Книги о Ленине

Глава 7

МИРОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ МЕТОД И МИФ

«Самообман был бы величайшим вредом для революционеров в настоящий труднейший момент. Хотя большевизм стал международной силой, хотя во всех цивилизованных и передовых странах уже родились новые чартисты, новые Варлены, новые Либкнехты..., тем не менее международная буржуазия остается пока все еще несравненно более сильной, чем ее классовый противник. Эта буржуазия, сделавшая все от нее зависящее, чтобы... удесятерить опасности и муки родов пролетарской власти в России, в состоянии еще осудить на муки и на смерть миллионы и десятки миллионов людей посредством белогвардейских и империалистских войн и т.д. ... С этой особенностью теперешнего положения вещей мы должны умело сообразовать свою тактику. Мучить, истязать, убивать буржуазия пока может свободно. Но остановить неминуемую и - с всемирно-исторической точки зрения - совсем недалекую полную победу революционного пролетариата она не может».

Ленин В. И. К десятилетнему юбилею «Правды»

7.1. ИСТОКИ ПРОБЛЕМЫ

«Социалистическая мировая революция», понимаемая как «международное свержение капитализма», представляет собой не просто некое идейное явление или концепцию, не просто органический элемент политики Ленина и большевиков, но часть истории русской революции и гражданской войны. Политика не может обойтись без мифов, веры, мобилизующих идей и идеологий, все представления о будущем изобилуют непредсказуемыми моментами, поэтому само «научное предсказание» тоже является частью борьбы за определение политических альтернатив. Все это, конечно, относится и к Марксовой и ленинской «традиции» мировой революции.

В рамках обычных идеологических подходов взгляды Ленина на мировую революцию обычно выводятся или опровергаются исключительно на основании взглядов Маркса. В этом отношении Ленин оказывается либо «гениальным продолжателем» идей Маркса (как это утверждалось в советскую эпоху), связавшим начало мировой революции с революцией в России, либо, согласно другим интерпретациям, характерным, например, для меньшевиков и их позднейших последователей, - «катастрофическим ревизионистом», порвавшим с Марксом, поскольку у последнего нельзя обнаружить ни слова о возможности автохтонной русской социалистической революции. В этом случае создается впечатление, что проблема может быть решена с помощью какого-либо идеологически-понятийного определения. Однако проблема «единства» и «различий» между Марксом и Лениным имеет не только теоретический, но и исторический аспект. Иначе говоря, разница эпох, в которые жили эти два мыслителя и революционера, выражается и в разнице их исторических «миссий», следовательно, их политические и теоретические задачи различались не в «телеологическом» смысле. В то же время очевидна и преемственность между Марксом и Лениным, выражающаяся в постановке вопросов и в антикапиталистической ориентации. Как мы уже постарались показать во 2-й главе, анализ работ и деятельности Ленина дает возможность сформулировать более взвешенные предположения.

Первоначально у Ленина не было и речи об «автохтонной» русской социалистической революции. Ленин с самого начала отличался от представителей прежних революционных течений тем, что, подобно Марксу, рассматривал возможность осуществления русской революции в рамках общеевропейского (больше того, мирового) революционного подъема, международного рабочего движения. Они оба сознавали, что в результате современного капиталистического развития, связывающего друг с другом различные регионы, крупные социальные перемены будут происходить в европейских масштабах, как это уже было исторически доказано революционной волной 1848 г.¹ Маркс неоднократно и по-разному описал эту всемирную тенденцию развития капитализма («глобализацию»), сделав при этом свои антикапиталистические выводы, которые восприняли Ленин и большевики. Например, в «Grundrisse» Маркс писал: «В то время как капитал, с одной стороны, должен стремиться к тому, чтобы сломать все локальные границы общения, т.е. обмена, завоевать всю Землю в качестве своего рынка, он, с другой стороны, стремится к тому, чтобы уничтожить пространство при помощи времени, т.е. свести к минимуму то время, которое необходимо для продвижения товаров от одного места к другому. Чем более развит капитал, чем вследствие этого обширнее рынок, на котором он обращается, который образует пространственную сферу обращения капитала, тем сильнее он в то же время стремится к еще большему пространственному расширению рынка и к еще большему уничтожению пространства посредством времени»².

Маркс уже писал о том, что не революция ведет к насильственной ликвидации мировой системы капитализма, а насилием сопровождаются кризисы капиталистической системы, в ходе которых прогресс «снимает самовозрастание капитала». В эти кризисные периоды «материальные и духовные условия отрицания наемного труда и капитала, которые сами уже представляют собой отрицание прежних форм несвободного общественного производства, сами являются результатом капиталистического процесса производства. Возрастающее несоответствие между производительным развитием общества и его наличными производственными отношениями находит себе выражение в резких противоречиях, кризисах, судорогах. Насильственное уничтожение капитала, не в силу внешних для него отношений, а как условие его самосохранения, есть та наиболее разительная форма, в которой ему дается совет уйти и уступить место более высокому состоянию общественного производства».

Ленин часто ссылался на эту проблематику, осознав, что отчасти в этих кризисах кроется неизбежность мировой войны, «порождающей» революцию. В уже цитированной работе об этом писал и Маркс: «Конечно, эти противоречия приводят к взрывам, кризисам, при которых внезапное прекращение всякого труда и уничтожение значительной части капитала насильственно возвращают его к тому уровню, на котором он в состоянии полностью применять свои производительные силы, не совершая самоубийства. Но эти регулярно происходящие катастрофы приводят к повторению их в большем масштабе, а в конечном счете - к насильственному свержению капитала»³.

С началом мировой войны Ленин уже «почувствовал» всемирный характер катастрофы в Марксовом значении этого понятия. Тем самым потеряло значение известное утверждение Маркса из «Немецкой идеологии»: «Коммунизм эмпирически возможен только как действие господствующих народов, произведенное “сразу”, одновременно»⁴. Как мы уже показали ранее, Ленин еще до революции 1905 г. пришел к политической концепции русской революции как искры для революций в других странах. События 1905 и 1917 гг. убедили его в правильности этих представлений, так как казалось, что распространение революции от Китая до Латинской Америки, от Германии до Венгрии фактами доказывало его правоту и, конечно, в этом смысле и правоту Маркса. Ленин освободил понятие мировой революции от «одновременности», «структурировал» его, однако исходной точкой его рассуждений, как и взглядов Маркса, была глобальная природа капитализма, а его «теория искры» добавила к этому «лишь» то, что в результате неравномерного развития «мировая революция» будет развиваться во времени и пространстве разным образом и с разной интенсивностью.

С этой точки зрения очень интересно, что за несколько дней до Октябрьской революции Ленин вернулся к этому вопросу. В статье «К пересмотру партийной программы», которая была опубликована в октябре 1917 г., он, откликнувшись на партийную дискуссию об империализме и кризисе капитализма, помимо прочего, снова указал на переплетение всемирного развития капиталистической системы и революции. Ленин предположил, что капиталистической системе имманентно присущ потенциально перманентный кризис, проявляющийся в том или ином географическом регионе мира, поскольку можно найти органическую связь, коренное противоречие между техническим прогрессом и относительным сокращением потребности в рабочей силе; по его мнению, кризис перепроизводства был связан с тем обстоятельством, что условия накопления пришли в столкновение с условиями реализации и т.д. Однако, наряду с «очевидными» характеристиками кризиса системы, Ленин подчеркнул, что современный капитализм не может быть определен только как анархический (хотя эта характерная черта принадлежит к сути кризиса и капиталистической системы). Как раз наоборот, «товары производятся... трестами не анархически, а по учету», и хотя в то время роль трестов в преодолении кризисов еще не сказалась в полную силу (что отразилось и в позиции Ленина), проблема все же была поставлена: всякий трест, «всякое акционерное общество с участием капиталистов разных стран есть“международно-организованный союз капиталистов”». Акцент здесь делается на понятии организованности как на новой своеобразной черте эпохи империализма, на «разделе мира экономическом между интернациональными трестами, разделе ими стран по договору, как областей сбыта»⁵.

Однако - и в этом и состоит проблема - международная организованность капитала не может быть разрушена, побеждена национальным путем, посредством национальных рабочих движений, это было общее прозрение Маркса и Ленина. Результаты «национального решения» проблемы Ленин в 1922 г. не раз видел в итальянском фашизме. Следовательно, он никогда не отказывался от предположения, что революция будет иметь международный характер, собственно говоря, мировая война лишь в этом смысле могла означать для него начало мировой революции. В 1914 г. Ленин обвинил II Интернационал в националистическом «предательстве» - помимо прочего и потому, что в интересах поддержки войны он отказался от интернационализма. В конечном итоге это и открыло путь к предотвращению пролетарской революции и относительной стабилизации капитализма. Конечно, в 1917 г. Ленин (как и левые интернационалисты всей Европы) еще не подозревал об этом конечном результате и был уверен в том, что на практике возможна единственная альтернатива: военное варварство или социализм. Обобщая свое мнение о содержании войны⁶, Ленин ожидал освобождения от варварства именно от неизбежного международного распространения революции. И с октября 1917 г. революция с ее неоднородным развитием во времени и пространстве завоевала значительную часть Европы, прежде всего Среднюю Европу, которая была «срединной» (см. Енё Сюч) и в том смысле, что установила связь между русской революцией и западноевропейскими событиями⁷. Таким образом, Россия как «слабейшее звено капитализма» осталась «искрой» неудавшейся мировой революции, но мировая революция - теоретически, философски и политически - стала органической частью марксизма. Это и понятно, если учесть, что Ленин и революционные левые были не единственными, кто осознал потенциальные возможности мировой революции, ведь даже принадлежавший к буржуазному лагерю британец Дж. М. Кейнс, который позже стал идеологом государства всеобщего благоденствия, в своей известной книге «Экономические последствия мира» (“Economic Consequences of the Peace”), опубликованной в 1919 г., считал большевизм вызовом мирового масштаба, брошенным капиталистической системе.

Конечно, можно спорить о том, достаточно ли была обоснована концепция мировой революции теоретически, экономически и с точки зрения международного движения, но несомненно, что после Февральской революции неоднократно оспоренный тезис Ленина о «превращении империалистической мировой войны в гражданскую войну» стал доказанным элементом его позиции и позволил ему поставить развертывание русской революции в связь с возможностью революции в Германии в качестве естественного исторического результата европейского развития. Эти мысли Ленин повторил при возвращении на родину в «Прощальном письме к швейцарским рабочим»: «Объективные условия империалистской войны служат порукой в том, что революция не ограничится первым этапом русской революции, что революция не ограничится Россией. Немецкий пролетариат есть вернейший, надежнейший союзник русской и всемирной пролетарской революции. Когда наша партия выставила в ноябре 1914 года лозунг: “превращение империалистской войны в гражданскую войну угнетенных против угнетателей за социализм”, - этот лозунг был встречен враждой и злобными насмешками социал-патриотов, недоверчиво-скептическим, бесхарактерно-выжидательным молчанием социал-демократов “центра”. ... Теперь, после марта 1917 года, только слепой может не видеть, что этот лозунг верен. Превращение империалистской войны в войну гражданскую становится фактом. Да здравствует начинающаяся пролетарская революция в Европе!»⁸

После октября 1917 г. Ленин с еще большей уверенностью придерживался этой точки зрения, причем с такой педантичностью, что даже не принял приглашение на «традиционную» социалистическую конференцию, потому что на нее не пригласили представителей всех направлений, и не желал принимать участия в совещаниях различных направлений европейского рабочего движения, разделенных по воюющим группировкам⁹. Как уже было показано в одной из предыдущих глав, цель Ленина была ясна: организационно объединить преданные делу революции социал-демократические и иные революционные силы всей Европы.

Позже Ленин начал писать о «запаздывании» революции на Западе как о таком явлении, которое можно и нужно ускорить, но нельзя вызвать искусственно. В эту стратегию укладывалось создание Коммунистического Интернационала. По мнению Ленина, Коминтерн был «штабом мировой революции», однако Москва не была Римом и лишь временно стала организационным центром мировой коммунистической партии, «естественным» центром оставался Берлин. Эта решимость отразилась на учредительном конгрессе Коминтерна, а позже на II конгрессе с его 21 условием вступления в Коминтерн, которые составляли «военные», «дисциплинарные» основы «мировой партии». Суть дела состояла не в сектантской мелочности, как часто подчеркивается в исторической литературе, а в том, что сами коммунистические партии происходили из двух направлений, по формулировке Э. Хобсбаума, - «от брака между Октябрьской революцией и национальных левых». Тех, кто ориентировался на Москву, менее интересовала роль местных особенностей. Горизонт национальных левых определялся восточноевропейскими горами и равнинами. Правда, исследователи обычно видят классические симптомы сектантства в строгих условиях приема в Коминтерн, и строгая, почти военная централизация действительно содержала в себе опасность сектантства, особенно если вступавшая в Коминтерн партия работала в условиях нелегальности. Все же суть состояла в том, что организационно Коминтерн был «сколочен». Конечно, организационная иерархичность, военная организация, характерные для коммунистической партии того времени, соответствовали ее политической линии, направленной на «мировую революцию»¹⁰. В действительности «ленинские условия» станут воплощением настоящего сектантства позже, в изменившихся исторических условиях, однако это уже будет другая эпоха... Таким образом, идея мировой революции и «преувеличение» значения процессов ее осуществления были органической частью самой революции. Без этого сознания, без этой веры невозможна история Октябрьской революции и всего европейского революционного движения. Эта вера, ожидание мировой революции охватила в России широкие революционные массы, чего нельзя сказать о рабочем классе Западной Европы. Наивная вера в мировую революцию жила в сознании простых крестьян-коммунистов даже в 1930-е гг., как это запечатлел для потомков М. А. Шолохов в образе колхозного партсекретаря Нагульнова. Но можно вспомнить и политическое самоопределение значительных групп западной интеллигенции того времени. Мировая революция была для них той идеей, которая привлекла под знамена коммунизма (и СССР) целое поколение, о чем, применительно к собственной биографии, так хорошо пишет Э. Хобсбаум¹¹.

Примечания:

¹ Э. Хобсбаум во многих своих работах точно описал всемирные, общеевропейские предпосылки, конкретные возможности возникновения и ход европейских революций. См.: Хобсбаум Э. Век революции. Европа 1789-1848. Ростов-на-Дону, 1999; Хобсбаум Э. Век капитала. Ростов-на-Дону, 1999.

² Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 46. Ч. 2. С. 32.

³ Там же. С. 263-264.

⁴ Там же. Т. 3. С. 34.

⁵ Ленин В. И. ПСС. Т. 34. С. 362-363, 370.

⁶ В октябре 1914 г. Ленин писал о том, что «отвлечение внимания трудящихся масс от внутренних политических кризисов России, Германии, Англии и других стран, разъединение и националистическое одурачение рабочих и истребление их авангарда в целях ослабления революционного движения пролетариата - таково единственное действительное содержание, значение и смысл современной войны». Там же. Т. 26. С. 15.

⁷ Новые данные об этом см. в кн. Hajdu Т. Кozeр-Еuroра forradalma 1917-1921. Gondolat. Budapest, 1989. Международные связи венгерской и русской революции документированы, например, в работе: Pasztor P. Hungary between Wilson and Lenin: the Hungarian revolution of 1919 and the Big Three. New York, East European Quarterly, 1976; Ftilop М., Sipos P. Magyarorszag ktilpolitikaja a XX. szazadban. Aula. Budapest, 1998. P. 56-62.

⁸ Ленин В. И. ПСС. Т. 31. С. 93 94.

⁹ В телеграмме Артуру Гендерсону, посланной 24 января (6 февраля) 1918 г., Ленин сообщил, что не может принять участие в конференции социалистических партий стран Антанты, намеченной на 20 февраля, так как на нее не пригласили представителей всех социалистических партий Европы. «Мы возражаем, писал он, против разделения рабочего класса соответственно империалистическим группировкам. Если английские лейбористы согласны с русскими мирными намерениями, которые уже одобрены социалистическими партиями центральных держав, такое разделение тем более недопустимо». Там же. Т. 50. С. 37.

¹⁰ Об организационном строении Коминтерна в ленинскую эпоху см.: Адибеков Г. М., Шахназарова 3. И., Шириня К. К. Организационная структура Коминтерна 1919-1943. РОССПЭН. М., 1997. С. 7-89.

¹¹ Hobsbawm Е. J. Interesting Times. P. 127-151 (Being Communist).

7.2. БРЕСТСКИЙ МИР И ПАТРИОТИЗМ

Солдатские письма, опубликованные П. Ханаком, убедительно документируют тот факт, что в мышлении народов Центральной Европы требования социальной революции: ликвидация разницы между бедными и богатыми, уничтожение социального и национального угнетения - были глубоко связаны с требованием национальной независимости, с чувством патриотизма¹. Средний класс, офицерство и зажиточные слои крестьянства, сплотившиеся под знаменем национальных требований, почти везде, быть может кроме России, «пожертвовали» социальными требованиями, популярными в народных массах. В конечном итоге правящие элиты крупных и мелких государств с помощью национализма (а позже фашизма) сумели подавить социальные движения в Европе - от Румынии до Италии, от Венгрии до Германии и Балкан. Все это было сознательным и политически организованным ответом на тот факт, что в побежденных странах временно распространились социальные революционные движения и организации: рабочие комитеты, рабочие советы, недолговременные советские республики (в Венгрии, Словакии, Германии, Италии и т.д.)². Ленин и большевизм снова столкнулись с этой всеохватывающей волной национализма в период заключения Брест-Литовского мира, когда стало очевидным, что «триумфальное шествие» революции и советской власти закончилось. Спустя 90 лет после заключения Брест-Литовского мирного договора ни один серьезный ученый не подвергает сомнению того, что Советская Россия в то время не располагала такими военными силами, которые смогли бы оказать сопротивление немецким войскам. Следовательно, при данных международных и внутриполитических и классовых отношениях не было реальной альтернативы заключению мира³.

Хотя Ленин вплоть до осени 1920 г. придерживался стратегии и практической перспективы мировой или, по крайней мере, международной революции, в повседневной политике он опирался не на теоретическую перспективу, а на возможности и нужды сохранения советской власти. Лишь с этой точки зрения становится понятной его позиция в связи с переговорами о мире в Брест-Литовске, а также само подписание мирного договора, которое потребовало от него огромных усилий, но «оправдало себя», так как означало реализацию своего рода модели «реальной революционной политики», «политического компромисса с империализмом» прежде всего по вопросам «войны и мира», а также «патриотизма и интернационализма». Конечно, в действительности эти явления не отделялись друг от друга, так как известные споры в ЦК партии большевиков о заключении перемирия с императорской Германией подняли следующие дилеммы: можно ли заключить мир с империалистической державой, не будет ли это предательством европейского, прежде всего немецкого пролетариата? Совместимы ли снова провозглашенный лозунг защиты отечества и стоящая за ним политическая практика с марксистским интернационализмом? Что важнее для социалистов: сохранение уже завоеванных позиций или бескомпромиссный «экспорт» мировой революции любой ценой?

Иначе говоря, основные теоретические уроки Брестского мира и его последствий, сформулированные Лениным, можно сгруппировать вокруг двух крупных вопросов: вопроса отношения патриотизма, мелкобуржуазной демократии к революции, а также отношения советской реальной политики к конкретному интернационализму. «Тильзитский мир», как Ленин называл Брестский договор, привел в замешательство даже его ближайших сподвижников, которые готовы были маршировать с Лениным под «знаменем мировой революции» до самого Берлина. В отличие от Ленина, Бухарин, Дзержинский, Радек и другие во имя абстрактного интернационализма отвергали ленинские ответы на упомянутые выше вопросы. Продолжение этой истории известно. В конце концов наркоминдел Троцкий, руководивший советской делегацией на начавшихся в декабре 1917 г. мирных переговорах, следуя лозунгу «Ни войны, ни мира», не пожелал ни подписать, ни отвергнуть мирный договор. Следствием этой позиции, отражавшей политику жестов, стала оккупация немецкой армией огромных территорий Украины, после чего новый наркоминдел Чичерин подписал мирный договор на гораздо худших условиях. Троцкий, воздержавшись, способствовал одобрению договора на заседании ЦК. Ленину едва удалось «пробить» мирный договор в противовес революционной войне абстрактных интернационалистов и националистско-патриотическим фантасмагориям эсеров-оборонцев. Сталин, выступивший на стороне Ленина в дискуссии членов ЦК, засвидетельствовал свое «необыкновенное чувство реальности», отрицая появление даже признаков европейской революции⁴. Хотя Ленин отмежевался от этой «пессимистичной» точки зрения, она все же показывает, что в окружении Ленина были и те, кто крайне скептически относился к возможности международной революции.

Итак, Ленин добился «передышки», но уже тогда было видно, что в партии начинают вырисовываться две позиции, между которыми придется лавировать. Представители одной из них придерживались революционных иллюзий и предпочитали тактику «наступательной» революционной политики, прежде всего в отношении событий в Германии. Представители другого направления односторонне интерпретировали и оценивали европейские события с точки зрения державных интересов Советской России. Ленин, по-прежнему рассчитывая на «научно предвидимую» международную революцию, в то же время отвергал всякую «азартную игру», опиравшуюся на предположения, а не на строгий учет фактов. Для него революция не упростилась до политического наскока, простого повторения абстрактных принципов, он стремился выразить интернационалистическую политику или то, что он так называл, в конкретных шагах. Например, когда в ноябре 1918 г. в Германии был свергнут император и разразилась немецкая революция, прежде всего ему пришла в голову мысль об установлении связи с немецкими войсками, находившимися на российской территории. В телеграмме, направленной им как председателем СНК Орловскому и Курскому губисполкомам и губкомам партии, был преувеличен пролетарско-революционный характер событий, но буквально в парадигматической форме отражалась практичность ленинского подхода к произошедшему. «Сейчас получена радиограмма из Киля, - сообщал Ленин, - обращенная к международному пролетариату и сообщающая, что власть в Германии перешла к рабочим и солдатам. Радиограмма эта подписана Советом матросских депутатов Киля. Кроме того, немецкие солдаты на фронте арестовали мирную делегацию от Вильгельма и сами начали переговоры о мире прямо с французскими солдатами, Вильгельм отрекся от престола. Необходимо напрячь все усилия для того, чтобы как можно скорее сообщить это немецким солдатам на Украине и посоветовать им ударить на красновские войска, ибо тогда мы вместе завоюем десятки миллионов пудов хлеба для немецких рабочих и отразим нашествие англичан, которые теперь подходят эскадрой к Новороссийску»⁵.

И хотя немецкая революция оправдала ожидания Ленина относительно недолгосрочности Брестского мирного договора, он не отказался от брестской тактики. Он не изменял своему мнению, что до наступления общеевропейской революции важнее всего защитить позиции русской революции⁶. В России политика Ленина была оценена некоторыми слоями населения, прежде всего отвергавшими ее левыми коммунистами, как своего рода «патриотический поворот», в то время как другие, прежде всего эсеры, наоборот, видели в этих событиях антипатриотический акт, «национальную капитуляцию». В связи с обвинениями в уступках патриотизму Ленин уже в начале января 1918 г. писал своим московским критикам, что они «не учли даже..., что мы, большевики, все стали теперь оборонцами»⁷.

Как мы видели ранее, указывая на то, что с политической и классовой точек зрения войны могут быть разными, Ленин не видел в «защите отечества» ничего иного, кроме оправдания войны. Он писал, что «обобщать это, делать “общим принципом” смешно, верх ненаучности»⁸. Однако страстные, почти непримиримые споры о Брестском мире показали, что в изменившейся исторической ситуации проблема патриотизма сильно усложнилась⁹. Ленин даже в пылу спора точно определил сущностный момент изменения функции патриотизма. Он писал, что во время войны марксизм в противовес царско-помещичьему патриотизму стоял на почве «антипатриотической» идеологии и политики, однако после Октябрьской революции понятие «отечество» получило новый смысл, свет на который был пролит именно в ходе дискуссии о Брестском мире. В эпиграфе к статье в защиту «Тильзитского мира», опубликованной в «Известиях» 12 марта 1918г., Ленин в противовес упомянутым выше односторонним толкованиям его политики процитировал строки Н. А. Некрасова «Ты и убогая, ты и обильная, Ты и могучая, ты и бессильная - Матушка-Русь»¹⁰. Однако с 25 октября это отечество «изменилось», и из этого вытекало, что новому, советскому понятию «отечество», имеющему территориально-социально-культурную основу, больше не нужно никакое националистическое, этническое или религиозное содержание. Белогвардейская идеология, «единая и неделимая Россия» ушли в могилу вместе с империей и старыми правящими классами. Однако из-за «временной задержки» мировой революции новое понятие отечества и защиты отечества, вместо этническо-национального содержания, получило, с одной стороны, еще не определимое точно территориальное содержание, то есть относилось к тем территориям, на которых победила советская власть, что на многонациональных землях неизбежно имело антирасистские идеологические последствия. С другой стороны, это новое понятие впитало в себя социальное и всемирное содержание, и это отчасти указывало и на временный характер нового политического устройства, ведь долгое время страна даже не имела официального наименования, к тому же в то время не были ясны и ее размеры, протяженность. Ленин так сформулировал сущность этого поворота: «Мы оборонцы с 25 октября 1917 г. Мы за “защиту отечества”, но та отечественная война, к которой мы идем, является войной за социалистическое отечество, за социализм, как отечество, за Советскую республику, как отряд всемирной армии социализма. “Ненависть к немцу, бей немца” - таков был и остался лозунг обычного, т.е. буржуазного, патриотизма. А мы скажем: “Ненависть к империалистическим хищникам, ненависть к капитализму, смерть капитализму” и вместе с тем: “Учись у немца. Оставайся верен братскому союзу с немецкими рабочими”»¹¹.

Другой аспект проблематики патриотизма отражал отношение власти к интеллигенции, мелкобуржуазным, средним и крестьянским слоям населения и, наоборот, их отношение к Советской России. С лета 1918 г. расширявшаяся иностранная интервенция вызвала «положительные сдвиги» в настроении упомянутых слоев, состояние их национально-патриотических чувств переменилось в лучшую для советской власти сторону, что имело необыкновенно важное значение, даже несмотря на недовольство военным коммунизмом, сопровождавшимся «опустошением амбаров». Позже, весной 1919 г., на VIII съезде партии Ленин особо остановился на этом вопросе, указав на то, что чувство патриотизма имеет глубокие корни и связано «с экономическими условиями жизни именно мелких собственников». Подводя итоги периода Брестского мира, Ленин подчеркнул перелом, наступивший в отношениях между большевистской партией и «средними слоями», так как поначалу эти слои повернули против большевиков из-за территориальных уступок, однако в новой ситуации, когда развернулось наступление интервентов, миллионы людей, движимые патриотизмом, встали на сторону советской власти¹². В этом социологическом смысле Ленин понимал «патриотизм» как эмоционально-идеологическое выражение интересов «срединных» социальных групп. Не случайно, что Ленин обратил внимание руководителей Венгерской Советской Республики именно на политическое значение этих слоев, так как в случае необходимости защиты отечества они являются особо подходящими союзниками, а в Венгрии, которой грозят территориальные потери и в которой находятся иностранные войска, они неизбежно рассматривают события с «позиции оборончества». «У нас, - говорил Ленин на заседании пленума Московского совета, - затруднительность положения была в том, что нам приходилось рождать Советскую власть против патриотизма». Мелкая буржуазия в конечном итоге всегда поддерживает тех, у кого чувствует силу, с кем надеется защитить свои «национальные интересы»¹³. Интересно, что, в отличие от периода польско-советской войны, тогда Ленин еще очень ясно понимал, что национализм «средних слоев» малых народов, как мы подчеркивали выше, может отдалить их от революции. Необходимость выбора между национализмом и революцией, возникшая после военного поражения, толкнул многих в сторону пропитанного духом реванша национализма, а в победивших странах крупные массы рабочих выбрали патриотизм, поддавшись гипнозу «национальных побед», достигнутых правящими классами.

Третий «слой» патриотизма, позже вскрытый и проанализированный Лениным, коренился в введении новой экономической политики, НЭПа, в опытах привлечения иностранных капиталов, в знаменитой политике концессий (о которых пойдет речь в следующей главе). В декабре 1920 г. в заключительном слове по докладу о концессиях на VIII съезде Советов Ленин говорил о том, что протест против политики концессий, наблюдавшийся в провинции, является выражением отнюдь не «нездоровых настроений», а здоровых патриотических чувств. В данном случае он ссылался на тот «крестьянский патриотизм», «без которого мы три года не продержались бы», во имя которого крестьяне «три года будут голодать, но не пустят иностранных капиталистов» и который Ленин назвал «лучшим революционным патриотизмом». Социально и политически конкретизировав эту форму патриотизма как чувство «среднего беспартийного крестьянина», он отделил ее от эмоционального мира зажиточных крестьян, «кулаков», которые по своей классовой природе не будут годами голодать, чтобы не пустить иностранных капиталистов, «от которых кулак кое-что приобретет»¹⁴. Эти социально обусловленные формы, этот изменявшийся в зависимости от конкретной ситуации облик патриотизма составлял неотъемлемую часть союзнической политики большевистской партии (смычки, т.е. «союза рабочих и крестьян» и отношения к интеллигенции). Политические выступления Ленина и его практические шаги тоже указывали на то, что он старался отыскать все более сложные «связующие звенья» и противоречия между мировой и русской революцией.

Сущность его теоретических взглядов на патриотизм, выражавших скрывавшееся за компромиссами конкретное соотношение политических и классовых сил, можно выразить в том, что он не намеревался рисковать уже завоеванными позициями революции ради такого революционного наступления в Европе (или Азии), которое имело бы мало шансов на успех. Критикуя Бухарина, не желавшего пойти на компромисс с империализмом, Ленин бичевал именно абстрактное, отвлеченное от конкретного соотношения сил представление о мировой революции. Ленин не собирался превращать в догматический или принципиальный вопрос то, что считал важнейшим с точки зрения интересов революции, и с самого начала был готов покупать продовольствие у любой враждебной страны, не считая это «капитуляцией перед империализмом», как утверждалось в типично левацких интеллигентских оценках этого вопроса¹⁵.

В течение 1919 г. Ленин, по крайней мере в принципе, старался избежать столкновения перспектив европейского революционного движения и «местных» интересов защиты русской революции, хотя в действительности начали вырисовываться противоречия, которые однозначно проявились после заключения Брестского мира и в ходе социалистического поворота в Венгрии. Анализируя конкретную ситуацию, Ленин всегда выносил решения с учетом того, какие интересы важнее и какие интересы могут быть успешнее защищены в данный момент, однако при этом он по-прежнему говорил о том, что в конечном счете судьба советской власти зависит от развития и победы европейской революции. С затуханием революционного подъема, наступившего весной 1919 г. (провозглашение Венгерской, Баварской и недолговечной Словацкой Советских Республик)¹⁶, соотношение сил изменилось, мягко говоря, не в пользу советской власти. Это оказало серьезное воздействие и на ленинскую оценку отношения к Венгерской Советской Республике. Он стремился любой ценой помочь утверждению революции в Венгрии, однако внутреннее положение России ухудшилось. В апреле 1919 г. Ленин еще послал главкому И. И. Вацетису следующую инструкцию: «Продвижение в часть Галиции и Буковины необходимо для связи с Советской Венгрией. Эту задачу надо решить быстрее и прочнее, а за пределами этой задачи никакое занятие Галиции и Буковины не нужно, ибо украинская армия безусловно и ни в каком случае не должна отвлекаться от своих двух главных задач, именно: первая важнейшая и неотложнейшая - помочь Донбассу. Этой помощи надо добиться быстро и в большом размере. Вторая задача - установить прочную связь по железным дорогам с Советской Венгрией»¹⁷.

Конечно, такая «очередность» задач диктовалась катастрофическим изменением в соотношении военных сил, а отнюдь не теми мотивами, наличие которых предполагал Бела Кун (нередко оценивавший революционные события буквально в невменяемом состоянии)¹⁸. 14 июля СНК Украины передал наркоминделу Чичерину и Ленину шифровку Б. Куна от 11 июля, в которой он просил наступления Красной армии на Галицию. Под текстом телеграммы сохранилась наложенная Лениным резолюция, адресованная непосредственному сотруднику наркомвоенмора Троцкого, заместителю председателя Реввоенсовета Республики Э. М. Склянскому: «Склянскому! Нельзя ли организовать “демонстрацию”, шум и обмануть?»¹⁹ Однако по-настоящему не удалось поднять и шума. Не располагая военной силой Венгерская Советская Республика, как известно, была подавлена, в результате чего Ленин и большевики еще раз почувствовали вкус поражения. Это послужило одной из причин того, что ломавшая границы реального требовательность Б. Куна, его личные нападки и доходившее до невменяемости паникерство²⁰ заставили Ленина серьезно усомниться в мудрости руководителя венгерской революции²¹.

В то время, летом 1919 г., военная контрреволюция окрепла и внутри России, Деникин уже вынашивал планы захвата Москвы, поражение прибалтийских и финской советских республик и победа белого террора стали предупреждением относительно перспектив революции в Европе. Политически неорганическим, но типичным продуктом этой ситуации стало знаменитое письмо Л. Д. Троцкого (5 августа 1919 г.), в котором нашла выражение политическая импровизация, порожденная ухудшением революционных перспектив в Европе. Троцкий предложил членам ЦК обдумать возможность «переориентации» советской политики с Запада на Восток: «Ареной близких восстаний может стать Азия. ... Мы потеряли Ригу, Вильну, рискуем потерять Одессу, Петроград - под ударом. Мы вернули Пермь, Екатеринбург, Златоуст и Челябинск. Из этой перемены, обстановки вытекает необходимость перемены ориентации. В ближайший период - подготовка элементов “азиатской” ориентации и, в частности, подготовка военного удара на Индию, на помощь индусской революции...»²².

Однако с победой над Деникиным и Колчаком вопрос о международной революции вскоре снова получил «евроцентричную» формулировку. Под влиянием «версальской системы» мирных договоров стало ясно, что в интересах «защиты» «капиталистического окружения» Советской России против нее создается санитарный кордон. В последние годы было обнародовано бесчисленное количество наивных или политически инспирированных прямых фальсификаций, авторы которых описывали ленинскую «концепцию мировой революции» как реальную «русскую военную угрозу» Европе. В действительности же конкретные политические проявления этой концепции относятся лишь к истории арьергардных боев революционного движения, целью которых было стимулирование и поддержка местных вспышек предполагаемой революции. Отложив в сторону все философские и геополитические соображения, можно сказать, что Советская Россия, задыхавшаяся в тисках хаоса и гражданской войны, ни в экономическом, ни в военном отношении не могла реально угрожать Европе. На самом деле все было наоборот: принципиальная приверженность делу мировой революции включала в себя веру в возможность выживания, которая затем неизбежно переплелась с конфликтами интересов великих держав, поскольку к концу 1922 г. и сам СССР тоже превратился в великую державу. Идеологическим выражением этого исторического процесса стал «советский патриотизм», собственно говоря, государственный патриотизм, игравший роль национальной идеологии вплоть до распада СССР.

Польско-советская война была воплощением «изменчивой мировой ситуации» того времени и в конечном итоге предоставляла Ленину и его сподвижникам, видимо, последнюю возможность связать через Польшу судьбы русской и европейской революций, иначе говоря, это был последний шанс предотвратить изоляцию русской революции от Европы, прежде всего, конечно, от Германии. И летом 1920 г. Ленин действительно пошел на риск в интересах казавшейся привлекательной перспективы международной революции, с одной стороны, уступив нажиму «леваков», а с другой стороны, следуя собственному анализу обстановки. Чарующие звуки мировой революции в определенном смысле снова стали силой, формирующей историю. Если весной 1919 г. Ленин выбрал более осторожный подход к вопросу о международной революции, то весной 1920 г., после победы над Колчаком, советская власть могла занять уже более решительную позицию. Хотя соотношение сил в Европе не благоприятствовало развитию революционного движения, казалось, что решающее значение имеют победы на фронтах гражданской войны.

Примечания:

¹ Hanak P. Die Volksmeinung wahrend des letzten Kriegsjahres in аsterreich-Ungam. In: Die Auflosung des Habsburgerreiches. Zusammenbruch und Neuorientierung im Donauraum. Vol. III. Vienna, 1970. P. 58-66. Эта работа вдохновила даже и Э. Хобсбаума.

² См. Hobsbawm Е. J. A nacionalizmus ketszaz eve. Maecenas. Budapest, 1997. P. 165.

³ Cm.: Lengyel I. A breszt-litovszki beketargyalasok. Kossuth Konyvkiado. Budapest, 1975; Swain G. The Origins of the Russian Civil War. Essex, Longman, 1996; Jukes G. et al. The First World War. The Eastern Front 1914-1918. Vol. 1. Oxford, Osprey Publishing, 2002.

⁴ Протоколы Центрального Комитета РСДРП(б). Август 1917 - февраль 1918. М., 1958. С. 171.

⁵ Ленин В. И. ПСС. Т. 50. С. 202-203.

⁶ См.: Ленин В. И. К истории вопроса о несчастном мире // Ленин В. И. ПСС. Т. 35. С. 243-252, а также речь Ленина на заседании ЦК РСДРП(б) 11 (24) января 1918 г. Там же. С.255-258.

⁷ Там же. 254.

⁸ Там же. Т. 49. С. 369.

⁹ Конкретный, исторический анализ этих споров см. в кн.: Krausz Т. Bolsevizmus es nemze- ti kerdes. Ideologiatorteneti adalekok a 20-as evekbol In: Vilagossag, 1980, № 11. P. 681-688.

¹⁰ Ленин В. И. Главная задача наших дней // Ленин В. И. ПСС. Т. 36. С. 78.

¹¹ Там же. С. 82.

¹² Там же. Т. 38. С. 133-134.

¹³ Там же. С. 260-261, 386-387 («Привет венгерским рабочим»).

¹⁴ Там же. Т. 42. С. 124.

¹⁵ В записке в ЦК РСДРП(б), написанной 22 февраля 1918 г., Ленин писал: «Прошу присоединить мой голос за взятие картошки и оружия у разбойников англо-французского империализма. Ленин». ПСС. Т. 50. С. 45.

¹⁶ Hajdu Т. Кozeр-Еuroра forradalma. Р. 142-164.

¹⁷ Телеграмма И. И. Вацетису и С. И. Аралову. 21 или 22 апреля 1919 г. //Ленин В. И. ПСС. Т. 50. С. 285-286.

¹⁸ В адресованной Ленину записке Г. В. Чичерина от 15 июля 1919 г. написано: «Посылка этим зазнавшимся мальчишкой таких радио совершенно недопустима. Ведь Раковский одна из лучших фигур Интернационала. И в интересах дела нельзя публично так распоясываться...». В переписке между Чичериным и Лениным говорилось о резкой по форме телеграмме Б. Куна X. Г. Раковскому по поводу ареста К. Б. Радека в Берлине. В. И. Ленин. Неизвестные документы. С. 294. В этой связи Ленин написал Куну следующее: «Прошу Вас не волноваться чересчур и не поддаваться отчаянию. Ваши обвинения или подозрения против Чичерина и Раковского лишены абсолютно всякого основания» (Ленин В. И. ПСС. Т. 51. С. 27).

¹⁹ Коминтерн и идея мировой революции. М., 1998. С. 140.

²⁰ Позже, в радиограмме, посланной для передачи Ленину 29 июля 1919 г., Б. Кун продолжал оскорблять известного интернационалиста, украинского советского руководителя X. Г. Раковского, утверждая, что последний «был навязан Украине против желания украинцев», а также упрекал и Ленина, который якобы не помог Венгерской Советской Республике наступлением на Бессарабию. См.: Там же. С. 144.

²¹ «Советую, - писал Ленин Чичерину в записке от 15 июля 1919 г., - ответить сухо и резко, что факты (такие-то) опровергают их обвинения Раковского и других целиком и, если в таком тоне будут писать, то мы объявим их не коммунистами, а хулиганами» (В. И. Ленин. Неизвестные документы. С. 294).

²² Коминтерн и идея мировой революции. С. 148.

7.3. ПОЛЬСКО-СОВЕТСКАЯ ВОЙНА

История Польско-советской войны, рассматриваемая с интересующей нас точки зрения, относительно хорошо изучена историками¹, однако и для изучения нашей темы важно, что в 1990-е гг. было опубликовано много новых ленинских документов². Из этих документов еще однозначнее выясняется, что Ленин, имея в виду конечную цель русской революции, действительно с самого начала придавал центральное значение международной революции, так как больше всего опасался изоляции русского социализма от Европы. В конечном счете с этой точки зрения он смотрел и на польско-советский конфликт 1920 г., который, как известно, начался неспровоцированным нападением на Советскую Россию. Уже в предыдущем году польские оккупационные войска контролировали западные территории Белоруссии, несмотря на то что еще в декабре 1917 г. Ленин и советское правительство, не дожидаясь заключения мирных договоров, признали независимость Польши.

Известно, что гражданская война в России велась одновременно в нескольких (социальной, политической, национальной, державной и экономической) плоскостях. Когда Ю. Пилсудский, во взаимодействии с националистическим украинским политиком С. Петлюрой, занял в начале мая Киев, Ленину стало ясно, что война имеет особое значение во всех этих плоскостях³. Отряды интервентов стран Антанты воевали (и производили опустошения) на советской территории «в защиту» своих экономических интересов, а с другой стороны, участвовавшие в интервенции страны конкурировали друг с другом в политическом и в экономическом отношении. (Достаточно вспомнить, что немецкие, английские, французские, турецкие, японские и американские интересы во многих пунктах сталкивались и пересекались друг с другом в Советской России. Эта борьба интересов проявилась во множестве форм от открытого грабежа до раздела территорий и сфер экономических интересов.) Следовательно, Ленин считал начавшееся в конце апреля польское наступление под руководством Пилсудского частью ситуации, сложившейся в Европе. По его оценке, Польша была придатком Антанты, однажды уже потерпевшей поражение в России, агрессивным воплощением версальской системы мирных договоров. Это не означало того, что Ленин не понимал значения польских великодержавных мечтаний, он лишь не придавал им серьезного значения.

Несомненно, представляется упрощением видеть в польско-советской войне лишь «войну из-за границ». Пилсудский и польская пропаганда действительно были опьянены мечтами о национальном воссоединении и Великой Польше, однако Пилсудский никогда не решился бы начать наступление с сомнительным исходом без поддержки Антанты, прежде всего Франции, и, конечно, руководителя «контрреволюционной Украины» С. Петлюры. Мы видели, что весной 1920 г. в среде большевиков снова проснулись надежды на европейскую революцию: в Германии удалось при поддержке рабочих подавить путч Каппа, на левом крыле европейской социал-демократии наблюдалось множество проявлений решительной симпатии по отношению к Коминтерну и советской власти, поэтому штаб международного коммунистического движения увидел перед собой новые революционные перспективы. Весной Ленин еще придерживался осторожной точки зрения, предпочитая «непосредственному наступлению» подготовительные действия. Это вызвало недовольство Б. Куна, выраженное им в ранее неизвестном письме от 21 марта 1920 г. Венгерский коммунистический руководитель прямо писал о том, что ленинские высказывания используются в собственных целях «вшивыми оппортунистами в коммунистических партиях и вне их». Поэтому, писал Б. Кун, «прошу Вас не тормозить [и не утверждать], что русский метод большевизма в Западной Европе не может быть просто применен, ибо это используют, со ссылкой на Ваш всеобщий авторитет...»⁴.

Б. Кун не был исключительным явлением. Почти всем руководством Коминтерна, включая и Ленина, постепенно овладел оптимизм. В июле-августе 1920 г., во время II конгресса Коминтерна, оно уже верило в успех контрнаступления. Это состояние эйфории проявилось в шифрованной телеграмме Ленина от 23 июля 1920 г. (в этот день М. Н. Тухачевский получил приказ перейти р. Буг и занять Варшаву), посланной находившемуся в Харькове Сталину со II конгресса Коминтерна: «Положение в Коминтерне превосходное. Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое личное мнение, что для этого надо советизировать Венгрию, а может быть, также Чехию и Румынию. Надо обдумать внимательно. Сообщите ваше подробное заключение. Немецкие коммунисты думают, что Германия способна выставить триста тысяч войска из люмпенов против нас»⁵.

В это время сложилось и мнение большевистского руководства о том, что под знаком «поощрения мировой революции» необходимо подготовиться к советизации Армении и Грузии, чего уже в начале августа требовало кавказское бюро партии. Больше того, существует документ - адресованная И. Г. Смилге телеграмма Ленина, доказывающая, что Ленин не отказался и от мысли о советизации Литвы⁶. Несмотря на то что наркомвоенмор Троцкий с большим скептицизмом отнесся к плану советской военной акции против Варшавы, которая должна была последовать вслед за выдохнувшимся польским наступлением, под влиянием описанного выше настроения победили все же сторонники немедленного контрудара.

Хотя британский министр иностранных дел Керзон, реагируя на быстрое советское контрнаступление, последовавшее за захлебнувшимся наступлением Пилсудского, в ноте от 11 июля потребовал, чтобы Красная армия остановилась на линии Керзона⁷, это требование не могло быть подкреплено никакими моральными аргументами. (Другой вопрос, целесообразно ли было вообще Красной Армии переходить границу). Неожиданная «жажда мира» не оказала на Ленина никакого впечатления. В связи с военным нападением Польши на Советскую Россию он говорил о намерении «штыками прощупать», не готов ли польский пролетариат к поддержке мировой революции или, по крайней мере, к советизации Польши. Властно-организационная основа такого эксперимента была найдена в создании «временного революционного комитета Польши», состоявшего из большевиков польской национальности во главе с Ю. Мархлевским и провозгласившего по существу ту же программу, которую представляла большевистская партия в 1917 г.

После поражения под Варшавой, последовавшего в середине августа 1920 г., на IX Всероссийской конференции РКП(б) в сентябре того же года Ленин признал, что в результате ошибочных дипломатических, военных и политических расчетов Советская Россия потерпела «катастрофическое», «громадное» поражение, на опыте которого он собирался «учиться» и лично. В то же время Ленин не снял с повестки дня своих теоретико-стратегических соображений, согласно которым контрнаступление рассматривалось как возможный ответ на польскую агрессию, и по-прежнему доказывал принципиальную правильность курса на мировую революцию⁸. Знакомство с полным текстом ленинских выступлений, которые ранее замалчивались либо сокращались, особенно важно в том смысле, что сентябрьская речь освещает всю перспективу, открывавшуюся перед Лениным как революционером-теоретиком и практиком, определявшим внешнюю политику страны, раскрывает всю концепцию, обосновывавшую расширение войны против Польши. Ленинские выступления, не предназначавшиеся для широкой публики и не отредактированные даже в письменном варианте, в сжатой форме содержат актуальные для того времени политические и теоретические взгляды Ленина на проблемы международных революционных преобразований.

В том факте, что генерал Пилсудский напал на Советскую Россию, несмотря на советские предложения о мире на основании границ, чрезвычайно выгодных для Польши, а точнее - для правящих классов Польши⁹, Ленин видел не самостоятельные действия Варшавы, а следствие всей Версальской системы, инициативу Антанты, прежде всего Франции. Ленин подчеркнул, что «где-то около Варшавы лежит центр всей теперешней системы международного империализма», Варшава - это бастион, близкий к «центру мирового империализма», падение которого поколебало бы всю мировую систему империализма. Этот явно преувеличенный вывод Ленин дополнил тем на первый взгляд геополитическим, но на самом деле выходящим за рамки геополитики аргументом, что Польша - это «буфер между Россией и Германией», последнее государство, остающееся «в руках международного империализма против России», и в этом смысле - «опора всего Версальского договора». Следовательно, Ленин преувеличил значение Варшавы, падение которой не обязательно означало бы падение Версальской системы, однако важно отметить, что в стратегическом плане Ленин в то время представлял себе преодоление изоляции революционной России только революционным путем, причем в этой связи возрастало и значение великодержавных комбинаций. Таким образом, Ленин поставил в зависимость от участи Варшавы судьбу всей Версальской системы, так как Россия, по его мнению, могла вступить в непосредственную связь с революционной Восточной Пруссией. Далее в своем выступлении Ленин яркими красками описал «зажигательные» последствия этого для держав Антанты¹⁰. В качестве революционного стратега Ленин «научился» говорить на языке «великих держав», на языке силы, вследствие чего способ речи революционного стратега слился со способом речи державного политика.

Ленин открыл намерение великодержавного покорения России и в деятельности Франции и Англии¹¹. Видя за Деникиным и Колчаком деятельность«англо-французской оси», Ленин точно так же считал представителем нового, версальского «империалистического мирового порядка» и Пилсудского, который был готов принять участие в разделе России. С точки зрения государственной политики одной из целей похода на Варшаву для Ленина была демонстрация силы Советской России, нового государства, которое не желало подвергаться бесконечным унижениям со стороны Антанты. Ленин чувствовал, что Антанта слабеет, так как не смогла обеспечить единую базу для русской контрреволюции. Страны Антанты не смогли объединить своих сил и в финансовом отношении, причиной чего была прежде всего (как уже упоминалось выше) противоположность их интересов в деле ограбления и раздела России.

Конечно, Ленин уже с 1918 г. был убежден в том, что непосредственной целью Антанты является военная изоляция Советской России, а малые и средние государства сыграют роль средства достижения этой цели.

Позже Ленин разоблачил лицемерие и неприкрытую ложь западных держав, указав на то, что «отказ от интервенции» является неправдой, так как они поддерживают, больше того, науськивают эстонцев, финнов и поляков. Однако в речи на совещании председателей исполкомов Московской губернии 15 октября 1920 г. он уже говорил о противоречиях между французами и англичанами, которые не смогли объединиться для поддержки Польши, прибалтийских государств и Врангеля, так как Англии «невыгодно восстановление царской, или белогвардейской, или хотя бы буржуазной России»¹².

С другой стороны, Ленин расценивал польское наступление как возможный пример для соседних, вышедших из Российской империи государств, которые могут послужить для европейских великих держав плацдармом против Советской России. Поэтому он обдумывал политику реванша. В эту державную логику укладывался тот тезис революционной стратегии, по которому пришло время для превращения антиимпериалистической «оборонной войны» войны с Антантой в «войну наступательную».

Всю войну Ленин оценивал, исходя из этой концепции, его цитируемые ниже слова свидетельствуют о том, что он не смог переоценить своей позиции даже после поражения под Варшавой. «...Военное наступление Антанты против нас, - сказал Ленин в отчете ЦК РКП(б), - закончено, оборонительная война с империализмом кончилась, мы ее выиграли. Польша была ставкой. И Польша думала, что она, как держава с империалистскими традициями, в состоянии изменить характер войны. Значит, оценка была такова: период оборонительной войны кончился. (Я прошу записывать меньше. Это не должно попадать в печать). [70 лет и не попадало - Т. К.]. С другой стороны, наступление показало нам, что при бессилии Антанты военным путем задавить нас, при бессилии ее действовать своими солдатами, она может только толкать на нас отдельные маленькие государства, не представляющие военной ценности и держащие у себя помещичье-буржуазный порядок, только ценой тех мер насилия и террора, которые им предоставляет Антанта. Нет сомнения, что тот меньшевистский демократический капитализм, который держится еще во всех пограничных с Россией государствах, образованных из прежнего состава бывшей Российской империи, начиная с Эстонии, Грузии и т.д., он держится при помощи того, что доставляет Англия. ... Перед нами встала новая задача. Оборонительный период войны со всемирным империализмом кончился, и мы можем и должны использовать военное положение для начала войны наступательной. Мы их побили, когда они на нас наступали, мы будем пробовать теперь на них наступать, чтобы помочь советизации Польши. Мы поможем советизации Литвы и Польши, так говорилось в нашей резолюции...»¹³.

Понятие «наступательной войны» в данном случае действительно выражало намерение «советизировать» территории, ранее принадлежавшие Российской империи, что показало постепенное и неизбежное слияние «революционного интернационализма» с великодержавными устремлениями. Сочленение этих двух, изначально разных явлений объяснялось политической и военной ситуацией, сложившейся во время гражданской войны, а также политическим рефлексом советских руководителей, исходивших из того, что Советская Россия ведет смертельную борьбу за выживание в «капиталистическом окружении», «в кольце империалистических, буржуазных стран».

В отношении Грузии, Эстонии и Латвии ранее была принята резолюция, отвергавшая военное вмешательство, что вызвало недовольство коммунистов этих стран. «Они, - вспоминал Ленин, - держали полные горечи речи против нас, говоря, как можете вы заключать мир с белогвардейскими латышскими палачами, которые подвергли виселице и пытке лучших латышских товарищей, проливавших кровь за Советскую Россию. Эти речи мы слышали и от грузин, но не помогали советизации Грузии и Латвии. И сейчас этого сделать мы не можем, нам не до того. ... По отношению к Польше мы изменили эту политику. Мы решили использовать наши военные силы, чтобы помочь советизации Польши. ... Мы формулировали это не в официальной резолюции, записанной в протоколе ЦК и представляющей собой закон для партии и нового съезда, но между собой мы говорили, что мы должны штыками пощупать - не созрела ли социальная революция пролетариата в Польше?»¹⁴

Под влиянием поражения под Варшавой Ленин выступил с резкой самокритикой по определенным вопросам. На IX партийной конференции многие выразили убеждение в том, что партийное и военное руководство преувеличило оппозиционность польских рабочих и крестьян, их ненависть к правящим классам и антифеодальную и антикапиталистическую настроенность и недооценило крестьянский патриотизм, национальное чувство, силу национализма, преданность новому польскому национальному государству. Этот факт признал и Ленин, видевший в нем важнейший опыт. Однако ранее советские руководители «революционного правительства Польши», например Ю. Мархлевский, тоже подчеркивали отрицательные последствия пренебрежения местными особенностями, например тот факт, что отношение местного населения к направленным к нему чиновникам еврейского происхождения, мягко говоря, оставляло желать лучшего. Большевистский руководитель Ф. Кон, хорошо знакомый с местными условиями, писал о том, что в местной администрации слишком много русских и евреев и что советское руководство не учло растущего крестьянского антисемитизма, который, как мы видели в предыдущей главе, появился и в рядах Красной Армии. Таким образом, поляки уже боролись не только против коммунистов, но и против традиционного русского угнетения, «поддерживаемого евреями», иначе говоря, советская власть приняла форму русского гнета¹⁵. В глазах националистов евреи всегда казались представителями центральной власти и «предателями» местных интересов. Ленин видел в Пилсудском прежде всего представителя Антанты и в меньшей степени чувствовал то влияние на массы, которым польский вождь располагал по той причине, что в нем воплотились амбициозные мечты шляхетского и крестьянского национализма и мелочные, беспощадные черты русофобии, которая так характерна и для других областей восточноевропейского региона и причины которой, конечно, нужно искать главным образом в угнетательском характере царского самодержавия.

Вместе с тем здесь встает и другая проблема, указывающая на слабейший пункт практической и политической концепции Ленина: созрело ли в мышлении польских и западных рабочих требование «мирового революционного перелома», осознали ли они такую возможность в качестве собственного интереса? На партийной конференции Ленин смог лишь коротко коснуться этой проблемы. Как мы уже упоминали, один из ее аспектов заключался в том, что в Польше именно патриотизм повернул против советской власти и Красной Армии польских крестьян и рабочих, а между тем Ленину было известно такое явление по событиям в собственной стране в период Брестского мира. Ленин упомянул и о другом характерном аспекте проблемы, о том факте, что значительная часть западного рабочего класса еще «не созрела» для овладения властью, но видел в этом лишь субъективную «неподготовленность» и не подверг анализу причины этого факта, истоки этого явления. Он констатировал, что революционный большевизм не сумел проникнуть в культурную традицию рабочих масс Запада, но не располагал взвешенным социологическим анализом причин этого факта, а также причин внутреннего расслоения западного рабочего класса (не говоря уж польском). Может быть, именно поэтому он не понимал политической позиции английских рабочих. Наглядным и характерным доказательством этого непонимания является следующее замечание Ленина: «Когда у меня была английская рабочая делегация (26 мая 1920 г. - Т. К.) и я говорил с ней, что всякий порядочный английский рабочий должен желать поражения английского правительства, то они меня совершенно не поняли. Они состроили такие лица, которые, я думаю, не может схватить даже самая лучшая фотография. В их головы совершенно не вмещалась та истина, что в интересах международной революции английские рабочие должны желать поражения своего правительства»¹⁶.

Характерно, что Ленин не чувствовал: для понимания его тезиса («поражение своего правительства») не хватает не только субъективно-интеллектуальных предпосылок - в Англии вообще не было жизненных предпосылок для формирования революционного самосознания, как это теоретически понимал и сам Ленин. В Англии, да вообще в буржуазных западных странах, столкновение рабочего класса с капиталом происходит иначе, чем в России. Речь идет не только о другом типе цепи «промежуточных звеньев», но и о такой исторически сложившейся, предпочитающей компромиссы ментальности, с которой Ленин в принципе мог познакомиться в годы эмиграции, больше того неоднократно пытался описать ее вместе с породившими ее причинами, но которую он на самом деле никогда не принимал и которая не пользовалась его симпатией. Во всяком случае, он хорошо знал, что на Западе развитие революции более «сложно» и идет «иными» путями. Настоящая сложность проблемы выражается в том, что сам Ленин критиковал левизну, помимо прочего, именно за пренебрежение региональными и национальными особенностями развития. В конце концов на заре новой эпохи все это было далеко не так просто, как кажется ныне даже некоторым историкам. Ленин уже во время заключения Брестского мира критиковал за абстрактность левых коммунистов, и именно в 1920 г. его наиболее живо занимала проблема «левизны, детской болезни коммунизма», однако, как мы уже подчеркивали, тогда, быть может, и он еще не осознал в полной мере реальное историческое значение пропасти, лежавшей между «теоретическим и практическим сознанием пролетариата». Следовательно, Ленин не сделал далеко идущих политических выводов из своей встречи с английской рабочей делегацией, а главное, не распространил опыт этой встречи на польский вопрос, а между тем с осени 1920 г. было уже совершенно ясно, что, повторим, национализм во всей Европе оказался сильнее социализма, даже учитывая, что между отдельными разновидностями национализма могли существовать большие различия.

На партийной конференции Ленин самокритично и разочарованно поставил под вопрос свое прежнее убеждение, что «в Польше хорошо развито пролетарское население и лучше воспитан сельский пролетариат, эти факты говорят нам: ты должен помочь им советизироваться». Он многократно подчеркивал, что причиной «катастрофического поражения» был «большой национальный подъем мелких буржуазных элементов, которые по мере приближения к Варшаве приходили в ужас за свое национальное существование». На конференции Ленин уже отметил, что польский промышленный пролетариат размещался далеко за Варшавой, которую занять не удалось, поэтому не было возможности получить конкретный опыт о степени его революционной готовности¹⁷. (Как будто не могло считаться «конкретным опытом» отнюдь не революционное поведение большинства польских промышленных рабочих в предшествующий период!)

В конечном итоге, рассматривая совершенные ошибки, председатель СНК назвал важнейшей из них отклонение ноты Керзона, но, несмотря на это, он все же сохранил убеждение в необходимости стратегического поворота («контрнаступления»): «Нам при международном положении придется ограничиться оборонительной позицией по отношению к Антанте, но, несмотря на полную неудачу первого случая, наше первое поражение, мы еще раз и еще раз перейдем от оборонительной политики к наступательной, пока мы всех не разобьем до конца»¹⁸.

В то же время Ленин искал возможности более тесного экономического сотрудничества с Западом. Тогда он еще не выяснил для себя окончательно ответ на вопрос, в какой степени и форме возможен «экспорт» революции в практическом и политическом смысле этого понятия, в том смысле, в каком нормальным путем «экспорта» капитализма считается вывоз, «свободное перемещение» капитала и военная защита интересов капитала, завоеванных рынков сбыта.

На партийной конференции Карл Радек показал противоречия ленинской аргументации и политической стратегии ЦК. В его толковании вопрос заключался в том, целесообразно ли было «щупать» военным путем готовность польского народа к революции? Радек указал на слабейший пункт аргументации Ленина, подчеркнув, что недостаточно отвергнуть «прощупывание», заменяющее серьезный анализ: «Если тов. Ленин и Троцкий нащупывают, - сказал он, - то у меня такое чувство, что здесь что-то неладно...». Сославшись на разговор Ленина с английской рабочей делегацией, Радек заявил, что «ни в Германии, ни во Франции, ни в Англии мы не стоим настолько непосредственно накануне революции, что если мы захватим Польшу, то встанет Германия и т.д.»¹⁹.

В этом и состояла суть вопроса. Истинная проблема заключалась в неизменности теоретического горизонта, а не в том, что Ленин якобы действовал в дурмане «великодержавной политики». Осознание возможностей, предоставляемых новой эпохой, потребовало от Ленина большой умственной работы, хотя он не смог систематизировать и описать на основании глубокого анализа главные черты новой ситуации, сложившейся после мировой войны, новые тенденции развития мировой системы. Слабым утешением для него было то, что в этом смысле этого не сумел сделать никто ни в Европе, ни в Америке, в конце концов речь ведь шла о рождении новой эпохи.

Говоривший на нескольких языках и хорошо знавший Западную Европу Радек подчеркнул также, что руководство партии и Коминтерна сильно преувеличило «зрелость революции» в Центральной Европе, и в конце своего выступления еще раз повторил, «что во всяком случае мы должны отказаться от метода зондирования международного положения при помощи штыков». Со своей стороны, Ленин не желал публичной дискуссии о проблеме «зондирования». Реагируя на рукопись статьи Радека, написанной через несколько дней после конференции, Ленин в записке от 6 октября 1920 г. сделал следующее возражение: «Я против того, чтобы говорить о нашей будущей (или возможной) помощи немцам через Польшу; выкинуть (подчеркнуто Лениным - Т. К.)»²⁰.

Критика поступала из различных источников, наиболее важными казались соображения морального характера, высказанные известными представителями интеллигенции (Короленко, Горьким и Кропоткиным), но, как мы видели, политика «насильственной экспансии» подверглась критике и на IX партийной конференции. С другой стороны, критические замечания были высказаны и газетой «Роте Фане», представителями немецкого коммунистического движения. Ленин так реагировал на них на партконференции: «“Роте Фане” и многие другие не могут и мысли допустить, что мы своей рукой поможем советизации Польши. Люди эти считают себя коммунистами, но некоторые из них остаются националистами и пацифистами»²¹.

Ближайшие сотрудники Ленина, как правило, подходили к проблеме мировой революции еще догматичнее, чем он. Например, именно в период партконференции (14 октября) на съезде Независимой Социал-демократической партии Германии председатель Исполкома Коминтерна Г. Е. Зиновьев пытался убедить немецких рабочих в том, что основной задачей является «подготовка рабочего класса к мировой революции», что в свете немецких политических событий оказалось - и не только при ретроспективной оценке - целью, оторванной от действительности. «Единственное, чего мы от вас требуем, - заявил Зиновьев, - и вы имеете право требовать того же от нас, это систематически проповедовать и подготовлять мировую революцию, все предпосылки которой уже налицо. Это не фразы романтиков революции. Воспитывать отсталые слои рабочего класса и крестьянства, говорить им, что пробил час мировой революции, - вот что необходимо (оживленные одобрения)». Тем, кто говорил об отсутствии предпосылок революции, Зиновьев отвечал, что рабочие партии должны выбирать между «восстановлением» капитализма, «постановкой капитализма на ноги» и его свержением. «Неужели вы, - обратился он к своим слушателям, - хотите сперва опять поставить капитализм на ноги, чтобы затем его свергать? А это-то и есть коренное заблуждение всего международного реформизма»²².

В этом состояла и дилемма Ленина, однако он подошел к ней более практично, более того, углубив теоретическую и политическую критику «левизны», он постарался направить мышление и политику руководства Коминтерна по новому пути. Варшавское поражение положило конец состоянию эйфории, больше того, под влиянием этого поражения в мышлении советского политического руководства возросло влияние новых, реально-политических, «державных» соображений. Другой вопрос, что это было как раз такое мышление, которое понимали, а с ростом силы Советской России постепенно и приняли государственные деятели Запада. Несмотря на то что Ленин до самой смерти сохранил надежду на международную революцию, как революционер-практик он уже с 1921 г. в своей повседневной политике не опирался на это теоретическое предположение. В воспоминаниях современников говорится о том, с каким пылом он спорил с теми, кто в конкретных ситуациях «апеллировал» к «перспективе мировой революции», и, отказавшись от революционных методов, провозглашал реформы не только во внутренней, но и во внешней политике²³. Таким образом, Советская республика начала «вхождение в новую мировую систему» и в области внешней политики. Когда Ленин выбыл из строя, место революционного мессионизма все прочнее занимал властный прагматизм, своего рода бюрократическая комбинация революционного интернационализма и великодержавной политики, открыто провозглашенная уже после смерти Ленина, в декабре 1924 г., Сталиным, выдвинувшим лозунг «построения социализма в одной стране». Польско-советская война, несомненно, сыграла важную роль в этом повороте.

Примечания:

¹ Поныне очень полезна работа: Davies N. White Eagle, Red Star. The Polish-Soviet War, 1919-1920. London, 1972. На венгерском языке тоже имеются статьи по этой теме: Sipos Р. A Nemzetkozi Szakszervezeti Szavetsёg es az 1920. ёvi lengyel-szovjet haboru- In: El a kezekkel Szovjet-Oroszorszagtol. Kossuth Konyvkiado. Budapest, 1979; Somogyi Erika. Magyarorszag reszvёteli kiarlete az 1920-as lengyel-szovjet haboruban. In: Tortenelmi Szemle, 1986, № 2; Majoros I. A lengyel-szovjet haboru. Wrangel es a francia ktilpolitika 1920-ban. In: Szazadok, 2001, № 3. P. 533-567. Из новейших работ см.: Михутина И. Б. Некоторые проблемы истории польско-советской войны 1919-1920 гг. // Версаль и новая Восточная Европа. М., 1996. С. 159-176; Ясборовская И. С., Парсаданова В. С. Россия и Польша. Синдром войны 1920 г. М., 2005; Krasuski J. Tragiczna niepodleglosc. Polityka zagraniczna Polski w latach 1919-1945. Poznan, 2000.

² Новые документы относительно медленно проникают в работы историков, это непосредственно чувствуется во взглядах Р. Сервиса на отношение Ленина к польско-советской войне. См.: Service R. Lenin: a Political Life. Vol. III. London, MacMillan Press LTD, 1995. P. 117-121.

³ P. Сервис очень «удивился» тому, что Ленин в такой степени «недопонял» мотивы Пилсудского, рассматривая войну с Польшей как составную часть отношений между Москвой и Берлином (Там же. Р. 118). В действительности же Ленин, вопреки ретроспективным мудрствованиям, смотрел на эту войну в контексте общеевропейских отношений, что подтверждается осуществленными в последнее время исследованиями по истории дипломатии. См. упомянутую выше статью: Majoros I. A lengyel-szovjet haboru.

⁴ Коминтерн и идея мировой революции. С. 168-169.

⁵ Там же. С. 186.

⁶ Там же. С. 186-187. См. еще «Докладную записку секретариата Польского бюро пропаганды и агитации при ЦК РКП(б) от 21 апреля 1920 г.» Там же. С. 172-175. Советская историческая наука в течение многих лет пыталась из «государственных интересов» замолчать эти факты, больше того, иногда некоторые политики и историки пускались даже на их фальсификацию.

⁷ См.: Service R. Lenin. Vol. III. P. 119; Davies N. White Eagle... P. 169-170.

⁸ Отчет ЦК и заключительное слово по итогам его обсуждения см. в кн.: В. И. Ленин. Неизвестные документы. С.370-392. Первоначально стенограмма отчета была опубликована в журнале Исторический архив, 1992, № 1

⁹ Ленин имел в виду заявление Совнаркома РСФСР от 28 января 1920 г. и обращение ВЦИК к польскому народу от 2 февраля 1920 г., в которых практически признавался переход к Польше почти всей Белоруссии и правобережной Украины с населением около 4 млн человек. См.: Декреты Советской власти. Т. VII. М., 1975. С. 141-142, 162-165. (О принципиальном аспекте этой проблематики см.: Niederhauser Е. Lenin es a nemzeti kerdes. In: Nemzet es kisebb- seg. Valogatott tanulmanyok. Lucidus. Budapest, 2001. P. 65-83; Krausz T. Bolsevizmus es nemzeti kerdes.

¹⁰ В. И. Ленин. Неизвестные документы. С. 376, 372-373.

¹¹ Об этой роли англичан Ленин писал в начале июня 1920 г. наркому иностранных дел наркомвоенмору Троцкому. См.: The Trotsky Papers. Vol. II. P. 358, 376, 378, 398, а также: Krausz T. Bolsevizmus es nemzeti kerdes. P. 80-81.

¹² Ленин В. И. ПСС. Т. 41. С. 350.

¹³ В. И. Ленин. Неизвестные документы. С. 373.

¹⁴ Там же. С. 373-374. Ленин подчеркнул, что по конспиративным причинам об этом нельзя было говорить и на конгрессе Коминтерна, поскольку он проходил открыто.

¹⁵ Будницкий О. В. Российские евреи между красными и белыми. С. 478-479.

¹⁶ В. И. Ленин. Неизвестные документы. С. 374-375.

¹⁷ Там же. С. 375-376.

¹⁸ Там же. С. 389.

¹⁹ Выступление К. Радека цитируется по кн.: Коминтерн и идея мировой революции. С. 202.

²⁰ Там же. С. 208.

²¹ В. И. Ленин. Неизвестные документы. С. 374.

²² Коминтерн и идея мировой революции. С. 210-211. Также считал и Н. И. Бухарин в декабрьской статье «О наступательной тактике». Там же. С. 223-227. Первоначально статья появилась в журнале «Коммунистический Интернационал», 1920, № 15.

²³ См. об этом: Валентинов Н. НЭП и кризис партии. Воспоминания. «Телекс». Нью-Йорк, 1991. С. 20.

7.4. МЕССИАНСКАЯ ЛЕВИЗНА

Известная брошюра Ленина «Детская болезнь “левизны” в коммунизме» и его польское «заблуждение» не имели общих корней ни в методологическом, ни в теоретическом, ни в политическом смысле. Как мы видели, Ленин поначалу неверно оценил положение в Польше, недооценил вспыхнувшие национальные чувства и глубину антирусских настроений и их антиреволюционное содержание.

Центральная проблема явления левизны коренилась в отношении к политическим компромиссам. Ленин понимал, что отклонение любых компромиссов питалось непониманием новой исторической ситуации, проистекало из неспособности приспособиться к новому соотношению классовых сил, так как представители этого направления по-прежнему придерживались точки зрения, сложившейся еще «до революции». Именно для освещения этого комплекса явлений Ленин написал в апреле 1920 г., к открытию II конгресса Интернационала, свое знаменитое полемическое произведение о «левизне»¹.

Ленин на множестве голландских и русских, немецких и английских, а также и венгерских примеров показал типичные черты этого явления. «Левые коммунисты» занимали революционную позицию и по таким вопросам, которые не могли быть решены с помощью непосредственных политических акций. Политическое содержание ленинской критики может быть адекватно истолковано в рамках политических и организационных процессов, связанных с возникновением и укреплением III Интернационала. Не углубляясь в сложную и сегодня уже, наверное, кажущуюся не столь интересной историю повседневной политической борьбы, можно, однако, с очевидностью сказать, что Ленин выступил против «левизны» в интересах осуществления исторического поворота. В своей брошюре он так изложил свои конечные выводы: «Коммунисты должны приложить все усилия, чтобы направить рабочее движение и общественное развитие вообще самым прямым и самым быстрым путем... Это бесспорная истина. Но стоит сделать маленький шаг дальше - казалось бы, шаг в том же направлении - и истина превратится в ошибку. Стоит сказать, как говорят немецкие и английские левые коммунисты, что мы признаем только один, только прямой путь, что мы не допускаем лавирования, соглашательства, компромиссов, и это уже будет ошибкой, которая способна принести, частью уже принесла и приносит, серьезнейший вред коммунизму»².

Разрыв с левацким политическим доктринерством произошел лишь весной 1921 г. на III конгрессе Коминтерна после ряда тяжелых политических конфликтов. Более гибкая политика, отказ от сектантства и спад революционного движения привели к созреванию «политической тактики рабочего единства» под эгидой Коминтерна³. В августе 1919 г. Ленин писал представительнице «левацкого» антипарламентарного направления Сильвии Панкхерст, что одной из главных характерных черт «левизны» является сектантство (которое проявляется в антипарламентаризме), представляющее собой методологический и политический тупик⁴.. Дёрдь Лукач всю жизнь считал справедливым брошенное ему Лениным обвинение в «антипарламентаризме»⁵, а спор Ленина с Б. Куном практически стал постоянным, поскольку Кун даже в нереволюционных ситуациях говорил на языке революционных лозунгов. Однако осознание того, что левизна не только проявляется во «второстепенном» вопросе о парламентаризме, но и образует целую систему взглядов и структур деятельности, связано с опытом Брестского мира⁶, а к весне 1920 г. это явление уже развернулось в международных масштабах в своей «классической» форме. Реакцией на это и стала ленинская брошюра, «правоту» автора которой доказал печальный немецкий опыт, поражение в т. н. мартовских боях весной 1921 г.

Многие группы молодого коммунистического движения еще и весной 1921 г. были заворожены перспективой мировой революции, хотя на III конгрессе Коминтерна левацкие течения в принципе потерпели поражение как в организационном, так и в теоретическом и тактическом отношении. В уже отнюдь не революционной ситуации философски обоснованное мессианское сектантство, как позже назвал свое направление сам Лукач, являвшийся его виднейшим идеологом, по отношению к проблеме парламентаризма и общего развития революции выделялось ориентированностью на конечные цели. Венгерский философ, будучи отчасти идеологом т. н. наступательной тактики, еще и в марте 1921 г. подходил к событиям с точки зрения актуальности немецкой революции, хотя тогда он уже склонялся к принятию предложенной Лениным тактики «единого рабочего фронта», которая заменяла стремление к непосредственному осуществлению революции политикой объединения массового и профсоюзного движения. В свою очередь, Б. Кун поддерживал итальянские и немецкие поправки к внесенным К. Радеком т. н. «русским тезисам», эти поправки подверглись резкой критике Ленина как «сектантские»⁷. В своем стратегическом мышлении Ленин считал особенностью этого периода его «нетеоретичность», видел в нем такой промежуток времени, когда стали заметными все, даже самые неблагоприятные альтернативы, и главная задача состояла в необходимости сориентироваться среди них на практике. Появление «мессианских левых» было для Ленина неожиданным, «взволновавшим» его явлением. Неожиданным, потому что у него не было возможности изучить его природу на партиях II Интернационала и из теоретических работ. По старой привычке он отождествил его с анархизмом, и нельзя сказать, что полностью ошибся, так как истоки мессианской левизны, как показал И. Херманн несколько десятилетий назад, восходят к Жюльену Сорелю, не марксисту, а социалисту, отвергавшему абстрактные теории и воплощавшему «французскую ориентацию на практику». Сорель «обратился к Ницше и Бергсону, чтобы философски обосновать свою общую политическую философию, опирающуюся на забастовки, и действительно оказывал большое влияние не только во Франции, но и в Италии, а также отчасти в Германии и Венгрии. В нашу задачу не входит рассмотрение того, как были связаны с этим мессианским мировидением Эрвин Сабо и члены “Воскресного общества” Лукач и Корш, но несомненно, что проблема революционной практики укоренилась в качестве фундаментального вопроса в мышлении интеллигентских групп, оппонировавших II Интернационалу, но исходивших из марксизма»⁸. Можно спорить о том, кого можно отнести к предыстории мессианской левизны в России, но одним из них, по всей видимости, был А. А. Богданов, о котором говорилось в одной из предыдущих глав.

В философском подходе к практике Ленину не нравилось именно отсутствие практических ответов и отдаленность от реальной жизни. Это хорошо отразилось во фразе, напечатанной в «Роте фане» в марте 1920 г., во время Капповского путча, грозившего смертью версальской демократии: «Пролетариат не пошевелит и мизинцем ради демократической республики». Эта зарождающаяся сектантская установка по-настоящему проявилась год спустя, в ходе т. н. мартовских боев, в удалении с поста немецкого коммунистического руководителя П. Леви, противостоявшего сектантству и придерживавшегося тактики «единого рабочего фронта», а также в том, что выступавший против этой тактики Б. Кун, будучи сторонником «теории наступления» в Коминтерне, хотя и не играл непосредственной роли в мартовской акции, но все же поддерживал соответствующую этой акции политику⁹. Попытка немецких революционных сил весной 1921 г., которая может считаться совместной акцией многих руководителей Коминтерна и немецких левых коммунистов, стала не началом пролетарской революции, а последним событием ее поражения. Согласно решению пленума ЦК Объединенной компартии Германии от 17 марта, целью вооруженного рабочего восстания в Средней Германии (22 марта - 1 апреля 1921 г.) должно было быть «свержение правительства» и «союз с Советской Россией». Это восстание вспыхнуло после того, как власти прусской провинции Саксония решили использовать полицию для подавления рабочих волнений и «восстановления порядка». Быстро изолированное восстание потерпело поражение, по некоторым данным погибло 145 человек, около 35 тыс. человек было арестовано¹⁰.

Это сектантское направление проистекало не только из указанных выше мессианских источников, но и из своеобразного бюрократизма, «революционного волюнтаризма» и властного насилия, опиравшегося на представление о том, что все практические проблемы могут быть решены административно-насильственным путем. (Позже Лукач назвал эту тенденцию «бюрократическим сектантством»). Несомненно, что в России эта тенденция подкреплялась концентрацией власти. С революционной попыткой в марте 1921 г. совпали подавление антикоммунистического матросского восстания в Кронштадте и появление рабочей оппозиции. Представители внутрипартийных «пролетарских мессианских» течений (рабочей оппозиции и др.) сотворили из пролетариата настоящего идола, как будто он весь стоял на уровне его самых сознательных группировок. Такое представление было непосредственно опровергнуто как восстанием, так и его подавлением. Вооруженное подавление восстания было для Ленина - спорной - необходимостью, вытекавшей из логики власти, другие обосновывали эту необходимость «философскими» и эмоциональными доводами, видя в любом восстании проявление контрреволюции. В немецкой мартовской акции эти две разновидности сектантства несчастливо сомкнулись, в то время как в России столкнулись друг с другом. Ленин в то время боролся на X съезде с третьей разновидностью мессианства, с уже упомянутым «пролетарским мессианством», проявившимся в образе рабочей оппозиции. Его представители, как будет видно ниже, рассматривали ситуацию с точки зрения непосредственного осуществления социализма. Эта форма мессианства была совершенно иным явлением по сравнению с мессианизмом бюрократического спасения, представителем которого был, например, венгр Б. Кун. Ленин считал сектантство венгерского революционного руководителя очень вредным, хотя ценил и уважал преданность Куна. Б. Кун казался Ленину воплощением «политической ограниченности и узости», «глупости», «бесчувственности к массам», «сектантства» и «революционного фразерства»¹¹. Позиция Ленина была сформулирована как третьенаправление между правым «оппортунизмом» и «левизной». Ленин подчеркивал, что буржуазия «видит в большевизме почти только одну его сторону: восстание, насилие, террор; буржуазия старается поэтому приготовиться в особенности к отпору и сопротивлению на этом поприще». В этой связи он ссылался на пример массовых убийств во время белого террора в Финляндии и Венгрии. Ленин смотрел на свою страну как на осажденную крепость, в которой меньшевики, прочие социал-демократы и эсеры, казалось, не способны порвать со старым миром в теоретическом и политическом отношении. А «левизна» представлялась ему как бы наказанием за правое «вырождение» социал-демократии, «той же ошибкой, только с другой стороны», делаемой левыми коммунистами, «левым доктринерством», которое не может приспособиться к новым условиям, новым «вызовам», «упирается на безусловном отрицании определенных старых форм, не видя, что новое содержание пробивает себе дорогу через все и всяческие формы»¹².

Следовательно, в своей небольшой брошюре о «левизне», написанной по политическим мотивам, Ленин попытался описать методологические и политические предпосылки уяснения новой исторической ситуации. Не случайно, что ее читаемость достигла кульминации в хрущевский период, когда явление сталинизма рассматривалось в понятийных рамках «левизны», сектантского доктринерства. Таким образом, были смешаны очень разные, прямо противоположные друг другу «левые» течения от сталинистов до сторонников советского коммунизма. В противоположном смысле, но с помощью тех же методологических приемов были сведены «к общему знаменателю» Ленин и Сталин, в которых видели «реставраторов капитализма» в СССР, «представителей нового интеллигентского класса». В конце 30-х гг. эта мысль была снова сформулирована Карлом Коршем, развивавшим критику Ленина Паннекуком¹³. Это «сведение», являющееся прямой политической инсинуацией, стало по-настоящему популярным позже, после смены общественного строя в странах Восточной Европы, оказалось элементом идеологии этого процесса. В конечном итоге ленинская брошюра показала, что ее автор окончательно порвал со всеми теми политическими и теоретическими концепциями и традициями, которые внушали или стимулировали революционные действия в нереволюционных ситуациях. Он осознал и подчеркивал необходимость гибкой политики, соответствующей актуальной исторической ситуации и учитывающей важность компромиссов, выработал те методологические предпосылки, в свете которых «представительство политических интересов рабочего класса» не всегда, больше того, во многих случаях отнюдь не означало применение «наиболее революционных радикальных» мер, а требовало тактического, стратегического и теоретического осмысления конкретных исторических и политических возможностей. Под лозунгом «конкретного анализа конкретной ситуации» Ленин объявил войну новому сектантству, новому догматизму, которые, несмотря на все его старания, укоренились в коммунистическом движении в первой фазе его становления. Позже эти сектантские направления различного типа получили самостоятельное значение, и борьба с ними сопровождала всю историю международного коммунистического движения. Изучение этого явления должно стать предметом отдельного исследования.

Примечания:

¹ Ленин В. И. Детская болезнь «левизны» в коммунизме// Ленин В. И. ПСС. Т. 41. С. 1 90. Об известности этого произведения свидетельствует то, что к 1960 г. оно было издано в капиталистических странах 106 раз на 22 языках (Там же. С. 481). Причина этого заключается не в теоретической ценности брошюры, а в политическом стремлении коммунистических партий оттеснить на периферию «левацкий радикализм».

² Там же. С.89.

³ Подробности политической истории того времени см. в кн.: Szekely G. A Komintem es а fasizmus 1921 1929. Kossuth Konyvkiado. Budapest, 1980. С. 174 186.

⁴ Ленин В. И. ПСС. Т. 39. С. 160-165.

⁵ Kommunismus (Вена), 1920.

⁶ Ленин В. И. О «левом» ребячестве и о мелкобуржуазности // Ленин В. И. ПСС. Т. 36. С. 283-314.

⁷ Krausz Т., Mesterhazi М. Mu es tortаnelem. P. 75-79. См. «Воззвание ИККИ: К революционным рабочим Германии», содержавшее призыв «к смелой объединенной борьбе за завоевание власти, за Советскую Германию» (Коминтерн и идея мировой революции. С. 254-255).

⁸ Hermann I. Az elnаleti vita feltetelei. A messianisztikus marxizmus avagy az ugynevezett nyugati marxizmus. In: Vilagossag, 1984, № 4. P. 214-215.

⁹ Там же. P. 211. О роли Б. Куна см.: Borsanyi Gy. Кип Bela. Kossuth KdnyvKiado. Budapest, 1979. P. 240. О роли Зиновьева, Ракоши и КИ в целом в немецком восстании см.: Szekely G. Az egysegfront es a nepfront vitaja a Komintemben. In: Vilagossag, 1984, № 4. P. 248-249 и Szekely G. Kun Bela a Kommunista Intemacionaleban. In: Kun Belarol. Tanulmanyok. (Szerk.: Milei Gyorgy). Kossuth KonyvKiado. Budapest, 1988. P. 490-491, 394-397.

¹⁰ Коминтерн и идея мировой революции. С. 256.

¹¹ Не так давно были опубликованы два документа, написанные в октябре 1921 г. и касающиеся Б. Куна. Они не публиковались до 1999 г., вероятно, из-за их грубого тона (Ленин позже извинился за грубые слова). В советское время не хотели ставить венгерских руководителей в неприятное положение. В одном из упомянутых документов, частном письме, адресованном Б. Куну, Ленин грубо критиковал одну из речей руководителя Венгерской Советской Республики. «Я должен решительно протестовать, - писал Ленин, - против того, чтобы цивилизованные западно-европейцы подражали методам полуварваров русских. Хотят передать публике “всю речь”, а передают чушь, галиматью, путаницу. Я решительно снимаю с себя всякую ответственность за это. Давайте пересказ общего содержания речи: это будет европейская, а не азиатская работа» (В. И. Ленин. Неизвестные документы. С. 480). Не удалось установить, о какой речи писал Ленин. В РЦХИДНИ имеется копия письма вместе с конвертом, на котором Ленин написал: «В архив (копия письма к Бела Куну от 27.Х.1921) о немецкой речи (“Unsinn”) и (“Methode”) - (“Бессмысленность”) и (“Метод”) (РЦХИДНИ, ф. 2, on. 1, д. 21619, л. 2). Второй документ касается оценки речи Б. Куна, произнесенной на расширенном заседании Исполкома Коминтерна 17 июня 1921 г. (Там же. С. 450-453). На том же заседании Ленин взял под защиту Троцкого, против которого выступал Б. Кун, сформулировавший ультрареволюционные «призывы 19-го года» в связи с французской оккупацией Рурского бассейна: «Троцкий говорит, что такого рода левые товарищи, если они будут продолжать идти по тому же пути, убьют коммунистическое движение и рабочее движение во Франции. (Аплодисменты). Я в этом глубоко убежден. И поэтому я пришел сюда, чтобы протестовать против речи тов. Бела Куна... ... Подготовка революции во Франции, в одной из самых крупных европейских стран, не может вестись одной какой-нибудь партией. Завоевание профсоюзов французскими коммунистами - вот что меня радует больше всего. Когда я открываю ту или иную французскую газету (откровенно сознаюсь, что это случается очень редко, так как у меня нет времени читать газеты), то меня больше всего поражает слово “ячейка”. Мне кажется, что этого слова вы не найдете ни в одном словаре, потому что это чисто русское выражение, выработанное нами в долгой борьбе против царизма, против меньшевиков, против оппортунизма и против буржуазной демократической республики. Наш опыт создал такого рода организацию. Эти ячейки коллективно работают в парламентских фракциях, в профсоюзах или других организациях, где существует наше ядро. И если встречаются коммунисты, которые делают ту или иную ошибку, меньшую, чем глупость, допущенная тов. Бела Куном, мы их по головке не гладим».

¹² Ленин В. И. ПСС. Т. 41. С. 86-89. В книге П. Конока о левом радикализме - не говоря о том, что «левые» просто не поняли реальных альтернатив, заложенных в конкретной исторической ситуации, - не хватает именно методологической критики «левого радикализма». Создается впечатление, что речь идет лишь о различных политических оценках, в то время как настоящей исторической и теоретической проблемой является коренная разница в самом отношении к политике. Критические замечания об этой книге см.: Konok P., Bartha Е., Szekely G. «...a kommunizmus gyermekbetegsege»? : Baloldali radikalizmusok a 20. szazadban. Beszelgetes Konok Pаter konyverol. In: Eszmelet, 2007, № 73. P. 141-154.

¹³ «...“Новый материализм” Ленина - то крупное средство, которое используется ныне коммунистическими партиями в попытках оторвать значительные слои буржуазии от традиционной религии и идеалистических философских принципов высшего и по сей день господствующего слоя класса буржуазии и тем самым сделать их сторонниками государственной промышленной системы планирования, которая значит для рабочих не более, чем новый тип рабства и эксплуатации. По мнению Паннекука, в этом и заключается истинное политическое значение ленинской материалистической философии». См.: Korsch К. Lenin’s Philosophy. Living Marxism (орган сторонников советского коммунизма, редактируемый П. Маттиком). Ноябрь 1938 г. (интернет).