Кроме материалов о Ленине, оставили еще частично отрывки, как создавать партию и работать в условиях конспирации

 

Стасова Елена Дмитриевна

ВОСПОМИНАНИЯ

(отрывки)

АГЕНТ «ИСКРЫ»

Обращаясь к прошлым годам и работе, проводившейся нами, подпольщиками, хочется назвать ряд товарищей времен «Союза борьбы»: Н. К. Крупскую, 3. П. Кржижановскую, А. А. Якубову-Тахтареву, С. И. Радченко, В. Ф. Кожевникову, Н. Н. Штремера, Е. Н. Федорову, М. М. Леонтович, М. М. Эссен («Зверь»), Л. А. Маркову, М. И. Девель, В. П. Майкову, Е. Д. Устругову, В. В. Сибилеву, А. Э. Рериха, П. Г Смиттена, В. П. Краснуху и многих, многих других. Это были учительницы, врачи, студенты и студентки и т. д.

Для тогдашней деятельности нужны были люди, о которых Ленин сказал в свое время: «...для «обслуживания» массового движения нужны люди, специально посвящающие себя целиком социал-демократической деятельности, и... такие люди должны с терпением и упорством вырабатывать из себя профессиональных революционеров»¹.

Какие черты должен был воспитывать в себе партийный работник в нелегальное время? Во-первых, точность. Не всегда можно было встретиться с товарищами на квартире, иногда приходилось встречаться на улице, где-нибудь на углу, и тут нужна была исключительная точность. Если вы придете с опозданием, товарищу придется в ожидании вас прохаживаться. Этим он обратит на себя внимание городового, шпика, дворника. Следовательно, вы ставите под наблюдение полиции и товарища, и себя. Надо было минута в минуту сойтись и идти дальше. Тогда встреча проходила незамеченной. Явки часто бывали на квартирах у врачей, у адвокатов. Приемные часы у них были определенные. Значит, нужно было вовремя прийти и вовремя уйти.

Затем требовалась наблюдательность, внимание к окружающему. Эти черты мы воспитывали в себе так: например, я вхожу в комнату, и товарищ мне говорит: «Отвернись и скажи, что ты видела». Я должна была перечислить все, что заметила в комнате.

Кроме того, мы должны были вырабатывать умение владеть своим лицом. Когда нас брали на допрос, допрашивающие садились спиной к свету, а нас сажали против света и наблюдали за выражением лица. Значит, надо было так владеть им, чтобы ничем не выдать своих мыслей и чувств.

Во время выборов делегатов на II съезд² третейская комиссия Организационного комитета³ вызвала меня для проверки правильности мандатов на съезд. За мной было в то время наблюдение полиции. Как же мне поступить? Решили, что за мной будет следить партийный товарищ. Сговорились, что ровно в 3 часа я выйду из нашего подъезда на Фурштадтской, а Раиса Моисеевна Шапиро в тот Же час выйдет из подъезда напротив, дом № 15, и мы обе пойдем через Выборгскую сторону на Петербургскую, где должна заседать комиссия. Около клиники Вилье, не Доходя Сампсоньевского проспекта (ныне проспект Карла Маркса), где я буду опускать письма в почтовый ящик,

она, проходя мимо, скажет, как обстоит дело. Так и получилось. Слышу шепот Шапиро: «Неотступно следят двое...» Как же быть, думаю. Решила идти дальше. Перейдя Сампсоньевский мост, надеялась найти одинокого извозчика на Сампсоньевском проспекте, вскочить в пролетку и уехать. На мосту вдруг меня обгоняет парная Введенская конка, а затем слышу звонок: едет одноконная Михайловская. Соображаю, что теперь за ними долги не будет конок, а потому если я воспользуюсь Михайловской конкой, то выгадаю время и смогу скорее найти нужного извозчика. Вскакиваю на ходу в конку и, оборачиваясь, вижу, что никаких преследователей нет. Вскоре встретился извозчик, который и довез меня к месту встречи.

Так я благополучно добралась до комиссии и смогла дать нужные разъяснения, которые позволили убедиться, что за оппортунистической группой М. Я. Лукомского, называвшей себя комитетом и требовавшей в связи с этим посылки своего делегата, не стоит никакой организации и поэтому быть представленной на II съезде она не имеет права.

В связи с этим хочется сказать о таком курьезе: я ушла не только от правительственных шпиков, но и от Р. Шапиро. На следующий день я была в Гостином дворе и остановилась у витрины книжного магазина Битепажа. Вдруг слышу голос Шапиро за спиной: «Ты жива!» Оказывается, она среди публики потеряла мой след на мосту и решила, что меня арестовали...

У нас не было принято спрашивать друг у друга о том, что тебя не касается. Когда я заведовала техникой, я, конечно, знала товарищей, занимавшихся агитацией и пропагандой, но их подшефных, т. е. тех, кто посещал их кружки, я не знала. Они могли мне дать поручение: отнести на такую-то квартиру литературу для рабочих. Но какой это кружок, кто руководил им, этого я никогда не знала и не спрашивала об этом.

Идя на революционную работу в конце прошлого и начале нынешнего века, подпольщики отдавали делу служения партии всю свою жизнь без остатка. Однако это отнюдь не являлось жертвой. Нет, в этом была суть всей жизни. Товарищи вспоминают о том, что было тяжело, но не в этом дело. Было много тяжелого, но основное в том, что мы были уверены в своей правоте и что бороться было радостно и весело. Вспоминается, как боролись с жандармами, как закалялись в борьбе, как обманывали бдительность «стражей порядка», как жили, работали и закалялись для новых боев. Основное было в том, что мы любили жизнь. Нашим лозунгом было: «Жить работая, умереть в бою».

Для того чтобы показать, как работали мы, агенты «Искры», мне необходимо сослаться на указания, которые мы получали со стороны Владимира Ильича.

В 1897 году, обращаясь от имени «Союза борьбы» к петербургским рабочим и социалистам, Ленин говорил: «Работники нужны для всякого рода работы, и чем строже специализируются революционеры на отдельных функциях революционной деятельности, чем строже обдумают они конспиративные приемы и прикрытия своего дела... тем надежнее будет все дело, тем труднее будет открыть революционеров жандармам и шпионам... Без усиления и развития революционной дисциплины, организации и конспирации невозможна борьба с правительством. А конспирация прежде всего требует специализации отдельных кружков и лиц на отдельных функциях работы... Отдельные функции революционной работы бесконечно разнообразны... Нужны распространители литературы, листков... Нужны устроители конспиративных квартир... Нужны сборщики денег... Нужны люди для хранения литературы и других вещей и т. д. и т. д.»⁴.

В первом номере «Искры» Ленин писал: «Надо подготовлять людей, посвящающих революции не одни только свободные вечера, а всю свою жизнь, надо подготовлять организацию, настолько крупную, чтобы в ней можно было провести строгое разделение труда между различными видами нашей работы»⁵.

Я была главным образом техником и организатором. Что входило в мои обязанности? Хранение литературы и получение ее. Доставка ее отдельным группам. Явки для приезжих и ночевки для них. Явкой называлась квартира или другое место, в котором члены подпольной организации в определенные часы и дни могли встретиться с кем- либо из руководителей организации. Из конспиративных соображений явки часто менялись. Одновременно я входила в финансовую комиссию, добывавшую средства для партии, что делалось путем устройства концертов, лекций, продажей фотографий, печатанием открыток и т. д.

Как было организовано получение нелегальной литературы, хранение ее и распространение, как Петербург снабжался литературой с 90-х годов прошлого столетия и до 1907 года? 6 Ведь этому В. И. Ленин придавал огромное значение и в письмах того времени часто возвращался к этому вопросу. Писала же Крупская в Петербургский комитет: «Отовсюду раздается такой стон: литературы! — что на этом приходится сосредоточить все силы...» Одна литература была та, которая издавалась за границей и которая шла к нам главным образом через Швецию и Финляндию. Другая — это та, которую печатала наша типография. Я не могу сказать с точностью, где она находилась, но, кажется, она была в Белостоке. Методы получения той или другой литературы были разнообразные.

Как мы получали литературу из-за границы?

Из Швейцарии мелкий транспорт литературы поступал так: склеенные экземпляры газет, напечатанные на специальной тонкой бумаге (которую англичане употребляли для своих миссионерских изданий), заделывались в переплеты невинных детских книг или каких-либо альбомов. Оторвав переплет, нужно было размочить его в теплой воде и отделить склеенные листы друг от друга, затем следовало снять губкой остатки клея и просушить газетные листы. После такой «операции» газета не портилась и свободно читалась.

В начале 900-х годов мы стали получать литературу через Финляндию. Вначале ее в очень небольшом количестве привозили при посредстве сочувствующих нам кондукторов, кочегаров и машинистов Финляндской железной дороги. Эта литература шла через Швецию, где всем транспортом ведал литератор Копии Циллиакус. Он совершенно не разбирался в русских политических партиях, считал их все «революционными», и мы частенько получали вместо ожидаемых искровских, позднее большевистских, изданий «творения» «экономистов», бундовцев, социалистов-революционеров, а затем меньшевиков, и у нас не было ни малейшего желания нагружаться этой литературой, подвергаться из-за нее риску быть арестованными на станции Белоостров. По отказ взять у товарищей финнов в Куоккале, Териоках или в Выборге доставленную литературу мог привести к тому, что они впредь перестали бы перевозить ее из Гельсингфорса. Это грозило остановить доставку литературы из Стокгольма и погубило бы весь нелегальный транспорт ее. А ведь наши организации так в ней нуждались!

Необходимо было поставить дело транспорта так, чтобы мы могли быть уверены во всем пути, начиная от Лондона и Женевы, где печаталась литература, и до Питера.

В самой Финляндии существовали в то время группировки «активистов» и «пассивистов». Одни боролись за независимость Финляндии активными путями (главным образом путем индивидуального террора), другие — пассивно (через печать). Обе группы охотно помогали русским революционерам; при их посредстве мы находили достаточное количество нужных нам квартир, адресов и т. д., чтобы получать литературу, давать явки, прятать нелегальных товарищей, бежавших из тюрьмы и пробирающихся за границу.

В Выборг литературу привозили железнодорожники Финляндской железной дороги. Здесь был книжный магазин, в который она поступала и откуда мы должны были ее получать. Из Выборга я переправляла транспорт в дачные места, откуда его разбирали разносчики литературы и привозили в Петербург. При этом литературу приходилось прятать под одежду. Везти пакетами ее было нельзя, так как все дачные места (Мустамяки, Куоккала, Териоки, Оллила и другие) находились на территории Финляндии и в Белоострове происходил таможенный осмотр. Таможенники, несомненно, задерживали бы литературу.

Недалеко от почтовой и таможенной станции Коркиямякки находилось имение Кириасалы Софии Игнатьевны Бурениной, матери нашего подпольщика Николая Евгеньевича Буренина, носившего кличку Виктор Петрович, т. е. имя и отчество черносотенца писателя В. П. Буренина, а его самого мы звали Небуренин, присоединив к его фамилии первые буквы его имени (Николай) и отчества (Евгеньевич). Это имение сослужило большую службу в деле транспорта литературы.

Н. Е. Буренин организовал для местных жителей, и в том числе таможенников, чтение с волшебным фонарем. Он получал его из «Подвижного музея учебных пособий» в Петербурге, в котором было много революционеров. Буренину приходилось через станцию Коркиямякки в санях или телеге привозить и фонарь и картины. Он так часто ездил в Петербург и имение, сопровождая ящики с «оборудованием», что в конце концов таможенники привыкли к этому и перестали его досматривать. Заметив это, Николай Евгеньевич, направляясь в Петербург, стал перевозить в примелькавшихся ящиках нашу нелегальную литературу.

Однажды мне самой пришлось поехать за литературой, потому что в силу каких-то обстоятельств Буренин не смог ее привезти. Я приехала в Кириасалы под видом гостьи. На обратном пути Буренин посадил меня в телегу на ящик, и я спокойно привезла нелегальщину на дачу около станции Парголово, откуда предстояло переправить ее к себе на петербургскую квартиру. Так как везти литературу в ящике было нельзя, я переложила ее в портплед и в большую коробку из-под шляпы и благополучно довезла до своей квартиры. Но здесь-то и произошел казус. Едва я вошла в подъезд, как ремни коробки, не выдержав тяжести, лопнули и содержимое веером высыпалось к ногам швейцара (служившего когда-то в Преображенском полку). Ну, думаю, пропала! Но швейцар и его жена сделали вид, что ничего предосудительного не заметили, и даже помогли мне все собрать в коробку. Я поднялась домой, вызвала товарищей, и уже через час у меня ничего не было.

Оказалось потом, что этот бывший преображенец сочувствовал мне и моему брату Борису и, когда наведывались шпики, он предупреждал брата. А после Октября 1917 года он пришел ко мне, чтобы я его защитила, потому что его как бывшего преображенца «прижимали».

Одним из самых активных наших помощников того времени был журналист Артур Неовиус, высланный из Финляндии и поселившийся в Стокгольме. Позднее через него шла переписка Петербургского комитета партии с Ильичем и Надеждой Константиновной. В письме в Женеву от 4 февраля 1905 года я дала адрес Неовиуса Надежде Константиновне с просьбой высылать на него газету «Вперед»⁷ и указывала, что лучше всего вкладывать «Вперед» внутрь какой-нибудь легальной иностранной газеты, которая пересылалась бандеролью.

Массовая пересылка литературы багажом шла в адрес Народного дома в Стокгольме и оттуда на пароходах «Борэ I» и «Борэ II» направлялась в Гельсингфорс, а затем в Выборг. Это передаточное место служило для того, чтобы пересылать литературу ближе к границе. С Народным домом мы были связаны непосредственно через руководителя социал-демократической партии Швеции Карла Брантинга.

Мне, как заведующей всей техникой Петербургского комитета, лично приходилось в 900-е годы не раз пользоваться дачей Алексея Максимовича Горького в Мустамяках для встреч с товарищами из-за рубежа. Мустамяки были на территории Финляндии за пограничной станцией Белоостров, и товарищи могли спокойно приезжать на эту Дачу для переговоров со мной по делам транспорта литературы из-за рубежа. Пользовалась я дачей и для получения литературы и для встречи с финскими революционерами по делам партии.

Был у нас и специальный способ получения литературы с вокзалов в тех случаях, когда она прибывала багажом.

Литература часто печаталась в нелегальной типографии. Получив накладную, приходилось нанимать посыльного. В это время в Петербурге была артель посыльных, которые носили фуражки с красным верхом, как у наших современных начальников станций, и с медной бляхой спереди, где было вырезано «Посыльная артель № такой-то».

Обычно накладная на прибывший багаж вручалась одному из наших товарищей, который для получения и доставки по определенному адресу багажа официально и законным путем нанимал артельщика. Поскольку дело было серьезное, товарищ должен был убедиться, что за артельщиком нет слежки, и лишь после этого он имел право появиться на указанной квартире. Как правило, в этой квартире багаж поджидала я с подоспевшим товарищем. Вместе мы его распечатывали, сортировали содержимое и через разносчиков пересылали в соответствующие места. За все время только один раз случилось следующее: с вокзала вышел артельщик, а за ним следовал какой-то субъект. Товарищ, который следил за артельщиком, поспешил на квартиру и предупредил об этом меня. Мы тотчас вышли и, поскольку дом был с проходным двором, стали следить, что же будет дальше. Видим, как появился посыльный в сопровождении субъекта, получатель багажа его не встретил и тогда он прошел в дворницкую. Вскоре они удалились вместе с багажом не солоно хлебавши. Дело в том, что адрес был указан правильный, а фамилия получателя — фиктивная. Когда пришедшие стали спрашивать у дворника фамилию жильца, то, конечно, такого не оказалось и, следовательно, сдать багаж было некому. Литературу мы потеряли, но квартиру сохранили.

Я могу сказать, что в числе других квартир, где хранилась литература, одна была в профессиональной школе Дервиза на Петербургской стороне, на Б. Ружейной улице, другая — в мастерской скульптора Ильи Яковлевича Гинцбурга в Академии художеств на Васильевском острове. Хранение литературы было организовано и у некоторых студентов в их общежитиях. На той квартире, куда доставлялась литература, через час после ее получения ничего не должно было оставаться; корзина или чемодан, в которых литература получалась, сжигались хозяином квартиры, чтобы при возможном появлении полиции не было никаких следов. Таковы были правила конспирации.

Литературу полагалось всегда нагружать на себя. Выносить пакеты в руках было запрещено, так как они привлекали внимание шпиков. Люди нагружались и уходили поодиночке. Я обычно покидала квартиру последней, чтобы унести остатки. У меня выработалась привычка никуда не ходить без портфеля. Даже в театр или в концерт я шла с портфелем и вследствие этого у шпиков была отмечена как «девушка с портфелем». Когда я знала, что мне предстоит нести литературу, то дома набивала портфель мятой бумагой, чтобы сделать его пухлым, а на улице время от времени перекладывала его с руки на руку, как будто тяжелый. Ну, а набив его литературой, я уже естественно перекладывала его с руки на руку.

Товарищи, нагрузившись, конечно, «полнели». Владелец одной из конспиративных квартир, где мы получали литературу, врач К. А. Крестников, смеясь, говорил, что он великолепно лечит больных, так как его пациенты сразу полнеют. Я же при помощи портфеля и благодаря своему росту уносила до пуда литературы.

Был один случай на квартире у Буренина в Петербурге на Рузовской улице, дом № 3. Последними должны были уходить член нашей организации доктор Штремер Николай Николаевич и я. Штремер при своем большом росте тоже мог унести много литературы. Для того чтобы нагрузить себя, я должна была раздеться. Хозяин комнаты и Штремер стали лицом к окошку, а я пошла вглубь, чтобы снять платье и нагрузиться литературой. Только принялась за дело, как входит кухарка. По непростительной для подпольщиков оплошности мы забыли запереть дверь. В глубине комнаты стоял лишь маленький китайский столик, за который я, конечно, не могла спрятаться. Представьте себе картину: два молодых человека и раздетая молодая женщина! Увидев это, кухарка остолбенела. Хозяин квартиры, подхватив ее под руку, вылетел с ней из комнаты. Мы так хохотали, что я долго не могла ничего сделать.

На мне лежала обязанность печатания листовок. Как должны были их печатать? На гектографе. Но гектограф и гектографическую массу могло приобрести только Учреждение. Частным лицам также не запрещалась их покупка, но сразу же вслед за нею их квартира становилась объектом наблюдения охранки, и возможность что-нибудь печатать сводилась на нет. Поэтому гектографическую массу мы варили сами. Надо было иметь желатин и глицерин. Желатин было легко купить, но в аптеке глицерин продавался только в определенном и ограниченном количестве. Чтобы изготовить гектографическую массу, надо было мобилизовать ряд товарищей, которые бы собрали достаточное количество глицерина, принесли бы ко мне, а я увозила его на квартиру, где наши «специалисты» варили нужную нам массу.

Бумага тоже вызывала затруднения. В магазинах не продавали больше двух тетрадей бумаги. Следовательно, надо было обойти ряд магазинов, купить ее и потом отнести туда, где печатались листовки.

Я вспоминаю майскую листовку 1901 года. Тогда перед майскими днями полиция произвела очень много арестов, и среди арестованных были некоторые члены Петербургского комитета. Для того чтобы показать, что комитет действует (хотя он из-за «экономистской» позиции тогдашних своих руководителей влачил жалкое существование), мы решили распространить листовки и даже разослать их по почте таким «именитым» адресатам, как оберпрокурор Победоносцев, министр внутренних дел Дурново, и другим.

Рассылка писем была поручена мне. И вот 17 апреля до позднего вечера на квартире Девель мы — хозяйка Мария Ивановна, Майкова и я — писали адреса на конвертах, часам к 12 ночи подготовили до 50 конвертов и вложили в них листовки. Затем вдвоем с Майковой шли по разным улицам и опускали конверты в почтовые ящики. Домой я пришла около часу или двух ночи. Встречает меня брат Борис и говорит: «Кто-то из твоих оставил записку и на словах еще сказал, чтобы завтра к 7 часам утра доставить на Путиловский завод фельдшерице Лидии Николаевне Бархатовой знамя для демонстрации». В 5 часов утра я встала и, чтобы не обратить внимание швейцара, только в 2 часа ночи открывавшего мне дверь, вышла из дома по черной лестнице. Долго я не могла найти извозчика. Наконец обрела какого-то ночного извозчика и доехала до Обводного. Пришлось будить М. И. Девель. Знамя получено. Обмотала его вокруг себя и опять в поход. Опять поиски извозчика и поездка на Путиловский завод. Бархатова ждала меня, и знамя было вручено ей вовремя. День города уже начинался, когда я вышла от Бархатовой, и домой могла вернуться уже на конке. Брат спросил: «Ну, как дела?» На что я ответила, что все в порядке. Он ахнул.

Среди рабочих листовки были распространены в большом количестве.

Все это как будто «черновая работа», но этой работе В. И. Ленин придавал большое значение, и не раз в его письмах видно, как он заботился о транспорте литературы. В. И. Ленин не считал это мелочью, а, напротив, очень высоко ценил эту работу.

Кроме таких гектографических листовок мы пытались организовать свою маленькую типографию. Несколько товарищей нашли «американку», и мы выпустили две листовки, но «американка» шумела, на товарищей донесли, и типография провалилась. Была попытка устроить типографию в Новгороде.

Моя большая приятельница В. Ф. Кожевникова, которая работала в Военно-медицинской академии в Петербурге, получила назначение в качестве фельдшерицы в Колмов, в шести верстах от Новгорода, где находилась психиатрическая больница. Здесь, как известно, лечился Глеб Успенский. Его в свое время пользовал в этой больнице знаменитый доктор Синани. Варвара Федоровна хворала туберкулезом, и вот на новом месте с ней случилось обострение процесса. Она попросила меня приехать и помочь ей, так как была совершенно беспомощной. Кроме того, необходимо было связаться с Новгородом, где жила и работала Нонна Феликсовна Устинович. Ей было поручено организовать в Новгороде подпольную типографию, и связь с ней поддерживалась через Вареньку Кожевникову. Одновременно с тем, что я помогала больной, мне пришлось поддерживать всю связь с Питером по части снабжения Новгорода шрифтом для типографии. После посещения мною Колмова через Кожевникову посылался шрифт, но поставить типографию не удалось, она провалилась, Устинович и Кожевникова были арестованы.

Кто был разносчиком литературы в Петербурге в то время? Главным образом молодежь. В Петербургский комитет входил представитель от учащейся молодежи. Во всех высших учебных заведениях Петербурга имелись члены партии, они объединялись в организацию того или другого учебного заведения. Во главе каждой организации стоял ответственный за нее товарищ, который и входил в состав общестуденческого комитета партии. В то время я несла ответственность за работу этого комитета и являлась представителем в нем от Петербургского комитета партии. Студенчество имело свои агитационные и пропагандистские кружки, свою финансовую комиссию, своего организатора. Через этот комитет я и получала нужных мне помощников для техники, т. е. разносчиков и хранителей литературы, дававших свои квартиры или общежития для явок. Явки были в столовой Технологического института, в Военно-медицинской академии, в столовой Петербургского университета. Устроить явку в университете помог студент Ш. 3. Элиава.

Студенты в своих общежитиях устраивали на ночь товарищей, которые приезжали из-за границы или из провинции и, будучи нелегальными, не могли где-либо остановиться, не имея паспорта.

Студенческая масса к этому времени все более и более активизировалась.

12 января (Татьянин день)—день основания Петербургского университета — студенты начали отмечать демонстрациями. На студенческих вечеринках и во время этих демонстраций напевались такие песни, как «Соберемтесь, друзья», «Нагаечка, нагаечка, нагаечка моя», «Смело, товарищи, в ногу», «Красное знамя», «Варшавянка», «Дубинушка», «Утес Стеньки Разина» и другие. Притом в песне «Утес Стеньки Разина», которую мы пели, был такой куплет:

Если есть на Руси хоть один,

Кто с корыстью житейской не знался,

Кто неправдой не жил, бедняка не давил,

Кто свободу, как мать дорогую, любил

И во имя ее подвизался —

Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет

И к нему чутким ухом приляжет,

И утес-великан все, что думал Степан,

Все тому смельчаку перескажет.

На все это градоначальник реагировал посылкой усиленных нарядов полиции и жандармов, избивавших и арестовывавших студентов.

Кроме студенчества нам очень много помогали адресами для явок адвокаты, врачи, у которых в определенные часы дня были приемы клиентов. Это был тот контингент, который давал возможность принимать товарищей, это были квартиры, куда мы могли безбоязненно явиться. Ко мне домой приходить не позволялось опять-таки по соображениям конспирации.

У меня были очень дружеские отношения с И. Е. Репиным. Я не раз обращалась к нему за материальной помощью на нелегальные нужды, и никогда Илья Ефимович не отказывал мне. В бытность Репина академиком я пользовалась его мастерской в Академии художеств на Васильевском острове как явкой. Ключ от этой мастерской предоставлял мне скульптор И. Я. Гинцбург, который, как я уже говорила, также имел мастерскую в Академии.

Илью Ефимовича Репина я узнала, когда была еще ребенком, вероятно лет семи, во время его работы над портретом моей матери Поликсены Степановны. Этот портрет висел у нас в квартире на Малой Морской, дом № 8, а потом на Фурштадтской, 20, в кабинете отца над диваном, а направо от него, под углом, висел портрет В. В. Стасова, написанный Репиным в 1883 году в течение трех дней в Дрездене. Кроме этих двух портретов у моих родителей был еще один из первоначальных набросков Ильи Ефимовича к «Бурлакам».

Всегда вспоминаю встречи с Ильей Ефимовичем у дядюшки Владимира Васильевича в день его рождения — 2 января и день именин — 5 июля. Именины отмечались обычно на даче в Старожиловке, где каждое лето жила вся семья старших Стасовых. Ни один из этих торжественных дней не проходил без Ильи Ефимовича. И всегда за обедом он произносил приветственную речь в честь Владимира Васильевича.

Вспоминаю я и письма В. В. Стасова к моим родителям в те месяцы, когда он и Репин совершали совместную поездку по Италии, Испании и Бельгии⁸. Не всегда между ними все было гладко: если мне не изменяет память, в Брюсселе, а может быть в Амстердаме, у Ильи Ефимовича произошел с ним крупный спор по поводу какой-то картины Рембрандта. Разные взгляды были у них и на изобразительное искусство средних веков. Однако передать в точности суть расхождений не могу, так как о них я слышала только при чтении об этом писем Владимира Васильевича к моему отцу.

Дальше хорошо помню, как тяжело переживал В. Стасов, когда передвижник И. Е. Репин согласился на предложение стать преподавателем в Академии художеств, но говорить об этом подробно не буду, так как это больше относится к воспоминаниям о В. В. Стасове, нежели о И. Е. Репине.

Илья Ефимович бывал у нас в так называемые четверги, дни, когда в квартире родителей собирались родные, друзья и знакомые. Но чаще он бывал на «воскресеньях» (день, аналогичный нашим четвергам) у Владимира Васильевича. По-моему, здесь Илья Ефимович написал известный портрет Надежды Васильевны Стасовой и сделал несколько зарисовок в связи с чествованием ее как директрисы первых Высших женских курсов (так называемых Бестужевских) в Петербурге. Вспоминаю еще один момент — это нарисованный в 1886 году Репиным адрес В. В. Стасову по случаю его юбилейной даты по службе в Публичной библиотеке. А потом в памяти возникают встречи у дяди, когда Илья Ефимович работал над своей знаменитой картиной «Запорожцы». Тогда я и узнала, что для одной из фигур на этой картине он написал эскизы с сына Варвары Ивановны Икскуль-Гильдебрандт. Этот юноша изображен Ильей Ефимовичем в левой части картины как молодой запорожец, с улыбкой смотрящий на пишущего письмо писаря. Об этой репинской работе было бесконечно много разговоров у нас дома и у дяди.

И. Е. Репин жил за городом, на своей даче «Пенаты» в Куоккале (ныне Репино). Мне не раз приходилось быть свидетелем тех бесед и горячих споров, которые происходили на этой даче, когда туда приезжали В. В. Стасов, А. М. Горький и Ф. И. Шаляпин. К сожалению, не могу припомнить всех подробностей этих встреч, так как по конспиративной привычке не вела никаких заметок. Пишу обо всем только по памяти.

Кроме мастерской И. Е. Репина была еще одна нелегальная явка на Постоянной выставке в Академии художеств, где работала секретарем член нашей организации Леонтович. Явка эта была безукоризненной. Но был случай, когда я должна была встретиться там с М. М. Эссен и не встретилась. Мы обе долго ходили по выставке, да так друг друга и не нашли. Дело в том, что я была одета как элегантнейшая дама — на мне была шикарная шляпа, отделанная соболем, вуалетка, лорнет в руках. В конце концов я пришла к Леонтович и говорю ей: «Нет Эссен». Она отвечает: «Эссен думала, что увидит курсиху, а тут такая элегантная дама».

Кроме квартир для явок, для складов, для собраний нужны были квартиры для ночевок. Одной из них была квартира ныне покойного президента Академии наук СССР В. Л. Комарова. Она была удобна тем, что входы в нее были с разных сторон. Адресом Комарова мы пользовались и для получения писем.

Вообще всех явок и всех квартир, конечно, не упомнишь.

«У Елены Дмитриевны,— вспоминала М. М. Эссен,— были огромные связи в обществе, и она мастерски использовала их для партийной работы. Благодаря ей мы имели массу квартир для явок, собраний, безопасных мест для хранения литературы и пр.».

В число моих обязанностей входили и финансы. Для работы нужно было иметь деньги, а их-то у нас и не было. Каким же образом мы их доставали? Во-первых, в этом нам очень помогали студенты. Официально они устраивали концерты для неимущих студентов. Но за собранные деньги нужно было отчитываться по количеству проданных билетов. И тут на помощь нам шли рабочие типографий. Они печатали большее количество билетов, чем было указано. Организаторы концертов отчитывались в меньшем количестве проданных билетов, а оставшиеся деньги вручали нам. Кроме того, устраивался буфет и продавали не только чай, но также коньяк и водку, что было запрещено. Водку и коньяк наливали в чайники: под видом кипятка — водку, а под видом чая — коньяк. Доходы от этого также шли на революционную работу.

Имелся доход и от устройства лекций в частных квартирах. Такие лекции часто устраивались у нас в доме. Мои родители охотно содействовали их устройству. Из большой комнаты — зала выносили мебель, ставили стулья в ряды и приглашали гостей. Текст приглашения гласил: «Поликсена Степановна и Дмитрий Васильевич Стасовы просят Вас пожаловать в такой-то день и такой-то час на чашку чая». Приглашения оплачивались. Обыкновенно тот, кому поручалось раздать их, получал деньги, но можно было внести их и придя на лекцию. Для этого в передней ставился поднос. Кто-нибудь должен был дежурить в передней и в случае появления полиции немедленно спрятать деньги. Я помню одну лекцию Туган-Барановского на нашей квартире. Как раз на эту лекцию нагрянула полиция с черного и парадного ходов, задержала всех и переписала. В числе посетителей у нас была тогда и графиня Панина — родственница князя Вяземского, начальника удельного ведомства. Тот поднял бучу: «Как! Мою двоюродную сестру — графиню Панину смели переписать?..» И вот Вяземский напустился на Клейгельса (петербургского градоначальника) и потребовал его извинения. Клейгельс звонил моему отцу и извинялся.

Про Вяземского и Клейгельса было сложено несколько строк по поводу студенческой, демонстрации на Казанской площади⁹:

Смирно! Стой! — кричит удельный.

Бей! Руби! — кричит бездельный —

Кленгельс генерал.

Помню-другой случай.

Практиковались горьковские вечера, сборы с которых поступали в кассу партии. Я прекрасно помню один из них, устроенный в 1903 году на квартире известного петербургского адвоката О. О. Грузенберга, где Горький читал только что написанный им очерк «Человек». Произведение, прозвучавшее как гимн человеку, произвело огромное впечатление на слушателей, а вторичное чтение очерка встретило еще больший восторг, и самый вечер принес в кассу партии крупную сумму денег, так как каждое приглашение было хорошо оплачено.

А. М. Горький всемерно помогал партии большевиков, и помощь эта оказывалась в самых разнообразных формах.

Алексея Максимовича я знала с конца прошлого столетия, но не могу вспомнить, при каких обстоятельствах познакомилась с ним. Думаю, что знакомство наше состоялось через посредство Александры Михайловны Калмыковой, которая дружила с моей матерью и часто бывала у нас. Работая как агент «Искры», я пользовалась магазином А. М. Калмыковой для хранения нелегальной литературы, в чем мне помогала сотрудница Калмыковой О. Н. Чагина. А. М. Калмыкова и А. М. Горький были членами Комитета грамотности, я же использовала для воскресной школы, в которой работала, брошюры, издававшиеся комитетом.

Помню также, что я бывала в издательстве «Знание»¹⁰. Бывала и у А. М. Горького на его квартире в Питере на Николаевской улице (теперь улица Марата). Сохранилось в памяти посещение Алексея Максимовича по каким-то Делам в 1903 году. Тогда моей матери сделали ампутацию левой руки, и Алексей Максимович расспрашивал меня о том, как прошла операция и каково общее состояние здоровья моей матери.

Для получения денег мы использовали и издательское Дело. На моем процессе в Тифлисе в 1913 году были перечислены очень любопытные вещи, выпущенные нами в Петербурге. Помню, мы распространяли стихи Галиной «Лес рубят», посвященные событиям 1901 года:

Лес рубят — молодой, нежно-зеленый лес...

А сосны старые понурились угрюмо

И, полны тягостной, неразрешимой думы,

Безмолвные, глядят в немую даль небес.

Лес рубят... Потому ль, что рано он шумел?

Что на заре будил уснувшую природу?

Что молодой листвой он слишком смело пел

Про солнце, счастье и свободу?

Лес рубят... Но земля укроет семена:

Пройдут года, и мощной жизни силой

Поднимется борцов зеленая стена —

И снова зашумит над братскою могилой!

 

Тогда же примерно курсировало стихотворение:

 

Приключением в Отсу

Взволновались царь с царицей:

Сладко ль матери, отцу,

Когда сына бьет полиция.

А, царевич Николай,

Когда царствовать придется,

Ты почаще вспоминай,

Как полиция дерется.

Стихотворение это было сочинено по поводу «инцидента» в Японии, когда наследник Александра III, дебоширивший в одном из японских городов во время своего кругосветного путешествия, получил 21 апреля 1891 года удар по голове от японского полицейского.

Одно стихотворение, да еще с карикатурой, было найдено у меня при обыске. В деле значилось: «кощунственный рисунок». Это уже касалось 1904 года (Порт-Артурской эпопеи)¹¹ и событий 9 января 1905 года. На рисунке изображен Николай II, штаны у него спущены, обеими руками он держит рубашку. С одной стороны стоит Победоносцев и обращается к государю: «Разрешите, ваше величество, я подержу сорочку». Николай отвечает: «Оставь, я сам самодержец». А с другой стороны японец его сечет. Подпись под рисунком была следующая:

Вот, наконец, сошел на наши флаги

Счастливый луч удачи боевой:

Там, в Порт-Артуре, отдали мы шпаги,

Но здесь, на Невском, полные отваги,

Мы ринулись и выиграли бой.

О, славный час! Победы нашей рати

Ждала вся Русь, давно была пора,

Пускай погибли сотни наших братий

И Русь полна рыданий и проклятий,

Но спасена честь армии. Ура!

 

После Порт-Артурского поражения была выпущена открытка: Витте с венчиком вокруг головы, как на иконе, с надписью: «Портсмутския божия матерь мироточивая». Это был намек на мир, заключенный Витте в Портсмуте¹².

Был еще один рисунок, взятый из немецкого сатирического журнала. Он изображал в верхней части большой занавес с царскими эмблемами, перед ним стоит на коленях крестьянин в лаптях и говорит: «Я ищу пути к твоему сердцу, государь». Нижняя часть — тот же занавес раздвинут, показалось дуло стреляющего ружья. Крестьянин падает. Подпись: «И я —к твоему».

Финансовая комиссия пользовалась фотографическими аппаратами для размножения портретов замечательных людей. Так, нами были выпущены портреты К. Маркса, Ф. Энгельса, Ф. Лассаля, В. Либкнехта, Р. Оуэна и других. Выпускались многочисленные открытки с изображением событий 9 января и другие.

Были еще открытки с портретами Н. Э. Баумана, лейтенанта Шмидта¹³. Мы выпустили также марки с изображением К. Маркса, Ф. Энгельса, Ф. Лассаля, А. Герцена, П. Лаврова, Н. Г. Чернышевского, Г. Плеханова, П. Прудона, III. Фурье, Сен-Симона, Р. Оуэна, К. Каутского, П. Кропоткина, А. Бебеля, Ж. Геда. Эти марки были взяты у меня при обыске в 1912 году, когда я была арестована в Тифлисе.

В числе фотографий и гравюр, которые мы распространяли, была одна, которая пользовалась большим успехом среди либеральной публики. Относилась она к тому периоду, когда Бобриков, будучи генерал-губернатором в Финляндии, вздумал ликвидировать законы¹⁴, учрежденные для Финляндии в 1809 году после ее присоединения к России и дававшие ей некоторую свободу и самостоятельность как великому княжеству. Неизвестный (а может быть, я просто забыла его имя) финский художник нарисовал следующую картину: белокурая финская девушка с распущенными волосами, в белом платье, перехваченном кушаком, на котором пряжкой был финский герб, держит обеими руками над головой большую книгу с надписью «Lex» («Закон»). В книгу эту обеими лапами и всеми когтями вцепился огромный двуглавый орел с широко раскинутыми крыльями и пытается выхватить книгу. Фон образовали тяжелые грозовые облака, прорезанные молниями. Это была великолепная художественная картина, воспроизведенная в виде гравюры. Мы ее продавали за 25 рублей экземпляр, а в то время это были большие деньги. Гравюры эти мы получали из Финляндии нелегально через железнодорожников-финнов.

Партия старалась использовать каждую мелкую возможность и в лице своей финансовой комиссии сразу же схватывала на лету все, что подвертывалось, чтобы провести, с одной стороны, агитацию, а с другой — получить деньги в кассу. И это продолжалось до февраля 1917 года.

Вспоминаю, как в конце 1916 и в начале 1917 года распространяла, т. е. продавала, фотографию с какого-то бдения у Вырубовой (фрейлины императрицы) с участием Распутина. После убийства Распутина эта фотография была в большом ходу в либеральных кругах, и я ее продавала без конца.

Финансовые дела оставались в моих руках в течение долгих лет моей работы в Петербурге и позднее послужили основой для организации финансовой комиссии, в которой работали, между прочим, П. С. Араратов, А. Я. Гуревич и другие.

Вопрос шел о средствах не только для партии, но и для Политического Красного креста, т. е. для организации помощи ссыльным и заключенным.

Несколько слов о Политическом Красном кресте. Эта организация задавалась двоякой целью: во-первых, материально помочь заключенным революционерам, а во-вторых, поддержать их морально и дать им возможность не чувствовать себя оторванными от живой политической жизни.

Организовать свидания с заключенными, доставить им сведения о партийной работе, о политических событиях было делом Политического Красного креста. Через него на меня, как заведующую техникой, возлагалось обеспечение связи с заключенными, организация передач для них, забота о том, чтобы они знали, в чем обвиняют круг лиц, связанных с ними. Для этого имелось много способов. Одним из них была посылка «женихов» и «невест» на свидания с заключенными. Не у всех арестованных были родные, значит, нужно было находить «женихов» и «невест». В. И. Ленин, будучи заключенным, передал через сестер, чтобы к нему тоже пришла «невеста». Незадолго до своей смерти Надежда Константиновна рассказывала: «Мария Ильинична пришла ко мне и сказала, что надо пойти к Владимиру Ильичу невесте. Я подумала — я ли должна пойти или кто другой. Я пошла, и оказалось — правильно».

Как доставлялись сведения, т. е. записки? При личном свидании их передавали при пожатии руки, при объятии и т. д.

А если свидание было через две решетки? Тогда нужно было умудриться спрятать записку в передачу. Записки, написанные мелким и мельчайшим почерком на папиросной бумаге, заделывали в то, что сейчас называется целлофаном. А затем обмазывали густо вареньем и обсыпали сахарной пудрой — делали, так сказать, искусственную «клюкву в сахаре» и эту искусственную клюкву вкладывали в купленную действительно клюкву в сахаре. Или покупали соответственное печенье, упакованное в бандероль, осторожно снимали эту бандероль, расщепляли слоистое печенье, выдалбливали луночку и вкладывали записку, а затем все водворяли на место. Или распиливали кусок пиленого сахара, выдалбливали лунку, а потом смазывали края белком и припудривали сахарной пудрой; кусочек был как целый и не отличался ничем от других. Или снимали с мандарина звездочку, протыкали стерженек, вкладывали записку, а звездочку приклеивали. Способов было много и их всячески разнообразили.

Как видно из вышесказанного, эта работа была весьма трудоемкая и хотя техническая, по В. И. Ленин всегда говорил, что во всякой технической работе есть доля политики, что нет мелочей в революционной работе.

На мне также лежала обязанность получения паспортов. Это было не простое дело. Большую помощь нам оказывал знакомый М. И. Калинина — старший дворник Конон Демьянович Савченко, живший недалеко от меня, на Воскресенском проспекте (ныне проспект Чернышевского). Он был на хорошем счету у полиции. Все старшие Дворники, как и швейцары, состояли, как правило, на службе у полиции, и, следовательно, за ними не следили. И когда случалось что-нибудь экстренное, например нет У меня явки, нет возможности спрятать на ночь приезжего, я спокойно шла к Конону, и он в дворницкой прятал товарища. Когда кто-нибудь из жильцов дома умирал в больнице, на обязанности старшего дворника лежало получить обратно его паспорт. Многие паспорта покойников, которые получал Конон Савченко и его ближайшие друзья — старшие дворники, попадали через Конона к нам. Это были так называемые «железные паспорта». В случае запроса, выдан ли паспорт на имя такого-то, ответ был бы утвердительным, значит, человек может спокойно жить по этому паспорту. Когда Конон ходил в больницу получать паспорта покойников, некоторые соседние дворники просили его: «У меня такой-то жилец помер, возьми его паспорт». Бывало, возвращаясь из больницы, он говорил: «Знаешь, твоего паспорта нет, потеряли его». А сам, конечно, сохранял его для партии.

Вся «техника» требовала очень много времени, точности и сил, так что в бытность мою в Петербурге пропагандистскую и агитационную работу я совсем не вела, если не считать той, которую проводила с учениками в воскресной школе. Что касается политических вопросов, то я, как заведующая техникой, постоянно присутствовала на заседаниях Петербургского комитета. В состав комитета входили представители агитации, пропаганды, от молодежи и от «Рабочего комитета». Последних во времена «Союза борьбы» и споров наших с «экономистами» мы называли по их печатному органу «Рабочая мысль»¹⁵ «мыслителями». На этих заседаниях происходили горячие споры между нами, искровцами, и «экономистами». С момента появления в Питере представителя «Искры» Радченко И. И., да и раньше, с начала моего знакомства с В. Ф. Кожевниковой, я стала на позицию Ленина, так как Кожевникова и Е. Н. Федорова, будучи его сторонницами, быстро привлекли меня в свой лагерь.

Говоря о своей организационной работе, необходимо указать, что в те времена она была тесно связана с политикой.

Как иллюстрацию этого могу привести факт, который касается подготовки ко II съезду партии.

Положение в Питере тогда было сложное. В городе действовали два Петербургских комитета: искровский и примиренческий. Кроме того, был Комитет Рабочей организации¹⁶, называвший себя иногда Петербургским «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса». Каждая из этих организаций претендовала на исключительное право представительствовать на съезде. Для того чтобы определить правомочность каждой из них, был создан так называемый третейский суд. Вопрос об искровском комитете и «Союзе борьбы» был решен сразу: каждая из этих организаций получала по одному мандату. Сомнения возникли лишь в отношении так называемых литераторов. Это была группа во главе с редактором листков М. Я. Лyкомским, о которой я говорила выше, отколовшаяся от Петербургского комитета; она стала громко именовать себя ПК РСДРП и претендовала на самостоятельное представительство на II съезде партии. Мне пришлось идти на заседание «третейского суда», где решались вопросы, и политические, и организационные. Отвечая на них, я показала, что претензии примиренчески настроенных «литераторов» на посылку делегата не имеют под собой никакой почвы, они совершенно не связаны с рабочими и представляют лишь самих себя.

Переписка с искровским центром за границей, т. е. с В. И. Лениным и Н. К. Крупской, лежала на мне, как на секретаре. Вся связь «Искры» с Россией шла через Надежду Константиновну. Она принимала активное участие в организации II съезда партии, была его делегатом, а затем столь же активно участвовала в подготовке и проведении III съезда партии.

С Владимиром Ильичем я познакомилась по переписке в 900-х годах. Его письма производили на нас необычайное впечатление. У меня в памяти сохранилось то волнение, с которым проявлялись и расшифровывались письма Владимира Ильича и Надежды Константиновны в адрес Петербургского комитета. Каждое письмо приносило много нового, свежего, давало указания, раскрывало перспективы дальнейшей работы. И. И. Радченко в разговоре со мной как-то сказал, что эти письма действовали на нас, как разорвавшаяся бомба, они приводили нас во внутреннее напряжение и заставляли думать о том, как лучше проводить нашу работу. Я вспоминаю письма, которые производили действительно особое впечатление, как, например, письмо, которое Владимир Ильич написал во время борьбы с «экономистами», с такими товарищами, как Токарев и Аносов, которые входили в состав Петербургского комитета.

Многие теперь не имеют понятия, что представляла собой корреспонденция того времени. Между II и III съездами партии в адрес Н. К. Крупской поступало до 300 писем в месяц. А что значило тогда написать письмо, например, Ильичу? Прежде всего надо было подготовить текст письма и отметить для последующей шифровки наиболее конспиративные сведения. После этого на отдельном листке нужные места зашифровывались и тщательно проверялись, чтобы не было ошибок, которые чрезвычайно затрудняли дешифровку письма. Но и на этом подготовительная работа не кончалась. Требовалось еще написать на каком-либо иностранном языке так называемое внешнее письмо. Оно тоже должно было тщательно продумываться, чтобы не вызывать малейших подозрений. Помню, при переписке между организациями в России мне не раз приходилось ругать людей за то, что они писали такие письма: «Милый друг, я твое письмо получил, за что благодарю, сейчас писать не могу». В то время 7 копеек (стоимость почтовой марки) были большие деньги, и полиция, когда вскрывала письмо, конечно, обратила бы внимание на такой текст. И наконец, за внешним письмом следовала последняя процедура — между строк явного письма различными химическими составами (химией) вписывалось конспиративное зашифрованное послание. Как видите, времени на подготовку нелегального письма уходило предостаточно, и можно себе представить, какая огромная и необычайно кропотливая работа лежала на Н. К. Крупской.

Письма из России в редакцию «Искры» посылались не прямо, а через несколько инстанций, так как ни В. И. Ленин, ни Н. К. Крупская не могли их получать непосредственно на свой адрес, поскольку их квартира, конечно, была под наблюдением и все письма из России вскрывались и просматривались. Поэтому письма направлялись и в Бельгию, и в Германию, и в Англию, и во Францию, а уже оттуда пересылались или лично доставлялись Крупской.

Для того чтобы письмо еще меньше обращало на себя внимание почтового ведомства, и Надежда Константиновна, и я старались внешнее письмо писать на языке той страны, откуда или куда оно шло, т. е. по-французски, немецки или английски, что мы обе могли делать, владея этими тремя языками.

Как подтверждение нашей переписки не могу не привести письма, которое Надежда Константиновна и Мария Ильинична послали мне 15 октября 1933 года.

«Дорогая Елена Дмитриевна,— писали они, — шлем Вам в день Вашего юбилея горячий привет. Вспоминаются старые годы подполья и эмиграции, когда так ждали от Вас писем, вспоминается Ваш приезд в Женеву в пятом году. Милый Абсолют, крепко жмем Вам руку».

Одним из шифров переписки с Надеждой Константиновной у нас была басня И. А. Крылова «Дуб и трость», потому что в этой басне есть решительно все буквы алфавита. Так как мы часто пользовались этим шифром, мы знали наизусть, в какой строчке какая буква стоит. Это важно было потому, что, как бы чисты у вас ни были руки, если вы каждый день проводите пальцем по строкам, то какие-то следы остаются на книжке и в конце концов страница пачкается. Мы с Надеждой Константиновной все же из предосторожности писали басню на отдельной бумажке, а потом по ней шифровали.

Химические чернила я держала обычно в медицинском пузырьке с надписью «наружное» в числе прочих лекарств, чтобы при обыске они не бросались в глаза. Как хранились у меня адреса для переписки? Пока их было мало, я записывала их на тонкой бумажке и вкладывала ее в корешок переплета какой-либо беллетристической или научной книги в своей библиотеке. Когда же их стало очень много, я стала зашифровывать адреса в адресной книге «Весь Петербург» за минувший год, так как для пользования семьи употреблялось новое издание, а старое поступало в мое распоряжение. Мой преемник знал, что «Весь Петербург» был хранилищем конспиративных связей во всех концах России, и в случае моего провала, имея под рукой этот справочник, мог легко продолжить партийную переписку.

Иногда обстановка требовала упрощения шифра, которым мы пользовались. Скажем, приходили на явку товарищи и приносили с собой различные адреса. Взять их в написанном виде я не могла, так как не была уверена, что по дороге меня не задержит полиция. Адрес надо было зашифровать. Для этого у меня, как и у других товарищей, был свой собственный ключ для шифровки. Он составлялся из семи слов, содержащих все буквы алфавита. Например:

1. Телефония.

2. Привычка.

3. Хитрюга.

4. Будущее.

5. Мездра.

6. Сцепщик.

7. Женьшень.

Каждая буква, как и в обычном шифре, обозначалась двумя цифрами: порядковыми номерами слова (числитель) и места буквы (знаменатель), которое она занимала в слове. Так, например, буква «л» в моем шифре обозначалась цифрой 1/3 (первое слово, третья буква). Кроме того, я могла менять шифр: например, назвать первое слово восьмым, потом пятнадцатым, потом двадцать вторым. Таким образом, один раз буква «ф» может быть 1/5, другой — 8/5, третий — 22/5. Я шифровала так же быстро цифрами, как писала бы буквами, так как знала наизусть, в каком слове какое место занимает буква. Вот образец зашифрованного слова «провокатор» — 2134162416675633, 15622. Как видите, сплошной ряд цифр и только в одном месте стоит запятая. Это для того, чтобы показать, что 15 — это не первое слово и 5-я буква в нем, а 15-е слово (т. е. то же первое, но для заблуждения на случай провала названное 15-м, как указано было выше), 6-я буква, в данном случае «о». В случае же моего провала условный шифр был, конечно, знаком и моему преемнику, который благодаря ему мог заполучить все нужные адреса.

Большую работу по усилению влияния «Искры» в Петербурге проделал Иван Иванович Радченко (Аркадий), который приехал по явке от Н. К. Крупской¹⁷ прямо ко мне и просил меня дать ему связи с «Союзом борьбы». И. И. Радченко был членом Организационного комитета по созыву II съезда партии и представителем организации «Искры» в Петербурге. Я связала его тогда с товарищем из Петербургского комитета и лично все время поддерживала с ним связь. Вся переписка с «Искрой» велась нами тогда совместно. Мне помогали при этом В. Ф. Кожевникова (Штремер) и Николай Николаевич Штремер — члены нашей «искровской» организации.

Мне хочется привести здесь отрывок из письма, которое я получила в 1933 году от Вячеслава Рудольфовича Менжинского. Он, между прочим, писал мне следующее:

«Мало осталось товарищей, которые своими глазами видели начало твоей подпольной работы в Питере 90-х — 900-х годов, а я работал под твоим началом около 4-х лет, видел твои первые шаги в качестве партийного руководителя и могу смело сказать, что до сих пор не встречал работников, которые, вступивши на поле подпольной деятельности, сразу оказались такими великими конспираторами и организаторами — совершенно зрелыми, умелыми и беспровальными. Твой принцип — работать без провалов, беспощадно относясь ко всем растяпам, оказался жизненным и после Октября, даже в деятельности такого учреждения, как ВЧК — ОГПУ. Если мы имели большие конспиративные успехи, то и твоего тут капля меду есть -- подпольную выучку, полученную в твоей школе, я применял, насколько умел, к нашей чекистской работе».

К концу 1903 года в связи с арестами деятельность Петербургского комитета РСДРП сильно ослабла. Начальник петербургского охранного отделения 24 сентября 1903 года отмечал в памятной записке: «Собрание членов комитета, до того регулярное, не могло происходить, и первое собрание состоялось лишь 12 сентября с. г. Местом собрания была ст. Парголово. На этом собрании кроме оставшихся членов комитета Елены Дмитриевны Стасовой и Анатолия Георгиевича Циммермана присутствовали следующие лица: приехавший из г. Екатеринослава б. ученик Академии художеств Э. Э. Эссен, инженер путей сообщения Захар Николаевич Шишкин, неизвестная молодая барыня и неизвестный мужчина. На собрании Стасова заявила, что ввиду ареста («Андрея Черного»), Векслера и других, а также ввиду дошедших слухов, что и остальные члены комитета известны охранному отделению, она предлагает им оставить на время работу и избрать новый комитет. Предложение это сочувствия не встретило, так как вновь избранные члены комитета не могли бы сразу ориентироваться, ввиду чего было решено пополнить комитет новыми лицами; старые же члены, за исключением Циммермана, вошли в его состав. В состав ПК РСДРП входят: Е. Д. Стасова, Э. Э. Эссен, 3. Н. Шишкин, неизвестный еврей, еще два невыясненных пока лица».

В конце декабря 1903 года я на несколько дней уехала передохнуть к своим друзьям В. Ф. Кожевниковой и Н. Н. Штремеру на станцию Молосковицы Балтийской железной дороги. Вернувшись в Петербург, я узнала, что С. К. Каверина, воспитанница В. В. Стасова, помогавшая нам в хранении нелегальной литературы и в связи с этим арестованная, передала из тюрьмы, что, очевидно, на днях меня тоже арестуют, так как одна молодая женщина, которую я недавно привлекла к обслуживанию складов (переноске литературы), была задержана и раскрыла мою кличку.

Я с М. М. Эссен обсуждала вопрос, какую бы кличку мне взять. Она мне сказала: «Охотней всего я дала бы тебе кличку «Категорический императив», но это слишком длинно, давай возьмем «Абсолют»». Так эта кличка и осталась за мною на долгие годы.

Я всегда в своей жизни ставила категорические требования к делу, к работе, требовала всего, а не часть... Но эти абсолютные требования предъявляла прежде всего к своей работе, к порученному мне делу, к самой себе.

Оставаться далее в Петербурге было бессмысленно, и в тот же вечер, когда узнала о раскрытии своей клички, я уехала обратно в Молосковицы. На вокзал меня провожал К. А. Крестников — военный врач, приехавший в отпуск из Минска. Сопровождение военного человека в таких случаях служило некоторым легальным «прикрытием» и избавляло от слежки.

Примечания:

¹ Е. Д. Стасова приводит цитату из книги В. И. Ленина «Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения». См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 126—127.

² II съезд РСДРП проходил с 17 (30) июля по 10 (23) августа 1903 г. Заседания начались в Брюсселе, а затем из-за преследований полиции были перенесены в Лондон. Съезд был подготовлен «Искрой», которая под руководством Ленина провела огромную работу по сплочению русских социал-демократов на основе принципов революционного марксизма. Важнейшими вопросами съезда были утверждение программы, выработанной редакцией «Искры», и Устава партии и выборы руководящих партийных центров. Ленин и его сторонники развернули на съезде решительную борьбу с оппортунистами.

Съезд имел огромное значение в развитии рабочего движения в России. Он покончил с кустарщиной и кружковщиной в социал-демократическом движении и создал революционную партию рабочего класса, партию нового типа.

Съезд знаменовал победу ленинских принципов в русской социал-демократии и явился поворотным пунктом в международном рабочем движении.

³ Организационный комитет (ОК) по созыву II съезда РСДРП был создан по инициативе В. И. Ленина на Белостокской конференции 23—28 марта (5—10 апреля) 1902 г. Так как почти все его члены были вскоре арестованы, Организационный комитет был восстановлен на совещании социал-демократических комитетов в Пскове 2—3 (15—16) ноября 1902 г. Преобладающее большинство в новом комитете принадлежало искровцам. В состав ОК от Русской организации «Искры» были кооптированы П. А. Красиков, Ф. В. Ленгник, П. Н. Лепешинский, Г. М. Кржижановский, от «Северного союза РСДРП» — А. М. Стопани.

⁴ В. И. Ленин. Задачи русских социал-демократов.— Полн. собр. соч., т. 2, стр. 468—469.

⁵ Е. Д. Стасова цитирует статью В. И. Ленина «Насущные задачи нашего движения», напечатанную в газете «Искра» № 1 в декабре 1900 г. (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 4, стр. 376).

⁶ В августе 1907 г. Е. Д. Стасова уехала на Кавказ и до 1916 г. в Петербурге не работала.

⁷ «Вперед» — нелегальная большевистская еженедельная газета, издавалась в Женеве с 22 декабря 1904 (4 января 1905) по 5 (18) мая 1905 г. Вышло 18 номеров тиражом 7—10 тысяч экземпляров. Организатором, идейным вдохновителем и непосредственным руководителем газеты был В. И. Ленин.

Определяя содержание газеты, Ленин писал: «Направление газеты «Вперед» есть направление старой «Искры». Во имя старой «Искры» «Вперед» решительно борется с новой «Искрой»» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 9, стр. 236).

Газета «Вперед» очень скоро завоевала симпатии местных партийных комитетов, которые признали ее своим органом. Сплачивая местные партийные комитеты на основе ленинских принципов, газета «Вперед» сыграла большую роль в подготовке III съезда партии, в основу решений которого были положены установки, выдвинутые и обоснованные В. И. Лениным на страницах газеты.

Газета «Вперед» сыграла огромную роль в борьбе революционно-пролетарского политического направления с мелкобуржуазным и либерально-буржуазным в период первой русской революции.

⁸ И. Е. Репин и В. В. Стасов совершили совместное путешествие по странам Европы в апреле — июне 1883 г. О плане путешествия, впечатлениях, а также спорах с И. Е. Репиным В. В. Стасов писал в Петербург родным: из Дрездена — 30 апреля, из Амстердама — 5 (17) мая, из Мадрида — 30 мая (И июня) и др.; эти письма опубликованы в книге В. В. Стасова «Письма к родным», изданной в 1958 г. Музгизом.

⁹ Студенческое движение 1900/01 учебного года, возникшее на почве академических требований, приобрело характер революционных политических выступлений против реакционной политики самодержавия, получило поддержку со стороны передовых рабочих, нашло отклик во всех слоях русского общества.

Непосредственным поводом к демонстрациям и стачкам в феврале — марте 1901 г. послужила отдача в солдаты 183 студентов Киевского университета за участие в студенческой сходке (см. статью В. И. Ленина «Отдача в солдаты 183-х студентов».— Полн. собр. соч., т. 4, стр. 391—396). Правительство обрушилось на участников революционных выступлений: полиция и казаки разгоняли демонстрации и избивали их участников, сотни студентов были арестованы и исключены из высших учебных заведений. Особенно жестокая расправа была учинена над участниками демонстрации 4 (17) марта 1901 г. на площади у Казанского собора в Петербурге. События февраля — марта 1901 г. свидетельствовали о нарастании революционного подъема в России. Протесты против расправ царского правительства с участниками демонстраций выразили многие общественные деятели России, а также мировая общественность.

¹⁰ «Знание» — товарищеское книгоиздательство в Петербурге, организовано в 1898 г. по инициативе К. П. Пятницкого с культурно-просветительными целями. В 1900 г. в число пайщиков вошел М. Горький; в конце 1902 г. он возглавил издательство и объединил вокруг него писателей-реалистов, отражавших в своих произведениях оппозиционные настроения русского общества. «Знание» приобрело известность как наиболее прогрессивное издательство, ориентирующееся на широкие круги читателей из народа. В 1911—1912 гг. Горький порвал с издательством, так как в годы реакции многие участники «Знания» перешли в лагерь, враждебный передовой литературе, а живя за границей, он не мог осуществлять руководства издательством. Вскоре оно пришло в упадок.

¹¹ В 1919 г. К. П. Пятницкий передал склады издательства Советскому государству.

¹² Порт-Артур (Люйшунь) — город, незамерзающий порт и важная военно-морская база на юге Ляодунского полуострова. Был передан Китаем России в 1898 г. сроком на 25 лет. Воспользовавшись недостаточной подготовленностью русской армии и флота к боевым действиям, японский флот в ночь на 27 января (9 февраля) 1904 г. без объявления войны внезапно напал на русскую эскадру, выведя из строя броненосцы «Ретвизан», «Цесаревич» и крейсер «Паллада». Это послужило началом русско-японской войны 1904—1905 гг. 20 декабря 1904 г. (2 января 1905 г.) Порт-Артур был сдан японцам вследствие предательства царских генералов Стесселя и Фока. Падение Порт-Артура ускорило поражение царизма в русско-японской войне и способствовало развитию революции в России. В. И. Ленин в статье «Падение Порт-Артура» показал связь военного поражения царизма с его общим разложением (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 9, стр. 151—159).

23 августа (5 сентября) 1905 г. в городе Портсмуте (США) был подписан мирный договор России с Японией. По этому договору царское правительство уступило Японии Южный Сахалин, Порт-Артур, железную дорогу между Порт-Артуром и Чаньчунедг и признало Корею сферой японских интересов. Заключение мира дало возможность царскому правительству использовать армию с театра войны для подавления революции.

¹³ Полную коллекцию всех открыток, которые мы тогда выпустили, я в 1932 году передала в Музей В. И. Ленина.

¹⁴ Речь идет о манифесте 3 (15) февраля 1899 г., который предоставлял российским властям право издавать без согласия Финляндского сейма законы, обязательные для Финляндии. В. И. Ленин в статье «Протест финляндского народа» писал, что «это было вопиющее нарушение конституции, настоящий государственный переворот...» {В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 5, стр. 352—357).

¹⁵ «Рабочая мысль» — газета, орган «экономистов», издавалась с октября 1897 по декабрь 1902 г. № 1—2 вышли в Петербурге, № 3—11 — за границей (в Бремене), № 12—15 — в Варшаве. Последний, № 16, вышел также за границей. В нем был напечатан «Протест комитета Рабочей организации против заявления Петербургского комитета РСДРП о признании газеты «Искра» и журнала «Заря» руководящими органами партии». Критику взглядов «Рабочей мысли» как русской разновидности международного оппортунизма В. И. Ленин дал в статье «Попятное направление в русской социал-демократии», написанной в конце 1899 г. (Полн. собр. соч., т. 4, стр. 240—273), в статьях, опубликованных в газете «Искра», а также в книге «Что делать?» (Полн. собр. соч., т. 6, стр. 1—192).

¹⁶ Здесь речь идет о «С.-Петербургской рабочей организации», образованной «экономистами» летом 1900 г. В своем воззвании «К рабочим всех фабрик и заводов» («Рабочая мысль» № 9, сентябрь 1900 г.) эта организация призывала рабочих к созданию кружков для выработки программы борьбы и для оказания взаимной помощи. Осенью 1900 г. произошло слияние Рабочей организации с петербургским «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса», были выработаны программа и устав этой объединенной организации («Рабочая мысль» № 11, апрель 1901 г.).

После победы искровского направления в Петербургском комитете и признания им газеты «Искра» и журнала «Заря» руководящими органами русской социал-демократии часть петербургской организации, находившаяся под влиянием и руководством сторонников «экономизма», в сентябре 1902 г. откололась от Петербургского комитета и выделилась снова в самостоятельную организацию под названием «Комитет рабочей организации», которая лишь в начале 1904 г. влилась в общепартийную организацию.

¹⁷ Е. Д. Стасова ошибается, утверждая, что И. И. Радченко приехал в Петербург по явке от Н. К. Крупской. В действительности он был направлен в Питер в декабре 1901 г. из Киева, куда приехал после работы в Кишиневской подпольной типографии «Искры».

НАКАНУНЕ ТРЕТЬЕГО СЪЕЗДА ПАРТИИ¹

……

Когда за мной пришли и сказали, чтобы я собиралась с вещами, я, конечно, вскочила на окно и стала прощаться с товарищами из соседних камер, а они надавали мне бесконечно много всяких поручений, в том числе просьбу написать Ильичу. Дело в том, что политические дела уже не рассматривались в административном порядке и руководствоваться брошюрой В. Бахарева «Как держать себя на допросе» было бессмысленно. Согласно вновь введенному в 1904 году «Уголовному уложению», революционеров стали привлекать к судебной ответственности по статье 126, части 1-я и 2-я (1-я часть относилась к социал-демократам, 2-я — к эсерам). Сидя в Таганской тюрьме, мы обсуждали, как теперь быть, как держать серя на суде, выступать ли там с речами, давать ли какие-либо показания, приглашать ли адвоката и т. д. Вот, когда в ноябре 1904 года меня выпустили из тюрьмы под залог, товарищи и просили, чтобы я написала Владимиру Ильичу и от их имени запросила его мнение по всем этим вопросам, а если это возможно, то чтобы он и написал на эту тему специальную брошюру.

Я выполнила поручение товарищей, и в ответ Владимир Ильич прислал письмо, которое известно как «Письмо к Абсолюту»⁷. Владимир Ильич на просьбу товарищей, между прочим, писал следующее: «Лично я не составил еще себе вполне определенного мнения и предпочел бы, раньше чем высказываться решительно, побеседовать пообстоятельнее с товарищами, сидящими или бывавшими на суде». С присущей для него скромностью он писал: «Я бы не считал удобным сейчас же, без указаний опыта, пускать брошюру».

Хочу обратить внимание на то, как серьезно подходил Владимир Ильич ко всякому вопросу. Он считал, что, если нет достаточного основания для решения вопроса, надо подождать, приобрести опыт. Ясно, что он мог бы написать нужную брошюру, если бы под рукой был необходимый материал, но за отсутствием такового не взялся за эту работу. Авторитет Владимира Ильича был огромный, и мы прислушивались к тому, что он говорит. Однако, если у нас бывали какие-либо сомнения, мы спокойно возражали ему. Это показывает, как к нам относился Владимир Ильич и как мы относились к нему не только как к вождю, но и как к чуткому товарищу. Так получилось и с «Письмом к Абсолюту». Мы не приняли его за догму, а отнеслись критически. Я, например, написала Владимиру Ильичу следующие свои возражения: «По вопросу о суде я не согласна со Стариком (это была кличка В. И. Ленина) вот в чем: он говорит, что надо прямо отвести организационные отношения, заявив, что по понятным причинам я о своих организационных отношениях говорить не буду. Ведь это заявление равносильно косвенному подтверждению того, что какие-то организационные отношения были. Этого же, на мой взгляд, мы отнюдь не должны делать, так как не должны ничего давать в руки наших противников. Не уверена я и в том, что надо говорить о нашей партии и т. д. Мне думается, что надо говорить о том, что я, социал-демократ, признаю и проводила в жизнь ее программу, а признание себя членом партии оставить в стороне, так как такое признание опять-таки дает некоторое оружие в руки противника, дает им намеки, указания о деятельности лиц, так или иначе связанных со мной».

Не зная Ильича лично, я хорошо знала его по письмам как партийного руководителя и товарища, который из-за рубежа заботится о нас.

Стоит привести, например, конец «Письма к Абсолюту», где Владимир Ильич пишет:

«Большой, большой привет Курцу, Рубену, Бауману и всем друзьям. Не унывайте! Дела у нас теперь пошли хорошо. Со скандалистами мы развязались наконец. С тактикой отступления порвали. Теперь мы наступаем. Русские комитеты тоже начинают разрывать с дезорганизаторами. Газета своя поставлена. Практический центр свой (бюро) есть. Газеты вышло два номера, на днях (23.1.1905 нового стиля) выходит 3-ий. Надеемся выпускать еженедельно. Желаю здоровья и бодрости!! Мы еще увидимся, наверное, и повоюем при лучших условиях, чем здешняя склока и дрязга вроде съездов Лиги!»

Обратите внимание, как Владимир Ильич умеет объединить заботу о товарищах и самые серьезные политические вопросы. Несмотря на то что он был занят огромной политической работой, у Владимира Ильича всегда находилось время для товарищей.

Примечания:

¹ III съезд РСДРП состоялся в Лондоне 12—27 апреля (25 апреля — 10 мая) 1905 г. Он был подготовлен большевиками и проходил под руководством В. И. Ленина. Меньшевики отказались от участия в съезде и собрали в Женеве свою конференцию. На съезде присутствовало 38 делегатов. Съезд рассмотрел коренные вопросы развертывающейся в России революции и определил задачи пролетариата и его партии.

По всем основным вопросам, обсуждавшимся съездом, проекты резолюции были написаны В. И. Лениным. В качестве главной и неотложной задачи партии съезд выдвинул организацию вооруженного восстания. III съезд РСДРП был первым большевистским съездом. Он осудил действия меньшевиков, их оппортунизм в организационных и тактических вопросах, вооружил партию и рабочий класс боевой программой борьбы за победу демократической революции. Съезд поручил ЦК создать новый Центральный орган — газету «Пролетарий» (см. В. И. Ленин. Третий съезд.—Полн. собр. соч., т. 10, стр. 212—219).

⁷ Эра так называемой весны началась при министре внутренних дел П. Д. Святополк-Мирском. С августа 1904 г. был несколько ослаблен цензурный гнет над печатью, возвращены из ссылки некоторые либералы и т. п. 9 января 1905 г. Святополк-Мирский был уволен в отставку, и либеральная эра «весны» была заменена военно-политической диктатурой Трепова.

ПО ЗАДАНИЮ ЦК ПАРТИИ

…..

Первая русская революция основательно расшатала царский трон. Под влиянием событий 9 января усилилось движение и среди интеллигенции.

Всю весну и лето работа была очень горячая. Когда мы жаловались Ильичу на недостаток людей, он писал нам весьма резко: «Нужны молодые силы. Я бы советовал прямо расстреливать на месте тех, кто позволяет себе говорить, что людей нет. В России людей тьма, надо только шире и смелее, смелее и шире, еще раз шире и еще раз смелее вербовать молодежь, не боясь ее. Время военное. Молодежь решит исход всей борьбы, и студенческая и еще больше рабочая молодежь. Бросьте все старые привычки неподвижности, чинопочитания и пр. Основывайте из молодежи сотни кружков впередовцев и поощряйте их работать вовсю. Расширяйте комитет втрое приемом молодежи, создавайте пяток или десяток подкомитетов, «кооптируйте» всякого и каждого честного и энергичного человека...

Только непременно организовывать, организовывать и организовывать сотни кружков, отодвигая совершенно на задний план обычные комитетские (иерархические) благоглупости. Время военное. Либо новые, молодые, свежие, энергичные военные организации повсюду для революционной социал-демократической работы всех сортов, всех видов и во всех слоях,— либо вы погибнете со славой «комитетских» людей с печатями»².

Ясно, что Владимир Ильич хотел возбудить в нас желание лучше работать.

В том же письме Владимир Ильич, сердись на нас, писал: «Право, я часто думаю, что из большевиков 9/10 действительно формалисты. Либо мы сплотим действительно железной организацией тех, кто хочет воевать, и этой маленькой, но крепкой, партией будем громить рыхлое чудище новоискровских разношерстных элементов, либо мы докажем своим поведением, что мы заслуживали гибели, как презренные формалисты... И если мы не хотим явить миру отвратительнейший образец высохшей и анемичной старой девы, гордой своей бесплодной моральной чистотой, то мы должны понять, что нам нужна война и военная организация».

В этих замечательных ленинских словах выражается глубокая и страстная вера в могучие революционные силы российского пролетариата.

….

По приезде в Женеву в сентябре 1905 года я сразу же пошла к «Ильичам», так называли мы семью Владимира Ильича, как к старым знакомым. Владимира Ильича я застала дома одного. Надежды Константиновны и ее матери Елизаветы Васильевны дома не было. Ильич сразу повел меня в общую комнату, которая служила и столовой и кухней, и засыпал вопросами о том, что творится в России, в Петербурге, в Центральном Комитете. Не успела я начать свой рассказ, как Ильич вдруг быстро поднялся и сказал: «Подождите минутку». Я подумала — что случилось? А он подошел к буфету, достал чайник, налил воду в него, зажег газовую плиту, потом накрыл стол и только после того, как приготовил все к чаю, сел на место и попросил: «Ну, рассказывайте».

Меня поразило, что Владимир Ильич, руководитель всего нашего революционного движения, не чурается заняться домашними хозяйственными, можно сказать, «женскими» делами.

Владимир Ильич обладал удивительной способностью как-то по-особому слушать собеседника. Он так умел направить своими вопросами беседу и мысли рассказчика, что получалось именно то, что нужно было ему узнать. Расспросы о партийных делах шли, естественно, по линии выяснения того, как идет работа по осуществлению решений III съезда и подготовке к вооруженному восстанию. Он расспрашивал меня о том, что происходит в Петербурге. Как педагог по профессии, я была на съезде учителей в Питере, следовательно, могла подробно рассказать ему, как проходил этот съезд, как проходили тогда же съезды врачей, адвокатов, инженеров. Я поведала Ильичу, что на всех этих съездах были свои сплоченные группы большевиков, которые вели борьбу с линией либералов и меньшевиков, используя трибуну съездов, а затем и созданный «Союз союзов»⁴ для проведения своих взглядов.

Выслушав меня, Владимир Ильич сказал: «Знаете что? Нужно, чтобы Вы сделали доклад для здешней колонии, рассказали бы обо всех съездах, союзах и т. д.». Я стала отнекиваться, потому что никогда до этого докладов не делала, а тут предстояло выступить перед целой колонией, т. е. всеми жившими в Женеве русскими. Но Владимир Ильич настоял на своем. Во время подготовки к докладу я поняла, каким блестящим учителем был Владимир Ильич. Когда я составила план доклада, он двумя-тремя указаниями исправил его недостатки, а потом поправил также и мои тезисы. На собрании В. И. Ленин председательствовал. После окончания моего доклада он сделал несколько замечаний, а потом пошутил: «Вы можете делать доклады лучше, чем Аксельрод-Ортодокс».

В Женеве я впервые услышала Владимира Ильича как оратора.

Какова была внешняя манера выступления Владимира Ильича? Он делал несколько шагов вперед и назад на трибуне, иногда потирал лысину, закладывал большие пальцы рук за проймы жилета, иной раз прятал руки в карманы брюк или закладывал их за спину, изредка выбрасывал правую руку вперед с вытянутым указательным пальцем.

Мне сейчас трудно вспомнить точно тему его выступления. Это был один из вопросов, обсуждавшихся на III съезде партии. Сила логики Владимира Ильича была такова, что он как бы охватывал слушателя невидимыми щупальцами и вел его туда, куда он хочет. У меня было такое чувство, что от его логики никуда не уйдешь. Я слушала его с затаенным дыханием. Все присутствующие на докладе ничего не могли возразить Владимиру Ильичу. Даже меньшевики после его выступления не сразу «пришли в себя». Никаких восклицаний, реплик не было, никаких вопросов по окончании доклада тоже не было. Нельзя представить, что у меньшевиков и эсеров было полное согласие с положениями, выдвинутыми Ильичем. Но сила логики его буквально подчиняла всех. Только на другой день меньшевики начали яростно спорить с нами, никак не соглашаясь с мнением Владимира Ильича.

Вскоре после своего приезда я слушала и доклад Плеханова. Это был оратор совсем другого типа, нежели Ленин. Он говорил красивыми, отточенными фразами, с красивыми жестами, но у него не было в выступлении той логики и огня, что у Владимира Ильича.

Там же, в Женеве, я на себе испытала необыкновенную заботливость Ильича о товарищах по партии. Однажды утром он пришел ко мне в пансион, где я жила, и стал расспрашивать о том, когда я видела в последний раз Николая Эрнестовича Баумана. Я сказала, что мы вместе с Бауманом сидели в тюрьме, старались всячески помочь ему, так как он находился в изоляторе. Рассказала ему и о том, как после процесса вместе с женой Баумана хлопотали, чтобы Николая выпустили, но до моего отъезда это не удалось осуществить. Владимир Ильич выслушал меня и сказал, что Капитолине Медведевой удалось все же добиться освобождения Николая Эрнестовича. Однако это не было к счастью. После выступления на митинге Бауман во главе демонстрантов пошел выпускать из тюрьмы остальных товарищей, но по пути был убит черносотенцем. Владимир Ильич рассказал мне и о похоронах Николая Эрнестовича. И только после этого передал мне газету «Обсервер»⁵, в которой все это было напечатано. Как видите, Владимир Ильич, зная о моей дружбе с Бауманом, не хотел, чтобы я узнала о его гибели из газет. Он счел возможным бросить свою большую работу, чтобы прийти ко мне и рассказать все, что узнал, чтобы я услышала эту тяжелую весть от близкого товарища, что, конечно, было для меня легче, чем прочитать о случившемся в газетах. Этот штрих говорит о том, каким чутким товарищем был Владимир Ильич.

Революция в России приобретала все больший размах. Вскоре в Женеву пришли вести о царском манифесте, том самом, о котором тогда было сложено четверостишие:

Царь расщедрился,

Издал манифест:

Мертвым свободу,

Живых под арест.

Владимир Ильич стал собираться в Россию, чтобы включиться в революционную борьбу непосредственно, благо манифест все-таки давал некоторые возможности хотя бы полулегальной работы. В первых числах ноября В. И. Ленин и другие наши товарищи уехали в Россию. Между прочим, хочу сказать, что по приезде в Петербург Ильич сразу с вокзала направился на Преображенское кладбище, где были похоронены жертвы 9 января. Он считал, что этот день, 9 января, стоил годов...

Большинство эмигрантов при первых сведениях о царском манифесте и «свободах» стало немедленно собираться к возвращению в Россию, и тогда возникла необходимость кому-то остаться для ликвидации всех хозяйственных дел партии (библиотека, архивы, типография, склад литературы и пр.). Перед отъездом Владимир Ильич сказал: «Ну, остальные, пожалуй, уедут, а если мы оставим Варвару Петровну (моя кличка в Женеве), то она доведет дело до конца».

Оказавшись в Женеве, вдали от родины, а теперь еще и задерживаясь здесь на неопределенное время, я писала своим родителям 19 ноября 1905 года:

«Не могу сказать, чтобы мне очень улыбалась подобная перспектива, но это нужно, а потому, конечно, иначе и быть не может... Нужна моя громадная привычка к дисциплине своего настроения и личных чувств, чтобы быть ровной и выдержанной в работе. Здесь почти все хандрят и рвутся в Россию, совершенно забывая взвешивать общие интересы, интересы дела. Правда, сидеть вдали от жизни, когда она кипит ключом, когда совершаются такие крупные факты в жизни России, когда пролетариат добился таких крупных результатов,— очень тяжело, но мало ли тяжелого приходится выносить... Здесь мы все живем интересами России и за всем следим с лихорадочной жадностью...»

Хозяйственная комиссия вскоре превратилась в ликвидационную, которая и провела всю необходимую работу по ликвидации наших дел в Женеве в течение ноября — декабря. За это время мы привели в порядок и продали женевскую типографию, уложили и отправили в Стокгольм (в Народный дом на имя Брантинга) библиотеку и партийный архив. Ящики с книгами и архивом долго находились на хранении в Стокгольме, а потом, как рассказывали товарищи, не то при перестройке Народного дома, не то при переезде его в другое помещение часть хранившегося была сожжена.

К этому времени относится и мое участие в издательских делах, в частности в издании произведений А. М. Горького.

В. И. Ленин, всегда очень внимательно относившийся к А. М. Горькому, постоянно интересовался тем, что выходило из-под его пера. И мы, партийные работники, старались держать его в курсе того, что писал Горький. Так, его рассказ «О писателе, который зазнался»⁶, появившийся в Петербурге нелегально, был В. Ф. Кожевниковой и мною переписан химическими чернилами между строк диссертации К. А. Крестникова и послан за границу В. И. Ленину.

Произведения Горького печатались в Германии непосредственно на немецком языке. Так, в органе германской социал-демократии «Vorwarts» («Вперед») в номере от 3 июня 1906 года был напечатан очерк Горького «Мудрец», а за год до этого отдельной брошюрой в швейцарском издательстве «Demos» вышло его письмо «О кавказских событиях»⁷.

Надо сказать, что Алексей Максимович оказывал всяческую помощь партии и поддерживал ее материально. Партийная касса нередко пополнялась крупными суммами из издательства «Знание», где он был пайщиком и где печатались многие его рассказы и очерки. В то время А. М. Горький был уже всемирно известным писателем, произведения его широко переводились на иностранные языки. Однако Горький ничего не получал за эти переводы, так как Россия не входила в литературную конвенцию, а потому горьковские произведения могли переводиться на любой язык и печататься любым тиражом без какого-либо гонорара. Это обстоятельство отрицательно сказывалось на денежных поступлениях в партийную кассу.

….

В период 1906 года у меня остается особенно ярко в памяти возвращение Владимира Ильича со Стокгольмского съезда. По возвращении из Стокгольма он готовил свою работу о кадетах¹⁰. В это время ко мне приезжали многие товарищи с юга России, особенно из Закавказья, направляясь за границу для покупки оружия, так как южане предполагали, что там, возможно, еще будет вооруженное восстание. Приезжали грузины, армяне, азербайджанцы. Был среди них один тифлисский товарищ, который рассказывал очень любопытные вещи о тифлисских кадетах. Я подумала, что Владимиру Ильичу пригодится этот материал для его работы, и направила тифлисца к нему, не сказав, к кому именно его посылаю. Через некоторое время грузин пришел ко мне и говорит: «Что ты наделала?!» — «А в чем дело?» — спрашиваю. «Знаешь, я пришел к товарищу, а он стал так на меня смотреть, что мне было страшно». И жестом показал, как Владимир Ильич прищурил левый глаз, а правым смотрит через пальцы. Действительно, Владимир Ильич иногда делал так в случаях сильного переутомления. Во время последней его болезни было установлено, что у него один глаз близорукий, другой — дальнозоркий; прищуривая один и ставя перед другим пальцы, он как бы корректировал свое зрение. Взгляд у него был действительно очень острый. Грузин вначале смутился, но потом со свойственной горячностью увлекся и все рассказал Владимиру Ильичу. На его упрек, почему я не сказала, что посылаю его к Ленину, я ответила: «Зачем было тебе говорить? Узнав, что идешь к Ленину, ты наверняка стал бы сочинять свой доклад, вместо того чтобы все рассказать так же просто и ясно, как говорил мне».

…

По окончании Стокгольмского съезда я передала работу по переправе В. И. Богомолову, а сама вернулась в Питер и вплоть до ареста 7 июля 1906 года вместе с Раисой Аркадьевной Карфункель (от меньшевиков) секретарствовала в Объединенном Петербургском комитете.

Вспоминается мне партийная конференция, происходившая после Стокгольмского съезда поначалу на Загородном проспекте в Петербурге, а затем в Териоках¹¹. На заседании в Териоках выступали ораторы — и большевики, и меньшевики. Вспоминаю выступление Федора Дана. Он говорил подобно тому, как говорил бы старый царский генерал перед солдатами: они не были ему равными, он снисходил до них. Вслед за ним выступил Владимир Ильич. Он говорил ярко, образно. После окончания речи его сразу же со всех сторон обступили товарищи, с которыми он легко и непринужденно продолжил беседу. Все это лишний раз показывало, что Владимир Ильич, будучи нашим руководителем, вместе с тем всегда был для нас самым близким другом, к которому мы могли прийти со всякой своей бедой, со всяким недоумением, с любым вопросом, не только политическим, но и своим, личным.

Владимир Ильич, хотя и был для нас непререкаемым авторитетом, никогда не держал себя свысока. Когда он выступал, мы всегда чувствовали «нашенского» человека, к которому можно после окончания доклада подойти, поговорить, обратиться с вопросом. А Дан — это был «генерал», снисходивший до слушателей. Разница была огромная, такое впечатление сохранилось у меня до сих пор.

Весной 1906 года партия проводила кампанию по выборам в I Государственную думу¹². По сути дела большевики проводили бойкот думы. Но агитаторов и докладчиков к рабочим мы посылали. У меня был список докладчиков, среди которых был и Владимир Ильич Ленин. Я вспоминаю, как меньшевики досадовали, что у них нет такого оратора в Петербурге. Карфункель часто мне говорила: «Какая ты счастливая, что у тебя есть такой оратор, как Владимир Ильич. Ты его посылаешь, и он ходит... У меня такого оратора нет». И действительно, не было случая, чтобы, послав Владимиру Ильичу вызов на явку, я не дождалась его. Он всегда точно являлся, получал задание выступить там-то и тогда-то, а после доклада тотчас или в крайнем случае на следующий день точно сообщал: сколько народу было на докладе, какие вопросы задавались и какие были замечены недостатки в той организации, куда мы его посылали.

Примечания:

² Е. Д. Стасова цитирует «Письмо А. А. Богданову и С. И. Гусеву», написанное В. И. Лениным в феврале 1905 г. (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 9, стр. 247—248).

⁴ «Союз союзов» — политическая организация либерально- буржуазной интеллигенции, оформившаяся в мае 1905 г. на первом съезде представителей 1А союзов: адвокатов, писателей, врачей, инженеров, учителей и др. К концу 1906 г. «Союз союзов» распался.

⁵ «Обсервер» («Обозреватель») — английская еженедельная (воскресная) реакционная газета. Основана в 1791 г.

⁶ «О писателе, который зазнался» — рассказ М. Горького (см. Л. М. Горький. Собр. соч., 1950, стр. 306—314).

⁷ Речь идет о письме М. Горького, написанном 5 июля 1905 г. в ответ на запрос бакинской газеты «Баку» и посвященном татарско-армянской резне 6—8 февраля 1905 г., которую спровоцировало царское правительство в целях искусственного разжигания национальной и религиозной вражды. Письмо по цензурным соображениям было опубликовано газетой «Баку» 15 июля 1905 г. лишь частично. Полностью оно напечатано в 1905 г. в Женеве издательством «Demos», переиздано в журнале «Звезда» N° 9 за 1932 г.

¹⁰ Кадеты — члены «конституционно-демократической» партии либерально-монархической буржуазии в России. После победы Великой Октябрьской социалистической революции кадеты выступали непримиримыми врагами Советской власти.

¹¹ Е. Д. Стасова имеет в виду межрайонную конференцию Петербургской организации РСДРП, происходившую 11—12 (24—25) июня 1906 г. Конференция начала свою работу в Петербурге, а затем по конспиративным соображениям заседания перенесли в Финляндию, в Териоки. В. И. Ленин был председателем конференции. От имени Петербургского комитета он выступил с докладом «О тактике партии по отношению к Государственной думе». Его оппонентом был Дан. Большинством голосов была принята резолюция, одобрившая тактику ПК. На конференции обсуждался также вопрос «О единстве партии». С докладом выступил В. И. Ленин. Меньшевики снова потерпели поражение.

Заключительное заседание конференции было назначено на 7 июля в Петербурге, но оно не состоялось вследствие ареста многих активных работников Петербургской организации.

¹² I Государственная дума существовала в период с 27 апреля по 8 июля 1906 г. Была проведена одна сессия. И декабря 1905 г., в разгар вооруженного восстания в Москве, был издан закон о выборах в Государственную думу, который несколько расширил состав избирателей по городской курии и прибавил к ранее существовавшим землевладельческой, городской и крестьянской куриям рабочую курию. Признав за Государственной думой законодательные права, царизм стремился всячески ограничить их; Государственная дума не имела права изменять основные государственные законы.

Большевистская партия призвала массы к бойкоту Государственной думы, однако в условиях начавшегося спада революционного движения бойкот не удался. Выборы в I Государственную думу проходили в феврале — марте 1906 г. в обстановке правительственных репрессий. В нее были избраны 478 депутатов, из них более одной трети принадлежало к партии кадетов.

В ТИФЛИСЕ

…

Надежда Константиновна своим письмом от 4 апреля ответила, что ничем помочь нам в смысле установления связей с членами и кандидатами в члены Русского бюро ЦК не может, так как и у нее были временно потеряны связи с нужными нам людьми. Этот ответ, надо сказать, весьма меня сокрушил. Положение было незавидным, но в тогдашних условиях подпольной работы всякое бывало.

После Пражской конференции основной упор всей нашей работы направлялся на проработку ее решений и усиление деятельности по сплочению и объединению всех партийных сил.

В те времена интенсивно продолжалась работа по собиранию партии, укреплению ее нелегальных организаций, отмежеванию от ликвидаторов и разоблачению лозунгов и положений меньшевиков-легалистов и всяких иных течений. В этой обстановке работы на два фронта (легальном и нелегальном) Владимир Ильич требовал аккуратной и наиподробной переписки и точного осведомления о положении дел в России; он резко обрушивался на товарищей, когда это не делалось.

Можно представить себе, как трудно было, находясь в подполье, руководить повседневной работой разбросанных по всей стране нелегальных организаций нашей партии, своевременно осведомлять их о принятых Центральным Комитетом решениях, вносить единство в их деятельность. Письма, которые я тогда как секретарь Русского бюро получала и которые были переписаны моей рукой, при аресте в 1912 году в Тифлисе Марин Петровны Вохминой, хранившей архив бюро, были изъяты жандармами. Среди них имелось письмо В. И. Ленина от 28 марта 1912 года, в котором он писал:

«Дорогие друзья! Меня страшно огорчает и волнует полная дезорганизация наших (и ваших) сношений и связей. Поистине, есть от чего в отчаяние прийти! Вместо писем вы пишете какие-то телеграфические краткие восклицания, из коих ничего понять нельзя.

1) От Ивановича (И. В. Сталина.— Е. С.) ничего. Что он: Где он? Как он? Дьявольски необходим легальный  человек в Питере или около Питера, ибо там дела плохи. Война бешеная и трудная. У нас ни информации, ни руководства, ни надзора за газетой.

2) Связей ни один из конферентов не доставляет. Ни один, ни одной. Ведь это же развал полный!

3) Резолюций толковых, ясных, с указанием, от какой организации, с присоединением к решениям, с подтверждением того, что делегат от них был, приехал, выслушан, нет ниоткуда!! Неужели не ясна разница таких формальных резолюций от писем интимного свойства: «прилично» — «здорово» — «победили» и т. п.? Нет резолюций из Киева, из города Савки¹. Николай прислал письмо с рядом радостных возгласов, но совершенно бестолковое. Ни для печати, ни для официального использования оно совершенно не годится: были ли прочтены все резолюции? одобрено ли их содержание? Каков текст резолюций о конференции? соединяются ли с местными ликвидаторами? Ни на один (ни на один!) из этих основных элементарных вопросов нет никакого ответа. Связей с этим городом (архиважен!) нам не передано ни одной. Разве это не развал? Разве это не насмешка над работой?

4) Резолюций о требовании денег² ниоткуда, ни одной! Просто позор.

5) Ни из Тифлиса, ни из Баку (центры страшно важные) ни звука толком, были ли доклады? где резолюции? Стыд и срам!

6) Ниоткуда ни единой перепечатки «Извещения»⁴ или хотя бы части его, ни печатной, ни гектографированной! Позор.

7) Точного письменного ответа нет и о платформе. Будет ли издана? Когда? Утверждена ли полностью? Нам надо печатать ее в ЦО, но точных вестей нет.

8) Необходимо еще раз объехать все организации и везде провести резолюции точные, формальные, подробные, толковые, ясные: а) и о представительстве на конференцию и по существу, б) и о присоединении к ЦК,

в) и против ликвидаторов — конкретно против местных и вообще, и д) с требованием денег.

9) С деньгами плохо, пришлите решение, дав нам право на судебный иск. От немцев отказ. Без суда крах полный через 3—4 месяца.

10) Если у вас нет денежных источников, надо тотчас радикально пересмотреть бюджет: мы вышли из всех норм и идем к банкротству.

11) В «Vorwarts’e»⁵ от 26 марта появилась бешеная и гнусная статья против конференции, от имени редакции. Ясно, что это Троцкий. Бой великий из-за конференции, а Россия молчит. Нечего бравировать и хвастать: все знают о «Vorwarts’e» и протестах, а из России ничего.

Итог: это развал и дезорганизация. Объезд и связи. Переписка точная. Перепечатка извещения, хотя бы гектограф. Иначе все одно хвастовство.

Ленин

Передайте письмо С. для дальнейшей пересылки. Привет»⁶.

Я исполнила указание Владимира Ильича: переписала это письмо и послала его С., т. е. Серго Орджоникидзе, находившемуся в Баку.

Почему Владимир Ильич сердился? Ему казалось, что мы недостаточно быстро реагируем на события. Надо иметь в виду сложность переписки того времени, времени нелегальной деятельности. От нас письма по-прежнему адресовались в Швейцарию, Германию , Францию или Англию и потом уже оттуда попадали к Владимиру Ильичу.

А как было дело, например, в Тифлисе или в другом городе? Могла ли я получать непосредственно в свой личный адрес (как и другие члены Русского бюро ЦК) конспиративные письма? Конечно, нет. Поэтому письма Владимира Ильича проделывали тот же путь, что и наши, но только в обратном порядке. Кроме того, они сначала получались «внешним» адресатом, а потом уже им передавались настоящему. Поэтому пока письмо доходило из-за границы в Тифлис или в Баку, были всякие задержки, затем я должна была его проявить и расшифровать, так что от момента написания до получения и прочтения проходило много времени.

Обычно Владимир Ильич в письмах очень заботливо спрашивал, как чувствуют себя товарищи, и всегда заканчивал письма «с дружеским приветом», «с товарищеским приветом», а тут вдруг просто «Ленин». Он горел на работе, и ему казалось, что другие работают не так интенсивно и беззаветно, как нужно.

Вскоре я получила небольшое письмецо от Серго Орджоникидзе, который, подтверждая получение «сердитого письма Ильича», извещал меня, что сейчас дело поправилось, так как Владимир Ильич, получив от Русского бюро все интересующие его документы и сообщения, успокоился.

Примечания:

¹ Екатеринослав, где работал Я. Д. Зевин, носивший кличку Савва.— Прим. ред.

² Речь идет о деньгах, завещанных владельцем мебельной фабрики на Пресне Н. П. Шмитом, погибшим в 1907 году в Москве. Деньги были переданы на хранение немецким социал-демократам Мерингу, Каутскому и К. Цеткин, их называли держателями денег. После Пражской конференции большевики требовали возвращения им этих денег.

⁴ Говоря об «Извещении», В. И. Ленин имеет в виду брошюру «Всероссийская конференция РСДРП — 1912 г.», вышедшую в Париже в издании Центрального комитета в феврале 1912 г. В этой брошюре помещены «Извещение» о конференции и все принятые на ней резолюции.

⁵ «Vorwarts» («Вперед») — ежедневная газета, центральный орган германской социал-демократии. Начала выходить в Лейпциге в 1876 г. под редакцией В. Либкнехта и др. На страницах газеты Ф. Энгельс вел борьбу против всяческих проявлений оппортунизма. Со второй половины 90-х годов, после смерти Ф. Энгельса, редакция газеты оказалась в руках правого крыла партии и систематически печатала статьи оппортунистов. В годы реакции в ней печатались клеветнические статьи Троцкого, а Ленину, большевикам редакция не давала выступать с опровержениями и объективной оценкой положения дел в партии. В период первой мировой войны газета «Vorwarts» стояла на позициях социал-шовинизма. После Октябрьской революции стала одним из центров антисоветской пропаганды. Издание газеты было прекращено в 1933 г.

⁶ Е. Д. Стасова приводит полностью письмо В. И. Ленина «Г. К. Орджоникидзе, С. С. Спандаряну, Е. Д. Стасовой», написанное 28 марта 1912 г. Это письмо было впервые опубликовано в журнале «Красный Архив», 1934, т. 1(62), стр. 229 (см. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 48, стр. 53—55).

В РЕВОЛЮЦИОННОМ ПЕТРОГРАДЕ

…

В конце марта или начале апреля Военная организация, созданная при ЦК 1 и ставшая вскоре после Февраля серьезной силой в Питере, заняла дворец Кшесинской. ЦК получил в нем комнаты на втором этаже с роскошной ванной и балконом. В ванной мы устроили склад литературы.

Когда было получено известие о готовящемся приезде Владимира Ильича, помню, с каким волнением мы ожидали дальнейших вестей о том, как идет его путешествие, и о сроке прибытия в Петроград. Наконец желанная весть прибыла. Не могу вспомнить, почему я не поехала навстречу Владимиру Ильичу в Белоостров. Знаю, что оставалась до последней минуты во дворце Кшесинской, к которому собирались делегации рабочих со всех районов Петрограда, а также флотский экипаж. Районов было немало, и все они пришли со своими оркестрами. Выстраивались в колонны и стройно отправлялись по Большой Дворянской улице на Сампсониевский мост, а оттуда мимо клиники Вилье по Сампсониевскому проспекту на Симбирскую улицу и к Финляндскому вокзалу. Шли с особенно приподнятым настроением. Пришли, выстроились на предвокзальной площади, но запрудили колоннами и все примыкающие улицы. Пробрались и на вокзал, на перрон.

Вот показался поезд. Бросились искать вагон, в котором ехал Владимир Ильич. Как он вышел, не помню. Память сохранила только, что товарищи сразу окружили его и все мы прошли в парадные комнаты, где прежде принимали только царскую фамилию. Там же встречали Владимира Ильича и меньшевики Н. С. Чхеидзе и И. Г. Церетели. Владимир Ильич слушал длинную речь Чхеидзе, передергивал плечами, но вежливость не позволяла ему прервать его. Когда Чхеидзе кончил говорить, Владимир Ильич сказал знаменитую теперь фразу о том, что пора кончать разговаривать о революции, ее надо делать. В сопровождении товарищей, солдат и моряков Ильич, разговаривая на ходу, вышел на площадь к встречающему его революционному Петрограду. Рабочие подхватили его и помогли взобраться на броневик бронедивизиона, помещавшегося во дворце Кшесинской, который прибыл во главе колонн на вокзальную площадь.

Обращения Владимира Ильича к рабочим и солдатам я уже не слышала, так как вместе с Т. А. Словатинской буквально бегом отправились во дворец Кшесинской, где предстояла встреча с Ильичем и приехавшими с ним товарищами.

Встретились мы с Владимиром Ильичем на первом этаже дворца, в Военке, как именовали товарищи Военную организацию партии. Владимир Ильич расспрашивал, что происходит в Петрограде, что делается в России, мы в свою очередь засыпали его вопросами о том, что он думает и т. д. Разговоры были длительными. Определенно он своих мыслей тогда подробно не изложил, но основное из его соображений во время этой беседы было им высказано. Впервые после долгого перерыва услышали мы слегка картавый голос Ильича и новые установки, новые директивы. Они были настолько новы для нас, что даже сразу не укладывались в голове. Потом, когда разговоры кончились, Владимир Ильич попросил: «Давайте споем». Он любил хоровое пение. Мы пели революционные песни — «Варшавянку» и другие, а потом кто-то затянул «Марсельезу». Владимир Ильич сказал: «Давайте лучше споем «Интернационал»». Мы тогда не умели его петь. Вспоминаю, как мы его пели. Невольно приходит на ум басня Крылова «Музыканты»: «Запели молодцы, кто в лес, кто по дрова...» Когда мы 23 марта 1917 года на Марсовом поле хоронили жертвы революции, то единственным оркестром, который играл «Интернационал», да и то по нотам, был оркестр кронштадтских моряков.

На следующий день, когда на хорах Таврического дворца, на совещании большевиков — делегатов Всероссийской конференции Советов рабочих и солдатских депутатов — Владимир Ильич произнес свою знаменитую речь-тезисы, вопросы, поднятые им, стали понятными. Повторение же этой речи в тот же день в зале заседаний Таврического дворца на объединенном заседании большевиков и меньшевиков воспринималось как нечто абсолютно незыблемое и свое. Как теперь помню, подошел ко мне один из меньшевиков, бывший со мной в ссылке, и спросил меня: «Ну, как, Елена Дмитриевна, согласны ли вы с тем, что надо скинуть грязное белье социал-демократии и принять новое имя?» Я ответила не колеблясь, что для меня нет в этом никаких сомнений и что тезисы Ленина я принимаю от начала до конца.

Сознание того, что Ленин с нами, что руководство партией и нашим центральным органом находится в его руках, наполняло всех огромной радостью и твердой уверенностью, что теперь мы пойдем по безошибочному пути.

…

Но особенно поражал меня своей неисчерпаемой активностью Владимир Ильич. Когда я вспоминаю Апрельскую конференцию, передо мной ярко встает образ Ленина и рядом с ним — Свердлова.

Вспоминается очень интересный момент, связанный с работой Свердлова с Лениным. Владимир Ильич, когда зашел разговор о предполагаемом составе ЦК, настаивал на том, чтобы секретарями ЦК были введены Надежда Константиновна Крупская и я. При этом он ссылался на то, что у нас было еще мало хороших организаторов, а поскольку мы, по его мнению, обладали большими организаторскими способностями, то он и настаивал на своем предложении. Яков Михайлович находил, что специально вводить будущих секретарей в список членов ЦК не резон и вполне достаточно, если мы будем только работать на ЦК, не состоя членами Центрального Комитета. Н. К. Крупская (под фамилией Ульянова) и я были включены в список для голосования, и против этого никто не возражал. Но поскольку он был велик (26 человек), а надо было избрать всего девять, то Н. К. Крупская и я не получили нужного количества голосов.

1 мая 1917 года я, конечно, приняла участие в демонстрации, которая была проведена городским комитетом партии большевиков. Она была очень многочисленной и направлялась со всех районов города на Марсово поле, где 23 марта 1917 года были погребены жертвы Февральской революции. Однако когда ее сравниваешь с нашими современными майскими демонстрациями, то она кажется детской игрой.

Мне вспоминается, какую большую работу проводил Владимир Ильич в период между Апрельской конференцией и июльскими днями³, чтобы вырвать неподготовленных рабочих из-под влияния анархистов, помещавшихся на даче Дурново. Организаторская и пропагандистская работа и постоянное разоблачение лозунгов и деятельности анархистов привели к тому, что большевики стали руководителями всех тех рабочих групп, где поначалу господствовали анархисты.

Не меньшую работу провел Я. М. Свердлов по организации демонстрации 18 июня⁴, а предварительно по подготовке, а затем отмене демонстрации, назначенной большевиками на 10 июня. Только неиссякаемая энергия и его блестящий организаторский талант помогли предотвратить беду и отменить демонстрацию 10 июня.

В конце июня В. И. Ленин несколько дней прожил у меня на Фурштадтской, дом 20, квартира 7 (ныне улица Петра Лаврова), потому что ему нельзя было оставаться на квартире Ульяновых на Широкой улице, дом 48/9.

В Женеве меня поразило, что Владимир Ильич, руководитель нашего революционного движения, не чурается хозяйственных, «женских» дел. То же должна я сказать о Владимире Ильиче тех нескольких дней, которые он провел на квартире моих родителей в конце июня 1917 года. Владимир Ильич не любил, чтобы за ним ухаживали. Он очень беспокоился, что доставляет какие-то хлопоты по хозяйству в смысле приготовления питания, и старался все сделать сам: застилал свою кровать, убирал комнату и посуду после еды, чистил башмаки и одежду и никак не соглашался, чтобы это сделал кто-то за него. Очень волновался и был недоволен, что приходилось для него готовить отдельно. Я это делала по указанию Марии Ильиничны, которая сказала, что у Владимира Ильича больной желудок. Он боялся своей персоной доставить какие-нибудь затруднения, волнения или заботу.

Вскоре В. И. Легши должен был уйти от меня, так как уполномоченный нашего дома полковник гвардейского Измайловского полка Воронов, хорошо ко мне относившийся, пришел и сказал, что «если кто-нибудь собирается у вас ночевать, то лучше не надо». Старший дворник нашего дома, как все дворники, был связан с полицией и, очевидно, узнал, что у меня кто-то живет, о чем сообщил уполномоченному, а тот предупредил меня. Владимир Ильич ушел от меня на Фурштадтскую, дом 40, где помещался центр профсоюзов.

В конце июня, когда политическое положение в стране обострилось, архив партии несколько дней находился у меня на квартире, а затем мы перебрались на Коломенскую улицу, где и находились долгое время. Сюда регулярно приходила Надежда Константиновна, проявлявшая необыкновенную выдержку. Можно себе представить, какая тревога жила в ее душе за судьбу Владимира Ильича, но в ее внешнем поведении никогда не было и следа этой тревоги. Спокойная, выдержанная, она приходила и интересовалась всем, что происходило в партийной жизни, передавала поручения Владимира Ильича, рассказывала о Выборгском районе, где она работала и в партийной организации и в качестве депутата Выборгской районной думы.

После июльских дней, когда Владимир Ильич скрывался, к нам на квартиру явились юнкера и стали делать обыск. Меня дома не было, но мне рассказывал товарищ, который присутствовал при этом, что они штыками шарили под кроватью, думая, что там кто-нибудь прячется, а сами ходили буквально на цыпочках, вероятно предполагая, что в комнатах находится динамит и они могут взорваться. Но юнкера ничего не нашли. Единственное, что они забрали,— это шкатулку с двойным дном, которую я привезла еще из ссылки. Так как шкатулка была заперта на ключ, а ключа они не нашли, они забрали ее с собой. Заперта эта шкатулка была потому, что в ней хранились подаренные мне мамой бриллиантовые серьги. Я ими дорожила как памятью, так и средством к существованию: их можно было в трудную минуту продать и прокормить стариков. Когда я узнала, что шкатулка забрана, я хотела сразу же пойти и предъявить им ключ, чтобы получить свои серьги, но мне тот же полковник Воронов сказал:

«Лучше не ходите», он недвусмысленно намекал на то, что меня могут арестовать. Шкатулку мне совершенно неожиданно вернули, а серьги я продала в ноябре, когда с продовольствием было особенно худо.

Яков Михайлович блестяще организовал подготовку работы VI съезда нашей партии⁵. Съезд начал свою работу в помещении Сампсониевского братства на Сампсониевском проспекте (ныне проспект К. Маркса). В работе съезда я не участвовала, так как, придя на одно из его заседаний на Выборгской стороне, была встречена М. С. Ольминским словами:

— Зачем вы сюда пришли?

— Как зачем, Михаил Степанович? Я пришла на съезд.

— А вы не знаете, что мы заседаем нелегально и что нас могут арестовать? У вас же все партийные связи в руках. Вы являетесь «хранителем традиций» партии и поэтому немедленно уходите.

Так я и ушла со съезда. Кандидатом в члены ЦК меня избрали заочно.

….

Большой интерес представляют письма, относящиеся к предоктябрьским дням, когда почта саботировала доставку «Правды». Ясно, что имелись какие-то рогатки, которые задерживали почту, причем часто это были офицеры, на которых был возложен контроль над письмами солдат и которые, в большинстве своем принадлежа к буржуазии, не хотели допустить наше большевистское слово до солдат и не передавали им газет. Они же тормозили пересылку денежных средств, которые собирались среди солдат для финансовой поддержки партии.

Фельдфебель 2-й роты 529-го пехотного Ардатовского полка, постоянный корреспондент ЦК В. Иванов в одном из своих посланий писал: «Горячо сочувствуя партии социал-демократов и желая поддержать ее в данное время, нами собрано 53 рубля, каковые деньги уже отосланы почтою на имя фракции. Интересно, что при сдаче этих денег начальник почты сказал: «все равно они по назначению не дойдут». Так притесняют нас, пролетариев, на каждом шагу...»

Это не единственное письмо, говорящее о финансовой поддержке партии, в которой мы очень тогда нуждались. О материальном положении партии можно судить хотя бы по тому факту, что ежедневно вечером из редакции «Правды» секретарю ЦК приносили дневную выручку газеты. Это был один из немногочисленных доходов Секретариата ЦК, и секретарь должен был подсчитать эти бумажные копейки, выпущенные в то время вместо медных и серебряных денег, и затем обменять их в Государственном банке на рубли.

…

Беспокоились армейцы и о том, что будто Николай II сбежал. Относительно этого можно было успокоить их и сообщить, что «охрана его крайне солидная. На расстоянии 200 верст в окружности эта охрана знает все решительно... Таким образом, ни о каком его восстановлении или побеге не может быть разговоров».

….

Мучительный момент пришлось мне пережить в связи с вопросом о Брестском мире¹⁷. Я никак не могла тогда составить себе ясного понятия, что же правильно, т. е. правильна ли позиция заключения мира на тех условиях, которые были предложены, или же надо прервать переговоры и начать «революционную войну», как предлагали «левые коммунисты». Я бесконечно приставала к Я. М. Свердлову за разъяснениями, надоедала и Владимиру Ильичу. Мне все казалось, что зарубежные социал-демократы нас не поймут, что мы нанесем рабочим за рубежом удар. Мучило меня это особенно, так как никогда у меня не было сомнений в правильности линии Ильича. Да и тут сомнений у меня не было, но я не понимала сути дела. Голосовать за Ильича я не могла, так как вопрос не был мне ясен, а голосовать против я тоже не могла. И вот на одном из заседаний ЦК я воздержалась от голосования, что, конечно, недопустимо было в такой момент. Потом у меня уже, разумеется, не оставалось никаких сомнений, что голосовать надо было с ЦК, с Лениным. На VII съезде партии я именно так и голосовала¹⁸.

В связи с Брестским миром вспоминается один момент. Я была в кабинете у Владимира Ильича. Пришел член делегации по переговорам о заключении Брестского мира. В руках у него был свиток с печатями, он был завернут в бумагу и в какие-то шелковые тряпки. Товарищ бережно положил его на стол Владимира Ильича и начал его разворачивать. Владимир Ильич спросил:

— Что это такое?

— Я привез текст Брестского договора, чтобы Вы могли его прочитать,— ответил товарищ.

Владимир Ильич как-то сразу весь ощетинился.

— Что?! Вам недостаточно, что я подписал этот похабный мир?!

Товарищ так сконфузился, что поспешно убрал этот свиток.

Хочу пояснить: не следует думать, что Владимир

Ильич относился к Брестскому договору, как к простой бумажке, как это иногда делают некоторые государства. Просто в этом моменте наиболее выпукло проявилось его возмущение, вызванное грабительскими условиями договора.

…

30 августа 1918 года в 10 часов утра был убит Урицкий, и в 2 часа весь актив Петроградского комитета собрался в «Астории». Г. Зиновьев выступил с речью. Отметив, что контрреволюция подняла голову, что вот уже второе убийство ответственного работника партии (первым был убит Володарский), он заявил, что необходимо принять «соответствующие меры». В числе таких мер он предложил разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему прямо на улице. Товарищи в смущении молчали. Тогда я взяла слово и сказала, что, по-моему, предложение Зиновьева вызвано паникой. Слова мои возмутили Зиновьева, он выбежал из комнаты с криком, что всякой грубости есть предел. Я обратилась к председательствовавшему Позерну и сказала, что если Зиновьев считает, что не может оставаться на собрании вместе со мной, то лучше я уйду. Позерн заметил, что если Зиновьев нервничает, то нечего нервничать мне, и предложил мне продолжать. Я сказала, что считаю предложение Зиновьева неправильным, так как оно обернется против нас в первую голову. Черносотенцы начнут действовать под видом рабочих и перебьют всю нашу верхушку. В это время Зиновьев, уже в пальто, вернулся и предложил М. И. Лисовскому немедленно ехать с ним на Путиловский завод поднимать рабочих. Тогда Позерн сказал, что просит Зиновьева присесть и остаться, пока не будет принято решение, ибо не он один решает, а решает ПК с активом.

……

Примечания:

³ Речь идет о Седьмой (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП (б), которая происходила в Петрограде 24—29 апреля (7—12 мая) 1917 г. Конференция приняла ленинскую программу перехода ко второму этапу революции, наметила план борьбы за перерастание буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую, выдвинула требование перехода всей власти к Советам (см. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 31, стр. 339— 453).

⁴ Июльские дни— события 3(16) —4(17) июля 1917 г. в Петрограде. Солдаты, матросы и рабочие, возмущенные Временным правительством, которое послало войска в заведомо безнадежное наступление, окончившееся поражением, вышли на демонстрацию. Движение началось 3(16) июля в Выборгском районе выступлением 1-го пулеметного полка. В демонстрации 4(17) июля приняло участие 500 тысяч человек. Она проходила под большевистским лозунгом «Вся власть Советам!».

Временное правительство с ведома и согласия меньшевистско-эсеровского ЦИК бросило против мирной демонстрации юнкерские и казачьи отряды, которые открыли стрельбу по демонстрантам. Меньшевики и эсеры оказались участниками и пособниками контрреволюционного палачества. Они вместе с буржуазией обрушились на большевистскую партию. Началось разоружение рабочих, аресты, обыски, погромы. Революционные части петроградского гарнизона выводились из столицы и направлялись на фронт.

Кончился мирный период развития революции, двоевластие было ликвидировано, власть в стране полностью перешла в руки контрреволюционного правительства. Партия большевиков, руководимая Лениным, стала готовиться к вооруженному восстанию для свержения Временного буржуазного правительства и установления диктатуры пролетариата.

⁵ VI съезд РСДРП (б) происходил в Петрограде полулегально с 26 июля (8 августа) по 3(16) августа 1917 года. Он представлял 240 тысяч членов партии. Ленин руководил работой съезда из подполья. В основу решений съезда легли тезисы Ленина «О политическом положении», его статьи «К лозунгам», «Уроки революции» и др. Съезд выработал новую тактику партии, взял курс на вооруженное восстание, на переход власти к пролетариату и беднейшему крестьянству, выработал экономическую платформу партии, принял резолюцию о взаимоотношениях партии с профсоюзами и о работе среди молодежи. Был принят новый Устав партии.

¹⁷ Речь идет о мирном договоре с Германией, подписанном в Брест-Литовске 3 марта 1918 г. В результате договора была завоевана передышка для восстановления народного хозяйства и создания Красной Армии. Революция в Германии в ноябре 1918 г. свергла власть кайзера Вильгельма II. и Советское правительство получило возможность аннулировать Брест-Литовский договор.

¹⁸ Заседание ЦК партии, на котором Е. Д. Стасова воздержалась при голосовании по вопросу о мире с Германией, проходило вечером 18 февраля 1918 г. Но на заседании ЦК, состоявшемся 23 февраля, она голосовала за немедленное принятие германских предложений и подписание мирного договора с Германией.

 

РЯДОМ С ЛЕНИНЫМ

В Москву я приехала 12 марта 1919 года. Работала по подготовке VIII съезда партии и была делегатом его. На съезде я была выбрана членом ЦК и опять секретарствовала вплоть до IX съезда партии.

Обязанности секретаря были более чем разнообразны. Он был: управделами, заведующим особым сектором, заведующим Секретариатом, помощником секретаря в современном понятии, заведующим кадрами и, наконец, просто техническим секретарем. Кроме перечисленных обязанностей секретарь ЦК вел все шифровальное дело ЦК, переписку с местными организациями, прием приезжих работников и посетителей. Ведение протоколов Оргбюро и пленарных заседаний ЦК тоже находилось в его руках. Он же был и своеобразным снабженцем.

Разумеется, помимо этих организационно-партийных дел, как я уже писала, приходилось вести и политическую работу.

В 1919 или в 1920 году — точно не помню — Владимир Ильич вызвал меня и дал большое политическое поручение. Я стала отказываться, ссылаясь на то, что я только организатор и не чувствую себя достаточно теоретически сильной для такого поручения. Владимир Ильич хитро прищурился и стал спрашивать:

— А вы с «Рабочей мыслью» воевали?

— Воевала.

— А с «экономистами» воевали?

— Тоже.

— А с меньшевиками?

— Тоже.

— А с ликвидаторами?

— Воевала.

— Так идите и выполняйте это поручение!

Владимир Ильич показал этими своими вопросами, что мы учимся не только по книгам, но и у жизни и что практика в нужный момент может заменить книжную премудрость; надо учиться у жизни, у масс.

Как происходили тогда заседания ЦК?

Заседание ЦК партии обычно назначалось на 10 часов утра. Владимир Ильич открывал его не позже четверти одиннадцатого. Он давал четверть часа «на милости», употребляя французскую пословицу, на сбор неаккуратных. Во время заседания Владимир Ильич следил за оратором с часами в руках: регламент для оратора в ЦК был в то время жесткий, буквально несколько минут. Вспоминаю, как часто он говорил: «Товарищ, заканчивайте, я дал вам полминуты лишних». С другой стороны, если кто-либо во время заседания начинал шептаться с товарищем, Владимир Ильич грозил пальцем, говорил: «Тсс, тсс» — и показывал жестом: пишите, переписывайтесь, но только не шепчитесь, так как этим вы мешаете. Сам Владимир Ильич во время заседания умел свое внимание раздваивать: с одной стороны, он следил за временем и за тем, что говорил оратор, чтобы можно было подвести итоги. Одновременно он обменивался записками с присутствующими. Это происходило и на заседаниях Центрального Комитета и на заседаниях Совнаркома. Об этом свидетельствуют записки, напечатанные в Ленинских сборниках.

Интересно, как Владимир Ильич во время заседания следил за теми, кто курил. Курить в кабинете Владимира Ильича было нельзя, особенно после ранения в 1918 году. Курить на заседании нельзя, уйти с заседания тоже нельзя. Что же делали наши курильщики? В кабинете у Владимира Ильича, от его стола по правую руку, была большая голландская печка, а сзади была отдушина с вьюшками. Так вот, курильщики забирались за печку и курили там в отдушину. Интересно, что, когда наступал момент голосования (печка была большая, и Владимир Ильич не мог видеть, что там делают курильщики), он хитро прищуривался и говорил: «А что делают запечных дел мастера?»

Еще один маленький штрих. У Владимира Ильича в кабинете висел плакат с надписью «не курить». Но приходившие к Владимиру Ильичу товарищи не очень соблюдали распоряжение. Приходил, например, Алексей Максимович Горький, который всегда очень много курил. Владимир Ильич бегал открывать форточку после ухода курильщика, так как он плохо переносил табак. И вот однажды он вызвал коменданта и сказал ему: «Надо снять этот плакат. Нечего вывешивать такие плакаты, которые мы не можем выполнять. Это только приучает к нарушению дисциплины».

Вспоминаю, как бережно Владимир Ильич относился к времени не только своему, но и других товарищей. Если он назначал кому-либо прием, а утром назначенного дня узнавал, что принять не сможет, тогда он лично, а не через секретаря звонил товарищу и предупреждал, что принять его в назначенный час не может, и договаривался о времени, когда прием может состояться. Если же подходил назначенный для приема час, а срочные дела (в то время их было очень много) не позволяли Владимиру Ильичу принять пришедшего, он посылал своего секретаря в приемную сказать посетителю: «Не ждите, не сидите напрасно, не теряйте времени, принять вас Владимир Ильич не сможет». Но как правило, секретарь был обязан сговориться о новой дате приема, записать телефон товарища, чтобы Владимир Ильич мог лично с ним созвониться.

Хочу отметить еще следующее. Я всегда тщательно относилась к разговору с товарищами, приезжавшими из деревни, потому что знала, как глубоко интересует Владимира Ильича положение в деревне. Даже находясь в Петрограде, я однажды в октябре 1918 года писала Владимиру Ильичу:

«Дорогой Владимир Ильич!

Посылаю Вам копии двух писем: рабочего, крестьянина Саноева. Я знаю, что такие иллюстрации Вам бывают по вкусу. Если бы рука моя дала мне возможность писать, то написала бы Вам много теплых слов, но пока не могу этого сделать, так как на безымянном пальце задет какой-то нерв... Шлю сердечный привет Вам и Надежде Константиновне».

К Владимиру Ильичу я, как правило, направляла только тех товарищей, которые мне сообщали интересные факты; Владимир Ильич так привык к тому, что я посылаю ему только нужных людей, что очень часто возлагал на меня предварительные переговоры. Нередко секретари Владимира Ильича звонили мне и говорили: «К Владимиру Ильичу просится на прием такой-то товарищ, примите его и поговорите. Если вы увидите, что он может сообщить что-нибудь новое для Владимира Ильича, то пришлите его к нему, а если нет, может быть, сами удовлетворите запрос товарища». Действительно, это была наша обязанность секретарей — по возможности разгружать Владимира Ильича от всего лишнего.

Хочется еще раз сказать о том, какие обязанности я на себя возлагала как секретарь но отношению к Владимиру Ильичу. Я старалась по возможности делать все, чтобы не дергать его, чтобы не доставлять ему лишней работы.

Мы, близко знавшие В. И. Ленина, поражались его необычайному трудолюбию. Вспоминаются случаи, как в период 1917—1920 годов, когда я работала секретарем ЦК партии, Надежда Константиновна или Мария Ильинична приходили ко мне или сообщали по телефону:

«Надо принять какие-либо меры — Владимир Ильич доработался до бессонницы. Нас, когда мы говорим ему о необходимости отдохнуть, он не слушает, только машет рукой и говорит «некогда»». После такого разговора я обычно звонила членам ЦК и обговаривала с ними постановление об отпуске Владимиру Ильичу. Когда постановление утверждалось, я звонила по телефону Владимиру Ильичу:

«Владимир Ильич, имеется постановление ЦК о предоставлении вам отпуска на столько-то дней». Почти всегда в ответ слышался на этот раз сердитый голос Ильича:

«Когда прикажете приступить к отпуску, Елена Дмитриевна?» Раз есть соответствующее постановление ЦК партии, Владимир Ильич не спорит, но он страшно недоволен. Ведь вопрос об отпуске должен решаться в присутствии товарища, которого он касается, а тут все решено в его отсутствие и против его воли. Но, получив указание о постановлении ЦК, Владимир Ильич строго его выполнял и уже никакими делами, кроме отдыха, не занимался: ходил на охоту, собирал грибы... Вообще к постановлениям Центрального Комитета Владимир Ильич относился более чем серьезно.

В. И. Ленин трогательно заботился о здоровье товарищей. Он говорил, что здоровье коммуниста — казенное имущество и растрачивать его не позволяется. Помню, как досталось от Владимира Ильича тогдашнему наркомпроду, старому партийцу А. Д. Цюрупе, с которым случился голодный обморок. Сперва Ленин мягко писал, пожурил Александра Дмитриевича за то, что тот «в обращении с казенным имуществом» становится совершенно невозможным. Когда же это не подействовало, Ильич направил ему суровое предписание: «За неосторожное отношение к казенному имуществу (2 припадка) объявляется А. Д. Цюрупе 1-ое предостережение и предписывается немедленно ехать домой. Ленин».

Вспоминается еще один случай, который был связан с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским. Как известно, он был очень больным человеком, но работал не покладая рук. И вот в 1919 году товарищи из ВЧК пришли ко мне и говорят:

«Нужно принять меры, потому что у Феликса Эдмундовича кровохарканье, а об отпуске он и слушать не хочет». Пришлось по этому поводу связаться с Владимиром Ильичем. Через полчаса он позвонил мне и сказал:

«Елена Дмитриевна, напишите постановление ЦК партии о предоставлении Феликсу Эдмундовичу отпуска на две недели в Наро-Фоминск». Почему в Наро-Фоминск? Потому что в то время там был образцовый совхоз и имелось все необходимое для поправки больного. Немаловажное значение в выборе Наро-Фоминска имело еще одно обстоятельство: там не было телефона и, следовательно, при всем желании Феликс Эдмундович не имел никакой возможности заниматься делами.

Этот пример я привожу для того, чтобы показать, как Владимир Ильич, прежде чем вынести какое-либо постановление, обдумывал его во всех наимельчайших подробностях. Можно было поступить и так: вынести решение о двухнедельном отпуске Ф. Э. Дзержинскому и поручить Стасовой подыскать соответствующее место. Но Владимир Ильич никогда так не делал. Он сам всесторонне обдумывал вопрос и подсказывал его наиболее верное решение.

Хочется коснуться печального события, в котором наиболее концентрированно, на мой взгляд, проявилось умение Владимира Ильича при всей огромной работе ценить товарищей и необычайно горячо к ним относиться. Было это в марте 1919 года. Заболел Яков Михайлович Свердлов. Я получила в Петрограде телеграмму: «Болезнь затягивается, приезжайте подготовлять партийный съезд». Застала я Якова Михайловича в безнадежном состоянии. Заседания ЦК происходили ежедневно, и Владимир Ильич каждый раз спрашивал:

— Ну, что Яков Михайлович? Как его положение?

Справлялся он об этом и по телефону.

Накануне смерти Якова Михайловича я была у Владимира Ильича и сказала ему:

— Владимир Ильич, мне думается, что ваше присутствие, хотя бы на полминуты, у Якова Михайловича придало бы ему бодрости, очень он духом как-то упал, а для болезни это скверно.

Владимир Ильич ответил:

— Вы так думаете? Я сейчас иду.

Его стали отговаривать, говоря, что Яков Михайлович болен испанкой, что болезнь заразная, но он махнул рукой, пошел к нему и пробыл у постели больного несколько минут. Настроения Владимира Ильича после этого посещения я, кажется, никогда не забуду. После свидания он ушел, надвинув кепку на лоб и не глядя ни на кого. Он весь был под впечатлением того, что один из лучших наших товарищей стоит на пороге смерти. Он был буквально потрясен и не хотел ни с кем говорить, не хотел ни на кого смотреть.

Забота В. И. Ленина о товарищах простиралась вплоть до обыденных мелочей.

В то время, как я уже говорила, секретарю Центрального Комитета приходилось быть еще и снабженцем. Поэтому Владимир Ильич частенько звонил мне и подсказывал, чтобы такому-то товарищу достали шапку, такому- то — сапоги, третьему — еще что-либо. На следующий день Владимир Ильич лично, а чаще через секретаря обязательно проверял, выполнено ли его указание.

В связи с телефонными звонками вспоминается еще очень важный момент. Несколько лет тому назад ко мне обратились сотрудники Института марксизма-ленинизма с просьбой, чтобы я предоставила им те записки, которые получала от Владимира Ильича. Мне пришлось ответить, что все записки, которые имелись у меня, пока я работала в ЦК, остались в бумагах ЦК. Записок было очень мало; это объяснялось распоряжением Владимира Ильича: все, что только возможно, решать по телефону, не заводя переписки. Сам Владимир Ильич часто избегал писать записки и давал распоряжения непосредственно по телефону. Работы тогда было достаточно много, и записывать все распоряжения Владимира Ильича для истории никому не приходило в голову.

Скромен был Владимир Ильич необычайно. В связи с этим мне хочется привести несколько фактов.

В одной из анкет Владимир Ильич, отвечая на вопрос, какие языки знает, написал: «Французский, немецкий, английский — плохо, итальянский — очень плохо». Я расскажу два случая, как «плохо» он владел языками.

Это было в 1920 году. В Москву приехали представители Французской социалистической партии Л. О. Фроссар, который находится сейчас в правом крыле социалистической французской партии, и Марсель Кашен, который был единственным коммунистическим сенатором до второй мировой войны. Они приехали, чтобы поговорить с ЦК нашей партии о присоединении Социалистической партии Франции к Коминтерну и образовании самостоятельной Коммунистической партии. По вопросам, поставленным ими, ЦК заседал в кабинете Владимира Ильича, и, когда мы собрались, Владимир Ильич обратился ко мне:

— Елена Дмитриевна, вы «язычница» (так он меня звал за знание языков). Сядьте ко мне поближе. Если мне не хватит каких-либо слов, вы мне подскажете. Только, ради бога, не шепчите, а громко скажите. Когда мне шепчут, как это делает один товарищ, я невольно напрягаюсь и теряю свою мысль. Поэтому просто мне напомните, подумаешь, какая беда, если я какого-нибудь слова не знаю.

Это говорил председатель Совнаркома и руководитель нашей партии! В течение всей беседы с Кашеном и Фроссаром мне пришлось подсказать Владимиру Ильичу всего одно-два слова.

В 1920 году проходил II конгресс Коминтерна, на котором Владимир Ильич выступил с критикой политической линии правого крыла «независимой» социал-демократической партии Германии и с критикой линии итальянца Серрати. Пока речь шла о Германской социал-демократической партии, Владимир Ильич говорил по-немецки, а потом, когда он начал разбирать линию Серрати, он сразу же перешел на французский язык. Я была на этом заседании конгресса (оно происходило в Андреевском зале Кремлевского дворца, который был заполнен иностранцами) и вспоминаю, как огромный зал ахнул. Иностранные товарищи не могли себе представить, что русский, который только что блестяще говорил по-немецки, так же свободно станет продолжать свою речь по-французски.

Вот так Владимир Ильич «плохо» знал языки.

Еще один случай. Как-то в 1919 или 1920 году мы с Владимиром Ильичем были в гостях у Цюрупы. Среди присутствовавших был один хороший пианист, который сыграл что-то из Бетховена. После блестящего исполнения этой вещи я подошла к Владимиру Ильичу и спросила, что он думает об игре пианиста. Владимир Ильич ответил: «Что вы меня спрашиваете? Какое значение имеет мое мнение? Ведь я только любитель музыки».

Надо сказать, что Владимир Ильич был очень веселым и непосредственным человеком. Часто на заседаниях Центрального Комитета он был виновником взрывов громкого хохота. Он так заразительно начинал смеяться, что присутствовавшие при всем своем желании не могли сдерживаться и тоже хохотали до слез. Но бывало и иначе: если смех Владимира Ильича был каким-то нервным, это означало, что он переутомлен. В этих случаях мы старались особенно тщательно провести заседание и поскорей его закончить, чтобы дать Владимиру Ильичу возможность получше отдохнуть.

Вспоминается мне такой случай. Как-то Владимир Ильич занедужил, и я некоторое время его не видела. Потом, встретив его на каком-то заседании, спросила:

— Как ваше здоровье, Владимир Ильич? Впрочем, и спрашивать не надо: очевидно, хорошо, потому что глаза — хитрые.

Ему это понравилось, и он стал говорить:

— Послушайте, что Стасова-то сказала. Она говорит, что у меня глаза хитрые...

Он прекрасно знал, что глаза у него действительно были с хитринкой, но ему понравилось, что я сказала ему это прямо.

23 апреля 1920 года, когда отмечался пятидесятилетний юбилей Владимира Ильича, я хворала и при всем желании не могла попасть к Владимиру Ильичу ни лично, ни на его чествование, организованное Московским комитетом. Желая доставить ему несколько веселых минут, я послала случайно сохранившуюся у меня карикатуру на юбилей народника Н. К. Михайловского, исполненную художником В. В. Карриком. На возвышении, за столом, покрытым зеленым сукном, стоит растроганный Михайловский. В одной руке он держит только что снятое пенсне, в другой — платок, которым утирает слезы на глазах. Вокруг сидят Мякотин, Южаков и другие видные народники того времени. Перед столом спиной к публике стоят Струве и Калмыкова — мальчик в матроске и девочка в коротеньком платьице в том возрасте, когда заплетенная косичка напоминает крысиный хвостик,— это марксисты, пришедшие поздравить Михайловского и названные «марксятами». Я послала Владимиру Ильичу эту картинку и написала ему: «Когда был юбилей Михайловского, наша партия была в детском возрасте и людей в ней было очень мало, а сейчас она стала правящей партией». Я, конечно, не помню дословно написанного, но смысл был таков, что успехи нашей партии — дело рук, ума и таланта Владимира Ильича.

Товарищи мне потом рассказали, что Владимир Ильич, выступая вечером на собрании, организованном Московским комитетом РКП (б), назвал мое послание «чрезвычайно дружеским письмом»¹, а показав карикатуру присутствующим, объяснил, что этот подарок одного большого друга доставил ему большое удовольствие. Кратко обрисовав путь, пройденный нашей партией, он рассказал о трудностях, стоящих перед ней, призвал не увлекаться успехами и не зазнаваться. Попутно он высказался против устройства юбилеев и довольно-таки едко высмеял юбилейное славословие. В этом выступлении В. И. Ленина, как и во всей его деятельности, ярко проявились органически присущие ему черты: исключительная скромность, трезвость в оценке положения, враждебность к восхвалениям и пышным фразам.

1919 год был очень тяжелым годом. Наступление 14 иностранных держав на Советскую республику создавало опасное положение. Не исключено было, что партии придется вновь уйти в подполье, если силы внутренней контрреволюции и иностранной интервенции временно возьмут верх. На всякий случай нужно было позаботиться о паспортах для всех членов ЦК, и для В. И. Ленина в первую очередь, обеспечить партию и материальными средствами. С этой целью было отпечатано большое количество бумажных денег царских времен (так называемых «екатеринок», т. е. сторублевок с портретом Екатерины). Их упаковали в специально изготовленные оцинкованные ящики и передали на хранение в Петроград Николаю Евгеньевичу Буренину. Он закопал их, насколько я знаю, под Питером, где-то в Лесном, а впоследствии, когда Советская власть окончательно утвердилась, даже сфотографировал их раскопку. Тогда же на имя Н. Е. Буренина (как купца по происхождению) был оформлен документ о том, что он является владельцем гостиницы «Метрополь». Сделано это было с целью материального обеспечения партии.

В 1919 году Я. М. Свердлов, как председатель ВЦИК, исходя из необходимости подготовки людей для руководства советскими органами на местах, так как никакого опыта у партийцев в этом направлении не было, создал специальные курсы. Они находились в Москве в помещении теперешнего театра Ленинского комсомола. Во главе курсов стояла старая большевичка Глафира Ивановна Окулова (Теодорович). Мне пришлось читать здесь курс лекций о работе партии в подполье. Это также свидетельствует о том, что партия стремилась иметь на всякий случай всесторонне подготовленные кадры.

В трудные годы гражданской войны особенно ярко проявилась роль нашей партии как организатора и вдохновителя трудящихся масс. Коммунисты всегда были в первых рядах борцов, находились на самых опасных участках. Осенью 1919 года, когда белогвардейские войска генерала Деникина подходили к Туле, была проведена партийная неделя. Она проходила под лозунгом: «Рабочие — в партию, коммунисты — на фронт!» Я хорошо помню, как в одном из отчетов Центрального Комитета отмечалось, что «членский билет нашей партии при таких условиях означал до известной степени кандидатуру на деникинскую виселицу». И все же люди шли в нашу партию, старались быть рядом с нею, подпирать ее своим плечом в эту грозовую годину. Только по 38 губерниям европейской части России в партию вступило тогда свыше 200 тысяч человек.

Работая секретарем ЦК партии в 1919 году, мне без конца приходилось шифровать и расшифровывать телеграммы, получаемые со всех фронтов гражданской войны, а также выполнять поручения В. И. Ленина по оказанию помощи товарищам, едущим на фронт.

Наша партия в те времена именовалась «военизированной», и как на секретаря таковой кто-то из товарищей нарисовал на меня карикатуру. Сидела я на треножнике, одетая в галифе, а выше пояса в свой женский костюм. Вместо сапог на ногах красовались носки, но зато со шпорами! Карикатура называлась «Секретарь военизированной партии». А что таилось за этими словами? Очень многое, и прежде всего дисциплина, которая сказывалась во всем, даже в мелочах. Воля партии, партийной группы была законом, ее постановления выполнялись беспрекословно, по-военному.

Примечания:

¹ См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 40, стр. 325.

ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНАЯ РАБОТА

…

В мае 1921 года я была направлена на подпольную работу в Германию в качестве представителя Коминтерна. А до этого, в апреле, я в последний раз виделась с Ильичем. Какие он дал мне советы в это последнее свидание? Никаких указаний «по мелочам» он не давал. В разговоре Ильич несколько раз подчеркнул, что мне необходимо будет соблюдать два правила: во-первых, никогда не диктовать ЦК компартии те или другие меры, а ставить их всегда в виде предложения или совета, с тем чтобы товарищи не чувствовали себя в роли учеников, а во-вторых, непременно связаться с низовой партийной ячейкой, чтобы на ней проверять все постановления партии и, таким образом, контролировать близость руководящего органа к массам. Этими правилами я и руководствовалась в течение 5 лет своей работы в Германии. Там я стала членом Коммунистической партии Германии. Я была членом уличной ячейки в округе Моабит в Берлине. В этой же ячейке состоял поэт Иоганнес Бехер. Мы с ним вместе частенько разносили листовки по квартирам рабочих округа. Он так привык к моему партийному псевдониму Герта, что даже потом в течение долгих лет, живя как политэмигрант в СССР, никогда не называл меня Еленой — я по-прежнему оставалась для него Гертой. Немецкий паспорт был у меня на имя Лидии Вильгельм. Дело в том, что в Германию я приехала по канадскому паспорту, срок которого истекал. В целях легализации в Германии я была по паспорту Лидии Константиновны Липницкой фиктивно «выдана замуж» за немца Эрнста Вильгельма, что было оформлено не то в Лейпциге, не то в Дрездене. Таким образом, я получила немецкий пятилетний паспорт, который я потом два раза обменивала в соответствующих немецких полицейских участках в Берлине. По этому же паспорту я дважды принимала участие в выборах в рейхстаг. Голосовала, конечно, за коммунистов.

…

Я работала и в ЦК КПГ. В мои обязанности входило ведение дел, связанных с деятельностью Коммунистического Интернационала. Через мои руки проходила переписка Коминтерна и его представителей с коммунистическими партиями стран Запада. Я получала и всю корреспонденцию, которую Клара Цеткин посылала для редактируемого ею женского коммунистического журнала2. Мне часто приходилось заботиться о товарищах, ехавших в Москву по делам Коминтерна или возвращавшихся оттуда домой. Ведение финансовых дел было тогда весьма сложным: в Германии царила инфляция, курс марки падал непрерывно.

Моя деятельность проходила в тесном контакте с Вильгельмом Пиком, который тогда ведал в ЦК КПГ организационными вопросами и вел огромную работу по сплочению партии, по марксистско-ленинскому воспитанию ее членов, немалое число которых еще было заражено ультралевыми, сектантскими, а также и социал-демократическими тенденциями. Вместе с В. Пиком и другими ленинцами в Германской компартии мне пришлось вести борьбу против антипартийной группы Рут Фишер — Маслова, временно пришедшей к руководству в КПГ3. Я была уверена, что, придя к власти, они выведут меня из Оргбюро, но этого не случилось. Многолетний опыт подсказал мне верную линию. В борьбе с группой Рут Фишер — Маслова я совмещала свою партийную работу с работой в ЦК Красной помощи (Piote Hilfe), председателем которого я была. В тогдашней Германии Красной помощью называлась международная организация помощи борцам революции. От этой организации в 1924 году я уча­ствовала в первой конференции МОПРа. Все это дало мне возможность вести борьбу против неправильной линии Рут Фишер и Маслова по вопросу об участии профсоюзов в политической работе и другим проблемам коммунистического и рабочего движения. Я не раз выступала против их авантюристической линии в профдвижении и на профсоюзных собраниях в округе Галлензее.

…

О смерти Владимира Ильича я узнала в Германии из сообщения социал-демократической газеты «Форвертс». Прочитала его и раз и два и никак не могла поверить напечатанному. Не хотелось мириться с тем, что Ильича нет. В душе точно оборвалось что-то, мыслей в голове не было никаких, кроме одной: «Ильича нет больше». А жизнь не ждала, надо было идти на работу, и тогда все сознание сосредоточилось на одном: ничем не отразить внешне своих переживаний. Ведь я была «обывательницей» среди окружавших меня людей. Выявить свою грусть — значит выявить свой коммунизм. Обратить на себя внимание — значит заставить следить за собой и этим поставить под удар то дело, на которое меня послала партия, послал Ленин.

Будучи работником аппарата Коминтерна, я видела многие ошибки и неправильности, которые допускал Зиновьев как руководитель ИККИ. В декабре 1925 года я через Мехлиса, заведовавшего тогда Секретариатом Сталина, обратилась к И. В. Сталину с предложением использовать меня как владеющую тремя иностранными языками для обеспечения нашей партии точной информацией о зарубежных странах и партиях. Предложение мое было принято. И вот с февраля 1926 года я работала в Информбюро ЦК партии и занималась вопросами, связанными с международным коммунистическим движением. Здесь мне оказался полезен опыт, приобретенный на практической работе в Германии, в живом общении с немецкими рабочими и с товарищами из коммунистических партий других стран.

С выполнением заданий в области международного рабочего и коммунистического движения была также связана моя деятельность в Международной организации помощи борцам революции.

СЧАСТЬЕ БЫТЬ ПЕРВЫМИ

…

Несите же высоко победное знамя марксизма-ленинизма! Под этим знаменем боролось и побеждало наше поколение, под этим знаменем вы построите самый справедливый, самый счастливый строй на земле, построите коммунизм.

…

Коммунист должен всегда чувствовать себя борцом. А для этого он должен быть глубоко убежден идейно.

Меньшевик Ф. Дан, как я уже об этом писала ранее, признавая свое бессилие в споре с Лениным, говорил: Ленин непобедим «потому, что нет больше такого человека, который все 24 часа в сутки был бы занят революцией, у которого не было бы других мыслей, кроме мыслей о революции, и который даже во сне видит только революцию. Подите-ка справьтесь с ним».

Вот какой могучей силой идейной убежденности обладал Ленин!

Величие Ленина заключается не только в его гениальности как руководителя, но и в очень чутком и внимательном отношении к людям. Зато и любовь народа к Владимиру Ильичу была и останется неиссякаемой.

Известно, что в канун Октябрьской революции в России кроме большевистской было много различных политических партий, которые на разные лады предлагали народу свое руководство. Но народ за ними не пошел. Он пошел за Лениным, за ленинской, большевистской правдой! В этом кроется коренной, определяющий момент всего исторического развития. В это надо вдумываться и вдумываться. Особенно, пожалуй, зарубежным деятелям.

…

Империалистическая пропаганда, спекулируя на трудностях, недостатках и ошибках, имевших место в нашей истории, старается всевозможными средствами внушить советским людям, особенно молодежи, неуважительное отношение к прошлому, подорвать доверие к идеям коммунизма. В этих условиях острых классовых схваток двух противоположных систем на мировой арене чрезвычайно важно вести последовательную борьбу против аполитичности, частнособственнических устремлений и мещанских настроений, против нигилистического отношения к идеалам и завоеваниям социализма.

Главное оружие в этой борьбе — ленинизм.

Недавно закончено издание Полного собрания сочинений В. И. Ленина. Здесь собрано воедино все богатство ленинской мысли, причем более тысячи работ и документов опубликовано впервые. Это большое событие в нашей жизни. Но овладевать ленинизмом — значит усваивать существо ленинского учения, его метод, его дух, учиться претворять его в практических делах, а не заниматься формальным, бездумным цитатничеством. Овладевать ленинизмом — значит быть убежденным борцом за великие идеалы.

Советская молодежь знает о капитализме только весьма отвлеченно — по книгам и кино. И долг отцов, матерей, старших товарищей — воспитывать у молодежи священную ненависть к эксплуатации, угнетению человека человеком, к капитализму и колониализму, к любым проявлениям социального и национального неравенства. Именно огнем такой священной ненависти пылало сердце Ленина, пылали наши сердца, его учеников и соратников, всех революционеров-борцов.

…