно воззрениям Д. И. Менделеева, гипотеза является необходимым элементом естественнонаучного познания, которое, по его мнению, обязательно включает в себя: 1) собирание, описание и изучение фактов; 2) составление гипотезы или предположения о причинной связи; 3) опытную проверку логических следствий из гипотез; 4) превращение гипотез в достоверные теории или отвержение ранее принятой гипотезы и выдвижение новой.

Д. И. Менделеев ясно осознавал, что без гипотезы не может быть достоверной теории: «Наблюдая, изображая и описывая видимое и подлежащее прямому наблюдению — при помощи органов чувств, мы можем, при изучении, надеяться, что сперва явятся гипотезы, а потом и теории того, что ныне приходится положить в основу изучаемого»⁴⁹.

Великий русский химик не ограничился только высказыванием общих положений о гносеологической функции гипотез в естественнонаучных открытиях, в его произведениях разбираются детально многие проблемы логики гипотезы, как, например, отношение гипотезы к фактам действительности, об эвристическом значении гипотезы, о различных видах гипотез и способах проверки их, о сущности так называемой рабочей гипотезы и т. п. Конечно, сейчас мы не во всем в трактовке гипотезы можем согласиться с Д. И. Менделеевым. В настоящее время наука ушла далеко вперед в учении о гипотезе, однако многие положения Д. Й. Менделеева, особенно по вопросам гносеологии гипотезы, сохраняют свою силу и поныне, в частности в борьбе против релятивизма позитивистской философии. Для Д. И. Менделеева как стихийного диалектика и материалиста характерно подчеркивание того обстоятельства, что посредством гипотез наука движется к познанию закономерностей природы, существующих независимо от сознания человека. В этом отношении взгляды Д. И Менделеева развивались в общем фарватере русской материалистической философии XIX столетия.

Выразителем натурфилософского отношения к гипотезе был Гегель, в логической системе которого по существу нет места гипотезе. Ни в «Логике», ни в «Феноменологии духа», ни в «Философии природы» и ни в каком другом произведении Гегеля нет анализа гносеологической функции и логической структуры гипотезы. В «Логике», в разделе о субъективности, где Гегель разбирает формы мышления, отсутствует даже упоминание о гипотезе. Обычно в формальной логике гипотеза рассматривалась в связи с индукцией и аналогией. Гегель отошел от этой традиции. Было бы хорошо, если бы он рассмотрел ее в разделе об идее, при характеристике аналитического и синтетического методов познания. Однако этого не случилось; в этом разделе устанавливается место в познании дефиниции, подразделения, теоремы, а о гипотезе говорится только в отрицательном плане. Гегель считает образцом синтетической науки геометрию, которая исходит из строгих определении. В опытных науках, когда им хотят придать синтетическую форму, исходят из допущений, которые доказываются выведенными следствиями. Таким образом, эти следствия становятся основанием самих основ (сделанных допущений).

«Так называемое объяснение и доказательство вводимого в теоремы конкретного материала,— говорит в связи с этим Гегель,— оказывается отчасти тавтологией, отчасти запутыванием истинного положения вещей; отчасти же оказывается, что это запутывание служило к тому, чтобы прикрыть обман познания, которое односторонне набрало опыты, благодаря чему оно только и могло получить свои простые дефиниции и основоположения,  которое устраняет возражение из опыта тем, что подвергает опыт рассмотрению и признает значимым не в его конкретной целокупности, а как пример, и притом с той его стороны, которая благоприятна для этих гипотез и теорий»⁵⁰.

Недостаток данного метода Гегель видит в том, что определения, принимаемые в качестве предпосылок, затемняют действительную основу теории. Чтобы войти в теорию, слепо допускаются предпосылки, о которых нельзя составить не только конкретного, развитого понятия, но даже представления; в лучшем случае имеется возможность создания смутного образа фантазии, запечатлеть «в памяти определения о допущенных силах, материях и их гипотетических образованиях, направлениях и вращениях»⁵¹.

Гегель прав в отношении односторонности, узости эмпиризма, который подмеченную в опыте связь безосновательно превращает во всеобщность, приобретающую абстрактный характер. Его аргументы сохраняют полную силу также и против метода, основанного на произвольных допущениях, вытекающих из долженствования, не выходящего за пределы самого себя (так должно быть потому, что так должно быть). Но идеалистическое и рационалистическое пренебрежение к эмпирическому естествознанию, натурфилософский подход к объяснению явлений природы не дал возможности Гегелю подойти диалектически к истолкованию гипотезы, ее отношения к опыту, с одной стороны, и теоретическому мышлению, открывающему закон в чистом виде,— с другой.

Гегель жил в эпоху, когда естествознание переходило на новую ступень своего развития, результаты естествознания могли быть правильно объяснены только на основе материалистической диалектики, а не спекулятивного конструирования законов природы, построения всеобщей системы природы, исходящей из умозрения. Непонимание Гегелем наступления новой эпохи в естествознании и в отношении к нему философии явилось причиной того, что он прошел мимо осознания действительной роли гипотезы в познании. Трудно возразить против утверждения Гегеля, что для установления всеобщности закона не нужно изучать все единичные случаи его проявления. Действительно, для доказательства утверждения о неизбежности падения поднятых над землей и выпущенных из рук камней не нужно производить эксперимента со всеми камнями, правильно и то, что нельзя принимать вероятность за доказанную истинность. Но без вероятности, без гипотез нельзя установить закон в чистом виде. Утверждение, что разум этого достигает в силу своего тождества с действительностью, является худшим видом тех гипотез, основанных на простом долженствовании, против которых Гегель сам выступал.

Хотя и с других позиций, чем натурфилософия, к отрицанию роли гипотез пришел позитивизм. Понимание гипотезы позитивизмом логически вытекает из его путаной, субъективно-идеалистической гносеологии. Основатель позитивизма французский философ Огюст Конт формально признавал роль научной гипотезы в познании действительности, но на деле отрицал ее, доказывая бесплодность применения гипотезы в известных направлениях. Он говорил, что гипотеза бессильна, когда речь заходит о выяснении того, как возникает, происходит явление. «Всякая научная гипотеза,— писал Конт,— чтобы иметь реальное значение, должна касаться исключительно законов явлений и ни в каком случае не способов их возникновения»⁵².

В соответствии с основным положением позитивизма Конт считает, что познание истинного закона какого-либо явления происходит или посредством индукции (непосредственным анализом хода явления) или дедукции (путем определения точного и очевидного отношения явления к какому-нибудь ранее установленному общему закону). Но поскольку ни индуктивный, ни дедуктивный путь в чистом виде неосуществим, познание прибегает к гипотезам, которые Конт называет удачной уловкой мысли. Однако, хотя Конт и называет гипотезы могущественным орудием, их применению он ставит жесткие границы, вытекающие из узкоэмпирического понимания задач науки. «...Истинно философские гипотезы,— пишет он,— всегда должны носить характер простого предварения того, что непосредственно могли бы раскрыть опыт и рассуждение, если бы условия задачи были бы более благоприятны»⁵³. Когда гипотеза выходит за эти пределы и пытается постигнуть внутреннюю сущность явлений, она якобы переходит границу науки, погружается в область метафизики, становится вредной.

На первый взгляд может показаться, что Конт не против познания законов посредством гипотез, но это только кажимость. Надо всегда иметь в виду позитивистское понимание закона как выражения только постоянного соотношения последовательности и сходства явлений, но законы «совершенно не могут касаться ни их внутренней природы, ни их первоначальной или конечной причины, ни существенных способов их возникновения»⁵⁴.

В соответствии с таким позитивистским пониманием сущности законов и способов их познания Конт разделяет гипотезы на два класса: 1) допустимые в положительной науке и относящиеся только к законам явлений; 2) недопустимые в истинно научной области и касающиеся определения общих агентов, с которыми связывают различные роды естественных явлений.

Лишь две науки совершили полный переход от метафизического состояния к чисто положительному — математика и астрономия — остальным это еще предстоит.

Позитивистскую линию в истолковании гипотезы продолжили махисты. Мах, Авенариус и другие называют гипотезу ядом философии, чумой разума, утверждая, что цель науки заключается не в том, чтобы строить гипотезы, создавать системы, теории, а в том, чтобы описывать явления, не задаваясь целью выяснить закон их движения. Выдвижение гипотез не способствует, по мнению Маха, достижению настоящей экономии в мыслях. Если даже гипотеза и пригодна для изображения явлений, то она излишня⁵⁵.

Подход диалектического материализма к гипотезе существенно отличен, даже прямо противоположен и натурфилософии с ее чистым умозрением, и позитивизму, ограничивающему познание чистым описанием данных опыта. Материалистическая диалектика продолжает в учении о гипотезе линию, которая была намечена и стихийно определена крупнейшими учеными XVIII—XIX столетий. Материалистическая диалектика, учитывая опыт всей истории философии, науки, делает вывод, что формой развития научного знания является гипотеза. Ф. Энгельс это сказал относительно естествознания, но это верно и в отношении науки вообще.

В этом положении Ф. Энгельса следует прежде всего обратить внимание на то, что гипотеза выступает необходимым элементом мыслящего естествознания. Возникает вопрос: возможно ли немыслящее естествознание? В принципе, конечно, такого естествознания быть не может, но эмпирики пытаются сделать или по крайней мере представить естествознание не мыслящим, а только регистрирующим и исчисляющим факты. Естествознание является и должно быть мыслящим, оно не может ограничиться только собиранием и накапливанием фактов. Бессмысленное нагромождение фактов приводит, по выражению К. А. Тимирязева, к заболачиванию науки. А поскольку естествознание мыслит, оно строит и проверяет гипотезы.

Вторым важным моментом, содержащимся в данном положении Ф. Энгельса, является мысль, что гипотеза выступает формой развития естествознания. И действительно, переход в науке от отдельных фактов к познанию закона, от одного теоретического построения к другому, точнее и глубже отражающему закономерности движения явлений, совершается посредством гипотез.

Формулирование гипотез есть необходимый путь к открытию законов, к созданию достоверных научных теорий.

«Наблюдение,— пишет Ф. Энгельс,— открывает какой-нибудь новый факт, делающий невозможным прежний способ объяснения фактов, относящихся к той же самой группе. С этого момента возникает потребность в новых способах объяснения, опирающаяся сперва только на ограниченное количество фактов и наблюдений. Дальнейший опытный материал приводит к очищению этих гипотез, устраняет одни из них, исправляет другие, пока, наконец, не будет установлен в чистом виде закон. Если бы мы захотели ждать, пока материал будет готоц в чистом виде для закона, то это значило бы приостановить до тех пор мыслящее исследование, и уже по одному этому мы никогда не получили бы закона»⁵⁶.

Положение Ф. Энгельса, что гипотеза является формой развития естествознания, можно обобщить, поскольку посредством гипотез осуществляется процесс движения мышления во всех без исключения науках (и естественных и общественных).

Всю область познания можно разбить на три большие группы: 1) науки о неживой природе (математика, астрономия, механика, физика, химия и т. п.); 2) науки о живой природе (различные биологические и медицинские дисциплины); 3) науки о явлениях общественной жизни, исследующие условия жизни людей, общественные отношения, правовые, государственные формы (история, политэкономия, философия, лингвистика и т. п.). Для современного уровня развития науки такое деление является очень условным, оно не может служить основой классификации наук. Однако для наших целей — показать, что развитие знания посредством гипотез носит всеобщий характер,— его можно принять. Мы видим, что во всех науках (и о неживой природе, и о живой природе, и об обществе) развитие знания осуществляется посредством построения, обоснования и доказательства гипотез.

Начнем с наук о неживой природе и прежде всего с математики. Существует довольно устойчивое мнение, что в математике процесс познания идет совсем другим путем, чем в естествознании: в ней нет места индукции, аналогии, наблюдению, экспериментам и гипотезам, она имеет дело только со строго доказательными, дедуктивными рассуждениями. Однако, хотя математическое знание имеет свои специфические особенности, оно подчинено общим законам развития познания, в том числе для него также характерно достижение новых результатов посредством гипотез. И в этом отношении весьма примечательны следующие слова известного современного математика &&&&&&&&&&&&&&Д. Пойа: «Математика рассматривается как доказательная наука. Однако это только одна из ее сторон. Законченная математика, изложенная в законченной форме, выглядит как чисто доказательная, состоящая только из доказательств. Но математика в процессе создания напоминает любые другие человеческие знания, находящиеся в процессе создания. Вы должны догадаться о математической теореме, прежде чем вы ее докажете; вы должны догадаться об идее доказательства, прежде чем вы его проведете в деталях. Вы должны сопоставлять наблюдения и следовать аналогиям; вы должны пробовать и снова пробовать. Результат творческой работы математика — доказательное рассуждение, доказательство; но доказательство открывается с помощью правдоподобного рассуждения, с помощью догадки»⁵⁷.

Процесс рассуждения в математике для достижения новых результатов можно выразить следующей схемой. Наблюдения и основанные на нем индукция и аналогия приводят математиков к формулированию некоторого предложения А, которое ясно сформулировано, но не доказано, поэтому выступает лишь в качестве предположения; поскольку истинность его не доказана, оно может оказаться ложным. Однако с помощью индукции и аналогии доказывается его вероятность.

Высказывание предположений в математике, их обоснование с помощью индукции и аналогии является путем к строгому доказательству: «...Не следует,— пишет Пойа,— чрезмерно доверять ни любой догадке, ни обычным эвристическим допущениям, ни вашим собственным предположениям. Без доказательства верить, что ваша догадка справедлива, было бы глупо. Однако предпринять какую-то работу в надежде, что ваша догадка может оказаться справедливой, пожалуй, разумно»⁵⁸.

Рассмотрение математики в процессе возникновения, становления и развития ее положений показывает, что она так же, как и все остальные науки, окружена лесом гипотез. Открытия в математике проходят стадию гипотез, что можно проиллюстрировать на любом ее крупном открытии; правда, не всегда сохраняется в изложении весь сложный и извилистый путь, который ведет к строгому доказательству.

В книге Д. Пойа «Математика и Правдоподобные рассуждения» разбирается большое количество открытий в математике и показывается значение предположений, догадок, основанных на индукции и аналогии, в подходе к этим открытиям, в постановке определенной задачи для поисков строгого доказательства. Как и любой другой науке, математике не всегда сразу удается установить истинность или ложность своих предположений. Например, еще давно Гольбах сформулировал предположение на основе индукции, что любое четное число, не являющееся ни простым числом, ни квадратом простого числа, можно представить в виде двух нечетных простых чисел (например, 16 = 5 + 11; 30 = 13 + 17 и т. п.). Это предположение касается такого свойства чисел, «с которым мы хорошо знакомы, но еще не в состоянии доказать».

Или возьмем, например, знаменитую гипотезу континуума, сформулированную Г. Кантором (не существует множества, мощность которого больше мощности множества натуральных чисел, но меньше мощности действительных чисел). Гедель показал, что допущение Кантора не может привести к противоречиям в теории множеств, но истинность этой гипотезы еще не доказана.

Однако применение гипотез в математике имеет свои специфические особенности, одна из которых формулируется следующим образом: математика доказывает свои утверждения только посредством логических умозаключений и выкладок, которые при истинности исходных посылок приводят к логически безупречным, достоверным заключениям. «Для математика опыт, эксперимент — это в лучшем случае способ наведения на математическую истину, которую, однако, в дальнейшем надо доказать чисто логическим путем»⁵⁹. Поэтому в структуре математики, излагающей результаты добытых ею истин, нет гипотез, там излагаются положения, теоремы со строгими доказательствами, обеспечивающими при достоверности посылок достоверность заключений. Это одна из особенностей математики, отличающих ее от естественных наук, где гипотезы входят непосредственно в ткань науки.

Что касается физики, то не вызывает возражений то положение, что она развивается посредством гипотез. Сейчас это стало самоочевидным фактом. Особенности гипотез, применяемых в физике, проанализированы в статье акад. С. И. Вавилова «Физика» (Проект статьи для 57 тома Большой Советской Энциклопедии), где методы физики разделены на три группы: метод модельных гипотез, метод принципов, метод математических гипотез.

В методе модельных гипотез на основе наблюдений и привычного опыта выдвигаются различные теории. В фундамент всех физических построений в этом случае кладется гипотеза, что все явления в природе происходят подобно явлениям привычного нам мира обычных человеческих масштабов. «Это представление,— пишет С. И. Вавилов,— служит точной моделью для теории процессов, внутренняя сущность которых скрыта от обычного наблюдения и опыта. Предполагается, например, что всякое тело построено из отдельных частиц (атомов), движущихся и взаимодействующих по законам механики, и на этой почве создается кинетическая теория вещества, весьма успешно объясняющая многие механические и тепловые свойства тел... На основе метода модельных гипотез выросла классическая теория тепла, света и звука»⁶⁰.

Метод модельных гипотез имеет как свои преимущества, так и недостатки. Его преимущества — в наглядности и понятности, его недостатки основаны на произвольном предположении о сходстве свойств мира человеческих масштабов со свойствами микромира, а потому он ограничен и приблизителен. Ограничено в этом методе и применение математики — она подсобное, техническое средство для выполнения количественных расчетов.

Примером модельных гипотез могут служить первоначальные гипотезы, возникшие в связи с открытием радиоактивности.

Второй метод (принципов) на первый взгляд кажется не связанным с гипотезой и минует ее, идя непосредственно от опыта к принципам. Метод принципов опирается на экстраполяцию, обобщение опытных данных. Закономерности, подмеченные опытным путем на ограниченной группе явлений, распространяются на более широкую группу. Например, закон сохранения энергии экспериментально был доказан для ограниченного круга явлений, а обобщается как принцип, действительный для всякой замкнутой физической системы. Полученные индуктивным путем принципы находят математическое выражение и применяются к решению конкретных физических задач. На таких принципах основана классическая термодинамика, частная теория относительности, в основе которой лежит принцип относительности инерционного движения и принцип постоянства скорости света.

Преимущество этого метода — большая точность, недостатки — абстрактность и малая наглядность. Математика в этом методе также играет техническую, вспомогательную роль.

Третьим методом, возникшим совсем недавно, является метод математической гипотезы, который, как мы уже указывали, своей основой имеет экстраполяцию математических формул. Здесь математика играет роль качественно отличную от ее роли при первых двух методах. Математика — не только технический аппарат для количественного выражения установленных опытом закономерностей, но и средство для познания новых закономерностей.

Экстраполяция не может быть безграничной. Она ограничивается, во-первых, опытом, во-вторых, соответствием между экстраполируемыми математическими формами  и законами классической физики. Законы классической физики справедливы по меньшей мере приближенно для явлений, с которыми человек имеет дело в своем повседневном опыте, а это значит, что экстраполируемые формы для этих масштабов должны совпадать с законами классической физики. Примером, где применяется математическая гипотеза, служит электродинамика Максвелла, квантовая механика и общая теория относительности.

Общую теорию относительности, возникшую в результате экстраполяции, трудно проверить с помощью доступных сейчас методов астрономического наблюдения. Но некоторые наблюдения дают результаты, соответствующие ее принципу равенства инертной и гравитационной масс. Так, орбита Меркурия не находится в состоянии покоя в отношении к неподвижным звездам, а медленно вращается в направлении движения планеты вокруг Солнца, перигелий Меркурия с течением времени перемещается. Это перемещение перигелия Меркурия, которое только частично объяснялось прежней теорией, хорошо укладывается в теорию Эйнштейна.

Вторым фактом, подтверждающим общую теорию относительности, является наблюдение смещения видимого положения звезд вокруг Солнца во время полных затмений. Эти наблюдения находятся в хорошем количественном согласии с теорией, предсказывающей искривление световых лучей при их распространении в поле тяготения.

Наконец, общая теория относительности предсказывает эффект смещения (по частоте) спектральных линий звезд по сравнению с их положением в спектрах, полученных в условиях Земли. При этом при наблюдении в земных условиях света звезд должно происходить смещение в красную сторону. Это смещение было установлено при наблюдении так называемых белых карликов. Такое совпадение выводов из гипотезы с данными наблюдения укрепляет гипотезу, оправдывает экстраполяцию⁶¹.

Мы видим, что во всех методах, которыми пользуется физика при обнаружении закономерностей в природе, гипотеза занимает далеко не последнее место. Первый и третий — прямо называются методами гипотез, но и во втором методе (принципов) дело не обходится без них. Ведь, по существу, прежде чем принцип становится достоверным положением, он является гипотезой, выводы из которой постоянно проверяются на опыте, что ведет к укреплению этого принципа.

Гипотеза широко применяется и во всех других науках о неживой природе. В химии достаточно вспомнить атомистическую гипотезу, сыгравшую большую роль во всех ее областях. Например, Д. И. Менделеев отмечал, что в свое время так называемый закон паев был открыт с помощью этой гипотезы. Он писал: «Факты для закона были уже и раньше, но его не видели, пока не приложили к толкованию фактов атомное учение, которое есть гипотеза, доныне не противоречащая известным опытам и вообще действительности, полезная и общепринятая»⁶².

Открытый Д. И. Менделеевым периодический закон также прошел стадию гипотезы. Сам Д. И. Менделеев и другие ученые немало потрудились над тем, чтобы превратить мысль о периодичности в изменении химических свойств элементов в достоверную теорию.

Нет надобности подробно говорить о роли гипотез в космогонии и геологии, изучающих процессы, которые, по выражению Ф. Энгельса, не мог наблюдать ни один человек, и они не могут быть воспроизведены в человеческой практике, а потому их изучение затруднено. И в этом случае гипотеза — незаменимое средство их познания. Что касается наук о явлениях живой природы, то еще Ф. Энгельс писал: «В этой области царит такое многообразие взаимоотношений и причинных связей, что не только каждый решенный вопрос поднимает огромное множество новых вопросов, но и каждый отдельный вопрос может решаться в большинстве случаев только по частям, путем ряда исследований, которые часто требуют целых столетий; при этом потребность в систематизации изучаемых связей постоянно вынуждает нас к тому, чтобы окружать окончательные истины в последней инстанции густым лесом гипотез»⁶³.

И действительно, в биологических науках нет такой достоверной теории, которая бы не прошла стадии гипотезы. Реакционные биологи в свое время полагали, что они расправились с теорией Дарвина, объявив ее гипотезой. Теория Дарвина была в свое время гипотезой. Но она была такой гипотезой, которая возникла на основе обобщения многочисленного количества фактов из самых различных областей знания. На ее основе были открыты новые факты, она не нуждалась ни в каких произвольных посылках, побуждала людей к новым исследованиям, которые ее блестяще подтвердили и превратили в достоверную научную теорию. Если бы вначале не существовала гипотеза об эволюции органического мира, то не было бы и достоверной эволюционной теории.

Познание явлений общественной жизни имеет свои специфические особенности. Ф. Энгельс, сравнивая познание явлений органической природы с историческими науками, писал: «Виды организмов остались со времен Аристотеля в общем и целом теми же самыми. Напротив, в истории общества, как только мы выходим за пределы первобытного состояния человечества, так называемого каменного века, повторение явлений составляет исключение, а не правило; и если где и происходят такие повторения, то это никогда не бывает при совершенно одинаковых обстоятельствах. Таков, например, факт существования первобытной общей собственности на землю у всех культурных народов, такова и форма ее разложения... если, в виде исключения, иногда и удается познать внутреннюю связь общественных и политических форм существования того или иного исторического периода, то это, как правило, происходит тогда, когда эти формы уже наполовину пережили себя, когда они уже клонятся к упадку. Познание, следовательно, носит здесь по существу относительный характер...»⁶⁴

Но хотя историческая наука имеет свои особенности, вытекающие из специфики ее предмета, она подчинена общим закономерностям движения познания, в частности развитию посредством гипотез. Конечно, построение, обоснование и доказательство гипотез, как и сам их характер, в исторической науке имеют свои отличительные черты и не похожи на подобный процесс в естественных науках. Было бы ошибкой игнорировать это различие, которое будет нами конкретно отмечено в соответствующих местах работы, но его существование не снимает того общего, что присуще развитию научного познания, где бы оно ни осуществлялось.

Предмет исторической науки не в меньшей, а в большей мере, чем предмет некоторых естественных наук, требует для своего глубокого познания гипотез. История имеет дело, как правило, с такими явлениями, которые сам историк непосредственно не наблюдает, не может в своей практике искусственно воспроизводить, экспериментировать с ними. Картину прошлого, закономерности развития общественной жизни у разных народов, в различные исторические эпохи он должен воспроизвести в системе абстракций, носящей относительный характер. Причем на его познание прошлого существенную роль оказывает его мировоззрение, идеалы и т. д. Таким образом, воспроизведение исторического процесса в мышлении по природе самой исторической науки требует выдвижения гипотез, правда, сам историк не всегда осознает, что его теоретическое построение носит гипотетический характер, но это не меняет дела; характер теорий не зависит от взгляда на них самих теоретиков.

 

§ 4. Гипотеза и истина.

Вероятность и достоверность

Наука окружена лесом гипотез. Исследование во всех областях неизбежно проходит их стадию. Отсюда неминуемо возникает вопрос: строя гипотезы, научное исследование идет но пути объективной истины или нет?

Этот вопрос возникает в связи с особенностями гипотезы как формы знания. Среди ее образующих суждений имеются такие, истинность или ложность которых еще не установлена, т. е. суждения-предположения. Причем не просто содержится проблематическое суждение, а оно занимает в этой системе центральное место. Проблематическое суждение может иметь место в любой системе научного знания, даже в теории, достоверность которой доказана. В гипотезе предположение стоит на месте ответа на вопрос, поставленный в проблеме, т. е. это не ординарное суждение, а находящееся в ее фокусе. Суждения, входящие в гипотезу, служат либо обоснованием этого предположения, либо следствием из него, т. е. либо приводят к предположению, либо исходят, вытекают из него. В этом отношении предположение можно считать душой гипотезы.

Поскольку предположение в гипотезе занимает центральное место, возможно отождествление гипотезы с предположением. Очень часто под гипотезой и до сих пор разумеют не всю систему знания, возникшую для объяснения изучаемого предмета, а только один очень существенный ее момент — предположение; таким образом, понятие гипотезы сужается до суждения-предположения. Нам представляется такое ограничение неправомерным, оно рассматривает гипотезу не как процесс движения мысли, а только как ее результат, а точнее — часть результата.

Гипотеза выступает формой развития научного знания не потому, что она является суждением-предположением. Само по себе взятое в отдельности предположение не развивает знания о предмете. Оно тогда выполняет свою функцию, когда поставлено в связь с достоверно установленным предшествующим знанием и теми выводами, которые следуют из него. Собственно, оно движет наше знание вперед потому, что предположение дает возможность построить систему знания, приводящую к новым результатам.

Эвристическая ценность гипотезы состоит в том, что в ней связано ранее известное с новым, искомым. Этой нитью, связывающей одно знание с другим, является предположение. Таким образом, логический анализ гипотезы означает характеристику ее образующей системы знания, которая состоит из суждений и умозаключений, различных по своему характеру. Прежде всего в ней есть достоверные суждения; гипотеза, лишенная всякого достоверного и доказанного знания, не имеет научной ценности. Достоверное знание в гипотезе составляет базу, ее фундамент. Всякое предположение только тогда имеет ценность, когда оно основано на ранее прочно установленных фактах и закономерностях.

По своему существу гипотеза включает в себя проблематические суждения, т. е. суждения, истинность или ложность которых еще не доказана, но эти проблематические суждения не должны быть произвольными допущениями, их вероятность должна быть обоснована предшествующим ранее доказанным знанием. Если наука делает предположение о возможности жизни на Марсе, то она исходит из достоверного знания о таких фактах, явлениях (наличие на Марсе атмосферы, воды и т. д.), которые делают это предположение вполне логичным. Гипотеза, состоящая из произвольных предположений, не оставляет значительного следа в науке.

В связи с этим и возникает вопрос об истинности и ложности научных гипотез. Если это предположение, значит не окончательная истина в последней инстанции, а для метафизика это равносильно тому, что она вообще не истина. А поскольку без гипотез нет науки, то и возникает воззрение, о котором Ф. Энгельс писал: «Количество и смена вытесняющих друг друга гипотез, при отсутствии у естествоиспытателей логической и диалектической подготовки, легко вызывают у них представление о том, будто мы не способны познать сущность вещей...»⁶⁵

Вскрывая причины физического идеализма, В. И. Ленин в качестве второй причины выдвигал «...принцип релятивизма, относительности нашего знания, принцип, который с особенной силой навязывается физикам в период крутой ломки старых теорий и который — при незнании диалектики — неминуемо ведет к идеализму»⁶⁶.

Таким образом, Ф. Энгельс и В. И. Ленин считали, что релятивизм при незнании диалектики (при отсутствии логической и диалектической подготовки) ведет к идеализму, к извращенному пониманию сущности познания. Конкретно в отношении гипотезы оно выражается в отрицании в гипотезе моментов объективно верного, абсолютного отражения действительности. Классовый интерес буржуазных философов и ученых закрепляет и удерживает это извращенное толкование сущности человеческого знания.

Идеалистические спекуляции вокруг гипотезы и характера знания, содержащегося в ней, возникают в связи с ее сложным характером как формы познания.

Философ, привыкший мыслить в форме метафизического «или — или», заходит в тупик, сталкиваясь с таким сложным явлением, где эта формула становится непригодной. Для него истина и ложь абсолютно противоположны всегда и всюду, поэтому всякое суждение (или другую форму мысли) он рассматривает либо абсолютно истинной, либо абсолютно ложной. Но постановка вопроса в форме «или — или» применима только для сформировавшихся, законченных, покоящихся суждений, о каждом из которых действительно можно сказать, что оно либо истинно, либо ложно.

Когда философ, мыслящий только в форме «или — или», сталкивается с такой формой мышления, как гипотеза, и ему надо решить вопрос о ее истинности, он, видя непригодность такой формулы в этом случае, впадает в идеализм, отрицает объективную истинность научных гипотез.

Рассудочная метафизическая философия, рассматривающая истину как застывшее состояние, догматически подходящая к истолкованию познания, обнаруживает полную неспособность, когда пытается ответить на вопрос, дает ли гипотеза объективно-истинное знание о мире. Она понимает, что гипотеза не дает завершенного знания о предмете, а раз так, то для нее гипотеза и истина абсолютно несовместимы (если истина, то не гипотеза, а если гипотеза, то, конечно, не истина). В силу этого гипотезы исключаются из науки как нечто несовершенное, неистинное. Но в таком случае сама наука становится крайне бедной, ибо ее развитие связано с выдвижением все новых и новых гипотез. И все эти поиски окончательных истин в последней инстанции приводят метафизиков к агностическому выводу, что истина вообще недостижима.

Убедившись в тщетности своих поисков истин, которые не были бы процессом постижения мыслью предмета, метафизическая философия приходит к релятивизму. Догматизм и релятивизм — это не противоположные концепции в теории истины, а две стороны одного и того же метафизического подхода к ней. Раз наше знание является процессом, связанным со сменой гипотез, то ни о какой истине и речи быть не может. В гипотезе и ее смене наиболее наглядно выражено, что научное мышление является процессом. И это релятивизм хорошо усваивает, но субъективистски истолковывает. Гипотезы и их смена — движение знания в сфере чисто субъективных представлений о предмете, одна картина мира сменяется другой, более удобной и практически выгодной для субъекта.

Диалектика показывает, что движение мышления вообще, и в форме смены гипотез в частности, означает изменение его объективного содержания. В процессе этого движения мышление овладевает явлениями, закономерностями внешнего мира, его содержание приобретает объективный характер. Поэтому, когда ставится вопрос, является ли гипотеза формой выражения объективно-истинного знания, то это означает, идет ли развитие мысли в гипотезе по пути достижения объективного содержания или сами гипотезы и их смена находятся где-то в стороне от постижения мыслью объекта.

Для материалиста-диалектика не может быть никакого сомнения в том, что научная гипотеза возникает и развивается из потребностей достижения объективно-истинного знания о мире, с помощью гипотез происходит познание объективных свойств и закономерностей.

Гипотеза как процесс развития мысли включает в себя как момент определенные результаты, систему относительно завершенных положений. Поэтому как касательно гипотезы в целом, так и ее отдельных положений правомерна постановка вопроса об объективном содержании их, в какой мере они постигли вещи, процессы действительности такими, как они существуют вне зависимости от нашего сознания.

Гипотеза, как и другие формы познания, является отражением материального мира в сознании человека, субъективным образом объективного мира. Научная гипотеза дает объективноистинное знание о закономерностях внешнего мира, содержание ее не зависит ни от человека, ни от человечества, она — не фикция, не символ, не стенографический знак, не логический стандарт, не рабочий инструмент, не леса над зданием науки и не костыли ее, а копия, снимок с предметов, явлений материального мира и законов их движения. Как и всякая другая форма объективно-истинного знания о внешнем мире, гипотеза не является зеркально-мертвым снимком с действительности, а активно-творческим процессом отражения мира.

Объективность содержания является неотъемлемым свойством научной гипотезы, отличающим ее от всевозможных фантастических построений, выдумок, которыми оперируют религия и идеалистическая философия. Причем между разными формами и видами научных гипотез нет никакого различия в том смысле, что их источник и содержание объективны. Разница между ними только в полноте охвата предмета, в степени точности его отражения, в уровне постижения объективной природы предмета.

Отражением определенных сторон явлений объективной действительности являются даже такие временные гипотетические построения, как версии. Если бы версия не заключала в себе отражения каких-то сторон изучаемого процесса или явления, то она не способствовала бы движению нашего знания в постижении объективной природы предмета. Тем более объективна по своему содержанию научно обоснованная гипотеза.

В каждой гипотезе нужно различать две стороны: 1) что в объективном мире и как точно она отражает; 2) какие перспективы в дальнейшем движении научного познания она открывает. При этом второе зависит от первого. Эффективность или неэффективность, работоспособность или неработоспособность гипотезы определяется и измеряется степенью ее объективной истинности. Чем больше в гипотезе объективного содержания, тем плодотворнее она, и, наоборот, гипотезы, не содержащие в достаточной степени объективно верного знания о предмете, не открывают широких горизонтов для развития науки, на их основе не делаются открытия новых закономерностей, фактов и т. д.

Исследователь сразу сам не может решить, что в выдвинутой им гипотезе является объективно верным, это устанавливается последующим ходом развития познания. Например, сейчас, с позиций современной теории света, нам ясно, что было объективно верным в гипотезах: механических (корпускулярной и волновой) и электромагнитной. Теперь также столь очевидны и слабости этих гипотез, их односторонность, приводящая к отходу от объективной природы предмета. Но для нас несомненным является также то, что развитие знания о природе света в форме смены гипотез выражало движение познания по пути объективной истины, способствовало вскрытию природы этого явления такой, какой она существует независимо от сознания человека. Каждая из этих гипотез была моментом, результатом этого процесса на том или ином этапе развития науки, отражала определенные стороны предмета, но была ограниченной, поскольку сам предмет богаче и содержательнее любой из них.

Многие буржуазные мыслители признают только эвристическую роль гипотез, отрицая их объективное значение. По их мнению, гипотеза — это не наука, а нечто около науки. Гипотеза играет роль костылей, от которых наука должна как можно скорее освободиться. А так как костыли могут быть любыми, лишь бы они поддерживали, то гипотезы многообразны и создаются произвольно, не отражая объективных процессов, происходящих в природе и обществе. Так, например, Дюгем утверждал, что наши гипотезы вовсе не касаются и не могут касаться самой сущности вещей, а потому не имеют никакой объективной значимости. Они формулируются произвольно и не претендуют устанавливать истинные связи между реальными свойствами тел. Единственный предел этому произволу — отсутствие противоречий. Цель гипотез состоит только в символическом описании экспериментальных законов. «Наши физические теории,— пишет он,— вовсе не стремятся быть объяснениями; наши гипотезы вовсе не являются допущениями касательно самой природы материальных вещей. Наши теории имеют целью только экономическое обобщение и классификацию экспериментальных законов»⁶⁷.

Среди буржуазных философов и некоторой части естествоиспытателей имеется тенденция считать гипотезу чисто рабочим, инструментальным построением, лишенным какого-либо объективного содержания. Больше того, некоторые из них объявляют все гипотезы фантазиями, простыми выдумками, имеющими только практическую ценность, но ни в какой мере не отражающими объективный мир. Гипотеза — это только искусственный прием мысли, систематизирующий имеющиеся знания.

Представить все наше знание только рабочей гипотезой или даже фикцией — это линия всех защитников агностицизма и фидеизма. В. И. Ленин показал, что если последовательно вести эту линию, то придешь к выводу, что простой рабочей гипотезой являются не только атомы, электроны и т. д., но и время, пространство, законы природы и весь внешний мир⁶⁸.

Многие буржуазные ученые шли по этому пути и попадали в объятия философского идеализма и фидеизма. Так, А. Пуанкаре пишет: «Для нас не существенно, есть ли в действительности эфир,— это пусть решают метафизики; для нас важнее всего то обстоятельство, что все происходит, как если бы он существовал, и что эта гипотеза удобна для истолкования явлений. В конце концов, есть ли у нас какие-либо иные основания, кроме этих, для веры в существование самих материальных вещей? И это точно так же — лишь удобная гипотеза...»⁶⁹

Для идеализма больше ничего не надо, как объявить внешний мир удобной рабочей гипотезой.

Понятие рабочей гипотезы возникло с целью различения познавательной ценности различных видов гипотез. Рабочей гипотезой обычно называют одно из первых объяснений явлений, которые пригодны для данного периода времени как орудие дальнейшего исследования предмета. Например, Д. И. Менделеев считал, что рабочие гипотезы пригодны «для данного периода развития наук»⁷⁰, они возбуждают пытливость ума, однако далеки от реальности и их оставляют при дальнейшей разработке предмета. Исследователь прибегает к таким гипотезам потому, что ему необходимо руководствоваться какой-то идеей в исследовании предмета. Как говорил Д. И. Менделеев,— «...лучше держаться такой гипотезы, которая может оказаться со временем неверною, чем никакой»⁷¹.

Когда строится рабочая гипотеза, то главным является не то — верно или неверно она объясняет процесс (на первоначальном этапе изучения эта сторона мало интересует исследователя), а что она дает для дальнейшего анализа этого процесса, как она поможет ему направить свою мысль на более детальное ц глубокое изучение предмета. Рабочая гипотеза — это сугубо временное построение, одно из возможных и необходимых орудий исследователя, которое можно принимать, отбрасывать, в зависимости от потребностей хода исследования предмета.

Для того, чтобы процесс обнаружения и описания явлений носил целеустремленный, плановый, сознательный характер, чтобы исследователь обнаруживал факты не путем чутья, интуиции, случайно, необходимо придерживаться какой-то руководящей идеи, роль которой и выполняет в отдельных случаях первоначальная гипотеза. Построив такую гипотезу, исследователь ищет те факты, явления, которые должны быть, если бы содержание гипотезы соответствовало действительности. И если эти факты не обнаруживаются, а, наоборот, находятся противоречащие гипотезе факты, тогда исследователь строит новую рабочую гипотезу.

Ненахождение каких-либо фактов, соответствующих какой-либо гипотезе, имеет для объяснения явлений не меньшее значение, чем нахождение этих фактов, так как при, объяснении явлений важно знать не только то, что есть, какие явления и факты существуют, но и то, чего нет, каких явлений или связей не обнаруживается. Отсутствие этих фактов или явлений дает нам возможность сделать другое предположение, полнее отражающее действительность.

Иногда исследователь строит сразу не одну, а несколько рабочих гипотез и проверяет каждую из них. В процессе исследования явлений он одну отбрасывает, как несоответствующую действительности, вероятность других, наоборот, возрастает, и так продолжается до тех пор, пока он не остановится на одной гипотезе, наиболее вероятной, объясняющей все имеющиеся факты.

Изучение явлений сразу с точки зрения нескольких гипотез обеспечивает многосторонний подход к исследованию явлений, а, как известно, всесторонность является одним из требований диалектической логики, она предохраняет нас, как отмечал В. И. Ленин, «от ошибок и от омертвления».

Конечно, так называемые рабочие гипотезы имеют меньшее значение с точки зрения движения к достоверному знанию, чем другие, претендующие на то, что со временем их достоверность будет доказана, и носящие название реальных. Но различие между этими двумя типами гипотез — рабочей и реальной — носит относительный характер. Резкое, абсолютное противопоставление их приводит к метафизике и идеализму. Относительность эта проявляется, в частности, в том, что в процессе познания одна переходит в другую. Так, рабочая гипотеза — одно из первых предположений, возникших в начале научного исследования, после уточнения ее становится реальной гипотезой, служит объяснением всех собранных фактов действительности, претендует на доказательство. И, наоборот, реальная гипотеза может стать рабочей гипотезой, когда обнаруживаются ей противоречащие факты, когда она отвергается и заменяется другой, сыграв определенную роль в достижении более полного и точного знания. Она выполнила роль рабочей гипотезы, ибо на ее основе были обнаружены новые факты, необходимые для более глубокого понимания предмета.

Так, например, квантовая гипотеза вначале возникла у Планка как рабочее, временное объяснение закона излучения черного тела. Потом она превратилась в реальную гипотезу, в особенности после ее применения Бором для объяснения строения атома. Таким образом, временное, рабочее предположение переросло в гипотезу большой научной значимости.

Наоборот, гипотеза об эфире, которая допускала для объяснения явлений распространения света и электричества существование везде распределенного, чрезвычайно тонкого и чрезвычайно упругого вещества — эфира, хотя и считалась реальной гипотезой, но фактически в истории физики сыграла роль рабочей гипотезы, на ее основе и для ее доказательства сделаны были опыты, которые обогатили физическую науку.

Очень часто в оценке гипотезы происходит подмена понятий. Когда речь идет о гипотезе, то по существу надо ответить не на один, а на два вопроса: 1) идет ли развитие знания в ней по пути объективной истины, 2) как обосновано ее предложение, остается ли оно вероятным и до какой степени или же уже доказана его достоверность.

Категории вероятности и достоверности нельзя смешивать с категориями истины и заблуждения. Каждая из пар категорий имеет свое содержание. Категории истины и заблуждения характеризуют наше знание со стороны его содержания, как объективная реальность отражена в мышлении такой, какой она существует вне нашего сознания, или наше мышление в своем образе исказило ее, привнесло от себя не присущие ей свойства, отношения, закономерности.

Недостаточно в характеристике содержания мышления ограничиться только двумя определениями: идет ли знание по пути объективной истины или заблуждения. Надо дать более детальную оценку результатов мышления, более глубоко проанализировать и установить, до какой степени доказаны суждения, входящие в данную систему знания. Когда речь идет о гипотезе, то здесь прежде всего вопрос встает о предположении.

Как известно, в науке существуют различные формы предположений, каждое из которых имеет свои особенности. Можно выделить следующие виды предположений, которыми пользуются в науке: 1) предположение или допущение в целях доказательства истинности противоречащего этому допущению суждения; 2) методические предположения, выдвигаемые с целью изучения какого-либо процесса в чистом виде; 3) предположение о каком-либо процессе или явлении, когда не ставится задача его получения в практике, и, наконец, 4) предположение в гипотезе.

Кратко охарактеризуем гносеологическую функцию всех этих видов предположений с тем, чтобы выяснить особенности предположения в гипотезе.

Мысль может приобретать внешнюю форму предположения, не будучи им по существу. Такие предположения часто делаются в доказательствах какого-либо суждения. Чтобы доказать суждение А, предполагают истинным суждение не-А. Из этого допущения выводят следствия, ложность которых очевидна. От ложности следствий из не-А заключают о ложности самого не-А, а от ложности не-А переходят на основании закона исключенного третьего к установлению истинности А. Допущение или предположение в данном случае выступает приемом в доказательстве, причем упор делается на доказательство не этого предположения, а противоречащего ему суждения. Например, при доказательстве теоремы, что две параллельные линии в геометрии Эвклида не пересекаются, делается предположение: допустим, что они пересекутся. Это допущение приводит к ложным следствиям, а значит оно само ложно, следовательно, истинно противоречащее ему утверждение: параллельные прямые не пересекаются.

В данном случае предположение не служит основой, идеей для построения научной системы знания, дающей возможность получить новые результаты, обнаружить ранее не известные факты. Роль его очень ограничена — прием в доказательстве, когда сознательно за истинное принимается ложное суждение. Само собою разумеется, что в гипотезе предположение носит иной характер и выполняет иную функцию. В гипотезе предположение не форма, не произвольное допущение, а выражение уровня знания о предмете, когда еще не достигнуто достоверное объяснение его и предполагается одно из вероятных. В гипотезе предполагается то, что действительно точно не установлено. Так, суждение о том, что на Марсе есть жизнь, которое входит в ткань гипотезы, действительно является только предположением, ибо современная наука не может достоверно установить его истинности.

Второй вид предположений — допущения, применяемые в науке в целях упрощения и изучения явления, процесса в чистом виде. Это предположение лежит в основе одной из форм абстракции — упрощения, которое отличается от других видов абстракции. Всякое упрощение связано с рядом предположений, позволяющих какой-либо процесс, сторону выяснить в чистом виде. Ученый, изучая явления, делает всевозможные предположения, допущения. Например, кибернетик, рассматривая человеческий мозг как преобразователь информации, мысленно составляет условную модель этого процесса, связанную с рядом допущений и упрощений. Он представляет мозг в чисто информационном плане, предполагает, что клетки мозга действуют так же, как и полупроводниковые элементы в электронной счетной машине, и что в каждый данный момент человек может воспринять только конечную информацию. Но все эти предположения делаются не для того, чтобы их доказывать, они выступают приемом научного исследования; с их помощью выделяется тот процесс, который необходимо изучить в форме, не искаженной случайностями.

Данный вид предположений отличается от первого. Это не прием в доказательстве известного суждения, а способ изучения предмета, способ образования абстракций. Здесь предположение выполняет функцию не доказательства, а исследования предмета, и в этом отношении такое предположение ближе к гипотезе. Однако оно существенно отлично от содержания и роли предположения в гипотезе. В данном случае исследователя, делающего различного рода допущения, абсолютно не интересует их содержание, он не занимается их анализом, а тем более доказательством. Предмет его изучения совсем другой. Предположения он делает для того, чтобы подойти к исследованию своего предмета и облегчить его понимание. Предположение освобождает ученого от того, что мешает ему представить процесс в чистом виде; с помощью предположения ученые освобождаются от нарушающих случайностей. В гипотезе, как известно, предположение занимает другое место и выполняет совсем другую функцию. Оно составляет центр, фокус гипотезы, на него направлено все внимание исследователя, на его основе происходит дальнейшее движение мысли, обнаружение новых фактов и закономерностей.

Предположения, которые делаются с целью изучения предмета или процесса в чистом виде,— важный прием научного исследования. Однако, если его превратить в общефилософский метод познания явлений природы и общества, он будет односторонним и вместо средства достижения истины станет способом искажения действительности.

Наконец, третьим видом являются такие предположения в науке, в которых мыслится существующим нечто идеальное, реально, по крайней мере сейчас, недостижимое, но необходимое для понимания закономерностей движения явлений. Так, например, введенный В. Томсоном абсолютный нуль — это предел, к которому стремится температура охлажденного наиболее эффективным способом тела. Понятно абсолютного нуля, как и другие подобные понятия, имеет объективное содержание, оно является отражением объективного мира. Это не какая-то беспочвенная выдумка, фикция, а одна из важнейших абстракций физики, позволяющая глубоко проникнуть в сущность тепловых явлений. Объективное содержание ее состоит в том, что она вместе с другими понятиями отражает реальный процесс изменения состояния вещества в связи с понижением температуры.

Данный вид предположения отличается от двух предшествующих, ибо он не является ни приемом в доказательстве, ни способом, посредством которого исследуется интересующий нас предмет. Конечно, когда мы делаем упрощающие допущения, мы тоже предполагаем то, что в действительности не существует. Но тогда это предположение нас совсем не интересует, оно необходимо как средство для изучения другого. В данном же случае анализу и изучению подвергается самое предположение, оно несет интересующее нас знание, подлежит исследованию и выявлению эвристической роли; на основе этого предположения возникает целая система знания, теоретическое построение. Поэтому подобная форма предположения весьма близка по своему гносеологическому содержанию к предположению в гипотезе. Но, несмотря на это, между предположением, которое мы делаем в понятии абсолютного нуля, и предположением в гипотезе, имеется существенное различие. Однако оно заключается не в том, что одно имеет объективную значимость, а другое нет.

Предположение в гипотезе, как мы подробно покажем ниже, также имеет объективное содержание. Вводя понятие абсолютного нуля, делая предположение об идеальном газе и идеальных условиях, при которых возможно осуществить эту температуру, ученый на первый план ставит не практическое достижение такой температуры или близкой к ней, а выяснение значения этого предположения для познания физических законов.

Другой характер имеет предположение в гипотезе, где смысл предположения заключается именно в том, чтобы доказать реальное существование предполагаемого. Например, наука стремится доказать истинность предположения о существовании жизни на Марсе, которое высказывается на основании множества объективных, реальных, точно установленных фактов и условий на Марсе, тесно связанных с таким явлением, как жизнь.

Предположение в гипотезе потеряло бы свой смысл, еслп бы в нем самом была бы заранее предусмотрена нереальность его содержания. Больше того, выдвигая гипотезу, ученый исходит из возможности ее доказательства. Эту сторону предположения в гипотезе правильно подчеркивает Д. С. Милль, когда пишет: «...условием собственно научной гипотезы является, по-видимому, то, чтобы она не была обречена навсегда оставаться гипотезой, чтобы ее можно было либо доказать, либо опровергнуть сравнением ее с наблюденными фактами»⁷².

Таким образом, рассмотрев различные виды предположений, отличные от предположения в гипотезе, мы можем отчетливо представить особенности последнего. Они сводятся к следующему. Предположение в гипотезе: а) служит средством познания предмета, его существенных связей и закономерностей; б) знание, содержащееся в нем, носит вероятный характер; в) в процессе обоснования и развития гипотезы оно должно быть либо доказано в том или ином виде, либо отвергнуто и заменено другим; г) на его основе строится система знания, позволяющая обнаруживать новые факты и закономерности, служит орудием движения познания. Все это вместе взятое и составляет особенности предположения в гипотезе. Другие виды предположений и допущений выполняют иную функцию в познании и обладают другими особенностями.

Таким образом, предположение в гипотезе следует доказывать, а степень доказательности его может быть различной. Когда речь идет о научной гипотезе, то любое ее предположение обязательно должно подвергаться анализу с точки зрения его вероятности.

Ни одно положение в гипотезе, возникшее с помощью научного воображения, не может быть принято, если не будет доказана его вероятность. Отсюда огромное значение приобретает изучение форм и способов получения вероятного знания, обоснование вероятности того или иного положения. Этим занимается формальная логика, в частности такой ее раздел, как вероятностная логика, аппарат которой в связи с потребностями современной науки довольно сильно развился.

Формальная логика сейчас изучает гипотезу только с одной стороны — каким образом можно оценить приближенно вероятность высказывания, входящего в научную гипотезу. Высказывание, истинность или ложность которого не установлена, она называет гипотезой⁷³. Вероятность гипотезы определяется относительно других высказываний, которые принимаются за истинные. Когда высказывание строго логически следует из них, вероятность его равна 1, т. е. оно истинно, как и они, когда оно логически противоречит им, вероятность гипотезы равна 0. Во всех других случаях вероятность колеблется от 0 до 1, поскольку высказывание строго логически не следует из имеющегося знания и одновременно не противоречит ему.

Аппарат вероятностной логики, которая по существу является современной логической теорией индуктивных умозаключений, дает возможность оценить любое вновь высказываемое научное положение в его отношении к предшествующим результатам знания (наблюдениям, экспериментам, существующим научным положениям: аксиомам, законам и т. п.).

Значение этого аппарата особенно велико, если учесть, что исследователь сразу выдвигает несколько предположений и ему нужно выбрать наиболее вероятное по сравнению с другими.

Установление степени вероятности предположения в гипотезе не означает решений вопроса об истинности или ложности гипотезы в целом. Известно, что научная гипотеза представляет целую систему положений, причем одни являются достоверными, а другие — вероятными. Вероятные находятся в определенной логической связи с достоверными. Всякое вероятное знание в науке покоится на чем-то достоверном; вероятность, не основывающаяся на какой-либо достоверности, является чистым субъективным мнением и не имеет значения в науке. Например, наше утверждение, что на Марсе, вероятно, есть жизнь, в качестве своей основы имеет целую совокупность достоверных суждений об условиях на Марсе, которые дают возможность сформулировать эти вероятные суждения. Если бы наука точно не установила, что на Марсе имеется атмосфера, вода и т. п., она не высказывала бы этого предположения.

С другой стороны, достоверность не исключает вероятности. Развивающаяся мысль содержит в себе некоторый элемент вероятного, приблизительного, устанавливая достоверно что-то, она ставит новый вопрос, на базе этого достоверного высказывает предположение, которое требует проверки и доказательства. Поэтому вероятное на основе доказательства переходит в достоверное, а достоверное порождает вероятное; в процессе развития мышления вероятное и достоверное взаимосвязаны и взаимообусловливают друг друга.

Когда ставится вопрос об истинности или ложности гипотезы, то речь должна идти не об ее отдельных положениях, а о всей системе знания — развивается ли она в направлении обогащения ее объективного содержания или же идет по пути отрыва мысли от действительности. Конечно, оценка гипотезы в целом предполагает рассмотрение и ее отдельных положений (установление их достоверности и вероятности), но наличие вероятных суждений не делает гипотезу ложной, ибо вероятность и достоверность нельзя смешивать с ложью и истиной, это — различные пары категорий, характеризующие наше знание с разных сторон. Установление места категорий вероятности и достоверности в движении знания к истине имеет большое значение для понимания гносеологии гипотезы.

Однако в литературе, в том числе и марксистской, смешивают категории вероятности и достоверности с категориями истины и заблуждения. Вероятность рассматривается как нечто среднее, промежуточное между истиной и ложью. Так, в «Философской энциклопедии» вероятностная логика определяется как «...логика, приписывающая высказываниям не только значение истины и лжи, но и промежуточные значения, которые она называет вероятностями истинности высказываний...»⁷⁴ В действительности же ничего промежуточного между истиной и ложью, как процессами мысли, не существует. Мысль может развиваться либо в направлении объективной истины, либо по пути заблуждения. Правда, как мы уже отмечали, истинный процесс может включать в себя моменты неистинного, а заблуждение может иметь некоторую истинную сторону, но наличие в истинном иллюзорного, а в ложном истинного не создает ничего промежуточного между истиной и заблуждением, как двумя процессами развития мысли, оно только характеризует сложность и противоречивость самой истины как процесса.

Утверждение же, что между истиной и ложью есть что-то промежуточное — вероятность, может привести к агностическому представлению о недостижимости истины вообще. С этим мы и встречаемся у современных позитивистов, которые сначала объявляют все наше знание о внешнем мире вероятным, а потом отрицают объективное содержание вероятности. По их мнению, вероятность не имеет отношения к истинности, она существует как нечто третье, среднее между истиной и ложью. Так, Б. Рассел пишет: «То, что все человеческое знание в большей или меньшей степени сомнительно, является доктриной, пришедшей к нам из древности; она провозглашалась скептиками и Академией в ее скептический период. В современном мире она подкрепляется прогрессом науки»⁷⁵.

Истина объективна, ее содержание не зависит от сознания человека, оно не меняется в зависимости от доказательства. Когда высказывается суждение «на Марсе существует биологическая форма движущейся материи», то оно по своей природе, Е силу своего объективного содержания, независимо от нашего доказательства либо истинно, либо ложно (либо там существует жизнь и наше суждение истинно, либо ее нет и наше суждение ложно). На данной ступени развития знания мы оцениваем это суждение как вероятное, но это не значит, что оно по своей природе, своему объективному содержанию ни истинно и ни ложно, а является чем-то средним. Вероятность — не характеристика- объективного содержания суждения, а оценка степени обоснованности, доказательности его. Суждение «на Солнце существует биологическая жизнь» по своему объективному содержанию ложно, но оно достоверно, а суждение «на Марсе есть живые существа» по своему объективному содержанию может быть либо истинным, либо ложным, а по степени обоснованности — вероятным.

Вероятность непосредственно выражает логическое отношение данного суждения к другим суждениям, истинность которых установлена, но не отношение суждения к объективной действительности. Изменение (увеличение или уменьшение) степени вероятности суждения не означает никаких изменений в его объективном содержании, оно не приводит к уменьшению или увеличению объективно-истинных моментов в нем, к очищению знания от иллюзий. Например, если наука обнаружит новый аргумент в обосновании тезиса, что «на Марсе имеются живые существа», вероятность этого суждения возрастет, но в его объективном содержании никаких изменений не произойдет, никаких новых моментов не прибавится, оно останется тем же самым, но изменится наше отношение к нему, поэтому следует различать развитие знания от заблуждения к истине, от перехода его от вероятности к достоверности. В первом случае происходят коренные изменения в содержании самого знания, изменяется познавательный образ, т. е. от образа, искажающего действительность, совершается переход к новому образу, отражающему объективную природу предмета такой, какой она существует вне зависимости от нашего сознания.

Когда совершается переход от вероятности к достоверности, то объективное содержание познавательного образа в основном не меняется, остается тем же самым (либо истинным, либо ложным), но происходит осознание мыслящим субъектом истинности или ложности знания, а тем самым меняется наше отношение к нему. Правда, процесс доказательства знания включает в какой-то мере изменение его содержания.

Достоверность — не обязательно истинность познавательного образа. Можно установить достоверно ложность какого-либо суждения (доказывать можно как истинность, так и ложность). Поэтому ошибочным является отождествление достоверности с истинностью (истина — вероятность, равная 1), а ложности с отсутствием вероятности (ложь — вероятность, равная 0). Достоверность и вероятность характеризуют не содержание знания, а степень, уровень доказательности его. Смешение вероятности и достоверности l ложью и истиной происходит на основе непонимания гносеологической сущности и значения доказательства.

Содержание истинного суждения не зависит от того, каким способом оно доказывается, и даже от того, доказана ли его истинность или нет. Одну и ту же мысль, положение можно доказывать различными способами, но содержание суждения не изменится, если мы изменим способ его проверки, метод доказательства. Содержание суждения определяется объективным миром, закономерностями движения его явлений, оно не зависит от того, какой способ доказательства изберет субъект. Методы проверки суждения связаны с уровнем развития общественной практики и науки. Например, в разные исторические эпохи люди по-разному доказывали шарообразность Земли, но истинность суждения «Земля — шар» не зависела от способа доказательства, она обусловлена тем, что его содержание является отражением объективной реальности.

Доказательство имеет огромное значение в осознании истинности, в установлении убеждения, что содержание суждения отражает саму объективную действительность. Но содержание суждения составляет не способ доказательства, а явления этой объективной действительности. Современные позитивисты отождествляют объективное содержание мышления с критерием и способами его проверки, утверждая, что совокупность операций проверки составляет научный смысл и содержание мышления, а это означает подмену объективного субъективным, т. е. отрицание возможности объективной истинности мышления, независимости его содержания от человека и человечества.

Вероятность и достоверность связаны- с истинностью. Вероятное — знание одной степени точности и обоснованности, достоверное — другой, высшей; в процессе движения мышления вероятность переходит в достоверность, а последняя рождает новую вероятность. В этом отношении вероятности принадлежит активная роль в овладении объектом, в постижении его собственных свойств. Выражая определенный уровень познания объекта, его постижение до определенных пределов, суждение вероятности является путем достижения объективной истины в более полном и завершенном виде.

Следовательно, вероятность и достоверность — подчиненные моменты объективной истинности; вероятность нельзя отрывать и противопоставлять истине. Роль вероятности может быть понята только в связи с анализом закономерностей достижения мышлением объективно-истинного содержания.

Таким образом, научная гипотеза является формой движения объективно-истинного знания, в ней выражены результаты познания того или иного предмета на данном уровне развития науки. Особенности объективной истины, которую дает нам гипотеза, состоит в том, что в ней содержатся положения, истинность которых обоснована до высокой степени вероятности. Причем эти положения занимают существенное место в гипотезе, они выражают ее принцип, составляют центр гипотезы. Но наличие таких вероятных положений не исключает того, что гипотеза является процессом постижения мыслью объективной природы предмета; оно только придает своеобразие этому процессу.

 

§ 5. Логические и внелогические факторы становления и развития гипотезы

Но любого исследователя всегда будет преследовать вопрос: а как же все-таки возникает гипотеза? На этот вопрос ответить и легко и трудно.

Начнем с того, что легко. А именно, без большого труда можно показать роль опыта и различных форм умозаключения в становлении гипотезы.

Гипотеза относится к опыту, как теоретическое познание к эмпирическому. Теоретическое мышление вырастает на основе опытного познания — это положение сохраняет силу и в отношении гипотезы. Однако нельзя при выяснении отношения гипотезы к опыту ограничиться этим утверждением. Неверным является положение, что всякая гипотеза в качестве своего основания имеет опыт, а сама гипотеза представляет собой как бы переходное звено от опыта к теоретическому мышлению. Конечно, многие гипотезы возникают как обобщение результатов опытного изучения явлений действительности. Но наряду с этим имеются гипотезы, которые построены не на предшествующем опыте, а на других теоретических положениях. Например, гипотеза о единой теории поля в современной теоретической физике не связана непосредственно с каким-то определенным экспериментом, она возникла как обобщение всех теоретических знаний об элементарных частицах и полях, которыми располагает физика.

В развитии современного научного познания можно заметить следующую тенденцию: мышление как бы удаляется от опыта, все меньше становится теоретических построений, гипотез, которые возникали бы непосредственно как обобщение опыта или наблюдения. Мысль, основываясь на своих прежних результатах, делает смелые порывы, выдвигает новые гипотезы, предвосхищающие опыты и эксперименты. У некоторых создается впечатление, что нарушается тесная связь, союз опыта и умозрения. В действительности же это означает, что связь теоретического мышления с опытом становится более тесной, органичной, меняя форму своего проявления.

Современное теоретическое мышление все в большей мере приобретает черты, свойственные его природе. Задача мышления — не регистрировать результаты опыта и наблюдения, а на их основе достигать того, что недоступно опыту и наблюдению. Гипотезы, которые выдвинуты для объяснения некоторого ограниченного круга эмпирических данных, не имеют большого научного значения. Не эти гипотезы определяют состояние науки в данное время и перспективы ее развития. Сейчас гипотезы возникают на чрезвычайно широкой основе, на богатом теоретическом и эмпирическом материале, взятом из разных областей науки, в них обобщаются не только опыты и наблюдения, но и предшествующие теории. Поэтому правильнее считать, что всякой гипотезе предшествует определенное накопление знаний, в том числе эмпирических, которые и составляют базу гипотезы. В различных гипотезах соотношение между теоретическим и эмпирическим в предшествующем знании различно, в одном случае преобладает эмпирическое в другом — теоретическое. Причем могут быть гипотезы, которые построены на основе обобщения только предшествующих теоретических знаний.

Приведем несколько примеров из истории науки. Специальная теория относительности, как и всякая иная теория, прошла стадию гипотезы. Эйнштейн, создавая эту теорию, основывался на опыте, в частности на опытах Майкельсона. Однако отрицательные результаты опытов Майкельсона — это не единственная основа для возникновения специальной теории относительности, которая явилась результатом развития электродинамики движущихся сред. Она своей предпосылкой имеет синтез электрических, магнитных и световых явлений, к которому наука пришла раньше. Опыты Майкельсона явились ускоряющим толчком в переходе к совершенно новым представлениям, сыграв существенную роль в создании теории относительности. Общая теория относительности еще в меньшей мере обязана своим появлением на свет непосредственному физическому опыту или астрономическому наблюдению. Само собою разумеется, что такая теория не могла появиться как обобщение опытных данных. Она возникла как новый синтез предшествующих знаний, в частности специальной теории относительности, геометрических идей Лобачевского, Бояи, Римана и т. д.

В качестве примера гипотезы, связанной непосредственно с опытом, можно указать на гипотезу существования нейтрино. Опытным путем был обнаружен непрерывный характер спектра бета-лучей. Как объяснение этого экспериментального факта явилась гипотеза Паули, что при бета-распаде из ядра вылетает не одна частица — электрон, а две: электрон и еще не известная частица (нейтрино).

Приведенные примеры характеризуют как бы три типа гипотез в их отношении к опыту: 1) гипотеза, возникающая непосредственно для объяснения опыта; 2) гипотеза, в становлении которой опыт играет известную роль, но не исключительную; 3) гипотеза, которая возникает на базе обобщения только предшествующих теоретических построений.

Однако во всех этих случаях отношение гипотезы к опыту рассматривается только с одной стороны — роль опыта непосредственно в возникновении и обосновании гипотезы. Но этим не исчерпывается связь гипотезы с опытом. В широком гносеологическом плане всякая гипотеза как форма теоретического мышления связана с опытом, причем многосторонне и на всем протяжении своего развития. Во-первых, когда гипотеза возникает на базе обобщения предшествующих теоретических построений, ее генезис связан с опытом, ибо теоретические построения, которые явились ее фундаментом, в конечном счете упираются в многообразный опыт человека. Во-вторых, гипотеза не только служит объяснением опыта, но и предсказывает новый опыт, предвосхищает его. И в этом случае веяная гипотеза, независимо от того, как она возникла, имеет непосредственное отношение к опыту. Общая теория относительности не опиралась в своём возникновении на непосредственные опытные данные, но из нее следуют выводы, которые допускают опытную проверку (в частности астрономическими наблюдениями). Следовательно, развитие познания в форме выдвижения гипотез предполагает непрерывную взаимосвязь опыта и теоретического мышления.

Независимо от того, как возникает гипотеза (из опыта или предшествующих теоретических построений), ее выдвижение IX обоснование связано с применением различных форм умозаключений. Обобщение предшествующего знания как теоретического, так и эмпирического, невозможно без умозаключений: аналогии, индукции в ее различных видах, дедукции.

Роль аналогии в возникновении и обосновании догадок давно была замечена в логике. Но недостаток многих логиков состоял в том, что они абсолютизировали аналогию как метод обоснования догадок. Так, например, русский логик М. И. Каринский процесс обоснования предположения сводил к следующему тину умозаключения, являющемуся по существу разновидностью аналогии. «...Гипотеза,— пишет Каринский,— есть одна из форм вывода, именно вывод, состоящий в перенесении субъекта из одного суждения в другое, при чем за переносимым субъектом признается не безусловное, а относительное право занимать это место, т. е. о нем утверждается, что, по сравнению с другими доступными знанию предметами, он имеет исключительное или по крайней мере наибольшее право занимать это место»⁷⁶.

В воззрениях на гипотезу М. И. Каринского прежде всего следует отметить стремление уяснить логическую структуру вывода, посредством которого наука приходит к высказыванию предположения. Важна мысль Каринского о своеобразии логического типа умозаключений, применяемого при построении гипотезы. Но не может не вызвать возражения мысль М. И. Каринского, что данный тип логического умозаключения лежит в основе всего хода мышления в гипотезе. «...Два процесса,— пишет М. И. Каринский,— которые представляются раздельными по обычному логическому учению о гипотезе, именно процесс первоначальной установки и процесс оправдания гипотезы, с логической стороны совершенно тождественны и ничем не отличаются друг от друга»⁷⁷.

На самом же деле в процессе становления, обоснования и проверки гипотезы применяется не какой-то один тип умозаключения, а самые различные.

Было бы неправильным отрицать роль аналогии в возникновении и обосновании догадок. Ведь аналогия по природе своей ведет к высказыванию догадок. На основании сходства предметов в каких-то одних признаках делается вывод о вероятности этого сходства и в других признаках.

Аналогия, как правило, дает начало, толчок для высказывания предположения. Обнаружение сходства, связи изучаемых нами явлений, характер которой нами установлен, дает нам основание предположить, что в данном случае может быть такой же тип закономерной связи, но с некоторыми специфическими особенностями. Основанием для такого предположения служит закономерный характер развития материального мира, материальное единство его.

В построении предположения исследователь использует весь накопленный наукой багаж знаний, в этот момент у него возникают различные аналогии; он напрягает творческое научное воображение, ищет сходства данного случая с известными и изученными фактами, близкими к этому случаю, устанавливает связи между изучаемыми явлениями, требующими объяснения, с уже относительно изученными и объясненными.

Можно привести много примеров из истории различных наук, свидетельствующих, что гипотезы, как правило, возникают из удачных аналогий. На основе аналогии распространения света с распространением волны на поверхности воды возникла гипотеза о волновой природе света.

По аналогии с нашей планетной системой в начале XX столетия возникла гипотеза в физике о строении атома. Путем сравнения спектров растительности на Земле и спектров так называемых «марсианских морей» возникла гипотеза о существовании растительности на Марсе. Наконец, история открытия периодического закона Менделеевым показывает огромную роль аналогий в создании гипотезы о связи между атомным весом и свойствами элементов. Как отмечает Д. Пойа, «аналогия, по-видимому, имеет долю во всех открытиях, но в некоторых она имеет львиную долю»^77а. При этом к новым идеям приводят смелые, дерзкие аналогии, сближающие процессы, явления, казалось бы, чрезвычайно отдаленные друг от друга, не имеющие между собой ничего общего. Например, кибернетика в своем развитии связана с установлением далеко идущих аналогий между процессами в живой и неживой природе, в мозгу человека и в вычислительной машине.

Но как бы велика ни была роль аналогии в возникновении научных гипотез, одной аналогии, сравнений различных случаев недостаточно для обоснования догадки и превращения ее в научную гипотезу.

Аналогия может толкать исследователя по ложному пути. Так, аналогия усвоения зеленым листом растения углекислоты с дыханием вела естествоиспытателей к бесплодным догадкам.

Гипотеза никогда не может строиться на каком-либо одном факте, множество фактов должно обосновывать выдвинутое предположение (догадку). Отсюда очевидна роль индукции в гипотезе.

Заключение по аналогии проблематично, поэтому от него мы должны двигаться к заключению по необходимости. Индукция — путь к этому заключению.

Особенно большое значение индукция приобретает в тех гипотезах, которые своим происхождением обязаны обобщению опытных данных. Обобщение опыта не может обойтись без помощи индукции. По выражению Лапласа, индукция и аналогия являются главными средствами достижения истины в математике.

Связь индукции с гипотезой очевидна, ибо, как отмечали Гегель, Энгельс и Ленин, индукция по своей природе дает проблематические заключения. Опыт, на котором она покоится, всегда не закончен, всегда не завершен, а вывод в неполной индукции всегда является предположением большей или меньшей степени вероятности. Но ошибочным можно считать мнение тех, которые рассматривали гипотезу только как индуктивное умозаключение, полагая, что одной индукции достаточно для обоснования догадки и превращения ее в гипотезу.

Некоторые логики, рассматривая структуру гипотезы как форму умозаключения, сводят гипотезу не к индукции, а к дедукции.

Сведение гипотезы к дедуктивному умозаключению так же ошибочно, как и сведение ее к индукции. Однако в становлении и развитии гипотезы роль дедукции трудно переоценить.

Так, математик Гамильтон на основе вычисления предсказал: если через разного рода кристаллы пропускать световые лучи, то возможны случаи, что при выходе из кристаллика мы обнаружим не один первоначально пропущенный луч, а пустой в середине конус лучей. Впоследствии это было подтверждено экспериментально.

Процесс дальнейшего обоснования, укрепления гипотезы, перехода от одной к другой, от гипотезы к теории немыслим без дедукции. Из высказанного предположения о закономерной связи явлений делают дедуктивные выводы. Обращаясь к фактам, к ранее накопленному знанию, производя эксперименты на основе гипотезы, исследователь накапливает значительный материал, который развивает гипотезу, увеличивает ее вероятность или отвергает и заменяет другой, или даже доказывает ее. В этом движении нашего знания принимает участие не одна дедукция, а дедукция во взаимодействии с другими формами умозаключения.

Дедуктивная проверка гипотез необходима потому, что аналогия и обычная неполная индукция сами по себе не могут дать достоверных выводов. Как правильно пишет Луи де Бройль: «Люди, которые сами не занимаются наукой, довольно часто полагают, что науки всегда дают абсолютно достоверные положения; эти люди считают, что научные работники делают свои выводы на основе неоспоримых фактов и безупречных рассуждений и, следовательно, уверенно шагают вперед, причем исключена возможность ошибки или возврата назад. Однако состояние современной науки, так же как и история наук в прошлом, доказывает, что дело обстоит совершенно не так»⁷⁸.

Собственно, как и почему тому или иному исследователю пришла мысль выдвинуть такое положение, а не иное, — на этот вопрос очень трудно ответить, и это дело не одной логики. М. Р. Коэн на вопрос о том, как выдвигаются гипотезы, ответил: «Они возникают у людей, которые думают»⁷⁹. И иное здесь пожалуй трудно что сказать, поскольку при выдвижении новой мысли в каждом отдельном случае много индивидуального, в смысле относящегося к данной области знания, к данной мысли, для данного человека.

Некоторые склонны объяснять возникновение новых идей своеобразным актом научного пророчества; поскольку отсутствует какой-то один общий метод рождения идей. Однако имеются и такие моменты в возникновении гипотезы, которые довольно трудно объяснить. А именно, как она возникает, почему это, а не другое решение выдвинуто?

Здесь-то мы и встречаемся с теми факторами, которые можно обозначать как внелогические. Это связано с тем, что всякая гипотеза — догадка, а научить людей догадываться очень трудно, если вообще это возможно.

Здесь мы вступаем в область, которую нельзя уложить в какие-то рамки строго логического. Один может догадаться, а другой нет.

Не последнее место в процессе рождения предположения занимает и воображение, которое в научном исследовании имеет свои рамки. Гипотеза по своей сущности включает в себя момент фантазии.

Фантазия и наука на первый взгляд кажутся несовместимыми. Но это не так, без фантазии не может развиваться ни одна наука. «Эта способность, — писал В. И. Ленин о фантазии, — чрезвычайно ценна. Напрасно думают, что она нужна только поэту. Это глупый предрассудок! Даже в математика она нужна, даже открытие дифференциального и интегрального исчислений невозможно было бы без фантазии. Фантазия есть качество величайшей ценности...»⁸⁰

Например, мог ли Лобачевский создать новую геометрию, отличную от геометрии Эвклида, без фантазии. Недаром он назвал ее «воображаемой». Противники новых идей объявили геометрию Лобачевского сплошной нелепой фантазией, не заслуживающей внимания, считали ее сатирой, карикатурой на геометрию и т. п. Критики Лобачевского не видели различия между фантазией, без которой нельзя сделать шага вперед во всех науках, в том числе и в математике, и фантастикой, которая уводит разум от истины.

Попытка в науке обойтись без фантазии равнозначна отказу от мышления. Любая абстракция, поскольку она выделяет в чистом виде какую-то сторону, свойство в предмете, уже есть в некотором роде фантазия. Больше того, роль фантазии в научном познании непрерывно возрастает, правда, при этом меняется сам характер фантазии.

В незрелой науке древнего мира, эпохи средневековья и Возрождения было очень много фантазии, которая играла двойственную роль. С одной стороны, с помощью фантазии наука в древности делала гениальные догадки, предвосхищения, которые поражают нас до сих пор, с другой стороны, незрелая наука содержала фантастические выдумки, уводящие ее от истины, сближавшие в некотором смысле науку с религией и идеализмом. В особенности такого рода фантастическими построениями отличались натурфилософские рассуждения мыслителей прошлого. Примером фантазии в науке второго рода являются представления, имевшие место в эпоху Возрождения о происхождении животных (о гусиных и овечьих деревьях, в качестве плодов которых выступают маленькие гусята или овечки). Разве не фантастичными являются положения Парацельса о возможности получения искусственным путем маленьких человечков — гомункулусов из человеческой мочи, помещенной сначала в выдолбленную тыкву, а затем в лошадиный желудок. Подобная фантазия не направляла мысль на поиски действительных закономерностей возникновения живых организмов. Она уводила ее в дебри вымыслов, не совместимых с наукой. Если бы ученые потратили усилия на поиски таких гусиных или овечьих деревьев или на производство экспериментов по рецепту Парацельса, то их работа в данном направлении не привела бы к положительным результатам.

Поэтому развитие науки связано с отказом от подобного рода беспочвенного фантазирования, снимающего различие между научной теорией или гипотезой и мифом. Но это не означает, что наука вообще отказывается от фантазии, наоборот, в ней все большее значение приобретает другого рода фантазия, которая определяет путь к обнаружению объективных свойств и закономерностей предмета. Характер современной науки особенно предполагает широкое использование такого рода фантазии. Например, современная физика связана с изучением таких реальностей, которые недоступны непосредственному чувственному опыту, здесь без фантазии никак нельзя обойтись, она действительно нужна как воздух.

Человек, не умеющий фантазировать, ничего не может сделать в современной науке. Право на фантазию и мечты, как заметил В. И. Ленин, имеет даже марксист, исходящий из трезвого, конкретного анализа конкретной ситуации. Иллюстрируя эту мысль, В. И. Ленин приводил следующие слова Д. И. Писарева из статьи «Промахи незрелой мысли»: «Разлад разладу рознь... Моя мечта может обгонять естественный ход событий или же она может хватать совершенно в сторону, туда, куда никакой естественный ход событий никогда не может прийти. В первом случае мечта не приносит никакого вреда; она может даже поддерживать и усиливать энергию трудящегося человека... В подобных мечтах нет ничего такого, что извращало или парализовало бы рабочую силу. Даже совсем напротив. Если бы человек был совершенно лишен способности мечтать таким образом, если бы он не мог изредка забегать вперед и созерцать воображением своим в цельной и законченной картине то самое творение, которое только что начинает складываться под его руками,— тогда я решительно не могу представить, какая побудительная причина заставляла бы человека предпринимать и доводить до конца обширные и утомительные работы в области искусства, науки и практической жизни... Разлад между мечтой и действительностью не приносит никакого вреда, если только мечтающая личность серьезно верит в свою мечту, внимательно вглядываясь в жизнь, сравнивает свои наблюдения с своими воздушными замками и вообще добросовестно работает над осуществлением своей фантазии. Когда есть какое-нибудь соприкосновение между мечтой и жизнью, тогда все обстоит благополучно»⁸¹.

Приведя эти слова Д. И. Писарева, В. И. Ленин замечает: «Вот такого-то рода мечтаний, к несчастью, слишком мало в нашем движении»⁸².

В данном случае В. И. Ленин подчеркивает значение фантазии в практической деятельности человека. Фантазия направляет наши усилия на изменение мира в соответствии с ее содержанием. Такую активную и двигательную роль может выполнять только фантазия, не лишенная объективного содержания, которая направляет нашу деятельность к достижению идеала, имеющего реальную основу в существующей действительности. Чтобы фантазия приводила человека к успеху в его практической деятельности, ее содержание должно быть объективно-истинным. Природа фантазии является предметом изучения ряда наук, в частности ее исследует психология. Гносеологический подход к фантазии отличен от психологического. Для теории познания самым важным в фантазии является выяснение характера знания, содержащегося в ней, что собой представляет фантазия как отражение явлений объективного мира, каковы особенности научной фантазии и в каких формах она выступает.

Гносеологическая природа фантазии в нашей философской литературе недостаточно исследована. Интересные соображения по этому вопросу высказываются Б. М. Кедровым. «Как психологический фактор,— пишет он,— фантазия есть нечто родственное, близкое воображению. С логической же стороны она (мы подразумеваем научную фантазию) близка к догадке, к гипотезе. В том и другом смысле фантазия играет весьма существенную роль во всяком научном открытии и вообще в любом научном творчестве, особенно когда речь идет о создании общей теории, о выдвижении широкой гипотезы, о выработке научной системы знаний или об открытии нового фундаментального закона природы»⁸³.

Таким образом, научная фантазия связывается Б. М. Кедровым с гипотезой. Мы бы пошли несколько дальше утверждения Б. М. Кедрова, что научная фантазия близка к догадке, гипотезе. Нам представляется, что фантазия в науке принимает форму предположения в догадке или в гипотезе. И с этой стороны она оказывает активное влияние на развитие научного знания.

Научное воображение (фантазия) возникает из необходимости точного, всестороннего отражения предмета, познания его свойств и закономерностей. Своей тенденцией научное воображение имеет познание предмета таким, каким он является в действительности. Научное воображение является средством достижения научного знания о свойствах и закономерностях предмета, и оно не имеет никакой другой цели, кроме достижения объективно-истинного знания. И в этом отношении научное воображение диаметрально противоположно религиозному, как противоположна наука религии, истина заблуждению.

Воображение в науке носит творческий характер. Научное воображение дает возможность познать то, что недоступно другим средствам познания: наблюдению, эксперименту, логическому рассуждению, ведущему к достоверным заключениям. Поэтому воображение в науке имеет определенные границы. Оно имеет смысл до тех пор, пока ведет к познанию действительных свойств и закономерностей объективного мира. Как только оно выходит за эту границу, оно перестает быть научным воображением.

Если наука посредством воображения приходит к признанию существования какого-либо свойства или закономерности внешнего мира, то она не останавливается на этом, а стремится достоверно установить наличие или отсутствие этого свойства или закономерности. Воображение в науке выступает не самоцелью, а средством достижения в познании объективно-истинного содержания. К результатам научной фантазии необходимо подходить с теми же критериями, что и к научному познанию вообще, они нас интересуют только постольку, поскольку ведут к истине.

Наука призвана открывать объективные закономерности; для этих целей она использует фантазию, с точки зрения этих задач она подходит к оценке ее результатов. Фантазия в науке принимает форму предположения в гипотезе, логическая оценка которого происходит путем установления степени его вероятности. Предположение как результат научного воображения должно быть логически обосновано как проблематическое суждение большой степени вероятности. А это означает, что оно должно следовать из ранее достоверно установленного знания по правилам умозаключений, дающих выводы большой степени вероятности (научная индукция, аналогия и т. п.). Таким образом, фантазии в науке положены логикой жесткие границы. Можно на основе воображения предполагать только то, что вероятно, что следует из познанных закономерностей.

Первоначально новая мысль выступает в форме догадки, выдвигаемой нередко интуитивно. Не обосновывается не только ее достоверность, но и вероятность значительной степени. В догадке действительно много внелогических моментов, иначе существовал бы абсолютно гарантированный метод догадывания, который могли бы изучить все. Хотя несомненно каждый ученый стремится выработать в себе какие-то навыки догадывания в своей собственной области. Д. Пойа справедливо писал: «Конечно, будем учиться доказывать, но будем также учиться догадываться»⁸⁴.

Догадка существует как бы только для самого исследователя, она еще, как правило, не выходит за пределы его творческой лаборатории. Иногда она кажется настолько невероятной, что выглядит чудом. Перед ученым стоит задача доказать ее применимость, найти теоретические предпосылки, которые делают ее вероятной, как говорил А. Эйнштейн, «целью всякой мыслительной деятельности служит превращение «чуда» в нечто постижимое». Чтобы сделать догадку достоянием науки, необходимо превратить ее в научную гипотезу, а фантазию заключить в границы, дозволенные наукой. Начинается процесс обоснования гипотезы, правда еще как гипотезы, т. е. основная идея ее остается, хотя и высокой степени, но вероятной. Происходит процесс мобилизации имеющегося знания, которое делает предположение, составляющее главную мысль гипотезы, вероятной.

Конечно, когда совершается эпохальное открытие, выдвигаются идеи как бы перевертывающие прежние представления, тогда знание выходит и за границы вероятного с точки зрения имеющихся данных. Ведь граница между вероятным и невероятным, как и все остальные границы, относительна. До определенного периода мысль о делимости атома казалось невероятной, ибо не было точных данных, которые бы подводили к ней.

Не составляет большого труда выявить некоторые общие условия, необходимые для возникновения и обоснования гипотезы. Построение гипотез в отдельных отраслях научного знания при изучении различных предметов имеет свои специфические особенности. Гипотезы в астрономии отличаются от гипотез в медицине или в биологии. Без учета этих особенностей, конечно, нельзя строить гипотезы. Однако есть такие общие положения, условия, которые нужно соблюдать при построении любой научной гипотезы вне зависимости от отрасли научного знания. Такими непременными условиями являются следующие.

Во-первых, выдвигаемая гипотеза иногда может быть проверена критериями марксистско-ленинской философии.

Хорошо известно, что наука в классовом обществе является ареной борьбы материализма и идеализма. Некоторые ученые за рубежом, находясь под влиянием буржуазной философии, обобщают данные своей науки с позиций философского идеализма, поэтому нередко гипотезы, выдвигаемые ими, пропитаны ядом идеализма и агностицизма.

Не следует преувеличивать влияния идеалистической философии на научное творчество ученых буржуазных стран, многие из них стихийно стоят на позициях диалектического материализма. Но нельзя одновременно не видеть того, что буржуазное мировоззрение все еще оказывает влияние на ученых, некоторые из которых пытаются примирить обветшалые религиозные идеи с достижениями современной науки, предварительно идеалистически фальсифицировав их.

Проведение принципа партийности в науке  предполагает разоблачение реакционной, идеалистической сущности гипотез, в которых наука подменяется спекулятивными рассуждениями, ведущими к извращению действительности. Гипотеза — это форма теоретического обобщения достигнутых результатов познания. Мировоззрение ученого приобретает большое значение в определении характера, направления этого обобщения — будет ли оно научным или пойдет путем религии и идеализма.

Значение диалектического материализма состоит не только в том, что с его помощью ученый может определить: научный ли характер носит та или иная гипотеза. Ему принадлежит огромная роль также в самом становлении научных гипотез. Если гипотеза носит научный характер, то она соответствует законам и принципам материалистической диалектики. Но одно дело, когда ученый сознательно пользовался принципами марксистской философии в своем творчестве, а другое дело, когда стихийно. Первый путь несомненно имеет преимущества, он освобождает ученого от возможных ошибок, зигзагов, он сразу создает необходимые условия для движения мысли в русле науки и достижения кратчайшим путем новых результатов.

Подчеркивая большое методологическое, эвристическое значение марксистско-ленинской философии в создании научных гипотез, в борьбе против чуждых науке теоретических построений, необходимо самым решительным образом бороться с упрощенчеством в данном вопросе. Иногда дело представляется таким образом, что только на основании законов и положений диалектического материализма можно одни гипотезы отвергать, а другие принимать как научное решение вопроса. Конечно, диалектический материализм дает возможность отвергнуть гипотезы, идущие по линии идеализма и религии. Но в науке происходит борьба не только научных и антинаучных представлений, но и соперничество гипотез, по-разному, с различных сторон подходящих к решению одних и тех же вопросов. Каждая из таких гипотез может идти по линии поисков научного ответа на поставленные вопросы, материалистически истолковывать изучаемые процессы. В таком случае нельзя только на основе законов и принципов диалектического материализма одну гипотезу принять за истину, а другие отвергать как ложные.

Диалектический материализм не только не подавляет борьбу мнений, соперничество научных гипотез, а считает ее необходимым условием развития науки. Он дает возможность определить, идет ли гипотеза по пути научного решения вопроса или она уводит от него, т. е. имеем ли мы дело с соперничеством научных гипотез или с борьбой науки и идеализма.

Наши идейные противники злонамеренно извращают положения марксизма-ленинизма о методологической роли диалектического материализма в образовании теорий в науке. Так, Густав Веттер утверждает, что якобы в советской науке априорно установленные положения диалектического материализма выступают в качестве директивы для принятия одних гипотез и отвержения других. Он пишет, что «...постулаты диалектического материализма берутся в качестве исходного пункта при выдвижении гипотез»⁸⁵.

Конечно, в каждой гипотезе применяются критерии материалистической диалектики, но, во-первых, последние не являются априорно установленными постулатами (они обобщают результаты предшествующего познания явлений объективного мира, отражают наиболее общие законы их развития), во-вторых, законы материалистической диалектики отнюдь не являются исходным пунктом гипотез в науке (каждая гипотеза исходит из установленных данной наукой фактов и закономерностей), их роль в становлении и развитии гипотез направлять мысль ученого по руслу науки, обобщать факты и закономерности в соответствии с их объективной природой, а не следовать фантастическим выдумкам идеализма и религии, позиции которых защищает Г. Веттер.

Положение о необходимости соответствия научной гипотезы принципам и законам материалистической диалектики нельзя понимать упрощенно, в том смысле, что при обнаружении в гипотезе идеалистических утверждений следует отвергать ее в целом как систему. научного знания. Как образно выразился Д. И. Блохинцев, нельзя из-за одного «идеалистического таракана немедленно опрокидывать весь котел с хорошим борщом». Надо брать гипотезу в целом как систему понятий, а не вырывать из нее отдельное суждение и на его основании делать выводы о всей гипотезе. Большое значение в оценке гипотезы имеет установление характера идеи, на базе которой происходит синтез знания. Если идея заведомо ложна, искажает действительность, то и система, построенная на ней, не может быть путем научного решения проблемы. Когда какое-либо идеалистическое утверждение в той или иной гипотезе не влияет существенно на все ее содержание, то можно очистить гипотезу от таких утверждений, сохранив и развив дальше ее здоровое тело, в частности, лежащую в ее основе идею.

Таким образом, материалистическая диалектика имеет большое эвристическое значение в построении и развитии научной гипотезы. Задача ученого — овладеть этим методом познания и революционного преобразования действительности, вести исследование, строить гипотезы на его основе и бороться против идеалистического мировоззрения во всех отраслях научного знания, против лженаучных гипотез, выдвигаемых учеными — приказчиками буржуазии.

Выдвигаемая гипотеза должна также соответствовать установленным в науке законам. Так, например, ни одна гипотеза в современной физике не может быть плодотворной для развития науки, если она противоречит закону сохранения энергии. В свое время для объяснения явления бета-распаде Бор выдвинул гипотезу, согласно которой электрон якобы не всегда получает всю энергию, образующуюся в результате радиоактивного превращения, часть ее исчезает бесследно. Как видно, эта гипотеза находится в противоречии с таким фундаментальным законом физики, как закон сохранения энергии, а потому она несостоятельна.

Мы не случайно остановились на значении закона сохранения энергии в построении гипотез в физике. Дело заключается в том, что законы сохранения, число которых возрастает, занимают особое место в современной физике. Как правильно отмечает Н. Ф. Овчинников, «в сложившейся теоретической системе того или иного раздела физики в качестве исходных необходимых принципов входят законы сохранения. Эти законы являются необходимым условием развития физического познания»⁸⁶. Эта особая методологическая роль законов сохранения в современной физике вытекает из их характера (они являются более общими, чем другие законы физики, лежат в основе структуры любого теоретического построения в физике, ибо связаны со свойствами пространства и времени как коренными формами бытия материи). «Каждый новый крупный шаг в развитии теории,— пишет Н. Ф. Овчинников,— связан с открытием новых сохраняющихся величин. Эти новые сохраняющиеся величины так или иначе войдут в структуру будущей теории. В период создания теории они служат ступеньками, по которым поднимается исследователь в поисках новых закономерностей в новой, не исследованной еще области природы»⁸⁷.

В каждой науке имеются законы, которые выполняют методологическую функцию в ней, ибо лежат в основе всех ее теоретических построений. Такую роль играют наиболее общие законы данной науки, общенаучные теории, достоверность которых уже доказана практикой. Здесь мы можем видеть, как проявляется общая закономерность в движении познания, а именно, достигнутое ранее объективное содержание используется в качестве необходимой предпосылки его развития, получения новых результатов. Любое знание может быть использовано в качестве такого трамплина, но, несомненно, особую методологическую функцию выполняют наиболее общие законы и достоверные теории, ибо так или иначе они входят в любое частное построение в науке.

Конечно, к ранее доказанному знанию (открытым законам и достоверным теориям) нельзя подходить догматически, гипотеза может поставить под сомнение и то, что ранее считалось достоверным. Однако, когда мы сталкиваемся с противоречием между выдвинутой гипотезой и ранее доказанными законами и теориями, то прежде всего надо усомниться в гипотезе. Но если новые факты и закономерности все более укрепляют гипотезу, то следует рассмотреть, насколько достоверна та теория, которая противоречит гипотезе. Бывают случаи, когда под влиянием новых гипотез пересматриваются и уточняются старые теории, которые казались во всех отношениях безупречными.

Далее, гипотеза должна объяснить все имеющиеся достоверные факты, она не может противоречить этим фактам. Из данного положения не следует, что если гипотеза в настоящий момент не в состоянии объяснить какой-либо факт, то нужно эту гипотезу отбросить, отвергнуть как не соответствующую действительности. Наоборот, надо дальше работать над гипотезой, исследовать лучше факты, развивать гипотезу и стремиться, чтобы она объяснила все имеющиеся факты.

Как указывал К. А. Тимирязев, среди ученых нередко существует какой-то суеверный страх перед тем, что называют фактом. «Теория,— пишет он,— самая очевидная, отбрасывается в сторону, как только на ее пути становится самый ничтожный факт. Не дают себе труда пристально вглядеться в этот факт; не разбирают, что в этом факте фактического и что составляет только толкование наблюдателя. Забывают, что всякая теория (я разумею серьезную научную теорию, а не те, лежащие за пределом опыта фантастически трансцендентные построения, какими изобилуют произведения современных немецких физиологов) — забывают, говорю, что всякая научная теория не только факт, но и совокупность многих фактов, а свидетельство многих всегда заслуживает большего доверия, чем свидетельство одного»⁸⁸.

История науки дает немало примеров, подтверждающих это положение.

Гипотеза фотосинтеза, выдвинутая К. А. Тимирязевым, вначале противоречила фактам физиологии и физики, однако К. А. Тимирязев, исходя из своей гипотезы, показал, что в этих фактах было очень мало действительно фактического.

Противоречия, обнаруживающиеся между гипотезой и фактами, между гипотезой и ранее созданными и проверенными теориями, побуждают к новым поискам творческой мысли, их решение движет науку вперед. Соперничество научных гипотез — это одна из форм проявления движения научной мысли на базе разрешения возникших противоречий.

Гипотеза не должна содержать в себе ничего лишнего, никаких искусственных нагромождений и ухищрений, но она может быть сложной, если сложен тот предмет, который отражался в ней. Наука должна строить своп теории, гипотезы на прочном фундаменте фактов, которые, по выражению И. П. Павлова, являются воздухом ученого. Но это не означает, что нужно фетишизировать факты, преклоняться перед ними и пренебрежительно относиться к теоретическим построениям. В современном познании трудно выделить «чистые факты» и противопоставить их теориям, потому что сам факт является в определенной мере результатом теории. Факты науки опосредованы человеческой практикой и предшествующим познанием. Например, фотографии обратной стороны Луны — это факт современной науки, но он опосредован приборами, в которых материализованы определенные теоретические построения. Этот факт в той мере истинен, в коей истинны те теоретические положения, которые позволили добыть этот факт.

Следовательно, сам факт науки зависит от способов его достижения и он объективен в той мере, в какой и они. Не только истинность теории проверяется фактами действительности, но и сами факты зависят от истинности целого ряда теоретических построений. Нет чистых фактов науки, не связанных с какой- либо теорией; различие между фактом и теоретическим построением становится относительным, каждый факт в современной науке все больше связывается с его определенной интерпретацией, он добывается все более опосредствующим путем как результат теории, а потому он теряет какие-либо преимущества перед ней. Поиски чистых фактов, не связанных с теорией и интерпретацией,— это метафизика, не понимающая сущности человеческого познания вообще и его особенностей на современном этапе в частности. Если очистить факт науки от теоретических построений, на основе которых он был добыт и таким образом явился их результатом, то не будет самого факта науки.

А все это говорит о том, что сами факты науки подлежат тщательной практической проверке; когда обнаруживается противоречие между фактом науки и гипотезой, то следует в равной мере усомниться как в гипотезе, так и в достоверности факта науки.

Иногда в качестве условий, предъявляемых к гипотезе, выдвигается ее легкая представимость. В действительности же легкая представимость не является критерием для гипотезы, ибо истины бывают и парадоксальными, не укладывающимися в обычные представления. Так, при объяснении прибыли политическая экономия марксизма исходит из положения, что товары в среднем продаются по своим действительным стоимостям и что прибыль получается от продажи товаров по их стоимостям. «Это,— пишет К. Маркс,— кажется парадоксальным и противоречащим повседневному опыту. Но парадоксально и то, что земля движется вокруг солнца и что вода состоит из двух легко воспламеняющихся газов. Научные истины всегда парадоксальны, если судить на основании повседневного опыта, который улавливает лишь обманчивую видимость вещей»⁸⁹.

Современная физика создает такие гипотезы, которые трудно представить, но это не уменьшает ее истинности. Представление вообще не может схватить истинную сущность вещей, поэтому наглядность — не критерий для гипотезы.

Важнейшим требованием, которое предъявляет формальная логика к гипотезе, является ее логическая непротиворечивость. Поскольку гипотеза есть система суждений, то одно суждение в ней не должно выступать формально-логическим отрицанием другого.

Формально-логическая непротиворечивость гипотезы как системы знания выступает обязательным критерием для проверки состоятельности гипотезы. Конечно, логически непротиворечивой может быть система, ложная в своей основе, однако непротиворечивость — необходимое, но недостаточное условие для истинной системы знания.

В данном случае речь идет не о всякой противоречивости в гипотезе, а только о той, которая не допускается законом формальной логики. Противоречия, являющиеся отражением противоречивости самого объекта исследования, не только допустимы в гипотезе, но и необходимы, чтобы данная система знания полно и глубоко постигала свой предмет. Формально-логические противоречия в системе знания недопустимы потому, что они вносят в содержание нашего знания субъективный момент, ведущий к искажению действительности. Они вносят в содержание гипотезы то, чего нет в самом объекте. Диалектические противоречия, наоборот, необходимы для отражения в гипотезе предмета во всей его полноте и объективности. Правда, иногда бывает трудно отличить формально-логическую противоречивость от диалектической, отражающей объективные противоречия. Поэтому, когда исследователь сталкивается с противоречиями в гипотезе, он должен прежде всего определить их характер (формально-логические или диалектические). Часто они принимают одну и ту же логическую (а тем более словесную) форму. Чисто формального критерия их различия не существует, в каждом отдельном случае надо конкретно анализировать содержание гипотезы и устанавливать природу имеющихся в ней противоречий. При этом критерием здесь, как и всюду, может служить только практика.

Если будет установлено наличие в гипотезе формально-логических противоречий, подрывающих саму систему знания, то из этого еще не следует, что гипотезу надо немедленно отвергнуть. Даже такого рода противоречия могут играть эвристическую роль, а именно, обнаружив их, исследователь будет стремиться ликвидировать эти противоречия, а, следовательно, изменить и усовершенствовать систему, составляющую гипотезу. Только в том случае, когда формально-логическая противоречивость лежит в природе данной системы и ее нельзя устранить, не разрушив саму систему, исследователь вынужден будет отвергнуть данную гипотезу и попытаться построить новую систему, лишенную формально-логической противоречивости. И здесь мы можем видеть и недостаточность формально-логических критериев (на их основе можно устанавливать, какая система знания явно несостоятельна, но их соблюдение не гарантирует объективной истинности системы) и их силу — они могут служить источником движения нашей мысли от одной системы знания к другой.

Как правило, для объяснения одного и того же процесса возникает несколько соперничающих гипотез. Исследователь должен выбрать преимущественную из них. Для этого он испытывает каждую различными средствами: опытом, логическим анализом и т. п. И когда не хватает этих средств, он прибегает к таким, как простота, экономичность, излишество и т. п. гипотезы.

Теоретические системы, по мнению Эйнштейна, должны удовлетворять двум критериям: «...во-первых, должны допускать возможно надежное (интуитивное) и полное сопоставление с совокупностью ощущений; во-вторых, они должны стремиться обойтись наименьшим числом логически независимых элементов (основных понятий и аксиом), т. е. таких понятий, для которых не дается определений, и таких предложений, для которых не дается доказательств»⁹⁰.

Конкретизируя само понятие простоты, он пишет: «...Из двух теорий с одинаково «простыми» основными положениями следует предпочесть ту, которая сильнее ограничивает возможные a priori качества систем...»⁹¹. И далее: «К «внутреннему совершенству» теории я причисляю также и следующее: теория представляется нам более ценной тогда, когда она не является логически произвольным образом выбранной среди приблизительно равноценных и аналогично построенных теорий»⁹².

Как видно, эйнштейновское понимание простоты и внутреннего совершенства теории не содержит в себе чего-то чисто субъективистского, а является некоторым дополнительным эвристическим средством для выбора наиболее вероятной теоретической системы знания.

Требование объективной истинности означает, что научная теория должна отразить мир таким, каким он является независимо от нашего сознания. Объективный мир и прост и сложен и его надо отражать во всей простоте и сложности. Он рационален в том смысле, что явления движутся в нем, подчиняясь строгим закономерностям, отражение которых и составляет задачу научной теории.

Гипотеза должна быть проста, она не должна содержать ничего лишнего, субъективного, никаких произвольных допущений, не вытекающих из необходимости познания объекта таким, каким он является в действительности. В этом отношении мы должны стремиться к простоте, ясности, экономности, не придавая им какого-то самостоятельного значения, а рассматривая их моментами, характеризующими объективно-истинное знание. Недаром Эйнштейн употреблял термин «естественность» теории как отсутствие излишних, искусственных нагромождений. К решению задачи — отражения объективной реальности в ев подлинном виде мышление должно идти наиболее рациональным, простым, ясным путем, и действительно из множества равноценных гипотез следует отдать предпочтение той, которая проще, яснее и экономнее идет к этой цели.

Несколько слов о «внутреннем совершенстве» и «изяществе» теоретических построений. Некоторые, приводя слова Больцмана: «изящество надо оставить портным и сапожникам», считают, что эстетическая оценка вообще неприменима к научным теориям. Но это не так, результаты научного исследования в большей мере, чем другие формы деятельности человека, должны доставлять ему эстетическое наслаждение. По мнению Луи де Бройля, «научное исследование, хотя оно почти всегда направляется разумом, тем не менее представляет собой увлекательное приключение»⁹³. Достижение в нем результатов вызывает многие чувства, в том числе и эстетические.

Чувство прекрасного, изящного, совершенного возникает у человека при восприятии не только материальных вещей, но и продуктов его духовной деятельности, материализованных в той или иной форме. Математик наслаждается выведенным уравнением или формулой, как и скульптурой, прекрасным пейзажем и т. д. Изящное решение научной проблемы такая же возможная вещь, как и изящное исполнение музыкальной пьесы. Но чувство прекрасного, изящного имеет свой объективный источник, оно является выражением какого-то объективного содержания. В научной теории этим содержанием выступает ее объективная истинность, мы восхищаемся тем, как просто, легко разрешена трудная научная проблема. Это решение как автору, так и другим специалистам доставляет наслаждение, кажется изящным. При этом нематематик не может испытывать эстетического наслаждения, увидеть изящество математической формулы, надо понять ее содержание, осознать трудности, которые были преодолены на пути ее решения, ее значение для дальнейшего развития науки. Например, анализируя историю развития квантовых представлений, английский физик П. Дирак пишет о случае с Шредингером:

«Я думаю, что эта история содержит определенную мораль, а именно, что более важной является стройность какого-нибудь уравнения, а не соответствие его эксперименту... По-видимому, для достижения успеха наиболее важным является требование красоты уравнений, а также обладание правильной интуицией. Если нет полного согласия результатов какого-либо теоретического исследования с экспериментом, то не следует падать духом, поскольку это несогласие может быть обусловлено более тонкими деталями, которые не удалось принять во внимание, и оно, возможно, будет преодолено в ходе дальнейшего развития теории»⁹⁴.

Таким образом, развитое чувство изящного, прекрасного не может помешать в научном исследовании вообще и в оценке гипотезы в частности, если им правильно руководствоваться; не придавать ему абсолютного значения, а рассматривать его подчиненным моментом, активно содействующим достижению объективно-истинного знания. Эстетическое отношение к миру способствует не только художественному, но и научному творчеству.

 

§ 6. Проверка и доказательство гипотезы

Любая научная гипотеза претендует на доказательство и превращение в достоверную теорию. Прежде чем рассмотреть пути превращения гипотезы в достоверную теорию, необходимо проанализировать один важный вопрос — какое существует взаимоотношение между ними и возможен ли в принципе переход гипотезы в достоверную теорию.

Некоторые зарубежные философы придерживаются взгляда, что гипотеза никогда не может превратиться в достоверную научную теорию. Всякая гипотеза упирается в индукцию, а индуктивная форма умозаключения не приводит к достоверности. Проверка гипотезы происходит по форме: если какая-либо гипотеза верна, тогда должны быть наблюдаемы такие-то факты. Эти факты действительно наблюдаются, но гипотеза не становится достоверным знанием. Нужно еще доказать, что никакая другая гипотеза не может объяснить данные факты, а этого, по Расселу, сделать нельзя, ибо нет общего метода разбора всех возможных гипотез. Больше того, если такой метод и имелся, то было бы обнаружено, что одни и те же факты можно объяснить разными гипотезами. Поэтому, не имея никакой возможности достигнуть достоверного знания, нам остается только выбрать в качестве рабочей гипотезы самую простую, если она нас может удовлетворить, т. е. приводить к каким-то результатам.

С Расселом солидарен и Айер, считающий, что законы природы являются гипотезами, которые могут быть опровергнуты опытом. Для проверки гипотезы предпринимают какой-либо возможный чувственный опыт, имеющий отношение к этой гипотезе. Только утверждение, имеющее какое-либо отношение к действительному или возможному опыту, может носить имя эмпирической гипотезы. Причем, окончательной проверке гипотезы не поддаются. «Когда мы,— пишет он,— приступаем к проверке гипотезы, мы можем произвести наблюдение, которое удовлетворяет нас в данный момент. Но буквально в следующий момент мы можем усомниться, действительно ли наблюдение имело место, и потребовать нового процесса проверки для того, чтобы вновь убедиться. И, логически говоря, нет причины, почему бы этакой процедуре не продолжаться бесконечно, так как каждый акт проверки дает нам новую гипотезу, которая в свою очередь ведет нас к дальнейшим рядам актов проверки. На практике мы предполагаем, что некоторые типы наблюдений заслуживают доверия, и допускаем гипотезу, что они произошли, не прибегнув к процессу проверки. Но мы это делаем не из подчинения какой-либо логической необходимости, но и по чисто прагматической причине»⁹⁵. Айер считает, что гипотеза принципиально недоказуема опытной проверкой. Никакое наблюдение никогда не может окончательно подтвердить гипотезу.

Эту же точку зрения проводит Ф. Франк, который полагает, что гипотеза только может подтвердиться как гипотеза, но никогда не превратится в достоверную теорию. «Никакое предположение,— пишет он,— не может быть «доказано» посредством эксперимента. Правильно было бы говорить, что эксперимент «подтверждает» определенное предположение. Если человек не находит своего кошелька в своем кармане, это подтверждает предположение, что среди окружающих, возможно, есть вор, но не доказывает его. Этот человек мог оставить кошелек дома. Таким образом, наблюдаемый факт подтверждает и предположение, что он мог забыть его дома. Всякое наблюдение подтверждает множество предположений. Весь вопрос в том, какая требуется степень подтверждения. Наука похожа на детективный рассказ. Все факты подтверждают определенную гипотезу, но правильной оказывается в конце концов совершенно другая гипотеза. Тем не менее следует сказать, что в науке нет никакого другого критерия истины, кроме этого»⁹⁶.

В качестве аргумента для доказательства положения о невозможности превращения гипотезы в достоверную теорию Франк приводит следующее: теория состоит из множества утверждений, связанных друг с другом сложным образом. Обнаруженный факт не говорит точно, какое из этих утверждений ложно, не говоря уже о том, что единичный факт не может опровергнуть всей системы утверждений, а следовательно, «...мы не можем сказать, что некий определенный факт опровергает такую-то определенную теорию, а только то, что он несовместим со специальной целью теории»⁹⁷.

Отрицание возможности превращения гипотезы в достоверную теорию логическими позитивистами вытекает из их общих взглядов на сущность познания и критерий его истинности. Разделение познания на аналитическое, не относящееся к объективному миру, и эмпирическое, основанное на чувственном опыте, отрицание связи и перехода одного в другое, представление об истине либо как только внутренне непротиворечивой системе, либо как суждении, которому соответствует какой-либо чувственный опыт,— все это сказалось на утверждениях позитивистов о гипотезе, возможностях и способах ее доказательства.

Гипотеза — это система положений; логические позитивисты предъявляют два требования к ней: она не должна быть логически противоречивой (одно суждение не должно быть формально-логическим отрицанием другого), и ее отдельные положения должны допускать опытную проверку. Действительно, и то и другое, взятое как в отдельности, как и вместе, не достаточно для превращения гипотезы в достоверную теорию. А поскольку иных путей позитивизм не знает (как говорит Ф. Франк, в науке нет никакого другого критерия, кроме этого), то он приходит к агностическому выводу, что гипотеза обречена всегда оставаться гипотезой. Здесь и обнаруживается порочность неопозитивистского принципа верификации, который не способен найти критерий истинности для целой развивающейся системы знания, какой, например, является гипотеза.

Мы далеки от утверждения, что все зарубежные мыслители разделяют агностические позиции по вопросу о возможности перехода от гипотезы к достоверной теории. Многие из них не только признают принципиальную возможность такого перехода, но и разрабатывают конкретные методы его, правда, не всегда правильно определяя основу превращения гипотезы в достоверную теорию. Так, Дж. Нельсон в статье «Подтверждение гипотезы», подвергая критике тех, кто отрицает возможность доказательства гипотезы, пишет: «Невероятно, чтобы всякий, кто создает что-либо в науке, предполагал бы эту ошибочную доктрину. А для чего она нужна человеку, который занимается практическими делами? Ведь ученые, вопреки этой доктрине, всегда окончательно доказывают гипотезу (подтверждают в противоположность «частичному подтверждений»). Например, гипотеза о том, что атом может быть расщеплен, была окончательно доказана несколько десятилетий тому назад. Было также окончательно установлено, что детский паралич вызывается вирусами. Было окончательно установлено и то, что у насекомых вырабатывается иммунитет по отношению к ДДТ.

При наличии этих и других, полностью подтвержденных научных гипотез, конечно, своего рода безумие считать, что научные гипотезы не могут быть окончательно доказаны, но могут быть только устраняемы или частично подтверждены»⁹⁸.

Но Нельсон все внимание обращает на поиски логических средств, при помощи которых происходит превращение гипотезы в достоверную теорию, не понимая того, что они являются подчиненным моментом, вытекающим из главной основы этого превращения — практики.

Материалистическая диалектика не устанавливает непроходимой преграды между гипотезой и достоверной теорией. Обобщая результаты научного познания, она вскрывает связь между ними. В самом деле, между гипотезой и достоверной теорией существует большая общность в гносеологическом отношении, которая заключается прежде всего в том, что и то и другое является формами систематизации научного знания.

Понятия «теория» и «гипотеза» относятся друг к другу как род и вид, общие признаки рода можно перенести на видовое понятие. Поэтому противопоставляется не гипотеза теории вообще, а гипотеза как вид теории другой ее форме — достоверной теории. Гипотеза — не достоверная теория, поскольку истинность положения, выполняющего функцию объединяющего начала (идеи), не доказана, она обоснована только до высокой степени вероятности. Вот здесь и лежит грань между гипотезой и достоверной теорией.

Это различие в характере объединяющего начала в гипотезе и достоверной теории (в одной оно достоверно, а в другой только вероятно) определяет все их другие различия. А именно, гипотеза отличается от достоверной теории по характеру содержащегося в ней знания: субъективного, относительного, незавершенного в гипотезе больше, чем в достоверной теории, причем, это субъективное, незавершенное находится в сердце гипотезы — в ее объединяющем начале; сама идея в гипотезе недостаточно развита и обоснована.

Развитие достоверной теории происходит по нескольким линиям. Во-первых, она обогащается, в том числе и с помощью предположений, новыми положениями, система знания расширяется и углубляется за счет включения в нее новых положений и конкретизации старых. Причем углубление и конкретизация могут коснуться даже объединяющего начала. Например, периодическая система Д. И. Менделеева развивалась и путем ее обогащения новыми положениями и посредством конкретизации и видоизменения ее основного начала. Первоначально исходным в ней было утверждение, что свойства химических элементов изменяются в зависимости от атомного веса. Дальнейшие успехи науки привели к видоизменению этого положения, была установлена зависимость свойств элементов от конфигурации электронов в атоме, периодическая система связывалась со слоистым строением всех атомов (Дж. Дж. Томсон), а потом с зарядом ядра: «химические свойства управляются зарядом ядра или атомным номером элемента, в то время как атомный вес сам, по всей вероятности, представляет собой лишь какую-нибудь сложную функцию от атомного номера» (Мозли)⁹⁹.

В данном случае произошла не смена одной научной гипотезы (Менделеева) другой (Дж. Дж. Томсона или Мозли), а развитие и конкретизация достоверной теории и ее созидающего начала. В пределах системы знания, созданной Д. И. Менделеевым, происходит ее обогащение и конкретизация. Так, например, представлял себе этот процесс Дж. Дж. Томсон, когда он писал: «Если мы расположим элементы в порядке возрастания числа электронов в атоме, т. е. в том же порядке, как и по атомным весам, то мы заметим периодичность в числе электронов в наружном слое... Иначе говоря, поскольку дело идет о свойствах, зависящих от наружного слоя, элементы обнаруживают периодичность, как это и показывает периодический закон Менделеева»¹⁰⁰.

При этом, посредством развития принципа той или иной теории система знания не расшатывается, а укрепляется, становится более жизненной, расширяется сфера ее применения. Например, в результате успехов науки в последнее время система Д. И. Менделеева из знания, устанавливавшего связь между свойствами элементов и их атомным весом, стала теорией развития элементов, выражением генетических связей между ними.

Иногда развитие достоверной теории приводит к новой системе знания с новым исходным принципом, и в данном случае старая система не рассеивается, поскольку она была достоверной, а вместе со своим принципом включается в новую систему знания как ее составная часть. Эвклидова геометрия стала частью более обширной геометрической системы, физика Ньютона — частью современной физической теории и т. п.

В процессе этого включения достоверной теории в новую систему знания происходит уточнение, освобождение от неистинного, ограничение значения. Она лишается претензий на абсолютность и исключительность, но сохраняется как достоверная теория в определенных пределах. Свидетельство этого — принцип соответствия, согласно которому новая система знания должна в качестве одного из своих частных значений давать прежнюю теорию.

По иному пути происходит развитие научной гипотезы. Здесь также существует несколько возможностей. Во-первых, как и достоверная теория, гипотеза может развиваться, уточняться, конкретизироваться, оставаясь гипотезой. Это развитие включает в себя дополнение гипотезы новыми положениями, дальнейшее обоснование ее принципа новыми фактами и законами науки, очищение гипотезы от ложных суждений и т. п. Гипотеза может включиться в новую систему знания, носящую также гипотетический характер. Но все это развитие гипотезы в пределах гипотезы, т. е. систематизирующее начало гипотезы остается положением, истинность которого не доказана.

Во-вторых, развитие гипотезы может привести ее к самоотрицанию. Исследователь, занимаясь проверкой и обоснованием гипотезы, может обнаружить факты и закономерности, отрицающие саму гипотезу. Тогда встанет вопрос о замене одной гипотезы другой, с иным принципом. В таком случае происходит ломка системы знания (а не простое ее усовершенствование), выдвижение и обоснование новой идеи. Конечно, какая-то определенная преемственность между двумя этими системами сохраняется, но здесь особенно очевиден прерыв непрерывности. Смена гипотез принципиально отлична от развития достоверной теории, от ее включения в новую систему знания, ибо когда опровергается основное положение гипотезы и возникает новая гипотеза, то старая система знания рассыпается, создается принципиально новая система. Это, конечно, не означает, что прежняя система бесследно пропала (она выполнила свою функцию), но как система знаний с определенным принципом она перестает жить в науке.

Наконец, третий путь развития гипотезы — ее превращение в достоверную теорию. Это происходит тогда, когда устанавливается истинность лежащего в ее основе принципа. При этом доказательство гипотезы и превращение ее в достоверную теорию связано с развитием системы научного знания. Основное положение гипотезы не просто доказывается, а развивается, дополняется и конкретизируется, а вместе с тем происходит усовершенствование всего теоретического построения.

Таким образом, хотя между гипотезой, ее развитием и достоверной теорией, ее изменением существует принципиальное различие, эти две формы систематизации научного знания взаимно связаны между собой, в процессе движения познания гипотеза переходит в достоверную теорию.

Взаимная связь гипотезы и достоверной теории настолько неразрывна, они так взаимопронизывают друг друга, что само развитие достоверной теории происходит посредством гипотез. В самом деле, когда достоверная теория включается в новую систему знания, то последняя первоначально носит гипотетический характер. Она требует своего доказательства. А тот факт, что в эту новую гипотезу включена достоверная теория, является лишним свидетельством наличия объективно-истинного знания в научной гипотезе, в которой не все гипотетично.

Дальнейшее развитие и совершенствование принципа достоверной научной теории также происходит посредством гипотез. Например, положение Мозли, выдвинутое в развитие системы Д. И. Менделеева, что химические свойства зависят от заряда ядра, носило гипотетический характер и требовало соответствующего доказательства. Внося изменение в принцип системы, он тут же высказал предположение, что атомный вес, по всей вероятности, является какой-то сложной функцией от атомного номера элемента.

Относительность различия между гипотезой и достоверной теорией вытекает из относительности практики как критерия истины. Когда одну теорию квалифицируют как достоверную, а другую как гипотезу, то исходят из того уровня, которого достигла практика.

Практически часто бывает трудно разграничить достоверную теорию и гипотезу, иногда кажется, что принцип, лежащий в основе той или иной системы знаний, доказан и неопровержим. Но потом обнаруживается несостоятельность его. Это происходит потому, что практика каждого определенного исторического периода ограничена и не позволяет в данный момент полностью, абсолютно доказать или опровергнуть все возникающие идеи. В результате этого гипотезы иногда принимаются за достоверные теории, а многие учения долгие годы остаются недоказанными гипотезами. До тех тор пока не создана достоверная теория, гипотеза выполняет некоторые ее функции; теория, основной принцип которой был опровергнут дальнейшим развитием науки, фактически сыграла роль гипотезы. Причем гипотезы настолько живучи, что даже после нахождения достоверных фактов, которые их опровергают, они продолжают жить в науке. Как правильно отмечает Ф. Франк, «очень красиво звучит, когда говорят, что мы отбрасываем теорию, если вскрывается хотя бы одно несогласие ее с фактами, но на самом деле никто этого но делает, пока не будет найдена новая теория»¹⁰¹.

Это не означает, что между гипотезой и достоверной теорией нет никакого различия, что все теоретические построения равнозначны, являясь удобным способом объяснения явлений на данном этапе развития науки. Различие между гипотезой и достоверной теорией существует, и в определенных пределах оно абсолютно. Знание, истинность которого доказана, принципиально отлично от вероятного знания. Однако, сколь бы абсолютным ни было различие между гипотезой и достоверной теорией, между ними не существует непроходимой пропасти. Они связаны между собой, в науке постоянно происходит переход от одной к другой. Основой этого перехода служит практика.

Гипотеза — развивающаяся система, истинность которой может быть доказана не отдельным наблюдением, а целой системой практических результатов.

Причем, решающим фактором в превращении гипотезы в достоверную теорию является практическое доказательство лежащей в ее основе идеи.

Гипотезы порождаются практикой, которая выступает и критерием их истинности. Практика как всеобщий критерий истины пронизывает развитие мышления в форме гипотезы на всем ее протяжении от момента высказывания догадки до превращения в достоверную теорию.

Процесс превращения гипотезы в достоверную теорию на основе практики происходит в различных областях науки по-разному, в зависимости от специфики изучаемого ею предмета, характера гипотез в ней и особенностей проявления практики. Поэтому, конечно, необходим конкретный анализ развития той или иной науки, чтобы установить пути превращения гипотез в достоверные теории, которыми идет данная наука.

Мы остановимся на таких способах практического доказательства гипотез, которые специфичны не для какой-то одной науки, а выражают общие закономерности хода научного познания.

Гипотеза становится достоверной теорией, когда обнаруживаются практическим путем такие результаты, которые могут следовать только из данной системы научного знания. Процесс доказательства гипотезы состоит в том, что из нее делается целая совокупность выводов, которые и проверяются практикой действительной жизни. При этом выводы надо делать но из отдельных частных и достоверных суждений, которые могут быть и в другой системе (гипотезе), а из самой идеи гипотезы, из основного предположения, составляющего ее сущность. Можно привести примеры из самых разных областей науки, которые показывают, что гипотезы становятся достоверными теориями часто именно этим путем.

В своем произведении «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» В. И. Ленин вскрывает путь превращения материалистического попимания истории из гипотезы в научную достоверную теорию. К. Маркс в 40-х годах прошлого столетия высказал основные положения материалистического понимания истории, согласно которому производственные отношения людей являются основными, определяющими все остальные отношения людей. Эта гениальная идея Маркса для того времени была, как указывает В. И. Ленин, еще только на положении гипотезы, но она была такой гипотезой, «...которая впервые создавала возможность строго научного отношения к историческим и общественным вопросам»¹⁰².

В своих сочинениях К. Маркс вместе со своим соратником Ф. Энгельсом доказывают данную гипотезу на основе изучения громадного исторического материала. «Но вот Маркс,— продолжает В. И. Ленин,— высказавший эту гипотезу в 40-х годах, берется за фактическое (это nota bene) изучение материала. Он берет одну из общественно-экономических формаций — систему товарного хозяйства — и на основании гигантской массы данных (которые он изучал не менее 25 лет) дает подробнейший анализ законов функционирования этой формации и развития ее. Этот анализ ограничен одними производственными отношениями между членами общества: не прибегая ни разу для объяснения дела к каким-нибудь моментам, стоящим вне этих производственных отношений, Маркс дает возможность видеть, как развивается товарная организация общественного хозяйства, как превращается она в капиталистическую, создавая антагонистические (в пределах уже производственных отношений) классы буржуазии и пролетариата, как развивает она производительность общественного труда и тем самым вносит такой элемент, который становится в непримиримое противоречие с основами самой этой капиталистической организации...

Теперь — со времени появления «Капитала»—материалистическое понимание истории уже не гипотеза, а научно доказанное положение...» ¹⁰³ Анализ общественно-экономической формации на основе гипотезы, выдвинутой Марксом, привел к открытию закономерностей общественного развития, получивших свое подтверждение в практике развития общества, и, таким образом, гипотеза стала научной теорией.

Когда мы говорим о том, что гипотеза доказывается практикой, фактами, то речь идет не об отдельных фактах, которые соответствуют гипотезе, а целой совокупности практических результатов, зачастую включающей и развитие производства. Отдельные же факты могут увеличить вероятность гипотезы, проверить, но не доказать ее.

Приведем несколько примеров, подтверждающих это положение. Так, например, вероятность гипотезы Лапласа увеличилась в связи с наблюдением Гершелем планетарных туманностей и опытом Плато (наблюдая вращение взвешенного в жидкости масляного шара, Плато обнаружил, что шар в результате ускорения движения постепенно сплющивается у полюсов, а с его экватора отделяются частицы масла шарообразной формы). Эти факты укрепили гипотезу Лапласа, но, конечно, не доказали ее.

В свое время казалось, что объяснение волновой гипотезой ряда интерференционных явлений (например, дифракции), не укладывающихся в корпускулярное представление о свете, сделало эту гипотезу непоколебимой. Но в действительности работы Френеля также лишь укрепили волновую гипотезу, но отнюдь еще не доказали ее. Но отдельный факт безусловно доказывает частную гипотезу, касающуюся этого факта.

Эвристическое значение гипотезы измеряется ее способностью предсказывать новые факты и положения. Но обнаружение на практике предсказанных фактов не только увеличивает вероятность гипотезы, а при определенных условиях превращает ее в достоверную теорию. Если на основе гипотезы была вскрыта целая совокупность новых фактов и закономерностей, которые могут быть объяснены в данных условиях только на основе этой, а не какой-либо другой гипотезы, тогда она перестает быть гипотезой и становится достоверной теорией.

«Утверждение закона,— писал Менделеев,— возможно только при помощи вывода из него следствий, без него невозможных и не ожидаемых, и оправдания тех следствий в опытной проверке. Поэтому-то, увидев периодический закон, я с своей стороны (1869—1871) вывел из него такие логические следствия, которые могли показать — верен он или нет. К числу их относится предсказание свойств неоткрытых элементов и исправление атомных весов многих, мало в то время обследованных элементов»¹⁰⁴.

На основе своей гипотезы он не только предсказал существование еще не открытых элементов, но и дал подробную химическую характеристику им. Все элементы, предсказанные Менделеевым, были впоследствии открыты, их свойства оказались близкими к тому, что он предсказывал.

О роли предсказания для доказательства гипотезы свидетельствует следующий факт из теории элементарных частиц в физике.

В 1928 г. Дирак вывел релятивистское квантовое уравнение движения электрона, описывающее его свойства и детали поведения. Это уравнение — типичный результат метода математической гипотезы. Поскольку оно связано с некоторыми допущениями и экстраполяцией, его надо было доказать. Из этого уравнения следовало существование электрона с двумя противоположными зарядами (отрицательным и положительным, частицы и античастицы). Но физика того времени еще экспериментально не знала античастиц, поэтому некоторые физики стали сомневаться в истинности уравнения Дирака. Сам же Дирак первоначально тоже не понимал со всей отчетливостью сущности положительно заряженных частиц, следовавших из его уравнения. Он их интерпретировал как протоны: «Мы допускаем, что почти все состояния с отрицательной энергией заняты, причем в каждом состоянии находится только один электрон в согласии с правилом запрета Паули. Незаполненное состояние с отрицательной энергией представится нам как нечто с положительной энергией, потому что для того, чтобы оно исчезло, т. е. заполнилось, необходимо внести туда один электрон с отрицательной энергией. Мы предполагаем, что эти незанятые состояния с отрицательной энергией суть протоны»¹⁰⁵.

Подобная интерпретация и самому Дираку не казалась очень убедительной, поскольку массы электрона и протона величины слишком различные. Поэтому физическая природа так называемых «дырок» Дирака была установлена позже, когда в космических лучах Андерсон, Блэкетт и Оккиалини открыли позитроны. И это открытие явилось блестящим практическим подтверждением теоретических построений Дирака, который сам потом писал: «Можно считать, что недавние опыты с позитронами (положительно заряженными электронами) дают экспериментальное подтверждение этой моей старой теории об электронных состояниях с отрицательной кинетической энергией и что эта теория таким образом предсказала существование позитронов»¹⁰⁶.

Из теоретических построений Дирака следовало еще такое явление, как превращение пары электрона и позитрона в 2у- фотоны (е^- + е⁺ —> 2у) и порождение пары частиц при столкновении у-кванта с ядром. Больше того, было высказано предположение, что не только электрон и позитрон симметричны, но и другие частицы, например протон и антипротон. Так, в работе «Теория электронов и позитронов» Дирак писал: «Во всяком случае, я считаю вероятным существование отрицательных протонов, ибо поскольку мы можем еще опираться на теоретические выводы, между положительным и отрицательным электрическими зарядами имеется полная и совершенная симметрия, и если эта симметрия действительно носит фундаментальный характер, то должно оказаться возможным обращать заряд любого сорта частиц. Конечно, отрицательные протоны будет гораздо труднее обнаружить экспериментально, так как для этого необходима значительно большая энергия, соответственно большей массе»¹⁰⁷. Все эти предсказания нашли экспериментальное подтверждение.

Анализ открытий в области элементарных частиц показывает, каким образом гипотетические построения (главным образом математические гипотезы) становятся достоверными теориями, когда сделанные на их основе предсказания оправдываются экспериментом. С другой стороны, экспериментальные открытия ставят вопрос о новых теоретических построениях, которые первоначально носят гипотетический характер.

Гипотеза может превращаться в достоверное знание путем дедуктивного выведения ее из какого-либо общего положения, достоверность которого доказана. Так, гипотеза Кеплера о форме движения планет дедуктивно следует из закона всемирного тяготения.

При формулировании закона всемирного тяготения Ньютон исходил из законов Кеплера и Галилея, законов приливов. Но когда Ньютон вывел закон всемирного тяготения, закон Кеплера о формах планетных орбит легко получался, как следствие закона всемирного тяготения, причем, на основе закона тяготения были внесены поправки к закону Кеплера (планеты движутся не только но эллипсам, когда они приближаются к другим планетам, они несколько отклоняются от своих орбит).

Таким образом, после того, как путем дедукции из закона всемирного тяготения получили закон Кеплера с уточнениями и исправлениями, достоверность последнего была установлена. Но и в данном случае критерием истинности гипотезы является практика, опосредованная законом всемирного тяготения, ранее нашедшим свое практическое подтверждение.

В связи с этим возникает вопрос о роли логических средств в доказательстве гипотезы. Известно, что даже непосредственная практическая проверка гипотезы происходит не без помощи логического аппарата. Например, одну из схем проверки гипотезы можно выразить следующим образом: если А, то В, т. е. если гипотеза и ее идея (А) истинна, то с необходимостью следуют такие-то закономерности и факты (В).

Таким образом, проверка истинности гипотезы, практическое обнаружение необходимых фактов и закономерностей зависит от логического аппарата, с помощью которого происходит эта проверка и обнаружение фактов. Закономерно поставить проблему: как относится этот логический аппарат к практике, составляет ли он нечто самостоятельное и независимое от нее — второй параллельный критерий или каким-то образом связан с ней?

Материалистическая диалектика признает только один критерий истинности гипотез — практику. Логический аппарат возникает на базе практики, он подчинен ей, является ее закреплением и орудием.

Логический аппарат — это та же практика, но только обобщенная и закрепленная в строгих формах.

В процессе доказательства гипотезы используется не только форма условно-категорического силлогизма (если А, то В). Наука применяет весь логический арсенал (и не только логический) в доказательстве гипотезы. В этом смысле представляет интерес положение Дж. Нельсона: «Ошибочным шагом является утверждение, что «только импликация если Н, то С снабжает нас схемой для нашей проверки, и только она одна это делает, потому что никаким другим путем гипотеза не может быть связана с наблюдением». Я хочу доказать, что это утверждение неверно от начала до конца, несмотря на то, что выглядит совершенной и очевидной истиной. Мой тезис следующий: хотя мы прослеживаем наблюдаемые следствия из гипотез, доказывая, что если Н, то С, но (1) эта импликация (или условное суждение) не снабжает нас схемой для нашей проверки научной гипотезы, и (2) неверно, что никаким другим путем гипотезы не могут быть связаны с наблюдением»^108-109.

В данном случае мы обращаем внимание не на те конкретные схемы, которые выдвигает Нельсон, а на общую принципиальную постановку вопроса, что логических схем проверки гипотез много, ни одну из них нельзя абсолютизировать, отрывать от других, считать единственной формой логического доказательства гипотезы. Логический позитивизм абсолютизировал схему: если А, то В, и эта абсолютизация служила основой утверждения, что гипотеза принципиально не может быть превращена в достоверную теорию.

Признание многообразия логических путей доказательства гипотезы, возникающих на базе практики, их связи и взаимодополнения — одно из важнейших средств в борьбе с агностицизмом в истолковании сущности гипотезы. Задача исследователя — в каждом конкретном случае, для каждой отдельной гипотезы— найти такой путь (или их совокупность), посредством которого можно ее доказать, таким образом связать с практикой, что идея гипотезы из вероятного положения станет достоверным. Каждый в отдельности способ доказательства относителен, но в своей совокупности, базируясь на развивающейся практике, они абсолютны.

В становлении, развитии и доказательстве гипотез большая роль принадлежит эксперименту. Ф. Энгельс отмечал, что «доказательство необходимости заключается в человеческой деятельности, в эксперименте, в труде...»¹¹⁰.

С помощью эксперимента происходит практическое доказательство возникающих в науке гипотез. Но это не единственный способ доказательства гипотез. Абсолютизация эксперимента, забвение других форм практического освоения действительности приводит к крупным ошибкам в теории познания. Там, где невозможен эксперимент, существуют иные виды практического доказательства (опыт классовой борьбы, социальных революций и т. п.), которые не только не уступают эксперименту по своей доказательной силе, но и превосходят его.

Не следует забывать, что эксперимент возникает из потребностей развития научного познания, требовавшего такого метода изучения явления, при котором человек мог бы активно вмешиваться в процесс его протекания с целью более детального и точного его наблюдения. Возникновение и широкое применение экспериментального метода изучения явлений привело к быстрому росту научных знаний.

Откуда вытекает доказательная сила эксперимента? Каким образом единичный эксперимент может служить доказательством гипотезы — теоретического построения, имеющего всеобщий характер?

Глубокий ответ на этот вопрос дает В. И. Ленин в «Философских тетрадях», вскрывая особенности практики как критерия истинности нашего знания.

Прежде всего, результаты эксперимента чувственно доступны, их можно постигать посредством органов чувств. А, как известно, данные чувства обладают непосредственной достоверностью, в этом сила эмпирического познания. Доказательная сила эксперимента, несомненно, связана с этой его особенностью. Любое опытное наблюдение действительности обладает чувственной достоверностью, но мы его доказательную силу не приравниваем к практике вообще и эксперименту в частности. Если гипотеза соответствует какому-либо наблюдению, то последнее не выступает в качестве доказательства истинности гипотезы, но превращает гипотезу в достоверную теорию. Даже очень большое количество наблюдений не может выполнить этой роли (тысячи наблюдений белых лебедей не доказывают положения, что все лебеди белы). Эмпирическое наблюдение само по себе никогда не может вскрыть и доказать необходимость и всеобщность наблюдаемых связей.

Установление необходимости и всеобщности (вскрытие законов) — это задача теоретического мышления, которое должно «дать объект в его необходимости, в его всесторонних отношениях»¹¹¹.

Но теоретическое мышление не обладает чувственной достоверностью и непосредственностью в отношении к объекту. Поэтому надо найти такую форму постижения действительности, которая бы соединяла в себе всеобщность с непосредственной достоверностью и связью с объектом. Такими особенностями обладает практика.

В. И. Ленин писал: «Практика выше (теоретического) познания, ибо она имеет не только достоинство всеобщности, но и непосредственной действительности»¹¹². Это положение В. И. Ленина имеет огромное значений для понимания сущности эксперимента, в котором воедино, органически связано эмпирическое и теоретическое.

В процессе практической деятельности вообще, и эксперимента как одной из ее форм в частности, происходит реализация, объективизация понятий, идей. Теоретические построения, извлеченные из опыта, снова облекаются в чувственно-конкретную форму. «Но человеческое понятие,— пишет В. И. Ленин,— эту объективную истину познания „окончательно" ухватывает, уловляет, овладевает ею лишь когда понятие становится „для себя бытием» в смысле практики»¹¹³.

В этом и состоит коренное отличие гносеологической функции обычного эмпирического наблюдения какого-либо явления от результатов практики, в частности эксперимента. Для доказательства, что вода состоит из двух атомов водорода и одного атома кислорода, не нужно многих тысяч случаев получения в лаборатории воды из этих двух газов, один эксперимент может доказать это и сделать то, что не под силу большому числу эмпирических наблюдений. Ф. Энгельс писал: «Паровая машина явилась убедительнейшим доказательством того, что из теплоты можно получить механическое движение. 100 000 паровых машин доказывали это не более убедительно, чем одна машина, они только все более и более заставляли физиков заняться объяснением этого»¹¹⁴. Следовательно, одной сконструированной человеком паровой машины совершенно достаточно для доказательства физического закона.

Таким образом, с помощью конечного, единичного доказывается бесконечное, всеобщее. Философия эмпиризма доказывала невозможность получения достоверного знания путем наблюдения, ибо индукции нет конца (нет возможности наблюдать все факты и явления). Она не видела, каким образом можно покончить с дурной бесконечностью индукции.

Диалектика, исходя из того, что «общее существует лишь в отдельном, через отдельное», признает возможность обнаружения всеобщего посредством перечисления и рассмотрения не всех единичных, а только некоторых и даже одного явления. Но для этого надо взять не просто единичный факт или явление и подвергнуть его созерцанию, а на основании предшествующих теоретических построений (гипотез) воспроизвести его в практике, придать всеобщему чувственно-конкретную форму. Только таким образом, на основании постижения единичного и конечного можно достоверно прийти к знанию всеобщего и бесконечного.

В процессе экспериментирования исследователь производит ту же работу, что при абстрагировании. Он вычленяет интересующую его сторону, стремится выделить закономерность в «чистом виде», т. е. свободную от случайных ее проявлений. «Физик,— пишет К. Маркс,— или наблюдает процессы природы там, где они проявляются в наиболее отчетливой форме и наименее затемняются нарушающими их влияниями, или же, если это возможно, производит эксперимент при условиях, обеспечивающих ход процесса в чистом виде»¹¹⁵.

Но изучение интересующего явления в «чистом» виде в эксперименте отличается от вычленения закономерностей в абстракциях. В теоретическом мышлении закономерность очищается от нарушающих ее случайностей умозрительно, в эксперименте же — чувственно-практически, предметно. В этом, в частности, и состоит особенность практического освоения мира и его отличие от форм теоретического познания. При этом эксперимент всегда возникает на базе какого-либо теоретического построения, ибо экспериментальное изучение явлений предполагает научно-теоретический анализ их.

Всякий эксперимент возникает как материализация гипотезы. Экспериментатор ищет способ овеществить идею гипотезы и таким образом сделать ее конкретно-чувственной.

Выводы можно делать о достоверности какого-либо теоретического построения только тогда, когда экспериментатор убедился в том, что он воплотил интересующую его идею, нашел способ соединения всеобщего с единичным, при котором на основании единичного можно судить о всеобщем. Это не всегда удается практически осуществить, не всякую гипотезу можно проверить прямым экспериментом, и не всегда удается практически поставить эксперимент. Тем более, что в современной науке действительный эксперимент все более теоретизируется, теоретические рассуждения вплетаются в ткань эксперимента, составляя его существенный момент. В этом отношении современная наука все в меньшей мере прибегает к классической форме эксперимента, где все чувственно осязаемо, видимо. Момент чувственно-конкретного, в котором воплощается идея, в современном эксперименте может занимать скромное место в цепи теоретических рассуждений. Но без него, какое бы незначительное место он ни занимал, нет эксперимента как формы практического доказательства теоретических построений.

Один из крупнейших современных физиков, академик С. И. Вавилов, писал: «Всякий физический опыт, если он тщателен, имеет самостоятельную ценность. Но к опыту редко обращаются наудачу, в поисках новых, неожиданных явлений. В большинстве случаев опыт ставят для суждения о правильности или ошибочности определенных теоретических построений. Результат опыта может окончательно опровергнуть некоторое предположение с большей или меньшей точностью. Наоборот, экспериментальное подтверждение той или иной теории, строго говоря, никогда не должно почитаться безапелляционным по той причине, что один и тот же результат может следовать из различных теорией. В этом смысле бесспорный ехреrіmentum cruris едва ли возможен. Ответ, даваемый опытом, иногда может быть неожиданным, и тогда опыт становится первоисточником повой теории (так, например, возникло учение о радиоактивности). В этом самое ценное, эвристическое значение опыта.

Но результаты такого рода очень редки, поэтому экспериментатор всегда, прежде чем предпринять опыт, ставит вопрос о его целесообразности»¹¹⁶.

В этом высказывании С. И. Вавилова совершенно правильно указывается на двойную роль эксперимента: 1) посредством эксперимента доказываются или опровергаются ранее установленные теоретические положения; 2) эксперимент может иметь эвристическое значение, становясь первоисточником новых теорий, гипотез. Эти две стороны в эксперименте неразрывно связаны: доказывая знание, мы его в какой-то мере и развиваем, а развивая — доказываем.

В связи с выяснением роли эксперимента в доказательстве гипотезы возникает проблема о решающем эксперименте («ехperimentum crucis»), учение о котором было создано традиционной логикой. Согласно этому учению, если будет найден такой факт, который бы противоречил одной гипотезе и соответствовал другой, то вторую гипотезу можно считать доказанной.

Но науке известны и такие случаи, когда находился решающий факт для подтверждения одной гипотезы и опровержения другой, но теория так и оставалась гипотезой. Так, одно время казалось, что корпускулярная гипотеза света окончательно пала, а волновая восторжествовала. По корпускулярной гипотезе скорость распространения света в уплотненной прозрачной среде больше, чем в пустоте. По гипотезе Гюйгенса, наоборот. Задача состояла в том, чтобы экспериментально измерить скорость света в пустоте и, например, в воде, и это должно было явиться решающим фактором для доказательства одной гипотезы и опровержения другой. Опыты Фуко показали, что скорость движения света в воде меньше, чем в пустоте. Однако это отнюдь не отбросило окончательно представления о прерывной природе света и не превратило волновую гипотезу в достоверную научную теорию.

Ход развития науки показал, что ни один эксперимент не абсолютен и не является в этом отношении решающим. Это послужило основанием для позитивистского вывода о невозможности превращения гипотезы в достоверную теорию. Так, Ф. Франк пишет: «Много говорилось о «решающем эксперименте», который якобы может решить, должна ли быть отвергнута такая-то определенная теория. Единичный эксперимент может опровергнуть теорию только в том случае, если под теорией мы имеем в виду систему отдельных утверждений, исключающую возможность какого-либо ее изменения. Но то, что называется теорией в науке, в действительности никогда не является такой системой. Если мы говорим о «теории эфира», или о «корпускулярной теории» света, или о «теории эволюции» в биологии, то каждое из этих названий может обозначать большое разнообразие возможных систем. Поэтому никакой решающий эксперимент не может опровергнуть ни одну такую теорию»¹¹⁷.

С. И. Вавилов считает, что бесспорный «experimentum crucis» едва ли возможен. Франк нисколько не сомневается в его невозможности, не только как средства доказательства гипотезы, но и ее опровержения. Казалось бы точки зрения С. И. Вавилова, стоящего на позициях диалектического материализма, и позитивиста Франка по данному вопросу идентичны. Но это только кажимость. Франк, отрицая за каким-либо отдельным экспериментом значение решающего, окончательного доказательства и опровержения какой-либо гипотезы, делает вывод, что, следовательно, отсутствие этого эксперимента свидетельствует о невозможности доказательства гипотезы вообще и ее превращения в достоверную теорию. Иными словами, отрицание решающего эксперимента служит у Франка одной из основных посылок для обоснования агностического взгляда на гипотезу и человеческое знание вообще, поскольку оно развивается посредством гипотез. С. И. Вавилов сомневается в существовании бесспорного «experimentum crucis» как диалектик, исходящий из признания развития научного познания на пути объективной истины, понимая ограниченность как отдельно взятого результата знания, так и акта практической проверки его.

И действительно, эксперимент как средство доказательства ограничен и относителен. Каждый эксперимент возникает на основе достигнутого уровня техники и научных знаний. История науки показывает, что теоретические построения, гипотезы, которые были отвергнуты последующей наукой, в свое время строились на основе экспериментов и подтверждались ими. Но сами эти эксперименты были ограничены в смысле возможности проникновения в сущность предмета, давали только относительную истину, ближе или дальше стоящую к абсолютному знанию. По мере совершенствования техники экспериментирования росла доказательная сила эксперимента, наука могла делать из него более точные заключения. Только в своем развитии эксперимент может быть действительным средством доказательства истинности развивающегося знания.

Всякий эксперимент ограничен, он не доказывает и не опровергает полностью теоретического построения, которое проверяется с его помощью. Но эксперимент служит не только средством доказательства гипотезы, но и орудием ее дальнейшего развития. С одной стороны, эксперимент как единичное не выражает полностью и адекватно всеобщего и необходимого, с другой стороны, любое единичное богаче по своему содержанию любого всеобщего. Поэтому в эксперименте содержится не только то, что непосредственно проверяется, но и новое, ранее не предусмотренное экспериментатором и расширяющее его теоретические представления.

Некоторые буржуазные философы, в особенности неокантианцы, принижая значение опыта в познании, утверждают, что сам эксперимент никакого эвристического значения не имеет; он не обогащает науку новыми идеями. Ведь эксперимент, рассуждают они, ставится для проверки какой-то уже возникшей идеи, он или подтверждает, или опровергает ее. Эксперимент может дать якобы только то, что экспериментатор прежде вложил в него. Но факты развития науки опровергают эти рассуждения. Эксперимент, подтверждая или опровергая какое-либо теоретическое рассуждение, способствует дальнейшему развитию наших знаний. Один и тот же эксперимент и отвечает на какой-то заранее поставленный вопрос и ставит новую проблему.

Источником развития знаний является не только эксперимент, подтвердивший теоретическое построение, но и эксперимент, давший отрицательный результат. В связи с тем, что всякий эксперимент одновременно доказывает (или опровергает) какое-либо теоретическое построение и дает основу для новых предположений, требующих доказательств, исследователь должен строго различать то, что уже доказано экспериментом, от того, что рождается на его основе как предположение. Смешение этих двух сторон приводит к грубым ошибкам.

Развитие познания предполагает непрерывное взаимодействие опыта, в частности, экспериментов и теоретического мышления, гипотезы. Больше того, сам эксперимент является конкретным сочетанием абстрагирующей деятельности человеческого разума с живым чувственным созерцанием. В процессе познания мы переходим от наблюдения, эксперимента к теоретическому рассуждению, а от него снова к опыту. Опыт и умозрение взаимопроникают, пронизывают друг друга на всем протяжении познания предмета: то формы абстрактного мышления отливаются в материальные формы научного эксперимента, то, чтобы получить абстракции более высокого порядка, адекватно, всесторонне отражающие изучаемый предмет, мы снова отвлекаемся от чувственно-наглядного.

На вопрос о том, существует ли решающий эксперимент, можно дать такой ответ. Всякий эксперимент решающий, поскольку он добавляет в наше знание крупицу, частицу объективного, абсолютного знания, поскольку он способствует переходу гипотезы в достоверную теорию. Нет такого эксперимента, который бы точно чего-либо не доказывал. Но ни один эксперимент и даже серия экспериментов не являются решающими, поскольку ими не завершается процесс развития познания.

Доказывая научную гипотезу, исследователь и развивает ее. Сама достоверная теория не является чем-то абсолютным, она относительно завершенная система знания, меняющаяся в ходе развития науки. Эти изменения вначале происходят в рамках данной теории и ее принципа путем включения новых и некоторого изменения прежних входящих в нее положений. Однако наступает такой момент, который обозначается пределом развития теории, т. е. в теоретическом построении при включении в него новых фактов обнаруживаются противоречия, неразрешимые в рамках данной системы знания. Решение этих противоречий предполагает существенное изменение принципов, лежащих в основе данной теории, поскольку новые факты вступают в противоречие с этими принципами.

Определить момент, когда теория в своем развитии достигла предела, можно только путем конкретного анализа сложившейся вокруг этой теории познавательной ситуации.

Возникает необходимость в создании новой теории с иными принципами. В процессе движения к ней исследование проходит (нова путь, начиная с постановки проблемы. Прежняя теория вместе с обнаруженными противоречиями в ней является элементом того знания, которое необходимо для постановки проблемы. Возникшая новая теория определяет сферу применимости всех прежних, касающихся данного объекта. Они в свою очередь как достоверные факты являются критериями вероятности экстраполяции, имеющейся в новой теории. В этом и заключается гносеологическое содержание так называемого принципа соответствия, впервые выдвинутого применительно к физике Н. Бором, но применяемого сейчас для очень большого круга теорий¹¹⁸.

И таким образом, не только факты ведут к теориям, но и теории в ходе исследования становятся фактами. Превращение теории в факт означает доказательство ее достоверности. Но как правило это происходит после того, как наука уже обнаружила ограниченность этих теорий и создала новую, более совершенную.

Здесь выявляются важные гносеологические закономерности. Теория становится достоверной, когда она по существу умерла, т. е. когда наука признала ее ограниченность, установила предел развития и двинулась дальше. Последующий процесс развития познания и практики, доказав достоверность теории, устанавливает и ее ограниченность. Иными словами, чтобы доказать достоверность теории, надо выйти за ее пределы и создать новую, более совершенную теорию. Живая, развивающаяся теория всегда содержит в себе момент вероятного, что может стать достоверным лишь в дальнейшем ходе познания.

Примечания:

¹ См. П. д. Штофф. Серьезный труд по логике научного исследования.— «Философские науки», 1966, № 5.

² Такое понятие анализа и синтеза дано в XIII книге «Начал» Эвклида.

³ Т. Гоббс. Избранные сочинения, стр. 48.

⁴ И. Ньютон. Математические начала натуральной философии. Собрание трудов акад. A. Н. Крылова, т. VII. М.— Л., 1936, стр. 6.

⁵ И. Кант. Сочинения, т 3, стр. 173.

⁶ И. Кант. Сочинения, т 3, стр. 193.

⁷ Там же.

⁸ Там же, стр. 190.

⁹ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 252.

¹⁰ Гегель. Сочинения, т. I, стр. 332.

¹¹ Гегель. Сочинения, т. I, стр. 333.

¹² Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 260.

¹³ «Синтетическое в дефиниции и делении есть принятая извне связь, преднайденному придается форма понятии, но как преднайденное все содержание лишь показывается; теорема же должна быть доказана» (Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 275—276).

¹⁴ Гегель. Сочинения, т. I, стр. 332.

¹⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 41.

¹⁶ Там же

¹⁷ Термин «теория» не однозначен. Иногда теорией называют всякое знание. В таком смысле этот термин употребляется, когда речь идет о взаимоотношении теории и практики. Здесь под теорией подразумевают не какую-либо одну специфическую форму человеческого знания, а познание вообще, т. е. теория выступает как синоним знания. В настоящей главе этот термин употребляется в более узком значении — форма мышления, имеющая свои особенности и занимающая определенное место в движении познания.

¹⁸ Аристотель. Аналитики. М., 1952. стр. 201

¹⁹ Аристотель. Аналитики. стр. 201

²⁰ Ф. Бэкон. Новый Органон, стр. 38.

²¹ С.И. Вавилов. Исаак Ньютон. М. – Л., 1945, стр.101

²² См. 3. А. Цейтлин. Наука и гипотеза. М.— Л., 1926, стр. 9.

²³ Там же, стр. VII.

²⁴ И. Ньютон. Математические начала натуральной философии, стр. 602.

²⁵ И. Ньютон. Оптика, или Трактат об отражениях, преломлениях, изгибаниях и цпетах света. М., 1954, стр. 9.

²⁶ Там же, стр. 306.

²⁷ И. Ньютон. Математические начала натуральной философии, стр. 662.

²⁸ И. Ньютон. Математические начала натуральной философии, стр. 504.

²⁹ Антуан-Лоран Лавуазье. Мемуары, Л., 1931, стр. 72.

³⁰ Там же, стр. 71.

³¹ Р. Декарт. Избранные произведения, стр. 377.

³² Там же, стр. 81.

³³ Там же, стр. 84.

³⁴ Вселенная состоит из вихрей, из которых возникают планетарные системы. Солнце образовалось из ядра вихрей частиц огненного вещества (первого элемента), собравшихся в центре. Ньютон критиковал гипотезу вихрей, которая, по его мнению, «подавляется многими трудностями».

³⁵ Б.Спиноза. Избранные произведения. Т. 1.м 1957. стр. 337

³⁶ Д. Дидро. Избранные философские произведения. М., 1941, стр. 127.

³⁷ Там же, стр. 116—117.

³⁸ Д. Дидро. Избранные философские произведения, стр. 124.

³⁹ Дж. Пристли. Избранные сочинения. М., 1934, стр. 265.

⁴⁰ Дж. Пристли. Избранные сочинения, стр. 278

⁴¹ Там же, стр. 279.

⁴² М.В. Ломоносов. Полное собрание сочинений. Т.3 М. – Л. 1952.стр. 231

⁴³ Там же

⁴⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 351.

⁴⁵ Б. М. Кедров в книге «Атомистика Дальтона» (М.— Л., 1949) квалифицирует метод Дальтона как физико-теоретический. Физический — потому, что отправляется в первую очередь от данных физики, а теоретический — идет от чисто теоретических построений к эмпирическому обоснованию.

⁴⁶ Д. Дальтон. Сборник избранных работ по атомистике. Л., 1940, стр. 13.

⁴⁷ Метод познания Д. И. Менделеева подробно и глубоко исследован в работах В. М. Кедрова («День одного великого открытия». М., 1958, и др.), в которых вскрыта логика и психология открытия Д. И. Менделеевым периодического закона.

⁴⁸ Д. И. Менделеев. Основы химии, т. I, М. – Л. 1947. стр. 150-151.

⁴⁹ Там же, стр. 353.

⁵⁰ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 285-286.

⁵¹ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 286.

⁵² О. Конт. Курс положительной философии, т. II, отд. 2, СПб., 1900, стр. 27—28.

⁵³ Там же, стр. 20.

⁵⁴ Там же, стр. 20—21.

⁵⁵ «Число основных фактов заменяется столь же большим числом гипотез, что, вне всякого сомнения, никаких преимуществ не представляет. Раз какая-нибудь гипотеза по мере возможности облегчила нам усвоение новых фактов подстановкой мыслей, нам привычных и знакомых, то тем самым ее работоспособность исчерпана. Если от этой гипотезы ожидают больше выяснения, чем от самих фактов, то это приводит к отклонениям в сторону» (Э. Мах. Механика. СПб., 1909, стр. 418—419).

⁵⁶ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 555.

⁵⁷ Д. Пойа. Математика и Правдоподобные рассуждения, стр. 10.

⁵⁸ Там же, стр. 232.

⁵⁹ В. Н. Молодший. Очерки по вопросам обоснования математики. М., 1958, стр. 79.

⁶⁰ С.И. Вавилов. Собрание сочинений. Т. 3 М., 1956, стр.156

⁶¹ В настоящее время физики ищут и другие способы проверки общей теории относительности.

⁶² Д. И. Менделеев. Основы химии, т. I, стр. 150.

⁶³ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 89

⁶⁴ Там же, стр. 90.

⁶⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 555.

⁶⁶ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 327.

⁶⁷ П. Дюгем. Физическая теория. Ее цель и строение. СПб., 1910, стр. 262.

⁶⁸ См. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 304.

⁶⁹ А. Пуанкаре. Наука и гипотеза. М., 1904, стр. 231.

⁷⁰ Д. И. Менделеев. Основы химии, т. I, стр. 538.

⁷¹ Там же, стр. 151.

⁷² Д.С. Милль. Система логики. Стр. 451

⁷³ Здесь термин «гипотеза» употребляется в узком значении — не как система знания, а как отдельное высказывание.

⁷⁴ Философская энциклопедия. Т.1 М. 1960. стр. 242

⁷⁵ Б. Рассел. Человеческое познание. М. 1957. стр. 416

⁷⁶ М. И. Каринский. Классификация выводов. В кн.: Избранные труды русских логиков XIX века. М., 1956, стр. 159.

⁷⁷ М. И. Каринский. Классификация выводов, стр. 172.

^77а Д. Пойа. Математика и Правдоподобные рассуждения, стр. 36.

⁷⁸ Луи де Бройль. По тропам науки, стр. 292—293.

⁷⁹ М. Р. Коэн. Американская мысль. М., 1958, стр. 88.

⁸⁰ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 45, стр. 125.

⁸¹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 6, стр. 172.

⁸² Там же, стр. 173.

⁸³ Б. М. Кедров, День одного великого открытия, стр. 308.

⁸⁴ Д. Пойа. Математика и Правдоподобные рассуждения, стр. 10.

⁸⁵ Wetter. Der dialektische Materialismus, Seine Gcschiclite und sein System in der Sowjetunion, vierte Auflage. Wien, 1958, S. 504.

⁸⁶ Н. Ф. Овчинников. К философской оценке физических законов сохранения.— Совещание заведующих кафедрами общественных наук вузов РСФСР. Материалы для обсуждения на секции заведующих кафедрами философии. М., 1960, стр. 189.

⁸⁷ Там же, стр. 194.

⁸⁸ К.А. Тимирязев. Сочинения. Т. 1. М. 1937. стр. 253

⁸⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 16, стр. 131

⁹⁰ Л. Эйнштейн. Творческая автобиография.— Сб. «Эйнштейн и современная физика». М., 1956, стр. 32.

⁹¹ Там же, стр. 37.

⁹² Там же.

⁹³ Луи де Бройль. По тропам науки, стр. 293.

⁹⁴ «Вопросы философии», 1963, № 12, стр. 85—86.

⁹⁵ A. Ayer. Language, Truth and Logic. London, 1948, p. 94.

⁹⁶ Ф. Франк. Философия науки. М. 1960. стр. 76

⁹⁷ Там же, стр. 94.

⁹⁸ John О. Nelson. Confirmation of Hypotheses.— The Philosophical Review, January, 1958, p. 96—97.

⁹⁹ Цит. по кн.: Б. М. Кедров. Развитие понятия элемента от Менделеева до наших дней. М.— Л., 1948, стр. 123.

¹⁰⁰ Дж. Дж. Томсон. Электрон в химии. М. 0 Л. 1927, стр. 10

¹⁰¹ Ф.Франк. Философия науки. Стр. 93

¹⁰² В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 1, стр. 136.

¹⁰³ Там же, стр. 138, 139-140.

¹⁰⁴ Д. И. Менделеев. Основы химии, т. II, М. – Л. 1947. стр. 389.

¹⁰⁵ П. А. М. Дирак. Основы квантовой механики. М.—Л., 1932, стр. 297— 298.

¹⁰⁶ И. А. М. Дирак. Теория позитрона. М.—Л., 1934, стр. 129.

¹⁰⁷ В. Гейзенберг, Э. Шредингер, П. Д. М. Дирак. Современная квантовая механика. М.— Л., 1934, стр. 74.

^108-109 John о. Nelson. Confirmation of Hypotheses, p. 97.

¹¹⁰ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 524.

¹¹¹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 193.

¹¹² Там же, стр. 195.

¹¹³ Там же, стр. 193.

¹¹⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 543.

¹¹⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 23, стр. 6.

¹¹⁶ С. И. Вавилов. Экспериментальные основания теории относительности. М.— Л., 1928, стр. 16—17.

¹¹⁷ Ф.Франк. Философия науки. Стр. 95

¹¹⁸ И. В. Кузнецов дает следующую, обобщенную формулировку этого принципа: «...теории, справедливость которых экспериментально установлена для той или иной области физических явлений, с появлением новых более общих теорий не устраняются как нечто ложное, но сохраняют свое значение для прежней области явлений, как предельная форма и частный случай новых теорий. Выводы новых теорий в той области, где была справедлива старая «классическая» теория, переходят в выводы классической теории; математический аппарат новой теории, содержащий некий характеристический параметр, значения которого различны в старой и новой области явлений, при надлежащем значении характеристического параметра переходит в математический аппарат старой теории» (И. В. Кузнецов. Принцип соответствия в современной физике и его философское значение. М.—Л., 1948, стр. 56).

VII ГЛАВА

ЛОГИКО-ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ПРАКТИЧЕСКОЙ РЕАЛИЗАЦИИ ЗНАНИЯ

 

§ 1. Научное знание и его особенности

Теория — не единственная форма систематизации знания. Существуют образования, которые объединяют ряд теорий. Они возникают таким же способом, как и теории, с той лишь разницей, что в теории объединены понятия, а наука является системой теорий.

Наука как форма систематизации знания имеет свои специфические особенности, изучение которых представляет большой интерес для понимания закономерностей развития познания. В нашей литературе наука исследовалась главным образом с одной — социологической стороны, т. е. выяснялись особенности пауки как формы деятельности людей в обществе. Конечно, эта сторона является не только важной, но и определяющей в понимании сущности науки и ее места в общественной жизни. Однако нельзя ограничиться только этим. Исходя из понимания науки как специфической формы общественного сознания, необходимо исследовать ее с логической стороны, т. е. выяснить место науки в развитии познания, способ синтезирования знания в ней, ее особенности как формы движения мышления.

Первый вопрос, который при этом возникает, состоит в следующем: какая совокупность знания составляет науку, по каким принципам происходит объединение теорий в одну науку?

Позитивисты отрицают объективный характер положений пауки, закрывают ей выход во внешний материальный мир, они вынуждены критерии научного знания искать где-то за пределами науки, не в объекте, а в субъекте и прежде всего в языке науки. Их главной мыслью является утверждение, что анализ науки означает прежде всего исследование ее языка.

Фундаментом в построении системы знания, составляющей науку, по их мнению, выступают так называемые протокольные положения, в которых фиксируются результаты наблюдений за приборами в виде «указатель прибора отмечает 10». Такие предложения, называемые основным протоколом, допускают непосредственную опытную проверку (чтобы убедиться в их истинности, надо посмотреть на указатель).

Необходимым этапом в построении научной системы является сообщение о наблюдениях, конструирование научного языка, положения которого придают значение наблюдениям, определяют логические и синтаксические правила, получают выводы из них. Строится система исчислений, посредством которой из протокольных предложений следуют выводы, выдвигаются гипотезы, делаются предсказания, проверяемые опытным путем.

Критерием научности построенной системы является ее внутренняя логическая непротиворечивость, соответствие всех ее положений протокольным предложениям, фиксирующим результаты непосредственного опыта. Конечно, логическая непротиворечивость является необходимым условием всякой научной системы, но ее отнюдь не достаточно для объективной истинности. А поскольку исходные положения в построении науки (протокольные предложения), согласно позитивистам, не отражают объективного мира, относятся не к изучаемым предметам, а к самим отметкам и записям, то наука замыкается в сфере субъективной деятельности, не выступает средством овладения силами природы в обществе.

Каждая наука представляет собой единство знания. Позитивисты источник этого единства видят в языке, в терминологии науки, а не в ее предмете. Нет никакого единства законов, но есть единство языка науки, как говорит Карнап, «общая основа редукции для терминов всех отраслей науки», поэтому позитивисты проводят мысль, что проблема единства науки чисто логическая, она не основана ни на какой онтологии.

Совокупность знания, составляющая науку, в действительности, возникает естественно-историческим путем, она порождается к жизни потребностями практики. В ходе развития общества возникает необходимость в познании определенного предмета, который имеет большое значение в жизни людей (например, живых организмов). Естественно, что знания об этом предмете объединяются в одну науку или ее раздел. Развитие знания приводит к открытию закономерностей, присущих предмету. Эти закономерности связаны между собой самим объектом. Так, все живое — едино, имеет свою всеобщую природу, отличающую его от неживого.

Познание доходит не только до знания отдельных закономерностей в предмете, но и до их объективной связи, т. е. до знания фундаментальных закономерностей, лежащих в его природе. Таким образом формируется идея, выражающая суть данного предмета. Эта идея кладется в основу синтеза, объединения знания в науку о данном предмете. В силу этого образуется система понятий, категорий, в которой выражены открытые данной наукой закономерности.

Система понятий, категорий в науке используется как орудие приращения знания. Понять сущность науки, овладеть ею, значит, прежде всего, понять характер ее метода, овладеть им. Важно не только что-либо знать о предмете, но уметь использовать это знание для его приумножения. Овладение логикой данной науки, ее методом является самым необходимым моментом в ее творческом изучении.

Методу принадлежит решающая роль в построении системы науки, поскольку в нем раскрывается ее идея. На основе положений метода устанавливается субординация понятий, категорий, законов науки.

Систематизация знания, осуществляемая в науке, является высшей формой синтеза. Это обусловлено несколькими обстоятельствами. Во-первых, наука возникает на базе зрелой, развитой идеи и оформляется в относительно законченную систему знания со своим предметом и методом. В науке идея достигает такого уровня, степени объективности, что из субъективного (путем практической деятельности) превращается, реализуется в объект. Тождество мышления и бытия в науке наиболее полно, субъективные цели совпадают с объективным процессом движения предмета, а потому и легко реализуются в практической деятельности людей. Это отвечает общественному назначению науки, ее роли в жизни людей.

Во-вторых, наука дает наиболее полную, конкретную и глубокую объективную истину. Понятия, категории в системе науки наиболее конкретны и определенны, в них выражены в единстве многообразные отношения, существующие в предмете. Чем система науки более развита, включает в себя множество понятий, тем она точнее, адекватнее отражает свой предмет, больше выражает существенных отношений, закономерностей в своем предмете, сами понятия становятся более гибкими, способными отразить тончайшие нюансы, «хитрости» самого объекта.

Наконец, в науке как системе знания связь между понятиями устанавливается на основе апробированных практикой принципов, исходных понятий, аксиом, выражающих идею данной науки. Наука — органическое единство знания, возникшее закономерным, естественным путем. Объединяющим началом науки становится ее метод, впитавший в себя предшествующую историю познания предмета. Поэтому наука становится системой знания, способной к самодвижению, к воспроизводству на основе добытых новых истин. Следовательно, она становится синтезом знания, имеющим свою логику, т. е. прикладной логикой.

Отсюда знание, входящее в какую-то науку и составляющее ее элемент, носит название научного. В этом смысле оно противопоставляется обыденному знанию, возникающему в результате обобщения опыта повседневной жизни с применением средств, понятий, не являющихся составной частью современной науки.

На различии научного и обыденного знания строят свои некоторые выводы неопозитивисты. По их мнению, существует два мира: 1) мир обычного опыта, вещей и процессов, с которыми человек сталкивается в обыденной жизни (быту, природе), 2) мир науки, где эти же предметы, процессы выступают в ином виде. По мнению Ф. Франка, мир научного знания отошел от материализма, который свойствен обыденному знанию. «Современная физика,— пишет он,— ничего не говорит нам о «материи» или «духе», но очень много говорит о семантике. Мы убеждаемся, что язык, на котором «человек с улицы» описывает свой повседневный опыт, не подходит для формулирования общих законов физики. Необходимо создать новый научный язык...»¹

Конечно, различие между научным и обыденным знанием существует, в том числе и в языке. Язык современной науки все более становится искусственным, формализованным, обыденное знание остается на уровне естественного языка. Но при этом надо четко осознать, в чем есть различие между этими двумя видами знания, а где его нет.

Научное и обыденное знание едины в смысле его направленности на объект. Научное знание какую бы форму оно ни принимало, как бы его язык ни был формализованным, своим содержанием имеет объективную реальность, ее явления, процессы, свойства и закономерности. Научное знание только полнее, глубже охватывает эту реальность. Иными словами, там, где Ф. Франк, ищет различие между научным и обыденным знанием, в действительности его нет.

Научное знание отнюдь не снимает основного вопроса философии, наоборот, выяснение источников знания становится проблемой, решение которой необходимо для его дальнейшего движения.

Но научное знание отличается от обыденного своей полнотой, конкретностью, большей объективностью, строгостью, доказательностью и т. п., т. е. такими свойствами, которые необходимы для его приближения к объекту, а не удаления от него. Язык научного знания направлен на то, чтобы проблемы отражения объективной реальности в знании решались эффективнее, чтобы оно было более точным и глубоким.

Конечно, разрыв между языком науки и обыденным с одной стороны увеличивается, а с другой — можно сказать уменьшается. Он увеличивается, если под обыденным понимать язык, свободный от современной научной терминологии. Но с такого рода языком мы практически почти уже не имеем дела. Он уменьшается, ибо наука и ее терминология усиленно проникает в обыденное сознание людей. Подтягивание знания людей под уровень научного — это процесс культурного развития людей. Причем, наука не стоит на одном месте, поэтому понятийный аппарат о явлениях электричества, характерный для науки XIX в., уже становится обыденным в связи с поднятием уровня физического образования. Со временем терминология современной физики тоже войдет в обыденное сознание людей, но наука уже уйдет дальше. Поэтому различие между научным и обыденным знанием сохранится и впредь, но оно само не статично, а динамично и толкает нас на всемерное распространение научного знания, требует подъема обыденного знания до уровня научного. Знание существует не для себя, а для практики людей. Чем знание ближе к научному, тем оно быстрее и полнее реализуется в деятельности людей; чем знание теоретичнее, тем оно практичнее, тем оно большее значение имеет для овладения, управления процессами природы. Но для практической реализации знание должно в своем развитии достичь определенной степени зрелости, а именно стать не просто теорией, а научной идеей.

 

§ 2. Идея. Постановка вопроса в истории философии

Своими истоками термин «идея», как и большинство других философских понятий, уходит в античную философию. Сейчас, конечно, очень трудно установить, кто из древнегреческих философов и в каком значении стал впервые употреблять термин идея. На основании литературы можно сделать вывод, что одним из первых древнегреческих философов, который ввел в обиход термин «идея», был Демокрит. По свидетельству древних, он написал специальное сочинение «Об идеях». Идеями Демокрит называл атомы: «[В действительности же] все [это] есть неделимые формы [идеи], как он их называет, и [кроме них] ничего иного нет»². В данном случае под идеей «ібеа» разумеется наименьшая форма, наименьшее тело.

Тот факт, что Демокрит отождествляет атомы с идеями (атбцоеi6as (в источнике написано что-то непонятное) = неделимые формы) свидетельствует о чисто онтологическом содержании данного понятия у него. Идея не мысль об атомах, а сам атом, являющийся первоосновой, сущностью всех вещей. Идея или атом, как первичная форма всего существующего, неизменна и вечна. Особенность ее состоит в том, что она, как подлинно сущее, постигается не чувствами, а умом, разумом, мышлением. В его сочинении «Об идеях» говорится, что подлинная действительность скрыта от человеческих чувств. «Однако, [далее] выяснится, что трудно познать, какова каждая [вещь] в действительности»³.

Можно сказать, что Демокрит понимал идею в чисто онтологическом плане как неизменную умопостигаемую сущность, носящую материальный, телесный характер («неделимая частица», первичная форма всего сущего).

Следующим этапом в развитии понятия идеи явилась философия Платона. В понимании идеи между Платоном и Демокритом есть нечто существенно общее, а именно: для того и другого идея — то, что подлинно, поистине существует и постигается не чувствами, а разумом. И Демокрит, и Платон истолковывали идею онтологически, но по-разному. Поскольку Платон как идеалист под идеей разумел не материальную, а идеальную сущность, он должен был внести в ее характеристику черты, присущие человеческой мысли.

По вопросу о содержании «идеи» Платона существует обширная литература, свидетельствующая об эволюции учения Платона об идеях. В его различных произведениях имеются расхождения и довольно существенные в понимании сущности идей. В рамках этой работы не представляется возможным, и необходимым подвергать подробному анализу учение Платона об идеях. Оно нас интересует только в плане генезиса самого понятия «идея» в истории философии.

В самом содержании понятия «идея» у Платона можно выделить следующие моменты.

Во-первых, идея, по Платону, есть то,, что выступает под названием всеобщего, родового, что присуще бесчисленному количеству единичных вещей. При этом здесь речь идет не о формальном всеобщем, а о всеобщем по существу. В данном случае Платон продолжает учение Сократа о всеобщем и его определении. Идея является не таким всеобщим, которое существует только для нашей мысли, когда мы его мыслим, но и тогда, когда оно не является предметом нашей мысли.

Во-вторых, идея, по Платону, является тем, что составляет сущность вещей, соответствует понятию данной вещи.

В-третьих, идеи Платона лишены чувственности, они умопостигаемые сущности и в противоположность чувственно воспринимаемому являются истинно сущим. Истинность чувственно воспринимаемого является кажущейся.

Идея, согласно Платону, является подлинно объективным, реальным, что существует само по себе независимо от конкретных вещей. Объективность и реальность идеи — это не объективность и реальность знания, а объективность и реальность особых духовных сущностей. Так, в «Пармениде» говорится: «Идеи эти пребывают в природе, как бы в виде образцов, прочие же вещи сходствуют с ними и являются их подобиями, и самая причастность их идеям заключается не в чем ином, как только в уподоблении последним»⁴.

Наконец, идеи неизменны и вечны, все реальные вещи выступают их следствием. Например, прекрасное, как идею, Платон характеризует следующим образом: «... прекрасное существует вечно, ... оно ни возникает, ни уничтожается, ни увеличивается, ни убывает; далее, что оно ни прекрасно здесь, ни безобразно там; ни что оно то прекрасно, то не прекрасно; ни что оно прекрасно в одном отношении, безобразно в другом; ни что в одном месте оно прекрасно, в другом безобразно; [ни что для одних оно прекрасно, для других безобразно]... Прекрасное предстанет перед ним само по себе, будучи единообразным с собою, тогда как все остальные прекрасные предметы имеют в нем участие...»⁵

Некоторые исследователи философии Платона пытались затушевать онтологический характер идей Платона, утверждая, что теория идей Платона имеет исключительно гносеологическое содержание. Так, например, неокантианец Г. Коген трактовал идеи Платона не как метафизические сущности, а как основоположения к построению объективного мира. Другой представитель этого, же направления П. Наторп интерпретировал идеи Платона как методы, а не вещи. В своей книге «Учение об идеях Платона» Наторп писал: «Не может быть никакого сомнения, что идеи Платона от начала и до конца... означают методы, но не вещи; единство мысли, чистое полагание мышления, а не внешние, пусть даже сверхчувственные предметы»⁶.

Платон создавал учение об идеях не для объяснения сущности и особенностей человеческого познания, а в связи с решением вопроса о первой сущности вещей, которым занималась античная философия; его идеи — не формы человеческой мысли, а особого рода метафизические сущности. Правда, поскольку идея Платона, в отличие от атома Демокрита,— идеальная сущность, то ее прообразом явилось человеческое мышление. В ней произошло отделение мысли человека от объективного мира и ее субъекта — человека. Понятие идеи выражает тенденцию человеческого познания идти от чувственного восприятия, которое дает только мнение, к истинному знанию всеобщего и существенного. Но гносеологическое содержание идей мистифицировано Платоном. Из форм человеческого познания, выражающих подлинную сущность вещей, они превратились в реальные духовные сущности, наделенные мистической творческой силой.

Третий этап в формировании понятия «идея» в античной философии связан с именем Аристотеля. Если у Демокрита идея тождественна атому как наименьшей форме (тела), у Платона — особой идеальной сущности всех вещей, то с Аристотеля начинается отход от чисто онтологического понимания идеи, переход к пониманию идеи как формы мысли. Аристотель подвергает критике учение Платона об идеях. Вполне понятно, что он рассматривает идеи Платона с онтологической стороны, как метафизические сущности. Эту функцию они и выполняют в философской системе Платона, а именно здесь-то очевидна их несостоятельность.

В. И. Ленин высоко оценивал аристотелевскую критику идей Платона: «Критика Аристотелем „идей“ Платона есть критика идеализма как идеализма вообще...»⁷ Против платоновской теории идей Аристотель выдвинул такие аргументы, которые подрывают ее основы: 1) теория идей удваивает число вещей, которые нужно объяснить; 2) она внутренне логически

противоречива, приводит к абсурдным выводам, аргументация Платона несостоятельна. Итогом всей этой критики могут служить следующие слова Аристотеля: «Говорить же, что идеи это — образцы и что все остальное им причастно, это. значит произносить пустые слова и выражаться поэтическими метафорами»⁸. Место идеи в онтологии Аристотеля заняла форма как активное начало в вещах, составляющая вместе с материей саму вещь, а в гносеологии — понятия и категории, посредством которых мышление познает всеобщее и необходимое в вещах.

Положительным в отношении Аристотеля к «идеям» было не только критика идеализма Платона, но и отрицание идей вообще как онтологических сущностей. Чисто онтологическое понимание идей в любом смысле (и демокритовском, и платоновском) несостоятельно. Если под идеей понимать материальную сущность (атом), то понятие идеи излишне, оно просто дублирует другое и более точное понятие (не случайно за неделимыми частичками вещества укрепился в истории философии и науки термин «атом», а не идея). Истолкование идей как идеальных метафизических сущностей, не зависимых от материальных вещей, как это видно на примере Платона; — порочно в своей основе. Тот факт, что Аристотель разрушил понятие об идеях как онтологических сущностях, был положительным явлением.

Но даже в извращенном, мистифицированном понятии Платона об идее содержался некоторый рациональный момент, который, в частности, был отмечен Гегелем, когда он писал: «Мы ближайшим образом переводим еібос через «род», «вид», и идея несомненно также представляет собою род, но род, каким он постигается больше мыслью и существует для последней. Когда наш рассудок полагает, что род означает лишь объединение одинаковых определений многих особей в видах удобства, то, разумеется, здесь перед нами — всеобщее в совершенно внешней форме. Но род животного, его специфическая особенность заключается в том, что оно живое существо; это обладание жизнью составляет его субстанциальность, и если его лишают последней, оно перестает существовать. Философия, следовательно, есть вообще для Платона наука об этом в себе всеобщем, к которому он, противопоставляя его единичному, постоянно возвращается»⁹.

Если подвести итог постановке вопроса об идее в античной философии, то можно вычленить следующие моменты: 1) идея выделилась среди всех остальных форм бытия и познания как наиболее существенное и всеобщее; 2) она ставилась в связь с генезисом вещей и процессов; 3) рассматривалась активным, творческим, формообразующим началом. Все эти моменты действительно характерны для идеи, но в античной философии они только наметились и были обременены ошибочными представлениями.

Идея действительно должна выражать всеобщее, субстанциональность вещи. В этом специфика идеи как способа постижения действительности. Идея как онтологическая сущность не имеет перспектив своего развития, но само понятие идеи не должно быть отброшено, оно стало развиваться в ином направлении — как специфическая форма мысли, имеющая объективное содержание.

Но этот путь развития понятия идеи не был прямым, философы абсолютизировали отдельные стороны содержания понятия «идеи».

Для повой философии определяющим являются поиски не первосущего, а нового метода познания, создание теории познания, соответствующей развивающейся науке. С этой стороны она подходила и к проблеме идеи. Смещается и линия борьбы материализма и идеализма вокруг идеи. Если в античной философии она проходила между противоположным, материалистическим и идеалистическим, истолкованием первосущности (что такое идея и может ли она быть первосущностью), то в новой философии материализм и идеализм сталкиваются в вопросе о сущности идеи как формы познания (каково происхождение идей и источник их содержания).

Чтобы правильно решить сложные проблемы, связанные с пониманием особенностей идеи, философия должна была еще пройти через односторонность эмпиризма и рационализма, выяснить отдельные стороны и создать первые кирпичики для научной концепции идеи. Примером эмпирического подхода к идее может служить теория познания Д. Локка, где эмпиризм выступает в зрелой, классической форме со всеми сильными и слабыми сторонами, с колебаниями между материализмом и идеализмом.

По выражению И. Канта, Д. Локк представил генеалогию человеческого разума, показал происхождение человеческих идей. Причем, под идеей Локк разумел обобщенное представление, вроде белизна, твердость, сладость, человек, слон, войско и т. д. Идея — это все то, чем занята душа человека во время мышления. Своим источником идеи имеют либо ощущения, либо рефлексию. «Если мы полностью исследуем эти два источника и их различные формы, сочетания и отношения, то увидим, что они содержат весь наш запас идей и что в нашей душе нет ничего, что не получается одним из этих путей. Пусть каждый исследует свое собственное мышление и тщательно изучит свой разум и потом скажет мне, что такое все его первоначальные идеи, как не идеи объектов его чувств или идеи деятельности его ума, рассматриваемой как объекты его рефлексии. Как бы ни был велик, по его мнению, объем знания в разуме, он после старательного рассмотрения увидит, что в его уме нет идей, кроме запечатленных одним из этих двух источников, хотя, быть может, соединенных и расширенных разумом...»¹⁰

Как последовательный сенсуалист, Локк подвергает критике теорию врожденных идей Р. Декарта. Он выдвигает массу аргументов, доказывающих опытное происхождение того, что считается врожденным для разума. «Некоторые считают установленным взгляд, будто в разуме есть некоторые врожденные принципы, некоторые первичные понятия, xoivoct йvoiai, так сказать, запечатленные в сознании знаки, которые душа получает при самом начале своего бытия и приносит с собою на свет. Чтобы убедить непредубежденных читателей в ложности этого предположения, достаточно лишь показать, как люди исключительно при помощи своих природных способностей, без всякого содействия со стороны врожденных запечатлений, могут достигнуть всего своего знания и прийти к достоверности без таких первоначальных понятий или принципов»¹¹.

Д. Локк многое сделал, чтобы показать, каким образом возникают все наши идеи, как совершается переход от простой идеи к сложной. Простая идея заключает в себе однообразное представление или восприятие души, не распадающееся на различные идеи (холод, твердость, запах, белизна), т. е. под простыми идеями подразумевается воспроизведение ощущений различных качеств и свойств предмета, они составляют материал всего нашего знания, из них образуются сложные идеи (красота, благодарность, человек, Вселенная) путем соединения нескольких простых.

В эмпирическом истолковании идеи, представленном Д. Локком, имеется сильная сторона, которая заключается прежде всего в утверждении, что все идеи в конечном счете опытного происхождения. На эту сторону обратил внимание Гегель. «В эмпиризме,— писал он,— заключается великий принцип, гласящий, что то, что истинно, должно быть в действительности и наличествовать для восприятия»¹².

Метафизичность — это самый крупный порок эмпиризма Локка, из которого вытекают все его другие слабости. Эта метафизичность с позиций идеалистической диалектики подвергалась критике еще Гегелем, который писал: «Основная ошибка научного эмпиризма состоит всегда в том, что он пользуется метафизическими категориями: материя, сила, одно, многое, всеобщность, бесконечность и т. д., и, руководясь такими категориями, умозаключает дальше, исходя, как из предпосылки, из форм умозаключения и при этом не знает, что он сам содержит в себе метафизику, сам занимается ею; он, таким образом, пользуется вышеуказанными категориями и их сочетаниями совершенно некритично и бессознательно»¹³.

Эмпиризм принижает мышление, оставляя за ним лишь тощую абстракцию, достижение формальной всеобщности и тождества. Идея в эмпирической философии — результат анализа, разложение целого на части, превращение конкретного в нечто абстрактное. «Эмпирическое наблюдение,— пишет Гегель,— дает нам многочисленные и, пожалуй, бесчисленные одинаковые восприятия. Однако всеобщность есть нечто совершенно другое, чем множество. Эмпирическое наблюдение точно также доставляет нам восприятие следующих друг за другом изменений, или лежащих рядом друг с другом предметов, но оно не показывает нам необходимости связи»¹⁴. По этой линии, но только с материалистических позиций, идет критика метафизики эмпиризма и Ф. Энгельсом.

Узкоэмпирический взгляд Локка на мышление явился причиной потери идеей своей специфики, он привел к смешению идеи, как особой формы мышления, с простым представлением, не дал возможности выяснить истинное содержание идеи и ее функции в познании, специфики данной формы мышления в отличие от опытного знания и других форм мышления.

Если встать на точку зрения эмпиризма, то понятие идеи вообще излишне, оно выступает синонимом знания. Исторически понятие идеи возникло для обозначения внутренней, умопостигаемой сущности. В плане гносеологии идея — это мысль, постигающая субстанциональность вещей, явлений. Но эмпиризм оставляет познание прозябать на поверхности вещей, выделять в них абстрактные всеобщности и на этом останавливается. А потому ему идея совсем не нужна, он сохраняет только слово «идея» (а не ее гносеологическое содержание) для обозначения этих всеобщностей.

На примере Локка можно видеть, как метафизика эмпиризма тянет его к идеализму. Теорию познания Локка нельзя считать безоговорочно материалистической. Не говоря уже о таких положениях Локка, как бог «дал нам способности, которыми наделен наш ум, и тем оставил о себе свидетельство»¹⁵, или «познающие существа, которые имеют начало, должны зависеть от бога...»¹⁶ и т. п., которые свидетельствуют, что Локк не свободен по крайней мере от ограниченности деизма. Но нас в данном случае интересует не это, а скрытая возможность идеализма, заложенная во всяком эмпиризме.

Здесь следует отметить положения Д. Локка о двух источниках идей (объект ощущения и деятельность души), о двух разновидностях самодеятельности души (интуитивное познание и демонстративное) и, наконец, о двух группах идей (одни отражают первичные качества, а другие — вторичные). Эти метафизические раздвоения в локковской теории познания не случайны, а явились результатом его эмпиризма. Причем, любое из этих раздвоений служит лазейкой для идеализма, показывает неспособность эмпиризма удержаться на материалистических позициях теории отражения. Особенно это хорошо видно на примере деления качеств на первичные и вторичные. Различия между ними Локк видит в том, что «...идеи первичных качеств тел сходны с ними, и их прообразы действительно существуют в самих телах... идеи, вызываемые в нас вторичными качествами, вовсе не имеют сходства с ними. В самих телах нет ничего сходного с этими нашими идеями. В телах, называемых нами по этим идеям, есть только способность вызывать в нас эти ощущения»¹⁷.

Подобное деление качеств подрывает материалистическое представление об идеях как образах действительности, знание теряет свой объективный источник и выступает регистратором субъективного состояния души, а от этого один шаг, чтобы стать на законченную субъективно-идеалистическую точку зрения и объявить все идеи выражением состояния души человека, что и было сделано английскими философами Д. Юмом и Д. Беркли.

В. И. Ленин писал: «И Беркли и Дидро вышли из Локка... Исходя из ощущений, можно идти по линии субъективизма, приводящей к солипсизму («тела суть комплексы или комбинации ощущений»), и можно идти по линии объективизма, приводящей к материализму (ощущения суть образы тел, внешнего мира)»¹⁸. От Локка пошли и две линии в истолковании идеи эмпирической философией: Беркли, Юм, позитивизм и феноменализм, с одной стороны, французский материализм, а вслед за ним и Фейербах,— с другой.

Беркли понимал под идеями ощущения, представления, лишенные материальной субстанциональной основы. Идея как ощущение или представление выступает в качестве объекта познания: «Все чувственные вещи непосредственно воспринимаются, а вещи, которые непосредственно воспринимаются, суть представления-; последние же существуют только в уме (mind)»¹⁹.

Юм называл идеями менее сильные и живые представления, отличая их от впечатлений — наиживейших представлений²⁰. Идея — не результат рациональной обработки данных ощущений и восприятий, а бледная копия их, образ их воспоминания.

До каких пределов дошло вырождение эмпирического истолкования идеи на базе идеализма, можно судить на примере современного позитивизма. Неопозитивисты отрицают объективное содержание идеи, значение которой якобы определяется ее отношением к чувственному опыту: «Я определил бы «идею»,— пишет Бертран Рассел,— как состояние организма, соответствующее (в некотором смысле) чему-то чувственно отсутствующему»²¹.

Конечно, идея отражает нечто непосредственно чувственно-невоспринимаемое, но это не значит, что она субъективна, является знаком состояния организма и лишена объективного содержания.

Французские материалисты и Фейербах развивали дальше на материалистической основе положение Локка об опытном происхождении всех идей. Так, Гельвеций идеями называл все то, из чего складывается ум человека: «...если все слова различных языков не обозначают ничего, кроме предметов и отношений этих предметов к нам и между собой, то весь ум, следовательно, состоит в том, чтобы сравнивать наши ощущения и наши идеи, т. е. замечать сходства и различия, соответствия и несоответствия, имеющиеся между ними»²².

Идеи — это выражение отношения предметов между собой, в конечном счете они упираются в ощущения, которые являются образами предметов.

Линия последовательного сенсуализма на материалистической основе в истолковании сущности идей проведена Л. Фейербахом. «Несомненно, непосредственно достоверно только то, что является чувственным, созерцаемым объектом, объектом ощущаемым»²³. Положение, что только чувствам предмет дается в истинном виде, составляет центральный пункт гносеологии Л. Фейербаха. Истинность идей зависит от чувственности: «...реальность идеи есть чувственность, но реальность есть истинность идеи, следовательно, только чувственность есть ее истинность»²⁴.

Положительным достижением материалистического сенсуализма явилось утверждение об опытном происхождении всех идей, являющихся отражением явлений материального мира. Но качественная специфика идеи осталась недоступной эмпирической философии и была, хотя и односторонне, обоснована рационалистической философией.

Рационализм не смешивал идеи с эмпирическим постижением действительности, он связывал их с деятельностью мышления. Р. Декарт понимал под идеей определенное содержание сознания, мысль, понятие. В примечании к латинскому переводу «Рассуждение о методе» дается следующее определение идеи: «...в этом месте и во всех следующих под словом идея следует вообще понимать всякую мыслимую вещь, поскольку она представлена каким-либо объектом в уме»²⁵.

С именем Р. Декарта в новой философии связывается учение о врожденных идеях. Так, в «Метафизических размышлениях» он писал: «Ибо хотя идея субстанции будет находиться во мне потому, что я сам субстанция, все-таки я, существо конечное, не обладал бы идеей субстанции бесконечной, если бы она не была вложена в меня какой-нибудь действительно бесконечной субстанцией»²⁶. По Р. Декарту, врожденны еще другие понятия (идеи), наиболее ясные и отчетливые, которые выражают наиболее фундаментальные законы природы.

Концепция, врожденных идей явилась также следствием метафизического подхода к познанию, рассудочного разделения опыта и мышления. Эмпиризм абсолютизировал опыт, потеряв качественную специфику мышления, поэтому он назвал идею результатом любого акта познания. Рационализм, наоборот, понимал активность и специфичность мышления, но в изоляции от опыта. Причем, изолируя мышление от опыта, рационалисты стремятся доказать объективность его содержания. Однако этого нельзя сделать, отрывая мышление от опыта. Поэтому рационалисты и прибегали к помощи бога, к постулированию врожденных идей, чтобы снять неразрешимую в пределах метафизики трудность обоснования объективности содержания мышления, идей. Догматизм, который характерен для рационализма, явился его спасательным убежищем.

Характеристика рационалистического решения проблемы отношения мысли, идеи и действительности метко дана Гегелем: «Предпосылка старой метафизики была тождественна с предпосылкой наивной веры вообще, согласно которой мышление постигает вещи, как они существуют сами по себе, и вещи суть то, что они поистине суть, лишь в качестве мыслимых»²⁷. Рационалистическая философия действовала по следующему принципу: брала абстрактные определения мысли, которые она считала идеями, и постулировала их объективность, истинность на том основании, что они либо врождены, либо просты и мыслятся ясно и отчетливо. И эти абстрактные определения она делала посылками дедукции — единственно надежного средства умозаключения.

Рационалистическое отождествление мышления и бытия доходит до того, что сама идея понимается не как форма мысли, имеющая объективное содержание, а как сам идеальный объект. В этом отношении у некоторых представителей рационализма отчетливо выступает платоновская тенденция. Так, Лейбниц считал идею не формой мышления, а внутренним, непосредственным его объектом, выражающим природу или качества вещей: «Если бы идея была формой мышления, то она возникала и исчезала бы вместе с соответствующими он актуальными мыслями; но, будучи объектом мышления, она может и предшествовать мысли и следовать за ней»²⁸. Идеи находятся в нас и до того, как мы их сознаем с известной отчетливостью.

Как и в эмпиризме, в рационализме также были две линии: материалистическая и идеалистическая. Декарт и Лейбниц — идеалисты, Спиноза — материалист.

Под идеей Спиноза разумел «...понятие, образуемое душой в силу того, что она есть вещь мыслящая (res cogitans)»²⁹. Как рационалист, он полагал, что идеи, будучи мыслями, лишенными чувственно-наглядного образа, берут свое содержание не из опыта, который «...не учит никаким сущностям вещей. Самое большее, что он может сделать [в данном случае],— это таким образом детерминировать нашу мысль (дух, душу — mens), чтобы она была направлена только на определенные сущности вещей»³⁰.

Изоляция наиболее важных истинных идей от опыта закономерно привела Спинозу, как всякого рационалиста, к признанию врожденных идей. Но, как материалист, он настойчиво подчеркивает мысль, что в истинной идее природа должна быть представлена (по-нашему, отражена) такой, какой она существует независимо от нашего сознания: «...наш дух, для того чтобы вполне представить себе образ природы, должен производить все идеи от той, которая представляет начало и источник всей природы, чтобы и сама она была источником прочих идей»³¹.

Это высказывание Спинозы является красноречивым свидетельством того, что рационализм, метафизически разрывающий мышление и опыт, не может удержаться в вопросах гносеологии на позициях материализма, в той или иной форме он обязательно скатывается к идеализму.

В отличие от Лейбница, у которого идея выступает в форме идеального объекта, противостоящего мысли, Спиноза четко различает вещь и идею: «Истинная идея (ибо мы обладаем истинной идеей) есть нечто, отличное от своего содержания (объекта— ideatum), одно дело — круг, другое — идея круга. Действительно, идея круга не есть нечто, имеющее окружность и центр, подобно самому кругу, как и идея тела не есть само тело...»³². Это четкое разграничение идеи от ее предмета составляет важнейшую предпосылку материалистического понимания идеи, хотя одно оно недостаточно для определения отношения идеи к объективному миру.

В концепции Спинозы нас привлекает также его понимание связи истинной идеи с методом познания. Метод Спиноза называет идеей идеи. В этом утверждении содержится глубокий смысл. В самом деле, в методе дается знание о том, как должно совершаться познание, достигая истинных идей. Решающим фактором в существе метода является исходная истинная идея: «...хорошим будет тот метод, который показывает, как должно направлять дух сообразно с нормой данной истинной идеи»³³.

Положение Спинозы о связи метода с истинной идеей представляет большой интерес. К сожалению, оно не нашло своего детального развития ни в самой философии Спинозы, ни у других философов XVII—XVIII вв. На эту сторону дела обратил самое серьезное внимание только Гегель, и она оказалась весьма плодотворной.

Таким образом, философы XVII в. понимали, что идея — форма познания человеком действительности, но вскрыть ее специфику не смогли. Самое большее, чего они достигли в этом отношении,— утверждения, характерного для рационализма, что идея — мысль, постигающая сущность предмета. Этого, конечно, было недостаточно для понимания особенностей идеи, ее отличия от понятия и ее функции в движении познания. Дальше в этом направлении пошел Кант.

Концепция идеи у Канта неразрывна с его делением познания на три вида: 1) чувство; 2) рассудок; 3) разум. Каждый из них связан с определенными формами, благодаря которым функционирует познание. На базе этих форм происходит синтез знания.

Формами чувственности являются пространство и время; рассудочная деятельность, результатом которой является суждение, возможна благодаря таким формам, носящим априорный характер, как категория. Посредством категорий происходит синтез чувственности и рассудка. Но рассудком не заканчивается познание, оно идет дальше к разуму: «Всякое наше знание начинает с чувств, переходит затем к рассудку и заканчивается в разуме, выше которого нет в нас ничего для обработки материала созерцаний и для подведения его под высшее единство мышления»³⁴.

Разум, как и другие виды познания, распадается на содержание и форму. Свое содержание он получает из ощущений и суждений рассудка, форма же его не зависит от содержания. В то время как рассудок направлен на ощущения, разум своим предметом имеет рассудок с его понятиями и суждениями. Рассудок результаты созерцания подводит под правила и категории, разум же подводит суждения и понятия под принципы и идеи. «Если рассудок есть способность создавать единство явлении посредством правил, то разум есть способность создавать единство правил рассудка по принципам. Следовательно, разум никогда не направлен прямо на опыт или на какой-нибудь предмет, а всегда направлен на рассудок, чтобы с помощью понятий a priori придать многообразным его знаниям единство, которое можно назвать единством разума и которое совершенно иного рода, чем то единство, которое может быть осуществлено рассудком»³⁵.

Логической функцией рассудка является суждение, а разума — умозаключение. Всякое умозаключение как выведение познания из принципов всегда является подведением частного под общее: «Во всяком умозаключении я мыслю с помощью рассудка прежде всего правило (major). Во-вторых, с помощью способности суждения я подвожу некоторое знание под условие правила (minor). Наконец, разумом я a priori определяю свое знание посредством предиката правила (conclusio)»³⁶.

Умозаключение по Канту связано с более высокими формами синтеза, объединяющая деятельность разума всегда опосредована. Он стремится сделать систематическим единство всех возможных эмпирических актов рассудка и в этом стремлении доходит до самых высот. Любое общее правило, являющееся посылкой в умозаключении, само требует своего обоснования, т. е. выведения из более общего правила. Нахождение безусловного и обусловленного знания рассудка, чтобы получить законченное единство познания, доходит до основоположений разума, которые будут трансцендентальными по отношению ко всем явлениям, т. е. эмпирическое применение этого принципа никогда не может быть адекватным ему. Эти чистые понятия разума Кант и называет идеями.

Отличая идею как понятие разума от других форм мышления, Кант решительно выступил против того, чтобы смешивать идею с категориями, понятиями и представлениями, не говоря уже об ощущениях и восприятиях. «...Не следует быть расточительным и для разнообразия применять его,— говорит Кант о термине «идея»,— синонимически взамен других слов, а следует старательно сохранять за ним его собственное значение; иначе легко может случиться, что термин перестанет привлекать к себе внимание, затеряется в куче других терминов с совершенно иными значениями и утратится сама мысль, сохранить которую мог бы только этот термин»³⁷. Неверно, по мнению Канта, представление о красном или каком-либо ином цвете называть идеей, оно не является не только идеей, но даже рассудочным понятием.

Кант выдвинул целую лестницу форм познания: представление вообще (repraesentatio), представление с сознанием (реrceptio), ощущение (sensatio), познание (cognitio), созерцание (intuitas), понятие (conceptus), рассудочное понятие (natio), наконец, идея, или понятие разума.

Таким образом, идея не просто понятие, а понятие из понятий, понятие разума. Вводя термин идея для обозначения понятия разума, Кант обращается к философии Платона, в которой ищет историко-философское обоснование своего понимания идеи. Конечно, между онтологическим пониманием идей у Платона и гносеологическим подходом к ним Канта существует принципиальное различие. Канту чуждо понимание идей как сущностей, находящихся где-то вне человеческого разума. Но сам Кант единство своих взглядов с древнегреческим философом видит в том, что Платон понимал под идеей «...нечто не только никогда не заимствуемое из чувств, но... даже далеко превосходящее понятие рассудка... Идеи суть прообразы самих вещей, а не только ключ к возможному опыту, каковы категории...

Платон ясно видел, что наша познавательная способность ощущает гораздо более высокую потребность, чем разбирать явления по складам согласно синтетическому единству, чтобы узреть в них опыт; он видел, что наш разум естественно уносится в область знаний так далеко, что ни один предмет, который может быть дан опытом, никогда не сможет совпасть с этими знаниями, и тем не менее они обладают реальностью и вовсе не есть химеры»³⁸.

Кант также считал идею своеобразной идеальной сущностью в том смысле, что предельное понятие разума, предельная задача синтезирующей деятельности рассудка истолковывается им как вещь в себе. С помощью идей человеческий разум как бы пытается выйти за пределы опыта — к идеальному, абсолютному и безусловному. Понятия рассудка конечны и ограничены. Человеческое познание пытается преодолеть ограниченность рассудка, связанного с опытом, и выйти за его пределы в область абсолютного целого всех явлений. Такой областью и является идея, которая не может быть конкретно воплощена ни в одном образе, и остается проблемой без всякого решения. В этом смысле идея и выступает идеальным образом вещей. «Под идеей я разумею такое необходимое понятие разума, для которого в чувствах не может быть дан никакой адекватный предмет. Следовательно, чистые понятия разума, о которых мы говорим, суть трансцендентальные идеи. Это понятия чистого разума, так как в них всякое опытное знание рассматривается как определенное абсолютной целокупностью условий. Они не вымышлены произвольно, а даны природой самого разума и потому необходимо имеют отношение ко всему применению рассудка. Наконец, эти понятия трансцендентны и выходят за пределы всякого опыта, а котором, следовательно, никогда не бывает предмета, адекватного трансцендентальной идее»³⁹.

Это определение сущности идеи не может оставить никакого сомнения в идеализме Канта, при этом мы видим, как Кант, сближая свое понимание идей с платоновским, клонится к объективному идеализму. Но в кантовской постановке проблемы идеи, несмотря на идеализм, нельзя не видеть некоторого движения вперед по сравнению и с эмпиризмом, и с рационализмом. Не сумев преодолеть односторонности и того и другого, встав на путь компромисса, примирения эмпиризма с рационализмом на основе априоризма, Кант в понимании идеи вскрыл некоторые стороны, развитие которых на правильном философском фундаменте могло привести к плодотворным результатам.

Во-первых, истинная сторона содержится в разделении мышления на рассудочное и разумное, в установлении ограниченности рассудка как способа постижения действительности. Эта мысль, которая у Кузанского выступала в качестве догадки проницательного ума, в гносеологии Канта обосновывается анализом научного знания того периода. Правда, метафизик Кант, разделив познание на рассудок и разум, в самом разделении их остался на уровне рассудочного - познания. Он не смог найти действительной объединяющей их основы, действительного преодоления одним другого на базе развития. Этот недостаток кантовской философии правильно отметил Гегель⁴⁰. Разум, конечно, должен идти дальше опыта, раздвигать его границы, входя в область, недоступную опыту, но это не означает, что он теряет связь с опытом, выходит за пределы опыта без помощи самого опыта. Вместо единства рассудка и разума у Канта мы видим их дуализм на идеалистической основе.

Во-вторых, плодотворным является положение Канта об идее как высшей форме теоретического познания. Связав идею с разумом, Кант тем самым выделил ее среди других форм познания. Правильным является утверждение Канта, что на основе идей достигается высшее единство знания, благодаря которому познание восходит к безусловному и абсолютному.

С идеей Кант связывает систематизацию знания. «Под управлением разума,— пишет он,— наши знания вообще должны составлять не отрывки, а систему, так как только в системе они могут поддерживать существенные цели разума и содействовать им. Под системой нее я разумею единство многообразных знаний, объединенных одной идеей»⁴¹. Осуществление идеи происходит через посредство схем, которые должны вытекать из идеи. Если схема создана эмпирически, по случайным задачам, то она дает только техническое единство, когда же идея положена в основу схемы, возникает архитектоническое единство знания. Поэтому построение всякой науки, ес архитектоника связана с идеей. Очень важна мысль Канта, что науки надо объяснять и определять не по тем описаниям, которые им даются отдельными авторами, пусть даже основателями этих наук, а по их главной идее, на базе которой совершается синтез знания.

Придавая огромное значение синтезирующей роли идеи в познании, Кант одновременно лишил идею объективного содержания. Если бы он отождествил содержание идеи с вещью в себе как предметом, находящимся вне сознания, то тогда сам синтез знания на основе идеи приобрел бы объективно-истинный характер. Но Кант отождествил идеи с вещью в себе во втором ее значении, когда она выступает в качестве нерешенной задачи, стремления разума к идеальному. В таком случае идея лежит в разуме, вытекает из его задач и целей, она превращается в пустое долженствование. Эго подметил Гегель, когда писал, что Кант, хотя и отвел идее «снова почетное место, поскольку он ее в отличие от абстрактных определений рассудка, а то и просто чувственных представлений (в повседневной жизни называют идеей также и последнее), признавал уделом разума; однако надо сказать, что по отношению к ней он также остановился на отрицательном и на одном лишь долженствовании»⁴².

Идеализм Канта помешал выяснить действительное методологическое значение идей. Кант пытался доказать, что трансцендентальные попытки разума, хотя и представляют собой только идеи, не являются излишними и ничтожными. Но его аргументы были очень неубедительными, ибо по существу идеи в кантовской интерпретации могут выполнять весьма ничтожную роль в познании и практике. «...О мудрости,— пишет Кант,— нельзя пренебрежительно говорить: она только идея; именно потому, что она есть идея необходимого единства всех возможных целей, она как первоначальное, по крайней мере ограничивающее, условие должна служить правилом для всего практического»⁴³. Идеи, как и вся диалектика Канта, имеют чисто отрицательное значение, они устанавливают, что нельзя делать, но ничем не могут помочь в решении проблемы, как и что надо совершать. И это объясняется именно тем, что идеи лишены объективного содержания, ими нельзя определить ни одного объекта. Все значение идей сводится Кантом к тому, что «они в сущности и незаметно служат рассудку каноном его широкого и общего применения; правда с помощью идей он познает только те предметы, которые познал бы на основе своих понятий, но все же они направляют его лучше и еще дальше в этом его познании»⁴⁴.

Разум и его идеи по отношению к рассудку могут выступать только каноном, но ни в коем случае не органом познания действительности и практического действия. Если идеи превратить в органон, тогда применение чистого разума становится диалектическим, иллюзорным, он притязает на то, что познать не в силах, поэтому впадает в софистические заблуждения.

Наконец, положительное значение имеет вскрытие Кантом антиномичности разума с его идеями. От противоречий, которые возникают в силу гипертрофического применения разума, он отличает те, которые носят естественный характер, т. е. присущие разуму в силу самой его природы. «Следовательно, — пишет Кант, — существует естественная и неизбежная диалектика чистого разума, не такая, в которой какой-нибудь простак запутывается сам по недостатку знаний или которую искусственно создает какой-нибудь софист, чтобы сбить с толку разумных людей, а такая, которая неотъемлемо присуща человеческому разуму и не перестает обольщать его даже после того, как мы раскрыли ее ложный блеск, и постоянно вводит его в минутные заблуждения, которые необходимо все вновь и вновь устранять»⁴⁵.

Открыв антиномичность разума, его идей, Кант показал необходимость и неизбежность противоречий в самой высшей форме теоретического познания. Однако он не мог дать им правильного истолкования. Кант видит разрешение этих противоречий в том, что они принадлежат лишь познающему разуму, а не предметам. Тот факт, что эти противоречия постоянно устраняются и снова возникают, свидетельствует об их объективном источнике. Не только разум с его идеями, но и рассудок с его понятиями, созерцание с его представлениями так же противоречивы, поскольку противоречива сама действительность. Этого метафизик Кант не понял, поэтому, как правильно отметил Гегель⁴⁶, вскрытая Кантом антиномичность разума привела его к отрицательным результатам. Из нее он сделал вывод о неспособности разума познать сущность вещей в себе, существующих вне человеческого опыта.

Таким образом, кантовская концепция идеи несомненно была шагом вперед по сравнению с предшествующим эмпирическим и рационалистическим направлениями в философии. Кант расшатал основы догматизма и эмпиризма, и рационализма, открыв возможности иной, более перспективной постановки вопроса об идее. В кантовской гносеологии были верно схвачены некоторые особенности идеи как формы мышления. Однако идеализм и метафизика самой критической философии оказались серьезной помехой как в самой постановке проблемы сущности и роли идеи в познании, так и, особенно, в ее решении. Кант сделал серьезный шаг вперед в понимании специфики идеи как формы познания. Но субъективизм критицизма привел к тому, что именно в кантовской философии изоляция идеи от объективного содержания была доведена до самой крайней точки зрения. Ни в эмпиризме, ни в рационализме идея не была оторвана от объективного мира, в первом она рассматривалась как субъективный образ вещей, во втором сливалась с их сущностью.

Линию субъективизма Канта в понимании идеи продолжали неокантианцы, взявшие у Канта самые реакционные черты⁴⁷.

Гегель подверг критике Канта за утверждение, что идея, как понятие разума, трансцендентна в отношении явлений. «Говоря об идее, — пишет Гегель, — не следует представлять себе под нею нечто далекое и потустороннее. Идея, наоборот, есть всецело близкое, присутствующее возле нас, и она находится также в каждом сознании, хотя и искаженная и ослабленная»⁴⁸. Он защищает положение, что идея объективно значима, в ней заключена истина: «Идея есть адекватное понятие, объективная истина или истина, как таковая. Если что-либо истинно, оно истинно через свою идею или, иначе говоря, нечто истинно лишь постольку, поскольку оно есть идея»⁴⁹.

Мысль Гегеля, что идея обладает объективной истинностью, что она составляет истину предмета, верна, но она покоится на идеалистически понимаемом принципе тождества мышления и бытия: идея истинна потому, что сам предмет имеет внутри себя идею и выражает ее: «все действительное, поскольку оно — нечто истинное, есть идея и обладает своей истинностью посредством и в силу идеи»⁵⁰. Идея — это не мысль о том или ином предмете, как это представляет материалист, а идея, выраженная в предмете: «Предмет, объективный и субъективный мир, не только должны вообще совпадать с идеей, но сами суть совпадение понятия и реальности; реальность, не соответствующая понятию, есть только явление, субъективное, случайное, произвольное, которое не есть истина»⁵¹. В этих идеалистически извращенных положениях имеется рациональный смысл, а именно, мысль о том, что идея выражает сущность предмета. Она не просто выражает явления, случайное, неистинное бытие объективного мира, а объективную истину его.

Отстаивая верное положение, что идеи являются объективной истиной предмета. Гегель показывает, что таковой она может быть только как процесс. В связи с этим Гегель отмечает, что идея — это не какая-либо абстрактная мысль, фиксирующая одну сторону предмета, «она, во всяком случае, абстрактна постольку, поскольку все неистинное в ней разрушается и исчезает, но в самой себе она существенно конкретна, ибо она есть свободное самоопределяющееся и, следовательно, определяющее себя к реальности понятие»⁵².

В философии Гегеля произошел как бы возврат к платоновской концепции идеи. У Платона идея — онтологическая сущность, составляющая первообраз всех вещей, в новой философии произошло отрицание этой концепции,— идея стала рассматриваться формой познающего субъекта, причем, метафизическая философия (эмпиризм, рационализм и критицизм) не могла объяснить, каким образом идея как форма мышления может быть объективной по своему содержанию, поэтому она либо отрицала возможность отразить в ней сущность вещей, либо постулировала слияние идеи с сущностью вещей без всякого доказательства, прибегая к платоновским представлениям об идее как первообразе вещей. Гегель стоял перед той же трудностью: как соединить утверждение, что идея — форма мышления, с положением, что в ней дана сущность вещей. Он выдвинул такую концепцию: идея — форма мысли, и это совпадало с утверждением новой философии, но мышление и есть сама реальность, поэтому идеи как формы мысли становятся у Гегеля объективной реальностью. Здесь Гегель как бы сам продолжает в новом виде платоновскую тенденцию. Этим снимается, но не решается проблема отношения идеи и вещей, процессов объективного мира.

Но и в этой объективно-идеалистической концепции Гегеля содержался рациональный момент. Не случайно В. И. Ленин раздел «Логики» Гегеля об идее (и в частности, об абсолютной идее) очень высоко ценил. Он писал: «Вообще введение, к IIІ-му отделу (,,Идея“) II-ой части „Логики“ („Субъективная логика")... ЕДВА ЛИ НЕ САМОЕ ЛУЧШЕЕ ИЗЛОЖЕНИЕ ДИАЛЕКТИКИ. Здесь же замечательно гениально показано совпадение, так сказать, логики и гносеологии»⁵³. В. И. Ленин, конспектируя эту часть «Логики» и материалистически перерабатывая мысли Гегеля, высказал много положений, раскрывающих содержание марксистской диалектики как логики и теории познания марксизма. Характерно следующее замечание В. И. Ленина: «Замечательно, что вся глава об „абсолютной идее» почти ни словечка не говорит о боге (едва ли не один раз случайно вылезло „божеское» „понятие»), и кроме того — это NB — почти не содержит специфически идеализма, а главным своим предметом имеет диалектический метод. Итог и резюме, последнее слово и суть логики Гегеля есть диалектический метод— это крайне замечательно. И еще одно: в этом самом идеалистическом произведении Гегеля всего меньше идеализма, всего больше материализма. „Противоречиво", но факт!»⁵⁴

Перевернутый материализм Гегеля в понимании идеи состоит в том, что понятие «идея» у Гегеля тождественно объективной действительности, и во многих случаях достаточно подставить вместо слова «идея» — «природа», как все станет на свое место. С другой стороны, поскольку Гегель под идеей разумеет мысль, то иногда понятие «абсолютная идея» выступает тождественным всестороннему объективному познанию. Так, В. И. Ленин следующим образом материалистически истолковывает положение Гегеля, что идея есть тождество понятия и объективности: «Идея (читай: познание человека) есть совпадение (согласие) понятия и объективности...»⁵⁵. С позиции этого идеализма, который иногда является перевернутым материализмом, Гегель и подвергнул критике субъективизм вообще, кантовский в особенности.

Идее, как тождеству понятия и объекта в «Феноменологии духа», соответствует самая высшая, третья ступень в развитии сознания, на которой разрешается противоречие между предметным сознанием и самосознанием, достигается единство объекта и субъекта в форме абсолютного субъекта. В этой высшей форме развития человеческого мышления субъект постигает свое тождество с объектом, понимает свое родство с ним (идеалистическое тождество субъекта и объекта). Таким образом, самосознание переходит в разум, «в качестве разума, уверенное в самом себе... оно удостоверилось в самом себе как в реальности, или в том, что вся действительность есть не что иное, как оно; его мышление непосредственно само есть действительность... Разум есть достоверность сознания, что оно есть вся реальность»⁵⁶.

История философии, по Гегелю, является историей его «Логики», во все времена существовала только одна философия, которая своей зрелой формы достигла в «Логике» Гегеля. Последовательность философских систем выражает ступени в развитии этой общей философии, в которой расхождения составляют стороны единого принципа. Поскольку идея является высшей категорией «Логики», завершением логического развития, то все философские системы прошлого необходимо рассматривать как моменты, ступени в познании идеи. Таких моментов Гегель отмечает несколько: 1) философия греков до Платона, исходившая не из самой идея, а из нечто предметного, которое оно превращало в идею; 2) идея Платона как всеобщая сущность; 3) понятие у Аристотеля как постигающее мышление; 4) понятие как субъект (стоики, эпикурейцы, скептицизм); 5) конкретная идея как умопостигаемый мир (неоплатоники); 6) идея как дух (Декарт); 7) идея как бесконечная субъективность, как абсолютно чистая, бесконечная форма «X» (Кант и Фихте). И наконец, у Шеллинга и, главным образом, у самого Гегеля, философия достигает самой высшей ступени в познании идеи. Как пишет Гегель: «Теперешняя стадия философии характеризуется тем, что идея познана в ее необходимости, каждая из сторон, на которые она раскалывается, природа и дух, познается как изображение целостности идеи, и не только как в себе тождественная, но и как порождающая из самой себя это единое тождество...»⁵⁷

Таким образом, логика Гегеля в понимании идеи как тождества понятия и объекта находит свое основание, с одной стороны, в историческом развитии человеческого сознания, в феноменологии (тождество субъекта и объекта) и, с другой стороны, в развитии самого философского знания (в философии Гегеля Дух сбросил с себя чуждую предметную сущность и постиг идею в ее чистоте и целостности). Хотя здесь, как и вообще у Гегеля, мы сталкиваемся с идеалистическими натяжками и спекуляциями, нельзя пройти мимо верной тенденции связать логику с историей развития предмета и историей развития его познания. На эту сторону философии Гегеля обращал внимание В. И. Ленин.

В понимании Гегелем идеи очень важным является также его стремление связать категорию идеи с целью и с практической деятельностью. Категории идеи в «Логике» непосредственно предшествует цель и телеология. Идея — это понятие, имеющее внутреннюю цель. Без цели и целесообразной деятельности понятие не может слиться, совпасть с объектом. В. И. Ленин эту мысль Гегеля истолковывает в том смысле, что познание не может достигнуть объективности и доказать свою объективность вне целесообразной деятельности. «Замечательно: к „идее“ как совпадению понятия с объектом, к идее как истине, Гегель подходит через практическую, целесообразную деятельность человека. Вплотную подход к тому, что практикой своей доказывает человек объективную правильность своих идей, понятий, знаний, науки»⁵⁸.

Связь идеи с целесообразной практической деятельностью проводится Гегелем на всем протяжении рассмотрения идеи. Идея — это то, что должно реализоваться, воплотиться в действительность, перейти в иную сферу. В этом отношении интересен сам факт, что идеей завершается «Логика», от нее происходит переход к природе. Само собою разумеется, что в этом положении Гегеля много мистики, как отмечает Ф. Энгельс, «сотворение мира принимает нередко еще более запутанный и нелепый вид, чем в христианстве»⁵⁹, но здесь же просвечивается и глубокое, рациональное содержание, что идея не может и не должна оставаться в сфере чистой мысли, она должна перейти к материальной действительности, через практику реализоваться. На эту сторону перехода от идеи к природе обращали внимание и К. Маркс, и В. И. Ленин⁶⁰.

Диалектик Гегель рассматривал идею в развитии, основные ступени которого раскрывают важнейшие стороны в ее содержании. Основным в движении идеи является противоречие между понятием и объектом, которое принимает разные формы в процессе развития идеи: «в силу свободы, которую понятие достигает в идее, идея имеет внутри себя также и жесточайшее противоречие (Gegensatz); ее покой состоит в твердости и уверенности, с которыми она вечно порождает это противоречие и вечно его преодолевает и в нем сливается с самой собою»⁶¹.

Идея проходит в своем развитии три ступени: 1) жизнь, 2) познание (теоретическая и практическая идея); 3) абсолютная идея.

В жизни идея приобретает форму непосредственности. По мнению Гегеля, логпка не должна содержать только пустые, мертвые формы мысли, в нее должна войти вся жизнь (и индивидуальная, и родовая). Идея не изолирована от жизни, последняя составляет ее содержание. Так материалистически истолковывал положение Гегеля об идее как жизни В. И. Ленин: «Мысль включить жизнь в логику,— писал он,— понятна — и гениальна — с точки зрения процесса отражения в сознании (сначала индивидуальном) человека объективного мира и проверки этого сознания (отражения) практикой...»⁶²

Второй ступенью развития идеи является познание. Если жизнь схватывает внешнюю сторону идеи, ее непосредственность, то познание является формой опосредствования и дифферентности идеи. Познание распадается на теоретическую идею и практическую. С одной стороны, разум стремится снять односторонность субъективности идеи и наполнить ее объективностью как содержанием, с другой стороны, он направлен на снятие односторонности объективности. «Первое стремление, — пишет Гегель, — есть стремление знания к истине, познание как таковое — теоретическая деятельность идеи; второе стремление есть стремление добра к своему осуществлению,— воля, практическая деятельность идеи»⁶³.

Это место из «Логики» Гегеля В. И. Ленин специально выделяет, сопровождая его замечанием, что «Очень хорош § 225 Энциклопедии, где „познание“ („теоретическое») и ,,воля“, „практическая деятельность» изображены как две стороны, два метода, два средства уничтожения „односторонности" и субъективности и объективности»⁶⁴.

Идеалист Гегель представил практику как момент идеи, но его диалектическое чутье не изменило ему и здесь, ибо он поставил практическую идею выше теоретической, практику выше теории (познания). Субъект не просто созерцает истину, заключенную в предмете, а завоевывает ее. На примере гегелевской концепции соотношения теоретической и практической идеи можно хорошо показать правильность тезиса К. Маркса, что деятельная сторона, в противоположность старому материализму, «развивалась идеализмом, но только абстрактно, так как идеализм, конечно, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой»⁶⁵. Настоящая практическая деятельность, носящая чувственно-материальный характер, возведена Гегелем в практическую идею и тем самым лишена своей действительной силы. Но он ухватил правильно одну сторону практики — изменение мира в соответствии с теоретической идеей.

Раскрывая содержание теоретической идеи, Гегель показывает единство аналитического и синтетического подхода к явлениям. Аналитический метод является односторонним, он останавливается по существу на эмпирии. Синтетическое познание стремится уразуметь многообразие определений в некотором единстве, носящем необходимый характер. Поэтому теоретическая идея, достигшая высшей степени своей зрелости, всегда выступает в качестве органического синтеза предшествующих определений. Истина, непрерывно подчеркивает Гегель, возможна только как система. Не ансамбль и агрегат сведений, а научная система должна быть целью теоретического познания.

В абсолютной идее преодолевается односторонность и практического, и теоретического познания. Она является единством субъективной и объективной идеи: «Абсолютная идея есть прежде всего единство практической и теоретической идеи и, следовательно, вместе с тем единство идеи жизни и идеи познания»⁶⁶. В ней разрешаются все противоречия, своим содержанием она имеет все предшествующее развитие мысли, в ней сама идея становится ее объектом, обнимающим все определения.

Материалистически перерабатывая положения Гегеля о развитии идеи от жизни через процесс познания, включающий практику, к абсолютной идее, В. И. Ленин пишет: «Жизнь рождает мозг. В мозгу человека отражается природа. Проверяя и применяя в практике своей и в технике правильность этих отражений, человек приходит к объективной истине»⁶⁷. Абсолютная идея — это полная, всесторонняя объективная истина, которая не может оставаться только знанием, а стремится выйти за свои пределы в область, противоположную мысли.

Уже объективность знания является выходом его из сферы субъекта в объект. Но в знании этот выход в объективность носит теоретический характер. В практике он становится реальностью.

Весьма примечательно, что раскрывая содержание абсолютной идеи, Гегель дает характеристику диалектическому или спекулятивному методу. Метод непосредственно связан с идеей, которая дает ему объективное содержание. Гегелю чуждо понимание метода только как орудия познания, имеющего корни в самом себе. Метод должен иметь объективное основание, каким является абсолютная идея, заключающая в себе всю полноту развития. Метод — это раскрытие целого. «Философское понимание, — пишет Гегель, — состоит в том, что все, что, взятое отдельно, кажется ограниченным, получает свою ценность в силу того, что оно входит в состав целого и составляет моменты идеи»⁶⁸. Мышление тогда выступает орудием познания, средством движения вперед, когда постигнув идею (читай природу) во всей полноте, движется по законам ее развития.

Моментами спекулятивного метода, по Гегелю, выступают: а) начало, б) поступательное движение на основе разрешения противоречий, с) отрицательность как форма самодвижения (снятие противоречий путем отрицания отрицания).

Началом выступает бытие или непосредственное, которое является первоначальным и абстрактным актом самоопределения идеи. Гегель говорит о слиянии начала и конца, об их тождестве в идее. Каждое движение от неопределенного начала является возвратным приближением к нему в смысле все более глубокого понимания его истинной природы и значения — «идущее назад обоснование начала и идущее вперед дальнейшее его определение,— совпадает воедино и есть одно и то же»⁶⁹.

Здесь заложена очень глубокая мысль Гегеля. Философия не может исходить из какого-то метафизического, абсолютного неподвижного начала. Признание существования такого первоначала означает смерть научной философии. Начало и конец совпадают — это означает, что только развитие может служить началом, но и само развитие нельзя принимать за неподвижную, внешне данную сущность (рассудочное, догматическое мышление может и саморазвитие превратить в окостенелую метафизическую сущность), за первоначальную сущность в смысле древнегреков или метафизиков XVII—ХVIII вв. Будучи началом философии, развитие выступает ее концом, а конец (абсолютная идея) служит и началом, развитие должно быть самодвижением. Правда, сам Гегель не последователен был в проведении этого диалектического принципа, поскольку в конце концов он оборвал развитие (нашел абсолютный конец), а, следовательно, пришел к абсолютному метафизическому началу.

Раскрывая такие моменты спекулятивного, диалектического метода, как поступательность движения через противоречия, отрицание и отрицание отрицания, Гегель формирует основные законы диалектики. При этом, главное внимание он обращает на их объективность. «Часто, — писал Гегель, — рассматривали диалектику как некоторое искусство, как будто она покоится на каком-то субъективном таланте, а не принадлежит к объективности понятия»⁷⁰. Диалектика — это не вина предмета, а его внутреннее содержание. Метод познания объективен и противоречив в силу объективности и противоречивости лежащей в его основе идеи.

Наконец, очень важной является мысль Гегеля о перерастании метода в систему. Когда содержание познания вступает в круг нашего рассмотрения, оно становится методом. «Благодаря этому моменту, — пишет Гегель,— сам метод расширяется в систему»⁷¹. Иными словами, истинный метод должен образовывать систему содержательного знания и, наоборот, всякая система знания, базирующаяся на объективной по своему содержанию идее, становится научным методом.

 

§ 3. Идея как идеал знания. Формы реализации идеи

В предшествующей философии были правильно схвачены некоторые стороны идеи. Для понимания гносеологического содержания идеи важное значение имеют следующие положения, выдвинутые в философии до К. Маркса и Ф. Энгельса: 1) тезис материалистической философии, что все идеи в конечном счете опытного происхождения и являются отражением вещей, явлений, процессов, закономерностей объективного мира; 2) мысль Канта, что идея является специфической формой мышления, основная функций которой состоит в достижении высшего синтеза знания; 3) положения Гегеля об идее как высшей форме выражения объективной истины, итоге всего предшествующего знания, о развитии идеи и ее связи с практикой, с реализацией в действительность.

Но эти очень важные положения в учении об идее не были развиты последовательно. Идеализм и метафизика толкали мыслителей на одностороннее раздувание этих отдельных правильных моментов, сторон, на извращенное их толкование, искажая их отношение к другим моментам. Поэтому марксистско-ленинская концепция идеи не является ни простым продолжением одного какого-либо предшествующего истолкования идеи, ни аддитивной суммой их, сколь бы верными в своей отдельности они ни были. Положения предшествующих философов об идее играют роль некоторого теоретического материала в построении марксистско-ленинской концепции идеи, но и эту функцию они выполняют только после соответствующей переработки.

Примером такой переработки является ленинский конспект раздела «Идея» «Науки логики» Гегеля. Эта часть «Философских тетрадей» В. И. Ленина служит основой не только для марксистско-ленинского учения о гносеологической сущности идеи, но и для многих других проблем диалектики как логики и теории познания марксизма. В ней Ленин сформулировал свое положение об основных элементах диалектики, дал истолкование сложности, противоречивости процесса познания и его отношению к практике. Все эти проблемы диалектики находятся в тесной связи с пониманием сущности идеи и ее места в движении мышления к истине. Богатство ленинских мыслей, вместе с другими положениями основоположников марксизма-ленинизма, является фундаментом всесторонней разработки проблемы идеи в марксизме.

Исходным в марксистской концепции идеи является материалистический тезис об идее как отражении действительности, который ставится в неразрывную связь с последовательно сенсуалистическим решением вопроса об источнике идей. В краткой форме он сформулирован Ф. Энгельсом следующим образом: «Все идеи извлечены из опыта, они — отражения действительности, верные или искаженные»⁷².

Понимание идеи как отражения действительности разрешает ТУ трудность, над которой билась вся предшествующая марксизму философская мысль и которая до сих пор является камнем преткновения для всех течений буржуазной философии. Как совместить, что идея, с одной стороны, является мыслью, а с другой — объективна и возникла для выражения объективности. Решая эту проблему, философия или вдавалась в крайний субъективизм, объявляя идею только субъективной формой осознания действительности, либо в крайний онтологизм, рассматривавший идею особой метафизической сущностью, находящейся вне мышления человека. Вокруг этих двух крайностей и вращались все концепции идеи.

Если некоторые философы и пытались дать такое понимание идеи, в котором связывались бы два момента ее (мысль и объективность), то они не могли правильно обосновать свою концепцию и в конечном счете склонялись к одной из крайностей: или субъективизм или онтологизм.

Рассматривая идею мыслью, марксизм-ленинизм преодолевает крайность онтологизма в любой форме его проявления, признание же идеи мыслью, имеющей объективное содержание, закрывает дорогу субъективизму, который изолирует идею от внешнего мира.

Существенным моментом в марксистской концепции идеи является обоснование опытного происхождения идей. Причем, речь здесь идет не об эмпирическом понимании идеи, когда последняя сводится к фиксации простого результата опыта. Идея качественно отлична от непосредственных опытных данных, наоборот, она стремится их преодолеть, видит далеко за их пределами. Но идея, как и всякая мысль, связывается с объективным миром в конечном итоге через опыт. Идея связана с опытом и значительно более сложным образом, чем другие формы мысли. Между идеей и опытом много опосредствующих звеньев, но идея, минувшая опыт, не имеет доступа в объективный мир. Шаткость рационалистической концепции объясняется именно тем, что в ней идея изолируется от опыта. В таком случае надо встать на какой-то мистический путь в объяснении происхождения объективности содержания идеи. Рационализм так и поступает, становясь на позиции признания врожденности идей.

Таким образом, сенсуалистическая точка зрения об опытном происхождении в конечном итоге всех идей является одной из важнейших предпосылок в обосновании материалистического взгляда на идею как форму отражения действительности.

Однако признание опытного происхождения идей, хотя и необходимо, но недостаточно для полного и всестороннего обоснования объективности их содержания. Опыт истории философии учит, что самая крайняя степень субъективизма может уживаться с сенсуализмом. Поэтому другой существенной стороной в марксистско-ленинской концепции идеи выступает понимание диалектики процесса познания, моментом которой является идея.

Конспектируя раздел «Науки логики» Гегеля, посвященный идее, В. И. Ленин постоянно делает замечания, характеризующие диалектику процесса познания. Именно здесь он говорит о том, что «познание есть вечное, бесконечное приближение мышления к объекту. Отражение природы в мысли человека надо понимать не „мертво", не „абстрактно», не без движения, не без противоречий, а в вечном процессе движения, возникновения противоречий и разрешения их»⁷³.

Мышление достигает объективности своего содержания только в процессе движения. Мертвое мышление не может схватить живую действительность. Поэтому только та гносеология может дать научное обоснование объективности содержания идеи, которая исходит из диалектики процесса познания.

Наконец, важнейшим моментом марксистско-ленинской концепции идеи является признание практики как критерия объективности познания. Как писал В. И. Ленин, перерабатывая мысль Гегеля, «теоретическое познание должно дать объект в его необходимости, в его всесторонних отношениях, в его противоречивом движении an und fur sich. Но человеческое понятие эту объективную истину познания „окончательно11 ухватывает, уловляет, овладевает ею лишь когда понятие становится „для себя бытием» в смысле практики»⁷⁴.

Таким образом, направляющими моментами в марксистско-ленинской концепции идеи являются: 1) понимание идеи как формы отражения действительности; 2) признание опытного происхождения идей; 3) истолкование идеи как процесса постижения мыслью предмета; 4) включение практики в качестве материальной основы и критерия истинности идей.

Эти моменты, характерные вообще для марксистско-ленинской гносеологии, обосновывают главное в понимании идеи — возможность достижения объективности ее содержания как формы мысли. Но этим, конечно, не исчерпывается гносеологическая характеристика идеи, необходимо идти дальше, развивая эти исходные моменты. Так и делает В. И. Ленин в «Философских тетрадях», где раскрывается более детально логико-гносеологическое содержание идеи.

Особенность идеи как формы отражения действительности состоит в том, что она отражает не вещь или свойство как они существуют, а развитие вещей во всех их связях и опосредованных, т. е. действительность не просто в ее существовании, а в необходимости и возможности. Идея схватывает тенденцию развития явлений действительности, поэтому в ней отражено не только сущее, но и должное. Этот момент имеется и в других формах мышления (например, понятии), но в идее он выражен в наиболее отчетливой и законченной форме и составляет ее назначение. Собственно, можно сказать, что мысль потеряла бы свое качество и основную функцию, если бы она не была способной отразить действительность в ее необходимости и возможности. Для нужд практической деятельности необходимо не просто отразить вещь, но и постичь возможности, содержащиеся в ней, чем она может быть в силу закономерного, необходимого развития. Это качество мысли находит свое наибольшее воплощение в идее, остальные же формы мысли, развиваясь, стремятся стать идеей и тем самым выполнить свою функцию.

В силу этого можно сказать, что мысль — это идея (всякая форма мышления по крайней мере как цель своего развития содержит идею). Отражение действительности в необходимости и возможности является не только глубоким, но и самым полным, всесторонним. Постижение необходимости и возможности означает знание многообразия не только существующих вещей и их свойств, но возможных, тех, которые возникнут в силу закономерного движения.

В. И. Ленин рассматривает идею как высшую форму теоретического освоения действительности. Он не отождествляет идею не только с формами эмпирического познания, но выделяет ее среди всех форм теоретического познания. Идея как бы завершает лестницу форм. Так, конспектируя Гегеля, В. И. Ленин выделяет следующую мысль: «Begriff еще не высшее понятие: еще выше идея — единство Begriffa с реальностью»⁷⁵. Эта мысль В. И. Ленина имеет принципиальное значение в понимании идеи. Различие между формами познания вообще, идеи и других форм мышления в частности, определяется их содержанием: что, как, до какой степени полноты и точности отражен в них предмет, т. е. в каком виде существует объективная реальность в их содержании. Идея выделяется среди остальных форм именно тем, что в ней происходит наиболее полное совпадение по содержанию мысли с объективностью, т. е. достигается самое полное и глубокое отражение действительности.

В связи с этим В. И. Ленин выделяет следующие моменты в идее: «Идея... есть совпадение (согласие) понятия и объективности („общее»). Это — во-1-х.

Во-2-х, идея есть отношение для себя сущей (= якобы самостоятельной) субъективности ( = человека) к отличной (от этой идеи) объективности...

Познание есть процесс погружения (ума) в неорганическую природу ради подчинения ее власти субъекта и обобщения (познания общего в ее явлениях)...»⁷⁶

Мы не можем сказать, что эти положения характеризуют только идею, они относятся к познанию вообще (недаром В. И. Ленин ставил нередко знак равенства между идеей и познанием), но типичное для познания вообще в зрелой и классической форме выступает в идее, в которой все характерные моменты познания как бы заостряются, обнажаются. Идея выступает своеобразным гносеологическим идеалом, к которому стремится в своем движении познание. Ведь задачей познания является достижение знания, в котором бы мысль в своем содержании сливалась с объективностью. Идея — это как раз та форма мышления, где такое совпадение достигает на данном уровне развития познания наивысшей полноты. Гносеологический идеал, идеальный образ всякого познания одновременно является и реальным, он достигается, т. е. перестает быть идеалом, и возникает вновь как идеал, к которому стремится познание.

Философия издавна искала гносеологический идеал, в котором бы знание достигало своего завершения и законченности. Кант видел такой идеал в идее, которая выражает стремление нашего знания к безусловной целостности. Феноменология Гуссерля также ставит своей целью обосновать гносеологический идеал. Как известно, она исходит из того, что пеподвижная сущность вещей, их идеи или истины в себе постигаются путем непосредственного созерцания, видения. Это созерцание сущности Гуссерль называет «идеацией», которая «не имеет ничего общего с «опытом» в смысле восприятия, воспоминания или подобных им актов, и, далее не имеет ничего общего с эмпирическим обобщением... Созерцание созерцает сущность, как сущностное бытие»⁷⁷. При этом все имеет, как отмечает Гуссерль, «свои «идеи», которые, будучи созерцательно постигнуты и фиксированы, делают возможным абсолютное познание»⁷⁸.

Идеалом науки, тем, что делает науку наукой, является постижение объективных или идеальных связей, которые придают реальным актам мышления однородное предметное отношение. Объективная связь, идеально пронизывающая все научное мышление,— связь истин в себе как коррелят бытия в себе: «Связи познаний в идеале соответствуют связям истин»⁷⁹.

Но на примере Канта и Гуссерля видно, что проблема идеи как гносеологического идеала ставилась и решалась на основе метафизики и идеализма. У Канта идея как совершенство знания, безусловная целостность его совершенно изолирована от объективного мира, от вещей в себе, она выступает недостижимой задачей познания, идеальным стремлением его. У Гуссерля идеи как сущности вещей в себе постижимы мыслью, но само познание принимает мистическую форму. Как для Канта, так и для Гуссерля характерно метафизическое представление о гносеологическом идеале, который выступает неподвижным, абсолютно замкнутым, лишенным противоречий. Именно к такому пониманию гносеологического идеала в полной мере применимы слова Гегеля и В. И. Ленина, что реальное познание рассматривается без стремления, без движения, точно гений как число, как абстрактная мысль.

Но тот факт, что вопрос об идее как гносеологическом идеале в истории философии ставился идеалистически и метафизически, ни в коей мере не означает, что марксистско-ленинская теория познания должна сиять его вообще, как неправомерный. Наоборот, его нужно ставить и решать на базе диалектико-материалистического истолкования процесса познания.

Идея выступает гносеологическим идеалом в развитии знания в какой-либо области потому, что, во-первых, объективность содержания знания достигает в ней наивысшей степени на данном уровне развития науки. В этом смысле, под идеями мы должны разуметь такие результаты познания, которые определяют облик науки данного времени. В них в концентрированном виде выражены достижения научного познания. Во-вторых, идея как высший уровень полноты и объективности познания на данной стадии внутри себя содержит стремление к практической реализации, к материальному воплощению посредством практики. И это также делает идею гносеологическим идеалом, поскольку процесс познания имеет своей целью достижение таких объективных результатов, которые возможно воплотить в реальность и таким путем преобразовать саму действительность.

Но материалистическая диалектика рассматривает гносеологический идеал, каким является идея, развивающимся на базе противоречий. Идея — это исторически преходящий идеал в познании. Достигая определенных результатов, которые выступали в качестве идеала, познание идет дальше, идеал становится не идеалом, субъект стремится к познанию, в котором достигается еще большая объективность и полнота знания. Как пишет В. И. Ленин: «Идея имеет в себе и сильнейшее противоречие, покой (для мышления человека) состоит в твердости и уверенности, с которой он вечно создает (это противоречие мысли с объектом) и вечно преодолевает его...»⁸⁰.

Ведущим в развитии идеи, как и всякой другой формы человеческого познания, является противоречие в ее содержании между субъективным и объективным. Это противоречие с каждым шагом ее движения разрешается (мысль в своем содержании все полнее совпадает с объектом) и возникает вновь, поскольку обнаруживаются новые существенные стороны в объекте, не нашедшие отражения в идее. Говоря о человеческих понятиях вообще, а, следовательно, и об идее, поскольку идея, как мы покажем позже, является понятием, достигшим в своем развитии определенной степени зрелости, В. И. Ленин подчеркивает мысль о преодолении в них абстрактности и субъективности.

Если идея остановится в своем развитии, окостенеет, «возомнит» себя абсолютным идеалом познания, она погибнет как научная идея, поскольку моменты, составляющие ее объективное содержание, превратятся в абсолют, будут односторонне раздуты. Поэтому идея сохраняет себя как объективно-истинную только непрерывно развиваясь, в процессе все более полного постижения объективного содержания. Гносеологическим идеалом является не мертвая, а живая, развивающаяся идея. И в этом смысле гносеологический идеал относителен.

При этом субъективность в развитии идеи играет двоякую роль. С одной стороны, субъективность в содержании идеи необходимо преодолевать, это отрицательный момент в ней, и в этом смысле развитие идеи означает преодоление субъективности. С другой стороны, субъективность выражает активность человеческого сознания в преодолении противоречия в идее между субъектом и объектом или, как замечает В. И. Ленин, «субъективность есть стремление уничтожить это отделение (идеи от объекта)»⁸¹. И в этом отношении субъективность играет в развитии идеи положительную роль, является средством ее движения к объективности. Каждая новая возникающая идея, отрицая предшествующую, включает ее в свое содержание как отдельный момент. Вне этой преемственности нет развития.

Идея как идеал должна реализовать себя и тем самым, с одной стороны, проверить, с другой — выполнить свою. основную функцию — воздействовать как ход познания и общественной практики человека.

Идея реализуется в таких основных формах: 1) в научной теории и методе, 2) в художественном образе, 3) в практическом создании нового мира вещей и процессов.

Идея сама содержит синтез знания и служит основой нового синтеза. Это отмечает В. И. Ленин, когда пишет: «Отдельное бытие (предмет, явление etc.) есть (лишь) одна сторона идеи (истины). Для истины нужны еще другие стороны действительности, которые тоже лишь кажутся самостоятельными и отдельными... Лишь в их совокупности (zusamnien) и в их отношении (Beziehung) реализуется истина»⁸². Идея не может не быть синтезом знания отдельных сторон предмета, иначе она не будет идеей. Вне синтеза недостижима необходимая полнота совпадения содержания мысли с объектом.

По существу всякое знание синтетично, где нет синтеза, там нет знания, поскольку сам объект является целостностью различных сторон, свойств и отношений. Но в каждой форме познания свой анализ и свой синтез. В идее синтез составляет ее природу, объединение знания о различных сторонах предмета в ней достигается путем обнаружения того начала, в котором, как в фокусе, эти стороны стягиваются и находят свое объяснение. Так, идея отбора синтезирует все знание о процессе эволюции, поскольку она является основой объяснения всех сторон этого сложного процесса. В частности, идея отбора дала объяснение таким явлениям, как относительная целесообразность органических форм и отсутствие наличных между ними переходов. Эти два явления были непреодолимым препятствием для всех предшествующих дарвинизму концепций эволюционного процесса.

Идея, будучи своеобразным синтезом, сама выполняет синтезирующую функцию в развитии научного познания. На ее основе происходит восхождение от абстрактного к конкретному. Уже Гегель отчетливо понимал, что в восхождении от абстрактного к конкретному мы имеем дело не с механическим сочетанием абстракций, а развитием познания. «...Познание,— пишет Гегель,— катится вперед от содержания к содержанию. Прежде всего это поступательное движение характеризуется тем, что оно начинает с простых определенностей и что последующие определенности становятся все богаче и конкретнее. Ибо результат содержит в себе свое начало, и дальнейшее движение этого начала обогатило его (начало) новой определенностью. Всеобщее составляет основу; поэтому поступательное движение не должно быть понимаемо как течение от некоторого другого к некоторому другому. В абсолютном методе понятие сохраняется в своем инобытии, всеобщее — в своем обособлении, в суждении и реальности; на каждой ступени дальнейшего определения всеобщее поднимает выше всю массу своего предыдущего содержания и не только ничего не теряет вследствие своего диалектического поступательного движения, не только ничего не оставляет позади себя, но уносит с собой все приобретенное и обогащается и уплотняется внутри себя»⁸³.

В этом высказывании Гегеля улавливается чрезвычайно важный момент в процессе восхождения от абстрактного к конкретному, а именно, что этот процесс является движением мысли от одного содержания к другому, не к одной абстракции механически присоединяется другая, а некоторая абстракция развивается, обогащается новым содержанием, схватывает другие стороны предмета. Множественность определений в конкретном мышлении возникает не в результате соединения различных абстракций, а как развитие некоторой одной абстракции, которая в зародыше содержит в себе все богатство последующих определений. Последние, достигая зрелости, получают некоторую относительную самостоятельность, независимость, стирается их происхождение из некоторой первоначальной абстракции, а потому возникает представление о конкретном в мышлении как простом, механическом соединении различных абстракций.

Эта первоначальная абстракция, которая развивается в процессе восхождения от абстрактного к конкретному, служит началом становления идеи. Возникновение на ее базе других абстракций и идей означает формирование и развитие новой идеи. Ни одна, взятая в отдельности абстракция, в том числе и та, которая послужила исходным моментом восхождения, не составляет идеи. Идея находится в каждой из них, не исчерпываясь ни в одной. Они являются моментами развития идеи.

Когда мы говорим, что идея составляет основу научной теории, то это не предполагает возможности ее выделения из теории изолирования и рассмотрения в качестве нечто самостоятельного и внешнего по отношению к системе знания, созданной на ее основе. Идея существует в теории и раскрывается в ней. Без теории нет идеи, но и без идеи нет теории.

Причем, пока не созреет, не выкристаллизуется идея, не может быть создана новая теория и ее образующая система понятии, функция которых состоит в раскрытии идеи. Например, современная физика накопила большой фактический материал, образовала новые понятия, отражающие процессы, происходящие в так называемом микромире. Перед физиками-теоретиками стоит задача систематизации всего этого знания в новую теорию, создающую единую картину мира. Для образования такой теории, дающей объединенную картину взаимосвязи всех форм и видов материи (всех полей и частиц), нужна новая идея. Ни одна из прежних общих физических идей в том виде, в котором они сейчас существуют, не может послужить основой для создания подобной теории. Попытки построения такого рода теории уже имеются, возникают различные гипотезы сведения всех известных форм материи к единству. Рано или поздно будет выдвинута такая идея, которая прольет свет на все ранее добытые экспериментальные факты, открытые закономерности, позволит выяснить их смысл, соединить их вместе в стройную систему, дающую конкретное и глубокое знание о микроявлениях. Рождение таких идей на базе ранее образовавшихся абстракций является законом развития научного познания.

Идея составляет и границу научной теории в том смысле, что смена идей означает и смену теорий, развитие теории связано с развитием идеи. При решении вопроса, к какой теории относится то или иное понятие, критерием служит его отношение к идее, т. е. необходимо выяснить, для раскрытия какой идеи оно возникло. Причем, понятие приобретает свое значение в науке, когда оно выступает в системе с другими, как момент становления и развития идеи.

Поскольку все понятия в научной теории связаны с идеей, подчинены ей и выражают различные ее стороны, моменты, раскрытие содержания идеи не может быть осуществлено в виде отдельной дефиниции, нужна целая совокупность определений, которые бы ее характеризовали с различных сторон. Определить идею — значит в конечном счете раскрыть всю систему научного знания, основывающуюся на ней, процесс ее становления и развития.

Как мы отмечали, идея раскрывается в системе понятий, определений, поскольку она является понятием понятий. Принцип — самое первое и общее ее определение, поэтому он и выступает исходным в строении и изложении научной теории. Например, основу теории развития составляет идея развития. Раскрытие содержания этой идеи начинается с формулирования принципа развития, в котором дано первое и довольно абстрактное определение развития (развитие — это движение, включающее в себе качественные преобразования). Но формулирование принципа — только начало, исходный пункт в раскрытии содержания любой идеи, в том числе и идеи развития. Отождествление идеи и принципа происходит на том основании, что первое знакомство с содержанием научной идеи происходит через принцип как первоначальное ее определение.

Чтобы понять особенность принципа как формы знания и его отличие от идеи, необходимо опять обратиться к теории. Положения научной теории можно построить в виде лестницы, иерархии. Нижний конец этой лестницы упирается в факты, а вернее, в суждения, их регистрирующие и описывающие, а верхний — в принцип. Таким образом, принцип выступает верхней границей обобщения в данной.системе (теории). Все положения научной теории, начиная с описаний фактов и кончая принципом, входят в данную теорию потому, что раскрывают определенную идею, которой они подчинены и объединены. Но их роль в раскрытии содержания идеи различна. Одни и те же факты могут войти в разные теории, поскольку эти факты рассматриваются с различных идей, в них отыскиваются различные закономерности. Факты — это нечто достоверное и неопровержимое в возникновении и в построении теории, они, как правило, в ней присутствуют в снятом виде, их всегда при необходимости можно воспроизвести в полном виде. Собственно теория состоит из обобщения фактов, из абстракций. Таким предельным обобщением фактов в теории выступает принцип, поэтому он по своей природе абстрактно односторонен. Принцип показывает степень обобщения, до которой дошли в данной теории, он выражает идею в заостренно-односторонней форме. В каждой научной теории необходимо стремиться к предельной обобщенности выражения идеи, изучения возможности ее перенесения на истолкование других явлений и т. п. Поэтому осознание принципа научной теории, выражения его в наиболее обобщенной форме необходимо для развития идеи, лежащей в основе теории.

Таким образом, факты и принцип выступают двумя крайними полюсами в теории, каждый из них необходим для теории, но ни в отдельности, ни вместе взятые они не составляют ее. Идея, раскрываемая в теории и выступающая конкретным в мышлении, является отрицанием и того и другого, но одновременно она предполагает существование и фактов, и принципов. Принцип необходим идее как одно из ее определений. Он выполняет также определенную синтезирующую функцию, поскольку является моментом идеи, ее односторонним, предельно-абстрактным выражением. Например, возьмем периодическую систему химических элементов Д. И. Менделеева как научную теорию. Она исходит из определенных фактов, которые составляют основу ее. Она имеет также свой принцип, который на современном этапе развития данной теории формулируется следующим образом: свойства элементов являются периодическими функциями числа электронов в атоме, равного заряду ядра. Этот принцип является крайним и абстрактным выражением идеи периодичности, лежащей в основе всей системы.

Развитие самой идеи периодичности приводило к изменению и принципа. Первоначально самим Менделеевым он формулировался следующим образом: физические и химические свойства элементов, проявляющиеся в свойствах простых и сложных тел там образуемых, стоят в периодической зависимости... от их атомного веса. Современная наука нашла более абстрактную и предельно широкую форму выражения идеи периодичности. Но было бы неверным считать, что идея периодичности полностью раскрывается в принципе. Принцип дает первоначально и самое абстрактное ее выражение, а идея раскрывается во всей периодической системе, всех ее положениях. Развитие периодической системы приведет к еще более абстрактному выражению ее принципа, но это будет означать углубление нашего знания в познании периодичности химических свойств. Принцип периодичности отражает периодический закон.

Понимание гносеологического содержания идеи служит основой для выяснения ее методологической функции. Не вызывает никакого сомнения тот факт, что идеи в науке служат источником получения нового знания. Больше того, на основе идеи и возникают научные методы. Идея существует в системе и служит ее основой. Любой научный метод познания возникает только на базе некоторой системы знания, имеющей свой центр. Отдельно взятое положение из системы не только ограничено в методологическом отношении, но по существу не может выполнять функции метода, ибо на его основе нельзя дать конкретный анализ изучаемого процесса. Например, когда речь идет о диалектике как всеобщем научном методе познания, то речь идет не об отдельных положениях или законах диалектики и даже не об их сумме, а о системе законов и категорий диалектики, выражающих идею развития. Именно последняя составляет основу и особенность диалектического метода познания.

Для догматического подхода к диалектическому методу характерно сведение его к отдельным примерам или сумме положений. Догматик пытается в качестве метода представить отдельное положение или закон диалектики и показать, как действительность развивается в соответствии с этим законом или положением. Но если мы будем анализировать действительность исходя из одного закона, пусть даже диалектики, то мы можем прийти к абстрактной, односторонней истине, от которой один шаг до искажения действительности.

Опыт показывает, что выделение методологической функции и практической значимости какого-либо одного закона диалектики ни к чему другому не приводил, как к набору отдельных примеров, иллюстрирующих, что количество переходит в качество или раздвоение единого на противоположности происходит и в природе, и в обществе, и в человеческом мышлении. Но этим самым мы еще ничего нового не открываем. Основное назначение метода — служить путем для достижения нового знания, чем он и является в качестве системы знания, основанной на объективно-истинной идее. И это правомерно как для философского метода, каким выступает диалектика, так и для методов частных наук. Развитие метода познания означает не нахождение новых примеров, иллюстраций, подтверждающих его в целом или в отдельных частях, а усовершенствование системы знания, которая раскрывает его идею. Сама идея метода выражена в принципах и законах, из системы которых следуют методологические выводы.

Идеи в науке играют роль метода в объяснении явлений и в дальнейшем движении познания. Когда возникает новая идея, то ученые стремятся применить ее к анализу накопленных фактов и открытых законов, пытаются с помощью этой идеи обнаружить новые факты и закономерности.

Немаловажную роль играет и то, как отражается закономерность в идее, с какой степенью точности и полноты. Если идея извращенно, искаженно, превратно отражает действительность, то она вообще не имеет методологического значения, а служит тормозом в развитии научного знания (такую роль играют, например, идеи идеалистической философии в современной науке). Если идея приблизительно, условно и односторонне отражает действительность, то ее методологическое значение ограничено. Идея тогда открывает широкие горизонты в дальнейшем прогрессе знания, когда она точно и полно отражает важнейшую закономерность объективного мира.

Своеобразен процесс реализации идеи в художественном образе. Художественный образ и научная теория — однопорядковы в гносеологическом отношении, то и другое является синтезом, отражением конкретного и целого. Чтобы понять специфику художественного отражения, необходимо выяснить сущность и особенности художественного образа, роль идеи в его образовании.

Существует, на наш взгляд, неверное представление, согласно которому художественный образ либо отрывается от мышления, рассматривается как форма передачи чувств и переживаний, либо отождествляется с ним, истолковывается как мышление, переложенное на язык образов (мышление в художественной форме). В том и другом случае отрицается специфичность художественного образа как формы отражения действительности.

Тенденция свести художественный образ к передаче чувств выражена у Л. Н. Толстого⁸⁴. Такое истолкование основывается на том факте, что художественный образ способен передавать все многообразие и нюансы чувств и переживаний людей. В этом действительно состоит специфика художественного отражения. Образность по своей природе связана с чувствительностью, поэтому лишить художественный образ чувственно-конкретного, значит ликвидировать сам художественный образ. Но это еще не значит, что художественный образ лишен мысли, обобщения. Ведь человеческое познание вообще не может быть чисто чувственным, оно всегда представляет собой единство чувственного и рационального, только это единство принимает различные формы. Художественный образ, несомненно, своеобразная форма единства чувственного и рационального в познании, которая обусловливается спецификой предмета искусства и его функцией в познании и преобразовании мира.

Взгляд на художественный образ как на форму чувственного познания был подвергнут критике многими авторами. Однако критики часто впадали в другую крайность, а именно, они представляли художественный образ как воплощение в чувственно- конкретной форме готовых понятий. Процесс художественного познания мыслится следующим образом: сначала художник создает или заимствует понятие о том или ином общественном явлении, а потом придает ему образную форму.

Согласно этой точке зрения художественный образ отличается от научного познания только тем, что в нем понятия приобретают благодаря образности живость и яркость, свойственную представлению. Художник не совершает никакого самостоятельного понимания и обобщения явлений, его задача найти только подходящую форму, чувственный образ для понятия.

Обычно произведения, в которых авторы занимались превращением в образы готовых понятий, идей, как правило, были мало художественными, схематичными, не оказывали должного влияния на человека, образы в этих произведениях были мертвыми, абстрактными.

Иногда при обосновании мысли, что художественный образ является чувственно-конкретной реализацией идеи, ссылаются на русских революционных демократов, которые ее выдвигали. Это несомненно так, и Белинский и Чернышевский придерживались ее, но надо при этом иметь в виду следующие обстоятельства.

Считая художественный образ чувственно-конкретным воплощением идеи, русские революционные демократы отстаивали идейность искусства, которое не должно быть отгорожено китайской стеной от идей, волнующих общество. И это является верным и составляет непреходящий фонд эстетической науки.

Развитие эстетической мысли русских революционных демократов шло в верном направлении, но это не означает, что все их положения абсолютно верны. Представление о художественном образе как чувственно-конкретном воплощении идеи является весьма ограниченным, оно схватывает только одну сторону, а именно, что художественный образ не может быть без идеи, с одной стороны, и чувственно-конкретного ее воплощения, с другой. Оба эти элемента в нем обязательно присутствуют. Но это еще не означает, что сам образ возникает в результате соединения ранее образовавшейся идеи с чувственно-конкретными формами. Подобно тому, как научная теория не Является простым соединением на основе идеи различных понятий, точно так же и художественный образ нельзя рассматривать воплощением абстрактного в чувственно-конкретное. При анализе образ можно разложить на идею и чувственно-конкретное ее воплощение, но сам художественный образ возникает более сложным путем, чем простое соединение готовой идеи и индивидуальности. Русские революционные демократы не вскрыли всей сложности динамики художественного образа, когда они рассматривали последний как яркую и красочную форму идеи. Некоторые наши авторы под влиянием того, что революционно- демократическая эстетика была передовой для своего времени, верной по своей идейной направленности, абсолютизировали ее ограниченность, слабость в понимании гносеологической природы художественного образа. В частности, художественный образ стал рассматриваться как перевоспроизведение абстракций в чувственно-конкретную форму. Художественное обобщение в таком случае теряет свою самостоятельность.

Недостаточность концепции художественного образа как воплощения идеи в чувственно-конкретную форму понимали и сами революционные демократы. Нельзя забывать, что их эстетические воззрения находились в процессе становления, поисков, порою очень мучительных, верных решений. Поэтому у них можно найти различные, даже противоречивые взгляды на сущность художественного образа в его отношении к идее. Так, например, в пятой статье В. Г. Белинского о Пушкине мы встречаем положения, которые находятся в противоречии с некоторыми прежними его утверждениями. Это противоречие свидетельствует о развитии его эстетических взглядов в верном направлении, о преодолении им односторонности в понимании художественного образа. Сравнивая поэтическую идею с научной, он пишет: «Искусство не допускает к себе отвлеченных философских, а тем менее рассудочных идей: оно допускает только идеи поэтические; а поэтическая идея — это не силлогизм, не догмат, не правило, это — живая страсть, это — пафос... В пафосе поэт является влюбленным в идею, как в прекрасное, живое существо, страстно проникнутым ею,— и он созерцает ее не разумом, не рассудком, не чувством и не какою-либо одною способностью своей души, но всею полнотою и целостью своего нравственного бытия,— и потому идея является, в его произведении, не отвлеченною мыслью, не мертвою формою, а живым созданием...»⁸⁵

В. Г. Белинский считал неточным и неопределенным утверждение: в этом произведении есть идея, а в этом — нет. Надо ставить вопрос о пафосе произведения, в котором воедино слиты идея и форма. «...Многие,— пишет он,— ошибочно принимают за идею то, что может быть идеею везде, кроме произведения, где ее думают видеть, и где она, в самом-то деле, является просто резонерством, кое-как прикрытым сшивными лохмотьями бедной формы, из-под которой так и сквозит его нагота»⁸⁶.

Эти положения В. Г. Белинского подводят к правильному решению вопроса о сущности художественного образа в его отношении к идее, но они почему-то не привлекают такого внимания наших исследователей, как другие его мысли, где эта же проблема решается односторонне и упрощенно.

Нам представляются верными утверждения советских авторов, которые рассматривают само художественное обобщение отличным от абстракций в науке и прежде всего по содержанию, а не только тем, что оно облечено в чувственную форму⁸⁷. Идея, которая развивается в научной теории, и идея, лежащая в основе художественного образа, не тождественны друг другу.

Установление различия между идеей художественного образа и научной теорией не означает стирания единства человеческого познания. Познание едино в том смысле, что оно является отражением действительности и движется по пути достижения объективно-истинного знания. Но художественный образ включает в себя не только познание мира, но и свою оценку. Поэтому идеи в искусстве отличаются от идей в науке. Это различие определяется предметом, отражаемым в них, а также функцией в движении сознания.

Чтобы понять особенность художественного образа, необходимо рассмотреть процесс его становления и развития. Образование художественного образа происходит действительно по общим законам движения познания. А если так, то художник исходит не из готовой идеи, которую воплощает потом в чувственный образ, а из эмпирического материала, из наблюдений над жизнью людей в природе и обществе. Далее он идет к обобщениям, к познанию сущности явлений, которое имеет свою специфику. Наука от чувственно-конкретного через абстрактное идет к конкретному в мышлении, к познанию целого в абстракциях, искусство не порывает с чувственно-конкретным, оно подымает его до обобщения большого гносеологического, социального и эстетического значения.

Авторы, которые считают художественный образ первосозданием готовых абстракций, мыслят следующим образом: движение от чувственно-конкретного к абстрактному осуществляется наукой. Художник берет образованную наукой абстракцию и наряжает ее в образ и таким образом получает новую форму чувственно-конкретного.

В действительности дело обстоит не так. Нет двух различных видов познания: научного и художественного, но существует специфика образования образа в искусстве. Искусство идет само от обычного чувственно-конкретного (ощущений, восприятий, представлений) к художественному, эстетическому чувственно-конкретному (от обычного образа к художественному образу). Опосредующим звеном в этом движении выступает не взятая из науки абстракция, а вырабатываемое художником обобщение, художественное отвлечение. При этом, идея художественного образа возникает и развивается в процессе его формирования, в движении от обычного образа к художественному.

Идеи художественного произведения возникают и зреют в процессе изучения жизни и создания художественного образа. Эти идеи становятся тем цементирующим началом, посредством которого объединяются в единое целое различные черты, стороны, детали и т. д., образуя художественный образ. Художник же абстрагируется от чувственно-конкретных деталей, от единичного, но он производит отбор, т. е. берет такие детали, которые имеют отношение к выражению идеи художественного образа.

Особенно большое методологическое значение в формировании художественного образа имеют категории материалистической диалектики. Но это не означает, что художник занимается перевоссозданием понятий пауки и категорий философии в художественный образ.

Специфика образования художественного образа и его идеи в отличие от научной теории состоит также и в характере исходной клеточки того и другого. В формировании научной теории таким зародышем, как мы уже отмечали, является абстракция, удовлетворяющая определенные требования. Художественный образ развивается не из абстракции, а из конкретного представления или некоторой суммы их. Причем, эти представления (отдельных лиц, явлений) удовлетворяют определенные требования. В них должно быть наиболее ярко, выпукло представлено интересующее художника явление, это представление, с одной стороны, должно быть ярким и живым, а с другой — выражать нечто присущее не одному, а многим (массовидным, часто встречающимся).

По даже тогда, когда в основу художественного образа ложится живое представление о каком-либо одном лице, сам образ не является копией, фотографией этого лица. Представление о лице или явлении — это еще не художественный образ, а его зародыш, исходная клеточка его формирования. Художественный образ возникает в результате поднятия этого представления до художественного обобщения, он включает в себя образование и развитие идеи, что предполагает соединение отдельных черт, особенностей, взятых от разных лиц.

Художник выбирает какое-нибудь лицо, событие за исходную клеточку художественного образа, отбирает черты в явлениях и соединяет их в соответствии с возникающей у него идеей и цельный художественный образ. Становление и развитие идеи художественного образа происходит в процессе его формирования. Какие-то неясные моменты идеи имеются еще до того, как художник приступает к созданию произведения, она содержится в какой-то мере в замысле, но она становится ясной и отчетливой, когда художник находит исходное представление (поразившее его лицо или явление), необходимой зрелости достигает в процессе развития этого исходного представления до художественного образа, обогащенного материалом всех наблюдении и мыслей художника. Больше того, идея образа продолжает жить и развиваться даже после того, как художник закончил свое произведение. Воспринимающий его (читатель, слушатель, зритель) сам продолжает ее развивать, обогащая своими мыслями, чувствами и наблюдениями. При этом, он его по-своему толкует, понимает и развивает те стороны, которые ему ближе и понятнее.

Тот факт, что идея образа зреет и развивается вместе с самим образом, подтверждается возникающими часто расхождениями между первоначальным замыслом и уже сформировавшимся художественным образом. Примеры таких расхождений часто приводятся у нас в литературе, и они свидетельствуют о том, что художник занимается не воплощением готовой идеи, составляющей замысел, в чувственно-конкретный образ, а созданием художественного образа вместе с его идеей, которая может не только не совпадать, но и противоречить замыслу.

Таким образом, художественный образ является своеобразным синтезом представлений, мыслей, объединенных общим началом — идеей. Все представления и мысли, объединенные этой идеей, выступают моментами ее раскрытия и развития. В этом отношении функция идеи в художественном образе подобна ее роли в научной теории. Но научная теория отличается от художественного образа, это отличие лежит в самой идее, поскольку она является главным и в теории, и в образе.

Идея в научной теории раскрывается в совокупности понятий, причем она этими понятиями строго очерчивается и обосновывается, доказывается. Идея в теории не просто общее, присущее большему числу единичных, а всеобщее, отражающее закономерность.

Идея в художественном образе раскрывается и развивается, оставаясь в системе чувственно-конкретного, она строго не очерчена, может по-разному интерпретироваться и даже развиваться воспринимающим, она общее, но не обоснованное всеобщее. Ее задача не открыть и доказать закономерность, а показать ее моменты и воздействовать на людей (их чувства, мысли), побудить к совершению определенных поступков.

Понятие места идеи в создании художественного образа позволяет правильно поставить вопрос о критерии его правдивости. Истинность научной теории проверяется путем соотношения с действительностью идеи, лежащей в основе этой теории, и всех понятий, ее образующих. Правдивость художественного образа но определяется соответствием с действительностью всех составных его частей. Отдельные детали могут фантастически отражать действительность, а художественный образ при »том может оставаться правдивым, если истинна его идея. Для художественного образа достаточно объективной истинности, лежащей в его основе идеи, чтобы он стал образом, правдиво отражающим действительность»

 

§ 4. Место идеи в диалектике субъекта и объекта

Как было отмечено, идея в отличие от других форм познания характеризуется особой непосредственной связью с практическим действием. В идее знание достигает такой степени зрелости, что оно воплощается через материальную, практическую деятельность в жизнь, в действительность. Для этого необходимо: 1) чтобы знание было объективно-истинным; 2) человек был способен на основании имеющихся технических средств воплотить его в материальные формы. Мы не будем рассматривать вторую сторону, ибо это не предмет гносеологического исследования, а остановимся только на первой.

Каким должно быть знание, чтобы оно было способным воплотиться в жизнь? Ведь никакая самая совершенная техника производства не поможет практически реализовать ложные положения и идеи. Хотя возможно и обратное положение: знание достигло такой степени зрелости, что оно способно к практической реализации, а технические средства его воплощения еще не созданы, но тем не менее первой предпосылкой реализации знания выступает степень зрелости самого знания.

В общей форме на поставленный вопрос можно ответить так: чтобы знание могло быть воплощенным в действительность, оно должно стать объективно-истинным. Только объективноистинное знание через посредство материальной деятельности превращается в объективную реальность. Через практику одна форма объективности — объективность знания — превращается в другую — объективную реальность. И чем знание объективнее по своему содержанию, тем оно ближе к практической реализации. Поэтому необходимо выяснить, в какой же форме знание достигает наивысшей степени объективности.

Отдельно взятые суждения или понятия абстрактны, и в этом смысле субъективны. Этот недостаток отражения действительности в человеческих понятиях преодолевается посредством непрерывного развития их, образования сложных подвижных систем знания, содержащих и выражающих идею. Поэтому с гносеологической стороны практическая деятельность человека выступает как опредмечивание идей. Идея как бы предшествует практическому созданию предмета. Эта сторона в гносеологическом отношении идеи и предмета абсолютизируется идеализмом, который человеческим идеям приписывает творческую силу. В действительности же отношение идеи и предмета носит более сложный характер. Прежде всего идея является отражением предметов, явлений объективного мира, причем, не простым отражением, а адекватным, стремящимся к полноте и целостности. Предмет составляет объективное содержание идеи. Эта первая сторона в отношении идеи и предмета чрезвычайно важна, и она либо затушевывается, либо просто игнорируется идеализмом. Причем, в идее отражение предмета достигает высшей степени объективности и полноты. Предшествующий марксизму материализм обращал внимание на эту сторону во взаимоотношении идеи и предмета, но, к сожалению, он ограничивался ею.

Существует другая, не менее важная сторона во взаимоотношении идеи и предмета, а именно, на основе объективноистинного знания предмета, закономерностей движения происходит его преобразование посредством материальной практической деятельности. Если в первом случае предмет выступает чем-то первоначально данным для сознания, то во втором случае, наоборот, идея как нечто сформировавшееся, является исходным данным для ее практической реализации. Наличие идеи служит предпосылкой практики, правда, не единственной, но чрезвычайно важной, накладывающей свой отпечаток на специфичность практики, как истинно человеческой формы деятельности. Когда взаимодействуют элементарные частицы или макротела неживой и даже живой природы, то это взаимодействие не связано с реализацией идей, оно не является практикой. Взаимодействие человека и предмета природы предполагает наличие у субъекта идей, отражающих до той или иной степени полноты и точности предмет, на который воздействует субъект в практике. Вот эта сторона взаимоотношения идеи и предмета подчеркивалась, гипертрофировалась идеалистической философией.

Первый тезис К. Маркса о Фейербахе вскрывает недостатки и прежнего материализма, и идеализма в решении проблемы взаимоотношения предмета и идеи. «Главный недостаток, — пишет К. Маркс,— всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский,— заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берётся только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно. Отсюда и произошло, что деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом, но только абстрактно, так как идеализм, конечно, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой»⁸⁸.

Предшествующий К. Марксу материализм видел в идее только пассивное отражение предмета действительности, поэтому творческая роль идей затушевывалась. Идеализм, наоборот, видел роль идеи в практической деятельности, но не знал действительной чувственной деятельности; как отмечал К. Маркс, «Гегель знает и признаёт только один вид труда, именно абстрактно-духовный труд»⁸⁹. В силу этого идеализм самим идеям как таковым приписывал творческую функцию в отношении предметов материального мира.

Диалектический материализм дает принципиально новое решение вопроса о взаимоотношении предмета и идеи. Прежде всего, он, конечно, исходит из теории отражения — идеи отражают предметы объективной реальности, но уже само отражение понимается как творческий процесс. Мысль не просто копирует, фиксирует то, что существует, не просто воспроизводит в мысли явления действительности. Если бы это было так, то человек в своей практике на основе имеющихся идей повторял бы предметы, существующие в самой природе. Но нам хорошо известно, что дело обстоит иначе, посредством практики человек создает то, что ранее не существовало в самой природе (новые сложные машины, новые синтетические материалы и т. п.), а для этого само мышление должно отражать действительность творчески.

В. И. Ленин, конспектируя Гегеля, писал: «Понятие (= человек) как субъективное снова предполагает само-в-себе сущее инобытие (= независимую от человека природу). Это понятие (= человек) есть стремление реализовать себя, дать себе через себя самого объективность в объективном мире и осуществить (выполнить) себя.

В теоретической идее (в области теории) субъективное понятие (познание?) как общее и само по себе лишенное определенности противостоит объективному миру, из коего оно почерпает определенное содержание и наполнение.

В практической идее (в области практики) это понятие как действительное (действующее?) противостоит действительному»^90-91.

Мышление, отражая действительность, стремится наполнить свое содержание объективным, существующим вне зависимости от мышления. Но уже в самом мышлении заложено творчество — отразить предмет не только таким, каким он есть, но на основании знания закономерностей его движения, таким, каким он будет и должен быть для удовлетворения практических потребностей человека, «мир,— как замечает В. И. Ленин,— не удовлетворяет человека, и человек своим действием решает изменить его»⁹².

Человек изменяет мир своим практическим действием, а не мыслью, но последняя выступает важнейшей предпосылкой его, она сама должна быть творческим отражением действительности. Идея имеет преимущество перед всеми другими формами знания, в том числе и перед научной теорией.

В чем же превосходство идеи? Теория относится к объекту несколько созерцательно, дает объективную истину, создает идеальный объект, но не содержит в себе движения и его реализации. Теоретическое знание становится идеей, когда намечаются пути практического воплощения идеального объекта в реальный, она план действия человека.

Особенность идеи как формы знания состоит как раз в том, что в ней слиты воедино два момента: созданный теорией идеальный объект и план, направленный на его реализацию. Знание, чтобы утвердить себя в мире, должно стать идеей.

В идее объективное подымается до уровня целей и стремлений субъекта, созданный объективно-истинный образ становится его внутренней потребностью, тем, что он должен внести в мир посредством своей практической деятельности. С другой стороны, в идее цели и стремления человека приобретают объективный характер, они не чужды объективному миру, а в силу своей объективной истинности посредством материальной деятельности сами становятся объективной реальностью. Эта сторона в идеях подчеркивалась и гипертрофировалась идеализмом, который выделял только одну сторону — как субъективное (идея) предшествует вещи и становится объективной реальностью посредством деятельности человека, затушевывая другую сторону: как объективно существующий предмет путем той же самой деятельности субъекта становится идеей.

Чтобы образовать идею, необходимо не только знание об объекте, но и субъекте, его целей и стремлений, общественных потребностей, наконец, знание о знании, т. е. средствах и путях преобразования действительности, воплощения теоретического знания в жизнь.

Идея содержит в себе несколько моментов, выделяющих ее среди всех других форм знания: 1) в ней в концентрированном виде выражены достижения научного знания; 2) внутри себя содержит стремление к практической реализации, к своему материальному воплощению, утверждению себя; 3) содержит знание о самой себе, о путях и средствах своей объективизации, является планом действия субъекта.

Своеобразие идеи состоит также в том, что в ней по существу теоретическое познание развивается до порога самоотрицания, знание намечает переход в иную сферу — практическую, в результате которой возникают новые явления и вещи.

Практическая реализация идей, так называемое их опредмечивание, решает окончательно вопрос об их объективной истинности. Когда идея реализована, становится ясным, что в ней было кажущимся, неистинным. Практическая реализация идеи, ее опредмечивание — подведение некоторого  итога в познании предмета и исходный момент в его восхождении на более высокую ступень (начало нового цикла).

Процесс опредмечивания идей происходит только путем чувственно-материальной деятельности, вне которой невозможен переход от объективности знания к объективной реальности. Поэтому, в определении практики указание на ее чувственноматериальный характер является чрезвычайно важным, если упустить этот момент, тогда возникнет представление, что идея сама собой, находясь в сфере идеального, может стать предметом. Эту сторону в практической деятельности человека К. Маркс определил еще в «Экономическо-философских рукописях 1844 года», где он писал: «Предметное существо действует предметным образом, и оно не действовало бы предметным образом, если бы предметное не заключалось в его существенном определении. Оно только потому творит или полагает предметы, что само оно полагается предметами и что оно с самого начала есть природа»⁹³.

Человеческие идеи предметны, объективны по своему содержанию. Только в силу своей предметности идея связывает субъект с объектом не только тем, что отражает последний, но и ставит цель изменить его.

Если же быть строго точным, то в практической деятельности не идея превращается в предмет, а предмет становится другим на основе практики, включающей в себя материальную деятельность и идею (отражение предмета). Идея выполняет определенную функцию в превращении одного предмета (или предметов) в другие, поскольку она творчески отражает предмет (каким он есть и каким он должен быть по своей идее или в идеале) и тем самым направляет материальную практическую деятельность, создает идеальную форму будущей вещи или процесса, которая в практике материализируется. Причем, отделить идею или эту идеальную форму от самой материальной практической деятельности можно только в абстракции.

Чтобы раскрыть взаимоотношение практики и идеи, необходимо выяснить место идеи во взаимодействии субъекта и объекта. Известно, что познание возникает как результат практического взаимоотношения субъекта (общественного человека) и находящегося вне его объекта. Причем, в этом взаимодействии активным началом выступает субъект. Воздействуя на объект, субъект располагает определенными средствами: орудиями, опытом и знанием, т. е. он имеет определенные идеи.

Как относятся эти идеи к объекту? Они тождественны ему, но тождественны диалектически. Обычно, когда доказывают диалектичность тождества мышления и бытия, подчеркивается только одна сторона — объект не полностью отражается в идее. Эта сторона действительно имеет место, объект неисчерпаем в познании, он содержит бесконечное количество свойств, вступая в бесчисленные взаимоотношения с другими объектами, а также с самим субъектом. Но если мы будем фиксировать наше внимание в решении вопроса об отношении между идеей и объектом только на том, что объект в идее отражается неполно, то становится непонятным, каким образом идеи выступают активной силой в преобразовании объекта, если сам объект они отражают неполно.

Существует другая сторона во взаимоотношении объекта и идеи, которая чрезвычайно важна для понимания роли идеи в практическом преобразовании действительности. А именно, идея, с одной стороны, отражает объект неполно, а с другой — эта же идея постигает значительно больше того, что имеется в самом объекте на данном уровне его развития. Причем, научное знание того, что в настоящее время отсутствует в самом объекте, но возможно в будущем, носит характер объективной истины.

Идея, постигая данный объект, рассматривает его в развитии и во всеобщей связи с другими объектами. Это дает основание познать не только то, что собой представляет объект, но и чем он может быть в процессе своего дальнейшего развития, что объективно из него можно сделать. Познание может воссоздать не только реальный объект, но и идеальный, который может превратиться в реальный в результате практической деятельности.

Поэтому, когда субъект приступает к практическому воздействию на объект, в качестве предпосылки он имеет, с одной стороны, совпадение, единство идеи и объекта, а с другой стороны — противоречие между ними. Идея не совпадает полностью с объектом не только потому, что она неполно его отражает, но она содержит в качестве цели идеальный образ нового объекта, которого как такового еще нет в действительности (в прежнем же объекте заложена только его реальная возможность). Вот это противоречие между идеей и объектом, существующее в рамках определенного единства между ними, служит теоретической предпосылкой для практического преобразования объекта, она как бы устанавливает различие между сущим объектом и должным и направляет на реализацию должного.

В каждой идее отражен не только сущий объект, но и должный, поэтому она, с одной стороны, тождественна объекту, а с другой стороны, не совпадает с ним. Чтобы идея имела практическое значение и могла быть со временем реализованной, она обязательно должна содержать в себе оба эти момента. Если она не отражает объективно-истинно объекта, как он существует, то практическая деятельность будет беспредметной и, заранее можно сказать, обреченной на неудачу. Если же идею лишить творческого начала, выраженного в стремлении создать образ будущего, идеального объекта, то практическая деятельность будет бесперспективной и потеряет свое основное назначение. Идея показывает субъекту несовершенство объекта и тем самым обосновывает теоретически необходимость его изменения.

Мы рассмотрели отношение между идеей и объектом, который подвергается изменению в практике. Но это только одна сторона во взаимоотношении между ними. Ведь в результате практического взаимодействия субъекта и объекта происходит изменение последнего, можно сказать, возникает новый объект. Схематически взаимоотношение между объектом и идеей можно выразить следующим образом: объект — идея — объект.

Объект — исходный момент взаимодействия субъекта и объекта и одновременно конечный его результат. Идея же выступает некоторым опосредствующим звеном в движении от одного объекта к другому. Отношение идеи к первому объекту (предмету, исходному в практике) отличается от ее отношения ко второму объекту (результату практики).

В первом случае мы констатируем диалектичность тождества (единство и противоречие), несоответствие идеи объекту, а во втором мы также сталкиваемся с диалектическим характером тождества между объектом и идеей. То идея полностью не совпадает с объектом, а то объект не тождествен идее.

На первый взгляд кажется идеалистическим наше утверждение, что объект не соответствует идее. Но если рассматривать всю цепь движения в практике от одного объекта к другому через идею, то такое впечатление мгновенно рассеивается. Отношение к объекту, к природе как результату человеческой деятельности является характерной особенностью марксистского материализма. Как писал К. Маркс, «природа, взятая абстрактно, изолированно, фиксированная в оторванности от человека, есть для человека ничто»⁹⁴.

Человек имеет дело с природой только постольку, поскольку последняя дана в его практической и теоретической деятельности, служит ее объектом и результатом, причем сам человек является продуктом этой деятельности. «Но человек — не только природное существо, он есть человеческое природное существо... Ни природа в объективном смысле, ни природа в субъективном смысле непосредственно не дана человеческому существу адекватным образом»⁹⁵. Человек, анализируя результат своей практической деятельности, должен ставить и ставит вопрос: насколько результат соответствует его целям и стремлениям, тому, что он хотел получить, т. е. идее, которой он руководствовался в практическом преобразовании действительности.

И здесь мы снова обнаруживаем, с одной стороны, совпадение идеи и объекта, а с другой — противоречие между ними. Причем, степень совпадения зависит от характера идеи и технических средств, которыми располагал человек в практической ее реализации. Здесь прежде всего имеет значение, насколько объективно содержание идеи, насколько полно, точно, глубоко она отражает объективную реальность, в какой мере синтез знания, содержащийся в ней, соответствует объективным связям.

Научная зрелость идеи — первая необходимая предпосылка для ее успешной практической реализации. Наличие необходимых технических средств является вторым условием ее воплощения в действительность. Совокупность того и другого приводит к тому, что в практике субъект создает объекты, наиболее полно соответствующие идеям, целям, человеческой общественной природе. Здесь, как отмечал К. Маркс, происходит как бы опредмечивание человека и его идей, достижение законченного, сущностного единства человека с природой через общество и общественную практику: «...человек не теряет самого себя в своём предмете лишь в том случае, если этот предмет становится для него человеческим предметом, или опредмеченным человеком. Это возможно лишь тогда, когда этот предмет становится для него общественным предметом, сам он становится для себя общественным существом, а общество становится для него сущностью в данном предмете»⁹⁶. В любом результате практической деятельности имеется совпадение человеческого с природным через реализацию идей и целей субъекта.

Однако наряду с этим всегда существует несовпадение между идеей и ее практической реализацией. Это несовпадение очевидно, когда реализуются недостаточно зрелые научные идеи. Тогда мы видим, как результат практики далек от идеи, которой руководствовались. Но не следует думать, что если идея будет достаточно зрелой и развитой, то практический результат будет абсолютно тождествен идее. Нет, даже в этом случае будет существовать противоречие между идеей и результатом практической реализации. Практика, с одной стороны, неспособна полностью воплотить существующие идеи, а с другой — она всегда идет дальше их, дает всегда новое по сравнению с тем, что было в тех идеях, из которых она исходила. Это собственно и делает практику основой познания и критерием истинности. Подтверждая истинность идей, определяя, что в них было объективного, она идет дальше их, создает основу для возникновения новых идей.

В свете этого становится также понятным, почему практика является и абсолютным, и относительным критерием истинности идей. Только практической реализацией идей можно установить, что в них является объективно-истинным. Но сама эта практическая реализация идей является непрерывным, диалектическим, противоречивым процессом. Она идет дальше существующих идей и одновременно в том или ином своем конкретном результате не покрывает всего их содержания, неспособна реализовать их полностью.

Когда идея реализуется, она превращается из субъективного образа, имеющего объективное содержание, в сам объект. Объективная реальность составляет начало и конец идеи. Вначале идея черпает свое содержание из объективного мира, потом посредством практики это содержание само становится одной из конкретных форм объективной реальности. Таким образом, сперва объективное меняет форму своего существования, становится субъективным, а уже потом практическая деятельность превращает субъективное в объективное. И это возможно только благодаря тому, что практика — материальная деятельность людей. Вне материального, практического взаимодействия невозможно превращение ни объективного в субъективное, ни субъективного в объективную реальность.

Когда идея реализуется, становится не только по содержанию, но и по форме своего существования объективной, она перестает уже быть идеей, а становится объективной реальностью. В. И. Ленин, материалистически перелагая Гегеля, писал: «Законы внешнего мира, природы, подразделяемые на механические и химические (это очень важно), суть основы целесообразной деятельности человека.

Человек в своей практической деятельности имеет перед собой объективный мир, зависит от него, им определяет свою деятельность.

С этой стороны, со стороны практической (целеполагающей) деятельности человека, механическая (и химическая) причинность мира (природы) является как бы чем-то внешним,, как бы второстепенным, как бы прикрытым.

2 формы объективного процесса: природа (механическая и химическая и целеполагающая деятельность человека. Соотношение этих форм. Цели человека сначала кажутся чуждыми („иными") по отношению к природе. Сознание человека, наука (,,der Begriff“), отражает сущность, субстанцию природы, но в то же время это сознание есть внешнее по отношению к природе (не сразу, не просто совпадающее с пен)»⁹⁷.

Как видно из этого высказывания, В. И. Ленин говорит о двух формах, точнее, сторонах, объективного процесса со стороны практической деятельности: на одной стороне субъект с идеями и целеполагающей деятельностью, на другой — природа (механическая и химическая). Причем, последняя кажется внешней и чуждой человеческой деятельности, точно так же, как сознание и цели, их содержание, хотя взяты из объективного мира, но вначале выступают чем-то потусторонним к явлениям материальной действительности.

В практике и ее результатах происходит соединение, синтез этих двух сторон объективного процесса (целеполагающей деятельности и явлений внешней природы). Это соединение имеется в каждом акте практической деятельности, поскольку она и целеполагающая, и чувственно-материальная. Результат практической деятельности как бы разрешает противоречие, которое существует между субъектом и объектом.

Познание в идеях создает субъективный образ объективного мира и тем самым делает первый шаг к соединению субъекта с объектом. Но в результатах практической деятельности, которые в некотором смысле можно назвать объективной формой субъективного (идеи), происходит полное соединение субъекта с объектом, сам субъект опредмечивается, его идеи приобретают объективные формы и становятся независимыми от сознания и воли субъекта. Хотя паровоз и создан человеком с помощью практики на основе определенных идей, но с того момента, как любой паровоз принял объективную форму своего существования, он становится такой же объективной реальностью, существующей независимо от сознания человека, как и любой предмет природы. С помощью сознания его нельзя ни уничтожить, ни переделать, для его преобразования, как и для предмета природы, нужна материальная практическая деятельность.

Со стороны решения основного вопроса философии нет различия между предметом, возникшим с помощью человека, и предметом, созданным стихийным действием сил природы. Понятие объективной реальности выработано философией только для одной цели — оно устанавливает абсолютность противопоставления материи и сознания в довольно узких пределах гносеологии. И в этом смысле нет и не может быть двух форм объективной реальности.

Результаты практической деятельности объединяют человека с природой, природа очеловечивается, а человек и его свойства, черты опредмечиваются; приобретают характер находящегося вне его и в отдельных случаях чуждого субъекту. Но очеловеченная природа представляет собой со стороны решения основного вопроса философии такую же объективную реальность, как и неочеловеченная. В этом истина материализма.

Практика разрешает противоречие между субъектом и объектом, соединяет их. Это соединение в отличие от познания (идей) является полным в том отношении, что само субъективное становится объективным не только по содержанию, но и по форме своего существования. Но оно относительно, поскольку каждый акт практической деятельности и соединяет субъект с объектом, и устанавливает новые противоречия между ними.

В практической деятельности человек воспроизводит природу на основе самой же природы. Однако это воспроизведение является не простым повторением тел природы, а созиданием и самоутверждением человека в природе. Для понимания особенностей практического отношения человека к миру имеют большое значение мысли К. Маркса в «Экономическо-философских рукописях 1844 года», в частности следующее его высказывание: «Практическое созидание предметного мира, переработка неорганической природы есть самоутверждение человека как сознательного родового существа... Животное, правда, тоже производит... Но животное производит лишь то, в чем непосредственно нуждается оно само или его детеныш; оно производит односторонне, тогда как человек производит универсально; оно производит лишь под властью непосредственной физической потребности, между тем как человек производит даже будучи свободен от физической потребности, и в истинном смысле слова только тогда и производит, когда он свободен от нее; животное производит только самого себя, тогда как человек воспроизводит всю природу; продукт животного непосредственным образом связан с его физическим организмом, тогда как человек свободно противостоит своему продукту. Животное формирует материю только сообразно мерке и потребности того вида, к которому оно принадлежит, тогда как человек умеет производить по меркам любого вида и всюду он умеет прилагать к предмету соответствующую мерку; в силу этого человек формирует материю также и по законам красоты»⁹⁸.

Эта универсальность производственной деятельности человека, его способность формировать материю по меркам любого вида в качестве одной из своих необходимых предпосылок имеет создание человеком идей как идеальных форм объективного мира, которые и служат определенной меркой в формировании материи. Причем, когда материя посредством практической деятельности сформирована согласно той или иной идеи, то последняя, воплотившись в объективные формы, теряет качество идеи. Ни в каких вещах (ни в природных, ни в очеловеченных) нет идей, идея только посредствующее звено в формообразовательном процессе путем практической деятельности. По своей форме она всегда субъективна, является формой человеческого мышления. Выносить идеи за пределы человеческого сознания в объективный мир — это особенность идеалистического мировоззрения. Гегель, по выражению К. Маркса, представил человеческие мысли, идеи в качестве застывших духов, обитающих вне природы и вне человека. «Гегель,— писал К. Маркс,— собрал воедино и запер в своей «Логике» всех этих застывших духов...»⁹⁹

Идеи — это форма человеческого постижения закономерностей движения объективного мира, как таковые они присущи только человеческому сознанию. Яблоко, выведенное садоводом, так же внутри себя не содержит никакой идеи, как и яблоко, созданное природой.

Из роли идей в формообразовательном процессе вытекает их общественная функция. Возникновение и развитие научных идей всегда служило предпосылкой общественного прогресса.

 

§ 5. Субъективные средства объективации идеи.

Знание и переустройство мира

В качестве мерки для изменения мира выступают идеи человека, в которых отражены явления действительности не только в существующих, но и в необходимых человеку формах. Научное исследование непосредственно направлено на поиски тех форм, согласно которым мир должен быть изменен, поэтому оно приводится в движение вялением субъекта, о котором Гегель говорил так: «В то время как интеллект старается лишь брать мир, каков он есть, воля, напротив, стремится к тому, чтобы теперь только сделать мир тем, чем он должен быть»¹⁰⁰.

Это воление, долженствование исходит из субъекта, т. е. от исследователя, но оно объективно в своем содержании, оно выражает объект сквозь призму субъекта — общественных потребностей человечества по преобразованию мира; как говорил Гегель, «объективность здесь присвоил себе сам субъект; его определенность внутри себя есть объективное, ибо он есть такая всеобщность, которая вместе с тем также и всецело определена»¹⁰¹. В волении человека объективный мир и его закономерности даны не в своей непосредственности и абстрактности, изолированности от человека, а в конкретной полноте. Чисто волевые решения, импульсы ведут к субъективизму, к действиям, которые не способствуют овладению объектом. Чтобы воля не была произволом, капризом субъекта, она основывается на истине, на ранее познанных объективных закономерностях.

Идеи практически реализуются людьми не только с помощью материальных (орудий труда), но и духовных средств (воли, эмоций и т. д.). У человека должна созреть решимость действовать в соответствии с идеей, в формировании этой решимости определенная роль принадлежит уверенности, вере в истинность идеи, в необходимость действия в соответствии с ней, в реальную возможность воплощения идеи в действительность.

Знание и вера считались исконно противоположными, несовместимыми. И действительно, если под верой разуметь слепую веру в иллюзорный, фантастический мир, с которой связано религиозное мировоззрение, то они несовместимы. Религиозная вера построена на принципе: верю, потому что надо верить. Это хорошо выразил один из первых отцов церкви Тертуллиан «credo, quod absurdum est» («верю, потому что абсурдно»). Такая вера противоположна знанию с его требованием доказательности выдвигаемых положений. Наука несовместима со слепой верой в сверхъестественное, иллюзорное и мистическое. Однако вера и религия не одно и то же, отождествление их производится богостроителями, которые ставят вопрос так: человек не может жить без веры, а раз так, то ему необходима религия. Некоторые современные богостроители спрашивают: почему марксизм считает религию опиумом народа, разве он отрицает необходимость всякой веры для человека?

Л. Фейербах отождествлял религию со связью людей между собой, увековечивал тем самым религиозное чувство, современные богостроители отождествляют религию с верой, которая действительно необходима человеку в практическом действии.

Необходимо строго различать слепую веру, ведущую к религии, и веру, убежденность человека, основанную на знании объективной закономерности. Последняя не только не противоречит истине науки, но вытекает из нее.

Может возникнуть вопрос: зачем нужна человеку вера, если он располагает истинным знанием, ставшим идеей.

Знание необходимо человеку для практического действия, оно должно привести, перерасти в практическое действие. А чтобы человек успешно действовал на основе знания, он должен быть убежден в истинности его и плана своего практического действия.

Человек, принимающийся за практическое действие без убеждения в истинности идеи, которую он собирается претворить в жизнь, лишен воли, целеустремленности, эмоциональной возбужденности, которые так необходимы для успешного его осуществления.

Вера выступает определенным промежуточным звеном между знанием и практическим действием, она не только и не просто знание, а оплодотворенное волей, чувствами и переживаниями человека знание, перешедшее к убеждению. Внутренняя убежденность, уверенность в истинности знания и правильности практического действия необходимы для человека, но она ничего общего не имеет с религией и ее атрибутами.

Религиозная вера тоже включает в себя моменты воления, эмоциональной возбужденности, но здесь они играют совсем иную роль.

Если в вере, основанной на знании, они способствуют успеху в практической деятельности, в борьбе с силами природы, в покорении стихии, в установлении справедливых общественных отношений, то в религии они ведут к фанатизму, к бессмысленной трате человеческой энергии для достижения нереального, несбыточного и иллюзорного.

Из истории мы знаем, что религиозные люди за веру приносили величайшие жертвы, шли на костры. Но они были напрасными, бессмысленными, поскольку вера не имела реальной почвы, носила иллюзорный характер.

Таким образом, нужно противопоставлять не только религиозную веру знанию, но и религиозной вере убежденность, основанную на знании объективных законов. Эта убежденность, вера не нуждается в религии, не переходит в нее, а наоборот, она противоречит ей, вступает в такой же конфликт, как наука и практическая деятельность человека.

Без превращения идеи в личное убеждение, веру человека невозможна практическая реализация теоретических идей. Например, возьмем выход космонавта в открытый космос, совершенный Алексеем Леоновым. Человек шагнул в бездну Вселенной, для этого необходима огромная решимость. Однако она не похожа на отчаянный шаг самоубийцы, пришедшего к мысли о безнадежности своего дальнейшего бытия, и не результат больной психики, вышедшей из-под контроля сознания. Это — шаг разумного человека, практически реализующего научную идею. Чтобы сделать его, А. Леонову необходима была сознательная вера в истинность этого намеченного плана ее реализации, в надежность созданной аппаратуры, в самого себя и благополучный исход эксперимента. Не слепая, фанатическая приверженность какой-то идее космонавтики, а сознательная вера придала ему необходимую решимость.

Превращение научных идей в личное убеждение — это задача всякого обучения и воспитания людей. Религиозную веру нельзя вытеснить, не заменив сознательной верой, убеждением в истинности научных идей и основывающейся на них созидательной деятельности человека.

Некоторые направления современной философии, в частности позитивизм и неотомизм, также говорят о совместимости научных идей и веры, причем разумея под последней религиозную веру. У них они совместимы, поскольку относятся к разным предметам, знание дает истину о законах движения мертвой материи, религиозная вера касается человеческой души, ее глубинных тайн, знание и религиозная вера взаимодополняют друг друга, описывая разные сферы. Неотомисты говорят, что наука не только не отвергает, а доказывает необходимость веры, без которой она бессильна против зла, приносимого разумом и основанной на нем техникой. Позитивисты выдвигают более скромное утверждение: научное знание если и не подтверждает религиозную веру, то по крайней мере и не опровергает ее, они независимы друг от друга.

Марксистская философия говорит о совместимости научного знания не со всякой верой, а только с той, которая опирается на данные науки, ее доказательство и ведет человека к практическому осуществлению научных идей. И здесь знание и вера касаются одной и той же сферы — явлений объективной реальности. Знание творчески отражает их, а убежденность, вера являются необходимым средством практического действия, реализующего объективно-истинные идеи.

Таким образом, сознательная вера выражает внутреннюю убежденность субъекта в истинности идеи, правильность плана ее практической реализации. В ней объективно-истинное знание переходит в субъективную уверенность, которая толкает, побуждает, психологически настраивает человека на практическое действие, претворяющее идею в жизнь. В этом гносеологическое содержание понятия веры и ее необходимость для развития познавательного процесса.

Превращение идеального объекта в явление объективной реальности предполагает субъективное переживание, куда входит не только создание внутренней убежденности в объективной истинности теоретической идеи и путей ее реализации, но весь комплекс желаний, чувств, эмоций, сопровождающих и направляющих практическое действие, создающих вокруг него необходимую субъективную окраску.

Человек не машина, хотя машина имеет некоторое сходство с ним. Практическая деятельность человека не похожа на автомат, хотя ей и присущ некоторый автоматизм. Человек создает автоматы для того, чтобы освободить себя от нудной, утомительной, не творческой, автоматической работы.

Говорят, что у автомата имеется преимущество перед человеком, он не ошибается под влиянием желаний и эмоций, не изменяет в результате их внезапного воздействия заданного порядка в осуществлении операций. Отношение к желаниям и эмоциям человека только как к источнику ошибок не верно, нельзя абсолютизировать только одну эту их сторону. Иногда, они, конечно, ведут к ошибкам в теоретической и практической деятельности. Но без горения человеческой души, воздействия его сердца не рождается ни одна гениальная идея, не осущест- влятся ни однн самый блестящий план. Поэтому переживание явлений мира и их отражений в сознании человека — необходимый элемент творческого труда. В зажигании человеческой души, в переживании мира огромная роль принадлежит искусству и прекрасному вообще.

Вопрос состоит не в том, является ли искусство познанием мира или нет. Несомненно, да. Но существует ли искусство только для познания мира или же оно выполняет еще и другую функцию в общественной жизни людей?

Противопоставление искусства познанию лишено смысла, искусство является отражением явлений действительности. В утверждении этого тезиса большая заслуга материалистической эстетики, в частности русской XIX столетия, марксизм делает этот тезис исходным в понимании искусства, однако на нем не может остановиться, поскольку познание составляет некоторый базис искусства, но не исчерпывает всей его сущности, не оно определяет особенности искусства как формы общественного сознания. Наука также является познанием мира; причем дает объективную конкретную истину со строгими доказательствами.

Как форма познания искусство ничем не ограничено, ему доступно все в природе и обществе, при этом художник может как сам познавать явления действительности и открывать новое, в этом смысле выполнять функцию научного исследования, так и использовать готовые результаты познания, ранее достигнутые наукой и искусством. Но и художественное творчество как познание ничем существенно не отличается от научного познания, в нем нет ничего такого, что в принципе невозможно в науке. Чувственная образность мышления не только допустима, но иногда и требуется ходом развития научного познания, где воображение так же необходимо, как и в искусстве. Если же за специфику искусства принять выражение результатов познания в чувственно картинной форме, тогда действительно искусство может выглядеть примитивной по сравнению с наукой формой познания. Чувственная наглядность, с одной стороны, необходима, а с другой — она сковывает способность человеческой мысли в проникновении в сущность бытия.

Особенность искусства в его отношении к явлениям действительности, его роль в практическом взаимоотношении субъекта и объекта состоит в том, что искусство не только познает мир, но и переживает его. Выражение переживаний человека в процессе его теоретической и практической деятельности является задачей художественного творчества, и в этом смысле оно занимает свое особое место в практическом взаимодействии субъекта и объекта, основной формой которого является труд, где аккумулируются творческие силы человека, его надежда, план, цель.

Понять сущность и назначение искусства и художественной деятельности вообще, значит найти ее место в труде, с которого начинается будущее человека, его движение в бесконечность.

Ни одна существующая действительность не может прекратить стремление человека к будущему, а потому у человека всегда будет потребность в искусстве. Несомненно в будущее направлена вся практическая деятельность человека и основывающаяся на ней наука, но каждая из них по-своему работает на него, по-своему смотрит на предмет с точки зрения движения в будущее. Наука в интересах будущего постигает объективные закономерности, стремясь их выразить в форме как можно более независимой от человека (в системе абстракций). Искусство, основываясь на познании мира, переживает его, выражает эго переживание мира человеком во имя стремления к бесконечному прогрессу. С этой целью искусство использует все возможные средства, лишь бы они служили этой задаче. Выражая результаты теоретического познания, наука стремится исключить из его содержания человека, представить их объективными, независимыми от человека и человечества, в этом суть объективной истины познания, переживание мира, которое дано в искусстве, без самовыражения человека невозможно, человеческое не исключается из содержания искусства, а составляет фокус его.

Именно искусству принадлежит особая роль в стремлении человека к некоторому идеалу жизни.

Поэтому искусство надо связывать не с определенной формой познания мира, а с особым отношением человека к миру, с переживанием его во имя движения в будущее.

В связи с этим и возникает вопрос о критерии искусства вообще, об отличии искусства от не искусства. Это особенно важно сейчас, когда в буржуазном обществе возникают такие направления, по отношению к которым по существу бессмысленно употребление понятия искусства, поскольку в них не виден человек и человечество, его отношение к миру.

Чтобы понять общественную функцию и специфику искусства, его роль в познании и практическом преобразовании действительности, рассмотрим следующий пример. В тайны океана и в космос, на другие планеты человеческая мысль проникла задолго до того, как были на основе научных расчетов построены подводные лодки и космические корабли. Искусство туда проникло своими средствами (путем мечты и фантазии). Правда, в художественных произведениях, в частности, Жюль Верна, было много такового, что впоследствии нашло подтверждение в данных науки, однако они ценны для нас не этим, ведь все равно никто не строил подводной лодки, руководствуясь романом Жюль Верна, а направляясь на Марс, человек не будет рассматривать в качестве компетентного источника произведения Г. Уэллса.

Задача художественных произведений не вооружить человека научными данными о морских пучинах и космических далях, а заставить человека переживать их, приковать его внимание к ним, направить его деятельность на теоретическое и практическое постижение их.

Выражая переживание мира, искусство направлено на самого человека, его интересуют не космические дали как таковые, а человек в отношении к ним, его чувства и переживания, формирование человеческой личности, познающей и преобразовывающей мир. Искусство как бы открывает возможное поле деятельности человека, направляет его мысль, чувство и дело на достижение новой действительности, делает способным человека совершить действия, необходимые для покорения им природы и общества.

Не следует думать, что это делает только такой жанр искусства, как художественная фантастика: все подлинное искусство направлено на человека, на формирование личности, на побуждение ее к творческому труду. И если произведение искусства этого не делает, то не выполняет своего назначения в движении человека к новой действительности, превращается в забаву, в игру, которая далеко не всегда безобидна. Искусство, с одной стороны, не отрывается от науки, с другой — выполняет свою роль.

Поскольку искусство связано с эмоциональным воздействием на человека, с побуждением его к деятельности, оно должно обладать средством такого воздействия, каким и является прекрасное. Без прекрасного, вызывающего у человека чувство удовольствия, наслаждения, искусство не может выполнить своей общественной функции, не идея как таковая, и не чистая красота, а органическое соединение их создает художественный образ. История знает «идейные» произведения, лишенные художественности, и прекрасные формы без общественно-значимой идеи, содержание, которое должен пережить человек. И те и другие не были истинными произведениями искусства, оставившими заметный след в его развитии и в воздействии на человека. Чистую идею можно получить в науке, а чистые прекрасные формы в детских игрушках и в украшениях, искусство не сводимо ни к науке, ни к украшательству, оно имеет свою цель и задачу в обществе.

Сама по себе прекрасная форма не несет содержания, она выполняет определенную знаковую функцию, передающую идею, за ней может скрываться как передовая, так и реакционная идея. Поэтому эмоционально воздействует и искусство, расслабляющее человека в борьбе против сил природы и общества, сеющее уныние, сдерживающее его решимость в действии, направленном на искоренение зла, подрывающее его веру в науку, прогресс и свои собственные силы. В этом и заключается опасность талантливых, высокохудожественных произведений, не связанных с выражением передовой идеи времени. Подлинное искусство должно передать идею и побудить человека к переживанию, к определенному действию, изменяющему действительность, влекущему человека в будущее. Поэтому не может быть искусства, которое занималось бы чистой апологетикой, одним оправданием какой-то существующей действительности, с помощью прекрасных форм оно влечет его к деятельности, направленной на усовершенствование своего бытия, достижения новой действительности, не ясной ему самому еще во всех деталях и основных закономерностях, которые будут раскрыты научным познанием. Искусство произносит приговор одной действительности и призывает к теоретической и практической деятельности по созданию новой, готовит человека, способного реализовать передовые научные идеи эпохи в жизнь.

Создание на основе идей новых процессов, вещей, которые как таковые в природе не существуют, означает очеловечивание природы, установление нашего господства над ней. Однако каждая новая вещь несет в себе нечто, что не предусматривалось идеей, и оно может не только не служить человеку, но и выступать силой, направленной против него.

Господство человека над природой, наложение на нее печати нашей воли привело к тому, что изменилась поверхность земли, растительный и животный мир, сами люди. Не удовлетворившись землей, человек обращает теперь свои взоры в бескрайние просторы Вселенной, прежде всего на другие планеты солнечной системы.

Каждый шаг человеческой цивилизации порождает новые противоречия, препятствия, с которыми снова надо бороться. Покоряя природу, создавая новые предметы, человек вызывает силы, с которыми ему снова приходится бороться. Противоречивый характер результатов человеческой цивилизации порождает иногда скепсис, неуверенность в силах человека в борьбе с природой.

Успех человека в деле превращения внешней природы в свой мир зависит от того, каков человек, т. е. человеческое общество; ведь человек изменяет природу согласно своим устремлениям. Цели, с которыми человек подходит к познанию и преобразованию природы, вытекают из общества, из существующих в нем отношений.

Чтобы добиться подлинного господства над силами природы, человек должен изменять не только ее, но и самого себя, общественные отношения, сделать их подлинно человечными, лишенными эксплуатации человека человеком. Когда один человек перестанет эксплуатировать другого, он будет по-иному, разумно, человечно относиться к природе, превращая ее явления в истинно человеческий мир.

Коммунизм — это начало установления подлинного господства человека над силами природы. Человек с этого момента начал создавать действительно человеческий, разумный, прекрасный мир. Создание этого мира — непрерывный процесс, а не какое-то законченное состояние.

Великий Октябрь положил начало этой новой практике человечества. Идеи В. И. Ленина легли в основу деятельности миллионов по созданию этого мира. Пройден уже большой путь и несмотря ни на какие случайности, человечество не сойдет с него, идеи коммунизма и его практика неодолимы.

Примечания:

¹ Philipp Frank. Present role of science. Attidee XII. Congresso Internationale di Filosofia, Firenze, 1958, p. 8.

² А О. Маковельский. Древнегреческие атомисты. Баку, 1946, стр. 228.

³ Там же, стр. 235.

⁴ Платон. Полное собрание творений, т. IV. JI., 1929, стр. 23.

⁵ Платон. Полное собрание творений, т. V, Пб., 1922, стр. 59—60.

⁶ Paul Natогp. Platos Ideenlehre, Eine Einfйhrung in den Idealismus, zweite Ausgabe. Leipzig, 1921, S. 74—75.

⁷ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 255.

⁸ Аристотель. Метафизика, стр. 35.

⁹ Гегель. Сочинения, т. X, стр. 147.

¹⁰ Д. Локк. Избранные философские произведения, т. I, стр. 130.

¹¹ Там же, стр. 75—76.

¹² Гегель. Сочинения, т. I, стр. 79.

¹³ Там же, стр. 79—80.

¹⁴ Там же, стр. 82—83.

¹⁵ Д. Локк. Избранные философские произведения, т. I, стр. 600.

¹⁶ Там же, стр. 606.

¹⁷ Там же, стр. 157.

¹⁸ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 127—128.

¹⁹ Дж. Беркли. Три разговора. М., 1937, стр. 56.

²⁰ «...все наши идеи, т. е. более слабые восприятия, суть копии наших впечатлений, т. е. более живых восприятий» (Д. Юм. Сочинения в двух томах, т. 2. Исследование о человеческом познании. М., 1965, стр. 21). Здесь не только отрицается связь идей с внешним миром, но изгоняется из них даже какой-либо момент рационального.

²¹ Б. Рассел. Человеческое познание, стр. 129.

²² Гельвеций. Об уме. М., 1938, стр. 5.

²³ Л. Фейербах. Избранные философские произведения, т. I. М., 1955, стр. 187.

²⁴ Там же, стр. 181—182.

²⁵ Р. Декарт. Избранные произведения, стр. 706.

²⁶ Там же, стр. 363.

²⁷ Гегель. Сочинения, т. 1, стр. 65.

²⁸ Г. В. Лейбниц. Новые опыты о человеческом разуме. М.— Л., 1936, стр. 99

²⁹ Б. Спиноза. Избранные произведения, т. I, стр. 402.

³⁰ Б. Спиноза. Избранные произведения, т. II, стр. 417.

³¹ Там же, т. I, стр. 332.

³² Там же, стр. 329.

³³ Б. Спиноза. Избранные произведения, т. 1, стр. 331.

³⁴ И. Кант. Сочинения, т. 3, стр. 340.

³⁵ И. Кант. Сочинения, т. 3, стр. 342.

³⁶ Там же, стр. 343.

³⁷ И. Кант. Сочинения, т. 3, стр. 349.

³⁸ Там же, стр. 349-350.

³⁹ И. Кант. Сочинения, т. 3, стр. 358—359.

⁴⁰ «Так как разум, таким образом, рассматривается здесь лишь как выхождение за пределы конечного и обусловленного рассудочного познания, то он этим на самом деле сам низводится до конечного и обусловленного, ибо истинно бесконечное не есть только потустороннее конечного, а содержит последнее внутри самого себя как снятое» (Гегель. Сочинения, т. 1, стр. 92).

⁴¹ И. Кант. Сочинения, т. 3, стр. 680.

⁴² Гегель. Сочинения, т. I, стр. 92.

⁴³ И. Кант. Сочинения, т. 3, стр. 359.

⁴⁴ Там же, стр. 360.

⁴⁵ И. Кант. Сочинения, т. 3, стр. 339—340.

⁴⁶ «Хотя... обнаружение антиномий должно рассматриваться как очень важный успех философского познания, поскольку этим был устранен неподвижный догматизм рассудочной метафизики и обращено внимание на диалектическое движение мышления, мы все же должны при этом заметить, что Кант также и здесь остановился только на отрицательном результате, на непознаваемости вещей в себе, а не проник дальше до познания истинного и положительного значения антиномий. Истинное же и положительное значение антиномий заключается вообще в том, что все действительное содержит внутри себя противоположные определения и что, следовательно, познание и, точнее, постижение предмета в понятиях означает именно лишь осознание его как конкретного единства противоположных определений» (Гегель. Сочинения, т. I, стр. 97).

⁴⁷ Неокантианцы истолковывали вещь в себе Канта как идеальную границу познания, предельное понятие, к которому оно стремится, «...«вещь в себе»,— говорил Наторп,— является однако лишь абсолютным выражением задачи нашего познания, а не каким-либо особенным. самим по себе существующим предметом...» (П. Наторп. Философская пропедевтика. М., 1911, стр. 42). Идея или безусловное сохраняет значение предельной точки зрения той степени истинности, которой может достигать наше эмпирическое и обусловленное познание. Г. Риккерт писал: «...атом оказывается уже не действительностью, но „идеей"; он никогда не бывает дан, но всегда постулируется, он не существует, но имеет значение по отношению к цели познания, состоящей в том, чтобы уловить необозримое в обозримую систему понятий» (Г. Риккерт. Границы естественнонаучного образования понятий. СПб., 1903. стр. 549). Не случайно неокантианцы тяготеют к платоновскому идеализму, ибо их теория познания неминуемо приводит к признанию существования каких-то идеальных связей, отношений, носящих общезначимый и необходимый характер, которые служат основой синтеза знания в суждениях и понятиях. «...Понятия.— пишет Кассирер,— получают свою истинность не благодаря тому, что они являются отображениями существующих в себе реальностей, а потому, что они выражают идеальные порядки, устанавливающие и гарантирующие связь опытов» (Э. Кассирер. Познание и действительность. СПб., 1912, стр. 413).

⁴⁸ Гегель. Сочинения, т. I, стр. 322.

⁴⁹ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 214.

⁵⁰ Гегель. Сочинения, т. I, стр. 321.

⁵¹ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 216.

⁵² Гегель. Сочинения, т. I, стр. 321-322.

⁵³ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 174.

⁵⁴ Там же, стр. 215.

⁵⁵ Там же, стр. 176. «Познание есть процесс погружения (ума) в неорганическую природу ради подчинения ее власти субъекта и обобщения (познания общего в ее явлениях)...» (Там же).

⁵⁶ Гегель. Сочинения, т. IV, М. 1959, стр. 124-125.

⁵⁷ Гегель. Сочинения, т. ХI, стр. 512.

⁵⁸ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 173.

⁵⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, стр. 283.

⁶⁰ См. К. Маркс в «Экономическо-философских рукописях» писал по этому поводу следующее: «...абстракция, постигающая себя как абстракцию, знает, что она есть ничто; она должна отказаться от себя, абстракции, и этим путем она приходит к такой сущности, которая является ее прямой противоположностью, к природе. Таким образом, вся логика является доказательством того, что абстрактное мышление само по себе есть ничто, что абсолютная идея сама по себе есть ничто, что только природа есть нечто» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений, стр. 639).

Ту же самую мысль выразил В. И. Ленин, когда писал: «Переход логической идеи к природе. Рукой подать к материализму» (В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 215).

⁶¹ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 219.

⁶² В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 184,

⁶³ Гегель. Сочинения, т. I, стр. 331.

⁶⁴ Н. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 190.

⁶⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3, стр. 1.

⁶⁶ Гегель. Сочинения, т. I, стр. 340.

⁶⁷ Н. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 183.

⁶⁸ Гегель. Сочинения, т. I, стр. 341.

⁶⁹ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 316.

⁷⁰ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 304.

⁷¹ Там же, стр. 313.

⁷² К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 629.

⁷³ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр 177. Эта же мысль с некоторыми вариациями неоднократно подчеркивается В. И. Лениным, поскольку он придает ей принципиальное значение.

⁷⁴ Там же, стр. 193.

⁷⁵ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 151.

⁷⁶ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 176.

⁷⁷ Э. Гуссерль. Философия, как строгая наука. Логос, кн. I. М., 1911, стр. 29.

⁷⁸ Там же.

⁷⁹ Э. Гуссерль. Логическое исследование. СПб. ч. I, 1909. стр. 202

⁸⁰ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 177.

⁸¹ Там же, стр. 176.

⁸² В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 178.

⁸³ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 315.

⁸⁴ «Как слово,— пишет JI. Н. Толстой,— передающее мысли и опыты людей, служит средством единения людей, так точно действует и искусство. Особенность же этого средства общения, отличающая его от общения посредством слова, состоит в том, что словом один человек передает другому свои мысли, искусством же люди передают друг другу свои чувства» («Русские писатели о литературе», т. 2. Л., 1939, стр. 91).

⁸⁵ В. Г. Белинский. Избранные философские сочинения, т. II, М., 1948, стр. 52.

⁸⁶ Там же, стр. 55.

⁸⁷ «...Художественное отвлечение,— пишет В. Ф. Асмус,— не то же самое, что научная абстракция» («Образ как отражение действительности и проблема типического».— «Новый мир», 1953, № 8, стр. 215).

⁸⁸ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3, стр. 1.

⁸⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений, стр. 627.

^90-91 В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 194.

⁹² Там же, стр. 195.

⁹³ К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений, стр. 630.

⁹⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений, стр. 640.

⁹⁵ Там же, стр. 632.

⁹⁶ К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений, стр. 593.

⁹⁷ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 169-170.

⁹⁸ К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений, стр. 566.

⁹⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений, стр. 640.

¹⁰⁰ Гегель. Сочинения, т. I, стр. 338.

¹⁰¹ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 289—290.

 

ЛИТЕРАТУРА

Маркс К. К критике гегелевской философии права.— Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 1.

Маркс К. и Энгельс Ф. Святое семейство, или критика критической критики. Против Бруно Бауэра и компании.— Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 2.

Маркс К. Тезисы о Фейербахе.— Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 3.

Маркс К. и Энгельс Ф. Немецкая идеология.— Там же.

Маркс К. Введение. (Из экономических рукописей 1857—1858 годов).— Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 12.

Маркс К. К критике политической экономии.— Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 13.

Энгельс Ф. Карл Маркс. «К критике политической экономии»,— Там же.

Маркс К. Заработная плата, цена и прибыль.— Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 16.

Энгельс Ф. Анти-Дюринг.— Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 20.

Энгельс Ф. Диалектика природы.— Там же.

Энгельс Ф. Материалы к «Анти-Дюрингу».— Там же.

Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии.— Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 21.

Маркс К. Капитал, т. I.— Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 23.

Маркс К. Капитал, т. 2. Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 24.

Маркс К. Капитал, т. 3. Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 25, ч. I.

Маркс К. Теория прибавочной стоимости (IV том «Капитала»).— Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 26, ч. 1.

Маркс К. Теория прибавочной стоимости (IV том «Капитала»).— Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 26, ч. 3.

Письмо Энгельса Конраду Шмидту, 12 марта 1895 г.— Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, т. 39.

Маркс К. и Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956.

Маркс Карл. Математические рукописи. М., 1968.

Ленин В. И. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов? (Ответ на статьи «Русского Богатства» против марксистов).— Полное собрание сочинений, т. 1.

Ленин В. И. Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения.— Полное собрание сочинений, т. 6.

Ленин В. И. Замечания на второй проект программы Плеханова.—Там же.

Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм. Критические заметки об одной реакционной философии.— Полное собрание сочинений, т. 18.

Ленин В. И. Разногласия в европейском рабочем движении.— Полное собрание сочинений, т. 20.

Ленин В. И. Наши упразднители. (О г. Потресове и В. Базарове).— Там же.

Ленин В. И. Переписка Маркса с Энгельсом.— Полное собрание сочинений, т. 24.

Ленин В. И. Карл Маркс (Краткий биографический очерк с изложением марксизма).— Полное собрание сочинений, т. 26.

Ленин В. И. Империализм, как высшая стадия капитализма. (Популярный очерк).— Полное собрание сочинений, т. 27.

Ленин В. И. Конспект книги Гегеля «Наука логики».— Полное собрание сочинений, т. 29.

Ленин В. И. Конспект книги Гегеля «Лекции по истории философии».— Там же.

Ленин В. И. План диалектики (логики) Гегеля.— Там же.

Ленин В. И. Конспект книги Лассаля «Философия Гераклита Темного из Эфеса».— Там же.

Ленин В. И. К вопросу о диалектике.— Там же.

Ленин В. И. Конспект книга Аристотеля «Метафизика».— Там же.

Ленин В. И. О карикатуре на марксизм и об «империалистическом экономизме».— Полное собрание сочинений, т. 30.

Ленин В. И. О государстве. Лекция в Свердловском университете 11 июля 1919 г.— Полное собрание сочинений, т. 39.

Ленин В. И. Еще раз о профсоюзах, о текущем моменте и об ошибках тт. Троцкого и Бухарина.— Полное собрание сочинений, т. 42.

Ленин В. И. Заключительное слово по политическому отчету ЦК РКП (б) 28 марта (1922 г.) — Полное собрание сочинений, т. 45.

Абдильдин Ж. Проблема начала в теоретическом познании. Алма-Ата, 1967.

Актуальные проблемы науки. Ростов н/Д, 1967.

Алексеев М. Н. Актуальные проблемы логической науки. М., 1964.

Алексеев М. Н. Диалектика форм мышления М., 1959.

Алексеев М. Ц, Диалектическая логика. М., 1960.

Андреев И. Д. Пути и трудности познания. М., 1968.

Арсеньев А. С., Библер В. С. и Кедров Б. М. Анализ развивающегося понятия. М., 1967.

Артюх А. 7. Категориальный синтез теории. Киев, 1967.

Архипцев Ф. Т. Материя как философская категория. М., 1961.

Аскин Я. Ф. Проблема времени. Ее философское истолкование. М., 1966.

Асмус В. Ф. Диалектика Канта. М., 1929.

Асмус В. Ф. Диалектический материализм и логика. Очерк развития диалектического метода от Канта до Ленина. Киев, 1924.

Асмус В. Ф. Проблема интуиции в философии и математике. М., 1965.

Ахманов А. С. Логическое учение Аристотеля. М., 1960.

Бабосов Е. М. Диалектика анализа и синтеза в научном познании. Минск, 1963.

Багиров 3. Закон отрицания отрицания. Баку, 1960.

Баканидзе М. И. Проблема субординации логических форм. Алма-Ата, 1968.

Бакрадзе К. Логика. Тбилиси, 1951.

Бакрадзе К. Система и метод философии Гегеля. Тбилиси, 1958.

Батищев Г. С. Противоречие как категория диалектической логики. М., 1963.

Еернал Д. Д. Наука в истории общества. М., 1956.

Библер В. С. О системе категорий диалектической логики. Сталинабад, 1958.

Борисов В. Н. Уровни логического процесса и основные направления их исследования. Новосибирск, 1967.

Борщов С. Г. Противоречия, развитие, практика. Саратов, 1966.

Босенко В. А. Диалектика как теория развития. Киев, 1966.

Бранский В. П. Философское значение «проблемы наглядности» в современной физике. Л., 1962.

Бриллюэн Л. Научная неопределенность и информация. М., 1966.

Бройль Луи де. По тропам науки. М., 1962.

Брутян Г. А. Теория познания общей семантики. Ереван, 1959.

Брушлинский А. В. Культурно-историческая теория мышления. (Философские проблемы психологии). М., 1968.

Бунге М. Интуиция и наука. М., 1967.

Бунге М. Причинность. Место принципа причинности в современной науке. М., 1962.

Вавилов С. И. Собрание сочинений, т. 3. Работы по философии и истории естествознания. М., 1956.

Вавилов С. И. Собрание сочинений, т. 4. Экспериментальные основания теории относительности. М., 1956.

Вавилов С. И. Исаак Ньютон. М.— Л, 1945.

Вавилов С. И. Ленин и философские проблемы современной физики.— В сб. «Великая сила идей ленинизма». М., 1950.

Вазюлин В. А. Логика «Капитала» К. Маркса. М., 1968.

Валлон А. От действия к мысли. М., 1956.

Варьяш А. И. Логика и диалектика. М.— Л., 1928.

Вейль Г. Симметрия. М., 1968.

Ветров А. А. Семиотика и ее основные проблемы. М., 1968.

Винер Н. Кибернетика и общество. М., 1958.

Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958.

Войшвилло Е. К. Понятие. М., 1967.

Вопросы диалектического материализма. М., 1960.

Вопросы диалектики и логики. Л., 1964.

Вопросы логики. М., 1955.

Вопросы логики. Л., 1960. (Уч. записки № 285. Серия философ, наук, вып. 17).

Вопросы логики. Л., 1959. (Уч. записки № 263. Серия философ, наук вып. 14).

Вопросы логики. Л., 1957. (Уч. записки № 247. Серия философ, наук, вып. 12).

Вопросы теории познания и логики. М., 1960.

Вычислительные машины и мышление. М., 1967.

Габриэльян Г. Г. Марксистская логика как диалектика и теория познания. Ереван, 1963.

Геворкян Г. А. Вероятное и достоверное знание. Ереван, 1965.

Гейзенберг В. Введение в единую полевую теорию элементарных частиц. М., 1968.

Гейзенберг В. Физика и философия. М., 1963.

Гейзенберг В. Философские проблемы атомной физики. М., 1953.

Гильберт Д. и Аккерман В. Основы теоретической логики. М., 1947.

Гносеологические аспекты измерений. Киев. 1968.

Гокиели Л. П. Логика, т. 1. Тбилиси, 1965.

Горский Д. Й. Вопросы абстракции и образование понятий. М., 1961.

Горский Д. П. Проблемы общей методологии наук и диалектической логики. М., 1966.

Гортари Э. Введение в диалектическую логику. М., 1959.

Готт В. С. Философские вопросы современной физики. М., 1967.

Грушин В. А. Очерки логики исторического исследования. М., 1961.

Джеммер М. Понятие массы в классической и современной физике. М., 1967.

Диалектика в науках о неживой природе. М., 1964.

Диалектика и логика научного познания. М., 1966.

Диалектическая логика. Ростов н/Д, 1966.

Диалектический материализм как методология естественнонаучного познания. Минск, 1965.

Диалектический материализм о понятии. М., 1963.

Добриянов В. С. Методологические проблемы теоретического и исторического познания. М., 1968.

Дроздов А. В. Вопросы классификации суждений. Л. 1956.

Жданов Ю. А. Закон единства и борьбы противоположностей как суть, как ядро диалектики. М., 1967.

Жданов Ф. Ленин и естествознание. М., 1959.

Жожа А. Логические исследования. М., 1964.

Закон. Необходимость. Вероятность. М., 1967.

Зиновьев А. А. Логика высказываний и теория вывода. М., 1962.

Зиновьев А. А. Основы логических теорий научных знаний. М., 1967.

Зиновьев А. А. Философские проблемы многозначной логики. М., 1960.

Избранные труды русских логиков XIX века. М., 1956.

Илиади А. Н. Практическая природа человеческого познания. М., 1962.

Ильенков Э. В. Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» Маркса М., 1960.

Какабадзе 3. М. Проблема «экзистенциального кризиса» и трансцендентальная феноменология Эдмунда Гуссерля. Тбилиси. 1966.

Кантемиров Д. С. Борьба В. И. Ленина против идеализма и метафизики в теории познания. Алма-Ата, 1963.

Карпов М. М. Основные закономерности развития естествознания. Ростов н/Д, 1963.

Карнап Р. Значение и необходимость. М., 1959.

Касымжанов А. X. Проблема совпадения диалектики, логики и теории познания. (По «Философским тетрадям» В. И. Ленина). Алма-Ата, 1962.

Кедров В. М. Атомистика Дальтона. М.— Л., 1949;

Кедров Б. М. Единство диалектики, логики и теории познания. М., 1963.

Кедров Б. М. Классификация наук, в 2-х кн. М., 1961.

Кедров Б. М. О количественных и качественных изменениях в природе. М., 1946.

Кедров Б. М. О повторяемости в процессе развития. М., 1961.

Кедров Б. М. Предмет и взаимосвязь естественных наук. М., 1967.

Кедров Б. М. Развитие понятия элемента от Менделеева до наших дней. Опыт историко-логического исследования. М., 1948.

Кедров Б. М. День одного великого открытия. М., 1958.

Кибернетика, мышление, жизнь. М., 1964.

Клаус Г. Введение в формальную логику. М., 1960.

Клаус Г. Сила слова. Гносеологический и прагматический анализ языка. М., 1967.

Козловский В. Е. Развитие В. И. Лениным марксистского учения о противоречиях. М., 1965.

Комианский Г. В. Логика и структура языка. М., 1965.

Кондаков Н. И. Введение в логику. М., 1967.

Копнин П. В. Введение в марксистскую гносеологию. Киев, 1966.

Копнин П. В. Логические основы науки. Киев, 1968.

Корнеева А. И. Критика неопозитивистских взглядов на природу познания. М., 1962.

Корнфорт М. Марксизм и лингвистическая философия. М., 1968.

Корнфорт М. Наука против идеализма. В защиту философии против позитивизма и прагматизма. М., 1957.

Кузнецов Б. Г. Пути физической мысли. М., 1968.

Кузнецов И. В. Принцип соответствия в современной физике и его философское значение. М.— Л., 1948.

Кузьмин В. П. Категория меры в марксистской диалектике. М., 1966.

Курсанов Г. А. Диалектический материализм о понятии. М., 1963. Ленин об элементах диалектики. М., 1965.

Ленинская теория отражения и современность. Свердловск, 1967.

Логика и методология науки. М., 1967.

Логика научного исследования. М., 1965.

Логико-грамматические очерки. М., 1961.

Логическая семантика и модальная логика. М., 1967.

Логическая структура научного знания. М., 1965.

Логические исследования. М., 1959.

Лукасевич Я. Аристотелевская силлогистика с точки зрения современной формальной логики. М., 1959.

Маковельский А. О. История логики. М., 1967.

Мальцев В. И. Очерк по диалектической логике. М., 1964.

Мамардашвили М. К. Формы и содержание мышления. М., 1968.

Манеев А. К. Предмет формальной логики и диалектика. Минск, 1964.

Мартынов В. В. Кибернетика. Семиотика. Лингвистика. Минск, 1966.

Математическая теория логического вывода. М., 1967.

Материалистическая диалектика и методы естественных наук. М., 1968.

Мелюхин С. Т. Материя в ее единстве, бесконечности и развитии. М., 1966.

Методологические проблемы современной науки. М., 1964. Методологические проблемы теории измерений. Киев. 1966. Мировоззренческие и методологические проблемы научной абстракции. М., 1960.

Михайлова И. Б. Методы и формы научного познания. М., 1968. Моделирование как метод научного исследования. (Гносеологический анализ). М., 1965.

Молодший В. Н. Очерки по вопросам обоснования математики. М., 1958.

Мотрошилова И. В. Принципы и противоречия феноменологической философии. М., 1968.

Мышление и речь. М., 1963.

Назаров И. Н. Производственный эксперимент и его роль в познании. М., 1962.

Нарский И. С. Современный позитивизм. М., 1961.

Наука о науке. М., 1966.

Науменко Л. К. Монизм как принцип диалектической логики. Алма-Ата, 1968.

Некоторые вопросы методологии научного исследования, вып. I, Л., 1965.

Некоторые вопросы методологии научного исследования, вып. 2, Л., 1968. Некоторые закономерности научного познания. Новосибирск, 1964.

Новик И. В. О моделировании сложных систем. М., 1965.

Общая теория систем. М., 1966.

Овчинников Н. Ф. Принципы сохранения. М., 1966.

Омельяновский М. Э. Философские вопросы квантовой механики. М., 1956.

Оруджев 3. Единство диалектики, логики и теории познания в «Капитале» К. Маркса. Баку, 1968.

Оруджев 3. М. К. Маркс и диалектическая логика. Баку, 1954.

Осипов И. Н., Копнин П. В. Основные вопросы теории диагноза. Томск, 1962.

Очерки по истории логики в России. М., 1962.

Павлов Т. Диалектико-материалистическая философия и частные науки. М., 1957.

Павлов Т. Избранные философские произведения, т. 3, М., 1962.

Парнюк М. А. Детерминизм диалектического материализма. Киев, 1967.

Петров Ю. А. Логические проблемы абстракций бесконечности и осуществимости. М., 1967.

Пилипенко Н. В. Необходимость и случайность. М., 1965.

Планк М. Единство физической картины мира. М., 1966.

Плотников А. М. Генезис основных логических форм. Л., 1967.

Подкорытов Г. А. Историзм как метод научного познания. Л., 1967.

Пономарев Я. А. Знание, мышление и умственное развитие. М., 1967.

Пойа Д. Математика и Правдоподобные рассуждения, тт. I и II. М., 1957.

Попов П. С. История логики нового времени. М., 1960.

Попович М. В. О философском анализе языка науки. Киев, 1966.

Практика — критерий истины в науке. М., 1960.

Применение логики в науке и технике. М., 1960.

Проблема исследования структуры науки. (Материалы к симпозиуму). Новосибирск, 1967. *

Проблемы диалектической логики. М., 1959.

Проблемы логики. М., 1963.

Проблемы логики и диалектики познания. Алма-Ата, 1963.

Проблемы логики научного познания. М., 1964.

Проблемы мышления в современной науке. М., 1964.

Проблемы научного метода. М., 1964.

Проблемы структуры в научном познании. Саратов. 1965.

Противоречия в развитии естествознания. М., 1965.

Процесс мышления и закономерности анализа, синтеза и обобщения. Экспериментальные исследования. М., 1960.

Психология мышления. М., 1965.

Пузиков П. Д. Аналитическая способность мышления. Минск, 1965.

Пушкин В. Н. Эвристика — наука о творческом мышлении. М., 1967.

Рассел Б. История западной философии. М., 1959.

Рассел Б. Человеческое познание. Его сфера и границы. М., 1957.

Ребане Я. К. Что такое диалектическая логика. Таллин. 1963.

Режабек Е. Я. Некоторые вопросы теории гипотезы. Ростов н/Д, 1968.

Резников Л. О. Гносеологические вопросы семиотики. Л., 1964.

Резников Л. О. Понятие и слово. Л., 1958.

Рейтман У. Р. Познание и мышление. Моделирование на уровне информационных процессов. М., 1968.

Рейхенбах Г. Направление времени. М., 1962.

Рожин В.. П. Марксистско-ленинская диалектика как философская наука. Л., 1957.

Розенталь М. М. Диалектика «Капитала» К. Маркса М., 1967.

Розенталь М. М. Ленин и диалектика. М., 1963.

Розенталь М. М. Принципы диалектической логики. М., 1960.

Розов М. А. Научная абстракция и ее виды. Новосибирск, 1965.

Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. М., 1957.

Рубинштейн С. Л. О мышлении и путях его исследования. М., 1958.

Рузавин Г. Й. О природе математического знания. (Очерки по методологии математики). М., 1968.

Савинов А. В. Логические законы мышления. Л., 1958.

Сачков Ю. О. О материалистическом истолковании квантовой механики. М., 1959.

Свечников Г. А. Категория причинности в физике. М., 1961.

Свидерский В. И. Некоторые вопросы диалектики изменения и развития. М., 1965.

Свидерский В. И. О диалектике элементов и структуры в объективном мире и в познании. М., 1962.

Свидерский В. И. Противоречивость движения и ее проявление. Л., 1959.

Свидерский В. П., Кармин Н. С. Конечное и бесконечное. М., 1966.

Серрюс Ш. Опыт исследования значения логики. М., 1948.

Сивоконь П. Е. Методологические проблемы естественнонаучного эксперимента. М., 1968.

Славская К. А. Мысль в действии. М., 1968.

Современная идеалистическая гносеология. Критический очерк. М., 1968.

Сомервилл Дж. Избранное. М., 1960.

Социология науки. Ростов н/Д, 1968.

Спиркин А. Происхождение сознания. М., 1960.

Стефанов Н. Теория и метод в общественных науках. М., 1967.

Структура и формы материи. М., 1967.

Стяжкин Я. И. Формирование математической логики. М., 1967. "

Субботин А. Л. Теория силлогистики в современной формальной логике. М, 1965.

Таванец П. В. Вопросы теории суждения. М.. 1955.

Таванец П. В. Суждение и его виды. М., 1953.

Тарский А. Введение в логику и методологию дедуктивных наук. М., 1948.

Теория познания и современная наука. М., 1967.

Тугаринов В. П. Соотношение категорий диалектического материализма. Л., 1956.

Туровский М. Б. Труд и мышление (Предыстория человека). М., 1963.

Уваров А. Й. Ленинский принцип объективности в познании и некоторые проблемы диалектической логики. Томск, 1963.

Уваров Л. В. Образ, символ, знак (Анализ современ. гносеол. символизма). Минск, 1967.

Уёмов А. И. Вещи, свойства и отношения. М., 1963.

Уитроу Дж. Естественная философия времени. М., 1964.

Философские вопросы современной формальной логики. М., 1962.

Философские проблемы теории тяготения Эйнштейна и релятивистской космологии. Киев, 1965.

Философские про.блемы «Капитала» К. Маркса. М., 1968.

Философские проблемы физики элементарных частиц. М., 1963.

Фогараши Б. Логика. М., 1959.

Формальная логика и методология науки. М., 1964.

Франк Ф. Философия науки. Связь между наукой и философией. М., 1960.

Фурман А. Основные проблемы аксиоматического построения физической теории. Томск, 1966.

Хилл Т. И. Современные теории познания. М., 1965.

Ходаков Д. В. Как рождаются научные открытия. Генезис экспериментальных открытий. М., 1964.

Холличер В. Природа в научной картине мира. М., 1960.

Церетели С. Б. Диалектическая логика. Тбилиси. 1965. На груз. яз. Резюме на русск. яз.

Церетели С. Б. Начало доказательства. Тбилиси, 1963. На груз. яз. Резюме на. русск. яз.

Церетели С. Б. О природе законов науки. Тбилиси, 1955.

Цейтлин 3. А. Наука и гипотеза. М.— Л., 1926.

Чагин Б. А. Ленин о роли субъективного фактора в истории. Л., 1967.

Черкесов В. И. Материалистическая диалектика как логика и теория познания. М., 1962.

Чернов В. И. Анализ философских понятий. М., 1966.

Чернышев Б. С. О логике Гегеля. М., 1941.

Чёрч А. Введение в математическую логику, т. 1. М., 1960.

Швырев В. С. Неопозитивизм и проблемы эмпирического обоснования науки. М., 1966.

Шептулин А. П. Система категорий диалектики. М., 1967.

Шинкарук В. И. Логика, диалектика и теория познания Гегеля. Киев, 1964.

Шорохова Е. В. Проблема сознания в философии и естествознании. М. 1961.

Штофф В. А. Моделирование и философия. М.— Л., 1966.

Шугайлин А. В. Диалектическая логика и современная физика. Киев, 1966.

Эйнштейн А. Творческая автобиография,— В сб.: Эйнштейн и современная физика. М., 1956.

 

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

 

Абсолютное и относительное — 191-192

Абстрактное — 185 и конкретное — 180—181, 189—190

Абстракция — 182—183, 185—188

Анализ и синтез — 297—302

Аналогия — 355—357

Бытие — 43—44

Вёра — 461—463

Вероятность — 343, 347—352

Вопрос — 226

Гипотеза — 304, 335, 364—370

и аналогия — 355—357

и дедукция — 357—358

и индукция — 357

и истина — 335—339

и опыт — 352—355

и практика — 381—385

и теория — 376—380

и фантазия — 359—363

и эксперимент — 387—394

объективность ее — 339—340

предположение в ней — 344—347

проверка ее — 373, 385—387

развитие ее — 378—379

Дедукция — 276—287, 357—358

Диалектика — 68

законы ее — 92—93

и история философии — 60, 67

и формальная логика — 112, 128

как логика и теория познания — 29-31, 36-37, 44-46, 50

как наука — 2

как обобщение истории познания — 49

как система знания — 78

категории ее — 94—96, 99—100

основания ее — 82—84

черты ее — 86—87

Диалектический материализм — 9-11, 69

и исторический материализм — 69-70

Дискурсивность — 176—177

Достоверность — 343, 347—352

Знание — 22—24, 396—400, 448, 460-463

Идеализм — 16—19 Идея — 400

и объект — 453—457

и предмет — 449—453

как идеал знания — 428—435

форма реализации ее — 435, 456

Индукция — 272—285, 357

и дедукция — 284—287

Интуитивизм — 173—175

Интуиция — 175—177

Истина — 142—144, 190, 335—339,

абсолютная — 191—194

объективная — 191

относительная — 191—194

Искусство — 464—467

Историческое и логическое — 208—211

История философии — 60—66

Категории — 94, 99—100, 108—111

определение их — 101

система их — 102—105, 107

Конкретное — 183—185, 188—189

Логика — 48—49, 78, 113

диалектическая — 127, 129,138—139, 141—143, 146—147

законы ее — 114—115

математическая — 117—120, 122

научного исследования — 288— 294

предмет ее — 133—134, 136, 139—140, 148

трансцендентальная — 134—136

формальная — 112, 114—117, 123-126, 132-133

Логические противоречия — 197— 198, 201-202

Логическое — 208

исчисление — 140—141

Материализм — 19

Материальное и идеальное — 158— 159

Материя — 88

Метод — 37—39

философский 41—42, 52—55

Модель — 157

Мышление — 148, 155, 181

и опыт — 177

истинность его — 190

как духовная деятельность — 157-159

как отражение — 150—153

«машинное» — 161—167

определение его — 150

противоречия в нем — 196, 202—207

развитие его — 156

субъективное и объективное — 153-154

теоретическое и практическое — 194-196

формы его — 213, 220—223

Наука

и философия — 25—26

как прикладная логика — 78

как система знания — 396—399

предмет ее — 12

Научная теория — 219—220, 437— 440

Научное исследование — 288—294

Научный метод — 440—441

Недопустимость противоречия 198-200

Объект — 453—457 Образ — 157

познавательный — 157

художественный — 441—448

Определение — 256—263

Опыт — 177, 352—355

Отражение 34—35, 150—153

Познание — 150—153

Понятие — 181—183, 213, 222—223 238

образование его — 247—253

развитие его — 254—256

содержание и объем его — 244— 247

Правильность — 47—48

Практика — 194—196, 381—385

Предикат — 226—230

Проблема — 294—296

Психическое и физиологическое — 159

Противоречия — 197—198, 201—202

субъекта и объекта — 203—207

Разум — 131, 169—170

Рассудок и разум — 169—172, 173

Рациональное и иррациональное — 167—169

Синтез — 298—299

Систематизация

научного знания — 296—297

Сознание — 22—23

Субъект — 226—230

и объект — 153, 203—207, 458— 460

Суждение — 213, 224

классификация его - 231—237

формы его — 226—231

элементы его —231—237

Социологические исследования —72—74

Социология — 71

Теория — 302—304, 376—380, 394— 395

Умозаключение — 213, 263

форма его — 264—271

Факт — 294—295

Фантазия — 359—363

Философия — 12—15, 20, 26—29

и естествознание — 51, 59

и социальные исследования — 75

предмет ее — 12, 21, 32

Художественный образ — 441—448

Чувственное и рациональное — 177-178

Эксперимент — 387—394

Элементы диалектики — 81—82

Эмпирическое и теоретическое —180

 

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

 

Авенариус Р. 327

Айер А. 374

Алексеев М. Н. 135, 221—223

Андерсон К. 384

Аристотель 31, 32, 104, 113, 114, 122, 129, 133, 136, 137, 140, 141, 190, 216, 224, 225, 231, 244, 256, 257, 271, 272, 277, 281, 303, 306, 307, 334, 403, 404, 423

Асмус В. Ф. 135, 445

Ахманов А. С. 224

Белинский В. Г. 443, 444

Беркли Дж. 88, 248, 408, 409

Блэкетт П. 384

Блохинцев Д. И. 366

Богданов Б. В. 64

Бойль Р. 283

Больцано Б. 225

Больцман Л. 372

Бор Н. 10, 40, 122, 343, 366, 394

Бояи Я. 354

Бройль Луи де 174, 358, 372

Буль Дж. 118

Бэкон Ф. 55, 114, 130, 131, 140, 274—276, 281—289, 293, 309

Бюхлер Дж. 37

Вавилов С. И. 206, 310, 331, 390, 391

Васильев Н. А. 141

Веттер Г. 365

Верн Жюль 466

Винчи Леонардо да 273, 274

Вольф X. 42, 44

Вундт В. 222

Галилей Г. 20, 273, 274, 385

Гамильтон У. 357

Гегель Г. 19, 28, 31, 33, 34, 36—38, 49, 50, 55, 61, 64, 66, 78, 79, ЮЗ- 107, 135-140, 143, 151, 168, 170, 171, 181-183, 190, 214, 218, 228, 229, 231-234, 246, 258, 265, 270, 279, 280-282, 299, 300, 311, 324, 325, 357, 404, 406, 407, 411, 413, 416, 417, 419-429, 431, 432, 434, 436, 437, 450, 457, 460

Гедель К. 119, 330

Гейзенберг В. 204, 243

Геккель Э. 285

Гельвеций К. 409

Гераклит 28, 128

Герц Г. 246

Герцен А. И. 276

Гершель В. 382

Гильберт Д. 84

Гоббс Т. 257, 297

Гольбах П. 330

Гуссерль Э. 433, 434

Гюйгенс X. 310, 391

Дальтон Д. 321, 322

Дарвин Ч. 20, 275, 276, 320-322, 334

Девиссон 204

Декарт Р. 19, 55, 129, 130, 133, 173, 276, 289, 314, 406, 410, 412, 423

Демокрит 86, 113, 305, 401, 403

Джевонс С. 269

Джермер Л. 204

Дидро Д. 248, 316, 317, 408

Дирак П. А. М. 373, 383, 384

Дюгем П. 340

Зиновьев А. А. 123

Кант И. 31—33, 55, 127, 132-137, 138, 140, 180, 213, 234, 244, 298, 299, 320, 405, 413—420, 423, 429, 433, 434

Кантор Г. 119, 330

Каринский М. И. 355

Карнап Р. 119, 397

Карнеад из Кирены 308

Карно С. 239

Кассирер Э. 249, 250, 420

Кедров Б. М. 321, 322, 361, 362, 377

Кеплер И. 385

Клейн Ф. 283

Коген Г. 402

Колмогоров А. Н. 119

Конт О. 71, 326

Коэн М. 358

Кребер Г. 85

Крылов А. Н. 311

Кузанский Н. 416

Кузнецов И. В. 394

Кутюра Л. 257

Лавуазье А. 282, 313, 314

Ланжевен П. 206

Лаплас П. 357, 382, 383

Лейбниц Г. 19, 42, 44, 118, 131—133, 137, 173, 411, 412

Ленин В. И. 5, 7, 9—11, 19, 30, 31, 33, 35, 36, 39, 41, 45, 48-50, 59- 62, 64, 68, 71, 72, 74, 76-78, 81, 82, 88, 93, 95, 96, 101, 103, 106-108, 110-112, 125, 127, 129, 143-146, 150, 151, 154, 174, 178, 186, 188, 191-194,196, 197, 202, 229, 238, 242, 243, 245, 246, 254—257, 260, 262, 265, 270, 279, 285, 337, 341, 342, 357, 359-361, 381, 382, 387, 388, 403, 408, 422, 424—426, 429, 431—436, 450, 45, 457, 468

Леонов А. А. 462

Лобачевский Н. И. 176, 254, 255, 354, 359

Локк Дж. 247, 248, 257, 277, 278, 405-409

Ломоносов М. В. 317—319

Лотце Г. 225

Лукасевич Я. 119—121

Луллий Р. 130, 289

Лысенко Т. Д. 57

Майкельсон А. 354

Маковельский А. О. 401

Максвелл Дж. 332

Мариотт Э. 283

Марков А. А. 119, 122

Маркс К. 10, 14, 19, 22, 23, 30, 31, 36, 49, 62, 68, 69, 76, 91, 103, 106, 127, 129, 155, 158, 159, 179, 183, 184, 186, 188, 189, 193, 200, 210,  240, 246, 252, 258, 261, 262, 266, 271, 274, 285, 307, 320, 369, 381, 382, 389, 424, 426, 428, 449, 450, 452, 455, 456, 459, 460

Мах Э. 19, 327

Менделеев Д. И. 10, 321—324, 333, 341, 356, 377, 378, 380, 383, 439, 440

Милль Дж. 200, 257, 278, 279, 347

Мозли Г. 377, 379

Молодший В. Н. 330

Наторп П. 227, 403, 420

Науменко Л. К. 27, 28

Нельсон Дж. 376, 386

Новиков П. С. 119

Ньютон И. 20, 54, 57, 243, 254, 284, 285, 298, 310-314, 317, 378, 385

Овчинников Н. Ф. 366, 367

Оккиалини Г. 384

Павлов И. П. 368

Паганини Н. 163

Парацельс Ф. 360

Паули В. 354, 384

Пирс Ч. 118

Писарев Д. И. 360, 361

Планк М. 10, 343

Плато Ж. 382

Платон 28, 113, 128, 401—404, 415, 421, 423

Плеханов Г. В. 50

Плукэ Г. 137

Пойа Д. 284, 329, 330, 356, 363

Порецкий П. С. 118, 119

Порфирий 244

Потебня А. А. 219

Пристли Дж. 317, 318

Пуанкаре А. 341

Пушкин А. С. 444

Рассел Б. 16, 17, 119, 350, 374, 409

Рафаэль С. 163

Резерфорд Э. 10

Рейхенбах Г. 80, 119

Рикардо Д. 320

Риккерт Г. 250, 251, 420

Риман Г. 354

Рожин В. П. 44

Сеченов И. М. 321

Смит А. 320

Сократ 256, 402

Спиноза Б. 16, 19, 84, 173, 315, 412, 413

Тарский А. 119

Таунс Ч. 88, 89

Тертуллиан К. 461 1

Тимирязев К. А. 327, 368

Толстой Л. Н. 442

Томсон В. 346

Томсон Дж. 377, 378

Торвальдсен Б. 163

Тренделенбург А. 213

Тугаринов В. П. 105

Уайтхед А. 119

Ушинский К. Д. 215

Уэллс Г. 466

Фейербах Л. 19, 409, 410, 449, 461

Фихте И. 423

Франк Ф. 374, 375, 380, 391, 392, 399

Фреге Г. 119

Френель О. 383

Фуко Ж. 391

Цейтлин 3. А. 311

Чернышевский Н. Г. 443

Черч А. 119

Шеллинг Ф. 423

Шредер Э. 118

Шредингер Э. 373

Штофф В. А. 295

Эвклид 84, 86, 176, 297, 344, 359

Эйлер Л. 284

Эйнштейн А. 10, 56, 57, 176, 332, 354, 363, 371, 372

Энгельс Ф. 7—9, 13, 21, 22, 29-31, 33, 43, 46, 59, 60, 62, 68, 69, 74, 76, 79, 80, 87, 88, 102, 127, 128, 144, 146, 155, 162-164, 169, 179, 192, 193, 208, 230, 232, 234-239, 251, 254, 259, 268, 274, 277, 282, 285, 286, 301, 307, 308, 311, 313, 320, 321, 327, 328, 333, 334, 337, 357, 382, 387, 388, 407, 424, 428, 429

Эрдманн Б. 225

Юм Д. 408, 409

Якоби Ф. 182