Книги о Ленине

V ГЛАВА

ДИАЛЕКТИКА ФОРМ МЫШЛЕНИЯ

 

§ 1. Историческое и логическое. Понятие о форме мышления

Изучение закономерностей движения мышления к объективной истине с необходимостью приводит к постановке проблемы соотношения исторического и логического.

Под историческим разумеется процесс изменения предмета, этапы его возникновения и развития. Историческое выступает предметом мышления, а отражение исторического — его содержанием. Мышление имеет своей задачей воспроизведение реального исторического процесса во всей его объективности, сложности и противоречивости. Логическое — способ, посредством которого мышление реализует эту задачу, оно является отражением исторического в теоретической форме, т. е. воспроизведением сущности предмета и истории его развития в системе абстракций. Историческое является по отношению к логическому первичным, логика отражает основные вехи истории.

Мышление не должно просто фотографировать реальный исторический процесс со всеми его случайностями, зигзагами и отклонениями. Мысль не должна слепо следовать повсюду за движением объекта. Поэтому логическое — это историческое, освобожденное от его нарушающих случайностей. «С чего начинает история,— пишет Ф. Энгельс,— с того же должен начинаться и ход мыслей, и его дальнейшее движение будет представлять собой не что иное, как отражение исторического процесса в абстрактной и теоретически последовательной форме; отражение исправленное, но исправленное соответственно законам, которые дает сам действительный исторический процесс, причем каждый момент может рассматриваться в той точке его развития, где процесс достигает полной зрелости, своей классической формы»¹.

Логическое является отражением исторического посредством абстракций, при этом главное внимание обращается на сохранение основной нити действительного исторического процесса. Логика движения мысли в качестве одной из основных своих закономерностей имеет восхождение от простого к сложному, от низшего к высшему, и это движение мысли выражает закономерность развития явлений объективного мира. Логика дает форму развития в чистом виде, которая буквально, таким образом, не осуществляется ни в одном историческом процессе. Однако логическая форма развития отражает любой исторический процесс, и поэтому она необходима для его понимания.

Исследователь любой области науки постоянно сталкивается с проблемой, как надо подойти к изучению предмета, с чего начать воспроизведение его истории в мышлении. Чтобы вскрыть сущность предмета, необходимо воспроизвести реальный исторический процесс его развития, но последнее возможно только в том случае, если нам известна сущность предмета. Например, познание сущности государства предполагает знание истории его возникновения и развития, но к изучению истории государства нужно подойти с определенным знанием его сущности как общественного явления, иначе за государство можно принять родоплеменную организацию первобытнообщинного строя.

Материалистическая диалектика на основе единства исторического и логического разрывает этот круг, определяет начало познания и дальнейший его путь движения. Исследователь должен начать изучение предмета с конца, с самой зрелой формы, где его существенные стороны достаточно развиты и не затушеваны случайностями, не имеющими прямого отношения к ним. На основе изучения высшей, зрелой стадии развития предмета даются первоначальные определения его сущности. Эти определения носят абстрактный характер, они недостаточно глубоки, но необходимы как нить в исследовании исторического процесса развития предмета, они выступают исходным моментом в его изучении, поскольку в какой-то степени отражают процесс становления и развития рассматриваемого объекта.

Высшая ступень развития предмета содержит в себе в своеобразной, как говорят в снятой, форме предшествующие ступени, подобно тому как высшая форма движения материн включает в себя все низшие. А это означает, что воспроизведение в мышлении сущности какого-либо явления одновременно является вскрытием его истории, теория какого-либо предмета не может не быть одновременно его историей. Поэтому первоначальные определения предмета, логика его выражающих понятий служит исходным моментом в изучении процесса формирования и развития данного предмета. Например, исследуя буржуазные производственные отношения, К. Маркс устанавливает логическую последовательность в изменении форм стоимости: простая — развернутая — всеобщая — денежная. Это движение форм стоимости соответствует логическому ходу мысли от простого к сложному, от неразвитого к развитому, но оно одновременно отражает реальный процесс изменения форм стоимости, который имел место в действительной истории.

Однако, хотя теория предмета выступает одновременно его историей, воспроизведение в мышлении сущности и содержания какого-либо явления не делает излишним изучение истории этого явления, наоборот, чтобы в познании предмета подняться на более высшую ступень, необходимо обратиться к исследованию его истории. Причем, поскольку этому исследованию предшествовала выработка первоначальных понятий, выражающих сущность данного предмета, постижение мыслью истории предмета не будет носить эмпирического характера. Логическое выступает средством познания исторического, дает принцип для его всестороннего изучения. Когда в основу изложения истории предмета кладется знание сущности, то становятся понятными, объяснимыми все исторические подробности, случайности и отклонения, которые, не затемняя необходимости, находят свое место в ее проявлении и дополнении. История предмета выступает в нашем мышлении живой, полнокровной.

Изучение истории развития предмета со своей стороны создает необходимые предпосылки для более глубокого понимания его сущности, поэтому, обогатившись знанием истории предмета, надо снова возвратиться к определению его сущности, исправить, дополнить и развить ее выражающие понятия. Таким образом, теория предмета дает ключ для изучения его истории, а исследование истории обогащает историю, исправляет, дополняет и развивает ее. Мышление движется как бы по кругу от теории (или логики) к истории, от нее снова к теории (логике) ; причем, в соответствии с законом отрицания отрицания происходит не просто возвращение к исходным определениям, а создание новых понятий, возникших на основе глубокого и детального изучения истории предмета. Более развитая теорпя дает возможность по-иному снопа посмотреть на историю, обнаружить в ней такие стороны и моменты, которые не могли быть вскрыты в предшествующем изучении. А более богатое знание истории приведет к более развитой теории, и таким образом на основе взаимосвязи исторического и логического происходит углубление нашего знания в сущность предмета и его историю.

Проблема взаимосвязи исторического и логического имеет много сторон, она не ограничивается взаимоотношением теории предмета и его истории. Логическое отражает не только историю самого предмета, но также и историю познания его. Поэтому единство логического и исторического — необходимая предпосылка для понимания процесса движения мышления, создания научной теории. На основе знания диалектики исторического и логического решается проблема соотношения развития индивидуального и общественного мышления; в своем индивидуальном интеллектуальном развитии человек повторяет в сокращенном виде всю историю человеческого мышления. Единство логического и исторического является необходимой методологической предпосылкой в решении вопроса о взаимоотношении познания структуры предмета к истории его развития, в нем реализует себя историзм и структурализм в их неразрывном единстве.

Материалистически понятое единство логического и исторического помогает решать проблему построения науки, ее внутренней структуры, системы ее категорий. Оно является исходным в определении самого понятия формы мышления.

Отражение логическим исторического, воспроизведения сущности предмета, истории его формирования и развития осуществляется в многообразных формах движения мышления. Коротко форму мышления или логическую форму можно определить как способ отражения действительности посредством абстракций. Всякая логическая форма является звеном в движении мышления к объективной истине, в ней выражены результаты мышления. В процессе вечного и бесконечного приближения мышления к объекту завязываются отдельные узлы, в которых отражены результаты познания объекта. Формы мышления являются такими своеобразными узлами, где результаты абстрагирующей мысли человека определенным образом организованы, связаны, выражают достигнутый уровень познания и пути его дальнейшего движения вперед.

Формы мышления отличаются друг от друга не тем, что в одних отражаются одни объекты (или одно в них), а в других — другие объекты (или другое в них). Различие между ними лежит в иной плоскости: один и тог же объект (или одно и то же в нем) в различных формах отражается различным способом, с различной целью, отсюда каждая форма выполняет свою функцию в движении мышления к объективной истине. Главное в понимании той или иной формы мышления — определить ее место в осуществлении логического процесса воспроизведения мышлением предмета.

Познавательная функция логической формы основывается на ее объективном содержании, на том, что в ней отражена определенным способом объективная реальность. Вне этого объективного содержания не может быть речи о гносеологической функции форм мышления.

Объективное содержание формы мышления, его элементы строго определенным способом связаны, организованы, образуют структуру, которая составляет формальное содержание логической формы. На поверхности, с внешней стороны, логическая форма и выступает как структура мысли, форма взаимосвязи ее составляющих элементов. Однако структура формы мышления не исчерпывает всего ее содержания, она составляет только один подчиненный момент, исследование форм мышления не может ограничиться выявлением формального содержания. Задача логики в изучении форм мышления значительно шире и глубже — определить место данной логической формы в достижении мышлением объективно-истинного содержания, в воспроизведении конкретного во всей конкретности, и в этой связи приобретает значение как один из моментов изучение структуры, связи элементов в ней.

Термины «форма мышления» и «логическая форма» часто употребляются в одном и том же значении. В этом есть некоторый смысл, поскольку не логических форм мысли нет. Но, возможно, чтобы исключить терминологическую путаницу, которая иногда имеет место, под логической формой разуметь не форму мышлений вообще, а только структуру, образованную по правилам формальной логики из знаков искусственного формализованного языка.

В силу этого современная формальная логика не анализирует форм мышления как таковых, она не имеет дела с понятиями, суждениями, умозаключениями, гипотезами и т. п., она изучает логические формы как связи элементов искусственного формализованного языка, их структуру, способы образования. Поэтому она выдвигает свои понятия — высказывание, класс, предикат, импликация, конъюнкция, дизъюнкция и т. п. Этот понятийный аппарат описывает логические формы. Собственно формы мышления как способы постижения объективной реальности в мысли являются объектом диалектической логики, которая, включая опыт всей предшествующей логики, дает им толкования в соответствии с принципами диалектики, ее понимания мышления как движения к объективной истине.

 

§ 2. Взаимосвязь форм мышления

Изучая формы мышления, их структуру и гносеологическую функцию, логика давно в качестве основных выделила следующие формы: понятие, суждение, умозаключение. Выявление их отличий друг от друга, места в движении мышления к истине привлекало внимание исследователей на протяжении всей истории логики. При этом одна форма мышления нередко противопоставлялась другой, изолировалась от нее, считалась первоначальной, главной. Долгое время в логике считалось, что понятие предшествует суждению и умозаключению. Суждение есть связь понятий, а умозаключение возникает в результате суммирования, соединения суждений. Такой взгляд особенно импонировал рационалистам, исходившим из признания существования готового познания до опыта и независимо от него в форме наиболее простых и важных понятий, составляющих основу всего нашего знания — всех суждений и умозаключений.

Против взгляда на понятия как на исходный пункт познания, первичную форму мышления выступил Кант, который ошибку прежней логики видел в том, что в ней «об отчетливых и законченных понятиях трактуется раньше, чем о суждениях и умозаключениях». По мнению Канта, понятия возникают только в результате суждений и умозаключений. Отчетливое понятие возникает в результате суждений, а законченное — умозаключений: «В самом деле,— пишет Кант,— для отчетливого понятия требуется, чтобы я нечто ясно осознал как признак некоторой вещи, а это и есть суждение»². При этом Кант рассматривает суждение не как уже сформулировавшееся отчетливое понятие, а как тот акт, через посредство которого формируется понятие. Законченное понятие возможно только через умозаключение, ибо умозаключение является суждением через опосредованный признак (средний термин).

Эту мысль Канта на взаимоотношение форм мышления развивали многие немецкие логики, в том числе и А. Гренделенбург, который также считал суждение первичной формой мысли, предшествующей и понятию и умозаключению³. Для многих представителен немецкой логики стало характерным признание суждения за основу всех форм мышления, поэтому их трактаты по логике начинаются, как правило, с учения о суждении. В этом имеется определенный смысл, хотя такое понимание нередко связывалось с идеалистической трактовкой сущности форм мышления, с представлением, что в процессе суждения создается предмет действительности.

Проблему взаимоотношения форм мышления ставил и пытался решать Гегель, различавший понятия, суждения и умозаключения по характеру связи всеобщего, единичного и особенного в них. В понятии эти моменты не расчленены, а даны как нечто целое, в суждении они разделяются, понятия расщепляются на свои составные части, единичное и всеобщее выступают как субъект и предикат, соединенные связкой. В умозаключении восстанавливается единство единичного и всеобщего: «Понятие как таковое держит свои моменты снятыми в единстве; в суждении это единство ость нечто внутреннее или, что то же самое, нечто внешнее, и моменты, хотя и соотнесены, но положены как самостоятельные крайние термины. В умозаключении определения понятия так же самостоятельны, как и крайние термины суждения, а вместе с тем положено и их определенное единство.

Умозаключение есть, таким образом, полностью положенное понятие»⁴.

Развитие суждения приводит к умозаключению, которое не просто полагает, а обосновывает связь единичного и всеобщего. Умозаключение выступает как единство понятия и суждения.

Мысль Гегеля о том, что умозаключение находится в нераздельной связи с суждением и понятием, что все формы мышления предполагают друг друга и переходят из одной в другую, правильна, но она искажается объективно-идеалистической основой гегелевской логики. Вся цель развития мышления от понятий к умозаключению через суждение состоит в том, чтобы понятие на иной основе возвратилось к себе и, обогатившись определениями, из сферы субъективного перешло в объективное. В форме разделительного умозаключения понятие реализуется в объект. При этом развитие форм мышления у Гегеля происходит только в одном направлении от понятия через суждение к умозаключению; само собой понятно, что абсолютизация этой схемы искусственна и не отражает действительной связи и переходов различных форм мышления в реальном, конкретном процессе познания.

Правильные мысли в решении данного вопроса имеются у К. Д. Ушинского, который рассматривал суждение как то же понятие, но еще в процессе своего образования: «Суждение,— пишет К. Д. Ушинский,— есть не более, как то же понятие, но еще в процессе своего образования. Окончательное суждение превращается в понятие. Из понятия и особенного представления, или и:) двух и более понятий может опять выйти суждение; но, оконченное, оно опять превратится в понятие и выразится одним словом: например, у этого животного раздвоенные копыта, на лбу у пего рога; оно отрыгает жвачку, и т. д. Все эти суждения, слившись вместе, образуют одно понятие животного двукопытного и жвачного. Мы можем разложить каждое понятие на составляющие его суждения, каждое суждение опять на понятия, понятия опять на суждения и т. д.»⁵

Мы не можем сказать, что в этом высказывании Ушинского содержится исчерпывающее решение вопроса о взаимоотношении суждения и понятия, но некоторые пути к правильному решению проблемы взаимоотношения форм мышления здесь намечаются. Правильна основная мысль К. Д. Ушинского — понятие и суждение, а можно добавить и умозаключение, неразрывно связаны между собой и в процессе развития познания переходят друг в друга, причем не только суждение переходит в понятие, но и понятие — в суждение.

Действительно, суждение и умозаключение играют огромную роль в образовании понятий. Для того чтобы найти в явлениях всеобщее, отражаемое в понятии, нужно охватить предмет со всех сторон, высказать целый ряд суждений об отдельных сторонах предмета. Существенное в явлении нельзя определить без целой системы умозаключений. Огромная роль в образовании понятий принадлежит анализу, как движению от конкретного, данного в чувствах, к абстрактному, и синтезу, как движению от абстрактного к новому конкретному, являющемуся совокупностью абстрактных определений. Аналитический процесс немыслим без индукции и дедукции. Образовавшееся понятие содержит в себе в своеобразном виде все те суждения и умозаключения, которые имели место в процессе образования понятия. Понятие — это узел, синтез самых различных мыслей, итог длительного процесса познания.

С другой стороны, умозаключение нельзя представить себе без понятий и суждений, равно как и суждение без понятий и умозаключений. Умозаключение состоит из системы суждений, а высказывание всякого суждения предполагает понятие. Так, суждение «Государство есть орудие угнетения одного класса другим» немыслимо без понятий «класса», «угнетения», «орудия» и т. д.

Таким образом, для образования умозаключения, для получения нового знания через посредство умозаключения исходят из уже образовавшихся суждений и понятий. Полученное суждение или понятие в результате умозаключения служит отправным пунктом для образования новых умозаключений, ведущих к новому знанию.

Но, чтобы решить вопрос об отношении понятия, суждения и умозаключения между собой, недостаточно указать на их единство, взаимную связь и переходы друг в друга. Необходимо вскрыть еще специфику каждого из них, отличие их друг от друга.

В логике установился взгляд, что понятие отличается от суждения тем, что оно не истинно и не ложно, ибо оно ничего не утверждает и не отрицает. Такой взгляд снимает вопрос о познавательной ценности понятий, которые превращаются в бессодержательные формы. Этот взгляд приписывают Аристотелю, в действительности же Аристотель говорил не о понятиях как формах мышления, а о терминах как средствах выражения мысли. В его логике нет сопоставления суждения и понятия, а имеется сравнение двух форм высказывания, речения. Одно, когда термины находятся в предикативной связи, и другое, где эта связь отсутствует. Аристотель не отделял формы мышления от форм высказывания. Последующая логика перенесла аристотелевскую характеристику высказываний на формы мышления. То, что Аристотель говорил о терминах, без всяких оговорок, было перенесено на понятия и их содержание.

Странным было бы, если понятие как отражение сущности не имело бы никакого отношения к истинности. Если бы понятие не было формой истинного знания, то развитие познания от суждения к понятию было бы движением назад от содержательного знания к пустым бессодержательным формам, какими рисуются понятия. Неверно также усматривать различие между умозаключением и суждением в том, что форма умозаключения не истинна и не ложна, а правильна или неправильна. Правильность формы умозаключения упирается в истинность того суждения, которое составляет обосновывающее знание.

Действительное отличие различных форм мышления друг от друга состоит в специфичности отражения в них объективной реальности. В форме суждения мы отражаем не только общие и существенные стороны предмета, а любые. Так, например, суждения «Золото имеет желтый цвет», «Золото тяжелее воды», «Золото — химический элемент», «Золото — металл» и т. д. отражают различные признаки золота, стоящие ближе или дальше от сущности самого предмета. Для суждения совершенно не обязательно, чтобы предикат его был отражением всеобщего в предмете. Но как только развитие суждения достигает такого пункта, когда содержанием предиката его является отражение общего и существенного, суждение становится понятием. Поэтому умозаключение из понятия отличается от умозаключения из суждения, которое не стало еще понятием.

Когда говорят об умозаключении из понятий, то при этом имеют в виду, что одной из посылок является понятие, развернутое в суждение. У этого суждения предикат — мысль не просто о каком-либо признаке предмета, а признаке существенном и специфичном для него. Поэтому суждение, получаемое в результате развертывания понятия, является выделяющим, а как известно, наличие выделяющего суждения меняет условия умозаключения: можно умозаключать из двух утвердительных суждений во 2-ой фигуре силлогизма. Когда же в умозаключении обычное суждение, а не понятие, эти формы при достоверных посылках не приводят к достоверным заключениям.

Ввиду того, что понятие является отражением общего и существенного в явлении, оно более устойчиво, постоянно по сравнению с суждением, которое отражает всякие свойства, связи и отношения, даже случайные, внешние. Понятие должно ответить на вопрос, что это за предмет и в чем его сущность, а суждение отвечает на вопрос, что вообще присуще предмету, какие стороны, свойства, признаки оно имеет.

Когда говорим о понятии как постижении всеобщего, существенного и необходимого в предмете, то само собою разумеется, что само достижение этой всеобщности рассматривается как исторический процесс. Одно является всеобщим по отношению к другому, которое выступает уже пройденным этапом познания.

Понятия, суждения и умозаключения различны по своей функции в движении мышления. Суждение служит для строгой фиксации определенного результата в движении мышления, понятие подводит итог предшествующего познания предмета путем свертывания многочисленных суждений в одно целое. В этом смысле понятие выступает как своеобразное сокращение суждений с сохранением всего существенного в их содержании, закрепляя уже достигнутое, оно служит ступенькой в дальнейшем движении мышления.

Умозаключение является формой движения мышления от одних суждений и понятий к другим, оно выражает процесс получения новых результатов в мышлении. Умозаключение выражает движение, переход мысли от одних суждений и понятий к другим, от одного содержания знания к другому на основании третьего.

Различие между суждениями, понятиями и умозаключениями в способах выражения истинного знания обусловливает также различие связи единичного и всеобщего в них, на что правильно обратил внимание Гегель.

В суждении отчетливо выражена связь общего и единичного, субъекта с предикатом. В понятии основное внимание фиксируется на всеобщем, которое и выделяется, единичное же затушевывается.

В умозаключении мы раскрываем, показываем, как, почему, на каком основании данное единичное связано с этим всеобщим, что составляет то особенное, через посредство которого установлена связь единичного с всеобщим: связь единичного (золота) с всеобщим (химическим элементом) через особенное (металл). Поэтому только в умозаключении особенное очевидно, в суждении же оно скрыто за связкой «есть», а в понятии не только особенное, но и единичное стерто, ибо все внимание фиксируется на содержании понятия, на общем и существенном, обнаруженном в предмете, а не на самих предметах, которым присуще это общее. В понятии стирается то, через посредство чего доходят до познания сущности предмета.

Выделение какой-либо одной формы мышления в качестве первичной и самой главной не является верным стремлением, ибо не существует никакой строгой исторической последовательности в их возникновении. Зрелое человеческое мышление с самого начала выступало в ныне существующих формах: суждениях, понятиях и умозаключениях. Если нет одной из них, то мышление не может нормально функционировать, так как процесс мышления обязательно включает в себя: 1) выделение, фиксацию свойств, признаков предмета (суждения), 2) подытоживание предшествующего знания, свертывание суждений в понятия; 3) формы перехода от одного ранее достигнутого знания к другому.

Может ли состояться процесс мышления, если исключить один из этих моментов? По-видимому, нет. Поэтому представление, что раньше существовало мышление в понятиях (или суждениях), а потом человечество перешло к мышлению со всеми формами (суждениями, понятиями и умозаключениями), на наш взгляд, ошибочно. В историческом развитии форм мышления можно выделить два этапа: 1) мышление, не расчлененное на отдельные формы; 2) зрелое мышление, в котором произошло выделение различных форм, выполняющих свои специфические функции в движении к истине. В дальнейшем шел процесс эволюции, развития форм мышления, их усложнения, появления новых модификаций.

Дифференциация мышления на отдельные формы означает одновременно более четкое его отделение от других способов познавательной деятельности людей. Мышление, в котором нет выделения форм, еще не определило само себя, не отделилось и от трудовой деятельности и от познания посредством чувств.

Данные языкознания и психологии подтверждают положение, что мышление первоначально не было расчленено на специфические формы. Так, например, согласно А. А. Потебне и другим лингвистам, первичной формой речи было не предложение, состоящее из отдельных слов, а «первообразное слово-предложение»⁶.

Для логики в построении теории форм мышления принципиальное значение приобретает определение формы, служащей основной клеточкой мышления. Диалектика учит, что начать исследование необходимо с самого простого, массовидного, чаще всего встречающегося, причем такого простого, которое в зачаточной форме содержит в себе все богатство и характерные особенности сложного, развитого. Таков общий метод научного исследования, его необходимо применить и к изучению форм мышления.

Однако надо иметь не только ту форму мышления, которую можно сделать исходной в объяснении всех других, но еще и ту, где они все стягиваются как к своей цели. Такой зрелой формой современного научного мышления является теория. Наука выступает как система теорий, относящихся к предмету, изучаемому данной наукой. Поэтому задачей диалектики в исследовании форм мышления является обнаружение закономерностей возникновения, построения и развития научных теорий. Все другие формы мышления должны быть рассмотрены как моменты в построении и развитии научной теории. Здесь проявляется принципиальное отличие в подходе к формам мышления со стороны формальной логики и диалектики. Современная формальная логика в качестве предмета своего исследования берет не научную теорию, а логическое исчисление, в котором заданы правила оперирования знаками, все другое она рассматривает как сродство образования, функционирования и объяснения логического исчисления, которое само выступает в различных формах.

Диалектика смотрит на все формы мышления с более широкого горизонта — с позиции закономерностей построения и развития теорий, с помощью которых наука достигает объективной, конкретной истины. В таком случае само логическое исчисление выступает только в качестве одного подчиненного момента в создании и развитии научной теории. Определить основную клеточку мышления — значит найти основную ячейку в построении и развитии научной теории. Такую функцию выполняет суждение, являющееся самой простейшей и общей формой мысли.

Процесс мышления начинается там и тогда, где и когда происходит выделение отдельных признаков, свойств предметов, явлений материального мира, образование, хотя бы элементарных, абстракций. Суждение — простейшая и важнейшая форма абстракции, составляющая одновременно отличительную черту всего процесса мышления. Любая абстракция содержит суждение, которое есть везде: и в понятиях, и в умозаключениях, и в теориях и т. д. Всякое знание, если оно реально существует для другого человека, имеет форму суждения или системы суждений. Даже простой пересказ результатов живого, чувственного созерцания выступает в форме суждения. Мысль человека уже на первоначальной ступени его развития, выражавшаяся в слове-предложении, включила в себя в качестве обязательного момента суждение. Нет мысли, если нет акта предикации, выражением которого является суждение.

Научная теория — система, совокупность суждений, объединенных единым началом. В суждении и его противоречии заложены все характерные особенности научной теории. Оценивая теорию, мы прежде всего ставим вопрос о ее истинности или ложности, т. е. об ее отношении к отображаемому предмету. Из всех форм (суждения, понятия и умозаключения) эта особенность мысли (соотнесенность с объектом) лучше всего прослеживается на примере суждения, в умозаключении и понятии она стерта. В умозаключении на первый план выдвигается правильность (соответствие одного суждения другим), в понятии она имеет место, поскольку всякое понятие является суждением, принимает в определении его форму.

Все формы мышления необходимо рассматривать в их отношении к суждению как элементарной ячейке мышления, с одной стороны, и к теории, как зрелой форме мышления, своеобразной цели его движения, с другой. Все формы, будучи ступенями в развитии суждения, являются одновременно моментами в построении и развитии научной теории. Так, понятие является суждением, предикат которого — мысль о всеобщем в явлении. Понятия необходимы в движении нашего мышления к научной теории, ибо в них концентрируется знание об отдельных существенных сторонах предмета.

Теория, как синтетическое знание этого предмета, невозможна без понятий.

Умозаключение является формой опосредования суждений, способом достижения нового знания из ранее установленных суждений. С помощью умозаключений происходит процесс перехода от одних суждений к другим. В построении и развитии теории умозаключение обосновывает входящие в нее суждения и понятия, служит путем движения, перехода от одной теории к другой, более совершенной.

Проблема взаимоотношения форм мышления и определения основной клеточки его ставится в книге М. Н. Алексеева «Диалектика форм мышления», который, несомненно, прав в том отношении, что каждая форма мышления предполагает другие формы и «служит для них предпосылкой»⁷. Но в концепции М. Н. Алексеева вызывают возражения следующие места. Во-первых, утверждение, что «понятие исторически предшествовало суждению»⁸, которое автор считает наиболее вероятной гипотезой. В обосновании этого утверждения автор исходит из того, «что понятие есть нечто более простое, чем суждение»⁹, оно не фиксирует своей формой раздвоенность признаков, как это имеет место в суждении.

Прежде всего следует категорически отвергнуть мысль, что на какой-либо ступени развития человеческого мышления существовали понятия, но не было суждении и умозаключений. Подобное предположение снимает все верные рассуждения М. Н. Алексеева, что формы мышления не могут существовать друг без друга, существование одной предполагает другие. Представим себе на минуту, что человек первоначально мыслил только в понятиях, но не имел суждений и умозаключений. Возникает вопрос, как он образовал эти понятия без суждений и умозаключений и зачем они ему нужны, если на основе их он не может судить и умозаключать?

Совсем не выдерживает критики аргументация, приведенная М. Н. Алексеевым в защиту концепции, что понятие исторически предшествует суждению. В суждении признаки разделены, а в понятии они соединены, поэтому, заключает он, понятие предшествует суждению. Но почему соединение выступает первичной, а не вторичной формой, ведь вполне возможно, что суждение как расщепление признаков возникает из представления, где они соединены, а понятие является более высшим синтезом их, оно соединяет то, что в суждении разъединено. Например, В. Вундт так и представлял себе дело, когда писал: «Такие фразы, как «небо сине», «солнце светит», возникли, конечно, не благодаря тому, что сперва раздельные понятия неба и его синевы, солнца и его пламенного зноя были собраны вместе и связаны внешним образом, а напротив того, непосредственное созерцание синего неба, светящего солнца возбудило впервые разлагающую силу мышления, которая и разлагает теперь то, что было связано воедино в воззрении, на два понятия, относимые друг к другу»¹⁰.

Суждение может расчленять и представление и понятие, в свою очередь понятие — соединять на новой основе то, что разделено суждением. Но это не является аргументом для утверждения, что какая-то форма мысли исторически первична.

Заслуживают большего внимания мысли М. Н. Алексеева об основной клеточке мышления. Такой ячейкой он считает понятие: «Оно,— пишет М. Н. Алексеев,— наиболее общее среди всех других форм мышления; свойства понятия — объем и содержание, модусы и т. п. можно найти и в суждении — в его субъекте и предикате, и в умозаключении — в его меньшем, среднем и большем терминах. Понятие — наиболее абстрактная, непосредственная и безусловная форма мышления. Будучи всеобщим для мышления, понятие вместе с тем есть нечто наиболее простое и неразвитое среди форм мышления»¹¹.

Определение понятия как основной клеточки мышления здесь не доказывается, а просто декларируется. Например, автор утверждает, что понятие — наиболее абстрактная, непосредственная и безусловная форма мышления. Но это надо доказать, хотя бы путем сравнения его с суждением. Если обратиться к фактам, то увидим, что первоначальные абстракции, самые простые, носят форму суждения, ибо для любой абстракции характерно отнесение выделяемого свойства или признака к какому-либо предмету.

Абстракция возникает первоначально как мысль о свойстве или признаке предмета.

Не имеет никакого существенного значения для определения основной клеточки мышления то обстоятельство, что моменты понятия: объем и содержание можно найти и в суждении, в его субъекте и предикате. Это еще само по себе ничего не доказывает, можно утверждать наоборот: уже в суждении, в его субъекте и предикате заложены характерные особенности понятия (объем и содержание), поэтому суждение должно выступать как клеточка мышления.

Трудно согласиться с утверждением М. Н. Алексеева, что понятие — наиболее простая и неразвитая форма мышления. Чтобы представление стало понятием, его надо по крайней мере разложить на составные части и перевести результаты этого анализа на язык мыслей, что означает высказать ряд суждений. Понятие синтезирует эти суждения в новое единство, отличное от того, какое имело место в представлении. Поэтому, будучи синтетической формой мышления, понятие сложнее, даже по своей структуре, предшествующих ему форм суждения и умозаключения.

Понятие не может быть самой простой и неразвитой формой мышления хотя бы потому, что оно всегда выступает как сокращение суждений. Поэтому даже самому простому понятию предшествуют кроме чувственного опыта некоторые суждения и умозаключения.

Главный недостаток концепции М. Н. Алексеева в определении основной клеточки мышления состоит в том, что за зрелую, высшую форму он принимает умозаключение, а не научную теорию. Его подход к решению данной проблемы, по существу, ничем не отличается от традиционного, основывающегося на аналитическом методе: умозаключение берется как целое и сложное и расчленяется на суждения, а последние на элементарные ячейки — понятия, точнее термины. Но такой взгляд ограничен задачами понимания формальной структуры вывода, да еще на том уровне, который характерен даже не для современной, а традиционной формальной логики.

Диалектика имеет задачу — вскрыть роль форм мышления в процессе развития мышления по пути достижения глубокого, объективно-истинного знания о внешнем мире. Отсюда у нее иной подход к формам мышления, к определению основной клеточки и его зрелой, высшей формы. Для диалектики главное — не разложить целое на части и тем самым выявить кирпичи, из которых слагается это целое, а показать, из каких элементов и каким образом возникает и развивается это целое, какую роль эти элементы играют в его образовании и развитии. Поэтому для диалектики основной клеточкой мышления является не термин (или понятие), а суждение, зрелой же формой — не умозаключение, а научная теория.

 

§ 3. Суждение — основная клеточка мышления.

Движение форм суждения

Аристотель один из первых подробно глубоко проанализировал суждение как форму мышления и во многом определил дальнейшие логические изыскания в этой области. Но его теория суждения, хотя и содержит много верного, материалистического, ограниченна. Суть учения Аристотеля о суждении можно свести к следующим положениям: 1) истина или ложь имеются только там, где есть утверждение или отрицание; 2) утверждение или отрицание чего-либо о чем-либо есть суждение; 3) только относительно суждения правомерно ставить вопрос об истинности или ложности; 4) не всякое высказывание содержит в себе суждение: вопрос, просьба — что-то значат, но не являются ни истинными, ни ложными, а потому не заключают в себе суждения; 5) суждение истинно, если в нем соединено то, что соединено в действительности, и разъединено то, что разъединено в ней; суждение ложно, если оно соединяет то, что в действительности разъединено, и разъединяет то, что соединено в ней.

При анализе форм мышления Аристотель прежде всего отличал формы, являющиеся сочетанием некоторых мыслимых содержаний, от значения слов без их соединения. А среди форм мысли, являющихся сочетанием мыслимых содержаний, он выделял формы, в которых отсутствуют отношения к действительности (козел — олень), и формы, где обязательно мыслится бытие или небытие сочетаемого. Наиболее важной в познавательном отношении признает он последнюю форму, содержащую две модификации: 1) форма мысли, в которой отношение к действительности не выступает в виде утверждения или отрицания, а следовательно, не является ни истиной, ни ложью (вопрос, молитва и т. д.); 2) мысль как непосредственное утверждение или отрицание, являющаяся необходимо либо истинной, либо ложной¹².

Только последнюю форму мысли Аристотель называл суждением. В класс суждения он включал лишь ограниченный круг мыслей. По содержанию суждение — законченная мысль о присущности или неприсущности чего-либо чему-либо, а по своей логической функции — посылка или заключение в силлогизме. Формой суждения является соединение имени с глаголом (подлежащего со сказуемым).

Логики-идеалисты выхолостили материалистическую суть учения Аристотеля о суждении — мысль о том, что суждение носит предметный характер, а истинность или ложность его определяется соответствием с действительностью. Некоторые представители зарубежной логики подвергают критике и саму форму аристотелевского понимания суждения, которая связана и пропитана его онтологией (по их выражению — метафизикой, а вернее сказать — материализмом).

Аристотелевское понимание сущности суждения, несмотря на содержащуюся в нем здоровую материалистическую основу, в настоящее время не может удовлетворить нас, оно недостаточно. Аристотель создавал учение о суждении для потребностей силлогистики, а поэтому ограничился только такими мыслями, которые могут служить посылкой для умозаключения.

Особенностью аристотелевской концепции суждения является метафизическое понимание истины. Для него истина нечто застывшее, раз навсегда данное. Он резко разграничивал между собой утверждение и отрицание. Утверждение — только утверждение, а отрицание — только отрицание. Резкое отделение их от вопросов и побуждений не создавало возможностей для глубокого понимания взаимосвязи и особенностей различных форм мысли.

В логике последующего времени были попытки преодолеть недостатки аристотелевской концепции суждения и, в частности, дать ему более широкое толкование. Можно указать на ряд зарубежных логиков, которые протестовали против традиционного, резкого разграничения суждения и таких форм мысли, как вопрос, побуждение. К таким логикам принадлежали Лотце, Больцано, Эрдманн и другие, понимавшие суждение как всякую связь мыслей, представлений. Но истолковывая мышление идеалистически, последние извращали природу суждения. Главный удар они направляли против материалистического содержании в аристотелевском понимании суждения. Для них суждение — связь понятий или представлений, не имеющая никакого отношения к объективной связи вещей материального мира.

Нам представляется, что под суждением необходимо понимать более широкое содержание, чем в него вкладывал Аристотель. Суждение — это всякая относительно законченная мысль, отражающая вещи, явления материального мира, их свойства, связи и отношения. Поскольку суждение может верно отражать действительность или искажать ее, то постановка вопроса о его истинности или ложности вполне правомерна.

Со стороны содержания для суждения характерно, что посредством него что-то устанавливается, сообщается, побуждается и вопрошается об интересующих нас предметах, явлениях материального мира.

Суждение — это процесс постижения предмета мыслью. Различные формы суждения — отдельные звенья, моменты этого процесса. Так, в одних суждениях фиксируется уже достигнутое достоверное знание о предмете, в других — вероятных, только предполагается наличие или отсутствие у предмета свойства, признака, в третьих вопросах делается запрос о существовании свойства, признака, отношения в каком-либо предмете. Прежняя логика резко отделяла эти различные формы суждения друг от друга, а вопрос вообще не считала суждением (мыслью, отражающей действительность и претендующей на истинность).

В действительности же различные формы суждения взаимосвязаны между собой. Вероятное суждение, возникшее в процессе развития познания, включает в себя те достоверные суждения, на базе которых оно возникло, а это значит, что в нем есть достоверные моменты. С другой стороны, всякое достоверное суждение содержит в себе некоторый момент вероятного.

Вероятное суждение непосредственно связано с другой формой — вопросом. Предполагая что-либо в предмете, мы ставим проблему, задачу для исследования, которая решается в дальнейшем развитии суждения.

На базе утверждения (отрицания) и предположения рождаются вопросы, толкающие исследователя на то, чтобы выявить новые стороны, свойства в предмете.

Вопросы имеют огромное значение в науке. Науки без постановки вопросов быть не может. Вопрос — одна из форм познания и раскрытия предмета. Правильная постановка вопроса есть результат сложной мыслительной деятельности, направленной на определение основной тенденции в развитии предмета, его противоречия. Решение вопроса предполагает анализ его, уяснение способа его разрешения. Ответ на один вопрос ведет к постановке новой проблемы. Так и происходит развитие суждения от вопроса к ответу, а от ответа к новому вопросу.

Элементы суждения: субъект, предикат и связка являются элементами некоторой целостной мысли, поэтому их нельзя отождествлять, с одной стороны, с вещами, явлениями и их свойствами, с другой стороны — со словами. Субъект суждения и предмет суждения так же отличаются друг от друга, как мысль о предмете и сам предмет. Предикат суждения — это не само свойство, закономерность, отношение и т. д., существующие независимо от нашего суждения, а мысль о них. Связь субъекта и предиката в суждении является только отражением в нашем сознании объективно существующих связей в природе.

Нельзя субъект и предикат суждения отождествлять и со словами, которыми они обозначены в языке. Субъект и предикат суждения — это элементы мысли о предметах. Хотя субъект, предикат и связка суждения являются мыслями, но не всякое истолкование суждения как соединения мыслей (понятий или представлений) является правильным. Кантианцы, например, настойчиво проводят мысль, будто суждение является соединением понятий или представлении в сознании на основе «чистых», «априорных» категорий рассудка. Как отдельные мысли, составляющие части суждения, так и суждения в целом, по мнению кантианцев, не имеют никакого объективного содержания, не касаются самих предметов материального мира. Напротив, неокантианцы считают, что сами предметы возникают из некоего содержания в процессе суждения. С их точки зрения субъектом всякого суждения первоначала (Urteil dcr Ursprung) является «Х», о котором высказывается, что оно есть «Р» или «а». Наторп¹³, например, определяет суждение как уравнение, в левой части которого стоит не мысль о предмете, а неизвестное «X», а в правой — то, что рождает или производит в процессе суждения предмет.

Материалистическая диалектика рассматривает суждение как форму отражения действительности в сознании человека, настаивает на том, что содержание суждения имеет объективный характер. Цель суждения — отразить действительность такой, какой она является сама по себе. Содержание предиката суждения относится не к субъекту, а к тому предмету, который отражается в субъекте. Поэтому суждение — это мысль не о понятии, а о предмете, существующем вне суждения (вне субъекта и вне предиката). В суждении «Пшеница — злаковое растение» предикат «злаковое растение» относится не к понятию «пшеница», а к самому растению «пшеница».

Содержание предиката многообразно. Существует, на наш взгляд, неправильное мнение, что содержанием предиката является признак, а содержанием субъекта — предмет. Таким образом, связь субъекта с предикатом в суждении есть отражение связи предмета и признака.

Общим во всех формах суждения является только то, что они отражают, непосредственно или опосредованно, явления материального мира и их отношения; эти отношения многообразны, их связывает только то, что они — отношения предметов, вещей, событий материального мира. Содержанием предиката может быть как мысль о признаке, свойстве, отношении, так и мысль о побуждении человека к какому-либо действию, о существовании какого-либо признака с одновременным запросом и указанием характера дальнейшего развития нашей мысли.

Содержанием суждения являются не только объективные связи явлений, но наше отношение к ним. Мыслящий субъект активно отражает действительность. В наших суждениях выражается не мертвое, зеркальное отражение действительности, а активно-творческое, включающее в себя предвидение, определение путей преобразования действительности и т. и.

Субъективное в содержании суждений может иметь двоякий характер. Во-первых, оно является источником искажения действительности, превратного, фантастического ее отражения. В этом случае субъективное уводит мышление от объективно-истинного и глубокого познания мира. Во-вторых, субъективное в содержании суждений выступает средством, путем выявления объективного во всей его подлинности, познания неявнейшей поверхности явлений, а сущности, закономерных связей.

Субъектно-предикатная форма суждения связана с основной функцией суждения — отражать объективный мир таким, каким он является в действительности. Субъектно-предикатная форма суждения говорит о том, что суждение направлено на какой-то предмет, явление, событие, на обнаружение его свойств, состояния, отношения и т. д.

Суждение как форма нашей мысли представляет собою нечто органически целое. Каждая из частей суждения в отдельности не может составить суждения, одну часть суждения нельзя отрывать от другой и абсолютизировать. Субъект в суждении не может быть субъектом без предиката, а предикат без субъекта. Оба они немыслимы без связи между ними, в результате которой они и становятся субъектом и предикатом суждения.

Форма суждения исторически выработалась как отражение диалектики объективного мира. Связь частей суждения субъекта и предиката отражает диалектику взаимоотношения единичного и всеобщего в объективном мире. Эту диалектику суждения видел Гегель, рассматривавший суждение как единство всеобщего и единичного. «Субъект,— пишет Гегель,— в сопоставлении с предикатом можно, следовательно, ближайшим образом понимать как единичное по отношению ко всеобщему, или также как особенное по отношению к всеобщему, или как единичное по отношению к особенному, поскольку они вообще противостоят друг другу лишь как более определенное и более всеобщее»¹⁴.

Суждение, согласно Гегелю, построено по форме: единичное есть всеобщее (субъект есть предикат). С одной стороны, единичное есть всеобщее (субъект есть предикат), с другой стороны, единичное не есть всеобщее (субъект не есть предикат), ибо каждый из них является самим собою (единичное единичным, а всеобщее всеобщим) и отличается от другого. Это единство и противоречие единичного и всеобщего (субъекта и предиката) в суждении является источником развития, движения, суждения.

«Субъект есть предикат,— пишет Гегель,— вот что ближайшим образом высказывается в суждении; но так как предикат не должен быть тем, что представляет собой субъект, то получается противоречие, которое должно быть разрешено, должно перейти в некоторый результат»¹⁵.

Классики марксизма-ленинизма материалистически переработали положение Гегеля о суждении как единстве единичного и всеобщего. В. И. Ленин отмечает, что в предложении (суждении) есть диалектика связи единичного и всеобщего, отражающая объективную диалектику в тех же качествах (превращение отдельного в общее, случайного в необходимое, переходы, переливы, взаимная связь противоположностей). Примером суждения, в котором устанавливается связь единичного со всеобщим, могут служить такие суждения: золото — металл; пшеница — злаковое растение. В этих суждениях устанавливается наличие у единичных вещей общих свойств или включается единичное в классы вещей. Эта связь существует в объективное мире, а суждение ее отражает.

В объективном мире существует не только связь единичного с общим, но и другие формы взаимосвязи: все связано со всем, каждая вещь непосредственно или опосредствованно находится во взаимной связи с любой другой вещью. Эти разнообразные взаимные связи и находят свое отражение в суждении, во взаимоотношении субъекта и предиката.

Суждение как форма мышления имеет своей главной целью вскрыть сущность вещей, закон их развития, движения. Но закон всегда нечто общее по отношению к отдельным единичным вещам, поэтому в суждении, направленном на познание закона движения единичных вещей, субъект, отражающий эти единичные вещи, является единичным по отношению к предикату, в котором отражается сущность, закон движения явлении. Вот почему отражение связи единичного и всеобщего в суждении в форме субъекта и предиката является ведущим, оно выражает основную тенденцию в развитии суждения — движение к постижению сущности явлений, закона.

Между субъектом и предикатом суждения существует сложное взаимоотношение. Во-первых, несомненно, между ними существует единство, предикат в некотором смысле повторяет субъект, поэтому всякое суждение устанавливает, что субъект есть предикат. Но в то же время предикат всегда представляет нечто отличное от субъекта. Между субъектом и предикатом существует отношение диалектичного единства, включающего и тождество и различие: «Тот факт,— пишет Ф. Энгельс,— что тождество содержит в себе различие, выражен в каждом предложении, где сказуемое по необходимости отлично от подлежащего. Лилия есть растение, роза красна: здесь либо в подлежащем, либо в сказуемом имеется нечто такое, что не покрывается сказуемым или подлежащим... Само собой разумеется, что тождество с собой уже с самого начала имеет своим необходимым дополнением отличие от всего другого»¹⁶.

Если суждение не представляет собой тавтологию, в нем предикат должен быть отличен от субъекта, содержать в себе нечто, что в субъекте не мыслится. Предикат суждения отражает то, что есть в предмете суждения, но суждение отражает не весь предмет, а только некоторую часть его, поэтому с каждым новым суждением мы все дальше идем к познанию предмета.

Как правило, известное до данного акта суждение отражается в субъекте суждения, а новое знание — в предикате суждения. В этом смысле мы и можем говорить о подвижном субъекте и предикате. По мере развития нашего знания с прибавлением нового предиката содержание предшествующего предиката будет переходить в субъект:

1. Неизвестное соединение — кислота;

2. Эта кислота — серная;

3. Серная кислота оказалась разбавленной водой и т. д.

Сложным единством является не только суждение в целом,

но и его отдельные части: субъект и предикат. В процессе развития суждения они меняются, обогащаются, между отдельными элементами как субъекта, так и предиката могут существовать разнообразные формы связи (конъюнкция, дизъюнкция).

При развитии нашего знания о предмете происходит развитие суждений, переход от одного к другому, это развитие нельзя представлять как механическое добавление к субъекту или предикату нового термина или понятия.

Для уяснения сущности суждения и его роли в познании действительности, понимания отражения в сознании человека различных сторон и отношений вещей внешнего мира большое значение имеет классификация суждений. В истории логики выдвигались различные классификации суждений, служащие для определенных логических целей. Деление суждений по характеру субъекта, связки и предиката, которое было впервые предложено еще Аристотелем, несомненно имеет значение, в особенности для понимания как структуры самого суждения, так и структуры умозаключения.

Но такой принцип классификации суждений не является единственным и имеет ограниченный характер. Во-первых, применение этого принципа классификации, как правило, сводилось к перечислению различных форм суждения; указывались возможные формы суждения, но не делалось даже попыток установить между ними связь. Во-вторых, деление суждений по характеру субъекта, предиката и связки не ставило вопроса о развитии суждения в направлении движения нашего знания от познания явления к познанию сущности, ввиду чего трудно было решать вопрос о сравнительной познавательной ценности той или иной формы суждения. Хотя даже в традиционной классификации можно рассматривать суждения с точки зрения их роли в процессе познания, однако традиционная классификация суждений возникла из потребности теории умозаключения и не была нацелена на выяснение роли суждения в развитии нашего знания.

Гегель, да и диалектическая логика вообще, не ставит своей задачей построение классификации форм мышления в прежнем понимании значения этого термина как простой разбивки их по рубрикам (по выражению Гегеля, рубрицирования) в зависимости от того или другого признака. Описание и классификация форм суждения по принципу координации — это задача формальной логики. Гегель же стремился показать развитие суждения и в связи с этим подвергнуть рассмотрению познавательную ценность каждого вида суждения. «Различные виды суждения,— пишет Гегель,— должны рассматриваться не как стоящие рядом друг с другом, не как обладающие одинаковой ценностью, а, наоборот, как последовательный ряд ступеней, и различие между ними зависит от логического значения предиката»¹⁷.

Каждое суждение выражает определенную ступень в развитии познания. Основными формами суждения являются: 1) суждение наличного бытия; 2) суждение рефлексии; 3) суждение необходимости; 4) суждение понятия. Эти основные типы суждения соответствуют основным ступеням в развитии духа, каковыми, по Гегелю, являются бытие, сущность и понятие. Категория «сущность» делится у Гегеля на рефлексию и необходимость, поэтому сущности соответствуют суждения рефлексии и необходимости.

Классики марксизма-ленинизма высоко оценивали положение Гегеля о движении суждения. Ф. Энгельс писал о нем: «Какой сухостью ни веет здесь от этого и какой произвольной ни кажется на первый взгляд эта классификация суждений в тех или иных пунктах, тем не менее внутренняя истинность и необходимость этой группировки станет ясной всякому, кто проштудирует гениальное развертывание этой темы в «Большой логике...»¹⁸.

Идея Гегеля — показать развитие суждений — правильна, но конкретное исполнение этой идеи в ряде мест неудовлетворительное и страдает серьезными пороками, основными из которых являются следующие:

1) идеалистическое истолкование сущности суждения и его развития. Гегель употребил много стараний для того, чтобы привести классификацию суждений и соответствие с потребностями своей идеалистической системы. И надо сказать, что идеализмом пронизана вся гегелевская классификация суждения от начала и до конца — от суждения наличного бытия и до суждения понятия, от мысли, что в основе вещей лежат суждения о них, до утверждения, что предикат в качестве своей цели и истинной реальности имеет понятие;

2) вторым органическим пороком гегелевской классификации суждений является схематизм. В угоду предвзятой схеме Гегель искажает действительное развитие суждений. Большинство переходов суждений у Гегеля выглядит как натяжка. Так, например, не чем иным, как стремлением втиснуть в схему триады, можно объяснить введение бесконечно отрицательного суждения в класс суждений наличного бытия.

В гегелевской классификации угаданы действительные моменты в развитии суждений. Например, суждение качества у него предшествует суждению количества, категорическое — гипотетическому и т. п. Это соответствует процессу исторического развития человеческого мышления и его форм. Как свидетельствует языкознание, психология, в особенности детская, и история науки, сначала познаются качественные особенности предмета, а потом уже количественные отношения. Положения Гегеля о развитии формы суждения выражают эту закономерность в познании действительности. Однако Гегель абсолютизирует эти верные моменты, развитие суждений у него идет только в одном направлении: утвердительное суждение переходит в отрицательное, единичное — в частное, а последнее — в общее, категорическое — в гипотетическое, а гипотетическое — в разделительное, ассерторическое — в проблематическое, а проблематическое — в аподиктическое и т. д. Но в действительном процессе познания эти переходы носят многосторонний характер: утвердительное может переходить в отрицательное, а отрицательное — в утвердительное, частное — в общее, а общее — в частное, категорическое — в гипотетическое и, наоборот, суждение возможности может перейти в суждение действительности, или в суждение необходимости, а последнее, в свою очередь,— и в суждение действительности, и в суждение возможности.

Подвести все изменения в суждениях к одностороннему движению их — значит исказить взаимосвязь и развитие суждения в действительном процессе познания. Одни категорические суждения служат основой для формулирования некоторого разделительного суждения, которое как бы в снятом виде содержит предшествующие категорические. Но разделительное суждение только ставит проблему, а решение ее выразится в категорическом суждении. Причем, прежде чем перейти от разделительного суждения к категорическому, нужно высказать и проверить ряд категорических суждений.

В развитии суждений есть одна линия только в том смысле, что движение идет в направлении углубления в сущность предмета. Различие между суждениями, находящимися на разных уровнях в познании предмета, не только чисто формальное (различие в форме связки, субъекта или предиката), но и по содержанию. У Гегеля движение суждения означает развитие мыслительной формы его как таковой, из формы утвердительного суждения вырастает отрицательное, из категорического — гипотетическое и т. п.

В действительности же происходит не спонтанный переход одной формы суждения в другую, а развитие познания, обогащение его новым содержанием и в связи с этим выражение его в новой форме суждения.

3) Третьим крупным пороком гегелевской классификации суждений является ее эклектичность. С одной стороны, Гегель  за основу деления суждений взял движение их в процессе постижения сущности предмета — совершенно новый принцип, по которому никогда ранее логика не производила деления суждении; с другой стороны, он в свою систему суждений внес всю старую, традиционную классификацию суждений в том виде, в каком она существовала, например, у Канта. При этом, как известно, в традиционной классификации суждения делятся но иным принципам — форме субъекта, связки и предиката. Поэтому, но сути дела, Гегель не создал принципиально новой классификации суждений, а только по-новому представил, изложил старую, пытаясь установить связи и переходы между суждениями, имеющимися в традиционной классификации, причем это новое изложение старой классификации сопровождается у Гегеля по вполне понятным причинам натяжками.

Отталкиваясь от всего положительного, что было в гегелевской классификации суждений, подвергая ее коренной материалистической переработке, Ф. Энгельс определил основные ступени в развитии суждения.

Ф. Энгельс взял мысль Гегеля о развитии суждения в направлении движения его к познанию сущности, но то, что у Гегеля является «...развитием мыслительной формы суждения как такового, выступает здесь перед нами,— пишет Ф. Энгельс,— как развитие наших, покоящихся на эмпирической основе, теоретических знаний о природе движения вообще»¹⁹.

Развитие суждения, по Ф. Энгельсу, происходит не по надуманной схеме, сконструированной независимо от действительного развития познания, а так, как оно протекает в реальном процессе научного познания. Не развитие научного знания должно подчиняться схеме развития суждения, а, наоборот, последняя должна строиться на основе знания путей движения мышления в различных отраслях науки.

Как известно, в процессе познания объективной действительности мы исходим из живого, чувственного созерцания, которое дает нам знание о единичных предметах, и восходим к познанию общего — закона, сущности явления.

В полном соответствии с этой направленностью реального процесса познания Ф. Энгельс делит все суждения на 1) суждение единичности, 2) суждение особенности, 3) суждение всеобщности.

В суждении единичности регистрируется какой-либо факт, например: «Трение производит теплоту», «Отдельные элементы способны распадаться на более простые составные части».

Суждение особенности устанавливает, что некоторая особая форма движения материи обнаруживает свойство переходить при определенных условиях в другую форму движения. Например, «Механическое движение переходит в теплоту», «Целая особая группа самых тяжелых из известных нам элементов обладает свойством естественной радиоактивности».

В суждении всеобщности выражается всеобщий закон движения явлений: «Любая форма движения материи способна превращаться в любую другую форму движения», «Каждый элемент при определенных условиях может быть превращен в любой другой элемент».

Каковы же отличительные особенности классификации суждений Ф. Энгельса?

Данная классификация суждений охватывает весь процесс движения суждений — от познания явлений к познанию сущности. В отличие от традиционной, в классификации Ф. Энгельса между суждениями устанавливается не формальное различие, а по существу — разные суждения стоят на разных уровнях, ступенях познания закономерностей связи явлений. Поэтому деление суждений Ф. Энгельсом на суждения единичности, особенности и всеобщности ни в коем случае нельзя путать с делением суждения на единичные, частные и общие. В основе традиционного деления суждения но количеству лежит формальный момент — объем субъекта. В предикате суждения может быть мысль о малосущественном признаке предиката, но если устанавливается наличие этого признака во всех предметах некоторого класса, то это суждение будет общим, хотя его познавательная ценность незначительна.

Суждения единичности, особенности и всеобщности с точки зрения традиционной классификации являются общими («Всякое трение производит теплоту»; «Всякое механическое движение при определенных условиях способно перейти в тепловое», «Любая форма движения материи при определенных условиях способна переходить в любую форму движения материи»), но из этих общих суждений только одно последнее является всеобщим.

Субъекты суждений единичности, особенности и всеобщности отличаются не количественно («все», «некоторые», «одни»), а по содержанию («трение», «механическое движение», «любая форма движения материи»), они относятся друг к другу как единичное — особенное -- всеобщее.

При переходе от суждения единичности через суждение особенности к суждению всеобщности происходит изменение не только содержания субъекта, по и содержания предиката («производит теплоту», «переходит при определенных условиях в тепловое движение», «переходит в любую другую форму движения материи»). Это свидетельствует о том, что субъект и предикат неразрывно связаны между собой и в процессе развития суждения взаимодействуют.

В отличие от традиционной классификации, суждения единичности, особенности и всеобщности получают свое качество только во взаимосвязи друг с другом. Так, единичное суждение в традиционной классификации является единичным потому, что объем его субъекта включает только один предмет, оно является единичным суждением, не зависит от других суждений. Суждение «этот стол красный» является единичным вне зависимости от того, существуют ли суждения «некоторые столы красные» или «все столы красные».

По-иному относятся друг к другу суждения единичности, особенности и всеобщности.

Суждение является суждением единичности только тогда, когда есть суждения особенности и всеобщности. Одно и то же суждение в связи с одними суждениями выступает как суждение единичности, с другими — как особенности или всеобщности. Так, суждение «Трение производит теплоту», являющееся суждением единичности в связи с суждениями «Механическая энергия переходит в тепловую», «Любая форма движения материи при определенных условиях переходит в особую другую», будет суждением всеобщности в связи с такими суждениями, как «Трение железа производит теплоту», «Трение металлов переходит в теплоту».

В истолковании суждений Ф. Энгельса последние рассматриваются в движении и развитии, различные формы суждения берутся как узловые моменты, ступени в познании действительности. Одно и то же суждение выступает как итог, результат предшествующего познания и в то же время это суждение является исходным моментом для дальнейшего движения мысли. Суждение всеобщности нельзя, рассматривать как форму выражения абсолютно завершенного знания, завершенность знания в нем относительна.

Движение от единичности через особенность к всеобщности означает развитие суждения от простого к сложному. Обыкновенно в логике простым называется такое суждение, которое состоит только из двух терминов; сложное суждение состоит из нескольких простых. Различие между простым и сложным суждением в таком случае чисто формальное. В некотором смысле полезно сохранить это деление суждений на простые и сложные, но при этом необходимо помнить ограниченность и условность его. Оно имеет значение для теории умозаключения, для изучения связей между элементами мысли в субъекте и предикате суждения.

Но это формальное деление суждений на простые и сложные нельзя абсолютизировать. Если мы будем рассматривать суждение со стороны содержания, а не формы, с точки зрения его места в движении познания, то суждение, которое обыкновенно в логике называется сложным, может оказаться простым, а простое — сложным. Суждение формы S есть Р₁ и Р₂ и может быть менее содержательным, чем какое-либо другое суждение вида S есть Р. С формальной точки зрения, при анализе суждения, исходящего из изучения внешних структурных связей мысли и способов их выражения в языке, можно о любом отдельно взятом суждении сказать — простое оно или сложное, какие связи существуют внутри субъекта или предиката сложного суждения — конъюнкция или дизъюнкция.

Кода же речь идет о делении суждения на простые и сложные по содержанию их предиката, с точки зрения отражения в них сущности предмета, то надо брать всю цепь развития суждений о предмете. Только сравнивая суждения, находящиеся на разных ступенях познания предмета, можно определить, как они относятся друг к другу. Так, суждение особенности будет сложным по отношению к суждению единичности и простым — к суждению всеобщности. Если же взять изолированное суждение, вырванное из системы, то нельзя решить вопроса: сложное оно или простое. Суждение может быть сложным только в отношении какого-либо другого суждения — простого.

В классификации суждений Ф. Энгельса ясно выражено единство исторического и логического, логика мышления отражает историю мышления (познания), следование суждений друг за другом отражает историческую последовательность развития познания данного предмета.

Сначала люди узнали, что трение производит теплоту, а потом было открыто, что всякое механическое движение способно превращаться в теплоту и, наконец, люди открыли закон сохранения и превращения энергии.

Положения Ф. Энгельса о движении форм суждения не отменяют и не заменяют традиционной классификации, они существуют независимо от нее и созданы для других целей. Классификация Ф. Энгельса возникла не для потребностей теории умозаключения, а для понимания направления развития нашего познания. Она показывает, что суждение развивается от простейшего, в котором выражено первое знакомство с явлением, к сложному, выражающему знание о сущности явления, т. е. от суждений, регистрирующих результаты живого созерцания, к научным понятиям, дающим знание законов развития явлений.

 

§ 4. Понятие как отражение всеобщего в явлениях

Научное познание имеет своей целью познание сущности предмета, закона движения и развития его. Знание законов природы и общества необходимо человеку для успешной практической деятельности.

Познание закона, сущности явлений выступает в форме понятий, категорий. В. И. Ленин неоднократно подчеркивал мысль, что родовое понятие есть отражение сущности закона природы и общества. Понятие²⁰ выступает не как исходный момент познания, а как результат его. Образование понятия есть результат длительного процесса познания, подведение итога определенному этапу развития познания, концентрированное выражение ранее достигнутого знания.

В противоположность идеализму диалектический материализм рассматривает понятие как своеобразную форму отражения предметов, вещей материального мира и законов их движения. Понятия объективны по своему содержанию. Даже самые абстрактные понятия имеют свои аналоги, прообразы в объективном мире. В понятии отражается то содержание, которое заключается в вещах.

Ф. Энгельс, вскрывая сложность отношения понятия к предмету, писал: «... Понятие о вещи и ее действительность, движутся вместе, подобно двум асимптотам, постоянно приближаясь друг к другу, однако никогда не совпадая. Это различие между обоими именно и есть то различие, в силу которого понятие не есть прямо и непосредственно действительность, а действительность не есть непосредственно понятие этой самой действительности. По той причине, что понятие имеет свою сущностную природу, что оно, следовательно, не совпадает прямо и prime facie с действительностью, из которой только оно и может быть выведено, по этой причине оно всегда все же больше, чем фикция...»²¹.

Таким образом, понятие, с одной стороны, не тождественно действительности, с другой стороны, не является фикцией по отношению к действительности, а в той или иной мере, с той или другой стороны включает ее в свое содержание.

Традиционное мнение, укоренившееся в логике, что предикат «истинный» или «ложный» не применим к понятиям, несостоятельно и по существу ведет к выхолащиванию объективного содержания, объективной значимости понятий. Это мнение верно о терминах, но не о понятиях.

Понятие как форма познания лишено материала чувственности. Известно, что в понятие «стоимость» не входит ни одного атома вещества природы, оно не уловимо непосредственно чувствами. Понятие не является чувственным, непосредственным образом, картиной отдельных вещей, явлением действительности. Это действительно вообще и тем более для понятий современной науки, обладающих большой степенью абстрактности. Когда мы говорим о том, что понятие лишено чувственности, то это говорится в строго определенном смысле — содержание понятия не составляет чувственный образ действительности. Но так как понятие реально существует в форме языка, слов, то процесс обмена понятиями не обходится без чувств. Слова и другие знаки составляют чувственную основу понятий.

Далее, если мы будем рассматривать процесс протекания мышления в формах понятий у живого, конкретного человека, то обнаружим связь понятий с представлением и восприятием. Мышление часто сопровождается чувственными образами.

Особенность понятия как формы отражения действительности состоит прежде всего во всеобщности. Но выделение только общего еще не исчерпывает сущности понятия как формы отражения действительности. Так, найдя для вишни и мяса общий признак и выделив его («красное и сочное»), мы еще не будем иметь понятия о вишне и мясе. Понятие, как простое фиксирование общего — взгляд ограниченного сенсуалиста. В процессе мышления в форме понятия мы объединяем предметы не просто по общему признаку, а выявляем сущность предмета. Понятие отражает не все в предмете, не весь предмет во всей ого непосредственности, а существенные свойства, стороны, связи и отношения их, закон движения, развития предмета. Оно является отражением его всеобщей природы. В понятии выражены такие черты абстракции, как отражение явления в «чистом виде», в нем явление очищается от случайности формы проявления той или иной закономерности. Ф. Энгельс считал заслугой Сади Карно то, что он сконструировал такую паровую машину, в которой выделен главный процесс ее, абстрагированный от второстепенных моментов.

Конечно, идеальную паровую машину осуществить нельзя, как неосуществимы математические линии и фигуры, но она, как и всякая другая разумная абстракция, чрезвычайно важна для изучения явления, вскрытия закона, она дает возможность рассматривать процесс, происходящий в паровой машине, в чистом, не искаженном случайностями виде.

Точно так же К. Маркс в «Капитале» анализирует «товар», «стоимость», «деньги» вначале в чистом виде, абстрагируясь от всяких, в том числе и буржуазных, отношений, что дало ему возможность выяснить сущность данных явлений и глубоко понять буржуазные и другие производственные отношения, вскрыть экономические законы их развития. Однако из того факта, что в форме понятия отражается всеобщее, отнюдь не следует, что в понятии теряется всякая связь общего с единичным. Всеобщность понятия имеет свою объективную основу — существование в самом объективном мире общих свойств, связей, объективных закономерностей внешнего мира.

Понятие, как особая форма суждения, отражает не одно только всеобщее, а всеобщее в связи с единичным. Единичное в той или иной форме находит отражение в понятии, хотя основная направленность его как формы мышления — отражение всеобщего. Единичное существует прежде всего в генезисе самого понятия. Чтобы образовать понятие, надо исследовать массу единичных явлений, событий, вещей. Классики марксизма- ленинизма настойчиво подчеркивали мысль, что для выведения всеобщих условий производства необходимо конкретное изучение отдельных форм производства. Так, народники начинали исследование с вопросов, что такое общество, что такое прогресс. Но как можно получить понятие об обществе вообще, о прогрессе вообще, не изучив конкретно ни одной общественно-экономической формации. Единичное (вещи, явления, события) является исходным пунктом в становлении понятия.

Связь всеобщего с единичным сохраняется на всем протяжении существования понятия. В понятии мы мыслим всеобщее, относя его к определенным единичным вещам, явлениям, событиям. Без этой связи (отнесенности всеобщего к единичному) нет понятия.

Понятие отличается от других форм суждения своим предикатом, в котором отражено всеобщее. Понятие это не один предикат, а целое суждение. В идеалистической гносеологии, ц особенности кантианской, очень распространено мнение, что понятие есть предикат возможных суждений, оно образуется в результате выделения в нечто самостоятельное предиката суждения. Это мнение является ошибочным, ведущим к отрыву всеобщего от единичного, понятия от объективного мира.

Когда понятия мыслятся только как предикаты возможных суждений, тогда, действительно, о них нельзя сказать, истинны они или ложны. Если рассматривать понятия как предикаты возможных суждений, то понятие не будет формой отражения действительности, ибо в действительности всеобщее существует только в связи с единичным, а в понятии оно существует как бы само по себе, без всякой отнесенности к единичному. Выходит, что понятие отражает свойства предмета, но неизвестно какого.

В суждении связь общего и единичного очевидна. Существуют: предикат — общее, субъект — единичное и связка, которая прямо указывает, что общее, отраженное в предикате, принадлежит отраженному в субъекте единичному. Например, в суждении: «железо электропроводно», железо — единичное, электропроводность — общее. Еще очевиднее связь общего с единичным в умозаключении, где видно и то особенное (средний термин), через посредство которого установлена эта связь. Все металлы — электропроводки, железо — металл, железо — электропроводно. Особенным является «металл». Посредством его устанавливается связь железа и электропроводности.

В понятии же, как мы уже отмечали, эта связь затушевана, здесь нет такого расчленения на субъект, предикат и связку. Когда мы обнаруживаем всеобщее в явлениях, то фиксируем свое внимание на нем как главном, основном и поэтому предикат (всеобщее) строго выделяется и обозначается, субъект же (единичное) затушевывается; остается в тени и связь всеобщего с единичным. В особенности эта связь скрыта в понятиях, в которых мы безразличны к очень многим сторонам предмета. Это безразличие к отдельным сторонам предмета и приводит к некоторой нивелировке предметов в понятии, к потере предметом своей индивидуальности и специфичности. Так в понятии «производство вообще» мы равнодушны к специфическим особенностям производства в разные исторические эпохи. Единичные формы производства нас в данном случае интересуют только постольку, поскольку они имеют присущую всем формам производства всеобщность, которая связана и относится к единичным формам производства.

Своеобразие связи всеобщего и единичного в понятии, ее сложный, затушеванный, стертый характер использует идеализм, отрывая всеобщее от единичного и превращая понятие в некоторое абсолютное, независимое от единичных предметов действительности, самостоятельное сущее. Отрыв всеобщего от единичного в понятии приводит к отрыву понятий от внешнего мира, является одним из гносеологических источников идеализма. В. И. Ленин отмечал, что идеализм нельзя считать чепухой, он имеет не только классовые, но и гносеологические истоки, поскольку вырастает и паразитирует на живом дереве познания. Идеализм берет какую-либо сторону сложного процесса познания, действительно имеющую значение, извращает ее, отрывает от других сторон и абсолютизирует.

Процесс познания является сложным и противоречивым, он включает много различных сторон. В. И. Ленин схематически сравнивал процесс развития нашего познания с движением не по прямой, а кривой линии, подчеркивая тем самым сложность достижения истинного знания. Когда какой-либо отрезок, кусочек этой кривой односторонне превращается в самостоятельную, целую прямую линию, то создается возможность для отрыва содержания нашего мышления от внешнего мира, эта возможность используется идеализмом.

Одним из главных гносеологических источников идеализма является отрыв всеобщего от единичного, что ведет к отрыву содержания понятий от объективно существующего мира. В процессе образования понятий восходят к познанию всеобщего. Идеализм это восхождение понимает как самостоятельность всеобщего, понятия, его независимость от единичных явлений. Так поступал первобытный идеализм, с тем же самым, но не в такой прямолинейной форме мы сталкиваемся в современном идеализме.

«Раздвоение познания человека,— пишет В. И. Ленин,— и возможность идеализма (= религии) даны уже в первой, элементарной абстракции „дом" вообще и отдельные домы.

Подход ума (человека) к отдельной вещи, снятие слепка (= понятия) с нее не есть простой, непосредственный, зеркально-мертвый акт, а сложный, раздвоенный, зигзагообразный, включающий в себя возможность отлета фантазии от жизни; мало того: возможность превращения (и притом незаметного, несознаваемого человеком превращения) абстрактного понятия, идеи в фантазию (in letzter Instanz = бога). Ибо и в самом простом обобщении, в элементарнейшей общей идее („стол“ вообще) есть известный кусочек фантазии»²².

Итак, процесс образования понятия таит в себе, содержит возможность идеализма, отрыва всеобщего от единичного.

В каждом понятии имеется элемент фантазии. Мы говорим о «столе», «доме», «дереве», «материн» вообще, хотя в действительности не существует «дом» вообще, «дерево» вообще, а отдельные, единичные дома и деревья. Общее в понятии имеет некоторую относительную самостоятельность, свою жизнь и движение. Идеализм превращает эту относительную самостоятельность всеобщего в абсолют, что и ведет к отрыву понятия и мышления в целом от объективного мира. Понятие как отражение всеобщего схематизирует, огрубляет, упрощает действительность. Это необходимо для более глубокого познания мира.

Так, В. Гейзенберг пишет: «Из рассмотрения механики и оптики Ньютона уже можно видеть, что сила этого абстрактного развития науки о природе лежит прежде всего в ее способности охватывать простым образом обширные области опыта и непрерывно все более упрощать и унифицировать рисуемую наукой картину природы. Что атомная физика дала в этом отношении блестящие результаты, показывают нам яснее чем когда-либо успехи последних лет. Мы не можем без восхищения пройти мимо того факта, что бесконечное разнообразие явлений природы, на Земле и на звездах, могут быть систематизированы в такой простой схеме законов. С другой стороны, не следует забывать, что такая унификация естественно-научной картины мира стоила очень дорого: прогресс в науке о природе был куплен ценой отказа от того, чтобы при помощи естествознания представить явления природы в их непосредственной жизненности»²³.

Это положение бесспорно, но не следует забывать, что как бы понятия ни упрощали, схематизировали живую действительность, своим содержанием они всегда сохраняют связь с ней. Понятие отходит от непосредственной жизненности для того, чтобы объективнее ее понять и в этом смысле стать ближе к ней: «Логические понятия,— писал В. И. Ленин,— субъективны, пока остаются „абстрактными», в своей абстрактной форме, но в то же время выражают и вещи в себе. Природа и конкретна и абстрактна, и явление и суть, и мгновение и отношение. Человеческие понятия субъективны в своей абстрактности, оторванности, но объективны в целом, в процессе, в итоге, в тенденции, в источнике»²⁴. Эта диалектика игнорируется многими мыслителями, в результате чего они неизбежно скатываются к идеализму.

Положение о том, что понятия являются отражением объективной действительности, нельзя понимать грубо и искать для каждого понятия непосредственный аналог в природе или обществе. Известно, что внутренние потребности развития науки создают такие понятия, которые хотя так или иначе связаны с внешним миром, отношениями в нем, но непосредственного аналога в нем не имеют.

Понятия в науке существуют в определенной системе, нельзя произвольно выхватывать, вырывать отдельные понятия из системы и искать в действительности их непосредственную физическую модель, ибо не для каждого из них можно ее найти.

Истолкование понятия как отражения всеобщего служит основой для правильного понимания взаимоотношения в нем содержания и объема. Под содержанием понятия в логике обычно разумеют совокупность существенных признаков (свойств, отношений) предмета, мыслимых в понятии. Объемом называют совокупность (множество, класс, группа) предметов, на которые распространяется содержание понятия.

Решая вопрос об отношении объема и содержания понятия, логика выдвинула закон обратного отношения между ними. С формулировкой этого закона мы встречаемся еще у Порфирия, считавшего, что «...различающий признак есть то, благодаря чему вид богаче , чем род. Человек, по сравнению с живым существом, дополнительно имеет разумность и смертность...»²⁵ Согласно этому закону, увеличение объема понятия обедняет содержание его, и, наоборот, углубление содержания понятия ведет к уменьшению его объема.

Такое понимание взаимоотношения объема и содержания вытекало из неглубокого истолкования сущности понятия и процесса его образования, из неправильного, чисто количественного представления об объеме и содержании понятия.

Понятие рассматривалось как отражение только общих признаков. Процесс образования понятия сводился к выделению этих общих признаков, к движению от чувственно-конкретного к отдельным, не связанным друг с другом абстрактным определениям; переход от ощущений и восприятий к понятию представлялся состоящим из одних сплошных отрицаний. Предмет рассекается на отдельные, не связанные между собой признаки, а процесс абстрагирования изображается как вычитание этих признаков. Такое чисто количественное понимание содержания понятия и процесса образования его породило представление о том, что объем и содержание понятия находятся в обратной зависимости. Для иллюстрации этого положения берутся два понятия, например, «животное» и «лошадь» и указывается, что понятие «животное» возникло в результате отбрасывания специфических признаков лошади, коровы и др. и выделения признаков, общих всем животным. Следовательно, в объеме понятия «животное» мыслится больше предметов, чем в понятии «лошадь» (в класс животных входят не только лошади); наоборот, содержание понятия «лошадь» превосходит по количеству признаков содержание понятия «животное».

Таким образом, все отношения между объемом и содержанием понятия сводятся к отношению между количеством предметов и количеством признаков, мыслимых в понятии. Больше признаков в содержании — меньше мыслится предметов. Закон обратного отношения объема и содержания схватывает только внешнюю количественную сторону и очень далек от вскрытия сущности отношений, существующих в понятии.

Содержание понятия нельзя брать статично, вне развития и становления. Обобщение является процессом углубления в сущность предмета, процессом развития и обогащения содержания понятия. «....Стоимость,— писал В. И. Ленин,— есть категория, которая entbehrt des Stoffes der Sinnlichkeit, но она истиннее, чем закон спроса и предложения»²⁶. Наука и практика показывают, что крайние абстракции стали подлинным орудием управления конкретными вещами.

Если в процессе обобщения мы приближаемся к истине, то, следовательно, содержание нашего понятия не обедняется, а обогащается, ибо задачей понятия, как формы мышления, является вскрытие истины.

Марксистская диалектика под богатством содержания понятия разумеет не простое количество признаков, а степень отражения в понятии всеобщей природы предмета. В живом восприятии какого-либо предмета отмечается множество признаков, ибо чувства берут предмет во всей его непосредственности. Но это обилие признаков в восприятии не является свидетельством глубокого проникновения в сущность предмета.

С точки зрения чисто количественного подхода к оценке содержания понятия живое созерцание, представление богаче содержанием, чем научное понятие. Но этот чисто количественный подход отражает только одну сторону. В качественном отношении содержание научного понятия глубже, богаче, истиннее содержания чувственных восприятий. В противном случае, наше движение от живого созерцания к абстрактному мышлению было бы не прогрессом, а регрессом в развитии знания, движением не к истине, а от нее.

Задача понятия состоит не в том, чтобы отразить все признаки всех предметов. В. И. Ленин в своей работе «Аграрный вопрос и «критики Маркса»» резко осуждал социолога Герца, который предпринял бессмысленную попытку «внести в общие понятия все частные признаки единичных явлений». Эта попытка, указывает В. И. Ленин, свидетельствует о непонимании элементарной сущности науки и задач ее.

Количество признаков в понятии не определяет глубины и содержательности его.

Понятие, хотя оно и не включает в свое содержание все частные, случайные, индивидуальные признаки предмета, не оторвано от богатства индивидуального и особенного. Понятие, оторвавшееся от особенного и индивидуального, превращается в пустышку, не имеющую никакого познавательного значения.

Общее не изолировано от богатства особенного и индивидуального, а воплощает его в себе, причем не так, что творит единичное, как думал Гегель, и не так, что включает в свое содержание все частные признаки отдельных явлений. Понятие постигает единичное, частное путем познания его всеобщей природы. Сущность явления (внутреннее) неразрывно связана и проявляется через отдельные частные случаи (внешнее); познав внутреннее, мы тем самым глубоко познали и внешнее, по-новому осмыслили его.

При образовании понятия «живая материя» не просто отбрасываются всякие частные признаки живого организма (размножение, движение, питание), а находят такое общее и существенное (закон), из которого вытекали бы все частные, отдельные стороны его. В самом деле, размножение, питание, движение являются элементами процесса самообновления химических составных частей этих тел, составляющих сущность живого белка. В этом смысле всякий общий закон изменения формы движения гораздо содержательнее, чем каждый отдельный конкретный случай его проявления. Общее содержательно, но оно содержательно по-своему, не как единичное. В общем заключается все содержание единичного, однако не в развернутом виде. Например, понятие «товар» включает в себя в неразвернутом виде все противоречия капиталистического общества. Отражая закон движения явлений, общее тем самым включает в себя единичные случаи его проявления.

Было бы неправильным представлять дело таким образом, что диалектика просто заменяет положение прежней логики об обратном отношении между объектом и содержанием понятия на прямо противоположное — прямое. Она дает другое понимание понятию, выделяя в нем главное — отражение всеобщей природы предмета. В связи с этим она дает иное истолкование объему и содержанию понятий, не количественное. Когда же мы пытаемся определить прямое или обратное отношение между объемом и содержанием, то неизбежно в связи с этим переходим к чисто количественному представлению об объеме и содержании и их отношении в понятии. Тогда в любом случае: признаем ли мы это отношение прямым или обратным — наш взгляд будет ограничен количественным подходом к содержанию и объему понятия, а потому то и другое будет выступать односторонним определением.

Диалектика ставит вопрос о развитии понятия, в связи с этим об изменении его содержания не только по количеству, но и по качеству. При этом нельзя пройти мимо того факта, что отношения между объемом и содержанием развивающихся понятий сложны и многообразны, изменение содержания может самым различным образом влиять на его объем.

 

§ 5. Процесс образования и развития понятий.

Определение как форма существования понятия

Сущность понятия, в частности, отношение между объемом и содержанием, нельзя уяснить, не рассмотрев процесс образования и развития его. Вопрос об образовании и развитии понятий является центральным не только в учении о понятии, но в диалектической логике вообще.

В теории, которая господствовала в XVII—XVIII вв., весь процесс абстрагирования (образования понятий) сводился к расчленению вещи на отдельные признаки (свойства), сравнению признаков различных вещей и выделению среди них общих или сходных.

Так, например, изображает процесс образования понятий Джон Локк в «Опытах о человеческом разуме». На вопрос, как образовалось понятие «животное», он отвечает:

«Замечая, что разные вещи, которые отличаются от их идеи «человек» и потому не подходят под это имя, тем не менее имеют некоторые сходные с человеком качества, они удерживают только эти качества, соединяют их в одну идею и снова, таким образом, получают другую и более общую идею; а дав ей название, они получают термин с более широким объемом. Эта новая идея образуется не от прибавления чего-то нового, но, как и прежде, только посредством исключения внешнего облика некоторых других свойств, обозначаемых словом «человек», причем удерживаются только тело с жизнью, чувствами и самопроизвольным движением; все это охватывается словом «животные»²⁷.

Локк нисколько не сомневается в том, что в процессе образования понятий происходит только убавление признаков.

Конечно, эта теория абстракции вскрыла некоторые стороны, имеющие место в образовании понятий (образование понятий включает в себя сравнение предметов, нахождение общего, отвлечение от некоторых сторон предмета), но она абсолютизировала эти стороны, довела их до абсурда, упростила до крайности этот сложный процесс.

Теория образования понятия, разработанная Локком, является типичной для метафизика и ограниченного сенсуалиста, боящегося как бы абстракция не вышла за пределы того, что дано непосредственно в восприятии. Абстракция для Локка — своеобразная форма чувственного познания (сокращенный опыт).

Этой теории придерживались и французские материалисты XVIII в., для которых образование понятия тоже равносильно выделению какого-то одного чувственного качества, свойства предмета. Так, Дидро прямо отмечал: «...абстракция состоит лишь в том, чтобы отделять в мысли чувственные качества тел или друг от друга или от самого того тела, которое служит им основой»²⁸.

Последовательно проводить эту метафизическую и эмпирическую теорию абстрагирования — значит отказаться в конце концов от материализма. Беркли показал это на практике, выдвинув теорию замещения или представительства. Согласно этой теории, нет общих понятий, идей. Отдельная частная идея (представление) становится общей, заменяя все другие частные идеи этого же рода. Когда геометр хочет показать способ разделения линии на две равные части, он чертит какую- либо одну линию, представляющую собой все частные линии, «...то, что доказано о ней, доказано о всех линиях или, другими словами, о линии вообще. И как эта частная линия становится общею, употребляясь в качестве знака, так и название „линия» будучи само по себе частным, сделалось общим через употребление его, как знака»²⁹.

Понятий нет, а есть только частные идеи (представления), употребляемые в качестве знаков и для других представлений этого рода. Следовательно, нет и понятия «материи» как отражения объективной реальности, существуют только отдельные ощущения, восприятия, иногда имеющие общее значение.

С точки зрения этой теории поднятие на высокий уровень в лестнице абстракций означает потерю почти всякой связи с предметом. В таком случае, действительно, понятия становятся излишними, превращаются в слова, в знаки, что вполне гармонирует со взглядами ограниченного эмпирика на сущность понятия.

С другой теорией образования понятия выступил немецкий философ, представитель марбургской школы неокантианцев Э. Кассирер, подвергший критике теорию абстракции в прежней логике за ее материализм, и под флагом борьбы с метафизикой изгнал чувственно данный предмет из теории образования понятия. Он очищал логику от материализма.

Кассирер отрицает существование предмета до познания, предмет он рассматривает «...не как субстанцию, лежащую по ту сторону всякого познания, а как объект, формирующийся в прогрессирующем опыте...»³⁰

В решении проблемы образования понятия Кассирер по существу возвращается к устаревшей платоновской точке зрения изначального существования понятий. «...Единство содержания понятия,— пишет он,— может быть «абстрагировано» из отдельных элементов его объема лишь в том смысле, что на них мы сознаем, узнаем то специфическое правило, благодаря которому они стоят в отношении друг к другу, а не в том смысле, будто мы составляем это правило из них, просто складывая или оставляя в стороне те или иные части. Некоторую силу теории абстракции придает лишь то обстоятельство, что она рассматривает те содержания, из которых должно развиться понятие, не как несвязанные особенности, но молчаливо мыслит их в форме упорядоченного многообразия. Но таким образом «понятие» не выводится, а предполагается наперед: ведь приписывая некоторому многообразию порядок и связь его элементов, мы тем самым предполагаем уже наличность понятия, если и не в его окончательной форме, то в его кардинальной функции»³¹.

Таким образом, понятия изначально существуют в форме того правила, функции, на основе которого располагаются в определенном порядке предметы (элементы некоторого многообразия). В целях доказательства своей ложной концепции Кассирер прибегает к такому широко известному приему — фальсификация данных действительного развития наук, в конкретном случае, сущности математического и физического знания. По мнению Кассирера, понятия современной математики и физики возникают не как отражение явлений внешнего мира и их отношения друг к другу, а как фиксация отношений, функциональных зависимостей, создающихся в процессе познания самим познающим субъектом. «Акт абстракции направляется не на выделение некоторого вещного признака, а имеет целью то, что мы доводим до своего сознания в чистом виде смысл некоторого определенного отношения, независимо от всех отдельных случаев применения его. Функция «числа» по ее значению независима от различия по содержанию тех предметов, которые могут быть пересчитаны. Поэтому можно и должно оставить без рассмотрения это различие, если дело идет о том, чтобы раскрыть лишь определенность этой функции»³².

Риккерт отличает процесс образования естественнонаучных понятий от процесса образования понятий в исторической науке. В естественных науках понятия образуются путем генерализирующего процесса абстракции, сущность которого сводится к исключению из понятий конкретных, индивидуальных свойств предметов.

Для образования понятий в исторической науке якобы характерно индивидуализирующее восприятие действительности (рассмотрение индивидуальности, единственности и неповторяемости). Понятия в истории образуются благодаря отнесению исторической индивидуальности к некоторой общей ценности, являющейся обязательной точкой зрения для всех и носящей априорный характер. «В исторические понятия,— пишет Риккерт,— должно входить именно то, что благодаря простому лишь отнесению к общепризнанным ценностям выделяется из действительности и сочетается в индивидуальные единства»³³.

Этот принцип образования понятий Риккерт называет телеологическим, в основе его лежит кантовский априоризм.

Диалектика. формулирует основные методологические положения, определяющие процесс становления и развития понятий. Прежде всего она устанавливает, что объективным источником образования и развития понятий является реальный мир, а материальной основой — общественно-историческая практика людей. Из объективного мира черпают свое содержание все понятия.

Практическая деятельность человека предшествует образованию понятий. Понятия о предметах действительности и орудиях труда возникают на базе многократного повторения практических действий над предметами посредством орудий труда. Прежде чем дать особое, родовое название предметам, объединить их в определенный класс, люди должны знать способность этих предметов служить удовлетворению их потребностей. Они должны путем повторяющихся действий в какой-то мере обладать ими, отличать на опыте от других предметов внешнего мира.

Человеческий ум фиксирует внимание на тех предметах и их сторонах, которые практически полезны и необходимы для них. Сначала предметы внешнего мира присваиваются как средства для удовлетворения потребностей, а потом уже для целей этого присвоения люди познают предметы, образуют понятия о них. Существенность или несущественность той или иной стороны предмета определяет практика, общественная деятельность человека.

Даже сама способность к абстрагированию возникает из потребностей общественной практики человека, есть результат его длительного развития.

«Десять пальцев,— пишет Ф. Энгельс,— на которых люди учились считать, т. е. производить первую арифметическую операцию, представляют собой все, что угодно, только не продукт свободного творчества разума. Чтобы считать, надо иметь не только предметы, подлежащие счету, но обладать уже и способностью отвлекаться при рассматривании этих предметов от всех прочих их свойств кроме числа, а эта способность есть результат долгого, опирающегося на опыт, исторического развития»³⁴.

Понятия науки возникают из потребности практической Деятельности людей, ограниченность общественно-исторической практики определяет ограниченность наших понятий о внешнем мире. Так, понятия «теплород», «флогистон», «эфир» возникли как отражение явлений внешнего мира, но отражение, содержащее много иллюзорного. Эта иллюзорность объясняется ограниченностью практики человека в тот период. Развитие практики, в частности, научного познания для целей успешного практического воздействия на природу, привело к замене этих понятий другими, более точно отражающими внешний мир.

Понятие числа возникает на основе практического отношения людей к множеству предметов. Практика счета предшествовала понятию числа.

Такое понятие биологической науки как «вид» возникло из потребленностей и на основе практики человека в результате наблюдения за растениями и животными. Человек фиксировал внимание прежде всего на практически полезных для него организмах, инстинктивно объединяя отдельные индивидуумы в однородные группы по их сходству. В дальнейшем он группирует растения и животных не только на основании их сходств и различий, но и генетического родства: все живые существа производят себе подобных, подобные существа родственны между собой. Так возникает генетическое понятие о виде. Понятие о теплоте, звуке, свете, магнетизме и электричестве, о химическом элементе, химических реакциях и т. д. вызваны к жизни потребностями развития техники, технологии производства.

Научные понятия о явлениях общественной жизни возникают тогда, когда они в своем развитии достигают определенного уровня зрелости. Так, понятие «стоимости» сформировалось в условиях такой системы производственных отношений людей, в которой товарные отношения становятся господствующими и проявляются в массовом, миллионы раз повторяющемся явлении обмена, т. е. в капиталистическом обществе. В понятии «стоимость» не включен определенный вид труда; в капиталистическом обществе в период развитого товарного и денежного хозяйства это безразличие к определенному виду труда выступает на практике. «Безразличие к определенному виду труда, — пишет К. Маркс, — предполагает весьма развитую совокупность действительных видов труда, ни один из которых не является более господствующим.

Таким образом, наиболее всеобщие абстракции возникают вообще только в условиях богатого конкретного развития, где одно и то же является общим для многих или для всех элементов. Тогда оно перестает быть мыслимым только в особенной форме. С другой стороны, эта абстракция труда вообще есть не только духовный результат конкретной совокупности видов труда. Безразличие к определенному виду труда соответствует общественной форме, при которой индивидуумы с легкостью переходят от одного вида труда к другому и при которой какой-либо определенный вид труда является для них случайным и потому безразличным. Труд здесь, не только в категории, но и в действительности, стал средством создания богатства вообще и утратил свою специфическую связь с определенным индивидуумом»³⁵. Поэтому в одно время, на одном уровне развития практики человека возникает понятие равенства товаров в обращении, в другое время, в более зрелых общественных отношениях возникает понятие «стоимости» как результата и выражения труда, затраченного на производство товара.

Не все понятия науки порождаются непосредственно нуждами производственной деятельности человека. Многие, например математические, понятия возникают для удовлетворения нужд развития других наук (механики, физики и т. п.). Некоторые понятия порождаются внутренними потребностями самой этой науки как средство ее дальнейшего развития. Но в конечном счете вся система понятий той или иной науки вызвана к жизни многообразной практикой человека.

Процесс образования понятий на основе практики слагается из многих компонентов. Все формы мыслительной деятельности человека занимают определенное место в нем.

Исходным пунктом в образовании понятия являются данные живого созерцания: ощущения, восприятия, представления. Понятия обобщают данные опыта, и без накопления определенного эмпирического материала нельзя образовать ни одного понятия.

Далеко не все понятия возникают непосредственно из ощущений и восприятий. Новые понятия образуются и на базе прежних понятии. Так, понятие о массе в физике возникло на основе разрешения обнаруженного противоречия в понятии веса. Но накопление определенного эмпирического материала, подвергнутого уже ранее какой-то рациональной обработке, необходимый этап в образовании и развитии понятия. Понятие не является простым суммированием, количественным ростом, повторением и умножением данных чувств (как представляли эмпирики), а дальнейшим развитием данных чувств, включающих в себя переход в новое качество.

В формировании понятий большое значение имеет эксперимент, теоретическое упрощение (отвлечение от несущественных, внешних предмету обстоятельств, затушевывающих сущность предмета) и другие операции мысли. В науках, в которых невозможен эксперимент, пользуются отвлеченными иллюстрациями, мыслимым изображенном изменений зависимостей в предмете, изолирующей абстракцией, всевозможными предположениями, построением схем, графиков, математическим описанием явлений. Весь арсенал логического мышления подчинен задаче образования понятий. Важное место в этом процессе занимает анализ и синтез.

Дух марксизма требует все, в том числе и понятия, рассматривать исторически в связи с другими явлениями и конкретным опытом истории. Мышление не было бы связано с бытием, не могло бы отразить законов движения его, если бы оно само не развивалось. Движение действительности можно отразить только в развивающихся понятиях:

«...Человеческие понятия, — пишет В. И. Ленин, — не неподвижны, а вечно движутся, переходят друг в друга, переливают одно в другое, без этого они не отражают живой жизни. Анализ понятий, изучение их, „искусство оперировать с ними“ (Энгельс) требует всегда изучения движения понятий, их связи, их взаимопереходов»³⁶.

Изменение понятий происходит или в результате развития нашего знания о явлениях внешнего мира на базе обобщения новой практики или в результате изменения самой действительности, отражаемой в понятии. Как правило, изменение понятий в естественных и точных науках происходит в силу изменения нашего знания о внешнем мире, углубления его в сущность явления. Понятие «масса» от Ньютона до наших дней менялось не вследствие того, что во времена Ньютона тело обладало одной массой, а теперь другой, а потому, что изменялось наше знание о строении материи и ее свойствах.

Понятия о явлениях общественной жизни изменяются как в связи с изменением наших знаний о социальных явлениях общества, так и вследствие существенных изменений, происходящих в общественной жизни, смены одних экономических законов развития общества другими.

Процесс развития понятий происходит в нескольких направлениях: 1) возникают новые понятия, 2) углубляются старые, конкретизируются, поднимаются на более высокий уровень абстракции. Особо важное значение имеет развитие, уточнение основных понятий науки, о которых Лобачевский говорил: «Первые понятия, с которых начинается какая-нибудь наука, должны быть ясны и приведены к самому меньшему числу. Тогда только они могут служить прочным и достаточным основанием учения. Такие понятия приобретаются чувствами; врожденным — не должно верить»³⁷. Сам Лобачевский подверг анализу основные понятия геометрии.

В понятиях, сначала происходят мелкие незначительные изменения (уточняется и количественно обогащается содержание понятий), подготавливающие крутую ломку их. Коренные изменения в понятиях физической науки — смена механических представлений о физическом мире более правильными, современными — подготовлялись всем ходом развития физической науки в XIX столетии.

Метафизика в современной буржуазной философии проявляется не в том, что отрицается всякое движение понятий (такая плоская метафизика отживает свой век), а в том, что дается извращенное толкование движению понятий. Движение, гибкость понятий можно истолковывать и диалектически, и софистически. В. И. Ленин писал: «Всесторонняя, универсальная гибкость понятий, гибкость, доходящая до тождества противоположностей,— вот в чем суть. Эта гибкость, примененная субъективно, = эклектике и софистике. Гибкость, примененная объективно, т. е. отражающая всесторонность материального процесса и единство его, есть диалектика, есть правильное отражение вечного развития мира»³⁸. Если раньше метафизика просто разрывала вещи и их мысленное отражение (понятие) друг от друга, проводила пропасть, непроходимую грань между ними, то современная метафизика (софистика и эклектика) вообще стирает грани как между вещами, так и между понятиями.

Если раньше плоская метафизика считала, что в сущности вещи и понятия не меняются, то современная метафизика (софистика) признает движение понятий, но отрывает его от объективного источника, от движения материального мира. Движение понятий рассматривается само по себе вне связи с движением вещей. В таком случае движение понятий превращается в произвол субъекта, т. е. опошляется, теряет свое значение и цель.

Субъективистское, софистическое истолкование гибкости понятий характерно для неокантианской гносеологии оппортунизма, который боится ясности и определенности мышления, истолковывая гибкость понятий как произвольное изменение их.

Гибкость, изменчивость понятий является отражением изменчивости и многосторонности материального мира. Так, В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» показывает, что изменение физических понятий обусловлено стремлением науки на основе потребностей и обобщения новой практики глубже и всесторонне познать строение материи и ее физические свойства. Понятия новой физики возникли не из прихоти физиков; они более объективны, чем понятия классической физики.

В диалектическом методе гибкость понятий сочетается с определенностью, относительной устойчивостью и ясностью их. Понятия находятся в неразрывной связи друг с другом, различие между отдельными понятиями релятивно, относительно, при определенных условиях одно переходит в другое, но тем не менее это различие существует, оно отражает относительную устойчивость и качественную определенность вещей, явлений действительности.

Человеческие понятия имеют своей целью отразить глубоко и всесторонне объективный мир, законы его движения. Но известно, что предметы, процессы действительности находятся в неразрывной связи между собой. Взаимная связь и взаимная обусловленность явлений носит универсальный характер — каждая вещь прямо или косвенно находится в связи с любой другой вещью. Чтобы отразить универсальную взаимосвязь и взаимозависимость явлений, сами понятия должны находиться во взаимной связи и взаимообусловленности. «Каждое понятие,— писал В. И. Ленин,— находится в известном отношении, в известной связи со всеми остальными»³⁹. Отношения между понятиями раскрываются в определениях.

Понятия не существуют вне определения. Начало учения об определении понятий связывается в истории философии с именем Сократа, который, занимаясь вопросами о нравственных добродетелях, как свидетельствует Аристотель, впервые пытался установить в их области общие определения. Ставя своей целью выяснение сущности вещи, он делал логическое умозаключение. Началом для них служило выяснение существа вещи в форме определений. И действительно, до тех пор, пока понятию не дано какое-либо хотя бы одно определение, трудно говорить о его существовании.

Проблема определения не могла не привлечь внимания Аристотеля, стремившегося выяснить все способы получения достоверного знания. Под определением Аристотель понимал речь, указывающую на сущность вещи. «...Определение должно вскрыть не только то, что есть, как это делается в большинстве определений, но определение должно заключать в себе и обнаруживать причину»⁴⁰.

Определение как выяснение сущности бытия Аристотель отличал от определении, обнаруживающих лишь значение имени.

Такое определение не является знанием о том, что именно есть предмет мысли.

Номиналистическое понимание определения берет свое начало от Гоббса, утверждавшего, что «определение может быть не чем иным, как объяснением... имени»⁴¹. Эта слабость английского материалиста была доведена до своего логического конца последующими логиками-феноменалистами и позитивистами. Милль отводил определению незавидную роль раскрытия знания слова: «Определение есть просто тождественное предложение; оно дает указание лишь относительно обычного употребления слов, но из него нельзя извлечь никаких заключений касательно фактов»⁴².

Подмена определения понятия определением значения слова имеет своей целью лишить содержание понятия объективной значимости, представить понятие в качестве слова, значение которого можно произвольно менять.

Наиболее общей формой считается определение посредством указания ближайшего рода и видового отличия. Но многие философы прошлого, например, Локк, выступали с критикой универсальности этой формы⁴³.

Мы не можем отрицать того факта, что многие определения в самых различных областях науки строятся по форме указания ближайшего рода и видового отличия. Можно сказать — это наиболее типичная форма определения. В. И. Ленин писал: «Что значит дать «определение»? Это значит, прежде всего, подвести данное понятие под другое, более широкое. Например, когда я определяю: осел есть животное, я подвожу понятие «осел» под более широкое понятие»⁴⁴.

Чтобы вскрыть сущность предмета, его качество, надо вскрыть общее, ибо сущность всегда имеет всеобщий характер. Указывая на ближайший род, мы устанавливаем связь данной вещи, группы явлений с другими вещами и группами явлений. Известно, что каждый предмет обладает бесконечно многими качествами и у различных вещей всегда имеются известные общие качества (по крайней мере свойства телесности).

Но одного указания родового признака недостаточно, ибо для науки при вскрытии сущности явлений важно выяснить не только то общее, что есть у данного явления с другими, но и специфические особенности, отличающие его от других явлений.

К. Маркс критиковал тот метод, который действительную сущность видел только в общем. «Этот путь,— пишет Маркс,— не приводит к особому богатству определений. Минералог, вся наука которого ограничивалась бы установлением той истины, что все минералы в действительности суть «минерал вообще», был бы минералогом лишь в собственном воображении»⁴⁵.

Еще раньше Маркс указывал, что для определения недостаточно одного родового признака, нужно еще вскрыть специфику явления, «...объяснение, в котором нет указания на differentia spocifica, не есть объяснение»⁴⁶.

На специфичность определяемого предмета указывает видовое отличие, в котором фиксируется особое свойство данного предмета. Единство родового признака с видовым отличием представляет конкретную форму связи общего и единичного.

Таким образом, форма определения посредством указания ближайшего рода и видового отличия соответствует задаче определения, имеющей своей целью вскрыть не только общее в явлениях, но и специфические их особенности. Эта форма придумана не формальной логикой, а выработана длительной практикой развития научного познания. Принимая данную форму определения, материалистическая диалектика при этом подчеркивает основную роль содержания в определении.

Одна логическая форма определений не может гарантировать нам ясных, точных и глубоких определений в различных областях науки. Эта форма, как и всякая другая, должна быть содержательной.

Ограниченна и сама форма определения посредством указания ближайшего рода и видового отличия. Она легко применяется тогда, когда установлена определенная номенклатура в науке, когда имеют дело с образовавшимися и установившимися в науке понятиями, т. е. когда можно ближайший род заимствовать из номенклатуры готовых сформировавшихся понятий. Определения данной формы возникли из потребностей и опираются в основном на описательное и классифицирующее естествознание, для которого необходимы устойчивые классификации явлении.

Если бы в задачу определения понятий входило только разъяснение, раскрытие содержания готовых сформировавшихся понятий, если бы цель определения состояла только в том, чтобы делать понятия ясными и отчетливыми, тогда, конечно, определение могло бы ограничиться выяснением отношения одного сформировавшегося понятия к другому, более общему, но также установленному и определенному.

Однако определение понятии служит целям образования нового понятия; посредством высказывания определений формируется само понятие. А следовательно, необходимость в определении понятий возникает и тогда, когда понятия окончательно не установлены, не выяснены их отношения к другим понятиям, не установлен и не определен ближайший род. Конечно, в таких условиях трудно применять форму определения посредством указания ближайшего рода и видового отличия. При определении предельно широких понятии эта форма сохраняет свое чисто формальное значение, но по существу ничего не дает.

Классики марксизма-ленинизма, признавая ценность отдельных коротких определений, дефиниций, которые даются в той или иной форме, в то же время настойчиво подчеркивали мысль об ограниченности всякой дефиниции. Нельзя все знания о предмете ограничить даже правильными и хорошими дефинициями. Наука состоит не из одних определений. Давая определение жизни как формы существования материи, Ф. Энгельс писал: «Дефиниции не имеют значения для науки, потому что они всегда оказываются недостаточными. Единственно реальной дефиницией оказывается развитие самого существа дела, а это уже не есть дефиниция. Для того чтобы выяснить и показать, что такое жизнь, мы должны исследовать все формы жизни и изобразить их в их взаимной связи. Но для обыденного употребления краткое указание наиболее общих и в то же время наиболее характерных отличительных признаков в так называемой дефиниции часто бывает полезно и даже необходимо, да оно и не может вредить, если только от дефиниции не требуют, чтобы она давала больше того, что она в состоянии выразить»⁴⁷.

Эту же мысль проводит В. И. Ленин, выясняя значение и ограниченность коротких определении. «Но слишком короткие определения,— пишет В. И. Ленин,— хотя и удобны, ибо подытоживают главное,— все же недостаточны, раз из них надо особо выводить весьма существенные черты того явления, которое надо определить»⁴⁸.

Определения имеют очень большое значение в науке, если только они берутся не отдельно от всего другого знания, а в связи с ним, если их рассматривать как краткий итог из глубокого анализа существа развития явления. Если же определениям придают большее значение, чем они имеют в действительности, если подменяют глубокий анализ сущности явлений тощими дефинициями, то они перестают быть средством познания действительности.

Никогда не следует забывать ограниченность всякого определения, связанного с конкретной стороной действительности, с конкретными историческими условиями, являясь кратким выражением их. Опыт показывает, что даже самые отвлеченные определения в экономической науке всегда являются абстрактным выражением конкретного исторического базиса.

Формальная логика еще давно выдвинула ряд правил, условий, которые нужно соблюдать в любом определении. Сюда относится: 1) соблюдение соразмерности в определении (равенство объемов определяемого и определяющего), 2) отсутствие тавтологии, 3) определение не должно быть отрицательным, 4) точность и ясность определения.

Конечно, все эти элементарные условия необходимо соблюдать как в определении простых, так и сложных понятий. Определения всех отраслей науки, в том числе и марксистско-ленинской теории, поскольку они правильны, соблюдают эти условия.

Но эти условия недостаточны, они касаются только требования к форме определения, но не к содержанию его. Они вообще не ставят вопроса о том, что наполняет форму определения, не ставят вопроса об истинности определения в целом, а лишь формальной правильности его. Материалистическая диалектика выдвигает ряд требований, относящихся к содержанию определения, она дает метод определения, выдвигает такие условия, осуществление которых дает возможность определению

выполнять свою роль — вскрыть сущность предмета. Она не противопоставляет одни определения — диалектические, другим — метафизическим, она дает метод определения понятий, посредством которого они становятся содержательными. А содержательным может быть любое по форме определение.

Первым требованием диалектики является всесторонний охват предмета в определении. Необходимо по возможности вскрыть все существенные признаки, стороны, свойства предмета, составляющие содержание понятия. Мы не можем сразу охватить все стороны, хотя должны стремиться к этому; требование всесторонности предохраняет наше знание от догматизма и омертвления. В одной короткой дефиниции невозможно всесторонне отразить предмет. Для выявления всего богатства предмета, всех его сторон необходимо дать несколько различных определений. Только совокупность этих определений может претендовать на конкретное отражение сущности предмета.

При определении важно указать не только на несколько сторон предмета, но и на их существенность.

Марксистское определение капитализма включает в себя указание на три основных признака, обнажающие действительную сущность экономического строя капиталистического общества. Для капитализма, как общественно-экономической формации, характерны: 1) товарное производство как общая форма производства (при капитализме продукт принимает форму товара не исключительно, не единично и не случайно); 2) принятие товарной формы не только продуктом труда, но и самим трудом, т. е. рабочей силой человека; 3) существование системы эксплуатации наемного труда.

При определении понятия классики марксизма-ленинизма не просто указывали на ряд существенных признаков предмета, но вскрывали взаимосвязь этих признаков: как один признак при определенных условиях вытекает из другого.

Второе требование к определению — раскрытие развития предмета, его самодвижения, т. е. включение в определение исторического подхода к анализу сущности предмета. Отдельная короткая дефиниция фиксирует только какое-то одно состояние предмета. Определение должно показать развитие предмета, закон движения его. Известно, что для метода Маркса характерно не просто найти закон явлений, управляющий ими, но главное — найти закон их изменяемости, их развития, т. е. закон перехода от одной формы к другой, от одного порядка взаимоотношении к другому.

Так, определяя сущность капитализма. К. Маркс в «Капитале» стремится показать процесс развития и становления капитализма, что невозможно выразить в одной краткой дефиниции. «В действительности,— пишет Маркс,— капиталистическое производство есть такое товарное производство, которое стало всеобщей формой производства, но оно является таковым — и по мере своего развития становится все более таковым — лишь потому, что здесь сам труд оказывается товаром, лишь потому, что рабочий продает труд, т. е. продает функцию своей рабочей силы, и притом, как мы предполагаем, продает по ее стоимости, определяемой издержками ее воспроизводства. В той мере, в какой труд становится наемным трудом, производитель становится промышленным капиталистом; поэтому капиталистическое производство (а следовательно, и товарное производство) проявляется во всем своем объеме лишь тогда, когда и непосредственный сельский производитель является наемным рабочим»⁴⁹.

Далее, показывая в определении развитие предмета, необходимо также вскрывать и противоречия его. Определение, в котором не вскрыты противоречия в развитии предмета, не есть действительное определение. Метафизик, заметив противоречия в определениях, стремится избавиться от них, как от аномалии. Экономисты-метафизики, обращаясь к высшим экономическим категориям, например, капиталу, изумляются, когда обнаруживают противоречия в явлениях. Они хотели бы, чтобы капитал был либо только вещью, либо только общественным отношением, проявляют полную беспомощность, когда капитал выступает перед ними то в качестве общественного отношения, то вновь дразнит их в качестве вещи.

Наоборот, если мы возьмем определения классиков марксизма-ленинизма, то вскрытие противоречия в предметах составляет их основу. В. И. Ленин писал: «...Борющийся пролетариат учится тому, что такое капитализм, не из дефиниций (как учатся по учебникам), а из практического ознакомления с противоречиями капитализма, с развитием общества и его последствиями. И мы должны в своей программе определить это развитие, сказать — возможно короче и рельефнее,— что дело идет так-то»⁵⁰.

Наконец, в определение необходимо включить человеческую практику, как критерий истинности и практический определитель того в предмете, что нужно человеку на данном этапе развития общества. В основе всех научных определений лежит обобщение практики человека, которая устанавливает связь данного предмета, его различных сторон и свойств с тем, что нужно человеку: то или иное определение в зависимости от исторических условий, практических потребностей человека выступает на первый план как наиболее существенное, важное.

 

§ 6. Умозаключение — форма достижения нового знания.
Единство индукции и дедукции

В процессе возникновения, развития суждений и понятий огромная роль принадлежит умозаключению. В умозаключении лучше всего можно наблюдать опосредованный, творческий характер человеческого мышления. Большая часть всего имеющегося знания носит выводной характер, т. е. получается в процессе умозаключения.

Изучение умозаключения — правил и форм следования одного суждения из других, как было уже отмечено ранее, составляет специальную задачу формальной логики, которая в современных условиях стремится превратить умозаключение в логическое исчисление. Диалектика не должна в данном вопросе подменять формальную логику. Областью диалектики является исследование гносеологической природы умозаключения, их функции в движении мышления к истине, роли вывода в образовании и развитии научных теорий.

В решении этой важной проблемы нельзя идти по ложному и бесплодному пути создания, конструкции особых диалектических силлогизмов или форм умозаключений. Задача в учении об умозаключении состоит в том, чтобы, анализируя реальный, живой, конкретный процесс познания, взять те формы умозаключения, которые встречаются в нем, выясняют их сущность, место и связь как между собой, так и с другими формами познания. При этом материалистическая диалектика может дать научное толкование как простым формам умозаключения, так и сложным, вскрывая их движение от простого к сложному.

Умозаключением обычно называют форму мышления, посредством которой из имеющегося, ранее установленного знания выводится новое знание. Умозаключение — это процесс опосредования и выведения суждений, системой которых оно является. Эта система состоит из трех родов знания: основное (содержащееся в посылках умозаключения), выводное (получающееся в результате процесса умозаключения), обосновывающее (определяющее возможность перехода от посылок к заключению).

В качестве обосновывающего знания выступают аксиомы, правила, определения, законы и другие, положения, носящие достоверный или вероятный характер. Обосновывающее знание определяет форму умозаключения, характер перехода от посылок к заключению, оно является всегда общим по отношению к знанию, содержащемуся в посылках и заключении. Поэтому процесс умозаключения всегда происходит через общее и на основании общего, на основании знания закономерной связи явлений. Так, науке известны закономерные связи частей организма. На основании этого знания, найдя челюсть неизвестного животного, ученый заключает от характера челюсти к зубам, от характера зубов к качеству и количеству пищи, употребляемой животным, к строению желудка и кишечника. Если внутренности животного устроены для переваривания мяса, то челюсти должны быть приспособлены для пожирания, когти для хватания и разрывания, зубы для разрезывания и размельчения, вся его система — для преследования и достигания добычи, а органы чувств для восприятия ее.

Не только естественные науки по строению останков костей делают выводы об организации исчезнувших животных видов, но в общественных науках по останкам средств труда умозаключают о характере исчезнувших общественно-экономических формаций.

Основой возможности процесса умозаключения, перехода от известного к неизвестному является существование объективных закономерностей в природе и обществе. На основе знания этих закономерностей совершается переход и от частного к общему и от общего к частному, и от знания одной степени общности к знанию той же самой степени общности. Тот факт, что всякий процесс умозаключения происходит на основе общего, сбивает тех, которые включают все так называемые несиллогические умозаключения в дедукцию. Можно и индукцию считать дедукцией, ибо индуктивное умозаключение происходит также на основании определенного общего принципа, обосновывающего заключение от знания об отдельных фактах к знанию о всем классе предметов. В общее упирается и аналогия.

Умозаключение связано с объективным миром через свои части. Содержательные аксиомы, принцип умозаключения определяет объективное содержание его формы.

Относительная самостоятельность, независимость правильности формы умозаключения от истинности посылок имеет положительную сторону, она придает умозаключению активный, творческий характер. Для достижения истины нужно делать правильные по форме умозаключения не только из истинных, но и из ложных посылок. Умозаключение не было бы активной силой в достижении и доказательстве истины, если бы можно было заключать только из положений, истинность которых заранее известна. Форма умозаключения, не будучи связанной с каким-то определенным, одним содержанием посылок, может включать в себя различное содержание. Она правильна при мышлении не только о какой-то одной конкретной связи двух предметов, но о предметах вообще, безотносительно к какой- либо конкретности. Из этого не следует, что форма умозаключения совершенно безразлична к содержанию. Так, форма умозаключения пространственных отношений позволяет делать умозаключения только о пространственных отношениях, существующих между самыми различными предметами в действительности. Можно говорить не только о правильности формы умозаключения, но и об объективной истинности ее. Нарушить правильность формы умозаключения — это значит вести процесс вывода не в соответствии с содержанием аксиомы, принципа, правила, лежащего в основе данной формы.

Развитие форм умозаключения связано с изменением в содержании обосновывающего знания. До тех пор, пока не были установлены аксиомы равенства и неравенства, проверенные практикой, не существовало в науке и умозаключений математического равенства и неравенства, когда не существовало аксиомы математической индукции, не было и умозаключений этой формы. Достижение знания наиболее общих отношений явлений в действительности обусловливает возникновение новых форм умозаключения, а уточнение, углубление некоторых ранее известных положений, аксиом ведет к совершенствованию старых форм умозаключений. Реже употребляются и отмирают формы, в основе которых лежит сомнительный принцип.

Таким образом, изменяется не только содержание умозаключений, но и сами формы их. Изменение форм умозаключений происходит не путем отмены одних и установления других, а путем пополнения старых форм новыми, возникшими в связи с обнаружением новых закономерностей, формированием новых истинных аксиом, принципов, правил, которые кладутся в основание новых форм, путем совершенствования старых форм в связи с уточнением знания, лежащего в их основе.

Форма умозаключения связана с практикой, что отмечал еще Гегель. Материалистическая диалектика не практику выводит из умозаключения, как это делал Гегель, а умозаключение из практики. «Когда Гегель,— пишет И. И. Ленин,— старается— иногда даже: тщится и пыжится — подвести целесообразную деятельность человека под категории логики, говоря, что эта деятельность есть „заключение» (SchluB), что субъект (человек) играет роль такого-то „члена" в логической „фигуре“ „заключения" и т. п.,— ТО ЭТО НЕ ТОЛЬКО НАТЯЖКА, НE ТОЛЬКО ИГРА. ТУТ ЕСТЬ ОЧЕНЬ ГЛУБОКОЕ СОДЕРЖАНИЕ, ЧИСТО МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОЕ. НАДО ПЕРЕВЕРНУТЬ: ПРАКТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА МИЛЛИАРДЫ РАЗ ДОЛЖНА БЫЛА ПРИВОДИТЬ СОЗНАНИЕ ЧЕЛОВЕКА К ПОВТОРЕНИЮ РАЗНЫХ ЛОГИЧЕСКИХ ФИГУР, ДАБЫ ЭТИ ФИГУРЫ МОГЛИ ПОЛУЧИТЬ ЗНАЧЕНИЕ АКСИОМ»⁵¹.

Умозаключение является необходимым элементом творческого, созидающего характера человеческого труда. Труд не может обойтись без умозаключения; развитие труда, практика вообще есть развитие и умозаключения.

В процессе трудовой деятельности человек из наличных условий, наличных средств производит (выводит) вещи, явления, которых в природе нет. Как указывал К. Маркс, живой труд, охватив вещи, как бы воскрешает их из мертвых, превращает их из возможных в действительные потребительные стоимости. В результате труда (охваченные пламенем труда) наличные вещи приобретают функции, соответствующие их идее и назначению, они потребляются целесообразно как элементы для создания новых продуктов, новых вещей. В этом состоит творческий характер человеческого труда, коренным образом отличающийся от трудоподобной деятельности животного.

Но процесс превращения вещи, прежде чем совершиться в действительности, сначала совершается в голове работника, идеально. Специфическая особенность трудовой деятельности человека заключается в том, что в сознании человека еще до начала труда предварительно имеется готовый результат его. Человек мысленно охватывает средства производства и процесс их превращения в продукт, т. е. он производит идеально весь производственный процесс от начала до конца, от исходных средств производства до конечного продукта труда. Свободно, но не произвольно, обращаясь со средствами производства, человек умозрительно превращает предмет труда в необходимый ему продукт. Этот процесс идеального производства новой вещи из наличных средств производства представляет собой не что иное, как умозаключение.

Как и в действительном процессе производства новой вещи, происходящем на основе наличных средств производства, так и в умозаключении, имеющем своей целью представить процесс производства в сознании, мы исходим из наличного знания, из образов о предметах и явлениях действительности и о самом процессе труда. Путем переработки представлений, накопленного производственного опыта и знания в голове работника совершается сложный процесс обработки имеющихся знаний, умственное выведение вещи из условий ее существования. Поэтому всякий действительный процесс умозаключения состоит в движении от известного к неизвестному, от наличного знания к новому знанию.

Таким образом, сущность процесса умозаключения состоит в умственном воспроизведении данной вещи из условий ее существования. Знание об условиях существования этой вещи составляет посылки умозаключения, знание о новой вещи дает заключение, а знание закономерной связи вещей с условиями их существования обосновывает возможность самого процесса выведения вещи из условий ее существования.

Когда ученый встречается с каким-то объектом природы, то он, используя весь предшествующий опыт человека, все имеющееся в его распоряжении знание, путем умозаключений устанавливает связь данного объекта природы с условиями его существования. Всякое понимание есть мысленное воспроизводство явлений из других явлений, всякое научное открытие достигается в результате умозаключения из наличных и достигнутых знаний, наблюдаемых явлений и произведенных экспериментов. Социалистическое общество раньше было умозрительно, идеально воспроизведено путем сложнейших умозаключений из достигнутого знания о законах развития общества, а потом оно появилось в действительности из условий капиталистического общества. Этот процесс умственного воспроизведения путем умозаключений социалистического общества из знания его условий способствовал действительному рождению социализма из условий капитализма.

Способность человека к умозаключению, к умозрительному выведению вещей на основании знания условий их существования, на основе знания законов движения самих вещей является величайшим достижением человека.

Процесс умозаключения нельзя отождествлять с процессом трудовой деятельности человека, посылки умозаключения — с сырьем, форму умозаключения — с процессом труда, а вывод — с готовой продукцией. Такой вульгарный подход к трактовке умозаключения ничего общего не имеет с марксизмом. Процесс умозаключения рождается из потребностей практической деятельности человека. Он составляет необходимое условие для этой деятельности. Однако в то время как трудовая деятельность является материальным процессом, умозаключение — идеальный процесс, который (как отражение в сознании действительности), хотя и возникает по образу и подобию материальной деятельности, но отличен от нее и имеет специфические особенности. Воспроизведение того или иного явления в мышлении принципиально отлично от реального воспроизведения его в практике. Процесс получения нового знания на основе ранее достигнутого далеко не тождествен процессу получения новых вещей из наличных средств производства.

Практическая деятельность не только требует и порождает процесс умозаключения, но и является критерием истинности его. Правильно ли мы теоретически, умозрительно вывели вещь из условий ее существования? На этот вопрос может дать ответ только практика, действительное, практическое выведение вещи из условий ее существования. Правильность нашего понимания данного явления природы доказывается тем, «что сами его производим, вызываем его из его условий, заставляем его к тому же служить нашим целям»⁵². Чтобы решить, правильно ли человек заключает, что вода состоит из двух атомов водорода и одного атома кислорода, нужно практически получить воду из этих двух газов.

В процессе общественно-исторической практики возникают связи между мыслями сообразно связям вещей и их свойствам в объективном мире. Практика человека, многократно повторяясь, выносит приговор нашему мышлению, отвечает на вопрос: соответствует ли связь мыслей в умозаключении объективным связям явлений. Правильные связи, пути, ходы, формы, фигуры человеческой мысли закрепляются, приобретают характер аксиом, неправильные, не приводящие к истинному знанию. не подкрепленные практикой, отбрасываются. Формы практики, возникая как обобщение предшествующей практики, проверяются последующей практикой человека. Именно только практикой доказывается истинность аксиом, лежащих в основе форм умозаключения.

Развитие общественно-исторической практики ведет к развитию и совершенствованию, усложнению процесса умозаключения. С развитием производственной деятельности человека развиваются орудия труда, они становятся более многообразными и совершенными. Из более богатых средств производства можно создать более многообразные и сложные продукты производства. Усложняется и сам процесс труда — процесс производства новой вещи из наличных средств. Развивается и процесс умственного, теоретического производства вещи из наличного знания, накопленного опыта. Исходные знания становятся более точными и совершенными, позволяющими делать умозаключения о глубоких процессах, закономерностях природы и общества. Как мощные средства производства современного человека позволяют ему производить сложнейшие механизмы, использовать энергию атомного ядра, так и огромный багаж научных знаний дает возможность современному человеку с помощью умозаключений заглядывать далеко вперед, делать прогнозы о явлениях, событиях и процессах, которыми человек практически будет владеть, управлять только в будущем.

Путем умозаключения мы идеально воспроизводим процессы, недоступные нам в непосредственной практике, следим за ходом их протекания. Мы убеждаемся в правильности созданной нами картины действительности, когда некоторые звенья сложной цепи умозаключений удается подтвердить экспериментально. Не только практика порождает умозаключение, но и умозаключение вызывает необходимость практики, экспериментов и наблюдений.

Выяснение места умозаключения в практической деятельности человека дает возможность правильно решить вопрос о его познавательной ценности, о характере выводного знания.

Ряд буржуазных логиков рассматривает умозаключение вообще и силлогизм в частности как чисто аналитический процесс, не дающий в заключении никакого нового знания по сравнению с посылками. Умозаключение, рассуждают они, это только выяснение имеющегося знания, а не получение нового. Так, Джевонс писал: «...умозаключение не делает ничего больше, как только разъясняет и развивает знание, содержащееся в известных посылках и фактах. Ни в дедуктивном, ни в индуктивном мышлении мы ничего не можем прибавить к заключенному в себе нашему знанию, которое похоже на знание, содержащееся в непрочитанной книге или запечатанном письме»⁵³.

Умозаключение не выступало бы активной силой, не способствовало бы труду производить новое, если бы оно ограничилось анализом и разъяснением содержания непосредственного наличного опыта.

Между выводным, основным и обосновывающим знаниями в умозаключении существует очень сложное единство и взаимозависимость. Конечно, заключение в выводе не произвольно, оно имеет свое достаточное основание в посылках и в том знании, которое обосновывает переход от посылок к заключению.

Поэтому, несомненно, существует связь, единство между исходными положениями и заключением. Заключение должно вытекать из посылок на основании определенных принципов и правил. Но наряду с этим единством существует и различие, новизна, развитие знания, содержащегося в посылках. Эта новизна очевидна в неполной индукции, где вывод распространяется на неисследованные предметы, явления, в аналогии, где заключают о наличии у вещи такого признака или свойства, который не был установлен в посылках. Но она менее очевидна в дедукции, в других формах умозаключения, где заключение с необходимостью следует из посылок.

В любом умозаключении новизна знания возникает на основе синтеза. В нем соединяется то, что было разъединено до процесса вывода. Производя синтез знания, полученного ранее, в различное время и разными способами, наука путем умозаключения достигает нового знания.

Синтезируя знание, полученное в разное время и различным образом, путем умозаключения получают то, что ранее не было известно, т. е. действительно новое знание. Следовательно, сущность умозаключения составляет синтез ранее известного знания, а не его анализ. Только своеобразный синтез различных посылок между собой со знанием, лежащим в основе той или иной формы умозаключения, дает нам новое знание — подлинное умозаключение.

Если бы умозаключение не давало возможности получить новое знание, то мы никогда бы не определили расстояние от земли до других небесных тел, не знали бы состава звезд, никогда не могли бы решить вопроса о существовании жизни на других планетах и т. д., то есть вообще наука была бы невозможна. Нельзя возвыситься от знания одних фактов к знанию других и от фактов к познанию закономерностей внешнего мира с помощью умозаключений, которые не дают нового знания.

Каждая форма, фигура умозаключения выражает связь общего, единичного и особенного, существующую в самом объективном мире. На связь общего, единичного и особенного в умозаключении обратил серьезное внимание Гегель. Всякое умозаключение Гегель рассматривал как связь единичного с всеобщим через особенное, поэтому всеобщая форма умозаключения у Гегеля выражалась формулой Е — О — В (единичное — особенное — всеобщее). Рядом с мыслью Гегеля: «Все вещи суть умозаключения, некоторое всеобщее, сомкнутое через особенности с единичностью» В. И. Ленин ставит знак NB. Если эту мысль Гегеля читать материалистически, то она означает, что сами вещи представляют собой единство всеобщего с единичным через особенное, а наше мышление отражает эту объективную связь в форме связи понятий в умозаключении.

К. Маркс в «Критике политической экономии» показывает отражение в мышлении объективной связи общего, единичного и особенного в явлениях общественной жизни. Производство выступает в отношении к потреблению как общее к единичному, поэтому производство (общее) есть потребление (единичное), ибо индивидуум в процессе производства развивает свои способности и в то же время потребляет их в акте производства; кроме того, производство есть потребление средств производства. Но не только производство есть потребление, но и потребление (единичное) есть производство (общее), ибо потребление дает цель производству.

«Производство, распределение, обмен, потребление, — пишет К. Маркс, — образуют, таким образом, правильный силлогизм: производство составляет в нем всеобщность, распределение и обмен — особенность, а потребление — единичность, замыкающую собой целое»⁵⁴.

Анализируя форму Т — Д — Т, К. Маркс указывает, что крайние члены неодинаково относятся к Д. В первом случае товар относится к деньгам как особенный товар к всеобщему товару, а деньги в свою очередь относятся ко второму товару как всеобщий товар к единичному товару. «Следовательно, абстрактно-логически Т — Д — Т может быть сведен к форме силлогизма О — В — Е, где особенность образует первый крайний член, всеобщность — связующий средний член и единичность — последний крайний член»⁵⁵.

Таким образом, отношение понятий в умозаключении можно рассматривать как отражение связи единичного, всеобщего и особенно в явлениях действительности. Даже в таком силлогизме, как «Все цветки — растения, роза — цветок, роза — растение» мы имеем дело со связью единичного (роза) с общим (растениями) через особенное (цветок). Всякое умозаключение отражает связь единичного с общим, ибо обосновывающее знание всегда выступает как общее по отношению к посылкам и заключению.

С самого начала возникновения учения о формах мышления определился один из существеннейших пороков в теории умозаключения — метафизический отрыв одного типа умозаключений от другого. Этот отрыв наметился уже у Аристотеля, который по существу единственно надежным методом получения знания считал силлогизм, нередко отождествляемый им с доказательством вообще. Поэтому наиболее глубоко, полно и всесторонне он разработал учение о силлогизме, составляющее фокус всех логических исследований Аристотеля.

Аристотель не прошел мимо индукции, ибо он был мыслящим эмпириком и естествоиспытателем, а следовательно, понимал роль опыта, наблюдения в познании и необходимость перехода от единичного к общему. Он понимал, что общие понятия образуются в результате изучения единичных экземпляров, «...что же касается общего понятия животного, то оно либо вовсе ничто, либо образуется после [наличности отдельных экземпляров]. Подобным же образом обстоит дело и при всяком другом высказываемом обобщении»⁵⁶. Формой строгого доказательства может служить только индукция, которая теперь называется полной. Ее Аристотель рассматривал как вид силлогизма («силлогизм из индукции»). От обычного силлогизма она отличается лишь тем, что в ней крайние термины связываются через средний, а средний с большим — через меньший, состоящий из множества единичных предметов.

Возникновение учения об индукции непосредственно связано с зарождением и развитием естествознания, которое берет начало со второй половины XV столетия. Естествознание появилось в революционной атмосфере в период разложения феодализма и становления новых, буржуазных производственных отношений. Практика развития капитализма, техники производства требовала развития естественнонаучных знаний. В этом была заинтересована буржуазия, во-первых, потому что исследование различных свойств тел, явлений природы и форм их проявления необходимо для совершенствования техники производства, а, во-вторых, естественнонаучные знания помогали буржуазии бороться против идеологии феодализма и церкви — засилия религиозных взглядов на мир, сковывавших развитие производства.

До конца XVIII и первой половины XIX в. естествознание было по преимуществу наукой собирающей, описывающей и систематизирующей факты. Из всех наук самой развитой была механика; физика только зарождалась, химия и биология были в зачаточном состоянии. Такой уровень в развитии естественнонаучных знаний создавал благоприятные условия для господства метафизического метода мышления, для рассмотрения явлений в состоянии покоя и неизменности. Но этот период овладения материалом необходим, без него естествознание не могло бы сделать дальнейшего шага — приступить к глубокому объяснению явлений, превратиться в науку о процессах природы.

Даже на первой стадии своего развития естествознание имело дело с обобщением фактов действительности, с движением от частного к общему. Нельзя сказать, что естествознание XVI, XVII и XVIII столетий только собирало факты и совсем не занималось обобщением их. Нет, обобщения были, но они касались главным образом систематизации и классификации явлений природы — описание фактов, явлений и отнесение их к определенному классу. Чтобы успешно производились даже такие простые обобщения, необходимо осознание процесса движения от частного к общему. Логическое учение об индукции в новое время явилось в результате обобщения практики, развития опытного естествознания, занимавшегося по преимуществу систематикой и классификацией явлений природы.

Разработка проблем места и роли индукции в познании в философии нового времени ставилась в непосредственную связь с поисками нового метода мышления, активно помогающего человеку осваивать предметы материального мира, добиваться господства над явлениями природы. Эта связь учения о формах умозаключения вообще и индукции в особенности с. задачами выработки нового метода мышления, выходящего за рамки схоластической догматики, определила характер понимания индукции как важнейшей составной части нового метода мышления. Но, с другой стороны, вследствие того, что учение об индукции возникло в период господства метафизики в науке и философии, индукция с самого начала была неправильно истолкована, оторвана от других форм умозаключения.

Разработкой учения об индукции занимались крупнейшие естествоиспытатели и философы нового времени. Большой исторической несправедливостью будет умаление роли в развитии логики нового времени таких ученых, как Леонардо да Винчи и Галилео Галилея, которые пытались осмыслить закономерности процесса познания природы, вскрыть путь движения от отдельных фактов к познанию закона природы. Эти мыслители выделяли роль двух моментов в достижении истинного знания, законов, а именно — опыта и математики. Истинная наука основывается на тщательно поставленном и проверенном опыте и вдумчивом наблюдении; от опыта при помощи истинных заключений она идет к познанию закономерности. Поскольку вскрывались такие простые закономерности природы, как механические законы движения тел допускающие широкую математическую обработку, то количественный математический метод исследования возводился ими в универсальный. Так, Леонардо да Винчи писал: «Никакой достоверности нет в науках там, где нельзя приложить ни одной из математических наук, и в том, что не имеет связи с математикой»⁵⁷.

Индукция была составной частью метода научного исследования Галилея. Исходя из опыта, он формулировал общие положения, из которых выводил новые частные факты. Проверка этого вывода новыми наблюдениями подтвердила истинность ранее сформулированных общих положений. Научный метод исследования Галилея включал в себя индукцию и дедукцию в их единстве.

Разрушительная, критическая часть бэконовского учения об умозаключении направлена против схоластической трактовки силлогизма. Ф. Бэкон ставит своей целью создание способа мышления, с помощью которого можно было бы достичь таких целей, как продление жизни и омоложение человека, превращение одних тел в другие, создание новых видов растений и животных, владычество над воздухом и небом. Требования, предъявляемые Бэконом к логике, соответствовали духу времени, когда совершались великие открытия и перевороты в самых различных областях.

Схоластическая же логика с выхолощенным и довольно формализированным аристотелевским силлогизмом явно не отвечала требованиям эпохи, не могла способствовать покорению и подчинению человеком сил природы.

Учение об индукции Ф. Бэкона возникло как метод образования надежных понятий. Всякая наука, по Бэкону, должна быть опытной наукой, сущность которой состоит «...в применении рационального метода к чувственным данным. Индукция, анализ, сравнение, наблюдение, эксперимент суть главные условия рационального метода»⁵⁸.

В общей постановке вопросов учение Ф. Бэкона об индукции содержит много правильного: индукция должна опираться на наибольшее количество тщательно изученных, проверенных и приведенных в определенный порядок фактов, при ипдуктнв- ном умозаключении нельзя спешить с обобщениями, пользуясь приемами разграничения и исключения. Ничего не возразишь против такого высказывания Ф. Бэкона: «...наш путь и наш метод (как мы часто ясно говорили и как я бы хотел сказать это и теперь) состоит в следующем: мы извлекаем не практику из практики и опыты из опытов (как эмпирики), а причины и аксиомы из практики и опытов и из причин и аксиом — снова практику и опыты как верные Истолкователи Природы»⁵⁹.

Но когда Ф. Бэкон переходит к более конкретным рассуждениям о сущности метода индукции, то здесь обнаруживаются крупные недостатки его учения. Составляются три таблицы: присутствия, отсутствия и степеней. В первой таблице перечисляются все случаи присутствия того явления, причина которого нами исследуется (при выяснении причины теплоты необходимо перечислить все случаи ее присутствия, что, конечно, практически невозможно). Во второй таблице перечисляются факты, аналогичные первым, но в них отсутствует данное явление (например, в случае с теплотой надо указывать, что светит, но не греет). В третьей таблице указываются случаи с различной степенью интенсивности этого свойства, его возрастания и убывания.

После того, как таблицы составлены и факты приведены на суд разума, начинается собственно индуктивное умозаключение, сущность которого сводится к исключению свойств, не участвующих в образовании данного явления (теплоты): «...после Отбрасывания и Исключения, сделанного должным образом (когда все легкомысленные мнения обратятся в дым), на втором месте (как бы на дне) останется положительная Форма, твердая, истинная и хорошо определенная. Сказать это недолго, но путь к этому извилист и труден»⁶⁰. Это исключение происходит на основе правила: форма (причина) некоторого свойства присутствует там, где есть это свойство, и отсутствует там, где его нет; ее возрастание и убывание происходит вместе с данным свойством.

В результате такого обобщения путем отрицания и исключения образуются довольно тощие и абстрактные понятия. Бэконовское учение об индукции легло в основу теории абстрагирования, господствующей в науке XVII и XVIII столетий.

Логическое учение об индукции Ф. Бэкона по-разному оценивалось в истории науки. Одни считали индукцию Бэкона абсолютно бесполезной; путем его индукции нельзя достичь ни изобретения, ни господства, ни могущества. Другие, наоборот, так высоко ставили это учение, что явно переоценивали его. Так, Ч. Дарвин в своей автобиографии писал: «Я работал подлинно бэконовским методом и, без какой бы то ни было [заранее созданной] теории, собирал в весьма обширном масштабе факты, особенно — относящиеся к одомашненным организмам, путем просмотра печатных материалов, в беседах с искусными животноводами и растениеводами-садоводами, и очень много читая»⁶¹. Замечание Дарвина, что он не доверяет дедуктивным умозаключениям, говорит о недостаточно глубоком понимании им логики своего открытия. Вряд ли можно поверить в то, что он собирал факты массами без всякого смысла, без какой-либо идеи, гипотезы, не пользуясь дедуктивным умозаключением.

Сильная сторона бэконовского учения об умозаключении состоит в Подчеркивании огромной роли опыта, наблюдения, эксперимента. Если схоластическая логика думала, что Кай смертен потому, что человек смертен, то логика Ф. Бэкона, по справедливому замечанию А. И. Герцена, стала настойчиво доказывать, что человек смертен, ибо Кай смертен. В бэконовской индукции эмпирическое событие стало первой и главной посылкой в умозаключении.

Декарт свою теорию знания строил на признании решающей роли интуиции и дедукции, как двух наиболее верных путей к познанию того, сверх чего ум не должен допускать ничего. Только интуиция и дедукция надежны; все остальное подозрительно и подвержено заблуждению. Причем интуиция более надежна, чем дедукция.

Дедукция служит для того, чтобы вывести что-либо с необходимостью из чего-либо ранее достоверно известного. Интуиция дает не только исходные положения дедукции; сама дедукция одного положения из другого совершается на основе и посредством интуиции.

Опыт и индукция в методе Р. Декарта играют вспомогательную роль. Нельзя сказать, что он вообще игнорировал роль опыта в познании; в зависимости от большей или меньшей возможности нужно производить опыты, способствующие более быстрому продвижению вперед в деле познания природы, но опыту отводится вспомогательная роль.

Под индукцией, которую Декарт называет энумерацией, разумеется не умозаключение от отдельных фактов к знанию общих положений, принципов, а собирание следствий, выведенных из многочисленных и разрозненных положений. Индукции отводится очень скромная роль систематизации материала, полученного путем интуиции и дедукции.

Таким образом, в самом начале в учении об умозаключении в логике нового времени наметились две взаимоисключающие тенденции: чрезмерное, одностороннее подчеркивание роли опыта и индукции при игнорировании дедукции, с одной стороны, отрицание существенного значения опыта и основанной на нем индукции с признанием решающей роли интуиции и дедукции, с другой стороны. Одно направление за образец науки брало опытное экспериментальное естествознание, фиксируя только одну сторону в нем, другое идеалом науки считало математику, якобы не нуждающуюся ни в опыте, ни в индукции, а построенную исключительно на интуиции и дедукции.

До тех пор, пока учение о роли опыта и индукции в познании покоилось на материалистической основе, оно имело положительное, прогрессивное значение. Субъективный идеализм и позитивизм превратили эмпирическое направление в логике в схоластику нового времени, мертвящий глаз которой проглядывает в позитивизме с самого начала его возникновения. Как отмечает Ф. Энгельс, к крайней степени фантазерства, легковерия и суеверия приводит то направление в философии «...которое, чванясь тем, что оно пользуется только опытом, относится к мышлению с глубочайшим презрением и, действительно, дальше всего ушло по части оскудения мысли»⁶².

Дальше по пути всеиндуктивизма пошел Локк, выставивший несколько аргументов против силлогизма: силлогизм не является великим орудием разума, познания; душа устанавливает связь между идеями непосредственно без всяких силлогизмов; люди хорошо рассуждали до и после Аристотеля, не умея построить силлогизма, который совершенно неспособен служить орудием открытия новых истин; чтобы построить силлогизм, нужно иметь уже открытую истину; силлогизм только приводит в боевой порядок старые, другим путем открытые истины. «Я также охотно признаю, — пишет Д. Локк, — что всякое верное рассуждение можно свести к его формам силлогизма. И тем не мепее, я думаю, что без всякого ущерба для Аристотеля могу правильно утверждать, что эти формы не являются ни единственным, ни лучшим способом рассуждения с целью привести к истине людей, которые стремятся найти ее и желают как можно лучше пользоваться своим разумом для приобретения познания»⁶³.

Кто не видит, можег носить очки, кто не может рассуждать без силлогизма, может пользоваться им. Нормально человек не строит рассуждений по форме силлогизма. «Истину можно раскрывать и подтверждать только путем зрелого и надлежащего рассмотрения самих вещей, а не при помощи искусственных терминов и приемов аргументации: они приводят людей не столько к открытию истины, сколько к софистическому и лукавому употреблению двусмысленных слов...»⁶⁴ Наиболее полезными в науке Локк считал рассуждения не от общего к частному, а от частного к частному и от частного к общему.

Аргументы, которые выдвинул Локк против силлогизма, повторялись всеми индуктивистами, но они действительны не против правильного употребления дедукции в познании, а против вседедуктивизма и схоластического употребления силлогизма.

Это — критика одной крайности с позиций другой, так же далеко стоящей от истины.

На разборе логического учения об умозаключении Д. Милля (1806—1873) можно показать, во что выродилось в условиях буржуазного общества XIX столетия здоровое эмпирическое направление в философии, зародившееся в начале нового времени.

Учение Милля об умозаключении направлено на доказательство невозможности познания сущности вещей, постигаемой не наукой и философией, а религией. Мы не знаем самих вещей, а знаем только возбуждаемые ими в нас ощущения — вот основной тезис миллевской логики. С этой целью он обрушивается против дедукции, против силлогизма, доказывая ошибочность его. Невозможны действительные научные обобщения, вскрывающие сущности явлений, ибо опыт всегда незакончен. Чтобы утверждать, что человек смертен, надо дождаться, пока все люди умрут. «Общее положение, — пишет Милль, — не только не может доказывать частного случая, но и само не может быть признано истинным без всяких исключений, пока доказательством aliunde (из другого источника) не рассеяна всякая тень сомнения относительно каждого частного случая данного рода.

А если это так, то что же остается доказывать силлогизму?»⁶⁵

Гносеологической основой отрицания возможности и игнорирования роли дедуктивных умозаключений в логике Милля и у позитивистов вообще является отрицание существования объективных закономерностей в природе и возможности познания их, отрыв общего от единичного. Природа у позитивистов выглядит как бесконечный баллотировочный ящик, наполненный шарами, которые мы время от времени по одному вынимаем.

Мы только можем знать наиболее часто встречающиеся комбинации их — все остальное находится за границами человеческого разума.

Обыкновенно принято считать, что Милль отрицает дедукцию в пользу индукции. Да и сам Милль неоднократно заявлял, что каждый шаг в цепи умозаключений существенно индуктивен. На самом деле логике Милля чужда как подлинная дедукция, так и настоящая индукция. Отрицание возможности одной неминуемо ведет к отрицанию и другой. Под индукцией в логике разумеется умозаключение от отдельных фактов, явлений действительности к общим принципам, законам. Возможность такого умозаключения отрицалась Миллем, считавшим всякое умозаключение движением от частного к частному, которое может совершаться прямо или косвенно. Силлогизм — косвенное умозаключение от частного к частному, заключение через посредство общего суждения. Причем общее суждение у Милля не является действительно общим, а только частным; о смертности Веллингтона заключают не на основании смертности человека вообще, а на основании уже умерших людей.

Впервые в истории философии серьезная попытка преодоления метафизического отрыва индукции от дедукции была предпринята Гегелем.

Положительным моментом в его теории умозаключения было стремление вскрыть взаимосвязь, движение форм умозаключений, определить их познавательную ценность. Для Гегеля самым важным было наметить переходы одной формы умозаключения к другой, от дедукции к индукции и от последней через аналогию снова к дедукции⁶⁶. Умозаключение, по Гегелю, проходит в своем развитии три основные ступени: умозаключения наличного бытия, рефлексии и необходимости. Эти тины умозаключений различаются не по чисто формальным признакам — положению среднего термина, а по содержанию.

Познавательная ценность умозаключения наличного бытия очень незначительна, с помощью его можно вскрыть только поверхность явлений. Примером умозаключений этого класса может быть следующее: «Эта роза красна, красное — цвет, следовательно, эта роза имеет цвет». Но и такие умозаключения играют определенную роль в жизни. Юрист мыслит по этой форме, когда отыскивает правовое основание, т. е. средний термин, для своего юридического заключения.

Умозаключение рефлексии более содержательно, оно идет дальше в выражении сущности предмета, в нем средним термином является не абстрактная, а конкретная всеобщность, охватывающая в себе все единичное — целостность. В этом типе умозаключения Гегель различает три формы: умозаключение всякости, индукцию и аналогию. Умозаключение всякости имеет форму Е — О — В. Примером этой формы умозаключения может служить традиционный силлогизм: «Все люди смертны; Кай — человек; следовательно, он смертен». Истинность большой посылки (О — В) не доказана и зависит от истинности заключения. Всякость («все —люди») на данной ступени развития не заключает в себе подлинной необходимости и всеобщности. Поэтому умозаключение всякости предполагает умозаключение индукции и переходит в него. Здесь посредством индукции доказывается посылка О — В, т. е. особенное связывается со всеобщностью через совокупность единичных. Приведем простой пример: «медь, золото, серебро и т. д. — металлы; медь, золото, серебро и т. п. — проводники электричества; следовательно, металлы — проводники электричества».

Индукция преодолевает недостатки умозаключения всякости, но имеет свои коренные пороки. Она не преодолевает полностью субъективности умозаключения всякости, ибо средним термином в ней являются единичности во всей их непосредственности, их синтез случаен. Всякая индукция неполна, единичности никогда не могут быть исчерпаны до конца. Когда мы утверждаем: «все растения», «все металлы», — то в действительности речь идет о растениях и металлах, встречавшихся до сих пор. Индуктивное умозаключение основано на непосредственном опыте, завершение которого уводит нас в дурную бесконечность. «Лишь продолженные до бесконечности, а, b, с, d, е образуют собой род и дают завершенный опыт. Заключение индукции остается постольку проблематическим»⁶⁷.

Преодоление недостатков индукции приводит к такому умозаключению, которое в качестве среднего термина имеет единичность, в самой себе заключающую всеобщность. Таким умозаключением является аналогия, имеющая форму Е — В — О. Например: «Земля имеет обитателей»; Луна есть некоторая Земля; следовательно, Луна имеет обитателей». Возможны пустые и праздные аналогии, где в качестве всеобщей природы единичного взят такой признак, который в действительности не является всеобщим (например, в приведенной аналогии Луны с Землей). Гегель подвергает критике натурфилософию, наполненную такими пустыми аналогиями. Философия природы у самого Гегеля содержит много несостоятельных аналогий.

Проблематичность индукции не только не преодолевается, по даже усиливается в аналогии, поэтому развитие умозаключений не может остановиться на аналогии, не дающей необходимых, достоверных выводов. Аналогия переходит в умозаключение необходимости, представляющее собой высшую форму умозаключения, где достигается совершенство вывода.

Гегель не отрывал индукцию от остальных видов умозаключения, а пытался определить ее место в общем развитии умозаключения. Правильна мысль Гегеля, что дедукция нуждается в индукции для обоснования посылки ^{О — В}. Полную силу против всеиндуктивизма имеет тезис Гегеля о том, что индукция, будучи основана на незавершенном опыте, дает по существу проблематические заключения. С правильных позиций Гегель критиковал Бэкона. Отвергая какие-либо другие умозаключения, кроме индукции и связанной с ней аналогии, сам Бэкон пользовался отвергнутыми им формами. «Поэтому, — пишет Гегель, — если Бэкон противопоставлял индукцию силлогизму, то это противопоставление носит формальный характер; всякая индукция есть вместе с тем умозаключение, что знал также и Аристотель, ибо, когда мы из множества вещей выводим нечто всеобщее, то первое суждение гласит: эти тела обладают этими свойствами. Второе положение гласит: все эти тела принадлежат к такому то классу; следовательно, в-третьих, данный класс обладает данными свойствами. Это — полное умозаключение, и всегда индукция имеет тот смысл, что делается наблюдение, устраиваются эксперименты, рассматривается опыт, а затем выводится из него всеобщее определение»⁶⁸.

Однако Гегель не преодолел полностью порочной недооценки индукции. Высшим типом умозаключения, по Гегелю, является умозаключение необходимости, дедуктивное по существу. Индукция по своей познавательной ценности ставится им даже ниже аналогии. Низшие формы дедукции (умозаключение наличного бытия и умозаключение всякости) предшествуют индукции и аналогии, но ее высшая форма (умозаключение необходимости) снимает индукцию и аналогию, завершая весь процесс развития умозаключения. Гегель правильно указывает, что индукция не безгрешна, что одна она не может привести к истине. Но это в такой же степени относится и к дедукции. Если индукция по форме не может дать достоверного вывода, то дедукция содержанием своих посылок упирается в индукцию. Подчиняясь требованиям своей философской системы. Гегель на определенной ступени прекращает развитие умозаключения. В действительности же развитию и совершенствованию форм умозаключения нет и не может быть конца.

В своей теории умозаключения Гегель исходит из форм, которые уже были выявлены логикой до него, и излагает их соответственно выработанной схеме. Но, во-первых, логика того времени не вскрыла всех форм умозаключения, встречавшихся в практике научного мышления, во-вторых, научное мышление развивается, движется, следовательно, изменяются формы умозаключения, совершенствуются, уточняются старые, возникают новые. Гегель же отказывает формам вывода в дальнейшем развитии.

Гегель не нашел места практике в движении и развитии форм умозаключения, поэтому не мог разрешить вопроса о роли индукции и дедукции в познании. Ведь никакая одна форма умозаключения не может обеспечить точность и достоверность наших заключений. Только на основе практики самые различные формы умозаключения, дополняя и развивая друг друга, приводят к истинному знанию. На основе практики происходит и дальнейшее развитие способов умозаключения.

Метафизическое истолкование взаимоотношения индукции и дедукции было преодолено марксистской философией. Ф. Энгельс показал место и значение в познании каждого из этих типов умозаключения.

Критикуя всеиндуктивистов, Ф. Энгельс отмечает, что индукция не является непогрешимым методом умозаключения. Выводы, которые получаются посредством индукции, по своему характеру проблематичны и нуждаются в проверке. Практика действительной жизни, развития науки уточняет, изменяет выводы, полученные индуктивным путем. «Если бы индукция, — пишет Энгельс, — была действительно столь непогрешимой, то откуда взялись бы стремительно опрокидывающие друг друга перевороты в классификациях органического мира? Ведь они являются самым подлинным продуктом индукции, и тем не менее они уничтожают друг друга»⁶⁹. Можно привести бесчисленное количество примеров, показывающих, как вывод, полученный индуктивным путем, оказался несостоятельным.

Так, Лавуазье заметил, что кислород присутствует во всех кислотах, исследованных им. Отсюда он сделал заключение, что кислород — необходимый элемент всякой кислоты. Впоследствии была показана ложность этого вывода (например, соляная кислота не содержит кислорода) и установлено, что не кислород, а водород является необходимым элементом всякой кислоты.

Заключения в индукции очень близки к достоверности. С помощью индукции обосновываются гипотезы большой познавательной значимости, которые после проверки и доказательства превращаются в достоверные научные теории. Сама индукция не устанавливает границ действия ею открываемого закона, принципа и т. д. Так, например, в физике XVII и XVIII столетий считалось, что закон Бойля — Мариотта применим ко всем абсолютно газам и при всех условиях. Но впоследствии сама же физика установила, что действие этого закона прекращается при критических температурах, а при давлениях порядка сотен атмосфер газы принимают больший объем, чем это следует по данному закону. Нет такой области науки, в которой бы не находила применение неполная индукция.

Как известно, одним из признаков вседедуктивизма является отрицание применения в математике индуктивных умозаключений. Но в действительности математика как наука невозможна без индуктивных умозаключений. В ней применяется не только полная и математическая индукция, но и обычная неполная. Крупные математики, занимавшиеся творческим развитием математического знания, всегда указывали на огромную роль индукции. Так, Ф. Клейн писал: «Вы можете часто услышать от не-математиков, в особенности от философов, что математика занимается исключительно выводами логических следствий из ясно заданных посылок, причем совершенно безразлично, что именно означают эти посылки, истинны ли они или ложны,— лишь бы только они не противоречили друг другу. Совершенно иначе смотрит на дело всякий, кто сам продуктивно занимается математикой. В действительности те люди судят исключительно по той выкристаллизованной форме, в какой принято излагать готовые математические теоремы, но исследователь работает в математике, как и во всякой другой науке, совершенно иначе: он существенно пользуется своей фантазией и подвигается вперед индуктивно, опираясь на эвристические вспомогательные средства. Можно привести немало примеров того, как великие математики находили самые важные теории, не будучи в состоянии строго их доказать. Неужели можно не ценить такое великое творчество, неужели надо в угоду приведенному выше определению математики сказать, что это не математика и что только те позднейшие математики, которые нашли, наконец, вылощенные доказательства теорем,— только они одни двигали математику?»⁷⁰

В создании всякой математической теории, в исследовании какого-либо математического вопроса индукция играет определенную роль. Так, например, в геометрии сначала замечается какое-либо свойство на частных случаях, потом делается предположение (индуктивный вывод): не есть ли это общее свойство данного рода фигуры. Пытаются опровергнуть это предположение, свести его к абсурду. Но если эти попытки безуспешны и, наоборот, все на большем количестве примеров убеждаются в истинности его, то тогда ищут достоверное доказательство ему. Точно так же обстоит дело в арифметике, алгебре, анализе, теории множеств и т. д.

На роль индукции в математике указывал Эйлер. Он писал: «Имеется даже много свойств чисел, с которыми мы хорошо знакомы, но которые мы все еще не в состоянии доказать... Отсюда мы видим, что в теории чисел, которая все еще очень несовершенна, наши самые большие надежды мы можем возлагать на наблюдения; они непрерывно будут вести нас к новым свойствам, которые позже мы будем стараться доказать»⁷¹. Д. Пойа, приведя высказывание Эйлера, считает, что «особенно ясные примеры метода индукции можно найти в математическом исследовании»⁷². И это он подкрепляет историей многих математических открытий.

Но как в математике, так и в других науках, индукция существует в связи с дедукцией. Нет такой отрасли научного знания, которая бы не занималась распространением общего положения на отдельные конкретные предметы, явления, случаи, или точнее, подведением конкретных фактов, явлений под установленные закономерности. Дедукции принадлежит огромная роль в проверке положений, гипотез, полученных путем аналогии и индукции.

Огромное значение она имеет и в открытии новых положений. Во многих науках открытие новых истин идет следующим путем: исходят из заданных положений и посредством теорем приходят дедуктивно к новым, выводам, которые обязательно проверяются. Так совершается исследование в математике, в механике, физике и т. д. Например, Ньютон процесс научного исследования представлял следующим образом: «Вывести из явлений два или три общих принципа движения и затем изложить, как из этих ясных принципов вытекают свойства и действия всех вещественных предметов». Принципы, или аксиомы физики, получаются в результате обобщения опытных фактов, они доказываются только опытом, а логически недоказуемы. Основная задача принципов физики — получение дедуктивным путем из принципов логических следствий, которые необходимо должны выполняться на опыте.

Метод физического исследования Ньютона включал в себя единство индукции и дедукции. Принципы, из которых исходит физика Ньютона, получаются путем индукции. Дальше из них делаются дедуктивные выводы, проверяющиеся на опыте. Проверка этих выводов на опыте или укрепляет принципы, ранее полученные индуктивным путем, или несколько изменяет, дополняет, обобщает их.

Только путем взаимодействия индукции, дедукции и практики можно найти достоверные научные истины. В процессе мышления индукция и дедукция постоянно взаимодействуют: «Индукция и дедукция,— пишет Ф. Энгельс,— связаны между собой столь же необходимым образом, как синтез и анализ. Вместо того чтобы односторонне превозносить одну из них до небес за счет другой, надо стараться применять каждую на своем месте, а этого можно добиться лишь в том случае, если не упускать из виду их связь между собой, их взаимное дополнение друг друга»⁷³.

Классики марксизма-ленинизма не только теоретически провозгласили единство индукции и дедукции, но и практически в анализе явлений природы и общества применяли каждую из форм умозаключения на своем месте и в связи с другой. Так, с единством индукции и дедукции мы встречаемся в анализе К. Марксом товара, в исследовании В. И. Лениным сущности империализма как высшей стадии в развитии капитализма.

Индукция невозможна без дедукции хотя бы потому, что сама индукция не в силах объяснить процесс индуктивного умозаключения. «Бессмыслица у Геккеля: индукция против дедукции. Как будто дедукция не = умозаключению; следовательно, и индукция является некоторой дедукцией»⁷⁴.

Это заключение Ф. Энгельса очень важно для понимания существа умозаключения. Всякое умозаключение, в том числе и индукция, происходит на основе общего знания, принципа. В этом смысле всякое умозаключение есть некоторая дедукция.

Индукция и дедукция являются диалектическим единством Двух сторон одного и того же процесса мышления в форме умозаключения. В развитии познания они переходят друг в друга.

Но их единство и взаимопереход не исключают, а самым решительным образом предполагают их противоположность, которая не надумана логиками, а в действительности существует. Индукция есть умозаключение, ведущее от знания меньшей степени общности к знанию большей степени общности, а дедукция наоборот. Если бы они не были противоположными типами умозаключения, тогда не было бы необходимости в том, чтобы в процессе достижения истины одна дополняла другую.

Преодоление Ф. Энгельсом недостатков всеиндуктивизма и вседедуктивизма состоит не только в том, что он показал единство и противоположность индукции и дедукции, но в указании на существование иных, связанных с индукцией и дедукцией, но и отличных от них форм умозаключения. «Эти люди,— пишет Ф. Энгельс о логиках и ученых-метафизиках,— так увязли в противоположности между индукцией и дедукцией, что сводят все логические формы умозаключения к этим двум, совершенно не замечая при этом, что они 1) бессознательно применяют под этим названием совершенно другие формы умозаключения, 2) лишают себя всего богатства форм умозаключения, поскольку их нельзя втиснуть в рамки этих двух форм, и 3) превращают вследствие этого сами эти формы — индукцию и дедукцию — в чистейшую бессмыслицу»⁷⁵.

Индукция и дедукция в современных условиях являются логическими методами движения мышления от известного к неизвестному, эти методы основываются на разных типах умозаключения. За ними как двумя противоположными методами получения нового знания и следует сохранить эти исторически сложившиеся термины.

Индукция — движение от эмпирического к теоретическим обобщениям, а дедукция — выведение следствий из принципов и других общих положений.

В современной формальной логике термин дедукция употребляется в ином значении — форма умозаключения, в которой из достоверных посылок следует достоверное заключение, а сама форма индуктивного умозаключения даже при достоверности посылок дает заключение только большей или меньшей степени вероятности. Конечно, для формальной логики различение таких двух типов умозаключений очень важно, однако может быть было бы целесообразным термины индукции и дедукции сохранять только за логическими методами движения мышления, основывающимися на различных принципах, а типы умозаключения называть по-другому: умозаключения, форма которых ведет к достоверным заключениям, и умозаключения, форма которых дает вероятные заключения.

Проблема нрдукции и дедукции — не связи двух форм умозаключения, а единства противоположных логических методов, получения нового знания, движения от опыта к теоретическим обобщениями и, наоборот, от теоретических обобщений к следствиям из них, некоторые из которых допускают опытную проверку. Эти логические методы включают в себя различные типы умозаключения, причем и индукция, как и дедукция, нуждается как в формах, обеспечивающих достоверность заключения, так и вероятность.

Примечания:

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 13, стр. 497.

² И. Кант. Сочинения, т. 2. М., 1964, стр. 74.

³ См. А. Тренделенбург. Логические исследования, часть II, гл. XIV. М., 1868, стр. 221—232.

⁴ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 105—106.

⁵ К.Д. Ушинский. Собрание сочинений, т. 8, М.- Л., 1950. стр. 477

⁶ А. А. Потебня. Из записок по русской грамматике, т. I—Й. Харьков, 1888, стр. 76.

⁷ М. Н. Алексеев. Диалектика форм мышления. М., 1959, стр. 267.

⁸ Там же, стр. 101.

⁹ Там же.

¹⁰ В. Byндт. Система философии. СПб., 1902, стр. 29—30.

¹¹ М. Н. Алексеев. Диалектика форм мышления, стр. 276—277.

¹² Обстоятельный анализ сущности учения Аристотеля о суждении дан и книге А. С. Ахманова «Логическое учение Аристотеля». М., 1960.

¹³ См. П. Наторп. Философская пропедевтика. М., 1911, стр. 23

¹⁴ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 58.

¹⁵ Там же, стр. 65.

¹⁶ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 529-530.

¹⁷ Гегель. Сочинения, т. I, стр. 278.

¹⁸ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 539.

¹⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 539.

²⁰ Термин «понятие» в логике употребляется в двух значениях. Во-первых, понятие как отражение всеобщего и существенного в предмете. В таком плане понятие и выступает как особый вид суждения, особая форма знания, претендующего на истину. Но в логике понятие еще рассматривается как любое значение термина. В таком смысле понятие выступает как член, часть суждения (субъект и предикат).

В данном случае речь идет о понятии не как особом значение термина, а как форме постижения сущности явлений.

²¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 39, стр. 354.

²² В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 330.

²³ В. Гейзенберг. Философские проблемы атомной физики. М., 1953, стр. 32—33.

²⁴ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 190.

²⁵ Аристотель. Категории. М., 1939, стр. 62. Кант формулирует этот закон следующим образом; «Содержание и объем понятия стоят друг к другу в обратном отношении. Именно, чем больше понятие содержит под собой, тем меньше оно содержит в себе и наоборот» (И. Кант. Логика. Пг., 1915, стр. 88).

²⁶ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 154.

²⁷ Дж. Локк. Избранные философские произведения, т. 1, М., 1960, стр. 411.

²⁸ Д. Дидро. Избранные философские произведения. М., 1941, стр. 45—46.

²⁹ Дж. Беркли. Трактат о началах человеческого знания. СПб., 1905, стр. 44.

³⁰ Э. Кассирер. Познание и действительность. СПб., 1912, стр 384.

³¹ Э. Кассирер. Познание и действительность, стр. 29.

³² Там же, стр. 57.

³³ Риккерт. Границы естественно-научного образования понятий. СПб., 1903, стр. 318.

³⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 37.

³⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 12, стр. 730.

³⁶ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 226-227

³⁷ Н. И. Лобачевский. Полное собрание сочинений, т. I, М.— Л., 1946, стр. 186.

³⁸ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 99

³⁹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 179.

⁴⁰ Аристотель. О душе. М., 1937, стр. 38.

⁴¹ Т. Гоббс. Избранные сочинения. М.— Л., 1926, стр. 59.

⁴² Дж. Ст. Милль. Система логики. М., 1914, стр. 129. Л. Кутюра пишет: «Определение не является, собственно говоря, предложением: ведь оно ни истинно ни ложно. Это — некоторое условие речи (или письма), называние именем, которое можно оспаривать лишь с точки зрения применимости или удобства. Стало быть, не следует считать определение принципом, или источником истины» (Л. Кутюра. Философские принципы математики. СПб., 1913, стр. 37).

⁴³ «Но хотя определение через genus и differentia... есть кратчайший путь, однако, на мой взгляд можно сомневаться, наилучший ли это путь. Уверен я в одном, что это не единственный и потому не безусловно необходимый путь... А потому определение всего лучше делать через перечисление тех простых идей, сочетание которых содержится в значении определяемого термина. Если же вместо подобного перечисления люди привыкли к употреблению ближайшего общего термина, то произошло это ради скорости, а не по необходимости и не для большей ясности» (Дж. Локк. Избранные философские произведения, т. 1, стр. 412).

⁴⁴ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 18, стр. 149

⁴⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 2, стр. 63.

⁴⁶ К Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 1, стр. 229.

⁴⁷ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 634-635.

⁴⁸ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 27, стр. 386

⁴⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 24, стр. 133.

⁵⁰ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 6, стр. 216

⁵¹ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 172

⁵² К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, стр. 284.

⁵³ С. Джевонс. Основы науки. СПб., 1881, стр. 118.

⁵⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 12, стр. 715.

⁵⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 13, стр. 78.

⁵⁶ Аристотель. О душе. Стр. 4-5

⁵⁷ Леонардо да Винчи. Избранные произведения, т. I, М.— Л., 1935, стр. 67—68.

⁵⁸ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 2, стр. 142.

⁵⁹ Ф. Бэкон. Новый Органон. М., 1938, стр. 90.

⁶⁰ Там же, стр. 131.

⁶¹ Ч. Дарвин. Воспоминания о развитии моего ума и характера (Автобиография), М., 1957, стр. 128.

⁶² К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 373.

⁶³ Дж. Локк. Избранные философские произведения, т. 1, стр. 650.

⁶⁴ Д. Локк. Педагогические сочинения. М., 1939, стр. 204.

⁶⁵ Дж. Ст. Милль. Система логики., стр. 165.

⁶⁶ В. И. Ленин писал: «Переход заключения по аналогии (об аналогии) к заключению о необходимости,— заключения по индукции — в заключение по аналогии.— заключения от общего к частному,— заключение от частного к общему,— изложение связи и переходов [связь и есть переходы], вот задача Гегеля» (В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 29, стр. 162).

⁶⁷ Гегель. Сочинения, т. VI, стр. 139.

⁶⁸ Гегель. Сочинения, т. ХI, стр. 223-224.

⁶⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 543.

⁷⁰ Ф. Клейн. Элементарная математика с точки зрения высшей, т. I. М.—Л., 1933, стр. 311-312.

⁷¹ Цит. по кн.: Д. Пойа. Математика и Правдоподобные рассуждения. М., 1957, стр. 21.

⁷² Там же, стр. 22.

⁷³ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 542-543.

⁷⁴ Там же, стр. 541.

⁷⁵ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 541.